— Извините, что мы к вам обращаемся. Сами мы не местные, из Молдавии приехали, проездом.

— Да, я Вас слушаю.

И доброжелательная улыбка.

— Вот, хотел сыну зоопарк показать, а что-то никак не сориентируюсь.

— Да что Вы, вот же он, зоопарк. Вон ворота.

— Ой, и правда. Извините, пожалуйста…

— Ну что Вы, бывает.

И поспешил по своим делам.

Всё же москвичи — немного странные люди. Вечно куда-то торопятся, а куда — сами толком не знают. Поэтому-то и похож город на большой развороченный муравейник.

— Серёжка, не зевай. Хотел в зоопарк — так идём.

— Пап, а в этом доме тоже люди живут?

Серёжке всё интересно. Москва совсем необычная, ничуть не похожая ни на Тирасполь, ни на Кишинёв. Сколько памятников. Какие шикарные вокзалы. А метро? А дома? Это не дома, это настоящие дворцы.

Мальчик с восхищением разглядывал высотку — от пандуса до шпиля и размышлял о том, как было бы здорово пожить в таком доме.

— Конечно — люди. А кто же ещё?

Серёжка подумал, что это наверняка какие-то особенные люди. Очень уважаемые, очень заслуженные. Ветераны Великой Отечественной войны, космонавты, хоккеисты…

— Давай, пошли. А то времени мало, — поторопил отец.

Времени у них действительно мало: поезд в Куйбышев уходил в восемь вечера. Там, в Куйбышеве, жила мамина двоюродная сестра, тётя Галя. К ней, отдыхать на целый месяц, отец и вёз сейчас мальчишку. Специально взял билеты через Москву, чтобы показать город. Обратно придётся ехать уже напрямик, через Харьков.

— Ой, пап, а я знаю эти ворота. Через них дяденька в фильме лазил.

— Какой дяденька?

— Ну, там такой фильм был… Где лев сокровище сторожил.

— Действительно, — папа, наконец, вспомнил, о каком фильме идёт речь. — Верно, эти ворота и снимали.

— Пап, а лев там будет?

— Обязательно будет: какой же зоопарк безо льва.

— А тигр?

— И тигр.

— А пингвин?

— Серёжка, не строчи, как пулемёт, сто слов в минуту. Помолчи чуть-чуть. Сейчас дойдем — и всё увидишь.

Но как можно помолчать, когда вокруг столько интересного?

— Пап, а почему здесь улица камнями выложена?

— Для красоты. Когда-то все улицы так мостили булыжником. Поэтому и называется — "мостовая".

— А почему не асфальтом?

— Потому что не умели асфальтом. Так, внимательно: переходим улицу.

Серёжка важно кивнул. Переход улицы в Москве — это серьезное дело, тут машин — видимо-невидимо. Идти надо только на зеленый сигнал светофора. И сначала посмотреть налево, а, дойдя до середины, — направо.

У билетных касс никакой очереди. Купили билеты, тут же отдали их контролёру и прошли в ворота. А за воротами Серёжка просто остолбенел: глаза разбежались. Прямо перед ним раскинулся большой пруд, в котором плавали настоящие лебеди — и белые, и чёрные. Справа вдоль аллеи стояли большие клетки, из которых доносилось разноголосое чирикание.

— Так, а ну-ка, прочти, что написано на этой табличке, — вывел его из задумчивости голос отца.

Серёжка улыбнулся снисходительной улыбкой взрослого человека. Букварь они прошли ещё к Новому Году, и по чтению у него — твердая пятерка.

— Лев. Тут написано: "Лев".

— Правильно. Значит нам — туда.

Туда — это налево, между прудом и забором, отделяющим зоопарк от улицы. Серёжке уже не так сильно хотелось ко льву, он бы с большим удовольствием посмотрел на птиц. Но сказать об этом мальчик не решился: это только девчонки всё время меняют свои намерения.

К счастью, очень быстро выяснилось, что в зоопарке интересно везде — куда бы ты не пошел. Не прошло и пяти минут, как Серёжка совсем забыл о тех клетках: потому что в пруду оказались фламинго. Настоящие розовые фламинго. Раньше Серёжка их видел только на картинках. А тут они стояли буквально в пяти шагах и, как ни в чем ни бывало, чистили свои розовые перья. Эх, если бы хоть одна птичка уронила хоть одно пёрышко около Серёжки. Он бы привез его домой и показал всем друзьям. Тот-то бы все удивились…

После фламинго пошли смотреть льва. Но это оказалось не так интересно. Лев, свернувшись в клубок, спал в дальнем углу вольера. Рядом с ним развалилась львица.

— Вот тебе и царь зверей, — печально говорит мальчишка.

— Львы тоже спать хотят. После сытного обеда, по закону Архимеда… Вас в детском саду спать укладывали? Тот-то.

Серёжка скривился. Послеобеденный сон в детском саду для него был хуже всякой пытки: спать днём мальчишка не умел и не хотел. Лучше бы прогулку подольше. Хорошо, что в школе спать не заставляют.

Ничего, было на что посмотреть и кроме льва. Например, на моржа. Серёжка думал, что моржи — маленькие, а оказалось — здоровые, размером с корову, а весом — так с целого быка, наверное. Только на самом деле это был вовсе даже и не морж, а моржиха по кличке Баронесса. И вздыхала она ещё так смешно: "Ух! Ух!" Совсем как человек. А ещё моржиха еду выпрашивала.

— Пап, давай ей яблоко дадим, — предложил Серёжка.

— Нет, яблоко мы дадим тебе, а моржа кормить не будем.

— Жалко тебе что ли? — расстроился мальчишка.

— Не говори глупостей. Мне яблока не жалко, но ей есть нельзя.

— Почему?

— Потому что там, где живут моржи, яблок нет. Это же северные животные. Им только рыбу можно кушать.

— Да она привыкла. Видишь, ей и яблок, и апельсины, и хлеб кидают — она всё ест.

— Ест. А потом что с ней будет — ты подумал? Кто-то весной крыжовник зелёный объел, а потом…

А потом Серёжке было плохо: и живот болел, и температура, и вообще… Чуть в больницу его не отправили. Нет уж, такого счастья он моржихе не пожелает, прав папа.

