Шепелёв Алексей

ПЕРЕПЛАВКА

 

Глава 1

Необычный был в лесу воздух. Густой, вязкий, словно сосновая смола, которой он так пропах. Казалось, что его ножом резать можно. В родной Тоскане у Паоло никогда такого ощущения не возникало, хотя пиньи ведь тоже сосны, но только совсем другие.

— Эй. Паоло, ты чего тормозишь, — прикрикнул Валерка.

— Я не торможу, я притормаживаю, — весело откликнулся Паоло, с наслаждением вдыхая полной грудью этот замечательный воздух. Они бродили по лесу уже не меньше часа, а он все никак не мог надышаться этим пьянящим ароматом.

— Ты не тормоз, ты медленный газ, — не удержался от подколки Валерка.

А Никита, естественно продолжил, нарочито растягивая согласные:

— А этто поззор всегго финсккого народа Тойво Лехтенен.

— Лехтенен уже ушел из гонок, там теперь Яри Хаппалайнен феерит, — поправил Валерка.

— Да я за "Формулой Один" особо не слежу, — пробурчал в свое оправдание двоюродный братец. — Просто Лехтенен как-то в память запал.

"Ещё бы не запасть", — подумал Паоло. Пару лет назад финского гонщика чествовали от Венеры и до Пояса Койпера за выигрыш восьмого сезона в карьере. Только вот сейчас у поклонников «Формулы» уже новый кумир, но тоже финн. Ну что тут поделаешь, в самых престижных автогонках Финляндия так же традиционно сильна, как Бразилия в футболе или Канада в хоккее с шайбой. Поэтому Паоло на всякий случай уточнил:

— Я не финн, а итальянец.

— Просто к слову пришлось, — в голосе малыша прозвучали виноватые нотки, и Паоло поспешил ему улыбнуться: ещё не хватало, чтобы Найк решил, что гость обиделся. Было бы на что тут обижаться. Мальчишка решил срочно сменить тему и поинтересовался:

— Валер, а почему этот поселок так называется: Солотча? Что это значит?

— Ну, спросил… — протянул Валерка. — Откуда мне знать. Это вот у Никиты спрашивать нужно, может он…

— Знаешь, Найк?

Валерка не любил, когда Паоло называл его Валерио. Не протестовал, не обижался, но чувствовалось, что ему такое обращение не нравится. Поэтому Паоло, если не забывал, всегда старался назвать его именно «Валерка». А вот Никите, наоборот, прозвище «Найк» явно пришлось по душе, и можно было не задумываться над тем, как к нему обратиться.

— Вообще-то этого никто не знает, — подчеркнуто важно произнес Никита. — Ученые выдвигают несколько вариантов. Например, если вы заметили, по берегу старицы много родников.

— Да уж, до сих пор зубы ломит, — хмыкнул Валерка.

Родниковая вода была удивительно чистая и вкусная, но и холодная до невозможности. Насчет "до сих пор" мальчишка слегка преувеличил, но сразу после глотка зубы и вправду ломило.

— В старые времена их называли «солодцами», вот отсюда и Солотча.

— Тогда уж было бы Солодча, через Д, — не удержался от замечания Валерка.

— А она раньше и называлась через Д. Вывеску на железнодорожной станции видел?

— Не, внимания не обратил, — честно признался старший брат. Младший довольно улыбнулся.

— Вот назад будем возвращаться, посмотри. Там как раз через Д и написано: станция «Солодча».

— Кстати, насчет назад… — Валерка вытащил из карманов бермуд коммуникатор. — Народ, уже четверть шестого. Пора домой, наверное.

— Может, ещё раз искупаемся? — предложил Паоло, кивнув в сторону видневшейся среди деревьев синей ленты старицы Оки.

— Идти далеко, — лениво произнес Валерка. — На озере вечером искупаемся.

— На озере мы и завтра можем искупаться, а сюда я теперь неизвестно когда попаду, — настаивал гость.

— Да ладно, хочешь, завтра опять сюда мотнемся?

— Нет, не надо. Если завтра мы сюда поедем, то, значит, куда-то уже не успеем. У меня всего неделя осталась…

— Десять дней, — уточнил пунктуальный Валерка.

— Пусть даже десять. Вы мне сколько всего обещали показать…

— Это точно, — Валерка поскреб пятерней лохматую макушку. — Ладно, куда плавать пойдем?

— На мысок, конечно.

Широкая долина Оки в этом месте была испещрена остатками от многочисленных старых русел, которые река за сотни лет поменяла множество раз. Два из них сливались недалеко от того места, где разговаривали ребята. При этом от одного из русел отходила в сторону небольшая заводь, так что между ней, устьем и второй старицей образовался небольшой мыс, покрытый мелким чистым песком. Лучшего пляжа придумать было невозможно, так что, хоть хороших мест для купания по берегам было навалом, всё равно и местные и многочисленные отдыхающие в первую очередь тянулись на мысок. Разве что когда он был переполнен, приходилось искать что-то другое, но сейчас свободного места на нём было более чем достаточно.

— Ладно, пошли! — решил Валерка и решительно зашагал в сторону пляжа.

— А какие ещё есть версии? — продолжал расспрашивать Никиту Паоло. — И зачем они нужны, ведь с родниками всё так хорошо объясняется.

— Как зачем? — удивился польщенный вниманием Никита. — Это же история, там должно быть так, как на самом деле, а не как кому-то там логично кажется.

Если Валерка в свои четырнадцать ещё сомневался в выборе профессии, то двоюродный братец, не смотря на то, что ему совсем только недавно исполнилось одиннадцать, определился со всей детской решительностью, что непременно станет физиком-теоретиком и будет заниматься, как и родители, квантовой физикой. И как полагается настоящему ученому, был дотошен до занудливости.

Иногда это приводило к совсем неожиданным проблемам. Например, на уроке истории учитель обмолвился о какой-то "Велесовой книге", как о великом достижении древнерусской литературы, а Никита не нашел ничего лучше, как вступить с ним в спор, доказывая, что эта книга — подделка, написанная в начале двадцатого века, а потому никаким достижением быть не может. К удовольствию всего класса «дискуссия» затянулась до самого звонка, зато потом родителям Никиты пришлось изрядно поволноваться по поводу итоговой отметки сына, впрочем, совершенно напрасно.

К счастью, это случалось с ним не часто, а если и происходило в присутствии Валерки, то тот быстренько переключал внимание братика на что-нибудь другое.

Но сейчас мальчишка решил не вмешиваться: раз Паоло добровольно вызвался на промывание мозгов, то так тому и быть.

— Другая версия говорит, что название происходит от солеварен: в старые времена их было в этих местах очень много. Соль — Солотча. Тоже ведь логично. Правда?

— Правда, — согласился Паоло.

— А третья самая интересная. Когда татаро-монголы разорили Рязань, они дальше двигались южнее. Здесь, на правом берегу были очень густые леса, они сюда не забирались. В Мурмино, говорят, их не было никогда. А вот в этих местах они были. Зимой. Небольшой отряд татарских разведчиков заехал в лес. Командир посмотрел на мохнатые заснеженные лапы сосен и елей, на игру солнечного света на инеи и сказал: "Солот ча…". На их языке это означало "красивое место".

Валерка повернулся и ехидно дополнил:

— А Москва так появилась: ехал князь Юрий Долгорукий по берегу и вдруг говорит свите: "Здесь будет мос…". Хотел сказать, что мост. Но не успел: лягушка как квакнет. "Ква!". Получилось «мос-ква». Москва. И пришлось князю город основывать.

Все трое рассмеялись. А потом Никита пробурчал:

— Да ну тебя.

Но было заметно, что обида у него шутливая.

— А что, на языке этих татаро-монголов действительно "солот ча" означает красивое место? — спросил Паоло.

— В книге было написано, я не проверял. Да и проверить трудно, язык же с тех пор изменился. Я пробовал читать на старорусском языке, ну то есть на церковно-славянском. Так вроде бы почти все понятно, но большинство слов не знаешь, а угадываешь.

— С итальянским такая же штука, — подтвердил Паоло.

— Да с любым языком так…

— Эй, историки, хорош языками молоть. Мы купаться собрались или на конференцию научную. Неужели ничего повеселее придумать не можете?

— Да запросто, ты только попроси, — хмыкнул вредный Никита.

— Ну, попробуй, — снисходительно предложил Валерка.

Малыш на какое то время задумался и ребята шли молча, но едва они вышли из леса на прогалину, как он обернулся и хитро посверкивая глазами объявил:

— Итак, мы с вами находимся на Лысой горе.

Называние вполне соответствовало пейзажу: сосновый бор, густо покрывавший высокий берег долины Оки здесь отступал от склона, образуя изрядную песчаную «залысину».

— А там где есть Лысая гора, должны быть ведьмы, скажи, Паоло? У вас в Италии ведь так?

— Найк, у нас в Италии ведьмы давно повывелись, — уточнил гость, но Никита увлеченно продолжал.

— А ведьмы летают на метле. Но мы ведь мальчишки, а значит не можем быть ведьмами, поэтому вместо метлы… вместо метлы…

По ходу фразы Никита стряхнул с ног шлёпки, нагнулся, чтобы взять их в руку и закончил:

— Вместо метлы мы сделаем вот так!

И раскинув в стороны руки, словно крылья, мальчишка с дурашливым криком «а-а-а-а» помчался вниз по склону. Было такое впечатление, что он вот-вот взлетит.

— Вот сумасшедший, — пробормотал Валерка, и вдруг увидел краешком глаза, что Паоло тоже избавляется от обуви с явным намерением последовать за Никитой. Валерка возмущенно насупился, по его убеждению в четырнадцать лет бегать по склону горы было совершенно несолидно. Не солидно, но очень заманчиво, поэтому спустя несколько секунд оба мальчишки неслись по склону.

По закону подлости у Валерки заплелись ноги, он упал и оставшуюся часть пути проделал уже кувырком.

Никита с Паоло заливались хохотом.

— И ничего нет смешного, — пробурчал мальчишка, поднимаясь на ноги. — Вам бы так полетать.

— Ага, точно, — поймал на лету идею Никита, и тут же рванул вверх по склону почти с такой же скоростью, с которой летел вниз.

— Куда?! Никита, давай назад!

Паоло легонько тронул друга за руку.

— Да ладно, чего ты, пусть подурачится.

— Ага, тебе легко говорить. А я за ним присматриваю.

— И что с ним случится?

— Шею свернет…

Паоло промолчал, не желая спорить со столь вопиющей глупостью.

Добраться до вершины у Никиты терпения не хватило. Примерно на середине склона он кувыркнулся и покатился вниз. По сравнению со скоростным спуском Валерки это было жалким подобием, но у подножия Никита поднялся вполне довольным и с явным намерением повторить приключение.

— Хорош кувыркаться, мы всё-таки торопимся, — пресек в зародыше такое поползновение старший брат.

— Ладно, не буду, — с огорчением вздохнул младший, уже прикидывая, как будет вечером катиться по склону холма к озеру. Конечно, травянистый земляной склон для таких приключений подходит намного меньше, чем песочный, но когда это одиннадцатилетнего мальчишку останавливали подобные мелочи. Накрайняк, можно надеть спортивный костюм, чтобы не шокировать родителей слишком уж ободранными руками и ногами. С единичными ссадинами и царапинами они давно уже смирились как с неизбежным злом, но массовое появление может вызвать вопросы.

А старший подумал о том, что не смотря на такую покладистость Никиты, быстро им домой не вернуться. И действительно, прощание с Солотчей растянулось на добрый час. Пока накупались (а дело это при правильном подходе совсем не быстрое), пока обсохли на горячем песочке (куда ж без этого), пока ещё раз окунулись, чтобы прилипший песок смыть, прошло примерно полчаса. Ещё столько же заняла дорога до главной площади поселка, где ребята оставили свой электромобиль.

Изначально они планировали совершить путешествие на рейсовых электробусах: сначала до Рязани, а там уже пересесть на один из маршрутов, ведущих в сторону Спас-Клепиков. Но за завтраком Валерке удалось убедить дядю Кирилла, что взрослым четырнадцатилетним людям, не просто имеющим свидетельство на право управления космическими судами класса Г, но и не раз пилотировавшим капсулы Ту-1024 на орбите системы Плутон-Харон, совсем не сложно проехать три десятка километров на электромобиле, сертификат на управление которым тоже имеется. Тот для приличия немного поупирался, а потом, когда тётя Лена вышла из столовой, дал добро, попросив только вернуться до семи вечера и не устраивать гонок по лесным дорогам, а ещё лучше воспользоваться функцией автоводителя.

Что самое смешное, именно автоводителю ребята и доверились: для Валерки и Паоло управление электромобилем интереса не представляло, а Никита прав вождения не имел и его попытки «порулить» были сурово подавлены. Для приличия малый немного покапризничал, убедился, что брата такими штучками не проймешь, и успокоился. Подумаешь, электромобиль. Даже масс-спектрограф и то интереснее.

— Да, красивые тут у вас всё-таки места, — с завистью в голосе признался Паоло, глядя на пробегающие по обеим сторонам дороги сосны.

— Мы здесь ещё раз обязательно побываем, — пообещал Валерка. — Никита же хотел тебя на Ласковое озеро свозить, а туда ехать как раз через Солотчу.

— А у вас тоже красивые, — добавил Никита.

В гости к Паоло в Италию Валерка ездил один, Никита до недавнего времени и не знал, что у двоюродного брата есть друг-итальянец (теперь Валерку на этот счет слегка покалывала совесть), но младшенький успел побывать там раньше. В том числе и во Флоренции. Так что рассказами о видах с колокольни собора Санта Мария дель фьёре его не удивишь, сам на эту колокольню залезал. Даром что там нужно взбираться по длинной винтовой лестнице, да ещё платить за это удовольствие столько же, как за восемь шариков замечательного итальянского мороженного.

— У нас тоже красивые, — согласился Паоло, — но совсем по-другому. Таких громадных лесов почти нет, разве что в Альпах ещё остались. И таких речных долин тоже.

— Да уж, реки у вас с Окой не сравнить, — с лёгким превосходством в голосе подтвердил Валерка. — А насчет лесов, так это ты тайги не видел. Вот там леса. А это — так… Лесочки.

— Зато у вас нет таких гор, как Альпы, — парировал итальянец.

— Как это нет? А Кавказ? Эльбрус, если ты забыл, повыше Монте Бьянко будет, — усмехнулся Валерка. Вообще-то на уроках географии самую высокую альпийскую гору называли Монбланом, но мальчишка знал и намеренно использовал итальянское название.

— Забыл, — виновато признался Паоло.

А не владеющий итальянским (если не считать нескольких выученных после приезда Валерки и Паоло фраз) Никита, конечно, не понял:

— Что такое Монте Бьянко? В Альпах самая высокая гора — это Монблан.

— Ну да, Монблан, — согласился Валерка и пояснил. — По-французски мон — это гора, блан — белая. Вот и получается: мон-блан — Белая Гора. А по-итальянски Белая Гора звучит Монте Бьянко. Так они эту гору и называют.

— А-а-а… — протянул Никита. — Понятно.

Ответив брату, Валерка повернулся к Паоло.

— Да ты не переживай. В Италии всё равно здорово. И таких апельсиновых рощ, как у вас, у нас нет. Даже на юге.

В последнем Валерка был не уверен, но, по крайней мере, честен: когда был на Кавказе, их не видел и ничего про них не слышал. Хотя климат, наверное, позволяет…

— А я и не переживаю, — моментально ответил Паоло. — У нас моря больше. Россия большая, большинство народу от моря далеко живет. А у нас всё рядом. Сел в электромобиль и поехал. Или по железной дороге.

— Вот уж не понимаю я тех, кто по железной дороге ездит, — проворчал Валерка.

Этот старый, так и просилось на язык слово «архаичный» способ передвижения применялся на земле в основном для транспортировки грузов. Ну и ещё тех странных людей, которые предпочитали вагоны воздушным лайнерам или электромобилям. Правда, таких среди "постоянных землян" оказывалось довольно много. Сам же Валерка, проделав по настоянию родителей путь от Москвы до Рязани на «электропоезде» решил для себя, что больше с этим видом транспорта он не свяжется ни за какие коврижки.

Электромобиль тем временем уже довез ребят до Шумаша. Впереди синело основное русло Оки, виднелся большой мост и раскинувшаяся на том берегу Рязань. Однако в автоводителя в этот раз был заложен другой маршрут. Машина приняла вправо, ушла на развязку под главную дорогу и свернула на уходящее вдоль долины реки шоссе, ведущее к Спасску-Рязанскому.

Валерка и Паоло в первый же день по прибытии получили от Никиты обстоятельную лекцию о том, что город этот основали жители Старой Рязани, уцелевшие после её уничтожения монгольским ханом Батыем. Сама она стояла примерно в том же месте, только на другом берегу Оки. Ну, а нынешняя Рязань тоже основана жителями прежней, только уже позднее и значительно выше по течению от старого города.

Валерка ещё удивился, чего это Никита так пристрастился к истории, если собрался стать физиком. Братец ответил просто: "я же здесь живу", и вопросы у Валерки отпали сами собой. Действительно, странно, если человек постоянно живет на Земле и не знает истории своей, как говорится "малой Родины". Неправильно это.

Только вот у самого Валерки такой "малой Родины" не было. Почти с рождения он вместе с родителями мотался по окраинам солнечной системы. Сначала жили на станции, кружившей на орбите спутника Юпитера Ио, потом — в поясе астероидов, а шесть лет назад осели в системе Плутон-Харон. Что поделаешь, Россия — космическая держава. На Луне колонии есть у всех, даже у стран, название которых не выговоришь и на земном глобусе не найдешь. До Марса добрались уже немногие. Ну а уж за его орбиту выходят всего шесть стран: Западно-Европейская Конфедерация, Центрально-Американская Конфедерация, Северо-Американская Конфедерация, Индия, Япония и, конечно, Россия, или как официально страну называют Российская Конфедерация.

После Четвёртой Мировой войны многие страны стали Конфедерациями. Валерка вообще-то политикой никогда не интересовался, но как-то спросил отца: почему так? Давно ещё спросил, Валерке было тогда лет десять, наверное. Или даже девять… Отец ответил, что конфедерация очень удобное государственное устройство. В сущности как империя, только в империи главным себя чувствует кто-то один, а в конфедерации все сразу, поэтому они, оказывается, устойчивее.

Валерка, правда, сразу в это не поверил: от империи отделяться нельзя, а из конфедерации выходить — пожалуйста. Почему они должны быть устойчивее?

— Из империй тоже выходили, — пояснил отец. — Причем иногда так, что хуже становилось всем: и тем, кто ушел, и тем, кто остался. Будешь ещё проходить по истории про распад СССР, это между Великой Отечественной войной и Европейским Возрождением было. Вот, а если из конфедерации кто-то выйти хочет, то пожалуйста, правила хорошо известны: будь добр, оплати выход как положено и гуляй на все четыре стороны. Только не забывай, что сосед за соседом всегда приглядывает. Независимость — это не вседозволенность. Вот и получается, что выходить из конфедерации на самом деле совсем не выгодно. Польша вот из Российской Конфедерации вышла. Во-первых, не целиком: Белосток выходить отказался, так сейчас и остается частью России и очень этим доволен. А остальные земли вышли. Ну и что теперь? Так и живут, зажатые между Россией и Европой. Плоховато живут, честно говоря. Довольно бедно. Заметно беднее, чем в том же Белостоке. Хотели бы присоединиться к кому-нибудь, да никто их не берет.

— А почему?

— Да всё потому же. Почему у вас никто с Артуром не дружит?

— Потому что противный он, — честно ответил Валерка. — Вечно всякие пакости придумывает, да ещё и за спиной. Ему никто у нас не верит…

— Ну, вот и Польша получилась такая ябеда. Возьми её в Россию — будет пакостить. В Европу её возьми — тоже пакостить будет. Пусть уж лучше независимая остается: снаружи пакостить труднее, чем изнутри. И другие, глядя на неё будут от пакости воздерживаться. Потому что за всё в этой жизни приходится расплачиваться. Но очень часто платить приходится не сразу, а потом. Поэтому иногда появляется ощущение, что можно и без расплаты. Вот и тянет их на всякие гадости, думают, что сойдет с рук. А не сходит. И расплачиваться всё равно приходится. Поэтому пример всегда должен быть перед глазами. Точно так же как Деймос и Фобос.

Про Фобос и Деймос Валерка знал, потому что про него все знали. Оба этих маленьких (один — 27 километров диаметром, второй и вовсе всего каких-то 16) спутника Марса, словно оправдывая своё название — «страх» и «ужас» был превращены в международные космические тюрьмы. Там содержали преступников против человечности: на Фобосе толерастов, а на Деймосе — фашистов. Кто такие эти самые «фашисты» и «толерасты» Валерка тогда толком не знал (ясно же, что не те фашисты, с которыми воевали в Великую Отечественную — те если и уцелели в войне, так всё равно давно передохли). Да и теперь, дожив до четырнадцати лет, изучив эти времена по истории и узнав намного больше, многое так до конца и не уяснил. Особенно непонятно было про толерастов, но сомневаться не приходилось: это были люди гнусные и гадкие. Ходили слухи, что каждый осужденный на заключение в этих тюрьмах имел право потребовать его замену смертной казнью. Именно потребовать, а не попросить: отказать осужденному в этом случае права не имели. Может, конечно, это были только обычные детские россказни, но на воображение действовало по полной.

Потому и не было в мальчишеских компаниях ругательств хуже "ты как фашист" или "ты что, толерантный что ли". Смыть такое оскорбление можно было только немедленной дракой, а если оно заведомо не соответствовало тяжести проступка, то тот, кто позволил себе такие сравнения, мог в лёгкую огрести от друзей-приятелей, чтобы впредь неповадно было по пустякам оскорблениями разбрасываться. За слова ведь тоже надо отвечать!

Поэтому в ответ на папины слова он понимающе кивнул, а отец продолжал:

— Хотите жить как Польше? Пожалуйста, поезжайте, посмотрите. Туристов там, кстати, любят: основная статья дохода. Вот только кроме этой статьи почти ничего нет. Производство там устарелое, на научные исследования нет ни кадров, ни денег. Потому и бедновато живут. А если Европа или мы торговать с ними откажемся, так и вовсе разорятся.

— А если Европа их возьмет к себе против нас? — предположил Валерка, смутно вспоминая что-то про Тёмный Век. Тот самый, что между Великой Отечественной и Европейским Возрождением, перешедшим в Третью Мировую войну. Тем более, что конфликты с Европейской Конфедерацией, да и не только с ней, возникали у России довольно регулярно.

До полноценной войны дело, разумеется не доходило, после Четвёртой Мировой на Земле воевали только в Африке и Восточной Азии. Да ещё была знаменитая война между Гондурасом и Гватемалой, после которой южная граница Центрально-Американской Конфедерации как-то очень быстро заползла аж за Панамский канал. А вот на Марсе великие державы постоянно пробовали друг друга на прочность. И часто бои там разворачивались далеко не пустяшные. Дядя Рома, брат Валеркиной мамы, служил как раз на Красной планете и участвовал в целых трех "локальных войнах", в том числе и в нашумевших "боях за долину Маринера", за которые был награжден орденом Святого Георгия.

— Это вряд ли, — усмехнулся отец. — Эту ошибку Европа уже пару раз делала, больше не повторит. На ошибках люди всё-таки учатся, особенно если они обходятся очень дорого. А эта один раз обошлась Европе просто дорого, а второй раз — дороже уже некуда. Там теперь хорошо понимают, что третьего раза они могут не пережить.

Не сказать, чтобы Валерка понял всё, но услышанное его вполне удовлетворило: за поясом астероидов политика мало кого интересовала. На научных космических станциях проблемы противостояния государств казались чем-то очень далеким, и незначительным по сравнению с масштабами решаемых задач и полей для работы. К тому же большинство станций были запущены в рамках межгосударственных проектов: в одиночку исследовать Солнечную систему было не под силу даже российской — самой развитой из земных экономик. Соответственно, и обслуживались эти станции межгосударственными экипажами. Благодаря этому Валерка и познакомился с Паоло — тогда ещё только будущим гражданином Западно-Европейской Конфедерации, который очень быстро стал лучшим Валеркиным другом.

А к развитым космическим державам, кстати, ещё можно Балканскую Конфедерацию добавить: свои корабли построить до сих пор не могут, но в совместных научных проектах участвуют очень активно.

Тем временем электромобиль уже миновал и Дубровичи, и Алейканово и подбирался к Мурмино. Лабораторные корпуса находились с ближней к Рязани стороны посёлка, там, где когда-то давным-давно располагалась какая-то Мурминская фабрика. Сейчас от неё остался один лишь трёхэтажный жилой дом из красного кирпича, который показался Валерке древним, как кремлёвская стена, но оказалось, что моложе её чуть ли не на полтысячи лет. Дом считался памятником архитектуры и выполнял роль главного административного корпуса. Остальные постройки на территории были вполне современные, ведь исследования суперструн и многомерных бран — самый передний край современной физики. Хотя их фундамент — теорию струн, придумали давным-давно, ещё во второй половине двадцатого века. Паоло, как и Валерка, в квантовой гравитации абсолютно не разбирался, но, собираясь в гости в Мурмино, выяснил, что создателем этой теории его земляк, итальянский физик Габриеле Венециано. Правда, дальше в изучении этой науки он не пошел. Никита по простоте душевной пытался просветить гостей, объясняя что-то вроде "суперструна — это струна, к которой применим принцип суперсимметрии", но быстро понял, что у них свои интересы и объяснения прекратил, за что ему Валерка был очень благодарен.

Но сейчас в вихрастую голову младшенького забралась завиральная идея:

— Ребят, а давайте заедем на территорию?

— А зачем? — пожал плечами Валерка.

— Да хоть посмотрите на институт вблизи. А то все время некогда да некогда. Так и уедите, не побывав внутри.

Особого желания гулять по лабораториям ребята и правда не выказывали: насмотрелись за годы в космосе. Там почти везде лаборатория, если не жилой отсек. Жалко было тратить время, которого оставалось не так уж и много, и которое можно было потратить на совершенно недоступные в орбитальных станциях удовольствия, вроде купания, загорания и просто походов в лес за грибами. Никита этого не понимал: он в космосе-то был каких-то два раза в жизни и всего-то по нескольку дней.

Но в этот раз почему-то младшего поддержал Паоло:

— А действительно, давай заедем.

— Заедем… Кто бы ещё нас пустил…

— Нас-то как раз ворота пропустят, — хмыкнул Никита. — Это же отцовский электромобиль, сканер ворот настроен на его опознаватель.

— Eccellente! — обрадовался Паоло.

— Валер, ну давай заедем, а? — заканючил младший братишка. Уж больно ему хотелось затащить друзей в институт.

— Ну, ладно, уговорили… — решил Валерка, отключая автоводителя и беря управление машиной на себя. Аккуратно свернул с шоссе к воротам лабораторного комплекса. Как и обещал Никита, сканер опознал электромобиль и ворота перед ним распахнулись, пропуская на территорию института. Валерка лихо подкатил к крыльцу того административного корпуса. Оказывается, перед домом-памятником раскинулась современная постройка в виде здорового полукруга высотой в один этаж. В сам корпус из неё вёл коридор-переход.

Широкие стеклянные двери гостеприимно раздвинулись перед мальчишками, словно приглашая пройти внутрь, но в фойе их встретил бдительный страж: полутораметровый андроид, или, как их называли реже, киборг. Тело у него было сделано из искусственной органики и очертаниями полностью повторяло человеческое (по крайней мере, настолько, что надетые сверху синий комбинезон и высокие ботинки полностью скрывали все отличия), а вот голова была сделана нарочито искусственной: с жесткими, рублеными очертаниями, диском вокабулятора вместо рта, выпуклыми фасеточными глазами и совершенно безволосая.

— Добрый вечер уважаемые гости. Что я могу сделать для вас? — забубнил он механическим голосом.

Валерка и Паоло, не сговариваясь, замедлили ход, чтобы оказаться за спиной у Никиты. Завел их сюда, пусть сам и общается с этим чудом биотехники и программирования нечеткой логики. «Свои» станционные андроиды были ребятам хорошо известны, а вот что можно ожидать от «чужих» — всегда неизвестно. Слишком уж загадочные процессы бродят в их электронных мозгах. Конечно, напасть на человека ни один киборг не мог по определению, первое, что им «прошивают» и очень жестко, это три знаменитых "закона Азимова". Но вот «пользу» порой андроиды понимали весьма странно, что иногда приводило к серьезным инцидентам. Из-за этого их и использовали весьма ограничено, предпочитая поручать ту или иную работу либо узко специализированным роботам, либо уж людям.

Хотя, конечно, академическому институту к лицу именно интеллектуальный андроид, а не тупой, пусть и говорящий, металлический ящик охранного робота.

Никита же ничуть не стушевался.

— Привет, Робик! Мы пришли к отцу в лабораторию. Ты нас проводишь?

— Привет, Никита, — на белесом (бледным назвать его язык не поворачивался) лице отобразилось нечто, отдаленно напоминающее добрую улыбку. Если только можно представить улыбку существа, лишенного рта. И всё-таки андроид улыбался. Глазами. Но вид у него при этом был довольно своеобразный. Валерка сразу вспомнил, что к андроидам не рекомендуется допускать детей младше пяти лет. Понятное дело: памперсы, конечно, помогут, но ведь рёву будет…

— А кто это вместе с тобой? — продолжал расспрос киборг.

— Это наши гости, Валера и Паоло. Папа давно им собирался показать институт.

— Гости? — переспросил Робик.

— Валерка — мой двоюродный брат, — на всякий случай уточнил мальчишка.

Возникла небольшая пауза. Ребята понимали, что в это время андроид общается с Никитиным отцом, передавая ему полученную информацию. Наконец Робик произнес:

— Идемте. Я провожу вас к доктору Воробьёву.

— Ну, что я говорил! — с победным видом оглядел друзей Никита.

Все трое двинулись след за андроидом к лифту. Навстречу им спешил другой киборг, на этот раз в желтом комбинезоне.

— Привет, Анди! — окликнул его неугомонный Никита.

— Привет, Никита! — прогудел в ответ андроид, заступающий на вахту у дверей.

— Ты их по цвету комбинезонов различаешь? — поинтересовался Паоло. На его взгляд других отличий между Робиком и Анди не имелось.

— Ещё чего, — фыркнул Никита. — Они же совсем разные.

Старшие мальчишки обменялись понимающими взглядами, но спорить не стали. Вместо этого Валерка спросил:

— А сколько их тут?

— Шестеро. Робик, Отка, Анди, Дролли, Ки и Бора.

— Забавно, — Валерка сразу понял, каким образом возникали эти имена.

— А у вас как андроидов называют?

— У нас на станции их было всего двое. Поэтому их звали Плутон и Харон — в честь планет, вокруг которых вращалась наша станция, — пояснил Паоло.

Совсем далёкие от астрономии люди слышали только про планету Плутон, замаскировавшуюся в где-то в середине списка планет солнечной системы, а о существовании Харона даже не подозревали. Чуть более эрудированные считали Харона обыкновенным спутником. Но те, кто астрономией занимался серьезно, понимали всю уникальность этой парочки. По крайней мере — уникальность для солнечной системы. Ведь диаметр Плутона был всего лишь вдвое больше диаметра Харона. Ну, не прямо точно вдвое, но очень близко к этому. Поэтому они и считались двойной планетной системой, по аналогии с двойными звёздами.

Паоло и Валерка астрономией занимались очень серьезно. Ещё бы, попробуйте вырасти на борту научной орбитальной станции и не полюбить астрономию. Некоторым уникумам это, правда, удавалось, но каким образом — для мальчишек до сих пор оставалось загадкой. Космос завораживал своей красотой, манил к себе множеством тайн, и так хотелось раскрыть хотя бы одну из них… хоть самую маленькую. А ещё была уверенность, что тайна обязательно им покорится, ведь самое важное в истории человечества состоит в том, что человек один за другим вырывал у природы ответы на вопросы об устройстве окружающего его мироздания. Профессия ученого пользовалась в Российской Конфедерации огромным уважением. Конечно, любой труд почётен, и хлебороб, конструктор, управленец или инженер ничем не хуже астронома. Но всё равно мальчишки хотели стать именно и только астрономами.

— Вы их, случайно, не путаете? — лукаво уточнил Никита, когда захлопнулись двери лифта…

— Кого с кем? — не понял Валерка. — Андроидов между собой? Почему мы их путать должны?

— Да нет… С настоящими Путоном и Хароном.

— А… Нет конечно. Как их можно спутать? Они же, как отец говорит, "совсем из другой оперы".

— Бывают маленькие недоразумения, — добавил Паоло. — А так, чтобы серьезно — никогда.

Лифт опустил их на третий из восьми подземных уровней. На поверхности лабораторный комплекс выглядел не слишком внушительно, большинство зданий поднимались в высоту на два-три этажа, самые высокие — максимум на пять. Всё самое интересное и важное было укрыто глубоко под землей (заодно и под толщей бетона с прокладками из других защитных материалов). Прежде всего, из соображений безопасности, чтобы уменьшить ущерб в случае аварии. А ещё чтобы защитить лаборатории от космического излучения. Если астрономы считали его слабым и всячески старались поймать его как можно больше, то исследователи квантовой гравитации, напротив, всеми правдами и неправдами пытались от него отгородится.

В подземных коридорах комплекса было чисто, светло и пусто. Гулко отдавались шаги идущего впереди Робика. Ребячьи были почти не слышны: Валерка и Паоло были обуты в спортивные туфли, несмотря на борьбу с англицизмами упорно называемые всеми просто кроссовки, а Никита и вовсе в шлёпках на босу ногу.

Время от времени по сторонам коридора появлялись двери. Возле одной из них андроид свернул, дверь плавно отодвинулась в сторону при его приближении. За ней оказалась большая комната, набитая всевозможной аппаратурой. Громоздкие металлические шкафы громоздились один на другой от пола до потолка. Их лицевые панели были украшены всевозможными лампочками, датчиками, индикаторами, переключателями, кнопками, тумблерами и прочими техническими аксессуарами. То и дело попадались экранчики. По одним бежали ряды цифр, на других бились в пульсации какие-то кривые. Тихое жужжание и пощёлкивание, наполнявшее комнату, дополняло картину важной и сложной работы.

Контролировали её ход два человека в белых халатах, одним из которых был доктор физико-математических наук Кирилл Воробьёв, Никитин отец и Валеркин дядя.

— Папка! — радостно воскликнул Никита, заходя в комнату. — А это мы пришли.

— Вижу, — улыбнувшись кивнул Кирилл Андреевич. — И что же заставило вас так резко сменить планы? Если правильно помню, вы сегодня с визитом не собирались.

— Это я их уговорил, — важно объяснил сын.

— Молодец! — похвалил Воробьёв-старший, и повернулся к своему напарнику, совсем ещё молодому, с весёлым взглядом голубых глаз и небольшой аккуратно подстриженной русой бородкой. — Вот, Павел, знакомься, Никита друзей привел. Это Валерий, племянник мой, сын Виктора.

— Посланец с далёкого Плутона? — уточнил Павел, поднимаясь с кресла.

— Он самый, — подтвердил отец Никиты.

— Будем знакомы. Павел Петрович Симонов, аспирант факультета квантовой физики Рязанского Университета, — протянул руку ученый.

— Очень приятно, — церемонно произнёс Валерка, отвечая рукопожатием.

— А это его друг Паоло, — продолжал представление Кирилл Андреевич. — С орбиты Плутона и из Италии одновременно.

— Значит, мы с ним тёзки. Buon giorno, Paolo! — подмигнул Симонов, протягивая руку второму мальчишке.

— Buon giorno! — радостно улыбнулся в ответ мальчишка. — Вы были в Италии?

— Конечно. Мы, те кто постоянно живет на Земле, бываем во всех её концах. Особенно те, кто занимается наукой. Сегодня конференция Монреале, завтра в Харькове, после завтра в Неаполе… Так вот и живем.

— Benissimo! — восхитился Паоло. Ему тоже хотелось посмотреть на Земле как можно больше интересных мест, но в этом году он уже не успевал. Покидать Валерку раньше согласованного срока он даже и не думал, а после этого у него будет времени только собраться — и пора уже лететь обратно на станцию, к орбите Плутона, с которой Солнце кажется всего лишь очень яркой звездой, а Земля и вовсе заметна только в сильный телескоп.

Но на будущее лето мальчишка решил продумать себе обширную программу путешествий. И, конечно, надо будет пригласить с собой Валерку, вдвоём ведь веселее. Никиту, кстати, тоже можно пригласить.

А ещё Паоло очень хотелось пригласить в такое путешествие Франческу, соседку-ровесницу из дома напротив. Кому-то такое совпадение в именах могло показаться излишне нарочитым, но сам парнишка отлично знал, что это не более, чем совпадение. Ну вот начинало у него сильнее биться сердце, когда он видел именно Франческу, а не какую другую девчонку, и всё тут… Одна беда, Паоло сильно опасался, что так и не найдет в себе сил ей этого предложить. Слишком уж язвительный и независимый характер был у соседки. Скажет что-нибудь такое обидное… Вот и в Мурмино он её позвать не решился, хотя мог бы. Валерка против не был, и Кирилл Андреевич возражать бы не стал: в гостиничных коттеджах научного посёлка сейчас полно свободных мест.

— Ну, гости дорогие, раз уж пришли, говорите, что такого интересного вам показать? — поинтересовался Воробьёв-старший.

Валерка слегка пожал плечами и искоса глянул на Никиту. Откуда ему было знать, что тут есть интересного. Братец их затащил, пусть он и выбирает.

Никита хитровато блеснул глазами из под разлохмаченной чёлки и предложил:

— Покажи нам лабораторию развёртки. Если, конечно, сейчас не проводится возбуждения.

— Вот видишь, Паша, молодёжь времени зря не теряет. Хочет посмотреть самое интересное. Ну что ж, на ваше счастье, последнее возбуждение закончилось…

Кирилл Андреевич поискал взглядом настенные часы.

— …закончилось два часа восемь минут назад.

— Неудачно? — поинтересовался Никита.

— Как обычно, — поправил его отец. — Поэтому небольшую экскурсию в лабораторию развёртки мы организовать можем. Минут так на десять пятнадцать. Паша, ты тут один справишься?

— Обижаете, Кирилл Андреевич.

— Тогда, идёмте за мной. Робик, ты тоже идёшь с нами, — и физик первым двинулся к выходу из комнаты.

— А почему она так называется: "лаборатория развёртки"? — спросил Паоло.

— Потому что в этой лаборатории мы пытаемся развернуть суперструны.

— А как вы их разворачиваете?

— Ого! Я вижу, в вас проснулся аппетит к квантовой физике. Это замечательно, — Воробьёв-старший бодро потёр руки. — Правда, знаний от этого не прибавилось, поэтому придется начать с самого начала. Итак, что вы знаете об устройстве материи на микроуровне?

— Довольно много, — ревниво заметил Паоло. — Мы знаем, что существуют две формы состояния вещества: материя и поле. Материя состоит из элементарных частиц, которые на самом деле имеют двойную природу: и частицы, и волны; а поля формируются за счёт квантов — порций энергии поля. Только для гравитационного поля это экспериментально не доказано, его квант опытным путём обнаружить до сих пор не удалось.

— Отличная подготовка, — одобрил Кирилл Андреевич. — Большинство ваших ровесников на Земле этого, скорее всего, в силу возраста ещё не знают.

Никита незаметно для спутников скорчил презрительную рожицу: он во всём этом разбирался ещё пару лет назад.

— Но про струны мы вообще ничего не слышали, — самокритично признался Паоло.

— Струны — это следующий шаг вглубь строения материи. Вот ты сказал: «частицы». А что такое частицы? Обычно их представляют как маленькие шарики. А мы считаем, что они — это особые колебания маленьких струн. Ведь колебанию струны соответствует определенная энергия. Верно?

— Верно, — подтвердил Паоло.

— Ну так вот. А формулу "е равно эм цэ кварат" вы, конечно, знаете.

— Кто ж её не знает, — усмехнулся Валерка.

— То есть получается, чем сильнее колебания, тем больше масса частицы? — предположил Паоло.

— Да, именно так. Так вот, когда возникла эта теория, сразу выяснилось, что в привычном четырёхмерном пространстве-времени она не работает. Для того, чтобы реальность соответствовала этой теории, нужно добавить в неё дополнительные измерения.

— И много? — поинтересовался Валерка.

— Сначала немного, но дальше пришлось добавлять больше. В итоге сейчас мы исходим из того, что мир существует в тридцати двух пространственных измерениях, плюс ещё время.

— Неслабо, — протянул Валерка.

Впечатлительный Паоло громко прицокнул языком.

— Вы, конечно, спросите меня, как же так может получиться, что мы живем в трёхмерном пространстве и никаких двадцати девяти не замечаем. Ответ заключается в том, что мы живем как бы на трехмерной проекции этого пространства. А в остальных измерениях оно свёрнуто. Вот потому мы этих дополнительных измерений и не замечаем. Но если удастся эти измерения развернуть… Понимаете теперь, почему "лаборатория развёртки"?

— Теперь, конечно, понимаем, — признался Валерка.

— Минутку, — физик свернул к очередной двери, она отъехала в сторону, открывая вход в другой коридор, вдвое уже того, по которому они шли перед этим. Вдали коридор упирался другие двери.

— Мы надеемся, что, научившись разворачивать свернутые измерения в пределах микромира, мы затем сможем делать это в более крупных масштабах. А это может дать ключ к межзвездным и даже межгалактическим перелётам. С обычными скоростями даже межзвёздные экспедиции лишены смысла. Вы ведь астрономы, сами знаете, сколько световых лет отделяет нас от самой ближайшей звезды.

— Четыре целых двадцать две сотых светового года, — одновременно выпалили Паоло и Валерка.

— Да-да, четыре с лишним световых года. А наши космические корабли, как вы понимаете, летают намного медленнее скорости света. Человечество оказывается запертым в Солнечной системе.

Кирилл Андреевич остановился возле двери, но не спешил её открывать. Развернувшись к ребятам, он продолжил:

— Конечно, и в ней есть ещё много интересного и неисследованного. Мы и Марс-то пока что толком не обжили. А дальше уже только одни научные станции, вроде вашей. Если не ошибаюсь, то мы только-только начинаем обживать облако Орта. Дальше пояса Койпера на постоянной основе человек ещё не забирался. Первую станцию на орбиту Эриды вывели лет где-то лет тридцать назад, «Квавар-1» и вообще каких-то три года. А в глубине облака Оорта постоянных станций, насколько мне известно нет?

— Пока нет, — Валерка особо подчеркнул голосом слово «пока». — Но экспедиции туда отправляются довольно часто.

Таинственную Немезиду, спрятавшуюся в облаке Оорта планету, плотно искали не меньше тридцати лет. Но неудачно. Перед каждой экспедицией теоретики были убеждены, что наконец-то вычислили её орбиту, но на предсказанном месте Немезиды всякий раз не оказывалось, выяснялось, что в расчетах неверно учтены сторонние гравитационные возмущения. Приходилось возвращаться и начинать расчеты заново, внося поправки.

И хотя каждая экспедиция приносила с собой массу ценной научной информации, учёные не чувствовали себя удовлетворенными, ведь главная цель полётов оставалась надостигнутой.

Конечно, можно было бы объявить Немезидой давным-давно открытую Седну, но почти все астрономы мира в один голос открещивались от такого решения. Словно с его принятием астрономия потеряет что-то неосязаемое, но очень ценное.

Эти мысли вихрем пронеслись в Валеркиной голове, а Кирилла Андреевича уже был готов ответ:

— Ну, так ведь и расстояния с межзвёздными не сравнимы. По нынешним временам на экспедицию к Проксиме и обратно не хватит человеческой жизни. А главное, когда эта экспедиция вернется, она может оказаться ненужной, потому что все знания, которые она добудет, человечество получит раньше, из других источников.

— Не может она быть не нужной, — заспорил Валерка. — Одно дело знать, что там происходит, а другое — побывать и почувствовать. Ведь Гагарин знал, что его в космосе ждёт. И никаких открытий не сделал. Но разве его полёт был ненужным?

Никита возмущенно засопел, давая понять, что полностью солидарен с братом. Паоло промолчал, но Валерка не сомневался, что его друг думает так же, как он.

— Да, я очень неудачно сформулировал, — признался Кирилл Андреевич. — «Ненужно» плохое слово, оно здесь не подходит. Но, кстати, сравнение с Гариным тоже неудачное. Его полёт был великим достижением его времени. Именно тогда. А прошло каких-то десять лет, и простые космические полёты стали почти рутиной. Научные открытия важны всегда, а для такого рода достижений история отмеряет небольшие промежутки когда они становятся прорывом для всего человечества, а дальше это становится не более чем личным спором с судьбой. Магеллан обошел вокруг света и вошел в историю. А сейчас реконструкторы чуть ли не каждый год повторяют его поход на судах похожей конструкции, но это мало кому интересно, кроме них самих. Потому что с Магелланом победу над неведомым ощутила вся передовая Европа. С Гагариным — весь мир. А в случае с реконстукторами победу ощущают только они сами. Конечно, ещё знакомые и друзья, но и не больше. Вот так может получиться с теми космонавтами, которые могли бы сегодня полететь к Проксиме Центавра. Когда они вернутся, то это может оказаться лишь только их победой, но не победой человечества. Мне кажется, это неправильно.

— Мне тоже так кажется, — хмуро заметил Никита. Валерка согласно кивнул.

— Вот потому-то мы и говорим о пленении в Солнечной системе, — подытожил Воробьёв-старший. — Вы, конечно, помните замечательные слова Циолковского: "Земля — колыбель человечества. Но нельзя всю жизнь жить в колыбели".

Валерка снова молча кивнул. В чём-то дядя Кирилл был ужасно наивен. "Вы, конечно, помните…" Да кто же из работающих в космосе не знает этих слов. А работать на научных станциях начинают с восьми-девяти лет. И пусть труд сначала оказывается невелик и несложен, но он нужен, он настоящий, а не символический вклад в общую работу всего коллектива станции. Каждый мальчишка и каждая девчонка знают об этом и этим гордятся. Здесь, на Земле, например, Никита при всех его знаниях, в родительском институте всего лишь гость. А живи Воробьёвы на станции в Дальнем Космосе, он бы был настоящий сотрудник.

— Наши опыты имеют огромное теоретическое знание. Если мы сможем пронаблюдать за развертыванием струны, то получим огромный материал для исследования, который двинет вперед наши представления о мироздании, которые последние пару сотен лет, надо сказать, порядком застоялись. Но помимо этого у них может возникнуть ещё и очень практическое значение. Многие учёные, и я разделяю эту точку зрения, полагают, что, поняв механизм развертывания и свёртывания струн, мы получим в свои руки ключ, который откроет нам путь к звёздам. Начальная и конечная точки этого пути будут находиться в нашем, так сказать, подпространстве, а сам он проляжет за его пределами.

— То есть в тридцати двух мерном пространстве расстояние до Проксимы Центавра окажется ближе, чем в его трёхмерной проекции? — догадался Паоло.

— Намного ближе, — уточнил Кирилл Андреевич. — Настолько, что человечество сможет не только дотянуться до ближайших к Солнцу звёздных систем. Но и путешествовать по всей Галактике. Только представьте себе, какие перспективы открывает такая возможность…

— Да уж, — восхищенно прошептал Валерка.

Для астронома это было бы сущее раздолье. Хочешь, пульсары вблизи наблюдай, хочешь — квазары. Да и к знаменитому объекту "Лебедь икс один" подобраться поближе было бы крайне полезно, выяснить, что же он такое на самом деле: чёрная дыра или всё-таки что-то иное.

Судя по тому, как поблескивали глаза у Паоло, он предвкушал те же самые перспективы.

— К сожалению, пока что это только гипотезы. И это «пока», увы, длится уже почти восемьдесят лет. Да-да, именно столько времени уже продолжаются исследования в нашей лаборатории и пока что они не дали результата. Но мы не теряем надежды, что рано или поздно, но заставим матушку-природу открыть нам эту тайну. А пока что откроем дверь.

Любовь к театральным эффектам была Кириллу Андреевичу явно не чужда. Дверь он распахнул с таким видом, словно был шпрейхшталмейстером в цирке и открывал кулису, из-за которой должен был показаться лучший клоун всех времён и народов.

А вот сама лаборатория ребят разочаровала. Своим видом она больше всего напоминала опустевший футляр от хоккейной шайбы, если только такие бывают. Иначе говоря, представляла собой пустоту в виде диска высотой примерно два с половиной метра и диаметров где-то метров десять. Вели в неё две двери: та, через которую Кирилл Андреевич впустил ребят, и точно такая же вторая, расположенная строго напротив. В отличие от комнаты, куда сначала привёл мальчишек Робик, эта была практически абсолютно пуста. Если не считать того, что находилось в самом её центре. А находился там маленький квадратный столик на толстой ножке, над центром которого из потолка свисал толстый металлический стержень. Очень толстый, сантиметров двадцать в диаметре, не меньше. Первая мысль у Валерки возникла про сталактит (или сталагмит, Валерка их постоянно путал, никак не мог запомнить, кто из них растёт сверху, а кто — снизу). Вторая — про в мурованный в потолок гигантский карандаш. Это сравнение было более точным: стержень, в отличие от сталактита не плавно менялся от толстого основания до тонкого острия, а имел постоянную ширину и лишь на конце был заточен в виде конуса, как раз именно так и точат карандаши.

Когда ребята подошли поближе к столику, то они увидели, что под самым острием «карандаша» на нём в небольшой подставочке лежит маленький металлический шарик, размером и видом больше всего напоминающий шар от детского бильярда. Ну, может, совсем чуть-чуть побольше.

— И это всё? — разочаровано спросил Паоло.

— А что ты рассчитывал увидеть? — вопросом на вопрос ответил Воровьёв-старший.

— Аппаратуру… — неопределённо произнёс мальчишка.

— Там, — физик сделал широкий жест рукой, давая понять, что вся аппаратура находится за пределами лаборатории. — Ну а вся поступающая на датчики информация выводится в комнаты наблюдения, в том числе и в ту, где мы с вами только что были. Квантовая физика, ребята, наука весьма сложная и опыты у нас тоже сложные. Работаем чаще всего, как говорится, "не прикладая рук".

— А это? — Паоло указал на шарик.

— А это наш, если так можно сказать, самый грубый струнометр. Слабые возбуждения струны мы сможем только зафиксировать с помощью приборов. А если оно будет достаточно сильным, то вызовет определенные изменения в структуре этого шара. В смысле сместит его часть в одном из ранее свёрнутых измерений.

— А весь шар струна сместить сможет? — поинтересовался Валерка.

— Нет, это уже фантастика, — рассмеялся Кирилл Андреевич. — На резонанс такой силы мы даже теоретически не рассчитываем. Пока что наши задачи скромнее: сместить хотя бы частичку этого шарика. Потом, когда мы научимся это делать, сможем повышать мощность перехода. Когда-нибудь мы обязательно добьёмся того, что перебраться через эти свёрнутые измерения будет так же просто, как сегодня слетать на Луну. Но это вопросы завтрашнего дня. А сегодня… Сегодня мы учимся делать первые шаги и наша задача расколоть вот этот "орешек знаний".

В этот момент у Воробьёва-старшего мелодично заиграл коммуникатор.

— Да, я слушаю… Зачем?.. Блин… Ладно, сейчас… Да, сейчас подойду, хорошо…

Кирилл Андреевич огляделся. Вид у него при этом был слегка очумелый, можно было подумать, что он не очень понимает, где находится, и что происходит вокруг.

— Па… — опасливо позвал Никита.

— Погоди, — раздраженно махнул рукой отец. — Вот что, парни, постойте-ка тут минут пять. Я быстро добегу до Семёнова. Робик, проследи за тем, чтобы они тут вели себя прилично.

— Мы всегда ведем себя прилично, — ревниво прокомментировал сын.

— Я знаю, — рассеяно улыбнулся Воробьёв-старший. — Всё, бегу.

И скрылся за второй дверью.

— Что-то странно, — пробормотал Валерка, когда дверь за физиком хлопнулась.

— Ага, — согласился Никита. — Папка так себя никогда не ведёт.

— Наверное, Кирилл Андреевич получил очень важную информацию, — прогудел из вокабулятора Робик.

— Точно! — согласился Никита. — Наверное, приборы что-то засекли.

— Развёртку струны, — предположил Паоло.

— Не, — Вороьёв-младший уверенно качнул лохматой головой. — Только не это. Если бы оно было связано со струнами, папка бы нас здесь ни за что бы не оставил.

— Да, это точно, — согласился Валерка. — А жаль. Прикиньте, парни своими глазами бы увидеть…

— Точно, — азартно согласился Никита. — Вот было бы здорово.

В следующее мгновение между острием «карандаша» и столиком ударил голубоватый разряд. Яркая молния ломаной линией расчертила воздух. От её ослепительного света мальчишки непроизвольно зажмурились.

Каждый из них невольно напружинился, сжался, ожидая взрыва, удара и боли, но ничего этого не последовало. Только еле заметно дрогнул пол под ногами, как бывает, когда мягко трогается вниз скоростной лифт, оборудованный высококачественными компенсаторами.

И больше ничего…

А потом они услышали дробный перестук, будто где-то рядом обосновался дятел и занялся своим привычным делом — долбежкой древесного ствола.

Никита осторожно приоткрыл глаза и издал нечленораздельный сдавленный звук.

И было от чего. Лаборатория исчезла. Начисто. Все четверо — он сам, Валерка, Паоло и Робик стояли на краю широкой лесной поляны.

По яркому синему небу ветер неспешно гнал лёгкие белые облака, он же слегка покачивал макушки деревьев на той стороне поляны. Где-то в глубине леса продолжал громко трудиться дятел. В траве стрекотали кузнечики.

А через поляну, почти прямо на ребят, шел мальчишка, Никитин ровесник. Русоволосый, вихрастый, худой…

Мальчишка в камуфляжной форме с пистолетом-пулемётом через плечо…

 

Глава 2.

До «таёжников» Серёжке было не просто далеко, а очень далеко. Эти, говорят, могут пройти по лесу так, что в двух шагах не увидишь и не услышишь. Ни один листик не шелохнется. А от самих ни одно движение в радиусе ста метров, а то и больше не укроется. Ну, так ведь они с малых лет в лесу, он им, что называется, дом родной. Наверное, на охоту ходить начинают в те же шесть лет, когда Серёжка впервые за рычаги трактора сел.

Да что там «таёжники». Игорь не «таёжник», но и до него Серёжке далеко. Но это тоже понятно, Игорь — дворянин, они из другого теста сделаны. А Серёжка кто? Простой хуторянин-переселенец. Нет, конечно, он не жаловался. И родных папку с мамкой не променял бы даже и на семью самого Императора. Но свой шесток знал. Дворяне — высшие люди, вот и весь сказ. Оттого, что они больше и лучших простых людей умеют, им и положено командовать, а простым людям, значит, подчиняться. На том и стоит Империя Российская.

Но пусть Серёжка не «таёжник» и не дворянин, это не значило, что в лесу он не мог и пары шагов без помощи и подсказки сделать. Если нужно (а сейчас было нужно), он умел быть в лесу и скрытным и наблюдательным. Увидев впереди большую поляну, он, конечно, не поперся сразу через открытую местность, а сначала прокрался поближе к опушке там, где подлесок погуще, стараясь при этом как можно меньше тревожить стволы и ветви молодых деревьев, и очень долго и внимательно высматривал поляну на предмет возможной засады сипов. Пусть они и степняки, леса всегда чурались, но это было раньше, в мирное время. Теперь всё иначе, выстрела можно ждать из-за каждого дерева, нападения из-за каждого куста.

Но ничего подозрительного на глаза так и не попалось. А уж когда на той стороне затянули свой концерт шафрановки, мальчишка окончательно успокоился. Птички эти пугливые, людей и сипов к себе близко не подпускают и поблизости от засады распевать точно не станут.

Придя к такому решению, мальчишка решительно выбрался из зарослей и пошел напрямую через поляну. Обходить её нужно было делать слишком уж большой крюк, а раз ничего подозрительного он не заметил, то и таится нечего.

Он почти уже добрался до противоположной опушки, когда боковым зрением засек что-то подозрительное. Повернулся и чуть не застыл на месте от удивления. Прямо на границе леса стояли четверо. Серёжка был готов поклясться, что только что их тут не было. Но теперь они были. Рука непроизвольно дернулась к висящему на плече ППК, но тут же остановилась.

Перед ним были не сипы и тем более не улты, а люди. Во всяком случае, людьми были трое, а четвёртый хоть и не человек, но таких Серёжка никогда не видел ни в жизни, ни по телевизору. Главное, что никакой враждебности к людям он не проявлял.

А люди, между прочим, были немногим старше Серёжки. Один, наверное, вообще ровесник, а двое других повзрослее, но моложе Игоря. И что самое удивительное, одеты так, будто они здесь, посреди Больших Лесов, решили устроить воскресный отдых шашлыком и купанием. Старшие были одеты в штаны до колен и лёгкие спортивные туфли, на одном была пёстрая рубашка с коротким рукавом, на другом — тёмно-синяя спортивная майка, такие на Сипе называли попросту «футболками». Младший и того хуже: тоже в футболке, шортах и сандалиях. И только инопланетянин Свиное Рыло (Серёжка так назвал его про себя от того, что вместо носа и рта у того красовался громадный «пятак» вроде противогазного фильтра) был одет по обстановке: в комбинезоне и приличных ботинках.

— Вы кто? — настороженно спросил мальчишка, всё-таки на всякий случай положив палец на спусковой крючок.

