Утром я выказал свои диктаторские замашки и произвел рокировку: девять говорливых принцесс на одну королеву и пару дворян из ее свиты. Таким образом, Виджи, Имоен и косорожий наследник престола перешли в мой фургон, а гарем направился к эльфийскому владыке. Квакни-как-там-его смолчал, только дрогнул острым подбородком.

А я расправил плечи: как все-таки приятно помыкать подчиненными, вы не представляете, особенно когда некоторые из этих подчиненных не вызывают у тебя ни малейшей симпатии.

Я плюхнулся на лавочку возницы и дал сигнал к отправке. Мы выкатили на дорогу. Чуть погодя на место рядом со мной скользнула точеная фигурка… Все как тогда, на Огровой Пустоши, но теперь между нами не было меча, и Виджи устроилась так, чтобы мы плотно соприкасались. Умница-красавица, покладистая, ласковая… Хотя бы на час-два-три, а большего мне и не надо. Нет, мне, конечно, нужно больше, но ведь я реалист, и понимаю, что ее не хватит надолго. Рано или поздно она взбрыкнет, и бедный старина Фатик снова огребет по самые… Не буду уточнять, по что именно.

А сейчас мне было хорошо… И вот что я вам скажу: если вы никогда не правили повозкой совместно, накрыв своими ладонями маленькие ладошки своей женщины, вы многое потеряли.

Спустя полчаса я поймал себя на том, что заливаюсь соловушкой, точно как Олник при Крессинде. Ах, женщины, что же вы делаете с мужчинами!.. Да, эта вздорная мужская особенность — говорить, говорить и говорить, когда женщина тебя слушает, и ты понимаешь, что ее интерес к твоим словам неподделен, даже если ты лепишь всякую ерунду. Ты говоришь, ибо тебя слушают, потому что ты небезразличен этой женщине, и каждое твое слово имеет для нее несомненный вес.

Меня слушали именно так. Но я не лепил чушь, а рассказывал о Дольмире:

— Самое крупное и могучее государство на Южном континенте. Жестокая монархическая деспотия на протяжении трех веков. Каргрим Тулвар, нынешний царь и мой давний знакомец, владеет жизнями всех подданных, будь то раб, купец или даже первый министр царства. К тому же царь — первосвященник Рамшеха, а значит, в его распоряжении сразу две кубышки, сиречь казны: церковная и государственная. Очень мудро придумано, должен признаться. Царь от сытой жизни разжирел. Десять лет назад он уже был до того толст, что мог возить свое брюхо перед собой на тачке. Помешан на плотских утехах, днюет и ночует в гареме. У него, слыхал я, в прошлом году был юбилей — четыреста жен. Э-э-э, гм, да! Что до рабства, то здесь оно повсеместно. Родители запросто продают своих детей, чтобы рассчитаться с долгами. Сам же Дольмир — главный центр работорговли на Южном континенте. Если увидишь существо в ошейнике — не важно, какой расы, мужчину, женщину, ребенка, знай — это невольник.

Добрая фея вздохнула:

— Рабство…

Я промолчал. Хотя на языке вертелось глупое выражение: «Такова жизнь». По размышлении мне следовало дополнить его таким образом: «Такова жизнь, какой ее захотели сделать люди».

— Сам Оракул посвящен Рамшеху Дольмирскому, и является одной из святынь этого культа. Внутри Облачного Храма проживают до сотни аколитов с монахами во главе с настоятелем… Говорят, это по-прежнему Чедаак. Девчонки, которых я вывел из Храма, здорово его пощипали, но он выжил, поскольку люди его сорта обладают исключительной плавучестью.

— Фатик…

— Да, Виджи?

— Ты сказал, что знаешь Тулвара?

Ты? Слыхали, наконец-то, без обиняков и околичностей, она назвала меня «ты»!

— Кгм… м-да… Знаю несколько больше, чем мне бы того хотелось. А царь знает меня — не с лучшей стороны. Скажем так, он навсегда запомнил мое имя благодаря одному делу.

— Фатик?

— Да, моя красавица?

