Я была уже взрослой женщиной и матерью двух детей, когда вдруг превратилась в архара.

Архарами нас прозвали люди. Сами летающие называют себя гранциминами, по имени своего учителя доктора Гранциминиуса. Но какая, собственно, разница — архар так архар…

В Москве была весна. Поздняя весна. Трава зеленела, на деревьях лопнули почки и выпустили наружу малюсенькие листики. Возможно, уже завтра началось бы лето…

Мы шли через пустырь к метро — я и две поэтессы, одна — уже известная, другая — только начинающая, первая — сокурсница моего мужа, вторая — жена его друга. Было тепло, пахло землей, и над головой стояли звезды.

— Слушай! — сказала известная поэтесса. — Как ты можешь ходить на таких огромных каблуках? Я бы падала на каждом шагу!

— Я с тринадцати лет хожу на таких каблуках, — скромно, но с чувством своей правоты, ответила начинающая.

— Ты бы могла ходить на таких каблуках? — обратилась ко мне за помощью известная поэтесса (начинающая была на восемь лет моложе ее).

Я ничего не ответила.

— Я сегодня заходила в «Юность»… — начала старшая поэтесса, но тут впереди, метрах в двадцати от нас, вспыхнул прожектор. Огромная машина загораживала проезд. Мы отступили в сторону. Прожектор метался, свет то проглаживал стену дома, возле которого мы очутились, то упирался в небо.

— Ловят архара, — наставительно сказала та поэтесса, что с тринадцати лет не падала на своих каблуках.

Я тоже догадалась, что ловят архара, хоть мне и не случалось прежде видеть, как это делается.

Впервые они появились во Франции. В «Вечерке» под рубрикой «Их нравы» мне попалась заметка: один из так называемых западных ученых, человек с весьма сомнительной биографией, случайно открыл новый вид наркотика, в результате употребления которого сто двадцать семь молодых французов вообразили себя летающими и получили серьезные телесные повреждения. Девять человек покончили с собой, остальные доставлены в больницу. Но на этом дело не кончилось. Прошло месяца три или четыре, и вдруг разные газеты и журналы наперебой стали описывать, как этот шарлатан, доктор так называемый Гранциминиус (имечко-то одно чего стоит — без пол-литра не выговоришь!), не имеющий даже отдаленного представления о медицине, но пользующийся тем, что люди в капиталистическом мире доведены до отчаяния, берется делать своим пациентам операции на мозге, в результате которых несчастные хотя и приобретают способность передвигаться по воздуху без всяких технических приспособлений (что само по себе заслуживает изучения со стороны специальных наук), но зато совершенно теряют человеческий облик и становятся весьма опасны для общества.

Поползли слухи. «Переодетые китайцы, — зазвенело в очередях и троллейбусах. — Семьсот миллионов, взлетят все как саранча, голыми руками передушат…».

Знакомый сослуживца нашего соседа сам лично видел человека, который летел по воздуху и при этом даже руками не взмахивал. «Скоро они нас всех!..» И слово возникло: архары. «Молодой коммунист» выступил со статьей «Новое бремя на плечи трудящихся Америки». «Литературной газете» пришлось прекратить дискуссию на тему: «Перенаселенность — главная проблема современного мира» — и авторитетно, в два голоса (доктора экономических наук Б.Бобровского и кандидата демографических наук У. Урбаниса) заявить: «архарство нам ни к чему, у нас не тесно». Итак, архары оказались вне закона. Впрочем, я мало о них думала, у меня хватало своих забот.

Грузовик с прожектором продолжал медленно ползти, столб света шарил по сторонам и вдруг выхватил из темноты человеческую фигуру. С машины начали стрелять.

Не знаю, стало мне страшно за того, кто плыл в небе, или за себя, или стыдно за тех, кто стрелял, но только все во мне как-то сжалось, и я увидела себя выше обеих поэтесс. Я глянула вниз, постаралась присесть, пока мои спутницы еще ничего не заметили, но не тут-то было — земля не держала меня. Поэтессы стояли внизу. Старшая радостно улыбалась, показывая свои ровные белые зубы, и даже подмигнула мне. Младшая смотрела нахмурившись и придерживая рукой очки.

Я подымалась все выше. Наверно, тому архару, на которого охотились с грузовика, удалось улепетнуть. Столб света снова лихорадочно заметался и поймал в свою струю меня. Стали стрелять, я рванулась вверх и нырнула в чей-то огороженный балкон. Я лежала в нем как в ванне и дрожала от страха. Мне все казалось, что кто-то там, в комнате, подходит к двери, что дверь вот-вот распахнется и меня обнаружат. Сверху затарахтел вертолет. К счастью, меня прикрывал выступ крыши.

В конце концов, помотавшись по небу, вертолет удалился и прожектор погас.

Ночь продолжалась. Город перестал шуметь, только где-то далеко свистел паровоз. Я выглянула наружу. Внизу никого не было. Начинался рассвет. Я приподнялась и полетела. Улицы были совершенно пустыми, даже дворники еще не выползли мести тротуары. В одном окне горел свет, я заглянула в него. Нестарая еще, но весьма неприятная женщина сидела на письменном столе, перед ней на коленях стоял мой отец и целовал ей ноги. А может, это был и не мой отец, просто кто-то, на него похожий… Я поднялась повыше.