После моржа были орлы — скучные. Сидят себе на искусственной скале, нахмурились и думают о чем-то своём. Ноль внимания, кило презрения. Зато жираф, хоть и сверху, очень интересовался, кто это столпился около его вольера. А уж разные животные помельче — те прям не отходили от ограды. Кого-то Серёжке даже успел погладить, незаметно для папы. Вообще гладить было запрещено, потому что животные могут укусить. То есть, так написано, что могут укусить, но видно же, что они вовсе не злые, а добрые и кусать Серёжку не собирались.

Мальчишку прямо разрывало на части от любопытства: и постоять подольше у вольера хотелось, и интересно, а что там дальше? Дальше оказалось смешно. Большой вольер, а в нём ходила птица, похожая на журавля, но не журавль: журавлей Серёжка видел близко не один раз. Так вот птица эта так прикольно задирала ноги, что невозможно не расхохотаться.

— Пап, а кто это? — удивленно спросил мальчишка.

— Сам не знаю, — пожал плечами папа. — Кто ж это такая будет? Сейчас прочтем.

Ну да, на каждой вольере висели таблички с объяснением, кто здесь живет. Только для Серёжки они были высоковаты, а папе — в самый раз.

Отец неожиданно рассмеялся.

— Серёжка, это ж твоя знакомая. Ты ж у нас всё время «КОАПП» слушаешь?

Серёжка кивнул: эту радиопередачу он, и правда, очень любил. Только кто же эта птица: не сова — это понятно. Удод? Глупости, удод совсем другой…

Мальчишка умоляюще посмотрел на отца: мол, подскажи, никак не догадаюсь.

— Птица-секретарь, — пояснил папа.

Ну, кто бы мог подумать…

— Коапп, коапп, коапп, — закричал птице Серёжка. Та на мгновение остановилась, покосилась на мальчишку маленьким круглым глазом и снова давай ходить взад-вперёд вдоль дальней ограды. Не захотела разговаривать. Серёжка огорчился, но только на минуточку: в соседнем вольере резвились настоящие кенгуру. Играли, веселись, бегали вперегонки. Мальчишке очень хотелось увидеть, как у них малыши из сумки выглядывают. Только бегали кенгуру далеко, сумок не видно.

Словно услышав мальчишкины мысли, самая маленькая кенгуру вдруг подскочила к ограде в двух шагах от Серёжки. И застыла столбиком, настороженно глядя на людей темными бусинками глаз, только длиннющие уши подрагивали самыми кончиками.

— Не бойся, — неслышно прошептал Серёжка.

Кенгуру только ушами шевельнула: дескать, а я и не боюсь. Потом крутанула головой вправо, влево — и понеслась догонять подружек. Как бы сказал дедушка — только пятки засверкали.

— Жалко, — вздохнул Серёжка.

— Что — жалко?

— Что убежала кенгуру. Я её даже не разглядел…

— Ей страшно. Ты вон какой большой, а она — маленькая.

— Разве больших надо бояться?

— Если они злые и глупые — то надо, — лицо у папы стало мрачным.

— Разве я злой и глупый? — обиделся Серёжка.

Папа улыбнулся и потрепал сына по голове.

— Нет, конечно. Ты — добрый и умный. Вот только кенгуру этого не знает.

Серёжка тоже улыбнулся: он вообще не умел долго грустить. И подумал про себя, что будь он на месте кенгуру, то не стал бы пугаться, а потом вообще забыл обо всём на свете, потому что увидел, что впереди — слоновник.

Господин Шоавэ, старший надзиратель невольничьих бараков города Плошта, свою работу не любил. Вазюкаться с грязными рабами — небольшое удовольствие. Командовать осьмией городских стражников — куда как приятнее и почетнее, хоть и дохода часто приносит поменьше. Но карьеру в городской страже сделать не удалось: пару раз по молодости Шоавэ проявил нерасторопность и вынужден был навсегда распрощаться с мечтами о должности осьминия, не говоря уж о более почтенных должностях. Подался, было, в жупанскую дружину — но там тоже, как говорится, клёна не снискал: на жизнь деньжонок хватало, но не более того. Наперсник у жупана один, доверенных людей — два-три, а дружинников — с пару дюжин, и все хотят в наперсники, да в доверенные люди попасть. Идти на совсем уж вольные хлеба, в шайки авантюристов сомнительного толка, ему мешала врожденная осторожность: закончить свою жизнь с топором в башке ещё куда не шло, а вот в петле — это уж слишком. Да и в зубах какого-нибудь монстра помирать тоже не хотелось. Этим-то оторвам всё едино: что орков пограбить, что гробницу старую разорить, что драконьи сокровища присвоить, что своего брата, человека, на большой дороге обобрать до нитки. Шоавэ же всегда чтил законы и помнил, что можно, а что нельзя. И ещё — что нельзя, но можно, если очень уж нужно, и что нельзя не при каких обстоятельствах, потому что себе дороже.

Словом, помыкавшись в молодые годы, он на склоне жизни, к двадцати восьми веснам по имперскому счету, нашел, наконец, себе уважаемую и хлебную должность и исполнял обязанности старшего надзирателя городских невольничьих бараков вот уже третью весну. Исполнял старательно, потому и городские власти его жаловали.

Не пренебрегал обязанностью лично осмотреть всех рабов, что приводили в город более-менее серьезные купцы. Хоть в зной, хоть в проливной дождь, хоть в редкий в Плоште снег господин Шоавэ не покидал своего поста, пока последний раб не был занесен в таблички и определен в барак, а его хозяин не получал бумаги о том, что за принадлежащий ему живой товар город принял на сохранение, на какой срок и на каких условиях.

Сегодня, в одиннадцатый день до ладильских календ по имперскому календарю, ему пришлось распределять невольников, которые пришли с караваном почтенного Шеака, купца уважаемого и хорошо в этих краях известного. На сей раз, он привел караван из Итлены, сплошь люди, лишенные воли уже давно, а потому смирные и беспокойств страже не доставляющие. Позёвывая от скуки, господин старший надзиратель следил за процедурой, в конце которой его ожидал сюрприз. Когда список сданных рабов, заверенный специальной печатью, получил последний из купцов, к столику подошел один из наемных охранников.

