Водка не пьянила. Я пил весь вечер, уже которую стопку подряд, давно сбившись со счета. Компании и разговоров я не искал. Час сменялся новым часом, время торопилось за мной, не поспевая и оставляя череду долгих и бесконечно тоскливых в своей однообразности моментов. Я не хотел ничего помнить: ни настоящее, ни прошлое. Но я помнил. И только водка помогала немного укротить время, заставить его течь быстрее. Но водка не давала мне забвения. И, вопреки своему желанию, я снова и снова воскрешал в памяти страшную картину: две прекрасные девушки, бездыханно лежавшие на обшарпанном деревянном полу. Мои жены. Мои мертвые жены. Они погибли около года назад, когда в городе была попытка совершить государственный переворот – революцию. Я оказался тогда в эпицентре событий, и девушек захватили, чтобы немного притормозить меня. В итоге я не сумел их спасти, они погибли от мгновенно действующего яда. И с тех пор каждый день я оплакивал их и проклинал себя.

Повинуясь небрежному взмаху руки, половой в мгновение ока поставил на стол поднос с новым графином. По своей инициативе он присовокупил к алкоголю тарелку с отварной, исходящей паром картошкой, политой маслом и посыпанной свежей зеленью, чуть сбоку от картошки возвышалась горка квашеной капусты, а рядом теснилась пара малосольных огурчиков, на второй тарелке ровными кусками лежала нежнейшая сельдь, покрытая кольцами лука, и тут же – несколько ломтей ржаного хлеба, только из печи.

– Господин, извольте откушать, заведение угощает, – чуть склонил набриолиненную голову халдей. Он ловко наполнил пустую стопку, еще раз поклонился, продемонстрировав идеальный пробор, и исчез.

Я опрокинул стопку себе в рот, подцепил на вилку кусок сельди, но передумал и отодвинул тарелку. Есть не хотелось. Надо было потребовать стакан. Пить водку стопками – моветон.

В заведении было многолюдно и шумно, как и обычно под вечер, все места заняты, но к моему столику в углу никто не подходил. Половой предупреждал любопытствующих, что беспокоить меня – себе дороже, тем более в таком состоянии. Револьвер всегда лежал в кармане моего пиджака, как и нож-бабочка, и я мог пустить их в ход без малейшего сомнения.

Я недовольно поморщился, бросив взгляд на особо шумный стол, за которым гуляли средней руки коммерсанты, барыги, торгаши, лавочники и пара откровенных бандитов.

Да, здесь далеко не кабаре «Чужак», где один лишь вид охранников-громил заставлял посетителей вести себя спокойно, в трактире же царила своя атмосфера, и редкий вечер кончался без поножовщины.

Император Константин наводил порядок в Фридрихсграде железной рукой, но слишком много за последний год на улицах появилось людского сброда: от обычных карманников и уголовников, почуявших легкую дезориентацию новой власти, до бывших революционеров, разогнанных и ищущих свою нишу в новой жизни, старавшихся всеми силами отхватить кусок пирога в эту эпоху всеобщего хаоса и неразберихи.

Департамент полиции новой столицы получал приоритетное финансирование, его возглавил бывший армейский генерал Клаус Якубов, набравший свежий состав из отставных военных, и день за днем доблестные сотрудники восстанавливали порядок в городе. Но буквально пару недель назад генерала Якубова подорвали бомбисты, прямиком в служебном мехвагене, и свеженазначенный на его пост новый шеф полиции Макс Краузе еще не успел себя проявить.

Сказать по правде, и при Якубове полностью восстановить былой контроль над городом пока не удалось. И если центральные кварталы полицейские старательно очистили от разномастной швали, безжалостно отстреливая преступников всех видов и мастей, то некоторые окраинные районы оказались позабыты из-за банальной нехватки средств и людей и превратились в настоящие гетто, где селились преимущественно нелегальные элементы, как мухи слетающиеся в Фридрихсград со всех концов великой империи. Достопочтенные горожане, коим позволяли средства, срочно переезжали в спокойные кварталы, те же, у кого такой возможности не имелось, старались не покидать своих домов без необходимости, надеясь пересидеть тяжелые дни под защитой крепких ставен и дверей.

Смутные времена пришли в Фридрихсград. И я, отчасти виновный во всем произошедшем, не мог найти своего места в этом новом мире. Не мог, да и не хотел.

