Музыкальный автомат в глубине зала «Верного шанса» походил на полуразрушенный неоновый собор в стиле рококо. Мустейн в жизни не видал ничего более яркого и безвкусного: высотой почти шесть футов, из сверкающей красной пластмассы, с золотыми резными драконьими ножкам, с мигающими лампочками, которые разбрызгивали в полумраке тонкие лучики рубинового и темно-синего света, и изогнутой в виде арки жемчужной неоновой трубкой, венчающей все это дело. Мустейн представил такой вот автоматический проигрыватель, величиной с семиэтажный дом, на огромном облаке, с уходящей вдаль бесконечной вереницей грешников, – Истинный Музыкальный Автомат, по образу и подобию которого созданы все прочие, наглядно подтверждающий викторианскую концепцию о Старом Добром Времени, о степенной, праведной жизни. Из динамиков гремела музыка. Пляшущие люди походили на святых с сияющими нимбами. Мустейн, уже здорово захмелевший, нашел здесь безопасное убежище, где можно собраться с мыслями и избежать дальнейших разговоров с Джо Диллом и Тайет – она изводила его насмешками с той самой минуты, как он не подыграл ей в «корвете», и он потихоньку начинал раздражаться. Эти двое бросали кости у стойки с владелицей клуба, мисс Сидель, стройной рыжеволосой женщиной лет сорока, в зеленом коротком платье, а один из барменов, мертвенно-бледный мужчина с зачесанными от лба черными волосами, комментировал происходящее.

В длину зал был раза в два больше, чем в ширину. Деревянные полы и обшитые дубовыми панелями стены, увешанные фотографиями, изображения на которых скрывались под яркими бликами. Свисающие с потолка лампы, стилизованные под керосиновые фонари, светили тусклым желтоватым светом. Справа от автоматического проигрывателя находилась эстрада, совершенно пустая, если не считать одинокого усилителя и микрофона; на стене за ней сверкали наклеенные звезды, игральные кости и растянутые в улыбке губы, вырезанные из серебряной фольги. Слева стоял игровой автомат, вокруг которого толпились старики, потягивавшие пиво из бутылок и наблюдавшие за игрой мужчин помоложе. За бильярдным столом слабоумного вида паренек с острым кадыком и срезанным подбородком вяло гонял взад-вперед шары и поглядывал на кружащихся над головой мух. С десяток пар – по большей части в джинсах – притопывали под музыку, а за столиками вокруг танцплощадки парни орали, гоготали и размахивали руками. Официантки в шортах и тесно облегающих топах, с серьгами в виде игральных костей, сновали между столиками, хлопая посетителей по шаловливым рукам и расплескивая пиво. Здесь царила атмосфера чисто американской тупости, жизнерадостного идиотизма и пролетарского неистовства – целый зоопарк темных страстей. Но сама стойка бара казалась частью другого, более спокойного, мира. У одного конца стойки сидели несколько накрашенных женщин в платьях с низким вырезом, потягивая экзотические коктейли с фруктами и слегка нервничая. Они обращали взгляды на дверь всякий раз, когда она открывалась, а одна вела переговоры со стариком в розовом пиджаке и клетчатых брюках. Чуть дальше карлица в залатанном комбинезоне болтала с чернокожим мужчиной в синем шелковом костюме, с усыпанными золотыми перстнями пальцами. За ними сидели восемь высоченных парней студенческого возраста в строгих костюмах и галстуках, которые вяло тянули пиво и имели вид людей, не очень хорошо понимающих, что они здесь делают. А еще – огромный бородатый мужчина с телосложением профессионального борца, длинноволосый паренек с серебряной стальной гитарой и две девушки, которые своим деланным безразличием и модным прикидом напомнили Мустейну певиц. Плюс Джо Дилл, Тайет и мисс Сидель. Охватывая взором всю картину, Мустейн задавался вопросом: представлены ли в этом на удивление гармоничном сочетании все элементы Грааля и можно ли по части получить представление о населении городка?

