Быстрее…
Мы занесли Виджи в фургон. Пока Квинтариминиэль (пускай вечно икают родители, давшие ему такое имя!) что-то чирикал на языке Витриума, я бросил на пол несколько сценических костюмов и уложил на них свою супругу. Ее тело показалось мне легким, просто пушинкой, как тогда, на самоходе карликов, когда она истекала кровью…
Она молча поджала колени к груди, обхватила их тонкими руками, дыша прерывисто, закрыв глаза и плотно стиснув губы. Я коснулся ее щеки и отдернулся — щека обжигала холодом.
— Принц?
Его взгляд окатил меня презрением. Два ведра хорошо выдержанных помоев, не меньше.
— Бог-ужасный! Гибель рядом… Торопись быстро, крентенел друо!
Крентенелом был, разумеется, я.
Он сбросил робу и, звякая клинком, присел рядом с Виджи. Запустил левую ладонь под ее густые волосы со стороны затылка, правую положил на хрупкое плечо, склонил голову и застыл.
— Что с ней, принц?
— На закате.
Из некоторых эльфов слова надо выдавливать прессом для отжима виноградного сока, а затем фильтровать через три слоя ткани, и все равно ничего не будет понятно.
— Я спрашиваю, что происходит с моей женой?
— Чуждое…
— А точнее?
В повозку сунулся Олник: изуродованная гримом рожа — довольная, в руке — глухо звякающие кошельки.
— Эркешш… Фатик, там твой этот, которого ты под фургон запрятал… Вот-вот очухается. Я его пристукну?
— Нет! Скажи, чтобы не рыпался, а то убьют. Что происходит с Виджи, принц?
Принц шевельнул плечами — на полпальца, не больше.
— Ее беспорядок уйдет, если ты поторопишься. Чуждое явилось… Прореха в бытийном начале… Прожорливое как гном ничто. Тянет жизнь, магию… Гибель, распад, рекон рок!
Да ведь ему тоже худо, внезапно понял я. Вон как побелели лоб и щеки. Но Виджи — хуже. Она эльфийская ведьма, и туман высасывает из нее магическую энергию, что составляет саму суть жизни любого мага.
— Мне повернуть к кораблю, принц?
Его глаза тускло блеснули: два черных провала на алебастровом лике.
— Крентенел, варвар… Глупый исход. Она знала, как будет. Делай, что начал…
— Она… знала?
— Воистину разглядела плетение.
— Знала — и не сказала? Яханный фонарь!
— Ради тебя, — обронил принц насуплено. — Ты задумал благородный труд дурака. Ты для нее на видном насесте, человече.
Он, очевидно, имел в виду «на видном месте». Я упал на колено, потянулся к Виджи, но принц отбросил мою руку, словно я нес на кончиках пальцев все горести и беды эльфийского народа.
— Тион!
Ну, по крайней мере, несколько слов на эльфийском я уже выучил…
— Что с ней теперь будет?
— Ничего, как и всем… Если ловко уйдем до заката. Тебе нужно размотать руки и создать усилия по высшему классу! Оседлать прекрасный драндулет и двинуть на, иначе дело закончится с треском!
Проклятье, о загадочном тумане, наползшем из прорехи бытия (если я верно понял слова эльфа), богиня не сказала ни слова.
Чужемирный туман, или что-то, похожее на туман, что вытягивает жизнь и магию в первую очередь из… эльфов. И магов, Великая Торба, и магов! Вот почему талестрианский колдун удрал, едва на площади появился туман. Вот почему принц был так взбешен на борту «Горгонида». Виджи запретила ему говорить, и он послушался — не мог не послушаться, но увязался за нами, чтобы помочь — не мне, разумеется, ей. Гритт, кем же они приходятся друг другу? Вот будет сюрприз для старины Фатика, если окажется, что эльфы практикуют многомужие, или, того хуже, полиаморию, как хламлинги Южного континента.
Ладно, сомнения в сторону, думай над делом, Фатик! Еще недавно ты рисковал жизнью отряда, чтобы выиграть войну и спасти Виджи. А теперь — раз дело зашло так далеко — ты готов рискнуть ее жизнью, чтобы спасти горожан?
Эльф сказал, что с ней все будет хорошо, если мы уйдем до заката…
Значит… Значит, так. Если сейчас — вот сейчас, мне удастся уговорить Скареди на эскападу, я рискну. Но если… Гритт, как мне заставить Скареди, этого чертова морального пуриста, сыграть Амаэрона? Проклятый паладин! Я убью его, точно — убью, если он и сейчас заартачится!
