В пятницу утром опять шел дождь — тонкая изморось, которую нельзя было назвать настоящим дождем, но от которой все становилось очень мокрым. Мэри прервала горячий спор между Стивом и Лорой относительно маленьких сестренок и братишек и с неодобрением произнесла:

— Тебе нужен новый плащ, Джордж. Этот уже — просто позор какой-то.

— Я слышал, что жены всегда стремятся отделаться от нашей старой удобной одежды, — ответил Хиггинс, надевая плащ-палатку. — Будет в самый раз. Зачем надевать хороший новый плащ на улицу под дождь? И вот что, Лори: если все так же будет дождь, ты подождешь, пока мама заедет за тобой и Стивом. А ты езди осторожно, Мэри. Прошлой осенью, тоже в дождь, Стива сбила машина.

— Да, да, — сказала Мэри. — Ты слишком переживаешь, Джордж, — она улыбнулась ему.

— Ну, у меня есть о чем переживать. — И вдруг Хиггинс вспомнил Роберта Дюрана. Его Китти. У них только-только начиналось это удовольствие — дети, и затем вмешалась то ли судьба, то ли что-то еще.

Дело Дюран — конечно, тут требуется кое-какая работа, а вчера они занимались выяснением обстоятельств по делу Мишель Стэнъярд и по делу Китти ничего не сделали. Когда Хиггинс пришел в отдел, Мендоза говорил о том же самом, и работа эта легла на плечи Хиггинса.

— Мы с Артом займемся парочкой-другой идей по поводу Мишель, — сказал Мендоза. — А ты постарайся разузнать что-нибудь еще про Китти Дюран. Похороны завтра — я думаю, кому-то нужно пойти.

Порой, и особенно в случае подобного убийства, когда десять против одного, что убийца и его жертва не были знакомы, убийца появляется на похоронах. Но только похоже было на то, что Китти Дюран знала убийцу. Эти кофейные чашки. Три кофейные чашечки, что выглядело несколько странно.

Хиггинс сходил в лабораторию и спросил, нашли ли что-нибудь полезное в квартире Дюранов.

— Несколько отпечатков, — сказал Скарн. — Чужие — не ее и не Дюрана. Их нет в нашей картотеке, и мы послали запрос в Вашингтон. Подождем — увидим. В кофейнике и в чашечках был просто кофе. Четких отпечатков на них нет. Помада на одной из чашек — «Элизабет Пост», розовый коралл. В ванной у нее стояла такая помада. Ну-ка… да, мы уже сообщили вам о соскобах из-под ногтей и прочем. Вроде все. Жаль, дождя во вторник не было — он мог бы оставить следы.

Дождь шел чуть сильнее, когда Хиггинс отправился на Уэстморленд-авеню. «Торговцы, — подумал он неопределенно, — ходили ли в тот день там от двери к двери какие-нибудь торговцы? И как насчет мужчин, живущих в том же доме? Судя по фотографии, напечатанной в среду в «Геральд», она поразительно красивая девушка, любой мужчина мог бы от нее потерять голову».

Ландерс был выходной, но нужно было продолжать расследование, касающееся того трупа, которым он занимался вчера. Прочитав отчет Ландерса, Пигготт без сожаления отказался от Марион Дарли: одно из тех утомительных дел, которыми изобилует работа.

Умершего звали Сэмюэл Ревило. Сорока девяти лет, вдовец, часовых дел мастер, имел на Альварадо маленькую часовую мастерскую. Он жил в меблированных комнатах на Темпл-стрит, и вчера утром его обнаружила домовладелица, которая принесла чистые полотенца, полагая, что он ушел на работу. Санитары сказали, что похоже на намеренно принятую слишком большую дозу какого-то снотворного. У кровати стоял использованный стакан; лаборатория его забрала. Записки нет. Не найдено никаких лекарств ни в комнате, ни в общей ванной: там же проживали еще три съемщика.

