Он шел по ночному городу. Шел, не слыша своих шагов, хотя под его ногами лежал асфальт – порядком раздолбанный, как и все в этом удивительном городе. Его улицы – то просторные, то не шире пяти шагов, и лишь кое-где облитые чахлой желтизной фонарей, тянулись среди облезлых, многоэтажных домов, зияющих безжизненными глазницами окон, стекла которых были разбиты. Двери темных подъездов невыносимо скрипели и громко хлопали о проемы, болтаясь на ржавых петлях от ветра. Тот выл, стонал голодной собакой, шляясь по улицам, забредал в пустые дома, качал фонари. Их слабый свет, рыская, вырывал из мрака громады зданий и тут же вновь отдавал их мраку.

Город был мертв. Не заброшен – мертв. Он таким появился, если он появился, а не вселенная появилась вокруг него. Олег быстро понял, что не дойти ему до окраины этого города, не увидеть зари, никого не встретить. Он вечно будет слоняться среди домов, наполненных ветром, и слушать скрип фонарей.

Ему стало сильно не по себе. Точнее сказать – ледяные пальцы вечного одиночества крепко стиснули его горло. Он вообще любил быть один, но с карандашом и бумагой, чтоб рисовать голых теток, а в этом городе могло просто не оказаться ни одного канцелярского магазина! Поэтому миновав десяток-другой кварталов, Олег предался отчаянию. Он уже ощущал себя предметом без имени, без судьбы, без надежды, без смысла жить. Как он мог не чувствовать там, откуда пришел, что где бы он ни был – даже в милиции, даже в дурке, даже наедине с Оксаной – за ним следили, его лелеяли, берегли, как зеницу ока, и не оставили бы вовеки, если б он сам об этом не попросил! Иисус Христос на кресте не сдержал жалобного крика, когда почувствовал, что грехи всего человечества заслонили его от взгляда отца. А тот, кого называли раньше Олегом, был неизмеримо слабее, чем Иисус. Ему захотелось остановиться и заорать. Он остановился и заорал.

Его крик, пронзив неведомые пространства, возвратился из них раскатистым эхом. Оно тряхнуло призрачный город так, что свет фонарей зарыскал вдвое быстрее. И это был уж не крик, а смех. Олег понял, чей. Постояв немного, он пошел дальше. Он опять был Олегом, который знал, чего он хотел, поскольку насмешка его задела, а злость всегда служила ему самым верным средством против бессилия.

Желтые фонари сменились на красные. Олег сразу этого не увидел, так как смотрел лишь под ноги – заблудиться он не боялся, а водосточных люков без крышек видел немало. Возможно, он прошел бы квартал ни разу не оторвав злых глаз от асфальта, если бы на его дороге не оказалась лужа. Он застыл перед нею – не потому, что не мог решить, обойти ее или перепрыгнуть, а потому, что она как будто была наполнена кровью. От яркой, сочной, мерцающей красноты, размазанной по асфальту, рвотно защекотало желудок. Но, присмотревшись, Олег увидел, что это свет – отраженный свет. Он поднял глаза. Ох, лучше бы он этого не делал!

Изменился не только цвет фонарей, продолжавших раскачиваться, как маятники. Дома по обеим сторонам улицы были уже старинные, трехэтажные, с черепичными крышами и сводчатыми дверными проемами. На дубовых дверях поблескивали чугунные кольца для стука, а на оконных нишах – решетки. Наружные подоконники подпирались пухлыми ручками мраморных купидонов. На каждом из подоконников неподвижно сидела, свесив голые ноги и устало моргая, дама в черном шелковом пеньюаре, полы которого развивались от ветра. Волосы у всех женщин были распущены, ногти на руках и ногах блестели дорогим лаком. Глаза смотрели болезненно, отрешенно.

Долго Олег не двигался с места, обводя взглядом десятки сонных красавиц. Это определение подходило всем проституткам, которых он успел рассмотреть, хоть некоторые из них имели следы насильственной смерти – дыры, разрезы, стангуляционные борозды и так далее. У совсем еще девочки с тонким еврейским носом, голубыми глазами и седой прядью в каштановых волосах, правая ступня была черная от гангрены, а левая – синяя от флегмоны. Эта девочка, сидевшая на подоконнике первого этажа, сочувственно улыбнулась Олегу и приложила к губам два пальца. Олег приблизился и, достав пачку «Мальборо» с дюжиной сигарет, дал ее девчонке. Взяв одну сигарету, она спросила, можно ли взять еще. Он сказал, что пачка ее, и дал прикурить. Выдыхая дым, она предложила оральный секс.

Олег не ответил. Он ясно видел палату, залитую весенним солнцем, стакан с душистыми ландышами на столе, подушку, вымокшую от слез, простыню, мокрую от пота, пахнущего не потом, а физраствором капельниц, одеяло, под которым дрожало что-то худое, скрюченное, и слышал голос врача: «Так я тебе говорил – докуришься. А теперь говорю – дождешься. Пиши согласие, не дури! Тебе только девятнадцать. Лучше без них, чем с ними в гробу. А сейчас такие протезы делают – хоть в футбол играй!»

Девчонка курила, весело разглядывая Олега. Он напряженно думал, что ей сказать.

– Передоз? – спросила она, увидев засохший ручеек крови у него на руке. Он молча кивнул.

– Все беды от жадности, – заявила девчонка, видимо, позабыв о том, что он полминуты назад отдал ей последние сигареты. Чуть помолчав, прибавила с грустью:

– Мои родители всё на контрацепции экономили!

– Если ты родилась – значит, не могла не родиться, – заверил ее Олег, потому что дальше молчать было бы с его стороны как-то уж совсем глупо, – я, например, прорвался даже сквозь отсутствие секса у папы с мамой.

