– Значит, ничего? – спросила, вскакивая, разъяренная Клара и чуть не опрокинула стоявшую рядом лампу.
– К сожалению, ничего, высокочтимая госпожа, – ответил Чоколин, пожимая плечами. – Несчастный господин маркиз де Лернон вряд ли поблагодарит госпожу супругу бана за любовный совет, благодаря которому у него на спине, среди лютой зимы, уродились сливы!
– Расскажи, Чоколин, как это случилось? – спросила Клара, откинув со лба непослушную прядь.
– Это весьма печальная история, высокочтимая госпожа! На днях в дом господина Коньского пришел господин де Лернон и, сославшись на вас, начал меня расспрашивать о Крупичевой Доре. Поняв тотчас, откуда ветер дует, я вывел его в сад, чтобы нас ни одна живая душа не видела, и растолковал, ему, как все наилучшим образом устроить. Поверьте мне, ваша милость, я весьма обрадовался этой выдумке и хохотал в душе, представляя себе, как господин Павел найдет голубятник пустым, а что за хорек – неизвестно! «Слушай, Грга, сказал я себе, подумай хорошенько, как бы снова стать порядочным человеком!» Потому что я, ваша милость, соперник молодого Грегорианца!
– Ты? – удивленно спросила супруга бана.
– Да, я! Вы смеетесь, однако это сущая правда. Будучи в лучшем положении, я просил ее руки, но старый ювелир посмеялся мне в глаза. С тех пор я, конечно, малость пообносился, любви пет и в помине, осталась лишь желчь, и она сжигает мое нутро, точно адский пламень! Но что об этом поминать! Значит, я объяснил господину маркизу, что между садами Коньского и Крупича стоит высокая стена. Через нее мы и переберемся. Нужно лишь улучить время, когда Крупича не будет дома. Старая Магда спит как сурок, ее и пушкой не разбудишь. На постое у них два испанских драгуна, оба несусветные пьяницы. С драгунами мы сговоримся за ракией, тем более что господин маркиз офицер, ради же субординации они будут готовы отречься от бога, не говоря уж о том, чтоб украсть девушку. Драгуны станут на страже на случай, если девушка поднимет треногу, а господни Лернон перетащит свою добычу по лестнице через степу, накинув ей на голову мешок, отнесет в сарай Коньского, и дело в шляпе, сердце вашей милости будет довольно! Так я рассчитывал, и все, казалось, шло как нельзя лучше. Поставили лестницу, дождались ночи. Крупич ушел из дому, Магда захрапела, испанцы наши! Все это я видел с сеновала. Всюду было тихо. Дора сидела в светлице за шитьем. Каркнул я трижды испанцам. Те трижды каркнули мне в ответ. Отлично, думаю.
«Ну, говорю, господин маркиз, пора отправляться, желаю удачи!»
Влез мой маркиз на стену и тихонько спустился по лестнице в Крупичев сад.
«Ой!» – раздался вдруг крик в саду.
Слышу маркизов голос! Что за черт?! Испанцы же как сквозь землю провалились.
«На помощь! На помощь!» – взывал маркиз с той стороны.
Заглянул я через стену. Ох! Веда! Какой-то дьявол поставил волчий капкан, и бедный маркиз в него попался! Только вздумал я прыгнуть, чтобы освободить его, как из дома выскочил незнакомый мне человек и давай утюжить бедного маркиза, он только «ох!» да «ах!» – любо-дорого послушать. Прибежали с факелами горожане, кузнец Блаж Штакор как замолотит по нему своими кулачищами, да как заревет: «Держите вора, держите разбойника!»
Тут уж мне, конечно, пришлось думать о собственной шкуре, высокородная госпожа; мертвые из гроба не встают, а загребчане полагают, что я умер! Зарылся я в сено и, уповая на бога, взмолился: «Смилуйтесь, силы господни, над спиной господина маркиза!»
– Проклятье, вот неудача! – воскликнула госпожа Клара. – А что потом?
