Выбитый двое суток назад из Суворовской, отряд Шкуро расположился на границе предгорий. Еще неделю назад отряд можно было называть полком, но попытки прорыва к Владикавказской железной дороге сократили его почти вдвое. Единственное, чего удалось добиться — это оттянуть на себя почти все маневренные войска Минераловодской группы красных да два бронепоезда. Потери на этом этапе также оказались велики, хотя в основном происходило «рассеяние» — от безнадёги кавалеристы уходили: кто дезертировал, а кто и начинал свою персональную Гражданскую. Бои могли помочь дивизии Маркова в ее операции, но ситуация сильно смахивала на разгром. К Суворовской собрался в лучшем случае усиленный эскадрон со штабом полка, а красная пехота и артиллерия старательно оттесняла остатки группы к горам.

Подпоручик Малышев, направленный «представителем» от 1-го офицерского полка сидел напротив Андрея Григорьевича и пытался выработать приемлемое решение совместно с командиром полка.

— Иван Васильевич, связаться с Марковым мне не удалось по понятным причинам. Согласны ли Вы по такому случаю заняться организацией разведки в направлении на Кисловодск?

— Кисловодск? Андрей Григорьевич, но как же железная дорога?

— Сами видите, Иван Васильевич, как нас от нее отжали. Наступать на север мне, извините, нечем, да и нас оттуда жмут, отходить к основным силам можно, но…

— Андрей Григорьевич, выходит, что Вы решили…

— Именно, Иван Васильевич. Сейчас мы — конница в глубоком рейде. На самостоятельные решения я имею полное право. И не думаю, что Кисловодск хорошо защищен.

— Нас, думаю, и оттуда выбьют довольно быстро.

— Возможно. Но чтобы сделать это, красные опять же стянут туда всё, что есть. Этим упростится задача Маркова, да и связь в Кисловодске хороша. В общем, Иван Васильевич, приступайте.

— Разведка силовая?

— Не стоит. Силовую разведку мы отправим поискать слабые места красных у Суворовской. Заодно — посмотреть, может, кто еще вышел туда. А в Кисловодск мы отправим… Сашка, иди сюда!

Подобранный у сожженного хутора несколько дней назад казачонок подбежал к сидящим офицерам.

— Сашка, ты в Кисловодске бывал?

— Так точно! Два раза!

— Так… На пару суток ты мне это брось. Вояка нашелся. Слушай-ка задание, казак. И спрашивай, что непонятно.

— Боевое задание? — Сашкин голос зазвенел.

— Уточняю, казак. Глубокая разведка. Пойдешь один и без оружия. Ни в какие заварухи не встревай, разведчик. Что такое легенда — знаешь?

— Вроде былины?

— Нет. Это то, что будешь говорить тем, кто спрашивать будет. Так, значит ты из хутора Предгорного, он от нас в паре верст. Оттуда у меня в отряде Коваленко. Значит так… Ты — Саша Коваленко. Вряд ли кто всех Коваленок знает, а возраст у тебя для сына подходящий… Отца твоего как взяли в армию в четырнадцатом — так и не видел. А мама заболела, ты фельдшера ищешь. Живет фельдшер…

Шкуро достал из планшета план города…

— Так, на Озерной он живет, это дальний от нас конец города.

— А он там есть?

— Не знаю, Саша. Но ты и спутать можешь, не страшно. Значит, он маме приходится троюродным братом. Поручик! Нужна Ваша помощь.

— Слушаю, Андрей Григорьевич!

— Иван Васильевич, не в службу, а в дружбу — сможете изобразить красную сволочь?

— Это как же?

— Скажем, командира патруля. Иван Васильевич, Вы тут, уж извините — единственный, кто не из казаков. Так что, скорее всего… Вы же понимаете, зачем? Постарайтесь, пожалуйста!

— Есть, Андрей Григорьевич.

— Итак, встречаете Вы хлопчика перед въездом в город. Ну, стой, кто идет пропустим, а дальше?

— Кто такой и куда идешь?

— Саша я… Коваленко. Фершала ищу мамке.

— Откуда?

— С Предгорного мы.

— А что с мамкой?

— Застудилась сильно.

— А что за фельдшер?

— Да брат ее троюродный. К нам приезжал месяц назад.

— Как шел?

— Так как… По дороге и шел. Она там одна.

— Так, а войска на дороге видел?

— Ага… Пара верховых.

— И всё?

— И всё.

— Правильно, Саша, — разгладил усы Шкуро. — Просто молодец. Значит, жду тебя здесь через двое суток. Верховые — это правильно, мало ли кто тут шастает. А двое — никого не удивят и не испугают… Значит, что ты должен посмотреть — это сколько войск в городе и где расположены. Дай Бог, или немного, или шугануть их можно так, что впереди своего визга полетят! И прошу тебя — никаких глупостей. Так… Чего- то не хватает.

В старую седельную суму с пришитой лямкой — можно носить через плечо — легла краюха хлеба, шматок соленого сала, луковица и десяток яблок.

— Вот так, казак. Денег у тебя, понятно, не будет… Нож простой и так есть, только не маши им. Вроде и всё. Обязательно посмотри станцию и депо. Там войска вполне могут оказаться. А казарм в Кисловодске я и не помню. Могут быть расквартированные части. Охрана при санаториях, если там комиссарская сволочь живет. Больше вроде и не должно быть вояк. Давай, на тебя надеемся.

— Прямо сейчас?

— Чего ждать, Саша. Давай, действуй… Только сперва оденься в то, в чем мы тебя нашли. Опорки обуй. Сапоги да галифе смущать всех будут. Здешний хлопчик к родственнику… ясное дело не в галифе, не верхом ведь. Гимнастерка пойдет, а штаны — сам понимаешь, старые. Опорки правильные, ну и всё.

Через полчаса Сашка довольно бодрым шагом отправился в сторону Кисловодска, а еще через два часа (как раз захотелось передохнуть) встретил красный секрет. Ничего особенного этот секрет не представлял — двое в кустах у дороги. Единственная необычность — в эти кусты опускался телеграфный провод, ведущий в небольшой зеленый ящик.

— Стой, кто идёт?

— Сашка я.

— А кто таков?

— С Предгорного… Коваленки мы.

— Так. Куда идешь?

— В Кисловодск, к фершалу. Мамка заболела, а фершал знакомый.

— Так… А скажи-ка, Сашка, какая у вас там власть?

— Да никакой. Ревком позавчера уехал, а больше власти никакой и нету.

Про ревком Сашка слышал разговор. Кто-то очень жалел, что с ревкомовцами не удалось разобраться.

— А куда?

— Да кто ж его знает! Удрала власть, люди говорят — и всё.

— И больше никакой власти?

— Никакой.

— И никто не приезжал?

— Да пара всадников приезжала, про ревком спрашивала и всё.

— И всё?

— Ну да.

Красноармеец, выглядевший старше, открыл ящик, достал из него одну штуку — приложил к уху, покрутил ручку, достал еще что-то и начал в него кричать:

— Михайлов! Тут хлопец идет с Предгорного. Я спросил — нету там твоих шкуровских. И вроде не было. Ага. Куда идет? К нам, в Кисловодск. Фельдшера ищет. Что? Ясно, пропускаю. Нет, все тихо. Ну, давай!

— Саша, а батька твой где?

— Как в четырнадцатом на фронт ушел — не видел больше.

Помолчали.

— Слушай, Саша, а соли у тебя нету чуть? Я тут картошки сварил, понимаешь.

— Сала чуток соленого есть.

— О, а давай — твое сало наша картошка?

— Давайте что ли.

— Счас… Ого… Так. Тебе ж еще обратно идти.

Шмат сала был ополовинен, и красноармеец помоложе неожиданно сказал:

— Не, так мы есть не будем. А будем вот что делать.

Широким австрийским штыком он ловко нарубил сало, нарезал луковицу и сложил то, что получилось, в крышку котелка, добавив помидоров.

— Акимыч, давай с хлопцем картошку порежете мелко-мелко. А я пока вот так…

Политая поджаркой картошка оказалась великолепной, а кипяток с травами — тоже. Из фляжки Саше, понятно, глотнуть не дали.

— Вот так, хлопче… Давай, дуй в город. Штуку-то видал такую? — И показал на ящик. — Прямая связь называется, нам ее гальванер с «Кагула» сладил… Тоже Сашкой зовут. Глядишь — на флот попадешь, научишься.

— Не-а. Меня на флот не возьмут.

— А куда возьмут?

— Ну, в казаки.

— А коль не будет казаков после победы революции?

— А кто будет?

— Ну… там просто кавалерия точно будет.

— Кавалерия — не казаки.

— Сашка, не умничай.

— Сразу не умничай…

— Давай к своему фершалу, а то уши надеру. Сперва правое…

— Не-а!

— Тогда левое!

— Бегу!

Патрульный, конечно, не ловил Сашку, отбежавшего на десяток метров. Он просто пригрозил ему, и крикнул вслед:

— До ночи обратно пойдешь — за ухо дран будешь! Запомни!

И подсел к костру.