Я летела и все боялась, как бы не потерять туфли — мне ведь теперь и ночевать придется на улице, а во сне так легко простудиться. Город кончился, я летела все дальше и дальше и не чувствовала никакой усталости, но вдруг поняла, что мне хочется есть. Ничего не поделаешь, архар не ангел, как всякой живой твари ему нужно питаться. Весь день меня в моем поднебесье преследовали запахи — то жареной картошки, то пшенной каши… Едва дождавшись ночи, я спустилась к человеческому жилью и, покружив немного перед домом, нырнула в открытое окошко. Нужно было проплыть мимо спящих хозяев, попасть в кухню, открыть холодильник, схватить первое, что попадется под руку, и тем же путем вернуться к спасительному окну. В любую секунду дверь за моей спиной могла захлопнуться. К счастью, все обошлось благополучно, и я выбралась наружу с добычей — куском довольно черствого сыра и бутылкой кефира.

Потом я много раз проникала в чужие кухни и однажды действительно едва не попала в беду. Только я открыла холодильник и стала принюхиваться, чем бы тут полакомиться, как откуда ни возьмись на меня кинулась старушка в байковом халатике с кухонным ножом в руке. Я взлетела на подоконник, но старуха вцепилась в мой подол и повисла. Я попыталась утащить ее в окно — ничего не вышло. Она так орала: «На помощь! На помощь! Архар!», как будто это я ее старалась ударить ножом, а не она меня. Нож я у нее отобрала, но в доме уже забегали. Совсем рядом, за дверью, послышались шаги, я взмахнула ножом, старуха шарахнулась и отпустила меня.

Наверно, именно этот случай и дал пищу многочисленным рассказам о кровожадности архаров. Жуткие подробности многократным эхом докатывались до моего слуха.

— Вы слышали, на прошлой неделе убили женщину?

— Какой ужас!

— Да, представьте себе, — какие негодяи! — хотели ограбить квартиру, верно, думали, никого нет дома, а она, значит, помешала, позвала на помощь, так они ее зарезали кухонным ножом.

Я сразу догадалась, что речь идет о моей старухе. Если она и скончалась, то уж не от ран, разве что от досады — не удалось ей, бедняжке, меня поймать.

— Говорят, они необычайно сильны физически.

Однажды запах жареной индейки привел меня к распахнутой балконной двери. Индейка стояла на столе, освещенная яркой люстрой. Я пристроилась на ограде, хотя надежды полакомиться, конечно, не было никакой. За столом сидело шесть человек. Меня они не замечали, поскольку на улице было темно. Они жевали и разговаривали.

— Знаете, я даже боюсь оставаться одна, — сказала полная дама.

— Потому что мы всегда так! — подхватил ее сосед. — Вместо того чтобы пресечь с самого начала, только языками чешем — гуманно-негуманно, справедливо-несправедливо. И попомните мое слово, получится как со всякими черномазыми — нянчились-нянчились, а теперь вот они нам на голову и сели. А с этими еще хуже будет, увидите!

Я вплыла в распахнутую дверь и сказала им:

— Руки вверх, вы окружены.

Мужчины первыми поторопились исполнить приказание — жир потек с растопыренных пальцев за обшлага; дамы сначала взвизгнули, но потом тоже потянули вверх дрожащие наманикюренные пальчики. Я приблизилась к столу, забрала оставшийся на блюде кусок индейки и не спеша удалилась.

Горожане принялись затягивать окна и балконы стальными сетями и затравленно отсиживались в своих зарешеченных жилищах.

А мне принадлежала вся планета, со всеми северными и южными сияниями — для архара не существует границ, и виз не требуется, и зимы ему не страшны — может выбирать себе климат по вкусу, и напрасно люди думают о себе, что их так уж много — иногда я по неделям не видела никого из них. Впрочем, и дни, и недели тоже смешались, мне незачем было вести им счет. Где-то очень далеко затерялся город, в котором я родилась и прожила все двадцать пять своих земных лет. Я забыла и о нем, и обо всех, кто в нем остался, и даже о своих детях, дороже которых для меня прежде ничего не было в жизни. Я ни о чем не вспоминала, ни о чем не сожалела. Весь мир принадлежал мне. Я могла лететь куда угодно. Могла часами любоваться закатом или морским прибоем. Мне нравилось слушать шум водопадов, нравилось нырять в огромные океанские волны, а потом сушиться на солнце. Иногда птицы присаживались на меня отдохнуть, и тогда я старалась не шевелиться, чтобы не спугнуть их. Но когда они подымались и уносились прочь, я забывала и о них. Я любила нырнуть под облако и ворваться в ливень — прохладные струи забирались под одежду, они жаждали моего тепла, хотели остудить меня, проникнуть внутрь, под кожу, но я только дразнила их и всегда оставалась горячей, несмотря на их ледяные прикосновения…

