Берега Дольмира еще кутались в утренний туман. Из-за него сочная зелень на скалистых террасах казалась покрытой серебристой паутиной. Ее изрядно присыпало бриллиантами росы, которые, разумеется, искрились на солнце, в общем, картина была величавая, особенно для тех поэтов, что впадают в экстаз от любых красот природы.

Не могу сказать, что после двух беспокойных суток на море красоты берегов Дольмира так уж радовали мои воспаленные глаза, но то, что меня обрадовала картина пустынной бухты неподалеку, это было несомненно.

Бун не держал у себя толковых карт побережья Дольмира, вероятно, для капитана, избороздившего прибрежные воды вдоль и поперек, подобные карты не представляли никакого интереса. Я шел по компасу, стараясь направлять «Горгонид» к юго-востоку, чтобы ненароком не приплыть прямиком в Семеринду.

Мне была нужна безлюдная бухта или, на худой конец, небольшой поселок без докучливой администрации. Захватив корабль, убив его капитана, мы сами стали пиратами, и поэтому нам нужно было причалить тихо, незаметно, и молиться, чтобы, пока мы причаливаем, нас не заметили крейсирующие вдоль побережья военные галеры владыки Тулвара.

Я позвал Скареди и велел привести на ют боцмана — самого буйного из уцелевших пиратов. Впрочем, под надзором Крессинды он, как и все пленники, выказал чудеса рабочего энтузиазма.

Боцмана привели, и я спросил, узнает ли он очертания берегов.

Он молча и продолжительно осмотрел береговую линию, и, едва ворочая распухшей челюстью, изрек:

— Провинция Тарка, бухта Гнилых Русалок…

Я показал на скалистые террасы, над которыми вились чайки:

— Есть тропа наверх?

Боцман перевел взгляд на меня и, положив связанные руки на планшир, сперва кивнул, затем сказал тихо:

— У берега скалы. Сам проведу к бухте.

Я согласился. Он помолчал, затем вымолвил еще тише:

— Вольное Общество тебя не забудет, Фатик Джарси!

Это он, стало быть, уверился, что я не буду его топить или каким-то иным образом лишать жизни (я обещал пленникам помиловать их, а слово варвара Джарси стоит дорого даже среди Вольного Общества), и угрожал мне теперь местью пиратской вольницы, которая, как и всякая прочая разбойничья шваль, дала себе благородное название.

— Сердечно благодарен, — произнес я, глядя на бак, на каюту Буна, где теперь коротали дни мои эльфы. Там было тихо. — Передавайте Обществу привет, пусть растет большим и крепнет. Ну и почаще меняйте ему подгузник. А я с друзьями пока прокачусь в Талестру, там, знаете, скоро грянет урожай сбора бешеных огурцов.

Маневрируя при слабом ветре, мы подвели корабль к бухте и загнали его носом в песок.

Готово, мастер Фатик, — похвалил я себя. Кажется, неплохо, мастер Фатик, верно?

Угу, неплохо, мы все же прорвались на Южный континент, и, надеюсь, будем у Оракула раньше гончей Вортигена. Я, черт возьми, умница!

Мы сбросили веревочный трап с носа корабля и выгрузились, почти не замочив ног.

Альбо спустили последним. Бесноватый пророк Гритта был, как обычно, пьян, я извел на него половину запасов выпивки Димеро Буна. Мне, признаюсь, было страшно оставлять священника трезвым даже на час (пока я отдыхал, беднягу накачивала пойлом Крессинда): пророк, если вы не забыли, способен божьей волей творить самые разнообразные чудеса. Добрые чудеса. И злые чудеса. И чудеса такие, которые могут открутить Фатику М. Джарси буйную голову, лишь бы только этот варвар не явился к Облачному Храму.

Поэтому я держал его пьяным, здраво рассуждая, что толковое чудо в пьяном виде он вряд ли сотворит. Напоил я вусмерть и оставшихся пиратов. Пока они очнутся — пройдет не менее шести часов. Пробив в трюме несколько здоровенных дыр, я обеспечил их ремонтом на долгое время.

Дольмир… Нагруженные поклажей, с несчастным Альбо, которого волочили на парусе Скареди и Монго, мы начали подниматься вверх по чуть заметной тропке. Я подгонял гурт дамочек, используя не вполне приличные обороты.

А Виджи снова меня избегала.

Как только она пришла в себя, то сразу покинула общую каюту, и те два дня, что мы плыли к Дольмиру, старалась держаться от меня подальше, словно я где-то подхватил ветряную оспу. Думаю, дело было в резне, которую я в очередной раз учинил. Вы же помните, эльфы такие туманисты… Говоря откровенно, это начинало здорово бесить. Рано или поздно эта остроухая доиграется, я стяну с нее штаны и панталоны и вобью в упругие половинки ума столько, сколько потребуется, чтобы она, наконец, поняла: дабы достичь благородной цели, иногда приходится жертвовать собственным благородством.