– Потом? Точно не знаю! Слышал только, что горожане страшно возмущены, господин маркиз лежит в постели, как израненный Иисус, испанских же драгун какой-то дьявол так напоил вином, что они валяются как колоды!
– Кто же спутал нам карты, Чоколин, кто? – спросила госпожа Клара, приходя все в большее раздражение.
– Кто? – Грга пожал плечами. – Этот вопрос и меня гложет. Я отдал бы свой правый глаз, только бы узнать, какая таинственная рука разорвала мою паутину! Я весь день просидел на месте ломая голову, но ничего не придумал. Клянусь бритвой, будь у меня хоть на крошку бабьей веры, я сказал бы, что помешал сам господь бог. Но это все-таки человек, потому что ни бог, ни святой дух не ставят волчьих капканов! А теперь, ваша милость, говоря по правде, мне следует расстаться с вами, покинуть этот злосчастный Загреб.
– Ты уходишь?
– Приходится.
– Почему?
– Боюсь, что кто-то меня выследил, а это для меня гибель.
– Ты не смеешь уходить от меня!
– Кто же может мне запретить?
– Я!
– Как?
– Я выдам тебя.
– А я вас!
– Вспомни, несчастный, что я жена бана, кто тебе поверит, такому прохвосту?
– Это правда, – угрюмо заметил Чоколин. – Черт побери, я позабыл о судьях и законе! Чего же вам нужно от меня?
– Павел женится на Доре!
– Само собой! В первый же день после троицы их венчает каноник Врамец.
– Это не должно случиться!
– Что ж, я согласен.
– Оставь шутки! Ты должен этому помешать!
– Но как?
– Твоя забота.
– Застрелить господина Павла на большой дороге из-за кустов. Согласны?
– К черту!
– Или…
Цирюльник зашептал что-то госпоже Кларе на ухо, и она закивала головой в знак согласия.
– Вот тебе золото! – сказала она громко и протянула ему полный кошель.
– Слава богу, я отгадал ваши мысли! Но когда все будет копчено, могу ли я убраться из Загреба?
– Можешь.
– Но перед тем я зайду, чтобы получить на путевые расходы.
– Приходи!
В этот миг у двери мелькнула чья-то тень и выскользнула из дома. Напевая и позвякивая золотом, цирюльник, ничего не заметив, направился в свое логово.
Вдруг ночную тишину всколыхнул хриплый голос Гаруца:
– Хозяева и хозяйки, пробило двенадцать часов!
– Ха, ха, ха, – тихонько засмеялся брадобрей, – мой приятель Гаруц прокукарекал полночь! Кого-то, значит, будут отпевать!
А тень следовала за Чоколином. И лишь убедившись, что Грга вошел в дом, повернула в сторону городской стены и спустилась на берег Медведницы. Перед небольшой хижиной человек трижды свистнул.
– Кто там! – отозвался густой бас. Из хижины вышел харамия Радак. – Ты, Ерко? Долго же ты заставил себя ждать? Какие новости?
– Плохие, очень плохие, – тихо ответил Ерко. – Расскажи Павлу, что французский полковник хотел загубить Дору и что я разрушил его замыслы. Но опасность еще не миновала! Ты знаешь, я часто захожу в дом, где остановился бан. Кто там обращает на меня внимание! Когда этот негодяй цирюльник вошел в покои Клары, я прижал ухо к двери, а я не глухой.
– Опять цирюльник? – задумчиво заметил харамия. – Я отдал бы свое ружье, чтобы только на него посмотреть!
– И все слышал. Речь шла о Доре, они задумали что-то недоброе, все шептались. Быть беде! Слушай, Милош, если тебе дорога могила твоей Мары, беги, лети к Павлу, скажи, чтобы спешил сюда, а я покуда здесь пригляжу.
– Клянусь честным крестом, передушил бы я их всех! Но я сейчас же иду, Ерко! Доброй ночи!
Харамия поспешно удалился, исчез и Ерко, среди ночной тиши слышно было только журчание ручейка.
