Глава первая

ВО ИМЯ ОТЦА

Мой отец был демон. Он убил тысячи людей, порочных и праведных, невинных и виновных — для него это не имело значения. Паукар Вами был высок, черен, как сердце дьявола, с бритой головой, невероятными зелеными глазами и цветными татуировками в виде змей, спускающихся по щекам и встречающихся под нижней губой. Он убивал людей из удовольствия и ради наживы. Он жил лишь с одной целью — уничтожать. Десять лет назад он был стерт с лица земли, и его уникальная порочность ушла вместе с ним.

В перерывах между убийствами Вами произвел на свет целую кучу детей. Я был его первенцем. Последние десять лет я провел в попытках возродить извращенное наследие своего отца. Я стал его живой тенью. Тенью убийцы, смертью для всех, кто вставал у меня на пути.

Меня зовут Эл Джири.

Зовите меня Паукар Вами.

Пятница, 23:00. Я следую по пятам Бэзила Коллинсона с раннего вечера. Если этот подонок не отклонится от своего расписания, он должен выкатиться из казино мадам Лак вскоре после полуночи и отправиться в клуб. Там-то он и умрет.

Бэзил плохой игрок, но он никогда не спускает больше тысячи за один раз. В этом он осторожен. Любит поддерживать порядок в своей жизни. Постоянно одет в один и тот же элегантный костюм. Заботится о жене и детях, скрывает от них истинную природу своего бизнеса. Отрезает кусок от своих прибылей всем нужным людям. Выпивает с влиятельными полицейскими чинами и судьями. Даже платит налоги вовремя и в полном объеме.

Единственная слабость Бэзила — это неистовое влечение к женщинам, которые у него работают. В любое время в его списке имеются от пятнадцати до двадцати леди. Он заботится, чтобы им хорошо платили, и время от времени приглашает одну из них на уикэнд. Там он сбрасывает с себя маску, напивается и подвергает свою жертву всевозможным мучениям и насилию. Чаще всего они уползают еле живые залечивать раны и ушибы, но иногда ему приходится отвозить их в больницу, и я помню по крайней мере два случая, когда нанесенные побои оказались смертельны.

Сутенеры не задевают моих чувств — живи сам и дай жить другим, — но убийцы — совсем другое дело. Мой мотоцикл припаркован наготове у черного хода в казино, если он мне вдруг понадобится, хотя я в этом сильно сомневаюсь. Обычно Коллинсон, когда хочет играть, идет в ближайший клуб. Я жду его появления в квартире на четвертом этаже здания, расположенного напротив казино. Она принадлежит парню по имени Джордж Адамс. Он работает по ночам и живет один. Он никогда не узнает, что я бываю там. Выслеживая жертву, я предпочитаю не пользоваться съемной квартирой.

Полночь наступает и проходит. Воздух пропитан злыми ритмами музыки типа «пошло оно все на хер!», порочным смехом, пьяными приветствиями и насмешками, ревом такси и случайными перестрелками. Город отрывается. С недавних пор участились беспорядки. Стычки между бандами, уличный разгул, нападения на полицию. Дело в том, что Кардинал Мк II исчез. Если это правда, то это плохая новость. Я не испытываю никакой симпатии к преемнику Дорака, но он, по крайней мере, объединял всех. Если он убит или похищен, в городе начнутся беспорядки и улицы зальют потоки крови.

Бэзил Коллинсон выходит через сводчатые сверкающие двери заведения мадам Лак. Я смотрю на часы. 1:23. Позже, чем обычно. Вероятно, попал в полосу везения. Я выхожу из комнаты осторожно, заботясь о том, чтобы не оставить следов, бесшумно спускаюсь по лестнице и иду за Бэзилом, который поворачивает за угол в конце улицы. Он один, что уже является удачей. Попутчик осложнил бы задачу. Теперь остается всего лишь выбрать подходящий момент для удара. Прижимаясь к стенам, переступая через осколки битого стекла, я следую по пятам за Коллинсоном, невидимый и неслышимый сын сумерек. Бредущая впереди добыча мурлыкает что-то и щелкает пальцами в такт мелодии. Скорее всего, он не услышал бы меня, даже если бы не был так погружен в себя. Все-таки девять лет практики. Только очень редкая жертва видит или слышит мое приближение. Для остальных я материализуюсь из ночного воздуха, как некое чудище из детских кошмаров.

Бэзил поворачивает на Ходжсон-стрит и устремляется к клубу «Трудный случай» — ретро в стиле 90-х. Ему придется сделать крюк по Стайн-авеню. Она всегда плохо освещена. За несколько последних ночей вандалы разбили два фонаря. Здесь я его и прикончу.

Я достаточно близко подбираюсь к Бэзилу, чтобы разобрать, какой мотивчик он мурлычет. Песня Дилана «Как катящийся камень». Хорошая песня, и он очень мило напевает ее, но я не слушаю. Не могу позволить себе думать о нем, как о человеке. Он сутенер, убийца — короче, добыча. Я — Паукар Вами, сам себя назначивший палачом. У меня нет милосердия. И на хрен мне сдалось его пение.

Коллинсон повернул на темную Стайн-авеню. Я набираю скорость, поглаживаю покрытый лаком человеческий палец, висящий на цепочке у меня на шее, и бесшумно подкрадываюсь к нему, вытащив из-за пояса длинный кривой нож. Он остро заточен. Я не дам ему шансов. Убийство стремно, если вы не укладываете вашу жертву с одного удара.

В последний момент Бэзил что-то чувствует. Он начинает поворачиваться, но уже слишком поздно. Я взмахиваю ножом и, шипя, как камышовый кот, которым я становлюсь в мгновения убийства, молниеносно провожу по его горлу от уха до уха, используя инерцию дернувшейся головы, чтобы глубже всадить лезвие в плоть.

Бэзил умирает раньше, чем ударяется о землю, хотя ему нужно время, чтобы понять это. Он дергается в конвульсиях, кровь фонтаном бьет из перерезанного горла. Я отстраняюсь от струи, позволив стене принять этот теплый фонтан, и бесстрастно наблюдаю, как постепенно замирают его руки и ноги. Когда он затихает и поток крови становится спокойной струйкой, я делаю шаг вперед и приседаю. Я действую быстро. На мне одноразовые пластиковые перчатки. Я погружаю указательный палец в лужу крови, которая растекается вокруг его головы, расстегиваю ему рубашку на груди и наскоро пишу на ней, несколько раз обмакивая палец в кровь: «Вот что случается с сутенерами, которые плохо обращаются со своими женщинами. П.В.».

Закончив, я закрываю глаза Бэзила Коллинсона и произношу над ним молчаливую молитву: «Этот сукин сын — твой, Господи. Делай с ним все, что захочешь. Только не присылай его обратно». Я делаю это непроизвольно. Бормочу подобные слова над многими из тех, кого убил. Сила привычки, которую я никогда не старался побороть, хотя следовало бы это сделать — теряются секунды.

Встав, проверяю, не видел ли кто меня, потом растворяюсь в тени домов и деревьев. Как обычно, они принимают меня, и вскоре я становлюсь невидимкой для всех, кроме самого города.

Я просыпаюсь рано, еще нет семи. Я бы с удовольствием придавил еще пару часиков, но, раз уж проснулся, нет смысла снова пытаться заснуть. Лучше встать и заняться ежедневными делами, чем лежать и думать о Коллинсоне и других жизнях, которые я отнял. Я могу примириться с жизнью, которую веду, когда я активен (когда я Паукар Вами), но если я расслабляюсь и предаюсь размышлениям, на меня находят сомнения, и эти сомнения могут прикончить, если дать им волю. Я должен постоянно действовать. От этого зависит мое душевное равновесие.

Погода стоит более жаркая, чем обычно в это время года, но сегодня утром меня пробирает холод, и я начинаю с нескольких отжиманий из упора, чтобы согреться. Отжимаюсь не менее трех сотен раз, и только тогда появляются первые капельки пота. В последние десять лет я постоянно тренируюсь. Приблизительно шесть часов сна каждый день, пара часов — на еду, умывание, уборку и хождение по магазинам, остальное — разработка планов и прочесывание улиц. Никакого свободного времени. Я не читаю, не смотрю телевизор, не слушаю радио. Иногда сую нос в газеты, хожу в библиотеки для исследований и просматриваю компьютерные файлы в поисках нужных сведений. В остальное время нахожусь в постоянном движении, в бесконечном действии, думаю только о сложных задачах, которые должен решить.

Я заканчиваю отжиматься и перехожу к упражнениям на пресс. Я нахожусь в прекрасной форме для человека, которому скоро стукнет пятьдесят. Иначе нельзя. Улицы расправляются со слабыми. Я должен быть сильнее тех, за кем охочусь и кого убиваю.

Мои глаза останавливаются на фото, висящем на стене около моей кровати. Моя квартирка невелика — спальня, гостиная, кухонька и ванная. Старые обои — они были такими еще во времена моей молодости. В жаркую погоду от запаха из переулка можно задохнуться. Но это мой дом. Значит, я не заслужил ничего лучшего и не стремлюсь к этому.

На фото полицейский в увольнении отечески обнимает за плечи молодую начинающую актрису. Они лучезарно улыбаются в объектив. Я любил их обоих, правда, по-разному, и возненавидел больше, чем любил. Женщина умерла прежде, чем я стал Паукаром Вами. Мужчина пропал без вести, считается мертвым, но я полагаю, что он все еще жив. Моя единственная цель в жизни — найти его, приставить дуло к его виску и вышибить мозги. Этот день положит конец убийствам и, вероятно, мне самому. Но до того я буду играть роль своего отца и без отдыха бродить по этим улицам — охотясь, убивая, выслеживая.

Начинаю повороты головы. Каждый раз, как подбородок касается груди, я шепчу слово или короткое предложение:

— Я — Паукар Вами. Сейчас — вечер. Он — мой. Никакого отдыха. Пока он не. Умрет.

Он — Билл Кейси. Коп, который погубил меня, отнял все, что я имел, сделав бледной тенью моего жестокого отца. У меня есть левый мизинец Билла — талисман, который я ношу на шее. В один прекрасный день, если он все еще жив, я получу и все остальное.

Я думаю о Билле и Паукаре Вами каждый день и каждый час. Даже когда я выслеживаю жертву, они на первом месте в моих мыслях. Всем, что у меня есть, я обязан им. Все, что я делаю, — это мой ответ преисподней, сотворившей их.

Вами был моим отцом — легендарным серийным киллером, любимцем Кардинала. Животным, которое мучило и убивало, чтобы приятно провести время. Где-то на дороге жизни пути отца и Билла Кейси пересеклись. Я не знаю, что именно Вами сделал Биллу, но предполагаю, что он жестоко расправился с кем-то, близким ему. И это сорвало Биллу крышу. Он поклялся отомстить и проводил месяцы, замышляя какое-нибудь необыкновенное возмездие. Подружившись со мной, когда я был еще ребенком, он руководил мною большую часть моей жизни, постоянно держал рядом с собой только для того, чтобы, когда придет время, избавить меня от всего, чем я дорожил, безжалостно убив тех, кто близок мне, и возложив всю вину на Вами в безумной вере, что я подниму оружие против своего отца и убью его.

Но пришло время, я разоблачил Билла и выступил против него. Когда я спросил, почему он не убил Вами сам, он заговорил об идеальной справедливости. Тогда это не имело для меня смысла и с течением времени не стало понятнее. Если я не найду Билла и не вытрясу из него правду, я сомневаюсь, что когда-либо узнаю об этой идеальной справедливости.

Я заканчиваю повороты головы, делаю несколько глубоких вдохов, потом иду в кухоньку, чтобы приготовить завтрак. Простая еда — подсушенный зерновой хлеб, тост, кусок холодного мяса. Пища меня не интересует. Я ем, чтобы поддержать свое тело. Это топливо. Без него я остановлюсь. А остановка — это то, чего я не могу себе позволить до тех пор, пока голова Кейси не очутится передо мной на блюде.

Но если он действительно погиб от взрыва, который сам подстроил, взрыва, который обезобразил шрамами и опалил мое тело и разнес его в пыль? Тогда я буду заниматься этим делом до тех пор, пока не стану старым и сморщенным и не погибну на этих кровавых улицах, с которыми сроднился. В любом случае, отдыха не будет. Для грешников, во всяком случае.

Когда-то я был алкоголиком. В месяцы, полные кошмаров, после ужасного разоблачения Билла я практически посвятил себя бутылке. Это казалось мне самым простым выходом. Я часто жалею, что не пошел дальше по этому пути. Но я не сдавался, и постепенно у меня возник этот план.

Мой отец не был смертным человеком. Первый Кардинал, Фердинанд Дорак, говорил, что он создал Паукара Вами из ничего с помощью слепых инкских священников, которые веками управляли этим городом. Он утверждал, что создал и других Аюмарканов. Если же он уничтожал одно из своих творений, зеленый туман незаметно окутывал город, проникал в мозги его жителей и стирал память об уже не существующем человеке.

Не знаю, говорил ли Кардинал правду, но в Вами и остальных было что-то сверхъестественное. Я — единственный, кто помнит Аюмарканов. Когда Кардинал умер, те, которые оставались, исчезли вместе с памятью о себе, за исключением Вами, легенда о котором смутно продолжала жить.

Мой план состоял в том, чтобы воссоздать серийного убийцу и таким образом выманить Билла из его убежища. Поскольку Билл посвятил большую часть своей жизни уничтожению ненавистного Паукара Вами, я полагал, что он не сможет остановиться и станет продолжать свое неотступное преследование, даже если больше не уверен, за кем именно охотится. После смерти Кардинала и исчезновения Вами Биллу некого стало преследовать, поэтому не было поводов выходить из укрытия.

И я предоставил ему этот повод.

Запив еду полпинтой молока, я иду в маленькую ванную комнату. Мою руки и разглядываю свое отражение в зеркале. У меня темная кожа, как у моего отца, я вообще очень похож на него внешне. Главные различия — Вами был бритым, с зелеными глазами и яркими многоцветными тату с изображением извивающихся змей, по одной на каждой щеке, причем их головы смыкались под нижней губой.

Я начал с волос. С помощью ножниц и бритвы избавился от них. Для глаз — зеленые контактные линзы. Затем тату (которые очень кстати скрыли шрамы на лице). Потребовалось время, чтобы найти мастера тату, способного воспроизвести соответствующий змеиный дизайн, и несколько длительных, болезненных сеансов, чтобы нанести чернилами мельчайшие спирали и завитки, но наконец все было сделано, и я стал выглядеть точь-в-точь как Паукар Вами, вплоть до кожаной куртки и мотоцикла, без которых его нельзя было представить.

Осталось лишь начать убивать.

Я вынимал контактные линзы каждую ночь, перед тем как лечь спать, но теперь я оставляю их, не заботясь о том вреде, который это может нанести глазам. Они помогают мне поддерживать себя в тонусе. Эти маленькие детали стали моей второй натурой. Так и должно быть, если маскировка сработает, если я действительно стану киллером, которого стремлюсь имитировать, и выманю своего мучителя из укрытия.

Я понял, что недостаточно выглядеть как Паукар Вами. Надо было стать им, действовать так, как он. Надо было убивать. Сначала, когда это сумасшествие только овладело мною, я решил убивать без разбора. Мир был жесток ко мне, и я решил отвечать ему тем же. Я воображал, как устраиваю жестокую резню. Я дошел до того, что однажды тайно последовал за выбранной наугад женщиной до ее дома, пробрался туда ночью, когда она спала, и приставил нож к нежной коже ее горла.

Дальше я не пошел. После долгих колебаний я убрался из ее дома, не пролив крови, в изумлении, как близок был к реальному злу. Если бы я убил ее, то действительно стал бы моим отцом и со временем наверняка оставил бы мысли о мести и полностью увяз в пороке.

Вместо этого я бросился домой, стеная, и плача, и моля о смерти. Я едва не покончил с собой в те тяжелые часы, но лезвие, которое дрогнуло у женского горла, не могло посягнуть на мое собственное.

Через несколько дней, между приступами гнева и угрызений совести, я изменил свой план. Я не мог заставить себя убить невиновного, однако по опыту знал, что в состоянии расправиться с виновным. Я убивал в годы службы у Кардинала, в качестве одного из его гвардейцев, и когда был предан женщиной в союзе с Биллом и виллаками. Этот город полон преступников, заслуживших смерть. Я оставлю невинных в покое и обращу свои взоры на негодяев…

Выйдя из ванной, я насухо вытираю руки, ложусь на пол и в наказание начинаю активно отжиматься, думая: «Робот, робот, робот». Эл Джири устало скалится, когда я делаю сто отжиманий. Паукар Вами облизывает губы и просит еще. Его желание удовлетворяется. Двести. Триста. Четы…

«Новый Мунстер Отель». 14:00. Три комнаты на первом этаже, забитые торговцами книг и покупателями. Длинные столы, переполненные первыми изданиями и редкими книгами. Очень мало популярной и бульварной литературы — это ярмарка для серьезных коллекционеров. Большая часть клиентуры — мужчины средних лет в официальных костюмах. Очень мало покупок наличными. В эти дни все делается с помощью кредитных карт.

Я незаметно смешиваюсь с богатыми покупателями, когда они виляют хвостом над книгами, обсуждая тиражи, состояние книг и цены. Они также достаточно много говорят о других ярмарках. Безусловно, Париж — место, которое стоит посетить, удивительные находки поджидают на пыльных полках тех, кто готов их увидеть. Они вообще не замечают меня, думая — если они вообще что-то думают на эту тему, — что я один из охранников.

Я снял контактные линзы, замазал тату жидкой пудрой и надел густой курчавый черный парик. Поношенный, но вполне приличный пиджак. Начищенные ботинки. Иногда лучше ездить за границу под именем Эла Джири. Эти люди разбежались бы в ужасе при виде моего ночного лица.

Я был на множестве ярмарок за эти годы и регулярно посещаю все книжные магазины в городе. Больше всего на свете Билл любил книги. У него имелась обширная коллекция первых изданий, коллекция, которую многие из присутствующих с удовольствием бы украли или бы даже убили за нее. Когда десять лет назад он исчез, то забрал с собой книги. Вот почему я решил, что он, скорее всего, жив. Билл часто говорил, что ему все равно, что станет с его книгами после его смерти. Поскольку он нашел время тайно их вынести прежде, чем взорвал свой дом, я сделал вывод, что это произошло потому, что его жизнь еще не закончилась.

На самом деле я не ожидаю, что Билл покажет свою физиономию на такой ярмарке, как эта. Однако все равно сюда прихожу, чтобы общаться, наблюдать, ожидать. Эти люди много ездят, некоторые прибыли из отдаленных городов и стран только для того, чтобы несколько часов расхаживать здесь в поисках нужной книги, они стремятся узнать или знают всех внутри своего узкого круга для избранных. Может, кто-то из них сталкивался с Биллом или знает кого-нибудь, кто с ним знаком, и я случайно услышу об этом из их разговоров. Тоненькая соломинка, но если вы находитесь в таком безвыходном положении, как я, вы ухватитесь за что угодно.

Я провожу четыре часа в душных, гудящих, как улей, комнатах, медленно прохаживаясь, подслушивая, изучая лица. Я не задаю вопросов сотрудникам ярмарки — в самом начале я пытался это делать, но только вызывал подозрения, — хотя иногда останавливаюсь у скучных столов, заваленных книгами, которым Билл отдавал предпочтение (Стейнбек, Хемингуэй, Диккенс), и медлю несколько минут, побуждая скучающего владельца начать разговор. В подобных случаях я как бы между прочим завожу разговор о своем старом друге: «Билл Кейси. Полицейское управление. Имеет полное собрание первых изданий Хемингуэя» — и смотрю на их реакцию. Некоторые его припоминают, но все считают, что он умер при взрыве. Никто не слышал о нем за последние десять лет.

Когда ярмарка подходит к концу, я удаляюсь. Я не чувствую разочарования, скорее уныние. Именно в такие моменты я понимаю, как слепо тычусь повсюду в поисках старого друга. У него есть целый мир, чтобы спрятаться, а у меня нет никаких зацепок, где его искать. Вероятность, что я найду его, ничтожно мала. Если бы я находился под властью своих чувств, то прекратил бы все попытки. Но я не нахожусь. Во всяком случае, последние десять лет. Так что буду продолжать, как бесчувственное, упрямое, упертое животное, которым я и являюсь.

Город — старый, неряшливый, встревоженный зверюга. Основанный индейцами, он строился веками инкскими священниками, бежавшими от конкистадоров. Они правят тайно, из темноты, что, возможно, объясняет, почему город производит такое мрачное впечатление. Здесь процветает хаос, над созданием которого потрудились виллаки, которые распределяют власть между различными бандами, натравливая черных на белых, итальянцев на испанцев, ирландцев — на всех, кто попался под руку. Бандами правят законы улицы, но эти законы могут внезапно резко измениться по воле священников.

Последний уик-энд был особенно бурным. Главные стычки происходили на северо-западе между клуксерами и гвардейцами. Клуксеры — это последователи Ку-клукс-клана, предводительствуемые Эженом Даверном, парнем, который является владельцем клуба «Крутые Кошечки». Пять лет назад я бы сказал, что Даверн рехнулся, если думает, что сможет победить гвардейцев. Но власть утекает сквозь пальцы нового Кардинала. Индивидуалы открыто ему не повинуются, а он не собирается закручивать гайки. На улицах сложилось мнение, что Капак Райми слаб, не держит руку на пульсе города. Восстания можно было ждать уже давно.

Даверн и его клуксеры — это только начало. Я ненавижу этих ку-клукс-клановских сукиных детей и немало уничтожил их за эти десять лет, но они могущественная сила, а Даверн сильный лидер. Я сомневаюсь, что они могут в одиночку победить гвардейцев, но если взбунтуются другие банды и войска Райми будут расколоты, они смогут с ними справиться.

За уик-энд противостояние усилилось. Теперь, похоже, Райми больше не командует парадом. Кто-то говорит, что его убили, другие — что он ушел в отставку, тем более что исчез он при загадочных обстоятельствах. Что бы ни случилось на самом деле, он больше не находится во Дворце. Не знаю, кто теперь всем заправляет, но я ему не завидую. Город переживает свой самый сильный взрыв беспорядков со времен расовых волнений, происходивших несколько десятилетий назад. И мне жаль того глупца, который попытается навести здесь порядок.

Уже наступает утро понедельника, а я — на ногах с вечера субботы, не считая нескольких часов сна. Хотя большая часть проблем сосредоточена на северо-западе, их отголоски расходятся повсюду. Эжен Даверн смог убедить клуксеров избавиться от многих символов — например, от белых капюшонов и пылающих крестов, — но леопарды не могут поменять свои пятна. Если они одержат победу над гвардейцами и захватят северо-запад, следующей их целью может стать восток, который сейчас находится в подчинении черных.

Люди в этой части города сильно раздражены, и эта раздраженность во время уик-энда вылилась в уличные беспорядки. Банды борются за расширение границ своего влияния и вербуют новых людей, готовясь к войне, которая, по их мнению, должна скоро разразиться. Уличные бандиты безнаказанно нападают сзади, под шумок стараясь сделать свои делишки до того, как начнется самосуд. Когда один из офицеров брякнул в интервью по радио, что захват власти клуксерами стал бы судьбоносным событием, полицейский участок был захвачен. Город не взорвался — гвардейцы все еще обладают властью, которая сдерживает остальных, и много делают, чтобы сохранить мирное сосуществование, — но взрыв не за горами. Если Даверн сможет выбить гвардейцев с северо-запада, надо ждать взрыва.

Я провел уик-энд, делая все возможное, чтобы не дать разрастись этому локальному конфликту. Меня знают и боятся во всей восточной части города. Я — Черный Ангел… Мистер Фантазия… Акула. Я убиваю без жалости (очень немногие знают, что я только казню виновных и мщу за смерть невинных). Я — творение ночи, сын теней. Жестокий. Непреклонный.

Пользуясь своей репутацией, я неотрывно патрулировал улицы, разгоняя стычки и сборища, иногда вмешиваясь в них, а чаще просто показывая свою татуированную физиономию и угрожающе кашляя. Я знаю, мне не следовало во все это вмешиваться, поскольку моему отцу никогда не было никакого дела до благополучия остальных. Чтобы действительно стать им, я должен сосредоточиться только на убийствах. Паукар Вами просто тащился от запаха крови. Глупо позиционировать себя как члена «комитета бдительности». Надо просто оставить восток бандам и отойти в сторону.

Но я здесь вырос. Этот народ мой. Несмотря на то что у меня мало друзей и пересекаюсь я с местными как можно реже, я чувствую с ними некую общность. Во мне мало осталось от прежнего Эла Джири, но еще достаточно, чтобы между казнями стараться сделать все, что в моих силах, чтобы помочь людям.

Понедельник, 22:00. Мне удалось урвать несколько часов для сна, и я чувствую себя гораздо свежее. Я изменил свою внешность и стал Элом Джири на время хождения по магазинам. Я всегда гримируюсь, когда собираюсь побродить по улицам. Снимаю контактные линзы, надеваю парик, наношу на щеки грим телесного цвета и вешаю в шкаф кожаную куртку. Теперь я неузнаваем.

Наскоро пообедав, я снова снял парик, стер грим со щек, вставил контактные линзы на прежнее место и отправился на улицы, выскользнув в темный переулок через пожарный выход, как всегда делаю в образе Паукара Вами, чтобы меня не заметили соседи. Я прошелся по самым проблемным местам — там все тихо, хотя я не уверен, что это спокойствие продлится долго, — увидел, что в моем присутствии нет необходимости, и вернулся к своему прежнему занятию — наводить ужас.

Я ищу гомосексуала-насильника. За три месяца он совершил четыре нападения. Жестоко насиловал свои жертвы — молоденьких юношей, потом убивал их ударом в сердце ножом для колки льда. Жестокий изувер. Более чем достойный медленной смерти, которая ему предстоит, когда я доберусь до него.

Но, несмотря на весь этот ужас, слабый остаток человечности внутри меня нашептывает, что оправданий убийству нет. Несмотря на то что люди, которых я убиваю, гнусные подонки, у них есть право быть судимыми по закону. Я делаю свое дело, не имея никаких иллюзий, то, что я совершаю, неправильно, несправедливо, аморально. Если существует загробная жизнь и Господня кара, меня ждет суровое наказание. В цивилизованном обществе не должно быть места для подобных членов «комитета бдительности». Ведь я сам не лучше тех, кого убиваю. Если уж на то пошло, я хуже их, поскольку понимаю, что творю неправедный суд.

Я сворачиваю на улицу Циклонов, держась в тени, поглядываю вокруг, выжидаю, сливаюсь с ночью. Большинство зданий в восточной части города построено в 1950-е. Старые, потрепанные, уродливые, многие находятся в состоянии медленного разрушения. Весь этот нищий и убогий район надо давно снести. Но во мраке ночи крошащаяся кирпичная кладка, заколоченные и разбитые окна и заваленные мусором улицы кажутся милыми и уютными. Темнота идет этому городу.

