Я с усилием приподнял голову. Взгляд зацепился за луну, которая полоскалась то ли в огромной луже, то ли в маленьком озерке, издававшем нестерпимую вонь. Коняга возницы уже трюхала мимо этой клоаки, направляясь… Посреди равнины громоздился крутобокий каменный вырост размером с московскую сталинку. Угольно-черный, блестящий, он опускал в озерко тяжелые и толстые, переплетенные между собой корни — каменные корни, округлые и глянцевые, — словно вырос из этой зловонной лужи. Узкая верхушка, вся в частых острых зазубринах, казалась мне подобием окаменевшего пламени костра.
Маленький вор шмыгнул носом.
— Ковен Измавера расстарался. Да-а-авным давно. Топорная работа, жалкое подобие Святилища Измавера в Ильминдаре. Там ведь что… там десять подземных уровней и вдвое больше надземных… Ай, страшное место, не хочу про него! А тут? Вот ты мне скажи, что тут? Обычная скала без полостей, хрень собачья. Такую гору вырастить — что кучу наложить, нехитрая работа. Правда, нынешние маги и на такое не способны. То есть выращивать горы, конечно. То ли дело во времена, когда Спящий только уснул и магия была в истинной силе… Да что я тебе треплюсь, ты и сам, поди, все это знаешь…
Знаю, как же, угу.
— А вот хотела… а… я тебя спросить хотел, любезный мой друг Джорек, как…
— Заткнись.
— Э-э, я вижу, что ты не в настроении. А давай так: я возьму Архея за руки, а ты за ноги. Легче будет нести! А ты мне в благодарность расскажешь, как смылся из тюрячки?
— Хых… пошел… в tuhes.
— Ась? — Рикет прищурился.
— В dupu иди, сволочь. В задницу!
— Ходу! — Огромную Вако перекосило в седле — она была похожа на огородное чучело, почти сбитое на землю ветром. Голос звучал булькающий, хриплый.
— Вот и Вако того же мнения, хых-хых… Ходу — да побыстрей, а будешь вякать — я оторву твой гнилой язык.
Рикет хохотнул:
— Злой ты, Джорек… молва-то не врет. Злой, этот, как его, хищный!
Брешет твоя молва, коротышка. Джорек больше не злой и не хищный. Он добрый, больной и запыхавшийся. Но язык — если случится такая оказия — тебе все-таки оторвет. Брат Архей что-то замычал, настойчиво и скандально. Я встряхнул подранка, жалея, что не могу сбросить его на землю и надавать пинков — может, тогда пьяная дурь выйдет из чародея? Ох, как бы самому не упасть: ноги подкашиваются, в груди клокочет, во рту солоно от крови. И озноб как ледяная вуаль окутывает тело. Нехорошо, верно? Куда уж хуже… Регенерация отправилась покурить… с вещами. Говорят, в последний раз ее видели где-то в районе Канарских островов. Она была хмельна и обнимала стройного мулата… предательница!
Следом за Рикетом я потащился вдоль плоского берега озерка, которое курилось чуть заметным паром. Под ясной луной вода казалась черной, как нефть. От гнилостных испарений запершило в горле, начали слезиться глаза. Рикет оглянулся, кивнул:
— Их бросают сюда, когда провисят трое суток. Ты не смотри, что тут ширины ярдов двадцать. Глубина — выше крыши. Рыбка, правда, не ловится… Ребятки Аргелона как-то взяли двухсотярдовый линь… Не хватило. По слухам, там ниже — каверна и течения, и так до самого сердца земли. Короче, жмуров, казненных, бросают сюда, и они тонут, и больше не всплывают. Это ж не вода.
Я изумился.
— Хых… не… вода?
— Кровь земли, — сухо сказал коротышка. — Или гной. Или флегма. Нет, это не земляное масло, как там ее называют, нефть. Эта штука… Она, понимаешь, выступает на месте незаживающих магических ран. Я думаю, земная плоть так гниет… Рану в святилище Измавера в Ильминдаре сразу зарубцевали, а тут… силенок не хватило. Я почему и сказал: топорно сработали, суходрищи и маготрахи.
