Багдад, 1969 г.
Али родился в Багдаде в начале шестидесятых годов теперь уже прошлого, ХХ века.
Отец его мамы, Наджи Юсеф, был родом из Эн-Наджефа. Название, красноречивое для арабов, ничего не говорит слуху неверных; между тем именно этот город на юге Ирака, в долине Евфрата, — духовный центр шиитов, и рождение здесь почти автоматически указывает на принадлежность к одной из ветвей мусульманства…
Забавно бывает, покрутив колесико бинокля с сильной оптикой, вдруг обнаружить подробности, еще вчера сливавшиеся в неразличимый пейзаж. Шииты, сунниты… Мы и слова-то эти услышали недавно, а что там, за словами? Замучаешься разбираться, да и недосуг. Нам бы с рюриковичами разобраться, своих иванов от василиев научиться различать толком.
Но вот — поворот колесика, и в чужом пейзаже крупно проступают столетия страстей и реки крови, которой не видно конца…
А вектор судьбы определяют иногда поступки людей задолго до твоего рождения; оглянувшись в семейные предания, можно разглядеть точку, в которой река твоего рода повернула туда, а не сюда.
Вот, скажем, век назад, на исходе Российской империи, лопнул обруч «черты оседлости», и огромная еврейская семья моего прадеда-биндюжника — тринадцать детей! — разлетелась из белорусского местечка по белу свету…
Моего деда вынесло в Москву, а его брата — в Аргентину.
В начале двухтысячных, в Буэнос-Айресе, в толстенной городской телефонной книге, я откопал четырнадцать своих однофамильцев: Исаак Шендерович, Пабло Шендерович, Педро Шендерович… И с холодком по спине понял: этим Педро мог быть я!
Но монетка легла иначе, и вот — судьба мне бродить по свету земляком Пушкина, а не Борхеса.
Вот и мой друг Али не имел бы никаких шансов прожить свою нынешнюю жизнь, если бы тот же век назад, в 1909 году, тетка его деда, втайне от родни, не отвела маленького Наджи Юсефа вместо медресе в светскую школу.
И повернула судьбу рода!
Традиционная арабская одежда, мужское платье, заправлялось в брюки за углом перед школой; на обратном пути, за тем же углом, маленький Наджи Юсеф снова приобретал очертания ученика медресе… Тайна продержалась несколько лет, но их хватило, чтобы в маленькую смышленую голову начали поступать знания, не предусмотренные Кораном…
— Люди делятся на тех, которые не читают книг, читают разные книги и всю жизнь читают одну и ту же, — сидя в московском ресторане век спустя, цитирует дедушку Наджи Юсефа гражданин Канады Али Аль-Мусауи.
Дедушка начал читать — разные книги. Он читал их жадно и с толком, и, когда в школу приехал король Фейсал Первый, юный Наджи Юсеф, за отличие в учебе, получил в подарок от короля часы и именную стипендию!
Он продолжал учиться и учился еще десятилетия напролет, получив педагогическое и юридическое образование. Выходец из ортодоксальной семьи, Наджи Юсеф возглавлял министерство образования Ирака и учительствовал в сельской школе, когда впал в немилость у новых властей; был одним из ведущих адвокатов страны и членом ЦК Социал-демократической партии Ирака…
Он умер в 1973 году, введя род в интеллигентное сословие.
Али вспоминает, как дедушка вместо сказок рассказывал ему какие-то истории. Много лет спустя Али узнал в этих историях толстовского «Холстомера», новеллы Цвейга, рассказы Горького и Чехова… В их доме был настоящий культ книги — не одной, многих!
А родственники Наджи Юсефа, все до одного, так до конца дней и остались религиозными ортодоксами. И все их потомки до сих пор читают одну и ту же книгу…
А деда со стороны отца звали Ахмед Аль-Мусауи («По-нашему — „Моисеев“», — шутит Али).
Его род тоже восходил к пророку — только у Ахмеда не нашлось тетки, которая вовремя отвела бы его в светскую школу; к юным годам Али отец его отца был «саидом», носителем черной чалмы и сокровенного знания, крупной религиозной знатью.
Когда, мальчиком, Али возили к старому Ахмеду, они ехали в Эн-Неджеф, к золотому мавзолею тезки-пращура, и больные и прокаженные бежали за ними следом, и забегали вперед, и подставляли больные части тела, и молили:
— Плюнь, плюнь!
