Брат Сеговий уставился на меня взглядом тупого ишака.

– Долг в кости – долг чести! – перефразировал я. – А кто не платит, того ждут кары ан… не важно какие, но скорее кары земные, чем небесные. – И до половины вытащил из ножен шпагу.

Энергия азарта, победы, знакомая по земным делам, охватила все тело. Это ни с чем не сравнимое чувство, когда у тебя получается выиграть, победить, устроить все так, как хочешь именно ты. С почином в новом мире, Аран Торнхелл! И тут тоже – все у меня получится.

– Ап… Ап! – Брат Сеговий хватал ртом воздух.

Я смотрел на него трезво и угрожающе и видел, как постепенно – очень медленно – понимание случившегося отражается в его блекло-серых глазах. Его обжулили, обставили, да еще и на том поле, где он сам привык побеждать. Руки его начали беспорядочно шарить по рясе, он будто искал что-то и не мог отыскать. Может быть, свою давно атрофированную совесть.

Брат Аммосий пискнул, как придушенная крыса. У монашка-то совесть еще не окончательно усохла. Он свернул к обочине и остановил повозку. Разгоряченные кони фыркали и глухо били копытами.

– Брат Сеговий, я же теперь… теперь… Вы меня проиграли!

Я мог бы ответить вместо монаха: «Да. И тебе этот урок пойдет на пользу, молодой дурак, немножко взбудоражит и вернет к правильным ценностям, а не только тем, что выражаются в звонкой монете, которую ты получаешь за продажу «чуда». Совесть и сочувствие людям, надеюсь, поселятся в твоей душе, которая едва не стала душонкой, и на людей, прикованных к позорному столбу за долги, ты не станешь смотреть с циничной безучастностью. А твой криминальный наставник брат Сеговий публично унижен и более никогда не будет для тебя авторитетом. Когда и если я приду к власти, я буду знать, с кем иметь дело в монастыре Ашара в провинции Гарь. Ну, скажем так, в одном из монастырей.

– Азартные вы ребята, – промолвил я. – Так вот играть с первым встречным, не узнав толком, кто он… – И усмехнулся – зловеще. Не хватало лишь дьявольского хохота, но я решил не перебарщивать.

– Ой… – провыл брат Аммосий гугниво. – О-о-ой…

– Тихо, тихо, – сказал я, заметив, как волосатая лапа брата Сеговия, перестав елозить по рясе, сомкнулась вокруг полированной рукояти шестопера. Лицо его при этом стало задумчиво-отрешенным, словно он решал задачу – как проще развалить мне череп, а потом незаметно выбросить из повозки. – Милость Ашара не покинула вас, братья. Мне нет нужды забирать у вас исподнее и жизни, хотя я могу отнять у вас все. Тихо, говорю я! Вы оставите мне повозку и лошадей, братья, остальной долг я… спишу… Как тем, что у столба… Ну вы понимаете, верно?

Я перехватил мохнатое запястье брата Сеговия и сжал. Хватка Торнхелла – а я уже мог убедиться в том ранее – была железной, намного сильнее, чем у моего земного тела.

– Любезный брат Сеговий, выметайтесь наружу.

Любезный брат Сеговий открыл толстый рыбий рот, но я сдавил еще сильнее, и он покорился. Кряхтя, выбрался из шарабана; я выскользнул следом.

– Любезный брат Аммосий, вытаскивайте мешки и бросайте на обочину.

Взгляд Сеговия ожил:

– Вы оставляете нам рыбку, господин Блас?

– Ну конечно, – сказал я. – Мне эта дрянь без надобности. Не правда ли, получить проигранный груз… сродни чуду?

Он понял, потупился, затем взглянул на меня с оттенком благодарности.

По его глазам я увидел, что таки да – чудо свершилось. Потеря такого количества драга могла весьма дурно отразиться на его репутации. Настолько дурно, что он и брат Аммосий вряд ли рискнули бы вернуться в монастырь – отец настоятель, или кто там курировал все дела с «чудом», за потерю груза укоротил бы им жизни.

Не знаю, сколько килограмм «чуда» было в каждом из мешков, но брат Аммосий изрядно взопрел, пока их вытаскивал.

Я велел монахам отойти к обочине и начал отступать спиной к передку шарабана, на всякий случай поглаживая эфес шпаги. Впрочем, оба брата не выказывали враждебных намерений.

– Кто ты, господин Блас? – спросил вдруг Сеговий порывисто.

– О, – сказал я, решив подпустить небольшие понты от приезжих, – вы обо мне еще услышите.

