И вот мы вместе! Нас грузят в уазик… Или, пардон, скорее всё же в москвич-пирожок мужа нашей училки по русскому. Эта будочка-пирожок вообще-то не предназначалась для перевозки людей, но мы, конечно, частенько в ней ездили в район. Такая поездка называлась «ездить в бункере», потому что будочка железная и там внутри абсолютная темень – может, только крошечная дырочка у пола, да над ней ещё узкая щёлка от дверей – душно и жарко. Там было два сиденья по разным сторонам с полметровым прогалом между ними, на который обычно клали доску, чтоб сел третий пассажир; одно сиденье было сделано из сиденья автомобиля или, лучше предположить, вынуто из коляски мотоцикла, и потому довольно большое и мягкое, второе – просто из досок или ящика. Но самое главное, всё это можно было определить только на ощупь, потому что темно… (Хотя, по идее, я должен же был видеть интерьер «салона» при свете, когда садились, а вообще-то и раньше – но отчего-то убей не помню.)

Итак, Яночка заняла, конечно, лучшее место, детишки уселись на второе, тоже относительно неплохое, а я по своей стеснительности приловчился на доску, как питушок на шест, сгорбившись, упираясь башкой в какую-то железяку. И мы поехали – было невыносимо. Физически-то ладно, а внутренне прямо совсем. Лох и трус, твердил я себе, даже не мог… И ещё невыносимо тяготило меня, что у меня с собой был плеер – предел тогдашних моих мечтаний, почти воплощённая мечта. Почти потому, что это была китайская фуфлыжная штамповка с красненьким обтекаемым корпусом. И ещё потому, что когда я скопил на него бабушкины подарочные деньги, и наконец-то купил, братец Серж стал активно ныть, и настолько, пупок сопливый, сильно, что ему тоже купили точно такой же. Но он, как водится, сразу свой изломал. После чего стал ныть опять, и ещё пуще (несмотря на свою чуть не с пелёнок проявившуюся самостоятельность, в таких случаях он предпочитал методы прямо-таки младенческие, впрочем, бывшие наиболее эффективными). Тогда знакомый нам Рыдваньер подсказал, как приделать к сохранившемуся моему плееру ещё и Серёжкины наушники, чтоб слушать вдвоём. Дома это мешало, но не очень, в школу я чудо техники не брал, а тут решился – вроде поездка, олимпиада, Яна, и я «типа крутой пацан», – а вот и никак!..

Двое наушников – это абсурд. И хоть и шумно и темно, всё равно заметят, что я включил, заскрипит механизм, польётся музыка, последуют вопросы… может, просьбы!.. И скорее даже – от второклассников-хорошистов – вот обида будет! Ведь вообще-то я и взял его «на всякий случай» – чтобы самому предложить ей послушать. Но мы ехали всё дальше, времени было всё меньше, молчание всё суше, стук сердца всё чаще… Наверно, уже полпути!..

Я решил сделать ладно уж не на пятёрку, так хотя бы «на тройбан», и всё же просто включил его, а потом последовали вопросы. Я дал пацану одни наушники, потом вторые девчонке. Тут Яна спросила сама, и я долго впотьмах изымал, передавал, искал где что (хоть дома часто пользовался им во тьме перед сном, а вернее, перед тем, что ему предшествовало -воображаемым путешествием с Яночкой…), как включить…

Вдруг она, бывшая такой равнодушной и далёкой (даже в ночных фантазиях она была отстранённо-холодна и слегка высокомерна, что возбуждало ещё больше!..), – вдруг она оттаяла и сама предложила мне сесть на её место, а она – о, грёзы, моя мечта!! – ко мне на коленочки, «и будем слушать вместе»!