Время от времени голод по-прежнему приводил меня к человеческому жилью. Притаившись где-нибудь в укромном местечке, я могла слушать разговоры и постепенно, как-то незаметно для себя самой, научилась понимать речь англичан и французов, испанцев и арабов и даже японцев. Наверно, это было нетрудно, потому что все они одинаково ненавидели и боялись архаров. Матери пугали детишек: «Вот будешь не слушаться, прилетит архар и заберет тебя!», а мужчины подбадривали друг друга: «Ничего, переловят голубчиков. Говорят, уже придумали, как их обратно в людей превращать. Так что недолго им осталось…»

Однажды я устроилась на ночлег в ветвях большого дерева и вдруг услышала внизу шепот. Парень и девушка обменивались нежными словами. Он уверял, что никому ее не уступит, а она смеялась. И тут подо мной хрустнула ветка. Парень вскочил, вытащил карманный фонарик и принялся освещать крону дерева. С самого первого дня моего архарства луч электрического света действует мне на нервы. Однако я решила зажмуриться и терпеть — может, они еще и не заметят меня. Уж очень мне не хотелось портить этот вечер — и себе, и им. Но парень не успокоился, пока не нащупал меня и не заорал как сумасшедший:

— Архар!!!

— Ну и что, что архар? — пыталась я образумить его. — Почему ты меня боишься? Разве мы кусаемся?

Но он, видно, ничего не слышал и не соображал, только все вопил как резаный:

— Архар! Архар!

Девчонка тоже принялась визжать. Пришлось подняться и улететь.

Однако нельзя сказать, что все люди до единого боялись нас. Были и такие, что не боялись. Как-то раз, пролетая летней прозрачной ночью над большим городом, я увидела не защищенное сеткой окно и очень удивилась. Сначала мне показалось это подозрительным, потом я все-таки решила вернуться и поглядеть. За окном оказалась кухонька, тесная и неприбранная. На столе я обнаружила кастрюлю и в ней на донышке супу. Я разогрела его и стала есть, но тут порыв ветра захлопнул окно. Путь к отступлению всегда должен быть открыт — я поднялась и распахнула створки. Прислушалась — как будто все тихо в квартире. Хотела уже снова взяться за суп и вдруг увидела в дверях женщину лет тридцати. Она явно еще не проснулась как следует. Я метнулась к окну, но она махнула рукой и сказала:

— Доедай, чего уж… Все равно я после тебя не стану есть…

Я подумала и вернулась к столу.

— Значит, ты и есть этот самый архар? — спросила она.

— Как видишь, — ответила я.

— Черт его знает, иной раздумаешь, может, и в самом деле вам лучше… Небось не приходится голову ломать, где трешку одолжить? А тут думаешь-думаешь… Опять же абортов не делаете… Я так уже одиннадцать штук сделала… Или двенадцать, не помню… Сейчас вот опять надо идти…

Я доела суп и поблагодарила ее.

— На здоровье, — сказала она. — Только больше угощать нечем… Водки хочешь?

Я призналась, что не пью. Она покачала головой.

— Что ж это за жизнь — без водки?.. Я не нашлась, что ей ответить.

— А насчет мужиков как?

— Никак…

— Да… — она внимательно посмотрела на меня. — Вам, пожалуй, еще хуже, чем нам… А у меня тут выставка была, пойдем покажу. — И она повела меня в комнату.

Все стены были завешаны картинами. Мне они не понравились — какие-то странные, похожие на огурцы лица с буграми на щеках.

— Одну даже купили, — похвасталась женщина. — Вот вроде этой. Я их быстро рисую… Если бы покупали… А так я бюстгальтеры шью. Хорошо, хоть шить умею… Это мой сын, — показала она на картину, висевшую в углу. У сына бугров на щеках не было. — Ужасно талантливый парень, в пятом классе учится, в английском интернате. А я так и не пойму, надо мне рисовать или не надо… Как ты думаешь?

Я ничего не могла ей посоветовать.

Вторым человеком, который меня не испугался, был старичок, тоже горожанин. Я проникла в квартиру через открытую балконную дверь и только начала осматриваться, как кто-то вцепился в меня. Я рванулась и выскочила на улицу, но без пальто. Как мне сделалось его жалко!.. Такое пальто — легкое, мягкое, пушистое, теплое… И я так к нему привыкла!.. Вдруг я услышала голос. Старичок стоял на балконе и громким шепотом звал меня:

— Постойте! Подождите! Извините, ради Бога! Извините, я вас напугал…

Я слегка приблизилась.

— Я не хотел, поверьте, — шептал старик. — Так боялся упустить случай. Столько лет ждал кого-нибудь из вас. Я ведь специально оставляю дверь открытой. Говорят, вы любите забираться в квартиры, вот я и ждал… Может, вы хотите есть? Пожалуйста, заходите, я сейчас что-нибудь приготовлю… На скорую руку…

Честно сказать, мне уже расхотелось быть его гостем, но он продолжал прижимать к груди мое пальто, а я жаждала заполучить его обратно.

— Вы не представляете, как я вас ждал… Каждую ночь, честное слово… Скажите, вы можете взять меня с собой?

Я удивилась.

— Если хотите… Конечно…

— А что для этого нужно сделать? — он весь дрожал.

— Ничего… Просто подымайтесь вверх.

— Просто так? — он не поверил мне. — Но я не могу… У меня… не получается…

— Тогда не знаю.

— Разве нет никакого средства?! Я согласен, даже если опасно! Пожалуйста, делайте со мной что хотите!