— Расскажи мне о знакомстве с Тулваром… Что ты должен был сделать, что сделал и почему он знает тебя с плохой стороны?

Сделал? Гм. Лучше тебе не знать, чего я не сделал, и правильно сделал, что не сделал, хотя мне очень хотелось это сделать, да простится мне такой каламбур. Я все же честный Джарси, а не подлый отступник типа Кругеля.

Я покосился на Виджи: сидит расслабленно, не так, как обычно, волосы надежно скрыты под цветастым платком. Нос и лоб успели немного загореть — ровный оттенок светлой бронзы. Выражение лица — спокойное, умиротворенное, черт подери — счастливое! Такое лицо у нее было, когда она спала рядом со мной, мурлыча, как кошка. Бодрствуя, она редко позволяла себе расслабиться, частенько напоминая оголенный комок нервов.

И вот теперь… Если я расскажу эту историю… Мои акции, боюсь, снова упадут в ее глазах.

— Гм. Яхан… Виджи, позволь, я не стану трясти свое прошлое?

Тут же ее спина одеревенела, и она мгновенно закрылась, как делала это раньше много раз, стоило мне допустить ошибку — сказать что-то не то, или совершить скверный, по ее мнению, поступок.

Я прикусил, язык и выбранил себя в уме примерно двадцать раз.

— Прости, Виджи, я не могу сейчас рассказать!

Зря не рассказал. Ох, зря! Призраки прошлого не дремали, и мне аукнулась эта история.

Далее я вел беседу с самим собой. Виджи отгородилась незримым палисадом. В ее ровной спине я мог бы увидеть лишь собственное отражение, как в гладком мертвом зеркале. Она не уделяла и толики внимания рощам олив, деревням и храмам Рамшеха, украшенным изумительными панно из цветной мозаики. Тысячные стада одногорбых верблюдов, что выпасали орки на пустошах неподалеку Семеринды для нужд караванов, также не привлекли ее внимания. Она смотрела перед собой, как истукан.

Окружающий мир для нее исчез, равно и как малая его часть — некий Фатик М. Джарси.

Меня бесило то, что, отказываясь откровенничать со мной по многим вопросам, сама Виджи требовала от меня рассказывать все без утайки. Если отказался — виноват! Женская логика сродни эльфийской логике — темно, путано, для мужчины — вовсе не понятно, и грозит мозговым подвывихом, если вздумаешь ее постичь.

Когда я научусь понимать женщин, я стану владыкой мира. А когда научусь понимать логику девушек-эльфов, то, видимо, превращусь в божество.

Незадолго до полудня мы выехали на мощеный тракт. Щербин на нем было больше, чем булыжника. Часам к двум тракт изрядно запрудили путники: верховые, пешие, на подводах и фургонах. Из всех из них составилась огромная пестрая змея. Извиваясь, она бесконечно втягивалась в марево поднятой ею же пыли, двигаясь, разумеется, к Семеринде. Ехать к городу можно было только шагом, пробиваясь сквозь плотный вал из пыли, вони, ржания и людских голосов.

Терпкие запахи, наконец, пробрали и мою эльфийку — она скрылась в повозке.

Тут я решил проявить милосердие и повернул караван в сторону какой-то речушки. На ее берегу устроили привал работорговцы вместе со своим товаром. Подле нас уныло отдыхала в тени старых ветел группа рабов — парней и девушек лет восемнадцати, с одинаково выбритыми от лба до затылка головами. Рабы были скованы ржавой цепью, к концу которой прикрепили гроздь зеленых гоблинов. Этим забрить лбы не представлялось возможным, ибо волосы на теле зеленых гоблинов не растут, только многочисленные бородавки пробиваются с возрастом. Владельцы рабов — два купца-человека средних лет, о чем-то спорили, сидя в повозке-шарабане. Три кряжистых орка-охранника поили своих лошадей у реки.

Я велел девицам сбегать в кустики по одной и спрятаться в повозке. Потом собрал свой отряд в кружок, поправил хитрый пояс с Богом-в-Себе и сказал:

— К вечеру — Семеринда. Там во всем слушать меня. Сидеть тише воды. Не высовываться. Ничего не трогать без спроса. Ни с кем не говорить. Я все устрою как надо.