— А сколько, почтеннейший надзиратель, стоит сдать под охрану раба тому, кто не входит в гильдию купцов?

— В полтора раза дороже, чем членам гильдии, почтеннейший. Стало быть, девять медных лориков за сутки.

— Это при обычном содержании. А если при строгом?

— Тоже в полтора раза дороже. Стало быть, полтора марета.

Наемник поморщился, понимая, что торговаться тут бессмысленно: не надзиратель цену назначает, город. Почесал затылок.

— Ладно, почтенный, оформи мне этого волчонка.

Из толпившейся неподалеку группы наемников к столу вытолкнули… мальчишку. Да, совсем небольшого мальчишку, весен десяти, не более того. Худющего, с выпирающими из-под кожи ребрышками и тоненькими коричневыми палочками рук и ног. Короткие штаны не доставали до колен, другой одежды на нём не было. Руки мальчонки на запястьях крепко стягивал кожаный жгут.

— И как его оформить? — поинтересовался Шоавэ. — На простое содержание, или на строгое?

— Пожалуй, хватит с него и простого. Вот бумага, которая свидетельствует, что я заплатил за него две дюжины ауреусов, да ещё марет в придачу. И, если мой раб потеряет свою товарную ценность, я желаю получить свои деньги в полном объеме. Равно, я не стану оплачивать ущерб, который он причинит, пока находится в распоряжении города.

— Э, почтеннейший, тут немножко другие правила. Ежели раб потеряет ценность по нашей вине — город платит. Ежели по собственной — извиняй. Может, он у тебя сейчас же на стенку головой бросится да и вышибет себе мозги. С чего это город тебе за такое платить должен? К каждому рабу я не могу поставить надсмотрщика, да и не зачем это.

Собеседник только тоскливо рукой махнул: всё одно правды не найдешь. Ему оставалось только положиться на порядочность господина Шоавэ и его подчиненных. Кстати, не такой уж хлипкой была эта надежда: господин старший надзиратель был не заинтересован в дурной славе вверенного ему заведения. Если купцы станут часто жаловаться на то, что их собственность в бараках приходит негодность, то вскоре здесь появится другой старший надзиратель.

Шоавэ еще раз окинул взглядом тщедушную фигурку и взялся за перо.

— Итак, вольный человек…

— Младший гражданин Меро, — подсказал наемник.

— Младший гражданин Меро, — перо забегало по бумаге, — оставляет в невольничьих бараках города Плошта принадлежащего ему невольника — человеческого ребенка мужского пола возрастом в десять весен, купленного за цену в две дюжины ауреусов и один марет, о чем свидетельствует бумага, выданная в городе Альдабре надлежащим порядком. Оставляет на обычное содержание сроком на…

Шоавэ поднял голову, вопросительно глядя на хозяина этой мелкой и костлявой собственности.

— Один день, почтенный.

— …сроком на один день. Денежное вознаграждение городу за содержание его невольника в размере девяти лориков означенный младший гражданин Меро вносит при составлении настоящей бумаги в полном объёме.

Шоавэ снова поднял голову, наемник выложил на стол перед ним стопку медных монеток.

— От имени города бумагу выдал старший надзиратель Шоавэ. Грамоте обучен?

— Читал ли ты поэмы божественного Рубоса, о почтенный надзиратель Шоавэ? — с невинным видом поинтересовался в ответ Меро. Его приятели дружно загоготали.

— Я скучный человек, почтенный. Мне некогда читать поэтов, я читаю только служебные бумаги.

— Жаль, почтенный. Рубос воистину достоин прозвища "божественный".

— Стало быть, младший гражданин Меро подписал бумагу сам. Свидетель со стороны города — младший надзиратель Тробок, — Шоавэ мотнул головой на стоящего за спиной плешивого дылду с перебитым носом. — Свидетель со стороны младшего гражданина Меро…

— Младший гражданин Шана. Он тоже читал божественного Рубоса.

Наемники вновь загоготали. Шана, хотя и был обучен вывести своё имя, грамоте совершенно не разумел, а из стихов был знаком только с гнусной похабщиной, которую самый пропащий человек устыдится публично признать своим творением. А уж записать эдакое на бумагу не придет в голову и с самого страшного похмелья.

— Отлично, — Шоавэ подтолкнул бумагу сидящему рядом писцу. — Сними копию.

Когда оба экземпляра были подписаны, и один из них исчез в кошеле наемника, тот развязал ремень на руках у мальчишки и толкнул его к господину старшему надзирателю. Шоавэ обернулся к помощнику:

— Этого в седьмой барак.

Тробок кивнул.

— Ступай за мной.

У входа в барак плешивый передал Серёжку другому надзирателю: толстому коротышке с пышными бакенбардами. Тот, отдуваясь и пыхтя, словно тепловоз, поволок мальчишку внутрь.

Этот барак ничем не отличался от своего собрата в прошлом городе: такой же длинный сарай, разделенный на загоны деревянными перегородками. Было душно, отвратительно воняло гнилой соломой и немытым человеческим телом. Коротышка шел впереди, выбирая нужный загон. Люди за перегородками не обращали на Серёжку никакого внимания. Большинство спало или пыталось спать, растянувшись на соломенных подстилках в самых разнообразных позах. Некоторые о чем-то негромко разговаривали, иные ходили из угла в угол своей клети. Для детей, как и в прошлый раз, был выделен отдельный загон, в котором оказалось с десяток мальчишек, большинство — немногим младше Серёжки. На новенького они сначала смотрели сонно и равнодушно, но едва спина толстого надзирателя скрылась из виду, как пятеро постарше сбились в кучу и жарко зашептались между собой, то и дело бросая в его сторону выразительные взгляды.

Стараясь не обращать на них внимания, Серёжка выбрал место, где солома казалась более свежей, постарался сгрести её побольше и прилёг. Устал в пути он не так уж и сильно, но за время, проведенное в неволе, уже успел крепко усвоить истину: есть возможность отдыхать — отдыхай. Неизвестно, когда такая возможность представится в следующий раз. Хорошо бы поспать. Только ведь не дадут…

— Эй, ты откуда такой?

Конечно, не дали.

