Этажом выше стены были в известковой побелке. Барон деятельно перестраивал подземелье, что-то расширял, доделывал, ставил решетки. Виднелись проломы в кирпичной кладке, за которыми находились еще помещения – темные, воняющие прелью и крысиной мочой, зачастую перегороженные невысокими кирпичными же барьерами, с какими-то цепями, свисающими с тяжелых каменных балок. Обломки старой мебели в углах, тут и там кирки и заступы. И такие же молчаливые двери, окованные бронзой. И никаких окон или хотя бы световых колодцев, но воздух гораздо свежее, чем внизу.

Бернхотт впереди, вооруженный сразу двумя клинками, ругался вполголоса на тесную обувь, поводил могучими плечами в лиловом мундире, я слышал, как трещит ткань. Отсидка и тюремные харчи не повлияли на могучий костяк, с малолетства развиваемый военными упражнениями, и поскольку истинная сила сокрыта в сухожилиях, а не в дурном мясе, я знал, что герцог по-прежнему силен, хотя, конечно, и не так, как до заключения. Я шел за ним с лампой в руке. Шутейник – замыкающий, тоже с лампой и мечом. Ах да: обломки лютни, «первой своей женщины», он нес с собой завернутыми в снятую с тюремщика рубаху.

– Амара?.. – коротко спросил я его.

– Пока не слышу…

Мы миновали перекресток коридоров.

– Мессир!

– Да, Лирна?..

Герцог замер, болезненно щурясь от света лампы, ткнул кончиком меча вперед:

– Главная кордегардия. Единственный выход отсюда в мой замок.

Я увидел часть помещения со скругленной стеной и выходом на спиральную лестницу, ведущую к свободе. Тускло светила лампа. Громоздкие тени двух человек перемещались по полу. Если кто-то выглянет в коридор…

Тюремщики вполголоса спорили о вкусе тюремного супа. Один лениво говорил, что суп похож на варево из костей и шкур бешеных собак, мол, он знает, каковы на вкус собаки, другой сыто утверждал, что ничего так суп, есть можно, если забить в нос тряпки, и не собаки в супе, а вроде бы тухлые кролики. Первый посоветовал заткнуть не только нос, но и хлебало и вливать суп в задницу через воронку.

Высокодуховные разговоры после трапезы…

Гаер протолкался вперед и сказал вполголоса:

– Амара – дальше.

Бернхотт взглянул на меня вопросительно:

– Мессир? Я справлюсь.

Я кивнул, ощущая вину: сбрасываю на другого груз пролития крови, одновременно чувствуя радость, что мне хотя бы пока не придется никого убивать.

Слова у герцога не расходились с делом. Он бесшумно переместился к караулке и метнулся туда прыжком, только блеснуло оружие.

Тихий лязг, вскрик, перешедший в бульканье… отлетел в нашу сторону и запрыгал по полу табурет. Бернхотт выглянул в коридор и помахал клинком.

Мы вошли. Герцог упокоил троих, они валялись в проходах меж двух больших столов. На одном миски с остатками завтрака, а на другом – о, я не ожидал! – аккуратно разложено мое имущество. Шпага, пустой кошелек, поясная сума, и все мелочи, включая стаканчик с игральными костями… только шляпы нет – потерялась шляпа. Имущество, несомненно, планировалось возвратить мне по выходе из подземелья.

Шутейник указал на боковой коридор:

– Амара там. Мастер Волк, скорее, наверху шевеление!

Я глянул на стрельчатый проход, ведущий к лестнице, явственно услышал лязг отодвигаемой двери.

Ренквист явился за своей «куклой».

Я бросил перевязь со шпагой через грудь, сгреб в сумку все имущество, застегнул на поясе. Затем мы сорвали со стен связки ключей.

– Бернхотт, держи выход. Держи сколько можно.

Герцог спокойно кивнул, страшная ухмылка проявилась в пегой бороде. Мечи в его руках скалились кровавыми потеками.

Мы ринулись в боковой коридор, помчались вдоль одинаковых дверей по тусклым, бесконечным, как мне казалось, коридорам. Сердце снова рвалось из груди.

Ренквист, урод, запихал Амару Тани в другой конец подземелья… А если он ее посадил на цепь? Потребуется время, чтобы снять ошейник, а времени как раз нет совсем…

Шутейник вдруг замер, указал на дверь:

– Здесь, мастер Волк!

Мы лихорадочно начали подбирать ключи из связок. Сначала я – потом гаер, и наоборот. Повезло Шутейнику, замок тихо щелкнул. Я ударил плечом, вломился в каземат, размахивая лампой, полоснул клинком света по стенам. Крохотная одиночка. Амара сидела на топчане, подобрав босые ноги, и смотрела внимательно, без малейших эмоций. Узнала меня: брови иронично взметнулись:

– О!

Похоже, она будет изображать сарказм даже на смертном одре.

Я поднял лампу: нет, Ренквист не заковал Амару в цепи, по крайней мере на теперешний момент.