* * *
Утром, накануне дня святого Фомы, судья Якопович сидел у себя в ратуше. Назавтра назначено было открытие сабора, сегодня же бан должен был произвести смотр квартировавшим в Загребе частям перед тем, как отправить их на турок. Якопович тер озабоченно лоб, размышляя, как ему завтра рассказать на саборе о бесчинствах подбана, как протестовать против бана, который силой, вопреки закону и обычаю, поставил своих голодных солдат в дома к горожанам.
Вдруг судья вздрогнул и оторвался от своих мыслей, у дверей зазвенели шпоры, и на пороге появился Мельхиор Томпа Хоршовский, адъютант бана.
– Господин судья, – мрачно начал офицер, – добрый день! Меня послал его вельможность господин бан.
– Что желает его вельможность, милостивый государь? – спокойно спросил судья.
– Его вельможность очень недоволен городом. Да и может ли быть иначе? Бан голоден, вы его не кормите, не поите, ему холодно, вы не отапливаете дом, по ночам темень, вы не даете ему свечей, и солдаты тоже голодны и мерзнут.
– Милостивый государь, – ответил судья, – право же, мне неизвестен закон, по которому наш именитый город обязан кормить, поить и обогревать господина бана. Он наш гость, мы и без того делаем все возможное, хотя город беден, весь урожай побил град. В Золотой булле говорится, что Загреб обязан поставить бану вола и сто хлебов, когда он в первый раз приедет в город, но не может же это тянуться без конца и края, и уж совсем мы не должны кормить его дружину. Солдаты хотят есть и пить? Чем я могу помочь? Они съели и выпили все, что было в городе, бедняки ужо голодают, несчастный народ вынужден есть одну пустую капусту. Так и передайте господину бану!
– Сообщать бану я ничего не буду, меня это вовсе не касается, – ответил воин. – Мое дело передать вам, судья, приказ бана, а именно, чтобы город давал бану ежедневно, пока он находится в Загребе, десять кувшинов старого вина, десять хлебов, десять фунтов хорошей говядины и десять сальных свечей, не говоря уж о сене и овсе.
– От лица города я как глава и судья его заявляю, что мы не выполним этого приказа! – решительно ответил судья.
– Что ж, не выполняйте, мы возьмем сами! – закричал адъютант.
– А я заявляю официальный протест от имени всей общины и граждан именитого города.
– Протестуйте хоть до второго пришествия! А что вас ждет, вы теперь знаете. Прощайте! – закончил Томпа и ушел.
Вскоре на сторожевой башне забили в набатный колокол.
– Пожар! Пожар! – закричали на улицах. Женщины, дети, мужчины с побледневшими лицами метались по городу.
– Пожар! Пожар!
– Где? Где?
– Храни нас бог и святой Флориан!
Ударили в набат и с колокольни св. Марка. Ужас охватил горожан.
Взволнованный судья кинулся к Дверцам и поднялся на городскую стену. Недалеко от церкви св. Маркеты над крышей одного дома поднимался белый дым, сквозь дым мелькали языки пламени.
– Чей это дом?
– Марко Тутковича, господин судья! – крикнул один из городских стражников, прибежавший без шлема на гору.
– Кто его поджег?
– Конники Грегорианца! С полсотни пьяных всадников подскакали к святой Маркете и давай стрелять из пистолетов по крыше. А там солома! Все пропало! Бедняга Туткович!
– А ты почему не защищал? – сурово спросил судья.
– Я хотел вступиться, да они открыли по мне огонь. Сейчас поскачут на Хармицу.
– Беги со всех ног в ратушу! Пусть пятьдесят граждан возьмут ружья и через Каменные ворота идут на Хармицу; Круничу и Блажу Штакору тоже идти с ними.
– Ox, spectabilis, spectabilis! – восклицал, тяжело дыша и отдуваясь, прибежавший капеллан Шалкович. – Ох, bestiae infernales. Вы знаете, какие у меня в саду замечательные груши, яблони, сливы, абрикосы! Все, все эти варвары порубили и сложили костер, чтобы зажарить украденного молочного поросенка. Все! Я прошу заявить solenniter протест! – И он заплакал.