— А ты сам кто? — тут же ответил младший.

Вопрос был задан на русском языке, ответ прозвучал моментально, и Серёжка облегченно вздохнул: перед ним были свои. Правда, непонятно откуда они тут взялись и что делали. На мгновение в голову пробралась крамольная мысль, что Игорь ошибся, и здесь есть ещё город, к окрестностям которого они и вышли. Но мысль эту он тут же прогнал: дворянин не мог так ошибаться. Если бы действительно в этих местах существовал русский город, Игорю бы не повел их к Беловодску, до которого ещё пилить и пилить по этим бескрайним лесам.

— Я - Серёжка Клёнов, из Яснодольска.

О том, что его хутор от Яснодольска лежит в полусотне километров по степи, мальчишка уточнять не стал: вряд ли в этих краях кто-то ориентируется в тамошней географии.

— А я Никита Воробьёв, из Мурмино.

— А где это — Мурмино? — название Серёжке ничего не говорило.

— Под Рязанью, — пояснил младший. Его старшие товарищи почему-то вступить в разговор не торопились. Может, Никита у них самый главный? А почему бы и нет, если он дворянин? Вот только названия поселений были совсем незнакомые.

— Рязанью? А где Рязань?

— Где, где… В России, на Земле, — в ответе содержалась изрядная порция ядовитой иронии.

— Так вы с Земли?

— Конечно. А ты, что, нет что ли?

— Не, я местный. На Земле и не был никогда.

Ребята переглянулись с таким изумленным выражением лиц, которого Серёжке давно видеть не доводилось. Потом один из старших, тот, что в «футболке» медленно произнес:

— Погоди, значит, мы сейчас не на Земле?

От изумления Сережка на какое-то время потерял дар речи. А когда снова его обрел, то произнес:

— Нет, конечно. Вы на Сипе.

— Ага. Значит, эта планета называется Сип?

— Не, Сипа…

Нет, всё-таки странные были эти встречные. Необычные. Не похожие на людей, с которыми Серёжка сталкивался раньше.

— А эта звезда как называется? — парень указал пальцем на просвечивающее через кроны деревьев дневное светило.

— Сина.

Старшие мальчишки переглянулись. Черноволосый в пестрой рубашке отрицательно мотнул головой.

— Лучше скажи астрономическое название, — попросил русоволосый. — Созвездие и букву. Или цифру.

Сережка улыбнулся.

— Астрономическое? Шутишь? Откуда мне знать?

Парень скривился, словно у него стрельнул больной зуб.

— Ладно, позже разберемся. Ты лучше тогда скажи, далеко до города? Или до деревни. Или до чего у вас здесь на Сипе.

— Да вы что, ничего не знаете, что ли?

— Считай, что не знаем. Совсем ничего. Вот свалились сюда с самой Земли минуту назад и совершенно не представляем себе, куда мы вообще попали.

Серёжка озадачено почесал вихрастую макушку. Происходящее никак не укладывалось в голове. Для шутки было слишком глупо и совершенно не вовремя. А если серьёзно… Как такое может быть серьёзно мальчишка себе представить не мог.

Сережка нерешительно переступил с ноги на ногу и предложил:

— Давайте я вас к Игорю приведу. Он вам всё объяснит.

— Конечно пошли, — легко согласился парень. — Далеко идти надо?

— Не очень? — успокоил его Серёжка. — Через полчасика будем.

Сам он дошел бы до лагеря вдвое быстрее, но чем дальше, тем больше было у него сомнений, что земляне смогут держать в лесу нормальный темп. Одеты они были уж больно неподходяще. Как дети малые, честное слово. Лес ведь не пляж, одеваться нужно соответствующе.

— Тогда идем быстрее, не будем терять времени, — решил парень в футболке. — Да, извини, мы тут не представились…

— Кто не представился, а кто и представился, — подправил Никита.

— Ну, ты то у нас известный торопыга, всегда впереди всех. Только раз уж такой быстрый, мог бы и нас представить.

— Серёжка, этот зануда — мой двоюродный брат Валерка. А это Паоло, его друг. И мой тоже.

Не проронивший до этого ни слова черноволосый парень в пёстрой рубашке слегка кивнул. Серёжка улыбнулся в ответ и сказал:

— Редкое имя.

— Итальянское, — охотно пояснил Никита. — Он же итальянец.

— Итальянец? Настоящий? Здорово! У нас тут немцы живут, а живых итальянцев я никогда не видел.

— Можешь потрогать, — очень серьёзным голосом предложил Паоло, но в его глазах Серёжка разглядел лукавые искорки и нарочито осторожно прикоснулся пальцем к протянутой руке.

— Ну, как? — осведомился итальянец.

— Да, вроде нормально.

— А это — Робик, — продолжал представление Никита. — Он андроид.

Слово Серёжке ничего не объяснило, но переспрашивать постеснялся. Вместо этого шмыгнул носом и спросил:

— Пошли, что ли?

— Да, идем.

Серёжка на всякий случай внимательно огляделся — всё вокруг было спокойно, и двинулся обратно через поляну. Ребята и таинственный Робик следом за ним.

— А эта штука у тебя настоящая или игрушка? — спросил Никита, указывая на оружие.

— Игрушка… — хмыкнул в ответ мальчишка. — Нафига мне игрушка? Не видишь что ли, это самый настоящий пистолет-пулемёт Колпакова.

— Ой, я в оружии не разбираюсь совсем, — признался новый знакомый.

— Как это не разбираешься? — не понял Серёжка. Ну пусть они даже земляне, пусть у них жизнь такая спокойная, что не нужно под рукой все время оружие держать (хотя Игорь говорил, что и на Земле никто со стволами не расстается), но всё равно, каждый уважающий себя русский мальчишка с оружием был на ты. У самого Серёжки нож завелся как только он сумел доказать отцу, что понимает, что это — не игрушка, а оружие. А год назад он вместе со своими одноклассниками начал обучаться обращению с огнестрельным оружием — и с пулевым, и с плазмомётами. Разрешение на владение и ношение такого оружие выдавались только после достижения тринадцатилетия, но изучать его, начинали в девять-десять. Это входило в обязательную школьную программу: каждый русский мальчишка должен уметь обращаться с оружием, чтобы когда потребуется стать на защиту России, идти в бой без отнимающего такое дорогое на войне время обучения.

Эти правила были едины и неукоснительно исполнялись по всей Империи. Как при таких условиях можно было дожить до взрослых лет и не разбираться в оружии настолько, чтобы не знать пистолет-пулемёт Колпакова, это уже в голове не укладывалось. Странные они какие-были, эти ребята. Вроде и свои, но чувствовалось в них что-то чужое, причем очень чужое. Конечно, ни в коем случае не предатели, переметнувшиеся на сторону ултов (те бы разговаривали с Серёжкой совсем иначе), но всё равно. Дело было явно нечисто, и Серёжка успокаивал себя только тем, что Игорь во всём разберется. Он ведь дворянин, а значит, прирожденный командир, к тому же специально этому обученный и прошедший испытания "на выживание".

В Империи командование считалось очень ответственным делом, на которое никогда не назначали, кого попало. Местное самоуправление ещё мог возглавить выборный, Серёжкин батька, кстати, был им три года, хотя до этого никогда никем и ни чем, кроме своего хутора не управлял. Но был ему "мирской приговор": собрались хуторяне со всей округи и решили — быть Константину Берёзкину старостой. А губернатор утвердил.

Но самого губернатора уже никто и никогда не выбирал — его всегда присылали с Земли и обязательно дворянина. Оттого и колонии России процветали и крепли, а не хилели и разрушались, как было бы, окажись у власти случайный человек, не владеющий искусством управления.

Так что сейчас Игорь был главным человеком в отряде, и все решения принимал он. Не окажись он в школьном автобусе в тот момент, когда сипы устроили засаду на шоссе, главным был бы Серёжка. Хотя, без Игоря им бы, скорее всего, не удалось выжить. Но если бы всё-таки удалось, вот тогда бы командовать уцелевшими должен был бы Клёнов. Колька Шаров и Костик Румянцев хоть и старше на год, но они рядовые пионеры, а Серёжка — звеньевой, это важнее. Пионерские звания тоже просто так не даются, их надо заслужить. Но уж если заслужил, то оно обязывает. Например тому, чтобы брать ответственность на себя, когда рядом нету тех, кто старше тебя по званию. И пришлось Серёжке самому решать, что делать с этими странными ребятами. А как решишь, если они настолько странные, что кажутся, как иногда говорила мамка, "не от мира сего". Ну не мог нормальный русский мальчишка нести такую чушь, как Никита:

— Да обыкновенно не разбираюсь. В жизни в руках не держал, только в музее видел и всё. Я им просто не интересуюсь.

Нет, каково? Скажи раньше Серёжке что он такую чушь услышать может, он бы рассмеялся и не поверил. Но вот он Никита, идет рядом и трещит, как настоящая сорока (этих птиц, как и многих других, завезли на Сипу с Земли и они здесь отлично прижились).

— При чём тут «интересуюсь», "не интересуюсь"… — попытался честно объяснить Серёжка. — Я, между прочим, тоже не интересуюсь. «Интересуюсь», когда у тебя коллекция. Когда среди ночи разбуди, а ты с закрытыми глазами соберешь и разберешь любую модель за армейский норматив. Вот это я понимаю, интерес. Но просто уметь пользоваться оружием на уровне БГО должен любой русский мальчишка.

— Кому должен? — спросил Никита.

— Чего? — Серёжка даже остановился, уставившись на нового знакомого круглыми глазами.

— Я спрашиваю, кому должен каждый русский мальчишка?

— Как кому…

Этот вопрос в голову Серёжке никогда не приходил. На какой-то момент мальчишка почувствовал себя как та самая сороконожка, которую спросили, с какой ноги она начинает движение. Бедная букашка так навсегда и осталось на месте, не сумев найти ответа на внешне простой, но коварный вопрос. Но Серёжка был не букашкой, а человеком. И ответ он нашел, вовремя вспомнив один из рассказов Игоря:

— Себе должен. Потому что оружие делает человека мужчиной, а без него он раб.

— Какой дурак тебе это сказал?

— Сам ты дурак, — у Серёжки всё сильнее чесались кулаки, чтобы хорошенько вздуть этого недотёпу.

— Если отберу у тебя оружие, ты моим рабом станешь, да?

— Попробуй, отбери, вояка, — хмыкнул пионер.

— А ну, стой.

— Чего? — Серёжка не понял, но остановился. Остановились и идущие позади старшие вместе с андроидом.

— Значит, если отберу у тебя оружие, ты станешь моим рабом? — повторил Никита, воинственно поблёскивая глазами.

— Попробуй, отбери, — снисходительно-дерзко ухмыльнулся Серёжка.

Того, что произошло дальше, он понять просто не успел. Вроде бы только что мальчишки стояли друг напротив друга, и ППК висел на плече, а теперь сам Серёжка уже валялся на траве, а Никита держал в руках и с деланным любопытством рассматривал пистолет-пулемёт. Хорошо хоть, что держал дулом вниз. Конечно, оружие было на предохранители, но в неумелых руках это не гарантия.

Потом глянул на Серёжку в точности таким же взглядом, каким Серёжка буквально только что смотрел на него и поинтересовался:

— И что теперь?

— Тебе просто повезло, — буркнул в ответ пионер, поднимаясь на ноги. — Я не ожидал, вот и всё.

Серёжка отлично понимал, что говорит неправду, но сил признать своё поражения у него не было.

— Да ну? — сощурился Никита и протянул Серёжке ППК. — Может, хочешь ещё раз попробовать.

Приняв оружие, пионер положил его на траву и с вызовом в голосе предложил:

— А рискнешь нападать, если я нож достану?

Никита только плечами передернул:

— Да пожалуйста.

— Это может быть опасным, — прогудел Робик.

— Действительно, Никита, ты что-то развоевался, — попытался внести умиротворение Валерка. Но куда там.

— Валер, мы с Серёжкой сами разберемся. Правда?

— Точно, — согласился пионер. Теперь-то он уж твердо решил не отступить. Пистолет-пулемёт должен стрелять, а стрелять в Никиту Серёжка уж точно не собирался. Но проучить его надо было. Чтобы не… Чтобы… Да какая разница, чтобы что…

Нож легкой блесткой выскользнул из ножен, пластиковая рукоятка привычно легла в ладонь. Серёжка, чтобы показать, как он умеет владеть оружием, пару раз ловко провернул его в пальцах, затем перебросил из руки в руку. Никиту это, похоже, не впечатлило. Единственное, что он сделал, это выскользнул из своих шлёпок, которые Серёжка при первом взгляде издалека принял за сандалии. Это было, конечно, правильно, шлёпки обувь для небыстрых прогулок и только. Но всё равно Серёжка был уверен, что сейчас заставит противника капитулировать. Он атаковал резким быстрым ударом сверху, но опять, прежде чем что-то понять, кубарем полетел на траву.

Никита звонко рассмеялся:

— Хватит или ещё?

Красный от напряжения и злости, тяжело дышащий Серёжка вскочил на ноги и опять бросился в атаку. Теперь он попытался атаковать горизонтальным ударом, но получилось ещё хуже… Никита легко перехватил запястье и одновременно продвинулся вперед, ударив Серёжку пяткой под колено. Тот не удержался, повалился на спину, а Никита придавил его сверху, да при этом так ловко и умело, что рука с ножом оказалась перекинутой через его согнутую в колене ногу. Поднажал на запястье и нож сам вывалился из невольно распрямившихся пальцев.

— Ну что, признаешь себя рабом? — поинтересовался победитель.

— Нет! — Серёжка с поражением не смирился. Он отчаянно вертелся, пытаясь вырваться, но тщетно. Противник, как и сам Серёжка, был парнишка хоть и худой, но крепкий и сильный. Так что вывернуться не удавалось. А Никита всё сильнее нажимал на запястье, локоть и плечо пронзила острая боль.

— Признаешь рабом?

— Нет!

Никита поднажал ещё. Серёжка скрипнул зубами, тело невольно выгибалось в дугу. Но мальчишка даже и не думал о том, чтобы сдаваться. Он сам не помнил с каких лет, но твёрдо знал, что признание себя рабом хуже смерти. Даже в букваре, по которому он осваивал грамоту, рядом с простыми, но почему-то накрепко врезавшимися в память предложениями "МАМА МЫЛА РАМУ" и "МАША ЕЛА КАШУ" было написано "МЫ — НЕ РАБЫ. РАБЫ — НЕ МЫ". И это врезалось в память так же крепко.

И хотя Серёжка чувствовал, что Никита добивается признания не всерьёз, а в шутку, но всё равно был просто не в состоянии сказать о себе, что он раб.

— Ну, так что, признаешься?

— Нет! — выдавил мальчишка сквозь сжатые зубы.

Никита отпустил его совершенно неожиданно. Улыбнулся до ушей и протянул руку, помогая встать. И вся Серёжкина злость вдруг пропала, будто её и не было. Ну не мог он сердиться на этого весёлого парня. Не мог и всё тут.

— Ничего себе, показательные выступления, — присвистнул Валерка. — Школа дяди Ромы?

— А то, — горделиво вскинул лохматую голову Никита. — Чья же ещё. Русский стиль, система Кадочникова.

— Сильно… — Валерка никогда бы не подумал, что братишка так может. Вот уж верного говорится, про то, что водится в тихом омуте. Хотя, честно говоря, тихий омут мелкий ничем не напоминал. Скорее уж гремучий ручей.

— А кто такой твой дядя Рома? — спросил Серёжка, поправляя растрепанную одежду. — Казак или военный?

— Офицер. Капитан отдельной бригады морской пехоты Черноморского Военно-Морского Флота, — пояснил Никита.

— Погодь, — снова вмешался старший брат. — У него же орден Святого Георгия за бои на Марсе. При чем тут Черноморский Флот?

— Тундра ты. Бригада морской пехоты при флоте — это же традиция. А подготовка у них не только морская, но и космическая, для боёв в любой обстановке. И командируют их для прохождения службы в самые разные места, в том числе и на Марс.

— Ну ладно, ладно… — примирительно произнес Валерка. — Серёж, ты уж давай веди нас скорее, пока этот боец тут нас всех по сторонам не раскидал.

— Да я готов, — откликнулся проводник, успевший подобрать и нож, и пистолет-пулемёт. И обращаясь к Никите, спросил: — Чего ж ты сразу не сказал, что дворянин?

У дворян ведь специальная система подготовки в ихних Лицеях. Там и специальным способам борьбы обучают, и вообще… Неудивительно, что Никита так легко с ним справился. Серёжка видел пару раз, как тренируется по утрам Игорь. Скорость движений казалась запредельной. Если, к примеру, выставить против Игоря со шпагой в руках обычного человека, пусть даже умелого фехтовальщика, то вместо честной дуэли это будет обыкновенное убийство: шансов уцелеть у его противника будет не больше, чем у связанной по рукам и ногам жертвы, которой собирается перерезать горло убийца с ножом.

— С чего ты взял? — недоумение в голосе у Никиты было настолько искренним, что Серёжка сразу ему поверил. Так не претворяются.

Смущенно пояснил:

— Ну, ведь кто получает Георгия, тому дворянство дают…

Он уже понимал, что аргумент зыбкий. Во-первых, дворянство в таких случаях дают как правило, но не всегда. Бывают и исключения. А во-вторых, дворянство это личное, а не потомственное. Быть племянником дворянина вовсе не значит самому быть дворянином.

Хотя, чтобы попасть в капитаны, да не из дворян… Для этого, наверное, надо не меньше, чем целую звездную систему поставить на уши.

— Да у нас вообще… — начал, было, Никита, но примолк: на плечо легла Валеркина рука. Понятно было, что не просто так она легла.

— Серёж, ты его лучше про это не спрашивай. Никита у нас очень скромный человек, — произнес большой мальчишка и хитро подмигнул.

— Ладно, не буду, спрашивать, — тут же согласился Серёжка, — но только если это не секрет, то пусть тогда он меня тоже научит этим приемам.

— Да никаких секретно, пожалуйста, — с готовностью откликнулся Никита. На Серёжкином лице тут же расцвела довольная улыбка.

— Только, пожалуйста, это тоже позже, — снова попросил Валерка. — Сначала давайте всё-таки до вас дойдем. Хорошо?

— Хорошо, — в один голос согласились младшие. А Валрка попросил ещё:

— Серёжк, ты лучше нам побольше расскажи про то, как вы тут живёте, пока мы идти будем. Ладно?

В ответ Серёжка понятливо кивнул. Не всегда можно о себе рассказывать всю правду, тем более, что первому встречному. А кто этим ребятам Серёжка, как не первый встречный? Не спроста они тут появились, именно в это время, явно не спроста. И то, что без экипировки совсем, это подтверждает. Может у них какое специальное задание. Вот бы здорово было помочь в его выполнении: сразу и полезное дело сделать, и будет что порассказать.

Но тут же Серёжка вспомнил, что теперь ему рассказывать негде и погрустнел. В сметь родных он не верил, наверняка они сумели отбиться и тоже ушли в леса, но прежде чем ему удастся встретиться с родителями и сестрами, пройдет ещё немало времени, да и хутор придётся отстраивать заново: вот уж его-то сипы точно спалили.

— Ладно. Так мы идём?

— Идём-идём, — обувшийся Никита пристроился рядом с Серёжкой. И сразу спросил: — Теперь ты понял?

— Чего понял?

— Чего-чего… Руку тебе ломают, а ты в рабстве не признаешься. И, заметь, без всякого оружия. Не было у тебя уже ножа.

— Ну, не было.

— Значит, дело в тебе, а не в оружии. Был бы ты рабом по жизни, так сразу бы согласился. А если не раб, то есть оружие или его нет, никакой роли не играет.

— Нет играет, — заспорил Серёжка, вспоминая слова Игоря. — Потому что оружие придает силы. Помогает не ломаться.

— Вот это как раз и есть отговорка труса, — безапелляционно заявил Никита. — У них всегда все несчастья от того, что им чего-то недодали. То оружия, то свободы, то ещё чего-нибудь… А на самом деле всё это от трусости. Трус, он с оружием смелый потому, что думает, будто его оружия будут бояться, а значит, вместе с оружием будут бояться и его. А когда видит, что его не боятся, сам со страху оружие бросит и в щель залезет. А смелому подпорка не нужна!

Серёжка недовольно засопел. Потому что опровергнуть Никиту не мог, но всё равно был с ним не согласен. Хотя бы потому, что видел Игоря в бою и знал, что он точно не трус.

…Сипы атаковали школьный автобус верстах в трёх от Яснодольска, где дорога некоторое время проходила по дну неглубокой балки. На её склонах степняки и устроили засаду. Их было примерно полтора десятка, все вооруженные каким-нибудь огнестрельным оружием в дополнение к привычным саблям. Был у них даже ручной пулемёт. Его очередями-то они и остановили автобус: первая пробила колесо и задела мотор. Вторая убила на месте едва успевшего нажать педаль тормоза водителя.

— На пол! — крикнул первым сориентировавшийся Игорь, выдирая из кобуры свой ручной плазмомёт. Ребята посыпались на пол салона, а им на голову посыпались осколки стекла из разбитых окон: по неподвижному автобусу сипы открыли огонь из винтовок и пистолетов-пулемётов.

Игорь в одиночку отстреливался, первым же выстрелом уложив на месте пулемётчика (ручной автоматический плазмомёт «Тула-Баранников», сокращённо ТБ-98 на короткой дистанции и в умелых руках — пострашнее любого пулевого оружия), потом ещё троих, а потом через разбитое окно выскочил наружу — отвлекать врагов на себя. Трус ни за что бы так не поступил, тут и говорить нечего.

Да и сам Серёжка не уверен, что рискнул бы приподняться, не будь у него с собой ножа. А так, сжимая в повлажневшей ладони рубчатую пластиковую рукоятку, он распрямился и увидел прямо перед собой за разбитым окном бородатую рожу сипа с налитыми кровью глазами. Тот, похоже, собирался забраться внутрь, но только в последний момент заметил торчащие из рамы острые осколки: ни рукой не ухватиться, ни голову сунуть, без риска порезаться. А тут ещё вдруг мальчишка какой-то нарисовался.

Какое-то мгновение, показавшееся Серёжке целой вечностью, они пялились друг на друга, а потом мальчишка, словно стряхнув с себя наваждение, ожил, обрел способность двигаться и метнул нож. Клинок попал точно, куда и хотелось: непросто в горло, а точно в сонную артерию. Алая кровь брызнула вперёд тугой струей, совсем рядом с Серёжкиным лицом, даже задев горячими каплями ухо. Сип захрипел, конвульсивно дернулся и протянул вперед правую руку с зажатым в ней пистолетом-пулемётом. Серёжка ухватился за его обеими руками, с силой дёрнул, а потом развернул дулом к врагам и длинной очередью скосил двух сипов, бегущих к автобусу. А потом ещё и третьего, того самого, что подсаживал наверх убитого ножом, а теперь в панике метавшегося возле автобуса.

Всех остальных перебил Игорь из своего плазмомёта.

— Выходите, быстрее! — скомандовал он, кода убедился, что враги мертвы и детям ничто не угрожает. Ребята быстро выскочили из автобуса. Не все. Ленка не двинулась с места, так и осталась сидеть в кресле, потому что была мертва: девочка не успела пригнуться, когда начался обстрел, и в её голову попала пуля.

— Надо связаться со службой безопасности, сообщить, — Игорь спрятал плазмомёт в кобуру, поднес к лицу руку. — Чёрт, комбрас из строя вышел.

Серёжка тут же попытался использовать свой коммуникационный браслет, но безрезультатно. Нет, аппарат не сломались, все автономные функции работали нормально, но дальняя связь оказалась недоступной, словно одновременно вышли из строя и станции ретрансляции и резервный спутник связи.

Та же беда приключилась у всех остальных.

— Ладно, дойдем до Яснодольска пешком, тут рядом совсем, — решил Игорь, внимательно оглядев ребят. Большинство ещё не пришло в себя от шока внезапного нападения, но никто не плакал, а уж тем более не потерял голову. Лишь у самых младших — семилетних близняшек Толи и Поли глаза были, как говорится, "на мокром месте". И всё. Жизнь колонистов на Сипе была полна опасностей, дети с самого раннего возраста привыкали к виду крови и смерти. Если бы кто-то и захотел, то не смог бы их от этого оградить, разве что в больших городах, которых на планете было аж целых три штуки, но никак не на хуторах и в маленьких городишках. Но родители и не ограждали, потому что другого способа выжить в полном опасностей мире, кроме как знать эти опасности в лицо не существовало.

— Все за мной, не отставать! — скомандовал Игорь и направился вверх по склону балки. Но, поднявшись до его гребня, понял, что планы придется менять.

Яснодольск действительно был совсем недалеко, каких-то три с небольшим километра, но в нем шел или может даже уже закончился бой. До ребят доносился треск винтовочных выстрелов, перемешанный со скороговорками автоматов и пулемётов. К небу поднимался чёрный дым от многочисленных пожаров. А главное, городок находился в плотном кольце осаждающих. Насколько хватало глаз, вокруг города растянулась бурлящая толпа сипов.

Проскочить через вражеские порядки среди бела дня нечего было и думать, да и было ли куда проскакивать.

— Назад, к автобусу! — скомандовал Игорь. — Разобрать оружие и патроны.

Когда приказ был выполнен, он приказал ребятам построиться и объявил:

— Что происходит, вы видите сами. Я пока что знаю не больше вашего. В Яснодольск нам идти нельзя, наши наверняка держат оборону в центре города, но нам мимо этих тварей туда никак не пробраться. В степи оставаться тоже нельзя: могут найти раньше, чем войска их рассеют. Поэтому будем отходить к лесу, в него они не сунуться.

Сипы лес не просто не любили, они его по-настоящему боялись. До того, как на планете появились колонисты Русской Империи, аборигены кочевали по Великой Степи, пасли огромные стада, городов не строили, и даже торговля у них была самая примитивная. Глядя на переселенцев сипы постепенно прониклись прелестями цивилизации, торговля расширилась, а некоторые племена стали оседать на одном месте, приобщаясь к земледелию. Но к лесам продолжали относится подозрительно: так и не научились бороться с лесными хищниками, которых там водилось огромное множество. Плюс, лес, он и есть лес, по нему на трапах (так сипы называли местных аналогов лошадей) не поездишь. Да и ориентироваться они в зарослях, похоже, толком не умели.

Так что там преследования можно было не опасаться. Другой вопрос, что ребятам хотелось совсем не спрятаться от врага, а сражаться с ним и уничтожать. Но Серёжка понимал, что в открытом бою они из себя силы не представляют. Тем более понимал это и Игорь, ведь он был не просто старшим, а специально обученным и подготовленными лидером. Раз он сказал отходить к лесу, значит, нужно именно так и поступать.

— Сейчас двигаемся к станице Тенистой, до нее по карте пять с половиной километров, — добавил Игорь. — Если казаки её удерживают, значит, присоединимся к ним. Может быть, у них есть связь. Вопросы есть?

Молчание было самым красноречивым ответом.

— И вот ещё что, надо взять с собой водителя и Ленку. Нельзя их тут оставлять… этим… Василия Степановича понесу я, а Ленку — вы. Клёнов организуй.

— Есть! — откликнулся Серёжка, хотя не очень понимал, как можно всё это организовывать. Но оказалось, что это неожиданно просто: они с Колькой вынесли из автобуса, положили на сцепленные из нескольких курток мягкие носилки и понесли. Удивило только то, какая она вдруг оказалась тяжелая. Когда на школьном дворе они играли в «слоников», Ленка часто садилась Серёжке на плечи, и её веса он почти не чувствовал. А тут вдруг руки сразу налились свинцовой тяжестью. Хорошо ещё, что мальчишек было четверо и они время от времени менялись.

А Игорь без всяких смен тащил на спине тело водителя, нес в руке пулемёт и вел отряд, задавая темп. Вот что значит — настоящий лидер.

Станицу Тенистую Серёжка отлично знал, не раз там бывал в гостях у одноклассника и друга Васьки Коробкова. Называлась она так потому, что располагалась на опушке довольно большой рощи, и была совсем маленькой: на полдюжины дворов. По такой мелочи и станичного атамана в ней не выбирали, тамошние казаки считались приписаны к соседней (километрах в двадцати) станицы Луговой. Дошли ребята до неё довольно быстро, где-то за час с небольшим. Но уже на подходе стало понятно, что сюда сипы тоже добрались: издалека было заметно, что степь вокруг станицы усыпана телами погибших. Отсутствие пожаров пробудило в ребятах надежду, что казаки отбили нападение, но чем ближе они подходили, тем меньше она становилась: не было видно никакого движения. Останься в станице её защитники, они, без сомнения, давно бы уже бы заметили путников и разобрались, кто к ним идёт. Но раз никто не пытался их встретить, это могло означать только одно: встречать было некому.

Не доходя километра до станицы, Игорь остановил отряд и долго рассматривал её и рощу рядом с ней в бинокль, пытаясь уловить хоть какое-то движение. Но тщетно. Казалось, там не осталось ничего живого.

— Идем все вместе! — решил он, наконец. — Если начнется стрельба, то сразу падайте на землю, а потом действовать по обстановке.

Стрельба так и не началась. В полной тишине ребята вошли в мертвую станицу. Игорь отдавал короткие команды: кому наблюдать за степью, кому разбиться на команды и приступить к поиску.

Станицу сипы всё-таки взяли. Это стало понятно, когда ребята нашли нескольких покончивших с собой казаков. Заставить их поступить таким образом не могло ничего, кроме угрозы неизбежного плена. Кроме того, в одном из курней была комната, в которой взрывом гранаты по углам раскидало нескольких сипов. Ясно было, что это кто-то из казаков заставил врагов дорого заплатить за свою смерть. Но видимо, тем из врагов, кто после этого остался в живых, было уже не до мародёрства и погромов.

Серёжка сначала подумал, что взрыв в курне уничтожил последних «победителей», но, к большому сожалению, несколько сипов штурм станицы всё же пережили. Иначе было невозможно объяснить отсутствие плазменного оружия — ребята не нашли ни единого ствола.

Зато огнестрела и боеприпасов осталось огромное количество, и Игорь приказал перевооружиться. Кроме того, отряд основательно загрузился боеприпасами и консервами. А так же разными полезными вещами, которые очень нужны в походной жизни и которые в станице, разумеется, имелись в большом количестве.

Поскольку наблюдатели ничего подозрительного в степи не замечали, Игорь решил сделать ещё одно важное дело: всех убитых казаков с улицы снесли в курени, там же положили и шофёра с Ленкой. А потом они подожгли дома. Копать могилы пришлось бы до вечера, если не дольше, а оставлять тела погибших сипам не позволяла совесть. Было страшно себе представить, что могут натворить эти дикари.

Оставив за спиной горящую станицу, ребята углубились в рощу. Там на мгновенье у них ожили комбрасы, только для того, чтобы получить сообщение и снова отключиться. Сообщение было дано от имени военного советника губернатора генерала Анохина и содержало приказ всем колонистам уходить в лесные массивы и направляться в районы основных тамошних поселений: Беловодска, Рамши, Новой Мологи и Нуэр-Позена.

Для того, чтобы добраться до границы леса, им предстояло преодолеть ещё добрых двадцать километров по степи. Каждую минуту могли появиться сипы. Укрыться от них было негде и убежать невозможно. Да и не стали бы они убегать. Если уж судьба складывается так, что нет другого выхода, кроме как умереть, то умереть надо достойно. Но в этот раз судьба к ним благоволила: сипы встретились лишь когда отряд был рядом с лесом, да и было их немного, всего полтора десятка.

При виде детей они, видимо рассчитывая на лёгкую добычу, погнали вскачь своих трапов, чтобы отрезать их от леса. Они кричали и стреляли в воздух, видимо, рассчитывая напугать ребят. Глупцы, как же мало они знали о настоящих людях.

Возни с таким врагом было немного: просто Игорь снял с плеча пулемёт Берёзкина и дал пару длинных очередей. Этого было достаточно, чтобы трапы и сипы смешались в визжащую ревущую бесформенную кучу, которая через минуту распалась уже мёртвых и ещё умирающих. Игорь добавил ещё одну очередь, а потом повел отряд стороной: было бы ужасно обидно, если предсмертный одиночный выстрел недобитого сипа убил или хотя бы ранил кого-то из ребят. Пусть медленно подыхает под жарким светом Сины.

Вот так они добрались до леса, а теперь третий день шли по нему к Беловодску: поразмышляв над картой, Игорь решил, что хотя Новая Молога находилась к ним несколько ближе, но путь к Беловодску проще. До города оставалась примерно дней шесть пути, если не случится каких-то непредвиденных задержек. А задержки случиться могли: в первый же день перехода по лесу они наткнулись на остатки маленького отряда, вырезанного сипами. То, как дикари изуродовали тела своих жертв, лишний раз убеждало, что, спалив Тенистую, ребята сотворили благое дело. То, что трупы обнаружились в глубине леса, означало, что ненависть к людям оказалась в сипах сильнее страха перед ним. Поэтому теперь на каждом привале Игорь посылал кого-нибудь в разведку, не бродят ли поблизости шайки дикарей. В этот раз подошла очередь Серёжки. Вот и разведал: вместо сипов набрёл на…

— На научную экспедицию, — воспользовавшись заминкой пояснил идущий чуть сзади Валерка. — Очень важную и секретную. Нам вообще нельзя было ничего рассказывать, но раз тут такие дела творятся… Ведь на Земле-то об этом ещё не знают… Во всяком случае, в нашем институте не знают точно. Военные наверняка уже в курсе, но они нам ничего не сказали. Наверное, просто забыли, что планируется эксперимент, ведь для них это не самое важное.

— Я никому не расскажу, — пообещал Серёжка. — Но Игорю сказать нужно, ведь он же главный.

— Конечно, Игорю мы всё расскажем, — пообещал Валерка. — А пока ты рассказывай нам дальше, чтобы мы лучше ориентировались в происходящем.

И Серёжка рассказывал. Теперь даже с каким-то особым чувством причастности к серьёзному государственному делу, большому научному эксперименту. Наверняка очень важному для России. А что? Раз уж сложились такие обстоятельства, что оказалась нужна его помощь, то оказать её — его прямой долг. Не зря девиз пионера "Всегда готов!", что означает готовность в любой момент сделать для России то, что она потребует.

Но даже если бы он не обязан был помогать экспедиции, то всё равно бы помог. Потому что почувствовал к новым знакомцам доверие и симпатию. А уж на Никиту он и вовсе смотрел, как на самого близкого друга.

Серёжка был парнишка общительный и дружелюбный, но вот такого друга, чтобы на всю жизнь и ради которого не жалко отдать всё, что у тебя есть, у него раньше не было. А тут вдруг словно искра проскочила. Вроде бы они и познакомились только что, и толком даже ничего сказать друг другу ничего не успели, но Серёжка был уже готов за Никиту куда угодно. Хоть под пули. И знал, что Никита испытывает к нему те же самые чувства. Вот просто знал и всё тут, не мог объяснить почему, но был уверен.

Потому Серёжка так увлекся разговором, что только на краю оврага, в котором отряд расположился на привал, вспомнил, что не подал условный сигнал. И тот из ребят, кто находился в дозоре и сейчас держал подходящих на прицеле, мог в любую секунду открыть огонь. А когда вспомнил, то даже не испугался. Потому что так, как он шел, врагов не приводят. Так приходят только вместе с друзьями.

Вот так и спустился Серёжка вниз по склону оврага.

— Игорь, смотри, кого я привел!… Это научная экспедиция!.. С самой Земли!…

 

Глава 3.

У него было хорошее лицо. Открытое, волевое, сильное. И взгляд был хороший — прямой и честный. Таких взрослые от всезнающих бабушек до директоров школ любят ставить в пример, а их фотографии обычно украшают всевозможные Доски Почёта — от школьной до научных кружков и спортивных обществ. "Гордость нашего коллектива…", "Наша надежда…", "Наша прекрасная молодая смена…" и всё такое прочее.

Дело не в том, что Валерка завидовал, он вообще не знал, что такое «зависть», просто таким «представительным» никогда не был и общий язык находил с ними не очень легко. Они связывали свою жизнь с успехом на поприще общественной деятельности или государственной службы, Валерку же с самого раннего детства манила к себе наука.

— Позвольте представиться, судари. Игорь Мурманцев, дворянин, выпускник Селенжинского Императорского Лицея. В настоящее время прохожу практику при губернаторе Сипы в качестве советника по вопросам управления. С кем имею честь?

На вид советник губернатора был самую малость постарше Валерки. Лет пятнадцать ему было, не больше. А может и шестнадцать или даже все семнадцать, но тогда господин советник выглядел крайне несолидно и молодо для своего возраста.

— Научная экспедиция Российской Академии Наук, — огласил наспех состряпанную версию Валерка. — Руководитель экспедиции Валерий Белов, Рязанский научно-исследовательский институт квантовой гравитации. Это мой двоюродный брат Никита Воробьёв. И наш коллега из Италии.

— Паоло Вентола, Токсанский университет, Флоренция — скромно представился итальянец.

— Ну и наш экспедиционный андроид Робик, — закончил представление Валерка.

— Системы в норме, к работе готов, — счел нужным прогудеть киборг.

Игорь осматривал незнакомцев очень внимательно, но предельно доброжелательно.

— Рад встрече. К сожалению, она проходит не в самых приятных обстоятельствах.

— Да, наш провожатый уже ввел нас в курс дела, — Валерка кивнул на стоящего рядом Серёжку. Точнее, на крутящегося рядом: просто стоять на месте было выше мальчишкиных сил. — У вас, похоже, война.

— Военные действия, — поправил Игорь. — Есть приказ всем землянам отходить к городам лесной полосы.

— На Земле об этом ещё неизвестно. Точнее, возможно это уже известно военным, но до нашего института новости с Сипы ещё не дошли. Иначе бы эксперимент проходил по другой программе.

— Кстати, а что именно за исследования вы здесь проводите? И в чем состоит эксперимент?

— Отработка мгновенных перемещений в пространстве за счет использования его кривизны в дополнительных измерениях. Сотрудники нашего института, как и наши коллеги во Флоренции, уже давно изучают так называемое реликтовое излучение, которое порождено непосредственно Большим Взрывом. Его неоднородность позволяет предположить, что наша Вселенная является трехмерной проекцией пространства с большим числом измерений на многомерную поверхность сложной формы…

— Нет-нет, не надо таких подробностей, — протестующее поднял руку Игорь. — Сейчас они не совсем уместны. Меня больше занимает вопрос, почему об этом эксперименте ничего не было известно здесь, на Сипе.

— Я затрудняюсь ответить, слишком много вариантов, — начал заранее подготовленную и согласованную с Паоло речь Валерка. — Во-первых, эксперимент имел очень сильную вероятностную вариативность. То есть, мы не могли заранее рассчитать, где именно окажемся. Больше того, вероятность того, что мы окажемся именно на Сипе, была ничтожно мала. С гораздо большей вероятностью мы должны были оказаться совсем в другом месте.

В этом компоте из правды и лжи, специально изготовленном для ушей командира Игоря, правды было гораздо больше, чем хотелось бы. Если уж развернувшая суперструна вынесла их в параллельную Вселенную (а эта Вселенная вне всяких сомнений была параллельной) и за пределы тамошней Земли, то вероятность попасть на пригодную для жизни планету была откровенно ничтожной. Из тех, что пренебрегают в любых расчетах.

Они должны были мгновенно погибнуть где-то в пустынных и холодных глубинах космоса. Или уж, если случится такое чудо, то мгновенно превратиться в пар в раскалённых недрах звезды. Вплавиться в ледяное ядро кометы или каменную твердь непригодной для жизни планеты или астероида. В конце концов, оказаться на поверхности планеты, пригодной для жизни, но населённой пока что исключительно её неразумными, но хищными формами (хотя тут уже за жизнь можно было бороться и с неплохими шансами).

Но им повезло оказаться не просто на землеподобной и обитаемой планете, но даже встретить здесь своих: землян. А для Валерки и Никиты и вовсе родных — русских. У Паоло дело обстояло чуть хуже, но надежды он не терял: Нуэр-Позен было явно немецким названием, а раз здесь есть немцы, то вполне могут оказаться и итальянцы.

— Во-вторых, это секретный эксперимент и, как понимаешь, не мы определяли, кто посвящен в его проведение, а кто нет. Думаю, губернатор всё-таки в курсе, но какие именно инструкции он получил с Земли…

Валерка сделал неопределенный жест рукой.

— Да, вполне возможно, — согласился Игорь.

— Как я понимаю, связи у вас сейчас нет?

Игорь бросил короткий взгляд на Серёжку, тот, похоже даже не понял, что к чему, но Мурманцеву этого оказалось достаточно.

— Связи нет. Комбрасы работают только на короткую передачу. А у вас есть какие-то средства связи?

— У нас тоже не работает, — Валерка продемонстрировал свой коммуникатор.

— Вы используете эти кирпичи? — удивленно спросил Игорь. — Почему не комбрас?

— Браслеты? — переспросил Валерка. — Ну, это кто как привык. Видишь, у Никиты браслет. А мне он кажется неудобным.

— Браслет неудобный? — изумился Игорь. — Что за ерунда? Руки свободны, всегда рядом и не потеряется случайно.

— Зато экран маленький.

— Достаточный.

— А мне не нужен достаточный, мне нужен большой.

— Гм… Ну ладно.

У Валерки осталось стойкое ощущение, что Игорь не просто неудовлетворен его ответом, а даже вообще не понял, что ему пытались объяснить. Хотя что тут может быть непонятного, не мог понять уже сам Валерка. Коммуникатор — первый помощник человека во всех повседневных проблемах, и каждый выбирает себе помощника по своему вкусу. Если все люди разные, то почему их помощники должны быть одинаковыми? Разве это не очевидно?

Видимо, у Игоря на этот счет имелись какие-то свои соображения, но он не стал их озвучивать, а Валерка, в свою очередь, не стал выспрашивать. Любопытство могло обойтись слишком дорого: обсуждение подробностей в любой момент могло показать незнание «учеными» обыденных основ жизни, что в условиях войны в свою очередь не могло не вызвать подозрений.

— Значит, вы оказались здесь без связи и без знания обстановки? — уточнил Игорь.

— Именно так, — подтвердил Валерка. — Очень неприятное положение, но именно так дело и обстоит. Так что, похоже, сейчас мы можем рассчитывать только на вашу помощь.

— Само собой. Мы готовы взять вас с собой и довести до Беловодска. Но ты должен понимать, что в этом случае вам придется согласиться с тем, что командую тут я, а в военное время приказы не обсуждаются.

— Само собой, — в свою очередь согласился Валерка, хотя такое топорное старание подчеркнуть собственную значимость его покоробило. Ведь никто и не пытался поставить под сомнение его статус командира отряда. Зачем же лишний раз педалировать своё превосходство? Обычно так поступают люди, которые либо неуверенны в себе, либо знают, что занимают не своё место. Но Игорь не производил впечатление ни первого, ни второго. Валерка предпочел решить, что на его поведение влияют какие-то пока неизвестные факторы. Может, позже всё разъяснится.

Но на всякий случай уточнил:

— Только имей ввиду, мы всё-таки мирные ученые. В бою от нас толку немного.

И на всякий случай добавил самоиронии:

— Мы из тех, кого военачальники ставят в середину… вместе с ослами.

— У нас в отряде ослов нет, — без улыбки ответил Игорь. Оставалось только гадать, то ли он ничего не слышал о знаменитом изречении Наполеона Бонапарта, то ли был категорическим противником точки зрения великого полководца.

Но тут вмешался Серёжка:

— Ага, немного толку. Да Никита в рукопашной кого хочешь победит. И вообще у него дядя — Георгиевский кавалер.

— Правда? — Игорь очень удивленно посмотрел на Никиту.

— Правда, — кивнул тот. — Но из боевого оружия я никогда не стрелял.

— Очень странно… Но это все давайте отложим до вечера, — предложил Игорь.

— Да, давайте отложим, — с энтузиазмом поддержал Валерка. Его воля, он отложил бы такие разговоры не то что до вечера, а до вечера через год-другой. Правда, не похоже, чтобы это у них выгорело, Игорь явно парень дотошный, и, в отличие от простодушного Серёжки, явно в чем-то их подозревает. Но и паниковать раньше времени не стоит. В крайнем случае, можно будет рассказать ему всю правду. Раз уж он служит при губернаторе, то есть является представителем власти, значит, должен быть подготовлен к контактам с другими цивилизациями. Тем более что для них это не теория, а повседневность.

Правда, контакт с сипами получился, судя по происходящему, не слишком удачным, ну так они-то всё-таки не сипы, а люди.

— У вас не подходящая одежда для похода по лесу, — констатировал Игорь.

— Это мы уже заметили, — согласился Паоло. За то время, пока они дошли от опушки до стоянки отряда, на открытых руках и ногах уже появились царапины. Особенно досталось одетому в шорты Никите. — Но другой одежды у нас нет.

— У меня есть кое-что, но этого хватит только на одного человека.

— У меня тоже есть, я поделюсь с Никитой, — снова встрял Серёжка. — А Паоло одежду может дать Колька. Он хоть и младше, зато длинный, так что они почти одного роста.

— Да, так и поступим. И вот что, привал заканчивается. Через десять минут мы выступаем. Перед этим перераспределим груз, вам тоже придется нести часть припасов.

— Конечно, мы это понимаем.

— Хорошо. Шаров! Николай!

Десяти минут на всё хватило. Через это время отряд вышел в путь, став больше на трех человек и одного андроида. Легкая одежда новичков лежала в вещевых мешках, теперь на них, как и на остальных ребятах были надеты камуфляжные куртки и штаны, а на ногах — крепкие ботинки. Всё это отряд Игоря набрал на станичном складе в Тенистой — на всякий случай. Вот случай и предоставился.

Что касается груза, то, честно говоря, всё, что досталось ребятам и ещё два раза по столько можно было бы нагрузить на Робика без малейшего ущерба для скорости движения. Однако Валерка решил проявить лояльность. Если Игорь так озабочен своим статусом командира, то лучше попробовать тащить на себе поклажу, чем дать ему повод подумать, что его лидерство ставится под сомнение.

Первое время путешествие казалось даже довольно приятным, ребята успевали вертеть по сторонам головами и сравнивать местный лес с земным. Некоторые деревья были совсем похожи: сосны как сосны, ольха как ольха. А были и совсем незнакомые: с пышными кронами из широких резных листьев, с ветвями, опушенными длинными мохнатыми иголками наподобие пихтовых, только раза в два длиннее.

Но вскоре ребятам стало не до наблюдений. Игорь задал высокий темп, держать который юным ученым было очень сложно. Самое противное, местными ребятам такая скорость, похоже, казалась нормальной. Валерку это раздражало: всё-таки за исключением самого Игоря весь остальной отряд был значительно младше его по возрасту. Ладно бы Валерка пренебрегал физкультурой, тогда бы был, что называется, сам виноват. Но в том-то и дело, что они с Паоло на станции были завсегдатаями тренажерного зала. Потому что, не смотря на все фокусы с "искусственным тяготением", в дальнем космосе мышцы и связки объективно получают меньшую нагрузку, чем на поверхности планеты. А значит, хуже развиваются. Есть те, кто не обращает на это внимание, но если жизнь потом закидывает такого человека на Землю или хотя бы даже на Марс — довольно долгое время он ощущает себя полнейшей развалиной. Валерка же и Паоло вовсе не хотели обречь себя на постоянное пребывание в космосе, поэтому выполняли физические упражнения на совесть. А программу упражнений, между прочим, разрабатывали лучшие специалисты Земли. Совсем недавно мальчишки радовались, что прилетев на Землю, не замечают никакой разницы между собой и постоянными местными жителями. Могут и бежать так же быстро и так же долго, и прыгать так же высоко, и плавать так же далеко. Переплыли даже Оку, хотя течением их изрядно снесло, поэтому, прежде чем плыть назад они на всякий случай отмахали вверх по течению реки добрую половину километра, чтобы не пронесло мимо пляжа. Никита клялся, что это далеко не каждому местному подростку под силу.

И вот на тебе, какой конфуз. Стыдно перед младшими. Немного утешало только одно: Никите было так же трудно, как и им. Так что, похоже, дело было не в физической недоразвитости «пришельцев», а в большей физической выносливости «аборигенов». Хотя внешне такими уж крепышами не выглядели. Того же Серёжку поставь рядом с Никитой — не различишь кто откуда. Оба худые, как велосипеды. Отец, склонный шутить по всякому, даже самому незначительному поводу, непременно придумал бы что-то в духе: "Две жердочки — ограда".

С другой стороны, невозможность отвлекаться на посторонние красоты способствовала сосредоточению на главном: своей легенде.

Наверное, их поведение было странным и даже не похожим на правду. Но правда не всегда правдоподобна. Если бы они, осознав, что оказались бесконечно далеко (никогда ещё в человеческой истории это словосочетание не отражала реальность настолько правдиво, как сейчас) от родного мира, принялись бы кататься по земле, реветь, бессмысленно колотить кулаками воздух и психовать разными другими способами, это было бы естественно и понятно. Но все сложилось иначе. Сначала они были слишком ошарашены произошедшим, и не до конца понимали, что же именно с ними произошло. А когда поняли… Тут уже сработал инстинкт ученого. Всё-таки все трое были сыновьями научных работников, с самого раннего детства впитавшие в себя страсть к познанию мира, доминирующую над всеми остальными эмоциями. На Земле веками существовала традиция изображать ученых, особенно талантливых эдакими чудаками не от мира сего, не способными правильно оценить житейские ситуации, нелепо на них реагирующими, а потому часто попадающими в смешное положение. Зная жизнь ученых, если так можно сказать, «изнутри», Валерка мог с уверенностью сказать, что с реальностью такое представление имеет очень мало общего, но, похоже, именно эта малость сейчас сыграла свою роль, и очень им помогла.

Можно только догадываться, что бы подумал о них Серёжка, увидев заплаканных, истошно орущих мальчишек, катающихся по поляне или молотящих кулаками по стволу ближайшего дерева.

А так им удалось сварганить более-менее правдоподобную легенду, которая на первых порах удовлетворила командира Игоря, хотя было видно, что не до конца. Какие-то подозрения у него явно оставались. Но тут уж, скорее всего, виновата их несдержанность. Все-таки взгляды на жизнь в разных Россиях различались довольно сильно, причем по таким вопросам, где промолчать было трудно, особенно непоседе Никите.

Вот вылез со своим мнением по поводу оружия, и получите проблему. Хорошо ещё, что всё так удачно кончилось. Валерка бы на его месте промолчал, как промолчал и на своём. Конечно, братишка прав по сути, оружие на боку к смелости ни малейшего отношения не имеет. Только Никита не учел (по молодости лет и скудности жизненного опыта), что люди разные и психологический настрой способен сильно изменить и черты характера, и способности. Валерка с Паоло имели возможность убедиться в этом воочию: на их станции работал академик Гипслис. Светило астрономической науки, авторитетнейший специалист по квазарам, Айварс Марисович обсчитывал результаты наблюдений исключительно на двести двадцать восьмом «Роботроне», снятом с производства когда Валерки ещё на свете не было. И операционная система на этой ЭВМ, естественно, стояла соответствующая — «УНАС-Кашира» 10.0. Даже если оставить в стороне, что физтеховская операционка просто лучше, так ведь и Каширский ИПИ АН давно уже четырнадцатую версию выпустил, а энтузиасты тестят пятнадцатую бету.

Но Айварс Марисович этих нововведений на дух не переносил, на полном серьезе утверждал, что с новыми ЭВМ он работать не в состоянии, сразу теряет способность анализировать данные. Понятно, что ни один человек на станции (да что там на станции, во всей солнечной системе) ни на секунду не мог предположить, что академик Гипслис потеряет хоть каплю своего дарования, если его пересадить с любимого «Гроботрона» (когда Айварс Марисович не слышал, эту рухлядь все только так и называли), например, на БЭСМ-2250. Но вот на результатах работы подобная пересадка могла отразиться очень сильно, причем именно в худшую сторону. Так что, приходилось мириться с его чудачествами. Программист Володя Соснин, которому приходилось обслуживать раритетную ЭВМ, шутил, что после того, как академик Гипслис покинет станцию, то сам Володя в тот же день улетит на Землю — устраиваться на работу в Московский Политехнический Музей. Утверждал, что такого специалиста по электронно-вычислительному старью, которым он стал, в музее примут с величайшим энтузиазмом. Коллеги-программисты смеялись, качали головами, но сходились на том, что так, скорее всего, и будет.

Вот и выходит, что если академику Гипслису для того, чтобы поверить в свой талант нужно использовать старую ЭВМ — пусть использует. Если кому-то для того, чтобы ощутить себя смелым, нужно повесить на бок оружие — пусть повесит оружие. Главное, чтобы такие люди не пытались переделать мир под себя, не пытались усадить за «Гроботроны» и заставить всюду таскаться с пистолетами всех остальных. Айварс Марисович, кстати, никого из своих сотрудников обсчитываться и моделировать на «Роботроне» не заставлял. В общем, как бы сказал отец: "В каждой избушке свои побрякушки".

Хотя, для родного мира Валерки вопрос об оружии был просто странным, ведь там гражданским лицам его иметь не полагалось. Да и зачем? Понятно, для чего оно военным или милиционерам. А инженеру-то или пилоту транспортного космолёта пистолет для чего? Ну, бывает ещё "традиционное оружие". У них на базе такое было у радиоастронома Павла Александровича Черкеса, потомственного яицкого, то есть уральского казака. Сабля и кинжал. Он их всегда цеплял на пояс, когда надевал парадную казачью одежду, а надевал он её либо по большим праздникам, либо когда "собирался на круг". Время от времени казаки, работающие на всех орбитальных станциях системы Плутон-Харон, устраивали общее собрание, это у них и называлось кругом.

Бывало ещё наградное оружие. У одного из врачей станции Пётра Петровича Колбина был именной пистолет, с серебряной пластинкой на рукоятке, на которой было выгравировано, кому и за что его вручили. А вручили его генерал-майору медицинской службы, начальнику хирургического отделения московского военного госпиталя имени Бурденко при выходе в отставку. Став гражданским человеком, Пётр Петрович решил перебраться к единственному сыну, а младший Пётр Петрович прочно обосновался на краю Солнечной системы, вел очень важные исследования, программа которых была рассчитана минимум ещё на год. Вот и пришлось отставному генералу забраться в далекую даль и занять должность врача. Насколько слышал Валерка, его самого резкая смена обстановки только порадовала. А уж как порадовались остальные врачи станции, заполучив возможность поработать вместе с известнейшим хирургом, ребята знали абсолютно достоверно от подружки Нинки, мама которой как раз врачом и была.

Так что, если не считать оружия охранявших станцию солдат и офицеров СБДК, то есть Службы Безопасности Дальнего Космоса, пистолет, кинжал и сабля составляли всё станционное оружие. При этом в отсутствии смелости Валерка ни одного человека на станции не упрекнул бы.

Но тут, на Сипе, всё было совсем иначе, если уж не только Никитины ровесники с оружием разгуливали, но даже у уступавших им не меньше пары лет близняшки брат и сестра (кажется, Толя и Поля) на поясах висели кобуры с пистолетами. Валерка безошибочно чувствовал — не для красоты. Если что, малыши смогут встретить врага пулей. С одной стороны, конечно, это правильно: идет война, да ещё с таким врагом, который детей убивает не задумываясь. Не приносить же себя в жертву. Но Серёжка говорил, что война получалась неожиданно, а стрелять из пистолета за день-другой не научишься. Что же получается? Значит, люди знали, что война может быть. Знали и вместо того, чтобы его предотвратить, обучали детей обращению с оружием, чтобы те отстаивали свою жизнь в бою?

Поверить в такое Валерке было сложно, слишком уж сильно это противоречило тому, к чему он привык. Мальчишка очень надеялся, что происходящему найдется более логичное и разумное объяснение. В конце концов, пока что он видел совсем малую часть этого мира и успел поговорить всего с двумя людьми. Точнее даже с одним, краткое общение с Игорем на серьёзный разговор никак не тянуло. Делать далеко идущие выводы в такой ситуации было ничуть не дальновиднее, чем пытаться представить себе слона, имея для изучения лишь кончик хобота. Вот вечером на привале надо будет постараться, чтобы Игорь обстоятельно рассказал про эту планету, да хорошо бы ещё и побольше из него про Землю вытянуть. Вот уж тогда…

Только вот где это «тогда», где вечер, и где привал? До них ещё дожить надо. Нет, они не наткнулись на вражескую засаду, никто по ним не стрелял, убить не пытался. Но силы таяли катастрофически. Короткие привалы, которые объявлял Игорь, практически не давали отдыха и не позволяли восстановить силы.

От силы пять минут после привала Валерка чувствовал себя нормально, а потом снова ноги наливались свинцом, дыхание сбивалось, а в общем-то необременительная поклажа на спине превращалась почти что в атлантову тяжесть.

На третьем привале они просто мешками бухнулись на землю. У Валерки закралось нехорошее подозрение, сумеют ли они по команде Игоря встать, но сразу проверить его мальчишка побоялся. Лучше уж дать организму хоть немного прийти в себя, а там пусть будет, что будет.

Разумеется, в отряде заметили, что с новичками дело неладно. Первым отреагировал Серёжка. Вытащив из кармана синюю тряпицу, он размотал её и протянул Никите белый кусочек сахара.

— На.

— Зачем? — не понял тот. Мальчишке было совсем не до еды, он всерьез опасался, что его прямо тут вытошнит, хотя рвать-то было нечем: ели ребята уже очень давно.

— Сахар.

— Да я вижу, что не мороженное.

