По сей день я получаю сообщения, подобные этому: «Здравствуйте. Моей сестре поставлен диагноз, схожий с диагнозом Жанны. Понимаю, что Вам нелегко возвращаться к этой теме, но я буду признательна, если Вы поделитесь информацией о клинике, в которой проходила лечение ваша жена, а также информацией о лечении, врачах и лекарствах. Нам дорог каждый день. Пожалуйста, ответьте».

Возвращаясь в прошлое, оценивая его без лишних эмоций, я понимаю: всё, что было в наших силах, — не спасти Жанну, не обмануть смерть. Всё, на что мы могли рассчитывать, — немного продлить ей жизнь. Но иногда и это тоже чудо. Именно поэтому, думаю, мне по-прежнему пишут письма и шлют СМС. Я же стараюсь ответить на каждое, потому как слишком отчетливо помню беспомощность, которую ощутил сам: перед глазами белый лист и непонятно, куда бежать, за что хвататься, в конце концов, как дальше жить.

Жизнь и смерть не имеют национальности, но качество жизни и уровень медицины — да, зависят от места и имеют национальные особенности.

Российская медицина чрезвычайно сильна, например, в хирургии. Новейшие технологии — прерогатива Соединенных Штатов. Реабилитация или паллиативный уход качественно поставлены в Израиле, Швейцарии, Италии. Да и вообще не думаю, что при выборе между «достойной смертью на родине» и «попыткой продлить жизнь где бы то ни было» такое понятие, как патриотизм, должно играть хоть какую-то роль.

После встречи с доктором Блэком в вестибюле фешенебельной нью-йоркской гостиницы прошло два дня. Пытаюсь в уме набросать план нашей дальнейшей жизни с учетом новых обстоятельств. Что же в итоге предложил нам доктор Блэк? Нет, он не обещал никаких чудес. О выздоровлении речи не идет.

— Доктор, я должен спросить. Вы говорите об излечении или продлении жизни?

— О продлении жизни…

А продлить на сколько? На месяц? На год? В нашем случае и это немало, хотя рассчитываем мы на большее. А если на два года? На три?.. Это ведь уже совсем другое. Победить опухоль невозможно. Единственное, на что остается надеяться, что ее дальнейший рост удастся контролировать и сдерживать.

С медицинской оптимистичной точки зрения, Жанна — кандидат на то, чтобы быть «статистическим выбросом», «погрешностью». Кажется, кто, как не она, может выйти за пределы одного-двух лет жизни с момента постановки диагноза. На руках такие козыри, как здоровый образ жизни, в прошлом крепкое здоровье, небольшой возраст, высокотехнологичное лечение. По идее, это должно вывести ее за пределы статистики, сделать исключением, а не правилом. Это — плюс на весы надежды.

Теперь о весах отчаяния:

• опухоль у Жанны обнаружена очень поздно (чем раньше, тем больше шансов продлить жизнь);

• операция невозможна (если операция проведена качественно и вовремя, то при некоторых разновидностях опухолей заболевание может не иметь никаких последствий);

• злокачественность (доброкачественные опухоли могут вообще не беспокоить и не вредить здоровью);

• высокая агрессивность опухоли, которая растет, сопротивляется лечению, прорастает в кровеносные сосуды.

При всех этих факторах — прогноз для Жанны неоптимистичный.

Но. Меняются обстоятельства — меняется и кривая выживаемости.

Оказавшись перед выбором, какой американский город все-таки выбрать для лечения, прокручиваю в голове все известные мне примеры раковых побед и поражений. Я вспоминаю историю нашего доброго знакомого из Майами доктора Султана, одному из пациентов которого с диагнозом «глиобластома» удалось выскочить за рамки статистики и прожить 12 лет вместо положенных 10 месяцев. Что это? Чудо или действительные возможности организма? Вспоминаю широко известного французско-американского ученого по имени Давид Серван-Шрейбер, который пошел дальше — прожил со злокачественной опухолью мозга девятнадцать лет, за которые написал несколько книг о борьбе с раком, ставших всемирными бестселлерами, создал антираковую диету, сделал популярным во всем мире антираковый образ жизни.

Но еще я вспоминаю историю Анастасии, жены Константина Хабенского. Ее диагноз и история болезни так похожи на наши. Эта история не прибавляет мне уверенности. Сама собой всплывает в памяти так решительно произнесенная мной фраза в адрес немецких врачей: «Думаю, мы сможем вас удивить». А чем удивить? Зачем я это сказал?

Звонок из Лос-Анджелеса. Звонит лично Блэк и подтверждает свою готовность принять Жанну на лечение. Это иммунотерапия. Потребуется всего 4 инъекции с интервалом в три недели. После доктор переводит звонок на ассистента. Та будничным тоном сообщает мне стоимость каждой инъекции. 125 тысяч долларов. То есть курс лечения обойдется в полмиллиона. Полмиллиона долларов. Не считая перелета, проживания, стоимости необходимых анализов и сопутствующих препаратов. Цифра не укладывается у меня в голове. Прошу время обдумать и начинаю переворачивать все возможные медицинские справочники в поисках ответа на вопрос, что это за золотой чудо-препарат нам предлагают.