— Крэнк… Флегма…
Рикет кивнул и снова оказался рядом.
— А все же, как ты драпанул из тюрячки, Лис?
— Секрет.
— Ну и не говори… Магия?
— Секрет.
— Ой-ой-ой!
— У тебя любопытство… хых-хых… как у бабы!
Проныра расхохотался — не слишком-то откровенно.
— Смешной, Лис. Об этом твоем кунштюке судачит весь воровской мир.
Мы обогнули озерко и увидели вырубленную в скале лестницу — широкие и пологие ступени поднимались к верху островерхой скалы под резким углом, едва ли не отвесно. Метрах в десяти (я давно заметил, что считаю в метрической системе, спасибо немцам) лестница поворачивала, все так же — в объятиях высокого, по шею рослому человеку, скального коридора с гладкими стенами. Торке и Башка уже скрывались за поворотом, а их тяжеловоз, которому, кажется, наподдали по крупу, рысил вдоль скалы, низко опустив голову. Да, лошадкам сюда не подняться, и лучше их отпустить — авось уцелеют. А хватить ли мне сил подняться наверх? Вопрос не праздный, я едва держусь на ногах. Если упаду — вряд ли такую тушу кто-то будет тащить на самую верхотуру. Бросят здесь, авось подберет какая-то лярва… как бы двусмысленно это не звучало.
Тьфу, черт, держаться! Держаться, я сказал! И держать. Если упаду — то могу своим весом раздавить о камни брата Архея. За возницами поспешили Лейн и Осмен. Вако спрыгнула с коня и огрела его ножнами короткого меча.
— Ты… рыжий… сперва… — сказала на выдохе.
Я показал ей непристойный жест — тот самый, с выпяченным средним пальцем, плевать мне на гендерное равенство, — она не поняла и передернула тяжелыми плечами. Я поудобней перехватил чародея. Тот был легче мешка с картошкой, но тоже не сахар — мешок хоть лежит молча и не порывается в бреду читать заклятия сквозь кляп. Широкий зев коридора смотрел точно в направлении Кустола, откуда неслось монотонное и зловещее «Туду-у-дду-даааммм, тпуд-ду-ум боу-ум». Темные тучи клубились под стенами города. Из туч вырывались всполохи молний. Я не мог различить в подробностях, что там происходит. Темные тучи, молнии, все. Острие меча укололо между лопаток.
— Двигай, Джорек!
— Да-да, двигай, Джорек! — глумливо поддакнул Рикет.
— Хых-хых… Иди в баню, кретин.
Подъем был крут, очень крут. Меня пригибало к ступеням, иногда я помогал себе свободной рукой. Чудно — ступени теплые, будто вот только что нежились под солнцем. Рикет шлепал следом, комментируя каждое мое движение. Но сейчас я даже был благодарен ему — ибо от его слов закипал, а значит, делался сильнее, яростней, злобней, мог продолжать… бороться.
— Джорек Лис поменял профессию, глядите — стал носильщиком немощных старцев! Ай, всем расскажу, смеяться будем до-о-олго!
— Ох! — Я оскользнулся, едва не выпустив чародея. Раскорячился на камне в немыслимой позе, чтобы не упасть.
— Задняя мысль у тебя внушительная, — вкрадчиво заметил коротышка. — Я вот гляжу на тебя снизу… и прямо нечего добавить.
Я смолчал. Наверное, маленький вор даже на смертном одре будет изощряться в площадном остроумии. Хм, забавно, этим он похож на меня самого. Меня-прошлого, но не теперешнего. Что-то скис я, хотя буквально недавно пытался стебаться над братом Археем. А теперь… Какие уж тут шутки, уцелеть бы да заодно понять, что вообще происходит, а то ведь и правда — тычусь как слепой котенок или щенок недотопленный. Но разве суждено уцелеть… убийце государя? Человеку, на чьей совести множество преступлений, да и человеку ли? Зверю, упырю, ублюдку! Непрощеному. С грузом чужих грехов, который вот сейчас начинает давить на мою психику.