— Ты что, совсем? — возмутился Серёжка. — От него же сразу силы восстанавливаются.

— Ой уж… — недоверчиво протянул Никита, никогда ни о чем подобном не слышавший. Но после некоторых колебаний взял белый брикетик и отправил его в рот.

— Его сосать надо, — посоветовал Серёжка и передвинулся к Валерке. — Держи.

В тряпочке оставалось как раз два куска: очевидно, на Валерку и Паоло.

— А самому?

— А мне зачем? — хмыкнул Серёжка и по-детски тактично добавил: — Я с ног не падаю.

Валерка только вздохнул, принимая дар. Последний кусочек достался Паоло.

— А у меня тоже сахар есть, — сообщил Толя. — Я тоже поделиться могу.

— Оставь на следующий раз, — посоветовал Серёжка тоном опытного путешественника. — Нам до вечера ещё пилить и пилить.

— Угу, — согласился малыш и вежливо отошел к сестренки, которая принялась немедленно с ним шушукаться.

Игорь тоже подсел рядом.

— Все настолько плохо?

— Как видишь, — вздохнул Валерка.

— Странно. Очень странно.

— Чего тут странного? — возмутился Никита. — Не подготовленные мы для таких переходов. Это ж тренироваться надо, ничего просто так не приходит.

— А разве у вас в школах нет тренировок? — изумился Серёжка. — И в походы вы не ходите?

— Почему же, кто хочет — тот ходит, — до младшего доперло, что сейчас надо брать инициативу на себя: какие уж походы на орбитальной станции. — Есть сютур…

— Чего?

— Станция юных туристов. Специальный центр в Рязани. там постоянно походы организуются. Есть туркружок в школе, он с сютуром сотрудничает…

— Да нет, — досадливо махнул рукой Серёжка. — При чем тут все это? Я о школе говорю. Вас что, на полевые учения не вывозят?

— Э-э-э-э… — Никита оказался в глухом тупике, и Валерка срочно поспешил на помощь брату.

— Серёж, мы же говорили, что у нас была специальная школа, при Академии Наук. Там другой подход к обучению.

— Как другой? Разве может быть другой подход? — Серёжка растеряно обернулся к Игорю, словно столкнулся с заявлением, потрясающим сами основы мироздания, и теперь нуждался в разъяснении высшего авторитета, который бы мог мудро разрешить все противоречия.

Валерка почувствовал, что они, похоже, основательно влипли. Причем на первый взгляд на абсолютно пустом месте. Ладно бы показали себя полными невеждами в науке, тут уж никуда не деться: здешняя цивилизация во всю осваивает галактику (пусть даже только какой-то её кусок, но всё-таки — межзвездные перелеты тут дело довольно обычное), а их родная ещё из Солнечной системы вылезти не может. Хочешь не хочешь, а отставание на лицо. Но попадать под подозрение из-за физической слабости… У них что тут все двухжильные что ли?

А кстати, может и двухжильные, если при нормальном телосложении демонстрируют такие чудеса выносливости. Как такое может быть? Познания Валерки в биологии не сильно выходили за школьный курс. Сила мускулов в первом приближении определяется их объёмом, точнее — толщиной. По этому показателю с местными примерное равенство. А вот усталость… Усталость ощущается человеком при накоплении в мышцах какой-то органической кислоты. Кажется — яблочной, хотя в этом Валерка не был уверен. Точно помнил, что какой-то из известных. Может, молочной? Или уксусной. Нет уксусной вряд ли. Хотя, особой разницы нет.

Итак, кислота в мышцах — усталость в теле. Значит, если местные так сильно не устают, то одно из двух: либо у них кислоты образуется меньше, либо выводится она из мышц быстрее. Тренировки способствуют и тому и другому но не в такой же степени…

Господи, да о чем он вообще думает…

— Подход в Империи может быть только один, — строго сказал Игорь. — Но программы у разных учебных заведений всё-таки разные.

— Я именно это и имел ввиду, — спешно поправился Валерка, заодно слегка въехав локтем в бок явно вознамерившемуся проявить активность братцу. Некстати была сейчас эта активность, очень некстати.

— А… — начал, было, Серёжка, но, глянув на Игоря, решил не продолжать.

— Будет у нас ещё время обо всем поговорить, — подвел итог Мурманцев. — А сейчас лишних сил советую не тратить.

— Это точно, — огласился Валерка.

Можно было успокоиться и, как бы сказал папа, вытереть лбом холодный платок. Вот только ни малейшего спокойствия он не испытывал. Потому что Игорь на какую-то секунду ослабил самоконтроль, и Валерка успел увидеть его взгляд. Настоящий взгляд. И ничего хорошего этот взгляд не сулил.

Конечно, читать по глазам — не самый безошибочный способ узнать, что именно думает их обладатель. И порой такой метод способен завести очень далеко от того, что есть на самом деле. Но всё-таки Валерка сейчас был уверен в том, что Игорь им абсолютно не верил. Точнее, был полностью убежден в том, что ему лгут. Не подозревал во лжи, а, можно сказать, точно знал.

Но из каких-то соображений не хотел, чтобы это стало ясно здесь и сейчас.

Как бы сказал отец, ситуация развивалась от плохого к худшему. Что теперь делать, Валерка не представлял. Впрочем, и долго размышлять ему не пришлось. Игорь объявил подъём, и отряд двинулся дальше все через тот же лес.

Удивительно, но Серёжкин сахар помог, ощутимо прибавил сил. Какое-то время ребята могли держать заданный темп, Валерке даже показалось, что теперь отряд шел помедленнее, хотя проверить ощущения было невозможно.

Валерка нашел в себе силы даже на короткие разговоры с Паоло и Никитой — попросил их не вмешиваться в свои диалоги с Игорем. Паоло согласился без вопросов: итальянский темперамент друга уступал тому, что мальчишки были знакомы много лет. За это время они не раз вместе попадали в непростые, а то и в неприятные ситуации, и привыкли, что каждый берет на себя общение со своими соотечественниками. Младшенький тоже ничего не возразил, но Валерка на всякий случай через некоторое время повторил свою просьбу. Никита он такой. У Валерки была возможность убедиться, что память у двоюродного братца феноменальная, но когда ему хочется, то сказанное в одно ухо стремительно вылетает через другое, не задерживаясь и не оставляя следа в голове. Правда в этот раз Никита дал понять, что он отлично понял все с первого раза, причем вдогонку ещё и фыркнул на тему, что старший брат напрасно сомневается в его умственных способностях. Пришлось пояснить, что сомнения касаются совсем не умственных способностей, а исключительно выдержки. В ответ Никита пообещал быть спокойным как моллюск. Учитывая, что накануне вечером ребята гоняли древнее, но очень забавное «Маппет-шоу», прозвучало это очень двусмысленно.

Шоу это было по большей части кукольное, но с участием живых актеров. Как понял Валерка, снимали его в США, была когда-то такая страна и даже одно время считалась одной из величайших мировых держав, но в результате Четвёртой Мировой она распалась окончательно и её территорию разделили между собой Северо- и Центрально-Американские Конфедерации. Так вот, снимали его в США и на каждое шоу приглашали кого-нибудь из наиболее известных артистов того времени. В одну из серий пригласили какого-то популярного героя тогдашних боевиков с итальянской фамилией Сталлоне (кажется, Валерка даже раньше видел один из фильмов с его участием). И вот в самом начале шоу в гримерку этого актера ворвался Скуттер — кукольный персонаж, помощник режиссера, на которого традиционно падали все шишки:

— Мистер Сталлоне, до начала шоу остается пятнадцать секунд. У Вас всё в порядке?

— Я спокоен, как моллюск, — ответил артист.

И тут через его стол прошествовала толпа возбужденно галдящих кукол-моллюсков. У артиста при виде этого буквально глаза на лоб полезли. Конечно, он это нарочно сделал, но всё равно получилось ужасно смешно. А когда они прошли, Сталлоне многозначительно повторил:

— И всё-таки я спокоен как моллюск.

Вот и думай после этого, что именно имел ввиду Никита. Валерка предпочел решить, что братец будет просто сдержанным. Хотя бы потому, что если он действительно заведется, то его всё равно не остановишь.

Предположения подтвердились: на очередном привале Никита молчал, как респиратор, только посасывал пожертвованный маленьким Толей сахар. Местные с вопросами не лезли. Даже Игорь. Валерке пришлось проявить инициативу, подсесть к мрачному командиру отряда и самому начать разговор:

— Ты переживаешь, потому что мы вас задерживаем?

— Почему ты так решил? — ощерился Игорь.

— Это очень заметно. Правда.

— Ну, если так… Может, ты даже заметил, что мы снизили темп?

— Заметил. Правда, не был в этом уверен.

Игорь нервно хрустнул пальцами.

— За нами по следам идет смерть. Смерть, которая не пощадит никого. С небольшим отрядом сипов мы справимся, но если их будет хотя бы пара сотен, то они убьют всех.

— Я это понимаю, — ответил Валерка. При этом на его лице отразилось откровенное изумление — уж слишком нереальной казалась названая Игорем цифра. В отряде, если не считать пришельцев, было восемь мальчишек и три девчонки. Пусть у каждого есть оружие, но у врагов-то они тоже есть. Пусть они дикари, но, по рассказу Серёжки целиться и стрелять они умели. А в ближнем бою на стороне у здоровых мужиков (из того же рассказа можно было понять, что аборигены-сипы были в высокой степени антропоморфны, проще говоря — человекоподобны) над детьми и подростками всегда будет преимущество. Наверное, за счет хорошей подготовки и умений отряд мог бы справиться двумя-тремя десятками противников, но не более. Полсотни сипов им уж точно не победить. Никаких шансов. А Игорь размахнулся аж на двести.

— Нам нужно не просто дойти до Беловодска, мы должны сделать это как можно быстрее, — Игорь словно не заметил Валеркину мимику. А может, и правда не заметил: он смотрел куда-то в сторону.

— Я это понимаю, — повторил Валерка.

— Так почему же вы?.. — Игорь оборвал фразу на середине.

— Мы не можем быстрее. Понимаешь — не можем. Ты же не думаешь, что мы нарочно?

Игорь ничего не ответил. Он молча смотрел на Валерку. Теперь именно на Валерку. Прямо в глаза.

И встретил такой же твердый и уверенный взгляд.

Противостояние длилось долго, Валерке показалось, что целую вечность. Никто не хотел уступать. Но, наконец, Игорь не выдержал и отвел взгляд.

— Если хочешь, мы можем добираться до Беловодска сами. Перекачаем карту на коммуникаторы с ваших комбрасов, и пойдем как можем. А вы пойдете быстрее.

— Об этом не может быть и речи, — твёрдо ответил Игорь. — А карты у вас разве нет?

— Откуда? — развел руками Валерка. — Я же уже говорил, что мы не должны были оказаться здесь на Сипе.

— Но почему вы до сих пор её не скачали? Разве у ваших плашек нет ближней связи?

— Плашек? Хорошее название, — улыбнулся Валерка. Игорь оставался серьёзным.

— "Ближняя связь", как ты говоришь, у них есть. Но протоколы на ваших и наших устройствах разные.

— Как это может быть? — изумился Игорь.

— Да как-как? Обыкновенно. Ты вообще представляешь себе, как организована связь между коммуникаторами? Это же точно такая семиуровневая модель, как и для обычного сетевого соединения ЭВМ.

— Да при чем тут какие-то модели и уровни?

— Да при том, — Валерка недоумевал. Как можно не знать самых основ? Это всё равно, что считать, будто электрический ток рождается в розетке. Сунул туда штепсель — и будет тебе счастье. — Понимаешь, аппараты обмениваются сложными сигналами. Там не только данные, но и служебная информация, которая объясняет, как эти данные надо сложить в том виде, чтобы получилась информация, которую умеет обрабатывать аппаратура. Обрабатывать, чтобы представлять в ожидаемом человеком виде. Блин, да это же азы информатики.

— Ты мне не пудри голову информатикой, — Игорь тоже завелся. — Я тебя русским языком спрашиваю, как может быть, что один аппарат не понимает сигналы другого? Их ведь делали в одной стране, значит, они должны друг друга понимать.

— Страна одна, а стеки протоколов разные, — тяжело вздохнул Валерка. — Ты чего думаешь, как с начала двадцать первого века коммуникаторы появились, так и работают по одному и тому же сигналу? Ну, давай, попробуй с каким-нибудь музейным экспонатом соединиться, посмотрим как он твоего комбраса сигналы примет.

Была тут одна тонкость: коммуникаторы начала двадцать первого века делали где угодно, но только не в России. В конце предыдущего, двадцатого века, страна попала в сильнейший кризис, из которого выбралась перед самым началом Европейского Возрождения. Российские учебники утверждали, что именно восстановление сильной России это Возрождение и инициировало. Учебники Западно-Европейской Конфедерации, по которым учился Паоло, отводили восточному соседу куда более скромную роль. Но в любом случае, в то тяжелое время Россия своих коммуникаторов не собирала. В лучшем случаях — из иностранных комплектующих, по иностранным стандартам и технологиям и под эгидой иностранных фирм. Не то, что теперь, когда самарские «Ладушки» время от времени оставляют за кормой остальных представителей "большой шестерки": североамериканских «Бюллей», центрально американские «Беллы», японские «Тошибы» и европейских «Сименсов» и «Алькателей». А когда вперед вырывается кто-то другой, то отпускают его не дальше, чем на один шаг.

Спорь бы Валерка у себя дома, его бы наверняка ткнули в это обстоятельство, а потом бы напомнили о национальных стандартах. Особенно если бы оппонентом выступал кто-нибудь из посвятивших свою жизнь информационным технологиям, вроде Борьки Лапина. Но Игорь на Борьку был совсем не похож: он презрительно сощурился и ядовито поинтересовался:

— Хочешь сказать, что твоя плашка — это музейное старье?

И тут Валерке вспомнилась учительница Клавдия Васильевна, преподававшая на станции программу средней школы в паре с педагогом от Западно-Европейской Конфедерации фрёкен Ингрид. Дело в том, что она очень любила повторять, что в правильно сформулированном вопросе содержится от шестидесяти до девяноста процентов ответа.

Правда, она-то имела ввиду, что помнить об этом следовало тому, кто вопрос задает. А сейчас получилось наоборот: формулировка Игоря подсказала Валерке, что именно следует ответить.

— Нет. Хочу сказать, что старьё — это ваши комбрасы. А моя плашка как раз использует стек протоколов нового поколения. Не забывай, что мы — научная экспедиция. Поэтому и оборудование у нас самое лучшее.

И после короткой паузы добавил завершающий удар:

— Даже армейских образцов ещё пока не сделали.

При такой любви ко всему военному наверняка самые передовые технологии у них получает Армия. Если уж так было в Валеркиной России, то здесь просто не могло быть иначе.

Вообще-то мальчишке хотелось добавить ещё несколько фраз в отношении резервирования дополнительного служебного байта, первые два бита которого используются как маркер специального группового сеанса и ещё чего-нибудь в этом духе. Валерка был почти уверен, что Игорь действительно не врубился, когда разговор зашел о модели OSI. Это было очень странным, ведь семиуровневая модель была таким же краеугольным камнем в информационных технологиях, как, например, законы Кеплера в астрономии. А информационные технологии дома у Валерки изучать начинали ещё в начальной школе. Потому что без информации и коммуникаций современный человек сразу оказывается в тяжелом положении. Хоть в космосе, хоть на Земле.

Именно поэтому Валерка и не рискнул. Вдруг впечатления его обманули, и Игорь в информационных технологиях отлично разбирается, только по каким-то причинам хочет это скрыть. Не доверяет. Выглядело такое предположение диковато, но мысль о том, что пятнадцатилетний юноша, советник губернатора по вопросам управления, может не знать модель OSI, казалось ещё более дикой. Что он в таком случае может насоветовать? Ему ж самому советник нужен. Точнее, не советник, а учитель.

Наверное, к лучшему. Потому что сказанного оказалось достаточно — Игорь примирительно произнес:

— Так бы сразу и сказал, что новый образец, всё понятно. Вот только как ты собирался карту с комбраса перекачать?

— Возможно, у Паоло получится запрограммировать ваш протокол. Не факт, конечно, но попробовать можно.

— У Паоло? — с сомнением переспросил Мурманцев.

— Он в микроэлектронике разбирается побольше меня. Не говоря уже о братце.

— Что скажешь? — повернулся к итальянцу Игорь.

— Валерка уже всё сказал, — рассудительно ответил Паоло. — Попробовать могу, за результат не ручаюсь. Такими вещами лучше заниматься в лаборатории… И с документацией под рукой.

— Тогда лучше сейчас не пробовать, — решил командир. — Всё равно мы вас одних не оставим. А когда придем в Беловодск, там, надеюсь, будет и лаборатория и документация. И специалисты по связи будут.

— Тоже вариант, — согласился Валерка, после чего разговор угас сам собой.

Но в начале следующего перехода он слегка придержал Серёжку и поинтересовался о том, какое у Игоря образование. Парнишка охотно рассказал, что Игорь Мурманцев — выпускник одно из самых престижных учебных заведений на Земле, Селенгинского Императорского Лицея, в задачу которого входит подготовка руководящих кадров Русской Империи. По словам мальчишки, любой выпускник «селенгинки» имел дипломы минимум по полудюжине профессий. Среди известных Серёжке профессий Игоря имелись геология, информатика (тут мальчишка применил не употребляемое в Российской Конфедерации, но вполне понятное по смыслу словечко "информколлектор") и космическая навигация.

Валерка поблагодарил Серёжку за обстоятельное объяснение, а сам остался один на один с недоумением: зачем дипломированный специалист по информатике делает вид, что не понимает о чём идет речь, когда с ним говорят о модели OSI и стеках протоколов. Нет, что-то в поведении Игоря было явно неладно. Но понять ход мыслей Мурманцева Валерка так и не сумел. Может, не располагала обстановка. Попробуй сосредоточиться во время марш-броска.

Валерка даже немного удивился, когда Игорь отдал команду останавливаться на ночлег. Казалось, этот день переходов не закончится никогда. Хотелось упасть на землю и лежать, лежать, лежать… И наплевать на то, что врачи не рекомендуют подолгу лежать на голой земле…

Вот только полежать не получилось. Потому что всем в отряде нашлась работа: одним — ставить палатки, обустраивать лагерь и готовить ужин, другим — собирать дрова. Двоих ребят Игорь отправил в караул — следить за тем, чтобы сипы незаметно не подобрались к стоянке.

Новичкам Мурманцев задание дать не торопился, но совесть не позволяла отдыхать, когда другие работали.

— Нам что делать? — спросил Валерка, сбрасывая на землю поклажу.

— Собирайте дрова, — коротко ответил Игорь.

— Идем, — тут же потащил Серёжка за рукав Никиту.

Дров набрали быстро и много: валежника в лесу было более чем достаточно. К удивлению Валерки, сучьями и ветвями средней толщины дело не ограничилось. Девчонки обнаружили поблизости поваленное дерево, привели к нему Игоря, и тот выпилил из середины ствола три больших куска, которые потом ребята перетащили к кострищу.

— Видал? — похвастался Серёжка напарнику. — Вибропила.

— Здорово, — согласился Никита, хотя особого восторга не испытывал. Для промышленной рубки леса в его мире существовала куда более совершенная техника, а энтузиасты туристы брали в поход обычные дедовские пилы и топоры. Говорили, что иначе получается не поход, а пикник, что самая прелесть настоящего именно в том, чтобы остаться наедине с природой без излишних благ цивилизации. Ну а те, кто выбирался действительно на пикник, шашлыков пожарить, да воздухом лесной опушки подышать, обычно покупали пакет-другой березовых углей для мангала в ближайшем магазине.

Гораздо больше мальчишку интересовал другой вопрос:

— А зачем нам эти бревна? Сидеть на них, что ли? Так маловаты.

— На костер, на ночь, — пояснил Серёжка. — Кладешь в костер сначала два рядом, а потом между ними сверху третье, и можно всю ночь спать спокойно. Долго будут гореть.

— А что, разве ночью дозора не будет? — удивился Никита.

Серёжка посмотрел на друга круглыми как старинные монеты глазами.

— Ты чего? Как можно без караула?

— Ну, так они бы могли дров подкинуть.

— Им что, делать больше нечего? Караул для того и назначается, чтобы караулить, а не у костра сидеть. Это только в книжках для малышей такое бывает, чтобы часовой — и у костра. Он же сам заметен, а что происходит вокруг, наоборот, видит хуже.

— Понятно, — задумчиво протянул Никита.

За ужином Валерка, а потом и присоединившийся к разговору Паоло постарались разговорить Игоря на тему межзвездных перелетов, чтобы выяснить, где же всё-таки они очутились. Но тут, как говориться, коса нашла на камень. Игорь то ли тщательно скрывал свои знания в области астрономии, то ли ими не обладал.

Валерке почему-то вспомнилась пьеса Фонвизина «Недоросль» из школьного курса русской литературы. Главный герой… правда, никакой он не герой, а совсем наоборот, но положено говорить, что главный герой… В общем, центральный персонаж по имени Митрофанушка абсолютно не хотел учиться. А мать его лень только поощряла. По ходу пьесы про географию говорилось, что она, мол, "не дворянская наука: есть извозчики, которые знают, куда вести". Казалось, что именно таким образом Игорь и воспринимает космос: есть название Сипа — и достаточно. А знать всякие лямбды да каппы, да ещё из маленьких созвездий вроде Лисички или Волос Вероники — это ни к чему. Если к этому добавить, что Игорь, как и Митрофанушка, был дворянином, то картина складывалась удручающая. Но ведь были же во времена Митрофанушек и совсем другие дворяне. Те, что не просто знали географию, а, собственно, её создавали, уходя в дальние экспедиции и стирая с карт Земли белые пятна. Так что не в дворянстве тут дело, а в отношении к жизни. Одни всю жизнь ищут знания, а для других знания — досадная обуза.

Ну, ладно, можно допустить, что при активном освоении космоса гелиоцентрическая система координат станет неудобной. Всё-таки Солнце, пусть родное и единственное, но не более, чем маленькая звезда на краю Галактики. Но тогда напрашивается переход на сферическую систему координат с центром в центре этой самой Галактики. Радиус-вектор и пара углов: один от условной плоскости Млечного Пути, другой на ней. Вычислительной мощности и программного обеспечения коммуникаторов, которые были у Валерки и Паоло, хватило бы, чтобы пересчитать координаты. А база данных известных звёзд, позволила бы привязаться к старому доброму земному названию, если эта звезда, конечно, в базе имелась. Ведь даже самая современная техника не позволяла астрономам делать громких заявлений, что им известны все звёзды, входящие в Галактику.

Но Игорь не про какую систему координат не обмолвился. Совсем. Сипа и Сипа. А когда ребята попробовали перевести разговор на астрономию вообще, понес какие-то совершенно несусветные вещи. Отец, услышав такое, наверняка бы вспомнил одну из своих любимых шуток, про специалистов, "не способных отличить бозона от бизона".

Валерка счел за благо под благовидным предлогом разговор замять. Это опять же была отцовская мудрость: если не знаешь, что делать и можешь подождать, то подожди. Глядишь, информации прибавится, станет понятно, что и как.

Информации вскоре действительно прибавилось. Но только таким образом, как никто не ожидал.

Ужин был уже съеден ("научная экспедиция" продемонстрировала не то что отменный, а просто волчий аппетит), пора было расползаться по палаткам ложиться спать, но, как водится, народ немного засиделся у костра. В этом плане жители разных миров оказались схожи, одинаково подвластны очарованию танцующего пламени, возле которого хочется задержаться подольше, даже если точно знаешь, что назавтра предстоит тяжелый день.

Тут-то и проявил активность молчаливый до этого Робик:

— Простите, но я хотел бы задать вопрос.

— Конечно, спрашивай, — поспешил с ответом Валерка, давно осознавший, что если андроиды проявляют инициативу, то ситуация очень далеко выходит за рамки нормальной. Даже если, как это было сейчас, люди не замечают абсолютно ничего необычного.

Игорь шумно выдохнул, неприязненно покосился на Робика, но ничего не сказал.

— Я только хотел узнать функции сопровождающего нас устройства наблюдения.

— Устройства наблюдения? — переспросил Мурманцев.

— Да.

— Ты хочешь сказать, что нас сопровождает устройство наблюдения? — в голосе Игоря явственно слышались тревога и подозрительность.

— Да.

— И давно?

— Я не могу ответить на этот вопрос. В тот момент, когда мы присоединились, оно уже было с вами.

— И ты ничего не сказал? — Валерке показалось, что глаза Игоря полыхнули огнем.

— Я не имел такого задания.

Робик в своем поведении был безупречно логичен, претензий к нему быть не могло. Другое дело, что Никита сразу догадался: устройство слежение могло быть только вражеским. Для человека такие вещи очевидны, но не для андроида.

— Так, — Игорь машинально утер рукой лоб. — Ну и где сейчас это самое устройство наблюдения?

— Дистанция семнадцать целых сорок две сотых…

— Робик, лучше покажи, — сориентировался Никита. — Можешь дать картинку так, чтобы это устройство её не заметило?

— Конечно. У него довольно ограниченный спектр наблюдения.

Из открывшегося во лбу андроида крохотного отверстия ударил тонкий, но быстро расходящийся по сторонам зеленый луч, сформировавший прямо над костром светящуюся сферу диаметром немного поменьше полуметра. Внутри неё проступила картинка: сначала сидящий вокруг костра отряд. Черты расположившихся у огня маленьких фигурок были переданы настолько четко, что каждый мог опознать себя.

Толя и Поля не выдержали и захихикали. Да и у ребят постарше картинка вызвала невольные улыбки. Серьезными остались только привычные к такому зрелищу «попаданцы», Игорь и еще один парнишка с вечно грустным лицом, которого звали, кажется, Виталиком.

Между тем, Робик постепенно увеличивал масштаб изображения. Теперь в него попали не только костёр и ребята, но и палатки, а главное — ближайшие к костру деревья. Возле ствола одного из них красным пятнышком замерцал искомый прибор наблюдения. На короткий момент андроид дал его изображение крупным планом: маленький бочонок, с парой вытянутых вдоль корпуса крылышек-стабилизаторов. А потом снова вернул прежнюю картинку.

— Так, — медленно протянул Игорь. — Всем сидеть смирно.

Ребята затихли, ожидая что будет. Но все равно произошедшее стало для них неожиданным. Мгновение назад сидевший неподвижно и расслабленно Игорь вдруг резко метнулся в сторону и дважды выстрелил в темноту из своего плазмомёта. Оттуда донесся шум падения и глухой звук удара о землю.

— Цель уничтожена, — бесстрастно констатировал Робик.

— Других нет? — поинтересовался Игорь, легко вскакивая на ноги.

— В радиусе действия моего ладара никаких механизмов не определяется, — доложил андроид.

— Радиус действия равен…

— В условиях густого леса не более двухсот метров.

— Хорошо, — произнес Игорь, включая фонарь. — Посмотрим, что это было.

Оплавленный летательный аппарат неподвижно лежал на земле. Плазма сильно повредила его переднюю часть, но задняя осталась целой и в точности такой, как показывал ее Робик.

Игорь осторожно поднял аппарат на уровень лица.

— Улты, — медленно произнес он после паузы. Снова замолчал, а потом повторил: — Это — улты.

 

Глава 4.

То, что с приведенными Серёжкой незнакомцами будут проблемы, Игорь понял ещё до первого слова — с первого взгляда.

Андриоид. Аппарат, которые в Империи были строжайше запрещены. Создавать механизмы, имитирующее человека, считалось оскорблением человечества. Кроме того, была и ещё одна, более прозаическая причина: андроиды по своим физическим возможностям человека превосходили, а это подрывало один из краеугольных принципов, на которых была построена Русская Империя: правый всегда сильнее. Не просто силён, но обязательно сильнее — чтобы победить и покарать неправого. Но если под управлением неправого окажется андроид, которого, как не старайся, в силе не превзойти, то тут уже под сомнением оказывалась справедливость. Между тем как именно установление справедливости было одной из главных задач Империи и дворянства, поскольку именно дворяне занимали в ней все руководящие должности. А раз так, то при обучении этому уделялось огромное внимание. В элитных учебных заведениях Русской Империи, в том числе и в Селенгинском Императорском Лицее, который окончил сам Игорь, из отборного материала готовили отборных людей, которые потом мудро и справедливо управляли теми, кто не лучшие и не из лучшего.

Конечно, теоретически можно было допустить, что для каких-то очень важных целей в обстановке строгой секретности андроиды всё же создаются и используются. Но какая важная цель могла быть на захолустной Сипе? Уж кому-кому, а Игорю, как советнику губернатора, было точно известно, что представляет из себя эта планета на краю Галактики. Вся ее ценность была только в землеподобии, остальное внимания не заслуживало: стратегического положения она не занимала, редкими минералами богата не была, а аборигены были слишком примитивны для серьёзных союзников.

Ну ладно, сделав над собой огромное усилие, можно было поверить в то, что планета всё-таки оказалась местом проведения какой-то сверхсекретной операции. Настолько тайной, что не в курсе даже губернатор. Или только и он в курсе, сообщать кому-то не имел права или не счел нужным. И по ходу проведения этой операции понадобился андроид.

Но как только незнакомцы представились, сомнений в том, что это никакая не операция Русской Империи у Игоря не осталось. Потому что итальянец сказал, что он из Флоренции, а этого никак быть не могло. В ходе первой ядерной войны Италия была стерта с лица Земли. Там, где когда-то находился похожий на сапог Апеннинский полуостров, теперь из воды торчали лишь Апеннинские острова. Кажется, некоторые из них находились на месте бывшей Токсаны, но над самим городом Флоренцией, который находился в горной долине, сомкнулась водная пучина. Так что никакого Токсанского института во Флоренции не было, и быть не могло. И остальные "участники экспедиции", будь они себя теми, за кого себя выдавали, не знать про это не могли. Равно как не могли не понимать, что столь примитивная ложь будет моментально разоблачена. Ладно, местные ребята, выросшие на Сипе, могут не знать таких подробностей земной географии и истории. Но обмануть таким образом землянина и дворянина было невозможно.

И всё-таки ему врали. Врали откровенно, в лицо. Игорь буквально кипел внутри от уязвленной гордости: как они только смели. Негодяев следовало примерно наказать, если бы не одно «но»: если они не были экспедицией с Земли, значит, они были врагами. Шпионами ултов или кого-то из их союзников. Может даже таинственных рюжангов, о которых имелась только крайне скудна информация: они не принимали непосредственного участия в войне, но, судя по полученной информации, активно предоставляли ултам технологии и боевую технику. В результате этого флот и наземные армии ултов оказались намного сильнее, чем казалось землянам в начале войны. Поймать таких шпионов было бы невероятно ценной удачей.

Поэтому Игорь постарался сделать вид, что поверил в их легенду и разрешил присоединиться к отряду. Хотя в Беловодск — он доведет их до Беловодска. Вот только в городе их будет ожидать неприятный сюрприз.

Но оказалось, что сюрпризы ожидают самого Игоря, причем именно неприятные. Из книг и приключенческих картин юноша привык, что шпионы должны быть хитры и коварны, прикидываться честными людьми, а попадать под подозрение после какой-нибудь мелкой на первый взгляд ошибки. Эти же словно нарочно лезли под подозрение, совершая ошибки на каждом шагу. Андроид, Флоренция, какой-то «другой» подход к обучению. Какой «другой» подход может быть в Империи? Оппозиционеров, что ли выращивать? Или дохлятину, не способную даже на тридцатикилометровый марш-бросок? Так тридцать километров русский мальчишка отмахает и без всякого обучения, а эти — не могут. Ну, с итальянцем понятно, на то он и итальянец, какой с него спрос… Но Валерка и Никита назвались русскими, причем младший что-то ещё про дядю — Георгиевского кавалера вякнул. А ногами перебирали как инвалиды. Игорь бы на их месте сгорел со стыда, а им — хоть бы хны. В такую наглость даже верилось с трудом. Каким бы невероятным не казалось такое предположение, но Мурманцев в какой-то момент поверил, что они и вправду быстрее не могли. Что неопровержимо свидетельствовало о том, что русскими они не были, а только себя за таких выдавали.

Одним словом, незнакомцы словно нарочно напрашивались на обвинение в шпионаже со всеми вытекающими последствиями. И это настораживало Игоря больше всего. если враг явно пытается добиться от тебя какого-то действия, то, каким бы очевидным оно не было, нужно сначала попытаться понять, зачем ему оно нужно. Что он пытается достичь? Пусть "научная экспедиция" не более чем безмозглые марионетки, не способные понять, что предназначенные для принесения в жертву. Но что хочет получить в результате этой жертвы тот, кто её приносит? В чём смысл этого "сипского гамбита"? Никакого разумного объяснения Игорь придумать не мог, а ведь он был одним из лучших инфомколлектров в Лицее. Оценки по этой дисциплине у него были почти всегда отличные, редко когда в этот ряд удалось затесаться какой-нибудь случайной четверочке. Преподаватели говорили, что ту работу, которую он в состоянии проделать в своем мозгу за час, больше, чем когда-то выполнялась целым отделом из нескольких человек при помощи компьютеров.

И вот выходило, что совершенный мозг, столкнувшись с какой-то непонятной, нечеловеческой логикой, вынужден был работать вхолостую. Это раздражало Игоря, потому что было ужасно унизительно. Юноша вынужден был приложить огромные усилия, чтобы не показать своих эмоций. Он принял решение все-таки не торопиться с разоблачением. Пусть думают, что им поверили. Пусть идут в Беловодск под его контролем и наблюдением. Игорь не сомневался, что сможет обезвредить шпионов в тот момент, когда это потребуется. Реальную боевую силу, а значит и опасность, представлял лишь андроид, но если узнать, где у него уязвимые места, то справиться с ним будет нетрудно, оставалось только придумать, как это выяснить.

Но придумывать ничего не потребовалось. Выбранная Игорем тактика — делать вид, что рассказы встречных принимаются за чистую монету, оказалась невероятно эффективной. Успокоенные встреченным доверием, уверенные, что ужасно ловко провели всех вокруг, шпионы продолжали выполнять свои задачи и при том делать ошибку а ошибкой.

Во-первых, они постарались расположить к себе Серёжку Клёнова. Видимо, непосредственный и разговорчивый мальчишка показался им подходящим объектом для вербовки. Игорь не мог не смяться в душе над глупостью чужих. Представить себе, что звеньевой пионер именит Империи невозможно было даже в бреду. В том, что Серёжка с негодованием погонит от себя пришельцев, как только поймет их сущность, Игорь ни мгновения не сомневался. Но из-за своей доверчивости и отсутствия опыта (тут сказывались как жизнь на отдалённой планете, так и юный возраст) этой самой враждебной сущности мальчишка пока ещё не понял, и это сейчас было Игорю на руку. Серёжку Мурманцев заприметил ещё в самом начале практики и понимал, что тот слишком пылок и непосредственен, чтобы хладнокровно добывать вражеские секреты. К сожалению, рассказать ему, кто на самом деле "ученые земляне" было пока нельзя. Зато можно было воспользоваться их доверием к мальчишке и попросить его осторожно выяснить возможности "секретной техники".

Тем более что в первый же вечер образовался подходящий повод: андроид "неожиданно обнаружил" шпионское наблюдение за отрядом. Надо ли говорить, что блестящий информколлектор Игорь Мурманцев чего-то именно в таком роде и ожидал. Очевидно, что шпионы пытались отвести от себя подозрения с помощью фиктивного «разобачения». Укажи на врага, и тогда поверят, что ты — свой. Действенный, но очень подлый приемчик. В Русской Империи его никогда не использовали, поскольку он противоречил одному из главных принципов, на которых она была основана: "Своих не сдавать!" Но именно невозможность такого поведения для рядового человека делало его особенно уязвимым для готового на подлость врага: о чем не знаешь, того не опасаешься. Вот только не учли те, кто организовал эту операцию, того, что Игорь о возможности подобных подлостей знал. И, столкнувшись с ней, окончательно уверился в справедливости своей догадки и перестал испытывать сомнения: перед ним были сознательно пренебрегшие законами чести враги. Пусть в данном случае они никого не предали, наблюдательный зонд — это всего лишь наблюдательный зонд, но на наклонную плоскость труден только первый шаг, а дальше скатываются незаметно для самого себя. Сегодня уничтожить свой зонд, завтра — автоматический спутник… А что послезавтра? Нет, с этими «учеными» было ясно всё, кроме одного: каким образом их лучше всего обезвредить?

Клёнов не подвел. На следующий день после просьбы Игоря он доложил всю необходимую информацию об андроиде. По его словам для ведения боевых действий механизм был абсолютно не приспособлен. Защищен он был лишь от "незначительных внешних воздействий" вроде ударов или падений с небольшой высоты. Попадание пули или, тем более, разряда плазмы, должно было привести к серьезным повреждениям. Управляющий компьютер и источник энергии находились у андроида в груди, резервные системы — в голове. Никакого скрытого вооружения не имелось. Повторяя слова Никиты, Серёжка констатировал: "это абсолютно мирная конструкция, секретарь для научного учреждения, а не боевая машина".

Игорь предполагал, что здесь скрывается очередной обман и пару-тройку сюрпризов эта "мирная техника" способна преподнести, но всё равно почувствовал себя увереннее. Если потребуется, то он справится со шпионами самостоятельно, и никакой андроид им не поможет. Но всё-таки правильно будет довести их до Беловодска и там известить кого следует. Вполне возможно, со шпионами будет начата сложная игра, в результате которой врагам от души отольется переданная через контролируемый канал дезинформация.

Задачу Игоря облегчало то, что шпионы вели себя сдержано и смирно. Наверное, слишком выматывались во время дневных переходов, так что на всякую подрывную работу сил у них не хватало. Пытались, конечно, расспрашивать о том о сём, но не очень активно и казались вполне удовлетворенными всем известной информацией, и близко не лежащей к государственной тайне. Или изумлялись тому, что было в порядке вещей. Например, когда как-то вечером зашла речь о судьбе Борьки Камнева, старшего брата Марины.

Четырнадцатилетний Борька погиб прошлым летом: его загрызла лесная гиена, крупный и весьма опасный местный сиповский хищник. Хоронили мальчишку в закрытом гробу: на то, что осталось от тела после того, как гиена попировала, а мелкие трупоеды дозакусили, смотреть было невозможно.

На пришельцев произвела впечатление не столько сама его смерть, сколько то обстоятельство, что, имея при себе заряженную охотничью двухстволку и сидя верхом на трапе, запросто способном затоптать гиену своими мощными лапами, Борька сразился с ней с острогой в руках. Игорь видел, что понять этого они не сумели даже после подробного объяснения, хотя объяснять тут было нечего, всё понятно без слов.

Месяцем раньше Камнев победил другую гиену именно в таком поединке: лицом к морде и с острогой в руках. И новую встречу он, естественно, рассматривал как вызов со стороны судьбы, не принять который было бы трусливо и унизительно. Его победе завидовали окрестные ребята, им восхищались девчонки. Да и взрослые мужики, наверняка, стали после того случая относиться к парню с уважением, ведь такая победа красит мужчину вне зависимости от того, сколько ему лет.

Поэтому и во второй бой он мог вступить только в таких же условиях, иначе бы поставил под сомнение свою первую победу. Впрочем, Игорь был уверен, что о такой возможности Борька даже и не подумал. Он знал, что такое "ветер в лицо". Тот самый ветер, без которого не дотянуться до звёзд. Жаль, что ему это было не суждено, но по его пути пойдут другие, и дойдут до победы. Дойдут и обязательно вспомнят героизм не дошедшего до конца пионера Борьки Камнева. В их памяти он будет живым героем.

Вот о чем думать нужно, а не лить слёзы над обгрызенным телом и не спрашивать "зачем?" да "почему?". Точно так же, как воспитанники Лицеев относились к своим товарищам-одноклассникам, погибшим во время экзаменов. За право быть первым необходимо было заплатить, отдать настоящую цену этого права. А если юноша оказывался недостойным вести а собой других, не мог подтвердить свой статус лидера, "отборного человека из отборного материала", то за необдуманное намерение приходилось отдавать жизнь. Жаль ребят, они были неплохими друзьями, но Русская Империя держалась именно на этом принципе: "Ничего даром, за всё нужно отдать настоящую цену". Игорь отдал и заслужил свое право распоряжаться чужими жизнями. Другие не смогли расплатиться и потеряли свои.

Всё справедливо. Но, конечно, «учёным» с их ненормальной, вывихнутой, нечеловеческой логикой таких простых и ясных вещей было не понять… Хорошо хоть, что они ограничивались тихим изумлением, не пытаясь бросить тень на достойное поведение погибшего пионера.

Такое течение событий Мурманцева вполне устраивало. Единственный раз он забеспокоился, когда в разговоре у костра вдруг всплыла фигура доктора Стригалёва. Валерка пытался выяснить, какие имеются на Сипе научные кадры, и Колька Шаров вдруг некстати вспомнил об этом человеке. Естественно, "участники экспедиции" тут же проявили к нему интерес.

— Врач он, — пояснил Колька. — Очень хороший врач. Фельдшер наш поселковый его назвал «светило». Тетку Нюру он спас. У нее рак поздно обнаружили, затронуты какие-то важные сосуды были, говорили, что уже все, бесполезно, ни иммунотерапия не поможет, ни операция. А он приезжал в яснодольскую больницу и её оперировал. И все удачно закончилось, выписалась она из больницы и нормально себя чувствовала. И ещё оперировал на сердце Кузьму Рубанова, у него порок был. Врожденный.

— Это всё-таки не совсем то… — задумчиво произнес Валерка. — Но познакомиться стоит попробовать.

— Попробуйте, — нарочито безразличным голосом предостерег Игорь. — Только имейте ввиду, что Виктор Андреевич Стригалёв не только действительно хороший врач, но и оппозиционер.

— Оппозиционер? — переспросил Никита. — А что это значит? Кто такие оппозиционеры?

— Оппозиционеры это те, кому не нравится существующая власть, — разъяснил Игорь, делая вид, что поверил в такую наивность.

— Это что, он против Империи, да? — громко изумился Серёжка. — Разве такое бывает? Игорь, ты шутишь?

— Нет, я говорю серьезно. Есть такие люди. Их немного, но иногда они встречаются. даже газету вот издают. "Голос свободы" называется.

— Никогда не видел…

— И я тоже, — поддержал Серёжку Костик Румянцев.

— И я…. - добавила Марина.

— Сюда она вряд ли попадает, — пояснил Игорь. — Все-таки далековато везти. А на Земле её часто можно увидеть. Валерка может подтвердить. Наверное, он регулярно её читает. Да?

— Нет, — ответил "начальник экспедиции" после короткой паузы, которая, конечно, не укрылась от внимания Игоря. — Не приходилось как-то.

— А чего они хотят? — вмешался Серёжка. — Ну, вот не нравится им Империя. А что тогда вместо неё?

— А вместо неё "демократия на основе либеральных ценностей".

— Каких ценностей? — недоуменно переспросил мальчишка.

— Либеральных.

— А что это за ценности такие?

Последний вопрос задал уже не Серёжка, а сидевший рядом с ним Никита. Игорь улыбнулся, вот ведь, из кожи вон лезут, чтобы своими прикинуться. Не знаешь либеральных ценностей? Тогда чего лезешь якшаться с оппозиционерами?

— Спрашиваешь, что за ценности? Например, "права человека". Вот, например, чтобы у Клёнова было право убежать из дома и жить на улице.

— Да нафига мне такое право? — изумился Серёжка.

— Как это нафига. Дома тебя воспитывают?

— Конечно.

— Работать и учиться заставляют?

— Само собой.

— Наказывают?

— Ну… бывает… — засмущался Серёжка.

— Вот видишь. Значит, родители нарушают твои права и подавляют личность, не позволяя ей свободно развиться. Поэтому оппозиционеры выступают за то, чтобы оградить тебя от произвола родителей.

— Оградить?

— Именно, — кивнул Игорь. — Лучше всего учредить специальные детские суды, которые будут принимать решение, чтобы изъять тебя из семьи и отдать в интернат. Для твоего же блага. А для начала хотя бы объяснять детям, что у них есть право убегать из дома, а заставлять их вернуться в семью никто не вправе.

— А лопатой по рылу эти благодетели получить не бояться? — нехорошим голосом поинтересовался пионер. — А то я ведь могу…

Игорь не случайно выбрал этот именно пример применительно именно к Клёнову. Он знал, что родной дом и семья для мальчишки самое дорогое на свете после России. Правда, немного недооценил, насколько они для Серёжки дороги.

А для Серёжки Клёнова дом, семья и Россия сливались в одно единое и неразрывное целое. Огромную Русскую Империю, раскинувшуюся по Галактике на множестве планет и звёздных систем он так и воспринимал — как множество семей, где у каждого мальчишки и у каждой девчонки были родители. Если не родные (бывают в жизни всякие несчастные случаи), то приемные — родственники или близкие друзья настоящих родителей. Но в любом случае любящие и понимающие, но при этом одновременно строгие и требовательные. Потому что иначе было бы неправильно, а неправильно быть не должно.

Его и не было. Среди Серёжкиных друзей и приятелей никто бы не хотел оказаться от дома и жить на улице. Даже Гришка Комаров, которого отец по всякому поводу, а то и без повода воспитывал розгой.

Однажды, дело было ещё года три назад, Серёжка, забравшийся в поисках укатившегося винта за поленницу, а потому оставшийся незамеченным, слышал окончание разговора своего отца с Гришкиным, дядей Степаном.

— Ты, Михалыч, брось мне мозги сушить, — неприязненно горячился Степан. — Мой сын, мне его и воспитывать.

— Так я и говорю — воспитывай, — отец казался спокойным, но хорошо знавший его Серёжка по голосу сразу понял, что батя тоже на взводе. — Воспитывай, а не лупцуй задницу почем зря.

— А ты меня не учи, я-то взрослый уже. Мне лучше знать, как из парня человека сделать.

— Что-то не больно у тебя получается, если всякий раз за ним новую вину находишь…

— Значит, мало учу, коли вина находится.

— Мало? Да у него вся жопа в отметках о твоих уроках. А толку всё нет. Я тебе серьёзно говорю Степан — завязывай драть мальца без толку.

— А я тебе серьёзно говорю — завязывай меня учить, — судя по голосу, Комаров-старший рассердился уже всерьёз и очень сильно. — Закон мне дозволяет. Бил, бью и буду бить! Ясно? Потому как воспитываю. А на твои угрозы мне плевать!

— А я тебе, Степан, не угрожаю, а предупреждаю. И не только как сосед, но и как сельский староста. Общество мне доверие оказало, общество меня старостой выбрало для того, чтобы жизнь тут у нас была правильная: по закону и по совести. Потому и предупреждаю: охлони.

— Сказал тебе: плевать мне и точка!

— Точка — так точка. Только запомни, Степан: если ты плюнешь на общество, то оно утрется. А вот если общество на тебя плюнет — утонешь.

На том разговор и закончился. А спустя неделю в поселковом трактире Степан Комаров по пьяни крепко залетел. Вроде, ничего особенного и не было. Обычный мужской разговор на той грани, когда на соленую шутку можно обидеться, а можно просто рассмеяться и налить по новой. Обычно смеялись: все свои, все соседи, жили бок о бок долгие годы и судьба вроде как жить вместе всю оставшуюся жизнь, так чего ж в бутылку лезть из-за всякой ерунды. Но тут почему-то мужики на Комарова обиделись и от души намяли ему бока и поправили физиономию. Без членовредительства, но синяки с лица сошли не скоро.

Серёжка никогда не спрашивал отца об этом случае, он вообще не рассказывал никому, что слышал тот разговор, но иногда задумывался: была ли та драка случайной? Во всяком случае, Клёнова-старшего в тот вечер в трактире не было. Но Степан с тех пор присмирел, стал пороть Гришку с большим разбором, чему мальчишка был страшно рад.

Отец вообще порку не жаловал, своих порол в самых исключительных случаях, а в бытность сельским старостой никого к порке не приговорил, хотя по закону такие права имел: мелкие правонарушения в Русской Империи разбирались по месту совершения, там же и приводилось в исполнение наказание.

Это не значит, что Серёжке шалости с рук сходили. Наоборот, среди ровесников считалось, что у него отец строгий, порой даже через чур. Но наказанием обычно выступали дополнительные работы по хозяйству, которые у крестьянина всегда под рукой. В праве на прогулки и занятия в секциях отец сына не ограничивал, но только после выполнения "обязательной программы" трудотерапии. А если её падало столько, что хоть из кожи вылези, но раньше полуночи не закончишь (бывало с Серёжкой и такое), то все планы летели в тартарары. Так что иногда мальчишка даже завидовал товарищам, которые за аналогичный проступок получали свою порцию берёзовой каши и после этого с чувством искупленной вины могли заниматься своими делами, а он был вынужден "работать, как негр в Африке". Правда, чувство справедливости при этом всегда ехидно отмечало, кто именно "крепче запомнил урок", а ведь наказаниями родители хотели добиться именно такого результата.

Но дело вообще не в этом, а в том, что даже кода несчастного Гришку Комарова его отец порол как сидорову козу, тот и не помышлял о том, чтобы убежать из дома. Потому что это был его родной дом. И объяснять тут больше нечего, да и не нужно, даже дураку должно быть понятно. И обеспечивать право кого-то убежать и жить на улице всё равно что бороться за безопасность пролётов рыб над степью. Даже малыши знают, что рыбы над ней не летают, а на улице лучше чем дома быть не может. Получается, что оппозиционеры совсем глупые. Взрослые, а соображают хуже малых детей. А может, они просто больные? Или это всё нарочно? Они только говорят, что хотят как лучше, а на самом деле всё наоборот? Но от таких врагов свой дом и семью надо защищать, в этом и есть долг перед Родиной…

Вот где-то такие примерно мысли скрывались за парой фраз пионера Серёжки Клёнова начет лопаты для благодетелей. Развернуть их в рассказ у мальчишки, скорее всего, бы не получилось: не был он мастером говорить о таких вещах.

Зато Игоря искусству ведения споров обучали и обучали очень серьезно: лидер должен уметь говорить с людьми, должен уметь объяснить им их задачи так, чтобы люди не просто поняли, что они должны сделать, но и прониклись тем, что сделать это они действительно должны. Обязаны, какие бы трудности перед ними при этом не вставали. Преодолеть и сделать. И еще лидер должен убедить идущих за ним, что никакого другого пути к заветной цели нет и быть не может.

Поэтому он позаботился закрепить достигнутый эффект и привел ребятам ещё пару требований оппозиции:

— Кроме этого, например, оппозиция считает, что природные ресурсы должны быть не в государственной собственности, а в частных руках.

— Это как? — не понял Алёшка Емельянов. — Это что, вся нефть кому-то одному принадлежать должна? Или железная руда?

— Ну, не обязательно одному и не обязательно вся, но отдельно взятое месторождение должно принадлежать хозяину, которому государство — не указ.

— Как это — не указ? Откуда он узнает, сколько нефти нужно добыть, чтобы загрузить мощности? Это ж не репу выращивать?

— Так он и не должен знать. Добудет столько, сколько ему выгодно.

— Но если ему выгодно меньше чем нужно?

— Это уже не его проблемы. Он хозяин, понимаешь? Хозяин и всё тут. Сколько хочет добывает, по чем выгодно — продает.

— То есть выгодно ему цену в два раза задрать — задерёт?

— Непременно. Это называется свободный рынок.

— Не, они точно ненормальные, — подвел итог экономической дискуссии Алёшка.

— Причем опасные, — добавил Костик. — Ведь это получается, что из-за их глупости мы будем страдать. С какой это стати?

— Не страдать, а наслаждаться жизнью на основе либерально-демократических принципов, — гнул свою линию Мурманцев.

— Вот пусть сами ей и наслаждаются, если им так нравится. А к нам со своими советами не лезут, — заявил Серёжка.

Остальные поддержали его согласными восклицаниями. И только Шаров как-то неуверенно мотнул головой.

— Что, Николай, тебе эти ценности по душе пришлись? — подметил это Игорь.

— Нет, конечно. Уроды они, и ценности у них уродские. Вот только Виктор Андреевич… доктор Стригалёв… он не такой. Он тётку Нюру оперировал… шесть часов подряд операция шла. И Кузьму почти столько же…

— Видишь ли в чем дело, Николай. Науки человека человеком не делают. Можно изучить всю математику, и быть последней сволочью. А можно её вовсе не знать, но быть настоящим человеком.

Никита возмущенно фыркнул, но возражать не рискнул. Возразил сам Шаров:

— Да я не про науку говорю.

— А про что?

— Про то, сколько сил у него уходит. Я ж говорил, он несколько часов подряд оперировал. А потом ещё сколько после операции следил. Это у врачей называется "вести послеоперационный период".

Как любой мальчишка, Колька любил ввернуть в разговоре случайно запомненный сложный термин: это создавало впечатления глубоких знаний по обсуждаемому вопросу.

— Я знаю, как это называется, — сухо заметил Игорь. По его мнению, этой фразы было вполне достаточно, чтобы Николай вспомнил о том, что одна из профессий командира — полевой врач. — Только не понимаю, что ты этим сказать хочешь?

— Да то, что будь он таким оппозиционером как эти… — мальчишка немного промедлил, подбирая нужное слово, так и не подобрал, и продолжил: — Он бы не стал так стараться. Зачем бы тогда ему это? Эти ведь «оппозиционеры» они против Империи не потому, что хотят как лучше. Им надо, чтобы им спокойнее было.

— Спокойнее? — переспросил удивленный Серёжка.

— Ну да. Чтобы делать ничего не надо было. В империи все работают. А они работать не хотят. А хотят, чтобы у них все было просто так.

— А не слипнется у них в одном месте? — задохнулся от возмущения Серёжка.

— Да у них там давно и слиплось, наверное. Потому и не нужны они никому. А Виктор Андреевич… Он другой совсем. Он всё время с больными.

— Хм…

С одной стороны, Игоря порадовало, что Колька очень точно самостоятельно определил природу всех этих бездельников-оппозиционеров. С другой, конечно, его возражения пришлись некстати. Осложняло ситуацию то, что про Стригалёва сам Мурманцев практически ничего не знал. Так только, слышал краем уха, что тот — оппозиционер и всё. Подобная публика Игоря никогда не интересовала.

Но вдруг этот врач — честный русский человек? Может, осознавший свои заблуждения и порвавший с ними, а может, никогда их и не имевший. Бывает так: запустит какая-нибудь сволочь слушок, а потом замучаешься от него отмываться. В лицо, конечно, никто сказать не посмеет, на то у дворянина и шпага, чтобы защитить свою честь, но пристроится какой-нибудь гад шипеть за спиной, и замучаешься вытаскивать эту тварь на свет, чтобы рассчитаться с ней по заслугам.

— Я лично с Виктором Андреевичем Стригалёвым не знаком, поэтому говорить только о его репутации. А репутация у него именно такая: оппозиционер. Может быть, она и незаслуженная, но тут уж он сам должен разбираться и восстанавливать свое доброе имя. Верно?

— Верно, — согласился Колька, хоть и без особого энтузиазма.

— Так что доберемся до Беловодска и разберемся, если будет на это время, — подвел итог Игорь. На этом разговор и закончился.

К Беловодску вышли на шестой день пути после присоединения «экспедиции». Сначала ожили комбрасы. Игорь тут же отослал сообщение о приближении своего отряда, кратко упомянув и присоединении подозрительных чужаков. подробнее расписывать он не стал, такие вещи надо объяснять лицом к лицу.

Спустя час отряд повстречал казачий патруль: пятеро всадников верхом на трапах: если сипы передвигались верхом только в степи, то казаки приучили животных двигаться и по лесу. Переговорив с командиром, Игорь выяснил, что город ожидает нападения сипов: по данным разведки через лес к нему движется примерно двухсоттысячное войско. Город готовился к обороне, которую возглавлял командир гарнизона полковник Городов. Тем не менее, непосредственно в окрестностях Беловодска пока что не было замечено ни одного сипа. Зато один за другим подходят отряды беженцев из степной зоны. Всех их казаки отправляли к переправе, координаты которой они сбросили на комбрасы Игоря и его подопечных.

До переправы добрались часа за полтора. Белая, или как фамильярно порой её называли местные жители, Белка, оказалась рекой довольно широкой и быстрой. Городские кварталы и заводы расположились на её противоположном берегу, моста через реку не строили за ненадобностью. Поэтому переправляться беженцам предстояло на подручных плавсредствах.

Для такого случая на берегу на скорую руку срубили добротную пристань, у причала которой сгрудились пара больших катеров и десяток мелких моторных лодок. Дополняла картину трансрусовская военная амфибия на воздушной подушки со спаренными скорострельными плазмометами в носовой установке. Охраняли пристань солдаты. По знакам различия Игорь моментально определил их принадлежность к двенадцатой легкопехотной бригаде. Неприятно поразила Мурманцева их малочисленность: ответственную позицию прикрывал всего лишь взвод. Несмотря на имевшиеся у пехотинцев ручные станковые плазмомёты и штурмовые плазменные винтовки, атака крупных сил врага могла бы иметь успех, поскольку сипы имели хороший шанс задавить землян количеством. Как человек с блестящей военной подготовкой, Игорь прекрасно понимал, что здесь нужно минимум ещё полсотни стволов. А лучше бы сотню. Тогда даже от мощной атаки можно отбиться, продержаться до подхода подкрепления из-за реки, а потом устроить сипам кровавую бойню, так, чтобы на всю оставшуюся жизнь и много поколений вперёд запомнили, чем заканчиваются выступления против русских.

Разорённые деревни, сожженные станицы, убитые переселенцы требовали отмщения. Но здесь, в Беловодске, похоже, царило какое-то странное благодушие, словно никто не знал, что произошло в степи, и не торопился преподать наглецам, сурового урока. Это было очень странно.

