Перечитав начало, Леонид понял, что продолжить рассказ было решительно нечем. С тех пор особо ничего и не изменилось. Троица, правда, уже благополучно побросала школу (один Губов второй год ещё колеблется!..), и сейчас с удовольствием вон участвует в барделях, и содить уж, конечно, не содят, и издеваться им теперь уж никак не с руки, но особой теплоты от подобных типов ожидать не приходится… Но определённый укол вдохновения – неотделимый от всегдашней своей «оборотной стороны», изнанки-подкладки, побочного эффекта, и как бы контр-анестезии, порождающей невыносимо-нудящий зуд, побуждающий, дабы забыться, к действию письма – то есть укола задетого своим бездействием самолюбия, ущемлённого беспомощностью и тщетой тщеславия, – всё закольцовано – он уже почувствовал… Решил сделать ход конём: написать не прозу, а стихи – не на какую-то тему, а просто «передать своё эмоциональное состояние». Так-то проще…

Одна ночь

(одинокая поэтическая ассоциация)

Это дольше, чем плавится воск сотен свечей Это больше, чем сделал род земных палачей Это ярче, чем свет миллионов слепящих солнца лучей Зла маскарад, игра огня и крови В одну из тёмных чёрных ночей Красное солнце зависло над градом Звездопадом калёных лучей Гладь лазури покрылась кровью ада Пронзённая сотней мечей…

Блин, «лучей» и «лучей», и «мечей»! «Слепящего солнца» может лучей-то? «Гладь лазури»… «Лазурная гладь»… «Гладь-лазурь», наверное, всё же понеобычней… Факен ведь! – как начнёшь анализировать и перебирать варианты, думать о рифмах этих несуразных (в рот бы ему компас, кто их придумал – как моряку-указателю на Острове сокровищ!), так и вообще сбиваешься, и всё куда-то уходит, разваливается! – лучше уж гнать, как есть – может, потом проверю… Как там?..

Свет, исчезая, тьму порождает Тьма есть оружие зла Солнце навеки нас покидает Звезда, что гниение жгла

Неплохо прям. Можть и сразу, ещё в первом куплете, «багряное солнце», а не «красное»? – «красное» уже как-то заезжено, обыденно… да и «багряное» заезжено… – в стихах. Да и вообще что такое «багряное» лично не знаю. Да а лазурь-то что за сухофрукт?! В жизни не слышал в жизни таких словес! Ну ладно.

Показалась, засветила луна, высокая, ярко-белёсая. Стакан выделяет рубчатую тень. Надо его наполнить! До половины, конечно. И он не полуполный, не полупустой, а самый полулучший (полулунный!), самый простой – ready for a dance! for a romance! Come on, everybody dance now! Come on!

Что-то я уже пьян немного, чё-то ору!.. Впрочем, там не слышно: там свой музон и гвалт. А здесь какая-то непонятная тишина – когда смотришь в окно: на тихий снег, падающий дождём, на еле ползущие по стеклу капли и закрепляющиеся узоры, на небо, льющую свет луну и летящие по ветру облака… когда лежишь в темноте один… Как будто всё остальное тебя и не касается, как будто ты смотришь на всё со стороны, как кино, а не участвуешь… Щас бы только Яночку – чтобы она тоже лежала со мной и наслаждалась, отдыхала, думала, недоумевала…

От такой тишины, безмятежности и гармонии почему-то ещё больше хочется выпить… Да и Яна!.. Ну, давай, за неё!

…И сама, допустим, школа эта… странно всё как-то: бабушка рассказывала Морозову, как она строилась, потом в ней учился отец, учились почти все учителя, все родители, или все, кто старше на 5, 10, 15, 20 лет… И представлялось почему-то, как, придя на кладбище с бабаней помыть оградку дедушкиной могилы, рассматривал на крестах и памятниках фотографии односельчан и слушал её комментарии: короткие, ёмкие, отчасти иронично-едкие истории жизни, достойные, как ему показалось, чуть ли не чеховского пера. И многие были как раз как на подбор учителями, завхозами и уборщицами в этой школе! Сколько она ещё простоит, облупленная, построенная колхозом в честь 45-летия Советской власти?.. Колхоз рухнул, власть тоже, и всё вокруг тоже понемногу даёт крен и трещины… А он сочиняет стихи!

Ночь прозрачна и свежа Для зелёных дисков-глаз Хочется им есть с ножа Мясо каждого из нас!