Домовладелица утверждала, что у него есть сын, Альфред Ревило. Она не знала, где именно он живет, знала только, что где-то в Лос-Анджелесе и что он женат, мистер Ревило иногда по воскресеньям отправлялся к нему обедать. Вчера в телефонном справочнике Ландерс нашел четырех Альфредов Ревило; но все они были не те. Сына, конечно, нужно известить. Точно так же, само собой разумеется, нужно выяснить, где он достал то, что выпил.

Пигготт без особой надежды позвонил в лабораторию спросить, не знают ли они уже, что это было: они там любят работать тщательно и не спеша — однако на сей раз у экспертов уже был готов ответ, и Дьюк сообщил, что Ревило принял какие-то снотворные таблетки, продаваемые по рецепту врача.

— Около тридцати штук, судя по осадку в стакане. Видно, хотел быть уверенным. Вскрытие даст вам что-нибудь более определенное. Да, на стакане его отпечатки.

— Большое спасибо, — сказал Пигготт.

Он поехал на Темпл-стрит и поговорил с домовладелицей, миссис Питман. Она ничего не знала. Мистер Ревило такой милый, тихий человек, прожил здесь четыре года после того, как потерял жену. Никогда о себе не распространялся, и если он и посещал врача, она этого не знала.

Ближайшая к мастерской Ревило аптека находилась прямо за углом. Пигготт зашел туда и спросил — записи о том, что Ревило выписывались какие-либо рецепты, не было. Ближайшая к меблированным комнатам аптека была расположена на Глендейл-авеню; там тоже такой записи не обнаружилось.

Три прочих съемщика были на работе, но домовладелица говорила, что они почти не имели дела друг с другом, не очень-то водились. Еще она рассказала, что бедный мистер Ревило захаживал к миссис Вули, жившей на той же улице. Он был еще не старик, она — вдова, и для него было бы так хорошо снова заиметь свой дом и семью.

Поэтому Пигготт прошел пешком один квартал и разыскал миссис Вули. Миссис Лида Вули. Она была дома; старый, чисто прибранный дом. Несколько сухопарая, крашеная блондинка, убитая горем.

— Он был такой замечательный человек… имел свое дело, и к тому же добрый, хороший… не каждый так по-доброму относился бы к маме, но он был всегда такой внимательный, он даже принес ей конфеты в прошлый День матери…

— Он такой и был, — вторила ей старушка. — Бедняга, ему еще и пятидесяти не было. — Маленькая, худенькая, седая женщина, весьма бодрая, с бойким голоском.

Они ничего не знали; он им ничего не рассказывал. Они всего лишь слышали, что он умер. Миссис Вули, однако, знала адрес сына: Манхэттен-плейс в Голливуде.

Это было шагом вперед. Пигготт двинулся в Голливуд под дождем, который опять стал больше похож на изморось, чем на дождь.

— Двойной блеф, — сказал Мендоза; он развернулся в своем крутящемся кресле к окну и глядел на серое небо, изморось, туман, смешанные в одну сплошную серую завесу. — Может быть, просто двойной блеф, Артуро. И это сделало бы все гораздо проще.

— Да, понимаю, понимаю, — отвечал Хакетт. — Я понял, когда ты первый раз рассказал эту маленькую историю. Конечно, ты его видел — а я нет. Ты думаешь, Луис, так оно и есть?

— Не знаю. Если это спектакль, то Трулок представляет его просто замечательно — не переигрывая роль. Если это роль.

— Проще, конечно, — сказал Хакетт, — чем болтовня о том, что Мишель, дескать, исчезла из женской комнаты.