До некоторой степени солдат извиняло то, что к отражению атаки на пристань они основательно подготовились. Лес был тщательно, до последнего кустика, вырублен на пару сотен метров вокруг, причем не просто вырублен, а из поваленных деревьев были созданы завалы, полностью исключавшие возможность стремительной кавалерийской атаки. Для собственного укрытия пехотинцы отрыли траншеи полного профиля с тщательно оборудованными стрелковыми позициями, включая так же и резервные. Наконец, на флангах обороны были обустроены дзоты с возможностью кругового ведения огня и деревянной крышей явно не в один единственный накат.

Как военный инженер по образованию, Игорь не мог не признать, что позиция оборудована образцово, но всё равно не примирился с малочисленностью защитников пристани. Если даже в Беловодске так мало регулярных войск, то где казаки, где ополчение? Где, наконец, пионеры? Игорь дал себе твёрдое слово обязательно поговорить с полковником Городовым об этом упущении. Если нужно, то перебраться на плацдарм самому вместе со своим отрядом.

Но пока что пришлось пройти на указанным дежурным по пристани катер, который переправил их через реку. Ребята, особенно те, что помладше, засыпали дежурного вопросами, но тот лишь устало отмахивался: "Всё там, на том берегу". Даже андроид не произвел на него впечатления: он лишь покосился на него и ничего не сказал.

Такой же неразговорчивой оказалась и команда катера. Зато на том берегу общительности и правда оказалось хоть отбавляй. На пристани отряд встретил дежурный, который направил всех в "штаб эвакуации", размещавшийся совсем рядом, в большом административном здании на набережной.

При мирной жизни здесь наверняка размещалась солидная и спокойная контора, теперь же жизнь бурлила в стенах дома, как бурная вода на речном перекате. Всюду сновали люди с озабоченными лицами. Из полуоткрытых дверей доносились приглушенные голоса: в больших комнатах проходили какие-то совещания. Где-то начальник распекал нерадивого подчиненного, да так, что его крик разносился по коридорам и холлу:

— Что значит "нет возможности"? Запасов на продуктовых базах не хватает? Я сам знаю, что их недостаточно! И что продовольствие Беловодск по большей части получал из степной зоны, я тоже без вас знаю! А ещё я знаю, что наша обязанность людей обеспечить едой! Всех людей, которые сейчас находятся в городе! Значит, мы должны их обеспечить, и мы это сделаем! Всё! Не рассказывайте мне про трудности! Говорите про то, что надо сделать, чтобы их преодолеть! Конкретно!

Ответа подчиненного ребята не расслышали, как и продолжения разговора: они поднялись на второй этаж, где находились рабочие места информколлекторов. Здесь сначала удостоверяли личность каждого вновь пришедшего в город, а потом очень подробно расспрашивали о известных ему обстоятельствах начала сипского мятежа и судьбах поселенцев.

Естественно, Игорь, как командир отряда, отправился на собеседование первым. Статус советника яснодольского губернатора позволял ему договориться о некотором «послаблении» для «экспедиции». Мурманцев знал, что к рассказу Валерки информколлекторы отнесутся с изрядной долей недоверия, а уточняющие вопросы очень быстро выведут ултских шпионов на чистую воду. Но авторитет дворянина, подкрепленный прозрачным намеком, что «экспедиция» является частью секретной спецоперации, контролируемой лично наместником Сипы, позволил добиться нужного результата: информколлекторы ограничились лишь формальными вопросами, не попытавшись уточнить ни единой детали. В том числе (на это Игорю пришлось обратить их особое внимание) и прибытие итальянца Паоло из несуществующей Флоренции.

Зато остальных ребят расспрашивали долго и тщательно, уточняя каждую подробность, какой бы малой и незначительной она не казалась. Это было необходимо: во-первых, чтобы собрать как можно больше информации, во-вторых, чтобы можно было судить о её достоверности. Катастрофы (а сипский мятеж для переселенцев по сути ничем от масштабной катастрофы не отличался) всегда порождают панику и слухи. Люди неизбежно теряют своих родных и близких, и, не зная их судьбы, зачастую начинают строить самые невероятные предположения. делятся ими со своим окружением, те разносят эти фантазии дальше, зачастую сопровождая уже своими, неизвестно откуда взятыми, подробностями. В итоге людей накрывает лавина недостоверной информации, которая только затрудняет правильную реакцию на события и очень способствует принятию неверных решений.

Чтобы не допустить подобного развития событий, и существуют профессия информколлектора — человека, способного грамотно собрать и обработать информацию. В полезности и эффективности их работы ребята смогли убедиться сразу после окончания расспросов. Оказалось, что в городе находятся семьи близнецов Толи и Поли, Алёшки Емельянова и отец Кольки Шарова. Получив адреса и координаты, счастливые ребята тут же отвизировали родным о своем появлении в Беловодске, а затем умчались скорее увидеть своих родных. Семьи Юли Вереш и Костика Румянцева находились в Новой Мологе. Отвизироваться туда возможности не было, мощности передатчиков хватало на дальнюю связь лишь в пределах окрестностей города. Но с началом мятежа и выходом из строя спутниковой связи военные спешно наладили между городами кабельную связь. Информколлекторы заказали разговор с Мологой на восемь часов вечера, пообещав до этого связаться со своими коллегами оттуда и пригласить родственников нашедшихся ребят к аппарату. Они так же подробно ознакомили Юлю и Костю с возможностями добраться до Мологи: для гражданских лиц в трижды в день курсировали транспортные катера: утром, днем и вечером.

О родственниках остальных ребят никаких данных не было, но информколлекторы попросили не спешить с мрачными предположениями: каждый день в город пребывали всё новые и новые беженцы из степных районов. Пока невозможно достоверно подтвердить смерть человека, его нужно считать живым, а не погибшим.

Завершив свою работу, информколлекторы направили оставшуюся часть отряда в отдел распределения, где беженцев обустраивали на жительство и довольствие. Эта процедура была совсем короткой. Ребятам сообщили, что отряду временно выделяется классный кабинет в помещении городской школы номер 8, перебросили на комбрасы метки питания, и можно было отправляться на «новоселье». Некоторую заминку, в который уж раз, организовала «экспедиция» со своими «сверхсовременными» плашками. Вместо электронных меток пришлось напечатать для них бумажные талоны и заверить их печатями, но и это много времени не заняло.

Вот до школы пришлось идти довольно долго, она находилась на южной городской окраине, в кварталах, где жили в основном рабочие металлургического завода.

По прибытии на место, как и предполагал Игорь, обнаружилось, что они не первые постояльцы. К Беловодску вышли ещё несколько таких же ребячьих отрядов (разве что возглавляли их местные подростки, а не дворяне с Земли). Были даже одиночки, сумевшие без запасов и снаряжения по глухому лесу добраться до города. вот таких путешественников поневоле и селили временно в школьном здании. Те, у кого находились родители или родственники, перебирались к ним, остальные пока что обживали пустующие классы.

После короткого разговора с дежурным по лагерю (именно так отрекомендовался вызванный стоявшим возле дверей школы караульным мальчишка лет четырнадцати в полной пионерской форме) ребята сперва поднялись в тридцать второй кабинет на третьем этаже, чтобы бросить поклажу, а затем скопом, кроме оставленного в караул Румянцева, поспешили в столовую, хотя время обеда уже прошло, но на кухне имелся резерв как раз для подобных случаев. Так что каждому досталось по полной миске густого горячего супа с макаронами и говяжьей тушенкой. Макароны были толстые, разварившиеся, с крупнокалиберными дырками. Мясо попадалась мелкими кусками, но его было много, снабженцы и повара свято чтили старый, как мир, принцип: "Всё лучшее — детям!" Правда, хлеба выдали лишь по куску на человека. Игорю сразу вспомнился начальственный крик в штабе. Положение с продуктами в Беловодске и впрямь выглядело тяжеловатым.

Проголодавшиеся мальчишки и девчонки моментально срубали свои порции. После этого вернулись о предоставленный им кабинет. Игорь, отпустив в столовую честно отстоявшего свою вахту Румянцева, занялся организационными вопросами. Юноше очень хотелось как можно быстрее отправиться к коменданту города, но он понимал, что прежде всего нужно выполнить свои обязанности командира, которых с него пока что никто не снимал. Нужно было организовать поручение матрасов и белья, провести инвентаризацию и сдать на склад оставшиеся продукты, организовать хранение и охрану оружия (до получения прямого приказа от командования не могло быть и речи о том, чтобы с ним расстаться) и боеприпасов. Правда, роль Игоря сводилась по сути к назначению ответственных, но ведь именно с этого и начинается любое дело. Там, где не отвечает кто-то конкретный, на поверку не отвечает никто. И работа стоит.

А тут ещё «экспедиция» всё-таки решила посетить Стригалёва, о чём Валерка даже не сообщил. а, можно сказать, фактически спросил разрешения.

— Раз нужно, значит идите, — согласился Игорь. — Только, наверное, нужно будет кому-то вас проводить до больницы. Ведь карты города у вас нет.

— Мы можем спросить дорогу. Хотя, конечно, лучше бы проводить.

— Клёнов, иди сюда, — позвал Игорь надежного помощника.

Серёжка подошел с весьма недовольным видом: он уже приступил к порученной инвентаризации оружия и был очень доволен доставшейся ему работой.

— Надо проводить твоих друзей в городскую больницу у доктору Стригалёву, — поставил новую задачу Мурманцев. — Сам понимаешь, города они не знают, карты у них нет. А у тебя есть, и ты уже бывал в Беловодске.

— Два раза, — честно подтвердил пионер, но без особого энтузиазма.

— Поэтому тебе и поручаю.

— Понятно…

— Да, и вот ещё что… Вы своего андроида, пожалуй, с собой возьмите. Нечего ему тут маячить.

Игорь не мог справиться со своей интуитивной неприязнью к этому существу, да и не пытался этого сделать. И даже его роль в обнаружении и уничтожении аппарата наблюдения ултов нисколько этой неприязни не уменьшила. Во-первых, та история была специально построена, а во-вторых, если даже от таких андроидов есть какая-то польза, то вреда от них всё равно больше. Настолько больше, что даже не стоит то обсуждать. Робот должен быть специализированным и нечеловекоподобным. Точка.

Поэтому Игорь всё время ощущал, что допускает неоправданный риск, оставляя его без собственного присмотра рядом с кем-то из ребят. Электронные «мозги» могло замкнуть в любой, самый непредсказуемый момент. Ушли все в столовую, оставили одного Костика наедине с этим монстром. Ведь справился бы с ним киборг, если бы захотел. А потом мог взять пулемет Берёзкина и поливать направо и налево. Сколько бы людей погибло из-за его, Игоря, оплошности. Он бы тогда такого не смог бы себе простить… Хорошо, что всё обошлось. Но сейчас лучше всё-таки от андроида избавиться, хотя бы на время.

— Хорошо, мы его возьмем с собой, — покладисто согласился Валерка.

— Только надо его приодеть так, чтобы в глаза не бросался, — посоветовал Игорь.

Если первое время интерес к андроиду не был особенно заметен, то на пути от штаба к школе он собрал на себя немало косых взглядов.

— Было бы во что… — вздохнул Валерка.

— Купить можно что-нибудь такое, — предложил Серёжка, неопределенно поведя в воздухе рукой.

— Было бы на что… — в тон старшему брату произнёс Никита.

— У меня на карте деньги есть, должно хватить. Айда в магазин. Игорь, разрешаешь?

— А не жалко? — прищурился Мурманцев.

— На нужное дело денег никогда не жалко, — заверил Серёжка.

— Ну, если так… Тогда разрешаю, — решил Игорь. Про себя он отметил, что Клёнов, пожалуй, привязался к «экспедиции» слишком сильно. Надо бы его слегка от них отдалить, для его же блага. Но сейчас приставлять другого провожатого уже поздно: будет выглядеть подозрительно. Так что пусть уж в больницу их сводит именно он, а дальше… Что дальше, сильно зависело от результата разговора с комендантом города, к которому Игорь и направился.

В кабинет к коменданту Игоря повали минут через десять после доклада адъютанта. В ожидании приглашения юноша проигрывал в уме возможные варианты разговора, прикидывая, как лучше доложить необычную информацию. О случаях обнаружения и поимки ултских шпионов Мурманцеву ничего не было известно, скорее всего, такого ещё никогда не происходило. А раз так, то полковник вполне может отнестись к его словам с недоверием. Игорю бы этого очень не хотелось: во-первых, он знал, что был прав, а, во-вторых, недоверие было просто унизительным. Почему он, русский дворянин, должен кому-то что-то доказывать? Разве недостаточно его слов "я так вижу и это знаю", чтобы все вокруг признали его правоту?

Конец сомнениям положил голос адъютанта:

— Прошу пройти.

Игорь вошел в просторный кабинет. Хозяин поднялся из-за стола и сделал несколько шагов ему навстречу, протягивая руку.

— Из Яснодольска? Вырвались, значит. Прошу, проходите.

Рукопожатие, как и положено, было крепким и душевным. Вообще полковник как-то сразу понравился Игорю, хотя ничего особенного в нём вроде и не было: невысокий, загорелый, коротко стриженый, с аккуратными щетинистыми усами. Одет хозяин кабинета был в камуфляжную полевую форму, а из наград, которых наверняка у него имелось не мало, сейчас присутствовали только те, с которыми военные никогда не расставались: Русский Крест под воротником и три ордена Святого Георгия на левой стороне груди. До полного кавалера Городову не хватало лишь первой степени.

— Игорь Мурманцев, советник яснодольского губернатора.

— С Земли, как я понимаю?

— Да, я оттуда.

— Какой Лицей заканчивали?

— Селенжинский.

— Отличная рекомендация… У меня там друг одно время работал. Майор Блинков. Знали его?

— Конечно. Он был офицер-наставник курса восемьдесят шестого года рождения. А я — восемьдесят восьмого. Но после их выпуска он ушел из Лицея.

— Да, он вернулся в действующую Армию. Война…

В ответ Игорь промолчал, да и говорить ничего не требовалось.

— Вы присаживайтесь и рассказывайте, — предложил Городов. — Информколлекторы информколлекторами, а мне хочется послушать ваше мнение из первых уст.

— У меня не только мнение. Вот.

Игорь выложил на стол оплавленные остатки прибора наблюдения.

— Ултский наблюдательный зонд?

— Он самый.

— Великолепно! Мурманцев, вы просто молодец. Мы их несколько раз вроде как засекали, но они сразу исчезали. Сбить не удалось ни одного.

Полковник хищно улыбнулся.

— Сейчас мы этого хитреца пощупаем за материальную часть.

Нажал кнопку переговорного устройства.

— Капитана Фролова ко мне! Срочно!.. А вы, Мурмацев, присаживайтесь наконец. Сейчас определим вашу добычу и продолжим. Это недолго.

Это и вправду оказалось недолго. Не прошло и двух-трёх минут, как в кабинет вошел высокий молодцеватый офицер. В отличие от Городова, он был одет в повседневную форму и не отмечен наградами.

— Господин полковник, капитан Фролов по вашему приказанию прибыл.

— Работа есть для тебя и твоих паганелей, Фролов. Срочная. Бери вот ту штуку и в лабораторию. Чтобы по косточкам мне её разобрали.

При виде покореженного прибора на лице капитана отразилось сильнейшее изумление, тут же сменившееся бурной радостью.

— Это же… Это же то, что мы столько времени пытались добыть? Смогли всё-таки, Михаил Александрович?!

— Смогли, — кивнул полковник. — Вот, добытчик наш сидит, знакомься.

— Инженер-капитан Вадим Юрьевич Фролов.

— Игорь Мурманцев, советник губернатора Яснодольска, — поднимаясь и пожимая протянутую руку, представился юноша.

— Вы очень нам помогли, Игорь. Теперь мы из этой копилки вытрясем все её тайны.

— Я сделал то, что на моем месте должен был сделать каждый, — спокойно ответил Мурманцев.

— Да, но на том месте оказались именно вы. И не подвели, — констатировал полковник.

— Разрешите идти, — повернулся к нему Фролов.

— Идите, капитан, идите, — кивнул Городов. А когда за капитаном закрылась дверь, он произнёс:

— А теперь, пожалуйста, рассказывайте. О Яснодольске и об этом трофее. Во всех подробностях.

Игорь начал рассказ. Сначала сбивчиво и путано, постоянно перепрыгивая с одного на другое, но быстро увлекся, и рассказ сам собой обрел некоторую стройность и ясность. Полковник внимательно слушал, изредка задавая короткие уточняющие вопросы.

Так продолжалось, пока Игорь не добрался до «экспедиции». Сама по себе она, как и следовало ожидать, полковника не удивила: в Русской Империи желание подростков заниматься научной деятельностью не только приветствовалось, но и всячески поощрялось. Ничего необычного в том, чтобы встретить юных исследователей с Земли на отдаленной планете не было. Но вот их представление и наличие андроида Городова несказанно удивило.

— Флоренция? Италия? Вы ничего не перепутали?

— Нет. Именно так всё и было.

— Но Флоренции уже сколько лет как не существует. Или я отстал от жизни, и пока торчал в этом космическом захолустье, она снова появилась на Земле?

— В том-то и дело, что не отстали.

— Тогда как же это прикажете понимать?

— Я думаю, это разведывательная операция ултов.

— Вот так сразу?.. Не больше и не меньше…

— А у вас есть какое-то другое объяснение? У меня нет.

Эти вопрос и признание Игорь приготовил заранее, именно они должны были настроить трудный разговор на нужную волну.

— Может быть, этот парень имел ввиду какое-нибудь инопланетное итальянское поселение? В конце концов, у нас тут под боком Позен, почему бы не быть где-то и Флоренции?

— Нуэр-Позен, — поправил Мурманцев. — У меня есть знакомые среди немцев. Поверьте, они очень сильно чувствуют разницу между Землей и поселениями.

— Верю, я и сам с этим сталкивался. Вот только не ровняйте немцев с макаронниками. Пусть они и проиграли свою войну, но остаются имперским народом, не забывшим о своей великой истории. У них гордость и честь в крови. А итальянцы… им наплевать, какая власть, была бы крыша над головой да макароны в тарелке.

— Вы правы. С них станется назвать три избушки на окраине галактики Флоренцией. Но вот откуда там возьмется целый институт? И потом, он четко сказал: "Флоренция, Италия". Те же немцы на всех планетах довольствуются автономией. Потому что понимают, что независимости им ни мы, ни англо-саксы никогда не дадим. А вот автономию можем и отобрать. Тягаться с империями у них сил не хватит. Поэтому вся их подчеркнутая независимость дальше определенной черты не заходит.

— Да, с этим не поспоришь, — согласился полковник.

— И потом андроид. Вы же понимаете, что это запрещенная технология. Если где-то они и применяются, то в обстановке строжайшей секретности. Я не могу поверить, что такой аппарат доверили непонятно кому из какой-то там Италии.

— Если только он не сделан в этой Италии, — предположил Городов. — Это, кстати, объясняет многие нестыковки.

— А вам не кажется, что при таком предположении Русская Империя выглядит не слишком достойно?

— Поясните свою мысль.

— Слишком велика роль иностранцев. У нас что, своих ученых не хватает?

— Возможно, это сделано во имя государственных интересов, о которых мы с вами не имеем представления. Как я понял из вашего рассказа, начальник экспедиции наш соотечественник.

— Он так представился, — уточнил Мурманцев. — Но вы не считаете, что если бы дело обстояло так, как вы говорите, то он должен бы был всё объяснить. Пусть не всем, то хотя бы мне. Как дворянин дворянину.

— А он дворянин?

— А разве возможно, чтобы руководитель такой экспедиции им не был? — вопросом на вопрос ответил Игорь. — Идти всегда впереди, увлекая за собой других, вот главный долг русского дворянина. Не дворянину бы эту экспедицию просто не уступили.

Городов задумчиво потер подбородок.

— У вас безупречная логика, Мурманцев.

— Я информколлектор.

— Я предполагал это с самого начала, — признался полковник. — Отсутствие этой специализации для советника губернатора слишком нехарактерно. Кстати, а какие у вас ещё профессии?

— Геолог, космонавигатор, полевой врач. В пионерском отряде занимался военной инженерией.

— Хорошая подборка.

— Я собирался поговорить с вами насчет укрепления плацдарма на Белой. Но после того, как мы решим вопрос с «экспедицией».

— Согласен, — кивнул полковник. — Несомненно, это в данный момент важнее. Продолжайте рассказ.

Игорь подробно описал историю обнаружения и уничтожения наблюдательного прибора и довольно кратко — дальнейшее движение до Беловодска, главным образом сосредоточившись на возникшем у подозрительных незнакомцев интересе к Стригалёву.

— И вот я решил посоветоваться с вами, как с высшей властью в Беловодске, — закончил рассказ Мурманцев.

— Да уж… Озадачили так озадачили… — протянул Городов.

— Этот Стригалёв действительно оппозиционер?

— Я бы так его не назвал. Во всяком случае, со всей этой шайкой из "Голоса свободы" он ничего общего не имеет. По мне так он немного не в себе. Бывают такие… Взрослые вроде люди, голова седая уже, а заиграются так, что остановиться никак не могут. Но в сущности, человек он безобидный, к тому же врач высочайшего уровня.

— И тем не менее, они идут к нему.

— Куда направили, туда и идут. Ваши же пионеры и направили, судя по вашему рассказу.

— Да, здесь вы правы, — вынужден был признать Игорь.

— Это-то и плохо, — вздохнул полковник. — Больно мутная картинка. Как-то всё это нелогично получается.

— Что именно нелогично? Моя версия, что они шпионы?

— И это тоже. Уж больно они подозрительны для шпионов. Помните анекдот про Штирлица, который расхаживал по Берлину, волоча за собой парашют? Судя по вашему рассказу, они занимаются тем же самым. Андроид к себе сразу привлекает внимание. Флоренция не сразу, но до первого встречного землянина, а их здесь у нас не так уж и мало. Как вы это объясняете?

— Есть два варианта.

— О как, — с легким восхищением в голосе произнес Городов. — У меня нет ни одного, а у вас целых два. Что ж, внимательно слушаю.

— Во-первых, я полагаю, что такие ошибки связаны с нехваткой знаний у врага о нашей стране. Предателей среди русских солдат и офицеров практически нет. Довоенные контакты с ултами были минимальны. Ни о нас, ни мы о них не имели внятного представления. Этих ребят готовили на том, что было. Возможно, к ултам попали какие-то материалы по земной истории, на основании которых и была придумана такая легенда. Те, кто её разрабатывал, понятия не имели о том, что сведения устарели и являются ложными.

— Разумно, — оценил полковник. — Как я понимаю, это первая версия. А вторая?

— Вторая заключается в том, что ошибки в составлении легенды допущены намерено. С тем, чтобы привлечь наше внимание к этой группе, и тем самым отвлечь от настоящих шпионов.

— Это недостойно. Тот, кому дорога честь, никогда не опустится до такого поступка.

— Если бы речь шла об Англо-сакской Империи, я бы согласился с вами. Даже больше, я бы, наверное, не высказал такого предположения. Но улты… Знакома ли им честь? Что мы об этом знаем?

— Это не только против чести. Это ещё и против логики, — не сдавался полковник.

— Однако, устройством наблюдения они пожертвовали, — парировал Игорь. — Вы ведь понимаете, что это очень серьезная жертва. После того, как образец попал в наши руки, нам будет гораздо легче находить и уничтожать подобные аппараты. Не понимать это улты не могут. Но раз они это сделали, значит, считали такую жертву оправданной. А оправдание у неё могло быть только одно: отвлечь внимание это этих «ученых». Если они обнаружили и помогли уничтожить шпиона, то, конечно, сами никак не могут быть шпионами.

— Все равно, это не логично.

— С точки зрения нашей логики. Видимо у ултов она иная.

— Да, возможно… Но тогда снова встает вопрос — зачем? Пусть эти трое и андроид отвлекают нас от настоящего шпиона, но ему-то что здесь нужно? На окраине Империи, к тому же Сипа не имеет серьезного военного значения. Планетарная оборона здесь, сами знаете, аховая, серьезного военного производства нет.

— Не могу сказать, — признался Игорь. — Хотя, предположения строить можно. Например, шпион может затеряться в потоке беженцев, легализоваться, а потом перебраться отсюда на другие планеты Империи.

Городов ответил не сразу.

— Да, такую возможность надо иметь ввиду, — медленно произнес он после паузы. — Разумеется, соответствующие службы работают, но без конкретных ориентиров. Потому, что так должно быть, а не в расчете найти настоящего шпиона. Но если обстоятельства поворачиваются таким образом… Ситуация нуждается в тщательной проработке. Мурманцев, вы нам обязательно понадобитесь.

— Я полностью в вашем распоряжении, господин полковник, — заверил Игорь.

— Не сомневался. Кстати, чем вы планируете заняться?

— Если не будет поручений, то плацдармом возле пристани. Мне кажется, что его оборону нужно усилить. Иначе сипы могут захватить и уничтожить пристань.

— Сипы пока что далеко. Мы ведем очень тщательную разведку. Незаметно их армия к городу не подойдет. Сейчас вопрос стоит только об отражении нападения небольшой диверсионной группы. Сильно сомневаюсь, что дикарям знакомо такое понятие, но лучше принять меры безопасности, чем потом исправлять последствия собственной непредусмотрительности.

— Насчет группы вы абсолютно правы. Но что будет, когда вражеская армия заметно подойдет к реке?

— У нас будет время принять решение. Либо перебросить на плацдарм подкрепления, либо заблаговременно отступить.

— Отступить?! — изумленно переспросил Игорь. Подростку показалось, что он ослышался.

— Возможно придется отступать, — вздохнул Городов. — У меня слишком мало сил. Полк легкой пехоты и сводная бригада неполного состава, собранная из тех, кто уцелел в боях в степи. Плюс казаки, плюс ополченцы.

— И всё равно, отступать перед дикарями недостойно! — Мурманцев не пытался скрыть возмущения.

— Этих дикарей слишком много. В направлении Белой движется орда, численность которой оценивается примерно в половину миллиона. И орда эта весьма дисциплинированная и хорошо вооруженная. Если она выйдет к городу в полном составе, то нет никакого смысла удерживать позицию на том берегу. Пусть сами попытаются переправиться, а мы их уж тут встретим.

— Но почему у вас так мало сил?

— Их никогда и не было много. Сипа всегда считалась мирной и спокойной планетой. О боях с туземцами никто всерьез не задумывался. Как и об отражении вторжения из космоса, ведь мы здесь находимся совсем на окраине.

— Хорошо, но сейчас-то, после того, как эти дикари всё-таки взялись за оружие, почему до сих пор не оказана помощь? Неужели генерал-губернатор не доложил о происходящем на Землю?

— Разумеется, он доложил. Но Земле сейчас не до нас. Наш флот только что потерпел разгромное поражение в секторе Шумерлы.

— Что? — Игорь подался вперёд, словно хотел вскочить с кресла. — Не может быть!

— К сожалению, может. Полностью уничтожена вся вторая эскадра адмирала Барановского.

— Но это же… Два космических линкора…

— Три, — поправил Городов. — Три линкора, две матки, девять крейсеров, четырнадцать разрушителей, четыре корвета и два фрегата. Уничтожены все до единого.

— А улты?

— Понесли потери, но, к сожалению, незначительные. Их корабли были оборудованы новым типом позитронного оружия. По всей видимости, использованы технологии рюжангов.

— Проклятье, — юноша непроизвольно сжал кулаки. — Они ответят. Они за всё ответят.

— Да… — задумчиво протянул Городов. — Знал бы капитан Мурманцев…

Тут он оборвал себя на полуслове и посмотрел на Игоря так, словно в первый раз его увидел.

— Он был ваш однофамилец или родственник?

— Родственник. Я приходился ему внучатым племянником. А что именно он должен был знать?

— Я думаю, что если бы он знал, к чему приведет стычка на Раде, то повел бы себя по-иному.

— Он повел бы себя точно так же, — вскинул голову Игорь. — Знаете, как учил меня мой отец?

Перед глазами подростка словно наяву встала сцена из далекого уже прошлого: ночная тишина, темные громады гор (дело происходило на высокогорьях Памира), яркие звёзды над головой, казавшиеся одновременно и близкими и бесконечно далёкими и негромкий, спокойный голос отца: "Конечно, отступить можно всегда… почти всегда. Космос ведь велик; не эта планета — так другая, пусть чуть похуже, зато без борьбы… Или просто Луна — в конце концов, можно построить на ней искусственные купола, зато не будет крови… А потом у твоих правнуков — во имя мира и согласия! — потребуют: откажитесь от колонизации вообще и заодно ограничьте рождаемость. Зато не будет крови… А к пра-правнукам придут и скажут: отдайте то, чем владели пра-прадеды, вы же все равно вымираете. За это мы позволим вам дожить спокойно. И не будет крови… А начнется все с того, что я спрошу себя: зачем мне эта победа? 3ачем она мне, если ради нее придется умереть? И, когда я так спрошу, Игорь — я ограблю тебя. И твоих детей."

— Ваш отец очень мудрый человек и настоящий патриот, — в голосе полковника прозвучало подчеркнутое уважение.

— Он был русский дворянин, — глухо ответил юноша. В конце фразы голос предательски дрогнул: Игорь очень любил отца и до сих пор не мог смириться с его гибелью.

— Был? Простите, я не знал…

— Отец служил на «Стремительном». Вторым помощником командира корабля…

Полковник молча кивнул. Слова тут и не требовались. Историю битвы на орбите Спики знали все — и взрослые, и дети. Во-первых, это была первая большая битва войны с ултами, начавшейся после инцидента на Раде. Во-вторых, самая крупная на текущий момент победа Русской Империи в той войне. Флот ултов был наголову разгромлен, понес тяжелейшие потери, а его остатки едва сумели спастись бегством. Большинство боевых кораблей землян тоже было повреждено, но безвозвратно утеряны были лишь крейсер "Генерал Трошев" и разрушитель «Стремительный». Последний в критический момент сражения прикрыл флагманский линкор "Князь Святослав", спася его от верной гибели: маленькой паузы команде корабля хватило, чтобы скорректировать огонь орудий и уничтожить вражеский линкор раньше, чем тот успел окончательно добить флагман.

Полковник вздохнул.

— Что я вам скажу, Мурманцев?.. Красивых слов говорить не стану: во-первых, не умею этого делать, а, во-вторых, вы в них не нуждаетесь.

Здесь Городов был абсолютно прав: слушать красивые слова сейчас Игорю хотелось меньше всего на свете.

— Я вижу, вы взяли на себя на тяжелое бремя дворянского долга. Я вижу, что вы понимаете, что то значит. А раз так, то будем действовать вместе. Я рассчитываю на вас, Мурманцев. Сами видите, сейчас мне дорог каждый человек, особенно такой, который, как вы, умеет и может вести за собой. Подкреплений, как вы понимаете, нам ждать теперь не приходится.

— Это окончательное решение? — на всякий случай уточнил Игорь.

— Ещё пока нет, но навряд ли оно изменится. Мы можем рассчитывать только на себя, — констатировал полковник.

— На себя, значит — на себя. Мы — русские.

— Оставьте у адъютанта номер своего комбраса. В какой гостинице вас искать, если вдруг не сработает визирование?

— Не в какой. Присылайте вестового в восьмую городскую школу.

— Неужели не осталось свободных номеров? — удивился Городов.

— Не знаю. Но это сейчас меня не интересует. Я пришел в Беловодск не один, а с отрядом. Я отвечаю за этих ребят и не оставлю их одних, пока ситуация не нормализуется.

— Понятно. Что ж, буду знать, где в случае чего вас искать.

Полковник поднялся из кресла, Игорь сделал то же самое.

— До свидания, Мурманцев, — произнес Городов, протягивая юноше руку. — До скорой встречи.

 

Глава 5

«Добытчики» вернулись в школу где-то через полчаса — шумные, довольные и с большим свертком, который тащили вместе в две руки: один справа, другой слева. В свертке оказался болотный плащ-дождевик, под которым могло укрыться, наверное, с полдюжины Никит и не меньше четырех Валерок. Фигуру Робика при накинутом капюшоне он скрывал от макушки до пят, причем разглядеть вокабулятор можно было только при очень большом старании. Заставив андроида слегка ссутулиться, ребята добились того, что он стал выглядеть совершенно неподозрительно по причине своего откровенно комичного вида. Можно было не сомневаться, что каждый встречный обратит на него внимание, подумает про себя: "вот чудак-то", и двинется дальше по своим делам.

К дождевику прилагались резиновые сапоги, тоже болотные, в развернутом виде доходившие Робику чуть ли не до середины бёдер, но их полагалось носить подвернутыми до колен. Покупка была совсем не лишней, поскольку прежняя институтская обувь андроида за время похода по лесу изрядно пострадала.

Валерку, правда, кольнула совесть.

— Сильно потретился? — спросил он у Серёжки.

— Фигня, — беззаботно махнул рукой мальчишка. Беззаботность эта показалась Валерке несколько наигранной, но заняться «потрошением» малолетнего сорванца он не посмел. Одно дело младшему брату в голове "гайки подворачивать" — хоть и двоюродный, но всё-таки братишка, родственник. А Серёжка на попытки его повоспитывать вполне может обидеться, ощетиниться: "ты мне кто такой" и будет на это в полном праве. И толку никакого, и друга потерять можно запросто, а очень не хотелось: за эти несколько дней Валерка крепко привязался к никогда неунывающему шкету. Не так, конечно, как Никита, но все равно — крепко.

— Ну что, идем? — разрешил все сомнения вопрос Паоло.

— Пошли. Серега, дорогу показывай.

Стараясь делать вид, что их ничуть не занимают удивленные и ироничные взгляды встречных прохожих, ребята быстро добрались до городской больницы. Больничный комплекс занимал целый квартал и, по давней традиции, лечебные и хозяйственные корпуса окружал парк, в котором преобладали самые что ни на есть земные берёзы. Попадались так же дубы и клёны с крупными резными листьями и ещё несколько пород, которых Никита не опознал, а уж Валерка с Паоло и подавно. То ли местные, то ли произраставшие в их мире вдали от Рязанщины и других мест вроде Бурятии или Онтарио, с которыми Никита успел познакомиться поближе. Зато центральные аллеи обрамляли зеленой стеной хорошо известные ребятам туи.

Модерновые корпуса больницы с внешним обилием стекла и пластика резко контрастировали с нарочито патриархальным окружающим ландшафтом, который словно нарочно копировали со старинных фотографий двадцатого века. А может и с даггеротипов девятнадцатого.

Большинство дорожек в парке было засыпано мелким речным песком, незнакомое пришельцам твердое покрытие (не привычный карамелит, но и не допотопный асфальт, а что-то третье) использовалось только на центральных аллеях. Крашеные в густо-зелёный цвет деревянные скамейки с изогнутыми спинками и металлическими ножками. Увитые плющем деревянные беседки. Аккуратно подстриженный кустарник и изумрудно-зеленый ровный газон. На глаза попался даже небольшой круглый бассейн с гипсовыми фигурами рыб, из раскрытых ртов которых вырывались тугие пенные струи воды.

На перекрестках то и дело попадались указатели: двухметровые мачты с гроздями деревянных стрелок на верхушке. На каждой стрелке красной краской крупными печатными буквами были выведены конечные точки указанного маршрута: «Хирургия», "Столовая", "Лабораторный корпус" и так далее.

Картину добавляли спешащие по делам медработники в белых халатах и неторопливо гуляющие больные в синих пижамах.

— И где будем искать этого Стригалёва? — почесал в затылке Никита.

— Хирурга нужно искать в хирургии, — поучающим тоном произнес Паоло.

— Точно. Ой, а вдруг у него операция.

— Там увидим, — решил Валерка. — В крайнем случае, попробуем договориться, чтобы он назначил время, когда сможет с нами поговорить. Только сначала Робика пристроим. Не тащить же его с собой

— А куда ты его денешь? — недоверчиво спросил Паоло.

— Пусть в беседке посидит, где-нибудь где поглуше.

Подходящая беседка обнаружилась довольно быстро: в глухом углу возле больничной ограды, надежно скрытая почти со всех сторон разросшимся и буйно зеленеющим кустарником. В неё и усадили задрапированного в дождевик андроида, строго наказав немедленно выходить на связь в случае если кто-то пристанет с разговором.

— А как далеко у него связь работает? — полюбопытствовал Серёжка.

— В обычном режиме до трёхсот метров. А направленным лучом километра на два километра дотянет, — ответил Паоло.

— На два? Ха. На десять не хочешь? — заявил Никита.

— Да ладно, не дотянет он на десять. Наши на станции были той же модели.

— А им режим направленного ответа включали? Коммуникаторы на них настраивали?

— Чёрт, забыл совершенно, — признался Паоло. — А у тебя настроен?

— А то…

— У нас комбрасы видят друг друга примерно на таком же расстоянии, метров триста-триста пятьдесят, если без ретрансляции. Дальше уже не могут.

— Понимаешь, вообще-то никто не использует андроидов как ретрансляторы или вещательные установки. Они не для этого предназначены, — пояснял Никита по дороге к хирургическому корпусу. — Но дальняя связь у них бывает нужна, если они обслуживают территориально распределенные комплексы.

— Какие комплексы?

— Э… Ну, большие очень. В смысле, занимающие много пространства. Например, металлургические заводы. Там от одного цеха до другого запросто может быть несколько километров.

— Я знаю, — кивнул Серёжка.

— Ну вот. Для этого у них есть специальный режим направленной передачи. Когда сигнал идет не во все стороны, а направленным лучом. За счет этого мощность сигнала увеличивается при неизменной мощности передатчика. А раз увеличивается мощность сигнала, то и дальность его приема тоже.

— А откуда он знает, куда ему этот луч направить?

— Я ему задам направление. В наших коммуникаторах ведь тоже есть передатчик, способный выдать мощный сигнал. Робик его получит, запеленгует и, если потребуется, будет вести передачу в том направлении.

— Ха… А если ты уйдешь куда-нибудь в сторону?

— Надо будет послать ему новый сигнал для ориентировки. А кто забыл, тот сам дурак, — шутливо подвел итог небольшого урока Никита. Расхохотались все четверо.

Так весело улыбаясь, они и вошли в фойе хирургического корпуса. О том, что их не сразу пропустят к врачу, а сначала будут расспрашивать "кто, откуда. зачем", ребята старались не думать, и, как оказалось, правильно сделали. Дежурная — совсем пожилая морщинистая старушка, не задавая лишних вопросов, охотно объяснила им, что кабинет доктора Стригалёва находится на третьем этаже и выдала каждому по изрядно помятому белому халату. Было похоже, что с момента последней стирки они послужили никак не меньше чем доброму десятку посетителей.

По неширокой лестнице мальчишки поднялись на третий этаж, осторожно прошли в двери с большой табличкой "Травматологическое отделение". Улыбки и задорное настроение исчезли как-то сами собой. В стенах больничного корпуса ребята ощущали какое-то непонятное беспокойство и тревогу, хотя никаких поводов для этого пока что не случилось.

— Вам кого нужно, ребята? Посещение скоро заканчивается.

Прямо напротив входа в отделение, за стеклянными дверями находилось рабочее место медсестры, а на нём и сама медсестра: молодая невысокая женщина в сиреневом халате и высоком колпаке такого же сиреневого цвета. Из-под колпака на лоб выбилась прядка темных волос, а на левом нагрудном кармане халата была вышита большая медицинская эмблема: обвившаяся вокруг чаши змея с широко раскрытой пастью.

— Мы к Виктору Андреевичу… к доктору Стригалёву, — ответил Валерка, старательно унимая некстати появившуюся дрожь в голосе.

Женщина окинула ребят критическим взглядом, манула рукой вправо и ответила:

— Он у себя в кабинете.

— Спасибо, — поблагодарил Валерка, и ребята направились в указанном направлении по широкому и совершено пустому коридору. Похоже, все ходячие больные выбрались в парк, а лежачие остались в палатах. Двери в них были глухие, без стеклянных вставок-окошек, так что посмотреть, что творится внутри, было невозможно. Оно и к лучшему: только вида замотанных в бинты и обездвиженных пациентов (а какими её они должны быть в травматологии после хирургического вмешательства) сейчас мальчишкам и не хватало.

Наконец они дошли до больших двустворчатых дверей, выкрашенных белой краской. На правой створке была привинчена довольно скромная табличка: "Виктор Андреевич Стригалёв". И всё. Никаких званий и регалий, хотя Колька Шаров уверенно утверждал, что хозяин кабинета состоял в РИАМН — Русской Имперской Академии Медицинских Наук.

Валерка постучал, а потом слегка приоткрыл дверь.

— Извините, — голос у него снова предательски дрогнул. И ещё появилась противная слабость в локтях и коленях. — Мы ищем Виктора Андреевича Стригалёва.

За дверью Валерка увидел длинную и пустую полукомнату — только в дальнем левом углу у стены стояла прозаическая кушетка, застеленная простыней поверх клеёнки. Примерно половина правой стены отсутствовала, очевидно, там находилась остальная часть кабинета.

— Проходите, — донеслось откуда-то из глубины той самой остальной части. — Мы? Сколько вас там?

— Четверо, — облегченно выдохнул Валерка, входя в комнату. Паоло, Никита и Серёжка проследовали за ним.

— На что жалуетесь?

Доктор Стригалёв оказался невысоким пожилым уже человеком с изрезанным глубокими морщинами лицом и сильно поседевшими светло-русыми волосами. Одет он был в широкие пижамные штаны зелёного цвета и такую же майку с коротким рукавом и треугольным вырезом на груди. Врач встретил ребят в той самой остальной части, где находился его рабочий стол и вторая кушетка, обтянутая тонкой плёнкой полиэтилена или какого-то другого, но внешне очень похожего на него полимера. В стене напротив окна оказалась приоткрытая дверь во вторую комнату, через которую виднелся стоявший в углу кожаный диванчик, на нём бело-синим комом громоздился тёплый шерстяной плед.

— Мы не жалуемся, — за всех ответил Валерка.

— Уже хорошо, — Стригалёв улыбнулся. Улыбка у него получилась какая-то застенчивая, но в то же время очень добрая. — Но в таком случае, позвольте узнать, что вас, молодые люди, ко мне привело.

— Мы хотим с вами посоветоваться, Виктор Андреевич.

— Проконсультироваться? — по своему понял врач. — У вас болен кт-то из родных? Ну так в поликлинику нашу пусть приходит. Здесь у нас больница не для избранных, принимаем всех. Особенно — сейчас.

— Нет, мы вообще о другом… — Валерка определенно чувствовал себя не в своей тарелке. Внутри все сковала проклятая робость. С каким бы удовольствием он уступил ведение переговоров кому-то другому, но ни Паоло, ни, тем более, Никита никаких попыток взять инициативу в разговоре на себя не предпринимали. Приходилось говорить самому.

— О другом? — врач хрустнул пальцами и неожиданно поднялся с дивана. Шагнул к окну, оперся ладонями на подоконник, а потом неожиданно развернулся к ребятам. — Посоветоваться… О другом… А вам известно, молодые люди, что я есть оппозиционер. Сиречь — враг сего государственного режима.

— Известно, — коротко подтвердил мальчишка.

— И вы приходите ко мне советоваться? К оппозиционеру? А вы подумали о том, что я вам могу насоветовать?

"Говорил же я, не надо к нему идти", — Серёжкиному огорчению не было предела. Ведь он предупреждал Никиту, что ничего путного из этого не выйдет. Предупреждал, а тот не послушался. Ну и что теперь? Серёжка не знал, зачем ребята идут к Стригалёву, но видел, что эта встреча для них важна, очень важна. Но ничего не вышло…

— Как можно идти за советом к оппозиционеру? — продолжал ронять, словно камни, упрёки Стригалёв. — Вы что, не понимаете, каких страшных, недопустимых, недостойных советов я вам могу надавать?

— Не можете, — неожиданно спокойно произнес Никита.

Лицо хирурга непроизвольно дернулось.

— Не могу? Почему?

— У вас глаза добрые.

— Оооо… Восхитительная детская наивность, — в голосе врача Валерка уловил горькую иронию. — У законченных мерзавцев, когда они хотят кого-то обмануть, всегда добрые глаза. Очень добрые.

— Нет, — решительно мотнул головой Никита. — У них глаза не добрые, а такие… приторные. Сладенькие такие, но видно, что фальшивые. Добрыми они быть не могут: доброта, это такая вещь, которую подделать невозможно.

К такому ответу Стригалёв оказался не готов. Он удивленно хлопнул глазами, как-то удивительно беспомощно, совсем по-детски. Словно поменялся местами с Никитой и оказался мальчишкой, не с того ни сего бросившимся в спор со взрослым человеком.

— Вот, значит, как… Доброту не подделаешь? Ну, хорошо. Я вас слушаю.

Валерка глубоко вдохнул, словно собирался нырнуть в глубокий бассейн, и решительно произнёс:

— Виктор Андреевич, мы трое — пришельцы из другого мира.

Серёжка от неожиданности чуть не сел на пол там же, где стоял. А вот врач отнесся к новости без особого удивления.

— Интересно, очень интересно, — пробормотал он, по-прежнему опираясь правой рукой на подоконник. — Я бы даже сказал — безумно интересно. Но…

— Не верите? — прямо спросил Валерка.

— Как сказал очень давно один великий ученый: "Ваша теория безумна. Вопрос в том, безумна ли она в достаточной степени, чтобы оказаться верной".

— Нильс Бор, — уточнил Паоло. — И, если я правильно помню, то идея, а не теория.

Удивительно, но именно после этих слов в глазах Стригалёва промелькнул интерес, недоверчивый и уважительный одновременно. Промелькнул и сменился иронией.

— Для пришельцев из другого мира вы слишком хорошо знаете нашу историю. Фамилия Бора упоминается в школьном курсе физики, всё-таки создатель квантовой механики. Но вот про то, что он сказал эту фразу…

— Дело в том, что это не только ваша история, Виктор Андреевич, — пояснил Паоло. — Это ведь и наша история тоже.

— Вот как? Тогда я совсем ничего не понимаю, — признался врач. — Но это становится интересным. Ну-ка проходите и присаживайтесь. Пара стульев есть, двоим придется на диван. И давайте познакомимся, а то вы меня знаете, а я вас — нет.

Мальчишки себя упрашивать не заставили и гурьбой проникли в кабинетик. Валера и Паоло присели у стола: один — на стул, другой на вращающийся медицинский табурет. Всё ещё заторможенного Серёжку Никита за руку увлек на диванчик, туда же присел и сам хозяин.

— А это правда? — жарко шепнул Серёжка в самое ухо Никиты.

— Угу, — подтвердил тот.

— Улёт! — только и смог вымолвить мальчишка, даже не обидевшись на то, что друг до сих пор не поделился с ним этой тайной. Не до обид, когда такое вокруг происходит…

— Валерий Сергеевич Белов, четырнадцать лет, — начал представление Валерка. — Постоянно живу на космической станции «Плутон-16» на орбите системы Плутон-Харон. Там же учусь, перешел в восьмой класс средней школы с углубленным изучением астрономии. заочно-дистанционный компонент — физика низких температур.

— А что значит — "заочно-дистанционный компонент"? — почувствовав, что сейчас можно получить ответ почти на любой вопрос, Серёжка дал волю своему любопытству.

Валерка перевел взгляд на хозяина кабинета. Тот утвердительно кивнул:

— Мне тоже это интересно послушать.

— На самом деле всё очень просто. На станции может быть не так много людей, и потом в первую очередь — научные работники. А детей, наоборот, мало. Если на станции работает один из родителей, то их чаще оставляют у второго. Если оба, то всё равно иногда оставляют поближе к Земле — у родственников или в интернате. Поэтому на станции есть учителя только по базовому и расширенному компоненту, который совпадает с научным профилем станции. Но ведь не все, кто живет среди астрономов, хочет быть астрономом, верно? Кто-то мечтает врачом стать, кто-то заниматься информационными технологиями. Им нужны дополнительные компоненты уже в школе. На Земле или на Марсе вопрос решается проще некуда: переводишься в нужную школу и всё. А у нас перед началом учебного года подаются заявки на дополнительные компоненты. И на станцию передаются записанные лекции и практикумы по нужным предметам. А раз в месяц кто-нибудь из специалистов-преподавателей Юпитерианского Государственного Университета проводит семинары и контрольные опросы. Ну и письменные контрольные принимают тоже они.

— Разумная система, — оценил Стригалёв.

— Паоло Вентола, — возникшая после слов врача пауза подсказала подростку, что пришла его очередь представляться. — Постоянно живу на той же самой станции «Плуто-16». Учусь вместе с Валерио. Только дополнительный компонент у меня другой: нано- и микропроцессорная техника.

— Вы итальянец? — удивился хирург.

— Да, я из Флоренции.

— Флоренции? Гм…

— Что-то не так? — Валерка почувствовал неладное.

— Как вам сказать… Вы имеете ввиду старинный город на Апеннинском полуострове?

Паоло кивнул и дотошно добавил:

— Земля, Европа, Италия. Столица провинции Токсана. Город, в котором родился Данте Алигьери.

Стригалёв вздохнул.

— В нашем мире этого города давно нет.

— Как это — нет? — удивительно, но этот вопрос прозвучал не от опешившего Паоло. Спросили Никита и Серёжка. Не сговариваясь, но в один голос.

— Он исчез с лица Земли во время Третьей Мировой войны. Вместе со всем Апеннинским полуостровом и страной Италией. Такие вот дела.

Врач беспомощно развел руками.

— И никто не выжил? — тихо спросил Паоло.

— В ту войну вообще мало кто выжил, — грустно ответил Стригалёв. — Но итальянцы, конечно, остались. Прежде всего, те, кто жил в Альпах. Те, кто в момент катастрофы находились вне Италии. Ну и кто-то, конечно, сумел выбраться из самого котла. Немногие, но сумели. Ни в одну же секунду, в самом деле, вся Италия исчезла. А человек, знаете ли, на редкость живучее существо. Это я вам как врач говорю. Так что итальянцы у нас встречаются. И отдельные люди, и небольшие самоуправляемые общины. Но вот государства Италии у нас нет. Такие вот дела.

— Да уж, дела… — негромко протянул Никита.

— И ничего не осталось? — Паоло никак не мог поверить в произошедшее.

— Апеннинские острова. Довольно густой архипелаг. Как я понимаю, Италия была гористой страной?

— Ещё какой гористой, — тусклым голосом произнес Паоло.

— Мне жаль, что я тебя расстроил, но в нашем мире дело обстоит именно так. И исправить это, увы, невозможно. Результаты прошлых войн, в отличие от их итогов изменить невозможно. На них можно только учиться… Правда, у нас и этого не получается.

— У нас после Третьей Мировой была ещё Четвертая, — сказал Валерка. — Но Апеннинский полуостров никуда не делся. И вообще география Земли почти не изменилась. Ядерное оружие на Земле практически не применялось.

— Хватило ума, — констатировал Стригалёв. — А вот у нас, увы, не хватило. Правда, на Земле у нас давно уже никто не воюет. Хоть что-то сумели понять. Только, боюсь, улты скоро до Земли доберутся. Им-то её щадить нет никакого резона.

— Не доберутся! — не выдержал Серёжка.

— Хорошо бы, — вздохнул врач. Было видно, что мальчишкиного энтузиазма он не разделяет. — Ни один нормальный человек не хочет увидеть родную планету обгорелой радиоактивной пустыней. Как бы сильно он не ненавидел то, что в какой-то момент на ней творится. Всё равно не хочет. А если хочет, то он уже перестал быть нормальным, сошел с ума от своей ненависти.

— Разумеется, — кивнул Валерка. Ему казалось несколько странным, что нужно говорить о таких очевидных вещах. Хотя, он уже чувствовал, что в этом мире — надо. Здесь они очевидными, похоже, не были.

— После каждой войны, как бы она не закончилась, пусть даже самой славной победой, всё равно остается горечь утраты. Прежде всего и главное — о людях, которые могли бы жить, если бы не было войны. А потом ещё и о разрушениях, которые всегда войну сопровождают. Мне попадались старые слайды с видами Италии. Судя по ним, это была удивительно красивая страна. Вы говорите — Флоренция… Если не ошибаюсь, там был удивительно красивый собор Богоматери.

— Санта Мария дель фьёре, — тусклым голосом произнес Паоло. Подросток никак не мог оправиться от страшной новости о гибели родной страны.

— Наверное да. К сожалению, это было давно, я забыл название. Вообще о том, что было до Третьей Мировой, у нас осталось очень мало информации, почти все фонды погибли во время войны. А из того, что осталось, больше всего уцелело собственно про Россию. Довольно много про тогдашние ведущие мировые державы. А про остальные — очень мало из очень малого. Поэтому про Италию сегодня практически ничего не знают. Разве что в итальянских общинах… Но на Сипе, насколько мне известно, ни одной такой нет. Такие вот дела.

— Плохо, — грустно констатировал Никита.

— Плохо, — согласился Стригалёв. — Знаете, вот так иногда представишь себе какой-нибудь старый город. Ту же Флоренцию, например. Как там живут люди. Ходят по улицам. Заходят в магазины, в кафе. Какую-нибудь мелочь покупают, кофе пьют… Проходят мимо того же собора. Заходят туда помолиться… В общем, просто живут нормальной повседневной жизнью. Думаешь, вот бы походить среди них, посмотреть на всё своими глазами. А потом понимаешь, что это невозможно: нет этих людей, нет ни улиц, ни собора, ни города… Да и вообще страны такой уже нет.

— Возможно! — решительно возразил Валерка. — У нас такая страна. И город. И люди. хотите посмотреть — пожалуйста.

Он достал из кармана коммуникатор, пальцы проворно забегали по кнопкам.

— Это у вас что за прибор? Аналог комбраса?

— Да, вроде того. Только у него ещё много функций. Например, показ видеоинформации. Вот, смотрите.

Он протянул коммуникатор врачу.

— Нажимайте вот эту кнопку.

Серёжка совершенно некультурно придвинулся к врачу, чтобы получше видеть экран. Про себя сразу отметив преимущество «плашки» перед комбрасом: смотреть вдвоем на маленький экранчик наручного прибора было бы совсем неудобно. Конечно, никто никогда этого и не делал: комбрас всегда можно было подключить к инфоцентру и просматривать изображение на его большом экране. Да и не таскали на нем видеозаписей, для этого существовали карты памяти. Но будь бы у Валерки с собой только карта, посмотреть на таинственную Флоренцию они бы не смогли: у кабинете Стригалёва инфоцентра не было.

А на экране уже побежало изображение: набережная неширокой речки, трёх-четырёхэтажные домики на дальнем берегу. Серёжки они живо напомнили Нуэр-Позен: там точно так же домишки лепились один к другому. В русских городах дома строили совсем иначе: при той же высоте они отличались большей шириной — на три четыре подъезда минимум. И гораздо чаще дом стоял особняком. А здесь каждый подъезд — отдельный дом, но плотно втиснутый между двух соседей. Так, что между ни малейшей щелочки. Разве что иногда попадается не по-русски узенькая улица. Даже улицей это трудно назвать. Улочка. В русском-то городе иной переулок шире будет.

Камера повернула вправо, показав мост через реку. Удивительно, но прямо на нём были построены дома. Ладно бы у оснований, а то всей протяженности.

— Старый мост, — пояснил Паоло.

— Это настоящие дома на нём? — спросил Серёжка.

— Конечно настоящие.

— А зачем?

Ответить Паоло не успел: его изображение появилось в кадре.

— Это же вы, — изумился Стригалёв.

— Конечно, а кто же ещё? Это я снимал, чтобы потом на станции пересматривать, Землю вспоминать, — пояснил Валерка. — Сейчас и меня увидите.

И действительно несколько мгновений спустя он на экране присоединился к другу.

— Попросил прохожего немножко камеру подержать.

— А как остановить просмотр? — спросил Стригалёв.

Валерка молча ткнул тоненькой, похожей на исхудавший карандаш, палочкой в изображенную на экране кнопку. Изображение застыло.

— Да, кажется, я столкнулся с той правдой, которая невероятна до невозможности, — задумчиво произнёс врач. — Если бы я знал, что этот мост существовал именно во Флоренции, я бы поверил.

— А я и сейчас верю, — вставил своё слово Серёжка.

— Старый мост — известнейший памятник, — ответил Стригалёву Валерка. — Не может быть, чтобы о нём не осталось вообще никакой информации. Ведь у вас же есть глобальная информационная сеть. Нам рассказывали.

— Да есть, конечно, — снова встрял нетерпеливый Серёжка.

— Есть такая сеть, — подтвердил Стригалёв. — В ординаторской имеется терминал доступа. Прекращаем просмотр, и я иду искать что сохранилось про этот мост?

— Не надо. Вы же собор хотели? Он дальше будет, — сообщил Паоло.

— Не надо, давайте дальше смотреть, — поддержал Серёжка. — И всё-таки, дома на мосту зачем?

Понятно было бы, если укрепления на концах моста: для защиты от врагов. А по сторонам-то зачем? Вместо перил, что ли, чтобы с моста не падали?

Оказалось, совсем для другого. Паоло объяснил:

— В Средние Века в них были лавки. Мост — место людное, торговля хорошо шла.

— Улёт, — блеснул глазами Серёжка. — А чем торговали?

— Всяким разным. Сначала кожевники поселились. Им ведь для выделки кожи много воды нужно была, а тут она в двух шагах. Потом мясники. А потом великий герцог Фернандо Первый всех их выгнал, потому что ему запахи не нравились. И лавки заняли ювелиры: их ремесло не пахнет.