— А поесть нам дадут? — спросил Олник, выставляя изрядно заросший подбородок. Подлец начинал топорщить бороду при каждом удобном случае. Меня это бесило. Честное слово, когда этот гном разгуливал без бороды, он был намного умнее и терпимее.

— Дадут. А лично я отсыплю тебе березовой каши, если продолжишь хорохориться.

Крессинда фыркнула и заслонила Олника могучим телом. Я невольно отшагнул назад: иногда бедовой гномши становилось чересчур много.

— Мастер Фатик, мы, конечно, во всем слушаемся вас, но почему в городе мы должны вести себя так, как вы сказали?

— Потому что это — мой приказ, ясно? — Я оглядел лица отряда. Имоен и Монго стоят рядышком и не особенно скрывают, что держатся за руки; мои эльфы снова срослись плечами; Скареди тяжело дышит, утирая красную шею платком. Пр-р-раведники!.. Ничего, скоро конец нашего пути. — Оракул близко. И мы не знаем, где сейчас Гродар… и еще один смертоносец. Лучше — не светиться. Компания у нас странная, гномы, люди, эльфы… они редко путешествуют скопом, бросаться в глаза — не стоит. Мы тихо и мирно приедем и таким же образом покинем город с караваном. С меня довольно эскапад в Хараште, Сэлиджии и Ридондо. Кстати, жители Ридондо известны религиозным фанатизмом. Не дай Небо затеять с ними религиозный диспут. И лично для тебя, Крессинда… В столице Дольмира есть две общины Свободных гномов… Свободных от ваших Жриц Рассудка. Не стоит попадаться им на пути.

Крессинда фыркнула и выпятила грудь.

— Когда я их боялась?

— Следует бояться. В общинах царит старый добрый патриархат. Женщины гномов носят юбки.

Щекастое лицо гномши налилось багрянцем.

— Юб… ик!.. ки?

— Воистину так. До такого вольнодумства не дошла ни одна из общин Свободных гномов Северного континента.

— Юбки… — задумчиво протянул Олник. Крессинда на него шикнула.

— Юбки, Крессинда, юбки. Если Свободные узнают в тебе Жрицу Рассудка, — побьют. Причем не мужчины, женщины.

— Же…

— Угу. Они почему-то считают, что уложения Жриц Рассудка навроде мужатизма и прочей вашей дребедени подрывают вековые традиции брака, способствуют размягчению мужчин, превращению их в пьяниц и мямлей, неспособных заработать деньги для семьи. И, знаешь, я считаю, что они правы.

— Юбки… — повторила гномша ошеломленно.

— Здесь чужая земля, — сказал я строго. — Чужие обычаи. Совать в них нос — чревато. Нет! Помолчи, Крессинда! Сейчас говорю я!

Мне вдруг бросилось в глаза, что губы Монго шевелятся. Нас-с-следник обездоленный! Даже сейчас сочиняет стихи! При этом смотрит не на Имоен, которой мог бы адресовать свой сонет, а преданным взглядом уставился на меня, представляете? Все-таки хорошо, что шаграутт вместе с иными вещами отправил в пропасть и его лютню.

— Итак… Молчи, Крессинда!.. Мы разведем костер, перекусим и тронемся дальше. Ума не приложу, отчего так много народу спешит в город… У въезда наверняка толкотня. Какое там сегодня число?

— Пятнадцатое июля, — подсказала неугомонная гномша.