Плевок «саида» должен был излечить все болезни у тех, кто всю жизнь читал одну книгу, и дед Ахмед исправно плевал направо и налево.
Маленький Али уже не мог сделать этого. После Толстого, Цвейга и Чехова на людей особо не поплюешь…
Четырнадцать веков напролет, в день гибели Хусейна, внука пророка, шииты побивают себя цепями. Зрелище не для слабонервных: побивают по-настоящему, в кровь, и рыдают тоже по-настоящему…
— Только сейчас узнали, наверное… — размышляет вслух потомок погибшего, гражданин Квебека Али Аль-Мусауи.
Ирак был сшит королем Фейсалом из трех бывших турецких провинций: Басры, которой управляли шииты, Багдада, подконтрольного суннитам, — и Курдистана. Король был большой прожектер: шииты с суннитами враждовали много веков, а курды вообще не арабы, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Минное поле «дружбы народов», так хорошо знакомое нам по сталинской перекройке кавказских границ, было заложено под Ирак изначально — и не взорваться не могло…
А может быть, Фейсал был и не прожектер, а просто думал разделять и властвовать, Аллах его ведает, — но случилось то, что случилось.
Случилось, впрочем, много позже. А мы с вами заглянем покамест в сороковые годы, которые в Багдаде были вовсе не роковыми, а вполне благополучно-либеральными, как минимум по азиатским меркам. Имперское влияние Англии таяло, и волнами накатывали сюда вести о победах СССР…
Про ГУЛАГ в Ираке ничего не знали — знали про победу над Гитлером, социализм и власть рабочих и крестьян: Советский Союз был светлым горизонтом для трудового народа и продвинутых отпрысков духовенства. Сын «саида» Ахмеда и сорок второе колено пророка Магомета, будущий отец Али пошел учиться в университет (вопреки воле своего отца, разумеется), попал в левую студенческую среду и быстро стал в ней лидером. Вера легко меняет полюса, но мессианское чувство не даст пропасть темпераменту!
Его звали Хусейн, и обращались к нему в Багдаде — Хусейн абу Али (Хусейн, отец Али), когда моего друга Али еще не было в природе: имя будущего сына было предопределено. Уже четырнадцать веков старшие мальчики рода звались попеременно Хусейнами и Али, в память о зяте и внуке пророка…
Но традиции расшиблись о классовую борьбу: сын «саида» отказался от престижной религиозной фамилии и взял другую, свободолюбивую: Ар-Ради, в честь пращура, жившего в девятом веке! (Ар-Ради, поэт и философ, был живьем замурован в стену тем самым Гарун-аль-Рашидом; тот еще был филантроп этот Гарун.)
Будущий отец Али взял себе фамилию предка-поэта и партийный псевдоним Салям Адиль («мир и справедливость» — так переводились эти слова и переводятся до сих пор).
Салям Адиль (1924–1963)
Он учительствовал в Багдаде, пока его не выгнали с работы и не посадили за коммунистическую пропаганду, но до тех пор успел сделать главное: познакомиться с мамой Али…
Он был ее репетитором по математике («Она до сих пор ничего не понимает в математике», — смеется мой друг Али). Зато до глубокой старости мама Али осталась твердокаменной марксисткой — так хорошо сагитировал ее в 1947 году молодой Салям Адиль!
Сагитировал — и посватался.
Будущий дедушка Али, тот самый Наджи Юсеф, согласия не дал (девочке было только шестнадцать), но упрямый Салям сказал, что будет ждать пять лет, и подарил ей кольцо.
Тут-то его и посадили, и как раз на этот срок.
Времена наступали нешуточные. В ответ на создание левого Израиля в Ираке повесили на площади трех главных коммунистов, так что пять лет тюрьмы, выписанных молодому Салям Адилю, можно считать разновидностью педагогики.
Невеста, так и не выучившая математику, начала ходить в тюрьму под видом сестры — и стала связной с подпольем. На подпольной работе (уже после того, как непокорный сын «черного саида» вышел на свободу) они и провели медовый месяц.
Товарищ Салям Адиль был к тому времени членом ЦК.