Я ничем не могла ему помочь.

— Вы должны сами. Постарайтесь…

— Нет, ничего не выйдет!.. Бесполезно… Я должен был догадаться… Конечно, где уж мне!.. Мне никогда ничего не удавалось. Это был мой последний шанс!.. Последнее, о чем я мечтал в жизни… — старик заплакал.

— Извините, — сказала я, — но я должна вас покинуть…

— Да, конечно… Постойте, ваше пальто… Я забрала у него пальто.

— Прилетайте! — закричал он мне вслед, забыв о соседях, и взмахнул руками. — Прилетайте еще! Прошу вас!..

Я, разумеется, не исполнила его просьбы. Архар тем и отличается от человека, что никогда не возвращается туда, где однажды побывал. Разве что случайно…

Время шло, и я стала дичать. Пища, приготовленная людьми, уже не казалась мне такой вкусной. Теперь я предпочитала питаться плодами, которые свободно росли на деревьях. Если мне случалось пролетать над городом, запахи жареного мяса уже не манили меня, а, наоборот, вызывали отвращение. Я старалась избегать людей и порой совершенно забывала о том, что они еще живут где-то внизу. Весь мир принадлежал мне, и я была в нем совсем одна. Ночь мне стала нравиться больше, чем день. Я ложилась на теплый поток воздуха, как на перину, и он нес меня над лесами, над ущельями, над озерами… Я смотрела на огни городов внизу и на звезды в высоте и, случалось, незаметно задремывала. Я понимала, что это не совсем безопасно — можно наткнуться на что-нибудь, скажем, на скалу или на дерево. Но обычно теплый воздух мягко огибает препятствия, да и скорость у него небольшая…

И вот однажды привычка спать на лету чуть не погубила меня. Я летела над самой землей, изредка приоткрывая глаза, чтобы взглянуть вниз. Местность была ничем не примечательная — холмы, поросшие кустарником, а то и вовсе голая каменистая почва. Неожиданно в лицо мне ударил свет. Сбоку что-то защелкало. Сердце у меня упало: ловушка! Светились фотоэлементы, трещали какие-то приборы. Людей я не заметила, но они безусловно находились где-то рядом. Я заметалась в поисках выхода. Какое-нибудь окошко, щель! Страшное помещение было закупорено со всех сторон. Вдруг в самом углу, под потолком, я заметила круглое отверстие, какой-то лаз. Я тут же кинулась туда, мне даже удалось втиснуться целиком, но выхода наружу не было. Я уткнулась во что-то мягкое.

— Марья Степановна, где же он? — защебетал внизу женский голос, показавшийся мне ужасно знакомым.

— Да где ж ему быть! — ответил другой голос. — Небось тоже в вентиляторе. Один еще с обеда там сидит. Который день Ваське говорю, чтобы решетку приладил, сорвали черти проклятые, все вырваться норовят! А мы, значит, лазай как мартышки какие… Давай, Дуся, — пускай в пятый сектор усыпляющий. После уж обоих заодно и вытащим…

Я поняла, что мне пришел конец. Даже если не анатомируют в научных целях, так посадят в сумасшедший дом и будут превращать в человека. Нет! Уж лучше умереть, чем попасть им в руки! Я билась изо всех сил и толкала лежащего рядом архара. Газ уже начинал дурманить голову. В отчаянии я уперлась ногами в стенку, надавила на преграду плечами, и вдруг — о чудо! — что-то треснуло, и мой товарищ по несчастью пробкой вылетел наружу.

То ли усыпляющий подействовал на него сильнее, то ли он от страха лишился чувств, но теперь он камнем падал на землю. Я рванулась за ним, схватила за одежду, но удержать не могла — моей подъемной силы не хватало на двоих. Теперь мы падали вместе, только не так стремительно. К счастью, у самой земли он пришел в себя. Мы повисли в воздухе, и в следующую секунду он метнулся в сторону. Я не хотела потерять его — ведь он был такой же, как я, мы могли бы подружиться и летать вместе, нас было бы двое…

— Брат мой! Остановись, подожди! — кричала я, стараясь догнать его.

Но он не остановился, даже не обернулся.

Может, он был одиночкой по убеждению, а может, одурел от усыпляющего и принял меня за человека. Я не стала преследовать его. Пусть летит… Разве я не привыкла к тому, что я всегда одна?..

Кругом была ночь и тишина. Только яркие звезды в высоте, где-то там, куда архару не подняться…