Насильник каждый раз нападает в другом месте и не имеет определенного почерка. Но все преступления происходят в восточной части города между десятью вечера и полночью. Я охочусь за ним с тех пор, как была обнаружена его вторая жертва, совмещая охоту с другими делами, прочесывая подходящие переулки, пустынные и плохо освещенные. Удача обязательно улыбнется мне, однако, исходя из опыта, я знаю, что удача приходит к тем, кто прикладывает для этого усилия. Я не всегда добираюсь до своей жертвы — мешают конные полицейские, — но немногие ускользают от меня, когда я иду по их следу.

Улицы в основном пустынны. По понедельникам, как правило, бывает тихо, особенно после такого уик-энда. Я уже начинаю думать, что пора отправляться домой, но, зайдя в глухой переулок, замечаю впереди две фигуры, причем одна лежит на земле, пытается сопротивляться и издает тихие стоны, а вторая сидит сверху, движется толчками и пыхтит.

Я прижимаюсь к сырой, покрытой мхом стене и бесшумно крадусь к ним. Я не делаю поспешных выводов — хотя это очень похоже на изнасилование, — поскольку иногда наталкивался на парочки, слившиеся в яростном, но вполне согласованном сношении. Тем не менее я вытаскиваю нож, чтобы быть готовым к худшему.

Наконец я приближаюсь к ним. Фигура на земле — это парнишка лет четырнадцати или пятнадцати с кляпом во рту и окровавленной головой. Брюки порваны и спущены до лодыжек. Мужчина, который лежит у него на спине, жестоко бьет его, шипит и тычет в него свой пенис. Не думаю, что он уже достиг цели, а также больше не предполагаю, что это происходит по взаимному согласию. Я видел мазохистов и в худшем положении, но никогда не наблюдал такого откровенного ужаса в их глазах, какой я вижу в глазах этого парня.

— Заканчивай, — говорю я тихо и отступаю от стены, прижимая нож к боку так, что насильник его не видит.

Он замирает в испуге, потом отскакивает от парня и поворачивается ко мне лицом. На нем темная шерстяная шапка, надвинутая на уши и лоб. Большая нескладная куртка распахнута. Ширинка брюк расстегнута. Затвердевший пенис направлен на меня, как кинжал.

— Ублюдок! — рычит насильник. Он шарит за спиной парня и хватает короткий, остро заточенный нож для колки льда — что ж, теперь он мой!

— А ведь я искал тебя. — Я мрачно улыбаюсь, убираю нож и вытаскиваю кольт 45-го калибра, который предусмотрительно беру с собой для таких встреч. Лишь глупец применяет нож против такого оружия.

— Ублюдок! — снова рявкает насильник, обладающий весьма ограниченным словарем, и бросается ко мне, подняв нож.

Я прицеливаюсь и уже собираюсь выстрелить, но останавливаюсь, мельком бросив взгляд на его пенис. Теперь понятно, почему он выглядит так странно. Этот хрен не настоящий, а искусственный! Когда складки куртки насильника перемещаются, он издает щелкающий звук. Я имею дело с женщиной!

Окаменев от изумления, я забываю выстрелить, и она бросается на меня и наотмашь бьет ножом по моей левой руке. К счастью для меня, она немного промахивается, и нож лишь чиркает по моей кожаной куртке, останавливаясь у груди. Она выкрикивает проклятие и хочет ударить меня снова, настойчивая, молниеносная. Но я оказываюсь быстрее и отклоняюсь от траектории движения ножа. По инерции ее заносит в сторону. Я делаю еще три шага назад, поднимаю пушку и стреляю, прежде чем ей удается поменять позу. Не особенно точный выстрел, но с такого расстояния практически невозможно промахнуться.

За свистом пули немедленно следует другой звук — глухой шлепок: пуля входит в плоть. Насильница валится с приглушенным воплем, роняет нож и падает на спину, прижимая руки к животу. Они сразу же становятся красными от крови.

Я приближаюсь к ней, готовый выстрелить в любую секунду. Мальчик уже на ногах, подтягивает брюки. Кляп все еще у него во рту.

— Уходи, — бормочу я, — и не оглядывайся.

Он ничего не отвечает, только благодарно кивает и исчезает. Женщина, нет, насильница, тихо стонет. Я должен смотреть на нее лишь как на растлительницу и убийцу, коей она и является. Но я с детства приучен вежливо относиться к женщинам. Придется об этом забыть. Сосредоточиться на своей задаче. Прикончить ее или подождать, пока сама издохнет.

Я смотрю на нее и вижу, что хрен больше не торчит у нее из паха. Он скособочился на одну сторону. Наверное, пуля угодила в фальшивый пенис, потом срикошетила вверх, что и явилось причиной этого странного свиста. Я не могу сдержать злобной усмешки. Та, которая жила с фальшивым хреном, он него и умирает.

Позади слышится шум. Ухмылка исчезает с моего лица. Я поворачиваюсь, сжимая в руке пушку. Увидев трех полуголых старух, появившихся в этом глухом проулке и жадно глядящих на женщину, лежащую на земле, я перевожу дух и отступаю в сторону.

Старухи бросаются мимо меня к лежащей насильнице. Она не обращает на них внимания, хотя они хватаются за нее своими крючковатыми пальцами, — у нее есть другие поводы для огорчений, — и только вопит, когда они начинают рвать ее плоть. Ее пронзительные вопли скоро прекращаются. Одна из гарпий затыкает ей рот своими безмолвными поцелуями, подавляя ее крики. В мгновение ока насильница уступает стремительной атаке. Ее конечности уже не дергаются, веки перестают трепетать, и пустота смерти сменяет недавние устремления.

Гарпия отстраняется от тела, потом начинает рвать зубами губы и язык, свисающий изо рта ее жертвы. Она урчит от удовольствия, затем присоединяется к двум остальным участницам пиршества, которые отрывают от трупа дымящуюся плоть руками и зубами и заглатывают ее.

Отведя от них взгляд, я вежливо киваю строго одетой даме средних лет, которая сопровождает гарпий.

— Миссис Эбботс, — приветствую я ее.

— Мистер Вами, — отвечает она со слабой улыбкой. Она окидывает взглядом гарпий, наслаждающихся своей трапезой, потом с огорченным видом поворачивается ко мне: — Она была жива, когда они начали?

— Да.

— Она была плохим человеком? — Ее лицо кривится в ожидании ответа.

Она делает все возможное, чтобы оградить от гарпий невиновных, но иногда они поедают трупы хороших людей не менее прожорливо, чем плохих.

— Она насиловала и убивала детей, — хрипло говорю я.

— Тогда я дам им мирно поужинать.

Дженнифер Эбботс направляется к выходу из переулка, где ожидает, пока ее подопечные закончат свой ужин. Бросив последний взгляд на насильницу и гарпий — одна из людоедских леди дорылась до кишок и разматывает их, как рыбак свои сети, — я присоединяюсь к ней.

Впервые я столкнулся с гарпиями четыре, может быть, пять лет назад. Я только что убил одного типа, продававшего героин вместе с алкоголем, когда квартет совершенно безумных и почти голых женщин налетел на него, сорвал одежду и стал расчленять с помощью зубов и когтей. Я был оттеснен и поднял свою пушку, чтобы выстрелить. Я был свидетелем множества ужасных дел, но никогда еще мои глаза не видели ничего более отвратительного.

Тогда Дженнифер остановила меня. Она повисла на моей руке и выбила револьвер с криком:

— Нет!

Пока я нагибался, чтобы поднять его, она упала на колени, умоляюще сложила руки и взмолилась:

— Пожалуйста, о, пожалуйста, не надо! Они не причиняют никакого вреда. Эти бедные старухи ничего не могут с собой поделать. Они всего лишь питаются мертвыми.

Это задело во мне какую-то струну. Столкнуться с такой искренней убежденностью, что поедать людей — это нормально, поскольку они все равно уже умерли, было так необычно, что я остановился, заинтересованный этой женщиной, плачущей и грязной от уличной пыли, умоляющей меня пожалеть пирующих каннибалов. Я увидел четки, свисающие с ее шеи, седину в ее волосах, страдание на лице. И я опустил свою пушку и позволил ей заговорить.

Четыре женщины, отдиравшие мясо от костей мертвого наркоторговца, являлись обитательницами приюта для душевнобольных. Частное заведение для очень бедных постояльцев, учреждение того сорта, о котором можно прочесть в таблоидах в разоблачительных статьях. Неквалифицированный персонал, пациенты, питающиеся кашей на воде и черствым хлебом, постельное белье, меняющееся раз в месяц, санитары, совершающие развратные действия по отношению к несчастным женщинам. Как будто этого было недостаточно, у обслуживающего персонала с директором вышла стычка, и почти все уволились. Потому ли, что директор ожидал, что они в конце концов вернутся, или просто не имея денег, чтобы нанять других работников, он решил выполнять все обязанности самостоятельно? Родственники пациентов до недавнего времени не знали об этом. Мало кто посещал их регулярно — или не желая видеть своих близких в таком состоянии, или просто не имея физической возможности, как в случае Дженнифер, которая вынуждена была работать на трех работах, чтобы платить за содержание своего дома и больного раком мужа.

Пару недель директор приюта боролся, покупая еду и напитки в супермаркетах по соседству и используя дешевые прачечные для стирки простынь. Это могло продолжаться бесконечно, но, должно быть, на нем сказалось переутомление, поскольку однажды вечером во время приготовления обеда он умер от сердечного приступа. Его обнаружили только через три недели, когда член местного совета, выдвинув свою кандидатуру на выборы, посетил приют, желая сфотографироваться для газет вместе с наиболее обездоленными членами общества.

Никто не знает, сколько времени шизанутые обитатели приюта терпели муки голода. Некоторые продержались до конца. Вначале их было девять, но трое умерли от голода. Остальные полдюжины, опорожнив буфеты, холодильники и морозильные камеры, обратились под конец к единственным оставшимся пищевым ресурсам, а именно к директору и их мертвым товарищам.

— Как жизнь? — спрашиваю я Дженнифер, пока мы стоим на шухере и ждем, когда гарпии закончат свою трапезу.

— Так себе, — отвечает она. Прошло несколько месяцев с тех пор, как мы случайно встретились в последний раз, и сейчас она выглядит лучше, чем тогда. — Бедняжка Роза умерла как раз перед Новым годом.

Роза была матерью одной из гарпий. Она помогала Дженнифер заботиться о трех оставшихся участницах каннибальского клана.

— Вы одна присматриваете за ними?

Она качает головой:

— Один мой добрый друг, мистер Кларк, помогает мне. Он разрешил им поселиться у него и заботится об их повседневных нуждах. У меня появилась возможность получить передышку впервые за много лет, хотя я выполняю свою долю обязанностей, а именно сопровождаю их, когда они выходят на охоту.

Член местного совета замял скандал, напуганный перспективой огласки в средствах массовой информации. Купив за некую сумму молчание фотографа, он связался с родственниками оставшихся в живых обитателей приюта, рассказал им о том, что произошло, и посоветовал тихо прийти и забрать выживших. Четверо откликнулись, двое — нет. Дженнифер и Роза, не желая оставлять ни одну из леди на милость этого члена местного совета — он обещал поместить их в первоклассный дом престарелых, но они ему не верили, — обе взяли, помимо своих, по одной ненормальной старушке к себе домой.

Избавившись от оставшихся в живых, член совета поджег приют, уничтожил документы, забыл об этом деле и сосредоточился на своей избирательной кампании (в конечном итоге он потерял около тысячи голосов и сгинул неизвестно куда).

Дженнифер и Роза не совсем понимали, что им делать со своими подопечными. Если бы они поместили их в другое медицинское учреждение, им пришлось бы объяснять, где эти женщины были раньше. Поведение старушек стало более спокойным, так что Дженнифер и Роза решили ухаживать за ними, пока не придумают какой-нибудь план.

За этими четырьмя присматривать было не особенно трудно. Если не считать редких истерических припадков, старушки были образцовыми пациентками. Дженнифер и Роза обе были работающими женщинами, но организовали свои смены так, что, когда одна работала, другая была свободна. Это было непросто, но они справлялись, и все шло гладко, пока Роза не заснула однажды днем, когда присматривала за своей четверкой, а проснувшись, обнаружила, что все они пропали.

Последовал безумный телефонный звонок, после которого Роза и Дженнифер встретились на улице и пустились на поиски пропавших безумных дам. Они знали, что те не могли уйти далеко — без денег, одетые в самые простые домашние платья. Но ужас был в том, что они могли привлечь внимание и вызвать всякого рода неприятные вопросы.

Роза и Дженнифер стали пешком обходить улицы, методически прочесывая район за районом. Почти шесть часов спустя они нашли свой квартет, сидевший за мусорным контейнером, обсасывая выброшенные на помойку кости какого-то бродяги, который замерз или умер от голода много дней назад.

Дженнифер и Роза были в шоке, но, поскольку ничего не могли сделать, не позвав представителей власти и не признавшись во всем, они предпочли снова загрузить беднягу в мусорный контейнер и погнали домой своих насытившихся подопечных.

В последующие месяцы они заметили, что тяга душевнобольных леди к человеческому мясу никуда не исчезает. Они стали беспокойными, отказывались есть, выражали недовольство жизнью и капризничали. Короче, они становились буйными, если не удовлетворяли свои каннибальские потребности. Единственным способом успокоить дам было вывести их на прогулку и найти свежий труп.

Этим теперь и занимались Дженнифер и Роза.

…Первая из гарпий заканчивает свой обед, шатаясь, отходит от остальных, садится у ног Дженнифер и начинает рыгать. Это Рэтти, сестра Дженнифер. Одна из гарпий умерла пару лет назад. Дженнифер никогда не рассказывала мне отчего. Я смутно подозреваю, что это было несварение желудка.

Не могу сказать, что я от всей души одобряю поведение гарпий, но они не приносят никакого вреда, питаясь только мертвыми или такими, как сегодняшняя насильница. Это звериный мир. Кто я такой, чтобы судить кучку безумных старух, которые понимают это кредо буквально?

Однажды я попытался излечить леди от их пристрастия. Когда-то я умел помогать людям с ментальными проблемами. Как человек более молодой, я мог понять их страх и боль и облегчить страдания. Но мое обаяние не действовало на гарпий. Говоря языком бейсбола, я не добрался даже до первой базы. Мне кажется, что я потерял сей дар примерно в то же время, как утратил свои человеческие качества. Монстры не могут излечивать, они могут только убивать.

Когда остальные наедаются до отвала и отползают от тела насильницы, Дженнифер подходит с намерением убрать его. Я тихим жестом останавливаю ее:

— Все в порядке. Я избавлюсь от этих остатков.

— Вы уверены? — спрашивает Дженнифер.

— Конечно. Поберегите свои силы. Вы для этого слишком стары. Вам надо нанять для помощи кого-нибудь помоложе.

Дженнифер смеется:

— Да уж, это не та вакансия, о которой можно дать объявление в газетах.

Я усмехаюсь:

— Похоже, что так.

— Вообще-то, я не могу жаловаться. Мистер Кларк, благослови его Господь, освободил меня от большей части забот. Жизнь горька и одинока, когда не имеешь друзей.

— Да, — вздыхаю я и, отойдя в сторону, смотрю, как она уводит Рэтти и двух остальных гарпий в то место, которое они теперь называют домом.

Пару минут я размышляю о мрачных чудесах и многообразии мира, потом натягиваю перчатки, кладу в мешок разбросанные остатки одежды, мяса и костей насильницы — не забыв и фаллос — и берусь за окровавленный труп мертвой женщины. Теперь, обглоданная до костей, она весит немного. Я поднимаю ее на плечи и иду, глядя по сторонам в поисках соответствующих размеров контейнера или печи для сжигания мусора.

Еще одна обычная ночь в городе.

 

Глава вторая

СТАРЫЕ ДРУЗЬЯ

Просыпаюсь я поздно. Эпизод с насильницей расслабил меня, и я сплю сном праведника (почти).

Пару раз я просыпаюсь ненадолго, не открывая глаз, но засыпаю снова, улыбаясь в полумраке душной комнаты и наслаждаясь теплом и комфортом.

Встав после полудня, приступаю к первому комплексу дневных упражнений. Упоры присев. Я дохожу до двухсот тридцати шести, когда раздается стук в дверь.

Посетителей я не жду, а нежданные гости здесь редки. Религиозные миссионеры не рискуют забираться так далеко на восток — они давно махнули на нас рукой, и больше не осталось глупцов, которые некогда пытались устроить здесь сбор средств на благотворительные нужды. Соседи не имеют привычки заходить ко мне — им неинтересны мои дела, так же как и мне — их, а квартплату надо платить только через два месяца.

Встав, я бреду к двери. У меня нет цепочки или щеколды, так что я обращаюсь к посетителю через тонкое деревянное полотно закрытой двери:

— Кто там?

— Джерри Фальстаф.

Отперев дверь, я открываю ее и жестом приглашаю его войти. Прошло три года, нет, больше, с тех пор, как он последний раз навещал меня. Я чувствую, как внутри шевелится любопытство.

Джерри идет прямо к единственному стулу в моей маленькой гостиной и садится на него.

— Декор все тот же, — бросает он, скептически оглядывая комнату.

— Я никогда не замечал у себя таланта дизайнера интерьеров.

Закрыв дверь, я занимаю позицию напротив него, держа руки по швам, как стоял, когда был одним из его сослуживцев в Гвардии. С тех пор Джерри продвинулся далеко, дальше, чем кто-то из нас мог вообразить. Новый Кардинал к нему благоволит. Теперь Джерри на равных общается с сильными мира сего, хотя по его виду этого не скажешь. Он остался тем же самым Джерри Фальстафом, которого я помню, правда, слегка располнел, одежда чуть широка, на губах — легкая усмешка. Да, еще виски немного поседели.

— Хорошо выглядишь, Эл.

— Держу форму.

— И кое-что еще. — Джерри многозначительно кашляет, и я понимаю намек.

— Тебе принести что-нибудь выпить?

— Я думал, ты никогда об этом не спрашиваешь. Пива не найдется?

Я приношу пару банок из холодильника, каждому по одной. Десять лет назад я был трезвенником, избегая любых видов алкоголя, в твердой уверенности, что один промах станет началом моего падения. Теперь я благосклонно отношусь к дружеской выпивке (хотя сам этим редко занимаюсь). У меня есть более сильные демоны, с которыми надо бороться.

— Ты занят? — спрашивает Джерри, опорожнив банку на треть и рыгая.

— Да.

— Недавно обстановка стала напряженной. Я слышал, ты стараешься нормализовать положение дел в этой части города.

— Делаю, что могу.

— Не думал, что общественный надзор — это твоя забота.

— Беспорядки никому не нужны. Как дела с клуксерами?

Джерри делает гримасу:

— Мы их немного потеснили. Они организовали себе кое-какую поддержку, но мы показали им, что не готовы терпеть их объединение и приход к власти. Перемирие далось непросто, но несколько недель оно должно продержаться.

— А потом?

— Кто знает? — Он невесело улыбается. — Вообще-то, я пришел к тебе именно по этому делу. — Он делает паузу, давая мне возможность задать вопрос, но я молчу. Я не могу понять, чего он хочет. — Ведь мы хорошо относились к тебе, не так ли?

— Мы?

— Мы с Франком и Фордом, пока он не ушел в отставку. Как правило, мы боремся с членами «комитета бдительности». Мы имели много возможностей принять против тебя крутые меры, особенно после того, как ты прикончил стольких наших ценных товарищей.

Я медленно киваю:

— Не могу с этим спорить.

— Но мы не стали мешать и предоставили тебе свободу действий.

— Это верно.

Джерри делает глоток из банки:

— Знаешь, что Капак пропал?

— Да, ходят такие слухи.

— Он уехал в Холодильник в позапрошлую субботу. Попросил, чтобы его провели в склеп Дорака. Когда патологоанатом, впустивший его туда, вернулся, в склепе никого не было. Он исчез. Мы нашли ход под гробом Дорака, ступени, ведущие вниз, в лабиринт туннелей. Он, вероятно, спустился туда, или кто-то его похитил. Мы пытались пойти по его следу, но лабиринт бесконечен, полон западней и тупиков. С тех пор его не видели.

— Трагедия, — сухо говорю я.

А сам думаю, что подземные туннели плюс Аюмарканы плюс загадочное исчезновение равняются виллакам.

— Она и случится, если мы не вернем его назад, — серьезно говорит Джерри. — У него есть недоброжелатели, но Капак — наш Кардинал, единственный, кто в состоянии объединить это отхожее место под названием «город». Он… — Джерри качает головой, — но не мне об этом говорить. Ты узнаешь все позже. Я хочу, чтобы ты пошел со мной, Эл.

— Куда?

— Во Дворец.

— Зачем?

— Форд вернулся. Он взял власть в свои руки.

— Форд Тассо? — тупо спрашиваю я. — Я думал, что его парализовало после удара.

— Он частично парализован, но может передвигаться. Это непросто и с каждым днем становится все труднее, но сейчас он — единственный человек, который может всех объединить. Имя Форда все еще имеет вес. Шок от его появления заставил наших врагов взять паузу, чтобы подумать. Он даже отбросил назад клуксеров — как только Даверн понял, что будет мериться силами с Фордом Тассо, он поджал хвост. Это не продлится долго — он слишком заманчивая цель, старый и больной, но у нас появилась возможность выиграть время.

Тассо, занявший кресло Кардинала, — это то, чего я никогда не ожидал увидеть. Я предполагал, что он просто тихо отправится на тот свет и это станет концом легенды Форда Тассо. Похоже, что он не удосужился прочесть мой сценарий.

— Я рад, что он вернулся, — говорю я откровенно, — приятно услышать, что старый мерзавец все еще готов к бою. Но какое все это имеет отношение ко мне?

— Он хочет тебя видеть, — говорит Джерри.

— Зачем?

— Мне кажется, ему нужна твоя помощь. Похоже, он думает, что ты можешь знать, где находится Капак или как его найти.

— Я этого не знаю.

Джерри пожимает плечами:

— Я так и полагал. Но…

— Никаких «но». Я понятия не имею, куда исчез ваш Кардинал. И у меня нет желания быть втянутым в это дело. Скажи об этом Тассо.

— Эл, — Джерри усмехается, — не думаю, что ты забыл, как делаются дела. Мне велели привести тебя, а не передать весточку.

Мои глаза сужаются.

— А если я не пойду?

Джерри вздыхает:

— Я не так глуп, чтобы применять к тебе силу. Но однажды я ради тебя кое-что сделал. Рискнул собственной шкурой. Помнишь?

Это случилось десять лет назад, когда все вокруг меня летело в тартарары. Джерри помог мне сложить вместе часть пазла Билла Кейси. В отличие от многих участников той игры, ни Билл, ни виллаки не могли им манипулировать. Он оказался втянут туда только потому, что хотел помочь мне.

— О-кей, — говорю я, — у меня есть время, чтобы одеться?

— Конечно. — Джерри лучезарно улыбается и возвращается к своему пиву. — Может, хочешь пристегнуть парик и закрасить своих змеек? Я не испытываю к тебе никаких враждебных чувств по поводу методов, которыми ты пользуешься, но кое-кто во Дворце не столь снисходителен. Если они увидят Паукара Вами, то могут начать стрелять.

Кисло улыбнувшись, я иду готовиться к встрече с временным заместителем Кардинала.

Джерри все еще ездит на том же старом грузовичке, на котором ездил много лет назад, хотя поменял мотор и заменил старые сиденья на новые, кожаные. Из-за постоянных пробок мы доезжаем до Дворца лишь за сорок минут. Этот оплот кардинальской власти в основном не изменился. Двадцать этажей железобетона, стали и стекла. Райми сделал несколько конструктивных изменений — таких, как балкон на пятнадцатом этаже, — но, в общем и целом, все осталось, как прежде. Двое одетых в униформу швейцаров по-прежнему стоят у парадного входа, но десятерых гвардейцев, которые обычно располагались по бокам, не видно. Я слышал, что новый Кардинал не столь сильно заботится о своей охране, как предыдущий.

Внутри — непрерывное движение. Огромная, выложенная плиткой приемная полна людей, разговаривающих, спорящих, назначающих встречи и ожидающих кого-то. Во времена правления Дорака все должны были снимать обувь и оставлять ее в приемной, но Райми счел это глупым, и будка, куда посетители сдавали на хранение свою обувь, заменена рядом компьютеров, где диспетчеры могут бродить по Сети, работать над файлами или убивать время, развлекая себя играми.

Хотя гвардейцев от дверей убрали, в приемной их стало больше, чем раньше. Они стоят, блокируя подходы к лифтам и лестницам и открыто демонстрируя оружие. По легкому налету нерешительности на их лицах я определяю, что это не регулярные войска. Скорее всего, призывники Тассо.

— Ожидаются проблемы? — спрашиваю я Джерри, когда мы пробираемся сквозь толпу.

— Уже есть, — отвечает он. — Франк хотел поставить охрану снаружи у входа, но Форд сказал, что этим мы оповестим весь свет об исчезновении Капака.

— Я думал, что Франк здесь больше не работает.

— Капак попросил его заменить Джико Карла. Франк согласился, но только временно. Теперь он проклинает себя за это, но ничего не может поделать — связан обязательствами.

— А в каких они отношениях с Тассо?

Я знаю, что между ними никогда не было большой любви.

— Как ни странно, в хороших. Просто нет времени на споры. Если не знать подоплеку, то, глядя на них, можно подумать, что это разлученные много лет назад братья, которые вновь обрели друг друга.

Частный лифт на пятнадцатый этаж охраняет дюжина вооруженных гвардейцев. Они расступаются при приближении Джерри, но их взгляды с подозрением задерживаются на мне, и, проходя мимо, я замечаю движение пальцев, легших на спусковые крючки. Если бы я был из разряда тех, кто боится смерти, то сейчас бы сильно занервничал.

Я узнаю лифтера — это Майк Коунз, друг Джерри. В старые дни мы втроем пережили многое. Работа лифтера, на мой взгляд, не самое удачное занятие, но Майк никогда не отличался напористостью, а это весьма престижное место. Он выглядит довольным. Мы молча киваем друг другу.

Франк ждет нас наверху. Шесть лет прошло с тех пор, как пересеклись наши дороги. Он сильно набрал вес — слишком много корпоративных обедов, — и граница волос на лбу все отступает назад, но выглядит он более счастливым и спокойным, чем тогда, когда командовал гвардейцами.

— Эл, — он приветствует меня искренней улыбкой и твердым рукопожатием, — очень рад тебя видеть. Как дела?

— Неплохо. А у тебя?

Он похлопывает по своему выпуклому животику и усмехается:

— Ничего себе. — Он видит Джерри, и его улыбка гаснет. — У нас проблемы.

— Пена? — догадывается Джерри, и Франк кивает.

— Рон Пена, — объясняет мне Джерри, — производит крутые наркотики. Воображает, что станет Кардиналом, если Капак не вернется.

— Он начал действовать, — мрачно говорит Франк. — Высмеивает Форда, говорит, что тот слишком стар, требует, чтобы он отошел в сторону. Большинство из тех, кто имеет вес, собрались здесь — их пригласил Пена. Если они примут его сторону, Форд будет в пролете.