— И в таком случае он не очень бы и рисковал. Марго Гийом говорит, что между тем, когда Мишель у нее на глазах направилась в женскую комнату, и тем, когда Трулок попросил ее там посмотреть, люди приходили и уходили. Она не могла бы сказать, сколько вообще времени прошло. Этот вестибюль невелик. Могло быть, что Мишель возвратилась из женской комнаты вовремя, они вышли к машине, а Марго не заметила. И продолжали спорить уже в машине. М-м, да — ему пришлось рассказать нам о споре, иначе у него не было бы причин не позвонить в полицию после ресторана. Маленькая размолвка по поводу школьной приятельницы Мишель — об этом ли? Об этом? И таким образом он может говорить, будто подумал, что она, возможно, тайком от него ускользнула. Но хорошо, вот они спорят — в машине, на темной стоянке. И Трулок выходит из себя, хватает ее, может быть, чтобы встряхнуть. Я бы сказал, что он довольно вспыльчив, знаешь ли. А она — маленькая, хрупкая девушка. Он не собирался ее убивать, но он большой, сильный мужчина. Так что неожиданно у него на руках оказывается труп.

— Ты выстраиваешь это искусственно, — сказал Хакетт. — Его невеста? Хорошо, может быть, отчасти из-за денег, но он ее и любил, тут дело не в одних деньгах. Она красивая девушка.

— Нет. Нет, он не хладнокровный самовлюбленный эгоист — но в подобной ситуации, Арт, человек в самом деле — как бы он ни ужасался, раскаивался или пугался — имеет свойство подумать и о себе. Cómono? Он не дурак, и он адвокат. Он знает, что не собирался этого делать, — это произошло случайно, но все-таки произошло. Он бы подумал: чего ради губить свою жизнь и карьеру из-за случайности. Не уверяй меня, что он не попытался бы это скрыть.

— Я не уверяю. Если он таков, как ты говоришь, — Хакетт заглянул в раскрытый путеводитель, на страницу сорок четыре: центральная часть Лос-Анджелеса. — Элмир-стрит находится за три коротких квартала от этого ресторана. Снять с нее украшения, чтобы все выглядело в первую очередь как грабеж, а потом уже как случайное убийство. Выбросить тело в первом же подходящем темном месте, вернуться в ресторан и разыграть там свою маленькую драму. Да, и он там бывал раньше — он знал о боковом выходе у женской комнаты. Я тебе одно скажу, — проговорил Хакетт. — Если это так, то получается, что он совершенно ни при чем, а родители решили, что ее похитили, и все откладывали позвонить нам. Если бы ее нашли сразу, насколько более правдоподобно выглядела бы его история. После небольшой размолвки Мишель от него скрылась и пошла на автобусную остановку, чтобы ехать домой. Заприметив бриллианты, на нее нападает грабитель, а оказавшись обремененным трупом, он оттаскивает ее немного по той дорожке, чтобы иметь время смыться. Все смотрится вполне натурально.

— Como si. Мать говорит, у нее не было ни цента. Мишель не могла бы сесть на автобус — но в этом нет полной уверенности. А бриллианты в этом случае лежат в сейфе Трулока в банке, и там они и останутся.

— Ты считаешь, что это произошло именно так?

— Не знаю. Могло быть и так. Это следует держать в уме, вот и все. Однако же мы не позаботились поспрашивать там, где было найдено тело. Супругов Херли, которые ее обнаружили, не было дома — но другие соседи могли быть у себя. Не видел ли кто из них что-нибудь в тот вечер? И так далее. Поезжай-ка и прощупай. А потом, я думаю, мы с тобой поедем прощупать мистера Пола Грулока: зададим ему кое-какие вопросы. Может быть так — это иной аспект, — что он совершенно не ожидает, что мы заподозрим его, и будет потрясен этим фактом. Посмотрим.

— О'кэй. А ты что будешь делать, Шерлок? — Хакетт поднялся.