— Акимыч, ты мне вот что скажи, мы за кого воюем?

Акимыч ответил:

— За них, Алёша. Мы ж до коммунизма не доживём, наверно. Даже и раньше — ты сам видишь, какая заваруха вокруг…

Под вечер Сашка оказался в городе. То ли на въезде не было поста, то ли еще чего — но никто не заинтересовался хлопцем. Мало ли таких по дорогам ходит? Война и есть война. Тем более — Гражданская… На улицах патрулей тоже особо не было заметно. Вооруженных людей с красными лентами на папахах и тужурках хватало, но все они, похоже, были заняты своими делами, никак не связанными с патрулированием города. Покружившись по городу, мальчишка быстро выяснил, в каких особняках расположились ЧК, городской ревком и что-то вроде штаба. Казарм и вправду не обнаружилось, зато в парке он подметил пару пятидюймовок.

Дальше надо было идти на вокзал. К немалому удивлению мальчишки, двухэтажное кирпичное здание оказалось ярко освещенным, и заполненным людьми. Гул выкатывался на привокзальную площадь, а чего шумели — не разобрать.

Сашка протиснулся в прикрытую дверь.

Большая комната (наверное, раньше тут ожидали поезда) была не просто заполнена, а прямо переполнена народом. Люди сидели на стульях, на подоконниках, даже на полу. Стояли вдоль выкрашенных темно-зеленой краской стен. Красноармейцы в пропахших потом и махоркой шинелях, мастеровые в промасленных тужурках, поселковые парни и девки, ребятня — его ровесники, а то и младше.

У дальней стены всю ширину комнаты занимали подмостки высотой чуть побольше половины аршина. Ближе к окнам на подмостках стоял покрытый красным кумачом стол, за которым сидели двое «товарищей»: один в распахнутой кожаной куртке с приколотым справа на груди большим красным бантом, под которой была одета новенькая гимнастерка; другой — в сером пальто, с худым и желтым, нездоровым лицом, в пенсне и с бородкой клинышком, похожий на земского врача. А посредине помоста, нервно сжимая в руке фуражку, говорил высокий человек в выцветшей шинели.

— Товарищи деповские, нам тяжело потому, что не весь народ понял, за кого ему бороться и с кем воевать. Антанта помогает Деникину оружием, деньгами, обмундировкой, продовольствием. А кто нам помогает?

"Немцы вам помогают!", — чуть не крикнул Сашка, но сдержался. Хорош же он будет разведчик, если так глупо и нелепо попадется в лапы красным. А уж в том, что после таких слов его немедленно арестуют хотя бы для выяснения личности, мальчишка не сомневался.

— Пусть каждый спросит себя. Ну, кто? Сами себе… — продолжал между тем комиссар. — А тут, как назло, нет медикаментов, нет обмундировки. Мы ходим разутые, обтрепанные, грязные. Нас заедает вошь, ползучий тиф. Но пусть белая сволочь знает, что мы всю жизнь отдадим за Советскую власть.

Он сделал несколько шагов по подмосткам, доски заскрипели под нечищеными сапогами. Повернулся и, словно обращаясь к стоящему у дверей Сашке, зло бросил:

— Мы ещё не такое переживали.

— А то, как же! Переживали, товарищ комиссар! — громко пробасил кто-то сознательный из передних рядов.

— Еще бы не переживали! — поднялся с пола здоровенный мужик в замызганной матросской тужурке. Широкими шагами он поднялся на помост, повернулся к собравшимся и объявил: — Ничего, мы им, хамлюгам, покажем борт парохода. Возьмем ещё за шкирку!

Он рывком распахнул тужурку, пояс оказался густо обвешан металлическими бомбами.

"Вот дурак! Если случайно рванет, то агитировать тут будет уже некого", — тоскливо подумал Сашка. Словно прочитав его мысли, кто-то из деповских шарахнулся в сторону.

— Брось, не шути, Паша. Смотри, народу сколько! — поднялся из-за стола «товарищ» в кожаной куртке.

— Да не трусьте, братишки. Не заряженные, — широко улыбнулся матрос.

Все засмеялись.

Вот всё у них, красных, не настоящее. Сначала посмотришь, послушаешь — такие они честные и хорошие, что прямо лучше не придумаешь. А как до дела доходит, так и выясняется, что все красивые слова — ложь. Интересно, а моряк этот — действительно моряк, или ряженый, плавал только поперек борща на ложке?

— Ну, ты даешь, Паша, — укоризненно покачал головой кожаный «товарищ», снова опускаясь на стул.

— А чего я даю? Я конкретно говорю! Отдай власть белопогонникам, а сам потом без штанов ходи? Не выйдет этот номер! Нипочем не отдадим власть!

— Ясно, не отдадим, — прогудел от окна кудлатый молодой деповец. — Пусть с меня родная кровь брызнет, не отдадим.

— Пресвятая Матерь Божья, за что кровь льется? — ахнула где-то справа баба.

В агитпункте снова расхохотались.

— Эх, тетка, темнота ты, темнота… Вот слушай!

Подмигнув залу, матрос Паша вдруг громко начал читать стихи:

Сашка до боли закусил губу. А матрос продолжал читать:

Собравшиеся в агитпункте стихам смеялись и хлопали.

— От, молодец Пашка! — восхищенно воскликнул другой матрос в лихо заломленной на затылок бескозырке. — Давай, крой по-нашему, по-морскому…

— Темнота, — снисходительно объяснил довольный произведенным эффектом Паша. — Это ж не я придумал. Это сам товарищ Демьян Бедный! Понимать надо!

Сашка повернулся и вышел из комнаты. Ему хотелось то сказать этим комиссарам и красноармейцам всё, что он о них думал, то бежать куда-нибудь подальше, но он не позволил себе ни того, ни другого. Надо было ещё попробовать посмотреть, что там, на путях — вдруг бронепоезд.

Окружавшие город стены, сложенные из крупных камней серого цвета, на глаз в высоту достигали трех саженей. Башен в южной стене Плескова было всего три: две круглых — на углах и одна, большая, прямоугольная — надвратная. Несмотря на ранний час, у ворот бурлила жизнь: стражники в кожаных куртках и похожих на наперстки блестящих медных шлемах, обследовали груженую мешками телегу какого-то поселянина.

— Чего они ищут? — поинтересовался мальчишка у Йеми.

— Да ничего не ищут. Проверяют, тот ли товар в телеге, за который заплачена пошлина.

— Пошлина?

— Ну да. Везешь товар в город — плати пошлину в казну.

— А почему они платят у ворот, а не на рынке?

— Потому что не все, кто въезжают в ворота, едут потом на рынок. Может, купцам нужно только переночевать в городе. Может, крестьянин сразу отдаст весь товар купцу в лавку.

— А если купец заплатит как за ночевку, а поедет на рынок?

— И кто его туда пустит без бляхи? — усмехнулся кагманец. — Рынок — это тебе, Саша, не базар. Там порядок. Торговое место стоит неплохих денег. Чиновники всех купцов и их помощников знают в лицо. Чуть что, чиновник требует предъявить бляху, подтверждающую, что купец уплатил все налоги, сборы и пошлины.

— Сурово, — с уважением произнес мальчишка.

— Конечно, — подтвердил Йеми. — Торговые сборы и пошлины — главный доход города. А расходов, как понимаешь, у него немало: стражникам платить, чиновников кормить, стены чинить, Плеску и пруды чистить…

— Кого чистить?

— Плеску, это речушка небольшая через город протекает. Чтобы была вода на случай осады, её в городе перегородили плотинами, образовались пруды. А только в пруды эти нечистоты чуть ли не со всего города стекают. Вот и чистят их два раза в год: по весне и по осени.

Сашка внимательно слушал рассказы кагманца, стараясь запомнить каждую подробность. Мало ли где это потом может пригодиться.

Йеми рассказывал охотно. Может, это и принесет какую пользу. Никогда не знаешь, какая мелочь оказаться спасительной. Как-то раз сам Йеми развеял сомнения окружающих в том, что он доподлинный нахкатский бард, разразившись в их адрес гневной сатирой, сложенной по всем правилам тамошнего стихосложения. Среди сомневавшихся в его словах оказался человек, в этих правилах сведущий, который и убедил остальных в том, что молодой человек именно тот, за кого себя выдает. А сатира эта отложилось в памяти кагманца во время морского путешествия в обществе настоящего нахкатского барда, почему-то решившего оповещать весь корабль о процессе стихосложения. "Когда б вы знали, из какого сора растут стихи, не ведая стыда", — всегда приходило на ум Йеми при воспоминаниях о той поездке… К концу второго дня на судне, наверное, не было ни одного человека, не испытывавшего горячего желания отправить барда на дно морское с камнем на шее, а путешествие растянулось на целую осьмицу…

Когда ворота оказались уже совсем рядом, Сашка поинтересовался:

— А как и когда мы встретимся?

Кагманец задумчиво поднял глаза к небу.

— Встретимся мы за три часа до полудня на центральной площади. Там установлены солнечные часы, день сегодня ясный. Знаешь, как определять время по солнечным часам?