Я дала себе слово никогда больше не спать на лету, но привычка оказалась сильнее страха — нет-нет, да и задремлешь. И однажды, вот так нечаянно забывшись, я попала в какой-то странный город. Был день. Я открыла глаза, увидела здания и испугалась — вдруг меня уже заметили? Но людей нигде не было видно. К ближайшему зданию вела широкая лестница, но начиналась она почему-то отвесной стеной, и только потом шли ступени. Я никак не могла понять, почему лестницу не довели до земли — может, для того, чтобы сделать здание неприступным? Но тогда стена должна была бы опоясывать его кругом, а к нему легко было подойти сбоку. Я коснулась рукой холодной гладкой стены. Потом я поднялась вверх, чтобы увидеть весь город целиком. Беломраморные дворцы следовали один за другим. Только самый последний оказался красным. Сначала я увидела башню, сложенную из темно-красных камней, а потом все здание — оно казалось ниже и тяжелее остальных. Я двинулась вдоль холма, и мне открылась река — узкая и неподвижная. Может быть, это был канал. Вода стояла вровень с берегами, покрытыми свежей травой. Прозрачные беседки подымались на другом берегу. Я снова оглядела весь город — он был так чист, словно кто-то оберегал его от тлена и разрушения. И я вдруг подумала: «Стоит ли покидать его? Разве я смогу найти что-нибудь лучшее?» В зеленой траве, не примятой ничьими ногами, у самой воды, лежала серая каменная плита, а на ней извивалась змея, и рядом была высечена тонкая женская рука. Рука не притрагивалась к змее, и змея не касалась руки. Я заглянула в одну из беседок. Пушистый ковер застилал пол, на ковре стоял тяжелый стол, на столе лежали книги. Я опустилась к самому столу и принялась листать страницы — странные квадратные знаки. Но кто-то ведь понимал их… Должен же быть какой-то хозяин у этих книг и у всего этого города… Я вернулась к лежащей на берегу плите и разглядела надпись: «Когда ты будешь стоять передо мной…» Фраза обрывалась, будто на плите не хватило места продолжить ее. «Что за чепуха?» — подумала я, прочла еще раз и вдруг поняла, что надпись сделана теми самыми буквами, которым когда-то учила меня мама. И тут я увидела ее. Я смотрела на нее снизу, потому что была маленькой девочкой. Она держала меня за руку, и мы вместе поднялись к белому зданию, а потом стали спускаться по лестнице, но ступени оборвались, не дойдя до земли. Я глянула вниз, и мне сделалось страшно, я хотела закричать, а мама сказала: «Какой идиот это выдумал!» Мы повернули и пошли обратно. Мне все казалось, что я оступлюсь и упаду вниз.

Мы прошли вдоль всей улицы и свернули к реке. Мама остановилась возле какого-то дома и сказала: «Стой тут!», а сама открыла дверь и вошла внутрь. Я стояла и ждала. Но ее все не было. Я ждала — мое единственное спасение было в том, что она все-таки выйдет и возьмет меня за руку. Но слишком тихо было за дверью, в которую она ушла. Тогда я опять подумала — как в тот раз, давным-давно, — что она бросила меня и уже не вернется… К чему это? Разве я не забыла обо всем, что было со мной прежде?

Каменная плита лежала передо мной, на ней неподвижная змея извивалась, пытаясь дотянуться до тонкой белой руки. «Когда ты будешь стоять передо мной…». Откуда-то налетел ветер, подхватил меня и понес. Я взглянула в последний раз на город и закрыла глаза. А когда открыла снова, уже ничего не могла различить в темноте. Да и было ли что-нибудь? Или просто сон, бред одичавшего архара?..

Тоска овладела мной. Дожди сделались слишком холодными, солнце светило чересчур ярко, самые спелые дыни и бананы казались безвкусными. Единственно чего мне хотелось, — найти хоть кого-нибудь из себе подобных. Но, видно, легче было отыскать иголку в стоге сена…

И все-таки в конце концов я их встретила. Они сидели целой стайкой в ветвях могучего дерева и, как дети, болтали ногами. Я не решилась сразу приблизиться и сначала смотрела на них издали — до меня долетали голоса и смех. Наконец я не выдержала и рванулась туда.

— Смотрите, смотрите! — закричали они все сразу. — Еще один гранцимин-самоучка! — и потеснились, чтобы я могла сесть.

Со всех сторон посыпались вопросы: кто я, откуда, давно ли летаю? Как будто я что-то помнила или делила свою жизнь на месяцы и годы… Тогда они принялись рассказывать о себе. Оказалось, что я попала к тем самым гранциминам, ученикам доктора Гранциминиуса, о которых так сожалели когда-то печатные органы. Многие архары прибились к ним позднее, но теперь они тоже гордо именовали себя гранциминами. Я увидела свою бывшую одноклассницу Иру Марьясину. Мы учились вместе всего один год, во втором классе, но она тоже узнала меня. Очень скоро я подружилась с ними со всеми. Тут все любили друг друга, беседовали и смеялись, летали под самыми облаками, нежились в солнечных лучах, пели и были счастливы.

Однажды гранцимины решили устроить праздник — как будто вся наша жизнь не была праздником! — нашли в горах заброшенный полуразвалившийся храм, освободили просторный зал от накопившейся в нем пыли и грязи, украсили цветами колонны и потолок, а потом принялись наряжаться сами. Тогда и я догадалась взглянуть на себя. Ноги мои были босы, я даже не заметила, где и когда потеряла туфли. Пальто, которым я так дорожила когда-то, свисало лохмотьями. Я скинула ветхие вылинявшие тряпки и сделала себе роскошный наряд из листьев и цветов. Черная девушка с гладкой блестящей кожей помогла мне убрать волосы и, сияя белозубой улыбкой, поманила за собой.

С возвышения в углу свисало шелковое полотнище, и на нем был вышит портрет: тонкое лицо, большие глаза, горбатый нос. Когда они успели его вышить? И откуда взялся шелк, нитки?