А возможно, не иногда. Возможно, часто.

Так, как регулярно поступал я, вызволяя отряд из беды.

Так, как однажды поступили сами эльфы, обманув простодушного варвара.

Может быть, ей было стыдно видеть во мне свое отражение?

Мы взобрались по обрыву (не могу сказать, что это далось нам легко) и остановились передохнуть, выбрав место среди зарослей самшита. После завтрака я прихватил Олника и Скареди и отправился на поиски ближайшего селения, велев отряду и девицам сидеть тихо и слушать, как воркуют птички.

Вдыхая сухой воздух с привкусом пыли, мы отмерили по каменистой дороге миль пять в глубь материка, прежде чем встретили деревушку. Там я купил три крытые двуосные повозки с большими колесами, сбитыми из толстых досок, и к ним шестерых лошадей, кляч, усыпанных язвами от слепней. Вдобавок я купил еды и несколько матрацев, а себе — плетенный из соломы брыль, который надежно затенил мое лицо. Покупки обошлись мне в цену маленького королевства.

К полудню я загнал народ в повозки, и мы тронулись в путь — на Семеринду, благо что она лежала как раз по пути следования к Оракулу. В Семеринду, к Самантию Великолепному.

* * *

Все было так или почти так, как в самом начале пути — из «Полнолуния» к Дальнему перевалу через Огровы Пустоши. Неторопливое, сонное движение под топазово-желтым солнцем под заунывный скрип колес.

Все — как тогда. Только повозок под моим началом теперь три. Ну, и личный гарем. Только заимев гарем, я понял, какое это счастье — не иметь гарема!

Я ехал на головной повозке с девчонками, взяв их к себе теперь уже сознательно, назло остроухой недотроге. За мной двигалась повозка с гномами (без трех минут семейная пара), Скареди и Альбо. Эльфы, Имоен и наследник престола были в третьей повозке. Я велел перворожденным повязать головы платками, чтобы их светлые волосы не бросались в глаза. Здесь, в краю чернявых и смуглых, эльфы были редкой… добычей. Остроухие послушались — молча. Но, зная вздорный характер обоих, я решил: в Семеринде перекрашу их золотые локоны хной и басмой. Маленькая предосторожность, чтобы не привлекать внимания работорговцев, когда мы двинемся с караваном через пустыню.

Дороги тянулись по гористой местности, скверные, разбитые, изредка попадались мощеные участки — следы царств, занимавших территорию Дольмира в давние времена. Подскакивая на ухабах, я то и дело вспоминал рессорные фургоны гномов.

Я ехал навстречу новым призракам прошлого с недобрым чувством. Наследить на Южном континенте Фатик М. Джарси успел изрядно. Даже царь Дольмира, Каргрим Тулвар, имел на меня зуб. Что случится, если прошлое снова возьмет меня в оборот? С того момента, как Виджи спасла мою жизнь, меня преследовал ряд странных совпадений, связанных с политикой и властью и, разумеется, с моими давними знакомыми — врагами, друзьями и друзьями, которые могли легко обернуться противниками. Я помог бутгурт моару упрочить свою власть, положил начало победной поступи Рондины и спас жителей Ридондо, вдобавок подарив им нового-старого монарха, моего наставника в актерском мастерстве и некогда — друга. И все это я провернул меньше чем за месяц. Все эти дела, делишки и делищи стоили мне массу душевных и физических сил.

Ну и, конечно, богиня… Я чувствовал, что взвалил на себя непосильный груз, ввязавшись в дело о небесном престолонаследии. Вопрос, что — или кого я везу в своем поясе, не давал мне покоя. Что там — частица души Пожирательницы миров или все же — новый бог моего мира, мой сын? Смерть — или спасение целого мира? Кто бы подсказал…

Затем я подумал вот о чем: как далеко успел продвинуться мой сводный брат? Он наверняка уже посетил Облачный Храм и пустился обратно. Было бы неплохо встретить его в Семеринде у Самантия… Я бы придушил свою гордость и позвал Шатци на помощь. Каждый лишний меч пригодится, когда против тебя выступают посланцы Вортигена.

Если мы не сумеем их обогнать, они будут ждать нас в Селибрии, городке у подножия храмовой горы, или внутри — у Оракула…

Да только богиня сказала, что я опоздаю.

Гродар — тварь в маске, изображающей равнодушный лик. Смертоносец Внутреннего Круга Адвариса. Полудемон. Противник куда более страшный, чем убитый мною на мосту через Дул-Меркарин Сколдинг Фрей. А с ним — два простых смертоносца и неизвестное количество гвардейцев Вортигена. И еще Охотник Борк, который отправлен вслед за Гродаром. Чертовски хреновый расклад…

Смертоносцы будут нас поджидать… Или мы все же успеем к Храму раньше? Нужно успеть.