— Знаю…

— Вот и хорошо. Там же на площади — статуя Императора Матиция, основателя династии. Вот у постамента и встречаемся… Если не встретимся, то возвращайся к своим.

— Хорошо. А где мне одежду себе лучше купить? На рынке?

— Можно и на рынке, можно в лавках. Портных в городе немало.

Сашка кивнул и замолчал: к повозке уже подходили для досмотра двое стражников: седовласый старик с красным, выдубленным ветром (а может, просто испитым) морщинистым лицом, и молодой здоровый парень с короткой курчавой бородкой и приметным лиловым пятном на всю левую щеку.

— Тпру, — осадил Ушастика Йеми.

— Привет, Йеми. С чем нынче пожаловал? — поинтересовался старик.

— И тебе доброго здоровья, Артол. Нынче я без товара: хочу не продать, а купить.

— Чего это вдруг?

— Почему — вдруг? — вопросом на вопрос ответил кагманец. — Ярмарка Кусачинская на губах уже. Купцы приедут чуть ли ни с самой Итлены. Какой же смысл товар сейчас в Плесков везти? А вот прикупить чего-нибудь — самое то.

— Тоже верно. А что за парнишка?

— Да родственник какой-то старому Кишишу, — с деланной ленцой произнес Йеми. — То ли внук брата, то ли…

— Не внук, а внучатый племянник, — обиженно подправил Сашка.

— Во… Пора парня к делу приучать, здоровый лоб уж вырос…

— Ладно, — махнул рукой Артол. — Две лорики плати — и проезжай.

Йеми неспешно достал из подвешенного к поясу кожаного кошеля пару медных монеток, отдал стражнику и шевельнул поводьями. Длинноухий коняга всхрапнул и потащил повозку в ворота.

Сашка обратил внимание, что помимо окованных снаружи медными листами деревянных створок, башня была оборудована ещё и подъёмной решеткой, механизм управления которой оказался прост и понятен. По обеим сторонам от проёма были установлены вороты, с намотанными на них толстыми канатами, уходящими вверх, внутрь башни, через специальные отверстия. Сейчас решётка была поднята, а вороты — заклинены. Если что, так выбить одновременно оба клина, проскочить под падающую решетку — и погоня отсечена минут на пять, не меньше. Правда, остаются еще несколько стражников снаружи…

— Ну что? — прервал его размышления Йеми. — Что будешь делать?

— Как что? — голос мальчишки был предельно серьезным. — Пойду гулять по городу.

И Сашка соскочил с повозки.

Оставив повозку и Ушастика в харчевне "Гроздь винограда", в которой он неизменно останавливался, путешествуя по торговым делам, Йеми отправился на розыски. И не куда-нибудь, а в самый центр Плескова, где располагались дома аристократов. Казалось бы, какая связь между верхушкой города и его низами? Никакой, сказал бы добропорядочный обыватель, и очень крепко бы ошибся. Тот же, кому известна жизнь отбросов общества не понаслышке, знает, сколько тайных нитей ведут со дна жизни к почтенным и уважаемым. К таким почтенным и таким уважаемым, которых никак нельзя заподозрить в общении с подонками. А вот, поди ж ты…

Парадные двери нужного Йеми дома были сделаны из дорогого граба, покрытого специальным лаком, придающим особый блеск. Медные ручки были выполнены в виде львиных голов, через пасти которых были продеты отполированные до блеска кольца. Стучать этим кольцом по специально прибитой к двери медной пластинке пришлось довольно долго, прежде чем дверь всё же отворилась, и из-за неё выглянул молодой домашний раб в рубахе и штанах из грубой шерсти.

— Что угодно господину?

— Господину угодно поговорить с благородным Маркусом Паулусом.

Раб с недоверием оглядел одежду Йеми.

— А разве благородный господин Маркус приглашал сегодня господина в свой дом в этот ранний час?

— С каких это пор глупый раб осмеливается задавать вопросы гражданину? Пропусти меня внутрь и позови управителя Лечка.

— Д-да, господин…

Раб даже заикаться от волнения начал. Раньше этого парня Йеми в доме Маркуса не встречал, наверное, недавно купленный. И пуще всего боится впасть в немилость у нового господина. Домашние рабы всегда боятся, что их отправят на работу в поля или виноградники. Хотя порой те, кто работают вдали от хозяйского глаза, живут лучше…

Пропустив гостя в переднюю, раб захлопнул за ним дверь, задвинул засов и тут же почтительно отодвинул тяжелую занавеску из синего бархата, приглашая гостя пройти в атриум.

— Господину будет угодной подождать в перестилии?

Йеми важно кивнул, не желая слишком уж запугивать и так раздираемого страхом юношу. Наверняка жизнь у слуги Маркуса не такая уж сладкая, зачем же делать его ещё более несчастным?

За то время, что прошло с последнего посещения кагманцем дома Паулуса, последний потратил немало сил и средств на украшение своего жилища. Простой каменный пол атриума сменился мозаичным, заново был выложен розовым мрамором (Йеми готов был поклясться, что это был не просто мрамор, но самый настоящий пилейский) бассейн-имплювий, у правой стены появилась статуя легионера, а напротив — статуя сенатора, очевидно, символизирующие знатность рода Паулусов. Правда, качество этих статуй оставляло желать лучшего, да и мрамор на статуи пошел более дешевый — из ближней Айявы, но для дома благородного лагата, расположенного на дальней окраине Империи, и это было показателем благосостояния и преуспевания. Кроме того, ближе к ведущему в перестилий коридору, вдоль стены выстроилась целая шеренга восковых благородных Паулусов — предков нынешнего хозяина дома. Из внутренностей расставленных перед фигурами медных курильниц поднимались вверх тонкие струйки благовонного дыма.

Перестилий утопал в цвету. Груши, правда, уже успели отцвести, но зато яблоневые, вишневые, черешневые, сливовые и абрикосовые деревья были усыпаны белыми цветами, а ниже буйствовали яркие краски цветущих кустов черемухи, розы и сирени. Всё это дополнялась высаженными в мраморных урнах ландышами и фиалками, чей век недолго, но очень красив, а так же бросавшимся в глаза пурпуром листьев бегоний, которые зацветают чуть позже, ближе ко дню солнцеворота, зато, при надлежащем уходе, цветут чуть ли ни до самого праздника Илока.

Проводив гостя во внутренний дворик, раб незаметно куда-то исчез, а Йеми спокойно присел на низенькую мраморную скамью, наслаждаясь красотой. Что ни говори, но морриты умеют ценить прекрасное, этого у них не отнять. Жаль право, что у него нет такого садика, где можно было бы просто сидеть и отдыхать, хоть ненадолго позабыв тревоги и волнения. Разве что, если он доживет до достойной старости и уйдет на покой, воспитав себе достойную смену, то получит возможность попытаться создать в своём поместье нечто подобное.

От раздумий его оторвал шум шагов. В перестилий вошел Лечек, управляющий благородного Маркуса Простины Паулуса. Несмотря на все попытки выглядеть представительно, лицо у него было весьма помятым, явно, что управляющий только что оторвался от подушки. Но, увидев, кто оказался таинственным ранним гостем, Лечек не смог сдержать вздоха облегчения.

— Почтенный Йеми? Рад видеть. Что привело тебя в наши края?

— Дела, почтенный Лечек, дела. Мне нужно срочно поговорить с благородным лагатом Маркусом.

— Помилуй, Йеми, — развел руками управляющий. — На дворе раннее утро. Благородный Маркус ещё спит.

— Ну, так разбуди его, — пожал плечами Йеми.

— Разбудить?!

— Конечно. Что толку разговаривать с ним, когда он спит.

К чести Лечка, тратить время на бессмысленные препирательства он не стал. По той простой причине, что знал о существовании таких новостей, ради которых господина можно разбудить не только ранним утром, но и посредине ночи. И не только можно, но и нужно.

Поэтому, не вдаваясь в дальнейшие расспросы, управляющий спешно ушел внутрь дома. А ещё через несколько минут в перестилии появился и сам хозяин, благородный лагат Маркус Простина Паулус. Невысокий, ещё молодой, но изрядно облысевший и обрюзгший, с припухлым от сна лицом. Одетый, как и положено старшему гражданину, в небрежно наброшенную тёмно-синюю тунику с тонкой пурпурной каймой, свидетельствовавшей о его благородном происхождении и принадлежности к сословию лагатов. Несмотря на спешку, Маркус успел обуться в сандалии с серебряными пряжками и подпоясаться красным шелковым пояском.

При виде Йеми он вымучил на лице широкую, донельзя фальшивую улыбку, распахнул руки и с бездарностью провинциального актера произнес:

— Милейший Йеми! Очень рад видеть тебя в моём скромном доме. Будь моим дорогим гостем!

