Если характер религиозных взглядов, привитых юному Уильяму Шекспиру, остается для нас тайной, то в том, что касается его отношений с церковью, нет никакой неясности. Несомненно, он посещал утренние и вечерние службы, причащался по крайней мере три раза в год и приходский священник наставлял его в катехизисе. В шекспировском Стратфорде по воскресеньям и в дни религиозных праздников лавки и пивные закрывались; торговля на ярмарках и базарах прекращалась. Законы королевства обязывали посещать церковь, и ослушание наказывалось штрафом. Нарушителей привлекали к церковному суду. В стратфордских судебных протоколах говорится, что местный суд сделал предупреждение (среди прочих) Уильяму Флюэллину, чтобы он не держал открытыми окна своей лавки по воскресным дням; Ралфу Лорди за то, что разрешал своим домашним есть и пить во время церковных служб, а Ричарду Пинки-младшему за то, что играл в коит (игра, состоявшая в метании железных колец) в то время, как его соседи молились. Элизабет Уилер, вызванная в суд за скандалы и непосещение церкви, никак не желала раскаиваться, она бранилась и выкрикивала проклятия на открытом судебном заседании, за что и была отлучена от церкви.

Более чем через полвека после смерти драматурга Ричард Дэйвис, бывший некогда капелланом Корпус-Кристи-Копледжа в Оксфорде, а затем приходским священником Сэппертона, присовокупил такого рода краткое заявление к заметке о Шекспире: "Он умер папистом". Однако подобные сообщения, какими бы интересными они ни были, фактически не обоснованы и относятся скорее к области gредания. Религиозное воспитание, полученное Шекспиром в общине, было ортодоксальным и протестантским.

Принципы умеренного протестантизма приходских церквей были изложены в "Молитвеннике", введенном в употребление при королеве Елизавете постановлением о единоверии, которое было принято 24 июня 1559 г. первой сессией парламента, собравшегося при королеве. Помимо этою "Молитвенника", церквам приказано было обзавестись "новым календарем, псалтырем, библией на английском языке самого большого формата и двумя книгами - "Поучений" и "Парафразами" Эразма Роттердамского в переводе на английский язык". Большого формата библией, разрешенной епископатом к пользованию в церквах была так называемая Епископская библия, изданная в 1568 г. и представлявшая собой не вполне удовлетворительную переработку Большой библии 1539-1541 гг. Однако некоторые церкви по-прежнему пользовались Женевской библией, несмотря на то что она ассоциировалась с Кальвином, и эту книгу, недорого стоившую и с разборчивым латинским шрифтом, в большинстве семей среднего класса предпочитали другим. Шекспир знал это издание. Священники являлись на службу в "благопристойных стихарях с рукавами". (Это, казалось бы, безобидное облачение стало причиной неприятностей в некоторых районах страны, где оно было запрещено как проявление нонконформизма. "Ничего не поделаешь - служба не пуританка, - выговаривает шут графине в комедии "Конец - делу венец", - и придется ей натянуть белый стихарь смирения на черную рясу строптивости" {Шекспир Уильям. Полн. собр. соч., т. 5, с. 486.}.) Для святого причастия, совершавшегося в первое или второе воскресенье каждого месяца, в церкви был установлен "скромный стол на помосте... с добротной льняной тканью поверх оного и с несколькими покрывалами из шелка или клееного холста, или какой-либо иной материи в этом роде для содержания его в чистоте". Утренняя служба начиналась рано, в семь часов утра, а вечерняя заканчивалась к трем часам пополудни. В те времена свечи зажигались в церквах лишь на рождество, и потому службы должны были совершаться при свете дня.

И утренняя, и вечерняя службы начинались с чтения какого-нибудь отрывка из Священного писания. В течение года прочитывались все отрывки из Ветхого завета, считавшиеся "поучительными", - так предписывалось в "Молитвеннике". Чтения из Ветхого завета были выборочными, для каждой службы выбирался соответствующий отрывок. С апокрифами поступали точно так же. Однако в течение каждого месяца прихожане (то есть все те, кто посещал церковь ежедневно) пели или произносили полный текст псалмов, который был напечатан в "Молитвеннике" по тексту Большой библии (а не Епископской библии), где начальные слова каждого псалма из латинской вульгаты использованы в качестве заглавий. За год трижды прочитывался весь текст Нового завета, кроме Откровения, Евангелия и Деяния апостолов на утренях, апостольские и епископские послания - на вечернях. Определенные отрывки из Нового завета оглашались только в праздничные дни и в некоторые определенные воскресные дни. Для ежедневных церковных служб были утверждены песнопения, и хор пел Te Deum, Benedicitus и Magnificat, а также (на Великий пост) Benedicite.