И все же положительные перемены тоже были. Своим первым указом новый император перенес столицу в Фридрихсград. Это было логично, учитывая, что с недавних пор в городе появились сразу четыре посольства чужаков-иномирян.

Император Константин после коронации развил бурную деятельность во внешней политике и начал несколько масштабных внутренних проектов. Он сумел подписать пакт о ненападении между Руссо-Пруссией и бриттами весьма сомнительного, на мой взгляд, качества, но пока что пакт работал – чего еще желать, – а также заключил договор об обоюдовыгодном торговом коридоре с франками. Мировая общественность сходилась во мнении, что император Константин сумел изрядно припугнуть и франков, и бриттов, вот только чем именно, для всех оставалось загадкой. С той стороны Атлантики не было никаких вестей, словно колонисты решили временно отойти от всех внешних дел.

Из внутренних же проектов можно было отметить масштабное строительство новых линий железной дороги, способной связать всю империю в единую сеть, а также миллионные инвестиции, вложенные в дирижаблестроение. К тому же император не забывал и о местных задачах: город, несмотря на нерешенные проблемы с криминалитетом, стремительно разрастался, а на долгожданное завершение строительства фридрихсградского унтербана были брошены все свободные ресурсы. Вот только компанию «Механикс», которая некогда вела работы, сменил свежеобразованный акционерный фонд «Руссо-Прусский Унтергрундбан».

Мне было на все это плевать. Плевать на изменившуюся действительность и на людей, ставших невольными свидетелями перемен, но не сумевших им помешать. Ведь я тоже не сумел этого сделать, хотя и старался. Поэтому мне было наплевать и на себя самого. Будущего я не видел. Только прошлое.

Я почти перестал следить за собой. Бритье, цирюльня – все это меня мало волновало. Я зарос, стал косматым, как дворовый пес, и таким же угрюмым, злым и недоверчивым. Меня хватало только лишь на утреннее умывание – я просил портье отеля, где жил, окатывать меня по пояс во дворе ледяной водой из ведра. Эта процедура бодрила, позволяя собраться с мыслями, чтобы решить, в каком именно кабаке я буду пить сегодня.

Обитал я в отеле «Приют скитальца» – очень точное название применительно к моей ситуации, – снимая там небольшую комнатушку в мансарде. Мой же дом, изрядно пострадавший год назад, так и стоял покинутый всеми его обитателями. Я лишь заколотил досками окна, дабы избежать проникновения внутрь бродяг и вандалов.

Один, без близняшек, я не хотел туда возвращаться. Да и средств на полное восстановление дома у меня не было.

Жизнь в отеле имела свои неоспоримые преимущества. Никто меня не беспокоил, даже по пустякам, никто не лез в мою жизнь с сочувствием и советами, а главное – старые друзья и враги потеряли меня из виду, и я оказался предоставлен сам себе. Что мне и требовалось…

Зарабатывал же я нынче тем, что выбивал долги одних бандитов у других. Смерти я не боялся, даже временами искал ее. Поэтому вскоре слух обо мне разошелся по всему городу, и недостатка в заказах я не испытывал, но брался за новые дела весьма неохотно, только когда бумажник в очередной раз показывал дно.

Я выпил еще несколько стопок, ополовинив графин. Меня нисколько не развезло после спиртного, напротив, движения мои все так же были четкими и уверенными.

Побывав однажды в мире чужаков и вернувшись домой, я приобрел помимо неприятностей несколько физиологических изменений, которые стали заметны лишь некоторое время спустя. Например, я почти перестал пьянеть. Я мог пить неделями, месяцами напролет, стараясь забыться, и поначалу это получалось, но чем дольше, тем быстрее организм справлялся с отравой, выводя все нежелательные продукты в считаные минуты.

Я злился и пил еще больше, пьянел, но недостаточно быстро, и стоило мне перестать пить, как через несколько минут я полностью трезвел. Даже надраться как следует теперь стало невозможно!

Прошел год с той ночи, когда погибли Лиза и Петра. Целый год… или же лишь год… с какой стороны посмотреть. Для меня этот год был словно вечность. И чертов шнапс совершенно не помогал…

И ведь я даже не смог похоронить их. Когда я вернулся в тот злосчастный дом, то не нашел никого: ни девочек, ни Марты, ни убитых мной охранников. Кто-то побывал там раньше меня, и, пока я расправлялся с подселенцем в соборе, этот некто подчистил дом, успев вывезти все тела. И невозможность похоронить моих девочек по-человечески и хотя бы иногда приходить на их могилы угнетала меня больше всего прочего. Я много раз представлял себе, как их тела сваливают в наспех вырытую яму – общую могилу где-то глубоко в лесу, засыпают землей, закидывают сверху ветвями. Никто и никогда не узнает, где находится то место. Я никогда этого не узнаю.