— На тот случай — также возможный, — что Трулок говорит чистую правду, займусь этой Эйлин Родни, — сказал Мендоза. — Расспрошу о ней Стэнъярдов. Потому что… — он развернулся со своим креслом и задумчиво поглядел на Хакетта. — Мишель был двадцать один год. Эта часть рассказа Трулока показалась мне правдивой. Судя по всему, девушку тщательно оберегали, и жила она без забот и тревог. Возможно, не успевшая повзрослеть, наивная. И — молодая. Конечно, частные школы. Молодые всегда так чертовски идеалистичны — и неопытны, naturalmente. Если все, что он говорил о девице Родни, соответствует действительности, — а он, разумеется, знал, что мы можем это проверить, — то я вполне могу себе представить, как девушка вроде Мишель, с путаными идеями о верности старым друзьям, защищает ее и даже, возможно, мчится к ней об этом сказать. Просто чтобы преподать ему урок. И — в Бойл-Хайтс ютится эта Родни? Если она посещала ту же частную школу, что и Мишель? — Он поднялся, стройный, щегольски одетый, и сказал: — Это запутанный клубок. Будем искать и тянуть ниточки. Встретимся за ленчем у Федерико.

В девять часов в городской больнице Паллисер и Грейс нашли Йокумов. Те утром появились дома, миссис Мейсон рассказала им, что дети заболели, и они приехали в больницу. За час до того доктор Гудхарт позвонил в отдел по расследованию убийств и сообщил о смерти пятого, и последнего, ребенка.

Они поговорили с доктором, прежде чем встретиться с родителями.

— Еще не знаете, что это было? — спросил Паллисер.

— Мы, конечно, произведем вскрытие, — ответил Гудхарт. — Возможно, даже сегодня, хотя мы, разумеется, весьма заняты. Те образцы, что вы привезли, сейчас в лаборатории. — Он покачал головой. — Чистейшей воды беспечность. Небрежность. Невежество. Подонки общества. — И он бросил косой взгляд на Грейса.

— Доктор, — сказал тот, — подонки встречаются с любым цветом кожи, как мы все знаем. Возможно, вы совершенно правы.

— Родители чуть не обезумели, — продолжал Гудхарт. — Как всегда. Плохо смотрят за детьми, оставляют их одних, а потом рыдают и рвут на себе волосы, если с ними что-то случается. Я дал матери успокоительное — с ней начиналась истерика.

Они прошли в маленькую приемную в конце вестибюля, где находились Йокумы, и представились. На вид обоим супругам еще не было тридцати; Йокум — с очень черной кожей, круглоголовый, коренастый, в старых джинсах, рубашке без галстука, потрепанном свитере. Женщина — светлее, с нечесаными волосами, чуть полноватая; на ней было довольно грязное хлопчатобумажное платье, туфли на высоком каблуке, надетые на босу ногу, рядом с ней на кушетке лежало ярко-красное пальто, которое они видели в доме.

Йокум раскачивался из стороны в сторону, восклицая высоким голосом:

— Мои детки, мои бедные детки. Господи, зачем ты забрал моих деток?

Грейсу удалось успокоить его настолько, что тот взглянул на значок.

— Вы понимаете, что мы должны задать несколько вопросов, мистер Йокум?

— О-о, мои бедные маленькие детки… о-о, не могу об этом думать… — Он вытащил грязный носовой платок и высморкался. — Вы из полиции, сэр? Из-за наших бедных деток… наверно, вы слышали, как это случилось: они наелись испорченной пищи… Моя жена, она не знала, и нас не было дома…

Женщина скорчилась на кушетке, словно оцепенев, — действовало успокоительное. Она подняла мутный взгляд:

— Полиция? Из-за деток? О Господи, моя крошка Фанни, и Билли, и Джон, и Энни, и… Я даже не могу поверить… все мои дети умерли…

— Нужно составить официальный отчет, — терпеливо проговорил Грейс, чуть морща нос от запаха, который распространял Йокум: застарелого и свежего пота, грязного белья, лука и пива. — Мы должны задать вам кое-какие вопросы, мистер Йокум. Вы оставили своих маленьких детей одних, что является судебно наказуемым поступком. Почему? Где вы были?