Быстрее…
— Олник, наружу. Стереги пленника. И позови Скареди.
— А…
— Просто стой возле него с колотушкой, угрожай, если надо, но не убивай и не калечь! Гритт, я о пленнике говорю! Имоен!.. Перевяжи рану.
Я сбросил куртку и сорочку, и предоставил руку хлопотам лесной нимфы. Та начала делать перевязку из подручных средств, ловкими точными движениями, только раз удивленно покосившись на мою грудь, больше не украшенную похабенью. Рана не выглядела серьезной, простой укол, не слишком глубокий, но болезненный и кровоточащий. Кверлинг не рискнул потянуть саблю вниз, распарывая мое плечо, и я, можно сказать, легко отделался. Промыть и хорошо перевязать рану можно на борту «Горгонида», сейчас для этого нет времени. Сама Имоен тоже счастливо отделалась — скользящий удар не сломал височную кость, а лишь слегка оглушил.
Скареди забрался в фургон — громадный, еще не остывший от драки. Посмотрел на свой меч, жалкую букашку по сравнению с Малым Аспидом, вздохнул горестно. Увы, в Зеренге гномы не держали клинков больше себя ростом.
— Господин Кви… Кве… — рыцарь запнулся. — Господин эльфийский принц, от всего своего сердца я выношу вам горячую благодарность за свое спасение.
Принц склонился над Виджи с отсутствующим видом.
Тут-то меня и осенило.
— Скареди, — произнес я. — С этой минуты вы свободны от слова, которое дали мне в «Полнолунии».
Он озадачился:
— От того самого крепкого заднего слова?
— Именно. Теперь на вас долг крови, долг жизни вот этому эльфу. Вы должны ему. Должны — по числу противников — дважды.
Он кивнул:
— Должен, так! Поганый полуторник — не мое оружие! Ежели б я имел при себе свой добрый верный…
— Да, конечно. А теперь слушайте внимательно. Если вы откажетесь сейчас исполнить просьбу Квинтариминиэля, вы навсегда покроете позором свои седины, а уж я озабочусь, чтобы весть о вашем позоре достигла самых отдаленных уголков Фаленора!
От Скареди накатила волна злого жара:
— Я человек чести, мастер Фатик!
— И согласны отплатить за свое спасение сторицей?
— Так! Я отплачу, как и полагается благородному человеку!
— Квинтариминиэль хочет, чтобы вы немедленно, вот прямо сейчас, сыграли государя Мантиохии Амаэрона. Верно, принц?
— Шепот, — молвил принц чуть слышно. — Холод внутри моей души… Я хочу игры паладина прямо сейчас! — после чего свернулся калачиком лицом к лицу с моей супругой.
Немая сцена.
Тут в фургон забрался Олник. Выражение лица — будто недавно получил по темечку чем-то тяжелым.
— Фатик, слушай. Я сошел с ума!
Ну что еще…
— Я умею считать деньги, ты знаешь.
— Это да. Считаешь ты отменно.
— Ну вот… я пять раз пересчитал весь барыш… Считаю я бы-ы-ыстро.
— Ну?
— Двести двадцать пять монет было. Потом — стало двести двадцать три… Я подумал, может, парочка куда-то закатилась… Посмотрел — нету! Пересчитал. Двести двадцать! — Олник взглянул на свои трясущиеся руки. — Пересчитал еще. Я быстро считаю, Фатик!!! Двести семнадцать… А сейчас стало двести пятнадцать! Ты понимаешь что-нибудь? Слушай, может, это проклятие, или я сошел с ума? Может, того, я куда-то монетки сталкиваю?
Мне стоило пояснить ему про Пикник Орна с самого начала.
* * *
Быстрее…
Второму акту своей пьесы я предпослал заголовок «Возвращение короля». Пафосно и красиво, Отли — а он всегда утверждал, что название делает половину сборов пьесы — гордился бы мною.
Обливаясь потом, я наскоро подновил бубоны Олнику, потом занялся Скареди. Несчастный паладин покорился мне полностью, и без запинки отбарабанил свою речь. Я напомнил ему, как действовал Альбо на улицах Таргалы, и попросил быть таким же убедительным и голосистым. Он кивнул, о чем-то глубоко задумавшись. Я молил Небо и преисподнюю, чтобы старый рыцарь не выкинул коленце. А он мог бы… например, броситься на меч — ибо только смерть могла разрешить его дилемму. А если бы он просто отказался от роли, я бы, наверное, его убил.