Серёжка повернул голову. Рядом стоял один из той пятерки: мальчишка лет тринадцати, скуластый, черноволосый и смуглый. Чем-то похожий на Маугли из мультфильма.

— А тебе-то что?

— Ничего. Просто.

Не дожидаясь приглашения, мальчишка присел рядом. Серёжка повернулся к нему в пол оборота, опершись на правый локоть.

— Меня Риком зовут, — представился смуглый.

— А я — Серёжка.

— В зуж играешь?

— Во что?

— В зуж.

Рик протянул раскрытую ладонь, на ней лежали три костяных кубика с вырезанными на них точками. Одна, две, три… В общем, кубики как кубики.

— Не играю, — мотнул головой Серёжка.

— Брось, чего как маленький. Играем на мои сандалии. Выиграешь — берешь себе.

— А проиграю — что отдаю?

— Штаны свои.

— Ага, и голышом ходить? Я что, больной?

Вообще-то под шортами у Серёжки были ещё трусы, но это ничего не меняло. Мальчишка понимал, что играть с Риком нельзя: наверняка обманет.

— Я тебе тогда набедренную повязку дам, — пообещал Рик.

— Нет уж. Мне моя одежда нравится.

Серёжка отвернулся, давая понять, что разговор окончен.

— Как знаешь, только не пожалей потом, — Рик отошел. Наверное, к своим товарищам.

Будут бить, в этом Серёжка не сомневался. Весь вопрос в том — когда? И как завяжут драку. Зачинщиков наказывают, а испытать на себе розгу или кнут, ясное дело, добровольно никто не хочет, в том числе и Рик с его дружками. А ему нужно здесь продержаться всего сутки. Может, и обойдется без драки. Только вряд ли.

В прошлый раз по центральному проходу всё время расхаживал караульный стражник, постоянно наблюдая за рабами. А этот толстый боров сразу почесал наружу. При таком карауле можно успеть впятером отметелить одного раньше, чем снаружи поймут, что в бараке происходит что-то неладное.

Мальчишка перевернулся на другую сторону и сквозь ресницы стал наблюдать за потенциальными противниками. Те, как ни в чём не бывало, играли в кости и, казалось, не обращали на новичка никакого внимания. Усталость брала своё, хотелось спать, но Серёжка крепился. Прошло примерно полчаса. Пару раз за это время в бараке появился надзиратель — прошелся из конца в конец, лениво поглядывая по сторонам, и снова скорее на улицу. Решив, что нападения в ближайшее время не ожидается, мальчишка хотел уже сдаться сну, но в этот момент, бросив игру, вся пятерка осторожно двинулась в его сторону.

Серёжка моментально вскочил на ноги.

— Вы чего?

— Сейчас узнаешь, чего! — пообещал стоящий напротив белобрысый коротко остриженный парнишка и тут же ударил ногой. Почти машинально Серёжка ушел вправо, подхватил ногу нападавшего левой рукой за щиколотку и дёрнул её вверх. Тот полетел на пол вверх тормашками.

— Ага!

На него ринулись кучей. И зря: только помешали друг другу. А Серёжка успел схватить одного из врагов за одежду и провести бросок с упором стопы в живот. Виорелу Петревичу наверняка бы понравилось: описав дугу, подросток глухо шмякнулся на солому, а сам Серёжка успел вскочить на ноги, раньше, чем кто-то из нападавших, отшатнувшихся от взмывшего в воздух дружка, понял, что произошло. Первым опомнился Рик, бросился в атаку, пытаясь ударить кулаком в голову — и налетел на бросок через плечо. Двое оставшихся и поднявшийся с пола белобрысый чуть отступили.

— Пятеро на одного — не честно, — переводя дух, выдохнул Серёжка.

— Не честно. Ха! — их уже снова было пятеро, только теперь они постарались взять наглого малыша в кольцо.

Отбиться в окружении нечего было и думать. Поэтому мальчишка неожиданно сам бросился на белобрысого предводителя. Тот растерялся, позволил сблизиться, а дальше задняя подножка и выход на болевое удержание.

— Руку ему сломаю, если сунетесь, — заорал Серёжка ошеломленным противникам.

— Ва-а-а-а… — белобрысый от боли зажмурил глаза, изогнулся всем телом, но не мог вырваться из капкана. Хотя он и был намного сильнее своего победителя, но закон рычага — он и в чужом мире закон рычага.

Потеряв вожака, ватага в беспорядке отступила. А в следующее мгновение в клеть, размахивая плёткой, ворвался толстый надзиратель.

— Прекратить!

Серёжка не только прекратил, но и успел откатиться в сторону, так что удар пришелся только по белобрысому. Один из хвостов плётки рассёк тому лицо, подросток схватился за него обеими руками и аж замычал от боли.

Бить второй раз толстяк не стал. Вместо этого рявкнул:

— Кто зачинщик?

— Он! Он!

Четыре руки тут же вытянулись в Серёжкину сторону. Остальные обитатели клетки, малышня, ещё в самом начале боевых действий расползлись по углам и теперь оттуда таращили широко раскрытые от испуга глаза, боясь проронить хоть слово.

Успевший встать на ноги, Серёжка только передёрнул плечами. Доказать, что он не виноват было сейчас ещё труднее, чем когда Меро обвинил его в порче ремня. Проще говоря — невозможно.

— Ну-ка, пошли! — поманил мальчишку надзиратель.

Серёжка поплелся к выходу. Сокамерники злобно смотрели ему вслед. Только белобрысый предводитель всё ещё лежал на полу, закрыв лицо руками и тихонько поскуливая. Между пальцами сочилась кровь.

— Шагай, шагай! — толстяк нарочито ткнул Серёжку в шею. — Сейчас с тебя шкуру спустят — будешь знать, как драки устраивать.

Господин Шоавэ и вправду был скучным человеком: не читал ни поэтов, ни философов. Но своё мнение о смысле жизни он имел, и состояло оно в том, что человек — не более чем щепка на волнах судьбы. Если понесет течением — то уж, дёргайся, не дёргайся, — от тебя ничего не зависит. Пока течение не ослабнет, никуда от него не денешься, так что лучше запастись терпением.