Пришлось улыбаться в ответ. Более того, пришлось, пусть и на время, заставить себя относиться к человеку, стоящему напротив, как к хорошему, пусть и опасному приятелю. Если позволить себе в разговоре назвать Маркуса Простину Паулуса, вором, разбойником, трусливым убийцей или просто подонком, то против истины не погрешишь, но потеряешь ценнейший источник информации о теневой жизни Плескова. Ещё нельзя было вспоминать вслух, что до недавнего времени собеседник носил имя Шепеш Наско, а благородным морритским лагатом стал, в результате одной очень тёмной истории с усыновлением.

— А что, если кто-нибудь донесёт господину префекту, что в городе объявился известный злодей и шпион Йеми Пригский?

В таблинии можно было говорить свободно, не опасаясь, что тебя услышит кто-то посторонний: стен эта комната не имела, и подойти к собеседникам незаметно было практически невозможно. Конечно, частично обзор закрывали тяжелые муслиновые занавеси, спускавшиеся с потолка до самого пола и отгораживавшие таблиний от перистилия и коридоров, но использовать их для того, чтобы тихонько подобраться и подслушать разговор, обычному человеку, конечно, не хватило бы умения.

Шепеш, принимая условия игры, радушно предложил Йеми легкий завтрак. Предложение, разумеется, было принято: демонстрировать нетерпение было бы огромной ошибкой. Рабы спешно накрыли в таблинии небольшой столик, подав господам лепешки, акациевый мед, сыр, изюм, сушеные абрикосы и финики, а так же местное варенье из молодых сосновых шишек. Сам хозяин не преминул отведать виноградного вина, а вот гость от возлияния отказался, попросив взамен тирейского кофе. Напиток этот в Торопии был изрядной редкостью, но благородный лагат себя в роскоши не стеснял, и спустя несколько минут тот самый раб, что открывал дверь, поставил перед Йеми медный канфар с дымящейся ароматной жидкостью.

Исполнив свои обязанности, слуги исчезли в глубине дома, дабы не потревожить беседующих господ, а Шепеш и Йеми приступили к очень серьезному разговору.

— Всё зависит от того, кто донесёт, — Йеми откинулся на спинку кресла. Демонстрируя своё расположение, хозяин предложил ему даже не стул, а настоящее кресло с высокой спинкой. Сам же, подчеркивая свою принадлежность к морритской знати, возлег на покрытое тирейским ковром ложе: у морритов было принято принимать пищу лежа. — Если какой-нибудь подозрительный бродяга, то господин префект прикажет удавить его потихоньку, чтобы тот не сеял панику. Если человек уважаемый, скажем, клиент господина наместника, то, несомненно, пошлёт городскую стражу прочёсывать Старые Кузни. Та со злости, что её отрывают от почтенной рутины на легкомысленную беготню, обнаружит с десяток давно разыскиваемых преступников, накроет пару притонов, да между делом набьёт себе карманы. Господин префект выразит досаду на то, что донос не подтвердился, и удовлетворение тем, что в Плескове всё спокойно. Все останутся довольны, за исключением воров и бандитов, до которых почтенным гражданам и дела-то нет… Так что, не стоит уходить от ответа на простой вопрос: кто вчера ночью притащил в город двух девочек и мальчика и где их сейчас прячут? При твоей-то осведомлённости обо всём, что творится в Плескове…

— Через пару дней я буду знать.

— Три весны назад на кое-чью просьбу уладить одно неприятное дело с городским судьёй я не ответил: через пару дней. Потому что через пару дней было бы поздно.

— Город большой, в нём постоянно полно приезжих. За всеми не уследишь. Поэтому поиски займут время. И ещё потребуются деньги.

— Детей притащили через подкоп под городской стеной. Этим делом здесь промышляет не более двух осьмий человек. И они ревниво следят за тем, чтобы никто не отнял их хлеб.

— Эти ребята держатся особняком. С ними трудно иметь дело, а уж узнать у них что-то…

— За гексант эти ребята маму родную в рабство продадут, — Йеми выложил на стол потёртую золотую монету. На что "эти ребята" способны за большие деньги, Йеми предпочел не уточнять: и он, и Наско это отлично знали, зачем лишний раз язык осквернять.

— Может быть… Ты их, как вижу, лучше знаешь, тебе виднее, — Шепеш засмеялся собственной шутке. Но теперь его взгляд не отрывался от блестящего кругляша. По-видимому, деньги ещё не потеряли своей власти над Наско. Наверное, он так же жадно будет смотреть на чужую монету, если чудесным образом окажется владельцем всех богатств империи.

— Не настолько лучше, чтобы знать, где их искать в это время дня.

— Это не гексант, — приподнявшись на локте, Шепеш, как бы невзначай, подцепил монету со стола.

— Если ты мне сейчас же, не сходя с места, скажешь, где дети, будет тебе гексант. Если приведёшь их ко мне живыми и здоровыми, будет тебе аж четыре гексанта и моя искренняя признательность. А за этот ауреус ты меня познакомишь со старшиной землекопов.

Конечно же, благородному морритскому лагату не пристало самому работать проводником у купца. Поэтому разговаривать с «землекопами» Йеми отправился вместе с Лечеком. Помимо соблюдения лица, Наско явно преследовал и денежный интерес: часть бремени по снабжению своего управляющего он переложил на плечи кагманца, которому пришлось самому сразу по выходу одарить Лечека парой квадрантов. В противном случае это пришлось бы делать через пол дня безрезультатных блужданий по городу под причитания, жалобы на жизнь и уверения, что вот-вот неуловимые «землекопы» будут найдены.

Идти пришлось в район Старых Кузен, что Йеми предполагал с самого начала. Район этот превратился в трущобы ещё в давние времена, может, даже до Катастрофы. В ту пору наверняка весь Плесков являл собой не лучшее зрелище, но с тех пор город отстроился, но Старые Кузни так и остались трущобами, успешно сопротивляясь всем попыткам городских властей извести или хотя бы благоустроить этот рассадник преступности и источник всякой заразы. Символом этого сопротивления можно было смело признать храм Гера, что высился на самой границе трущоб. Может быть, этот храм не был самым великолепным в Плескове, но самым большим он был наверняка. Позволяло ли это умилостивить грозного бога болезней или, наоборот, привлекало его внимание оставалось загадкой. Быстротечные эпидемии прокатывались по городу каждый год и всегда начинались со Старых Кузен. Вопреки стойкому заблуждению, чужаков в таких местах любят. Ведь чужак — это источник поживы или, если с того нечего взять, возможность разнообразить развлечения. До того, что самим чужакам такая любовь не по нраву, никому дела нет. Лечек явно ощущал себя в этом неприятном месте, как рыба в воде. Йеми же, несмотря на то, что был здесь уже не раз, ощущал себя чужаком. Хуже того, его принимали за чужака местные жители. Йеми всей кожей ощущал пристальное к себе внимание. Уже пришлось погрозить кулаком какому-то карманнику, чьи пальцы оказались в подозрительной близости от поясного мешка. Лечек же шагал себе впереди, как ни в чём не бывало. Когда, наконец, управляющий нырнул в дверь относительно целого дома, жупан испытал облегчение, несмотря на то, что самая сложная часть дела только начиналась.

Внутри дом оказался грязен и вонюч даже по меркам Старых Кузен, а так же начисто лишенным каких либо архитектурных излишеств. Единственное помещение с не разожженным очагом у дальней стены оказалось заполненным самым разнообразным народом. В дальнем углу, скрестив ноги на тангринский манер, на грязной дерюге сидели пятеро мужчин и жрали — по-другому назвать происходящее было решительно невозможно. В другом углу, поближе, полдюжины громил играли в зуж, постоянно ругаясь и обвиняя друг друга в шулерстве. Верзила у очага, сидящий на единственной в доме лавке, точил лопату и, посмеиваясь, внимал стоящему перед ним толстому коротышке, размахивающему руками и бубнящему что-то неразличимое в общем гвалте. Перед Лечеком горой возвышался детина, с шириной плеч, как у Йеми и Лечека вместе взятых.

— Здрав и силён будь, Лечек! А это с тобой что за мужичок? — поинтересовался детина и одарил кагманца нехорошим взглядом.

Как поступать в таких случаях, Йеми было известно с далёкого детства. Он скорчил премерзкую рожу, прищёлкнул пальцами, потом языком и в довершении всего ядовитым голосом объявил, что мужички — это те, кто на базаре баранами торгуют и баранов обсчитывают.

Последнее, конечно, было наглостью и в ритуал представления среди криминальных кругов полуострова напрямую не входило, но в разумном количестве приветствовалось и уважалось. Вот и сейчас детинушка осклабился, выдавил из себя довольную улыбку, при виде которой мирный поселянин, наверное, тут же бы обделался, и кивнул в сторону жрущих.

— Ну, проходите.

Игроки чуть примолкли, внимательно наблюдая за происходящим. Йеми наивностью не страдал и понимал, что одного знания условного знака недостаточно, чтобы заслужить доверие бандитов.

— Ну что, мил человек, садись к нашему очагу, ешь да пей, — с расстановкой произнёс сидевший у стены пожилой и даже немного благообразный дедок, видимо, бывший в этой компании за старшего. — Ну-ка, Стилко, плесни гостю дорогому.