— Крэнк!
— Однако в душе я трагик, — неверно истолковал мое восклицание Проныра. — Унылый трубадур и печальный бродяга. И нос мой вечно в соплях от слез, что проливаю над страданиями этого мира. Ах, Маэт, ай!
Звучный шлепок бальзамом пролился на мои раны. Маленький вор таки загремел на ступени.
— Мне не больно! — тут же откликнулся он. — Я… фс-с-с… ай! Я акробат! Я умею падать!
Раздался звучный удар. Голос Вако пробулькал:
— Двигайся молча, ты, глумливая нежить!
Я молча сказал ей «спасибо».
Из-за очередного поворота вынырнул прямой, как палка, подъем до самой верхушки — короткий, метров пятнадцать, и чуть более просторный, я уже не боялся, что шебуршащийся брат Архей случайно стукнется головой о стену. Проход на вершину сторожили два каменных выроста, похожих на змеиные клыки. Они почти соприкасались кончиками, образуя высокую арку. Я шагнул под нее, не чуя ног, давясь хрипами, что рвались из легких.
Навстречу мне кинулся Торке. Мое сердце дрогнуло: вот, хочет помочь человек, добрая душа, а ведь по моей вине стал теперь беззубым.
Не тут-то было. Отпихнув меня, так, что я едва не полетел обратно на ступени, возница оперся о каменный клык и крикнул вниз, распираемый гневом:
— Фако! Фрафы феф! Фроклятые фурки фрафанули ф фороф! Фтоб ифы корофой пофыфся! Фдефь фе фифит Фтулимаф Фифар!
Нет, он, кажется, еще и язык прикусил. На дне моего желудка что-то шевельнулось. Похоже на упрек совести: до конца жизни вот так жевать во рту вату… Честное слово, я бы сам за такое убил! Верный Башка тут же перевел, огласив коридор трубным гласом:
— Вако! Стражи нет! Проклятые сук… сурки драпанули в город! Чтоб им коростой покрыться! Здесь же висит Джулиман Тизарр!
Снизу что-то одышливо ответили. Я не стал прислушиваться, сделал несколько шагов и свалил Архея у каменного парапета, похожего на застывшие языки пламени. Захотел сесть рядом и не сел — взгляд упал на дерево, которое возвышалось в центре небольшой ровной площадки.
— Господи…
Я одурело тряхнул головой. Оно было высоким, это дерево, высоким, раскидистым и, видимо, неимоверно старым, нет, не старым — мертвым. Потому что…
Вместо листьев на голых ветвях болтались повешенные. Их было много — человек двадцать. Висели там и тут, высоко и пониже. Старые и молодые (луна ярко освещала лица), мужчины и женщины, в отрепьях и богатых нарядах. Изломанные линии нагих черных ветвей, как бы составленных из гигантских иголок, придавали этой картине вид кошмарного сна. Ствол, у основания толстый, в три обхвата, на высоте роста человека начинал истончаться и, устремляясь ввысь, также ломано, часто изгибался, будто его терзали все хвори мира. Страшно…
Я не сдержал вздоха. Пробежал взглядом до самой верхушки, оглядел подножие. Ствол вырастал из середины площадки, рисуя идеальную окружность, и нигде вокруг корни не взломали камень, он был ровный, как лед на озере. Я шагнул к дереву, коснулся гладкой и блестящей, похожей на антрацит, коры. Теплая. Кора теплая! Я отдернул руку. Ого, значит, и скала теплая, и деревце это, веселенькое, праздничное. Такое впечатление, что в глубинах скального выроста пылает огонь. Гномы там, что ли, шуруют, в своих топках. Или эти… подземники, Прежние. Угу, только дыма не видно. За спиной раздались голоса (крэнк, сейчас меня пристроят к работе!), и я быстренько обошел дерево, глядя то на ветви, то себе под ноги. Мрачная потусторонняя красота дерева мертвых завораживала.