То, что с парнишкой, которого сдали в барак наемники, будут проблемы, старший надзиратель почувствовал едва понял, к чему клонит Меро. С наемниками вообще почти никогда без проблем не обходится. И рабов у них обычно не бывает, а любой необычный раб — всегда проблема.

И всё же была у господина Шоавэ маленькая надежда, что всё обойдется: один день — не такой уж и большой срок. Но, не обошлось. Вот вам, пожалуйста: драка в бараке. По-хорошему, первым делом следовало бы выдрать жирного Хасла, за то, что допустил дело до драки. Наверное, опять торчал снаружи, вместо того, чтобы бдеть. Известно доподлинно, что рабы — животные нрава скверного, склонные ко лжи и буйству. Поэтому должны они всё время чувствовать над собой карающую длань. Если стражник постоянно следит за тем, чтобы никто не осмелился нарушать порядок, так лишь самые злокозненные мерзавцы только и осмеливаются. А вот если стражник своим долгом пренебрегает, то пропадает страх и на бунтарство тянет даже смирных невольников.

Хасл, конечно, своё получит, не первый уже у него промах. Но — не сейчас. Сначала надо было разобраться с зачинщиком драки.

— Давай его сюда, — скорбно вздохнув, потребовал господин старший надзиратель.

Тробок втолкнул в кабинет собственность наемников. Шоавэ ещё раз оглядел мальчишку. Кожа да кости, в чём душа держится. Только вот взгляд… У рабов глаза обычно потухшие, а у этого ишь сверкают…

— Ты начал драку?

— Один с пятью? Господин думает, что мне надоело жить?

— Надзиратель ясно сказал, что драку начал ты.

Мальчишка только плечами передёрнул. Умный. Хочет ведь сказать, а держит себя в руках. Чувствуется, этого волчонка наемники воспитывали на совесть, хотя следов от плети на спине что-то не видно.

— И потом, хоть их было пятеро, а ты один, но, когда пришел надзиратель, ты не был побежденным. Почему?

— Мне повезло.

— Только повезло? — тон старшего надзирателя не оставлял сомнений, что если мальчишка не будет честен, то ему придётся туго.

— Не только. Я ещё немного умею драться… господин.

От Шоавэ не укрылось, что слово «господин» мальчишка произносит после маленькой паузы, словно сам себе показывая, как он сопротивляется. Совершенно ясно, что рабом он стал совсем ещё недавно. Всё интереснее и интереснее.

— Немного? Их было пятеро и они старше тебя.

— Когда они нападали, то не думали, что я стану сопротивляться. И потом, они не умеют драться. Даже немного.

Господин Шоавэ довольно откинулся на стенку.

— Знаешь, что полагается тому, кто устроит драку? Порка, и очень серьёзная. Тебе достанется пять дюжин розог.

А вот сейчас мальчишка просто обязан был испугаться. Пять дюжин розог сделают его лежачим на несколько дней. Но никаких признаков охватившего раба ужаса господин старший надзиратель не заметил. Да, мальчишка побледнел — но и только.

— Но я могу и поверить тебе, если ты мне честно скажешь, зачем ты нужен наемникам.

И снова господин Шоавэ ошибся — да ещё и как. Он рассчитывал увидеть на лице мальчишки облегчение, а увидел изумление. Да ещё такое явное, что ошибки быть никак не могло. Что ж за странный такой мальчик?

— Они хотят продать в гладиаторскую школу в Толе… господин.

— Таких малышей ланисты не покупают.

— Я полагаю, они об этом знают.

Шоавэ задумчиво поскреб голову, не обратив даже внимания на то, что дерзкий мальчишка ухитрился проглотить почтительное обращение.

Всё было правильно. Мальчишка слишком мал, чтобы попасть в гладиаторскую школу, но для такого можно и сделать исключение. Во всяком случае, предлагать ланисте этого сорванца точно не стыдно.

Туманные намерения в голове господина старшего надзирателя сложились в конкретный план.

— Я не стану торопиться с твоим наказанием. Подождешь до завтра — никуда не денешься. Тробок, надень ему на руки и на ноги оковы, а потом брось в черный барак — в третью камеру.

— В третью? — переспросил помощник, — Господин, но ведь там же…

— Вот-вот, к нему и брось, — усмехнулся Шоавэ. — Не сожрёт, он не детьми питается.

К кандалам Серёжка отнесся спокойно: в плену как в плену. А вот разговор о ком-то в третьей камере внушал глухую тревогу. Воображение рисовало заросшего бородой узника, утратившего разум. Что-то среднее между старым аббатом из "Графа Монте-Кристо", фамилию которого Серёжка давно забыл, и просидевшим много лет на необитаемом острове боцманом Айртоном из "Таинственного острова" Жюля Верна.

Немудрено, что в камеру он входил с опаской, медленно, но тут вмешался охранник, сильно толкнув мальчишку в шею и сразу захлопнув за ним дверь. Звеня цепями, Серёжка вылетел на середину помещения и огляделся. Камера оказалась просторной: метров шесть в длину, вдвое меньше в ширину, да и в высоту — тоже метра три. А в дальнем углу сидело настоящее чудовище — дикая помесь ящера и кенгуру. Ростом, наверное, с Балиса Валдисовича, с толстенными задними и тонкими передними лапами и чешуйчатой кожей грязно зеленого цвета, покрытой бурыми пятнами. Удивительно нелепо смотрелась на нём широкая кожаная юбка, немного не доходившая до коленей. Голова монстра была непропорционально маленькой, с вытянутой вперёд мордой, как у колли или ежа. Серёжку чуть не затошнило при виде мясистых толстых губ и крупных раздувающихся ноздрей. Не прибавлял красоты и протянувшийся ото лба до затылка костяной гребень.

На мгновение мальчишка застыл не в силах ни оторвать взгляда от обитателя третьей камеры, ни пошевелиться. Из этого оцепенения он вышел, перехватив взгляд чудовища. Маленькие глазки осматривали его так же настороженно и внимательно, как и смотрел на сокамерника сам Серёжка. Несколько мгновений они испытующе глядели друг другу в глаза, а затем ящер приподнялся и подвинулся к стенке, слово уступая мальчишке место. При этом Серёжка заметил, что за правую заднюю лапу чудовище приковано к стене толстенной цепью. Или ногу? Нет, такую лапу ногой не назовешь. Не даром, что и цепь была раза в три, наверное, толще, чем на Серёжкиных кандалах.