– Здесь возможен один протест, вот какой! – ответил Якопович, яростно потрясая кулаками, и кинулся к ратуше. Но не успел он сделать и двух шагов, как его остановил толстый лавочник Шафранич с жалобами:
– Господин судья, у моей дорогой жены сделались колики! Что она даст зимой коровушке, пашей чудной коровушке, а? Ну что? Погибнет коровушка! Ах! А я останусь без молока? Эти дьяволы, эти испанские драгуны растащили два стога сена! А что будет пить женушка? Дьяволы выпили всю ракию!
– Не задерживайте меня, кум Андрия! У меня более спешные дела. Надо защищать город, – ответил судья и побежал вниз.
Когда он вышел на площадь Св. Марка, перед ним предстала страшная картина. Пьяные солдаты на месте Магдиной лавчонки разложили огромный костер. Несчастная старуха лежала без сознания на ступенях церкви. Вокруг костра в бешеном хороводе кружились солдаты, размахивая копьями с нанизанными на них курами, гусями и хлебами. Тут же стояла большая бочка вина, на ней верхом сидел пьяный солдат и прижимал к себе вместо волынки поросенка. Чуть подальше испанские гуны тащили за волосы полумертвого нотариуса Верныча.
– Довольно! – загремел Якопович. – Чаша терпения переполнена! Стражники, за копья и бейте этих пьяниц. Барабанщик, тревогу! Ударьте в набат во всех церквах, пусть горожане берутся за оружие! Заприте городские ворота. Вытаскивайте пушки на башни. Коня мне!
Городская стража с алебардами наперевес мигом навалилась на пьяную ватагу и освободила Вернича. Драгуны и пехотинцы пустились бежать к Каменным воротам, в сторону Нижнего города, где были расквартированы войска. Стонали колокола, бил барабан, горожане взялись за ружья и копья. Судья как молния носился на своем коне, проверяя, всюду ли заперты ворога. На берегу Медведницы гремели выстрелы, это горожане отбивались от бандерий Грегорианца.
– Пускай сейчас пожалует Унгнад, – промолвил, скрежеща зубами Якопович, – и мы поглядим, возьмет ли on y нас то, чего мы не хотим давать!
– Да, да, господин судья, – закричал коротышка Шафранич, воинственно размахивая длиннющим копьем, – ничего не дадим, ничего, перцу на динар не дадим этому штирийскому бану! Пускай только явится кто-нибудь из испанских лягушатников, я, как мышонка, насажу его на копье, раз, – вот так! – И лавочник с силой ткнул копьем в воздух.
В этот миг загремел гром. Шафранич побледнел и, дрожа всем телом, прошептал стоявшему рядом растерянному Гаруцу:
– Иисус и Мария! Дорогой кум Гаруц, это ружье бабахнуло?
– И большое ружье, кум Шафранич, – ответил глашатай.
– А может оно снести человеку голову? – спросил, дрожа, лавочник.
– Может, у кого она есть, – ответил Гаруц.
Горожане выстроились с оружием наготове во главе с судьей Якоповичем, который, сидя на копе, держал голубое знамя города.
Внезапно со стороны Каменных ворот прибежал кузнец Штакор с засученными рукавами, с огромным шлемом на голове, черный от сажи. Он тащил на плече тяжелый мушкет.
– Ради бога, что случилось, мастер? – спросил судья.
– Беда, господин судья!
– Говорите, мастер, ради бога!
– Наша полусотня палила что надо, и у пьяных бандерий Грегорианца под выстрелами наших мушкетов только пятки сверкали! Мы на горе, они под горой, мы на них, они давай бог ноги! Но черт принес новую беду! Бан производил смотр войскам на Хармице, солдаты орали и выли, просто страх!
«Юнаки, – посмеиваясь, сказал бан этим оголтелым, – положитесь на меня и, если эти негодяи загребчане не выполнят ваших требований, разделайтесь с ними по-свойски! Они грозят пожаловаться его королевскому величеству. Пускай! Здесь я ваш король! Слышите, в городе бьют в набат, смотрите, они заперлись за своими стенами и направили против вас пушки! Но немало загребчан и вне стен, возьмемся же за них! Покажем им!»