Туду-у-дду-даааммм, Туд-ду-ум боу-ум…
И было что-то еще, сперва не понятное осознанно. Обойдя дерево (с другой стороны у самого подножия зияла продольная, длиной в метр и шириной сантиметров десять дыра, откуда курился зловонный дымок), я вдруг понял, что именно меня тревожит. Дерево не отбрасывало лунной тени. То есть — ни чуточки. Екарный бабай!
Только повернись — и покажется, что мертвецы болтаются прямо в воздухе, их силуэты, четко обрисованные луной на камнях ограждения и на площадке, не имеют сцепки с ветвями — в воздухе застыли натянутые веревки, прикрученные… к пустоте. И все. И никакого дерева. Колдовское место. Место ужаса.
— Тьфу!
Над моей головой ржаво звякнула цепь. Плевок приземлился прямехонько мне под ноги, едва не измарав сапоги. Я отпрыгнул, нелепо взмахнув руками, и чуть не упал. Что за напасти?
— Тьфу! Гусиные потроха и телячья печень! Тьфу! Тьфу!
Я совершил новый прыжок, потом сообразил и немного отступил от квадратной клетки. Маленькой квадратной клетки, подвешенной над разломом на высоте трех метров.
Между прутьями показался приплюснутый шнопак, и злобный глаз, блеснув, скосился на меня. Клетка была настолько тесна, что ее пленник, поджав колени к подбородку, почти не мог шевелиться. Он мог поворачиваться только вместе с клеткой, вращая ее на цепи.
Ржавая цепь издала мерзкий стон.
— Шлендар маргот. Тьфу!
Но я ловко ушел с линии атаки.
— Да ты сдурел, приятель!
Узник раскашлялся, хрипло, захлебываясь.
— Ларта… А ну пшел отсюда, ишачий помет! Не хочу… не сметь!.. никто не должен видеть, как подыхает тан-джерет Кустола!
Тан-джерет — заместитель джерета. Вора воров. Второе лицо в гильдии. Джерет… Тан-джерет… Звания воровских гильдий этой части континента… Ага, эти вещи я знаю даже без напоминаний Джорека. Этот участок воспоминаний мне милостиво оставили — для каких-то неведомых целей. Джорек, как выяснилось, сам грабил и воровал, так может, поэтому? Чтобы Тиха сломался психологически и продолжил деятельность по основному профилю Лиса, так сказать? Да черта с два, сволочи! Я — честный человек! Я вам не дамся!
— Вот так-так! Джулиман Тизарр! Роковая встреча под полной луной! Хе-хе, радости-то!
Вышагивая с какой-то издевательской кошачьей степенностью, маленький вор прошел мимо меня к клетке и стал почти рядом с разломом, прикрывая нос рукавом. Слегка наклонив голову, он разглядывал пленника.
— Рикет? Ларта шлендар!
Туду-у-дду-даааммм, Туд-ду-ум боу-ум…
Коротышка рассмеялся.
— А ты высоко взлетел, мой друг! Вижу, тебя решили подкоптить у разлома? — Взгляд на меня. — Кеми Орнела, дай ей Спящий долгих лет жизни, не пытает, сразу вешает. Принцесса у нас ду-у-ушечка! — В голосе прорезалась звериная ненависть. — Но иногда… Ну, ты понимаешь, Джорек, иногда за особые заслуги дарует вот такую вот казнь. Но это надо постараться, для такой вот казни.
Брякнула цепь.
— Т-с-с, Джулиман. Виси тихо. Дыши воздухом. Слыхал, Джорек? Джулиман — тан-джерет Кустола, бо-о-ольшой человек, только сейчас в клетке его немного сплющило. Но правда — бо-о-ольшой человек там, внизу. А я что? Я мелочь пузатая. Ильфа тинно варрас? — Эти слова он обратил к пленнику. Рикет, как мне показалось, говорил с издевкой.