Всё горит, и пляшут тени – Лужи крови на траве Хороводы привидений В черноте и синеве…

Вспомнилось, как учитель по прозвищу Рыдван хмыкнул и высказал как раз то, о чём Леонид часто думал, но никому не говорил: «А тут, прикинь, парта такая вся разрисованная, старая, ободранная стоит с табличкой: „Здесь сидел Леонид Морозов“!..»! Иногда представлялась предыстория: как будто он после какой-то очередной своей спорной фразы на уроке литературы не сдержался и добавил совсем уничтожающе-окончательный или совсем уж поражающе нелепый аргумент: «А вы вообще, вся ваша школьная лит-ра, по сравнению со мной есть только нечто временное, бренное-дрянное. Например, вот на этой парте…» Ведь мы живём в век, думает он (а может и говорит), когда оценки в категоричной форме – а тем более себя – даются только детьми, подростками да ещё учителями! И он говорит это учительнице не потому, что не уважает её, А. П., и её мнение, а наоборот, как нечто интимное, сказанное именно для неё одной. И это же как будто снится во сне… Только где это мог услышать Рыдван?!

Чернота и гладь болота Закипела Извергая свет и гадость Слыша зов, сова запела Предвкушая пира сладость А в лесу лежит луна Потонув в болоте Крови напилась она На своей работе…

Всё кроваво Лес горит, и кто-то стонет Ветер взвыл, огонь не спит Он зверьё из чащи гонит…

Возле огненной жары Электричества шары В темноте души поэтов На горе круги – пляски чёрных силуэтов!..

Тоже мне сломенно-золотой-бревёнчатый Есенин туев, тёмно-пещерно-кровавый Гумилёв с фамилией на «лёв» и с рифмой «зёв», мельхиоровый ты наш, фильдепёрстовый, Манденьштамп! Кто так литератора? Не поверите: тот же, кажется, Яха или Сибаба! И не по остроумию – просто читать плохо умеют. На каждом написано: «Коновод»!.. «Купание красного коня», рассказ Бианки «Сомята», Паустовского – «Ёж»!..

Пахнет плесенью и гарью мяса Плач ребёнка, волчий вой Расплодилась ночи раса И зовёт нас за собой…

Слышишь шёпот в тишине Сквозь биение часов? Это он зовёт: «Иди ко мне!» Запирайся на засов!

Спиртное, невыразимая тишина, стихи и одновременное погружение в мысли…

И не заметил!..

Знаю и помню, как она движется, двигается… не только как она смеётся, вздыхает, зевает, но и как дышит, чихает, сморкается… одёргивает блузку, подтягивает штаны… представляю, как она писает…

Каким-то другим зрением вижу, как она входит – именно она! – плавно, но и чуть шаркая, подходит, почти подкрадывается ко мне сзади и закрывает мне глаза ладонями: известный жест «Угадай кто!».

Гаснут костры, клубится туман Чёрным распятием угли…

Чувствую лёгкое прикосновение её мягких влажных пальцев. Помню, как они выглядят: вытянутые и чуть смуглые, с заострёнными ноготками, какими-то бесцветными, с белыми точками на них… помню и всю их историю – и оперативную, мало кому заметную: как краснеют ладошки от перемены температуры или эмоции, и что она с ними делает – тихо-незаметно ломает, хрустит суставами, суёт в рот кончики, – и длинную, которую зафиксировать вообще никому не придёт в голову, которую не помнит даже её мать: какие руки у неё были всё это время (ведь наблюдаю со второго класса!), как они изменялись, как она грызла ногти, чесала их и ими, как была бородавка на правой, и на левой – коричневатый йодово-засохше-кровяной бинт, а потом беловатый шрамчик…

В чащу лесную ползёт караван Загар настроений смуглых…

Помню её всю: фигуру, мимику, жесты в разных ситуациях, глаза, губы, язык, зубы, открытые участки кожи, рубечик от трусов, а чуть выше рубец от штанов… В сущности, я видел её всю, всё её тело исключая только четыре небольшие окружности вокруг четырёх точек, скрытые тремя треугольниками… ну, или четырмя…

Как змеи сползаются тени в болото В фосфоре раны лизать На них стрелы света открыли охоту Ночью всё начнётся опять! Небо порвав, сквозь гнойную рану Звери и люди – кто уцелел

Нет, в купальнике он её никогда не видел, видел только, да и то всего раз, мелькнувшие из-под относительно короткой юбки ляжки (итого 60% кожи) – кожа на них показалась гусиной, даже какой-то грубоватой, но, может быть, только показалось.

В мучениях страшных рождает оно Возводят кривое распятье Капли крови брызжут фонтаном Они не боятся этих стрел – На белое-белое полотно Боятся проклятья.

Я узнаю её тепло, её запах…

Взвилось пламя выше неба Выжгло всё до черноты Силам тьмы поджарив хлеба Все ослепли как кроты!

О Яночка! – это она! Сама пришла ко мне, я кладу свои ладони на её, как бы обнимаю их, чуть дрожащие, тёплые, с колечками-недельками…

Ещё час, а может дольше Дотянуть бы до утра Сотни их, а может больше? Петушиное ура!??

Было это или не было, непонятно. Ему казалось, что его надежды, желания и фантазии настоль сильны, что скоро воплотятся просто сами по себе. Потом говорили даже некоторые, что она сидела у него на коленях, а он кормил её виноградом и апельсинами.