— Угу, пятна… Яханный фонарь! Так вот почему к городу стекаются толпы! Праздник Аркелиона, — пояснил я, оставив упреки в собственной забывчивости для другого раза. — Это великий пророк, что принес в Дольмир веру в Рамшеха… И умер в преклонных годах, утопая в роскоши и доступных женщинах. Празднества будут длиться трое суток, начиная с сегодняшнего вечера. Нынче в полночь сам Каргрим Тулвар вознесет молебен с балкона главного храма Рамшеха. Что ж, тем лучше. Мы легко затеряемся в толпе. Надеюсь, Самантий освободит для нас достаточное количество комнат…

И вновь мне померещилось, что я ловлю во взглядах некоторых… не буду указывать точно, кого — красноречивые намеки. Паранойя. Или, как говорил поднаторевший в науке мозгоправства Олник — барановая ойя. Всякий раз, когда на нашем пути выпадала пауза для отдыха, моя паранойя обострялась, и я начинал задумываться о тайне, которую хранят мои подопечные. Что-то, связанное со стариной Фатиком. Но что, что?

Я взглянул на Виджи. Она меня игнорировала. Смотрела она на рабов, и взгляд ее был исполнен жалости.

— Затем мы выдвинемся к Оракулу. Езды туда не больше десяти часов. Путь к вратам Храма лежит через Селибрию, это местечко под горой. Там мне придется как-нибудь загримироваться, ибо аколиты Оракула и сам настоятель Чедаак — если он еще жив — неплохо знают меня в лицо. Припремся мы к Оракулу, вы зададите свой дурацкий вопрос, ну а затем я туда сигану, и поминай как звали… — Я изобразил кривую ухмылку. — На этом — всё. Имоен, Крессинда, на вас костер и еда. Монго, напои лошадей.

Наследник кивнул.

— М-мастер Фатик, а как называется это место?

Опять выспрашивает, как перед Ридондо, как в порту. Небось, слагает сагу о нашем походе.

— Конкретно сейчас? Где-то посредине между «какое тебе дело» и «знать тебе не нужно». Так какое тебе дело и зачем тебе нужно это знать?

Его сдвинутое набок лицо слегка порозовело. Губы вновь немо шевельнулись.

— Я… составляю подробную хронологию нашего похода…

Никакой напористости. Хреновый из тебя наследник, паренек, вялый, скучный, ну куда тебе, вот такому, объединить Альянс, а?

— Ладно. Мы в провинции Саргол, на Северо-Западном торговом тракте. Прибудем в город буквально через три часа. Город называется Семеринда и расположен во-о-он в той стороне. Семеринда известна своими прекрасными храмами, огромным рынком рабов, великолепной канализацией и шлюхами высокого класса. А теперь — быстро за ведро, и поить лошадей!

Так он и сделал. Я допустил ошибку, не предупредив наследника престола о том, что к южным оркам лучше не подходить близко, даже если они выглядят мирно настроенными. Ума у них на грош, зато агрессии — на полновесный реал золотом, особенно когда они собираются в стаи.

Когда за ветлами раздались грозное «хроооо!» и пронзительный вопль Монго, я огромными скачками ринулся к берегу.

Успел вовремя.

Наш самый никчемный участник похода чем-то не угодил орку. Удар кулака превратил лицо Монго в кровавый блин. Орки бьют жестко, и они сильнее обычного человека. Но я не обычный человек, помните, я говорил?

Монго валялся на спине у кромки воды. Орк пнул ведро и занес ногу в тяжелом сапоге, чтобы обрушить кованый каблук на лицо моего подопечного. У орков чувство жалости отсутствует. Оно выжжено южным солнцем. Равно как и ум.

Два его собрата стояли рядом, держа лошадей в поводу, и довольно похрюкивали, растянув скуластые красные рожи в улыбках. Островерхие шапки наползали им на глаза.

Я закричал. Орк покосился на меня, потом хрюкнул и снова занес сапог.

Гритт и все демоны ада, он же его убьет!

Я совершил гигантский прыжок и толчком обеих рук сбил орка в воду. Он плюхнулся на мелководье мордой вниз, перевернулся на спину и заорал как резаная свинья.

Его собратья взревели. Я поднял руки вверх и крикнул, с трудом припоминая слова на южноорочьем:

— Айр комр аннр-таа! Я не хочу боя!

Представьте, что этот возглас адресован бешеным тиграм, которых вы сами выпустили из клетки. Орки ринулись на меня с кулаками. Поскольку я не достал мечей, они также не извлекли оружия. Этот обычай они блюдут свято.