— Это доктор Гранциминиус, — шепнула моя прекрасная подруга. — Он завтра тоже будет здесь.

Ночь прошла в радостном ожидании; чуть свет гран-цимины собрались на террасе, и, едва сверкнул первый солнечный луч, они запели. Восторженные звуки торжественного гимна потекли по горам. Золотой краешек набухал, делался шире, и тут в его лучах показалась фигура. Доктор Гранциминиус, как обещал, прибыл на праздник. Голоса поющих зазвучали еще чище, еще нежнее, и было уже непонятно, кому предназначен гимн — восходящему светилу или приближающемуся учителю. Гранциминиус плавно опустился на террасу и присоединился к поющим. Сердце мое разрывалось от восторга и счастья — я так любила их всех!.. Горы наполнились нашими голосами, казалось, звуки рождаются где-то там, вдали, сами по себе, а мы только вторим звучанию мира… Наконец гимн кончился, голоса стихли, эхо отзвучало… Гранцимины зашевелились и не спеша двинулись в зал, где на широких листьях были разложены ароматные плоды. Совсем близко от себя я увидела уже знакомое по портретам лицо — тонкое и вдохновенное. Доктор Гранциминиус словно не замечал никого, взор его был устремлен вдаль. Я смутилась отчего-то и отодвинулась в сторону. Сияющие взгляды учеников блуждали по залу и останавливались на учителе. Никто не решался заговорить, все ждали, что скажет он. И вот он заговорил.

— Друзья мои, — сказал он. — Много лет мы наслаждаемся свободой и обществом друг друга. — Он замолчал. Гранцимины сидели неподвижно. — Дети мои, — сказал Гранциминиус, — мы забыли о тех, кто остался там, на земле. Я знаю, что вы скажете, — они ненавидят нас. Они охотятся на нас как на диких зверей, они стреляют в нас из автоматов. Все это я знаю… — голос его звучал печально и глухо. — И все-таки… мы не должны их презирать… Мы не вправе их покинуть — если мы поможем им освободиться от страха, они перестанут быть жестокими. Мы укажем им путь к счастью. Пусть они станут такими же свободными, как мы, и пусть их жизнь станет такой же прекрасной, как наша. — Он снова замолчал. — Гранцимины! Я обращаюсь к вам — откажемся на время от своего счастья, спустимся к ним. Я прошу вас… — он опустил глаза, ожидая ответа.

— Если ты думаешь, что это нужно… — сказал какой-то парень, — мы пойдем. Ты научил нас летать, и мы пойдем, куда ты скажешь.

— Хоть сейчас… — выдохнули несколько голосов сразу.

Я молчала. Самая мысль о том, чтобы снова ступить на землю, вызывала у меня ужас и отвращение.

— Почему ты молчишь? — спросил Гранциминиус. Я подняла голову и увидела, что он смотрит на меня. — Ты недавно с нами? Я прежде не видел тебя…

Я чувствовала, что должна что-то ответить, но все мои мысли спутались и разбежались под этим настойчивым взглядом. Наконец я все же открыла рот и спросила:

— Ты хочешь всех людей превратить в архаров?

— В гранциминов… — поправил он машинально. — Не всех, конечно… Тех, кто способен понять и последовать за нами. — Он говорил это уже не мне. — Мы должны им помочь. Они живут не так, как хотели бы жить. Разве мы были счастливы, пока не поднялись в воздух? И разве сделать другого счастливым не есть высшая радость?

— А если наше счастье им не подходит? Если они не такие, как мы? — сказала я, заливаясь жаром от собственной смелости.

Гранцимины неодобрительно зашумели, но учитель продолжал совершенно спокойно:

— Каждый человек в глубине своей души стремится к свободе и братству. Нужно только, чтобы они поняли, какую жалкую и ничтожную жизнь они ведут.

Потом все принялись горячо обсуждать план поголовного обращения людей в гранциминов. Я была уверена, что этого не следует делать, но как я могла остановить их? Мне было грустно и страшно. Я выбралась потихоньку на террасу, уселась на краю и стала глядеть на горы. Шапки снега на вершинах казались отсюда какими-то ненастоящими, будто кто-то нарочно, дурачась, выкрасил их белой краской.

— Что же ты решила? — услышала я сзади голос, обернулась и увидела Гранциминиуса. — Не пойдешь с нами?

— Нет, — сказала я. Но он продолжал смотреть на меня, как будто ждал объяснений. — Я думаю, что люди довольны собой. Если у них и есть желания, то чисто земные. И вообще я не хочу возвращаться туда.

— Странно… — сказал он.

— Что странно?

— Странно, что ты сумела взлететь… Ты слишком эгоистична для гранцимина.

— Для архара, ты хочешь сказать, — поправила я. Он усмехнулся.

— А чем будет питаться такое огромное количество летунов? Тебя это не смущает?

— Я надеюсь, мы сумеем решить эту проблему, — ответил он и добавил, пристально глядя мне в глаза: — И я хочу, чтобы ты была с нами.

— Перестань, — сказала я. — Я такой же архар, как и ты. Неужели тебе не стыдно?

— Стыдно? — повторил он с удивлением. — Чего же мне стыдиться?