Однако богиня сказала, что я опоздаю.

Я катал эту мысль в голове и так и сяк, и еще много иных, не очень-то радужных мыслей, и не заметил, как багровое солнце повисло над ломаной линией горизонта. Я выискал рощицу, в которой протекал родник (кажется, я говорил, что у варваров Джарси чутье на воду? Не помню…), и спрятал повозки за частоколом деревьев.

Мы расселись на корягах и камнях и поели, перебрасываясь скудными репликами. После морской качки и тряской дороги всем хотелось одного — вытянуться и по возможности уснуть.

Я украдкой поглядывал на лица своего отряда. Все-таки я доставил их на Южный континент почти в целости. Альбо сошел с ума — но это не моя вина. Ну а наследник престола, ради которого мы и претерпели столько мучений, попался горным шершням, когда я лежал без сознания. Ничего, править Фаленором можно и с перекошенной рожей. Мантиохией вообще до недавнего времени правил кретин.

— Завтра к закату прикатим в Семеринду, — сообщил я, запив ужин обычной водой (чтоб икалось этой богине!). — Там передохнем и на следующий день выдвинемся к Оракулу, до него часов десять пути.

Принц всех меланхоликов, сидящий рука об руку с Виджи напротив меня, попытался что-то сказать, но я оборвал его резким жестом:

— Завтра. Все — завтра. Давайте укладываться. Монго, ты дежуришь первым… Нет здесь опасных змей и пауков, они дальше, в пустыне… За тобой — Скареди. После — Крессинда. — И Олник, мог бы я добавить, они же теперь неразлучная пара.

Никто не протестовал. Люди и нелюди разбрелись по палаткам. Я прозевал момент, когда Виджи оказалась рядом. Колыхание легкой тени, невесомый дразнящий аромат, и вот она на расстоянии вытянутой руки.

— Фатик… Нам нужно поговорить.

Ее голос был просящим.

— Хорошо, лисьи ушки. Прямо здесь?

— Там, — она показала в сторону ручья.

Мы расположились на берегу среди камней. Виджи молчала. Это так характерно для эльфов — сказать, что хотят поговорить, и молчать! Я смотрел на ее тонкую фигурку в охотничьем костюме и тоже помалкивал. В конце концов, на разговор меня вызвала она, ну и пусть начинает первой!

Взошла луна. Вместе с нею взошли комары. Я начал выплясывать вздорный танец, переступая с ноги на ногу и хлопая себя по щекам и шее.

Виджи молчала, обняв плечи руками, и смотрела в воду.

Тут я, наконец, заметил то, что давно уже должен был заметить, да только присутствие дерзкой девчонки уничтожало мое здравомыслие и внимательность на корню: комары избегали эльфийку!!! Гритт, вы только представьте эту картину! Кажется, для определения подобного факта у просвещенных людей (таких, как Академики Харашты и некоторые видные работорговцы Дольмира) есть слово: расизм. Комары то ли презирали, то ли боялись приблизиться к существу с эльфийской кровью! Зато с удвоенной яростью набрасывались на меня, словно я был…

Виджи молчала. В ручье полоскалась серебряная монета луны, эльфийка смотрела на нее и молчала.

Со стороны лагеря раздались голоса: Донни и Валеска что-то не поделили. Но они быстро пришли к взаимному согласию, когда на них обрушилась с хриплой матросской бранью Крессинда. «Якорь мне в бок, а ну заткнулись!» — вот как она выразилась. За считанные дни плавания сухопутная гномша превратилась в настоящую морскую волчицу.

— Фатик… — вдруг обронила эльфийка.

От неожиданности я проглотил комара.

— Да, добрая фея?

Она не смотрела на меня.

— Мне холодно, Фатик… С тех пор как я оставила дом, мне очень холодно и страшно… Я очень запуталась, Фатик. Я ужасно запуталась…

Я присел на соседний камень, положил руку на ее плечо. Она вздрогнула и вдруг накрыла мою ладонь своей — холодной, будто сделанной из алебастра.

— Я хочу тебе помочь, Виджи.

— Я… знаю… Мне страшно за нас, за себя, за весь мир… Но больше всего, Фатик, я боюсь за тебя…

Яханный фонарь!

— Ты спасла меня, я жив и намерен оставаться живым еще лет пятьдесят-семьдесят. Или? Виджи, ты сама запретила мне спрашивать!

Ладонь дрогнула.

