Люблю ночь, точнее не саму ночь, а возможность забыться сном. Но после ночи всегда приходит утро. Каждый день наступает и наступает своей реальностью мне на голову. И каким бы он ни был – летним ли солнцем заливает комнату, дождём ли стучит по подоконнику, рассыпается ли красивыми пушистыми снежинками – не радует. Давно не радует. Даже если бы открыв глаза, за окном я увидела море и услышала шум прибоя, а не кашель ребёнка, то и тогда у меня не появилось бы желания с радостью и улыбкой входить в этот новый, очередной день. А сейчас я этого физически сделать не могу, потому что посадила себя в банку, трёхлитровую, стеклянную. Из неё я наблюдала за происходящим снаружи и за собой – той, что осталась там, за стеклом. Она что-то там постоянно делает: куда-то идёт, работает, отдыхает, тупит в телик или в комп, читает книги, учит уроки с сыном, готовит, убирается, разговаривает по телефону.
– Как дела? – спрашивает мама.
– Нормально.
– Как сын?
– Нормально.
– Ну и хорошо.
На этом чаще всего наш обмен ничего не значащими репликами ограничивался. Потому что… Ну как мне ей объяснить, что я живу в банке и задыхаюсь в ней! Однажды на слове «нормально», мой голос предательски дрогнул, и я вдруг неожиданно для себя сказала, «как мои дела», благо про банку умолчала. В ответ она зарядила долгую тираду на тему: «Бог даёт тебе очередные испытания, в церковь иди – молись и вообще, тряпка соберись». И тряпка собралась, утёрла бесполезные слёзы, засунула свою панику в проход, о котором не принято говорить в обществе, и пошла делать то, что надо делать.
– А помнишь, ты на велике, на огромной скорости мчалась и солнце садилось, и ветер в лицо?
– Помню.
– А помнишь, как тёплые волны ласкали твоё тело?
– Помню.
– А помнишь, как мужчины языками вылизывали твоё тело не хуже морских волн, вызывая такие приливы, что страшно было захлебнуться от удовольствия и счастья?
– Помню.
– А помнишь, как с мужем с любовью обживали своё первое «гнёздышко»?
– Помню.
– А помнишь первый крик долгожданного ребёнка?
– Помню.
– А помнишь, ты убежала из семьи как последняя эгоистка и какое-то время жила одна и тебе это даже нравилось? – продолжила застекольная Наташа.
– Помню. Но это была попытка убежать от себя, и можешь не злорадствовать, потому что она оказалась неудачной.
– А помнишь…
– Хватит! Заткнись! Всё я помню. Ладно. Утихла. Мне надо котлеты перевернуть, а то сгорят.
– Наташа, какие на хер котлеты! – Ты забыла, что живёшь за стеклом? Хотя ладно, иди, но по-быстрому, и возвращайся.
Я успела переделать все необходимые дела и только зашла в своё стеклянное жилище, как снова позвонила мама. В этот раз она, минуя стадию приветствия, сразу стала учить уму-разуму.
– Ты, доча, дура! Сама делаешь такой свою жизнь. Создаёшь трагедии на ровном месте, расстраиваешься, меня расстраиваешь. Запомни: человек – кузнец своего счастья. Не ныть надо, а вкалывать и о близких заботиться. Ты, кстати, кресты новые на могилы отца, деда и бабки поставила?
– Поставила.
– А ограду?
– И её. Муж всё делал.
– Вот. Большое спасибо ему. Хороший он человек. А ты лентяйка и паникёрша. Возьми себя в руки – и всё будет хорошо. Пока.
– Пока.
– Чего же ты хочешь, Наташа? – спросила я себя.
– Ничего, – послышался слабый голос. – Ничего я уже не хочу, – голос окреп. – НИЧЕГО!!! – заорала я, задрав голову вверх, и с ужасом обнаружила, как «выросла» моя банка. Она стала похожа на огромную колбу, вышиной в пять этажей. – Точнее хочу, чтобы меня не было, чтобы я не рождалась вовсе.
– Ну, это не тебе решать. Ты уже здесь.
– Да, и обречена на жизнь…
По ту сторону стекла – люди, много людей. И чужие и близкие. Там мама, муж, ребёнок. Нужна ли я им, если сама себе не нужна?..