Вообще-то, присесть рядом с ящером было удобно: всю солому, кстати, намного более свежую, чем в бараке, сгребли в этот угол, никакой мебели в камере не имелось, даже табурета. Только голый каменный пол. Но и приближаться к этой махине было страшновато.

— Это ты мне место уступаешь? — поинтересовался Серёжка, пытаясь казаться спокойным и независимым. Получилось не очень убедительно: голос от волнения предательски дрожал.

Ящер утвердительно кивнул. Потом ещё показал рукой на солому. Или передней лапой. Не важно, смысл был ясен: садись, мол, и двоим места хватит.

"Не сожрёт, он не детьми питается", — вспомнил Серёжка слова охранника и пошел вперёд. Сердце бешено колотилось в груди, но мальчишка заставил себя не показывать волнения. Подошел и сел рядом, привалившись спиной к стене и положив ладони на острые колени. Повернув голову до боли в шее, бросил взгляд на ящера — тот смирно сидел рядышком. Похоже, и вправду никакой опасности для Серёжки в нём не было. Вот уж смешно: лучше оказаться в одной камере с ящером, чем с человеком.

— Значит, ты понимаешь, когда я говорю? — полюбопытствовал мальчишка.

Утвердительный кивок.

— А сам говоришь?

Отрицательный кивок.

— А почему?

Ящер открыл рот, показав множество мелких белых зубов, и на Серёжку обрушилось жуткое шипение, будто игла включенной на полную мощность радиолы загуляла по волнистой прокладке, которую надо ставить под пластинку. Непроизвольным движением мальчик зажал уши руками. Почти тут же шипение смолкло. Серёжка отпустил руки — тишина.

— Только шипеть можешь? — догадался мальчишка. Ящер подтвердил верность догадки новым кивком.

Серёжки вспомнились книги про старые времена, как наказывали бунтовщиков. Многим вырывали языки, и они на всю жизнь оставались немыми. Может, и этого ящера постигла та же участь?

— Тебе что, язык вырвали?

Сокамерник как-то совсем по человечески вытянул вперёд шею и высунул изо рта язык: тонкий, длинный и раздвоенный на конце, как у ужа.

— Значит, просто не можешь говорить, — подвел итог Серёжка. Как всё сложно в этом мире: в сказках если зверь всё понимает, так он и разговаривает, а тут соображать может, а говорить — нет.

Ящер снова кивнул. Вид у него был какой-то унылый и совсем не страшный. Конечно, мало радости, когда тебя держат на цепи в каморке.

— А ты давно тут сидишь? — поинтересовался мальчишка.

В ответ ящер вытянул в сторону мальчишки руки, с растопыренными пальцами. Ну, не лапы же. Пальцев на каждой руке было по пять, большой отведен в сторону, совсем как у человека. Один палец ящер поджал.

— Девять дней? — на всякий случай переспросил Серёжка.

Ящер кивнул.

— А почему тут, а не со всеми?

И тут же мальчишка пожалел о своём любопытстве. В самом деле, разве можно объяснить, почему тебя посадили в отдельную камеру, если не умеешь говорить? Оказалось можно. Ящер распластался на полу, так, чтобы его голова оказалась у самых Серёжкиных ног, а затем, ухватив мальчишку за лодыжку, потянул его на себя.

— Ты чего? — вскрикнул Серёжка, вскакивая на ноги.

Ящер поставил Серёжкину ступню себе на гребень и отпустил.

— Я-то тут при чём? — изумился мальчишка, убирая ногу. — Да я тебя вижу в первый раз в жизни. И сам в плену…

На этом месте он прервался, догадавшись, что могла бы значить эта пантомима.

— Ты тоже попал в плен?

Уже успевший подняться с пола ящер утвердительно кивнул.

— Только ты в следующий раз предупреждай, когда решишь что-то показывать. А то я чуть не испугался.

В ответ послышалось краткое шипение, которое можно было истолковать, как знак согласия.

— О чем бы тебя ещё спросить? Или хочешь, я расскажу тебе про себя?

Утвердительный кивок в ответ…

— Не понимаю, что это означает, почтенный Шоавэ. Я прихожу забрать своего раба, а меня заставляют идти в твой кабинет. Не кажется ли тебе, что ты относишься ко мне неподобающе? Да будет милостива ко мне Нимэйн, я никогда не пренебрегал заслуженной местью тем, кто позволял себе чинить мне обиды.

Меро действительно был зол. Корабль в Толу отплывал с вечерним приливом, и лишним временем наемник не располагал. Но господина старшего надзирателя, казалось, его гнев нисколько не обеспокоил.

— Нам надо с тобой побеседовать, почтенный Меро. И, мниться мне, что ты будешь доволен тем, что разговор произойдет здесь, с глазу на глаз, а не во дворе, где его могут услышать посторонние люди.

— Разве у меня с тобой есть общие дела, которые нужно скрывать от людей?

Шоавэ улыбнулся одними губами.

— Любые дела лучше скрывать от посторонних людей. Так спокойнее жить, ты не находишь, почтенный?

— Я нахожу, что ты злоупотребляешь моим вниманием, почтенный.

— Ну что ты, и в мыслях не было. Впрочем, если ты желаешь, я сразу перехожу прямо к делу.

Взгляд наемника не оставлял сомнений: именно этого он и желает.

— Твой раб вчера учинил в бараке драку. Его уличает почтенный надзиратель Хасл, следивший за порядком в бараке. Сам мальчишка, конечно, всё отрицает, но ты же понимаешь, слово раба ничего не стоит перед словом младшего гражданина.

Меро еле сдержался от досадливого плевка на пол. Зачинщика драки так награждают плетьми так, что после этого он пару дней лежит пластом. Брать в море такого раба — безумие, тем более — ребенка. Н-да, верно говорят, что не приносит прибыли занятие чужим трудом. Работорговец из Меро — как из Шаны стихотворец. Самое время подсчитывать убытки. Но кто-то за это сегодня ответит.

— Кажется, мне тоже хочется сказать несколько слов этому надзирателю.

— О, я совсем не против этого. Но, как ты понимаешь, это не отменяет того, что я всё равно должен буду подобающе наказать твоего раба.