После чтения и песнопений следовала проповедь; однако, если священник был лишен "дара проповеди и умения наставлять людей", он мог вместо проповеди "внятно и ясно прочесть несколько текстов "Поучений". Но как бы ни был приходский священник красноречив на кафедре, он мог лишь отсрочить чтение "Поучений", а не отменить их вовсе. "Поучения" были официально "назначены королевой [так написано на титульном листе "Поучений", изданных в 1582 г.] для оглашения и чтения всеми пасторами, приходскими священниками и викариями в каждое воскресенье и каждый праздник в своих церквах... для вящего вразумления простонародья". Эти "избранные проповеди" включали в себя подобранные рассуждения на страстную пятницу, первый день пасхи, на молебственную неделю, а также на случай свадебных богослужений. В них разъяснялись истинное назначение церкви, действенность молитвы и опасность идолопоклонства. После подавления восстания на севере в 1569 г. и после того, как в следующем году папа Пий V отлучил Елизавету от церкви, эти проповеди, уже включавшие "призыв к послушанию" в трех частях, были расширены за счет "Поучения о непослушании Умышленном мятеже" в шести частях. Каждая часть этого поучения заканчивалась молитвой о королеве и о защите королевства. Эти поучения о послушании и мятеже оглашались в течение девяти воскресных и праздничных дней, внушая простонародью политическое смирение.

Перед вечерней каждый воскресный и каждый праздничный день приходский священник наставлял детей обоего пола в катехизисе. Он выкликал их по имени и слушал как они читают заученный наизусть урок. Преподавание велось на английском. В школе же мальчики изучали "Катехизис" Ноуэла на латыни.

Таким образом, библия, "Молитвенник" и "Поучения" давали юному Шекспиру достаточно пищи для воображения. Один из специалистов по библии, исследовавший все произведения Шекспира, за исключением "Перикла" и поэм, обнаружил в них цитаты и использования выражений из сорока двух книг библии - по восемнадцати из Ветхого и Нового заветов и шесть из апокрифов. Почти каждая фраза в первых трех главах Книги бытия была косвенно использована в его пьесах. Книга Иова и апокрифическая книга Екклезиаста были любимыми книгами Шекспира, однако история Каина произвела на него особенно сильное впечатление - Шекспир обращается к ней по крайней мере двадцать пять раз. По всей видимости, он продолжал обращаться к библии и спустя много лет после своих юношеских штудий. Мы можем это заключить по некоторым деталям в текстах "Генри V" (где он, видимо, использовал при создании образа дофина "Завещание" Детурне, изданное в Лионе в 1551 г.) и "Мера за меру" где описание, которое дает Бернардину Клавдио

имеет своим источником книгу Екклезиаста (глава V, стих II), очевидно, в том переводе, который дается в одном из исправленных вариантов Женевской библии, изданной в 1595 г. или позднее: "Сладок сон странника". Шекспир гораздо чаще обращается к первым, а не последним главам библейских книг, например к главам с 1-й по 4-ю из 50 глав Книги бытия, и демонстрирует более основательное знакомство с Книгой бытия и Евангелием от Матфея нежели с какой-либо из последующих книг Ветхого или Нового заветов. Неудивительно, что он допускает неточности, в основном незначительные. Как свойственно непосвященным, он не усматривает различия (определенного отцами церкви) между Люцифером и сатаной; он путает Саваофа, бога сил из Te Deum, со св. субботой Шейлока и его собратьев {В английском языке эти два слова более чем в русском сходны фонетически: "Sabaoth" ("сэбейот") и "Sabbath" ("сэбэт"). - Прим. перев.}. Но даже явная ошибка Шекспира может при ближайшем рассмотрении проиллюстрировать сложный метод его обращения с источниками. Ричард II, выведенный к народу, чтобы публично отречься от короны, спрашивает: "И не они ли мне кричали "Славься" - Иуда так приветствовал Христа"; в евангелиях от Матфея и от Марка Иуда приветствует Иисуса словами: "Радуйся, Равви!" (или другим приветствием, но не выражением "Славься") {На английском языке выражения более созвучны: "All hail" ("славься") и "hail" ("радуйся"). - Прим. перев.}, и это разночтение приводится как пример недостаточного знания библии Шекспиром, однако существует прецедент употребления такого приветствия Иуды в пьесе о страдании и предательстве в йоркском средневековом цикле мистерий {Питер Милуорд заметил, что это приветствие появляется в честерской мистерии на ту же самую тему, и предполагает, что "оно вполне могло быть употреблено также в пьесе, представлявшейся в Ковентри, которая, к сожалению, не сохранилась" "Shakeseare's Religious Background" (Bloomington and London), 1973, P 33-34.}.

Круг религиозных ассоциаций Шекспира не ограничивается библией. Порой он цитирует писание по тексту "Молитвенника", как в том случае, когда пятая заповедь ("Не убий") превращается в "Ты не должен совершать убийства", а слова псалмопевца "Мы теряем лета наши, как рассказанных! рассказ" ("Мы теряем лета наши, как мысль" - в Женевской библии) трансформируются в рассказ какого-то слабоумного. Не забыл Шекспир и катехизиса: в "Бесплодных усилиях любви" Бирон напоминает королю, что человеком управляет не могущество, а "особая благодать"; Гамлет предлагает Розенкранцу посмотреть на свои руки, на этих "воров и грабителей" ("удержи мои руки от воровства и кражи"). Наиболее квалифицированный специалист по "Поучениям" считает их "новым собранием шекспировских источников" и приходит к выводу, что драматург брал идеи о божественном праве королей, о долге повиновения подданных, о вреде и греховности мятежа - идеи, которыми так полны его пьесы, связанные с историей Англии, - не из письменных источников, не из Холиншеда и прочих, а прямо или косвенно из политико-религиозного кредо, изложенного "Поучениях". Службы в церкви св. Троицы, утрени вечерни, крещения и святое причастие остались в памяти Шекспира и эхом отозвались во всех его пьесах.