— Ишь какой нежный…

— Да уж… Герцоги — они такие…

— У нас не такие, — возразил Серёжка. — Вот у немцев в Нуэр-Позене главный — герцог. Точнее — херрцог, так они говорят. Любую тушу разделает не хуже профессионального мясника.

Собственно, у херрцога Альфреда-Густова прозвище было как раз «Мясник». Правда получил он его не за умелую разделку туш, а за скорый и беспощадный херрцогский суд, после которого он зачастую самолично творил над виновными расправу.

— А это что такое наверху моста? — задал вопрос Стригалёв. — На галерею какую-то похоже. Такое впечатление, что мост двухъярусный.

— Он действительно двухъярусный. Это коридор Вазари, он ведет из двоца Питти в галерею Уффици.

— Потайной ход. Классно! — откомментировал Серёжка.

— Какой же он потайной, если его отовсюду видно. Просто дополнительный ход сообщения. Вот в Старом дворе, там да. Там настоящие потайные ходы, — решил блеснуть знаниями Никита.

— И ты в них бывал?

— Немного. Думаю, что не во всех, — честно признался мальчишка.

— Все ходы там знают только гиды, — с чувством легкого превосходства заявил Паоло. — Да и то не все, а только самые опытные. Ну что, смотрим дальше?

— Давайте.

Валерка снова ткнул электопером в экран. Показ возобновился. С набережной реки съемки перенеслись в какой-то двор П-образного здания.

— Галерея Уффици, — пояснил Паоло.

Ни у врача, ни у пионера его слова не вызвали никаких эмоций. Похоже, об одном из знаменитейших музеев Земли в этом мире памяти не осталось.

Зато когда в объектив попала площадь Сеньории, зрители оживились.

— Ой, я эту скульптуру помню, — заявил Серёжка. — У нас в учебнике по истории такая картинка была.

— Не может быть, — тихо ахнул Стригалёв. — Это же «Давид» Микеланджело.

— Это копия, — разъяснил Паоло. — Оригинал находится в Старом дворце.

— А где этот Старый дворец?

— В кадре, — усмехнулся подросток.

На экране очень подробно демонстрировалось четырехэтажное каменное здание, больше похожее на замок, чем на дворец. Крепкая кладка явно не тонких стен, сравнительно маленькие оконца, зубцы на крыше, за которыми наверняка удобно прятаться стрелкам. С другой стороны, небольшая изящная башенка с часами и многочисленные штандарты, украшавшие фасад замка, настраивали на мирный лад.

— Значит, там внутри музей? — спросил Серёжка.

— Сейчас да, — ответил Паоло.

— А раньше что было?

— Много чего. Сначала там находилось городское самоуправление. Потом жили великие герцоги Токсанские. Потом снова самоуправление. Парламент итальянский заседал, когда Флоренция была столицей Италии.

— Столицей? — удивился Никита. — А как же Рим?

— Рим тогда в Итальянское королевство не входил.

— Как это не входил? Куда же он входил?

В сознании Никиты Рим был так же крепко привязан к Италии, как Париж к Франции или Москва к России. Бывали в истории всякие извращения, за пределами России оказывались русские города Колывань (тогда он даже назывался иначе — Таллин), Киев, Чернигов… Даже Севастополь одно время находился за пределами того, что тогда называлось «Россия». Всё это мальчишка знал. Но чтобы представить себе раздельно Россию и Москву, его воображения не хватало.

— Рим тогда находился под управлением Римского Папы. И даже государство такое было — Папская область, — разъяснил Валерка.

— Вон оно как… Понятно.

Между тем киношные Валерка и Паоло немного попозировали на фоне Старого дворца, потом некоторое время в кадре были только узкие улочки города. На это смотрели молча, лишь Серёжка слегка вздохнул:

— Красиво.

Нуэр Позену до Флоренции, конечно, было далеко, чего уж тут скрывать.

А потом на экране возникла Соборная площадь, огромный величавый храм, и рядом с ним высокая, устремленная к небу башня, облицованная разноцветным мрамором: белым, зелёным и розовым.

— Красотища… — прошептал потрясенный Серёжка.

— Да, это он, тот самый собор, — произнес Стригалёв. — А что за башня рядом?

— Колокольня, — ответил Паоло. — Её строительство начинал Джотто.

— Джотто? Тот самый знаменитый художник? — переспросил врач.

— Да, тот самый, — подтвердил подросток.

— Надо же, он был ещё и архитектор…

— Признанный архитектор. Его пригласили продолжить строительство собора после смерти ди Камбио. Но он тоже вскоре умер, успев сделать очень немногое. Но вот еще и строительство колокольни начал.

Хотя, конечно, для Средневековья это неудивительно.

Выяснилось, что друзья-приятели не отказали себе в удовольствии запечалиться на Соборной площади. И у подножия колокольни, и перед самим Санта-Мария дель фьёре и ещё возле невысокого многогранного строения, стоявшего напротив входа в собор и оформленного в той же манере, что и они.

— А это что такое? — полюбопытствовал Стригалёв, с интересом разглядывая украшенные металлическими платинами с чеканными панно большие двухстворчатые двери здания.

— Баптистерий, — пояснил Паоло.

Врач понимающе кивнул. Серёжка издал недоуменное восклицание.

— Крещальня, — дополнил объяснение Валерка. — Там маленьких детей крестили.

— А… — было видно, что после такого объяснения мальчишка сразу утратил к объекту всякий интерес.

Запись закончилась.

— Мы потом на колокольню полезли, — сообщил Валерка. — Хотите посмотреть на Флоренцию с высоты птичьего полёта.

— Хотелось бы, — признался Стригалёв. — Только скажу сразу: вы меня уже убедили. Конечно, всё это можно скомпоновать, но… Не кажется мне эта запись подделкой. Верю я ей. Как не странно это звучит, но получается, что вы действительно пришельцы. Как это правильно сказать? Из параллельного мира, да?

— Наверное, можно и так сказать, — согласился Паоло. — Конечно, Вселенная у нас одна и та же, но пространства действительно можно называть параллельными. По старшим измерениям.

— С этим мы определились. А теперь рассказывайте, чем я вам могу помочь?

— Помогите нам вернуться назад. В свой мир, — бесхитростно попросил Никита.

— Как? — растерялся Стригалёв. — Как я вам в этом помогу? Я же врач, а не физик. Честно сказать, я мало что в этом понимаю. Почему вы обратились именно ко мне?

— Но вы же ученый, — произнес Никита с такой интонацией, словно это всё объясняло.

— Во-первых, мы решили, что вас нам будет легче всего убедить в том, что мы говорим правду, а не разыгрываем, — Паоло, как всегда, пустился в обстоятельное изложение сути вопроса.

— Легче всего вам было убедить вашего друга, — улыбнулся врач.

Серёжка тоже улыбнулся, шаркнул по полу подошвами ботинок и немного порозовел кончиками ушей.

— Если бы Серёжка мог нам помочь, мы бы никого другого не спрашивали, — уверенно заявил Никита.

— Командира отряда, с которым мы пришли в Беловодск, нам бы убедить точно было бы сложно, — констатировал Валерка.

— А кстати, расскажите, как вы сюда попали? И в Беловодск и вообще в наш мир, — попросил Стригалёв.

— Ну, вообще-то это получилось случайно, — осторожно начал Валерка. — Мы были в лаборатории научно-исследовательского института, в которой проводился эксперимент над релятивистскими суперструнами.

— Над чем, над чем? — заинтересовался Серёжка.

— Я тебе потом расскажу, — пообещал Никита. Он уже давно уяснил, что познания друга в физике микромира простираются не дальше смутного качественного представления о резерфордовской планетарной модели атома.

— Эксперимент уже закончился, нам просто лабораторию показывали, — продолжал Валерка. — Но неожиданно что-то сработало, и мы оказались вот тут, на Сипе.

— Невероятно, — оценил Стригалёв.

— Совершенно невероятно, — подтвердил Паоло. — Но тем не менее это произошло.

— А дальше что было?

— А дальше мы сразу вот Серёжку увидели.

— А я-то переживал, как это вы так незаметно появились, — признался пионер. — Я ведь наблюдал за лесом, был уверен, что поблизости никого нет. А тут вы… Получилось, что я плохой разведчик…

— Да хороший ты разведчик, — подмигнул Никита. — Это мы неправильно появились. Р-раз — и мы есть.

Серёжку такое заявление успокоило, и Валерка продолжил рассказ о том, как они добрались до Беловодска. Под конец подросток высказал своё мнение и о Мурманцеве:

— Он нам каким-то странным показался. Вроде и нормальный парень, вроде и нет. Как-то уж слишком он любит из себя главного строить, чтобы все вокруг него бегали. Словно родился для того чтобы командовать. А знаний у него, похоже, маловато. Во всяком случае, по астрономии и информатике.

— Валер, да ты чего, — чуть не поперхнулся Серёжка. — У Игоря знаний мало?! Да он же… Он же Селенжинский Лицей закончил!

Валерка вспомнил, что во время путешествия по лесу Серёжка об этом уже говорил. Но тогда подросток особого внимания этим славам не предал. Ну, лицей и лицей. Бывает. В Валеркиной России лицеями назывались школы, ориентированные на глубокое гуманитарное образование. Некоторые из них считались очень престижными, но это не означало, что каждый, кто его закончил — Александр Сергеевич Пушкин. Не говоря уж о том, что Сергей Есенин или Николай Рубцов стали великими поэтами и без всяких лицеев.

— Ну и что, что он его заканчивал?

— Да ты хоть знаешь, что такое Селенжинский Лицей?

— Понятия не имею, — честно признался Валерка. — Откуда мне знать?

— Ах, да, конечно. Ну, в общем это один из самых-самых лучших лицеев в России. Может даже самый лучший. Там такая подготовка, что…

За отсутствием подходящих слов Серёжка зажмурился. Так выразительно, что слова после этого в общем-то были и не нужны.

— И главного он из себя не строит, просто он лидер по жизни, понимаешь? За ним люди идти должны.

— Кому? — словно невпопад спросил Никита.

— Что — кому?

— Кому люди должны за ним идти?

— Ты чего тупишь? — насупился Серёжка.

— Я не туплю, я понять хочу.

— Чего тут непонятного? России!

— Должны России идти за ним? — переспросил Никита.

— Ну да.

— Так то что же, судьба всей России зависит от одного этого Игоря? Без него вся Империя рухнет?

— Да нет, — досадливо сморщился Серёжка. Было видно, что он очень огорчен непонятливостью друга. — Ну как тебе объяснить… Дело не лично в Игоре, а в том, что он лидер, понимаешь? В Императорских Лицеях их как раз таких и готовят. Не зря же их не Министерство Образования, а лично Его Величество… это… патронирует, во…

— Каких — «таких»? Лидеров, что ли готовят?

— Ну да, именно лидеров. Даже в приключенческих стерео, если там есть дети, то почти всегда командуют лицеисты-старшекласники или выпускники, — довольно подтвердил Серёжка. Было видно, какое облегчение ему принесло то, что друзья наконец-то поняли его объяснение. Пионер ещё не понял, что поторопился считать вопрос закрытым. — Это называется "элита Империи". А если проще, то про них говорят "отборные люди из отборного материала". Потому что там такие суровые испытания, что их только лучшие выдержать могут.

— А не лучшие? — поинтересовался Никита. На самом деле не столько потому, что его действительно интересовал этот вопрос, сколько по инерции: начав спрашивать, не так-то просто остановиться. Даже если заранее знаешь ответ: — Уходят в другие заведения?

— Кто-то уходит… А кто-то погибает на испытаниях.

— Как — погибает? — недоуменно хлопнул глазами Никита. — Что, по-настоящему?

— Ты думаешь, можно погибнуть понарошку?

— Бред… — других слов у Валерки не нашлось. — Не может быть.

— Нет, это всё правда, — подтвердил Стригалёв. — В программе Императорских Лицеев заложены опасные для жизни проверки и испытания. При их выполнении действительно случаются смертельные случаи. И довольно часто. Класс, дошедший до выпуска без потерь на таких испытаниях, это огромная редкость. Такого почти не бывает.

Серёжка кивнул в такт словам врача.

— Бред, — повторил Валерка. — Кому это нужно? Зачем?

— Не понимаете? А у нас это знают даже дети. Вот ваш друг вам объяснит.

— Это нужно, чтобы точно знать, может ли человек вести за собой других или нет. Способен ли? Достоин ли?

— А не слишком ли велика цена? — глаза у Валерки нехорошо сузились. Но Серёжка этого, кажется, в пылу разговора не заметил.

— Конечно, нет. Ведь от них будут зависеть судьбы всей Империи, миллионов людей. Разве у вас не так?

— Нет, конечно. У нас никто во время обучения не умирает.

— А как вы узнаете, кому можно доверить руководство, а кому нет? Или у вас каждый кто хочет, тот и командует?

По выражению Серёжкиного лица было видно, что такой подход он категорически не одобряет.

— Разумеется нет. У нас считается, что для того, чтобы руководить, нужно иметь знания и умение. Знания приобретаются во время обучения, а умения проверяются на предыдущей работе. Понимаешь, у нас не бывает так, чтобы человек, который раньше никогда ничем и никем не руководил, сразу получал бы ответственный участок. Если кто-то связывает свою жизнь с административной работой, то он должен пройти всю лестницу снизу вверх. Хочешь, например, руководить заводом, стань сначала на этом заводе лучшим начальником цеха.

— Ну, а если вот так, неожиданно… — протянул озадаченный Серёжка.

— Можно и неожиданно. Смотри сам: нас ведь никто к путешествиям в параллельные миры не готовил. Но, вроде как, ведем себя не худшим образом без всяких тестов на выживание. Это раз. А два… Вот попали мы в ваш отряд. Не начали же сразу права качать, чего-то там для себя требовать, власть у Игоря отбирать. Потому что понимали: он для вас самый верный шанс на то, чтобы благополучно выйти к своим. И для нас тоже.

— Ну…

К некоторому удивлению Серёжки, никто не торопился обрывать возникшую паузу. Его ответа терпеливо ожидали. И если такое поведение друзей, чудесным образом обернувшихся пришельцами, можно было понять, то почему молчание врача пионера откровенно обижало. Всё-таки эти оппозиционеры нехорошие люди. Точнее даже не нехорошие, а ненадежные. Вроде бы всё при них, но в самый неподходящий момент на помощь не придут. Разве это честно?

— Понимаете, вы справились, но ведь могли бы и не справиться, — произнес Серёжка наконец. — Ведь могли бы?

— Ну, могли и не справиться, — согласился Валерка. Всякое ведь бывает. Никогда не стоит обещать то, что зависит не только от тебя.

— Вот, — обрадовался Серёжка. — А Игорь не мог. Он бы справился всегда?

— Всегда-всегда? — уточнил Никита.

— Угу.

— Потому что окончил этот самый Лицей и не умер на испытаниях?

— Ну да.

— То есть теперь ему можно доверить управление любым делом, и он обязательно справится?

— Конечно.

— Например, руководить этой больницей?

На Серёжкином лице отразилось неудовольствие. Руководство в сознании мальчишки было связано с чем-то важным и интересным. Возглавить экспедицию к неизвестной планете или хотя бы по изучению неизвестной части известной планеты, например. А больницей руководить — что может быть скучнее. Хотя, вопрос был законный: кто-то ведь и больницей руководить должен, иначе в ней никакого порядка не будет.

— Конечно, может.

— А космической станцией?

— Разумеется.

— А вот строительством моста через реку, на которой стоит этот город?

— Ну да, конечно.

— И всё это у него обязательно получится?

— Обязательно получится, — убежденно ответил Серёжка.

Никита тяжело вздохнул и почесал макушку. Последний раз в жизни он видел такую убежденность лет семь назад, когда соседка Анжела доказывала ему. Что к ней на Новый Год приходил самый настоящий Дед Мороз. Нет. Не семь, а шесть — им с Анжелкой тогда было по пять лет. А вот на следующий год, когда им уже исполнилось шесть, такого спора не возникло: Анжелка была уже большой девочкой и знала, что настоящего Деда Мороза не бывает. Жаль, конечно, что не бывает, с ним бы жизнь была интереснее, но раз нет — значит нет.

Описанная Серёжкой картина была столь же нереальной. Руководство каждым из названных Никитой процессов требовало специальных знаний и специфического опыта, который можно было получить только путем работы в низовой должности. Руководитель, если это действительно хороший руководитель, должен понимать, чем дышат его подчиненные. И не по отчетам, и даже не по задушевным беседам в кабинете или на рабочих местах, а по собственным впечатлениям. Считать, что всё это автоматически есть у Мурманцева по окончании его Особого Супер Лицея просто глупо. Вот выживать его научили, да, Никита очень проникся тем, как грамотно и умело Игорь руководил походом. Но командовать отрядами убегающих от врага — это не профессия. Во всяком случае, в нормальном обществе. Жить там, где профессией становится уводить детей поселенцев от желающих убить их аборигенов, Никита бы не хотел. Потому что там с руководством не в порядке на самом высоком уровне. И в очень большом непорядке.

Разговор разбавила длинная пауза, которую прервал Паоло:

— Может быть, Игорь может вырасти в очень хорошего руководителя. Со временем. Но вот сейчас знаний у него явно не хватает.

— Говорю же: не может у него знаний не хватать. Это невозможно, точно так же как полететь, вращая ушами, — Серёжка начал злиться. — Говорю же, он Селенгинский Лицей закончил. А там самое лучшее образование в Империи. Сколько раз надо повторять?

— Насчет полетов за счет ушей не знаю, а вот знания по астрономии у него практические нулевые. В нашем мире ему не то, что космической станцией командовать, ему туда в младший обслуживающий персонал туда, скорее всего, не устроиться: отбор для работы в открытом космосе у нас довольно строгий. Не пройдет по конкурсу.

— Ну и сами виноваты.

— В чем? В том, что не хотим доверять ответственную работу тем, кто ничего не знает? Пусть дуб дубом, зато человек хороший, так что ли?! Нет, хороший человек — это не профессия.

— Да может он знает получше тебя? У самого не хватает знаний, чтобы понять, что ему говорят, а на Игоря валишь!

— Вы только не ссорьтесь, ладно? — вмешался Никита. — Этого нам ещё не хватало.

— А чего он сразу… — обидчиво произнес Серёжка.

— Понимаешь, Серёж, мы с Паоло жили на космической станции, — пояснил Валерка. — И астрономия, астрофизика — наше увлечение с раннего возраста. Мы изучали её глубже, чем в обычной школе. И мы представляем себе, сколько знает наш средний школьник. Так вот. Игорь знает в разы меньше. И это при том, что ваша Россия в космос продвинулась куда дальше чем наша: мы-то из Солнечной системы не выбрались и непонятно когда выберемся, а вы летаете по всей Галактике. А Игорь с его лучшим образованием в астрономии почти ничего он не знает. Я ведь с ним тоже разговаривал, не один только Паоло.

— Ага, Ну вот сам подумай, как такое может быть: мы в космос прошли дальше вас, а наше образование — хуже. Это же глупость, так не бывает.

— Это действительно выглядит нелепо, — согласился Валерка. — Но тогда как объяснить то, что я вижу?

Серёжка пожал плечами.

— Откуда я знаю? Может, Игорь настолько лучше вас знает астрономию, что вы просто не можете его понять, поэтому его слова вам и кажутся ерундой.

— Мне это и самому приходило в голову, — признался Валерка. — Но, похоже, это неверное объяснение.

— И почему же? Не можешь признать, что чего-то не знаешь?

— Да нет, дело в другом. Помнишь, мы спрашивали тебя, как по-научному называется ваша Сина?

— Ага, помню. Я говорил, что не знаю.

— Вот и он не знает…

— А может, она у нас по-другому никак не называется. Сина — и всё тут.

— Для астрономов это неприемлемо. Все звезды, даже самые известные, имеют свои научные названия. Например, Сириус — альфа Большого Пса, Арктур — альфа Волопаса, Вега — альфа Лиры. И так далее.

— Может, у вас имеют, а в нашем мире — не имеют, — не сдавался Серёжка.

— В нашем мире тоже имеют, — вмешался молчавший до этого Стригалёв. Врач с интересом наблюдал за спором мальчишек, но не торопился принять в нем участие. — У Сины есть научное название…

— Погодите, — перебил его Паоло. — Пожалуйста, напишите его на бумаге и передайте Серёже так, чтобы я его не видел.

— Рассчитал всё-таки? — удивился Валерка.

— Сегодня утром закончил.

Врач написал что-то на маленьком бумажном квадратике, целая стопка которых лежала в специальном прозрачном контейнере на его столе, и передал его Серёжке. Пионер быстро прочел запись и вопросительно поглядел на Паоло.

— Триста двенадцатая Цефея, — произнес тот.

— Покажи, — немедленно потянулся к бумажке Никита.

Серёжка перевернул листок. На нём крупно и четко было выведено: "312 Цефея".

— А ещё говорят, что у врачей плохой почерк, — невпопад сказал Валерка.

— Правильно говорят. Нам очень часто приходится писать в спешке, а это хорошему почерку никак не способствует, — объяснил Стригалёв. — Но у меня вот сохранился с детства. Повезло.

— А как ты догадался? — спросил Серёжка у Паоло.

— Я не догадывался. Я рассчитал.

— Как рассчитал?

— Очень просто. Робик сделал для меня фотографии с высокой чувствительностью. Потом он перегнал их на мой коммуникатор. А это не только устройство связи, но и мощный вычислитель и очень вместительное хранилище информации. У меня там база данных по всем известным звездам нашей галактики, с координатами относительно Земли.

— Ух ты, — не сдержался Серёжка. — Понятно, почему вы такие здоровые и неудобные устройства с собой таскаете. На комбрасах память небольшая, а на ваших…

— Пятьсот терабайт.

— Я извиняюсь, а зачем такая память на коммуникаторах? — снова вмешался Стригалёв. — Зачем вам такая база данных на нём? Это же не рабочее место.

— Почему же не рабочее? — удился Валерка. — Как раз вполне рабочее. Всегда с собой. А автономные файлы потом можно синхронизовать.

— Да, но без приличной клавиатуры работать неудобно. Этой палочкой много не натыкаешь.

— Есть и клавиатура.

Паоло достал из кармана что-то вроде архаичной записной книжки, развернул ее как гирлянду, и на стол легла тонкая, но полноразмерная по ширине клавиатура с нарисованными клавишами и тонким хвостиком-проводом.

— Подсоединяем в гнездо — и готово.

— Сенсорная клавиатура? — уточнил Стригалёв.

— Она самая. У вас такие есть?

— Есть, но не в широком использовании.

— Я никогда не видел, — признался Серёжка.

— Так что, если в дороге или ещё где вдали от привычного места возникает желание заняться работой, то мы себе в нём не отказываем, — подвёл итог Валерка.

— Неплохо, — одобрил пионер. В глубине души он вынужден был признать, что Игорь был неправ, презрительно обозвав желание таскать с собой большие и тяжелые коммуникаторы вместо маленьких, лёгких и удобных в креплении комбрасов «потребляйством». Потребляйство — это когда человек хочет вещь от нечего делать. Ту, которая ему не нужна или почти не нужна. А Никите и его друзьям таки коммуникаторы были нужны для деля.

Но Игорь ошибся потому, что ему не объяснили настоящее назначение этих приборов. Вот и Серёжка сам не знал, что на них можно крутить записи, и держать базу данных по всем звёздам галактики и ещё много чего…

— После того, как я ввел вид звездного неба, оставалось только написать программу эмуляции картинки для произвольной звезды и начать перебор, ожидая совпадения.

— Ой, Паоло, только не говори, что ты так и сделал, — недоверчиво прищурился Валерка. — Знаю я тебя, скорее утопишься, чем станешь программировать ГСН-алгоритм.

— Что значит — ГСН? — полюбопытствовал Стригалёв.

— "Грубая сила и невежество", — расшифровал подросток. — Когда программист старается достичь результата не за счет своего умения, а за счет мощности имеющегося у него вычислителя.

Серёжка хихикнул.

— Ну, конечно я поступил по-другому, — признался Паоло. — Задал условия отбора. Во-первых, отсюда виден Млечный Путь. По его ширине можно определить местоположение этой системы относительно его плоскости. А вторым ориентиром было звездное скопление. Правда, Валерка меня подвёл немного. Это были не Плеяды, а Гиады.

— А вот не надо сразу "подвёл"? — возмутился Валерка. — Ты у меня что спрашивал? Какое звёздное скопление у русских называется Стожарами. Я тебе и ответил — Плеяды. Всё честно.

— Значит, Серёжка напутал.

— Ничего я не напутал. Стожарами мы эти звезды называем, кого хочешь спроси.

Паоло виновато улыбнулся и развел руками.

— Я судить не возьмусь, — признался Стригалёв. — Астрономия никогда не входила в круг моих интересов. Конечно, я должен знать, в какой звёздной системе работаю. Но на этом, пожалуй, всё.

— Вот нашли проблему на ровном месте, — возмутился Никита. — звездное скопление есть? Есть. Ну и назвали его по-русски Стожарами. А то, что эти Стожары совсем не те, что на Земле, так кому это важно? Название не официальное, что хотят, то и называют. Они ж здесь не астрономы.

— Наверное, так оно и было, — согласился Паоло. — В общем, тут я сделал ошибку, это условие пришлось менять. А так всё просто: по двум ориентирам рассчитывается сектор, а потом в нем отбираются все звезды класса К, они же желтые карлики, и для них строится модель карты звёздного неба. У триста двенадцатой Цефея совпадение оказалось девяносто восемь процентов. У остальных кандидатов не больше шестидесяти двух. Так что, всё очевидно.

— Так что, как видишь, Игорю в знании астрономии мы не уступаем, — подвел итог Никита. И тут же добавил: — Если, конечно, не считать меня.

Серёжка недовольно засопел, но промолчал: крыть было нечем. А после последней фразы Никиты и вовсе улыбнулся: сердиться на него было просто невозможно.

— А вы, молодой человек, чем увлекаетесь? — спросил Стригалёв. — Кстати, вы ещё и представиться не успели.

— А я с ними, — шустро ответил мальчишка, чем вызвал новую волну улыбок. — Если серьезно, то меня зовут Никита. Никита Кириллович Воробьев. Мы с Валеркой братья, только двоюродные. И живу я на Земле, в поселке Мурмино под Рязанью. Увлекаюсь квантовой физикой и футболом.

— Интересное увлечение для вашего возраста… Я не футбол имею ввиду.

— Я понял… А оно правда интересное. Последнюю сотню лет наука в этой области практически топчется на месте, значит, вот-вот должны последовать громкие открытия. хочется принять в этом участие.

— Уже последовало, — мрачно произнес Паоло. — И участие мы приняли.

— Ну и не смешно, — обиделся Никита.

— А я и не смеюсь…

— Парни, вы чего вообще? — удивился Валерка. — Нашли время… Виктор Андреевич, в общем, теперь вы знаете всё.

— Всё кроме главного: что теперь делать? Вы ведь рассчитываете, что я помогу вам вернуться домой, верно?

— Ну да, — подтвердил Никита. — Помогите нам встретиться с вашими специалистами по квантовой физики и убедить их в том, что мы говорим правду. Пусть они ещё не открыли технологию перехода с помощью возбуждения струн, но наш рассказ может им помочь её разработать. Ведь они будут точно знать, что это возможно, раз мы здесь.

— С этим будут проблемы, большие проблемы, — вздохнул врач. — Во-первых, здесь, на Сипе науки практически нет. Провинция. Захолустье, если вам знакомо такое слово.

— Приходилось слышать, — кивнул Валерка.

Захолустьем в древние, царские времена назывались отдаленные уголки России, фактически отрезанные от современной жизни из-за плохих дорог и отсутствия средств связи. Там люди жили словно в прошлом, порой как бы за полвека до своего времени. И уж точно никакой науки не было.

— Вам нужно отправиться на Землю, обратиться в РИАН. Но тут вторая проблема — война. То, что происходит здесь, на Сипе — только небольшой эпизод, фрагмент противостояния, которое поставило под вопрос саму судьбу Империи.

— Мы всё равно победим! — вырвалось у Серёжки.

Было видно, что сказано это не на показ, а от души, необдуманно, а на гребне волны нахлынувших чувств.

Стригалёв нахмурился.

— Я русский человек, поэтому не могу желать России поражения в войне и, конечно, его не желаю. Да, я, по выражению нашей власти, оппозиционер, но те, кто говорят, что все оппозиционеры — агенты ултов, либо не знают о чем говорят, либо намеренно лгут.

— А никто и не говорит, что вы за ултов, — поправился пионер. — Нормальный человек не может быть против своих.

— Я просто не знаю, насколько дорогие гости знакомы с политической ситуацией в нашей стране, — в голосе врача проскользнула ирония.

— Почти незнакомы, — сознался Валерка. — Знаем про Империю, про войну — вот и всё, пожалуй. А рассказы про оппозиционеров… Слышали, только пока не оценили что там правда, а что нет. Трудно разобраться. Хотя, встретили вы нас жестко.

— Вымотался после операции, — немного виновато признался Стригалёв. — Сложный случай был, пять часов от стола не отходил. Нервы…

— Вот и верь после того в сказки о добром докторе Айболите, — нарочито театрально вздохнул Никита. Мальчишки улыбнулись.

— С пациентом врач должен быть именно таким — добрым и внимательным, — ответил врач. — Но за это приходится платить в остальной жизни. Точнее — расплачиваться. Нервное напряжение даром не проходит. Вы, если уж честно говорить, легко отделались. Знаете, как могу отлаять операционную медсестру, если что-то идет не так? А бывает, у меня и корнцанги по операционной летают.

— Медсестру жалко, — серьезно сказал Никита.

— Жалко, — согласился Стригалёв. — Но мы с Татьяной Алексеевной работаем вместе уже больше двадцати лет, и она понимает, что это тоже часть работы. Ритуал. Молодую девчонку, которая только-только училище закончила, я ругать, конечно, не стану. Сдержусь. Хотя, конечно, иногда есть за что. А иногда даже и рукоприкладство необходимо.

— Так-таки и необходимо? — недоверчиво переспросил Валерка.

— Именно так. Люди иногда от вида крови впадают в ступор. Книги, виртуальные операции, присутствие наблюдателем — это все очень нужно, но гарантий, к сожалению, не дает. Бывает так, что новичок в операционной впадает в ступор. Кровь, вид операционной раны, запах, несмотря на вытяжку, нервное напряжение… В общем, бывает, что человека клинит. Редко, но такое случается. А времени ждать, пока он в себя придет, нет: это же экскурсант, у него свои обязанности есть. Причем от того, как они выполнены, иногда зависит жизнь человека. У нас ведь очень часто счет идет буквально на секунды. И вот тут ничего так не помогает, как старый дедовский метод: пару раз по щекам — и человек приходит в себя.

— Ну это не битье, это не считается, — заявил Никита.

— А ты что думал, мы на операционном столе провинившихся рогами порем? — усмехнулся Стригалёв. — Нет, так у нас не принято, конечно… Ну, ладно, пошутили немного, теперь вернемся к делу. Значит, вторая проблема — это война. Может, приходилось слышать: "Всё для фронта, всё для победы!"?

— Конечно, приходилось, — ответил Валерка. — Это был лозунг во время Великой Отечественной войны. И потом ещё во время Четвертой Мировой.

— Ну а у нас это лозунг сегодняшнего дня. Так что вся наука сегодня в первую очередь работает на оборону страны.

— Мы понимаем. Мы ведь и не предлагаем, чтобы всё бросили и занимались нашими проблемами.

— Тогда остается только третья проблема.

Валерка ожидал, что врач приступит к рассказу о новой проблеме, но тот почему-то замолчал. Подросток хотел спросить, но не успел: постучали в дверь кабинета.

— Есть здесь кто-нибудь? — поинтересовался мужской голос.

— Минутку, ребята, — произнес хирург, вставая с дивана. — Подождите здесь.

Он вышел из комнаты в кабинет, притворив за собой дверь.

— Доктор Стригалёв — это вы?

Через неплотно прикрытую дверь было отлично слышно, о чем говорят в кабинете. Незнакомца ребята не видели, но по голосу у Валерки в голове вырисовывался образ волевого, уверенного в себе человека.

— Доктор Стригалёв — это я. С кем имею честь?

— Лейтенант Черешнев. Пришел поблагодарить вас за ребят.

— Ну, благодарить нужно прежде всего сержанта Верещагина. За то, что головы не потерял, первую помощь оказал как нужно. За то, что тащил Вихрева на себе, пока помощь не подоспела.

— У нас правило: спецназ своих не бросает.

— Вас вот благодарить надо, за то, что этому научили. Ну и мы, конечно, постарались, чтобы все не зря. У Верещагина рана не опасная, через недельку выпишем. Вихрова, конечно, придется лечить дольше, но худшее позади. Печень и кишечник зашили обошлись без массивных резекций… в смысле — сохранили всё, что можно было сохранить. С перитонитом, будьте уверены, справимся. Так что, если всё пойдет как должно, что не просто жить будет, а в стой вернется. Конечно, от осложнений зарекаться нельзя, но организм молодой, крепкий, должен справиться. Знаю я вас, краповых. С полсотни через мои руки прошло, не меньше. Скажешь такому — должен выздороветь, выздоравливает в срок.

— Ну если так, то и Вихров обязательно выздоровеет. Он парень ответственный. Ещё раз спасибо вам, доктор.

— Ещё раз — спасибо вам, лейтенант. И за то, что ребят выучили, и за то, что из беды выручили. Мне уж рассказали, как вы их под обстрелом в винтокрыл забирали. Умеете, выходит воевать. Даром что звёздочек у вас меньше, чем крестов.

— Звёздочки не кресты, их снимать можно. Одну сняли, две повесили. А вот то, что кровью добыто у нас пока ещё отнимать не положено.

— Лихо. Это выходит вас из майоров в лейтенанты?

— Выходит так.

— И а что же, если не военная тайна?

— Да какая уж тут тайна. За Раду.

— За Раду? Вы были в экспедиции Мурманцева?

— Если бы я там был, то мы бы с вами не разговаривали: живых там не осталось.

— Но в газетах писали…

Стригалёв оборвал фразу на полуслове…

— В газетах и книгах ещё и не то напишут. Бумага — она всё стерпит.

— Лихо вы… Не боитесь?

— Война, доктор, бояться отучает. Есть у нас такая поговорка: "Дальше фронта не пошлют, больше пули не дадут". А свою пулю каждый из нас поймать в любой момент может, как Вихров. Да и стыдно бояться-то. Перед оставшимися там, на Раде, стыдно. Сначала один гад положил их ради того, чтобы в герои выбиться, а потом другие их смерть в кормушку себе превратили.

— Значит, всё, что писалось про Раду — это неправда?

— Не всё. Экспедиция Мурманцева действительно нашла её первой. Рейдеры ултов появились, когда шла уже вторая стадия исследования, которая предполагает посадку. Они действительно оба сели, прежде чем вступить в переговоры. Не знаю, чем объяснить такую глупость, но то факт. Сели и потребовали от Мурманцева убираться прочь в течение пяти часов, обещая в том случае не открывать огонь. Очень похоже на то, что то была правда. Во всяком случае, это был шанс спасти корабль и людей. Но Мурманцев его не использовал. Да, его выставляли с Рады самой грубой форме. Что-то вроде: "Землянам шесть часов на свёртку лагеря и взлёт, слово чести — обстрела на взлёте не будет!" Но офицер потому и офицер, что в таких случаях держит себя в руках и помнит о том, что он служит России, а не своему самолюбию. Нервов не хватает — иди бумажки из папки в папку перекладывай, а не в командиры корабля дальней разведки рвись. Там работа поспокойнее и ответственность поменьше.

— Да, тут я вас понимаю, — согласился Стригалёв. — Человек, который отвечает за других не имеет права ставить свои эмоции выше этой ответственности. Сначала долг, потом — всё остальное.

— Вот именно. А Мурманцев то ли психанул как институтка, то ли по другой причине голову потерял, но упустил и второй свой шанс: влететь и уничтожить рейдеры на взлёте. Конечно, вероятность успеха была невелика: научно-поисковый корабль не корвет и даже не разрушитель. Но всё-таки плазменные орудия на нем имелись. Это был бы большой, но осмысленный риск.

— Но Мурманцев, насколько я слышал, организовал оборону лагеря. Прямо там, на поверхности Рады, вокруг корабля. И почти две недели отбивал атаки превосходящих сил противника.

— Я тоже слышал. Эх, если бы. Сами подумайте, кто будет, имея в своем распоряжении боевые рейдеры, устраивать двухнедельную пехотную атаку, пусть даже и располагая превосходящими силами. Зачем это ултам нужно было? И какой "укрепленный лагерь" выдержит бортовой залп? Мурманцев должен был понимать, чем это кончится. Но ничего не сделал, чтобы спасти людей. Для таких чем больше трупов — тем большие они герои. Сволочь! Улты просто взлетели и выжгли все дотла. А потом методично добили уцелевших. Землян они обычно в плен не берут. Ни нас, ни англо-саксов. И не только они. Это ещё с Первой Галактической повелось.

— Вы были там?

— В первом спасательном отряде. Наш бот сел рядом с местом посадки «Иркута». От него ничего не осталось. Ни-че-го. Только пепел. Ничего — и никого.

— А улты?

— Их не было. Как я понимаю, улетели сразу после того, как закончили зачистку. Понимали, что Раду им в тот момент не удержать, получить её они смогут только после победы в войне. Как и мы.

— Разве Рада сейчас нам не принадлежит?

— Официально да. Раз там нет ултов, то мы можем считать, что планета осталась за нами. Практически же она остается необитаемой: начинать колонизацию по ходу войны — безумие.

— Н-да… Я даже не подозревал…

— Вам хорошо. А я — знал. И наткнулся на одного… тылового. Рассуждал о том, какой Мурманцев герой… Памятник ему поставить, детей на его примере воспитывать. Полковник… в бою ни разу не был… Эта тварь по своей глупости и подлости ни за что ни про что положила русских ребят, втянула страну в войну, а ей памятник?! Ну вот я не выдержал, оставил этому тыловику память на морде. За тех, кто на Раде остался… Вот так вот был майор Черешнев, стал лейтенант Черешнев.

— Печальная история.

— История как история. Не такая уж печальная: друзья не бросили. Полковник Городов вот к себе взял. Мы-то с ним России не за звёздочки служим и не за памятники. Есть такая профессия — Родину защищать. Пользу можно приносить и здесь, на Сипе. Мурманцевым это, конечно, не понять, но они — не Россия.

Весь разговор был отлично слышен в комнате отдыха. И если Серёжка сначала горделиво посматривал на друзей, вот мол, какие у нас герои, то потом его начало бросать то в красноту, то в бледность. Собеседники словно демонстративно подвергали сомнению то, что было для мальчишки самым дорогим. При этом они вроде как подчеркивали свою любовь к Родине, но одновременно буквально втаптывали в грязь то, что для Серёжки от понятия Родины было неотделимым, без чего России не существовало.

В голове не укладывалось, как это Мурманцев — и не герой. Почему он должен был отдать ултам без боя Раду? Да, война, но ведь то война ради защиты того, что уже принадлежало России. Что может быть справедливее такой войны? И как можно сомневаться в таком герое? Конечно, Радославу Мурманцеву обязательно должен стоять памятник, и Серёжка бы обязательно приносил к его подножию живые цветы.

Мальчишка кипел, но сдерживался. Всё-таки говорил офицер, дворянин, просто так встревать в его разговор не полагалось.

Но после слов Черешнева о том, что "Мурманцевы — не Россия" Серёжка не выдержал. Не мог так сказать настоящий русский офицер. Пионер знал, что геройски погибший на Раде командир — родной дядя Игоря. Что же получается, если Мурманцевы, дворяне, выпускники Императорских Лицеев, отборные люди из отборного материала, которым открыты дороги к высшим должностям Империи, и — не Россия, то кто тогда Россия? И что тогда Россия?

Никто и глазом моргнуть не успел, а разъяренный Серёжка пулей вылетел из комнаты в кабинет и… замер на месте. Потому что понял, что офицер — настоящий.

Бывает так, что человек выглядит фальшиво. Вроде и вид у него соответствующий, и говорит как по писаному, а смотришь на него и доверия нет: играет, а не является. А бывает наоборот: никакой нарочитости, никакого подчеркивания, но хватает одного взгляда, чтобы понять — перед тобой действительно тот на деле, кто и на словах.

Вот и Серёжке этого самого одного взгляда хватило, чтобы увидеть и понять: перед ним не ряженый какой-нибудь, а настоящий боевой офицер, не раз смотревший в лицо опасности и сполна заслуживший свои награды: ордена Святого Георгия и Русский Крест. Кто, как не он, имеет право судить о Мурманцеве. А вот самому Серёжке следовало десять раз подумать, прежде чем начинать его учить уму-рауму. Вот потому мальчишка и запнулся.

Лейтенант с легким удивлением глянул на неожиданно возникшее новое действующее лицо.

— Извините, доктор, не знал, что у вас здесь…

— Гости.

— Гости, — повторил офицер. — Вот так, пионер. Жизнь будет посложнее, чем её по стерео показывают. Только не забывать главное: не Россия для нас, а мы для России. Делай, что должен, и пусть будет что будет.

А Серёжка от растерянности так и одеревенел, его хватило только на то, чтобы замедленно кивнуть.

— Ещё раз благодарю за ребят, доктор. Честь имею!

Черешнев повернулся и вышел из кабинета.

— Такие вот дела, — произнес Стригалёв, возвращаясь обратно в закуток вместе с всё еще не пришедшим в себя мальчишкой. — Наверное, теперь и объяснять ничего не надо. Вы сами всё поняли.

— Наоборот, — энергично мотнул головой Валерка. — Вот теперь уж точно объяснять надо. А то непонятно главное.

— Ты чего дернулся? — тихонько спросил Никита у присевшего рядом Серёжки.

— Того…

— А-а-а… — то ли Никиту полностью удовлетворил такой ответ, то ли он решил, что большего от друга сейчас всё равно не добиться, но мальчишка сосредоточился на разговоре старших. Там как раз обсуждался вопос, который Никиту очень интерсовал.

— А что главное?

— Как? — короткий вопрос подростка допускал множество интерпретаций, но Стригалёв, похоже, решил, что безошибочно понял нужную.

— На самом деле очень просто. Россия долго была под властью тех, кто тупо навязывал ей либеральные догмы. Вы понимаете, что я имею ввиду?

— Пожалуй да. Либеральные догмы, либеральные ценности, права человека, общечеловеческие ценности… Ведь это всё одно и то же?

— Наверное. Лично я разницы не вижу, хотя какой-нибудь дотошный историк-правовед её отыщет. Только кому захочется этим заниматься?

— Уж точно не мне, — признался Никита.

— Пока худо-бедно поддерживался мир, всё это кое-как существовало. Большинство понимало цену этим «ценностям», но не протестовало. А вот когда началась война, тут сразу всё изменилось.

— Почему? — спросил Валерка.

— Что именно "почему"? — переспросил Стригалёв. — Почему сразу всё изменилось?

— Нет, почему изменилось только с началом войны. Ведь вы сами сказали, что цена этим ценностям…

Подросток выразительно махнул рукой.

— "Глупость российских законов компенсируется необязательностью их исполнения". Слышали когда-нибудь такую фразу?

— Не приходилось, — признался Валерка.

— И я тоже никогда не слышал, — добавил Серёжка. Похоже, начал приходить в себя.

— Это про древние времена: про первую Империю, еще до Октябрьской революции. Про СССР времен упадка.

— Застоя? — уточнил Валерка.

— Да-да, именно застоя. Странный термин, я его всё время забываю… Ну и к той России, которая образовалась после развала СССР он тоже очень хорошо применим. Законность в ней существовала на бумаге в ещё большей степени, чем в предшественницах. Поэтому люди старались не исправить плохие законы, а найти способы их обходить. В том, что можно добиться правды от государства разуверились настолько, что почти никто не думал о стране. Большинство уговаривало себя тем, что для России все равно ничего сделать нельзя, остается только выжить самим. Если совесть не совсем уснула, то забота распространялась на близких: семью, родственников, друзей. А потерявшую совесть меньшинство это очень устраивало: когда Родину никто не хочет защищать от внутренних врагов, становится очень легко и удобно разворовывать и продавать её богатства. Вот представьте себе…

Стригалёв на мгновение примолк, подбирая пример. Мальчишки тоже молчали, ожидая, что он скажет.

— Например, здесь на Сипе обнаружится нефтяное месторождение. Да, именно нефтяное месторождение: "постсоветская Россия" была крупнейшим экспортером нефти.

— Кем? — переспросил Серёжка.

— Экспортером. Так называлось государство, которое продает что-то другому государству. Только в тогдашней России нефть принадлежала не государству, а частным хозяевам.

— Игорь рассказывал, — подтвердил Серёжка и с явным вызовом в голосе добавил: — Я думаю, что это было неправильно.

— Я тоже так думаю, — согласился Стригалёв.

По растерянному лицу пионера стало понятно, что он ожидал от врача совсем другого ответа и собирался ринуться в яростный спор. Но предмета для спора не оказалось, и мальчишка на какое-то время смешался, не зная, что делать.

Доктор, между тем, продолжал:

— И большинство жителей России тогда думало точно так же. Тем более что нефтепромыслы достались новым «хозяевам» почти что бесплатно. Во всяком случае, за цену, несравнимую ни с их реальной стоимостью, ни с приносимой прибылью. Но государство, я имею ввиду власть, считало иначе.

— Как же так? — снова не выдержал Серёжка. — Это же его, государство, в первую очередь обокрали.

— Всё правильно. Но, видишь ли, государство — это люди. В первую очередь те люди, которые имеют государственную власть. И вот их это очень даже устраивало. Потому что сами точно так же смотрели на страну, как на свою кормушку.

— Как же они попали во власть? — теперь не утерпел уже Никита.

— Сложный вопрос. Я не историк… Но как-то попали. На волне недовольства предыдущей властью, у которой тоже своих грехов хватало.

— Так оно и было, — подтвердил Валерка. Рассказ врача в общем совпадал с тем, что они изучали по истории про Тёмный Век. Другое дело, что многое в истории того периода для подростка так и осталось непонятным, но это и естественно. Детально это время изучалось в старших классах на уроках обществоведения. Валерка как-то листал пособие: "Тёмный век и кризис гуманистического сознания". Читать, правда, не стал: совсем не до этого тогда ему было.

— А остальные люди? — не унимался младший брат.

— А остальные смирились. Во-первых, головы им задурили. Во-вторых, слишком много бед на них сразу обрушилось, не знали за что хвататься. А в-третьих… Когда у человека деньги из кармана вор тащит, человек сразу реагирует. Потому что понимает: грабят его. А когда кто-то прибирает к рукам нефтяную вышку где-то далеко… вышку, которую человек-то и в глаза не видел… Украли у всех, но вроде и не у кого лично.

— Да, логика… — разочаровано подвел итог Никита.

— Какая была. Особенно если учесть, что тогдашнее государство охотно прощало практически любые грехи, кроме одного: защиты страны от него самого. Пока чиновник воровал и продавал, считался своим человеком. А как только выступал на защиту государственных интересов, сразу оказывался на грани увольнения. Или фальшивого уголовного дела. А могли и просто убить.

— Это уже не Россия получается, а… неизвестно что, — решительно заявил Серёжка. Было похоже, что он собирался употребить выражение из тех, что дети обязательно узнают не смотря на то, что родители хотели бы оставить их на этот счет в неведении, но в последний момент всё-таки сдержался.

— Да уж… — согласно кивнул Никита и спросил: — Валер, неужели у нас тоже было так же? Или иначе?

— В первом приближении так же, — без энтузиазма признался старший брат.

— Офигеть…

— Это было характерно не только для России. Европа, США, Канада… Везде простой человек ощущал, что в государственном масштабе от него ничего не зависит. И везде в массе своей отказывался от своих интересов в пользу государственной машины, в обмен на какие-то личные блага. Социальная защищенность, пособия и тому подобное в Европе, фактическая безнаказанность за определенные нарушения закона в России… Много ещё чего. Большинство соглашалось. Ворчало по углам, не принимало в душе все эти нововведения, но дальше этого не шло. А тех немногих кто шел дальше, давили всей силой государственной машины. И в России, и, повторяю, во всех остальных странах.

Стригалёв глубоко вздохнул.

— Все изменилось, когда началась война. Тут уж государствам стало покупать людей нечем. Что толку в пособиях, если завтра на твой дом упадет бомба? К тому же оказалось, что подавляющее большинство тех, кто активно боролся за эти самые ценности, были способны только на борьбу из-за чужой спины. Причем из-за спины с очень крепкими кулаками. Сами защитить себя они были не способны. Да и вообще ни на что не способны. Так что подавляющее большинство из них вымерло в войну естественным путем: кто ж с ними возиться то будет? Самых активных линчевала толпа: эти люди умудрились добиться к себе такой ненависти от соотечественников, что как только стало ясно, что за это преступление никто не накажет, нашлось огромное количество желающих его совершить.

— Дураки, — констатировал Никита. — Неужели они не понимали, что с ними будет?

— Рассчитывали, что успеют убежать за границу. И, между прочим, если бы война была локальной, а не мировой, то, скорее всего бы, успели. Но война сразу превратилась в Мировую, а на такой войне подобные люди балласт. Тем более, что их можно использовать мертвых ничуть не хуже, чем живых.

— Это как? — не понял Паоло.

— Проще простого. "Великий борец за демократию Славкин, злодейски умерщвленный мерзавцами, недостойными быть назваными людьми, завещал нам…". Ну и и так далее… В общем, в войну такие люди в подавляющем большинстве — балласт. Возиться с ними никто не захотел, и как я сказал, большинство из них погибло. Некоторых война заставила взяться за ум, вспомнить, что огни всё-таки люди, а не «общечеловеки». Ну а те немногие, кто остался при прежних убеждениях и пережил войну, очень быстро поняли, что единственный способ остаться в живых — это взглядов своих не афишировать. Потому что люди вокруг терпеть их не станут. И перевоспитывать не будут. Просто убьют и всё. Или в лучшем случае выгонят прочь, что для таких людей в то время означало практически верную гибель. В то тяжелое время в одиночку мог выжить только очень сильный человек. Да и то, именно выжить, но не больше.

— А что значит — больше? — подозрительно спросил Серёжка.

— Понимаешь в чем дело… Человек может не только развиваться, но и дичать. Во всех смыслах. В плане цивилизации человек утрачивает знания и умения, если их долго не использует. Это только в плохих книгах офицер после двадцати лет войны берет в руки скрипку и играет так, что все вокруг столбенеют.

— Вы считаете, что офицер не может уметь играть на скрипке? — снова ринулся в бой Серёжка.

— Я считаю, что офицер может уметь играть на любом музыкальном инструменте. хоть на скрипке. хоть на арфе. Может даже на виуэле. Но уметь играть и сыграть умело — это две совсем разные вещи. Хотя ортопедия и не мой профиль, но я умею, например, делать пластику крестообразных связок. Умею. Нужно будет — сделаю. Вот только повожусь, наверное, вдвое дольше среднего ортопеда. И вероятность ошибки будет больше, чем у него. Так и тот офицер. Знаний мало. Голова, может быть, всё помнит, но если пальцы не успевают — вместо музыки будет какафония. А чтобы пальцы успевали, их надо тренировать. Если не каждый день, то хотя бы раз в неделю. Вот только у настоящего офицера обычно находятся дела поважнее, чем пальцы тренировать.

— А зачем же тогда такие книги пишут? Зачем обманывают? — хмуро просил Никита.

— По-разному. Может, от незнания. Ну вот никогда человек в руках скрипку не держал, играть не пробовал. Только по стерео видел. И решил что это легко. Подумаешь, смычок по струнам таскать… Может, от неуважения. Может просто потому, что сам привык халтурить. Сляпал кое-как работу и ладно. Так сойдет. И всех вокруг себя такими же халтурщиками считает. Выжал из скрипки какой-то звук, а все вокруг в восторге: скрипач, великий… Только так не бывает. Не тот хирург кто разрезал. А тот, кто разрезал где надо, подправил что надо, аккуратно зашил и из послеоперационного периода больного вывел. А у коекакера после простейшего аппендицита человек с койки только через полгода встанет. Да ещё останется на всю жизнь со шрамом через весь живот, словно ветеран Бородинский битвы.

Никто не засмеялся: нечему было смеяться.

— А может ещё какие причины. Не знаю, — закончил врач и нервно сцепил перед подбородком пальцы рук.

Повисла длительная пауза, которую прервал Валерка:

— Виктор Андреевич, рассказывайте дальше, пожалуйста. Фиг с ними, с этими "носителями общечеловеческих ценностей". Всё с ними понятно.

— А мне непонятно, — тут же встрял Никита. — Игорь говорил, что это и есть оппозиционеры. То есть сейчас они есть. Откуда же они взялись, если все в войну передохли?

— Завелись, — пояснил Стригалёв. — Они обязательно заводятся, закон жизни. Это всё равно как дезинфекция убивает микробов, но сразу после неё они опять появляются. В самой стерильной операционной всё равно есть какое-то их количество. В воздухе, на предметах, на стенах… Везде. Уничтожить их полностью невозможно. Да и не нужно. Важно не допускать, чтобы они приносили людям вред.

— Угу, я понял, — кивнул Никита. — У нас таких изолируют. На Фобосе. Верно?

Он оглянулся на старших, ища поддержки.

— Точно, — подтвердил Паоло. — Если тяжелый случай, то отправляют именно туда.

— Так на чем, значит, я остановился? А, как раз на одичании. На самом деле в одиночку человеку после такой катастрофы никак не сохранить прежнего уровня развития. Потому что всех предвоенных знаний и достижений человечества не мог вместить в себя никакой мозг, будь ты хоть трижды гением. Да и не нужно это никому.

— Почему это? — ревниво спросил пионер.

— Потому что человек — существо коллективное. И многие вершины цивилизации принципиально недостижимы в одиночку, без создания, что называется, общественного производства. Да что там долго за примерами ходить. Вот я — хирург. Аппендэктомию, то есть удаление аппендикса, один сделать могу. Операционную подготовлю, анастезия местная, старым добрым полупроцентным раствором новокаина. Если случай не сложный, то справлюсь.

— А если сложный? — с подковыркой спросил Никита.

— Бывают такие случаи, что над аппендиксом бьешься дольше, чем над тем, что считается более сложным. Ретроцекальное расположение, спайки…

Поймал глазами непонимающий взгляд Валерки и поспешил поправиться:

— Извините, увлекаюсь. Проше будет, если расскажу короткую медицинскую байку: молодой хирург расспрашивает опытного.

"- Какая самая легкая операция?

— Аппендицит.

— Какая самая трудная операция?

— Аппендицит."

Так вот, легкий аппендицит один хирург прооперировать сможет. А вот, например, зашить перфоративную язву уже никак. Нужен наркоз. А при наркозе один врач должен следить за состоянием пациента, ни на что больше не отвлекаясь. Нужен ассистент, чтобы обеспечивать нормальное операционное поле. А лучше два ассистента. Четырех рук иногда не хватает, чего уж говорить про две.

— Мы поняли, — Валерка использовал первую же возникшую паузу, чтобы подправить монолог врача в нужное русло. Как всякий любящий свою работу человек, Стригалёв увлекался, пускаясь в море деталей и подробностей. Это было интересно, но сейчас гораздо важнее было всё-таки понять совсем иные вещи. — Конечно, один человек не может знать всё на свете.

— И не только один, но даже и небольшой коллектив. Знания ведь были распределены по людям очень неравномерно. И Третья Мировая привела ко временной утрате многих знаний и технологий. Просто потому, что погибли все, кто их знал.

— Но ведь наверняка же была информация и на различных носителях, — возразил Никита. — Можно было их изучить.

— Носители тоже погибали. В смысле — ломались. Это только в мирное время кажется, что человечество крепко закрепилось на достигнутом рубеже прогресса и готово открывать новые горизонты. А после большой войны или какой-нибудь крупной катастрофы обязательно происходит откат. После Третьей Мировой он был очень значительный. Знания о довоенных технологиях собирались буквально по крупицам.

— Но собрали, а потом и шагнули вперёд, — заметил Паоло.

— Да, наши предки сумели это сделать. Сначала победить в такой войне ужасной войне. Не просто выжить, а именно победить. А потом из руин поднять страну. Потрясающие люди были. То есть, как всегда, люди были очень разные, но их объединили две вещи: любовь к России и ясно различимый враг. А вот когда враг перестал быть ясно различимым, тут всё и началось.

— А зачем он вообще нужен, этот враг? — недовольно спросил Никита. — Вот мы живем без врагов. Ну, не совсем без врагов. Бывают конфликты время от времени. Даже войны бывают, небольшие. Обычно на Марсе. Но все понимают, что это только столкновение этих…

Он почесал затылок, вспоминая нужное слово.

— Государственных интересов, — подсказал Валерка.

— Во, точно! Ну, у России свои интересы, у Западно-Европейской Конфедерации свои, у Центрально-Американской — тоже свои. Это ведь нормально?

— Конечно нормально, — подтвердил Серёжка, опередивший Стригалёва.

— Вот, — поддержка придала Никите уверенности. — Но это же не такие враги как в Мировые войны были. Так, чтобы нельзя было договориться. Поэтому на Земле сотрудничество не прерывается. Даже границы не закрывают. Все знают, что здесь никто воевать не станет.

— А вот это неправильно, — заявил Серёжка.

— Почему?

— Как почему? Что же получается: кто-то на Марсе кровь проливает за Россию, а на Земле, получается, улыбаются тем, кто их убивает. Разве это честно? Это подло.

— И ничего не подло, — обиделся Никита. — Потому что тем, кто убивает, никто не улыбается. Разве Паоло кого-то убил?