— Дети, они уже много раз оставались одни, — защищаясь, проговорил он. — С ними была Мэй — моя жена. Я… я… был в Лонг-Биче у друга, он дает мне денег на новую машину — у меня, знаете, чуть не тыща долларов скоплена с прошлого сезона. О-о, я был ужасно потрясен: возвращаюсь, а мне говорят, что детишки…

— А что вы, миссис Йокум? — спросил Паллисер. Она молча посмотрела на него. — Вы ушли в среду днем и не вернулись. Где вы были?

— Я… — начала она. — Господи, Эдди говорит, он был потрясен, — а что же тогда я? Мои дети — все умерли! Моя малютка Фанни, с ней было так легко сидеть, и остальные крошки… У меня в мыслях не было, чтобы с ними что-то случилось, — всего одну-то ночь! Я… я поехала повидаться со своей подругой, сэр, с Милли Фосдик, я ее уж долго не видела, как она вышла замуж и переехала сюда, — мы давно не были в Лос-Анджелесе, обычно останавливаемся севернее, когда нет уборочного сезона. И мне у нее стало так плохо тогда: что-то вроде лихорадки, и… я не могла ехать домой, но думала, с ними ничего не случится. С Фанни так легко сидеть… и еда у них была, кукурузная каша и все такое…

Грейс поглядел на Паллисера и пожал плечами. Звучало вполне правдоподобно. Вполне возможно, что у женщины была легкая форма пищевого отравления, от которого умерли дети.

— Прошу прощения, мистер Йокум, — сказал Грейс, — но вам обоим надо будет приехать в управление и сделать заявление. Мы можем подвезти вас сейчас, если вы…

— А, я думаю… покончить с этим, — пробормотал Йокум, вытирая глаза. — Все, что нам надо сделать… мне просто так и не верится… вдруг, ни с того ни с сего…

Дюран еще не вышел на работу. Родители и старшая сестра Китти прилетели из Чикаго на похороны. Они все были в квартире Дюрана, когда Хиггинс, услышав об этом от миссис Оттен, жившей напротив, постучал в дверь.

Дюран безропотно впустил его.

— Не знаю, что еще могу вам сказать, — проговорил он мрачно.

— Я просто надеялся: вдруг вы, подумав, что-нибудь вспомнили.

Родители были милые на вид люди лет сорока, подавленные горем, и на Хиггинса они взглянули с некоторым возмущением, как на представителя закона, не защитившего Китти.

— Не упоминала ли ваша жена какого-нибудь мужчину, который… ну, пытался бы к ней подкатиться? Вы понимаете…

Дюран покачал головой:

— Вы говорили… то есть другой полицейский говорил… человек, которого она знала, из-за этих кофейных чашек. Никто, кого мы знали, не… Не помню, чтобы когда-нибудь что-то такое было. Я… я в самом деле думал — и сказал тому следователю — она была такой красивой, кто-нибудь мог… мог пойти за ней. Как-нибудь так. Но я…

— Но было же! — проговорила миссис О'Коннелл, неожиданно и резко. — Было! Мне до сих пор не приходило в голову — она писала мне об этом!

— О чем, миссис О'Коннелл? — спросил Хиггинс. Наконец-то зацепка?

— Она не сказала Бобу и никому здесь не сказала, потому что знала, что Боб будет в ярости, а тот человек был такой здоровый, и она боялась, что Бобу придется плохо. Она мне все про это написала. Это было незадолго до прошлого Рождества: я помню, что получила письмо в тот же день, когда послала ей подарки. Это мог быть он — мог быть! — Она неожиданно всхлипнула. — Моя дорогая Китти… так ужасно… если это он, вы д о л ж н ы его поймать!

Муж обнял ее одной рукой, утешая:

— Ну, ну, Нелли. Я впервые об этом слышу — вы, женщины, держите все в тайне, — но ты расскажи следователю все, что бы там ни было.