– На выход!

– О!

– Быстрее – рядом Ренквист!

Она мгновенно вскочила, натянула сапоги. Гуськом мы бросились к кордегардии. Там было шумно, звенело железо, слышался азартный рев Бернхотта. Он был упоен боем и кровью, убивал тех, с кем давно хотел сквитаться.

Я поставил лампу и вытянул шпагу. Заглянул в караулку. Лирна-младший успел расправиться с двумя телохранителями барона, и теперь дрался еще с тремя, размахивая мечами с великим умением и резвостью, чего все же нельзя было ожидать от человека, который пять лет провел в одиночке. Злость придавала ему силы, жажда мести пробудила боевые умения. Он перегородил караулку столами так, что от арки входа-выхода к нему вел только достаточно узкий проход, и он стоял в нем и отражал удары более длинных мечей телохранителей барона. Сам Ренквист маячил у арки, лицо его все еще отражало изумление.

Увидев меня, он впечатлился еще раз, да столь глубоко, что выхватил собственную шпагу и двинулся к нам. Не робкого десятка поганец.

Я встал позади герцога и ударил через его плечо, благо длина клинка позволяла. Мой удар достал телохранителя под ключицу, тот отпрянул с руганью. В этот момент меч Лирны развалил башку второму ублюдку. Тут в дело вступил Ренквист. Мы скрестили шпаги над левым плечом герцога, клинки скрежетнули друг о друга. В кино все это выглядело куда изящнее… Я провернул шпагу вокруг клинка барона и скорее чудом, чем умением, клюнул Ренквиста сбоку в шею. Брызнул кровавый фонтанчик – счастливая мечта Дракулы. Барон отбросил шпагу, зажал рану и устремился наверх, грохоча сапогами. Последний телохранитель перекрыл арку выхода, и Бернхотт сшибся с ним, яростно напирая, но тюремная слабость взяла свое, ноги его вдруг подкосились, герцога повело, и он прислонился к столу, бросив руки с мечами вдоль тела, а затем просто начал сползать на мощенный грубым камнем пол.

Прислужник Ренквиста что-то выкрикнул, не соображая уже ничего в боевом азарте, надвинулся, но я совершенно деревянным жестом выставил шпагу, и он нанизался на нее всем телом где-то в области желудка.

Подбежала Амара и добила его, куда – я уже не смотрел, просто ощутил, как погрузнело тело противника, как откачнулось, снимаясь со шпаги.

Наверху хлопнула дверь. При этих звуках Бернхотт очухался, встал, шатаясь, направился к арке.

– Поздно. Назад! Назад, я сказал!

Бернхот послушался нехотя, оглянулся и повел налитыми кровью глазами. Раненный мною телохранитель сидел у стены, зажимая кровоточащее плечо. Герцог молча и быстро ударил его острием в сердце.

Если Ренквист успел правильно зажать рану, он, увы, выживет, но есть шанс, если я не ошибаюсь, конечно, ибо профан в медицине, что дырка в сонной артерии успела всосать достаточно воздуха, и тогда барон очень быстро умрет от эмболии: пузырь воздуха в крови устроит веселые забавы с его сердцем либо мозгом.

Но я чувствовал, что барон выживет. Такие люди обладают повышенной плавучестью, как известная субстанция, и умудряются всплывать в самых невероятных обстоятельствах и чрезмерно удивлять этим людей.

– Что же дальше, милый господин? – спросила Амара с любопытством.

А я тупо смотрел на шпагу, по которой стекали тягучие, вязкие капли. Полагается ее отереть, кажется… Не совать же оружие грязным в ножны? Или совать?

Шутейник понял мои затруднения, отобрал шпагу и начал деловито обтирать клинок об одежду покойника, и делал он это с такой подкупающей простотой и искренностью, словно занимался этой обыденной работой каждый день. Совершенно другая психология, другое восприятие жестокости… Вернее, так: тут из жестокости не делают фетиш или трагедию, это необходимая вещь для выживания, не более. Все эти философские метания про тварей дрожащих или право имеющих – они появятся потом, на другой стадии экономического развития, с появлением большого количества городской интеллигенции, развития идей гуманизма. В Средневековье же таких философов просто посчитают блаженными и походя размажут по стенке.

Я присел на стол, пытаясь разогнать сумрак перед глазами.

– Амара, это Бернхотт Лирна, истинный владелец этого замка.

– О!

– Это Амара Тани, моя… подруга.

– О! Я – Амара Тани, его… подруга! – Судя по голосу, она улыбнулась Бернхотту своей коронной, сносящей с ног щербатой улыбкой.

Бернхотт пролепетал что-то непонятное. Угу, не каждый день увидишь рябую беззубую девицу, которая управляется с мечом едва ли хуже, чем ты.

– Так что же дальше, милый господин?

Я поднял голову, которая вдруг стала весить за сотню кило, нашел взглядом Бернхотта и кивнул:

– Дальше – вниз. Он знает куда.