Царский камзол был маловат, и я, распоров ему бока, накинул шитое золотом одеяние на рубаху Скареди, подвязал поясом. Массивная золотая цепь с блестящим медальоном… Сверкающая полудрагоценными камнями перевязь с мечом… Сапоги с позолоченными шпорами малы, их придется оставить, Гритт, надеюсь, Кролик будет слушаться шенкелей… Рыжеватый парик… Широкий, блестящий поддельными самоцветами обод венца на голову, он удержит парик… Хорошо, что голова Скареди не намного больше головы Отли, хотя оба головастые, мерзавцы… Лазурный плащ с большим и сложным гербом… Отличный реквизит! И последний штрих — окладистая борода.
Предводитель Братства уже валялся под лавкой, спеленатый, с заткнутым ртом, и внимательно наблюдал за моими манипуляциями. Глаза его были полны презрения и ненависти. Ничего, смотри-смотри, болезный, я стараюсь для твоего же блага, для твоих Братьев, для твоих родных, черт тебя дери!
Быстрее…
Виджи и принц… Каждый взгляд, что я кидал на супругу, заставлял меня суетиться еще больше. Эльфы лежали как близнецы, как две статуи из алебастра… Им было холодно и больно.
Она знала, что ей будет плохо, что она будет страдать, если мы не отплывем вовремя. Знала — и не сказала, чтобы я сделал то, что задумал. Вот что ей двигало, а? Абстрактный гуманизм? Человеколюбие? Желание вызволить своего мужчину из беды, коли он туда попадет?
Своевольная девчонка! Если еще раз… Еще раз такое будет, я нарежу розог и хорошенько всыплю по ее мягкому и безмерно прекрасному месту! Всыплю так, что мало не покажется!
— Мастер Фатик, — вдруг тихо сказала Имоен. — Вы не слышите, будто кто-то шепчет на самое ухо?
Снова этот шепот…
Я замер. У Скареди бурчал голодный желудок, предводитель Братства злобно сопел в две дырки, фыркали лошади, а на площади у трупов жужжали мухи.
Никакого шепота.
Значит, сначала накатило на эльфов, как на самых тонких натур, теперь — на человеческую женщину, потом, очевидно, наступит черед мужчин и заскорузлых гномов, затем перемены ощутят крупные животные, а тупой варвар так и будет сидеть, обливаясь потом и пытаясь уловить звуки из пустоты.
Черт с ними, пора действовать!
Я заставил Скареди повторить речь, послушал не вполне убедительные вскрики Имоен и Олника, и выгнал всех наружу. Пока рыцарь седлал жеребца, дал последние наставления:
— Идите рядом с фургоном! Орите только то, что велено! Размахивайте руками, корчите болезненные рожи, но смотрите только перед собой, чтобы не упасть! Расслабьтесь, никто вас пальцем не тронет. Чумы страшатся все. Помните: не отставать! Для тех, кто вздумает потеряться, ориентир — старый маяк! Под ним моряцкое кладбище. Бежать туда во все лопатки! Фургон будет там.
Туман небытия поднялся до осей колес и, гладко бугрясь, полз по проезду к тому месту, где недавно стояла кибитка талестрианского мага. Туман не залетел, во всяком случае, пока, и я свободно видел на десять футов вперед камни мостовой и трупы кверлингов.
Имоен вздрогнула, зябко ухватила себя за плечи.
— Мастер Фатик…
— Холодно?
— Да…
Одному варвару все нипочем! Что с него взять, с тупого и толстокожего? «Слишком прост», так говорила Виджи.
— Ничего, пробежишь, согреешься. Выше нос, девочка! Скареди, что с конем?
Рыцарь уже занял место в седле; солнце дробилось в камнях венца.
— Скареди?
Он осторожно сделал круг по площади, задумчиво хлопая по раззолоченным ножнам парадного меча. Кролик, фыркая, переступал трупы кверлингов.
— Лошадям тревожно… Я готов к деянию.
И никаких тебе «мастер Фатик», ишь ты! Даже не повернул в мою сторону головы. Ох, тяжела ты, ноша спасителя чужих жизней.
Быстрее…
В общем, мы выдвинулись. Я на козлах, Олник пешим ходом — справа, Имоен — слева от фургона, эльфы, разумеется, внутри. Мне показалось, что Имоен накрыл приступ стыда — обращенное ко мне ухо стало малиновым, в точности как бывало с Виджи, когда она испытывала сильные эмоции. Но Имоен держалась, упрямо потряхивая хвостом волос.
Его Грозная Милость ехал в двадцати ярдах позади нас, как и было велено.