Ублюдки! Будьте вы прокляты!..

Внезапно, как по мановению руки, в кабаке воцарилась абсолютная тишина. Казалось, люди вокруг даже перестали дышать. Ни скрипа, ни звука, ни шороха.

Я повернулся, проявив несвойственное мне в последнее время любопытство.

Там, у самых дверей, в нерешительности замерло существо, которое не принадлежало не только к роду человеческому, но и ни к одному животному виду, порожденному нашим миром.

В дверях стоял чужак. Мы называли их фогели.

К счастью, из четырех посольств, купола которых появились в ту злосчастную ночь в Фридрихсграде, свои двери широко открыло только одно из них. Оставшиеся хранили таинственное молчание, завесившись непроницаемыми покровами энергобарьеров.

Чужак был длинный и нескладный, как богомол, весь какой-то угловатый, состоящий, казалось, из сплошных неровностей и корявостей. С человеком его роднила лишь общая структура тела: голова, туловище, две руки, две ноги. Конечности иномирянина отчетливо напоминали ветви дерева – настолько тонкими и гибкими они выглядели. Череп его был по-птичьи вытянутым, а лицо пряталось под стальной маской с длинным крючковатым клювом, нижняя часть которой представляла собой нечто вроде респиратора. Огромные черные глаза-окуляры внимательно наблюдали за происходящим вокруг. На голове чужак носил чуть приплюснутый сверху цилиндр – подобные нынче только входили в моду. Две тонкие трубки протянулись от респиратора к чемодану, крепившемуся на лямки за его спиной – наш воздух был вреден для иномирян. Фогель был одет в просторный балахон, почти полностью скрывавший его тело, подпоясанный широким кожаным ремнем, а на ногах носил высокие сапоги-ботфорты. Все это вкупе с чемоданом за спиной создавало весьма необычный для человеческого глаза образ.

Фогель только миновал дверной проем, сложившись при этом почти на треть, иначе не проходил. И теперь, распрямившись, он упирался головой в потолок, а его чуть растопыренные для сохранения баланса конечности раскинулись во все стороны. Палки-руки уперлись в дверной косяк, правая нога была отставлена чуть назад, а левая – вперед. Так он и замер, тяжело дыша сквозь респиратор, и вместе с ним замерло все вокруг. Обыватели еще не привыкли к виду чужаков, хотя первое чужое посольство открылось много месяцев назад и иномиряне получили возможность свободно перемещаться по Фридрихсграду. Но они предпочитали не рисковать понапрасну и ходили по городу лишь в сопровождении охраны – далеко не всем горожанам пришлись по нраву новые порядки.

Чужаки пытались торговать – но первый интерес со стороны горожан быстро иссяк. Иномиряне не предлагали ничего кардинально нового. Технологии, если они и были, оказались под запретом для свободной торговли, прочие товары имели земные аналоги, а чужая еда была слишком специфической на вкус, чтобы стать популярной.

Их лавки, открытые недалеко от посольств, ночами громили. Чужаки отстраивали новые. В конце концов, город и фогели пришли к некоему консенсусу: они стали учиться сосуществовать вместе, но до полного решения противоречий было еще очень далеко.

Но факт есть факт. Сейчас фогель стоял в дверях кабака и с интересом осматривался, для удобства чуть выкатив свои удивительные глаза-окуляры.

Я отвел взгляд в сторону. Чужак был мне неинтересен. Я относился к тем, кто считал, что мы не уживемся никогда. Хороший чужак – мертвый чужак! Будь моя воля, я закрыл бы посольства или хотя бы обнес их пятиметровой стеной.

Да, я был отъявленным ксенофобом и не находил в этом ничего дурного.

Раса, пошедшая на контакт с людьми и встретившая делегацию императора Руссо-Пруссии, оказалась совсем непохожей на нас. Фогели – помесь птицы и богомола. Вроде бы в их родном мире обитали и иные разумные виды, но посольство покидать могли только фогели. Мне были безразличны они все: и представители посольства, и их неизвестные помощники, и торговцы, и те, кто остался до поры в куполах, в том числе и закрытых энергобарьерами.