Лицо Джерри темнеет.

— Если Пена придет к власти, мы окажемся в полном дерьме. Он обязательно скорешится с Даверном и ему подобными. Начнет завинчивать гайки.

— Я говорил об этом с Фордом, — ворчливо произносит Франк, — сказал ему, что нужно отказать Пене в аудиенции. Но Форд даже не захотел слушать. Велел мне его допустить. Думаю, он просто не осознает угрозы, исходящей от Пены. Не понимает, что ситуация изменилась. Банды уже не подчиняются нам автоматически, как раньше.

Джерри кусает губу и смотрит на меня.

— Думаешь, нам надо подождать здесь, пока все закончится? — спрашивает он Франка.

— Нет. Форд велел тебя привести, как только ты появишься. Если мы не будем подчиняться его приказам, тогда что же ждать от остальных?

— БАЗА — ведомство Кардинала — битком набита сердитыми высшими чинами Райми. Деловые костюмы вперемешку с джинсами и куртками с капюшоном, но никто не выглядит неуместно. Империя Кардинала включает всех — законопослушных и правонарушителей, и они привыкли к этому странному смешению.

Все глаза прикованы к паре в центре комнаты. Форд Тассо сидит в кресле Кардинала с неподвижным лицом, правая рука безжизненно лежит на коленях. Рон Пена кружит вокруг него, как коршун, экспансивно жестикулируя и в чем-то резко убеждая старика, — типичная картина юношеской самонадеянности, противостоящей старческой мудрости.

— Мы знаем, как вы были важны для Дорака и Райми, — говорит Пена, — но теперь вы инвалид. Мы не можем жить прошлым. Вы ходить не в состоянии, не то что управлять таким сообществом, как это. Вы должны уйти в отставку, блин, и дать возможность тем из нас, кто знает, что делать, принять на себя руководство. Поймите, вы стали посмешищем. На вас до сих пор не напали только потому, что все наши противники умирают со смеху.

Тассо по-стариковски вздыхает и понуро качает головой. Правая сторона его лица — застывшая маска — парализована после инсульта, и правый глаз мертво смотрит из глазницы.

— Ты прав, — бормочет он, и его голос кажется лишь слабым подобием прежнего, — я думал, что помогаю, но теперь понимаю, что это был всего лишь очень глупый поступок старого хрыча. Я не был лидером в свои лучшие годы и совсем не подхожу для этой работы на закате жизни.

Одобрительное бормотание и смех наполняют комнату. Пена снисходительно улыбается увечному старому гангстеру и успокаивающе кладет руку ему на плечо. Тихо выругавшись, Франк с отвращением отворачивается. Джерри и я с усмешкой переглядываемся — мы знаем Тассо лучше, чем Франк.

— Помоги мне, Рон, — каркает Тассо, стараясь подняться, — отвези меня к Сольверту. Мы там играем в покер каждый четверг. Я могу еще успеть, если потороплюсь.

— Какова сила духа, — смеется Пена, берясь за правую мертвую руку Тассо и поднимая старика на ноги, — занимайтесь своими карточными играми. Оставьте управление городом тем, кто лучше приспособлен для…

Левая рука Тассо хватает Пену за горло. Огромные пальцы впиваются в его плоть и сдавливают ее. Пена начинает задыхаться, его глаза вылезают из орбит, он падает на колени. Тассо удерживает его единственной здоровой рукой, пальцы которой побелели от напряжения. Пена производит дикие задыхающиеся звуки и пытается оторвать руку, сжимающую его горло. Тассо не обращает внимания на эти хилые жесты. При виде этой картины у всех, находящихся в комнате, отваливаются челюсти. Никто не делает и шага, чтобы помочь Рону Пене.

Через полминуты все закончено. Тассо отпускает своего мертвого соперника, и тот падает на пол. Старик поворачивается к присутствующим медленно и болезненно — его правая нога почти не действует — и пристально смотрит своим здоровым глазом на тех, кто несколько мгновений назад был готов отправить его на пенсию.

— Если кто-то еще хочет обсудить мои лидерские качества, — отрывисто бросает он, и на этот раз его голос тверд, как и раньше, — скажите это прямо мне в лицо.

Наступает тишина. Он отвешивает трупу пинок ногой, затем нажимает кнопку на столе.

— Мэгс, пришлите установку для утилизации отходов. Надо убрать дерьмо с пола.

— Да, мистер Тассо, — слышится голос секретарши.

Секунду спустя четверо гвардейцев строевым шагом входят в комнату, поднимают останки Рона Пены и увозят их.

— Ну? — кричит Тассо. — Я — правитель этого вонючего муравейника или нет? — Немедленно раздается одобрительный гул. Каждый желает засвидетельствовать свою преданность. — В таком случае, не будем тратить время, идите на улицу и сообщайте всем, что во Дворце все идет, как обычно.

Толпящиеся военачальники и бизнесмены начинают расходиться.

— Джентльмены, — окликает он их, — если у меня возникнет хоть малейшая мысль о том, что вы замышляете против меня заговор, ваши головы будут использованы в качестве шаров в боулинге, ваши жены отправятся в публичные дома, а дети — в чернорабочие.

Несколько человек начинают хихикать. Потом они понимают, что он не шутит, и смешки неловко затихают. Тассо поворачивается к ним спиной и с трудом тащится к балкону, чтобы глотнуть свежего воздуха.

— Чертов характер, — восхищенно шепчет Франк.

— Я же говорил, что он еще покажет свою власть, — ухмыляется Джерри.

Тассо медленно возвращается с балкона. На его лице я вижу утомление, смешанное с торжеством. Он обожает подобные вещи.

— Привет, Алжир, — кивает он мне.

— Здравствуйте, Форд. Хорошо выглядите.

Он фыркает:

— Я выгляжу как настоящая развалина. Вы двое, — рявкает он, обращаясь к Франку и Джерри, — что здесь делаете?

— Ожидаем приказов, — отвечает Франк.

— У вас что, нет никакой инициативы? Я только что задушил председателя одной из самых преуспевающих фармацевтических фирм в городе. Охота за его должностью уже началась. Я хочу иметь там своего человека. Позаботьтесь об этом.

— Есть, сэр! — энергично отвечает Франк.

— Сей момент, мистер Тассо! — Джерри передразнивает Франка.

— Пара чертовых клоунов, — ворчит Тассо, когда они выходят, но левая сторона его рта складывается в довольную полуулыбку, — садись, Алжир. — Я беру пластиковый стул и сажусь напротив после того, как он удобно устраивается в мягком кожаном кресле. — Ну, как жизнь?

— Лучше, чем ваша, — отвечаю я.

Он сдавленно хихикает:

— Я в полном дерьме, хуже не придумаешь. Но я всегда буду давить такую мразь, как Рон Пена.

— Пена был пустым местом. А сможете ли вы так же расправиться с Эженом Даверном, когда он появится?

Тассо делает гримасу:

— Давай не будем об этом. Хочешь что-нибудь выпить?

— Мне бы хотелось опустить прелюдию и узнать, зачем вы меня пригласили?

— Как скажешь. — Тассо массирует запястье правой руки, потом поднимается выше к локтю. — Слышал про Капака и Холодильник?

— Джерри мне сообщил.

— Ты встречался с ним?

— С Райми? — Я качаю головой. — Так, видел пару раз.

— Странный парень, — раздумчиво говорит Тассо, — чужой и холодный внутри. Дорак был подлый сукин сын, но он был человек. Не понимаю, что за птица этот Райми.

Тассо кидает мне куклу. Это двойник Капака Райми. Он напоминает мне, что некогда эта комната была полна кукол. Теперь они отсутствуют.

— Я запер их в стенном шкафу, — объясняет Тассо, когда я удивленно смотрю на пустые стены, — никогда не выносил этих чертовых марионеток. Приходилось их терпеть, когда я играл вторую скрипку при Кардинале.

— Когда кот за порог…

— Вот именно.

Я поворачиваю куклу, рассеянно ее разглядывая.

— Думаете, он мертв? — спрашиваю я.

— Его нельзя убить.

Я улыбаюсь, опустив голову, чтобы Тассо не заметил этой улыбки:

— Вы никогда не казались мне легковерным.

— Так оно и есть. Но, говорю тебе, Капака Райми нельзя убить. Он бессмертен.

— Слышал я эти байки. Я им не верю.

— Я видел это собственными глазами. Его застрелили, зарезали, разорвали на куски и выбросили с балкона. Но этот сукин сын постоянно возвращается. Не знаю как, но он оживает. Его останки пускают по ветру, а несколько дней спустя он создает себе новое тело и возвращается. Если не веришь мне, поговори с Франком и Джерри. Они тоже это видели.

Я неловко ерзаю на стуле:

— Если это правда, тогда что вас огорчает?

— Он никогда не отсутствовал так долго. Обычно он возвращался через три дня. Максимум — через четыре. Никогда дольше не задерживался. Но на этот раз он исчез. Я не знаю, где он. И я не думаю, что он сможет вернуться самостоятельно.

— Но если его нельзя убить…

— Я не знаю, как это объяснить! — раздражается Тассо. — Если бы знал, то не было бы нужды обращаться к тебе.

— Но я-то что могу поделать с пропажей вашего Кардинала?

Левая рука Тассо ползет к правому плечу, и он ожесточенно начинает чесаться.

— Капак пришел повидаться со мной за неделю до своего исчезновения, — говорит Тассо, — он был обеспокоен. Город летит в преисподнюю, и он хотел остановить это падение. Он считал, что виллаки — эти слепые священники…

— Я знаю, кто они такие, — тихо вставляю я.

— …виновники беспорядков. Они сталкивались уже не в первый раз. Капак всегда действовал по-своему. Виллаки этого не одобряли. Он чувствовал, что они подрывают его авторитет. Он попросил меня стать его помощником, чтобы иметь время для общения с ними. Я отказался. В этот же уик-энд он оказался в Холодильнике, и с тех пор о нем никто не слышал.

На этом месте я его останавливаю:

— Но зачем тогда вы вернулись сюда в столь трудной ситуации, если не захотели сделать этого раньше?

— Чувство вины, — отвечает он без обиняков. — Я думал, что Капак справится сам со своими трудностями. Не принял всерьез его предложения. Если бы я помог, возможно, его не было бы сейчас в списке пропавших и город не находился бы на пороге войны.

— Сейчас уже поздновато жалеть об этом.

Тассо пожимает плечами (поднимается только его левое плечо):

— Опоздал так опоздал. Суть в том, что я нахожусь здесь и нуждаюсь в твоей помощи.

— И все же я не понимаю, что могу сделать. Я понятия не имею, где находится Райми.

— Ты можешь это выяснить, — спокойно говорит Тассо. — Я думаю, его похитили виллаки, а ты единственный, кто может иметь дело с этими слепыми сыновьями шакалов и убедить их выпустить его.

— Почему вы так решили? — хмурюсь я.

— За эти годы стража Капака мне много чего порассказала. Я знаю про Аюмарканов, про твоего отца и про то, что, кроме Капака, ты единственный уцелел из армии Дорака.

— Вы помните Паукара Вами? — шепчу я.

— Весьма смутно, но Капак все рассказал мне о нем.

Я дрожу. Это лишнее. Мне надо держать себя в руках. Я считаю про себя до тех пор, пока не удается восстановить самообладание. Дойдя до двадцати двух, я чувствую, что руки перестали дрожать.

— Даже если между мною и Райми есть связь, почему вы думаете, что я могу его найти?

— Я здесь с пятницы, — говорит Тассо, — но только вчера вечером, когда кто-то оставил это на моем столе, я подумал о тебе.

Тассо швыряет мне конверт. Осторожно, стараясь не помять, я открываю его. Оттуда выскальзывает большая покерная карта — валет пик. Во всех отношениях обыкновенная карта, но на два лица валета наклеены два маленьких фото, одно — Капака Райми, второе — мое, в обличье Эла Джири. Посередине красными чернилами на белом поле карты напечатано послание: «Род объединится».

Я читаю послание дважды, снова разглядываю фотографии, потом вкладываю карту в конверт и протягиваю его Тассо.

— Вы правы, — спокойно говорю я, — виллаки его заполучили.

— Но что это может означать? Я имею в виду слова насчет объединения рода.

— У священников есть мечта. Они хотят сделать этот город центром мира. Они верят в бога Солнца и думают, что он благословит их, если они создадут нужные условия, и обеспечит им вечную жизнь. Но это может наступить лишь при условии, что три рода сольются в чакане крови — Кровь Плоти, Кровь Снов и Плоть Снов.

— Я вообще не понимаю, о чем ты болтаешь, — говорит Тассо.

— Райми рассказывал вам, как были созданы Аюмарканы, как Дорак и священники сотворили их из ничего, создав их образы из видений, которые приходили им в снах?

— Да, — осторожно произносит Тассо.

— Предполагается, что Капак — явление из мира снов, иначе — Кровь Снов. Виллаки — человеческие существа — Кровь Плоти. Как порождение Аюмаркана и человека, я должен быть Кровью Плоти и Снов — то есть Плоть Снов. Короче, если я объединюсь с ними и Райми и мы станем действовать как чакара — команда из трех звеньев, — этот город станет наш, и мы будем править вечно.

Тассо выглядит растерянным.

— Я все еще не уверен, что догоняю. Но ты подтвердил то, что я предполагал: ты и Капак завязаны с виллаками и, следовательно, друг с другом. Вот почему ты должен разыскать его. Если я пошлю других, священники убьют или прогонят их. Эти мерзавцы берегут только тех, в ком нуждаются. Раз они нуждаются в тебе, ты сможешь проникнуть в такие места, куда никто другой проникнуть не сможет.

— Возможно, — осторожно соглашаюсь я, — но мне не интересны ни Райми, ни священники. Чем меньше я буду иметь с ними дело, тем лучше.

— Ты мне отказываешь? — прямо спрашивает Тассо.

— Ничто не заставит меня связать свою судьбу с этими слепыми ублюдками, — не менее прямо отвечаю я, — деньгами меня не купишь, а угрозами не испугаешь. Я не хочу вмешиваться в это дело, и это все, что я могу сказать.

Я встаю, понимая, что иду на огромный риск, готовый к бою и почти уверенный, что далеко мне не уйти. Но Тассо не делает ни одного движения, чтобы остановить меня. Он дает мне дойти до двери, потом произносит два слова достаточно громко, чтобы я мог услышать:

— Билл Кейси.

Я останавливаюсь и, закрыв глаза, издаю стон. Где-то в глубине души я подозревал, что у него припрятано что-то в рукаве. Я просто не думал, что это будет так убедительно.

Повернувшись к нему лицом, я ожидаю продолжения.

— Ты восхищался Капаком, — говорит Тассо. — Когда ты принял образ и имя Вами, он все разузнал о тебе. Он разведал все, что мог, большей частью из файлов Дорака — старый Кардинал имел на тебя чертову кучу материалов.

Билл Кейси признался в письме копам, что он испортил тебе жизнь. Он сообщил им, что руководил убийствами твоих девушек и бывшей жены. Но он никогда не объяснял причины. Капак думал, что это связано с твоим отцом. Он считал, что Паукар Вами очень сильно навредил Биллу Кейси и тот извращенным путем мстил своему мучителю — через его сына.

— Любопытное предположение, — холодно говорю я.

— Капак очень хитер, — преодолевая одышку, продолжает Тассо. — Он не понимал только одного — почему ты принял облик своего отца. Кейси издевался над тобой, но он погиб во время взрыва, который чуть не уничтожил и тебя. Это должно было положить всему конец. Если, конечно, он действительно погиб.

Тассо вытаскивает из конверта валета пик с наклеенными фотографиями и разглядывает карту, о чем-то думая.

— Капак считал, что Кейси заранее подготовил этот взрыв и убрался оттуда, и твое преображение в Вами — это уловка. Хочешь выманить его из укрытия, чтобы свести с ним счеты.

— Просто дипломированный гений, — ворчу я.

— Это еще не все, — продолжает Тассо, кладя карту. — Будучи Кардиналом, Капак везде имел информаторов, даже в тех местах, о существовании которых остальные не имеют понятия. Его люди искали Кейси… — Следует точно рассчитанная пауза. — И они его нашли.

Самообладание оставляет меня. Закрыв глаза, я стою, прислонившись к двери, и ловлю ртом воздух, борясь с безумием.

— Билл жив? — хрипло спрашиваю я.

— И живет в этом городе.

Мои глаза открываются, и холод пронизывает меня до костей.

— Где?

Тассо холодно смотрит на меня:

— Я скажу тебе это только тогда, когда Капак будет возвращен в целости и сохранности.

— Нет! — кричу я. — Скажите сейчас!

Я бросаюсь к старику в кресле, одержимый желанием мести, не терпящий возражений. Я разорву этого Тассо на части! Если он думает, что может размахивать Биллом у меня перед носом, как морковкой перед ослом, он очень сильно ошибается.

— Не делай этого, Алжир, — тихо говорит Тассо, и неожиданная мягкость его голоса лишает меня мужества. — Если ты нападешь на меня, я буду защищаться. Или я тебя убью, или ты меня. Последнее более вероятно, но тогда ты не узнаешь адреса Кейси и будешь казнен моими гвардейцами.

Это серьезный довод. Хорошо бы немного придушить его, но это бесполезно: я слишком хорошо его знаю. Насилие — это не аргумент, по крайней мере в данном случае.

— Я согласен, — рычу я, — но сначала адрес! Я займусь Биллом, а потом разыщу…

— Нет! — рявкает Тассо. — Сначала Капак, потом Кейси. Таков порядок. Принимай его или откажись.

В уме я считаю до десяти. Думаю о Билле и его горестном выражении лица, когда он объяснял, как решил разрушить мою жизнь. Двадцать. Вспоминаю взрыв, его последствия, медленно возвращаюсь к мысли, что он, возможно, все еще жив. Пятьдесят. Подробно останавливаюсь на десяти годах убийств и сумасшествия. Восемьдесят. Думаю о будущем, исследую альтернативы и вижу только один путь.

На девяносто шести я испускаю долгий вздох:

— Если вы блефуете…

— Я не блефую.

— Окей. — Я поднимаю стул, на котором сидел, и ставлю его перед временным Кардиналом. Чувствую приближение нетерпеливых демонов, слетающихся ко мне в предвкушении хаоса и кровопролития, которые обязательно должны начаться. — Говорите, когда надо приступать.

 

Глава третья

ДЕЖАВЮ

Я уже давно не играл в детектива. Десять лет назад в отеле «Скайлайт» была убита женщина, и Кардинал по наущению виллаков дал мне поручение найти ее убийцу. Это был первый и единственный случай в моей практике. Его оказалось достаточно. Во время расследования я узнал и пережил больше, чем любой детектив. Настоящее крещение огнем. Я поклялся, что никогда больше не соглашусь на подобные пытки.

Но вот, пожалуйста, я в центре еще одной тайны, перед лицом тех же опасностей, что и тогда. Но на этот раз я хотя бы заранее знаю обо всех трудностях, и мне уже не так много есть что терять. Предыдущее расследование отняло у меня друзей, возлюбленных, весь мой образ жизни. И я не сомневаюсь — если за этим стоят виллаки, они найдут какой-нибудь новый способ вонзить нож мне в спину.

Я провожу во Дворце большую часть вторника, опрашивая тех, кто ближе всего стоял к Капаку Райми, чтобы понять, какой это был человек. Тассо рассказал мне, что Райми видел лица из прошлого — Аюмарканов. Он верил, что духи прошлого были опять воскрешены. Тассо показывает мне фото Паукара Вами, реального, не меня в его обличье, но я не допускаю этой мысли.

— Это фото могло быть сделано в любое время, — фыркаю я.

— Но Капак видел его несколько недель назад. Это кадры с камеры наблюдения, а они не лгут.

— Еще как лгут! — говорю я. — Вероятно, виллаки наняли двойника, чтобы встревожить Капака, а потом для правдоподобия вставили в камеру старое изображение Вами.

— Не знаю, — говорит Тассо, — Капак в это поверил.

— Тем хуже для него, — бормочу я.

Незадолго до того, как Райми отправился к Холодильнику, в его кабинете появилась какая-то женщина и, по словам Джерри Фальстафа, довела его до невменяемого состояния. Райми знал эту женщину. Они о чем-то говорили, но, когда он приблизился к ней, она прыгнула вниз с балкона. Джерри было поручено убрать все, что от нее осталось. Но когда он с помощниками спустился вниз, то не нашел ни следа от изувеченного тела.

— Это могло быть спланировано? — спрашиваю я.

— Безусловно нет, — говорит Джерри.

— Тогда что же случилось? Она исчезла в воздухе? Отрастила крылья и улетела?

Джерри кисло улыбается:

— Более вероятно, что из окна была протянута сеть, чтобы ее поймать. Но я никогда не обладал богатым воображением. Может, это действительно были крылья.

Хладнокровие Джерри ободряет. Приятно думать, что не все во Дворце подчинились силам черной магии и вуду, что некоторые могут рассуждать логически. Когда я задаю ему вопрос насчет бессмертия Райми, он придерживается того же мнения, что Форд Тассо и Франк.

— Парень возвращается из мертвых — это факт. Каждый раз, когда его убивают, он через несколько дней приезжает на поезде из местечка под названием Сонас. Он материализуется в поезде, и у нас имелись там свои люди, наблюдавшие за ним, но они ни разу не смогли поймать сам процесс материализации. Это происходит, когда его никто не видит.

— Ты сам-то понимаешь, как дико это звучит?

— Конечно. Раньше я искал логические объяснения — клоны, двойники, близнецы, — но против фактов не попрешь. Капак Райми возвращается из мертвых. Ты просто учишься это принимать, раз находишься с ним рядом.

Спорить бесполезно. Тассо, Франка и Джерри невозможно сдвинуть с их абсурдной точки зрения, так что я и не пытаюсь это сделать. Вместо этого я собираю относящиеся к делу факты: кто были его друзья (у него их не имелось), где он любил околачиваться (кроме походов в гимнастический зал с бассейном, он работал без перерыва) и имел ли он какие-нибудь вредные привычки (он был абсолютно чист, без сучка и задоринки). Я возвращаюсь домой не раньше полуночи. Несколько часов провожу, делая записи и анализируя, потом заваливаюсь спать, ворочаясь с боку на бок и мучаясь мыслями о змеях, мертвецах, слепых священниках, богах Солнца и бывшем копе с девятью пальцами, который жив и находится в городе.

Я встаю перед рассветом, усталый и раздраженный, и сижу в полумраке гостиной, думая о Билле, о том, как он сейчас выглядит, чем занимается, где он провел эти десять лет. Новость, сообщенная мне Тассо, одновременно волнует и вгоняет в депрессию. Волнует, потому что годы убийств и безумия не прошли даром. Предмет моих поисков скоро окажется у меня в руках, и правосудие свершится. Вгоняет в депрессию, потому что Тассо, возможно, солгал — или Райми солгал ему, — и я боюсь, что, даже если все правда, Билл может умереть по причине преклонного возраста или сбежать куда-нибудь, прежде чем я обрушу на него всю свою ярость.

Поскольку сейчас я не могу добраться до Билла, я временно оставляю мысли о нем. Ну что ж, теперь для меня выполнение задания Тассо — дело чести. Райми должен быть найден, после чего я смогу сконцентрироваться на своем лучшем друге и самом ненавистном враге. С чего же начать поиски пропавшего Кардинала?

Когда восходит солнце, я сосредоточиваю все свои умственные способности на Райми, и ответ вскоре приходит сам собой. Надо начать с того места, где Райми был в последний раз, — с Холодильника. После легкого завтрака и сотни отжиманий я отправляюсь на мотоцикле в морг. Я в обличье Эла Джири, поэтому еду на байке, который у меня уже пятнадцать лет. Когда я появляюсь в образе Паукара Вами, он хранится в гараже.

Я не первый раз вижу Холодильник, его фальшивый вид (снаружи он выглядит как заброшенная фабрика) и освещенные залы, уставленные гробами. Я привез сюда немало тел друзей и врагов Кардинала и его команды. У меня даже есть собственный код для входа, хотя его следует обновлять каждые три месяца и он позволяет войти лишь в маленькую изолированную секцию в задней части морга.

Припарковавшись и войдя внутрь, я говорю одному из ассистентов, что хочу видеть доктора Сайнса. Он здесь главный, хотя десять лет назад, когда мы познакомились, был рядовым патологоанатомом. Он принадлежит к немногочисленному числу избранных, которые знают, что Паукар Вами и Эл Джири — один и тот же человек.

— Мистер Джири, — приветствует он меня отрывистым кивком, выходя из операционной в хирургических перчатках, забрызганных кровью.

— Доктор Сайнс.

Мы знакомы уже десять лет, но никогда не опускаем формальностей. Сайнс — приятель, а не друг. Я предпочитаю такие отношения. Без друзей как-то спокойнее.

— Привезли или хотите забрать? — язвительно спрашивает он. Стандартная шутка.

— Меня наняли, чтобы найти Капака Райми. Я хочу посмотреть, где именно он пропал.

Сайнс пристально смотрит на меня:

— Не знал, что вы стали детективом.

— Это исключение из правила. У меня есть допуск. Можете проверить у Джерри или Франка, если сомневаетесь.

— Я в любом случае должен им позвонить. Ничего личного.

Сделав телефонный звонок, Сайнс ведет меня через лабиринт уставленных гробами коридоров к склепу Фердинанда Дорака.

— После его исчезновения тут такое творилось, — он снимает перчатки и бросает их в сторону, — повсюду сновали орды гвардейцев, опрашивая всех и каждого и переворачивая всё вверх дном. Меня допрашивали пять раз. Надеюсь, вы не превысите этот рекорд?

— Не думаю, что стану вас беспокоить. Я знаю, какой вы бестолковый.

— Очень смешно. Вам следовало стать комедиографом.

Мы добираемся до склепа. Восьмиугольный, повышенной прочности, на двери компьютерный замок. Сайнс набирает код, и после нескольких щелчков дверь открывается.

— Хотите, чтобы я вошел вместе с вами? — спрашивает Сайнс.

— Да. Хочу увидеть лестницу под гробом.

Мы входим внутрь. Холодная, строгая комната, посередине — великолепный гроб Кардинала на огромной мраморной плите. Я изучаю надпись: «Никто не сказал мне, что настанут дни, подобные этим» , затем сам гроб и плиту под ним.

— Там сбоку есть рычаг, — говорит Сайнс. — До тех пор пока гвардейцы не стали всюду совать свой нос, это был единственный способ открыть ее. Они сломали механизм, так что теперь, чтобы освободить проход, гроб надо толкнуть, и он отъедет в сторону.

Он кладет руку на верхнюю часть гроба и показывает. Гроб на две трети отъезжает в сторону с мраморной плиты и останавливается, открывая черную брешь и ряд идущих вниз ступеней.

— Первоначально этого не было? — спрашиваю я, глядя в темную дыру.

— Нет. Они прорыли ход снизу.

— Как случилось, что никто этого не заметил?