— Ты думаешь, я не поняла, зачем тебе нужно побольше людей превратить в гранциминов? Чтобы в следующий раз тебя приветствовала целая толпа!

— Вот как? Значит, мною движут низменные побуждения? — он снова усмехнулся и удалился величественный и прекрасный.

Глядя ему вслед, я подумала, что, конечно, в жизни бы мне не оторваться от земли, если бы идеи доктора

Гранциминиуса не витали в тот вечер в весеннем московском воздухе.

Ира Марьясина опустилась рядом со мной, оглянулась — не смотрит ли кто-нибудь на нас — и мягко коснулась моей руки.

— Ну что ты? — сказала она ласково и поглядела мне в глаза. — Ну, ведь правда — мы должны помочь им… — Ей так хотелось, чтобы все было хорошо. Чтобы всем было хорошо — и гранциминам, и людям, и мне тоже. Зачем же упрямиться, нарушать доброе согласие и вносить смуту в их братство? — Пойдем… — она слегка приподнялась, призывая меня вернуться в зал. — Ведь ничего плохого от этого не будет…

Мне припомнился старичок, который не спал, из ночи в ночь лелея надежду взмыть в небеса, его умоляющий шепот… Может, и в самом деле я веду себя некрасиво?.. Я вздохнула и последовала за Ирой.

Гранцимины готовились к десанту. На землю опускались маленькими группами в разных местах и разбредались по двое, по трое. Моим спутником оказался спокойный, задумчивый архар. Однако прежде чем предстать перед людьми нужно было позаботиться об одежде. Когда-то я без всяких угрызений совести забиралась в чужие кухни и таскала еду, а теперь не могла без отвращения подумать о том, что придется прибегнуть к воровству. Мне эти вещи были абсолютно ни к чему, я давно не боялась никаких простуд и легко переносила и холод, и жару, но не явишься ведь к людям в наряде из цветов и листьев.

Мы отыскали маленький пустой дворик, на веревке, протянутой между домом и сараем, сушилось белье. Я пересилила себя, нырнула вниз и сдернула пестрое, еще влажное платье. Две прищепки подпрыгнули, щелкнули зубами и упали на землю. С костюмом было сложнее — пришлось забраться в чью-то спальню. Там же мы прихватили по паре туфель. Кое-как облачившись, мы стали выбирать место для приземления. Нам казалось, что лучше всего сразу отправиться в большой город — там никому нет дела до других, хоть горшок на голову надень, никто не обратит внимания. А в деревне или в маленьком городке все друг друга знают, и каждый новый человек вызывает подозрение.

Мы выбрали город покрупнее, дождались ночи и, взявшись за руки, стали опускаться. Но едва наши ноги коснулись асфальта, нам сделалось так жутко, что мы, не сговариваясь, рванули вверх.

— Знаешь, — сказал мой товарищ, — давай попробуем вон там, у реки. Там, наверно, будет легче.

Высокая мокрая трава облепила наши ноги. Вцепившись друг в друга, мы сделали первые шаги. Не шаги, конечно, а какие-то нелепые прыжки, будто мы ступали не по земле, а по пружинному матрацу.

— Хорошо бы башмаки со свинцовой подметкой, — вздохнул мой спутник.

Я подумала, что хорошо бы просто подняться в небо и не мучить себя. Но теперь уже поздно было отступать. До самого рассвета мы учились ходить. Все тело ломило, голова разболелась. Я чувствовала, что все равно никогда не смогу шагать по-человечески, скорей, уж разучусь летать.

— Давай отдохнем, — предложила я и свалилась в траву.

Когда мы проснулись, солнце уже клонилось к горизонту. Земля вокруг просохла и дышала теплом. Мой товарищ сел и огляделся по сторонам.

— Как это место напоминает то… — сказал он.

— Какое — то?

— То, откуда я взлетел… Там тоже была река и лес на другом берегу…

— А ты в деревне жил? — я спрашивала лишь бы не вставать.

— Нет, в городе… У меня была хорошенькая жена, ну, и как всякая хорошенькая женщина, она любила одеваться, а зарабатывал я не особенно хорошо… Стал брать лишнюю работу, чтобы она могла что-нибудь себе купить, возвращался обычно поздно… Ну и вот… Иду однажды с работы — мимо кафе проходил, — случайно заглянул в окно и вдруг вижу — она… Танцует с каким-то парнем… Большое такое окно, а занавесочка нейлоновая, прозрачная — все видно. В общем, конечно, банальная история, но я тогда почувствовал — не смогу пойти домой. Не помню — сел на какой-то транспорт… Ничего толком не помню. Наверно, на электричке ехал. Утром очнулся — вот также — река, лес… И как-то мне все безразлично сделалось… Ничего не жалко и не хочется ничего… — Он помолчал, потом сказал: — Интересно, почему это я вдруг рассказываю тебе про это? В самом деле, что ли, в человека превращаюсь? — он засмеялся. — Нет, просто место похожее…

Какой-то мужчина с удочками подошел к реке и уселся на берегу неподалеку от нас.

— Ну что, давай попробуем? — сказала я. — Посмотрим, какое впечатление мы на него произведем.

Мы поднялись и кое-как доковыляли до рыболова. Он глядел только на свои удочки, а нас вообще не замечал.