Однако была ли вера, которую он воспринял, англиканской? Многие пришли к такому заключению. Один из современных биографов Шекспира А. Л. Рауз уверенно отвечает на этот вопрос, как и на прочие вопросы: "Он был ортодоксом, признавал авторитет той церкви, в которой был крещен, пребывая в которой он вырос и сочетался браком, в которой воспитывались его дети и которая в конце концов предала его земле". Согласно Раузу, для Шекспира существовало только два таинства - крещение и святое причастие, а не семь таинств католических. Главным вещественным доказательством его правоты является вступление к завещанию драматурга, где употреблена "постоянная протестантская формула", и "можно всегда сказать в зависимости от наличия этой формулы в современных [Шекспиру] завещаниях, умер человек протестантом или католиком". Но такая уверенность в данном случае неуместна: завещатели - и католики и протестанты - могли употреблять одну и ту же начальную форму завещания (или за них ее употребляли их нотариусы), не считая его открытым признанием своей принадлежности к вероучению определенной церкви. Однако все крещения, браки и погребения действительно происходили в церкви св. Троицы. Несомненно, Шекспир признавал обряды елизаветинской церкви и присутствовал на протестантских службах. Если бы он пренебрег ими, то, будучи заметной фигурой в театре, едва ли ускользнул бы от пристального внимания муниципальных властей, враждебно относившихся к театру по религиозным соображениям. Известно, например, что "уклонение" Вена Джонсона не осталось незамеченным. И все же английская церковь отличалась достаточной широтой взглядов на религиозную практику, и лишь по разным сторонам via media [средний путь] стояли экстремисты-пуритане и неокатолики. Более того, можно было подчиняться церкви лишь внешне, для личного удобства, чтобы избежать преследовании закона и при этом сохранять свою неортодоксальность или равнодушие.

Мы помним о завещании, найденном под черепицей, фактом является и то, что дочь Шекспира Сьюзан была внесена в список тех, кто под папистским влиянием не причастился однажды в пасхальное воскресенье. Но даже если бы мы смогли точно установить, каковы были религиозные убеждения отца и дочери Шекспира, мы все же не нашли бы ключ к решению вопроса: какую веру исповедовал сам поэт. Именно поэтому-то склонные к богословским рассуждениям исследователи столь усердно изучают пьесы Шекспира в поисках доказательств его католических симпатий. Разве драматург не относится более уважительно к мелкому католическому духовнику, брату Лоренцо или к аббатисе Эмилии, чем к протестантам - сельским священникам, вроде Оливера Путаника и Натаниэля. Несомненно, его воображение не чуралось церковных сосудов и риз католицизма. Его не оставляли также равнодушным заброшенные аббатства и монастыри, превращенные в развалины Реформацией; в 73-м сонете о них напоминает горькая метафора: "Голые разрушенные хоры, где теперь поют сладкоголосые птицы". В "Короле Джоне", основанном на исторических фактах, прямо изображающих столкновение между английской короной и папской властью, Шекспир, разумеется, позволил своему непривлекательному главному герою метать громы против "захватнической власти" папы, этого "нахального попа"; но такого рода нападки незначительны в этой пьесе; сопоставьте ее Для сравнения с пьесой протестантского полемиста Джо Бэйля "Король Джон" или с "Беспокойным царствованием короля Джона", пьесой анонимного драматурга, менее рьяного доктринера, чем Бэйль, но с более отчетливыми антикатолическими взглядами, чем у Шекспира. (Тем не менее правда и то, что, когда английский иезуит Уильям Сэнки, уполномоченный святейшей канцелярией был цензором шекспировских пьес в середине XVII в., он счел необходимым исключить более двадцати строк и выражений из "Короля Джона".) Внимательные читатели не раз отмечали в пьесах Шекспира отзвуки вышедших из употребления молитв и гимнов католической литургии а также более полное осмысление таких католических обрядов, как пост, исповедь, и даже специальных терминов. Так, когда Джулия в "Двух веронцах" говорит о месячной памяти, то выражение это толкуется как "термин, сначала употреблявшийся для обозначения месяца поминовения, в течение которого ежедневные мессы служились по душам умерших; теперь же применяется для обозначения мессы, которую служат в их память через месяц после смерти". Но в конце XVI в. выражение "месячная память" могло означать просто тоску, вроде той, которая овладевает беременной женщиной. Еще пример - призрак отца Гамлета употребляет выражение "непомазан" ("врасплох, непричащен и непомазан"), имеющее отношение к католическому таинству соборования. И если слово "чистилище" встречается лишь дважды во всем собрании сочинений Шекспира, сама идея чистилища производит сильное впечатление, когда о нем говорит тот же призрак:

Казалось бы, Шекспир заблуждается, единственный раз прямо упоминая о таинстве евхаристии, когда Джульетта спрашивает брата Лоренцо, следует ли ей идти на "вечернюю мессу", ибо папа Пий V и Трентский собор 1566 г. отменили вечерние мессы; однако через двенадцать лет уклоняющиеся, жившие на границе Уэльса, вес еще служили их, и так или иначе упоминание о вечерней мессе есть в источнике Шекспира. Эти факты слишком двусмысленны, чтобы подтвердить вывод одного современного комментатора из иезуитов о том, что Шекспир тосковал по католическому прошлому Англии, хотя тот же самый автор обретает более твердую почву под ногами, когда утверждает, что Шекспир демонстрирует большую осведомленность, но некоторую неловкость в своем отношении к католическим обрядам и верованиям.