— В комнате звукоизоляция, — объясняет Сайнс, — кроме того, здесь почти никто не ходит — Кардинал захотел лежать в самой уединенной части здания. Не могу понять, откуда они узнали, где именно надо копать. Только три человека имеют доступ к архитектурному плану. Каждый был проверен гвардейцами. Кто бы это ни сделал, он не мог действовать по официальным каналам.

Несколько мерцающих огней помещено на полу по углам комнаты.

— Я спущусь по лестнице, — говорю я Сайнсу, — ненадолго.

— Что мне делать, если вы не вернетесь? — беспокойно спрашивает он.

— Сочините правдоподобную историю для гвардейцев и молитесь, чтобы они вам поверили.

Я взбираюсь на плиту, перекидываю ноги в пустоту, нашариваю верхнюю ступеньку лестницы и начинаю спускаться.

До самого низа сорок одна ступенька, от лестницы идет короткий туннель, который упирается в дверь. Запор, вероятно, находится с другой стороны двери, но гвардейцы, скорее всего, вышибли ее во время своих неоднократных посещений, поскольку, когда я толкаю дверь, она отворяется. Я делаю шаг внутрь и освещаю фонариком пространство вокруг. Я нахожусь в некоем узловом пункте. Пять грубо высеченных туннелей расходятся в неизвестных направлениях. Три туннеля помечены крестами — их исследовали гвардейцы. Тассо сказал мне, что они ничего не нашли, кроме все новых и новых перекрестков и многочисленных туннелей, расходящихся в разные стороны, после чего бросили это дело.

— Ты ведь здесь, не так ли? — шепчу я, выключая свой фонарик и давая темноте возможность поглотить меня. — Они держат тебя там, где никому тебя не найти. Наверху ты начальник, но внизу правят они. Туннели — это их вотчина. Интересно, как они с тобой обращаются?

Я негромко кашляю. Один из побочных эффектов столь долгого пребывания в одиночестве — я начал говорить сам с собой. Еще не дошел до стадии, когда отвечаю на собственные вопросы, но она уже не за горами. Я задерживаюсь на минуту, ощущая темноту, как нечто реальное и осязаемое. Я уверен, что вернусь в эти туннели снова еще до окончания расследования, но в настоящее время они не представляют для меня интереса. Я не собираюсь искать Райми, бродя здесь в полной темноте. Придется поработать, чтобы отыскать его. Виллаки поставили передо мной нелегкую задачу.

Я поднимаюсь по ступенькам, размышляя, что предпринять дальше. В последний раз я проявил себя неплохо, но я, конечно, не суперсыщик. Священники наверняка расставили на тропе ключи к разгадке, чтобы я совершенствовался в этой профессии, иначе я начну бегать по кругу. Но я уверен, они помогут мне, как бывало и раньше. Игра для них ничего не значит, им интересен результат. Наверняка это лишь вопрос времени, когда…

Внезапно я замечаю стоящее в углу фото. Улыбнувшись их умению выбрать подходящий момент, я хватаю фото и продолжаю подъем.

— Что это? — спрашивает Сайнс, замечая фото.

— Кто-то потерял свой воскресный снимок, — бормочу я, изучая фото в режущем глаз после темноты освещении склепа. На нем изображена молодая привлекательная женщина. Лицо знакомое, но я никак не могу ее узнать. На заднем плане неясно вырисовывается Дворец. В руках у нее газета. Уверен, что когда поднесу к ней увеличительное стекло, то смогу различить дату, ведь снимок подброшен именно с этой целью.

— Где он был? — спрашивает Сайнс, беря у меня снимок.

— На лестнице. Когда сюда входили в последний раз?

— Вчера. Нет… — Он делает паузу. — Вечером в понедельник. Четыре гвардейца. Внизу оставались лампы, веревки и другое снаряжение. Они приходили его забрать.

— Они не могли не увидеть фото. Либо оно оказалось здесь после их прихода, либо его оставил кто-то из них.

Сайнс качает головой:

— Я был здесь после их ухода. Это не они.

— Вы уверены?

— Абсолютно. — Он возвращает мне фото.

— Тогда я не буду тратить время на то, чтобы их опрашивать.

Я уже хочу спрятать фото, но внезапно в памяти как будто вспыхивает яркий свет. Я подношу снимок ближе к глазам.

— А ведь я ее знаю, — бормочу я, — встречал много лет назад. Она работала в…

В мозгу раздается щелчок, я вспоминаю имя, но повторяю его только себе самому, не видя необходимости информировать любознательного доктора Сайнса. Ама Ситува, дочь Кафрана Рида, который был владельцем самого необычного ресторана в городе. Я не посещал его уже десять лет. Я даже не знаю, существует ли он. Но узнать это не составит большого труда.

* * *

К моему удивлению, не только ресторан Кафрана до сих пор процветает, но и его прежний владелец все еще на своем месте и выражает готовность поговорить со мной.

Кафран Рид выглядит старше своих лет — седой, сгорбленный, немощный. Большую часть времени он проводит в ресторане, который за эти годы мало изменился — так же кричаще раскрашен, — но теперь у него есть управляющий. Кафран только общается с персоналом и посетителями, проверяет продукты, пробует блюда, заботится о музыке (преимущественно мелодии и песни 60-х и 70-х) и ждет, когда смерть предъявит на него свои права.

— Ама Ситува? — безучастно повторяет он, когда я задаю свой вопрос.

— У вас есть дочь?

— Увы, нет. — Он горько улыбается. — Я очень хотел иметь дочку, но этому не суждено было случиться.

Я показываю ему фото, которое подобрал в Холодильнике:

— Узнаете эту женщину?

Ему приходится надеть очки, после чего он начинает пристально изучать фото. Но ни намека на узнавание не мелькает в его старых усталых глазах.

— Простите. — Он грустно смотрит на меня.

Кафран приглашает меня остаться на ланч, но я вежливо отказываюсь. Слишком много дел. Перекушу что-нибудь на ходу.

Выйдя на улицу, я вынимаю сотовый телефон и набираю номер, который вчера дал мне Тассо. Он отвечает на втором гудке:

— Алжир?

— Я хочу, чтобы вы кое-что для меня проверили. Список Аюмарканов, который я видел, это старая копия, которую мой отец украл из файлов Дворца. У вас есть более новый…

— Я знаю все имена, — прерывает он, — раньше я просматривал его регулярно, надеясь, что какое-нибудь имя расшевелит мою память. Говори.

— Ама Ситува.

Он крякает:

— Она была добавлена в список одной из последних. Я спрашивал о ней Капака, но он никогда не говорил о том, знает ли ее.

— Спасибо.

Я спешу домой, где разглядываю газету на фото через увеличительное стекло. И узнаю, что Ама Ситува, которая является Аюмарканом и уже десять лет как мертва, сфотографирована около Дворца меньше чем неделю назад. Я откладываю фото в сторону и перестаю о нем думать. Я знаю, как можно подделать дату в газете. Это фото ни о чем не говорит. Я не поверю в ее возвращение из царства мертвых до тех пор, пока не увижу своими глазами. И даже тогда я оставлю себе право на сомнения.

Я слоняюсь по улицам в обличье своего отца, показываю фото Капака Райми и Амы Ситувы, расспрашиваю людей, не видели или не слышали ли они что-нибудь о них. Моим контактам имя легион. Как Паукар Вами, я известен тысячам членам банд, владельцам магазинов, бомжам, завсегдатаям ночных клубов, сутенерам, проституткам и всевозможным ночным существам. В своем большинстве они боятся меня и, когда я начинаю задавать вопросы, выкладывают все, что знают, чтобы поскорее отделаться от меня.

Они все знают Райми, но не видели его с тех пор, как он пропал. Также они не представляют, где он может находиться. Женщину не узнает никто. Я спрашиваю, не активизировались ли за последнее время слепые священники в белых одеяниях. Я задаю этот вопрос только наиболее осведомленным информаторам, но никто из них тоже ничего не может сказать.

Уличная публика растревожена. Хотя город и стабилизировался с тех пор, как Тассо возглавил власть во Дворце — за последние двадцать четыре часа это стало широко известно, — ветераны знают, что это затишье временное. Бочонок уже запалили, и он должен взорваться, а те, кто живет или работает на улицах, получат главный удар взрывной волны. Я требую от них, чтобы они собирали слухи о Капаке Райми и искали женщину, изображенную на фото, но большинство слишком озабочено своим собственным благополучием, чтобы сосредотачиваться на чем-то еще. Я вряд ли могу на них рассчитывать.

Четверг проходит. Пятница. Много путешествий в обличье Эла Джири и Паукара Вами — по дневным и ночным мирам. Я никогда не ограничивался восточной частью города, но здесь я более могуществен и чувствую некоторую тревогу и нежелание распространять свою власть дальше, чтобы не захватить чересчур много территории. Вами знают и боятся во всех частях города, но больше всего уважают на востоке. Я должен быть осторожен. Вежлив. Действовать не только угрозами, но и подкупом. Испрашивать разрешения у главарей более влиятельных банд работать на их территории. Картина была бы совсем иной, если бы я просто выслеживал добычу. Я мог бы приблизиться, нанести удар и исчезнуть. Но эти поиски могут затянуться на много недель. Требуется определенная степень дипломатичности.

Между делом я изучаю лица стариков на улицах и в окнах домов. Мои глаза внимательно вглядываются в тех, кто имеет хотя бы отдаленное сходство с Биллом Кейси. У меня нет времени фиксировать сознание на Билле, я должен сконцентрироваться на Райми. Но я не могу заставить себя прекратить его поиски. Я задаю осторожные вопросы. Если он прячется в городе, кто-то еще, кроме Райми и Тассо, должен знать о его местонахождении. Если я сам найду этого экс-копа, тогда у них все сорвется. Тассо — да кто угодно — сможет поиметь меня, когда я расправлюсь с Биллом.

Но никто его не видел. Те, кто его знал, считают его мертвым. Я сею в их душах семена сомнения — говорю, что слышал толки о том, что он жив, и жду, когда они прорастут.

Между тем я продолжаю разыскивать пропавшего хозяина Тассо, прочесывая улицы, предлагая взятки, прислушиваясь к глухим шепотам города в надежде, что они расскажут мне, где находится Райми.

Суббота. Я рано выхожу из дома, намереваясь отправиться на байке в стиле Эла Джири. Насвистывая, я торопливо сбегаю по лестнице и киваю равнодушно глядящему на меня соседу с первого этажа. Меня никогда не видели здесь в обличье Паукара Вами, поскольку я всегда выхожу через пожарный выход в боковой переулок. Здесь никто не знает о моей двойной жизни. А если и знает — видел, как я выскальзываю из окна своей комнаты темными, но ясными ночами, и сделал свои выводы, — то держит это при себе, потому что понимает — скрестить копья с Паукаром Вами означает заглянуть в глаза смерти.

Оседлав свой байк, я еду навестить Фабио, своего старинного осведомителя, который знает о всяких подозрительных делах, творящихся в городе, больше, чем кто-либо другой.

Из старого сводника уже давно сыплется песок. Если ему верить, то в этом году он отпраздновал свой сто тринадцатый день рождения. Даже если он и привирает — а Фабио не из тех, кто строго придерживается фактов, — он недалек от этой знаменательной даты. Он находится в таком состоянии столько, сколько я его помню. Во времена, предшествовавшие Кардиналу, он был большой шишкой. Когда Дорак устранил его из бизнеса, он занялся сутенерством и с тех пор содержал группу женщин, хотя в действительности последние несколько лет наиболее преданные из его леди сами содержали Фабио, поскольку силы и зрение его постоянно ослабевали, хотя слух остался таким же острым, как и раньше.

Жилище Фабио выглядит не более запущенным, чем тридцать лет назад, и его любимое кресло-качалка все еще занимает почетное место на ветхой веранде, хотя теперь он им редко пользуется, поскольку даже перемещение из спальни к этому креслу для него теперь — мучительная процедура. На веранде я вижу двух тинейджеров — мальчика и девочку, тихо беседующих друг с другом. Я кашляю, чтобы сообщить им о своем присутствии. Мальчик мгновенно поднимает глаза, узнает меня и улыбается:

— Привет, Эл.

— Как зовут твою девушку, Дрейк?

— Я — Лиди, — отвечает она, — и я не девушка этого придурка.

— Их здесь двое, — ухмыляется Дрейк.

— Заткнись! — бросает она.

Я подавляю смех и спрашиваю, дома ли Фабио.

— He-а, пошел кататься на роликах, — фыркает Дрейк, потом виновато смотрит на меня: — Не подумай, что я плохо к нему отношусь. Конечно, он дома. Мама за ним ухаживает.

Фло всегда была добра к Фабио. Хотя она до сих пор, вероятно, работает на него, она уже давно заработала себе на старость. Она и еще две женщины ухаживают за больным стариком, кормят его, моют и содержат дом в чистоте. Они искренне жалеют его — Фабио всегда хорошо обращался со своими женщинами, но слухи о том, что у него припрятаны где-то неплохие денежки, тоже, безусловно, играют не последнюю роль.

Фло на кухне занимается стиркой. Она широко улыбается и крепко обнимает меня:

— Рада видеть тебя, Эл. Фабио только вчера спрашивал о тебе. Он будет рад, что ты пришел.

— Как он?

— Не лучше и не хуже. — Она пожимает плечами. — Пожалуй, чуточку сдал. На прошлой неделе у него пропал голос — ничего не мог сказать несколько дней, но потом снова разговорился. Доктор не понимает, почему он еще жив, — говорит, что его давно уже должны были закопать, но Фабио только смеется и твердит, что уйдет, только когда сам захочет, ни минутой раньше. Чай или кофе?

— Он пьет пиво?

— Ему не положено, но он все равно это делает.

— Тогда мы с ним выпьем пива.

Фло приносит пару бутылок. Милая женщина. И Дрейк хороший парень. Я его выручил из затруднительного положения несколько лет назад. Его зверски жестокий отец избил его и ушел из дому. Мои целительские способности тогда пригодились. Я проник в голову Дрейка и вылечил его от ночных кошмаров. Он никогда не вспоминал об этом. В прошлом году его отца выпустили из тюрьмы, и он начал совать нос в дела Фло и Дрейка. Я его просто предупредил — со всеми своими недостатками, он все же отец Дрейка, и мальчик вряд ли хотел видеть его раненным или побитым. Я доходчиво объяснил ему, что случится, если он не уберется отсюда первым же поездом.

Фабио неподвижно лежит на спине, глаза закрыты, дыхание прерывистое. Он выглядит на все свои сто с лишним лет. Скулы обтянуты кожей, тощий, как скелет, трясущиеся руки покоятся на одеяле.

— Не надо его будить, если он спит, — шепчу я Фло.

— Слишком поздно, — каркает Фабио. Он поднимает голову — мускулы шеи жутко напряжены и дрожат — и с трудом улыбается. — Я видел очень милый сон — как будто я в гареме у шейха и у меня еще стоит, — но вы его прервали. Садись и наври мне что-нибудь, пока я снова не заснул.

Я сажусь на стул около кровати и осторожно пожимаю руку старика. Я помогаю Фло поддержать его. Он ворчит и горько жалуется, пока мы усаживаем его на подушки так, как он хочет. Потом Фло открывает пиво, кладет туда соломинку и уходит.

— Если он начнет задыхаться, дерни его за яйца.

— Видишь, что мне приходится терпеть? — стонет он. — Теперь вместо того, чтобы трахаться, я могу только пить пиво.

Фабио почти совсем ослеп, и его глаза, когда мы разговариваем, смотрят в пустоту. Мы обсуждаем лекарства, докторов, старых друзей. Он, как всегда, прекрасно осведомлен о местных новостях. Этот беспомощный старый сводник может быть прикован к постели, находиться на краю смерти, но у него, как всегда, ушки на макушке.

— Слышал, тебя нанял Форд Тассо для охоты за Кардиналом, — говорит он после нескольких минут разговора.

Я не должен удивляться, но все же…

— Откуда, черт возьми, ты это узнал?

— У меня свои источники, — хихикает он, — не самое хорошее дело, Алжир. У тех парней на кону высокие ставки. Ты ведь не хочешь споткнуться посередине?

— Знаю, — говорю я тихо, — но у меня нет выбора.

Голова Фабио наклоняется в сторону.

— А я знаю, что на тебя не действуют ни подкуп, ни шантаж. Уверен, что угрозы тоже не действуют. Так как же могло случиться, что могучий и ужасный Паукар Вами не имеет выбора?

— У Тассо есть информация, которая мне необходима. Он предоставит мне ее только в случае, если я найду Райми.

Фабио думает мгновение, потом говорит:

— Это имеет отношение к Биллу Кейси?

— Ты уверен, что собрался помирать? — с подозрением спрашиваю я. — Слишком ты прыткий для древнего деда, который одной ногой стоит в могиле.

Он довольно смеется:

— Тело может подвести, но у меня все еще есть ум. Единственная вещь, которая интересовала тебя эти десять лет, — это найти ожившие кости того мертвеца. Если бы не это, ничто не заставило бы тебя попасться на крючок к Форду Тассо.

Я устало киваю:

— Тассо говорит, что Кейси жив и находится в городе. Больше он не скажет мне ничего, пока я не найду Райми.

— Он может блефовать, — замечает Фабио.

— Сомневаюсь. Он знает, что я сделаю, если он меня обманет.

— Форд Тассо не из тех, кто боится возмездия.

— Но не тогда, когда в деле замешан Паукар Вами, — возражаю я, осторожно поглаживая рукой свою левую щеку, чтобы не содрать краску. — Все боятся Вами.

Наступает тишина. Фабио никогда не понимал моей потребности стать легендарным киллером и всегда чувствует неловкость, когда затрагивается эта тема.

— Короче, — прерывает он молчание, хлопая меня по руке свой слабой старческой ладонью, — ты ведь пришел не для того, чтобы провести время? Хочешь узнать, слышал ли я что-нибудь о Райми?

— Да, но я пришел бы и так. Я задолжал тебе визит.

— Ничего не имею против. — Он ухмыляется, сосет пиво через соломинку и откидывается на подушки. — Но мне особенно нечего сказать. Я знаю, что он пропал, когда прибыл в Холодильник и спустился в подземный ход. Не думаю, что за этим стоит одна из банд — никто в округе понятия не имеет, кто его забрал и почему. Больше я ничем не могу помочь.

— И никаких соображений, кто имеет зуб на Райми? — спрашиваю я.

— Черт возьми, Алжир, да кто угодно мог иметь зуб на Кардинала! Они нуждаются в нем — он сплотил все это дерьмо, — однако это не уменьшает их ненависти к нему. — Он замолкает на мгновение. — Но имей в виду, есть огромная разница между теми, кто хочет, чтобы он исчез, и теми, кто открыто бросил ему вызов. Эжен Даверн может иметь достаточно власти и тупости, чтобы это сделать. Слепые священники — твои друзья — тоже вполне могли иметь к этому отношение.

Я нейтрально улыбаюсь и ничего не отвечаю на его замечание о виллаках.

— Думаешь, Даверн может быть замешан в этом деле? — спрашиваю я.

— Возможно. Хотя сомневаюсь, и не потому, что он отступил на северо-западе, когда Тассо передали власть. Но если Райми не вернется и начнется война, Даверн, скорее всего, выйдет победителем. Поэтому у него есть веские основания устранить Райми, а у тебя — еще более веские основания быть осторожным, если начнешь за ним охотиться.

Я провожу еще полчаса с Фабио, вспоминая о прежних временах. Теперь я вижу, что он сильно сдал. Его голос постоянно прерывается, а мысли путаются. Я начинаю сомневаться, дотянет ли он до лета. Смерть долго подбиралась к Фабио, но теперь она ухватила его и быстро перемелет своими челюстями.

Разговор утомляет старого сводника. Когда он начинает дремать, я тихо встаю и выхожу. Я оставляю Фло немного денег, велю ей звонить мне в случае необходимости и покидаю дом — Дрейка и его девушки уже нет, — а затем неторопливо иду по улице, размышляя о похоронах, которые всегда надвигаются так внезапно.

Я не рассматривал серьезно вероятность того, что кто-то другой, кроме виллаков, похитил Кардинала. Я по-прежнему верю, что за этим стоят священники — карта, которую получил Тассо, подтверждает эту мысль, — но, возможно, они действовали через третью силу. Если это так, то Даверн кажется таким же вероятным выбором, как и кто-нибудь другой, и таким же удручающим — если порожденные Кланом клуксеры придут к власти, им придется сразиться с черными бандами на востоке.

Снова став Паукаром Вами, я провожу остаток субботы, стараясь разведать больше про Эжена Даверна. Я знаю его только по репутации, хотя ликвидировал в прошлом нескольких его людей, но они играли неглавные роли в его войске, и ему хватило благоразумия не делать проблему из их убийства. Об этом человеке легко получить сведения. Мои осведомители практически выстраиваются в очередь, чтобы выдать секреты бывшего куклуксклановца. Не проходит и часа, как я узнаю о местонахождении нескольких его убежищ, имена и адреса трех его любовниц, время, когда он их посещает и сколько человек его сопровождает в любое время дня и ночи. У него надежная охрана, но если мне нужно будет заполучить его — я это сделаю.

Если Даверн поручил кому-то похитить Капака Райми, есть очень мало людей, которым он рискнет доверить такое дело. Если верить неподтвержденным слухам, только четверым он доверяет безоговорочно. Его младший брат, Эллис, лучший друг еще с детских времен Дэн Керрин, который не является клуксером. И еще двое его ближайших заместителей — Хайд Уорнтон и Матье «Милли» Бернс. Если я не придумаю чего-нибудь еще, то начну тайно следить за этим квартетом в надежде, что один из них замешан в похищении Райми.

Я исследую складское помещение в доках, принадлежащее Даверну, когда мой телефон начинает вибрировать. Время за полночь. Я смотрю на высветившийся на дисплее номер — он незнаком мне.

— Да? — недовольным тоном говорю я.

— Это Паукар Вами? — нервно спрашивает мужской голос.

— Кто хочет это знать?

— Терри Арчер. Я ночной портье «Скайлайта».

Я знаю его, хотя давно не видел. Понятия не имею, зачем он звонит и откуда у него мой номер.

— Что вы хотите?

— Мне велел позвонить вам Форд Тассо и дал ваш номер. Мы… — Он замолкает и хрипло откашливается.

— Дальше, — раздраженно говорю я.

— Здесь произошло убийство. Один из наших посетителей убит. Это женщина. У нее на спине вырезан символ в форме солнца.

Я холодею. Память возвращается на десять лет назад.

— Ее убили в номере…

— Восемьсот двенадцать, — заканчиваю я, безучастно глядя в темное пространство склада.

— Да, — говорит Арчер с удивлением, — откуда вы знаете?

— Я приеду к вам немедленно. Не допускайте никого к телу.

— Я уже опечатал номер. Никого не допустят без моего…

Я отключаюсь. Через минуту я покидаю склад, сажусь на свой байк и мчусь через город, подгоняемый призраками кровавого прошлого.

В прошлом году «Скайлайт» претерпел реконструкцию. Он был закрыт почти шесть месяцев. Старые номера были разрушены и перестроены, стены перекрашены и обклеены обоями, положены новые ковры, и поставлена новая мебель. Репутация «Скайлайта» как главной приманки для богатых и знаменитых снизилась после смерти Фердинанда Дорака, но теперь он снова затмил своих соперников, став еще более роскошным заведением, чем раньше, хвастаясь самыми современными достижениями в области технологий и новыми пятью этажами.

Только одна вещь не изменилась — отсутствие охраны внутри. В «Скайлайте» анонимность гарантирована. Двери охраняются гвардейцами, но дальше охрана отсутствует.

Терри Арчер ждет меня у конторки портье, дымя «Мальборо». Вокруг течет обычная жизнь — новость об убийстве еще не дошла сюда. Войдя, я ловлю на себе удивленные взгляды — никто не ожидал, что Паукар Вами так открыто появится в «Скайлайте», однако никто не вмешивается.

По бокам от Арчера — два гвардейца. Они крепко ухватились за свое оружие и не спускают с меня глаз. Я не сомневаюсь, что эта парочка — его лучшие кадры, искушенные в науке сражений и убийств. Не менее твердо я уверен, что смогу нейтрализовать их, даже не включая среднюю скорость.

— Мистер Вами, — приветствует меня Арчер, бросая сигарету и протягивая руку.

Я игнорирую ее — Паукар Вами не пожимает рук — и отрывисто бросаю:

— В восемьсот двенадцатый. Быстро. И без телохранителей.

Арчер хрипло втягивает воздух, потом кивает гвардейцам:

— Я сам его проведу наверх.

— Вы уверены, сэр? — спрашивает один из них. — Может, нам стоит тоже пройти, чтобы…

— Если я захочу убить его, вам даже вдесятером его не спасти, — бросаю я, потом направляюсь к лифтам впереди Арчера, который задерживается на несколько мгновений, умеряя пыл гвардейца, потом рысцой спешит за мной, успевая вскочить в лифт за долю секунды до того, как двери захлопываются.

Мы в молчании поднимаемся на восьмой этаж. Я быстрым шагом направляюсь к номеру, поскольку помню его расположение с давних пор. В номере 812 оставили умирать мою девушку, Николу Хорниак. Кроме того, в нем была убита моя бывшая жена Эллен.

— Когда ее нашли? — спрашиваю я.

— Меньше часа назад, — говорит Арчер, переходя на рысь, чтобы не отстать от меня. Он прибавил в весе с тех пор, как я видел его в последний раз. — Я немедленно позвонил мистеру Тассо — в этой комнате уже происходили разные истории, и я решил, что он захочет узнать об этом происшествии, — а он велел мне позвонить вам.

— Комната была заказана на кого-нибудь?

— Да, но… — Он замолкает.

— Говорите, — резко бросаю я.

— Она была заказана на имя Эла Джири, — произносит он быстро, — но я уверен, что он не имеет к этому никакого отношения. Я знаю Эла — он не такого сорта человек, чтобы…

— Понятно, — прерываю я.

Итак, они, кто бы они ни были, использовали мое имя.

Я смотрю на Терри Арчера. Он знаком со мной как с Элом Джири, но не узнает меня в обличье Паукара Вами. Я хочу, чтобы все так и оставалось.

— Я проверю Джири, — говорю я. — Если он невиновен, ему нечего бояться. Если — нет, разберусь с ним. — Арчер кивает, в его глазах застыл ужас. — И не вздумайте предупредить его!

— Клянусь, я не собираюсь этого делать!

Мы подходим к номеру 812, и Арчер вставляет золотую карточку в щель компьютерного замка. Дважды вспыхивает свет. Затем он вставляет в щель другую карточку — тоже золотую, но с красными полосками в левом верхнем углу.

— Я сделал двойную кодировку замка для полной безопасности, — самодовольно говорит Арчер.

Дверь отворяется, и мы заходим внутрь. Автоматически зажигается свет. Плоский экран телевизора на стене передает новости.

Добро пожаловать в «Скайлайт», мистер Джири. Надеюсь, вам здесь понравится.

На кровати лицом вниз лежит обнаженная женщина, поднятые над головой руки связаны, во рту кляп. Спина располосована на лоскутья, сквозь засохшую кровь вырисовывается грубо вырезанный круг, от края которого расходятся прямые линии, изображающие лучи солнца.