Стилко, молодой совсем мужик с засаленными и усыпанными перхотью волосами и угреватым лицом вытащил откуда-то из-за спины сначала большую деревянную флягу, потом — маленькую чарочку. Плеснул в чарочку содержимого фляги и, улыбаясь, протянул её Йеми. Улыбка у него была мерзкой, но Йеми понимал, что от такого предложения не отказываются.

Сквозь запах можжевельника, из которого была вырезана чарка, пробивался слабый аромат аниса. Предусмотрительно выдохнув, кагманец опрокинул содержимое чарки в рот. Густая, маслянистая жидкость, словно огнём, обожгла горло. Йеми не ошибся: его действительно угостили мастикой, да ещё и отвратного качества.

Ещё раз шумно выдохнув, он подхватил с деревянной тарелки кусок мяса и торопливо зажевал.

— Неплохо! — одобрил главарь. — Ну, говори, с чем пожаловал.

— Дело в следующем, папаша, — ответил кагманец с набитым ртом, — кинули меня одни ребята. И не только меня, но и людей, перед которыми я за них подписался. Беспредел, в натуре. Звенки хапнули — и свалили. А мне что, за всех отдуваться?

— Не хочешь, стало быть, крайним быть?

— Я что, тупой, как гигант холмов? Или деньги чеканю? Хорошо хоть, мужики меня знают, дали отсрочку. Ну, я ноги в руги — и за этими уродами.

— И здесь, стало быть, догнал их? — поощрительно улыбнувшись, поинтересовался дедок.

Йеми кивнул.

— Не беспредел в натуре — так людей кидать, — вступил в разговор сосед справа. — Надо помочь чуваку, он дело го…

Закончить мужчина не успел: не вставая со своего места, Йеми ткнул его кулаком в лоб. Тот повалился на спину, задрав ноги, точно перевернутый жук. Остальные тут же напружинились, схватились за поясные ножи, но в драку не ринулись, смотрели на главного.

— Ты за базаром следи, дорогой, — посоветовал кагманец вскочившему бандиту. — За такие слова у нас быстро оставят без языка и без наследства.

— У вас — это где? — полюбопытствовал дедок.

— В Бельоне, — не задумываясь, ответил Йеми. Слишком много в последний день думалось об Оксене.

— Успокойтесь, — главарь небрежно махнул рукой, и бандиты сразу расслабились. Даже получивший в лоб молча присел на своё место, только смерил Йеми злобным взглядом.

— В Бельоне… Значит, под Тенью ходишь?

— Я не вор, чтобы под Тенью ходить. Под Ролио одноруким. Да и Тень-то ещё прошлой осенью пропал.

— Куда пропал?

— Аэлис его знает, куда пропал. Решил по гробницам орочьим подземным прошвырнуться — и сгинул. Сейчас всем заправляет Угорь, он при Тени Правой Рукой был.

— Слыхал про такого, — кивнул дедок. — Складно плетешь.

— Папаша, ты меня за кого держишь? Я тебе, что, в натуре, эдилов вольноотпущенник, из ума выживший? Думаешь, заложить вас всех хочу? Так вон, Паулус за меня подпишется. Лечек, ответь.

— Подпишется, отвечаю, — с невозмутимым выражением лица произнёс Лечек.

Его вообще мало что было способно вывести из равновесия. Йеми было доподлинно известен лишь один случай, когда Лечек утратил самоконтроль: это случилось во время допроса с пристрастием в шофской тюрьме, когда дело дошло до вкалывания под ногти раскалённых иголок. Впрочем, сейчас управляющий ничем не рисковал: подписывался, то есть поручался, не он, а Паулус, а раз так — то с Паулуса и спрос.

— Да нет, на дятла ты, мужик, не больно похож. Но вот впрягаться за кочан с бугра нас тоже, знаешь ли, ломает.

Кагманец облегченно вздохнул.

— Да не, мужики, впрягаться не надо. Мне с этими парнями надо только перетереть по понятиям. Я же про них всё знаю, где их бабы со спиногрызами живут. Они ж не отмороженные, должны просекать, что к чему, верно?

— А мы-то тогда тебе зачем нужны? — тут уж искренне удивился главарь.

— Дык, я ж не знаю, где у них тут берлога. А вам-то ребята эти известны. Вы мне только наводку дайте, а дальше я сам разберусь.

— А с чего это ты взял, что они нам известны?

— Они сегодня ночью под стенами подземным ходом лазили. А все ходы — под вами. Верно говорю?

— Верно…

— Ну, так что, папаша, наводку дашь?

— Это Грызя надо спрашивать, — пробасил из угла один из игроков.

— Ладно, не позорь нас тут перед гостем, — досадливо сморщился старик. — А то не проследили за ними.

— Знамо дело проследили, — это торопливо заговорил тот, что потчевал Йеми мастикой. — Главный у них толиец…

— Цыц! — прикрикнул на него дедок. — Я ещё не решил ничего.

Все смолкли, опасаясь прогневить авторитета.

— Они что, заплатили, что ли, за молчание? — поинтересовался Йеми.

— А ты что, заплатишь за наводку?

— Заплачу. На мне сейчас столько висит, что лишний ауреус ничего не решает.

— А лишний гексант?

— А гексант, папаша, лишний не бывает. За него, сам знаешь, поработать надо так, что ой-ой-ой…

— Нечки пускай работают, а настоящий человек не быдло, чтобы спину гнуть, — это снова влез прыщавый Стилко, видимо, очень хотел загладить свою вину.

Йеми не удостоил его ответом, смотрел на старика.

— Гексант, — твердо сказал главарь. — И мы тебя не знаем, а ты не знаешь нас.

Торговаться дальше не имело смысла: при своих подручных дед авторитет ронять не станет и на уступки не пойдёт. Вздохнув, Йеми протянул ему монету. Попробовав её на зуб, старик кивнул Стилко.

— Они в харчевне "Полная чаша", — хмуро сообщил тот.

— У старого Жельо? Тесен мир. Дядька мой с ним когда-то на дело ходил, троллей потрясти.

Бандиты, однако, выслушивать эту историю были не расположены.

— Вот и хорошо, что знаешь. Значит, не заблудишься. Так что, ступай-ка, мил человек, откуда пришел, а сюда больше не заглядывай, — подвел итог главарь.

"Мир тесен. Мир очень тесен".

Йеми задумчиво стоял у лавки бондаря, лениво рассматривал кадушки и бочонки и время от времени бросал быстрые скрытные взгляды на другую сторону улицы, где возвышалось двухэтажное здание харчевни "Полная чаша". Здесь он должен был узнать судьбу своей племянницы и её новых друзей, но шестое чувство останавливало Паука от того, чтобы немедленно войти внутрь и начать осторожные расспросы. А чувствам своим Йеми Пригский привык доверять, и пока что они его не подводили.

Смущало кагманца то, что хозяином харчевни был старый Жельо, бывший когда-то знаменитым ловцом удачи Жельо-Себе-На-Уме. Йеми не раз слышал, что старик забросил опасный промысел и доживает свой век в тишине и покое, но народная мудрость не зря гласит: "Сколько волка не корми, он псом не станет". Старый наемник вполне мог быть в деле, и тогда в одиночку соваться в его логово было очень рискованно. Знай бы Йеми, что всё так обернется, взял бы с собою Балиса. Но былого уже не воротишь и не исправишь.

"Надо идти, всё равно от того, что я тут столбом стою, ничего хорошего не будет", — решил Йеми и повернулся к харчевне. В этот момент из калитки, что вела во двор харчевни на улицу, вышел раб в помятом хитоне из грубой ткани и деревянных сандалиях, с большой корзиной в руке. "Где-то я его видел", — мелькнуло в голове у кагманца. А в следующее мгновение, возблагодарив Иссона за помощь, он уже спешил вслед невольником.

— Ёфф! Провалиться мне на месте, Ёфф!

Кагманец со всего размаха опустил руку на плечо раба. Тот резко повернулся. В чёрных глазах застыло удивление.

— Прости, господин, но я тебя не знаю.

— Не знаешь? Скажи лучше, не помнишь. Забыл, мерзавец?

Ёфф наморщил низкий лоб и часто заморгал, что должно было означать усердные попытки вспомнить Йеми. Поскольку сделать это у него всё равно бы никогда не вышло, кагманец, выждав несколько мгновений, бросил утопающему спасительную веревку:

— А пари с Арсенгером тоже забыл?

По лицу раба расплылась такая довольная улыбка, словно ему напомнили о первой брачной ночи.

Невольник был заядлым петушатником, то есть завсегдатаем петушиных боёв. Эта забава исстари пользовалась популярностью почти по всему Лакарскому полуострову. В каждом городе выводилась своя, особая порода бойцовых петухов, которых жители просто обожали и на которых ставили порой огромные суммы. Плесковских бойцов, за безупречно белый цвет пера и ярко-красные гребни, называли "красно-белыми".

Ставить деньги на исход петушиных боёв не возбранялось и невольникам, многие из которых были не менее фанатичными поклонниками «своих» любимцев, чем свободные граждане.