Он листал железные страницы музыкального автомата. Среди множества кейджуна и зайдеко встречались знакомые имена – Спрингстин, Рэнди Тревис, «Алабама», – однако на некоторых страницах подборки сплошь состояли из композиций не только незнакомых, но и в очередной раз свидетельствующих об эксцентричности выбора. Таблички были не отпечатаны, а написаны от руки, тонким небрежным почерком; Мустейн никогда не слышал таких песен и исполнителей и сомневался, что когда-нибудь услышит где-нибудь, кроме Грааля, поскольку названия композиций и имена музыкантов отличались своеобразием доморощенной безвкусицы. Например, АА-108: «В поисках приключений на свою задницу» от «Каких-то типов из синего форда». АА-112: «Последний танец Шарлотты» от «Неизвестного лица или лиц». ВВ-139: «Я не знал, что она замужем» от «Коммивояжеров». А также «Ветер из прошлого» от «Бывшей зазнобы Коди»; «Сатана не ждет» от Минориты Приббыль-мл., и «Угадай, что у меня в кармане?» от «Идиотика». Движимый любопытством, Мустейн опустил в прорезь четвертак и выбрал «Демоницу из преисподней» в исполнении «Жертвы». Он нетерпеливо барабанил пальцами по пластиковой стенке автомата. Послышалось тихое жужжание и щелчок; пластинка встала на диск проигрывающего устройства, и кто-то хрипло задышал под нестройные аккорды.

После нескольких тактов кто-то выключил проигрыватель. Лампочки погасли, вращение диска замедлилось, и музыка превратилась в тягучую мешанину искаженных звуков. Несколько человек на танцплощадке с нескрываемой неприязнью смотрели на Мустейна, который почувствовал себя еще неуютней, чем прежде. Потом лампочки снова замигали, и на диск опустилась другая пластинка. Заунывные переборы акустической гитары. Несколько человек снова принялись танцевать, а мисс Сидель протолкалась сквозь толпу, собравшуюся у края танцплощадки. Она была хорошенькой хрупкой женщиной, с высокими скулами, с морщинками в уголках светло-зеленых глаз, похожими на мелкие царапинки на камне, и с тонкими губами леди Круэллы, которые казались полнее благодаря толстому слою помады. Волосы у нее были уложены в высокую прическу, и лишь два изящных локона свисали по вискам; ее белые полные груди поддерживал тесный лиф зеленого платья. Она нахмурилась, подбоченилась и сказала Мустейну:

– Надо полагать, ты не знаешь.

– Чего я не знаю? – спросил Мустейн с долей вызова.

– Многие пластинки здесь ставят только по особым случаям.

– И о каких же случаях идет речь?

– О таких, когда я решаю, что они наступили. – Сидель взяла его за руку. – Ты неважно выглядишь, милый. Давай-ка я приведу тебя в чувство.

Она провела Мустейна к стойке, где Джо Дилл и Тайет продолжали играть в кости. Он плюхнулся на табурет рядом с Сидель, задев локтем паренька с гитарой. Джо Дилл подался вперед и неодобрительно посмотрел на Мустейна.

– В таком виде я тебя никуда не повезу.

Мустейн обвел рукой зал, полный орущих, беснующихся людей; от резкого движения все выпитое с новой силой бросилось в голову.

– И это, по-твоему, лучшее место в городе? Что ты считаешь верхом кулинарного искусства? Замороженные овощи?

– Ты дурно отзываешься о моем заведении, – добродушно заметила Сидель и знаком подозвала бармена. – Смешай мальчику «криптоверд», Эрл.

– Согласитесь, обстановка здесь ненормальная, – сказал Мустейн. – В духе колониальной готики.

– А кого интересует норма? – сказала Тайет и перевела взгляд на Мустейна.

– У тебя какие-то комплексы? – спросил Мустейн. – Поэтому ты такая стерва?

– А вот этого не надо, – сказал Джо Дилл. Тайет торжествующе улыбнулась.