— Раньше было еще два подобных случая, — говорит Арчер, закрывая дверь. — Девять или десять лет назад две женщины были убиты точно таким же…

— Знаю, — обрываю я его, подхожу к кровати и изучаю пол в надежде найти улики. — Я хочу, чтобы комнату осмотрели. Женщину тоже. Полный осмотр. Вызовите Алекса Сайнса из Холодильника. Скажите ему, чтобы приехал немедленно. Я хочу, чтобы он докладывал мне лично.

— А как насчет мистера Тассо? — осведомляется Арчер.

— Если бы Тассо хотел заниматься этим делом сам, — рявкаю я, — он не стал бы посылать вас ко мне.

Арчер съеживается от моего тона и замолкает.

Я осторожно поворачиваю в сторону голову мертвой женщины и изучаю ее лицо, бесстрастно разглядывая знакомые контуры тела и отмечая, как умиротворенно она выглядит. Я готов побиться об заклад, что Сайнс найдет в ее крови сильные наркотики, когда будет делать вскрытие. Никто не умирает столь безмятежно после таких мучений. Ее должны были накачать наркотиками до полного беспамятства.

— Вы знаете эту женщину? — спрашиваю я Арчера, осторожно опуская ее голову.

Эл Джири хочет закрыть ей веки. Паукар Вами презрительно усмехается над таким приступом сентиментальности.

— Нет, — говорит он дрожащим голосом.

— А я знаю. — Встав, я снимаю резиновые перчатки и кладу их в карман. — Это Ама Ситува. — Я тихо вздыхаю, незаметно для Арчера, потом быстро выхожу, чтобы вернуться в ночь и поразмыслить, что, черт возьми, все это значит.

 

Глава четвертая

РАБОТА С ДОКУМЕНТАМИ

Ама Ситува. Аюмаркан. Пропала без вести десять лет назад.

Возвращается (как?) и оказывается убитой в «Скайлайте» (почему?) в номере 812. Не слишком густо. Никаких намеков, кто она такая и как жила. Может быть, имелась некая причина и она была убита вместо кого-то другого, кого я знал? И действительно ли эта женщина Ама Ситува? Я все еще не могу поверить в эту байку про воскрешение, хотя сомневаться все труднее. Она, скорее всего, лишь очень похожа на ту женщину, которую я помню. Искусный отвлекающий маневр.

В этом случае Сайнс сможет помочь. Он возьмет отпечатки пальцев, слепки зубов и анализ ДНК. Сравнит их с данными. Я уверен, что нет файлов по Аме Ситуве — виллаки провели скрупулезную работу по удалению всех следов Аюмарканов, но если это другая женщина, мы могли бы ее опознать.

Сидя у окна в своей маленькой гостиной и обдумывая различные вероятности и неожиданные повороты, я постепенно начинаю дремать. Мне снится номер 812 в гостинице «Скайлайт» и три убитые женщины — Никола Хорниак, Эллен Фрейзер и (пока не доказано другое) Ама Ситува. В своих снах я присутствую при убийствах, которые смешиваются в одну кошмарную сцену нескончаемой казни. Я стою в ногах кровати, к которой привязана Никола. Я слышу вопли Эллен. Она зовет меня по имени, и я вскакиваю, чтобы поспешить на помощь, но не могу пошевелиться. Огромная женщина — Валери Томас, одна из пешек виллаков, — отталкивает меня в сторону и смеется. Слепой священник обхватывает меня рукой и держит, пока Присцилла Вердю вырезает символ на спине Амы Ситувы — ее нож неправдоподобно огромен, а кровь неестественно красная. Она застывает лужей на полу, и я вижу отраженные в ней лица — Капак Райми, Леонора Шанкар, мое собственное. Нет, не мое… моего отца. Реальный Паукар Вами улыбается мне и бормочет: «Пора платить долги, Эл, мой мальчик».

Когда я пытаюсь придумать ответ, лицо Вами взрывается гейзером крови, которая забрызгивает стены и потолок. Кровь заливает и меня. Она горячая. Я кричу. И вот я уже лежу на кровати, а какой-то виллак кромсает мою спину на куски. Невыносимая боль. Он что-то напевает. Я пронзительно кричу. Никола, Эллен и Ама Ситува стоят полукругом передо мной, обнаженные, и занимаются любовью и смеются над моим несчастьем. Кромсание моей спины длится вечность.

— Плоть Снов, — поет священник, и женщины подпевают ему.

Я затыкаю уши пальцами (почему-то не думая о том, что могу дать отпор своим мучителям), но звуки впиваются в залитую кровью плоть и кости. Пронзительные, высокие, доводящие до безумия. Я открываю рот, чтобы завопить. Хлещет кровь. И постоянный трезвон женских голосов… трезвон…

Мои глаза внезапно открываются, но шум не прекращается и наяву. Преодолевая сумасшедшее сердцебиение, я оглядываюсь в поисках священников, потом понимаю, что это звонит мой телефон. Судорожно вздохнув, я изгоняю из головы последние признаки кошмара и вытаскиваю телефон из кармана.

— Алло? — говорю я и смотрю на время. 4:19.

— Джири? Это доктор Сайнс.

Я сажусь:

— Что случилось?

— Ваш труп — женщина в номере «Скайлайта»…

— Что с ней?

— Она исчезла.

Несколько мгновений мне кажется, что я все еще сплю, но это впечатление скоро проходит.

— Где вы? — спрашиваю я.

— В Холодильнике.

— Я сейчас буду.

Когда я ныряю в свои ботинки, мне кажется, что я слышу, как кто-то шепчет: «Плоть Снов». Но это лишь остаток ночного кошмара…

* * *

— Как, черт возьми, она могла исчезнуть? — ору я, распахивая дверь кабинета Сайнса и отшвыривая стул со своего пути.

Я здесь уже десять минут, и моя ярость усиливается с каждой секундой. Доктор сидит за столом с бесстрастным выражением лица и ждет, когда пройдет мой гнев. Если он меня боится, то хорошо это скрывает.

— Расскажите мне еще раз, что произошло, — рычу я, наклоняясь над столом и вглядываясь в его лицо в поисках малейших следов лжи.

— Я уже три раза говорил вам. — Он прямо смотрит мне в глаза.

— Так расскажите в четвертый!

— Думаете, это поможет?

— Начинайте рассказывать, или я вышвырну вас в это чертово окно!

Сайнс усмехается:

— Перестаньте сотрясать воздух. Вам это не идет.

— Думаете, это шутка? — реву я. — Вы думаете, что это чертова…

— Сядьте. Перестаньте орать. Дышите глубже. Вытяните руки и ждите, пока они перестанут дрожать. После этого я расскажу вам снова — в последний раз, — говорит он твердо.

Мне хочется вырвать ему глаза, но это не выход, так что я беру стул, сажусь на него и глубоко дышу. Наконец зубы перестают стучать, и завеса гнева отступает.

— Извините, сорвался.

Сайнс кивает:

— Уже лучше. — Он начинает краткий повтор истории: — Я осуществлял надзор за первоначальным исследованием трупа в «Скайлайте», как вы меня и попросили. Убедился, что были сняты отпечатки пальцев и что ничего не было нарушено.

— Вы снимали отпечатки пальцев с тела?

— Да, но только для того, чтобы найти явные следы ее убийцы. Их там не было. Я оставил более тщательное исследование на потом, когда вернусь в Холодильник. После того как я сделал все, что мог в «Скайлайте», тело перенесли на каталку, отвезли вниз и положили в катафалк.

— Почему в катафалк? — прерываю я. — Почему не в машину «скорой помощи»?

Он посылает мне ироническую улыбку:

— Машины «скорой помощи» предназначены для больниц, где они перевозят живых. А это морг. Не вести же ее было в реанимацию.

— Хорошо, — резко прерываю я. — Я только спросил.

— Как я говорил, — продолжает он, высокомерным жестом откидывая волосы назад, — мы перенесли тело в катафалк. Я находился при нем все время. Мы задвинули внутрь каталку, прикрепили ее ремнями и заперли двери. Водитель и я сели впереди, и мы поехали. Доехали быстро. Открыли двери, выкатили каталку, но тела там не было. — Он кашляет. — Не знаю как, но оно исчезло по дороге.

— Ни с того ни с сего? — фыркаю я.

Он раздраженно смотрит на меня:

— Я понимаю, как дико это звучит, но оно не могло выпасть или быть похищенным. Мы всю дорогу находились рядом. Вы можете осмотреть катафалк, но, уверяю вас, там нет фальшивых панелей или дырок в полу.

— Тела не растворяются в воздухе, — холодно замечаю я.

— Согласен, — вздыхает он, — но, как любил говорить Шерлок Холмс, когда все другие возможности исключены, то, что остается, как бы оно ни было невероятно, и есть реальная хрень.

— Не думаю, что он говорил именно так, — улыбаюсь я.

— Возможно. — Сайнс встает и направляется к двери. — Давайте подойдем к катафалку и посмотрим. Ведь вы мне не поверите, пока не убедитесь собственными глазами. Кто знает, может, найдете что-нибудь, что я просмотрел. Честно говоря, — бормочет он с несвойственной ему скромностью, — я бы хотел этого.

В катафалке я не нахожу никаких секретов. Никаких скрытых панелей по бокам. Сплошной однородный пол, надежный запор. Я предполагаю, что кто-то мог вскрыть замок, когда катафалк остановился на светофоре.

— Это невозможно, — говорит Сайнс, — в четыре часа утра нет никакого движения, мы спешили вернуться назад, так что нарушали правила и не останавливались на светофорах.

— Может, кто-то был на крыше? Они могли открыть замок, пока вы ехали, выкрали тело и… — Я замолкаю, понимая, как неубедительно звучит это предположение.

Сайнс пожимает плечами:

— Я тоже об этом думал. В этом больше смысла, чем в утверждении, что тело просто исчезло, но это не объясняет отсутствия сигнала тревоги.

Сайнс закрывает двери в задней части катафалка, запирает их, потом вынимает другой ключ и пытается вставить его в замочную скважину. Раздается рев сирены, который доктор быстро прекращает, нажав кнопку на брелоке для ключей.

— У нас и раньше крали тела, — говорит он, — двадцать лет сигнализация постоянно обновляется. Она модернизируется каждый год, чтобы обогнать таланты взломщиков. Удержаться на крыше движущегося автомобиля так, чтобы тебя не увидели, а потом открыть дверцы так, чтобы не потревожить сигнализацию…

Он качает головой.

Я проверяю замок, потом снова иду осматривать катафалк, пытаясь найти объяснение. Сайнс бесстрастно наблюдает за мной. Когда я возвращаюсь, он говорит:

— Знаете, что я рекомендовал бы вам как доктор?

— Что?

— Отправляйтесь домой. Выспитесь. Эта загадка все еще будет здесь завтра. Она не станет яснее, но вы будете в лучшей форме, чтобы разобраться в ней.

И, поскольку, оставаясь здесь, я могу только сходить с ума — и ничего больше, я следую совету доктора.

Удивительно, но я сплю, как сурок, без кошмаров, и просыпаюсь около полудня в жаркий воскресный день. После тарелки овсянки я задумываюсь над моими посещениями «Скайлайта» и Холодильника и о том, что делать дальше. Чем больше я думаю об этом, тем больше склоняюсь к мысли, что убийство Амы Ситувы (или какой-то неизвестной) не было случайностью. Обе предыдущие женщины, убитые в номере 812, были тесно связаны со мной — одна являлась моей девушкой, вторая — моей бывшей женой, — так что я уверен, что эта последняя овечка для заклания была выбрана намеренно.

Чтобы докопаться до сути, мне придется узнать больше об Аме Ситуве. Если женщина из 812-го номера была ее двойником, я разберусь с этим позже. В настоящее время я рассмотрю вариант, что это была именно Ситува.

Нетрудно решить, с чего надо начать. Если она действительно Аюмаркан, то ее имя стерто из всех городских документов и никто ее не вспомнит. Единственное место, где я могу найти ее историю, это Дворец — там хранятся персональные файлы всех Аюмарканов.

Форд Тассо не удивляется, когда я внезапно появляюсь и требую аудиенции, но заставляет меня ждать почти час, пока разбирается с более неотложными делами. Начались убийства ключевых членов организации, руководителей бизнеса, генералов Гвардии. Убийца стреляет без предупреждения и без промаха. Сначала Тассо думал, что это один из людей Даверна, но на клуксеров тоже были нападения. Пять ближайших соратников Даверна убиты, включая его лучшего друга, Дэна Керрина. Похоже, в городе появился третий игрок, который мутит воду, однако никто не имеет представления, чьих рук это дело.

Наконец меня приглашают. Тассо лежит на новом диване — на глазах компресс со льдом — и круговыми движениями массирует парализованную правую руку и плечо. Он выглядит почти покойником.

— Я часто жаловался на дом престарелых, — стонет он, когда я сажусь, — не понимал, какое это счастье. Теперь готов отдать все что угодно, чтобы вернуться обратно.

— Так что же вас останавливает? Вы сделали все возможное и невозможное, вы — старый и больной. Если откажетесь, никто не станет вас винить.

— Я сам стану себя винить, — ворчит он, снимая с лица компресс со льдом. — И поменьше ерунды о «старом и больном».

Его здоровый глаз покраснел и воспалился. Сомневаюсь, что со времени нашей последней встречи он спал больше нескольких часов. Непонятно, зачем ему эта морока. Он похож на динозавра — слишком тупой, чтобы понимать, когда надо лечь на землю и сдохнуть.

— Я говорил по телефону с Сайнсом, он рассказал мне, что произошло. Думаешь, это он нас подставляет?

— Это не Сайнс, — отвечаю я уверенно.

— У тебя есть соображения, кто и каким образом украл тело?

— Возможно, это виллаки. Они обладают способностью проникать в мозги людей. Они могли украсть тело в «Скайлайте», а потом внушить Сайнсу и шоферу, что оно таинственным образом исчезло по дороге.

— Не могу понять, зачем им такие сложности, — хрипит Тассо, — но это все же вероятнее того, что я смог придумать. Итак, что дальше?

— В каком состоянии архивные документы на верхних этажах? — спрашиваю я.

— В лучшем, чем были раньше. У Дорака, вероятно, имелась какая-то система, но о ней никто не знал. Когда он умер, это был просто кошмар. Люди Райми скрупулезно все рассортировали. Они, правда, еще не закончили, но если они не найдут то, что тебе надо, то, вероятно, смогут показать верное направление. Что тебе нужно?

— Женщина в «Скайлайте» была Ама Ситува.

Глаза Тассо сужаются.

— Та самая, которая находится в списке Аюмарканов?

— Да.

— Я думал, что все они мертвы.

— Я тоже. Или мы ошибались, или это был ее двойник. В любом случае, пришло время узнать немного больше о мисс Ситуве. Вы сказали, что Райми говорил перед своим исчезновением, что видел Аюмарканов? Если я смогу найти, откуда они — или их двойники — появляются, этот след сможет привести меня к пропавшему Кардиналу.

Тассо задумчиво кивает:

— Архивы твои. Большая часть документов находится в одном месте. Могу позвать секретаря, чтобы он провел тебя туда… — Он предупреждающе поднимает палец: — Там достаточно много весьма шокирующих вещей, Алжир. Не суй свой нос в те документы, которые непосредственно не относятся к делу.

— Форд, — усмехаюсь я, — вы мне не доверяете?

— Убирайся к черту, — ворчит он в ответ.

Архив Аюмарканов впечатляет — больше дюжины картотечных ящиков, набитых до предела печатными материалами, отчетами детективов, газетными вырезками, фотографиями, DVD-дисками и рукописными заметками самого Кардинала. Все документы обладают одной общей особенностью — люди, к которым они относятся, не имеют первоначальных историй, как приличествует существам, которые были, как утверждают, возвращены из мертвых.

Я никогда не представлял себе, даже приблизительно, сколько людей создал Дорак и какое положение во властных структурах они занимали. Три майора, два шефа полиции, несколько старших судейских чинов, президенты нескольких самых влиятельных банков и компаний, много вожаков банд. Всякий раз, когда Кардинал не мог устранить конкурента законным способом, он создавал Аюмаркана и посылал его в лагерь врага в качестве засланного казачка с приказом внести максимальный раскол.

Я мог бы провести много недель, исследуя эти пыльные папки, узнавая о городе, о мужчинах и женщинах, которые формировали его в течение последней половины века. Но у меня есть тайна, которую надо распутать. Возможно, в один прекрасный день я приду сюда снова, чтобы порыться в бумагах. Но прямо сейчас моей целью является Ама Ситува.

Ее папка невелика — она начала свою деятельность за год до смерти Дорака, — но весьма подробна. Рост, вес, размеры, прическа, доходы, сотни фото, включая несколько снимков, где она занимается любовью с Капаком Райми на дворцовой лестнице.

Это напоминает мне об одном позабытом факте. Ама Ситува находилась на крыше, когда Кардинал совершил свое фатальное падение. Я подслушал его последний разговор со своим преемником, из которого понял, что Ама Ситува была настоящей любовью Райми. Он обрек ее на забвение вместе с другими Аюмарканами, заставив Дорака совершить смертельный прыжок, но это не было легким решением. Не могу понять, почему я не вспомнил об этом раньше. Может, у меня начинаются проблемы с памятью? Ладно, хватит. Никаких воспоминаний о Паукаре Вами, Леоноре Шанкар и остальных. Я тщательно просматриваю папку Ситувы, чтобы отыскать сведения, которые могут подсказать, где она или ее двойник могли обитать. Она жила вместе со своим предполагаемым отцом, Кафраном Ридом, но я уже с ним разговаривал. Имелось несколько ресторанов и баров, которые она посещала. Я кратко записал названия — побываю в них и покажу ее фото на случай, если она недавно заходила туда. Я также записываю имя и адрес ее парикмахера, косметического кабинета, который она посещала, магазинов, в которых она бывала, и спортзала, где она поддерживала себя в форме.

Не так много друзей. Множество деловых знакомых — Рид готовил ее к управлению рестораном, — но закадычные друзья встречались редко. Официантка у Кафрана, Шелли Одон, была ее хорошей подругой, но слишком близки они все же не были. Они вместе ходили иногда закусить, время от времени посещали клубы. Кроме того, настоящая Ситува, возможно, заходила к ней домой, так что я записываю адрес Одон, отмечая в скобках, что он мог измениться за столько лет, а также записываю имена ее случайных друзей, поскольку имеется небольшая вероятность, что кто-нибудь из них что-то знает про нее.

Я еще два раза просматриваю бумаги, но больше не нахожу ничего интересного. Ни сестер, ни дочерей (если женщина, которую я видел в «Скайлайте», была двойником, то, возможно, она являлась родственницей). Никаких упоминаний о виллаках. Никаких связей с криминалом.

Я откладываю папку в сторону и массирую веки. Мое зрение так же хорошо, как и раньше, но недавно я стал замечать, что глаза начинают болеть, когда я слишком долго читаю мелкий шрифт. Старею. Если положение ухудшится, придется поменять свои зеленые контактные линзы на те, которые мне прописаны.

Контакты… Паукар Вами…

Я опускаю руку и незаметно оглядываюсь. Я один в зале на семнадцатом этаже, где оставила меня секретарша и куда она привезла на специальной тележке все эти папки. Тассо предупреждал меня заниматься фактами, непосредственно относящимися к делу, но возможность больше узнать о своем отце слишком заманчива, чтобы не воспользоваться ею. В частности, интересно было бы выяснить имена его остальных детей. Очевидно, он родил много сыновей и дочерей, в этом городе и потом за границей. Он никогда не называл мне их имен, их количество, но я уверен, что его господин об этом знал.

Я проверяю имена во всех папках, но Вами среди них нет. Я снова просматриваю бумаги, заглядывая внутрь каждого документа, вдруг там есть еще что-то, но увы. Я нажимаю кнопку, чтобы вызвать секретаршу, пухленькую добродушную женщину по имени Бетти.

— Это все документы по Аюмарке? — спрашиваю я.

— Думаю, да.

— Не могли бы вы проверить еще раз? Или лучше проводите меня туда, где лежат документы, и я сам посмотрю.

Она колеблется:

— Думаю, сначала я должна обсудить это с мистером Тассо.

Я пожимаю плечами:

— Если хотите потревожить его, то конечно. Я могу подождать.

Она мрачнеет.

— Я знаю, что он занят. Он сказал, что вы можете иметь неограниченный доступ к документам. Хорошо, пойдемте, — решает она наконец, — но я не могу оставить вас там одного.

— Боже упаси, — улыбаюсь я и вслед за Бетти выхожу из кабинета.

По дороге мы проходим мимо нескольких секретарш. Они разбирают груды документов, в некоторых местах достигающие потолка, записывают, что находится в каждой папке, и приводят их в порядок.

— Это круглосуточная работа?

— Почти, — отвечает Бетти. — Нас здесь только двенадцать — мистер Райми говорит, что двенадцать — счастливое число, ему доверял Иисус, а что хорошо для Христа, хорошо и для него. — Она хихикает над своим легким богохульством. — Мы работаем группами по шесть человек по двенадцать часов, но имеем большие перерывы на отдых.

— Вы работаете семь дней в неделю?

— Зато отдыхаем каждый второй уик-энд и у нас очень длинный отпуск. — Мы подходим к прямоугольному отверстию в четыре фута шириной и одиннадцать или двенадцать глубиной между двумя бумажными колоннами высотой в шесть футов. Бетти останавливается: — Здесь мы держим все документы.

Я захожу в отверстие, изо всех сил пытаясь разыскать пропущенную папку с документами, но ничего не замечаю.

— Это единственное место, где они хранятся?

— Возможно, где-то в других местах есть еще, но здесь хранится все, что мы смогли найти.

— Кто их складывал?

— Мы все принимали участие, но я — больше, чем остальные. Мистер Райми очень дорожил этими папками, он проводил здесь много времени, наблюдая за тем, как их переносят. Как старший секретарь, я работала непосредственно с ним.

— Он просил вас держать какие-нибудь папки с документами отдельно от остальных?

— Нет.

— Он сам брал какие-нибудь документы, чтобы хранить в каком-нибудь другом месте?

— Нет.

Она краснеет — похоже, что лжет.

— Послушайте, — я улыбаюсь, — можете мне сказать. У меня есть полномочия.

— Мистеру Райми может не понравиться, если я…

— Бетти, — прерываю я ее. — Кардинал пропал. Я пытаюсь его найти. Если вы мне не скажете, это можно будет расценить как противодействие, а не помощь.

Вздохнув, она кивает:

— Он взял одну папку.

— Паукара Вами? — предполагаю я.

— Нет, свою собственную.

Эта новость разочаровывает меня. Хотя эти действия имели смысл. Человек в его положении должен иметь желание скрыть свои секреты, чтобы лишь самому иметь к ним доступ.

— Но теперь, когда вы заговорили об этом, — добавляет Бетти, — я вспомнила, что он попросил меня отыскать документы Паукара Вами. — Она придвигается ко мне и шепчет: — Он был известным серийным киллером. Он совершал такие вещи… — Она вздрагивает.

Я прячу усмешку. Если я сейчас смою грим со щек, представляю, в каком шоке будет Бетти. Я спрашиваю, нашла ли она папку с документами Вами.

— Нет. Мы все перерыли, но нигде ее не нашли. Мистер Райми думал, что ее украли, хотя никогда не говорил, кого в этом подозревает.

У меня имеется сильное подозрение, что это дело рук виллаков. Они наверняка не хотели, чтобы он узнал про Вами и его наследников. И хватит мне раскапывать прошлое «дорогого старого папочки» и разыскивать своих братьев и сестер. Я спокойно могу обойтись без этого развлечения. Лучше сосредоточиться на порученном мне деле.

— А что вот в этих папках? — спрашиваю я, показывая на башни из документов, окружающие входное отверстие.

— Папки слева содержат разобщенные сведения, — говорит Бетти. — А те, которые справа и сзади, содержат данные о людях, упоминаемых в документах Аюмарки, — родственниках, друзьях или деловых партнерах Аюмарканов.

Это интересно. Я могу узнать из них о друзьях Амы Ситувы. Вытащив свою записную книжку, я пробегаю имена, которые бегло записал туда, потом просматриваю те, которые занесены в указатель.

— Я здесь побуду немного, — говорю я Бетти, — а вы можете пока заняться другими делами, если хотите.

— Нет, спасибо, — улыбается она. — Это не значит, что я не доверяю вам, нет — просто не имею права.

Я беру из правого ряда вторую папку снизу. Имена записаны в алфавитном порядке. Я ищу Сару Сецционе, деловую партнершу Ситувы. Дохожу до конца буквы В и перехожу на С.

— Похоже, то, что я ищу, находится на самом верху, — бормочу я. — Тут есть лестница?

Внезапно мой взгляд останавливается на имени, гораздо более знакомом, чем Сара Сецционе. Сердце пускается вскачь, я хватаю папку за углы и дергаю к себе.

— Эй! — Бетти отталкивает меня с неожиданной силой. — Вы так свалите всю стопку!

— Наплевать! — Я стараюсь вытащить папку.

Бетти заслоняет от меня стопку, не давая добраться до бумаг. На лице ее решительное выражение.

— А мне не плевать, — сердито говорит она. — Завтра придется все приводить в порядок. Скажите мне, какую папку вы хотите, и я аккуратно вытащу ее.

Мои руки дрожат от желания поскорее отрыть папку, но лучше не раздражать Бетти.

— Вон та, — хрипло говорю я, показывая на нее дрожащим пальцем. — Папка, на которой написано «Билл Кейси».

 

Глава пятая

ОКОЛЬНЫЙ ПУТЬ

Оставив позади окраины, поезд выезжает из города. Я безучастно смотрю из окна на проносящиеся мимо незасеянные поля, потом отворачиваюсь от окна и провожу остаток пути, уставившись на собственные колени. Вероятно, я стал агорафобом за столько лет, проведенных в плену городских стен. Последний раз я выезжал из города пять лет назад, когда на свою голову взялся сопровождать пару искателей приключений. По дороге они сбили четырехлетнего парнишку. Я вырубил эту парочку, поехал в ближайшую деревню, вернулся обратно с молотком и гвоздями и распял их. Своеобразное времяпрепровождение в сельской местности в стиле Паукара Вами.

Я еду на встречу с Лео Кейси, младшим братом Билла. Я понятия не имел, что у Билла есть брат. Он производил впечатление единственного ребенка в семье. Но у него, оказалось, еще имелись сестра Джейн, которая умерла, а также мать и отец.

Прошлой ночью я заперся на семнадцатом этаже Дворца вместе с папкой Билла Кейси. Не разрешал себе открыть ее до тех пор, пока руки не перестали дрожать. Но когда стал просматривать бумаги, то понял, что это вовсе не такая золотоносная жила, как я надеялся. Там не имелось сведений о теперешнем местонахождении Билла или о том, уцелел ли он при взрыве десять лет назад. Разочарование могло быть сокрушительным, но, как Паукар Вами, я нечувствителен к большинству эмоций. Понадобилось несколько минут, чтобы войти в нужное состояние, и когда я этого добился, то смог хладнокровно дать оценку документам, которые там имелись.