— Здравствуйте, — сказал мой сообщник. Мужчина чуть приподнял голову.

— Клюет? — спросила я.

— Да я только сел, — пробурчал он в ответ.

Мы постояли еще немного за его спиной, делая друг другу знаки, но так и не придумали, как сагитировать этого человека превратиться в гранцимина, и решили на время оставить его в покое. Между тем уже начало темнеть, и мы вспомнили, что со вчерашнего дня ничего не ели.

— Может, полетаем немного? — предложила я. — Заодно и раздобудем что-нибудь съестное…

— Нет. — Мой товарищ помотал головой. — Эдак мы никогда не начнем. Пойдем к тому дому, — прибавил он решительно.

Мы подошли к какой-то развалюхе, постучали в дверь и попросились переночевать. Хозяйкой оказалась одинокая старуха. Мы рассказали ей историю об украденных билетах и потерянных деньгах. Я была уверена, что она тут же выгонит нас вон, но она сжалилась над нами и даже накормила.

— Уж что Бог послал, не обессудьте, — сказала старушка. — Неоткуда мне взять. Что добуду, то и кушаю.

— Да… — протянула я многозначительно. — Теперь всем нелегко…

— Не знаю, кому как, а мне нелегко, это точно. — Старуха стояла у стола, сложив на животе тощие руки. — Все свою доченьку благодарю. Бросила мать, да еще и опозорила вдобавок. Соседи никто не здороваются, шарахаются, как от заразной… Все ей спасибо!..

— А что такое? — спросила я. Старуха охотно рассказала:

— В самое воскресенье — гулянье было, из города сколько машин понаехало — так она что — взяла и полетела! При всем-то народе… Мать ей всю жизнь отдала, а она вот как отблагодарила.

— А если вам тоже?..

— Что тоже? — не поняла старуха.

— Ну… тоже полететь. Вы ведь, сами говорите, одна остались…

— Ну уж нет! — сказала старуха сурово. — Это вы нынче все себе позволяете, а мы нет, мы от вас — небо и земля. Вот уж приберет меня Бог, тогда и налетаюсь, сколько мне положено.

Утром мы вышли из домика и увидели на берегу того же самого человека.

— Клюет? — спросила я.

— Только сел, — пробурчал рыбак недовольно.

— А вчера много наловили?

— Вчера-то? — он оживился. — Семь штук! Одна вот такая была, щучка!

— И как, вкусная?

— Что вы! — мужчина засмеялся. — Она же вся вонючая. У нас ее даже кошки не едят. Я их после обратно в реку выкидываю.

— Надо идти в город, — сказал мой товарищугрюмо.

Не знаю, как мы дотащились до города. Я чувствовала себя совершенно больной и разбитой. Ноги у меня распухли, по коже словно муравьи бегали, во рту пересохло. Мы шли по тротуару, меня беспрерывно толкали то справа, то слева, я боялась, что упаду или закричу от ужаса. Потом мы вышли в сквер и сели на лавочку. Рядом сидела какая-то женщина. Мой спутник попытался заговорить с ней, она бросила на нас подозрительный взгляд, поднялась и пересела на другое место.

— Мы все не так делаем, — сказал мой друг. — Наверно, у нас просто нет таланта. Гранциминиус бы на нашем месте…

Мы немного отдохнули и пошли дальше — непонятно куда и зачем.

— Что же нам все-таки делать?.. — произнес мой товарищ задумчиво, когда мы остановились на перекрестке.

Мимо мчались машины, потом загорелся зеленый свет, и тотчас на мостовую с обоих тротуаров хлынули люди. Кто-то толкнул нас в спину, мой спутник подлетел и повис на секунду в воздухе. Он поднялся не больше чем на метр и вместо того, чтобы лететь прочь от этого места, да как можно быстрее, взял и опустился обратно. В то же мгновение на него накинулись со всех сторон. Люди с остервенением отпихивали друг друга, чтобы продраться в центр страшного клубка.

— Пустите! — кричала я. — Пустите! Что он вам сделал?! Не смейте!..

Никто меня не слышал. Толпа ревела, люди лезли друг на друга… В отчаянии я взмыла вверх и повисла над ними.

— Еще один! — закричал кто-то.

— Еще один! — взвыли остальные. — Ловите его!..

Последнее, что я увидела, подымаясь ввысь, была кровь. Красная кровь архара…

Мне никогда больше не попадался ни полуразрушенный храм в горах, ни ученики доктора Гранциминиуса, ни он сам.

Я вернулась к своей прежней жизни — лечу куда захочется, играю с водопадами, любуюсь закатами и рассветами. Подо мной проплывает земля, надо мной стоят звезды… Говорят, люди уже научились летать на Луну и скоро отправятся на Марс. Нам, архарам, никогда не видать чужих миров — мы слишком привязаны к нашей Земле. К ее воздуху и ее теплу… Впрочем, мы и не грустим о других мирах, с нас достаточно нашего солнца, наших морей, наших пустынь… Иногда — редко — я встречаю такого же, как я, архара-одиночку. Мы проводим вместе несколько часов или дней, лакомимся плодами, нежимся под ласковым ветерком… Потом мы прощаемся. И никогда не назначаем новых встреч…