— А Паоло здесь при чем?

— Да при том. Два года назад на Марсе был конфликт с Западно-Европейской Конфедерацией. Что же, надо было там на станции резню устроить — кто кого?

— А станция это вообще чья? Русская или европейская?

— Паритетная, — ответил Паоло.

— Пари… что? Это как?

— Совместная, — пояснил Валерка.

— А главный кто?

— А нет главных. Станция построена Россией, но специально под совместную эксплуатацию. Есть два вице-управляющих от каждой из сторон, принимающих все важные решения совместно. Есть договор, какую компенсацию Российская Конфедерация должна заплатить Западно-Европейской, если вынуждает разорвать договор и свернуть исследование.

— Ну и зачем такие станции тогда строить?

— Да затем, чтобы исследовать космос.

— А что, русские сами не могут? Без чужой помощи.

— Могут, — кивнул Валерка. — Вот только результаты будут намного скромнее. Чем больше сильных и квалифицированных специалистов удается собрать в единый коллектив, тем больше шансов добиться действительно серьёзного прорыва. А таких специалистов очень немного.

— Даже на экипаж одной станции не хватает… — в тон ему продолжил Серёжка.

— На одну-то хватает. И даже не на одну. Только вспомни, как наша с Паоло называется: «Плутон-16». То есть, шестнадцатая станция по счету. А всего их восемнадцать. И это только у системы Плутон-Харон. А вокруг других планет… У Урана двадцать две, у Сатурна тридцать четыре. Про Юпитер я молчу, там надо ещё станции на орбитах спутников считать.

— И все приносят пользу? — недоверчиво спросил пионер.

— Ещё какую, — заверил Никита.

— Вот на всех них набрать экипажи в одиночку не получится. И потом ещё имей ввиду, наука — удовольствие дорогое. Многие исследования в одиночку не потянуть.

— Ну, не знаю… Может быть. Но всё равно, неправильно это, когда одновременно и войну ведут и совместные исследования. Надо что-то одно.

— Понимаешь, это не совсем война, — попытался объяснить Валерка.

— Как это? — изумился Серёжка.

— Что-то вроде пограничных конфликтов. Понимаешь, Марс пока что толком не поделен. Нет четких границ.

— А что, трудно поделить?

— Думаешь легко?

— Да чего тут думать? Карта есть? Провести по ней границы и всё.

— Действительно всё, — хмыкнул Валерка. — Полный улёт.

Никита же просто рассмеялся.

Сережке такая оценка его идеи явно не понравилась.

— Ничего смешного. Если что не так, то объясни.

— Совсем не так. Понимаешь, ценность Марса сейчас и в обозримом будущем не в территориях, а в полезных ископаемых. Если ты будешь делить по карте, то есть по площади, то очень легко может получиться так, что себе возьмешь бедные земли, а другим отдашь богатые. Хотя территории одинаковые.

— Это как медведь с крестьянином репу делили, — хитро добавил Никита. — Крестьянин ему сказал: "Бери себе вершки, а мне оставь корешки". Вот и вышло, что вроде поровну поделили, а на самом деле один в шоколаде, а другой в накладе.

— Так ты ж про это ничего не сказал, — недовольно пробурчал Серёжка.

— Не успел. Ты как заявил, что это просто… Дипломатия — сложнейшая профессия. Знаешь какой суровый отбор в МИМО?

— Куда?

— В МИМО. Московский Институт Международных Отношений имени Андрея Андреевича Громыко. Там дипломатов готовят.

— А кто такие эти дипломаты? — с неподдельным интересом спросил Серёжка.

— Ты чего дразнишься? — не выдержал Никита. — Над тобой не посмейся, а сам…

— Он не смеется, — вступился за пионера Стригалёв. — Видите ли, дипломатов у нас в Русской Империи нет.

— Как это — нет? — изумился невозмутимый Паоло.

— Совсем нет. И уже довольно давно.

— А кто же общается с этими… братьями по разуму? С англо-саксами наконец? Или у Империи нет внешней политики?

— Внешняя политика у Империи очень даже есть. А вот дипломатов — нет. За ненадобностью. Считается, что общаться с иномирянами или англо-саксами может любой чиновник, которому это нужно.

— И принимать решения от имени страны? — не поверил Валерка.

— Конечно. Считается, что они достаточно компетентны.

— Почему это «считается». Они просто компетентны, — в который раз выступил на защиту своей страны Серёжка.

— Ты свою компетентность уже только что показал, — безжалостно констатировал Никита.

Серёжка возмущенно фыркнул, но крыть было нечем. Часть позиций пришлось сдать без боя:

— Ну ладно, я ошибся. Но они-то — не я. Вот Игорь бы знал как поступить.

— Откуда ему знать? — возразил Никита. — Кто его этому учил?

— В Лицее…

— Ну да. Дипломатов нет, а дипломатии учат? Если нет профессии, то к ней никого и не готовят. Вот когда-то давно были эти… мастера пушки отливать. Ну те, которые ещё ядрами стреляли. Знаешь, как мастера себе смену готовили?

— Да уж догадываюсь…

— Ну вот. А сейчас у нас этому никого не обучают. Потому что пушек не льют. Нет такой профессии.

— Ха… Но ведь литейное производство у вас есть?

— Есть.

— Ну и что, хочешь сказать, что опытный литейщик такую пушку отлить не сможет? — Серёжка посмотрел на товарища с явным превосходством: съел, мол? Знай наших, голыми руками не возьмёшь. Но его радость оказалась преждевременной.

— Какую-то пушку современный литейщик, конечно, отлить сумеет, — рассудил Валерка. — Вот только подумай, если действительно вдруг станут нужны такие пушки, то ведь не какие-то, а хорошие. Желательно лучшие. Верно?

— Конечно верно, — согласился пионер.

— А вот с этим будут проблемы. Потому что пушечных дел мастера всю свою жизнь клали на совершенствование в ремесле. И наивно думать превзойти их только за счет общих знаний. Так не выходит. Профессией надо заниматься серьезно. Если, конечно, хочешь стать настоящим специалистом, а не только им называться.

— У нас люди имеют по нескольку профессий сразу, — не сдавался Серёжка.

— Прямо так все? — в своей излюбленной манере спросил Никита.

— Нет, — вынужден был признаться пионер. — Обычно это выпускники Императорских Лицеев.

— Ой, — Никита скривился, словно от зубной боли. Валерка и Паоло переглянулись.

— Понимаешь в чем дело… Иметь одно или несколько увлечений в далеких от основной профессии областях — это нормально. Хорошо разбираться в теме своих увлечений — нормально. Но быть по-настоящему мастером двух различных профессий удается редко. Очень редко. Такие люди, что называется, штучный товар. На поток их «производство» поставить невозможно.

— Это у вас невозможно… пока. А у нас возможно, потому что мы более развитые. Раньше люди имели меньшие возможности, а сейчас большие. Это наука такая… как же её… О, евгеника.

— К счастью, молодые люди, "наука евгеника" здесь не причём, — возразил Стригалёв. — Это я вам говорю как врач, а, следовательно, специалист по физиологии и всяким прочим логиям.

— А вот и причём. Мы когда сюда добирались, видно было, что они намного физически слабее нас. Даже младших.

— Да, это правда, — честность не позволила Никите покривить душой.

— Разумеется правда. Но к так называемой евгенике это не имеет никакого отношения. Это результат курса прививок вакцины, разработанной Софьей Сергеевной Кругловой.

Серёжка негодующе фыркнул. Ну да, малышам делают всякие уколы. Только кто же поверит, что от этого здоровья прибавляется?

— А что это за вакцина? — спросил Валерка. — У нас её вроде бы нет.

— Это неудивительно. Софья Сергеевна работала во времена Серых Войн, после Третьей Мировой. Она была блестящим иммунологом. Просто гениальным. Её специализацией было лечение патологий головного мозга. Как раз в это время вводилась эвтаназия для людей, заболевания которых проявлялись в форме умственной неполноценности.

— Что вводилось? — переспросил Никита, столкнувшийся с незнакомым словом.

Зато Валерке и Паоло это слово было знакомо, и оно сразу вызвало у подростков очень нехорошие ощущения. Ребята переглянулись. Новый мир озадачивал их всё больше и больше. И всё больше и больше появлялось сомнений в способности вписаться в этот мир. Не то, чтобы вписаться безболезненно, об этом речи не могло быть уже давно, но хотя бы просто вписаться. Пусть даже ценой огромных усилий и потерь, что называется "сдирая кожу вместе с мясом". Слишком уж большими виделись теперь необходимые потери. Слишком многое пришлось бы с себя содрать. Не факт, что то, что после этого останется, можно будет назвать собой.

— Эвтаназия. То есть безболезненное прерывание жизни.

— То есть их убивали? — ахнул Никита.

— Вот такого слова большинство сторонников эвтаназии очень не любят. Как не старайся, к убийству и убийцам за тысячелетия у человечества сформировалась стойкая неприязнь. "Убийцу иногда можно понять, но нельзя простить". При первой же возможности от этого слова уходят в сторону. Война, исполнение приговора… Теперь вот эвтаназия.

— А вы, случайно, не пацифист? — недовольно поинтересовался Серёжка. Было видно, что разговор задевает его очень сильно. Возможно даже сильнее, чем остальных ребят. Если то, что говорил Стригалёв, им было просто неизвестно, то для пионера это были основы его родного мира, которые обсуждать было непринято. Раньше мальчишка был уверен, что нормальный человек просто не может иметь на этот счет каких-то сомнений, а тут сомнения посыпались перед ним как из рога изобилия. Но главное, ни Стригалёв, ни, тем более, лейтенант Черешнев ненормальными ему не казались. Ну вот не казались и всё тут. Как не убеждай себя в обратном, внутренний голос заглушить не удавалось. И творилась в Серёжкиной душе невероятная сшибка двух правд: привычной и новой, только что открывшейся.

— Случайно не пацифист. Война — это война, у неё свои законы. И исполнителей смертного приговора тоже не осуждаю. Раз есть закон, устанавливающий смертную казнь, то кто-то должен этот закон исполнять. Раз я согласен с этим законом, то и права осуждать этого человека у меня нет.

— А вы с ним согласны? — спросил Валерка.

— По сути — согласен. Как исключительная мера наказания смертная казнь обязательно должна существовать. Я не вижу причины, по которой должен жить, к примеру, убийца-рецидивист. Или у вас не так?

— У нас так, — заверил подросток. — Есть преступления, за которые полагается смертная казнь. И приговоры исполняются. Я просто хотел уточнить. Извините.

— Да ничего. Можно спорить о том, какие именно преступления должны наказываться смертной казнью. Я не зря сказал — исключительная мера.

— У нас она тоже исключительная, — заверил Паоло.

— Как я понимаю, страны у вас разные.

— Зато подход один, — улыбнулся Валерка.

— Понятно, — кивнул Стригалёв. — А как у вас поступают с умственно отсталыми?

— Лечат. Уж точно не… эвтаназируют. Попробовал бы кто это предложить…

— И что бы с ним стало? — заинтересовался врач.

— Не знаю точно, — задумался Валерка. — Наверное, сперва бы попробовали объяснить, какую гадость он предложил.

— А он бы настаивал…

— Не знаю… — сокрушенно вздохнул подросток. — Понимаете, мы никогда с таким не сталкивались. Если бы у нас на станции такой человек завелся… Руки бы ему никто бы после этого точно не подал. И работать бы с ним отказались. Пришлось бы ему улетать и искать другую работу.

— Но что тут такого неправильного? — воспользовался паузой, чтобы задать рвущийся наружу вопрос Серёжка. — Они же неизлечимы. Они мучаются сами и мучают других. Нормальными они никогда не станут. Почему они должны нормальным людям мешать жить?

— А чем они тебе жить мешают? — изумился Никита.

— Мне они ни чем не мешают. Сейчас. А раньше, до Третьей Мировой войны мешали. Их же приравнивали к нормальным, даже это… в выборах участвовать позволяли. Прикиньте, что они там навыбирать могли.

— Э… Слушай, а тебе не кажется, что между "приравнивать к нормальным" и «эвтаназией» ба-альшая дистанция? — спросил Валерка. — Они больные, просто больные. Их надо наблюдать и лечить. И давать работу, которую они в состоянии выполнить. Только и всего.

— Так разве они могут какую-то работу выполнять?

— Зависит от тяжести болезни, — ответил Стригалёв. — В большинстве случаев — могут. А насчет неизлечимости я скажу: если речь идёт о хронических болезнях, то торопиться с вердиктом «неизлечимо» никогда не следует. Неизлечимо сегодня, возможно, будет излечимо завтра. Не завтра — так послезавтра. Сколько раз в истории медицины «вылечить» означало именно «затянуть». Взять ту же бубонную чуму. В Средние Века люди умирали от неё почти поголовно: болезнь уничтожала человека раньше, чем организм успевал мобилизоваться на отпор. Но стоило врачам научиться замедлять течение болезни… нет, не излечивать от нее, а именно замедлять… как количество смертельных случаев резко сократилось: теперь организм успевал настроиться на борьбу, и уже вместе, вдвоем, организм и врач побеждали болезнь.

— Вообще-то не очень корректный пример, — спорить с врачом Валерке очень не хотелось, но чувство справедливости решительно сопротивлялось молчаливому согласию. — Болезнь Дауна, в отличие от чумы, со временем ведь не проходит.

— Согласен, пример, не совсем точный: действительно не проходит. Но он корректный: затянуть ведь можно не только до реакции организма, но и до новых успехов в медицине. Та же самая вакцина Кругловой, практически излечивает легкие формы умственной неполноценности. А в случае более тяжелых поражений головного мозга достигается стойкий компенсирующий эффект. И это касается не только болезни Дауна, но и, например, болезни Альтцгеймера и других патологий.

— Здорово! — оценил Никита.

— Но на этом эффект вакцины не исчерпывается, — продолжал Стригалёв. — Она вообще резко повышает функциональность всех систем и органов. Ученые давно знали, что человек устроен, так сказать, с большим запасом прочности. К сожалению, использовать этот запас по своему усмотрению он не мог. На протяжении столетий большинство людей так и проживало всю свою жизнь на тех нескольких процентах возможностей, что доступны каждому. А если кому-то удавалось выжать из себя большее, то это рассматривалось как чудо. Теперь же мы подняли начальный уровень способностей человека.

— А почему на разные ступени? — поинтересовался Валерка.

— В каком смысле?

— Вы сказали, что для дворян вакцина вводится каким-то специальным курсом…

— А, это… Да, тут дело в том, что она предсказуемо влияет исключительно на физический потенциал человека. Что касается умственных способностей, то тут ничего определенного утверждать нельзя. Статистические данные не позволяют сделать сколько-нибудь достоверных выводов. Лично я считаю, что повышение интеллектуального потенциала человека в результате применения вакцины крайне незначительно. Это всё равно, что увеличивать мощность двигателя транспортного средства, но при этом держать постоянную скорость движения.

— А почему не прибавить скорости? — немедленно спросил Никита.

— А как? — развёл руками Стригалёв. — К сожалению, тайну процесса мышления мы не разгадали. Мы почти до конца разобрались в механизме, но никак не можем выявить то, что его запускает. Технически несложно заставить человека испытать любые эмоции, но точно сформулировать мысль, хотя бы самую банальную — для нас это сегодня всё ещё фантастика. Не говоря уж о том, чтобы попытаться синтезировать озарение.

— В смысле гениальное открытие? — уточнил Валерка.

— Нет, в смысле просто творческую мысль. Любое творчество на самом деле — это цепь маленьких личных открытий. Если даже до тебя это открывалось сто раз, а ты — всего лишь сто первый, для самого человека это открытия не обесценивает. Так вот, об искусственном, если так можно выразиться, синтезе творческого процесса, пока что и речи идти не может.

— А какое отношение это имеет к дворянам и к вакцине? — спросил Паоло.

— Самое прямое. В нашей Империи физическому здоровью и физическим способностям придается особое значение. Естественно, дворяне, как лучшие люди, должны физически превосходить не дворян. Таким образом, рядовые граждане всегда имеют перед глазами наглядный ответ на вопрос: "почему они руководят нами". Да потому, что более развиты физически.

— Разве это основание для того, чтобы руководить? — изумился Валерка.

— Здесь — да. И ещё какое. Спросите у своего друга.

Стригалёв кивнул на Серёжку.

— Конечно да. Ведь руководить это значит уметь защитить тех, кто идет за тобой. Иначе получается, что командир будет прятаться за чужими спинами. Я же объяснял, что Игорь командовал нашим отрядом потому, что в бою намного лучше любого из нас.

Как всегда, детализация чуждой логики пришлась на долю Никиты.

— Когда нужно вывести отряд из окружения, это понятно. Тут Игорь лучший, спора нет. А почему он должен командовать в мирное время? Когда нет никакой войны.

— Если завтра война, то к ней надо быть готовым сегодня.

— Так ты что, всю жизнь к войне готовился?

— Я - пионер, — гордо ответил Серёжка. — И если нужно России, то я готов в любой момент сражаться за неё в любой точке галактики.

— Это понятно, — нетерпеливо прервал Никита. — Я тоже готов, хоть я и не пионер. Но если России то не нужно?

— Как это — не нужно?

— Да вот так. Нет войны. Мирная жизнь. Ты вот в то мирное время можешь ведь что-то полезное для России делать, правильно. Вот ты говорил, что пока эта заварушка не началась, отцу по хозяйству помогал и в школе учился. От того же есть России польза?

— Ну, есть, — озадаченно подтвердил Серёжка. На его лице было ясно написано, что он не понимает, куда клонит его друг.

— И вот зачем в этом нужны дворяне-командиры с физическим превосходством? Что, Игорь то ли за счет этого лучше тебя сможет картошку выращивать? Или астрономии научит, которую сам-то еле-еле знает?

Серёжка нахмурился.

— Во-первых, это вы говорите, что он её еле-еле знает. А может…

— Хорошо-хорошо… — поспешно прервал Никита. — Может он её ууу как знает. И заодно лекцию по квантовой физике может мне прочитать. Только, согласись, знания эти у него не в бицепсах хранятся.

— Ясно, что в голове, — хмыкнул пионер.

— Ну вот. Так если они в голове, то какая разница, здоровый он или хилый?

— Да ты не о том вообще говоришь, — досадливо махнул рукой Серёжка.

— Почему не о том?

— Да потому. Картошка, астрономия… При чем тут руководство? Если хочешь знать, как растить картошку батьке никто не указывает. И не картошку тоже. И в школе преподавать это тоже не руководство. Руководство — это война, экспедиции там всякие, ну и вообще в таком духе.

— Нет, погоди. Ну вот представь себе, что нет на планете сипов. А русские колонисты есть.

— И?

— Губернатор на ней будет?

— Конечно будет. И генерал-губернатор планеты, и губернаторы провинций.

— А зачем? Что они будут делать?

— Как зачем? Руководить!

— Да понимаю я что руководить. Но что он конкретно делает, если войны нет?

— Да я-то откуда знаю? — возмутился Серёжка. — Я тебе что, генерал-губернатор, что-ли? Организовывает, направляет, координирует… Это называется делократия, вот. Умение наладить дело, выполнение работы.

— Вот я и спрашиваю, как они это делают. Вот ты от государства что получаешь? Школу, транспорт, который тебя из поселка в школу возит, верно? Кружки, секции. Медпункт бесплатный, так? Что ещё?

— Клуб

— Клуб. Вот то всё ведь под руководством губернатора делается?

— Ну да.

На лице у Серёжки снова красовалось удивление: он в который раз не понимал, куда клонит Никита.

— Так вот, чтобы всё это устроить, зачем накачанные мышцы? От того, что губернатор может пять минут под водой просидеть не дыша, а после этого пробежать стометровку, что, клуб лучше работать станет?

— Ну как ты не понимаешь?! — удивление на лице Серёжки сменилось искренним огорчением. — Клубы, больницы… Это же само собой… Это каждый может… А во по-настоящему руководить…

— Сам собой растет только бурьян, — твердо ответил Валерка. — Для всего остального работать надо. Если твой батька решит, что на поле у него само вырастет — бурьян и вырастет. Если его полем займусь я, который всю жизнь в космосе, у меня тоже бурьян вырастет.

— Ты гортензию однажды в горшочке вырастил, — с серьезным видом напомнил Паоло. Все рассмеялись.

— Ага. И несколько кактусов, — подтвердил Валерка. — Только толку… А поля у твоего отца и вообще в деревне, наверное, не для удовольствия, правда? Вы урожай куда деваете?

— Большую часть продаем по госзакупке, — рассудительно ответил Серёжка. — Потом на ярмаркам продаем. Ну и сами, естественно, живем с него.

— Ну вот. Справедливую цену для госзакупки поставить — это руководство. Обеспечить, чтобы урожай в зернохранилище не погиб — это руководство. Распределить его куда надо — это тоже руководство. Я уж не говорю про то, чтобы побуждать колонистов больше выращивать те продукты, которые стране нужнее. Скажем, не пшеницу, а рожь. Это я так, для примера…

Последняя фраза объяснялась тем, что подросток заметил, как Серёжка явно собрался прочитать маленькую лекцию на тему того, в каких сельхозпродуктах нуждается Русская Империя.

— И вот для всего этого физическое превосходство никак не нужно. И все эти смертельные испытания, которые в Лицеях проводятся, тоже не нужны.

Серёжка только рукой махнул:

— Вы меня не слушаете. Говорю же: настоящее руководство это другое. А следить, чтобы зерно на элеваторе не сгнило… Конечно, для этого дворянином быть не нужно.

— А знаете что мне вспомнилось, глядя на этот разговор? — вмешался Стригалёв. — Старая шутка про оптимиста и пессимиста. Оптимист убежден, что мы живём в лучшем из возможных миров, а пессимист опасается, что так оно и есть на самом деле.

— Оптимист — это, конечно, Серёжка, — определил Валерка. — А пессимист кто? Неужели я?

— Нет, пессимист — это я, — ответил врач. — Вот сижу, слушаю ваш разговор, и понимаю, что лучше, чем ваш друг, я бы вам объяснить ничего не смог. Наша жизнь построена именно так, как он рассказывает. И то, что вам это кажется странным, убеждает в том, что вы действительно пришельцы из другого мира даже больше, чем эта запись из Флоренции.

— А вам разве это странным не кажется? — спросил Паоло.

— Нет. Мне то кажется неправильным, но никак нестранным. Всё логично. Вот как ваш мир сумел избежать этой ловушки, я очень хотел бы знать.

— А какой ловушки? Вы ведь так и не рассказали, как ваш мир пришел к такому состоянию.

— Да, как-то мы незаметно в сторону ушли. Попробуем больше не отвлекаться. Итак, война окончилась. Она была страшной, почти все города на Земле лежали в руинах. Огромные зоны радиоактивного заражения. Исчезновение с лица земли части территорий. Миллиардные потери. Фактически уничтожены были не то, что целые народы, а целые расы. Негры, китайцы, латиноамериканцы…

— Совсем вымерли? — не удержался от вопроса Никита.

— Совсем.

— Ни одного негра не осталось? — никак не мог взять в толк мальчишка.

— Думаю, это всё не в один момент произошло. Но я в своей жизни негров и китайцев видел только на старых снимках и записях. А поработать успел во многих местах. Может, у англо-саксов они сохранились небольшими общинами… не знаю. Во всяком случае, никогда об этом ничего не слышал.

— Ник, хорош уже перебивать, — недовольно заметил Валерка, испугавшись, что сейчас разговор перейдет на обсуждение исчезнувших народов. Вопрос, конечно, важный и серьезный, но сейчас никак не первостепенный.

— Всё-всё, молчу, — Никита сначала шутливо поднял руки вверх, а потом зажал обеими ладошками рот.

— Так вот, последствия войны были ужасными, но не такими, как их представляли себе люди перед её началом, — продолжал Стригалёв. — Тогда многие думали, что после применения ядерного оружия на Земле исчезнет всё живое, но этого, как видите, не случилось. Другие полагали, что уцелеют только простейшие организмы, но вымрут все высокоорганизованные. Третьи предрекали кардинальное изменение земного климата и сохранение человечества только в подземных убежищах. Всего этого тоже удалось избежать. Может быть, потому что был использован не весь ядерный арсенал, может, по какой-то иной причине. Не знаю. Но факт остается фактом: на Земле осталось немало мест, в которых можно жить относительно безопасно. Но я уже говорил, что уцелевшие и собравшиеся в этих местах столкнулись с новой проблемой — цивилизационным откатом. Многие знания потерялись. Квалифицированных специалистов не хватало. И вот тут-то проявилось два подхода к дальнейшей жизни. Одни люди принялись восстанавливать знания, изучать, работать. Вторые, основываясь на своих заслугах во время войны, принялись укреплять свои руководящие позиции. Заслуги у них действительно были и не малые. К тому же, их лидерство первые не оспаривали: на это у них просто не было времени. И времени было жалко тратить.

Серёжка недовольно засопел: похоже, врач излагал ребятам свои выдумки. В школе ни о чем подобном ребятам не рассказывали. Да и трудно было поверить в то, что после войны бы кто-то позволил этим вторым устраивать борьбу за власть.

— Ну и зря, — с типично детским максимализмом заявил Никита. — Не надо было их к власти пускать, раз они ничего делать не хотели.

— Они хотели. Хотели командовать. И считали, что имели на это полное право, ведь это были люди, которые в войну проявили себя с самой лучшей стороны. Многие были самыми настоящими героями. Вот только в новой, послевоенной жизни им не нравилось то место, которое они могли получить. Знаний у них практически не было. Учиться они не хотели, да и самолюбие мешало. Как это так, вчера они командиры и начальники, а сегодня в подчинении непонятно у кого. Простой работой заниматься им казалось унизительно. Вот и рвались в руководители.

— Я не про них, я про нормальных…

— Ещё раз говорю: нормальным некогда было на это отвлекаться. Когда у человека есть работа, он занят, прежде всего, ею. И ни в какую там борьбу за власть не полезет: просто не захочет терять время и распылять силы. Максимум, можно согласиться на формальное членство где-нибудь в каком-нибудь собрании. Иногда даже его посещать. Может вы не поверите, то порой даже у самых закоренелых трудоголиков возникает желания забросить дела и заняться чем-нибудь очень далеким от своей основной профессии.

— Поверим, — за всех ответил Паоло.

— Вот и хорошо… А от власти работающему человеку нужно прежде всего, чтобы она ему работать не мешала. Помогает — хорошо, просто замечательно. Не помогает, но и не мешает — ну так что ж, ничего страшного. Сами как-нибудь справимся. Вообще, любая творческая работа, это расчет прежде всего на себя, на свои силы. Мне кажется, вы меня понимаете.

— Нам тоже так кажется, — согласился Валерка. В отношении творческой работы врач был прав на все сто процентов.

— А ещё к этому нужно добавить психологическое состояние тех людей. Победа в тяжелейшей войне. По-настоящему их мог бы понять только тот, кто сам пережил такое. Это колоссальный выброс надежды на лучшее будущее. Даже не знаю с чем сравнить… Вы слышали про марафонский бег?

Паоло, Валерка и Никита дружно кивнули, Серёжка мотнул головой.

— Понятно. Если очень коротко, то дело было в древнейшую эпоху. Персы напали на Грецию, греческое войско выступило им навстречу. Бой состоялся в Марафонской долине, победили греки. Их командующий немедленно направил в Афины гонца, чтобы сообщить о победе. Тут всю дорогу до города бежал, а когда достиг цели, смог только вымолвить: "Радуйтесь, афиняне, мы победили", и упал мертвым.

— А далеко бежал? — на всякий случай уточнил Серёжка.

— Больше тридцати километров.

— Сорок с лишним, — уточнил Никита. — По горам и в боевом панцире. Не отдохнув после боя.

Серёжка уважительно кивнул. Даже с точки зрения его времени это было нерядовым поступком.

— Война — тяжелейшее испытание для организма. И на физическом и на психологическом уровне, — продолжал врач. — Главная поддержка в этом испытании — вера в победу. Она действительно придает силы. Причем это вера не в отдельную победу, в какое-то малое достижение, а в Победу с большой буквы. В Победу, которая поставит окончательную точку в войне, подведет под ней черту. И вот Победа достигнута, точка поставлена, черта подведена. Всё. В такой ситуации человек испытывает колоссальный эмоциональный всплеск, после которого возникает сильнейшее желание к смене деятельности. Это не значит, что он хочет бездельничать, нет. Но он очень не хочет возвращения войны. Если вспомнить, что Третья Мировая для России была так же и очередной гражданской войной, то к любому расколу в стане победителей у людей было очень сильное подсознательное отвращение. Тем более, что практически все участники войны доказали свою верность России своей кровью. И сама постановка вопроса о том, что такой человек может приносить России вред, казалась им не просто недопустимой, а кощунственной. Опять-таки, прежде всего на уровне подсознания. Тяжело было бросить подобное обвинение вчерашним боевым товарищам, вместе с которыми только вчера вместе смотрели в глаза смерти. Ну и ещё был один важный момент…

Стригалёв замолчал, переводя дыхание после длинного монолога.

— Какой момент? — нетерпеливо спросил Никита.

— Люди не видели в происходящем опасности. В конце концов, руководство — это тоже работа, причем работа нужная, важная и сложная. Плюс ещё и ответственная. Не в бездельники же человек рвется, не сидеть на чужом горбу, а трудиться. Причем так или иначе, но делать эту работу кто-то должен. Так если я не берусь за неё, то почему я должен кого-то останавливать? Человек хочет попробовать, надо дать ему шанс. Ну а уж если не получится, тогда…

Врач сделал рукой неопределенный жест.

— А когда поняли, что не получилось? — настаивал на своем Паоло.

— В том-то и дело, что у них получилось. Правда совсем не то и не так, как виделось в начале, но получилось. Сложилась система. Система власти, которая дальше уже формировала исполнителей под себя. Знает такую болезнь — рак?

— Плохая болезнь, — нахмурился Валерка.

— Да, болезнь очень противная. Хотя по сути своей довольно простая: в каком-нибудь органе вместо его тканей начинают массово развиваться другие клетки. Такие, что не способны выполнять функции клеток этого органа. И орган перестает работать, потому что в нем чем дальше, тем меньше работоспособных клеток. А те, что неработоспособны, захватывают другие органы. В итоге, если это не лечить, то человек умирает.

— А к чему вы сейчас это? — спросил Серёжка.

— К чему… А вот попробуйте себе представить, что вместо клеток рака, которые практически не функциональны, то есть из них невозможно, скажем так, «собрать» никакой орган, в организме начинают разрастаться и мигрировать клетки, например, печени. Да, именно печени. Вы знаете, какие у неё функции?

— Очистка организма от вредных веществ, — ответил Валерка.

— Именно. Конечно, это не единственная функция, но она самая главная. Полезны ли клетки печени? Не просто полезны, а очень полезны. Но что получится, если они начнут подменять собой клетки почек, сердца, мозга? Все эти органы не смогут работать, потому что их клетки устроены иначе. И организм гибнет. Вот так же произошло и с послевоенной Россией. Когда люди разглядели что к чему, то было уже поздно. У власти прочно утвердились те, которые создали эту систему. И сменщиков себе они воспитывали по своему образу и подобию.

— Императорские Лицеи… — негромко произнес Валерка.

— Не сразу. Не сразу сложилась Империя, не сразу появились Лицеи. Но суть была именно та самая. Дело в том, что новые правители в массе своей чувствовали, что они необразованны. И что тянут страну назад. Но искушение властвовать было слишком велико. А для того, чтобы остаться у власти, нужно было, чтобы их необразованности не поняли другие. Отсюда и такое настойчивое убеждение, что дворяне — это лучшие люди, что они особым образом обучены для командования и управления. Хотя в массе своей они не более чем…

Взгляд Стригалёва упал на Серёжку.

— В общем, управлять эти люди не умели, не умеют и вряд ли когда-то научатся.

— Неправда! — вскинулся Серёжка. — Они построили огромную галактическую Империю.

— Что значит — построили? Объявить найденную планету принадлежащей России большого ума не надо. Кто ведет поисковые космолёты? Отнюдь не дворяне. Выпускник Императорского Лицея, как правило, имеет диплом штурмана, вот только корабля ему не довести от Земли до Проксимы Центавра. Вообще, если смотреть по дипломам, так все наши правители — потрясающие специалисты. А на практике они…

Стригалёв махнул рукой.

— Неправда! Вы это нарочно говорите… У них открытия.

— Да нет у них никаких открытий. Потому что открытия не приходят просто так. Точно так же, как не растет сам собой урожай. Ты ведь деревенский житель, верно?

— Верно.

— Скажи, если поле не сеять, если за ним не ухаживать, что вырастет?

— Бурьян вырастет, — с вызовом ответил Серёжка.

— Вот так же и везде. Сначала учеба, потом работа, а потом уж и открытие. А так чтобы знаний нет, времени потрачено с гулькин нос, а открытие в кармане — не бывает. Даже у гениев. Да. Менделееву периодическая таблица приснилась во сне. Вот только не надо забывать, сколько времени он перед этим над ней бился наяву.

— Они и бьются.

— Да ничего твой Игорь не бьется. И не знает он ничего, сколько раз уж тебе доказывали, — с неудовольствием произнес Никита.

Для Серёжки это стало последней каплей.

— Вы это нарочно! — выкрикнул он. — Это всё неправда! Игорь — он для России на всё готов. А вы, вы… вам бы только как хуже!

Последние слова мальчишка произнёс уже стоя на ногах. А потом развернулся и выбежал прочь из комнаты.

— Мы потом найдем, — пообещал Никита. срываясь следом за другом.

Хлопнула дверь кабинета: раз и почти тут же второй.

— Вот такие у нас дела… — медленно и немного виновато произнёс Стригалёв. — Извините.

— Вы не виноваты, — ответил Паоло. — Вы и так старались сдерживаться.

— Заметно было?

— Я заметил.

— Старался… Не хотел говорить при нём. Хороший мальчишка. Доверчивый… Верит во всё, что ему сказали… А эти мерзавцы вот на таком доверии и выезжают. А вам это знать необходимо. Потому что иначе здесь жить не нельзя. За такие вопросы, которые вы задаете, особенно Никита, можно быстро с жизнью расстаться.

— За это тоже полагается смертная казнь? — удивился Валерка.

— Нет-нет, ни в коем случае. Это вообще не преступление, за это государство не наказывает.

— Тогда в чем проблема?

— В дворянской чести. Видите ли, любой дворянин имеет полное право считать сомнение в своей компетентности унижением своей чести. У него диплом есть? Есть. значит, он специалист. А то, что знаний и умений нет, выполнять работу он не способен, и даже как правило просто не понимает, в чем именно работа заключается, это злостная клевета, оскорбляющая достоинство и унижающая честь. А посему дворянин имеет полное право защитить свое достоинство в честном поединке — один на один, со шпагой в руке. Не знаю, насколько хорошо вы владеете фехтованием, но даже у большого мастера с обычными человеческими возможностями шансы против того, кто прошел курс вакцины Кругловой почти нулевые. Выносливость, скорость движения, скорость реакции — всё это у дворянина значительно выше, чем у обычного человека.

— Ну и при чем тут честь? — хмуро спросил Паоло. — Это же всё равно, как выйти стреляться на дуэль с одинаковыми пистолетами, вот только одного из противников одеть в бронежилет.

— Для нас с вами — да. А вот для них всё иначе. Тут главное, что у противников было "равное оружие". Победить за счет технического перевеса для них позор. "Не смог справиться равным оружием — отойди с почётом и вырази противнику восхищение".

— Хорошенькое дело, — хмыкнул Валерка. — А если тот, кого не можешь победить равным оружием, беззащитных уничтожает?

— А вот тут предсказывать не возьмусь, — неожиданно ответил Стригалёв. — Принцип у них такой, это знаю. Но между принципом и жизнью всегда есть зазор, и порой довольно большой зазор. В этом плане мне всегда вспоминается эпизод из "Хижины дяди Тома". У вас известна такая книга?

— Конечно. Это же классика, — Валерка опередил так же собравшегося ответить Паоло, тому пришлось ограничиться кивком.

— У нас она практически неизвестна. Но у моих родителей была великолепная библиотека, её собирали многие поколения моих предков, ещё до Серых Войн. Каким-то чудом уцелела. Два десятка раритетов изданы ещё до Третьей Мировой. Разумеется, их из капсул почти не вынимаем, если хочется просто перечитать, так всё это давно переиздано в «Домиздате». Только вот иногда внукам даю в руках подержать: чтобы почувствовали себя настоящими Стригалёвыми. Наверное, знаете, что это такое: держать в руках вещь, которую использовали твои предки. Не вообще предки, а именно те самые люди, прямым потомком которых ты являешься.

— Знаем, конечно, — кивнул Валерка. — У меня родители взяли с собой на станцию чайные ложечки, которые ещё мамина прапрабабка когда-то покупала. А у Паоло и вовсе есть мраморный ночник девятнадцатого века.

— Ночник мраморный? — недоуменно переспросил Стригалёв. — Что у вас значит «ночник»?

— Маленький светильник, — пояснил подросток. — Обычно его ставят на тумбочку рядом с кроватью, чтобы ночью, если что, сразу свет зажечь. Поэтому так и называют — «ночник».

— А, понятно. Да, вот именно такие вещи я и имел ввиду. Сумасшедшая энергетика. Если подходить строго материалистически, то объяснить это невозможно. Подумаешь, какие-то там ложечки, светильники, подстаканники, полотенчики, книжечки ветхие… Казалось бы выкинуть рухлядь, купить новое, качественное, функциональное. Ан нет. Новое это — ни уму, ни сердцу. А старую вещь в руки возьмешь — и до самой глубины души пробирает.

— Точно.

— Так о чем я говорил? Да… есть в "Хижине дяди Тома" такой эпизод: негритянка с маленьким ребенком убегает на Север, её преследуют нанятые работорговцем охотники. И вот она случайно оказывается в поместье отставного сенатора. Не знаю, какой аналог вам подобрать. Важного государственного чиновника, проще говоря.

— Мы понимаем, — заверил Паоло. — Проходили по истории.

— Тем проще. Короче говоря, этот человек был убежденным сторонником рабства, на государственной службе работал над его укреплениям. А тут вдруг увидел перед собой несчастную загнанную мать с маленьким ребенком… Не только не попытался задержать, но и, напротив, помог ей в дорогу едой и вещами. И сказал такую замечательную фразу: "Кажется, я поступаю против своих принципов. Тем лучше". Так что, одно дело за рабство в сенате голосовать и совсем другое — угнетать конкретного раба. Рабовладельцы ведь то же разные были люди. Одни — мерзавцы, на которых пробы ставить негде, другие порядочность старались сохранить, с рабами поступали по-человечески. Только рабство как явление от этого менее гнусным не становится. Потому что его легализация всегда в пользу худших. Лучшим оно не нужно, они человеческие отношения и без всякого рабства выстоят.

— Разумеется, — поддержал Валерка.

— Так что, не знаю я, как поступят наши дворяне в том или ином случае. А гадать тут бессмысленно. Они тоже разные, и зависит всё от конкретного человека. Но во всяком случае принцип этот есть. А вот если оружие равное, то в их понимании это автоматически уравнивает шансы. Хотя логики в этом никакой нет. Но для их понимания чести считается вполне нормальным убить на таком дуэльном поединке какого-нибудь инопланетянина… Вы вообще знаете про вассалов Империи?

— Практически ничего не знаем, — сознался Паоло.

— Да, вам многое нужно усвоить и как можно быстрее… Если очень кратко, то выйдя в Дальний Космос Русская Империя столкнулась с довольно значительным количеством иномирных цивилизаций. Большинство из них находились на более низкой стадии цивилизационного развития. В лучшем случае — выход в околопланетное пространство. А как правило — технологии уровня земных Средних Веков.

— Как сипы?

— Нет, сипы в этом отношении технологически более развитый народ. Насколько я ориентируюсь в земной истории, они соответствуют середине девятнадцатого века. Паровые двигатели они освоили, хотя железные дороги для них пока что скорее занимательная игрушка, чем средство перемещения грузов. Вот пароходы получили большое распространение. Но это в принципе не так важно. Важнее то, что большинство иномирян в значительной степени антропоморфны, то есть человекоподобны. Поэтому холодное оружие у них широко распространено. У сипов, кстати, тоже. Огнестрельное оружие у них довольно примитивное и сделать бесполезными клинки пока что не сумело. Плюс, сипы в принципе очень большие традиционалисты, да к тому же кочевники. Поэтому к своей кавалерии у них отношение почти священное.

— Интересно бы было посмотреть на них поближе, — признался Валерка. — Если бы не война…

— Да, если бы не война… Так вот, я это к тому рассказал, что среди наших дворян считается весьма благородным вызвать на поединок какого-нибудь человекоподобного аборигена и убить его. Да, разумеется, по меркам своего мира он может быть великолепным бойцом, и школы фехтования у них зачастую очень искусные, но… Про то, что делает с человеком вакцина Кругловой, я вам уже говорил. Абориген в таком поединке практически обречен на смерть. Иногда, правда, случаются чудеса и убивают дворянина. Эти случаи сразу становятся шумными доказательствами того, что поединки честные.

— Один раз из сотни? — прищурившись, спросил Паоло.

— Статистики я не знаю, но разве в ней дело? Такие поединки в принципе бесчестны, потому что равное оружие уравнивает шансы только у равных противников.

— Так ведь мы тоже так считаем, Паоло же сказал. И я с ним согласен, — на всякий случай напомнил Валерка.

— Дуэли дворян с недворянами случаются намного реже. Это осуждается. Тоже принцип: русский не должен убивать русского. Но если уж явно указать дворянину на его несостоятельность — за шпагу схватится непременно. Так что вы поосторожнее с эти вашим Игорем, я вас серьезно предупреждаю. Астрономия, астрофизика… Если он в состоянии продифференцировать многочлен с одной переменной, считайте, что у него уровень знаний заметно превышает средний по Лицею.

— А вас на дуэль никогда не вызывали? — поинтересовался Валерка.

— Было пару раз. В молодости.

— И как вы?

— Я - никак. Я не дворянин, вакцину Кругловой мне кололи обычным курсом. К фехтованию душа никогда не лежала, не обучался. Так что, дойди дело до поединка, шансы были бы такие же, как у обычного человека, то есть никакие.

— Почему же вы до сих пор живы? — спросил Паоло и тут же добавил: — Извините.

Подросток почувствовал, что вопрос получился очень невежливым.

— Да нет, ничего. Законный вопрос. Видите ли, дворянин может вызвать на дуэль, но его начальник может приказать поединок отменить. Вот и поединки со мной отменяли. Видите ли, дворяне наши очень любят рассказывать, какую могучую и прекрасную Империю они построили и как выстроят её ещё лучше, но в душе-то они понимают, что на самом деле они ничего не построили и построить ничего в принципе не могут. Знаний нет, без них никуда. Это таким как ваш Серёжка можно голову морочить "моральным здоровьем" и "ветром в лицо".

— Каким ветром? — переспросил Паоло.

— Да есть у нас в Империи один очень часто используемый лозунг: "Без ветра в лицо не достанешь до звёзд". Между прочим, кстати, в основе мысль очень здравая.

— Кажется, я понимаю, — задумчиво произнёс Валерка. — "Ветер в лицо" — это стремление к неизвестному, неоткрытому? Отказ от сытой и спокойной жизни в пользу поиска того, чего ещё нет? Пусть даже это сопряжено с опасностями?

— Именно так, — подтвердил врач.

— Хороший лозунг, — одобрил подросток. — Знаете, а он ведь мог бы быть и у нас в Российской Конфедерации. Жаль, не додумались…

— И не только у вас, — ревниво заметил Паоло.

— Конечно, и у вас тоже, — легко согласился Валерка. — И у амеров, и у Индии. Да у нас всё человечество по этому лозунгу живет. Только не задумывается об этом и всё.

— Только надо не упускать из виду, что это не более, чем лозунг. А любой лозунг всегда неполон, поэтому на нём одном далеко не уедешь. Да, без стремления вперёд звезд не достичь. Но дикарь никогда не достанет до звёзд, если даже будет идти против урагана.

— Это само собой.

— Да нет, не само и не собой. Во всяком случае у нас. Вы же сами оценили знания этого самого Игоря в области астрономии.

— Оценить-то мы оценили… — согласился Валерка. — Но… Понимаете, Виктор Андреевич, всё это никак в голове не укладывается. Я не хочу сказать, что мы вам не верим, считаем, что вы обманываете. Ни в коем случае. Но всё равно непонятно, как могут взрослые умные люди соглашаться со всей этой чушью. Ну ладно там несколько человек, но ведь в России живут десятки миллионов человек…

— С колониями — миллиарды, — поправил Стригалёв.

— Тем более. Миллиарды взрослых и умных людей мирятся с такой глупостью…

— Миллиарды взрослых и умных людей можно довести до того, что они будут мириться ещё и не с такой глупостью, — жестко парировал врач. — Число тут не имеет решающего значения. Важна система воспитания. Ещё раз говорю, большинство людей верит, потому что привыкло верить с детства. Как ваш друг. Видите же сами, как он обиделся, когда я роль дворян под сомнение поставил.

— А почему вы, те, кто понимает, не боритесь с этой системой?

— А как с ней бороться? Я же вам рассказал, как таким людям отдали власть. А уж взяв эту власть, они постарались сделать так, чтобы никто не смог её перехватить. Естественно в интересах России — как же это Россия переживет отстранение от власти всей этой братии. Отсюда и потомственное дворянство. Запомните ещё одно правило этого мира: у нас каждый занимается тем, для чего предназначен. То есть Игорь ещё до рождения предназначен руководить и командовать, а Серёжка — выращивать картошку.

— А если Серёжка картошку выращивать не захочет? — спросил Валерка. — А захочет стать врачом, как вы? Или астрономом? Или пилотом космического корабля? Или руководить?

— Зависит от обстоятельств. Никаких запретов на профессии у нас нет. Если всё получается, то просто будет считаться, что ты предназначен для того, за что взялся. Больше того, по достижении определенного уровня дворянство предоставляется, можно сказать, автоматически. Принято считать, что дворянство берёт тот, кто хочет его взять, но хотят немногие, поскольку оно налагает очень большие обязательства. И это, в общем-то, соответствует действительности. Но это все работает в том случае, если человек вписывается в систему. А если он в не вписывается, тут все сложнее. Профессиональному росту мешать как правило, не будут, но вот о какой-то руководящей должности мечтать не стоит. Система себя бережет. Да что тут говорить, перед вами сидит наглядный пример. С моей врачебной репутацией вы знакомы. Но возглавлять больницу даже здесь, на захолустной Сипе, мне никто не позволит. Разве что фельдшерский пункт в поселке или станице. Да и то сомнительно.

— А разве вы тут не главный? — удивился Валерка.

— Я? Я здесь главный хирург, мое руководство не выходит за пределы медицинских вопросов. А начальник госпиталя — майор Зубов. Дворянин. Кстати, дельный человек и неплохой врач.

— Выходит и дворяне иногда что-то знают? — задумчиво произнес Паоло.

— Разумеется. Я же говорю, что между принципами и жизнью есть заметная разница. Особенно здесь, в провинции. Нашим дворянам часто не до идеологии, работать надо. А тем, кто работает некогда думать о своем превосходстве над остальными: мысли заняты работой.

— Я никак не пойму, извините, — спросил Валерка. — Вот эти все рассуждения насчет "лучших людей" и превосходства… Неужели это всё серьёзно?

— Ещё как серьезно. А разве у вас этим шутят?

— У нас этим только и шутят. Вот допустим, наш товарищ Данила Швец, программист на нашей станции. Он получил образование в МИРЭА — Московском Институте Радиотехники, Электроники и Автоматики. Его коллега Андрей Королёв — в Физтехе, то есть Московском Физико-Техническом Институте. Вот один другого и подкалывает, что МИРЭА произошел от Физтеха, как человек от обезьяны.

— А, вот вы о чем… — протянул Стригалёв. — Это у нас тоже есть. Кстати, не хотите послушать? Заодно и передохнем немного.

— Давайте послушаем, — согласился Валерка, не очень понимая, что именно предстоит слушать. Врач им будет студенческие байки рассказывать, что ли? Разве это отдых? Нет, рассказывать Стригалёв ничего не собирался. Он вытащил из ящика небольшое плоское и прямоугольное устройство, на верхней стороне которого располагался динамик и несколько кнопок. Врач нажал одну из них, из динамика полились звуки: аккорды гитары и слова песни. Задорный юношеский голос заполнил комнатку:

Юноша явно не был профессиональным певцом, чувствовались и недостаток слуха и слабость голоса. Но всё это с лихвой искупалось искренностью. Это было не исполнение на публику, а песня для души.

И тут вступил хор: больше десятка голосов. Таких же молодых, задорных, мужских и женских вместе:

Второй куплет пела девушка:

Припев снова пели все вместе:

А третий куплет девушка и юноша пели вместе:

В третий раз прозвучал припев. И всё. Песня кончилась. Стригалёв нажал клавишу на устройстве.

— Вот так. "В медицине всюду будут первыми нашей ММА выпускники". И, знаете, прокрутить эту запись перед коллегами, которые ММА не заканчивал, мне не стыдно.

— Так тут и стыдиться нечего, вообще, — ответил Паоло. — Валерио как раз про это и рассказывал.

— Именно потому я эту песню вам и дал прослушать.

— Это вы поете? — спросил Валерка.

— Только припев, в хоре. А соло — это мой одногруппник, Андрюшка Турков. Теперь он, конечно, Андрей Васильевич.

— Хороший врач? — серьёзно поинтересовался Паоло.

— Прекрасный… Потрясающий кардиохирург. Вот уж кому в самом буквальном смысле можно смело доверять своё сердце.

— А что значит — молмичи? — спросил Валерка.

— Выпускники МИМА — Московской Императорской Медицинской Академии. Тут всё очень запутано. Москва в нашем мире в ходе Третьей Мировой войны разделила участь Флоренции. Точнее даже, предвосхитила её. Ракеты с ядерными боеголовками буквально стерли её с лица Земли в самом начале войны, когда Италия ещё не испытала на себе последствия ядерных ударов. Сейчас на месте древнего города раскинулось озеро. Московское море.

— Не уберегли, — грустно констатировал Валерка.

— Я вам рассказывал, в каком состоянии была Россия перед войной. Какая уж там противоракетная оборона, мосты от старости в реки падали… Ну так вот, после победы в Минске несколько уцелевших выпускников Московской Медицинской Академии занялись обучением и подготовкой новых врачей. Сначала это назывались курсы, потом — стало считаться институтом. И тогда в память о своей, как хорошо сказал Паоло, alma mater они решили сохранить название ММА. Пусть в Минске, но всё равно Московская Академия. В память о предшественнице. Название прижилось, впоследствии, правда, буква И вклинилась, но это уже несущественная деталь.

— Понятно. Но почему всё-таки "молмичи"? — продолжал допытываться Валерка. Подростку никак не удавалось сопрячь абривиатуру названия учебного заведения с прозвищем его студентов и выпускников.

— Дело в том, что ММА — очень старое учебное заведение. До того, как за ним закрепилось это название, оно имела и другие. Переименовывалось несколько раз. Непосредственно перед тем, как стать ММА, во времена СССР, оно называлось МОЛМИ, то есть Московский Ордена Ленина Медицинский Институт. Тогда и была написана та песня, ставшая неофициальным студенческим гимном. Когда название сменилось, то гимн остался. Осталось и прозвище. Был, правда, вариант, где вместо «молмичи» пелось «москвичи», но он использовался реже: среди поступавших в ММА жители Москвы большинства никогда не составляли.

— Вот это нам понятно, — подвел итог Валерка. — А остальное нет. Ну вот не укладывается у меня в голове. что один человек считает себя на каком-то основании выше другого. Тем более, если это основывается на том, кто от кого родился. Получается, что ещё ничего не сделал, а уже предназначен командовать. Так?

— Не совсем. Не забывайте про эти самые испытания со смертельным исходом. Считается, что они отсеивают недостойных руководить. Так сказать, естественный отбор. Выживает сильнейший. Вот только не учитывается, выживает именно сильнейший по умению выживать, а не по умению руководить.

— Всё равно я этого не пойму, — вздохнул Валерка. — Паоло, ты понимаешь?

— Приблизительно, — дипломатично ответил итальянец.

— Хорошо хоть так. А я вообще не врубаюсь. Для меня это всё как игра. Ну вот когда мы были маленькими играли, например, в космонавтов. Построили на диване себе космический корабль и летали… На Проксиму Центавра, на Сириус… Но ведь мы понимали, что мы играем и на самом деле находимся в детской каюте. И взрослые понимали, что мы играем. Им бы не пришло в голову пустить нас в центральный пост настоящего космического корабля. Малышей туда даже на экскурсии не водят. А уж чтобы доверить им управление. Но ведь глупо же это…

— Глупо, конечно. Только есть большая разница. Вы понимали, что играете. А они не играют, они всерьёз. В смысле — многие из них всерьез. Я не знаю вашего Игоря, не могу про него ничего сказать, но скорее всего, он не допускает мысли, что может быть как-то иначе. Сразу после войны таких было мало, очень мало. Но я уже объяснял вам, как и почему они утвердились у власти. А потом, когда они начали воспроизводить себя в новых поколениях, таких стало появляться всё больше и больше. Дети фальши не терпят. Поэтому смену воспитывали именно те, кто верил в то, что говорил. И они эту веру перенимали.

— А куда же смотрели остальные? — возмущенно воскликнул Паоло.

— Остальные работали. Я же рассказывал: некогда было смотреть по сторонам. Не мешают работать — и ладно. А когда поняли что произошло… Вздохнули и продолжили работать.

— Почему?!

— Потому что мы так устроены. Помните, я сравнивал этих людей с печенью? Так вот, если следовать этой аналогии, то мы — сердце. Мы умеем работать, но совершенно не умеем защищаться. Тем более, защищать других. Наше возмущение всегда уходит вглубь, в себя. Чтобы сподвигнуть таких как я на борьбу, нужен очень сильный лидер. Сначала для того, чтобы оттащить нас от своих рабочих мест, а потом чтобы добиться хоть чего-то путного от такого войска. Такого не нашлось. Вот потому-то наше сопротивление и не идет дальше нашей работы. Вакцина Кругловой стала личным ответом Софьи Сергеевны на политику, давайте называть вещи своими именами, уничтожения даунов. Мало? Может быть. Но займись она общественной деятельностью, стольких жизней больных этой страшной болезнью ей бы ни за что не спасти. Вот и для меня моя линия обороны — моя работа. Моя операционная. Мое отделение. Я к своим пациентам неуча с дипломом Императорского Лицея и близко не подпущу. Мои ученики, которым я прививаю определенные взгляды на жизнь и науку. Будьте уверены, они не станут рассчитывать на то, что их происхождение возместит им в работе отсутствие знаний. Немного? Да, наверное, немного. Но что будет с нами всеми, если останутся только те, чье кредо в конечном итоге сводится к тому, что ничему учиться не надо: ты русский, ты особенный человек, ты биологически здоров, а значит, можешь добиться всего что захочешь. А знания и профессионализм — выдумки вырожденцев.

— Они действительно так считают? — всё ещё никак не мог справиться со своим недоверием Валерка.

— Именно так. "Математика ещё никого не сделала порядочным человеком", — эту фразу Стригалёв произнес, намеренно изменив голос, тем самым давая понять. Что цитирует очередной имперский лозунг. — Да, да, тысячу раз да. Наука и нравственность лежат в непересекающихся плоскостях. Выдающийся ученый может быть не менее выдающимся мерзавцем. Но и нравственность сама по себе не делает человека компетентном в том или ином вопросе. Чтобы вылечить больного, построить мост или сконструировать гипердвигатель, нужен не нравственный авторитет, а квалифицированный специалист. Если бы наша Империя полностью и окончательно воплотила бы в жизнь те принципы, на которых она построена, то уничтожила бы саму себя. По Земле бродили бы одичалые люди в одежде из кое-как выделанных шкур, вооруженные каменными топорами и копьями. Изготовить медное оружие — это уже довольно сложная технология, этому уже надо учиться. В тридцать лет — уже старик. Ужасающая смертность при родах и раннем детстве. И, конечно, ежедневные многочасовые рассказы о том, как славные вожди возродят великую космическую империю, вот только разберутся с очередным коварным врагом. Иначе и быть не может, ведь они русские и чувствуют, как ветер дует им в лицо. А больше ничего не нужно.

— Идиотизм, — зло процедил Валерка. Подросток, наконец, прочувствовал всю серьезность вопроса, и теперь в нём закипала злость.

— Да уж, дикари, — добавил свою оценку Паоло.

— Именно что дикари. Сейчас уже дикари, среди звездолётов и плазмомётов. Дикарь — это не шкуры и нечесаная борода, а отношение к жизни. Наши далёкие нецивилизованные предки, которые тоже ходили в шкурах и с каменными топорами, но стремились познать открытый перед ними огромный мир, в тысячу раз меньшие дикари, чем большинство современных дворян. Именно потому, что они познавали. А эти просто заставляют других смотреть на мир своими глазами. Именно поэтому с наукой и вообще с мыслью им не по пути: мысль всегда неуютно себя чувствует в путах мертвых догм. Поэтому и образование в этих Лицеях намеренно примитивное. А из-за этого, в свою очередь, возникает технофобия.

— Боязнь техники? — уточнил Валерка. Он уже отметил про себя несколько странную манеру речи Стригалёва: врач постоянно использовал иностранные термины там, где существовали русские аналоги. В Российской Конфедерации было иначе. Каждый мальчишка, например, знал, что такое «компьютер», но в обыденном разговоре, как правило, употреблялось сокращение ЭВМ, то есть "электронно-вычислительная машина".