– Послушай, – сказал Мустейн, пытаясь пойти на попятный, но при этом сохранить чувство собственного достоинства. – Я тебе признателен. Но я не собираюсь ни перед кем расшаркиваться.

– Да успокойтесь вы все. – Сидель похлопала Джо Дилла по руке. – У мальчика был тяжелый день. И он прав. Нельзя наезжать на человека только потому, что он тебе обязан.

– Может, мальчику нужна компания, – презрительно сказала Тайет. – Почему бы тебе не познакомить его с Вайдой?

– Да, тогда уж он получит полное представление о ненормальном.

Сидель резко повернулась к нему:

– Не болтай лишнего про Вайду… во всяком случае при мне!

Наступило напряженное молчание; из динамиков музыкального автомата раздались «Султаны свинга»; изящные длинные тени плавно кружились в мерцающем свете лампочек.

– Я этого не допущу, – проговорила Сидель. – Я не допущу, чтобы о Вайде отзывались пренебрежительно в моем присутствии.

– Кто такая Вайда? – спросил Мустейн, заинтригованный именем и впечатлением, которое оно произвело на окружающих.

Тайет пробормотала что-то вроде «Царица Иоанновой Ночи», но Мустейн решил, что ослышался. Джо Дилл со смешанным выражением почтения и неприязни сказал:

– Чтобы понять, кто такая Вайда, с ней нужно познакомиться поближе.

– И тебе это не светит, верно, Джо? – сказала Сидель. – С тобой она не станет водиться.

– У некоторых еще меньше шансов, чем у меня, – сказал Дилл.

Они уставились друг на друга с такими каменными лицами, что напомнили Мустейну профили на щите с надписью «Добро пожаловать в Грааль». Наконец Джо Дилл сгреб ладонью игральные кости со стойки и отвернулся. Тайет что-то прошептала ему на ухо; он рассмеялся и бросил кости.

Бармен поставил на стойку два стакана с зеленой пенистой жидкостью. Сидель, все еще заметно раздраженная, одним махом выпила почти половину стакана. Мустейн осторожно приложился. Терпкий, сладкий вкус, немного похоже на «Маргариту», но покрепче.

– Что здесь намешано? – спросил он, поднося стакан к глазам. Под шапкой пены плавали золотые нити мякоти; переливы зеленого цвета всех оттенков, если смотреть на свет.

– Всего понемножку, – коротко ответила Сидель. Потом она, похоже, немного расслабилась. – Водка, бамбуковый сок, желчь аллигатора. Вся зелень, что приходит мне на ум.

Мустейн рассмеялся, но женщина сохраняла бесстрастное выражение лица.

– Конечно, есть еще кое-что, – добавила она. Он снова принялся рассматривать стакан на свет.

– Давай пей, – сказала Сидель. – Пара таких коктейлей – и тебе откроется новая перспектива.

Мустейн отпил еще один глоток, побольше.

– Значит, на вас они оказывают такое действие?

– Разумеется! Я не обладала никакими телепатическими способностями, пока не начала пить «криптоверд».

– Ну прямо, – сказал он.

– Не веришь?

– Хотелось бы убедиться.

Сидель развернулась к нему всем телом.

– Дай мне что-нибудь… какую-нибудь личную вещь. Вот. – Она указала на серьгу у него в ухе. – Дай мне это.

Мустейн вынул из уха сережку и отдал Сидель; она блестела у нее на ладони – серебряная кошачья мордочка. Сидель зажала сережку в кулаке и медленно сомкнула веки. Она глубоко вздохнула, и грудь чуть приподнялась над вырезом зеленого платья.

– Это подарок, – сказала она. – Подарок женщины… зрелой женщины. Любовницы. Она несчастна. Я так понимаю, ты поступил с ней некрасиво. – Она распахнула глаза. – Ты что-то украл у нее.

Мустейн попытался выхватить сережку из руки Сидель, но она не дала.