— Что значит — «буду»? Разве ты его ещё не выпорол? — удивлению наемника не было предела.

— Представь себе — нет. У меня были некоторые сомнения в том, что он заслуживает этого наказания. Видишь ли, я не в восторге от того, как Хасл несет свою службу. Вполне возможно, что он что-то напутал. Словом, окончательного решения я пока ещё не принял.

Меро почесал в затылке. Так нагло денег у него уже давно не вымогали.

— Ты рассчитываешь на мою благодарность, если эти сомнения перерастут в уверенность?

— Ни коим образом, почтенный, ни коим образом. Я не могу себе позволить, чтобы пошла слава о том, что я руководствуюсь не законами, а благодарностью.

— Тогда я не понимаю, зачем ты меня пригласил? — наемник был окончательно сбит с толку. Надзиратель снова улыбнулся.

— Я хочу тебе предложить сделку.

— Сделку?

— Именно. Я хочу тебе продать невольника.

— Я не купец и не торгую невольниками.

— Разве? Мне известно, что этого мальчишку ты хочешь продать в гладиаторскую школу.

— И что с того?

— А то, что он слишком мал. Ни один ланиста, ни один хозяин школы не купит этого сопляка. Если, конечно, у него нет причин пойти навстречу продавцу. Раз у тебя купят малыша — значит, пойдут тебе навстречу. А раз так — то купят и ещё одного раба. Где один, там и два.

— И что ты хочешь мне всучить? Ещё одного молокососа или старую развалину, которая вот-вот сдохнет?

— Ну, не надо меня так обижать, почтенный. Нет, товар я тебе предлагаю самый качественный. Вот послушай. Недавно с караваном в наш город прибыл один торговец невольниками, уважаемый и почтенный человек. Да вот беда — расхворался в дороге. Лечили его, лечили — не помогло. В общем, с додекаду назад помер он, в царство Аэлиса, стало быть, отправился.

— Да мне-то что до этого купчишки? — каждым вопросом Меро демонстрировал своё недовольство, но Шоавэ этого, казалось, не замечал.

— Что ж ты такой нетерпеливый, почтенный? Слушай спокойно, всё поймешь. Итак, согласно закону, его невольники были проданы с торгов, а вырученные за них, город в течение трех лет может выплатить законным наследникам, буде таковые за ними обратятся.

— Я что, похож на его законного наследника?

— Совсем не похож. Дело в другом: одного невольника мы так и не продали — спроса нет. А вот тебе он как раз пригодится.

— Ага, сплю и вижу: как бы этого раба прикупить, — ухмыльнулся Меро. — Только вот не могу понять, зачем он мне нужен, если его никто покупать не хочет.

— Так в городе-то он зачем? Он же ящер, нечка.

— Троглодит вонючий что ли?

— Нет, другой какой-то. Вонять не воняет, но говорит как вейты или лизиды не умеет, только шипит. Зато нашу речь отлично понимает, на морритском, конечно. Где уж покойный такую зверюгу отыскал — понятия не имею. Смекаешь?

Меро смекал. Ни одной арены на всём Лакарском полуострове не существовало: не приживалось это развлечение. А вот к северу от Внутреннего Моря затравить нечку — одно из любимых удовольствий. Понятно, почему немой ящер никому не нужен в Восьмиградье — непонятно, к какому делу его можно приспособить. Но там, куда направлялся наемник, спрос был обеспечен. Предлагаемая надзирателем сделка выглядела честной — если, конечно, честной будет цена.

— И во сколько же мне обойдется этот ящер?

— Не дорого. Дюжину ауреусов.

— Всего?

— Всего.

— А в чем подвох?

— А нет подвоха, — улыбнулся Шоавэ.

— Я, почтенный, не вчера родился. Если совершенно незнакомый мне человек лезет из кожи вон, чтобы мне было хорошо — я опасаюсь.

— Чего?

— Того, что за это придется очень дорого заплатить. Мне.

— Ты мудрый человек, почтенный.

— Я — осторожный человек, — Меро особо выделил голосом слово "осторожный".

— Это тоже хорошее качество. А если я скажу, что рассчитываю на твою благодарность в размере пары гексантов — это тебя успокоит?

Теперь всё вставало на свои места. Господин старший надзиратель собирался по крупному помаслить руки на этой сделке. Естественно, с купцом бы у него такой номер не прошел. Соглашаться? Не соглашаться?

— Так что, почтеннейший? Мне сказать, чтобы приготовили розги для порки твоего невольника? Или послать за бумагой?

— Скажи, почтенный, а что ты будешь делать, если после покупки ящера я передумаю оказывать тебе благодарность?

— Кель да благословит твою ловкость, почтенный. Я же принесу жертву злопамятной Нимэйн, ибо, клянусь, подобно тебе никогда не пренебрегал заслуженной местью.

Меро криво усмехнулся.

— Ручаюсь, ты не всегда был надсмотрщиком.

— Верно, было время, и я продавал свой топор.

— Что ж, своего брата обманывать грех, — принял решение наемник. — Ладно, посылай за бумагами. Можешь рассчитывать на мою благодарность.

— Я не сомневался в твоём здравомыслии, — Шоавэ взял пару свитков со стоящего в углу низенького столика. — Бумаги уже приготовлены, всё честь по чести.

— Однако, — с уважением пробормотал Меро, рассеянно крутя в руке бронзовое писало. — Всё-то ты предусмотрел, почтенный. Честное слово, будет жаль, если ты меня обманываешь.

— Никакого обмана, почтенный, вот увидишь. Так, эту бумагу — мне, эту — тебе. Стало быть, изволь оплатить дюжину ауреусов.

Сняв с пояса кошелёк, Меро отсчитал требуемую сумму. Шоавэ смахнул монеты в денежный ящик, запер его на ключ и предложил:

— А теперь пошли, посмотришь на свою новую собственность.

Собственность ожидала наемника во внутреннем дворике. Ящер и впрямь был неизвестной породы: почти семи песов росту, с массивными ногами и мясистым длинным хвостом, но непропорционально худыми руками и маленькой уродливой головой на длинной шее. Не смотря на это, нечка производил впечатление тяжести и мощи, и стоящий рядом Сергей поэтому казался особенно маленьким и хрупким.