— Именно так. К примеру, если информация о новой планете собрана с помощью автоматических зондов, то она не считается достоверной.

— Почему? — изумился Паоло.

— Потому что зонд может соврать. А человек не может.

— Бред, — горячо возмутился итальянец. — Зонд во много раз чувствительнее человека, он может зафиксировать то, что человек никогда не сможет заметить…

— Всё правильно, — согласился Стригалёв. — Но они этого не понимают. Попробуйте поговорить об этом с вашим другом. Ручаюсь, он просто засмеется и скажет что-то вроде: "Кто же поверит данным автоматики". И, между прочим, интуитивно будет прав.

— Почему это? — ревниво спросил Паоло.

— Потому что те, кто не знает принципов работы конкретного устройства, всегда будет испытывать недоверие к её показаниям. А те, кто руководят такими исследованиями, действительно не представляют себе, как устроены и как функционируют их зонды. Какие процессы происходят внутри, как формируется результат. Поэтому для них результат действительно ничем не подкреплен…

— Но раз они умеют обращаться с аппаратурой, то это значит, что они понимают, — упорствовал подросток.

— Не значит, — уверенно возразил врач. — И медведя можно научить нажимать кнопку, когда загорается лампочка. Я утрирую, конечно, но суть дела понятна. Есть понятие оператора технического комплекса. Такой человек знает, как обслуживать систему в штатной ситуации, но как только обстановка выходит за её пределы, становится совершенно беспомощным, поскольку не имеет представления о принципах её работы. Или имеет очень отдалённые представление. Конечно, попадаются и такие операторы. которые знают свою технику от и до, но речь сейчас не о них.

— Я понял, — согласился Паоло. — Наверное да, вы правы. Просто мне, как и Валерио, тоже трудно представить, чтобы экспедицию возглавлял человек, непонимающий принципа работы доверенной ему техники. У нас это невозможно.

— А у нас — в порядке вещей. Вот поэтому-то я и считаю, что честно делать свою работу на своем рабочем месте — это уже немало. Да, правительство сводит большую часть наших усилий на нет. Но меньшая-то достается людям. Причем в тот момент, когда людям это действительно нужно. Разве ради этого не стоит жить?

— Стоит, конечно, — согласился Валерка. — Но я бы, наверное, так не смог… Ведь получается, что эти самые дворяне вас обворовывают, присваивают себе то, к созданию чего не имеют никакого отношения.

— Да это так, — грустно согласился Стригалёв. — Но если с этим ничего невозможно сделать. Власть у них. Воевать мы не можем. А если бы даже и могли. Ну вот представьте, что мы получили власть. Объявить новые принципы не сложно. А как привести их в жизнь? Что вы будете делать с этими самыми выпускниками Императорских Лицеев, вроде вашего Игоря? Если ему пятнадцать лет, знаний у него ноль, зато твёрдая уверенность в том, что он сверхчеловек, перед которым обычные люди — ничто. Что единственная задача этих обычных людей — выполнять его приказы. Что у него есть неотъемлемое право убить любого, кто скажет, что он не имеет ни знаний, ни морального права кем-то командовать. Что с такими можно сделать?

— В клетку посадить, — зло бросил Валерка.

— Не понял, — удивленно ответил Стригалёв. — В каком смысле — в клетку?

— Да в самом прямом. Посадить в клетку в зоопарке. И ещё табличку повесить: "Люди, в той клетке сидит обезьяна, которая возомнила себя высшим существом по отношению к вам".

— Гм… А не жалко?

— Почему это мне его должно быть жалко?

— Он же русский. И искренне хочет как лучше.

В душе Валерки боролись противоречивые чувства. Он прекрасно чувствовал всю жестокость и унизительность своего предложения. Но русский характер неумолимо брал своё. Русские, как известно, долго запрягают, и вывести из себя их очень нелегко. Но если это кому-то удается, то едут они действительно быстро. Очень быстро. И не останавливаются на полдороги.

— Мало ли чего он хочет, важно что он делает. Если не понимает, то надо учить. И других учить на его примере. Я бы еще к той клетке экскурсии для малышей устраивал: смотрите, дети, на эту обезьяну, и никогда не будьте такой, как она.

— А ещё негров и китайцев и иномирян, — неожиданно добавил Стригалёв.

— С какой стати негров? — удивился Валерка.

— Все эти разговоры о превосходстве начались с того, что низшими существами были объявлены другие земные расы: негры, азиаты, латиноамериканцы. У нас официально считается, что они не были людьми, а человекоподобными существами, совершенно иного генетического происхождения.

— Бред какой, — возмутился Паоло. — Палеогенетика доказала, что все люди на Земле — и негры, и белые, и индейцы, и азиаты, являются потомками одной супружеской пары, ещё в конце двадцатого века.

— Поймите, если данные науки не соответствуют официальному взгляду на мир, значит, наука обманывает. Либо ученые неправильные. правильные ученые изучают не какую-то там палеогенетику, а расологию. Правда, наукой её можно было назвать разве что в девятнадцатом веке. А уже в двадцатом всё, что было в ней научного, эмигрировало в антропологию. Ну а что осталось, вроде выводов о превосходстве белых над неграми, к науке уже отношение иметь перестало. Зато вот у нас считается непреложной истиной.

— Ну вот, а вы говорите — "жалко"… — грустно произнёс Валерка. — Да тут уже руки чешутся детям бананы раздавать, чтобы обезьяну эту в клетке — да кожурой, кожурой… Чтобы на себе почувствовала…

— Извините, кажется я перестарался, — вздохнул Стригалёв. — Вижу, что вы наконец, поняли всю серьезность положения в котором оказались, но… Ни в коем случае не позволяйте себе, чтобы вашими поступками взялась управлять ненависть. Поймите, я не учу вас, как относиться к происходящему. Думайте что хотите, но, пожалуйста, будьте осторожны. Очень осторожны. Мне очень хочется, чтобы вы смогли вернуться назад, в свой мир. Потому, что вы мне очень понравились. Потому, что мне понравилось то, что вы о нём успели рассказать и показать… Совсем немного, но… Это прекрасно. Расскажи мне это кто-то другой, я назвал бы это прекрасной сказкой. Даже слишком прекрасной, чтобы быть правдой. Но теперь я убедился, что сказка может стать былью. Жаль, что я живу в другом мире… Думаю, в вашем я бы пригодился.

— Ещё как пригодились бы, — заверил Валерка. — Хороший врач нужен всегда и везде.

— Спасибо… Но сейчас мы находимся в другом мире, и не мы определяем его законы. Как бы они нас не возмущали, с ними необходимо считаться. Только это я и хочу до вас донести. До сих пор вы избежали серьёзных неприятностей в первую очередь потому, что вам сопутствовала удача. Но ведь вы понимаете, что везение не может продолжаться до бесконечности. Рано или поздно, но вы окажетесь с этим миром один на один. И я бы хотел, чтобы вы были к этому готовы.

— Знаете, Виктор Андреевич, — задумчиво ответил Валерка, — к этому, наверное, невозможно быть готовым. То. что вы рассказали… этот мир будет для нас чужим. Чужим и непонятным. Всегда. Но осторожными мы будем. Благодаря вам мы теперь примерно себе представляем, чего от него следует ожидать.

— Что ж, — вздохнул хирург. — Хорошо хоть так…

 

Глава 6.

Серёжкина обида была так велика, что он даже не заметил, как вихрем слетел вниз по лестнице, пронесся через вестибюль и выбежал на улицу. И только в больничном саду он снова обрел способность ощущать окружающий мир. Только легче от этого мальчишке не стало.

В горле колом стояли слёзы. Не от страха или жалости. От обиды. Всё так замечательно начиналось и так нелепо кончилось.

В детстве у каждого есть мечта. И у каждого она своя. Серёжка мечтал о Друге. Не просто о друге, друзей у него, как и у любого другого мальчишки из Кокорино, было немало, а именно о Друге. Таком, чтобы вместе с ним — куда угодно и не взирая на любую опасность. Таком, чтобы можно было доверить всего себя без остатка. И чтобы дружба на всю жизнь.

В общем, так, как в книгах и фильмах вроде "Далёких горнов Империи" или "Мы вернемся".

То, что в жизни такое встречается, и не редко-редко, а очень даже часто, сомнения не вызывало: быть иначе просто не могло. Верная дружба считалась одной из самых главных ценностей Русской Империи, на ней воспитывалось поколение за поколением. И родители Серёжкины на этом выросли, и дед Константин… А разве можно воспитывать людей на том, чего нет?

Другое дело, что встретить такого друга — не на речку искупаться сбегать. Тут мало одного желания, должно ещё и везение поработать.

В свою счастливую звезду Серёжка верил безоговорочно, поэтому, сколько себя помнил, был уверен, что Друга он ещё встретит. А пока что дружил с обыкновенными друзьями, это ведь тоже здорово.

Время текло, жизнь шла своим чередом, Серёжка рос, но мечта о Друге его не покидала. Только отступила немного в глубину, проявлялась не часто, аккуратно выбирая для своих визитов подходящие моменты: после просмотра очередного приключенческого стерео, или после прочтения книги, или просто поздним теплым вечером, когда, засыпая на сеновале, мальчишка слипающимися глазами рассматривал через раскрытое чердачное окошко далёкие яркие звезды на чёрном небе.

Зато исполнилась она в самый неподходящий момент, когда о мечтах Серёжка совсем забыл: не до того было. Какие уж тут мечты, если война, если кругом огонь и бои, если не знаешь, что с твоими родителями, братьями и сестрой, с родственниками, соседями и товарищами. Но вот взяла — и исполнилась.

Серёжка и опомниться не успел, как почувствовал, что странный и загадочный Никита — тот самый Друг, о котором он так мечтал. И, главное, чувство притяжения у мальчишек было взаимным. Бывает ведь и так: хочется с кем-то дружить наособицу, а в ответ лишь равное, как к остальным отношение. Тут уж делать нечего: насильно мил не будешь, но хорошего настроения от такого несовпадения, конечно, не прибавляется.

К счастью, с Никитой всё вышло как нельзя лучше: уже к вечеру дня знакомств мальчишки были не разлей вода. И была у Серёжки уверенность, что теперь это уже насовсем, на всю оставшуюся жизнь. Потому что когда после победы судьба их разведёт, то друг друга они не потеряют. А разведёт обязательно: Никита с Земли, к тому же из какого-то очень важного и секретного исследовательского центра, ясно, что на Сипе он не задержится. А Серёжке, когда войска наведут порядок, дорога понятная — назад в деревню. Помогать отцу хату заново отстраивать, да заново браться за крестьянский труд. Россия, конечно, колонистов помощью не оставит, она своих никогда не оставляет, но и из ложечки никто кормить не будет. Встать на ноги помогут, а как встал — дальше сам трудись, на жизнь зарабатывай и о стране родной не забывай. Всё правильно, Серёжка и не думал иначе. Но ведь это не помешает им общаться по информационной сети. А может, потом Никита и снова на Сипу заглянет. Или сам Серёжка на Землю выберется, это, конечно, непросто, но и не недоступно. Серёжка один раз там уже был, правда, маленький очень, ему всего три года было. Толком ничего и не запомнил. Тогда родители старшим Россию показывали, а заодно и его с собой прихватили. Потому что русский, который в России не был — это уже не настоящий русский, русский второго сорта. Все так говорили, и Серёжка тоже с этим соглашался: как же можно не соглашаться, если так говорят все вокруг?

В общем, встречаться время от времени казалось вполне реальным, а уж общаться чрез инфосеть — и подавно. Что же касалось возможным ссор, то о них Серёжка просто не думал. Друзья потому и друзья, что после того как поссорятся, обязательно помирятся. Потому что умеют прощать и принимать своего друга таким, какой он есть. Вот и Серёжка был готов простить Никите что угодно, любую обиду… Любую, кроме издевательства над Россией. Потому что вредить родной стране — это самое последнее на свете дело. И человек, который так поступает, человеком быть перестаёт.

Невозможно было себе представить, чтобы Никита оказался таким… не-человеком. Но именно произошло. Причем произошло прямо на глазах у Серёжки, так, что спрятаться от этого было невозможно. Одно бы дело, если б кто-то рассказал ему о предрассудительном поведении друга. Можно было бы ответить, этому кто-то, что тот что-то не разобрал, или не так понял, или ещё чего-нибудь… А тут Серёжка всё слышал сам, своими собственными ушами. Какая уж тут ошибка?

Серёжка затуманенным от стоящей в глазах влаги взглядом осмотрелся вокруг, словно впервые увидел, где он находится. Находился он на пустынной аллее больничного сада. Точнее, не совсем пустынной: в двух шагах напротив стоял Никита. А больше, насколько было видно — никого.

— Серёжка, ну ты чего в самом деле? — спросил Никита будто ничего особенного не произошло.

— Чего?! А ты не понимаешь, чего, да?! — с едва сдерживаемой яростью спросил пионер.

— Если бы я понимал, я бы тебя не спрашивал, — просто ответил Никита. Как Серёжка не старался, как себя не убеждал, но в голосе он никакой фальши не услышал.

— Значит, не понимаешь? — с надрывом произнес Серёжка. — Как гадости про Россию придумывать, так это ты понимаешь, да? А как отвечать, так нет, да?

Глаза у Никиты нехорошо сузились.

— Это когда это я гадости про Россию говорил? — теперь в голосе ясно читались и обида и угроза, но Серёжке это было безразлично. Нет, даже хорошо: если рвать, так лучше сразу и чтоб до конца.

— А что, разве нет?

— А что, разве да?

— А то, что Игорь ничего не знает, это по-твоему как?

— По-моему, это касается только Игоря. Россия-то тут в чем виновата? Если человек ничерта не знает и не хочет учиться, то спрашивать надо с него, а не со страны.

Серёжка недовольно засопел: получалось, что вроде как Никита и не виноват, хотя сердце утверждало прямо обратное.

— Нет, ну ты объясни, — дожимал пришелец из параллельного мира. — Ты что, всерьез думаешь, что я — против России? У нас, между прочим, с этим делом тоже строго, тоже принцип есть. Love or leave, то есть в переводе с английского "Люби или убирайся!"

— А по чему с английского? — Серёжка постарался вложить в голос как можно больше сарказма. — Сами не додуматься не могли?

— Как видишь, додумались, раз это стало нашим принципом, — спокойно ответил Никита, лишь только подчеркнул в свою очередь слово «нашим». — А в переводе потому, что австралийцы придумали этот принцип первыми. Ну не врать же теперь, что этого никогда не было, правда?

— Не врать, — согласился Серёжка: врунов все презирают.

— Ну и вот. Да был бы я против России, давно бы удрал туда, где жить лучше. Знаешь, сколько раз я за границей с родителями был? Я уже и не сосчитаю. И никогда не предлагал: "давайте останемся". А таким специалистам как мой отец в любой стране будут рады до невозможности.

— Может это не хотел, а не ты, — огрызнулся пионер.

— В ухо бы тебе за такие слова… — как-то устало произнес Никита.

— Попробуй!

— Да чего пробовать? Я в драке сильнее, и то знаю. И ты это знаешь. Только ведь дракой ничего не докажешь.

— И что же ты собираешься делать?

— Убеждать.

— И как же? — Серёжке стало действительно любопытно.

— Не знаю, — вздохнул Никита, разводя руками. — Попробуй докажи, что ты не верблюд.

— Кто?!

— Верблюд. Ну, животное такое. Неужели не знаешь?

— Не…

— Смотри.

Никита извлек из кармана брюк свою плашку.

— Сейчас найду… Погоди… Ага, вот.

С экрана на Серёжку глядел мохнатый уродец: крупное тело с двумя большими горбами на четырёх тонких длинных ногах, приплюснутая маленькая голова на длинной изогнутой шее. Морда у страшилища была неприятно губастой, отвращение добвляла белевшая на губах пена.

— Фу, гадость…

— И ничего не гадость, — заспорил Никита. — Знаешь, как их называют на Земле? Корабли пустыни. А знаешь, почему?

— Почему?

— Потому что в старое время, когда ещё автомобилей не было, ну и самолётов, понятное дело, тоже, через пустыню можно было провести караван только на этих самых верблюдах. Они очень долго могут не пить, у них вода в горбах хранится.

— Ой уж… — недоверчиво сощурился Серёжка.

Никита виновато потупился.

— Ну, не совсем вода. Я вообще в биологии не очень разбираюсь… Так, на уровне школьного курса… Но напиваются они впрок, это точно. А потом долго могут не пить. Недели две точно.

— Ладно, — примирительно произнес Серёжка. — Не похож ты на верблюда.

— А на человека, который против России, похож?

— Ну… — пионер замялся. Злость как-то незаметно ушла, рассосалась, испарилась, и он уже не мог кидать в лицо Никите обидные слова. Но и соглашаться с ним тоже не мог.

— Ну вот смотри, — пауза затянулась, и Никите ничего не оставалось, кроме как брать инициативу в свои руки. — Если бы я был против России, то стал бы её представлять на соревнованиях?

— Нет, наверное, — осторожно ответил Серёжка. — А ты разве выступал за Россию?

— Ага. На всемирной олимпиаде по физике в младшем возрасте.

— А что такое "олимпиада по физике"?

— У вас даже этого нет? — глаза у Никиты расширились до такого размера, что прикрыть их, наверное, смогло бы далеко не каждое блюдце. Удивление было столь искренним, что Серёжка не мог не пояснить.

— У нас олимпиады спортивные. А физика это же не спорт.

— Ну и что? Принцип остается тот же самый: кто быстрее и правильнее решит определенные задачи.

— А что важнее: быстрее или правильнее?

— Когда как. Судьи решают. Это как в биатлоне. Слышал про такой спорт?

Серёжка лукаво улыбнулся.

— Слышал немного.

— Немного? Точно? — недоверчиво переспросил Никита. Знал он такие улыбки: сам был на них большим мастером.

— Зимой гонку выиграл на "Яснодольской лыжне", среди пятых-шестых классов, — скромно признался Серёжка.

— Здорово! — с энтузиазмом откликнулся Никита. — А сколько бежали? Трёшку?

Сразу догадавшись, что слово «трёшка» обозначает дистанцию в три километра, пионер возмущенно фыркнул.

— «Трёшку»… Трёшку у нас второклашки бегают. А мы — десятку.

— Фигассе, — Никита повторил картину под названием "Большие глаза". Не намеренно, оно само получилось. А как, скажите, не удивиться, если твой ровесник бежит такую дистанцию, которую в школе-то и десятиклассники не бегают. Три километра — вот школьный максимум. А сам Никита на физкультуре на время бегал только километр.

Нет, конечно, он мог пройти на лыжах и десять километров, и больше, но не время, а просто так, в удовольствие.

— А сколько огневых рубежей?

— Четыре. Там у нас круги были по два километра. После первых четырёх на стрельбище, а после пятого уже всё, финиш.

— А за промах штрафной круг или секунды накидывали?

— Круг. Сто метров.

— Ну вот видишь. Что важнее: быстрота или точность? И то и другое. Вот так и у нас было.

— И как ты выступил?

Никита улыбнулся. Той олимпиадой он мог гордиться, нисколько не кривя душой.

— В командном зачете мы первое место взяли, а в личном у меня второе.

— А что ж не первое? — подзадорил Серёжка.

Никита очень натурально вздохнул.

— Не шмогла я, не шмогла. Знаешь эту историю?

— Про старую кобылу? — хмыкнул пионер. — Кто ж её не знает?

— Ну, мало ли… В общем, опередил меня Обама — и всё тут.

— Кто опередил? — не понял Серёжка.

— Барак Обама из Центрально-Американской Конфедерации.

Серёжка прыснул в ладошку.

— Что, его так и зовут — Барак?

— Ага.

— Забавное имя. Знаешь, что такое барак?

— Конечно знаю, — фыркнул Никита. — Только у него имя никакого отношения к таким баракам не имеет. Это у него в честь дальнего предка, который был когда-то Президентом Соединенных Штатов Америки.

— И чего в этом хорошего? — нахмурился Серёжка. — Разве США не были врагом России?

— По-разному было, — ответил Никита. — Если хочешь знать, они самим своим появлением России во многом обязаны: эскадры русского флота охраняли побережье США во время их Войны за Независимость. Чтобы третьи страны в войну не вмешались.

— А потом?

— А потом тоже по-разному было. Одно время у США была политика не лезть в мировые проблемы. "Моя хата с краю, ничего не знаю". С соседями только бодались. которые послабее. А Россия тогда была мировой державой, но до Америки ей дела не было. Вот и жили, вроде и рядом, а на деле совсем поврозь. Торговали помаленьку и всё.

— Ага, а потом?

— Потом ещё союзниками были во время Второй Мировой войны. Вместе фашистов громили.

— Ну да, вместе… Пока наши кровью истекали, они там за океаном у себя отсиживались.

— Вместе — это не значит "поровну", — пояснил Никита. — Вместе — это просто вместе. У Чехословакии с фашистами всего один корпус воевал вместе с нашей армией, но ведь всё равно вместе. А американцы тогда в конце войны бросили в Европу большие силы.

— Чтобы побольше после победы себе отхватить…

— А кто вступает в войну, чтобы ничего не получить? Разве это правильно: платить жизнями своих солдат за чужое удовольствие?

— Тебя послушаешь, так эти США такие хорошие были… — Серёжка плавно ушел от ответа, потому что отвечать ему было нечего. Конечно, губить своих солдат ради чьих-то там интересов — это абсолютно неправильно. Тут и спорить не о чем.

— Неправда, того я не говорил. Нормальными они были, как и большинство других стран. Когда-то товарищи, когда-то просто никто, когда-то враги. Обычное дело, между государствами всегда так. Редко когда бывают страны-друзья. И враги такие, чтобы навсегда и несмотря ни на что — тоже редко. А на какое-то время врагом оказаться может кто угодно.

— И когда этот Барак был у них президентом? Когда они с Россией были друзьями или когда врагами?

— Его выбрали, когда США считали Россию врагом. На словах, правда, объявляли другом, а на деле старались всячески ослабить, притеснить и подчинить своим интересам. Но он как раз был тем Президентом. который первым после долгих лет отошел от этого курса. И не только в отношении России. но и других стран мира. Он старался сделать так. чтобы США перестали поддерживать по всему миру всё самое лживое, подлое, гнусное и называть это "борьбой за демократию", как это было при его предшественниках. Конечно, ему удалось не так много, и всё же он считается… как это… ну в общем предшественником Европейского Возрождения.

— Он же в Америке был, почему европейского?

— Ну… наверное потому, что там у него получилось не так много. Но когда в Европе началось мощное движение против засилья этой… как же её… блин, язык сломаешь… Короче, толерантности.

— А что это такое?

— Ну типа того, про что Игорь как-то вечером рассказывал. Помнишь?

— Помню, — Серёжка снова нахмурился6 вспоминать о таком было неприятно.

— Вот, только ещё хуже. И многие из тех, кто боролись против этого, считали своим предшественником Барака Обаму. Его у нас и сейчас часто вспоминают, во многих городах стоят его памятники. В России они тоже есть… Вот, а в семье у них с тех пор старшему мальчишке принято давать имя Барак. Хочешь, я тебе его покажу?

— Давай.

— Сейчас…

Никита снова защелкал по своему коммуникатору.

— Это мы после закрытия уже.

Картинка напоминала те, что Валерка показывал в кабинете у Стригалёва: двое мальчишек в пёстрых рубашках с короткими рукавами весело и немного дурашливо улыбались прямо в объектив камеры. Позади них возвышался впечатляющий памятник: мощное основание окруженное в несколько ярусов скульптурами людей в средневековых свободно ниспадающих одеждах, высокая и толстая колонна из тёмного камня и фигура воина в доспехе и шлеме на её вершине. Позади памятника расстилался зеленеющий парк, из-за которого виднелся устремленный к небу шпиль.

— Это памятник Христофору Колумбу в Барселоне, — пояснил Никита. — Там проходила наша олимпиада.

Но Серёжке было не до памятников.

— Он что… негр???! — с изумлением выдавил из себя пионер.

— Негр, — спокойно подтвердил Никита. — А чего такого? В Центально-Американской Конфедерации много негров живет. Особенно на островах Карибского моря: Гаити, Куба, Ямайка, Тобаго. Прикинь, я тут смотрел трансляцию футбольного матча на Кубок Фиделя Кастро. Наши как раз играли с командой с Тринидада. Там у них на поле десять негров вышло и один белый. И болелы у них сплошняком негры: трибуны показали, редко когда светлое лицо мелькнет. Так вот, комментатор сказал, как они на весь стадион распевали на трибунах: "Самый черный человек в нашей команде — Тони Бартон". Тот самый белый нападающий. Он у них там вообще знаменитость, играет за региональную сборную. Единственный с этого острова в неё проходит.

Но Серёжке было и не до футбола. Казалось, весь рассказ влетел в одно ухо и, не задержавшись, вылетел через другое.

— Ты вот так можешь стоять в обнимку с негром?

— А чего в этом такого? — не мог взять в толк Никита.

— Ну они же не люди. Низшие существа, понимаешь?

— Что за ерунда, — крутанул головой мальчишка. — С чего ты это взял?

— Нас так учили.

— Глупости.

— Ничего не глупости. Это наука такая. Расология называется. Там всё научно доказывается, что негры и азиаты по умственным способностям значительно уступают человеку, это связано с тем. что они биологические потомки разных видов.

— Ох… — сморщился Никита. — Ну чего только от тебя не услышишь.

— Скажи ещё что это неправда.

— Конечно неправда. Это выдумали в те времена, когда европейцы были уже немного цивилизованными, а негры ещё дикарями. Для того, чтобы было проще их грабить и угнетать. А уж если говорить о науке, то ещё в начале двадцать первого века палеогенетики доказали, что все люди на Земле произошли от одной семьи. Вообще все. И белые, и негры, и индусы, и индейцы, и эскимосы. Так что, потомками разных биологических видов мы быть никак не можем.

— У тебя всё неправда, — недовольно буркнул Серёжка, внутри снова зашевелилась неприязнь.

— Да я-то тут при чём? — возмутился Никита. — Это жизнь. Мне, думаешь, всё нравится? Я бы вот хотел, чтобы люди были бессмертными, как эльфы в сказках. но что поделаешь, если это не так. Детство, юность, лет до пятидесяти-шестидесяти продленная молодость, потом ещё лет сто замедленная старость и всё. До двухсот лет у нас доживают совсем немногие.

— До скольки? До двухсот? — изумился Серёжка.

— Ну да. У вас, наверное, дольше живут.

— Ты чего… У нас хорошо, если до сотни.

— Странно… Хотя, конечно, если расология — наука, то ничего странного и нет.

Серёжка ничего не сказал, но метнул на Никиту испепеляющий взгляд.

— Ну я-то здесь при чём? — возмутился тот. — Давай я буду говорить только то, что тебе нравится. Что ты будешь жить вечно и никогда не умрешь, и твои родные тоже. что никаких сипов нет и ты можешь хоть сейчас вернуться домой, где тебя ждут. Так лучше что-ли будет?

— Не будет, — сквозь зубы признал пионер.

— И если скажу, что один Игорь одной левой всех сипов завтра победит, тоже ерунда получится, — продолжал Никита. — Если бы так было, стал бы он с нами сюда переть? Он бы сразу с ними разобрался. Так?

— Ну, так…

— И между планетами нельзя путешествовать так, чтобы шаг шагнул — и уже с Земли на Сипу.

Тут Никита смешался: ведь именно так они сюда и попали. Даже шага не делали. К счастью, Серёжка на это внимания не обратил.

— И так понятно, что нельзя. Это-то тут при чем?

— Да при том, что ты говоришь вещи, которые точно так же невозможны. Ну вот иначе природа устроена и всё тут. Хотим мы, не хотим, а это так. И у нас только два выхода: либо с этим соглашаться, либо спорить. А то значит спорить? "Я выйду с десятого этажа через окно и не упаду вниз, потому что не верю в закон всемирного тяготения Гука". Сказать-то можно, только всё равно полетишь вниз как миленький.

— А почему Гука? Это же закон Ньютона. Или у вас…

— Не, — перебил Никита. — у нас его тоже называют законом Ньютона. И в школе и вообще. Но на самом деле этот закон первым сформулировал Роберт Гук. А Ньютон его себе… присвоил. Уже после смерти Гука. Это история у нас довольно известна, но говорить о ней не любят: память великого ученого и всё такое. А я считаю, нечестно, что этот закон называют именем Ньютона.

— Факт, нечестно, — согласился Серёжка.

— Ладно бы было как с рентгеновскими снимками, — увлечённо продолжал Никита.

— А как с ними было?

— Вообще-то первые такие снимки получили в Америке, в Пенсильванском университете профессором Гудспидом. В тех самых США, президентом которых стал потом Барак Обама, только намного раньше, почти на сто лет. Так вот, там получили снимки года за два до открытия Рентгена. Но Гудспид подумали, что просто испортилась фотоплёнка, и убрал снимки в архив. И только когда об открытии Рентгена написали в газетах и напечатали примеры рентгеновских снимков, он сразу поднял архивы и убедился, что почти пять лет назад они стоял в шаге от открытия.

— И что потом? — заинтересовался пионер.

— Да ничего. Последнего шага Гудспид не сделали, а это в таких вопросах самое главное. Поэтому на первенство претендовать не стал. Просто попросил научный мир не забывать, где и когда были сделаны первые рентгеновские снимки. Вот ученые и помнят. Но рентгеновские лучи открыл Вильгельм Рентген и никто другой. И их название справедливо. А у закона всемирного тяготения — нет. Вот так я думаю.

— Ну и правильно.

— Ну вот. А за что ты тогда на меня сердишься?

— Да потому что ты всё время хочешь доказать, какие мы здесь плохие. И Игорь, и вообще… Вся Россия.

— Серег, ты чего в самом деле? Сколько раз можно повторять, что про Россию я вообще ничего не говорил.

— А про Игоря говорил?

— Про Игоря говорил. А что Игорь — Россия что ли? Без него и без таких как он — никак что-ли?

— Вот именно — никак! Без него России нет! — твёрдо ответил пионер.

— Тогда объясни — почему. Вот смотри, — Никита потянул Серёжку за рукав вглубь парка. — Ты ведь теперь знаешь тайну. И понимаешь, что нам здесь жить. Вряд ли нас сумеют сразу отправить в наш мир, скорее всего мы тут задержимся надолго. Так объясни нам, почему всё должно быть так, а не иначе.

— Я уже объяснял…

— Сам же видишь, что неубедительно.

— А я не умею по-другому, — Серёжка дернул плечом и высвободил руку. — Заладил: объясни, объясни… Разве всё на свете можно объяснить?

— Конечно, — уверенно ответил Никита. — А что объяснить нельзя?

— Да? Вот ты родителей любишь?

— Конечно.

— Ну вот и объясни, за что ты их любишь.

— А я их люблю не "за что", а "потому что". Потому что они мои родители. Чего тут сложного?

Серёжка недовольно фыркнул, дернул шеей и вдруг улыбнулся: коротко и виновато.

— Ну не умею я так говорить как ты. Только я точно знаю, что иначе неправильно. Чувствую, понимаешь? Объяснить не могу, но чувствую.

— Чувствуешь?

Глаза Никиты сначала слегка подернулись паволокой задумчивости, но почти тут же вдруг озороно блеснули.

— Пошли! — он снова решительно потянул за собой Серёжку.

— Куда? — подчиняясь напору, только и спросил пионер.

— К фонтану.

— К фонтану? Зачем?

— Увидишь, — загадочно пообещал Никита.

— Не, ну правда, зачем к фонтану? — когда Серёжка сидел на крючке любопытства, с ним можно было сделать всё что угодно. Или почти всё.

— Я тебе сейчас кое-что покажу…

Людей поблизости от фонтана не наблюдалось. Да и вообще в этой части парка тоже. Наверное, время, отведенное больным для прогулок, уже закончилось: надвигался вечер.

Никита уверенно присел на край бассейна и принялся разуваться.

— Ты что, в фонтан лезть собрался? — спросил Серёжка.

— Именно. А что, нельзя?

— Вообще-то можно. Ничего такого. Только зачем? Тут монетки не кидают.

— А у вас принято кидать монетки?

— Ага, а у вас?

— И у нас тоже, — подтвердил Никита, подворачивая штанину. — На счастье и чтобы потом ещё раз вернуться.

Серёжка озадаченно наблюдал за приготовлениями, не понимая их смысла. Если уж пришла блажь залезть под струи, так надо было совсем раздеваться. А просто побродить в чаше фонтана — какое удовольствие? И, главное, как всё это относится к их предыдущему разговору.

Наконец, Никита был готов. Мальчишка крутанулся на пятой точке, встал в бассейне и сделал несколько шагов в сторону фонтана: группы гипсовых рыб, сложенных хвостами и изогнутых рылами в разные стороны, словно лепестки распустившегося цветка.

— Смотри.

— Куда?

— Мне на ноги.

— Ноги как ноги, — пожал плечами Серёжка.

— Ты видишь, что они сломаны, верно? — хитренько спросил Никита.

И правда, через прозрачную поверхность воды казалось, что его ноги немного смещены. Но Серёжку такими трюками было не пронять. Уж как смотрится через воду он знал: насмотрелся вдоволь и сверху и снизу, из глубины.

— Сдвинуты, — для начала слегка поправил пионер.

— Это неважно. Нельзя же их так сдвинуть, не сломав.

— Нельзя…

— Ну вот. Ты чувствуешь, что у меня ноги сломаны. Но на самом то деле они целые.

Доказательств не требовалось, но Никита всё равно для подтверждения слегка бултыхнул ногой.

— Вывод: чувства тебя обманули.

— А вот и нет. Неправильно.

— А как правильно?

— Правильно будет так: я вижу, что ноги сломаны. Но чувствую, что они целые. И я прав. Вот так!

Серёжка победно хихикнул. Его лицо прямо-таки светилось озорным торжеством. Пионер был уверен, что наконец-то одержал над Никитой победу в споре и очень этому радовался. Но радость оказалась несколько преждевременной: Никита не торопился признать своё поражение.

— Видеть и чувствовать — это разве не одно и то же?

— Совершенно разные вещи, — уверенно заявил Серёжка.

— Ладно-ладно, — было видно, что Никита собирался сказать что-то другое, но вдруг резко передумал. — Значит, ты чувствуешь, что Игорь прав, а мы нет. Так?

— Ну… Примерно так.

Ощущения у Серёжки были намного сложнее, но и объяснить их было не просто. Пусть уж лучше Никита поймет как сказал, в этом была немалая доля правды.

— Но то, что мы правы, ты хоть видишь? Что знаний у Игоря не так много?

— Больше чем у меня, — попытался увильнуть от прямого ответа пионер.

— Ну, это не показатель, — безжалостно парировал Никита. — Это не потому, что у него их много, а из-за того, что у тебя их совсем мало.

— У меня, между прочим, всего две тройки в четверти, — недовольно нахмурился Серёжка.

— А у меня по физкультуре пятерка. Только на вашей "Ясногорской лыжне" я бы наверняка занял твёрдое последнее место.

— Ты так спокойно об этом говоришь, — в голосе пионера смешалось недоумение и огорчение.

— А почему я должен об этом говорить неспокойно?

— Потому что это унизительно. Разве это не ранит твою гордость?

— Ну… — Никита на секунду задумался. — Вообще-то мне, конечно, хотелось бы быть таким спортивным, как ты. Я думаю, что тут дело не в одной только прививке, наверняка ведь ты ещё и тренируешься.

— Конечно, как же без этого, — подтвердил Серёжка.

— Ну вот. Конечно, меня не радует, что я тебе уступаю. Но ведь я действительно уступаю, что ж мне теперь, вешаться что-ли? Или врать, что я на самом деле такой великий биатлонист, что запросто тебя обгоню и обстреляю?

— Нет, конечно.

— Ну вот, — повторил Никита. — Я считаю, что-либо не уметь — не стыдно. Все люди чего-то не умеют, потому что никто не умеет всего. И ещё все люди что-то умеют, но плохо, хуже чем другие, которые в этом деле мастера. Стыдно своё неумение превращать в предмет гордости. Вроде как "не умею на лыжах ходить — и не надо, не это делает человека человеком". Не это. Но и гордиться тут всё равно нечем. И ещё стыдно своё неумение выдавать за мастерство. Выйдет такой «мастер» на каток: ноги разъезжаются, как у коровы на льду. А потом говорит, что откатал, как Игорь Бобрин.

— Как кто?

— Игорь Бобрин. Был такой великий фигурист. Давно очень.

— А ты про него откуда знаешь? Тоже на коньках катаешься?

— Да не, я на коньках совсем чуть-чуть, — признался Никита. Он прошлепал обратно к краю бассейна, уселся на него и начал обуваться. — Мама у меня любит посмотреть его выступления. У нее целая коллекция старых записей. Вот я и запомнил. Игорь Бобрин, Константин Кокора, Елена Водорезова, Ирина Роднина, Александр Зайцев, Людмила Пахомова, Александр Горшков, Наталья Линичук, Геннадий Карпоносов…

Никита прервался, чтобы вдохнуть воздуха.

— Хорош, — замахал руками Серёжка, — я всё равно никого их не знаю.

— Слушай, — Никита поднял голову и впялил в Серёжку из-под нависающих волос хитрый взгляд. — А знаешь, как мы проверить можем, кто прав?

— Как проверить? — машинально переспросил тот.

— А очень просто. Я тебе задачку дам из тех, что на олимпиаде мы с Обамой решали. А ты попроси Игоря её решить. Если он сможет, то я признаю, что у него хорошее образование. А если не сможет, то тогда ты согласишься, что я имею право сомневаться.

— В чём?

— В том, что Игорь такой знающий.

Серёжка нахмурился.

— Нет, ну ты пойми, — произнёс Никита, вставая на ноги. — Я эту задачу решил за несколько минут. Я же не претендую на то, что знаю физику лучше инженеров-авиаконструкторов. Не лезу в конструкторское бюро Камова или Сухого: ну-ка, я теперь тут руководить буду. Одно дело решить общую задачку и совсем иное спроектировать самолёт или вертолёт. там столько всего знать надо. Понимаешь?

— Понимаю, конечно. Я ж и не спорю.

— Ну и вот. Но если не уметь такие задачи решать, то в конструкторском бюро уж точно делать нечего. Разве только полы мыть.

Расценив Серёжкино молчание как знак согласия, Никита нанёс удар:

— И если такой незнающий вдруг окажется во главе конструкторского бюро, это будет означать только то, что он занимает не своё место.

— Никит, ну сколько раз тебе объяснять, что это невозможно, — почти умоляюще произнёс Серёжка. — У нас не может некомпетентный человек оказаться на руководящем месте. Просто не может — и всё. Если он командует, значит он способен руководить и управлять. Конструкторским бюро, звездолётом, планетой — неважно. Понимаешь, у нас каждый человек делает то, для чего он предназначен. Не что ему нравится, а для чего предназначен. Понимаешь?

— А как это проверить? Вот мне физика нравится. Я ей занимаюсь. Но откуда мне знать, что я для этого предназначен? И что такое предназначение? Способности? То есть, если у меня талант к тому, чтобы быть художником, то я должен быть художником? А если к тому, чтобы стать агрономом, то я должен стать агрономом? Так? То есть вы умеете заранее сказать, к чему у каждого человека талант? И никакой ошибки? А тебя проверяли на предназначение? Оно у тебя какое?

Ворох обрушенных Никитой вопросов обескуражил Серёжку.

— Ну ты и спросил… — протянул он растерянно.

— Пойдём.

— Куда?

— К Робику, куда же ещё. Валерка с Паоло туда вернуться. Может, они пришли уже, а нас нет. Идём.

— Идём, — согласился Серёжка.

Но едва ребята тронулись по аллее, как Никита напомнил:

— Так ты про предназначение-то объясни.

— Да чего тут объяснять? — устало ответил пионер. — По-твоему проверять предназначение это что-то вроде медосмотра?

— Ну да, типа того.

— Таких проверок у нас нет. Всё по-другому.

— А как?

— Да очень просто. Человек должен доказать, что он способен выполнить то дело, за которое хочет взяться. Можешь — бери и делай, никто не станет смотреть на то, сколько тебе лет и вообще. Не можешь — не берись. И старыми заслугами хвалится не надо.

— Ээээ… это хорошо огород копать. Прикинул свои силы — и берись. Да и то, возможны варианты: когда силы прикидываешь, рассчитываешь на среднюю погоду, правильно? А если дожди сплошные? Град? Буря? Раз и не успел к сроку. И кто виноват? Тот кто взялся?

— За такое не винят, — ответил Серёжка, вспомнив царившую пару лет назад засуху. Кокоринцы тогда, как не старались, госзаказ по зерну и овощам выполнить не смогли. даже если бы выгрести семенные до зернышка, всё равно не смогли бы.

Но никто же с них не требовал: вынь да положь и наплевать, как ты это сделаешь. Яснодольский губернатор просто перенес долги по госзаказу на следующие три года. Клёновы, как и большинство односельчан, расплатились уже ближайшей осенью. Потому что умели работать и работали на совесть. Другое дело, если кто-то только и ищет предлога от работы увильнуть. Ясное дело, что у такого каждый год будет неурожай, в любую погоду. И ясно, что для крестьянского труда такой человек уж точно не предназначен. Ну, так в Кокорино таких и не водилось. Так что, всё было так, как и должно было быть: селяне занимались тем делом, к которому были предназначены. Непонятно было только, как Никита может этого не понимать: такой умный, а в самых простых и ясных вещах путается.

— Ага, за такое, значит, не винят, — азартно продолжал допытываться великий путаник. — А ты понимаешь, что с любой творческой работой ещё сложнее? Что заранее очень трудно оценить вероятность успеха. Очень часто и совсем невозможно.

— Значит, надо проверять по результату, — решил Серёжка.

— Хорошая мысль. Вот только одна проблема: по результату можно узнать после, но не до. Ты слышал, что офицер рассказывал? Что Мурманцев этот оказался совсем непригодным для того, чтобы командовать экспедицией. Но это выяснилось только после того, как он столкнулся с ултами. А как можно было угадать до этого?

— Может, капитан ошибся, — неуверенно произнёс Серёжка.

То, что рассказывал Черешнев, настолько противоречило тому, что к чему привык пионер, что он просто не знал, как относиться к услышанному. И не хотел сейчас об этом думать. Потом когда-нибудь… Завтра… Не даром же говориться, что утро вечера мудренее…

— С чего бы это ему ошибаться? — упорствовал Никита.

— Не знаю… Никит, я не хочу сейчас об этом говорить, — Серёжка остановился и уставился в землю.

— Ладно, пропустим, — неожиданно легко согласился Никита. — Пусть не Мурманцев. О! Пусть Валерка или Паоло. Вот они очень хорошо в астрономии разбираются. Могут они возглавить поисковую экспедицию?

— Мммм… — Серёжка озадаченно почесал затылок. — Наверное, смогут. Но только сперва им придется пройти соответствующие экзамены.

— На выживание, как у Игоря?

— Ну, не совсем как у Игоря. Но вроде того. Чтобы люди могли не сомневаться, что за этим человеком можно пойти.

— А ты бы за Валеркой пошел? — Никита остановился и внимательно посмотрел на Серёжку.

— Я бы пошел. Но я вас знаю. Понимаешь, когда ты давно знаешь человека — это одно. А когда приходит незнакомый командир — это совсем другое. Это ведь не просто — подчиниться совсем незнакомому человеку. Поэтому надо точно знать, что он имеет право отдавать тебе приказ.

— Вот Игорь имеет такое право?

— Да, Игорь — имеет.

— И любой его приказ ты выполнишь?

— Выполню.

— Не задумываясь?

— Не задумываясь.

— Даже самый дурацкий?

— В том-то и дело, что дурацкого приказа он не отдаст. Его приказ может кому-то показаться дурацким, но на самом он таким не будет. Если приказ таким кажется, значит, просто тот человек чего-то не понимает, вот и всё.

— То есть, если тебе его приказ покажется дурацким или просто неправильным, то ты его всё равно выполнишь?

— Выполню, — уверенно ответил пионер.

— И объяснить не попросишь? — уточнил Никита.

— Нет, — Серёжка ответил больше по инерции. На самом деле, мог и попросить. Если время позволяло.

— А я бы попросил… — задумчиво признался Никита.

— Что ж не спрашивал, пока мы к Беловодску выходили? — ехидно поинтересовался пионер.

— Так там всё по делу было. Ничего дурацкого. А что просто непонятно было, мне кое-кто другой объяснял. Помнишь?

— Хитрый ты, — Серёжка произнёс эту фразу со сложной интонацией, но без осуждения.

— А то ты не хитрый, — парировал Никита.

— Ну, куда ж без этого… — протянул Серёжка и мальчишки дружно расхохотались. Мир был восстановлен.

В беседке Валерки и Паоло не оказалось. Лишь сидел закутанный в плащ Робик, совсем в той же позе, как его и оставили.

— Скучно небось бедняке, — сочувственно предположил пионер, когда ребята подходили к месту сбора.

— Не, он скучать не умеет. Он вообще ничего не чувствует. Разум есть, а эмоций — абсолютный ноль, — разъяснил Никита.

— Тогда тем более бедняга, — Серёжка на минутку представил себе такую жизнь. Получался Кай из сказки про Снежную Королеву. Только тому повезло, Герда сумела растопить его заледеневшее сердце. А вот андроиду никто не поможет. Бррр… Нет, жить таким вот безучастным Серёжка ни за что бы не согласился.

— Это точно, — согласился Никита. Серёжка не сомневался, что расскажи он сейчас о Кае и Снежной Королеве, то друг бы понял его с полуслова. Хорошо всё-таки, что они сумели помириться. Хотя и чувствовал пионер, что это ещё не окончательное решение всех проблем, и Никитины закидоны крови ему ещё попортят. Ну и пусть. Всё равно Серёжка сумеет объяснить ему правильное отношение к жизни, а Никита рано или поздно всё поймет как надо. Он ведь не виноват в том, что не понимает некоторых вещей. Виноваты странные порядки в его мире. Кстати, если разобраться, они не такие уж и плохие. В чём-то они Серёжке даже нравились. Но в них явно не хватало огонька, ветра в лицо, одним словом — боевого духа. Все эти разговоры о профессионализме отдавали какой-то дряхлостью, что-ли. Это как купаться в пруду.

Сразу за околицей Кокорино был небольшой прудик. Вода в нём быстро прогревалась, всегда была тёплой и спокойной. Никаких тебе подводных камней и ключей, никакого течения. Купайся — не хочу. Никто из ребят и не хотел. Кроме самых маленьких, только-только осваивавших водную стихию. И кроме ранней весны и поздней осени, когда при всей закалке в речку ради удовольствия не полезешь: нет там никакого удовольствия.

Вот и тут было тоже самое. Какие-то задачки, бумажки… Игорь, когда сипы напали на автобус, без лишних слов достал плазмомёт и делом доказал, что он настоящий лидер. А если бы стал мямлить, да бумажки, подтверждающие своё образование, раскладывать? Перебили бы их всех сипы, как пить дать — перебили бы.

Словно подслушав его мысли, Никита напомнил:

— Но задачу для Игоря я тебе всё-таки подкину. Ладно?

— Ладно, подкидывай, — согласился пионер без всякого энтузиазма.

— Нет, ну должен же я убедиться, что наш лидер способнее негра, — Никита не смог удержаться от иронии.

— Негр бы вас спасать не стал, — не остался в долгу пионер.

— Смотря какой негр. Кто-то не стал бы, кто бы стал. Это от человека зависит, а не от цвета кожи.

— Да все они одинаковые… — махнул рукой Серёжка.

— Откуда ты знаешь? Ты ведь ни одного негра в жизни не видел. А я с ними общался. И говорю тебе, что они разные.

— Мы же договорились, что у вас другие негры, — напомнил пионер.

— Ну разве что так… — покладисто согласился Никита и озабочено добавил: — Быстрей бы что-ли Валерка с Паоло шли. Жди их тут теперь. Уже и темнеть начинает. У вас магазины доскольки работают? Надо тетрадку купить какую-нибудь или блокнот, ручку и всё такое…

— Допозна, — успокоил его Серёжка. — Успеем купить всё, что нужно.

Старшие сильно не задержались, подошли к беседке минут через пять, только что хмурые и неразговорчивые. И даже подчеркнутая весёлость младших не развеяла их сумрачности. Впрочем, ни Никита, ни Серёжка их особо донимать не стали. Первый — потому что был уверен: если что, то брат сам с ним поделится новостями. Второй просто не хотел продолжения разговора, проходившего в кабинете врача.

Тетрадь и ручку они купили. Никита написал условия двух задач, уверяя, что они с Обамой щелкнули их как семечки. Серёжка прочитал и пришел к выводу, что задачи жизненные и решать такие уметь надо. Вот только совершенно не представлял себе, как к ним подступиться. Последнее было озвучено, после чего Никита пообещал показать и разъяснить решение, причем так, что Серёжка сам признает, что в задачах нет ничего сложного.

Уже поздно вечером Серёжка подсунул тетрадку Игорю. Тот прочитал условия задач, хмыкнул, спросил:

— Зачем?

— Ну, просто… — неопределённо ответил пионер.

— «Гости» подкинули? — с лёгким осуждением в голосе произнёс подросток.

— Ну да… — чуть виновато сознался Серёжка, хоть и вины за собой не чувствовал.

— Эх ты, горюшко… — шутливо вздохнул Игорь, принимаясь за работу.

Несколько минут он провел, склонившись над тетрадкой. Что-то писал, зачеркивал, снова писал. Задумывался, поднимая глаза к потолку, хмыкал, опять перечеркивал написанное и писал снова. Потом решительно перечеркнул страницу и протянул тетрадь и самопишущую ручку обратно Серёжке.

— Не выходит? — огорченно спросил тот.

— Некогда глупостями заниматься, — пояснил Игорь. И добавил: — Да и зачем? Кому это всё нужно? Мы с тобой что, собачки, что ли, дрессированные, чтобы для них на задних лапках танцевать?

— Почему сразу собачки? — недовольно пробурчал Серёжка.

— Потому что когда они в цирке выступают, им самим это нужно. Нужно тем, кто на них смотрит и развлекается. Вот и тут так же получается. Говорю же тебе, не нужны эти задачи никому.

— В школе же задают. И в Лицее у вас, наверное, задавали. Или нет?

— Да задавали, конечно. Но в школе это нужно для того, чтобы подготовиться к уроку. А сейчас зачем?

— Ну… Чтобы знать. что можешь…

Пересказывать разговор с Никитой Серёжке совсем не хотелось. Тем более объяснять про его чернокожего товарища.

— Для того, чтобы знать, что можешь, нужно не это. Нужно чувствовать и делать. Разве ты не знаешь?

— Знаю, — тяжело вздохнул Серёжка, поднимаясь, чтобы уйти.

— Погоди, — остановил его Игорь. — Вижу, что тебя что-то тревожит. Рассказывай.

— Да чего рассказывать, — пионер снова опустился на стул. — Просто они другие, понимаешь? Ну, другие и всё.

— Давно почувствовал?

— Не знаю… Как-то… А ты тоже, да?

— Конечно, — ободряюще улыбнулся Игорь. — С самого начала.

— А что это значит?

— А ты как думаешь?

— Я не знаю… — виновато развел руками Серёжка. — Они то вроде как мы, а то совсем другие. А ты знаешь? Ты ведь должен знать.

— Я знаю, — подтвердил Игорь. — Но и ты сам должен понимать. Если я дворянин, это же не значит, что я должен тебе всё время подсказывать и сам за тебя всё решать, верно?

— Конечно, — с энтузиазмом согласился пионер. — Ты только помоги и всё.

— Разумеется помогу. Понимаешь, Серёж, ложь бывает разная. Бывает грубая и наглая, когда все видят, что чёрное, а лжец говорит — белое. Такие лжецы рассчитывают на то, что с их обманом будет выгодно согласиться. Все понимают, что это неправда, но правда не нужна.

— Разве такое возможно? — не выдержал Серёжка.

— Сейчас, конечно, нет. Но раньше, до Третьей Мировой, это бывало очень часто. К тому же, если человеку долго и нагло внушать, что чёрное — это белое, то многие не выдерживают и соглашаются. А когда все вокруг соглашаются называть чёрное белым, то вырастают дети, никогда не видевшие белого и уверенные в том, что чёрное — это настоящее белое и есть. Вот так. Когда-то это было основой политики, целые государства говорили одно, а делали совсем другое.

— США, да?

— И США, и не только США. Много, — Игорь не стал перечислять давно исчезнувших с лица Земли «сателлитов» Империи Зла — карликовые страны, всегда готовые на любую гнусность ради того, чтобы доказать верность своему покровителю и получить в награду с его стола огрызок пожирнее. Сгинули и сгинули, туда им и дорога… Памяти они не заслужили.

— Но такая ложь не единственная возможная и не самая страшная, — продолжал подросток. — Гораздо страшнее та ложь, которая запутывает человека, потому что умело прикидывается правдой и даже иногда содержит её частицу. Понимаешь?

Тут взгляд Игоря упал на широко распахнутые Серёжкины глаза, в них читалось полное доверие к каждому слову старшего товарища и невероятное изумление: да как же может такое быть, чтобы правда и вдруг обернулась ложью, да ещё и такой, что даже и говорить противно.

— Ну вот смотри, — пояснил Игорь. — Люди раньше на этой планете не жили, верно? Мы прилетели сюда, когда сипы были на ней единственными разумными обитателями. А они тут живут столько, сколько себя помнят. Верно?

— Ага, — с энтузиазмом кивнул головой младший мальчишка. Если честно, то он не понимал, куда клонит командир. то что он говорил, было непросто правдой, а вещью, решительно всем известной. На Серёжкин взгляд тут вообще говорить было не о чем.

Но всё оказалось не так просто.

— А теперь представь, что нас а это назовут оккупантами и угнетателями, за то, что мы подавляем чужую цивилизацию.

— Ну и враньё это! — скорость, с которой вскипел Серёжка, оказала бы честь любому нагревательному прибору.

— Враньё, — согласился Игорь. — Но начиналось-то оно с правды.

— В то никто не поверит, — пионер не мог сразу успокоиться, ему было просто необходимо выговориться: ведь он родился здесь, на Сипе, а значит и обвинение в притеснении аборигенов было брошено лично ему, Серёжке Клёнову. — Сипы в лесистой части планеты вообще не живут, они ведь степняки-кочевники. А у наших колонистов там восемьдесят процентов населения!.. И все крупные города среди леса…

Игорь только улыбнулся. Горячность, с которой мальчишка бросился отстаивать правду, приятно радовала дворянина. Всё шло так, как Мурманцев и задумал: Серёжке было необходимо прикоснуться поближе к «пришельцам» и самому распознать под красивой оберткой мерзкую ложь. Процесс болезненный и даже опасный, зато и ненависть в этом случае будет стократно сильнее. Потому что к ней примешаются обида и разочарование от обманутых надежд. Ненависть перестает быть отвлеченным понятием, обретает конкретность, ясную зримость, и после этого врагам на снисхождение и милость рассчитывать уже не приходится: сердце ещё может дать слабину и простить побежденного врага, к которому нет личного счёта, но если он есть, то никакого прощения и снисхождения уже не будет.

— А то, что Яснодольская наша губерния в степи, так она тоже возле леса совсем. И землю эту сипы нам сами уступили, никто с ними не воевал. И места у них для того, чтобы кочевать, завались осталось. И торговать с нами они сами хотели. На ярмарку всегда полно их купцов приезжало, сколько раз видел. Стали бы они приезжать, если бы мы их угнетали…

Игорь слегка кивал головой словно, побуждая мальчишку продолжать свой горячий монолог. На самом деле Серёжкины рассуждения были ужасно наивными и во многом неверными, но подкупали Мурманцева своей искренностью: пионер так горячо верил в то, о чём говорил, что не увлечься его рассказом было невозможно.

— И в их дела мы их не лезли, живут как хотят. И никогда на них не нападали.

— А они на вас? — подзадорил Игорь.

— Раньше не было…

— А если подумать?

Серёжка добросовестно подумал, его лицо отобразило усиленную мозговую деятельность.

— Ну, вообще, бывало, раньше, что разбойники на деревню или станицу налетали, чтобы пограбить. Отец рассказывал. Только их так встречали, что грабить им больше не хотелось. Тем кто выжил.

Сипы не знали огнестрельного оружия. Во всяком случае, до этой весны никогда им не пользовались. Поэтому нападение на деревню или станицу даже крупного отряда представляло опасность только для самого этого отряда. В Кокорино, например, община держала всегда готовыми к бою четыре станковых пулемёта. В других деревнях поступали точно так же. Это не считая личного оружия свободных хлебопашцев. Про станичников уж и говорить нечего.

Справиться сипы могли разве что с одиночными путниками или хуторянами, но хуторян-однодворцев в Яснодольской губернии было мало, да и селились они поближе к лесу или возле городов, куда даже и совсем безумные сипы никогда бы не сунулись.

Вообще-то появление вблизи поселений подозрительных отрядов сипов должна была отслеживать специальная система наблюдения, расположенная на спутнике, но техника и есть техника: работала она из рук вон плохо, и за сипами уследить не могла, сколько не бились над ней специалисты-наладчики. Поселенцы по этому поводу не заморачивались: на технику они изначально не рассчитывали, они рассчитывали на себя. Казаки с самого начала переселения поставили «линию», которая хранила колонистов от опасности лучше любой системы — на то они и казаки. Потому и долго пришлось вспоминать Серёжке, что были когда-то сипы-разбойники.

— Это правильно, — кивнул Игорь. — Встретить горячо, а потом догнать уцелевших и наказать.