Далеко наверху осторожно скрипнула дверь.

Я приложил палец к губам, подошел к арке и выкрикнул свирепо:

– А-а-а, подходите, негодяи! Мы готовы к смертному бою и просто так не дадимся! Мы уже выпускаем узников и устроим вам большой праздник, так что подходите, подходите скорей!

Это задержит их ненадолго. Они не рискнут наступать малыми силами, а пока будут собирать подкрепление, мы уйдем подальше.

– Теперь вниз. Бернхотт, на тебя вся надежда…

Мы спустились на нижний уровень, миновали кордегардию, Бернхотт шел впереди, за ним я и Амара, Шутейник – замыкающий. Пол стал наклонным, влажным, кирпичные стены сменились каменными, грубо тесанными. Я вспомнил, что этим путем меня вели, подняв из каверны в деревянной клети, хотя я не особо смотрел по сторонам – все переваривал свои ощущения от тьмы и встречи с удивительной собакой.

– Стойте! – вдруг выкрикнул хогг. – Слушаю… – пояснил он. – Ага, вот! Они уже в первой кордегардии, осторожничают, крадутся как мыши, ждут подвоха… Но скоро поймут, что да как.

Мы пустились легкой рысью.

Помещение с клетью было округлым, высоким, с крестовиной тяжелых балок на потолке. Большая, хорошо смазанная вороненая лебедка у края колодца, ее радиус составляет, пожалуй, метра четыре.

Я подошел к краю по бугристому полу и, подкрутив фрамугу, посветил. Клин света терялся в мрачной глубине, однако теперь я различил естественную слоистую текстуру стен колодца. Его не пробивали, это был сенот, естественный карстовый колодец, провал в пещеры. В похожий сбрасывали жертв кровожадные майя. А вел он конечно же в личную преисподнюю Ренквиста.

– Шибальба… – прошептал я.

Барон имел личный ад, свою Шибальбу, где, в точности как в преданиях майя, тело расставалось с душой посредством пытки тьмой и страхом.

– Амара, Шутейник – в клеть!

Они заняли места не прекословя. Бернхотт уложил туда же свои клинки.

– Они уже на этом этаже, мастер Волк!

Мы начали крутить лебедку, взявшись за тяжелые отполированные рукоятки. Клеть устремилась вниз. Меня терзал страх. Успеем ли спуститься сами? В этом помещении, где звуки разносятся так гулко, нет двери, и мы не сможем забаррикадироваться.

Бернхот крутил с пыхтением, слабость все же брала свое. Сколько ему понадобится времени, чтобы восстановиться, войти в полную силу? Хорошо хоть не кашляет туберкулезно, как лицедей…

Клеть спускалась больше минуты. Наконец снизу крикнули, что можно поднимать. Мы начали крутить рукоятки как бешеные. Мне уже казалось, хотя это была иллюзия, что я слышу лязг и грохот воинов Ренквиста, вижу отсветы фонарей на стенах наклонного коридора.

– Полезайте, мессир!

– А ты?

– Я заклиню механизм и спущусь по цепи. Скорее!

Я занял место в клети. Слоистый покров стен сенота устремился ввысь. Шибальба приняла меня в прохладные тленные объятия, растворила в сумраке, который, впрочем, быстро рассеял клин света снизу.

– Милый господин?

– Мастер Волк?

Я был рад слышать их голоса. Далеко вверху виднелся световой круг. Вот его заслонила тень: к нам по цепи спускался Бернхотт.

Он спрыгнул, тяжело пошатнулся, но я придержал его за плечи. Тут же над головой послышались крики, заметались тени. Кажется, я различил голос Ренквиста. Вот неуемный мерзавец! Ему плевать на опасную рану, ему нужно достать нас!

Цепь содрогнулась, ее явно пытались накручивать лебедкой, но клеть осталась неподвижной. Бернхотт, как и говорил, заклинил механизм.

Круг света наверху закрыла тень. К нам, понукаемые воплями Ренквиста, спускались незваные гости: двое… нет, трое…

– Дурачье, – выдохнул Бернхот. – Отойдите, мессир. – Он дождался, пока фигура в лиловом мундире спрыгнет на пол колодца, и ударил мечом куда-то в шею. Еще один стражник прыгнул рядом с клетью и был поражен ударом в бок. Третий замешкался, увидев, что происходит, но, понукаемый воплями, соскочил на дно колодца, как лемминг навстречу собственной гибели.

– Жаль, что отец не сумел бежать сюда в ту ночь… – проронил Бернхотт сумрачно. Наверху установилась тишина. Несколько человек, словно грифы на скалах, смотрели на нас, обступив края сенота. Один из них – наверняка Ренквист. У него хватило понимания, что посылать солдат на верную гибель бессмысленно. А вот когда он придумает принести несколько канатов и одновременно спустит по ним солдат – вот тогда нам придется туго. А он придумает, он сметлив, этот дьявольский гений. Но к этому времени мы должны сбежать.

Так и получилось.