Объясняя простым языком, можно смело сказать, что на тот момент иммунная терапия и назначенное нам лекарство — один из самых перспективных методов по борьбе с раком. PD-I ингибиторы, к которым и относится предложенный нам препарат (моноклональное антитело Yevroy), по мнению многих ученых, пожалуй, самое яркое, что происходит в клинической онкологии последнего времени. Он действительно страшно дорогой, но не для производства, а из-за цены, установленной производителем, в которую, как это обычно бывает, входят затраты на разработку и исследования. С точки зрения пациента, Yevroy — вакцина от рака, иммунный препарат, который мобилизует собственные силы организма на борьбу, блокируя доступ к опухоли определенного вида белка, являющегося ее основным питательным веществом, не позволяя ей развиваться и таким образом держа под контролем. В России таких собственных технологий нет, иностранные едва используются, а в 2013 году их, кажется, даже не пробовали испытывать. Идея применять PD-I ингибиторы для борьбы против рака появилась около 15 лет назад и впервые была испробована в 2008-м в США и Израиле. Изначально лекарство против рака кожи (теперь это стандартная терапия), в 2012-м оно впервые успешно опробовано для лечения опухоли мозга.

В общем, для нас это действительно шанс, сравнимый с выходом в открытый космос. И сопоставимый по цене.

Должен сказать, что при всем ужасе и парадоксальности закона, согласно которому всё самое лучшее и современное для лечения рака стоит огромных денег и совершенно недоступно большинству нуждающихся, механизм ценообразования понятен: новые технологии — прибыльный бизнес. Компания, выкупившая «молекулу» и сделавшая из нее лекарство, разумеется, намерена заработать. До выхода препарата в массовую продажу он находится в стадии клинического испытания и будет доступен только избранным участникам trial бесплатно и за большие деньги тем немногим, кто готов на свой страх и риск заплатить шестизначную цифру за новейший препарат, которого пока нет на рынке и клиническая эффективность которого официально не подтверждена.

Коллега доктора Блэка поясняет: на сегодняшний день это единственное в своем роде лекарство, при использовании которого в лечении глиобластомы 3–4-й стадии наблюдается положительная динамика. У первых пациентов с опухолью мозга, которые принимали участие в исследованиях, пока очень хорошие результаты. По почте ассистент Блэка присылает мне воодушевляющие картинки: так раковая опухоль выглядела до приема препарата и так выглядит после — уменьшилась вдвое. Разумеется, лечение в Лос-Анджелесе — это тоже trial, исследование. И это значит, что никакой официальной статистики, как действует лекарство, пока не существует.

Немаловажен еще один аргумент. Химиотерапия убивает иммунитет и организм в целом. Но глиобластома растет в два раза быстрее, чем функционирует организм человека, и поэтому после курса химии пациент наполовину мертв, но все-таки еще жив. Иммунотерапия, наоборот, стимулирует работу иммунной системы, и это прямо противоположное действие химии, которая, кстати сказать, ждет нас в нью-йоркском исследовании. В общем, все карты на столе.

Советоваться, как и прежде, не с кем. Мы сидим в приемной Sloan Kettering в Нью-Йорке. Приближается время Х, когда, собственно, мы должны принять решение: здесь или там.

Родители Жанны по-прежнему остаются безучастными. Они почти не звонят нам. Звоню ее отцу сам. Я не могу и не должен принимать подобные решения в одиночку. Выслушиваю бессвязный монолог о том, что на днях он намеревается передать Жанне со стюардессой заряженные экстрасенсом капли в нос, которые в считаные дни расправятся с опухолью. Звучит чудовищно. Но потрясает другое. Описывая действие этого «лекарства», он вновь и вновь повторяет, что капли активизируют работу иммунной системы, заставят организм самостоятельно бороться с болезнью. Минуточку, ведь по сути, отбросив подробности, — это то же, что предлагает доктор Блэк. Понятно, у одного — вакцина от рака ценой 125 тысяч долларов, а у другого — бесплатная заговоренная вода, но идея-то одна. Я не могу поверить собственным ушам. Выходит, мы вдвоем пришли к одному и тому же заключению, идя разными путями и веря в разное: один в науку, другой в потустороннее. Неужели такое совпадение возможно?

— Послушайте, это ваша дочь. Принимайте решение. Остальное я организую. Выбирайте, что считаете правильным. Химиотерапия, без сомнений, убьет ее иммунитет и искалечит организм. Перспективы туманны. Непредсказуемо также, подействует ли иммунная стимуляция, но она хотя бы не настолько токсична и задействует резервы организма, вместо того чтобы убивать его. Решайте.

— Иммунная стимуляция.

Наши мнения совпадают.

В эту минуту получаю письмо из Москвы от нашего доброго друга доктора К. Он также считает, что нам следует выбрать Лос-Анджелес.

Через несколько минут мы останавливаем работу в Sloan Kettering и отказываемся от участия в их клиническом исследовании. Поверить в это еще несколько недель назад было бы просто невозможно.