Бессознательная потребность (хотя во многом и на основе сознательного стереотипа-слогана «надо расслабиться» и предлагаемых способов как это сделать) откинуться в кресле или развалиться на кровати, выключить свет и заткнуть уши музыкой, и желательно, чтобы при этом кто-то ещё «орально стимулировал»… А для меня лучше всего этого было особое состояние покоя, когда ты одновременно ещё находишься в движении – едешь на машине или лучше на поезде. Движение довольно размеренное, мерно и мирно стучат колёса, жизнь имеет однозначно направленный вектор – к пункту назначения, спешить некуда и нельзя, и выбора почти что и нет. Разве что сесть или лечь, попить или не попить чаю… Впрочем, и совокупляются в поездах довольно часто – даже в сортире…

Сначала, когда она села собственно на колени всем весом, я уже через минуту жёстко отяготился и был уж не рад и сильно на себя злился. Меня и тогда выводили из себя все эти послабления себе, и я решился взять себя в руки – и взять в руки её. И я решительно и хватко взял её за мягкие тёплые бока и притянул к себе, подвинув ее попу ближе к себе – с коленей на ляжки и таз. Лился Ace Of Base, стучала и прыгала дорога, стучало сердце, сердца, я впервые – если не считать той поездки на велике – почти обнимал её, легко, но крепко, вдыхал её ближний запах…

Эх, я ещё не задумывался тогда, что вполне возможно уже тогда у неё в глазах стояли и распускались-разрастались, как всепожирающая махровая приторная желтизна одуванчиков, порнокартинки от «любезно» показанных ей «продвинутым» Гонилым (за компанию с её сестрёнкой, его подружкой, и неизменным Мирзой) видеофильмов. А в ушах, быть может, уже стояло полуосознанное, расслабленно-нетерпеливое, вырывающееся наружу, прорывающее пелену школьной серости-скромности, как остро пришедшая весна, как моя животная природа и сверхчеловеческое неосознание-нео-сознание её и мои штаны, такое неестесвенно естественное оно: «Come on, fuck my ass, please! Stick it in my fucken dirty shithole!»

Внутри меня всё замирало и сжималось, впереди твёрдое с напором, с жёстким натяжеием ткани утыкалось ей в промежность – туда, куда устремлялись все мои взгляды – реальные дневные и виртуальные ночные, все стремления и мыслеобразы, все виртуальные интимно-глубокие проникновения!.. Вскоре я почувствовал (и она!), что он не просто уже тикает, мерно, а потом толчками, а прямо-таки бьётся, устремляясь «навстречу своей мечте» – такой уже близкой… горячей… – и склизкой!.. – через четыре слоя ткани, почти-почти преодолённых, насквозь пропитанных юношеской слизью, – казалось, двойной хлопок и двойная синтетика вот-вот расползутся, прожжённые страстным желанием, как будто раскалённым металлическим штырём!..

Я перевёл руки ей на живот – горячий, гладкий, погладил его, стиснул… Меня сильно трясло, зубы чуть ли не стучали. Она стала поёрзывать на мне, опираясь, отталкиваясь ногами от пола, тереться…

Не сговариваясь, мы сняли дрожащими руками наушники и отдали их и плеер детишкам…

Взять её за грудь я не решался; то, что можно в таком положении целовать в шею, в ухо и даже в рот, я не знал… Я тыкался только в волосы, которые, супротив моих ожиданий, оказались для лица не «шелковистыми», а какими-то уж очень неприятно-колючими…

…И потом я высвободил из своих спортштанов и семейных трусов, а она сдвинула свои спортштанишки и бело-школьные трусики с окантовкой и широкой резинкой, надвинулась, раздвинула, больно опираясь на мои ляжки своими… И я как-то сразу попал куда надо!.. Сверхжелание грёз – наяву! Спереди у неё было мокро и жёстко-волосато… а там – горячо! Она как будто просто села и замерла. Я кусал её шею…

Через несколько мгновений, на каком-то особенно большом толчке, всё кончилось, она – кажется – заорала, впившись ногтями мне в ляжки, я прикусил язык, и тут же мы остановились, и едва мы успели надвинуть штаны, как уж распахнулась дверь… и грянул свет, и с молниеносной вспышкой мысли «Постойте: а что, если наушники мы надели сами (ведь непонятно, был ли шум мотора или тишина: такой был гул в ушах и передоз эндорфинов!..), а детишки, наоборот, всё слышали?! – представляю!..» я проснулся…