Ясно лишь то, что наш художник не отдает предпочтения ни одному вероисповеданию, и старания апологетов той или иной церкви поместить его в рамки общепринятой богословской классификации безуспешны. Вероятно, Шекспир все же остался умеренным последователем англиканской церкви. В конце концов умом он мог понять, если не простить, Шейлока, и нас вовсе не должно смущать утверждение священника Дейвиса о том, что Шекспир умер папистом.

Образование, которое получил Шекспир, если оно велось в соответствии с законом королевства, должно было бы скорее всего сделать его сторонником англиканской церкви. Сорок первый пункт предписаний, изданных королевой в 1559 г., определял, "что все, кто учит детей, обязаны возбуждать и развивать в них любовь и должное почтение к истинно божественному религиозному учению, в настоящее время верно изложенному в соответствующих установлениях". Известный в те времена педагог, глава мужской средней школы Вестминстер-Скул, впоследствии Декан школы Сент-Полз-Скул, заставил своего воображаемого педагога обратиться к одному из юных подопечных со следующими словами:

Поелику учитель должен быть но отношению к своим ученикам вторым родителем - отцом не тел их, но душ, я считаю своим непременным долгом, милое дитя, не столько по-мирски наставлять тебя в знаниях и хороших манерах, сколько еще в незрелом возрасте твоем воспитывать душу твою посредством благих наставлений в истинном религиозном учении. Ибо детям в этом возрасте необходимо не в меньшей, а в большей степени приучаться посредством добрых примеров к благочестию, нежели посредством добрых искусств, к привычкам человечества. [6.18]

Это "милое дитя" было мальчиком. Девочки из хороших семей обучались шитью, пению и игре на верджинеле и под присмотром домашних учителей овладевали элементарным умением читать и писать. Некоторые теоретики, например Людовикус Вивес и Ричард Малькастер выступали за введение системы образования для женщин, а в Англии даже существовали грамматические школы, в которые допускались дети обоего пола. Женщины, однако, не допускались в университеты. В графстве Уорикшир не нашлось бы много Розалинд.

До нас не дошел план обучения в Стратфордской грамматической школе, однако с достаточной уверенностью мы можем воссоздать его на основании того, что нам известно о подобных учебных заведениях в других районах Англии. К счастью, с "добрыми искусствами" дело обстояло лучше, чем это казалось некоторым теоретикам. Пергаментные списки учащихся в Стратфорде того времени, естественно, тоже не дошли до нас. Более чем через столетие, в 1709 г., Николас Роу заметил, что Джон Шекспир отдавал учиться своего сына-поэта "на некоторое время в одну из бесплатных школ, где, вероятно, тот приобрел свои небольшие познания в латыни". Это самое раннее из дошедших до нас упоминаний об образовании Шекспира, и оно, возможно, отражает традицию или же взгляды самого Роу. Если эта точка зрения Роу, то она достаточно обоснована: у нас нет никаких сомнений в том, что Шекспир получил образование, которое давали грамматические школы, а единственным местом, где он мог его получить, была Новая королевская школа в Стратфорде-на-Эйвоне. Помещение школы было расположено на Черчстрит, за часовней гильдии, на расстоянии всего лишь четверти мили от дома на Хенли-стрит, где жила семья Шекспира.

Обучение детей начиналось в четыре-пять лет не в самой грамматической школе, а в существовавшей при ней подготовительной школе под руководством младшего школьного учителя, или abecedarius-a {Слово образовано на латинский манер из первых букв латинского алфавита. - Прим. перев.}, который присматривал также за учащимися младших классов грамматической школы. Он таким образом освобождал учителей старших классов от "утомительной заботы" - как ее называли в городском совете - об обучении "молодых юношей" в городе. Эти младшие учителя, как правило, не были сами слишком хорошо образованны, и, если наш драматург попал в руки педагога столь же квалифицированного, как созданный им Олоферн, он мог считать, что ему повезло.

Ученики приходили в класс, имея при себе "роговую книгу": лист бумаги или пергамента, вставленный в деревянную рамку и покрытый тонкой защитной пластинкой из прозрачной кости. На этом листе бумаги был напечатан алфавит строчные буквы и прописные, сочетания пяти гласных звуков с буквами b, с и d - для начального обучения разделению на слоги и молитва "Отче наш". Над алфавитом стоял знак креста, поэтому он и назывался "ряд Христова креста". Так, герцог Кларенс в "Ричарде III" раздражается на склонность к суеверию короля Эдуарда:

Шекспир также вспоминает свою "роговую книгу" в "Бесплодных усилиях любви". "Monsier из образованных?" - Армадо спрашивает у Олоферна, и Мотылек отвечает за этого педанта: "О да! Мальчишек учит он по книге роговой. Что будет, если "э" и "б" прочесть наоборот, приставив к ним рога?" - и таким образом титулует Олоферна бараньей головой. Одолев "роговую книгу", дети переходили к "Азбуке с катехизисом". Она представляла собой перепечатку алфавита "роговой книги", за которым следовали текст катехизиса из "Молитвенника" и несколько славящих бога благодарственных молитв до и после трапезы. "Позвольте мне спросить... - говорит насмешливый Фолконбридж в "Короле Джоне", - и тут же, словно по катехизису, ответ" {Шекспир Уильям. Полн. собр. соч., т. 3, с. 320.}. Третий, и последний учебник - "Букварь и катехизис", изданный форматом в 1/8 листа, - состоял всего из двух собраний текстов, включавших в себя святцы и календарь, а также семь покаянных псалмов и другие благочестивые тексты. Имея их, ученика знакомились с тайнами prosodia - "выговаривания ртом букв, слогов и слов" - и с orthographia - "написания их посредством рук". Помимо чтения и письма, в некоторый подготовительных школах дети получали элементарные знания третьего "R" {Шуточное выражение "три R" - Reading, (W)riting и (A)rithmetic, то есть чтение, письмо и арифметика; второе слово по-английски произносится "райтинг". - Прим. перев.}, обучаясь счету и арифметике, а также, возможно, составлению счетов. В "Азбуке с катехизисом" приводились девять цифр "и сей кружочек (0), называемый нолем". После двух лет ученики считались подготовленными к обучению в грамматической школе.

По-видимому, Шекспир не сохранил особо теплых воспоминаний о школьных днях, если судить по упоминаниям о школах и школьниках в его пьесах. "Как школьники от книг, спешим мы к милой, - вздыхает Ромео под балконом Джульетты. - Как в школу, от нее бредем уныло" {Шекспир Уильям. Полн. собр. соч., т. 3, с. 47.}. В "Укрощении строптивой" Гремио говорит, возвратившись с расстроившейся свадьбы Петруччо: "Я прежде так из школы убегал" {Там же, т. 2, с. 243.}. Мальчишки-школьники ("Много шума из ничего") очень радуются птичьим гнездам, которые они нашли, а не занятиям. Джек Кед во второй части "Генри VI" приказывает немедленно обезглавить лорда Сея за то, что тот среди прочих чудовищных преступлений "воровски растлил юношей королевства, учредивши грамматическую школу". Во втором из семи действий "пьесы", о которых говорит Жак ("Как вам это понравится"), нам попадается:

малопривлекательная картина. Все эти упоминания соответствуют характерам героев, в чьи уста вложены эти слова: Кед - мятежный главарь бунтовщиков, невежественного и анархического сброда; "семь действий" Жака охватывают все без исключения этапы тщетной человеческой жизни. И все эти горькие воспоминания о школьных днях не уравновешиваются каким-либо более благожелательным высказыванием противоположного смысла.

Но, несмотря на это, Шекспиру повезло со стратфордской Новой королевской школой. Это было превосходное в своем роде заведение - лучшее, чем большинство провинциальных грамматических школ. Согласно хартии 1553 г., стратфордской школе надлежало иметь одного учителя, получавшего 20 фунтов стерлингов ежегодно и пользовавшегося бесплатным жилищем. Это было хорошее жалованье по тогдашним понятиям: в Глостере школьный учитель, "престарелый и не очень образованный горожанин", получал 10 фунтов. Были и другие провинциальные учителя, которым жилось не лучше. Патриоты Стратфорда подчеркивали, что жалованье тамошнего учителя было выше, чем у его коллеги, занимавшего ту же должность в Итон-Колледже. Хотя это и соответствует истине, подобное сравнение мало что проясняет, так как преподаватель в Итоне пользовался особыми дополнительными привилегиями (такими, как жилье и питание в колледже), в то время как школьный учитель в Стратфорде платил 4 фунта из своего жалованья младшему учителю "за обучение малолетних". (Такой порядок установился после 1565 г., когда учитель стал получать целиком 20 фунтов, а младшие учителя больше не фигурировали в счетах корпорации, так как учитель расплачивался с ними из собственного кармана) Не может быть никаких сомнений в том, что все педагоги, учившие юного Шекспира, были хорошо подготовлены. Все они имели университетские ученые степени, и, если выходили в отставку, городским властям не составляло труда пригласить на их место способных людей.