Девчонке стало смешно, и Олег заметил, что два ее передних резца гораздо крупнее других зубов.

– Ты была похожа на кролика, – сказал он, желая ее обрадовать. Но она разозлилась.

– Может быть! Однако я не дала резать себя на части, а значит, я была умным кроликом!

– А я дал.

Она успокоилась и решила его утешить.

– У тебя нос не такой горбатый, как у меня!

– Зато он длиннее. И я прожил с ним гораздо дольше.

– А я зато умирала дольше!

– Правильно делала! Умирать надо долго.

– А для чего это надо?

– А для того это надо, чтоб много знать. Смерть запросто отвечает на любые вопросы своих клиентов, так как она – последняя, с кем они говорят.

– А у меня не было к ней вопросов! – заорала девчонка, плюнув окурок через всю улицу, – я ее не просила рассказывать мне о том, что тот, кого я ждала до последней своей секунды, жил уже у другой!

Остальные дамы засуетились, зашикали на крикунью. Но было поздно – дверь домика распахнулась, и вышла Нина – с собранными в пучок волосами, в черной шелковой юбке, кружевной блузке того же цвета и белых атласных туфлях с голубыми бантами. Выражение ее мордочки было грозным. Но при виде Олега на ней возникло смятение.

– Да, я – кролик! – продолжала бушевать девчонка с гангреной. – И если вас пугают мои гниющие ноги – отрежьте их, если вам мешает мой поганый язык – вырвите его, если вас смущает мой подозрительный нос – сломайте его, но если вас не устраивают мои передние зубы – не подходите ко мне, потому что я – кролик! Кролик!

Нина, приподняв юбку, шмыгнула в дом. Олег с криком: «Стой!» помчался за ней. Дверь за ним захлопнулась, и его обступила плотная темнота. По счастью он сразу же налетел на лестницу – узкую и крутую. Нина бежала уже вверх по ней, стуча каблуками. Олег устремился следом.

Грохот погони бешено покатился по этажам, которые улетали вниз из-под ног бегущих со сверхъестественной быстротою. Третий, четвертый, пятый… Откуда? Дом трехэтажный! Но этажи продолжались. После седьмого Олег уже перестал считать их. Каждый пролет преследователь и жертва одолевали за три секунды. Она дышала гораздо чаще и тяжелее, чем он. По мере подъема темень рассеивалась – вероятно, из-за того, что глаза Олега к ней привыкали. Он видел Нину. Сбиваясь с ног, она то и дело затравленно оборачивалась. Ее глазищи мерцали, как тлеющие уголья, и в них читался не только ужас. В них читалась решимость пустить в ход ногти и зубы, если к ней прикоснутся. Но запугать Олега было не так-то просто. Он схватил бы и тигра, если бы тигр был так же нужен ему, как Нина.

Беглянка теряла силы. Дистанция между ней и Олегом неумолимо, стремительно сокращалась. Лестница тем временем сделалась еще более узкою и пошла уже не пролетами, а витками. Олег смекнул, что она ведет на церковную колокольню. Задрав башку, он увидел, что не ошибся – над ним сиял кусочками звездного неба сводчатый выход к колоколам.

На последних ступенях лестницы Нина вдруг отчаянно завопила. Олег, рассчитывая схватить беглянку, тянул к ней руку, но ее вопль так хлестнул его по мозгам, что он оступился. Его колено врезалось в острый угол ступени, рука поймала не Нину, а ночной ветер. Пот заливал глаза. Отерев его, Олег быстро ощупал ногу и, убедившись, что по сравнению с «кроликом» он еще не калека, взошел на звонницу.

Небосклон мерцал так, как он может мерцать лишь осенью, когда краски земли тускнеют, а воздух звонок от холода. Нина неподвижно стояла за большим колоколом, на самом краю площадки, готовая прыгнуть вниз, и зорко следила за изумленным Олегом. Из ее рта, белевшего голливудским оскалом, тянуло запахом склепа.

Олег не верил своим глазам, озираясь. Где город-призрак с его скрипучими фонарями и полуспящими проститутками? Церковь плотно обступал лес. Лишь на горизонте светились россыпи огоньков. То были обыкновенные города – с живыми людьми, похожими на Олега. Только похожими, но не более, так как тени он не отбрасывал. Не имела ее и Нина.

Необычная яркость ночных светил и страшная высота колокольни предоставляли Олегу большой обзор. Что за ночь была! Просто чудо. Лес – неподвижный, покрытый трепетным лунным саваном, ждал чего-то, щуря свои невидимые глаза. Ледяные звезды тянули его к себе синими руками, а он задумчиво упирался, как девка красная. Меж холмами, во впадинах и низинах плотно лежал туман. Громадный овраг, над которым высилась церковь, был наполнен им до краев. С другой стороны оврага была гора – та самая, на которой Олег одиннадцать дней назад стоял целый час и грезил.

Теперь его настроение было более прагматичным. Он посмотрел на Нину. Взгляд несчастной самоубийцы был угрожающим. Тщательно подбирая слова, Олег произнес:

– Не смей прыгать, дура!

Восемь колоколов гулко повторили этот приказ, раскинув негромкий и хриплый голос Олега на километры. Нина кивнула. Олег, обрадовавшись, продолжил:

– Хватит от меня бегать! Я тебе зла не желаю. Ты можешь меня спокойно и молча выслушать, без эмоций?

Она еще раз кивнула и, отступив, полетела вниз, к подножию колокольни. Недолго думая, Олег бросился вслед за ней – головой вперед, как ныряльщик с вышки.