Меня захлестнула круговерть драки. Орки воняли лошадиным потом, дымом и застарелым салом. Варвары Джарси умело дерутся врукопашную, а орки больше полагаются на слепую ярость и силу, так что какое-то время вокруг слышались только сочные «хряп-хряп-хряп!» моих кулаков. Я выбил из хлебальника орка недожеваный кусок сухаря вместе с клыком, другому своротил на бок нос. Тут к нам присоединился орк-купальщик, и мне стало не до шуток. Он облапил меня за талию, экий бесстыдник, а я зажал его шершавую выю локтем. Орк выпучил черные, как угли, глаза, и захрипел, а я начал крутиться, избегая кулаков его собратьев. Они хрюкали, пыхтели, топтались, воняли, звенели бляхами на кафтанах, задевали друг друга. В целом я, конечно, мог избить всех троих в честной драке, но лучше бы мне помогли Скареди и Олник.

Тут под моим локтем хрустнуло… и тело орка, отяжелев, упало на истоптанный песок.

Яханный фонарь!

Орки ошалело уставились на мертвеца. А я мгновенно огляделся. Тот берег зарос деревьями, поселков, дороги там нет, а наш пятачок не виден с дороги, закрыт скосом берега и буйно растущими кустами. Гритт… хоть в чем-то удача.

Выхватив клинки Гхашш, я убил ближайшего орка ударом в сердце. Второй кинулся в бегство, к лошадям, но я настиг его прыжком и рубанул поперек спины.

Замечательное приключение, будет что рассказать внучкам в старости!

— Фатик!

Она стояла наверху, у начала спуска, меч в руке казался сверкающей лентой. Ее лицо выражало смесь гнева, отвращения и ярости. За доброй феей (я настаиваю на таком определении!) маячили Олник, Крессинда и Скареди.

Я тяжко вздохнул и присел над Монго. Наследник империи и будущий объединитель сил Альянса что-то мямлил, не открывая глаз. Лицо его отекло, из носа продолжала сочиться кровь.

Я просидел так, слушая ржание лошадей и удары собственного сердца. Затем рядом проскрипели шаги по песку, и надо мной вновь прозвучало мое же имя. Тогда я поднял голову, сфокусировал взгляд на милом утином носе и сказал, как мог проникновенно:

— Я не чудовище, Виджи, я просто делаю свою работу.

— Убили… в спину!

И снова она называет меня на «вы». Акции, Фатик, акции!

— Да, я убил его в спину. Так было надо.

Ее губы сжались в тонкую упрямую линию, тонкие крылья носа трепетали, глаза… Пожалуй, я больше не стану упоминать про грозовые тучи.

Я встал, отыскал и поднял орочью шапку с меховой оторочкой.

— Взгляни сюда. Посмотри, Виджи!

Она гневно отвернулась.

Ах ты, маленькая за… Чтобы я еще когда-нибудь связался с эльфами! Чтобы я еще раз когда-нибудь взял в жены эльфийку!!!

Впрочем, я не прав: когда женщину — любой расы — переполняют эмоции, она становится глуха к словам объяснений. А потом они удивляются — искренне удивляются! — откуда у их мужчин ранняя седина, нервный тик в углу рта и воспаленные от ярости глаза!

Я встал так, чтобы маячить перед лицом доброй феи. Она вновь отвернулась. Я перевернул орочью шапку тульей вниз, словно просил подаяния, и снова предстал перед Виджи — носом к носу.

— Да посмотри ты!

Имоен сбежала с обрыва, метнулась к Монго, задев меня плечом. За ней, придерживая молот на боку, спустилась Крессинда. Олник что-то важно объяснял Скареди. Я услыхал:

— …цветочки… еще пьяным не видали!..

Взгляд Виджи был исполнен презрения.

— Убили в спину!

Перешла на «вы», ну-ну.