Упорные изыскания спасли от забвения имена и обстоятельства жизни полдюжины учителей, преподававших в школе в разное время, пока подрастал Шекспир. В 1565 г. приходский священник Бретчгердл вызвал из Уорика своего друга Джона Браунсуорда, которому он когда-то преподавал, проживая в Уиттоне. Браунсуорд писал и публиковал стихи на латыни и спустя полвека был превознесен другим педагогом как "почтенный учитель... коего часто хвалили за исправную службу и за подготовленных им учеников". Он преподавал в Стратфорде всего три года, затем его ненадолго сменил Джон Эктен, окончивший Брейзноз-Колледж Оксфордского университета. В 1569 г. место Эктена занял другой учитель, Уолтер Роуч, также получивший образование в Оксфорде, уроженец графства Ланкашир, член совета Корпус-Кристи-Колледжа в Оксфорде. Он принял сан и примерно в то же самое время, когда ему предложили должность в Стратфорде, получил место приходского священника в Дройтвиче, которое впоследствии сохранил за собой. В 1571 г. Роуч оставил учительство и занялся юридической практикой (в качестве адвоката он помогал однажды родственнику Шекспира, Роберту Уэббу из Снитерфилда), так что вряд ли он учил Шекспира, за которым в это время скорее надзирал учитель начальной школы в той же классной комнате, где учились старшие мальчики. Роуч впоследствии стал соседом Шекспиров по Чэпел-стрит. Он жил в третьем по счету доме от Ныо-Плейс. Следующий учитель, Саймон Хант, преподавал с 1571 по 1575 г., и, возможно, Шекспир был его учеником. Некий Саймон Хант был принят в университет Дуэ, считавшийся аванпостом континентальной культуры, где получали образование английские католики; Хант стал иезуитом в 1578 г. и сменил печально известного Персонса на посту духовника колледжа Сент-Питерз. Этот Хант умер в Риме в 1585 г. Возможно, он был стратфордским учителем, однако существовал еще один, менее примечательный Хант, умерший в Стратфорде около 1598 г.; он оставил состояние, оцененное в 100 фунтов. О следующем учителе - основном преподавателе Шекспира - мы можем говорить более определенно. Томас Дженкинс был скромного происхождения. Он был сыном "бедняка" и "старого слуги" сэра Томаса Уайта, основавшего в Оксфорде колледж Сент-Джонз. В Сент-Джонзе Дженкинс получил степень бакалавра, а затем магистра искусств; он был членом совета колледжа с 1566 по 1572 г., когда колледж сдал ему в аренду дом Чосера в Вудстоке. В это же время Дженкинс принял сан. В 1575 г. граждане Стратфорда оплатили его расходы по переезду из Уорика, где он учительствовал. Дженкинс был женат: в приходских книгах церкви св. Троицы отмечено погребение его дочери Джоан и крещение сына Томаса. С согласия корпорации Дженкинс оставил пост учителя в 1579 г., но только после того, как ему был найден преемник - Джон Коттом, окончивший Брейзноз-Колледж и "недавно прибывший из Лондона". Младший брат Коттома, священник-миссионер, был привлечен к суду (вместе с Эдмундом Кэмпионом), подвергнут пытке на дыбе и в 1582 г. казнен, а впоследствии канонизирован в качестве одного из католических мучеников. Его брат, школьный учитель, ушел со своей должности за год до этой казни. Возможно, что уйти его попросила корпорация. Коттом удалился в Ланкашир, где вступил во владение землями своего отца, признался в своем католицизме и платил штрафы как "уклоняющийся".

Таким образом, в грамматической школе елизаветинских времен можно было получать уроки у папистов и сочувствующих католицизму, несмотря на строгие наказания, которым подвергались "уклоняющиеся" учителя. Можно предположить, что внешне они оставались коиформистами.

Следующий учитель, Александр Эспинел, магистр, появился на школьной сцене слишком поздно для того, чтобы быть учителем Шекспира, однако он был любопытным образом связан с последним. В 1594 г. Эспинел, много лет бывший вдовцом, женился на вдове Энн Шоу. Семейство Шоу дружило и соседствовало с Шекспирами по Хенлистрит. Джон Шекспир (как мы помним) помогал оценивать имущество Ралфа Шоу, а через четверть века сын Ралфа Шоу, Джули (или Джулинс), заверил своей подписью завещание Уильяма Шекспира. Много позже сэр Френсис Фэйн из Бальбека (1611-4680) записал в своем дневнике следующее:

Высказывались догадки, порожденные скорее богатым воображением, чем стремлением установить истину, что Эспинел покупал перчатки для миссис Шоу в лавке Шекспира и что сын перчаточника, чьи чувства должны были вскоре воспламениться замыслом "Ромео и Джульетты".) помогал пожилому школьному учителю в его ухаживаниях за вдовой стратфордского торговца шерстью.

О том, какого рода образования Шекспир удостоился, если здесь уместно такое выражение, под руководством своих учителей, можно высказать лишь предположения. Долгий учебный день начинался в шесть или семь утра. Уроки продолжались до одиннадцати с коротким перерывом на завтрак. Затем после второго завтрака, в час дня; занятия возобновлялись и продолжались обычно без всяких перерывов до пяти или шести часов вечера. (И так шесть дней в неделю почти круглый год.) Каждый день начинался и заканчивался молитвой. Все остальное время учащиеся усердно занимались латинской грамматикой. "Краткое введение в грамматику" Уильяма Лили, украшенное гравюрой с изображением отроков, стремящихся сорвать соблазнительный запретный плод на древе познания, было официально разрешенным учебником. Он состоял из двух частей. В первой излагались "основы и правила грамматики" на английском языке; вторая часть - "Brevissima Institutio" ("Краткое поучение") - была целиком на латыни. Эту книгу учащиеся механически заучивали наизусть и таким образом одолевали склонения и спряжения.

Свои школьные годы Шекспир с горькой насмешкой вспоминает в IV акте "Виндзорских насмешниц". В комедии назойливый пастор-педагог сэр Хью Эванс, который, по выражению Фальстафа, несет уэльский вздор и "у которого во рту каша вместо английского языка", экзаменует несчастного Уильяма, проверяя его знания, чтобы успокоить недовольную мать мальчика. "Сэр Хью, мой муж говорит, что книги пока что не прибавили ни капли ума нашему сыну". Блистательно опровергая это обвинение, наставник ни на шаг не отступает от "Введения" Лили, порой цитируя его слово в слово, хотя содействие, которое ему оказывает миссис Куикли, не имеет никакого отношения к знанию грамматики.