В 1955 году он возглавил иракскую Компартию. Тайный, через иранскую границу, выезд в Москву, на ХХ cъезд КПСС, был их отложенным свадебным путешествием…
Рассказывая трагическую историю жизни иракского коммуниста Саляма Адиля, я ловлю себя на сложных чувствах: слишком давно ответом на коммунистическую риторику стала — усмешка.
Для нашего поколения, «славной молодежи семидесятых», эта усмешка была защитной реакцией на советский пафос: Брежнев со своим старческим Политбюро, «сиськи-масиськи», бодрые фальшивые голоса изо всех радиоточек, наглое племя освобожденных секретарей, «комса», в открытую фарцевавшая и делавшая карьеру, тупое сидение на собраниях в поддержку какого-нибудь африканского божка, повесившего на себя серп и молот… — вот чем было для нас слово «коммунизм».
Но этот уксус был когда-то вином.
Мы еще застали людей, плативших своими жизнями за наивную и отчаянную попытку преодоления социальной гравитации. Мы помним честных коммунистов!
На краю моей памяти — старик в тюбетейке, вернувшийся из сталинских лагерей, а начинавший с лагерей царских: старший товарищ моей партийной бабушки. Рядом с ним — сама бабушка, член ВКП(б) с 1918 года, приписавшая себе по молодости пару лет, чтобы поскорее вступить в ряды, тогда еще не казавшиеся позорными.
Она качала потом седой головой: что мы наделали, что мы наделали!
Ценой ошибки была жизнь, и если бы только своя… Но энергия заблуждения была мощной, а заблуждения — искренними.
У каждой судьбы — свои сроки и своя траектория, и в середине пятидесятых молодой Салям Адиль, под тайным знаменем Ленина, мечтал об освобождении Ирака от средневековья.
Но настоящее средневековье было у Ирака — впереди.
В 1958 году военные свергли короля Фейсала. Военные эти были левых убеждений, случается и такое. Их лидера звали Карим Кассем.
Ломать не строить; перевороты вывихивают эволюционный сустав времени, а дальше — как получится. Получилось как всегда, то есть очень больно. Сначала — резкое полевение и гонения на националистов-баасистов, потом — откат в противоположную сторону; в обратную все полетело еще стремительнее…
Баас расшифровывалась как «Партия арабского национального социалистического возрождения». Силу этого оксюморона — национальное и социалистическое в одном флаконе — уже испытала на себе Германия 1930-х. В Ираке начало фашистского ужаса выпало на шестидесятые.
Массовые репрессии начались сразу после обратного переворота: пять тысяч человек были брошены в тюрьмы и оказались под пытками, и те, кто еще недавно проклинал короля Фейсала, с запозданием смогли оценить его сравнительное вегетарианство…
Попал в лагерь дед Наджи Юсеф. Отец Али, коммунист Салям Адиль, выданный предателем, был схвачен и спустя несколько недель погиб под пытками. Ему не было и сорока. Мать Али узнала о смерти мужа по радио: она училась в Высшей партийной школе в Москве.
Она поседела в этот день. Поседела разом из-за этой вести — и от страха за сына, о судьбе которого не было известно ничего.
Али шел третий год. В последние месяцы перед арестом его отец жил подпольно, в семье иракского коммуниста, и когда за ними пришли, жена этого человека сказала пришедшим, что Али — ее сын: только поэтому мальчик выжил. Их всех бросили в лагерь, но не расстреляли.
Али баасисты искали по всему Багдаду, чтобы пытать и убивать на глазах отца: Восток — дело не столько тонкое, сколько традиционное… Концлагерь они устроили в королевском дворце («Дворцом конца» называли его в Багдаде в те годы).
Маленький Али провел там несколько недель, «усыновленный» отважной иракской коммунисткой. Потом баасисты все-таки проведали, что сын Салям Адиля находится в лагере…
Мой друг Али родился в рубашке: его успели вывезти из «Дворца конца» в корзине с бельем, как маленького Вито Корлеоне во второй части великого кино. Вывезли — и пару лет прятали в Багдаде.
В четыре года, по чужим документам, Али попал в Кувейт, оттуда в Австрию, а потом в СССР. На летном поле «Внуково», у трапа, к нему бросилась и обняла незнакомая седая женщина.
— Здравствуйте, тетя, — сказал Али.
— Я мама, — сказала седая женщина.
— Здравствуйте, тетя мама, — уточнил Али.