Единственное, что меня радовало, – среди фогелей не было подселенцев. Этих тварей я ненавидел лютой ненавистью и уничтожал бы сразу, без раздумий. Существа-симбионты, проникающие без согласия в тела жертв, – эти были худшими. На остальных же мне было наплевать.

– Чужак… демон… – зашептались вокруг люди.

Невежественные, малообразованные, они не понимали и не принимали перемен. Это такие, как они, жгли лавки иномирян и не оставляли в душе надежду изловить демонов темной ночью, показать им, кто здесь хозяин. Я не мог порицать горожан за это. Им было страшно, а страх рождает ненависть.

– Бей тварь! – слегка истерично вскрикнул кто-то неподалеку, и тут же один из посетителей, сидевший через столик от меня, взмахнул рукой, и в грудь фогеля ударил нож, но, звякнув о скрытую под балахоном броню, переломился и отлетел в сторону.

Чужак даже не шелохнулся, так и стоял, высокий, нелепый, чуть покачиваясь вперед-назад на своих тонких, но крепких ножках-ветках.

Обычно на иномирян не нападали вот так запросто, но этому фогелю не повезло заглянуть в столь сомнительное заведение, где человеческая жизнь гроша ломаного не стоит…

Второй из гулявшей компании резко поднялся из-за стола и бросился на фогеля. В его руке сверкнул сталью клинок. Расовая нетерпимость – страшная штука. Его приятели повскакивали следом за ним, готовые прийти на помощь. Они совершенно точно не намеревались соблюдать заявленный императором дружеский интерес к чужаку.

Но фогель оказался проворнее. Его левая рука с неимоверной скоростью вылетела из-под балахона. Пальцев на руке было всего три. Чужак ловко схватил делового за шею, приподнял его, чуть встряхнул в воздухе, отчего нож вывалился из рук нападавшего, а затем прижал его спиной к стене, да так, что бедолага не мог даже шелохнуться.

Из-под балахона появилась вторая рука иномирянина, которой он медленно взмахнул снизу вверх, словно призывая всех сохранять спокойствие.

– Мир, друзья мои. Я не ищу конфликтов и неприятностей. Бреннер… мне нужен только господин Бреннер… – проскрипело существо на вполне понятном окружающим языке. Голос у него был чуть глуховатый из-за респиратора, неприятный, как несмазанная калитка, колышущаяся на ветру, но слова он выговаривал четко.

Его не слушали. Кабак загудел, люди хотели крови.

В ту же секунду в помещение из-за спины фогеля в зал протиснулись еще двое, на этот раз местные люди, но настоящие гиганты – большие, широкие в плечах, опасные, с плоскими, многократно переломанными в драках носами и ушами, одеты они были по современной моде, в просторные костюмы и безразмерные пальто. В руках у вновь пришедших замелькали дубинки, которые они пустили в ход, пройдясь по бокам и спинам самых ретивых – друзей подвешенного делового.

Я их узнал, приходилось сталкиваться прежде, из людей Степана Симбирского – местного криминального авторитета, очень высоко взлетевшего в бандитской иерархии за последнее время.

– Всем стоять на месте! – негромко, но весомо приказал один из телохранителей фогеля. – Чужак под нашей защитой…

Иномирянин разжал пальцы, и неудачливый деловой упал на пол.

– Мы не знали. Уважаемые, наши извинения… – Его приятели поспешно отступили назад, постаравшись скрыться за спинами других посетителей.

– Где Бреннер? – хрипло спросил второй телохранитель, оглядывая зал.

Столы передо мной опустели, но мне было все равно. Меня иномиряне и бандиты не интересовали. Я налил стопку и тут же выпил ее, не чувствуя вкуса.

Нечеловеческая ладонь с тремя пальцами-отростками легла на мой стол. Я недовольно покачал головой, но все же поднял взгляд на чужака, стоявшего прямо передо мной. Громилы-телохранители держались позади иномирянина, но одно их присутствие изрядно нагнетало атмосферу вокруг.

– Бреннер, – скорее утвердительно, чем вопросительно сообщил чужак, – Кирилл Бенедиктович?

– Он самый. – Я не видел смысла скрывать свое имя даже от птицы-богомола из далекого мира.

– Пожалуйста, Бреннер, пожалуйста! Помогите нам, иначе быть беде!..