Актеры — аматоры, режиссер — аматор, репетиций — не было. Я ерзал, как на иголках, проклиная все на свете, и особенно — Отли, сбагрившего на меня эту пьесу.
Лошади и впрямь, начинали волноваться. Гритт, только бы не взбесились и не попытались бежать из города прежде, чем мы отыграем спектакль!
Развалины сменились жилыми домами, затрапезными лавчонками. Мостовую еще не застелил туман. Редкие прохожие при виде нас испытывали что-то вроде шока, прижимались к стенам, округляли глаза. Раздались первые возгласы. Седая старушка выпустила из рук жбан молока, который с треском лопнул на камнях. Краснощекая кормилица в окне до того впечатлилась видом Олника, что отняла от груди младенца.
— Мое почтение, леди, — проронил бывший напарник, забыв свои реплики, и едва не загремел в молочную лужу. Леди проводила его ошеломленным взглядом, отлученный от груди младенчик распахнул варежку и разревелся.
А-а-а, Гритт, Небо и Великая Торба!
— Чума! — заорал я, как сумасшедший. — Спасайтесь, в городе — чума-а-а-а! Уходите! Уходите из города! Олник, скотина, кричи!
— Ась? А-а-а! Чума-а-а! — Он сделал вид, что пытается расцарапать грудь, усеянную бубонами. — Я из села, спасайтесь!
Я чуть не прикрыл лицо ладонью от стыда.
— Олник!
— А-а-а! Чума-а-а! Спасайтесь в деревни и села! Я из города!
— Чума-а-а! — тонким неверным голосом вскрикнула Имоен.
Я услышал цоканье копыт Кролика; величественный бас Скареди поддержал скверное начало моей пьесы:
— Государь велит — уходите из Ридондо в предгорья! Предвестия смерти не лгут! В городе смерть, в городе — чума!
— Амаэрон! — завопили с разных сторон простецы. — Государь!
Ну вот, чумная братия не столь впечатлила горожан, как выезд самого короля. В общем-то, так я и думал.
Мы выбрались на проспект, который вел к Торжищу, к городу в городе, огромному, расчерченному нитями улиц. Далеко впереди на покатом холме виднелись обломки старого маяка… Землетрясение разрушило его, Ковенант не стал отстраивать, вместо старого маяка теперь работал новый — в Верхнем городе, на макушке главного храма Атрея.
Народу на проспекте было не в пример больше, но все же не так много, как обычно. Исход животных и птиц здорово напугал торговцев.
Ну и отлично, тем сильнее по воде разбегутся круги… Двигайся, Фатик, не оглядывайся в глубь фургона, где лежит твоя женщина…
Быстрее…
Я набрал воздуха в грудь:
— Чума-а-а!
Достаточно быстро мои актеры освоились, хм, раскричались. От пронзительного голоска Имоен у меня засвербело в левом ухе, от воплей Олника — загудело в правом. Я катил вперед, ощущая себя сеятелем болестей, горестей и большой-пребольшой лжи. Ремесло героя, мать его… Ненавижу.
Мы пересекли один из мостов обводного канала. Захрустел под колесами дробленый камень дороги — наш чумной балаганчик вкатился на Торжище, в царство тысяч лавок, навесов и купеческих дворов. Тут мы навели шороху, да такого, что стон и вопли пошли во все стороны. Я старался выбирать широкие, не запруженные повозками торговые улицы. И кричал. Олник и Имоен вторили мне. Скареди поддерживал, ни на йоту не отступая от сценария.
Торжище мало изменилось с тех пор, как я бывал тут в последний раз. Большой пыльный город, в котором на подхвате у купцов всего света работали простые маленькие люди — жители Нижнего Ридондо. Именно за ними я пришел сюда, именно они были мне дороги.
— Чума-а-а-а!
Ну что, дорогие мои простецы, грамотные и не очень, я напугаю вас до полусмерти, а Скареди придаст вашим страхам верное направление. Вы ринетесь за семьями, и не будете отсиживаться за стенами домов, нет, вы исполните повеление короля уйти из Ридондо. И никакое Безликое Братство не успеет вам помешать.
А Ковенант… Разумеется, хитрые дворяне закроются в Верхнем городе, и…
Если честно, мне было на них наплевать.
Бакалейная улица…
— Чума-а-а!
Толстяк в фартуке отпрянул, плюхнулся на мешки с мукой, кто-то выругался, затем к небесам вознеслись вопли ужаса, ахи, охи и бессвязные выкрики.