Должен сказать, скромностью я и на Земле не отличался.

Заняв место на козлах, я сграбастал кожаные потрескавшиеся вожжи и легонько стеганул лошадей.

– Добрый господин… Добрый господин! – промолвил брат Сеговий, и голос его был исполнен искренности. Он и правда считал, что я добрый. Я поступил по-божески, по-ашаровски, скажем. Отдав «чудо», я сохранил им жизни. А другие жизни, возможно, обрек на смерть от него.

Брат Сеговий захлопотал, как наседка:

– Тащи их в кусты, Аммосий, ломай ветки, скоро дождь, нельзя, чтобы намокло! Добрый господин… Добрый господин!.. Добрый господин!!! – крикнул он вслед истерично и засмеялся – облегченно, радостно.

Таким образом, я получил гужевой транспорт, управлять которым мог и ребенок. Натянул вожжи – значит «стоп», чуть стегнул коней – значит «вперед и с песней», стегнул еще – понеслись рысью, нужно затормозить – снова тянем вожжи на себя. Удобно и легко, только сидеть на голых досках жестко.

Конечно, я оставлял за собой след, но, во-первых, монахи – я был уверен в этом – не станут рассказывать обо мне никому, максимум соврут, что шарабан у них угнал какой-то злыдень, во-вторых, мне нужен был выигрыш в скорости. Монахи ехали слишком медленно, мне же каждая лишняя минута была дорога – возможно, именно она, минута эта, позволит уйти от погони, что движется следом.

Внутри на обтяжке шарабана была прилажена сетка из грубых веревок, куда монахи складывали питье и снедь. Брат Аммосий, таская мешки, забыл все вытащить, ведь груз, конечно, был главнее. Я разжился большой кожаной баклагой с пивом, двумя надкусанными лепешками, похожими на лаваш, и куском колбасы, по форме, вкусу и жесткости напоминающей усохший бычий хвост. Добавлю, что и пиво, и лаваш были так же отвратительны на вкус. Местная кулинария вместе с напитками определенно заслуживала самой низкой оценки.

Пожевав, я еще раз «сполоснулся» пивом и погнал лошадей легкой рысью, перед этим, правда, взглянув за спину. Никаких следов погони – ни братья за мной не бегут, ни загадочные всадники не скачут. Откуда же чувство, что надо торопиться? А оно есть и нарастает с каждой минутой…

Вскоре дорога шла уже под уклон: шарабан въехал в широкую долину, окаймленную бесконечными грядами холмов. Далеко внизу тускло поблескивала река, в излучине виднелось скопище маленьких, словно игрушечных домишек с черепичными оранжевыми кровлями. Ну, вот и Пятигорье… Еще с полчаса, и я на месте. Надеюсь, в этой самой «Мести фурии» кормят хотя бы пристойно… Дальше, за городом, Серый тракт терялся среди леса, который лежал на холмах густым темным шерстяным покрывалом.

Я обогнал стадо пестрых коров; их гнал пастушонок в подстреленных штанах и деревянных башмаках. Они стучали по камням Серого тракта громче, чем подковы монастырских лошадок.

Несмотря на ощущение опасности, давящее в спину, мысли мои начали вращаться вокруг предстоящей встречи. Как выглядит Амара Тани? Молодая она или средних лет? Красивая или страшилка? Мужчина всегда остается мужчиной. Правильных женщин интересует большая любовь, а правильных мужчин – в первую очередь большой секс, и эту данность не отменить даже самой ужасной опасности.

Дождь застучал по камням, когда дорога, выровнявшись, побежала в сторону предместий. Въезд в город украшал ряд виселиц без помостов – обычные столбы с перекладинами и распоркой. Всего виселиц было пять, и на средней грустно висел труп мужчины в серых штанах и рубахе. Никакой таблички на груди, чтобы узнать, за что казнили; то ли он социально опасный тип, то ли перешел дорогу в неположенном месте… Я проехал мимо, отметив про себя повышенную бледность незнакомца. А еще от него пахло. Труп начал разлагаться, но его и не думали снимать. То ли властям было недосуг, то ли висел он тут всем в назидание. Местный колорит для туристов, привычная картина – для местных жителей. И как-то скверно на душе делается от этой вот привычной картины…

Главная улица Пятигорья могла похвастаться каменной кладкой – просто потому, что город выстроили по обе стороны Серого тракта. Копыта звонко стучали по камням. Я заметил прохожего и, натянув вожжи, остановился, дабы узнать, как проехать к «Мести фурии». Выяснилось, что трактир расположен на противоположном конце города, у самой кромки леса.