Года три назад, заезжий купец Арсенгер откуда-то с северо-запада привез пять бойцовых петухов и поспорил на огромные деньги, что все пятеро его питомцев победят пятерых бойцов, которых выставит город. До этого он выиграл таким образом не одно пари, но всякому успеху когда-то приходит конец. Лучшие «красно-белые» города во главе с непобедимым чемпионом Етькой добились успеха в четырёх схватках из пяти. Горю Арсенгера не было предела, но расплатился он сполна, чем заслужил в этих местах немалое уважение.

Так уж получилось, что Йеми был в тот день в Плескове. Так уж получилось, что заглянул на петушиные бои, хотя был к ним совершенно равнодушен. Так уж получилось, что внимание кагманца привлёк отчаянно поддерживающий за своих любимцев мужчина с лицом то ли разбойника, то ли палача, на самом деле оказавшийся рабом городского золотаря Спарта. Казалось бы, чем такой человек мог Йеми пригодиться. А вот, поди ж ты, радости от встречи с Ёффом у кагманца оказалось, не к столу будет сказано, полные сапоги.

— Как такое забудешь, господин хороший! По восемь раз на дню вспоминаю.

— Да ну? Разве новые победы не радуют?

— Господин смеется над бедным рабом? — Йеми и представить не мог, что звероподобное лицо Ёффа, при взгляде на которое любой инквизитор Света немедленно должен был признать раба своим подопечным, обладает такой богатой мимикой. Невольник был просто убит горем.

— Господин не был в городе с тех пор, как наши петушки славно оттоптали мокрых куриц этого нахала. И вернулся только вчера вечером.

— Господина ждут печальные новости, — тяжело вздохнул раб. — Нет больше нашей красно-белой гордости.

— Как это нет? — изумление и огорчение Йеми было вполне искренним. Бойцовыми петухи Плескова казались ему чем-то вечным, вроде Лунной горы, Долины Роз, тигров-оборотней в Кусачем Лесу или вулкана на острове Пилея. И если он пропустил их исчезновение, то это — очень серьёзное упущение. Из тех, которые в его деле могут стоить жизни. — Не может быть такого. Что ты плетешь?

— Увы, господин, это случилось.

— Что — «это»? Мор?

— Нет, Червь.

— Какой червь? — быки и коровы болеют изнутри червями, это Йеми знал точно. Куры… Гер их поймет, этих кур, чем они болеют…

— Да кто его знает, мерзавца. Он откуда-то с юга в город приехал. При больших деньгах. Выкупил курятник, мол, починю, обустрою, да и новую арену для боёв вам выстрою.

— Н-да, починить курятник-то и впрямь было бы полезно, — согласился Йеми. Откровенно говоря, городские бойцовые петухи жили в такой развалюхе, что любой хозяин, увидав этакое безобразие на своей вилле, спустил бы с управляющего кожу на спине от шеи до колен… Да ещё, пожалуй, и посолил бы на добрую память.

А арены для петушиных боёв в Плескове вообще никак не могли построить, хотя разговор об этом шел, наверное, ещё во времена дедов Йеми и Ёффа. Вот и выступали знаменитые «красно-белые» то в углу городского рынка, то на пустыре на берегу Плески. Безобразие вообще-то. Немудрено, что отцы города доверились много пообещавшему Червю. Только вот никакой арены этот богач, совершенно точно, не построил. Даже и не начинал. Уж эдакую стройку в Плескове Йеми бы никак не пропустил.

— Дак ведь, ниимпа не сделал, подлец, — горько воскликнул невольник. — Стало только хуже. Породу улучшать взялся. Накупил заморских чёрных петухов, а своих — распродал непонятно куда. Как теперь кричать «красно-белые», ежели они не белые, а чёрные? А люди говорят, в птичьем ряду в Белере и Шофе нашими петушками мясники торговали…

В глубоко посаженых глазах раба заблестели слёзы.

— И Етьку продал? — ужаснулся кагманец.

Теперь в глазах собеседника сверкнула ненависть.

— Етьку? Етьку опоили какой-то гадостью, еле выходили беднягу. Перо сбросил, ходит, как ощипанный. Не ест почти ничего. Смотреть больно. Червь-то выгнал прежнего смотрителя курятника. Пьёт, мол, много. Дык, он дело знал. А нонешние…

— А где теперь сам Кислый? — о смотрителе Йеми немного слышал и решил поддержать образ болельщика и знатока.

— Спился бедняга с горя. Под каменным мостом через реку живёт, каждый день ракки глушит.

— Где ж он берет-то?

— Добрые люди наливают. Помнят его заслуги.

На взгляд Йеми, действительно добрые люди пристроили бы забулдыгу к какому-нибудь стоящему делу, но об этом он благоразумно промолчал. Сказал другое:

— Да, Ёфф, ты меня, прямо скажу, просто без ножа зарезал. Я-то думал, вернусь в родные края, отдохну душой, на малышей наших посмотрю… А выходит…

И досадливо взмахнул рукой.

— А ведь я на чужбине-то наших петушков вспоминал, вспоминал… Да, а хозяин-то твой, Спарт, всё сортиры старые чистит?

— У меня теперь другой хозяин, — раб кивнул на здание харчевни.

— Да ну? — с хорошо наигранным удивлением воскликнул Йеми. — Считай, что тебе повезло. Тут мои знакомые из Толиники остановились, я к ним сегодня хотел зайти, навестить. Посидим, винца попьём, хорошо подавать будешь, может, тебе цельный марет перепадёт.

— Из Толиники? — теперь удивился и невольник. — Это белобрысый со своими людьми, что ли?

— А что, у вас ещё кто-то из Толиники квартирует? — в таких случаях всегда надо отвечать вопросом на вопрос, не уступая собеседнику инициативу.

— Нет, только и господин Джеральд сегодня с рассветом уехал.

— Как уехал?

— Обыкновенно, как постояльцы уезжают.

— Погоди, а как же добыча? Дети?

— А что дети? — Ёфф пожал плечами с невозмутимостью раба, не представляющего, что такое свобода. — На базар его ребята детей отвели с утра, да и продали, наверное.

— Всех троих?

— Почему троих? Двоих. Мальчонку и девчонку.

— Девчонка рыжая?

— Не, темненькие волосы.

— А рыжая?

— Да не было никакой рыжей, господин. Гер меня накажи, ежели вру.

Такими клятвами ни один здравомыслящий человек попусту не разбрасывался: по части наказаний боги Вейтары были столь же изобретательны, как и жестоки.

— Ничего не понимаю, — откровенно признался кагманец. — Как же так. Ещё одну девчонку должны были… Либо продать, либо взять с собой.

— Может, накануне продали? — предположил невольник. — У них торговля получше, чем юные рабы. За такую бочку можно, поди, три осмии мальчишек и девчонок купить. А может — и все четыре.

— Какую ещё бочку? — машинально переспросил Йеми, лихорадочно обдумывая, куда же мог толиец Джеральд спрятать Риону. Куда и зачем.

— Да с розовым маслом. Ох, и здорова бочка, два бугая её тащили. Да и запах стоял — на всю улицу.

— Да что ты мне про какую-то бочку талдычишь? — рассердился Йеми. А в следующее мгновение он понял, что же именно сделал таинственный Джеральд. Понял — и похолодел. Похититель уже трижды обыграл вчистую своих преследователей: на переправе через Валагу, у городских стен и вот теперь, прорвавшись через блокаду оборотней. Всякий раз он точно предугадал действия своих противников и приготовил действенные контрмеры. Это не могло быть случайностью. А вот чем это могло быть… Следовало тщательно обдумать ситуацию, и как можно быстрее: время сейчас работало против Йеми.

— Вы извините, господин, если что не так, — по-своему понял Ёфф.

— Да нет, Ёфф, ты не в чём не виноват. Горшок с ним битый, с этим Джеральдом. Встречу — начищу рыло… Ладно, это тебе за рассказ. Только теперь помалкивай.

Запустив руку в поясной кошель, кагманец извлёк из него пару медных монет и протянул их невольнику. Тот понимающе кивнул и тут же привычным движением спрятал монетки за щеку: целее будут.

— А за красно-белых наших не беспокойся, они ещё себя покажут, — на прощание ободрил раба Йеми. — И Червю ещё попомнятся Етькины пёрышки.

Ёфф в ответ только нехорошо улыбнулся.

— Не надо быть великим мудрецом, чтобы понять, что нам предстоит серьезное и далекое путешествие, — задумчиво произнес Балис, наблюдая возвращающихся разведчиков. Точнее, разведчика: на передке повозки сидел один Йеми.

— А что это за животные? — поинтересовался Женька, указывая на трусящие вслед фургону четвероногие создания. Размерами они лишь немного превосходили ушастую собственность кагманца, но их морды напоминали скорее ослиные, чем лошадиные, а гривы были неприлично короткими для обычных коней.

— Мулы, — ответил Наромарт. — Помесь лошади и осла. Быстры почти как лошади и выносливы почти как ослы.