«Пошли на них!» – закричали все.
И я боюсь, господин судья, как бы эти черти не сожгли дома наших несчастных сограждан! Помогите, господин судья!
– Ага! Нам повезло! – воскликнул судья, сходя с лошади. – Пойдемте со мной, мастер Блаж!
Судья и кузнец направились к отведенным бану покоям. Дверь была на запоре. Судья стучал трижды, пока наконец ее не открыли, дрожа от страха, слуги бана.
– Госпожа супруга бана дома? – строго спросил судья.
– Да, – нерешительно ответил один из слуг.
Судья торопливо зашагал в комнату Клары. Бледная, безгласная, она сидела за столом, опустив голову на руки. Увидав судью, она испуганно потянулась к лежащему на столе пистолету.
– Высокочтимая госпожа! – сказал судья. – Ваш вельможный супруг и бан в благодарность за гостеприимство изволит с нами шутить! Сначала нас объедало его войско, теперь его бешеные ватаги намереваются сжечь предместье города!
– А я тут при чем? – спросила госпожа Клара.
– Это недопустимо! Вам известно, что бан с войсками за воротами города. Горожане взялись за оружие, заперли ворота, и вы наша пленница. Знайте, если хоть один дом загорится в предместье, то загорится и крыша над вашей головой!
– Вы с ума сошли! – вздрогнув, крикнула Клара.
– Нет, высокочтимая госпожа. Я r здравом разуме! Садитесь и пишите супругу, пускай не безумствует и уведет свое войско, иначе… иначе он вас больше не увидит!
– Господин судья!
– Я не шучу! Садитесь и пишите. Письмо или жизнь!
Вне себя Клара села, написала письмо и протянула его судье.
– Вот! – сказала она.
– Прощайте, сударыня! И если дорожите своей головой, не выходите из дома!
Судья и кузнец покинули супругу бана.
Вскоре через Каменные ворота проскакал на Хармицу всадник и передал бану наказ Клары и обещание Якоповича, что горожане вернутся к своим мирным делам, если бан письменно, скрепив грамоту печатью, пообещает удалить войско.
Лицо Унгнада перекосилось от злости, когда он, сидя на коне в кругу своих офицеров, читал письмо.
– Читайте о моем позоре, читайте! – обратился он к своим соратникам. – Видели вы когда-нибудь такого лишенного достоинства и чести болвана? Проклятые висельники, клянусь саблей, я раздавил бы их в железном кулаке, но… ох, ну и дурак… дурак… оставить супругу в логове змеи! Погибнет моя Клара! Что… что же делать, господа?
– Собаки! – проворчал Грегорианец. – Это государственная измена, тут не обойтись без заплечных дел мастера!
– Да, конечно, – поддакнул прабилежник Мир ко Петео, – конечно, но все это произойдет позже, а пока надо спасать госпожу супругу бана! Потому пусть ваша вельможность даст загребчанам грамоту и переведет войско в Иванич. А потом уж… само собой, представится возможность на саборе…
– Правильно! – подтвердил Мельхиор Томпа.
Бан, яростно дергая свою рыжую бороду, написал грамоту, скрепил ее печатью и передал городскому курьеру. Затем объехал с офицерами отряды, буркнул каждому начальнику несколько неприветливых слов и, насупившись, поскакал с вельможами в город. А удивленные воины тем временем молча двинулись в сторону Савы, покидая Нижний город.