— Запомни, Шипун: господин Меро — твой новый хозяин, — обратился к ящеру старший надзиратель. — Понятно тебе?

Нечка выразительно кивнул головой. Хотя среди аборигенов Лакарского полуострова этот телодвижение исстари считалось отрицанием, наемник не сомневался, что ящер понял как надо.

— Это его так зовут? — поинтересовался Меро у старшего надзирателя. Тот объяснил:

— Это мы его тут так прозвали. Говорить не может, шипит только. Вот потому и Шипун. Или — Шипучка, как кому нравится.

— Понятно. Оковы в цену входят?

Мощные ноги ящера, оканчивавшиеся трехпалыми ступнями с толстыми тупыми когтями, были скованы бронзовой цепью.

— Да, это специально для него сделано.

Меро ещё раз задумчиво оглядел покупку.

— Никогда не видел таких. Что он жрёт-то хоть?

— Всё что попало: овощи, рыбу. Наверное, и мясо сожрёт, только, кто ему даст. Мы тут рабов мясом не кормим.

— Ясно… Значит так, Шипун. Сейчас идёшь со мной и с ним, — Меро указал на мальчишку, — в порт, на корабль. И чтобы никаких мне…

Наемник запнулся, подбирая слово. Так и не подобрав, закончил:

— Иначе будешь наказан. Всё!

И, повернувшись к мальчишке, добавил:

— И ты пошел! И тоже чтобы без глупостей.

Невольники направились к воротам, а Меро, задержавшись, сунул в руку старшего надзирателя пару больших монет.

— Благодарю, почтеннейший, что ты предложил мне эту сделку. Похоже, это и вправду удачная покупка.

— Уверяю, почтеннейший, ты ещё не раз вспомнишь меня с благодарностью, — ответил господин старший надзиратель, отработанным движением пряча подношение в кошель. Кто-то из его подчиненных, заметив движения начальника, горестно вздохнул: видать, крупный куш сорвал почтенный Шоавэ. Не меньше пары ауреусов. Эх, дожить бы до того времени, когда и самому будет такая благодарность по чину.

Впрочем, Меро меньше всего думал о надзирателях. Догнав в воротах своих невольников, он потащил их в порт: до отплытия корабля оставалось совсем немного времени.

— И тоже чтобы без глупостей, — сказал Меро.

Именно «глупость» и была на уме у Серёжки. Убежать от наемника в большом городе легче, чем посреди дороги. Кандалы с него сняли перед тем, как вывести из барака. Руки, ноги свободны, голова соображает — чего ещё надо. К сожалению, с этой идеей сразу пришлось расстаться: за воротами на площади Меро поджидали двое дружков: Шана — тот, что хотел бить Анну-Селену, и ещё один, имени которого Серёжка не запомнил.

— Вот тебе, мужик, и пиво к рыбе, — удивленно воскликнул Шана, увидев Шипучку. — Меро, это что ещё за зверюга?

— Пришлось взять с собой, чтобы избежать боле крупных неприятностей, — скривившись, объяснил наемник. И неожиданно грубо дернул Серёжку за плечо, разворачивая к себе, а затем, ухватив за подбородок, поднял ему лицо вверх.

— Что за драку ты там устроил, волчонок?

Ящер возмущенно зашипел.

— Заткнись, скот! — раздраженно бросил ему наемник, и снова уставился в лицо мальчишки злыми глазами. — Ну!

— Я не устраивал драки… господин Меро, — сердце у Серёжки отчаянно билось, словно хотело вылететь из груди, но он старался держаться спокойно. — На меня напали — я защищался.

— Мог бы и не защищаться, — недовольно буркнул хозяин.

— Господину нужен раб, который позволяет другим рабам себя обижать?

Меро отпустил Серёжкин подбородок и громко расхохотался. Дружки присоединились к своему командиру.

— Молодец, волчонок, — наемник одобрительно потрепал мальчишкины вихры. — Ладно, наказывать не стану — безвольная сопля мне и впрямь не нужна. Только смотри, не зарывайся. Начнёшь борзеть — шкуру спущу. Понял?

— Понял… господин Меро.

— То-то, — наемник снова повернулся к Шипучке. — Тебя, ящерица, это тоже касается. Ишь, кожу драконью надел. А знаешь, сколько стоят сапоги из драконьей кожи? А куртка?

Ящер издал недовольное короткое шипение.

— Заешь, значит… Так вот, не понравишься — продам тебя кожевникам на шкуру.

"Зверьё!" — неслось в голове у Серёжки. — "Сволочи! Фашисты! Опоновцы! Он же живой и всё понимает!"

— Не надо, — непроизвольно вырвалось у мальчишки. Наемники удивленно повернулись к нему. — Не надо Шипучку на шкуры, — уже тише попросил мальчик.

— Вот, картина, — осклабился Шана. — Меро, да он ненормальный какой-то. То девчонку эту дохлую защищал, теперь нечку. Слышь, может с тебя самого шкуру вместо него содрать?

Серёжка задохнулся, вопрос был из тех, на которые лучше не отвечать.

— Не, — предположил второй наемник, — он, наверное, изонист.

— Точно, изонисты любят всяких тварей с людьми ровнять.

— Пасти закройте, — Меро произнес эту фразу негромко, но таким тоном, что наемники моментально умолкли. — И теперь, прежде чем вякать, думайте, что говорите.

В чём была причина гнева командира наемников Серёжка так и не понял, но разразился он как нельзя кстати: до самой пристани охранники угрюмо молчали. "Хоть они и вольные, а Меро гоняет их не меньше, чем меня", — горько усмехнулся Серёжка. Радости не было, была сильная досада, что ему не удалось предпринять попытку побега. Несмотря на угрозы, попытаться всё же стоило. А теперь всё: с корабля не убежишь, а там, куда они направляются, бежать смысла уже нет. Оставалось только сидеть и ждать, пока старшие найдут его и спасут из рабства. Серёжку очень злила собственная беспомощность, неспособность ничего совершить для своего освобождения, но он понимал, что если попытается освободиться самостоятельно, то сделает себе только хуже. Значит, как это не противно, нужно терпеть и ждать.