Эванс: Ну, а как будет винительный падеж - accusative?

Уильям: Accusative - hinc.

Эванс: Запомни же, дитя мое, accusative - hiinc, hanc, hoc.

Миссис Куикли: Хунк, хок!.. Не понимаю, что это за язык такой - не то лай, не то хрюканье.

Эванс: Бросьте эти глупости, женщина! А ты, Уильям, скажи мне, как это будет в звательном падеже - vocative.

Уильям: Гм, vocative, гм...

Эванс: Запомни, Уильям, vocativo - caret [Отсутствует. - Перев.]

Миссис Куикли: Что, что? Покатила и шпарит? Ничего не понимаю!

Эванс: Угомонитесь, женщина.

Миссис Пейдж: Помолчите.

Эванс: Как будет родительный падеж множествевивго числа, Уильям?

Уильям: Родительный падеж?

Эванс: Да, родительный.

Уильям: Horum, harum, horum.

Миссис Куикли: Ничего не разберу... То ли хари поют хором, то ли харям дают корм...

{Шекспир Уильям. Полн. собр. соч., т. 4, с. 333-334.}

Кое-кто допускал, что школьный учитель Шекспира Томас Дженкинс, судя по его имени, был уроженцем Уэльса и усматривал в сэре Хью Эвансе слегка сатирический портрет этого педагога. Однако Дженкинс был (несмотря на его предполагаемую родословную) уроженцем Лондона. Всегда опасно читать пьесы Шекспира как некие pieces a clef [пьесы с ключом].

Год за годом трудясь над латынью, дети находили необходимое применение грамматике Лили. За примерами они должны были обращаться к другим источникам, в первую очередь к такому собранию коротких изречений латинских авторов, как знаменитые "Sententiae Pueriles" ["Поучения для детей"], составленные Леонхардусом Кулманнусом, - к этой "куче сухих нравоучительных изречений...", по выражению одного из старинных педагогов, которую уместнее было бы назвать "Sententiae Seniles" ["Старческие поучения"]. Затем следовали нравоучительные сентенции из "Катона" Эразма Роттердамского. Его читали во втором классе вместе с Эзопом в латинском переводе и с моральными поучениями. Иногда эти тексты ставились по воспитательному значению на второе место после Священного писания. "Насколько я могу судить, вслед за библией у нас нет лучше книг, чем Catonis scripta и Fabulas Esopi (труды Катона и басни Ээопа)", - говорил Мартин Лютер. Затем в программу обучения входил Теренций. Читали также Плавта, хотя не так часто, и в некоторых школах дети в качестве еженедельного упражнения разыгрывали сцены из этих авторов. Так Шекспир познакомился с классической комедией и пятиактyой структурой пьес.

В третьем классе учеников знакомили с тогдашними латинскими нравоучительными поэтами. В их числе был Палингениус, у которого в "Zodiacus Vitae" ["Зодиак жизни"] Шекспир вычитал возвышенную банальность, что весь мир - театр. Он читал также Баптисту Спаньиоли, которого называли Мантуанцем, этого кармелита, чьи буколические эклоги, плоды уединенья, обязательно изучали в английских грамматических школах. В Мантуе герцог увековечил славу Баптисты мраморной статуей, увенчанной лавром, которую он поставил рядом с памятником Вергилию. Шекспир прославил Баптисту в "Бесплодных усилиях любви": "О добрый старый Мантуанец! - восторженно провозглашает Олоферн, перед тем как процитировать начальные строки из "Bucolica". - Смею сказать в тебе то же, что путешественники о Венеции:

Поскольку эти похвалы изрекает педант, вряд ли они не приправлены иронией. Вполне возможно, что их создатель никогда не заглядывал дальше первой эклоги. На этих примерах мальчики учили грамматику. Они пополняли свой словарь, заучивали наизусть "Краткий словарь" Уителза или подобного рода компиляции и после такой подготовки могли приступить к самостоятельному составлению латинских фраз, что и делали, переводя отрывки из Женевской библии. Латинской разговорной речи они учились по разговорникам Кордериуса, Галлуса или Вивеса или же по литературным диалогам Касталио и Эразма Роттердамского - все эти гуманисты ныне забыты, кроме Эразма и Вивеса (которого помнят по крайней мере в Англии). Так обучались в первые три или четыре года.