Она выпрямилась и села прямее; когда-то почти столь же красивая, как ее старшая дочь, те же правильные черты, и ее серые глаза с длинными черными ресницами были как у Мэри.

— Это было тогда, — сказала она. — Человек в магазине. В том, где она обычно покупала зелень и овощи. Он работал учетчиком — высокий молодой блондин; она не знала его фамилии, только на этой бирке, ну, знаете, как они носят, было имя — Ланс. Он… он два-три раза предлагал ей встретиться, и говорил… такие, понимаете… делал разные намеки, а потом, в тот день, он стоял в проходе, выкладывая товары на полку, когда она проходила мимо и никого больше рядом не было, и он попытался ее схватить и поцеловать. Она дала ему пощечину и вырвалась, и на этот раз пошла к администратору и сказала ему, и, видимо, этого парня выгнали, потому что, она говорила, его там больше не было, слава Богу. Если это был о н…

А это и в самом деле была зацепка. Хиггинс на мгновение отвлекся от возмущенных восклицаний Дюрана и взволнованных рассуждений матери Китти — это верный след или же?… Больше чем три месяца спустя? Впрочем, парень мог уехать из города и только что вернуться. Или поддался внезапному порыву, увидев Китти на улице впервые с тех пор, как потерял из-за нее работу.

— Вы знаете, что это был за магазин, миссис О'Коннелл?

— Она обычно ходила в «Сэйфуэй», который на Вермонте, — ответил ему Дюран. — Боже мой, если бы я узнал об этом тогда, я бы…

— Именно этого она и боялась, Боб. Я написала ей в ответ, что…

Хиггинса вдруг посетила новая мысль. Считалось, из-за кофейных чашек, что Китти знала убийцу. Да ничего подобного из этой детали не следовало. Соседи говорили, что иногда, хоть и не часто, заходили торговцы — она открыла бы дверь на звонок. О чем могли бы говорить кофейные чашки, так это о том, что у нее раньше было двое гостей, если не друзья, то знакомые, и она подавала им кофе. Затем, когда они ушли, а она еще не успела отнести поднос на кухню, позвонил неизвестный. Человек из магазина или кто-то другой.

Если так, то почему эти друзья не объявились и не сообщили о том, что они здесь были? Они могли не знать о Китти: некоторые читают в газетах одни лишь заголовки. Может, они в отъезде. Во всяком случае, над этим надо подумать. И поработать.

Сперва займемся магазином: администратор сможет сообщить фамилию того парня.

Дождь, или изморось, или что там было, прекратился. Хиггинс, ощущая в глубине души то легкое удовлетворение, которое всегда сопровождало новую зацепку, направился в магазин. И одновременно в глубине души у него опять затеплилась та затаенная, мечтательная, неотступная мысль, что преследовала его с тех пор, как они точно узнали о ребенке, с прошлой недели. Он еще ничего не говорил Мэри. Они еще это не обсуждали. Однажды он наберется мужества и попросит.

Если, если у них будет девочка, то, может быть, Мэри по крайней мере хотя бы обдумает, не назвать ли ее в честь его матери. Маргарет Эмили.

Он спросит ее. Как-нибудь, однажды.

— Да, сэр, клянусь на куче Библий! — с чувством проговорил мистер Рейнфелд. — Я видел то, что видел. Мне и в голову не приходило, что это что-то значит, пока вы не спросили, но я вспомнил. Оглядываясь назад. Мы-то, конечно, слыхали про труп, который нашли мистер и миссис Херли, но мне совершенно не приходило в голову, что это как-то связано.

— Что, мистер Рейнфелд? — Хакетт впустую провел здесь все утро, расспрашивая соседей и осматривая место, где была обнаружена Мишель. Сотрудники, побывавшие здесь первыми, для лаборатории не нашли ничего: дорожка была покрыта гудроном, и следы автомобиля не отпечатались. Валявшийся там мусор, при всем его разнообразии, по виду не имел отношения к телу. Мишель просто сбросили на землю, кто бы это ни был. Никто из соседей в тот вечер не видел и не слышал ничего необычного.