— И столь же упрямы, — добавил Гаяускас с абсолютно серьезным выражением лица.

— Я бы сказал — спокойны, — не согласился эльф. — Мне случалось путешествовать верхом на мулах, ничего плохого сказать о них не могу. Только вот ноги всё время приходилось то поджимать, то вытягивать.

— Боюсь, что тебе предстоит вспомнить старые навыки, — подвел итог дискуссии Нижниченко. — Сейчас узнаем.

— Я бы выбрал лошадь, с моим ростом она гораздо предпочтительнее мула.

— А твои травмы не помешают? — тыкать в увечья было не слишком деликатно, но делать вид, что их не существует, Мирону показалось просто глупым.

— Мешают, конечно, но не очень сильно, — Наромарта вопрос, похоже, нисколько не обидел. — Нога подвижность сохранила. Так что, если лошадь спокойная, то проблем нет. Правда, меня удивляет отсутствие сёдел.

Подъехав поближе, Йеми остановил фургон и соскочил на землю.

— Так, времени у нас очень мало. Давайте быстрее в мою повозку.

— А где Саша?

— Внутри.

Путники не заставили себя ждать. Когда все расселись внутри фургона, Йеми заговорил.

— Дело хуже, чем казалось вначале: никого из детей в городе нет. Сережу и Анну-Селену продали в рабский караван, который вышел сегодня рано утром в сторону Альдабры. А Риону чуть позже вывезли в торговом караване, идущем в ту же сторону.

— А что же ваши часовые? — поинтересовался Нижниченко. — Как они Риону проморгали?

— Их обманули. Как я понимаю, её вывезли в бочке из-под розового масла. Тигры её просто не учуяли.

— Умно, — констатировал Балис.

— Не то слово, — досадливо скривился Йеми. — Похоже, кто-то очень серьезно подготовился к этому похищению. Ему был нужен не просто ребенок, а именно ребенок тигра-оборотня. И он заранее предугадал все наши действия. Отсюда — мертвяки на берегу реки. Отсюда — подкоп под стенами. Отсюда и бочка из-под масла.

— Ничего, думаю, у нас в запасе найдется то, чего этот таинственный организатор похищения не предугадал. Но сейчас особого выбора нет: надо догонять караваны. Йеми, ты сказал, что они идут по одной и той же дороге? — взял инициативу в свои руки Нижниченко.

— Из Плескова три пути: на запад в Белер, на юг в Приг и на восток в Альдабру. Эти караваны двинулись на восток. Больше того, до Альдабры у них одна дорога, свернуть им некуда. Слева — горы, справа — Валага. Разве что заглянуть в Шоф, столицу Прунджи. Он немного южнее дороги, на берегу Валаги. Но туда сворачивает далеко не каждый караван. К тому же до развилки на Шоф далеко — несколько дней пути. Караваны идут не быстро, и, если мы поторопимся, то догоним похитителей ещё сегодня, вскоре после полудня.

— Ты уверен, что дети именно там?

— Конечно, уверен.

— Тогда не будем терять времени. Поехали!

— Подожди, Мирон. Во-первых, догонять караван на повозках не имеет никакого смысла. Нам придется бросить наши фургоны и ехать верхом. Мы посоветовались с Сашей, он сказал, что ты и Балис, вероятно, этого не умеете.

— Он прав, — сознался Нижниченко. — Во всяком случае, в отношении меня. Я на лошадь не садился, наверное, уже лет двадцать.

— А я вообще ни разу на лошадь не садился.

Женька не стал ничего говорить. На лошади он несколько раз катался, но именно катался, а не ездил: за двадцать рублей можно было забраться в седло, и проводник медленно водил животное за уздечку или как там ещё называется этот кожаный лошадиный поводок по улицам около цирка. Или по аллеям зоопарка. Раньше одно время можно было покататься по Крещатику, но потом начался ремонт, а когда он кончился, то катания не возобновились. Ещё катали на ВДНХ, то есть Выставке Достижений Народного Хозяйства, но там Женьке кататься как-то не доводилось. Можно было ехать на лошади, можно — на пони. Как аттракцион — это было приятно. Но умения самостоятельно ездить на коне, конечно, не прибавляло. К тому же Женьку уже не раз предупреждали, что лошади будут испытывать стойкую неприязнь к нему в его нынешнем состоянии.

— Ну, а у Наромарта всё-таки проблемы с рукой и ногой. Поэтому я купил для вас троих мулов. На них ездить намного проще во всех отношениях. Саша и Женя поедут на Ушастике, а себе я прикупил всё же лошадь.

— Деньги остались? — полюбопытствовал Мирон.

— Немного, — честно признался Йеми. — Но это не беда: мулов и лошадь потом можно будет продать, и деньги вернутся.

— Но нам в пути деньги могут потребоваться, мало ли что. Может, заглянем, всё же, в город к ювелиру? — предложил Наромарт.

— Нет, время дороже. А если вдруг задержимся в пути… Еду мы купили, на прочие мелочи до Шофа у меня денег хватит. Ну, а в Шофе ювелиры тоже найдутся.

— Хорошо, если деньги остались, то можем сейчас в Плесков не заезжать, — согласился Мирон. — Что ещё?

— Одежда. Мы с Сашей тут раздобыли кое-что, чтобы вы не очень выделялись.

Подросток, словно только и ожидал этих слов, тут же достал из-за спины темно-синий сверток и протянул Женьке.

— Тут твой жакет и плащ.

Действительно, как-то никто и не обратил внимания, что казачонок был в одной рубашке.

— И вот ещё местные башмаки.

Женька окинул критическим взглядом изделие местного сапожника. Если по честному, то эта обувь не уступала той, что одарили его в Риттерберге. А выглядела, пожалуй, и покрасивее: подъём был украшен маленькими темно-синими бусинками.

— Спасибо, — поблагодарил он Сашку и подвинул сверток себе.

— Это Вам, Мирон Павлинович, — продолжил выкладывать покупки подросток.

Нижниченко получил темно-зеленый плащ, полотняные штаны, рубаху, широкий пояс светло-зеленого цвета и пару кожаных башмаков, с виду — таких же, как у Женьки, только бусинки были зелёными — под цвет плаща.

Полный комплект одежды, только выдержанной в коричневой гамме, получил и Балис. Да ещё вместо башмаков ему достались короткие кожаные сапожки. Наромарту приобрели один лишь фиолетовый плащ.

— А почему цвета разные? — полюбопытствовал Женька.

— Воинам и слугам, которые делают грязную работу, полагается одежда темных тонов, на ней не так заметно, что она испачкана, — охотно пояснил Сашка. — Ну а слугам, которые с грязью не возятся, одежду можно выдать и поярче.

— А что полагается хозяину?

— А благородному жупану пристала дорогая яркая одежда, чтобы издалека было видно, кто тут хозяин, — ничуть не смущаясь, объяснил казачонок. — Поэтому мы решили не скупится.

Он выложил перед собой на всеобщее обозрение красный кафтан, опушенный коричневым мехом на полах, воротнике и рукавах и того же цвета мягкие сапожки.

— Да, если так шиковать, то никаких денег не хватит, — проворчал Мирон.

— Так надо, — убежденно ответил Йеми. — Когда будем разбираться с караванщиками, то у них не должно быть сомнений, что с ними говорит важный господин. Значит так: переодеваемся, быстро собираем самое необходимое, укладываем на лошадей и мулов — и вперед.

— А наши повозки?

— Конечно, здесь мы их не бросим. Сейчас я позову Курро, жители Кусачего Леса отвезут их обратно.

— А где они лошадь добудут, если Ушастика выпрячь? — не унимался Сашка.

— Договорятся как-нибудь, — успокоил его кагманец. — У них хорошая репутация в этих краях, им доверяют.

Старость — не радость. Вообще-то в свои тридцать шесть стариком Мирон Павлинович Нижниченко себя не считал, да и причин к тому, если быть честным, не наблюдалось. Физическая форма была вполне пристойной, хроническими болезнями он не страдал. Однако, путешествие верхом на муле оказалось гораздо более тяжелым, нежели он предполагал, основываясь на своих детских впечатлениях. И дело было вовсе не в отсутствии седла: в детстве он вообще ездил на голой лошадиной спине, а сейчас мул был покрыт толстой мягкой попоной темно-серого цвета. Тем не менее, не успели ещё скрыться из глаз стены и башни Плескова, а мышцы уже начали ныть и деревенеть. Всё внимание Мирона было сосредоточено на том, чтобы не свалиться со своего скакуна, оставалось только надеяться, что те, кто гораздо больше привычен к верховым прогулкам, внимательно следят за происходящим вокруг.

Таких привычных в отряде оказалось трое. Во-первых, конечно, Йеми, державшийся на лошади с ловкостью опытного наездника и задававший направление и темп движения. Как не торопились преследователи, но кагманец понимал, что попытка взять резкий старт чревата не только непредвиденными задержками, но и травмами, поэтому компания двигалась легкой рысью. Во-вторых, казалось, ни малейших затруднений не испытывает Наромарт. Ловко подогнув длинные ноги, он ехал почти рядом с Йеми, то и дело обмениваясь с ним короткими фразами. Ну а, в-третьих, умело управлял Ушастиком Сашка. По крайней мере, так казалось со стороны. Маленький коняга без особого напряжения нес двух мальчишек и два здоровенных тюка в придачу. И, хотя он и шел в арьергарде, но не потому, что не мог догнать передних, а согласно закону связки: сильные впереди и в конце, слабые — в середине.