«Домой, как в склеп, заходишь», – часто повторял муж, глядя на мою кислую рожу. Мне и самой противно на себя смотреть, поэтому и убрала все зеркала, чтобы не видеть в них сумасшедшую противную старуху-себя. Коллеги перестали со мной шутить, потому что в ответ я уже не пытаюсь вымучить улыбку. Я отклоняю ставшие теперь совсем редкими вызовы весёлых знакомых, которые хотят поделиться своими успехами в жизни и спросить, как у меня дела. Потому что мне надоело им врать про «всё нормально».
Зато сколько счастья и радости было раньше! Я благодарна, что прожила такие яркие и интересные моменты, которые многим даже и не снились. Всё, всё, всё у меня было. И любила и была любима. Жизнь не была ко мне несправедлива. Она всем раздаёт поровну: и счастья, и несчастья. Просто я, видимо, неправильно распределила подаренный мне жизнью «кусок счастливого пирога». Накинулась на него и с жадностью проглотила, не жуя, а надо было удовольствие растягивать, чтоб на всю жизнь хватило. Но ведь кто ж её знал, когда она, эта жизнь, закончится, да и есть сильно хотелось. Вот и нажралась, а теперь ни крошки сладкой не осталось, ни изюминки, только слёз стакан, да горечь-тоска – выпей и закуси.
А вперёд посмотрю – всё кладбище мерещится. А иной раз идёшь-идёшь и упрёшься прямо в свежевырытую могилу. Постоишь на краю, подумаешь, обойдёшь и дальше вперёд. А что там дальше? Дальше такие же могилы.
– А где ж твои мечты, где амбиции? Ты, вроде, известной хотела стать, автографы всем раздавать!
– Да какие автографы, если я помереть нормально не могу!
– Так смоги, раз так тебе хуёво! – продолжала злиться Наташа за стеклом.
А мимо шли люди. И они не замечали, как одна молотит по стеклянной колбе, выросшей почти до неба (тотальное одиночество), а другая сидит на стеклянном полу и беззвучно плачет.
– Только ныть и жаловаться ты можешь, кусок человечины, – хором поддержали Наташу прохожие.
Я помолчала. А что тут возразишь? Если большинство так считает, значит так и есть. Не могу же все ошибаться! Если бы я, в самом деле, была такая умная, талантливая и нужная, то не сидела бы здесь одна.
– Я знаю, что мне делать, – как-то уж слишком спокойно ответила Наташа и встала с пола, – только боюсь.
– А ты доведи сама себя до полного отчаяния, – уже добродушно предложила Наташа, что стояла на улице. На самом деле ты давно мертва, существует только твоё физическое тело, которое мучается и страдает. Так отпусти его, дай себе шанс. Тем более счастьем ты наелась и терять тебе уже нечего. Сделай так, чтобы оставаться здесь физически стало невмоготу, тогда страх перед суицидом станет совсем ничтожным.
– А как это сделать?
– Ты меня спрашиваешь? – расхохоталась Наташа. И все мужчины, и женщины, и старики, и дети, наблюдавшую эту сцену, тоже рассмеялись.
Я сняла квартиру на неделю (думаю, этого времени достаточно для того, о чём говорила Наташа). Серые отштукатуренные стены, разбитая стяжка на полу, серые плиты потолка, из одной торчит загнутый кусок арматуры. Заляпанные какой-то строительной фигнёй мутные стёкла. За окном – поле и старые деревянные домишки. Эта многоэтажка стала первой в будущем спальном районе. То, что надо! Я подошла к окну. Зазвонил телефон. Блин, симку забыла вытащить!
– У тебя всё нормально? – спросила мама.
– Да.
– В церковь ходила?
– Да.
– Выздоровели?
– Да.
– Ну вот и хорошо. Мать надо всегда слушаться. Мать плохого не посоветует. Пока.
– Пока.
Открыла окно и выкинула телефон.
Принесла с кухни замызганный табурет, оставленный там, видимо, строителями, подставила в то место, где торчал кусок арматуры. Уцепилась за него одной рукой, повисла, чутка раскачалась. Выдержит. Улыбнулась…