Я окончательно убедился, что представление удалось, когда пятеро рыночных стражников порскнули от нашего фургона, теряя щиты и копья, а откормленный патриций, выпав из портшеза, подвывая, устремился в глубь Торжища.
А вы думали, хе! У Фатика Мегарона Джарси не бывает провальных пьес!
Быстрее…
Скотные ряды… Гогот, хрюканье, ржание, мычание… Пыль, пропитанная мускусом, мухи, жара. Под копыта моих лошадей метнулся пятнистый поросенок. Фургон встряхнуло: еще одна жертва моего героизма, чтоб ему пусто…
— Чума-а-а!
Из окон контрактного двора, где скрепляли подписями и печатями оптовые покупки скотины, начали высовывать бородатые физиономии купцы.
— Чума, однако! Спасайтесь! — выл Олник. — Глядите, я помираю!
— Беда, черный мор! — звонко голосила Имоен.
— Уходите из города! — вторил Скареди.
Круги по воде…
Впереди замаячил рабский рынок — множество пестрых навесов, под которыми томились невольники — не только люди, но и огры, и тролли, и гоблины всех расцветок. Я ненавидел это место, эти помосты для торгов, этот звон молотов, которыми заковывали цепи… Привстав на козлах, я пустил лошадей ускоренным шагом. Пыль липла к мокрому лицу. Скареди ухал позади как филин — гулко, проникновенно, в нем, несомненно, пробудился дар актера.
Ковровые ряды, издалека похожие на цветочную поляну… Здесь вышла заминка, ибо повозка какого-то олуха умудрилась потерять колесо, вдобавок став поперек дороги.
Не мешкая, я направил коней в зазор между тылом повозки и лавками.
— Олник, Имоен, за мной!
Они поотстали, освободили мне место для проезда. Я миновал теснину, увидел сбоку Имоен, но не увидел Олника, и оглянулся, натянув поводья. Бывший напарник барахтался в скрученных коврах, обрушив на себя целую груду, а хозяин лавки, отбежав на порядочное расстояние, выл дурным голосом. Я бросил взгляд дальше и обомлел: вопли и суета разбегались от нашей труппы мощными приливными волнами, тут и там к небу взлетала пыль, людской муравейник закипал, и закипал быстро.
Скареди придержал коня в двадцати ярдах от Олника, не зная, бросаться ли на помощь гному. Такой расклад режиссер пьесы не предусмотрел.
Случайности могут похерить даже самый гениальный план.
— Государь! Чума! Чума! Государь! — неслось со всех сторон.
Олник освободился от плена в тот миг, когда я решил прийти ему на помощь. Он вскочил и сунул под мышку скрученный коврик, судя по малиновой оторочке — не из дешевых.
А это он, стало быть, самовольно взял плату за представление.
— Я чумной и помираю! А это наш государь Амо… Амамернон! — Он сделал плавный жест в сторону Скареди и, не выпуская коврика, побежал к нашему фургону.
Вот подлец, а! И главное — ничего ему не скажешь, ибо если я прямо тут начну отбирать коврик у чумного, логика представления даст трещину.
Ладно, в наказание заставлю его однажды съесть гуляш из зеленых гоблинов.
Я стегнул коней, и наша пьеса возобновилась. Мы отыграли ее почти без запинки, но в самом конце, когда холм с обломками маяка закрыл полгоризонта, я, ускорив ход лошадей до тихой рыси, задел на повороте грузчика с корзиной каких-то специй.
Взметнулось желтоватое облако, тут же осело на моем лице и мордах коней. В моей груди разверзлось преддверие ада, а из глаз — натурально — выметнулись искры.
Не знаю, сколько я приходил в себя, кашляя и чихая, и слушая фырканье и чихание коней, но когда я оказался способен кое-как дышать, слегка — говорить, и едва-едва — видеть сквозь слезы, то обнаружил, что поводья перекочевали в руки фигуры с золотистыми локонами… Фигуры тоненькой, хрупкой, бесконечно любимой…
— Виджи, родная моя… — сказал я сквозь слезы и потянулся к ней, чтобы обнять за плечи, привлечь…
Фигура отшатнулась, издав звук, похожий на зубовный скрежет.
— Тьфу, крентенел, варвар без спроса! Куда тебе ехать молча?
Принц!
А я его едва не поцеловал, что, несомненно, окончилось бы шоком для нас обоих.
Вот вам и кульминация.
* * *
На старом кладбище, в умиротворяющей тишине, среди могилок и цветущих деревьев, мы наконец обнаружили, что Олник пропал.
Вот тебе и быстрее, яханный фонарь!