Бумаги не обновлялись десятилетиями. Они касались взаимоотношений Билла с Паукаром Вами и заполняли некоторые пробелы в информации, над которыми я долго размышлял раньше, проливая свет на то, что связывало Билла с моим отцом. Если детали правильны, то Билл Кейси, будучи подростком, пересекся с Вами случайно, когда тот похищал девушку. Билл попытался убить его, но промахнулся. Вместо того чтобы мстить, Вами заинтересовался подростком и придумал оригинальный способ мучения. Он послал Биллу фото людей, которых намеревался убить, и сказал ему, что тот может спасти их, исполнив некие циничные и опасные задания, такие как переломать пальцы слепому виолончелисту, подсыпать толченое стекло в еду ребенку и запугать умственно неполноценного парня.

Порочность задач просто зашкаливала. Билл исполнил несколько совершенно ужасных и отвратительных дел — Вами даже заставил его изнасиловать девочку — в своем отчаянном желании спасти жизни. Он пытался обратиться в полицию, но коп, к которому он отправился, некий Стюарт Джордан, полицейский комиссар, был пешкой Кардинала. Когда до него дошли эти сведения, он сделал все, чтобы обращения Билла были оставлены без внимания. Вами являлся важной шестеренкой в механизме Дорака, и он пожертвовал бы тысячью таких, как Билл Кейси, чтобы защитить своего главного киллера.

В документах не говорилось, чем все закончилось. Последняя страница была вырвана, а наверху текста осталась одна непонятная строчка, как будто бы не связанная с предыдущим изложением: «Маргарет Кроу теперь находится в безопасности в своей семье». После этого пропущено несколько лет и возобновляется информация с новости, что Билл поступил в полицию. Остаток документов сообщает о его начавшейся карьере. Думаю, что продолжение находится в другой папке, но ее следов мне найти не удается.

Я забил Маргарет Кроу в поисковик вместе с датами и нашел сенсационную медийную историю о девятилетием ребенке, которого похитили, связали и несколько дней держали в темноте, а потом освободили, не причинив ему вреда. Я не знаю, какую это может иметь связь с Биллом и испытанием, которому он подвергся от рук Паукара Вами, но собираюсь найти человека, который может это объяснить.

Судя по имевшимся кратким сведениям о Лео Кейси, он вел весьма неблагополучную жизнь. Несколько раз его арестовывали за магазинные кражи, стрельбу и нарушение порядка в нетрезвом виде. Он отсидел два года за торговлю наркотиками и вышел по условно-досрочному освобождению. После этого стычек с законом он не имел, поскольку был помещен в реабилитационную клинику Св. Августина в местечке под названием Кэрлап в ста сорока милях от города.

До среды не было прямого поезда до Кэрлапа — мне не особенно хотелось ехать туда на машине, — но в понедельник, в 11:14 был поезд до Шеффертона, расположенного всего в 22 милях от Кэрлапа. Я заказал билет по Интернету, отправился домой, чтобы выспаться и взять сумку с необходимыми вещами, и вот я в поезде, мчусь на север в необычную для себя экскурсию по сельской местности.

Поезд прибывает в Шеффертон вовремя. Я высаживаюсь и изучаю местность — маленький городок, сонный, выглядит заброшенным. Я чувствую головокружение и тошноту — не хватает выхлопных газов, копоти и пыли большого города, — но постепенно подавляю чувство дискомфорта, сосредоточившись на своей миссии.

Беру такси от Шеффертона до Кэрлапа. Шофер интересуется моей работой, тем, где я живу, но я говорю мало, издаю различные междометия в ответ на его вопросы и сижу, засунув под себя руки, чтобы ненароком не начать скрести голову под париком, которая безумно чешется от жары.

Шофер не знает больницу Св. Августина, он останавливается в Кэрлапе, чтобы узнать дорогу. Доехав до больницы, я прошу его подождать, хотя понятия не имею, как долго там пробуду.

— Оставайтесь сколько угодно, — улыбается шофер, — я самый терпеливый человек в мире, когда работает счетчик.

Больница Св. Августина похожа на школу. Белые стены, голубая шиферная крыша, окна, словно из сказки, деревянная ограда, аккуратно подстриженные деревья, посаженные на достаточном расстоянии от здания, чтобы ничего не случилось, если, не дай бог, какое-нибудь из них упадет. Здесь есть даже площадка для игр, частично видимая с центральной дорожки, с качелями и желобами для спуска.

Когда я вхожу, негромко звякает колокольчик. За конторкой в приемной стоит женщина в мешковатой футболке и шортах и приветливо улыбается:

— Помочь вам, сэр?

Войдя внутрь, я замечаю ярко окрашенные стены и прикрепленные к ним детские рисунки.

— Привет, я Нейл Блэр. Мне бы хотелось перекинуться несколькими словами с одним вашим пациентом.

— Здесь мы зовем их «гости», — поправляет меня женщина.

— Значит, я хотел бы увидеться с «гостем». — Я посылаю ей свою самую приветливую улыбку.

— Вы — родственник? — спрашивает она, но прежде, чем я успеваю ответить, протягивает мне руку: — Меня зовут Нора.

— Рад видеть вас, Нора, — отвечаю я, пожимая ее руку. — Нет, человек, которого я хочу увидеть, брат моего близкого друга. Я потерял контакт со своим другом и надеюсь, что Лео поможет мне…

— Лео Кейси? — живо прерывает она.

— Да. — Я готов к жесткому отпору, но на лице Норы нет и следа подозрительности.

— Надо же! У Лео так давно не было посетителей. Он будет в восторге. Вы давно знаете друг друга?

— На самом деле мы никогда не встречались. — Всегда надо стараться не отдаляться от правды, если собираешься врать. — Я даже не знаю, говорил ли брат ему про меня. Но я был здесь поблизости — я баскетбольный менеджер — и вспомнил, что когда-то Билл говорил, что Лео живет здесь, и я подумал…

— Баскетбол! — восхищенно произносит Нора. — Я невероятная болельщица. Нашли кого-нибудь знаменитого?

— Нет. — Я печально хмыкаю. — Я поставляю игроков в небольшие команды и университеты.

— Я знаю парня, которого вы обязательно должны посмотреть, — говорит она, роясь в ящике в поисках ручки и бумаги. — Немного староват — ему двадцать три, — но просто великолепен. Он давно мог бы стать профессионалом, если бы не травма.

— Я посмотрю его, — лгу я, беря у нее листок бумаги и щурясь на имя с притворным интересом, — а как насчет Лео? Могу я повидаться с ним или для этого нужно записаться на прием или договориться с доктором?

— Нет, слава богу! — смеется она. — Многие наши гости остаются у нас добровольно. Посетители к ним приходят по их желанию. К тому же Лео — уборщик.

— А я думал, он находится здесь на лечении.

— Так оно и было, но он любит чем-нибудь заниматься и очень исполнителен. Он начал помогать нам через несколько месяцев после поступления. И у него это так хорошо получалось, что вскоре мы стали платить ему зарплату.

Нора была весьма откровенной, так что я решил побеседовать с ней еще немного.

— А от чего его лечат?

— Этого, к сожалению, я не могу вам сказать.

— Извините, не стоило спрашивать.

— Все в порядке. — Она морщит губы. — Я могу сказать только, что мы специализируемся в области депрессии. Мы не берем людей с серьезными проблемами, однако лечим тех, кто почувствовал себя потерянным в этом мире и впал в депрессию. Мы стараемся, чтобы они ощутили себя частью семьи.

— А Лео когда-нибудь говорил про свою настоящую семью?

— Да, — нерешительно произносит она, — но мне, вероятно, не стоит говорить на эту тему.

— Понимаю.

Молодая женщина с беспокойным взглядом проходит через приемную и отрывисто машет Норе. Я замечаю золотые кольца и ожерелье с небольшими бриллиантами.

— А пребывание здесь дорого стоит?

— О, да. — Нора издает сдавленный смешок. — Бывают, конечно, исключения, но, в общем и целом, в нашу больницу вы не попадете, если не имеете кучу денег.

— За Лео платит Билл, не так ли? — Я бросаю этот пробный камень, ожидая ответа, что она не может обсуждать этот вопрос.

— Нет, — к моему удивлению, говорит она. — Я не знаю, кто оплачивал его лечение, когда он прибыл сюда, но теперь он находится на самообеспечении — платит из тех денег, которые здесь зарабатывает. Это особый случай — он находится здесь так долго и работает так хорошо, что мы делаем ему большую скидку.

— А Билл когда-нибудь навещал Лео? — спрашиваю я небрежно.

— Нет. — Она хмурится. — Вообще-то Лео мне сказал, что его брат умер. Разве он не погиб во время несчастного случая несколько лет назад?

— Это был их дядя, — не моргнув глазом, вру я, — у него такое же имя. Что-то там неожиданно взорвалось.

— Да, припоминаю. Это было в… — Она потирает лоб. — Проклятая память! Вы хотите, чтобы я позвала Лео?

— Да, если вам нетрудно.

Нора нажимает кнопку, потом встает, отлепляя от потного тела складки прилипшей футболки. Она вспотела, хотя в приемной стоит кондиционер. Меня тоже прошиб пот, но это от перспективы узнать что-нибудь про Билла Кейси.

— Весь наш персонал носит электронные браслеты, — говорит она, показывая свое левое запястье. — Они вибрируют, если их включить. Гораздо удобнее, чем передавать по радио.

Когда наконец показывается Лео — через десять минут после первого вызова и после двух походов мальчика, которого за ним посылала добрая Нора, — я застигнут врасплох. Он ненамного старше меня, но выглядит на все восемьдесят. Изнуренная, трясущаяся развалина, седой, лысый, с серой, морщинистой кожей, сгорбленный и заторможенный.

— Прошу прощения, что так долго задержался, — извиняется он, — я был с Жаклин. Она рассказывала о своем сыне. Я ведь не мог уйти, не дослушав?

— Конечно нет. — Нора указывает на меня: — Лео, это Нейл Блэр, друг вашего брата.

— Билла? — спрашивает Лео, с сомнением глядя на меня.

— Я дружил с Биллом много лет назад, — говорю я, протягивая ему руку, которую он пожимает, и, понижая голос, чтобы Нора не услышала, добавляю: — Я долго жил за границей и узнал о его смерти только несколько месяцев назад. Я надеялся, что смогу поговорить о нем с вами, если это возможно.

— Конечно, — говорит Лео, — я люблю поговорить. Хотите, пойдем в сад и посидим на воздухе? Сегодня прекрасный день, просто стыдно торчать в помещении.

— Я сам подумал то же самое. — Я поворачиваюсь к Норе: — Спасибо за помощь.

— Не стоит благодарности. Я загляну к вам попрощаться перед вашим уходом.

Я прохожу за Лео в сад. Он огибает площадку для игр и подходит к скамейке в тени дерева.

— Для кого предназначены эти качели и детские горки? — спрашиваю я, когда мы садимся.

— Для гостей, — говорит он. — Миссис Кейе — она руководит Св. Августином — очень верит в силу игры. Она считает, что необходимо вернуться в счастливые дни детства, если страдания взрослой жизни оказались слишком тяжелы. — Он печально улыбается. — Я много времени провел на этих качелях, когда впервые попал сюда. Но с горок спускался нечасто. Никогда не любил детские горки. — Следует пауза. Лео изучающе смотрит на меня. В его глазах нет подозрительности, только любопытство. — Не припоминаю, чтобы Билл упоминал ваше имя.

— Вы были близки с вашим братом? — наношу я контрудар.

— Да. Мы не так часто виделись, как хотелось бы: работа удерживала Билла в городе, а я всегда предпочитал открытые пространства. Вообще-то, — он кашляет, — у меня фобия к городу. Не к городам вообще, только к этому. Но мы поддерживали связь. Билл прекрасно писал письма. Каждую неделю посылал мне пару писем и дюжину посланий по Интернету. Я ужасно скучаю по нему.

Горе Лео неподдельно. Я подозреваю, что он ничего не знает о возможном возвращении брата из мертвых, но все равно гну свою линию. У меня нет сочувствия ко всему, что касается Билла Кейси.

— Хотелось бы поговорить с вами начистоту, Лео, — мягко говорю я, не уверенный, какой путь лучше избрать, и решив действовать в зависимости от обстоятельств. — Причина, по которой вы не помните моего имени, очень проста — оно вымышленное. Я не хотел, чтобы кто-нибудь узнал о моем посещении этого места.

— Что вы говорите? — Кожа на его лбу собирается в морщины. — Я заинтригован.

— Мое настоящее имя — Эл Джири.

Я внимательно наблюдаю, как он воспринимает эту новость.

Лео начинает теребить морщинистую кожу на подбородке.

— Это имя я точно припоминаю. Вы были одним из лучших друзей Билла. Он много писал о вас. Относился к вам почти как к своему сыну. — Он сдавленно смеется. — Билл был таким — если он привязывался к кому-нибудь, то полностью отдавался своему чувству.

— Да. — Я выдавливаю из себя смешок и вспоминаю смертельно бледные лица Николы Хорниак и Эллен и то, как Билл спокойно и хладнокровно разрушил мою жизнь.

— Не понимаю, — говорит Лео, — зачем эта маскировка?

— Билл вам когда-нибудь рассказывал, чем я зарабатывал на жизнь? — спрашиваю я.

— Не думаю. Но у меня не самая лучшая память.

— Я частный детектив.

— Правда? Как интересно. Это так же здорово, как показывают в кино и по телевизору?

— Нет. Длинные, утомительные часы слежки, причем вас никогда не соблазняет какая-нибудь прелестная famme fatale.

Это неправда. Совсем недавно меня надула одна шикарная сука. Но я, пожалуй, не стану об этом распространяться.

— Вы сейчас на работе? — спрашивает Лео.

— В некотором роде, — медленно отвечаю я, — но об этом не следует распространяться. — Я прочищаю горло и наклоняюсь к нему: — До меня дошли слухи, что Билл жив.

Лео смотрит на меня:

— Жив? Нет, Билл умер от взрыва. Полицейские рассказали мне страшные вещи — якобы он убивал людей и потом покончил с собой. Я никогда им не верил — он не мог убивать, особенно после того, что случилось с Джейн, — но я знаю, что он умер. Они нашли его тело. Вернее, то, что от него осталось. Он был разорван на куски и сгорел. Он…

Слезы появляются в усталых старых глазах Лео Кейси и стекают вниз по морщинистым щекам. Если это притворство, то он просто превосходный актер, еще лучше, чем его брат, который играл роль моего друга и в то же время замышлял лишить меня всего, что было мне дорого, и стравить с собственным отцом.

— Он не может быть жив, — хрипит Лео, — он бы пришел повидать меня. Он бы написал.

— Успокойтесь. — Я беру его руки в свои и начинаю их массировать. У него пальцы, как у скелета, — длинные, тонкие, костлявые. — Это только слухи, но я должен был их проверить.

— Кто говорит такие вещи? — Видно, что гнев заслонил его горе. — Кто распространяет лживые слухи о моем брате?

— Один мешок дерьма. Вы его не знаете. Это опустившийся человек, но, как я сказал, мне надо было проверить, чтобы убедиться. Теперь я могу вернуться и разобраться с ним.

— Не понимаю, — стонет Лео. Его гнев исчезает так же быстро, как и появился. — Зачем кто-то придумывает такие вещи?

— У Билла были враги. Они хотят обвинить его в чужих смертях. Я хочу разоблачить этих лжецов, чтобы они перестали оскорблять память Билла.

— Ублюдки! — Лео плюется, но тут же раскаивается в своих словах.

Мне не нравится играть с этим несчастным. Я бы чувствовал себя лучше, если бы он не был столь доверчив, но я зашел уже слишком далеко, чтобы отступать. Я уверен, что он не знает, где находится Билл, но он упомянул об их сестре, и я хочу выяснить, что он имел в виду, сказав: «Он не мог быть убийцей, особенно после того, что случилось с Джейн».

— Билл не рассказывал почти ничего о своем прошлом, — говорю я, когда Лео прикладывает к глазам большой носовой платок, — только упоминал вас и Джейн. Она ведь была вашей сестрой, не так ли?

— Да. — Лео горестно вздыхает. — Меня не удивляет, что он об этом не рассказывал. Никто из нас не любил вспоминать эти ужасные дни. Наша мать — Царство ей Небесное — заставила нас поклясться, что мы никогда не будем говорить об этом в ее присутствии.

— Не могли бы вы рассказать мне, что произошло? — осторожно говорю я, а самого трясет от любопытства.

Лицо Лео темнеет.

— Не хотелось бы.

Я стараюсь скрыть гримасу злобного разочарования:

— Понимаю.

— Мои лечащие врачи попросили рассказать об этом, когда я только прибыл сюда, — говорит он, — но когда они увидели, какую это доставляет мне боль, то научили меня, как вести себя, не сталкиваясь с болезненными воспоминаниями лицом к лицу. В них и заключена основная часть моих проблем, поскольку они слишком сильно отягощали мою память. Эти воспоминания до сих пор преследуют меня, но гораздо меньше, чем раньше.

Я киваю, потом прочищаю горло, ненавидя себя за то, что разбередил его старые раны. Но я должен знать.

— Я был с Биллом в самом конце.

Лео изумленно смотрит на меня. Потом его лицо светлеет.

— Ну конечно! Господи, как я мог быть таким глупым! Эл Джири. Вы были с Биллом, когда…

Его глаза снова становятся пустыми.

— Он испытывал такую страшную боль, — тихо говорю я. — Смерть стала для него освобождением.

— Вы… — у него перехватывает дыхание, — у вас имеются какие-нибудь объяснения, почему он это сделал? Полицейские сказали, что он убивал людей, а потом взорвал себя, но я не… я никогда не верил…

Я могу убить его, сказав правду. Часть меня хочет этого — нанести Биллу такую же рану, какую он нанес мне, — но я приехал сюда, чтобы получить сведения, а не причинить вред.

— Полицейские ошиблись, — тихо говорю я, ощущая горечь лжи на своих губах. — Билл выслеживал убийцу. Он нашел его и убил. А один из приятелей убийцы оклеветал Билла. Я пытался рассказать копам, как все было на самом деле, но меня никто не захотел слушать.

— Я знал! — выкрикивает Лео, заливаясь слезами, но теперь это слезы облегчения. — Я знал, что они мне не все сказали. Билл не был злодеем. И он не покончил с собой.

— Конечно нет, — соглашаюсь я с усталой улыбкой, потом хмурюсь и говорю: — Последняя, о ком он упоминал, была Джейн. Он очень жалел, что все так произошло, и говорил, что надеется увидеть ее в ином мире. Я пытался спросить его о ней, но было уже поздно. Он… — Я замолкаю и искоса наблюдаю за Лео, надеясь, что он проглотит наживку.

На его лице выражается мучительная борьба, потом черты проясняются.

— В то лето постоянно происходили беспорядки, — начинает он тихим голосом, имея в виду год, когда в городе несколько месяцев не затихали волнения на расовой почве. — Жертв было больше сотни, а многие районы — в основном на востоке — сожжены дотла: тогда стояла такая же жара, как сейчас. Джейн было девять. Она любила солнце. Не могла дождаться каникул, чтобы каждый день бегать купаться. Внезапно она пропала, и ее нигде не могли найти. Она была похищена.

Я незаметно улыбаюсь, чувствуя, как кусочки пазла начинают складываться в рисунок, но быстро прогоняю улыбку, чтобы ее не заметил Лео.

— Продолжайте, — говорю я ободряющим тоном.

— В то же время пропала еще одна девочка — Маргарет Кроу. Она вернулась обратно несколько дней спустя, трясущаяся и испуганная, но живая. Джейн не вернулась.

Лео останавливается, его глаза полны боли. Я жду, когда он продолжит, но он молчит, и я не могу сдержать возбуждения.

— И?

— Ничего, — говорит он шепотом. — Она никогда не вернулась. Полиция долго продолжала поиски. Мы тоже искали ее — мой отчим нанял частных детективов, — но о ней больше никто никогда не слышал. Долгое время мы думали — надеялись, — что она жива, но через год после того, как она пропала, мы получили по почте послание…

Выражение лица его столь ужасно, что я уже почти не хочу, чтобы он продолжал. Я собираюсь попросить его остановиться, но он опережает меня:

— Там были ее волосы. Перевязанные ее любимой лентой. И еще была записка. «Сегодня волосы, завтра покойница. Ха-ха-ха».

Ну конечно, никаких сомнений. Узнаю извращенное чувство юмора своего папаши. Теперь я понимаю, почему Билла под конец так переполняла ненависть. На пике своих издевательств над Биллом Вами, должно быть, похитил девочек. Он, возможно, велел Биллу убить Маргарет Кроу в обмен на свободу его сестры Джейн. Билл не смог этого сделать, и Вами освободил малышку Кроу и убил Джейн Кейси.

Эта тайна постепенно разъедала меня в течение десяти лет. Я вряд ли когда-нибудь смогу понять, почему Билл выбрал такую извращенную форму мести — натравить меня на Вами в надежде, что я убью его, — но теперь я знаю, что лежит за этим. Каким-то странным образом рассказ об этой трагедии приносит мне облегчение. Где-то на задворках сознания у меня имелось подозрение, что Билл солгал, когда сказал, что разрушил мою жизнь, чтобы сквитаться с Вами. Я думал, что он — воплощенное зло и просто забавлялся со мной для собственной потехи. Теперь я, по крайней мере, знаю, что причины для мести у него имелись, и я пострадал совсем не потому, что какой-то безжалостный псих искал острых ощущений.

— Семья распалась, — глухим голосом произносит Лео, — волосы подтверждали факт ее смерти. Пол, мой отчим, через несколько дней свалился с инсультом. Он прожил еще три года, парализованный и лишенный возможности говорить. Его приходилось кормить с ложечки. Моя мать винила себя в смерти дочери и занялась самобичеванием, физически увеча себя с помощью ножа и пламени. Пришлось отправить ее в психбольницу. Через несколько месяцев, незадолго до смерти Пола, она покончила с собой. Во многих отношениях это стало облегчением.

— А Билл? Как он это воспринял?

— Не знаю, — говорит Лео. — Билл эмоционально отстранился от остальных задолго до того, как мы получили доказательства смерти Джейн. Он не участвовал в ее поисках. Никогда не выражал надежды, что она жива, и в одиночестве переживал свое горе.

Потому что он знал Паукара Вами. Знал, что надежды нет. Я могу сделать такой вывод, встав на точку зрения Билла. Он мог бы спасти жизнь Джейн, но гуманность остановила его руку. Он не смог убить Маргарет Кроу, и его сестра умерла вместо нее. Какая страшная тяжесть. Неудивительно, что он бросился с головой в омут мести — это, наверное, был единственный способ не сойти с ума и продолжить существование в качестве обычного человеческого существа. Без жажды мести он просто бы погиб.

(Часть меня старается провести сравнение между положением Билла и моим собственным, но я подавляю это стремление.)

— Билл когда-нибудь говорил о некоем Паукаре Вами? — спрашиваю я, понимая бессмысленность этого вопроса. Лео не торчал бы здесь так безропотно, если бы знал имя убийцы своей сестры.

— Говорил, — отвечает Лео, повергая меня в замешательство. — Как странно, что вы знаете об этом. Он часто произносил это имя во сне, а однажды я застал его царапающим его на стене в нашем гараже. Он делал это с помощью ногтей. Его пальцы были стерты и кровоточили, но он упорно продолжал свое занятие, даже когда я попытался оттащить его от стены.

— Это было во времена вашего детства?

— Да.

На мгновение я замираю в растерянности — почему Лео не забыл об этом Аюмаркане? Внезапно меня осеняет догадка. Таинственный зеленый туман, посланный священниками, стер память лишь у обитателей города. На тех, кто жил за его чертой, туман не повлиял.

— Вы когда-нибудь спрашивали Билла о Вами? — говорю я.

— Однажды. Он сказал, что Паукар Вами — дьявол и что если он когда-нибудь услышит от меня это имя, то отрежет мне язык. — Он смотрит на меня. Его глаза покраснели и налились слезами. — А вы знаете, кто такой этот Паукар Вами?

— Киллер. Думаю, именно он убил вашу сестру.

Лео слабо кивает:

— Я догадался. Это он — тот человек, которого убил Билл?

— Да, — лгу я, произнося, возможно, самые гуманные слова.

— Я рад, — искренне говорит Лео. — Этот киллер заслужил смерть.

Я массирую сзади свою шею и издаю стон усталости и удовлетворения.

— Надеюсь, я разбудил не слишком много неприятных воспоминаний?

— Нет. — Лео улыбается. — Я рад вашему посещению. Я почувствовал себя лучше, узнав правду. Как будто вы вернули мне Билла, после того как другие люди пытались отобрать его у меня с помощью лжи.

Я смотрю в глаза Лео и вижу в них умиротворенность, которой не было, когда я приехал сюда. Его жизнь никогда больше не будет счастливой, это невозможно после тех страданий, которые он перенес, но она больше не будет такой мрачной. Часть меня завидует ему, но радость сильнее.

— Мне надо уезжать, — говорю я, вставая и потягиваясь. Потом вспоминаю историю, которую сочинил для него, и быстро довожу все до логического завершения: — Эти ублюдки больше не будут рассказывать свой бред про Билла. Я положу этому конец.

— Не беспокойтесь об этом, — говорит Лео, — пусть врут, что хотят. Теперь, когда я знаю правду, мне все равно. — Он прислоняется к деревцу и вздыхает. — Ничего, если я не пойду вас провожать? Я лучше посижу здесь, отдыхая и думая о Билле.

— Конечно. Рад был познакомиться с вами, Лео.

— Я тоже, Эл, — бормочет он, закрывает глаза и прислоняется к дереву.

Несколько секунд я смотрю на несчастного старика и думаю о Билле, Паукаре Вами и темных тайнах прошлого. Потом, обогнув центральное здание — сейчас я не в состоянии беседовать с Норой, — разыскиваю своего шофера и велю ему как можно быстрее отвезти меня на станцию. Мне не терпится вернуться в свою убогую, тесную, но такую уютную городскую квартирку.

 

Глава шестая

К К К

Какое облегчение вернуться домой! Вчера вечером, сойдя с поезда, я отправился пешком, хотя это должно было занять уйму времени. Я чувствовал себя как в раю, впитывая шум и тяжелые запахи большого города, наслаждаясь ощущением городской мостовой под ногами, толчеей толпы, выливающейся на улицу из кино, скоплением людей на площадях, гирляндами огней, группами массивных зданий, закрывающих небо и рождающих ощущение, как будто ты находишься под куполом огромного собора. Страсти вообще опасны, а страсть к большому городу — особенно к этому, обладающему такой грязной душой, — просто порочна. Но я ничего не могу с собой поделать. Последние десять лет я посвятил мраку и безумию, и в глазах мира я просто чудовище. И мне нужно место, где можно спрятаться от осуждающих глаз, — мое логово.