– Мне кажется, – продолжала она, – не то что украл. Но вроде как украл. Не могу понять толком, но у меня такое ощущение. – Она стиснула сережку в кулаке и прижала кулак ко лбу. – Она прощает тебя. И понимает, что ты не мог вести себя так, как она хотела. Но она надеется, что однажды ты поймешь, что потерял, и вернешься к ней. Конечно, ты никогда не вернешься.

Мустейн показал свой пустой стакан бармену. Он чувствовал страшную усталость. Длинноволосый паренек брал простенькие аккорды на своей металлической гитаре. «Нэшнл стандарт стил». Похоже, ей лет семьдесят, не меньше. По всей видимости, в свое время на ней играли по-настоящему талантливые люди. Паренек явно не заслуживал такого инструмента.

– Вероятно, для дамы будет лучше, если ты не вернешься, – сказала Сидель. – Ты просто опять испортишь ей жизнь.

– Закроем тему, ладно? – сказал Мустейн.

– Я тебя не сужу, если тебя это беспокоит. Не мне судить других.

Бармен принес следующий коктейль. Мустейн отпил глоток.

– Хочешь услышать еще чего-нибудь? – спросила Сидель.

– Не на эту тему.

– Хорошо. – Она перекинула сережку из одной руки в другую. – А что, если я расскажу о твоем характере?

– Да ради бога.

Сидель провела подушечкой большого пальца по серебряной кошачьей мордочке.

– Ты думаешь, что все просчитал и все выверил, а значит, тебе нечего бояться окружающих, но на самом деле ты наивен и беззащитен. То, что ты считаешь своей броней, на самом деле является мишенью для стрел. Ты просто ищешь боли, и если никто не причиняет тебе боли, ты сам находишь способ мучить себя. Именно это ты называешь стойкостью. Тупость в чистом виде.

Слушая рассуждения Сидель, Мустейн прикончил второй коктейль. Она не сказала ничего нового: ну да, он мошенник, эмоционально ограниченный человек, и сам сознает это с недавних пор. Больше всего Мустейна заинтересовало, почему она хочет выставить его эдаким невинным созданием, чистым мальчиком. Какой-то тактический ход, подумал он и начал подозревать, что таким образом Сидель пытается соблазнить его. Указывая на предполагаемую наивность Мустейна, она рисовалась перед ним, принимала вид женщины многоопытной и проницательной, у которой он может искать тепла и утешения.

Мустейн здорово опьянел, но внутренне оставался спокойным и собранным; он подумал, что в словах Сидель насчет «криптоверда», позволяющего увидеть мир в новой перспективе, есть доля правды. Он слушал с притворным вниманием, внутренне отчужденный и отстраненный, но все же зачарованный видом ее полных грудей под шелковой тканью зеленого платья и преувеличенной женственностью жестов. За спиной Сидель Джо Дилл и Тайет разговаривали со стариком в рабочей одежде. Из динамиков проигрывателя лилась музыка «Дайр Стрейтс». Под влиянием момента Мустейн пришел в лирическое настроение и решил, что уже достаточно здесь освоился и вполне проникся странной атмосферой.

Сидель заметила, что он пялится на ее груди.

– У меня нетрадиционная ориентация, – наконец сказала она. – Так что выбрось это из головы.

Мустейн несколько опешил.

– Ты имеешь в виду, что любишь женщин?

– А кто их не любит?

– Ты любишь и мужчин тоже, – сказал он. – Так почему ты считаешь, что у нас ничего не получится?

Сидель открыла рот, собираясь ответить, но он заговорил первым:

– Меня слишком часто обламывали подобными заявлениями, чтобы я в очередной раз попался на удочку. Насколько я понимаю, ты просто боишься потерять контроль над ситуацией. Ты хочешь, чтобы инициатива принадлежала тебе одной.

– Ах ты самодовольный ублюдок!

Мустейн округлил глаза, изображая удивление.

– Так значит, я прав? Наверное, я тоже телепат в своем роде.