Так они отмахали на глазок километров десять, когда на пути повстречалась деревенька. До этого им попадались только расположенные на придорожных холмах белокаменные виллы за высокими оградами, здесь же лепились один к другому деревянные домики с соломенными крышами. Ясно, что в таких жил люд победнее, намного победнее.

На главной площади Йеми неожиданно остановил коня.

— Давайте-ка передохнем. Да и расспросить местных жителей не мешает. Заодно и поедим, а то толком не завтракали.

Ни Гаяускас, ни Нижниченко не были убеждены в необходимости остановки, но спорить не стали: ноющая боль в пояснице и ягодицах была даже более весомым аргументом, чем те, которые привел кагманец.

— Балис, Мирон, когда скачете — не будьте такими скованными. А то сидите оба, точно посохи проглотили. Расслабьте мускулы, тогда и болеть меньше будет. Пригнитесь немного. Вообще, не застывайте в одной позе, словно статуи.

— Мог бы и раньше посоветовать, — проворчал Балис.

— Мог. Только вы не производите впечатления людей, которым помогают советы под руку.

Морпех улыбнулся: крыть было нечем.

Привязав средства передвижения у коновязи, путники прошли в деревенскую харчевню. Во внеурочное время та, естественно, была почти пустой. Лишь босоногая девка в длинном холщовом сарафане, согнувшись, отмывала дощатый пол. При виде странников она тотчас вскочила и бросилась к ним навстречу.

— Почтенные путники желают отдохнуть?

— Почтенные путники желают легкого завтрака, — ответил Йеми.

— Сейчас всё будет. Садитесь, куда вам угодно.

Пока они рассаживались за длинными столами у выходившего на площадь окна, девка успела сбегать за хозяином харчевни. Это оказался невысокий смуглокожий мужчина, уже в солидном возрасте. В лице было что-то неуловимое похожее на ту девку — не иначе как он приходился ей отцом или дядькой. Появление нежданных посетителей его обрадовало, а наличие среди них уродливого нечки изрядно озадачило. Впрочем, опытный трактирщик сразу понял, что к чему: за одним столом сидели благородные господа, главным из которых, скорее всего, был самый младший — юноша в красном кафтане с меховой опушкой — даром, что на улице Ралиос вовсю палит. Ну а за другим — рабы: мальчишка да нечка покалеченный. Какой толк от них в путешествии — непонятно, но то не хозяина харчевни ума дело.

— Что угодно господам? — почтительно поклонился он перед столом, где сидели хозяева. Может, конечно, господ-то тут и нет, и с пришедших за глаза хватит обращения «почтенные», но немного лести никогда не вредило делу. Каждому приятно, когда его величают по благородному.

— Вот что, почтеннейший, — ответил ему молодой темноволосый парень, сидевший напротив юноши. — Дай-ка нам югурта, хлеба с сыром и молока. А этим, — он кивнул на рабский стол, — принеси тоже югурта и хлеба.

Парень говорил на торопийском языке, говорил правильно и бегло, видимо сам был родом из этих мест.

— Может, господа вина желают? — поинтересовался хозяин харчевни.

— Вина? Ещё утро не кончилось, а ты нам вина предлагаешь. Совсем ума лишился?

— Простите, благородные господа.

— Давай, неси еду быстрее. Мы спешим.

Хозяин поспешил на кухню. Господам всегда виднее. Хоть и на дворе давно уже время к полудню, но, если господам угодно, пусть будет утро. У Ралиоса не убудет. Главное, чтобы путники остались довольны и щедро расплатились. А коли им хочется откушать быстро — так это не сложно. Всё, что они желали получить на стол, на кухне имелось. Разве что, молока было маловато. Господам-то хватит, а вот рабам…

— Мирва, сбегай-ка до бабки Рении, принеси кувшин овечьего молока. Скажи, я потом расплачусь.

Собрав еду на большой деревянный поднос, хозяин поспешил к нетерпеливым благородным гостям.

— Скажи-ка, почтенный, — обратился к нему тот же самый парень. — А что, караваны из Плескова сегодня проходили?

— Проходили, было дело. Сначала невольников в Альдабру гнали, потом и с товарами купцы проехали.

— Не останавливались здесь?

— А чего они тут забыли? Мы же, благородный господин, почитай, около самого города живем. И двух лин до Плескова-то не будет.

— Понятно. Стало быть, только прошли и ничего более?

— Ничего, господин. Прошли и прошли.

— Ладно. Ты вот что… Яйца куриные у тебя, наверное, имеются?

— Как не быть.

— Ты вот что, принеси-ка рабам с десяточек. Сырых, понятное дело.

Хозяин только крякнул от удивления. Чудные господа, право слово. Если каждый будет своих рабов кормить югуртом да куриными яйцами, да отпаивать овечьим молоком, то желающих пожить в такой неволе найдется немало. Нет, конечно, не его это дело, господин в своих рабах волен и никто ему не указ. Хочет — молоком поит, хочет — живыми в землю закопает. А всё же — чудные господа… Ишь как залопотали по-своему, югурта попробовав. И называют его как-то чудно…

— Так это почти как наш йогурт, — удивился Мирон, опробовав белую густую массу. Удивился на русском, чтобы трактирщик ненароком не понял.

Балис пожал плечами.

— Кстати, и называется похоже. Югурт — йогурт.

— А что такое — йогурт? — заинтересовался Саша.

— Знаешь, честно скажу, не знаю, как его делают. Только знаю, что из молока с добавлением фруктов. А продается повсеместно в маленьких пластиковых формочках. И рекламируется как идеальный завтрак, — попытался объяснить Нижниченко.

— Каких формочках? — не понял мальчишка.

— Пластиковых. Из пластмассы, её стали широко применять в середине двадцатого века.

Мальчишка огорченно вздохнул.

— Ты чего? — удивился Мирон.

— Обидно… Жизнь такая интересная… Столько всего было впереди… А я так ничего и не увидел…

— Так уж и ничего? Ты здесь такое видишь, чего никто из твоих современников и представить себе не мог.

— Нет, Мирон Павлинович, это другое, — убежденно сказал казачонок. — Там была моя жизнь, а теперь — как будто чужая. Всё время чувствую, что это всё должно быть не со мной, а с кем-то другим.

Балис незаметно вздрогнул. Сашка совершенно точно передал этими словами его ощущения. Ведь и ему казалось, что его жизнь закончилась тогда в январе девяносто первого в вильнюсской больнице. В тот момент, когда он в одну минуту потерял жену, дочь и ещё не рожденного сына. "У меня нет страны. У меня нет семьи. У меня теперь ничего не осталось". Кажется, так он сказал Огонькову, когда тот допытывался, что же всё-таки произошло в Вильнюсе в ту зимнюю ночь. Жизнь кончилась — но началась другая жизнь. Своя? Чужая?

— Глупости это, Саша, — решительно сказал Мирон. — Чужую жизнь прожить невозможно. Каждый живет свою жизнь, какие бы кульбиты она не выкидывала. Судьба изменилась — и сразу: "не моя жизнь". А в московской тюрьме сидеть в тринадцать лет — это твоя жизнь?

— В четырнадцать, — угрюмо подправил подросток.

— Огромная разница, — иронично прокомментировал Нижниченко. — А в разведку в отряде Шкуро ходить? Надо думать, отец твой по-другому себе твоё будущее представлял.

— Вы не видите разницы между разведкой у Шкуро и тем, где мы сейчас сидим?

— Принципиальной — не вижу. Для тебя в восемнадцатом гражданская война была такой же чужой, как и эта земля. Для меня мир в девяносто первом перевернулся. Для Балиса — тоже. Это главное. А остальное — декорации, они уже не так важны. Главное-то не в декорациях, а в сути.

— Ну, не видите — так и не видите, — проворчал мальчишка, склоняясь над миской. Продолжать разговор он явно был не настроен, и Мирон понял, что Сашка на него обиделся. Ну что же, дело житейское. Без мелких обид ни одно дело не обходится. Важно, чтобы они не перерастали в крупные, но, вроде как, эта опасность не грозила. Пусть помолчит, подумает. Сейчас парня лучше не дергать.

Завтрак завершился в тишине. Наромарт и Йеми, хотя и не могли понять этого разговора, но словно почувствовали, что лучше с расспросами не лезть, помолчать. Кагманец, впрочем, перекинулся ещё несколькими незначащими фразами с хозяином харчевни, когда расплачивался за завтрак. Так же в молчании расселись на своих скакунов и двинулись дальше. А уж во время скачки Мирону и Балису было и вовсе не до разговоров: всё внимание уходило на то, чтобы удержаться на спинах мулов.