Рейнфелды, жившие на первом этаже с другой стороны дома, отсутствовали, когда он сюда приехал. Теперь они вернулись, и Хакетт, возможно, слышал нечто более полезное.

— Я вам расскажу, как было… — Рейнфелд разволновался. — Мы получили посылку для мистера и миссис Херли: около половины шестого приехал почтовый грузовик, к нам зашел почтальон и спросил, не возьмем ли мы посылку. Моя хозяйка говорит: конечно, они хорошие соседи. Поэтому мы поглядывали, когда Херли вернутся, понимаете, чтобы отдать посылку-то. По-моему, она от ее сестры из Орегона, судя по обратному адресу.

— Я считал, что Херли просто поехали в кино, — сказал Хакетт. — В полшестого их уже не было?

— Правильно, — ответила ему миссис Рейнфелд. Супруги Рейнфелд были старше Херли: Рейнфелд уже вышел на пенсию. — Они отправились на обед к его брату — это был день рождения мистера Херли, — а потом в кино.

— Вот мы и посматривали, когда они вернутся, — продолжал Рейнфелд. — И вот, я увидел, как огни поворачивают на их дорожку, фары, понимаете, и говорю Марте: они что-то раньше, чем мы ждали, — встаю и подхожу к окну.

— Ну-ну? — проговорил Хакетт.

— Поглядеть, они ли это. Оказалось, не они. Потому что эта машина, она свернула на их подъездную дорожку, заехала за дом с их стороны, и там мне ее уже не видно было, понимаете, а потом примерно через полминуты задом выехала обратно и была такова. Люди просто развернулись.

— Но она стояла на подъездной дорожке около тридцати секунд? — Достаточно, чтобы сильный мужчина успел сбросить на землю легкое тело и забраться обратно в машину.

— Около того. Я тогда об этом не задумался.

— Но вы уверены, что это произошло вечером в понедельник?

— Конечно, уверен. Понимаете, была же посылка. Это был подарок на день рождения мистеру Херли.

— Понимаю, — сказал Хакетт. К счастью, это можно проверить на почте. — Полагаю, вы ничего не можете сказать о том, что это была за машина?

— Вот уж нет, ничего, — ответил Рейнфелд. — Было темно. Просто машина. Думаю, это был «седан», но поручиться не могу. Насколько старая или что-нибудь в этом роде — не знаю. Но вы спросили — что-нибудь необычное в тот вечер, и я вдруг вспомнил.

— Да, большое спасибо, — сказал Хакетт.

Примерно в то же самое время Элисон рассеянно глядела во двор, поглаживая свои падавшие на плечи рыжие кудри и наблюдая, как близнецы и Седрик с оглушительными криками и лаем носятся вокруг розовых клумб, играя в пятнашки, и нерешительно говорила:

— Ну, это же действительно не наше дело, Маири. Не так ли?

— Я вот что скажу, — ответила миссис Мак-Таггарт, — терпеть не могу вмешиваться в чужие дела, achara, вы хорошо знаете. Но, кроме того, иногда можно поступить дурно, не вмешавшись. Вот ту бедную женщину на Востоке зарезали, и никто даже в полицию не позвонил. И я говорю…

— Да, я понимаю, — сказала Элисон. — И вы знаете ее лучше, чем я. Но…

— Может, произошел несчастный случай. Все это странно. И эти двое детей — потому что они всего лишь дети, вы не станете отрицать…

— Да, да, — сказала Элисон. — Пожалуй, я спрошу Луиса, что он думает.