— Амеларт! — прокашляли из клетки. — Вакорна!
— Онто ферро.
— Ликаэне токо ратилло Браэн?
— Импта краоно лавор. Ампет тилло лавор. Трейх гилендар!
— Аману крау Кустол?
— Ликта.
— А ну-ка цыть у меня! — прикрикнула издалека Вако. — Закрыли хлеборезки. Если еще услышу эльфийский треп — оторву ботало и прибью к дереву. Осмен, следи: если еще будут болтать языком, бей мелкого куда душа пожелает. Только не калечь.
— Клянусь любимой мамочкой! — Рикет ухмыльнулся, шутливо взъерошил свои патлы и отошел, что-то показав на пальцах узнику. Мне почудилось — обидное. Джулиман начал перхать, будто горлом хлынула кровь. Клетка закачалась. Меня передернуло. На секунду померещилось, что там, в клетке, вишу я сам — в наказание за убийство государя Кредигера Мэйса. Страшная, твою же мать, негуманная казнь. Как доктор, пускай и звериный, могу сказать: человека обрекли дышать какими-то едкими испарениями, сжигая легкие, горло, захлебываясь собственным дыханием. Ме-едленная смерть. Садистская. Да лучше на гильотину! В каких же преступлениях этот Джулиман повинен? И — черт подери, если я помню, кто такие джереты, почему их воровской язык, который Вако насмешливо окрестила эльфийским, мне неведом? Знал ли я его раньше, я ведь якшался с ворам и убийцами? Знал — и забыл. Или не знал — и забыл? Или знал, но знание это заблокировали мои «благодетели»? Кто бы подсказал…
— Тьфу!
Я отпрыгнул, втянул добрую порцию едкого вонючего дыма и тоже закашлялся. Принцесса повесила Джулимана за дело, мелькнуло в голове. А на утро это дело опухло… Тьфу ты! Короче говоря, раз этот мерзавец плюет в каждого встречного, стало быть, он невоздержанный тип! Видит же, что перед ним не стражник, а… ну, пускай не пленник, но обычный человек. Я погрозил Джулиману кулаком.
— Тьфу! Тьфу!
А от города все накатывался тяжкий надсадный рокот: «Туду-у-дду-даааммм, туд-ду-ум боу-ум». Чрево продолжало испытывать Кустол на прочность.
* * *
Торке бинтовал Вако голову (грудь у валькирии была шестого размера, не меньше), прочие солдаты разбирали нехитрый арсенал. Рикет топтался возле Архея, который лежал на боку. Я подошел к ним. Чародей был живехонек, дышал размеренно, с закрытыми глазами. Кляп, к счастью, по-прежнему был во рту.
— А ничего с ним не случится, любезный Джорек, ничегошеньки, — буркнул маленький вор, что-то сосредоточенно жуя. — Маги крепкие заразы, только с головой редко дружат. Особенно в Сумрачье, когда делается по-настоящему страшно. К чему было тратить квантум сатис на жалкую креву? Ис-спугался! А теперь что? Толку как с козла молока. Лежит, стонет, искры пускает. Ох, Спящий! Разница между башкой Архея и его задницей всего-то в том, что у последней две половинки.
Я встряхнулся. В голове начинало мутиться. Не только от отравления, но и от испарений, которыми сдуру надышался возле клетки.
— Почему… теплый? — выдавил я, прислонившись к зубцу ограждения.
— А, заметил, — кивнул Проныра, и его глаза метнулись в направлении дерева. — Говорят, корни горы уходят в адскую бездну и потому, дескать, все казненные здесь отправляются прямехонько в тартарары без малейших проволочек. Ну и сам понимаешь: казнь здесь… не очень любима народом, хе-хе-хе. Да ведь ты и так это все знаешь, Джорек! Говорят еще, что если это милое дерево — ведь ты уже понял, что на самом деле это не дерево? — когда-нибудь зацветет, тут-то миру и кранты. И Спящий не успеет пробудиться, как ад захлестнет всех и вся. Смешно, правда? На вот коврижку, только не поломай зубы.