— Нет, Фатик, дело не в этом… Ты… мне страшно… Ты начал меняться. Ради нас, ради меня, ты готов превратиться… в чудовище. Ты убивал на поле Хотта, в Ридондо и на этом корабле… И я знаю — убивал без жалости. Ради нас… ради меня!

Все-то ты понимаешь, добрая фея…

— Я не чудовище, Виджи, и я не стану чудовищем — ты ошибаешься.

Комар впился мне в шею, и я чуть не взорвался чудовищными ругательствами.

— Мне страшно, что я делаю тебя таким… — Она вздрогнула, профиль со смешным утиным носиком качнулся к воде. — Это мерзко и подло, то, что я делаю с тобой… Ведь когда я уйду…

О-о, Гритт и все демоны ада!

— Чушь и ерунда! И куда это ты уйдешь, хотелось бы знать?

Она вздрогнула, спрятала взгляд.

— Я… Неверно сказала. Не уйду… Я уйду, если ты… Я не хочу принимать тебя таким, Фатик… Мне кажется, Фатик, что я создаю личного палача…

Яханный фонарь огру через троллево колено! А я думал, она перестала терзаться абстрактным милосердием!

Комар укусил меня за щеку и был безжалостно казнен шлепком ладони.

Ох, праведники вы мои праведники, как же я намаялся со всеми вами за время похода! Скареди с его закидонами, Альбо, и ты, Виджи, вместе с принцем, да и Крессинда тоже хороша!

Я рывком развернул добрую фею к себе, сграбастал за тонкие запястья и заставил встать. Посмотрел в лицо — бледно-серебряное в лунном свете, беззащитное, с тонким подбородком, большим ртом, милым утиным носом.

— Чушь и ерунда! Ты запуталась и говоришь глупости! Виджи, я человек в мире человеков! Гритт, это ты понимаешь? Кивни, если понимаешь! Вот так… Если я начну вести себя иначе — я проиграю. Мы проиграем. Я не палач. Я — человек, который отвечает ударом на удар. Или предвидит — и наносит удар первым.

Она тяжело дышала, не пыталась вырваться, мне показалось, что ее запястья потеплели.

— Я не стану чудовищем, Виджи. — В момент произнесения этой фразы комар заполз мне в нос, и я чуть не заревел. — Я человек, обученный выручать. И убивать подлецов, если потребуется выручить праведников. Да — без жалости, ибо только дураки считают, что подлец может исправиться. Нанимая меня, вы знали, на что идете. Варвары Джарси — не палачи. Мы — люди, лишенные подлости люди в мире подлых людей и победившего зла, как-то так. Да, я изменился с тех пор, как ты меня встретила. Помнишь, ты мне это обещала? Я почти нашел себя, лисьи ушки. И тебя. И я буду тебя выручать, пока ты здесь, рядом со мной, в мире победившего зла. Так — ясно? Я буду делать то, что считаю нужным. Пускай ты и твой… принц считаете меня олухом, которого умело водите за нос, я все равно буду тебя выручать. А если ты вздумаешь от меня уйти… Черта с два я тебя отпущу, ясно?

Стрела попала в цель: даже в лунном свете я увидел, что ее щеки залил румянец. Но она не сделала попытки высвободиться. А я еле стоял, ибо комары лезли в глаза и нос.

— На «Горгониде» я помиловал остаток пиратов. — Я сдержал чих. — Нет, я не стану чудовищем, но я буду делать все, чтобы выручить тебя из беды. Больше не оспаривай мое поведение.

Она обмякла, опустила взгляд. Затем кротко, даже застенчиво как-то, сказала:

— Согрей меня, Фатик…

Эту ночь она провела в моей палатке, и все было настолько хорошо и сладко, что я едва не спел ей серенаду. Она… изменилась: теплая ласковая кошка… Даже пояс с Богом-в-Себе больше не лежал между нами тяжким грузом.

Она приняла меня таким, какой я есть.

* * *

На рассвете, когда я замывался в ручье, ко мне несмело, двигаясь боком, приблизился Олник. Бывший напарник зарос черной, как смола, трехнедельной бородой, в которой уже запутались какие-то сорные травы и ночная бабочка.

— Фатик, а я это…

— Ну?

— Мне приснился сон, будто я ловлю рыбу руками. Полночи ловил, ты и представить не можешь, как умаялся, эркешш махандарр! А рыба была хорошая, горная форель, она вкусная, когда ее поджарить…

Я внимательно на него посмотрел.

— О, это пророческий сон. Для женщин он означает скорую беременность.

— А для мужчин? Для гномов? Что он означает для мужчин-гномов, Фатик?

Я подумал, стряхивая капли с бровей.

— Да пожалуй, то же, Ол. При посредстве твоей бойкой супруги ты забеременеешь самым лучшим образом.

Я ушел, а он остался стоять, открыв рот.