— Я только говорю…

Во дворе пересмешник прервал игру. Он спикировал вниз, больно клюнул Седрика в его округлый бесхвостый зад и взмыл вверх. Близнецы вопили, Седрик негодующе лаял. Пересмешник грациозно опустился на ветку и издал свой всегдашний боевой клич: «Янки Дудл приехал в город, янки Дудл приехал в город… кра, кра… ЙО-ОК!»

— Ну… — сказала Элисон.

— И все по-прежнему неопределенно, — сказал Хакетт. — Если эта машина вообще что-нибудь значит. Что водит Трулок?

— Не знаю, — ответил Мендоза. — Надо будет узнать. Можно сказать, дело висит в воздухе, — он недовольно поглядел на свой бокал с хлебной водкой.

К их столику подошел Хиггинс и выдвинул стул.

— У меня есть хорошая зацепка по делу Дюран, — сообщил он и начал рассказывать. Подошел официант. — Виски с содовой, Адам, и сэндвич с мясом. — Вид у Хакетта стал кислый: он снова набрал лишний вес и вернулся к своей тощей диете — творог и помидоры. — Я узнал у администратора, как звать того парня. Некто Ланс Амброджианни. После того как Китти Дюран пожаловалась, с работы он тут же вылетел. Не знаю, где он сейчас… У меня есть его адрес, где он жил в то время, — посмотрим. Но я сделал на него запрос, и за ним кое-что числится.

— Это славно, — сказал Мендоза. — Что именно?

— Угон автомашины, во-первых. Но остальное — изнасилование и покушение на убийство — мне нравится. Отсидел он недолго — освобожден даже не условно. Так-то нынче обстоит дело в судах.

— Тогда займемся его поисками, — сказал Мендоза. — И вправду хорошая зацепка, Джордж. Но по Мишель…

— А, это. Может быть двойным блефом. Трулок, — проговорил Хиггинс.

— Oh, de veras. А может быть, и чем-нибудь другим, — ответил Мендоза. — У меня тут мелькнула одна мыслишка. У «Le Renard Bleu» есть постоянные посетители. Мишель и Трулок посещали ресторан довольно часто, но всего лишь несколько месяцев, и их там по имени явно не знали. Если только Робино. Мы можем его спросить. Но очень возможно, что других завсегдатаев, более старых, по имени знают. Робино, Марго. Так не спросить ли о них, не был ли кто там в понедельник? А затем расспросить этих людей, не заметили ли они чего? Это всего лишь мысль. Ничего особенного за ней нет.

— Нам полагается работать со всевозможным тщанием, — сказал Хакетт. Он без всякого энтузиазма созерцал свою тарелку с диетической пищей. — Можем спросить. Ты собирался взглянуть на эту Эйлин Родни. Узнал что-нибудь ценное?

— Вполне возможно, Арт, в этом что-то есть. Если Трулок говорит правду, — ответил Мендоза.

— Вот именно, если. Итак?

— Я думаю, — сказал Мендоза, — нам следует поехать прижать его немного. Пусть поймет, что мы не поверили ему безоговорочно и сразу. Посмотрим, что получится.

— Я готов.

— А Джордж может… Джордж!

— М-м? — неопределенно отозвался Хиггинс, сидевший до того с отсутствующим видом. — Что?

— Клянусь Господом, вся эта семейная жизнь действует на отдел разлагающе, — сказал Мендоза. — Было уже достаточно скверно, когда он всего лишь за ней ухаживал.

Хиггинс чуть покраснел.

— Я слушал. Вы хотите, чтобы я занялся Амброджианни?

— Рог favor. Я сбегаю обратно в отдел, погляжу, какие там известия от остальных. И затем, Арт, мы пощупаем Трулока.

— Ты не рассказал, что у тебя по Эйлин Родни.

— Так, кое-что, — ответил Мендоза. — Возможно, это интересно. Я потом расскажу. Но вот Трулок — я хочу знать, да или нет с этим Трулоком. — Он прикончил свой сэндвич и потянулся за сигаретой.