Она коротко пожала плечом:

– Подожди. Может, я передумаю.

– Сомневаюсь.

– Деточка, ты не представляешь, как я люблю перемены.

Глаза у нее необычные. Зеленые с золотыми крапинками, постоянно переливающиеся подобием хрусталиков. Джунгли, пронизанные солнечным светом. Крохотные искорки, мерцающие вспышки золота.

Сидель протянула Мустейну сережку:

– На, возьми. Она тебе к лицу.

Он вдел в ухо сережку, еще хранящую тепло ее руки.

– Джо говорит, ты музыкант, – сказала она.

– Что, начинаем по новому кругу?

– Просто делаем маленький шаг в сторону. На чем ты играешь?

– На гитаре.

Сидель потянулась рукой за него и похлопала по плечу длинноволосого парнишку.

– Одолжи человеку гитару, Коди.

Паренек хмуро взглянул на Мустейна, потом протянул ему гитару.

– Она тяжелая, – сказал он. – Не уроните. – И отдал Мустейну медиатор.

– Ну? – сказала Сидель, когда Мустейн пристроил гитару на колене. – Сыграй мне что-нибудь. – Повернувшись к Эрлу, она выразительно чиркнула пальцем по горлу, и мгновение спустя музыкальный автомат умолк.

Гитара весила фунтов двадцать пять – тридцать: словно мертвый младенец у него в руках. На плавно изогнутой задней части корпуса была изображена женщина в зеленом купальнике, которая выходила из бирюзовой воды, оставляя за собой белую бороздку пены. Мустейн бросил на стойку медиатор Коди, вынул из нагрудного кармана рубашки свой и пробежался по струнам.

Мустейн собирался сыграть пару пассажей и вернуть инструмент владельцу, но секунд через тридцать музыка начала обволакивать его, превращаться в заповедный уголок, где он мог спрятаться, – так всегда бывало, когда он играл хорошо, не важно почему: старался ли произвести впечатление на девушку, на владельца клуба, на какую-нибудь шишку с большими связями, или же просто пытался убежать от себя самого, сидя в одиночестве в своей комнате. Он играл блюз – на «нэшнл стил» трудно сыграть что-нибудь, кроме блюза. Приходится сильно зажимать струны, чтобы добиться нормального звучания. Звуки, исходящие от резонатора внутри стального корпуса, похожи на глухой звон монет, падающих в шляпу слепого нищего. Чтобы они стали чище, вам нужно здорово постараться, приложить немало усилий, и от усилий струны режут пальцы, и вы зажмуриваете глаза от напряжения – и тогда музыка дышит мучительной страстью преодоления, которая составляет самую суть блюза, и даже если вы не блещете талантом, вы все равно играете настоящий блюз.

Гитара в руках Мустейна пела нервным и напряженным голосом: музыка странствий, музыка прерванного полета, исполненная тревоги и смятения, отражающая душевное состояние человека, занесенного судьбой в Грааль, в этот Богом забытый городишко, такой же встревоженный и смятенный перед лицом неизбежного упадка и полного забвения. Музыка отражала также впечатления от тягостной картины вырождения рабочего класса, наглядно явленной в «Верном шансе», от изысканного увядания рыжеволосой владелицы клуба, от волнующего присутствия удивительно красивой женщины в белом платье, которая стояла чуть в стороне от толпы и пристально смотрела на Мустейна. Он довольно хмыкал всякий раз, когда умудрялся выбраться из очередного дремучего пассажа и вновь выйти на верную дорогу – в погоне за чувством, подобным путеводной звезде, внушающим уверенность, что он почти соприкоснулся с некой магической силой, которая вдохнет в него жизнь и навсегда наполнит страстной целеустремленностью, если только еще немножко постараться, если достичь следующего уровня мелодии – и Мустейн верил, что такое вот-вот произойдет, хотя и понимал, что желанное чувство, такое дразнящее и близкое, навсегда останется недоступным, что оно исчезнет, как только закончится музыка.