* * *
Покуда разнузданная солдатня бесчинствовала в именитом городе, Ерко стоял у сада Драшковича, против дома золотых дел мастера. Бледный, озабоченный, поглядывал он то в сторону Каменных ворот, то на Крупичев дом, то в сторону площади Св. Марка, откуда доносился неистовый рев. Боже! Павла все еще нет, Крупич ушел по приказу судьи с отрядом, Дора в доме одна, проклятый брадобрей в Загребе, солдаты разбойничают! Ох, хоть бы старый мастер остался дома: как умоляла его Дора, но так и не умолила – надо было идти защищать крепость. Боже! Боже! Лишь бы не случилось беды! Только сейчас услышал он от проходившей мимо стражи, что запирают городские ворота. Павлу не удастся проникнуть в город. Банские пехотинцы и драгуны, преследуемые вооруженными горожанами, пробегали мимо него в Нижний город. Боже, какая кутерьма! Как бы чего не учинили девушке! И он решил сам войти в дом, чтоб охранять ее. Но в этот миг возле него остановились два всадника. У одного из них забрало было опущено. Ерко задрожал и, заслоняя собою дверь, поднял палку. Но всадник с опущенным забралом дал знак товарищу, тот взмахнул мечом и ударил Ерко, несчастный юноша вскрикнул и, заливаясь кровью, рухнул без сознания на землю.
– Поезжай, – сказал всадник под забралом товарищу, – ты мне больше не нужен! Спасайся, ты ведь солдат! Прихвати и мою лошадь. – Неизвестный соскочил с коня и поспешил в дом золотых дел мастера.
Дора была одна. Бледная от страха, она молилась, чтобы бог сохранил жизнь ее отца. Увидев чужого мужчину, она вскочила, как испуганная серна.
– Святый боже! – воскликнула она.
– О, успокойся, девушка! – протянул хриплым голосом неизвестный. – Ради бога, не волнуйся! Я бедный солдат. Ваши расколотили нас в пух и прах, а меня тяжело ранили. Не выдавай меня. А то я погибну. Изнемог я, не могу скакать дальше. Рана горит, в горле пересохло. Дай воды напиться.
– Я не выдам тебя, – боязливо ответила девушка, – никому не желаю смерти, даже врагам, бог велит и врагу делать добро. А почему ты не поднимешь забрала?
– Сейчас, сейчас, – ответил неизвестный, – дай же мне напиться!
– На вот! – и Дора протянула ему кувшин с водой. – Пей на здоровье.
Солдат взялся обеими руками за кувшин.
– Погляди-ка, девушка, не идет ли кто к дому.
Дора подошла к окну, и в этот миг незнакомец бросил какой-то порошок в воду.
– Никого нет, – сказала девушка.
– Нет ли у тебя вина, девушка?
– Есть, но вино вредно пить раненому.
– Вода у тебя мутная, теплая. Попробуй!
– Теплая? Странно! Я только что ее принесла.
– Ну, попробуй сама.
– Давай-ка!
Дора взяла кувшин, приложила его к устам и отпила.
– В самом деле, горькая! Странно.
– Прошу тебя, дай капельку вина!
– Хорошо! Погоди! Сейчас вернусь.
Девушка ушла, а неизвестный выбежал из дому в сад и мигом перелез через стену во двор казначея Коньского.
Вскоре дочь ювелира вернулась с кувшином вина. В доме ни души. Куда же девался незнакомый гость? Не сон ли это? Нет! Вон на полу лежит вязаный кошель с гербом. Наверно, солдат потерял его!
Дора в ужасе перекрестилась. Уж не дьявольское ли это наваждение? Храни господи и помилуй! Ее охватило какое-то беспокойство, она заходила по комнате. Руки стали как лед, голова горела, точно раскаленное железо. «Боже мой! Что такое?» – девушка схватилась за голову.
Перед глазами завертелись круги, на грудь навалилась страшная тяжесть, горло, казалось, сжимала змея. Дора споткнулась, зашаталась, хватая руками воздух.
– Отец! Павел! Воздуха! – крикнула она, упала, вздохнула еще раз и умерла.
– Дора! Дора моя! – громко закричал кто-то с улицы, и в комнату вбежал, тяжело дыша, весь в грязи, капитан Павел Грегорианец. – Вот она, беда… Господи Иисусе! – крикнул он так, словно кто-то вонзил ему в сердце нож. – Или мне мерещится? Дора, Дорица! – Он схватил мертвую девушку за руку. – Мертва, мертва! О, будь я проклят!
И как подрубленный упал рядом с девушкой.