Я выругался и тронул лошадей. Предвечерняя улица была пустынна. По крайней мере, ехать можно спокойно. Странно, что половина домов выглядит заброшенно, как будто люди начали покидать город по какой-то причине… Снова – экономика? Или в лесу пробудилось древнее зло, требующее жертв? Готов поставить содержимое своего кошелька, что суть – в деньгах, которые в городе стало невозможно зарабатывать.

Трактир был двухэтажный, сильно скошенный набок, похожий на старый, выкинутый на берег пиратский галеон без мачт. Двор окружал частокол, на задах трактира уже темнел лес – высокий, матерый и неприветливый. Изрядно посвежевший ветер кружил, тревожа кроны деревьев. В лесу мерзко орала какая-то птица. Я поежился. Теперь самостоятельное путешествие по Санкструму, на которое я решился с утра, начало казаться сущей авантюрой. В этом мире меня подстерегало слишком много такого, чего я просто не знал, не понимал, не был готов к встрече… Если Амары Тани не окажется на месте или если она откажется со мной идти – мне придется несладко.

Я завел шарабан в распахнутые ворота, на присыпанный соломой двор. Там стоял еще фургон без обтяжки на дугах и пара телег. Справа у частокола, возле окровавленной колоды, мужик – косая сажень в плечах – сноровисто распяливал за задние ноги упитанного поросенка. Поросенок дико брыкался и верещал. Пока я наблюдал за этой картиной, второй, не менее крупный мужик, приблизился к жертве и деловито ширканул свинью по горлу секачом. Дикий визг захлебнулся, потонул в бульканье…

Реалии нового мира… Нет, лучше считать, что свинина растет на деревьях, откуда ее сразу развозят по супермаркетам.

Подбежал немолодой, но резвый слуга, спросил, планирую ли ночевать, одобрительно кивнул при виде шпаги: дворянин – значит, есть деньги… ну хоть какие-то деньги. Я сказал, что не знаю, пока – хочу нормальный ужин. Слуга кивнул, мол, прекрасно, как раз удачно появилась свежая поросятина. Меня замутило.

Главный зал тонул в красноватом полумраке. Пустынно тут было – видно, трактир переживает не лучшие дни. Посетителей – человека три, не более. Тянет дымом очага, пережаренным салом, затхлостью.

Я приблизился к стойке, по ту сторону ее оккупировал усохший тип, вроде той таранки, что маскировала «чудо» в мешках клириков.

– Я ищу Амару Тани.

– Ее нет сейчас.

– А когда она будет?

– На кой она тебе, благородный господин?

– Хочу предложить ей работу. Она знает, ждет меня.

Взгляд трактирщика смягчился.

– Ну, она будет тут к вечеру, комната тут у нее. Недели три уж живет… Задолжала… Да она скоро будет. Как вас представить-то?

– Господин Феликс Круль от Белека.

– Угу. Ужинать-то будете, господин Круль от Белека? Есть свежая поросятина…

Я выбрал ожидание и трапезу. Хотя инстинкт говорил: ждать – последнее дело. Но я набрался терпения и сел за громоздкий, сколоченный из десятисантиметровых досок стол, бросил на него намокшую шляпу, стянул и положил на лавку кожаную куртку. Вообще в организме пробудилось активное желание раздеться полностью и принять горячий душ, только, боюсь, его придется отложить надолго.

Вскоре передо мной поставили кувшин с тем, что называлось тут пивом: темной вязкой бурдой. Я попросил вина, и слуга, понятливо кивнув, принес благородному дону какой-то кислятины, судя по вкусу, сделанной все же из винограда. Рассудив, что организм Торнхелла привычен к здешним напиткам, а пиво я уже хлебал и не слег после этого с животом, я начал отпивать вино маленькими глотками. Пить тут можно либо из родника самостоятельно, либо вино с пивом. Если я закажу просто воды, мне, конечно, ее принесут, но только какими руками принесут и какие бактерии там будут плавать – отдельный разговор. Антибиотиков, повторюсь, здесь нет, про кипячение никто не знает. Даже древние римляне были умнее средневековых людей – они обязали своих легионеров разбавлять воду вином, и спирт, содержащийся в вине, отправлял на покой большую часть бактерий, в результате римское войско спокойно отжало половину Европы…

Над головой вдруг раздался сильный грудной голос:

– Ты искал меня?

Нет, Амара Тани даже в полумраке и даже после полулитра вина не казалась красавицей.