Когда я вернулся в него, было уже поздно, я устал, поэтому, оставшись дома, занялся составлением отчета о своей встрече с Лео. Я перечитал его несколько раз, прежде чем отложить в сторону, надеясь, что он вызовет какие-нибудь новые мысли. Потом я сжег его. В моей квартире дважды совершали кражу со взломом и могли запросто залезть еще, поскольку район этот не самый безопасный. А мне бы не хотелось, чтобы столь секретный документ попал в чужие руки.

Если следовать методам Билла, мне надо похитить Лео и пустить слух, что он находится у меня и я не освобожу его до тех пор, пока Билл не покажет свое личико. Но я не могу рисковать, раздражая Форда Тассо. Если он узнает, что я разыскиваю Билла, а не Кардинала, то может обрушить на меня весь гнев Дворца.

Поэтому, отложив в сторону тайну Билла и Паукара Вами, я возвращаюсь к головоломке Капака Райми. Я провожу вторник в поисках друзей Амы Ситувы. Большинство из них отыскать нетрудно. Я связываюсь с ними по телефону и спрашиваю о ней, представляясь страховым агентом, который хочет ее найти, чтобы выплатить страховую премию. Но лишь одна из них — Шелли Одон может вспомнить временную дочь Кафрана Рида.

— Мы с Амой были неразлучными подругами. Обожали устраивать дикие ночи в городе. — Она хихикает, предаваясь нахлынувшим воспоминаниям.

Шелли живет за границей с мужчиной, за которого вышла замуж восемь лет назад. Она покинула город незадолго до смерти Фердинанда Дорака. Ее не было здесь, когда на город спускался туман, промывающий мозги. Вот почему она помнит Аму.

— Вы слышали о ней после отъезда за границу?

— Нет. Я несколько раз звонила в ресторан, но она, вероятно, сильно поссорилась с отцом, потому что он даже отрицал, что у него есть дочь. Вы можете дать мне знать, когда найдете ее? Мне хотелось бы узнать, что с ней случилось.

Не везет мне и в любимых ресторанах Ситува, а также в барах, салонах красоты, магазинах и спортивных клубах. Я обхожу их все в среду и четверг, в обличье Эла Джири, снова притворяясь страховым агентом.

Я делаю передышку в своих поисках в четверг вечером, чтобы посетить книжный аукцион. Самая большая ярмарка за шесть или семь лет, много редких первых изданий. Я сную в толпе возбужденных профессионалов в своей одежде охранника, изучаю лица немолодых мужчин в поисках Билла. Я ухожу за час до закрытия, пораженный безумными торгами и невероятно взвинченными ценами на романы.

Позже, в обличье Паукара Вами, я посещаю пару баров и клубов, в которых побывал раньше, и убеждаю менеджеров передать мне копии дисков с камер наблюдения, чтобы посмотреть, не появлялась ли Ама там и не попала ли в объектив. Почти что пальцем в небо, но попытка не пытка. Я просмотрю также колонки светской хроники в газетах и журналах, изучу фото. Я могу сделать это во Дворце — у них есть файлы всей городской периодики. Это не самое большое удовольствие, и я сомневаюсь, найду ли я там что-нибудь, но все это является частью рутинной работы детектива.

В пятницу утром я покупаю пару телевизоров и DVD-плееров, используя кредитную карту, которую Мэгс прислала мне на следующий день после того, как я согласился на расследование. Я прошу сотрудников магазина — мужчину средних лет и его сына-подростка — установить оборудование. Они говорят, что ничего в этом не понимают, что они простые носильщики. После щедрого денежного вознаграждения они сразу становятся экспертами своего дела, и вскоре я могу приступать к просмотру.

Я открываю банку пива, откидываюсь на спинку кресла и ставлю два диска одновременно. Глаза, как у ящерицы, порхают с одного ТВ на другое, жадно впитывают лица, автоматически сравнивая их с Амой Ситувой. Несколько раз приходится останавливать пленку, но при более внимательном рассмотрении той, кого я ищу, там не оказывается, и я снова пускаюсь в интенсивный просмотр, стараясь моргать как можно реже.

Один из дисков заканчивается раньше, чем другой. Я жду, пока завершится второй, потом вынимаю оба и вставляю другую пару. Небольшой перерыв, чтобы дать отдых глазам, потом опять внимательный просмотр и тишина, прерываемая только моим дыханием и тихим жужжанием DVD-плееров.

Я запускаю четвертую пару дисков, когда мой сотовый телефон звонит. Уже пора отвлечься. Я привык к долгим одиноким бдениям, выслеживая своих жертв, но живое наблюдение дает ни с чем не сравнимые эмоции, особенно после длительных часов пассивности. Это как наркотик.

Я смотрю на входящий номер, но не узнаю его. Эти незнакомые абоненты уже меня достали.

— Алло? — говорю я неопределенно, готовый быть Элом Джири или Паукаром Вами, в зависимости от того, кто нужен звонящему.

— Эл? Это Фло. Я нашла ваш номер в записной книжке Фабио. Надеюсь, вы не возражаете, что я звоню?

— Конечно нет. Он что, умер?

— Нет, — вздыхает она, — но недалек от этого. Я подумала, может, вы захотите побыть с ним в последние минуты. Но если нет…

— Я приеду, — прерываю я. — Он дома?

— Да. Он взял с нас обещание, что мы не отправим его в больницу. Хочет умереть в своей постели.

— Уже еду.

Выключив телевизоры, я вынимаю диски и прячу их позади пустых панелей в задней части платяного шкафа — не самое лучшее место, но там они будут в сохранности от воров-любителей. Потом натягиваю парик, наношу грим Эла Джири, удаляю зеленые контактные линзы, а также лакированный палец, висящий на шее, и спешу вниз к своему мотоциклу.

Дом полон друзей и родственников Фабио, которые пришли проститься со старым сводником, как он того и хотел. Пиво и виски текут рекой. Настроение уже приподнятое. Из CD-плеера доносится ритмичная музыка — в конце жизни он пристрастился к ар-н-би. Пространство вокруг выступающих заполнено скорбящей молодежью с прическами в стиле бибоп. Родственники и друзья старшего поколения заняли комнаты ближе к задней части дома, где жалуются друг другу на шум. Фло и Дрейк исполняют роль хозяев, им помогают несколько знакомых, которые присматривали за Фабио в последние годы. Они разносят еду и напитки, убирают грязную посуду, поддерживают мир между молодым и пожилым поколениями и охраняют вход в комнату Фабио, чтобы там не толпилось слишком много народу.

— Могу я посидеть с ним немного? — выбрав момент, спрашиваю я Фло.

— Конечно. — Она устало улыбается. — Мы даем всем несколько минут, чтобы попрощаться с ним, но вы можете оставаться столько, сколько хотите. Вы один из его фаворитов.

— Хорошо иметь друзей в высшем обществе, — усмехаюсь я, направляясь к комнате Фабио.

Я нахожу его без сознания. В таком состоянии он пребывает последние двадцать четыре часа. Зеба — одна из женщин Фабио — говорит, что они не надеются на то, что он придет в себя.

— Пока он был в сознании, мы несколько раз спрашивали, хочет ли он, чтобы мы вас позвали, — тихо говорит Зеба, вытирая пот с его лба. — Он сказал, что не стоит вас беспокоить. Сказал, что вы знакомы слишком долго, чтобы тратить время на такую сентиментальную чушь.

— Вздорный старик не изменил себе до самого конца, — хмыкаю я, прикладывая тыльную сторону ладони к его щеке и чувствуя холод смерти. — Как давно это произошло?

— Несколько часов назад. Он уже коченеет. Мне кажется, что он ждет, когда закончится музыка. Как только эти молодцы перестанут играть свои песни, он уйдет.

— Может, стоит разрешить им играть бесконечно? — предлагаю я.

— Нет, — улыбается она, — надо отпустить старого пердуна. Жестоко удерживать его насильно. Он отправится в более приятные места.

Я сижу с Фабио до самого конца. Публика входит к нему и выходит под бдительным наблюдением Зебы. Иногда я беру его за руку, вытираю ему лоб, но в основном просто сижу и смотрю на людей, которые подходят, чтобы проститься с ним. Я молчу. Он был прав — нет ничего нового, что каждый из нас мог бы сказать. Фабио мой самый старый друг — даже более старый, чем Билл Кейси, — единственный, отношений с которым я никогда не прекращал с тех пор, как стал Паукаром Вами. Иногда я опасался, что виллаки могут использовать его, чтобы причинить мне вред, но, слава богу, они этого не сделали.

Входит еще один старый друг, Али, и мы обмениваемся несколькими негромкими словами. Он держит булочную около дома, где я раньше жил. Я иногда и теперь к нему захожу в обличье Эла Джири.

— Как дела, дружище? — спрашивает Али.

— Неплохо. А у тебя?

— Не жалуюсь.

— Не знал, что ты знаком с Фабио.

— Я не знаком с ним, — говорит он, — просто увидел толпу и вошел. — Он смеется своей шутке, потом застенчиво улыбается Зебе, которая пронзает его взглядом. — Фабио был моим хорошим клиентом. А я — его. Мы обменивались… услугами.

— Ты менял бублики на женщин? — ухмыляюсь я.

— Да, — смущается он, — я всегда считал, что мне этот обмен более выгоден. Однако Фабио говорил, что многие сутенеры имеют лучших женщин, чем он, но никто в этом городе не умеет печь такие вкусные бублики, как я.

— Он был прав.

— Мне будет его не хватать.

— Мне тоже.

— И женщин.

Я сдерживаю смех:

— Думаю, такого добра ты можешь найти сколько угодно.

— Да, — вздыхает Али, — но это не одно и то же. Обнимая красивую женщину, я всегда буду думать о Фабио. — Он озорно смотрит на меня: — Ну, возможно, и не всегда…

Наконец Фабио уходит. Нет никакого величественного финала или драматического последнего вздоха. Его дыхание становится тише, и кажется, что грудь уже перестала подниматься и опускаться. Через час Фло сменяет Зебу. Она проверяет его пульс каждые пять минут, прикладывая зеркальце к губам и носу. Наконец, она качает головой, и слезы выступают у нее на глазах.

— Он умер, — говорит она ровным голосом.

* * *

Я хочу незаметно выскользнуть из дома, но Фло просит меня остаться. Было бы невежливо отказать ей. Так что я остаюсь и смотрю, как она и Зеба начинают готовить тело к похоронам: раздевают, обмывают в последний раз, прежде чем облачить в его лучшую одежду — Фабио всегда придавал большое значение внешности. Гробовщик завтра приведет его в порядок, но дамы полны решимости сделать это прямо сейчас. Его нужно скоро кремировать — возможно, в этот уик-энд или в начале следующей недели. В крематории длинная очередь, но там работает один из многочисленных внуков Фабио.

Я оставляю женщин за отправлением их обязанностей — вернее, они сами выставляют меня из комнаты — и вынужденно иду общаться с другими гостями. Я знаком с большинством из них (Паукар Вами по роду своей работы обязан знать людей), но очень мало кто из них знает меня. Многие уверены, что я близкий друг Фабио, несколько более старших по возрасту гостей знают меня с детства, но никто из них все равно не представляет, в кого я превращаюсь по ночам.

После получаса неловкого и вымученного разговора один из правнуков Фабио отводит меня в сторону. Фабио никогда не был женат, но произвел на свет много незаконнорожденных детей, которые, в свою очередь, плодились как кролики. Понятия не имею, сколько у него внуков и правнуков, думаю, что старый греховодник сам этого не знал, но, возможно, их число перевалило за сотню.

Я знаком с ним — это Курт Джонс, также известный под именем Боунс Джонс. Маленькая рыбешка в одной из самых незначительных банд. Фабио любил его. Большинство потомков старого сводника стали честными людьми. Он радовался этому, но имел с ними мало точек соприкосновения. Боунс был одним из немногих, с кем он мог общаться на равных.

— Как дела, Боунс?

— Неплохо, парень. Бизнес в порядке. Могло быть и лучше, да ладно! Не интересуешься цифровыми камерами? Мне доставили партию очень дешево.

— Возможно, я возьму одну, если цена подходящая.

— Нет, парень, я торгую оптом.

— Ну, извини.

— Да ладно. — Он оглядывается, отводит меня в сторону и говорит, понижая голос: — Не знаю, почему он велел мне сказать тебе об этом. На прошлой неделе я болтал о том о сем с Фабио, и он велел мне передать тебе одну вещь. В понедельник я был в твоем районе и заскочил к тебе, но никого дома не было, а с тех пор я был занят.

— Что за вещь?

Голос Боунса становится еще тише:

— Ты слышал когда-нибудь о типе по имени Паукар Вами?

Я цепенею:

— А что с ним такое?

— Да, всякая хрень. Слухи. Может, ты этого не знаешь, но кто-то устраняет людей, близких к Форду Тассо и Эжену Даверну.

— И что?

— Говорят, что это делает Паукар Вами.

— Ты считаешь, что он убивает доверенных лиц Тассо и Даверна?

— Не я, парень. Мне на это наплевать. Это то, что я слышал. Я рассказал это Фабио — ему всегда было интересно послушать про Вами, — и он велел мне сообщить об этом тебе.

— Спасибо, Боунс. Я твой должник.

Не могу сказать, что мне впервой слышать обвинения в убийствах, к которым я не имею отношения. Обычно я оставляю эти слухи без внимания, пусть себе циркулируют (это даже полезно для дела), но здесь это может помешать мне, и я не могу не принять мер. Когда Тассо сообщат подобный слух, он захочет узнать, правда ли это. Я не сомневаюсь, что смогу убедить его в своей невиновности, но, если семена недоверия брошены, отношение уже никогда не будет прежним. Надо прекратить эти слухи, и как можно скорее.

Я приношу свои извинения Фло, прошу ее звонить мне, если нужна будет помощь с похоронами, и, ускользнув с вечера, который сейчас в самом разгаре, возвращаюсь домой. Там снимаю парик и смываю грим, становлюсь Паукаром Вами и отправляюсь на улицы, чтобы разрулить эту хрень.

* * *

Все оказывается хуже, чем я думал. Эти слухи распространяются уже недели две. Я бы узнал о них раньше, если бы не был так погружен в расследование. По словам городских сплетников, я не только ответствен за ликвидацию нескольких ключевых людей Даверна и Тассо, но и собрал собственную банду с помощью таинственного покровителя с целью натравить друг на друга гвардейцев и клуксеров, а потом захватить власть.

Мне требуется время, чтобы найти некоторые источники этих сплетен, и я провожу предрассветные часы субботы, с пристрастием допрашивая нескольких людей, ливших воду на мельницу слухов. Они признаются довольно быстро, после небольшого нажима (побудка среди ночи с помощью кулаков легендарного киллера развяжет даже самый неподатливый язык). Их подкупили, и они распространяли эту ложь, но не знают, кто и зачем заплатил им. Они получали приказания и деньги в обычных конвертах. Я проверяю эти сведения, все рассказы похожи друг на друга. «Вот эти новости. Надо, чтобы их услышали. Потом последуют деньги».

И ниже — слухи для распространения: Паукар Вами убивает людей Форда Тассо и Эжена Даверна… Он сколотил собственную банду… Он похитил Кардинала… и т. д.

Сначала я сбит с толку — не понимаю, кому это надо. Но потом слабый проблеск догадки осеняет меня. Обвинив меня в исчезновении Кардинала, возможно, похитители Райми надеются настроить против меня Форда Тассо. Если дело в этом, возникают некоторые вопросы. Я исследовал предположение, что Райми похитили виллаки, чтобы втянуть меня в свои грязные игры. Но если они это сделали, то наверняка им надо, чтобы я продолжал свою активность. Они вряд ли стали бы распускать слухи, которые могут побудить Тассо отстранить меня от этого дела.

Значит, здесь замешан кто-то другой? Может быть, Райми был похищен третьей стороной? Может быть, священники тоже охотятся за ним и втянули меня потому, что я могу помочь найти его, а подлинные похитители сейчас стараются дискредитировать меня?

На часах почти восемь, когда я ложусь спать, раздумывая о слухах, виллаках и других возможных врагах. Через десять — пятнадцать минут я засыпаю тревожным сном…

…который внезапно и грубо прерывается в 9:16, когда моя входная дверь распахивается и в помещение врываются трое молодчиков с винтовками.

В одно мгновение я скатываюсь с кровати, выхватываю из-под подушки свой кольт сорок пятого калибра и прицеливаюсь в мужчин, которые рассредоточились по комнате. Мой палец на прицеле твердеет, и я готовлюсь убрать того, кто находится справа от меня. Но они не стреляют. Они держат меня на мушке, но больше ничего не предпринимают. И выглядят весьма испуганными.

Пока я прихожу в себя от неожиданности, появляется четвертый. Одетый в белое меховое пальто, кайма которого колышется вокруг лодыжек, он неторопливо проходит мимо трех мужчин с ружьями. У него белокурые волосы и голубые глаза — прямо как у модели. Он источает уверенность и благополучие. Улыбается мне так, словно мы закадычные друзья, потом оглядывается и вздыхает:

— Как вы все можете жить в такой нищете и таком убожестве, мне совершенно непонятно. Разве у ниггеров нет чувства собственного достоинства?

Я мог бы засадить ему очередь в живот. Но если я открою огонь, его охрана немедленно ответит тем же. В этой перестрелке мне не уцелеть.

Человек в меховом пальто пододвигает к себе стул и садится. Наманикюренными пальцами подбирает полы пальто и усмехается.

— Хайд Уорнтон, — представляется он. — Я бы мог сказать, что рад тебя видеть, но это было бы ложью. Единственные ниггеры, которые мне нравятся, это те, у которых веревка на шее и ничего, кроме пустоты под ногами.

Хайд Уорнтон. Заместитель Эжена Даверна, которого я считал своим сторонником в надежде найти следы Капака Райми. Это плохо. Уорнтон имеет грязную репутацию. Один из наиболее ревностных клуксеров, он сохраняет дух Клана, несмотря на то что Даверн старается его изжить. Очень опасный человек.

— Что надо? — рычу я.

— Надо добавлять «сэр» или «масса», ниггер, — любезно улыбаясь, говорит он.

— Еще раз назовешь меня так, и ты покойник.

— Это вряд ли, — смеется он. — Ты не так глуп. Не выбросишь свою жизнь на помойку только потому, что кто-то назвал тебя ниггером или черножопым.

— Ты покойник, — шепчу я, — не сегодня, так скоро. Обещаю.

— Никогда не встречал негра, который держал бы свое слово, — усмехается он, потом становится серьезным: — Ты знаешь, на кого я работаю. Эжен — для тебя мистер Даверн — хотел бы насладиться твоим обществом. Пронто.

— Эжен Даверн может идти в задницу, — отвечаю я, наслаждаясь тем, что наглая улыбка на лице Уорнтона сменяется мрачной миной.

— Полегче, — шипит он, — еще раз такое скажешь, и я могу сделать с тобой что-нибудь очень нехорошее, и плевать мне на последствия.

— Так скажи мне, что тебе надо, и закончим представление, — спокойно говорю я.

— Чтобы ты перенес свою задницу в мою машину.

— А если я откажусь?

Уорнтон пожимает плечами:

— Мне, конечно, не хочется начинать соревнования по стрельбе. Если ты откажешься, мы уйдем. Но выслеживание тебя заняло много времени и денег, поскольку надо было связать жестокого Паукара Вами с кротким Элом Джири. Теперь, когда мы это сделали, ты в полной заднице, парень. Если будешь кочевряжиться, мы расскажем всем то, что знаем, и тогда прощай твое альтер эго, до свидания, тайное убежище. Ты будешь разоблачен, тебе некуда будет скрыться, и твои враги набросятся на тебя, как туча саранчи, и избавят твои чистые белые косточки от скрывающей их дегенеративной черной кожи.

— Я слышал, что ты являешься фанатичным проповедником, — презрительно усмехаюсь я, но про себя изрыгаю проклятия.

Они поймали меня за яйца. Я бы никогда не просуществовал так долго, если бы не имел возможности скрываться от безумия городских улиц в свое укрытие, когда было необходимо. Даже Паукар Вами должен иметь место, где может восстанавливать силы.

— Мы не собираемся раскрывать твои секреты, — говорит Уорнтон, — их знает только небольшая группа людей, и мы поклялись Эжену, что будем хранить эту тайну. — Он морщит нос. — Лично я бы разоблачил тебя немедленно, но Эжен — наш босс, и мы знаем цену преданности, в отличие от некоторых рас, о которых мне противно говорить.

Я игнорирую этот оскорбительный намек и обдумываю его предложение.

— Чего хочет Даверн?

— Откуда я знаю? Может, ему понадобился новый чистильщик обуви.

— Почему я должен тебе верить?

— Конечно не должен, ниггер! — смеется Уорнтон. — Я могу дать тебе слово, но мое слово священно, только когда я даю его равному себе. Ниггеру я могу врать без угрызений совести. Хотя, впрочем, если это поможет тебе почувствовать себя в большей безопасности…

— Да пошел ты… — огрызаюсь я, потом откладываю пушку в сторону. — Мне надо несколько минут, чтобы одеться. Ждите меня у входа.

Уорнтон кивает своей охране. Они, пятясь, удаляются из помещения, не опуская оружия. Последним к двери направляется Уорнтон.

— Хайд, — останавливаю я его, — я знаю, что вы, белые парни, неравнодушны к черным парням, так что, если хочешь остаться и помастурбировать, пока я одеваюсь, я не возражаю.

Его отвалившаяся челюсть почти примиряет меня с тем, что с меня сорвали маску.

В машине Уорнтон не снимает свое меховое пальто, хотя жара такая, что моя футболка от пота промокла насквозь. Он сидит на переднем сиденье рядом с шофером, а два других громилы — по обе стороны от меня на заднем сиденье. Все молчат. Мы останавливаемся около клуба «Крутые Кошечки», ресторана Даверна, который открылся в 1980-х и тогда назывался «Ку-Клукс-Клуб». Он и остался таким, как прежде, хотя пылающие кресты в окнах и официанты в капюшонах стали реликвиями прошлого.

Меня проводят через боковой вход мимо нескольких ошеломленных сотрудников в комнату в задней части здания, где уже ожидает Эжен Даверн. К моему удивлению, у меня не отбирают оружие. Уорнтон делает мне ручкой, бормочет: «В добрый час, ниггер!» — и закрывает за мной дверь. Даверн стоит перед витриной, заваленной проспектами ресторана. Ему немного за сорок, он высокий, не меньше шести с половиной футов, и в хорошей форме. Приглаженные назад темные волосы, щегольские усики и эспаньолка, безупречный кремовый костюм. Руки держит в карманах брюк. Он молча смотрит на меня, не двигаясь и не вынимая рук из карманов, чтобы поприветствовать меня.

— Удивлены, почему у вас не отобрали оружие? — говорит он, пронзая меня взглядом холодных серых глаз.

— Да, — отвечаю я, хмуро и недоверчиво глядя на этого умного и очень опасного человека.

— Я оставил вам оружие, потому что не боюсь вас. Здесь моя территория, и на ней я не боюсь никого. Кроме того, вы ведь не тупица. Мои люди знают, где вы живете. Вы десять лет ведете двойную жизнь. Я обладаю властью позволить вам продолжать такую жизнь или разоблачить вас. Власть надо уважать. Убить меня будет для вас саморазрушительно.

— Как вы узнали обо мне?

— Неважно, — хмыкает он. — Лучше давайте поговорим, почему вы здесь. Я хочу заключить сделку.

Я моргаю в замешательстве:

— Сделку какого рода?

Даверн отходит от витрины. Делает шаг ко мне и изучает мое лицо — свернувшиеся в кольца змеи, неестественно зеленые глаза. Он не похож на злобного Хайда Уорнтона, но у меня создается впечатление, что он еще более нагл и бесцеремонен и думает обо мне не больше, чем о муравье.

— Вы убили моих людей, — тихо говорит он, — тех, с кем я работал много лет. Моего друга Дэна Керрина. Мы с ним выросли вместе. Были ближе, чем братья. А вы жестоко зарезали его в ванной и оставили обнаженное и окровавленное тело, чтобы на него наткнулась жена.

Он произносит свои обвинения бесстрастно. И это впечатляет сильнее, чем если бы он орал и оскорблял меня.

— Я не убивал Дэна Керрина, — говорю я спокойно, — и остальных тоже.

— Вы это отрицаете? — Он поднимает левую бровь. — А я думал, что Паукар Вами любил хвастаться своими убийствами. Но ведь вы приписываете себе другие дела, не так ли?

— Если людям нравится приписывать их мне, ради бога — это может пригодиться для дела. Но я не лгу. Я не убивал ваших людей.

Даверн поглаживает свою эспаньолку большим пальцем.

— Вы не голодны? Не хотите ли разделить со мной трапезу?

Я несколько сбит с толку резким изменением его тона, но не показываю этого.

— С удовольствием, — говорю я, — но только если вы будете пробовать еду первым.

Даверн усмехается и ведет меня через зал мимо ранних посетителей — их злобное бормотание при виде меня звучит музыкой в моих ушах — в одно из частных помещений, где стол накрыт на двоих. Там множество круассанов, хлебобулочных изделий, фруктов, серебряные блюдца с маслом и консервами, пять кувшинов с молоком и фруктовыми соками, различные виды свежей выпечки.

— Не похоже на то, к чему вы привыкли, я думаю, — говорит Даверн, садясь и разламывая свежий рогалик зернового хлеба. Он передает половинку мне, разрезает свой кусок пополам и намазывает его толстым слоем масла. Я жду, пока он откусит, потом намазываю тонкий слой масла на свой кусок.

— Чего вы хотите? — говорю я, запивая рогалик пурпурным соком, но только после того, как его выпил Даверн.

Владелец клуба «Крутые Кошечки» и предводитель клуксеров, не отвечая, продолжает жевать смородиновое пирожное. Потом говорит:

— Вы лжете насчет Дэна, но это не имеет значения. Придет день, когда я задумаюсь о мести, но сейчас давайте поговорим мирно.

Он делает паузу. Я готовлюсь к тому, чтобы отрицать новые обвинения, но меня не особенно беспокоит, станет ли он обвинять меня в смерти своих друзей или нет. Интереснее то, зачем он меня позвал.

— Я знаю про Змей, — говорит он тихо.

— Змей? — не понимаю я.

— Змей, — шипящим шепотом повторяет он. — Я в восхищении, как вам удалось завербовать и вдохновить их, так долго держа это в секрете. Подобная инициатива довольно редка. Уверен, что вы не один над этим трудитесь. Армия требует средств, а вы небогаты — но, в отсутствие другого реального лидера, я готов иметь дело с вами.

Я знаю по опыту, что лучше хранить молчание, если вы ничего не знаете о предмете разговора. Дайте другой стороне выговориться, и тогда есть шанс что-то узнать. Но я настолько удивлен тем, что услышал, что невольно бормочу:

— Понятия не имею, о чем вы говорите.

Даверн тонко улыбается:

— Не смешите меня. Не знаю, сколько людей вы завербовали и как собираетесь их использовать, но знаю, что они существуют и содержатся в туннелях, подальше от света и пересудов. Я уверен, что вы планируете вскоре бросить их в бой, иначе зачем было похищать Капака Райми и нацеливаться на Форда Тассо и меня?