В 1574 или 1575 г. Шекспир должен был перейти от младшего школьного учителя к старшему и начать заниматься по курсу обучения высшей ступени. Теперь учащимся преподавали риторику и, для того чтобы последняя была хоть сколько-нибудь понятна, логику. В качестве текстов они использовали "Ad Herennium" ["Риторика к Гереннию"] Цицерона (для общего кругозора) и "Topica" ["Топика"] (для inventio [изобретения] Сузенбротуса (для elocutio изучения тропов и речевых фигур), "Copia" Эразма Роттердамского (для практического elocutio) и Квинтилиана, величайшего оратора. По этим образцам дети составляли послания, затем сочинения на заданную тему и, наконец (это была вершина изучения риторики в грамматической школе), речи и декламации. Вслед за прозой шли стихи. "Хотя поэзия служит скорее для украшения, нежели для необходимого применения, - снисходительно замечает один из тогдашних авторитетов, - ...учащимся не повредят также поэтические упражнения еще и потому, что они способствуют развитию остроты ума, и потому, что весьма похвально, когда учащийся умеет писать гладкие и правильные стихи, то есть умеет уместить; большое количество превосходного материала на неболь шом пространстве" {Позднее Джон Кларк высказал более обывательскую точку зрения на искусство версификации: "В лучшем случае с его помощью можно лишь развлекаться, это искусство не намного выше игры на скрипке.... Если бы ко мне обратились за советом, я бы полностью оградил мальчиков от подобных занятий... Маранье жалких стишков никак не развивает их способностей" (An Essay upon the Education of Youth in Grammar Schools, 1720, p. 65-67. - Цит. в: Baldwin Т. W. William Shakspere's Small Latine and Lesse Greeke (Urbana, 111., 1944), p. 462-463.}.

Итак, учащиеся знакомились с Овидием, Вергилием и Горацием. Излюбленным пособием в школе были произведения Овидия, особенно его "Метаморфозы", которые остались на всю жизнь любимой книгой Шекспира. К этим; поэтам можно добавить Ювенала ("каналья сатирик" Гамлета) и Персия. По истории мальчики читали Саллюстия и Цезаря, а в "De Officiis" ["Об обязанностях"] Цицерона они черпали нравоучительную философию. Таким образом, Шекспир приобрел "немного латыни", не столь уж малые знания по понятиям позднейших эпох, как это казалось Джонсону. В высшей ступени школы ему предстояло приобрести еще "меньше" знаний греческого языка, по Новому завету на этом языке - первому пособию для составления грамматических конструкций.

Таково в общих чертах то образование, которое давала грамматическая школа елизаветинских времен. Школа предлагала учащемуся столько знаний в литературе, сколько можно было предложить в то время начинающему литератору. Университеты мало что могли к этому добавить, так как в их задачу входило обучение молодых людей медицине, праву и прежде всего богословию. Разумеется, в юридических школах учащиеся оказывались в избранном литературном кругу, где кое-кто, например ворчливый сатирик Джон Марстон, почерпнул многое; но литературное окружение не может заменить литературного образования. Профессии литератора, как известно, тогда не существовало.

"Что из этого следует?" - так назвал Т. У. Болдуин последнюю главу своего монументального исследования, "Шекспир: немного латыни еще меньше греческого" делает такой вывод:

Если Уильям Шекспир получил такое образование, какое давала грамматическая школа в его время или близкое к тому, то литературно он был образован ничуть не хуже, чем любой из его современников. По крайней мере нет необходимости ссылаться на какие-то чудеса, объясняя то знание классической литературы и ее приемов, которое обнаруживает Шекспир. Грамматическая школа в Стратфорде могла дать все, что требовалось. Чудо заключается в чем угодно, только не в этом, - это старое как мир чудо гениальности. [6.32]

Это чудо обнаружило себя в Лондоне, а не в Стратфорде, и его масштабы были осознаны не тогдашним, а последующими поколениями. В глазах учителя Дженкинса другие его ученики могли подавать большие надежды, чем Шекспир. Разумеется, никто лучше не оправдал этих академических упований, чем Уильям Смит, крещенный через полгода после Шекспира, 22 ноября 1564 г., шестой сын олдермена Уильяма Смита, галантерейщика, который проживал в Нью-Хаус на Хай-стрит. Семейство Смитов, очевидно, пользовалось любовью приходского священника Бретчгердла, который на смертном одре и "наказанный рукой господней" завещал книги из своей библиотеки пяти мальчикам в этой семье и оставил шиллинг младшему Уильяму (Бретчгердл не упоминает в своем завещании никого из Шекспиров). Из двадцати мальчиков, крещенных в Стратфорде в год рождения Шекспира, только один - Уильям Смит, получил впоследствии университетское образование. Он был зачислен в Уинчестер-Колледж и в 1583 г. принят в Эксетер-Колледж Оксфордского университета. К этому времени семья Смитов переехала в Вустер. Получив степень бакалавра, Уильям Смит жил некоторое время в Уолтем-Кросс, а затем поселился в Лафтоне, в графстве Эссекс, где получил место школьного учителя. Вот кто был самым способным учеником в классе Шекспира.

В следующем столетии стало известно о другом незаурядном стратфордском юноше, современнике драматурга. Сплетник Обри, получавший сведения от "некоторых соседей", сообщал; "В то время в городе был другой мальчик, сын мясника, вовсе не уступавший ему [Шекспиру] в природной сообразительности, он был сверстником [Шекспира] и его знакомым, но умер в юности". Возможно, столь необычной природной сообразительностью был одарен Адриан Тайлер, сын мясника на Шип-стрит, служившего констеблем вместе с Джоном Шекспиром. Сам драматург вспомнил о брате Адриана Ричарде, когда составлял свое завещание, так что семьи, очевидно, поддерживали дружеские отношения в течение всех этих лет. Однако рассказ Обри не является документальным биографическим свидетельством; он принадлежит к области мифов, к тем легендам и преданиям, которые обычно связаны с именами знаменитых людей. История умалчивает, действительно ли Стратфорд воспитывал некоего второго барда, который рано умер, и последующим поколениям придется удовлетвориться одним Шекспиром.