Я взял протянутый хлебец и надкусил. Во рту было сухо, но я заставил себя жевать.
Туду-у-дду-даааммм, туд-ду-ум боу-ум…
До Кустола отсюда было мили три, не больше. Я посмотрел поверх зубцов (они были разной высоты, но все до одного острые, как пики) — под стенами бурлила огромная вязкая масса мышастого цвета, похоже, она охватила город кольцом. Иногда она выстреливала синими разлапистыми молниями, и тогда рождался тот самый грохот, от которого в моем животе все переворачивалось. А над городом скапливались облака — темные, тяжелые, низкие, они перечеркнули матовую полосу Млечного пути (проклятие, тут был точно такой же Млечный путь!) и клубились, как густое алхимическое варево.
— Чародеи Кустола поднатужились и готовятся ударить, — сказал из-под локтя коротышка. — Ну и слава Спящему, все же смогли, все же сумели! Надеюсь, им повезет, а то и подумать страшно, что будет… Потеряем Кустол, как Моар и Кратис, а там уж и на поклон к Велерии идти придется… А что? В деревнях да замках не сильно-то отсидишься! На вот, хлебни. Не нектар, конечно, но и не яд какой-нибудь. Пей-пей, Лис, а то сам на себя не похож. Ты, кстати, как выглядел раньше? Вот эти круги под глазами, они у тебя всегда были? И впалые щеки? И этот взгляд хворой лошади? Говорят, раньше-то ты был на пол-ярда выше, и в плечах пошире, и мог за одну ночь удовлетворить два десятка женщин. Вот, думаю, брехливые слухи, а?
Я молча взял баклагу и отхлебнул горьковатой вяжущей жидкости. Что за дрянь такая? Уж явно не пиво, да и вообще не алкоголь. Какой-то химический отвар, три четверти «Юпи», два «Зуко» или еще какой дряни под названием «Сок сухой растворимый» из моей юности, три ложки соды, соль и перец по вкусу, все вскипятить на водяной бане и дать настояться. Пить маленькими глотками, преодолевая отвращение. Рыгать — по желанию. Впрочем, я настолько хотел пить, что выхлебал половину баклаги, прежде чем меня передернуло, жидкость вязко колыхнулась в желудке, но я усилием воли удержал ее внутри.
— Антидот, — пояснил Рикет, тряхнув сальными патлами. — Против глейва. Надо пить до, во время и после. Тебе, правда, пить уже поздновато, но хоть силенок прибавится. Пей все, мне это пойло без надобности, — он хитро прищурился, — у меня свои секреты.
Внезапно от бурлящей массы отпочковалось вытянутое, похожее на кляксу пятно.
Рикет привстал на цыпочки, всмотрелся и застонал:
— Нет, нет, только не сюда! Только не сюда, помоги нам Спящий! Только не сюда-а-а! Тут же закрытое место!
Разумеется, пятно направилось именно «сюда». После стольких пинков судьбы я бы очень удивился, направься пятно в другое место. Похоже, я начинал, как магнит, притягивать неудачи. Проныра стремительным движением отобрал флягу и сделал несколько жадных глотков, приплясывая, как человек, которому приспичило в метро.
— Ва-а-ако! К нам в гости прется имагон! Ой, нехорошо! Ой, плохо! А я думал, пересидим тихо. Как же он увидел? Как почувствовал? Ой, я как знал, нельзя было сегодня вставать с левой ноги!
Вако оказалась рядом, привстав, всмотрелась в сумрак. Кивнула. Обернулась и взглянула на меня — мрачно.
— Щусенок сказал правду. Собирайся, остроухий, тебе быть на первом рубеже нашей обороны.
Лицо Рикета исказила глумливая усмешка.
— Ох-х, Джорек по прозвищу Лис, теперь уж мы будем драться без шуток да прибауток! Ух-х, ох-х! Умоемся красным и уйдем со вкусом, верно?
Я с размаха двинул ему в зубы.