— Честно говоря, я понятия не имею…

— He лгите мне! — кричит он, и лицо его наливается кровью. — Сидеть здесь, чтобы выслушивать ложь какого-то… — Он останавливается.

— …ниггера? — договариваю я за него.

— Раз вы сами сказали, то да. — Он внезапно успокаивается. — Бессмысленно скрывать свои взгляды. Вообще-то, сейчас уже не имеется четкого разделения на расы. Черные и белые давно вступают в отношения, и, хотя я не одобряю такой мешанины, только дурак или романтик вроде Хайда приходит от этого в ярость. Городом больше никогда не будет править одна раса. Пришло время примириться с этим и начать создавать новые, взаимовыгодные отношения друг с другом.

— Трогательная речь, — усмехаюсь я.

— Просто констатация факта, — возражает он. — Я не стану притворяться, что мне нравятся ваши чернокожие собратья, но допускаю тот факт, что должен буду разделить с ними бразды правления. Я готов к этому. Я хочу начать партнерство с вами и вашими последователями. Места в этом городе хватит нам обоим. Когда Тассо и его гвардейцы будут устранены с дороги, мы сможем обсудить условия договора. Север и запад — мне, восток и юг — вам. А доки разделим пополам. Идет?

Я качаю головой:

— Вы говорите о вещах, о которых я ничего не знаю. Никакой банды я не создавал. Я делаю свои дела в одиночку. Эти разговоры о партнерстве и борьбе за власть мне совершенно непонятны. Я в этих играх не участвую.

Выражение лица Даверна становится жестким.

— Не надо трахать мне мозги, — рычит он, — меня не проведешь! За десять коротких лет я поднялся от рядового члена Клана до начальника моей собственной армии, второй по мощи по сравнению с загнивающим войском Дорака. Этот ресторан был моим единственным источником дохода двадцать лет назад. Теперь я контролирую большую часть города. Думаете, я достиг всего этого, разрешая всяким подонкам гадить мне на голову? Я делаю серьезное предложение! Если вы не примете его, я прикажу вас вывести и поступлю с вами так, как поступают с самонадеянными выскочками, кем вы и являетесь.

Я медленно киваю.

— Теперь мы говорим на одном языке. — Я вынимаю свой кольт 45-го калибра и кладу его на стол. Глаза Даверна сужаются, но он не выказывает какой-либо видимой тревоги. — Хотите начать состязания по стрельбе? Нет проблем. Но бандитские разборки насчет раздела города не по моей части. Я в это дерьмо не лезу.

Даверн поднимает голову:

— Если бы я не знал подоплеку, то поклялся бы, что вам можно доверять. Надо поучиться у вас лгать так правдиво. Отказываетесь обсуждать дружеское соглашение? Что ж, прекрасно. Я уважаю ваше решение. Имеются еще игроки, и вы не хотите слишком быстро переходить на чью-либо сторону. В вашем положении я бы сделал то же самое. Но будьте осторожны, — он стряхивает крошки с губ шелковым носовым платком и встает, — у меня тоже есть выбор. Есть и другие, с которыми я могу объединиться. Я предпочел бы выбрать ваших Змей, но, если придется совершить сделку с белоглазыми дьяволами, я пойду и на это.

Упоминание о слепых священниках интригует меня, но я ничего не говорю, чтобы Даверн не выдал еще какую-нибудь напыщенную тираду.

— Вы можете идти, когда закончите есть, — говорит он и встает из-за стола. — Я не стану приказывать моим людям отвезти вас назад, но тут поблизости есть несколько стоянок такси. Не сомневаюсь, что вы найдете остронуждающегося в деньгах шофера, который с удовольствием довезет вас куда следует.

— Даверн, — останавливаю его я, когда он подходит к двери, — а как насчет Эла Джири?

Он медлит.

— Если я обнародую ваш секрет, вы уйдете в подземные лабиринты. Это было бы соблазнительно, хотя бы для того, чтобы заставить вас признать связи со Змеями, — он делает благородный жест рукой, — но меня устраивает, что я знаю, где вас найти, так что пока мы не будем раскрывать ваших секретов. Но если вы не станете играть по нашим правилам, все может измениться быстрее, чем пукнет колибри.

Он выходит.

Я немного задерживаюсь, пользуясь гостеприимством своего малоприятного собеседника, наслаждаясь едой и удивляясь, о чем это говорил Эжен Даверн, почему он думает, что я его конкурент и возможный союзник… и кто такие, черт побери, эти Змеи.

 

Глава седьмая

РЕКВИЕМ ПО СВОДНИКУ

Воскресенье — традиционный день отдыха, но не для меня. Я провожу его так, как провел вчерашний день, рыская по улицам, расспрашивая информаторов в твердом намерении выяснить, что это за Змеи такие.

Никто ничего не знает. Кого бы я ни спрашивал, меня встречают недоуменные взгляды и пожимания плечами. Есть несколько банд со змеиной тематикой — Ядовитый зуб, Змеиный поцелуй, Змеевик, но просто Змей нет.

Еще есть одна подпольная банда под названием «Крысы». Небольшая группа, девять или десять членов, с навязчивой идеей апокалипсиса. Они скрывались в туннелях четырнадцать лет в ожидании атомного нападения. Питаются городскими отходами. Любимое блюдо — жареные крысы, отсюда — название; очень редко поднимаются на улицы — лишь гонимые наводнением или в поисках одежды и лекарств.

Я знаю этих Крыс — они пару раз помогали мне, когда я преследовал добычу, спустившись в туннели, — но они точно не могут быть Змеями, о которых говорил Даверн. Крысы так же мало интересуются миром наверху, как живущие наверху интересуются ими. Но размышления о них наводят меня на одну мысль. Зная туннели, как никто другой, они могут вывести меня на след пропавшего Кардинала иди помочь мне в его поисках.

Вечером в воскресенье я отправляюсь на поиски Крыс, но не нахожу их. Они любят менять места, имея временные пристанища повсюду в туннелях под городом, так что придется потратить время, чтобы их найти. Я оставляю весточки в четырех местах их бывших стоянок, прося их связаться со мной, потом возвращаюсь на улицы, чтобы расспросить припозднившихся гуляк насчет слухов о Змеях.

Вернувшись домой, я тщательно моюсь под душем: зловоние в туннелях омерзительное, — потом заползаю в постель и лежу, уставившись в потолок, пока не засыпаю.

Понедельник. Похороны Фабио. Его внук пустил в ход свои связи, чтобы протолкнуть старого сводника вперед на листе ожидания. Они хотели провести церемонию вчера, но отложили ее на двадцать четыре часа, чтобы оповестить всех его родственников и друзей.

Фабио был католиком, о чем я узнал только после его смерти, и по нему будет отслужена заупокойная месса в его приходской церкви Св. Джуда. Это гигантское сборище. Тысячи людей заполняют церковь и ближайшие улицы. Никогда не видел такой огромной толпы на похоронах (на похоронах Фердинанда Дорака присутствовали сотни тысяч, но я пропустил это действо, поскольку лежал в больнице).

Священник произносит молитву по-латыни, как и просил Фабио. Я отключаюсь через две минуты, поскольку для меня это тарабарщина. Фло попросила меня сказать несколько слов, но я отказался. Публичные выступления никогда не были моим коньком.

Я сижу впереди — по настойчивой просьбе Фло, — окруженный тремя детьми Фабио и их потомством. Малыши ведут себя чинно, сидят молча, как маленькие ангелы. Я нахожусь в соответствующем моменту настроении, но лишь до тех пор, пока один из сыновей покойного не сообщает о том, что Фабио за десятилетия накопил значительную сумму и завещал разделить ее между молодыми наследниками, но только теми, кто вел себя достойно на его похоронах. Когда я слышу это, меня начинает разбирать смех — я оглядываюсь вокруг и вижу, что большинство скорбящих смеются и шутят, как того и желал бы Фабио.

Требуется не менее получаса, чтобы поставить гроб в катафалк, — каждый хочет дотронуться до него на счастье или произнести прощальные слова, — и еще полчаса, чтобы очистить квартал. Только небольшая часть толпы приглашена в крематорий. Избранные собираются на ступенях церкви. Это — семьдесят или восемьдесят человек — дети Фабио (без внуков, за исключением одного или двух) и ближайшие друзья.

Когда толпа редеет и мы можем добраться до наших автомобилей, кортеж отправляется в крематорий. Я взял с собой байк, хотя фактически никогда не пользуюсь им, находясь в образе Эла Джири. Это долгая поездка, и я пропущу начало службы, если поеду на нем.

Я паркуюсь позади церкви, показываю свое приглашение охранникам у входа и присоединяюсь к остальным присутствующим в большом приделе, стены которого задрапированы пышными портьерами. Фло и Зеба стоят в дверях, приветствуя пришедших и указывая им, куда проходить. Мое место оказывается в третьем ряду слева, около стены. Оттуда почти не видно гроба, что немало меня радует. Ненавижу похороны.

Когда все размещены, священник выходит вперед и читает прочувствованную отходную молитву по Фабио. Стараясь избегать лицемерных сентенций, он говорит, что знал о том, чем именно Фабио зарабатывал на жизнь, и, как духовное лицо, не может этого одобрить, но, тем не менее, испытывает к нему уважение.

— Он был человеком чести, держал свое слово и не приносил вреда другим, если, конечно, они первые не делали ему зла…

В конце своей речи он прочищает горло и краснеет.

— Я, хм, обычно остаюсь до самого конца, но Фло и Зеба придумали кое-какие вещи, так что я на самом деле не могу… — Он краснеет еще больше. — Короче, я подожду снаружи, — бормочет он и стремительно выходит, сопровождаемый удивленными взглядами присутствующих.

Зеба смотрит на нас. Она всхлипывает и улыбается одновременно.

— Мы все знаем, что Фабио был распутным ублюдком, — ворчливо говорит она, и в ответ на это заявление раздаются крики одобрения и аплодисменты. — Его последним желанием было уйти роскошно, и хотя он никогда не говорил, что именно имеет в виду, мы с Фло кое-что приготовили. Нам кажется, ему бы понравилось.

Открывается боковая дверь, огни тускнеют, и «Танной» начинает играть «Эй, большой Спендер». Появляются шесть танцовщиц, их лица закрыты масками, на которых наклеена фотография Фабио. Они высоко задирают ноги, юбки разлетаются, обнажая бедра, корсеты, усыпанные блестками, туго подпирают груди. Девицы двигаются по спирали вокруг гроба, пробегают между рядами прихожан, потом собираются у гроба и устраивают стриптиз. Многие мужчины издают ободряющие крики и свист, и некоторые женщины им вторят. Все смеются и улыбаются, хотя улыбки смешаны со слезами. Первая девушка срывает с себя корсет под пронзительные крики. Потом вторая, третья, и так по очереди все шесть девушек обнажаются, исполняя непристойный танец, с масками Фабио на лицах, вихляя бедрами и грудями.

Впав в неожиданный для себя самого экстаз, я чуть не пропускаю вынос гроба. Пока танцовщицы извиваются в проходе между скамьями, гроб скользит к выходу по ленте конвейера, навсегда пропадая из глаз. Когда он проплывает мимо, я отдаю ему честь и желаю доброго пути.

— Если это не удовлетворило старого похотливого козла, то он слишком привередлив, — бормочет своему мужу одна из его дочерей, сидящая передо мной.

— Что его действительно порадовало бы, — отвечает он, — это если бы они запрыгнули в гроб и потерлись о его кости.

Пока я хихикаю над их комментариями, музыка стихает, огни снова становятся яркими, стриптизерши подбирают свою одежду, делают финальный поклон публике и собираются уходить. Скорбящие, находящиеся ближе всего к выходу, уже готовы вернуться в дом Фабио для бдения у гроба. Я остаюсь сидеть около стены, ожидая, пока публика очистит выход. Оглянувшись, я замечаю одну из стриптизерш, стоящую поблизости. Трудно проследить направление ее взгляда, поскольку на ней маска Фабио, но, похоже, она смотрит на меня.

Я неловко улыбаюсь, стараясь не слишком пялиться на ее груди. Потом она снимает маску, и я забываю про все на свете. Это Ама Ситува!

У меня отваливается челюсть. Она бросает в меня маску Фабио. Инстинктивно я наклоняюсь, чтобы избежать удара. Когда я поднимаю голову, ее уже нет. Не успевая посоветоваться со своим здравым смыслом, я вскакиваю с места и бросаюсь к выходу, сметая на пути людей, и, не обращая внимания на их возмущенные крики, ныряю в дверь и мчусь по коридору.

В конце он разветвляется. Правый коридор ведет к комнате, из которой доносятся громкие голоса и смех. Там переодеваются стриптизерши. Сомневаюсь, что Ама Ситува вернулась к своим подругам, ведь я всегда могу узнать про них через Фло и Зебу. Свернув налево, я прибавляю скорость.

Коридор приводит меня к задней стороне крематория, где нет ни разветвлений, ни дверей. Я вырываюсь на солнечный свет, падаю на колени, чтобы избежать пули, если кто-нибудь целится в меня, и сканирую взглядом окружающее пространство, жалея, что не взял с собой кольт 45-го калибра. Я замечаю Ситуву слева, в дальнем углу здания, когда она натягивает на себя футболку. Она садится на мопед. Я направлюсь к ней, прекрасно понимая, что пешком мне ее не догнать. Ее мопед трогается, я поворачиваюсь и бросаюсь к своему мотоциклу, который припаркован неподалеку.

Я уверен, что к тому времени, как я нажму на газ, Ситува уже исчезнет, но, к своей радости, замечаю, что она объезжает машину, остановившуюся на желтый свет. Пересекая все дороги, почти снесенный фургоном, со скрежетом я останавливаюсь на ее стороне, выправляюсь за доли секунды и устремляюсь вперед, прикованный взглядом к мчащейся передо мной женской фигуре.

За минуту я сокращаю расстояние между нами вдвое и уверен, что она у меня в руках. Не сомневаясь в этом, немного сбавляю скорость. За несколько минут я сокращаю расстояние еще на несколько десятков футов, но оставляю дистанцию, давая ей выбирать направление и гадая, куда же эта гонка приведет нас. Пока мы объезжаем транспорт, я обдумываю ситуацию и решаю, что это ловушка. Эта женщина хочет, чтобы я за ней следовал. Она заманивает меня в какое-то определенное место, и, бьюсь об заклад, там ждут меня ее друзья. Хорошо бы заблокировать ее, сбросить с мопеда и допросить на моей территории. Но я позволяю ей мчаться в нужном ей направлении, желая узнать, куда именно она едет.

Она держит путь в центр города. Я начинаю думать, что она заманивает меня во Дворец, но потом ее мопед меняет направление и устремляется к докам. Это хорошее место для засады — много заброшенных складов, — но она снова поворачивает и начинает удаляться от реки. Я перестаю гадать и просто мчусь за ней.

Через несколько минут она останавливается около статуи Манко Капака и слезает с мопеда. Я подъезжаю к покинутому мопеду, оставляю свой мотоцикл рядом и бегу за ней. Я сокращаю расстояние между нами до сорока футов, но она, добравшись до двери у подножия статуи, вбегает внутрь и скрывается из виду.

Статуя Манко Капака — самый большой монумент в городе, имеющий невероятную высоту в девятьсот футов — создан в честь отца-основателя инков. Строительство было начато десять лет назад, но двери для публики открылись лишь в позапрошлом году. Я никогда не был внутри, но много слышал об этом — там расположен музей инков мирового значения, а сверху открывается необыкновенный вид на город.

Перед входом я останавливаюсь. На двери висит табличка, сообщающая, что сегодня статуя закрыта, однако двери не заперты, а охрана отсутствует. Это не лучший знак, но я не собираюсь поджимать хвост. Я могу быть безоружным, но мои руки — это руки киллера, так что я всегда вооружен. Вытерев ладони о брюки, я перевожу дыхание, потом начинаю подниматься по ступенькам вслед за Амой Ситувой.

После долгого подъема я останавливаюсь у стальной двери. Взявшись за ручку, я распахиваю ее, бросаюсь внутрь и, упав на пол, перекатываюсь, ожидая нападения.

Никого нет. Я устало встаю и осматриваюсь. Я нахожусь в самой низкой части музея, где расположены сувенирный киоск и этнический инкский ресторан. Никаких следов Амы Ситувы. Подойдя к витрине сувенирного киоска, я изучаю ее. Бесполезные старинные безделушки, но слева я замечаю палку с большим набалдашником, а за ней — пояс с декоративными ножами. Я ударяю по стеклу — никаких признаков сигнализации — и хватаю палку с набалдашником и ножи. Палка тяжелая и может послужить дубинкой. Ножи хрупкие и непрочные, но это все же лучше, чем ничего. На всякий случай я вытаскиваю один нож и держу его прижатым к бедру.

Статуя пуста внутри, и в ней ярусами расположены прозрачные полы различных цветов. На каждом этаже множество великолепных застекленных шкафов и витрин, в которых располагаются многочисленные инкские орнаменты и тиснения на коже, предметы одежды, украшения, карты и информационные листки. Не обращая ни на что это внимания, я ищу Аму Ситуву, скрывшуюся от меня среди коллекций и артефактов.

Я осторожно поднимаюсь с этажа на этаж. Чувствую, что она ждет меня наверху, но не спешу. В музее никого нет, он освещен только дежурными лампами. Мои шаги вызывают громкое эхо. Я не пытаюсь их приглушить. Кто бы ни ждал меня вместе с Амой Ситувой, он знает о моем присутствии, так что элемент неожиданности здесь не имеет значения.

Наконец я оставляю позади последнюю витрину и подхожу к двери с табличкой «Солярий. Только для привилегированного персонала». Один любитель всего инкского рассказал мне об этом помещении много лет назад, когда работа над статуей находилась еще на ранней стадии. Круглая комната, полная зеркал, предназначенная для использования в полном объеме солнечной энергии и ее усиления. Вход ограничен, и никакие взятки не помогут пробраться мимо охранников, если у вас нет разрешения от соответствующих властей.

Сейчас у дверей нет охранников, но я останавливаюсь перед входом. Подразумевается, что блеск зеркал может ослепить, поэтому посетители должны надевать цветные защитные очки. Стекло крыши тонировано, чтобы приглушить ослепляющий блеск, но его можно отменить нажатием кнопки. Если я пойду вверх незащищенным и кто-нибудь нажмет эту кнопку…

Но я должен рискнуть. Ситува может прятаться на любом из нижних этажей — я лишь бегло их осмотрел, но внутренним чутьем я ощущаю, что она ждет меня в солярии вместе с тем, кто подослал ее ко мне в качестве приманки. Я могу подождать, пока они себя обнаружат, но это их игра, а не моя. Я должен уважать правила.

Пробравшись через вращающуюся дверь, я оказываюсь перед рядом узких, крутых ступенек. Переложив палку из левой руки в правую, начинаю подниматься, держа нож в левой руке.

На верхней площадке лестницы обнаруживаю куполообразный солярий. Стены покрыты зеркалами. Стеклянная крыша выкрашена в темный серо-синий цвет. Пол комнаты покрыт огромными круглыми камнями. Необычная резная каменная глыба поднимается из центра примерно на пять футов в высоту. Перед ней, держа в руках длинный нож, стоит одетый в мантию слепой виллак. У подножия камня, перекинув ноги через край, отдыхает Ама Ситува.

— Добро пожаловать, Плоть Снов, — приветствует она меня, холодно улыбаясь.

У меня рождается ощущение, что она не контролирует себя, что ею манипулируют.

— Кто ты? — спрашиваю я, делая шаг вперед.

Прежде чем я приближаюсь к ней, она вскакивает на ноги. Я останавливаюсь и вспоминаю похожий камень из далекого прошлого. Виллаки называли его инти ватана. Однажды я попытался взобраться на него, но немедленно получил парализующий удар электрическим током.

— У тебя хорошая память, Плоть Снов, — говорит женщина с внешностью Амы Ситувы, — эта площадка, как и та, другая, отторгает тех, кто ступил на нее, не будучи приглашенным. Если хочешь, можешь попробовать, но я бы не советовала.

Ее голос не звучит, как женский. Он слишком низкий, и в нем слышатся мужские ноты.

— Кто ты? — спрашиваю я еще раз.

В ответ она снимает футболку, выскальзывает из юбки и сбрасывает туфли и чулки.

— Кто ты? — спрашиваю я в третий раз.

— Ама Ситува, — отвечает она.

— Ама Ситува мертва.

— Да. — Она улыбается улыбкой трупа. — И сегодня она умрет еще раз.

Обнаженная женщина направляется к священнику, стоящему в центре площадки. Он отступает в сторону, и она прыгает и подтягивается на каменную глыбу. Облокачивается на нее, глядя на меня, — тело выгнуто, лобок выпячен. Виллак обходит вокруг площадки, бормоча слова на незнакомом мне языке.

Священник останавливается и приставляет лезвие ножа к горлу женщины. Она не выглядит испуганной, просто молча смотрит в потолок, ровно дыша.

— Стоп, — тихо говорю я, — вы не должны этого делать. Давайте поговорим.

Виллак, не обращая на меня внимания, прижимает нож к горлу женщины и с усилием проводит лезвием слева направо, перерезая голосовые связки. Тело Амы Ситувы дергается, но она не делает попытки защититься. Она старается держать голову ровно, и он наносит второй удар ножом, потом третий, каждый раз погружаясь все глубже до тех пор, пока ее голова не сваливается с шеи, болтаясь только на тонком слое кожи.

Я безучастно смотрю на это жертвоприношение. Я убил слишком много людей, чтобы испытывать потрясение. Так что если священник хотел, чтобы я испытал шок, то ему это не удалось. Кровь Амы Ситувы стекает вниз и капает на каменную плиту. Виллак отходит в сторону, роняет нож, поднимает руки вверх и начинает петь. Я прикидываю, не метнуть ли мне в него один из моих ножей — со своего места я могу попасть, хотя вряд, ли эта дешевая поделка причинит ему много вреда, — но потом решаю подождать. Я хочу посмотреть, что он станет делать дальше.

Следя за священником, боковым зрением я замечаю движение в центре площадки. Мой взгляд переносится на пьедестал, потом обратно к священнику, затем снова возвращается к пьедесталу, и я замираю от изумления. Сначала мне показалось, что тело Амы Ситувы поменяло положение, но все гораздо необычнее. Вокруг него образовалось маленькое облачко зеленого тумана, которое поднимается к потолку, постепенно бледнея. Я вижу, как тело на площадке становится прозрачным и исчезает. Кости и плоть превращаются в легкие завитки бледно-зеленого тумана, который поднимается вверх и рассеивается, и вот уже нет ни женщины, ни тумана.

— Что за хрень? — изумленно хриплю я.

Виллак улыбается. Жертвоприношение оставило меня равнодушным, но последняя сцена произвела сильное впечатление. Священник не может скрыть злорадной усмешки.

— Это просто иллюзия, — бормочу я, — в комнате полно зеркал. Вы просто… — Я замолкаю, умом понимая, что это, скорее всего, простой обман зрения, хотя в глубине души чувствую, что все не так просто. Священники не станут тратить время на фокусы.

Пока у меня в голове происходит эта путаница, виллак поворачивается, идет к дальнему концу платформы и спрыгивает вниз. Я снова включаюсь в сюжет и бегу вокруг огромного камня, твердо настроенный поймать священника и вырвать у него ответы на некоторые вопросы. Повернувшись, он смотрит на меня своими белыми пустыми глазами. Я бросаю свою самодельную дубинку и готовлюсь к действиям с применением ножей. Но, прежде чем я успеваю осуществить задуманное, с потолка внезапно спускается зеркало и встает на ребро, точно попадая в щель на полу передо мной и блокируя путь.

Выругавшись при виде собственного отражения, я с размаха бью кулаком в зеркало, чтобы силой проложить себе дорогу. Но оно оказывается ударопрочным. Я скриплю зубами от боли, прижимаю руку к груди и стискиваю место удара, чтобы уменьшить боль. Несколько раз я сгибаю и разгибаю руку, потом отступаю, решив зайти с противоположной стороны. Это пустая трата времени — передо мной упадет еще одно зеркало, я уверен, но я должен попытаться.

Я замечаю несколько зеркал по краям комнаты, за которыми видны еще помещения. В каждом находится мумифицированный труп, прикрепленный ремнем к стулу. Я игнорирую их, фокусируя свое внимание на виллаке. Он стоит, раскинув руки в стороны, и что-то бормочет. Заметив еще одно спускающееся зеркало, я бросаюсь вперед, надеясь проскочить, но оно врезается в пол раньше, и я отскакиваю назад.

Шипя от злости, я даю себе короткий отдых, обдумывая следующий шаг. Пока я лежу на каменном полу, как побитая собака, еще одно зеркало падает вниз и встает на свое место позади меня. Я в ловушке. Я не реагирую сразу, а, переведя дыхание, встаю и оцениваю ситуацию. С трех сторон я окружен зеркалами, с четвертой находится инти ватана. Похоже, выхода нет, но я не отчаиваюсь. Виллаки заманили меня сюда не для того, чтобы просто убить.

Как будто повинуясь чьей-то воле, зеркало в стене скользит вверх, и передо мной открывается спрятанное за ним помещение. Я делаю несколько шагов вперед, потом останавливаюсь в замешательстве. В этом помещении нет трупа, лишь еще одно зеркало, которое бросает мне мое лысое татуированное отражение. Что за бред — здесь должен быть выход! Возможно, панель в полу или…

Я наклоняюсь, чтобы осмотреть пол, и у меня мороз пробегает по коже. Мое отражение в зеркале неподвижно. Оно стоит, как прежде, и улыбается. Но я ни разу не улыбнулся с тех пор, как увидел в крематории Аму Ситуву.

Выпрямившись, я разглядываю фигуру — лысую голову, зеленые глаза и вытатуированных змей на щеках. Очень точное мое изображение в образе Паукара Вами. Но дело в том, что в настоящее время я нахожусь в образе Эла Джири — змеи затерты, парик на месте, контактные линзы сняты. Это не отражение. Это точная копия в человеческий рост. Но зачем помещать ее сюда? Что они собираются…

Правая рука копии поднимается. Она хватает меня за горло и сжимает. Лицо копии оживает. Зеленые глаза впиваются мне в лицо, губы изгибаются в презрительной усмешке.

Я ударяю по руке и бью по ногам моего противника, но он не обращает внимания. Вместо этого, наклонившись вперед, он усмехается — усмешка эта мне хорошо знакома — и произносит голосом, который я много раз слышал в своих ночных кошмарах:

— Давно не виделись, Эл, мой мальчик.

Приступ нечеловеческого страха охватывает меня, и я перестаю бороться. Это не копия — передо мной настоящий Паукар Вами!

Его пальцы сжимаются и перекрывают ток крови. Как мешок, я валюсь на пол. Темные волны поднимаются вокруг, погружая все во мрак. Последнее, что я вижу, — дьявольская улыбка моего давно умершего отца. Потом пустота — лишь ползущие из тумана кошмарные змеи.