— Некоторые любят погорячее… А теперь — посмотри сюда! — Я поднес к ее лицу шапку, оттопырив пальцем плетенный из конского волоса шнурок, на котором висела бронзовая овальная бляха, покрытая затейливым ажурным узором. — Это знак клана, добрая фея. Кажется, Боргез-арн… Не важно. Кулачный бой орки ценят и грубую силу уважают, и если бы я избил всех троих — все было бы отлично. Но я случайно убил одного — и стал кровным врагом всего клана. Я иностранец, местные законы не защитят меня от кровной мести орков. А поскольку я путешествую не один, а в компании, то Боргез-арн имеет право вырезать всех нас подчистую. Такие тут расклады.

— Но в спину…

— Орк драпал к лошадям. Мне что, нужно было окликнуть его и попросить задержаться для честного поединка? Кланы обретаются рядом, вокруг Семеринды. Мы бы просто не успели добраться до города…

Она смотрела на меня, и огонек понимания разгорался в ее глазах.

— Фатик…

— Это чужая земля, Виджи. Чужие обычаи.

Олник поднял с песка орочью шапку, с интересом ощупал, напялил на голову и стал похож на бородатый гриб-переросток.

Виджи встрепенулась:

— Рабы, Фатик! Мы освободим их!

Я покачал головой:

— Нет. Нет, добрая фея, рабы останутся при своих владельцах.

В ее глазах была бездна непонимания и — испуга. Фатик М. Джарси снова превратился в чудовище.

Наверху раздались голоса — громкие, возмущенные. Я поднял взгляд: к нам спешили оба работорговца — не в меру краснощекие, не в меру крикливые. Шли они не по своей воле: позади бледной тенью топал Квакни-как-там-его; полуопущенный меч красноречиво покачивался в руке.

— Грабите мирных коммерсантов! — крикнул правый работорговец, когда компания приблизилась.

Квинтариминиэль, оглядев побоище, ужалил меня откровением:

— Полная, большая и глубокая.

Он был прав — отчасти.

Я бросил шапку и поманил мирных коммерсантов.

— Сколько за троих?

— Ужасное разорение, подлое смертоубийство! — крикнул торговец слева. Но уже тише: — Нет и не может быть прощения! Нет ничего ценнее человеческой… орочьей жизни!

— Угу, — сказал я.

Мы забрались в шарабан и столковались об оплате. Три мертвых орка влетели мне в стоимость пяти взрослых рабов-людей. Золото Фаерано таяло на глазах.

Затем мы вернулись к реке, все трое, набили одежды орков камнями и зашвырнули тела в реку. Так у меня была гарантия, что купцы никому ничего не расскажут.

После этого я загрузил свой отряд и гарем в фургоны и мы укатили.

Виджи сидела рядом со мной, и я порадовался этому прогрессу. Она казалась такой же отстраненной, но спустя полчаса, когда мы уже двигались в диком столпотворении, внезапно повернула ко мне голову и, закрыв лицо платком (пыль стояла — не продохнешь), спросила:

— Почему ты не освободил их?

— На то есть три причины, — отозвался я. — Первая. Насильственное освобождение раба в Дольмире — государственное преступление. Это расценивается как посягательство на устои государства и карается исключительно казнью. Смерть орков — это мелочь, торговцы будут молчать, а Боргез-арн даже не почешется — орки фаталисты по природе. Ну и потом, куда рабам возвращаться, скажи? Положим, я мог бы их выкупить на деньги Фаерано. Но. Их продали их же соплеменники, чтобы покрыть долги деревни. В Дольмире так всегда и бывает. Вот ты бы смогла смотреть в глаза тем, кто тебя продал? Я мог бы дать им и денег — но куда они пойдут? Они неграмотные крестьяне, они промотают деньги и сами продадут себя в рабство, чтобы выжить.

Добрая фея молчала.

— И третья причина, Виджи. Главная причина. То, что тут происходит — это внутренняя жизнь Дольмира. Здесь нет места милосердию пришлых. Либо ломать все и сразу, что здесь и сейчас нам не под силу, либо — по возможности не вмешиваться, если мы хотим сладить наше дело. Мы просто едем через страну. Всё.

Виджи молча скрылась в фургоне.

Я вздохнул.

Тяжело быть варваром…

Тяжело быть варваром, вашу мать!