— Догонишь их, — весело хмыкнул Серёжка. — Небось улепётывали как будто пятки салом намазаны. Не успеешь оглянуться, а они ужена своей территории.

— Так там и догнать.

— Найдешь их там. Затеряются среди своих и поди разберись, где разбойник, а где мирный пастух.

— А зачем разбирать? Нападали на нас? Нападали. Значит сами виноваты. Пострелять всех, кто под руку попадётся, чтобы в следующий раз знали, что бывает с теми, кто покушается на русские поселения. Хотел бы поучаствовать, а?

— Не… У нас так не делают… — задумчиво произнёс Серёжка, а потом вдруг лукаво стрельнул на Игоря глазами. — Я понял. Ты это нарочно предложил, чтобы показать, как врут, правда? Что мы на них не нападаем, а только защищаемся, а кто-то хочет сказать, что мы вроде как ходим потом на их территорию и убиваем всех подряд, просто ради страха, да? Вроде правда, а получается ложь?

— Гм… Думаешь?

— Ну да. А что ж ещё?

— Ладно, Серёжка. Поздно уже. Иди спать. А завтра мы всё решим.

— Хорошо, — согласился пионер, и отправился в класс. где давно уже спали на матах его товарищи по отряду, слегка недоумевая, отчего так сразу посерьезнел Игорь.

А Игорь действительно был очень озабочен Серёжкиной реакцией. Дело в том, что предложение пройтись карательным рейдом по туземцам было вполне серьёзным. На всех планетах, где местные жители были конфликтны, молодежь время от времени устраивала погромные рейды на их территории. Кое-где этих ударов туземцы боялись больше, чем ополченцев, охраны дворянских латифундий и даже регулярных войск. И власти и родители посматривали на это сквозь пальцы.

Сам Игорь дважды участвовал в таких налётах во время отдыха на Шумерле. В первый раз — из чистого желания испытать острых ощущений, а второй раз, на следующий год, уже по очень серьёзной причине. Незадолго до начала каникул умер губернатор планеты Домб-Добжанский. Игорь боготворил этого человека. Пост губернатора он унаследовал от отца, совсем молодым человеком девятнадцати лет от роду. И сразу развил кипучую деятельность по полной колонизации планеты.

Но это было лишь маленькой частью его замыслов, для которых была слишком тесной захолустная Шумерла. Добжанский пользовался любой возможностьюЈ чтобы пропагандировать, продвигать, обосновывать идею экспансии — в масштабе всей Галактики. Он был не просто чиновником, он был идеологом, лидером, человеком, каждому слову которого жадно внимали миллионы молодых и не молодых людей со всех концов Русской Империи. Миллионы лучших людей из лучшего материала. Миллионы, жаждущие славы, приключений, острых ощущений, ветра в лицо. Он был их вождём, их знаменем, их надеждой. По всей Империи ширилось движение за назначение Домб-Добжанского специальным советником Императора по колонизации и расширению влияния Империи с преданием ему самых широких полномочий для разработки программы экспансии претворения её в жизнь.

Решение об том ожидалось в самое ближайшее время, но вмешался нелепый рок: Добжанский умер. Умер страшной смертью: заразился бешенством, болезнью исключительно подлой. До появления явных симптомов её практически невозможно определить, а после — уже невозможно излечить. Скорбь, охватившую лучших людей Империи невозможно было описать словами. Игорь чувствовал себя так же паскудно, как и в тот день, когда узнал о смерти родителей.

Поверить в случайность было трудно. Почти сразу же после похорон Домб-Добжанского поползли слухи о том, что его убили, специально введя смертельный вирус. Не очень правда было понятно, кто стоял за убийством. Слизняки из оппозиции на это никогда бы не решились. Иномирян на Шумерле, находившейся в глубине владений Русской Империи, не водилось, если не считать аборигенов. А те, конечно, ненавидели губернатора до дрожи в лапах, да только лапы эти были коротки. К резиденции Добжанского их и близко не подпускали. Конечно, они могли попытаться организовать покушение во время поездок по городам и весям колонии, в которых энергичный губернатор проводил не меньше пяти дней в неделю, но где уж низшим существам преодолеть заслон Имперской Службы Безопасности. Это только со стороны казалось, что губернатора вовсе не охраняют: Добжанский запросто общался с людьми один на один, присутствовал на многолюдных собраниях, мог появиться в гуще народа на празднике или просто зайти в какой-нибудь трактир на окраине удаленного поселения — поужинать и переночевать. Далеко не каждый трактирщик был в состоянии опознать в скромном молодом дворянине известного на всю Галактику грозного губернатора.

Но Игорь, как и любой другой воспитанник Императорского Лицея, прекрасно знал, что ни один губернатор беспечен не бывает. Каждого из них, хочет он или нет, очень плотно опекает Серая Сотня — имперская служба безопасности. Другое дело, что защищает она его не от людей. Во-первых, потому что это просто не нужно: в Русской Империи губернаторов никогда не пытались убить. Вообще никогда. Во-вторых, дворянин был вполне способен сам наказать того, кто посмеет на него покуситься. Тот, кто сумел добиться поста губернатора, во время своего обучения заведомо проходил сложнейшие испытания на выживание. Игорь и сам их проходил, что давало ему полную уверенность в том, что он при необходимости наверняка сможет защитить свою жизнь и лично расправиться с любым негодяем, который на неё покусится.

А вот нелюдь «серые» отрабатывали очень тщательно. Можно было не сомневаться, что если в радиусе пары километров от губернатора оказался не человек, то за ним приглядывают чьи-то очень внимательные глаза. И при первом же подозрении в том, что иномирянин имеет недобрые намерения, воины Сотни всегда действовали решительно и умело.

В общем, в покушение Игорь не верил. Но всё равно смерть такого человека не могла не остаться не отмщенной. И хоть новый губернатор Шумерлы проявил мягкотелость на грани профнепригодности, чуть ли не официально запретив карательные рейды против набисок, молодёжь то не остановило. Ребята были в полной уверенности, что наказать тех, кто ушел мстить за смерть Домб-Добжанского он всё равно не посмеет. Так оно в самом деле и случилось.

И падали мёртвыми набиски в блестящих металлических доспехах, не способных защитить своих обладателей от зарядов боевых плазмомётов. Падали, пронзенные родовыми шпагами, зарубленные казацкими саблями или попросту топорами: вместе с юными дворянами мстить шли и их местные сверстники — казачата и колонисты. И не только сверстники. После одного из боёв Игорь познакомился с уже немолодым седоволосым поселенцем, которого все ребята, годившиеся ему в сыновья, уважительно называли "дядя Федя". Удивительно, но тот вовсе не был военным человеком, отслужил срочную службу — и сразу ушел с головой в мирную жизнь, перебрался на Шумерлу, чтобы пахать землю и сеять хлеб.

Но три года назад на его ферму напали набиски. Разумеется, он вместе с семье держал оборону, но нелюдей было слишком уж много, да и появились они слишком внезапно. Ферму спалили дотла. Перебили лошадей, скот, поломали технику. Но главное — убили его жену. Убили бы и детей, и его самого, если бы не подоспела помощь.

После этого сыновья поначалу попытались уговорить отца перебраться в более безопасное место, но Фёдор был непреклонен:

— Теперь или мы — или они, парень. Или они нас в эту землю положат — или мы их в нее закопаем. Но я теперь отсюда не уйду. Это моя земля, твою мать… сейчас — еще больше, чем раньше.

И решение вопроса, кто кого положит в эту землю, дядя Федя не перекладывал на чьи-то плечи, он решал его сам, при любом удобном случае увеличивая число отправленных в небытие нелюдей. Воевал он так же спокойно, обстоятельно и деловито, как. наверное, пахал землю или косил траву. Немудрено, что из похода он вернулся целым. невредимым и с длинным рядом свежих зарубок на прикладе старенькой, но безотказной плазменной винтовки, каждая из которых означала одного лично убитого набиску.

Обогнать ветерана "в личном зачете" удалось немногим, хотя мстители отстреливали нелюдей без колебаний. И тех, кто пытался сопротивляться, и тех, кто убегали в надежде сохранить свои никчемные жизни. Обычно убивали и тех, кто пытался сдаться в плен: в бой шли вовсе не за тем, чтобы брать пленных. Хотя, порой таких щадили и потом отпускали на все четыре стороны: пусть живут, ведь всё равно Домб-Добжанского не воскресить, даже если перерезать всех набисок до последнего.

Это был славный поход, и Игорь по праву гордился своим участием в нём. точно так же, как гордились ходившие в набег его одноклассники. А те, кто по каким-то причинам не смогли участвовать, по-доброму завидовали счастливчикам.

На Сипе должно было также, потому что иначе быть не могло. Одна Империя — одни порядки. Для всех и без всяких исключений. А значит, и отношение к такому поступку должно быть однозначное. Серёжка должен был двумя руками ухватиться за идею пройтись с огоньком по землям сипов. Понятно, что не прямо сейчас, когда идёт война, но в будущем. А вместо этого проявил позорное слюнтяйство…

И это называется пионерский звеньевой? Позор, вот как это называется. Форменный позор.

Впрочем, строго судить Серёжку Игорь не собирался. Видно было, что мальчишка он хороший, правильный, вот только излишне мягкосердечный. Будь он девчонкой, это бы недостатком вообще не считалось. Им, известное дело, только дай возможность проявить свою доброту. Даже за безмозглым дауном ухаживать не побрезгуют, будут сопли ему вытирать, да выносить за ним горшки. Удивительно, но такое порой прорывалось даже у боевых девчат, в другое время своим поведением просто неотличимых от мальчишек. А то и превосходящих многих в традиционных мальчишеских доблестях. И тут уж оставалось только вздохнуть и согласиться: спорить с такими девчатами себе дороже. Одна такая уволокла у Игорева дружка Стёпки из-под носа раненого набиску лечить-перевязывать, хотя по правде эту тварь нужно было добить и дело с концом. Ладно, уволокла и уволокла, ребята почти сразу про это забыли: не хватало ещё себе из-за нелюдя нервы мотать. Не стоит он того.

А вот для мальчишки излишняя мягкость — это уже порок, с которым Серёжке нужно бороться. Прямо сейчас, потому что она могла стать той слабостью, через которую «земляне» могли воздействовать на мальчишку и перетянуть его на свою сторону. Разумеется, Игорь не собирался им этого позволить. Его долг был в том, чтобы помочь Серёжке разобраться в происходящем и занять верную сторону в происходящей борьбе. К счастью, Игорь знал, как именно нужно помочь и решил заняться этим завтра. Прямо с утра.

А у Серёжки и правда на душе было мутно. Он ещё надеялся, что всё благополучно разрешиться, что Игорь и Никита обязательно найдут общий язык, но чувствовал, что шансов на это становится всё меньше. И главное, он сам не мог понять, где же правда. Игорь говорил то, что Серёжка слышал с самого рождения, к чему привык и что казалось безусловно правильным. Но эта правда не могла ответить на Никитины вопросы, трещала по швам при столкновении с ними и рассыпалась в бессильную труху. Серёжка представлял себе, как вернется в класс и вынужден будет ответить Никите, что задачек Игорь не решил. А тот сразу скажет, что заранее был уверен, что так и случиться, и ответить на это пионеру будет нечего.

Но Никита ни о чём Серёжку спрашивать не стал. Ему было не до вопросов. Они вместе с Паоло пристроились в углу, склонившись над своими «плашками» и были поглощены какими-то своими делами. Пионер хотел было тихонько залечь спать, но совесть не позволила, к тому же её союзником выступило любопытство. Осторожно, чтобы не разбудить уже заснувших, Серёжка прокрался в обитаемый угол. Там его заметили не сразу. Всё внимание ребят приковывали к себе экранчики, на которых мелькали какие-то схемы.

— А вы что, задачу решаете? — осторожно спросил Серёжка.

— Угу, — кивнул взлохмаченной головой Никита. И совсем по-домашнему добавил: — Мы недолго. Сейчас ещё немного поработаем, и спать.

— Сложная, наверное, — уважительно протянул пионер. Схемки и символы, сменявшиеся на экране, ему ничего не говорили.

— Ага, — так же односложно, не всплывая из глубокой задумчивости ответил Никита.

— Удачи…

— Спасибо.

Разговаривать сейчас с Никитой смысла не имело. Серёжка отправился к своему спальному месту, не будучи до конца уверенным, что Никита вообще заметил с кем он разговаривал. Может, принял Серёжку за мирно спящего Валерку.

Сразу заснуть не удалось. Сомнения нахлынули на мальчишку с новой силой, он долго ворочался, но, наконец, усталость взяла своё, и так и ничего не решив, Серёжка уснул. Если бы Валерка умел читать чужие мысли, то наверняка бы вспомнил о том, что отец в таких случаях говорил: "Утро вечера мудренее".

 

Глава 7

"Тень! Знай своё место!"

(Е.Шварц. "Тень")

Валерка вспоминал совсем другие пословицы. С того момента, когда во время разговора со Стригалёвым он прочувствовал, куда занесла их судьба (не то, что понял, в голове то до конца ещё никак не могло уложиться, а именно прочувствовал, ощутил, можно сказать, до самой глубины души), подросток не мог толком думать ни о чём, кроме как о том, чтобы уберечь своих спутников от угрожавшей им опасности.

За Паоло Валерка волновался меньше. Во-первых, потому, что тот был постарше, а значит и поразумнее. Мог взвесить последствия, прежде чем лезть на конфликт. Во-вторых, друг был настоящим итальянцем и органично сочетал взрывной импульсивный характер со своеобразным взглядом на жизнь — за что стоит воевать и за что не стоит. Валерка знал его, можно сказать, с пелёнок, но при этом регулярно ошибался в прогнозах на его поведение. Паоло мог устроить громкий скандал абсолютно из ничего, на совершенно пустом месте, а мог безразлично пройти мимо такого, от чего у Валерки буквально вскипала душа.

Отец в таких случаях говорил, что у итальянцев существует поговорка: "Если в твоем доме пожар — погрейся". Валерка так и не набрался смелости спросить у Паоло так ли это на самом деле. Но в любом случае, на здравомыслие друга можно было рассчитывать.

А вот на Никитино — нельзя. За лето Валерка уже имел не оду возможность убедиться, что двоюродный братец, выбирая между чувствами и расчетом, всегда руководствуется первыми. Правда, сделав выбор, Никита неизменно включал мозги и хорошенько продумывал свои слова и действия, но вот только если выбор изначально неправильный, то это ведь может уже и не помочь.

С братцем требовалось серьезно поговорить, что Валерка и сделал в тот же вечер. Для начала рассказал ему то, что они с Паоло услышал от врача после того, как Никита убежал вслед за Серёжкой. Младший загрустил и после долгой паузы изрёк:

— Хреново дело…

— Вот именно, хреново, — согласился Валерка, хотя в другой ситуации на правах старшего брата мог бы и сделать замечание за неподобающую культурному ребенку лексику. Но подросток давно уже понял, что лексика зависит не только от культуры, но и от ситуации. Когда на ногу падает кирпич, то даже академик не станет цитировать Пушкина: "Я помню чудное мгновенье…", а просто и незатейливо заорет всем известное нецензурное слово. — Поэтому ты давай посерьезнее. На неприятности не нарывайся.

— Это в каком смысле? — в голосе у мальчишки явно прорезался вызов.

— В прямом. Нам сейчас надо быть тише воды и ниже травы. Не привлекать к себе внимания у нас уже не получится, Игорь наверняка доложил куда следует про подозрительных типов с андроидом, но раз уж внимание нам обеспечено, то мы должны вести себя так, чтобы сомнений в нас не возникало. Мы для них должны стать своими без всяких вопросов. Понимаешь?

— Нет, не понимаю, — крутанул головой Никита. — Своими — это как? Тоже поверить, что командиров надо назначать не по умению, а по происхождению?

— Да нет, конечно. Я не говорю «поверить». Я имею ввиду, что нам сейчас не надо пытаться объяснять им, как надо назначать командиров. Всё равно по-нашему они делать не будут.

— Ты так уверен что не будут?

— Уверен, — вздохнул Валерка. — Ты же понимаешь, что мне то тоже не нравится. Но посмотри на Стригалёва. Ведь умнейший человек, а сделать ничего не может. И не один он, кстати. Думаешь, мы тут всю Империю перевернем и с головы на ноги поставим?

— Да тут не то важно перевернем или не перевернем, — досадливо махнул рукой Никита и скривился, словно откусил кислющего лимона.

— Не то? А что же?

Заинтересованный Валерка на секунду утратил бдительность и уступил инициативу в разговоре младшему брату. А уж тот воспользовался подарком сполна:

— Вот ты говоришь — Стригалёв. Он, конечно, человек очень хороший и очень умный. Но он обречен на поражение, понимаешь? Потому что он уже сдался. В душе сдался. Решил, что ничего исправить нельзя, можно только обороняться. А это уже поражение, даже если он мог победить. Потому что из тех, кто может побеждает тот, кто больше хочет.

Заметив на лице Валерки недовольство, Никита прервался и спросил:

— Что, скажешь, не так?

— Да так, всё так. Это и дети малые знают. Только вот с чего ты взял, что ты можешь? Что ты можешь-то?

— Что могу? — переспросил Никита. — Да хотя бы Серёжке объяснить, какой идиотизм эти здешние порядки.

На Валеркин взгляд это принципиально ничем не отличалось от того, что делал так горячо осужденный Никитой доктор Стригалёв. Но этого он двоюродного братцу не сказал. Сказал другое:

— Да объясняй, если он тебя слушать будет. Я же не запрещаю. Я тебе говорю, что осторожно надо, понимаешь? Чтобы Игорь или кто-нибудь ещё не узнали.

— Боишься?

Подобные наезды Валерка научился отбивать уже давно:

— Ничего не боятся только дураки. А дураком быть не хочу, поэтому реально смотрю на опасность.

— Я тоже реально смотрю на опасность, — возразил Никита.

— Ой уж…

— Вот и ой уж. Ты этого Игоря переоцениваешь. Сам ведь говорил, что он — дикарь. Обезьяна, удравшая из клетки. Тогда какого фига мы эту обезьяну бояться должны? Пусть он нас боится: мы умнее.

Вот тут Валерка проявил слабину: беспомощно оглянулся на Паоло, словно пытаясь взглядом сказать: "ну что с таким обормотом сделаешь".

— Видишь ли, Найк, — присоединился к разговору итальянец, — если бы в где-нибудь в Рязани или Флоренции из клетки выбралась какая-нибудь там горилла, то ветеринарные службы наверняка бы объявили тревогу и оцепили ближайшие территории. А умные люди не стали бы разгуливать в опасной зоне. Потому что они, конечно, умнее, вот только вот горилла этого не понимает. Свернет голову, и погибнет умный человек непонятно за что.

— А если бы такая вот горилла бродила, а там Валерка беспомощный лежал, ты бы не полез? — чуть дрогнувшим голосом спросил Никита.

— Если бы Валерка — то полез бы, — без раздумий признался Паоло. — В этом случае понятно, за что.

— Ну и вот, — подытожил маленький упрямец. — Ты за Валерку, а я за Серёжку. Чего тут непонятного?

— Знаешь, я бы за Валеркой всё равно бы полез осторожно, — доверительно сообщил итальянец. — Если надо рисковать, то это ещё не значит, что надо делать глупости.

— Да не собираюсь я никаких глупостей делать, — рассердился Никита. — Вот заладили. Я вам что, маленький?

— Ладно, не кипятись, — примирительно произнёс Валерка. — Ты не маленький, ты просто слишком горячий. А тут нужно думать, хорошенько думать. Как бы отец сказал: "Семь раз отмерь, один отрежь".

— Ну и как? — с ехидцей в голосе поинтересовался младший брат. — Надумал и отмерил?

— Пока ничего не надумал, — признался старший.

— А вот я кое-что сообразил, — сообщил Никита и принялся излагать свой план.

— Хорошая идея, — оценил Валерка, внимательно выслушав предложение. — вот только одна беда: параметры излучения-то совсем другие. И опытным путем их не больно-то подберешь.

— Не надо ничего подбирать. У меня на «Ладушке» есть все нужные цифры.

— Eccellente! — восхитился Паоло. — А зачем они тебе?

— Да кое-что нужно было уточнить, по биотокам, я сразу на всякий случай полную документацию скачал. А потом стереть было недсуг, — признался Никита.

— Барахольщик, — нарочито укоризненно произнес Валерка.

— При попадании на необитаемый остров любые ненужные вещи становятся очень даже нужными. — со столь же наигранной серьезностью парировал мальчишка. — Это ещё Робинзон Крузо установил.

— Ладно-ладно… Не задирай нос…

— А я и не задираю. Я как раз хотел попросить Паоло это дело собрать и допрограммировать. Самому мне с этим возиться…

Никита не договорил, Валерка деликатно промолчал. Подколка о том, что возись — не возись, а результата всё равно не будет, разумеется. на язык просилась, но сейчас она была совсем не к месту. Хвастовством и зазнайством Никита не страдал, как и большинство Валеркиных знакомых. О друзьях не стоило и говорить: присвоение себе чужих заслуг в мальчишеском мире, что на Земле, что в космосе рассматривалось как один из самых больших пороков и наказывалось всеобщим презрительным отчуждением. Считалось, что чужое за своё может выдавать только тот, у кого за душой нет ничего своего. А кому интересно иметь дело с такими пустыми людьми?

Тем более, что ответа на вопрос сможет братишка сам собрать и наладить нужные устройства или не сможет, Валерка не знал. Зато был точно уверен, что у Паоло это получится: друг решал и не такие задачки.

— Помогу, конечно. В чем вопрос…

— К утру управимся?

Словно подслушав Валеркины мысли, маленький баламут тут что усложнил условие. Но Паоло остался невозмутим.

— Мухтар постарается, — пообещал он.

В своё время на мальчишку произвел сильнейшее впечатление очень старый русский кинофильм "Ко мне, Мухтар!". С тех пор фраза милицейского старшины превратилась для него во что-то вроде пароля, означавшего готовность с головой уйти в сложное дело, результат которого далеко не ясен.

— Я могу помочь? — поинтересовался Валерка.

— Конечно, — кивнул Паоло. — Если сумеешь остаться в стороне — будет самое это.

— Самое то, — хмуро поправил подросток.

Друг был прав, но всё равно брала досада. В микроэлектронике Валерка и вправду совершенно не разбирался, поэтому самая большая помощь, которую он мог оказать ребятам, это не создавать им помех в работе. Именно на это Паоло ему и указал. Но даже если понимаешь, что такое понимание на сто процентов верное, всё равно тяжело с ним смириться. Захлестывает обида. Трудно согласиться, что ничего не делание приносит больше пользы, чем пусть неумелая, но исренняя попытка принести хоть какую-то пользу.

Но всё-таки Валерка сумел взять над собой верх. Помогли воспоминания о разговоре со Стригалёвым. Всякий раз, когда особенно сильно накатывало желание присоединиться к погруженным в работу ребятам, он вспоминал про местные методы руководства. И желание сразу отступало: быть похожими на тутошних командиров Валерке ой как не хотелось.

Так он и вытерпел до самого вечера и даже, чтобы не смущать друзей, пораньше лег спать. Правда, похоже, Паоло и Никита этого просто не заметили, но если всё-таки обратили внимание, то им, наверное, стало легче.

Уснуть он, конечно, не смог, но старательно делал вид, что погружен в глубокий сон. И только когда уже хорошо заполночь "юные техники" стали укладываться спать, он шепотом спросил у брата:

— Ну как, получилось?

— Всё в порядке! — уверенно прошептал в ответ Никита. — Чтобы у нас, да и не получилось…

— Уверен?

— Да уверен, уверен. Но утром проверим.

— На мне проверять будем, — не оставляющим места для возражений тоном заявил Валерка. Усталый Никита спорить не стал.

Утром "чудо инженерной мысли" прошло «госприемку». Не мудрствуя лукаво, в качестве полигона выбрали школьную туалетную комнату, Разумеется, выждав, пока поток пионеров перейдет от личной гигиены к завтраку: случайные свидетели ребятам были совсем не нужны.

Испытания прошли успешно. Настолько, что в столовую Валерка и Паоло вошли еле передвигая ноги. За что удостоились множества иронических и осуждающих взглядов, а Серёжка даже укоризненно высказался на тему того, что нельзя же быть такими засонями. Защищаться ребята даже и не пытались. Пусть лучше их считают сонными мухами, чем раньше времени откроется Никитин замысел. Очень многое в реализации придуманного мальчишкой плана строилось на эффекте внезапности, когда противник будет действовать в условиях острого недостатка времени, а значит и принимать решения, которые основаны не на анализе ситуации и размышлениях, а на местных стереотипах. Ведь именно с ними, а сосем не с каким-то конкретным человеком, ребята и собирались бороться.

Утренние события благоприятствовали планам Игоря.

Во-первых, из штаба полковника Городова на комбрас провизировали, что в районе полудня он может понадобиться и попросили подтвердить своё присутствие в Беловодске, что Игорь с удовольствием и сделал. На всякий случай уточнил своё расположение в школе и добавил, что имеет под командой пионерский отряд в составе восьми мальчишек и двух девчонок.

«Ученые», разумеется, в тот список не попали. Зато отряд пополнил Алексей Ефимов более охотно откликавшийся на непривычное русскому уху прозвище Аннит — четырнадцатилетний парень, тоже живший в окрестностях Яснодольска, выживший при нападении сипов и вышедший к Беловодску в одиночку. "Штаб эвакуации" направил его в распоряжение Мурманцева, чему Игорь оказался очень рад. Из короткого, не больше пяти минут разговора, он заключил, что Алексей, несмотря на странное прозвище, — парень надежный и серьезный, не то, что романтик Серёжка. На него Игорь всецело мог положиться.

Конечно, менять своего заместителя прямо сходу Игорь не собирался, это было бы психологически неверно. Серёжка такое решение наверняка расценит как признак недоверия. Пусть даже сразу убедится, что это не так, всё равно у него возникнут сомнения и колебания, которые сейчас совсем не нужны. Это до начала любого дела можно менять важные фигуры относительно безболезненно. А когда оно уже началось, то тут уже всё. Смена обоснована только в случае возникновения сильных сомнений в том, что человек способен довести порученное ему дело до конца. А в Серёжке Игорь не сомневался.

Но в перспективе, конечно, такая замена напрашивалась. Ничего не поделаешь, рановато ещё Клёнову командовать, а может это и вовсе не его предназначение.

Ну а в-третьих, Игорь внимательно обследовал школьную аудиотеку и был приятно удивлен её богатством и разнообразием. Проблемой было не найти подходящее аудио, а выбрать что-то одно из пары полок приключенческой литературы. После некоторых размышлений Игорь остановился на повести "Держись, геолог!", в которой рассказывалось о приключениях на Шумерле юного выпускника Селенжинского Императорского Лицея Олега Летягина, которому губернатор Домб-Добжанский поручил разведку и составление карты одного из государств набисок. Эта повесть Игорю очень нравилась. Не столько потому, что её главный герой был выпускником одного с Игорем Лицея (хотя, конечно, это тоже имело значение), просто она была хорошо написана. Сильно и динамично, она слушалась на одном дыхании и звала вперёд, в непознанные дали, полные опасностей и побед. Игорь сам слышал, как кто-то из приготовишек после прослушивания очередного отрывка переживал: "Ну почему я не Олег Летягин". На что получил традиционный в таких случаях ответ от офицера-воспитателя: "Не пытайся быть Олегом Летягиным, старайся быть таким, как он".

Всё правильно. Олег, как и многие другие герои аудио и стерео, был примером не только для малышей, но и для взрослых пионеров и для выпускников. В том числе — и для самого Игоря. Юноша надеялся совершить поступок, который станет достойным книги или сценария. Пока что происходящее на Сипе тянуло, разве что на завязку. Приключений, конечно, хватало, наверное и на целую книгу, но не было главного, того, без чего книга невозможна: победы. Вот когда «ученые» будут разоблачены, а их коварные замыслы полностью сорваны, можно будет подумать и о роли литературного консультанта: наверняка кто-нибудь из писателей захочет написать книгу о произошедшем на Сипе. А пока об этом думать рано. Пока — время Летягина. Придуманный герой вставал в строй рядом с живыми — чтобы вложить свой вклад в борьбу за родную Русскую Империю.

Решение Игоря устроить коллективное прослушивание аудио отряд встретил одобрительно, хотя и без особого энтузиазма. Отдохнувшие мальчишки уже подумывали о чем-то более подвижном и практически полезном, а именно о выяснении своей роли в обороне города и первичном осмотре выделенного участка. Мурманцев пообещал им, что скоро дело дойдет и до того, рассказав о послании из штаба обороны.

Историю Летягина отряд слушал затаив дыхание. «Ученые», разумеется совсем иначе. Старшие тщательно прятали от посторонних глаз быстро овладевшую ими скуку. Младший вертелся на стуле, точно сидел на иголках, то и дело заглядывал в свою плашку, что-то там искал. Видимо, находил, потому что удовлетворенно откидывался на спинку стула, но почти тут же ёрзанье и поиски начинались по новой. На лицо мальчишки то и дело наплывала ироническая ухмылка.

Наблюдая за этим, Игорь с каждой такой улыбочкой становился только спокойнее и увереннее в своей победе. Враг явным образом себя демаскировывал, открывал свою тщательно скрываемую сущность. Именно таким был замысел Мурманцева: заставить «экспедицию» проявить себя. Для них, судя по обмолвкам, героизм и поиск приключений был не более чем глупой и бессмысленной тратой времени и сил. Пусть скажут об этом прямо и тем самым полностью разоблачат себя в глазах ребят: для любого русского мальчишки эти ценности были одной из основ жизни и глумиться над ними он не позволит никому. Это было так же гнусно, как позволить оскорблять своих родителей.

Наконец, чтение отрывка завершилось. Олег и его товарищи, преодолев многочисленные опасности и трудности, вернулись на базу. Живые, невредимые и с нужной информацией. Так, как это и должно было кончится.

— Ну что, народ, понравилось? — спросил Игорь, вынимая из устройства диск записью повести.

В ответ раздался дружный хор восторженных эмоций. Мурманцев с удовлетворением отметил, что в нём отчетливо слышалось Серёжкино "ещё как", а вот все трое «землян» (андроида в расчёт он, разумеется, не принимал) не сговариваясь промолчали. Всё шло так, как и задумывалось, и следующий ход, хотя и мог показаться естественным любопытством, на самом деле был плодом "домашней заготовки". Игорь обратился непосредственно к «ученым».

— А вам как? Смотрю, вы молчите. Что-то не так?

Валерка от этих слов весь сжался внутри. Неприятности надвигались на них, словно шторм на плывущее в открытом море судно. Одно дело знать, что в море штормит, готовиться к возможному шторму, и совсем другое — испытать его на себе на самом деле. Даже если ты уверен в себе и в своем корабле — всё равно страшно.

Но смелый человек — это не тот, кто ничего боится. Такие называются иначе — дураками. Смелый — это тот, кто идет навстречу своему страху, чтобы встретиться с ним лицом к лицу, сразиться и победить.

Вот и Валерка, стараясь, чтобы не было заметно волнение, нарочито ровным голосом произнёс:

— Да нет, нормально.

— Нормально, — подтвердил Никита. Вот уж у кого голос звучал — естественнее не бывает. — Только уж слишком наивно. Наверное, на малышей рассчитано, да?

После этих слов снова прозвучал дружный хор пионерских эмоций, только уже возмущенных. Сравнение с малышами пришлось ребятам не по вкусу. Игорь снова с удовольствием отметил, что в хоре явственно различим был голос Серёжки.

— На малышей? Почему же на малышей? — снисходительно поинтересовался Мурманцев. — С чего ты так решил?

— Ну, если фотограф, например, говорит мальчишке, что из объектива вылетит птичка, то явно не считает его за взрослого, — охотно пояснил Никита.

И тут в комнате раздался смех. Недолгий, негромкий, не очень дружный, но Игорю он показался ударом грома. Улыбки после слов чужака играли на лицах у всех, кроме разве что Алексея-Аннита. И Мурманцев вдруг осознал, что перед ним не беззащитная жертва, которую можно будет красиво изничтожить под восхищенными взглядами и одобрительными криками зрителей, а опасный противник, способный нанести встречный удар. Но так, пожалуй, было даже лучше: Игорь был уверен в себе и жаждал не только триумфа, сколько настоящей победы.

— А если писатель пишет в книжке как эта птичка вылетела и получилась прекрасная фотография, значит, он пишет для малышей, которые в это поверят. Вот я и сказал, что эта история для маленьких, — пояснил между тем Никита.

— И где же там птички вылетают? — как не странно, но вопрос задал не Серёжка, Ромка Лобов. На самом деле, Серёжка тоже хотел об этом спросить, просто Ромка его опередил.

— Да они там на каждом шагу летают, целыми стаями, — охотно ответил Никита. — Вот смотри, зачем вообще нужна эта экспедиция?

— Ясно же сказано: чтобы составить карту, — фыркнул Серёжка, на сей раз не упустивший возможности возразить первым.

— А почему бы её не составить по данным космической съёмки? Вывести на орбиту несколько спутников и отщелкать всё как надо. А потом обработать снимки.

— Ха… Кто же поверит данным аппаратуры? — снисходительно, словно малому ребенку пояснил своё несогласие с идеей Ромка.

Валерка внутри вздрогнул: Стригалёв буквально дословно угадал реакцию мальчишек.

— А почему нет?

— Да потому что аппаратура не надёжная.

— Так значит надо использовать надёжную. Зачем вообще делать спутники с ненадёжной аппаратурой? Надо сразу надежную ставить.

— Ты дурак или прикидываешся? — рассердился Ромка. — На спутники ставят самую лучшую аппаратуру, но она всё равно не надёжная.

— То есть, ты мне доказываешь, что в России не могут сделать нормальную надежную аппаратуру для космической съёмки? — спокойно уточнил Никита.

Ромкину агрессию как рукой сняло. Он беспомощно оглянулся на товарищей, но те тоже не знали чего сказать: ведь и правда получалось, что если надежной аппаратуры в России нет, значит, создать её не могут. Ну ведь не не хотят же…

— А вот ты мне скажи, — теперь уже роли поменялись и Никита агрессивно давил на Ромку. — Что Летягин распорядился поставить на дирижабль вместо носового орудия?

— Аппаратуру для топографической съёмки, — нехотя признался Лобов. Он уже понял, как его сейчас будет полоскать землянин, но ничего поделать с этим уже не мог: Никита имел на это полное право. Ошибки надо признавать и исправлять, а Ромка, увы, ошибся глупо и грубо.

— Надежную?

— Наверное, надежную. Вообще-то я в этом не разбираюсь.

— Но Олег-то разбирался?

— Ещё бы! Он же командир.

— Значит, он считал её надежной? Ведь иначе получается, что он отправлялся на задание, заранее зная, что может его провалить из-за ненадежности аппаратуры.

— Разумеется, это была надежная аппаратура, — Игорь посчитал, что пришла пора вмешаться и осадить «засланца». Хорошо, что пионеры сами, без подсказки, возразили его попыткам поглумиться над героем аудио, плохо, что у них не хватило сил самостоятельно довести дело до конца. — Разумеется, Олег никак не мог повалить порученное ему дело, раз он за него взялся. Он знал, что эта техника его не подведет.

— Тогда неувязочка получается, — заявил Никита. — На дирижабле техника надежная, а на спутнике нет.

— Никакой неувязочки не получается, — Игорь испытывал настоящее удовольствие. Сейчас он на глазах у всех пригвоздит этого мерзавца так, что ему нечем будет ответить. — Потому что съёмка с дирижабля и из космоса — это совершенно разные вещи. И дело тут не в том, что аппаратура ненадёжна в том смысле, что она ломается, а в том, что ненадежны результаты: слишком много помех. И детализацию нужную не получишь.

— Вообще-то в России в самом начале двадцать первого века уже была аппаратура для спутниковой съёмки, которая позволяла делать снимки с разрешением в полметра.

— Во сколько? — недоверчиво переспросил Ромка.

— В полметра.

— Ух ты. В двадцать первом и полметра?!

— Ну да. Это когда ещё о полетах к другим звёздам только мечтали. Так что составить карту всей планеты по данным даже безнадежно стареньких спутников — не проблема.

Игорь молчал. Потому что на самом деле не знал, что сказать. Скажи он, что это невозможно, а вдруг это неправда? Вдруг такая аппаратура действительно существует? Получится, что он при всех соврал. Если это потом где-то когда-то всплывет, то от такого пятна на репутации будет очень трудно отмыться. Практически невозможно. А всплыть может, слишком много ребят слушало этот разговор, и поди разберись, что там кто из них думает. Хоть один ляпнет слово в неподходящий момент из самых добрых побуждений — и пиши пропало.

Эх, если бы знать, правду и говорит нахальный мальчишка на самом деле или нагло врёт? Но в том, то и дело, что Игорь это не знал, хотя и имел в дипломе отличную оценку по картографии. Но получена она была именно за ручное составление карты, а не за обработку спутниковых данных. Этот вопрос в Лицее рассматривался наскоро и неглубоко, потому что считалось глупым тратить время на изучения возможностей техники, которые по сути ничего не решают: ведь всё решают возможности человека. Кто же мог предугадать то, как сейчас нужны ему эти знания…

Удерживать позиции в споре ещё пытался Димка Салугин:

— Пусть даже разрешение такое хорошее, помехи-то всё равно никуда не денутся.

— Какие помехи?

— Ну, откуда я знаю, какие?

— Облака, — подсказал Серёжка.

— Да, облака…

— А что облака? Сегодня они есть, а завтра их нет. Там что, куда спешить?

— Может и есть…

— А где тогда этот губернатор был раньше? Чем он занимался? Люди же на этой планете не первый год живут, верно?

— Верно.

— Ну вот. Что, трудно было подумать и карту составить, пока жареный петух в одно место не клюнул?

Ребята рассмеялись. Игорь гневно вздохнул. Всё поворачивалось совсем неправильно. Вместо того, чтобы гвоздить врага, ребята явно проникались симпатиями к его словам. Нужно было срочно что-то предпринимать, вот только что?

— К тому же облака помеха для фотосъемки в спектре обычного цвета, но для радаров легко подобрать частоты, на которых они прозрачные. Лётчики умели летать вслепую, по показаниям приборов ещё на заре авиации, в двадцатом веке.

— Точно, я читал, — азартно подтвердил Ромка. — Ещё Чкалов по приборам в облаках летал.

Эта фраза вызвала в аудитории почти единогласное длинное уважительное «ууууу». Чкалова ребята знали и чтили.

— На самом деле, конечно, всё не так просто, — великодушно сообщил Никита. — На планете могут быть места, хорошую карту которых из космоса не составишь. Где-нибудь в горных ущельях, например. Но это можно решить, например, посылкой беспилотных летающих аппаратов.

— Ну и нафига? — спросил Аннит.

— Что — нафига?

— Нафига нужны эти беспилотные, если набиски могут механизмы на расстоянии из строя выводить? Улетит и не вернется.

— Страшно-то как, — хмыкнул Никита. — На всю громадную столицу нашелся один колдун, который смог вертолёт заглушить.

— Кто сказал, что он был только один?

— А почему тогда второй вертолёт никто не сломал? От великой душевной доброты?

Ребята снова рассмеялись. Аннит покраснел. Игорь чувствовал, что его охватывает бешенство. Смеялись не над угодившим впросак Ефимовым. И даже не над Летягиным. Смеялись над губернатором Добжанским, которого «засланец» из героя превращал в дешевого клоуна. Смеялись над его, дворянина Игоря Мурманцева, Россией. За такое достойным наказанием могла быть только смерть. Игорь испытывал сильнейшее желание придушить ултского агента прямо тут, на месте. Но не позволял чувствам взять над собой верх. Наказание должно было настигнуть в тот момент, когда он совершит ошибку, ошибку явную и очевидную для всех ребят. И он её обязательно совершит, а Игорь своего момента не упустит. А пока пусть попоет, недолго осталось.

— И потом говорю же, что беспилотники имеет смысл использовать только в труднодоступных районах. Не думаю, что там у колдунов круглосуточное дежурство.

— Автор, наверное, этого сего не знал. И не подумал, — миролюбиво предположила Ленка.

— Наверное, не знал и не подумал, — согласился Никита. — Только ведь из-за этого у него и герои не знают и не думают. Вот о чем думает Пашка, когда по вертолету из пушек стрелять начинают?

— Что их не достанут, — ответил Серёжка.

— Верно. А что потом делает?

— Открывает огонь из пулемёта.

— Угу. Вот только летели они на высоте три километра. А такие цели из пушек ещё в Первую Мировую войну, когда настоящих зениток-то ещё и не было. Ставили обычную полевую пушку на специальный станок, чтобы можно было вести огонь по воздушным целям, заряжали шрапнелью — и вперёд.

— Так это было человеческие пушки, — усмехнулся Ромка.

— Пушка она и есть пушка. На дальность выстрела то, кто ведёт огонь не влияет. На точность — другое дело. Только вот Пашка-то уверен был, что не достанут, а не что не попадут. Выходит, понятия не имел, на что зенитки способны, а на что — нет.

— Ну а если даже и так, — согласился Лобов, — что в том особенного? Он же с зенитками никогда раньше не сталкивался. Когда встречаешься с незнакомым оружием, заранее не знаешь, чего от него можно ждать, а чего нет.

— Поэтому разумные люди проявляют осторожность, а не прут как на буфет с криком: "Нас не достанут". Верно?

— Ну, верно, — нехотя согласился Ромка. Пашка в той ситуации и правда спорол чушь. Плохо, что Олег его не одернул.

— А уж когда он собирается с трех километров стрелять из пулемёта. Интересно, куда? Как он целился?

— Бред, разумеется, — согласился Серёжка. Даже совсем почти не знакомый с оружием человек понимает, что на таком расстоянии без специальных прицелов в цель можно попасть только случайно. Глупо себя вел в вертолёте напарник Олега, откровенно глупо.

Странно, но раньше мальчишка всех подмеченных Никитой несуразностей не замечал, хотя слушал это аудио несколько раз и очень внимательно. История приключений Летягина была слишком интересна, чтобы отвлекаться на размышления, зачем его понесло в небо над городом набисок, опасны ли для вертолёта вражеские зенитки и какой смысл в том, чтобы отвечать им пулемётным огнём.

— Ну не подумал об этом автор, — повторила Ленка. — Может, он вообще в руках никогда оружия не держал.

— Ты думай что говоришь, — возмутился кто-то из ребят. — Как это — "не держал в руках оружия"?

— Ну, значит, когда писал, у него из головы весь опыт вылетел, — рассердилась девчонка. — Если чушь такую пишет.

— Ребята, вы себя послушайте, какую вы сами чушь несете, — вмешался Аннит. — Вас поманили ерундой какой-то, вы и рады. Разве про карты эта история? Или про пулемёты? Или про вертолёты? Она про людей! Про героев!

— Про героев — это отлично, — легко согласился Никита. — Но если эти герои сталкиваются с картографией, вертолётами и пулемётами, то они должны понимать что это такое и уметь ими пользоваться. А когда они не понимают и демонстрируют свою дурость, то сам же автор своих героев и унижает. Я что ли придумал, что при аварии вертолёта Олег действует как полный дурак, который не понимает, что надо делать? Нет, это автор написал. К нему и вопросы.

— При аварии вертолёта Олег спас себя и Пашку!

— Спас, конечно. Потому что автор написал как не было и как быть не могло. А если попробовать так спасать в реальной жизни — кончится двумя лепешками.

— С чего ты взял? — как не странно, в вопросе Салугина не было агрессии. То, как Никита аккуратно доказывал все свои порицания истории Летягина, произвело на мальчишек сильное впечатление.

— Ну вот смотри. Во-первых, когда заглох мотор, Олег должен был попытаться посадить вертолёт на авторотации.

— На чём? — переспросил Серёжка.

— На авторотации. Понимаешь, когда вертолёт начинает падать, поток воздуха начинает раскручивать винт, без всякого мотора. За счет этого возникает подъёмная сила. И пилот получает возможность управлять снижением. При авариях на больших высотах именно за счет этого вертолёты и сажают. Если Олег действительно умел управлять вертолётом, то обязан был об этом знать. А у него даже мысли об этом не возникло.

— Что ты за чушь несешь, — презрительно скривился Аннит. — Придумал какую-то там авторотацию. Кто тебе поверит?

Ответить Никита не успел, совершенно неожиданно для мальчишки его опередил Ромка Лобов.

— И ничего не чушь! Авторотация существует, и вертолёты в случае аварии на таких высотах по инструкции надо сажать именно на ней.

— Тебе-то откуда знать? — всё так же презрительно процедил Аннит.

Валерка заметил, как в серых Серёжкиных глазах полыхнула злость, и понял, что новичок совершил очень крупную ошибку. Задевать таким образом Ромку ему никак не следовало.

— Мне это знать оттуда, что мой отец был пилотом вертолёта. Сержантом вспомогательного транспортного корпуса. И он награжден медалью за то, что на той самой авторотации посадил вертолёт, на котором в госпиталь эвакуировали раненых бойцов. Понял? Так что если не знаешь, то не вякай!

Аннит помолчал. Видимо, оценив ситуацию, понял, что если что, то дело придется иметь не с одним Ромкой, а со всем отрядом. И тут уже два года разницы в возрасте не спасут.

А Лобов повернулся к Никите.

— А ты, кстати, неправ.

— Почему? Объясни.

— Потому что в аудио ясно сказано было, что винт остановился. Значит и авторотации никакой быть не может.

— Вот я и говорю, что это невозможно.

— Возможно. Если винт механически заклинило. Раз набиски вывели из строя мотор, то почему бы им и механику не вывести из строя?

— Наверное могли, — согласился Никита. — Этого я не предусмотрел.

— А ещё критиковать берешься, — тут же встрял Аннит.

— Всё равно об авторотации грамотный пилот должен был подумать, — объяснил мальчишка, словно не замечая явно недружелюбного тона. — Подумать и удивиться. Верно, Ром?

— Должен был, — кивнул Ромка.

— Ребята, как уже было сказано, автор пишет не про вертолёты, — попытался ещё раз направить разговор в нужное русло Игорь. — Главное здесь — как Олег спасал своего друга. Ну, упомянул бы автор про авторотацию? И что? Кому это интересно кроме вас двоих? Большинство бы ребят просто не поняло, зачем вообще об этом писать. Это бы только отвлекло их внимание от главного и всё. Можно не сомневаться, что Олег был опытным и умелым пилотом. И про авторотацию он знал, всё что нужно. Но в рассказе это лишнее. Главное — это спасение Пашки.

— Спасение? — переспросил Никита. — Хорошо. Но ведь оно тоже описано так, что ни Олег ни автор не понимают, что происходит в вертолёте.

— Что ты имеешь ввиду?

— Как там сказано? У Пашки не было даже пары секунды, чтобы занять место в кресле? Верно?

— Точно, — подтвердил кто-то из ребят.

— Ну так вот, у него было в десять раз больше времени.

Никита подошел к висящей на стене грифельной доске и взял в руки кусочек мела. То, что ребята разместились в школьном классе, оказалось ему очень на руку. Несколькими уверенными движениями мальчишка набросал рисунок.

— Итак, что мы имеем? В момент аварии вертолёт двигался горизонтально на постоянной, не поднимался и не спускался. Для съемки самый подходящий способ движения. Считаем, что с прекращением работы винта подъёмная сила исчезла моментально. Сопротивлением воздуха пренебрегаем. Значит, движение вертолёта по оси Y происходит только под действием силы тяготения и описывается формулой Эс равно А Тэ квадрат пополам. Поскольку сказано, что Шумерла по своим параметрам практически совпадает с Землей, то заменяем А на Же и считаем его равным десяти. То есть время, которое мы получим в расчете, будет даже несколько меньше, чем Пашка имел на самом деле.

Ребята внимательно следили за его объяснением.

— Едем дальше. Вертолёт потерпел аварию на высоте три километра. Катапультироваться на высоте один километр абсолютно безопасно. Значит, вопрос: сколько времени займет снижение машины до высоты один километр?

Никита немного подправил рисунок, добавив пару черточек, обозначающих высоты в три и один километр и обозначив разницу между ними латинской буквой h.

— Переносим сомножители, получаем: Тэ равно квадратному корню из два Аш деленное на Жэ. Подставляем цифры, получаем корень из два умноженного на две тысячи и деленного на десять.

— Почему две тысячи, а не два? — спросил кто-то из ребят.

— Потому что расчет ведем в СИ, значит и расстояние нужно указывать в метрах. Сокращаем и получаем корень из четырехсот, то есть двадцать. Итого, в распоряжении Пашки было двадцать секунд, чтобы добраться до кресла. На самом деле даже больше. Во-первых, потому что ускорение свободного падения несколько меньше десяти, а раз мы увеличили знаменатель, то уменьшили результат. Во-вторых, мы пренебрегли сопротивлением воздуха, а оно окажет влияние и немного затормозит падение.

— Вот только Олегу некогда было решать задачи, — не утерпел Аннит.

— А ему и не нужно было это решать. Грамотный пилот в состоянии оценить время, за которое его машина снизится на определенную высоту. И не станет панически метаться по кабине, имея в запасе уйму времени. А своим суперспособностям он мог бы найти и лучшее применение.

— Какое же? — не утерпел Серёжка.

— Починить двигатель, — не моргнув глазом ответил Никита.

Пионеры весело расхохотались. Даже Игорь присоединился к их смеху. В эту минуту он почувствовал, что ситуация начинает возвращаться в норму. Да, чужаку удалось на время смутить ребят, но он должен был допустить ошибку и вот он её допустил.

— А что я смешного-то сказал? — как ни в чём не бывало поинтересовался Никита., когда смех стих.

— Как он мог его починишь? — спросил Серёжка. — С гаечным ключом туда лезть? Сказано же, что набиски выводят из строя механизмы так, что те кажутся полностью исправными. Крути, не крути — никакого толку. Да и времени на это у Олега не было. Что можно собрать за двадцать секунд?

— Я ничего не говорил про гаечный ключ, — парировал Никита. — Пусть бы он починил двигатель так же, как набиски его сломали. Силой своего разума.

— Это как?

— А я знаю? — пожал плечами мальчишка. — Просто логика: то, что можно сломать, можно тем же способом и починить.

— Не всегда…

— Конечно не всегда. Но раз сказано, что двигатель оставался целым, то ведь можно было попробовать. Олег же сумел защитить себя и экипаж дирижабля от атаки командира набисок-пограничников. Так почему же в вертолёте он заранее сдался?

— Он не сдался, — возмутился Аннит.

— Он даже не попробовал использовать свою силу, — жестко заявил Никита. — Одно из двух: либо он даже не подумал, что его сила может помочь, тогда получается, что он не умел ей пользоваться и вообще не понимал, чем владеет. Либо же был уверен, что она не поможет, тогда получается, что он признал в душе поражение от набискок. Без всякого боя, просто сдался и всё.

Ребята молчали: возразить на то было невозможно. То, что подавалось как геройский поступок на проверку оказалось истерикой несмышленыша, получившего огромное могущество, но оказавшегося не в состоянии не только им разумно распорядиться, но даже просто понять, чем он обладает.

— А тебе не кажется, что ты оскорбляешь русского дворянина? А тот, кто оскорбляет русского дворянина оскорбляет Россию, — холодно и очень спокойно спросил Игорь. Его растерянность ушла. Он точно знал, что он должен сделать. Конечно, его поступок нарушит планы Городова, но полковник, как дворянин и офицер, его наверняка поймет. А если даже и не поймет… Всё равно, Игорь Мурманцев знал, что он прав: такие мерзавцы права на жизнь не имеют. Россию от них надо очищать так же холодно и безжалостно, как и от умственно неполноценных. Даже ещё безжалостнее: неполноценность по крайней мере не заразна, она способна передаться только по наследству. А эти каждым словом отравляли всё вокруг себя, заражая хороших людей подлейшим неверием в высоту и справедливость русского дела.

— Я оскорбляю? — изумился Никита. — Я просто оцениваю то, что сказано. Я что ли виноват, что автор изобразил губернатора глупым неучем, который не знает возможностей спутниковой картографии? Я виноват, что Пашка не понимает возможностей пушек и не умеет обращаться с пулемётом? Разве я заставил этого Олега истерично метаться по кабине, когда у него в запасе уйма времени? Или я виноват в том, что он даже не попытался побороться с набисками своими умениями? Конечно, Пашку он спас красиво. Только ведь Пашка мог спокойно сесть в кресло и катапультироваться. Это факт. Вот скажи, спасти утопающего — это подвиг?

Игорь видел, что на него устремлены взгляды всех сидящих в классе. Пионеры ждали его ответа, и он вынужден был его дать:

— Ну, подвиг не подвиг, а уважения заслуживает.

— Заслуживает, — согласился Никита. — А если кто-то кидается "спасать утопающего" там, где воды ему всего по грудь, тогда как?

— Бывает и на мелководье тонут, что ж их, не спасать теперь? — вмешался Аннит и снова некстати: неожиданно попал под Ленкину раздачу.

— Ага, пьяные в луже, — резко встрепенулась девчонка. — Если это подвиг, то я многократный Герой России.

Ленкин отец, человек добрый и хороший, имел один недостаток: не знал меры в выпивке. Хмельное он употреблял не часто, но если начинал, то уже не мог остановиться, пока не напивался до полной потери самосознания. Так что Ленке не раз приходилось тащить на себе домой пьяного родителя. А однажды он и вправду чуть не захлебнулся в канаве. При том, что воды там было, как говориться, воробью по колено.

— Не обязательно пьяные, — упорствовал Аннит. — Малыши беспомощные, например.

— За каким фигом беспомощного малыша в вертолёт понесло? — возмутился Лобов. — И за каким фигом его Олег такого беспомощного взял?

— Не надо ничего придумывать, — не отказал себе в возможности поучаствовать в разговоре Паоло. — В записи не сказано, что Пашка был беспомощным малышом и не знал, что ему делать. Там сказано, что у него не было времени, чтобы занять место в кресле. Никита рассчитал, что время было, только и всего. Олег ошибся, неверно оценил грозящую им опасность.

— То есть автор не удосужился разобраться, как устроен вертолёт, и из-за этого Олег ведет себя так, как будто ничего не умеет. Думаете, я все его ошибки перечислил? Если бы… Там ещё полно.

— Закрылки? — предположил Ромка. — Глупость, разумеется.

— Точно, закрылки, — кивнул Никита.

— Почему глупость? — быстро спросил Серёжка. Ему очень хотелось получить ответ не от Никиты, а от Ромки, с которым они знали друг друга чуть ли не с пелёнок.

— На вертолётных крыльях закрылок не делают, — пояснил Лобов.

— А почему?

— Не знаю. Наверное потому, что это ничего не дает.

— Именно поэтому, — подтвердил Никита. — Подъёмная сила крыла рассчитывается довольно просто. Она прямо пропорциональна его площади и углу атаки, а вот от скорости аппарата она зависит во второй степени.

— А что такое "угол атаки"? — полюбопытствовал Серёжка.

— Сейчас объясню.

Быстрыми движениями мальчишка набросал на доске картинку, которая должна была изображать крыло в разрезе.

— Вот крыло не совсем параллельно воздушному потоку, и этот угол и называется углом атаки. Чем он больше, тем больше подъёмная сила.

— Бред, — рассмеялся Аннит. — Если бы так было, то крылья бы просто развертывали перпендикулярно. Самый большой угол атаки, самая большая подъёмная сила. Так что ли получается?

— Так и получается, — спокойно подтвердил Никита. — Только надо учесть, что подъёмная сила — не единственная, которая действует на крыло. Есть ведь ещё и сила торможения воздуха, которая тоже от угла атаки зависит. Чем сильнее мы крыло повернем, тем больше торможение. Чем больше торможение, тем ниже скорость. А от скорости, я уже сказал, подъёмная сила зависит во второй степени. Так что разворачивать крыло на девяносто градусов совсем даже не выгодно.

Мальчишка выдержал короткую паузу, внимательно посмотрел на слушателей. Никто не сказал ни слова.

— Теперь дальше. Что вообще могут дать закрылки? Площадь крыла они увеличивают очень не на много. Кто хоть раз летал, это знает.

— Да знаем, знаем, — за всех нетерпеливо высказался Ромка.

— Скорости вертолёту они точно не прибавят. Получается, могут только увеличить угол атаки. Но подъёмная сила при этом увеличится ненамного, причем платить придется увеличением торможения. Поскольку двигатель не работает, то увеличивать скорость будет нечему. А от скорости, как я уже сказал, подъёмная сила зависит в квадрате. Упала скорость в два раза, подъёмная сила в четыре. Скорость — в три, сила в девять. Так что, никакое планирование на закрылках невозможно. Это раз.

— А что два? — сразу спросил Лобов.

— Тебе-то чего так неймется, — злобно прошипел Аннит.

— Мне? Я тоже хочу быть вертолётчиком, как отец! Понял? И не хочу делать глупости, как этот Летягин. Не хочу подводить людей, которые будут зависеть от того, как я свое дело сделаю. Понятно?

— А кто тебя глупости делать заставляет?

— Никто не заставляет. Только чтобы их не делать, надо чужие ошибки изучать. Отец говорил, что все инструкции по управлению вертолётом написаны на анализе ошибок. Пилот должен их знать и не повторять. И понимать, как работает машина, которой он управляет, чтобы не делать то, от чего не будет никакого толку. Ещё не хватало бы мне при такой аварии по авторотацию забыть и попытаться закрылки выпускать.

— Между прочим, выпустить закрылки это ещё далеко не всё, — заметил Никита. — Ими управлять надо. Не отвлекаясь на затаскивание в кресло Пашек. Кнопка это ведь что такое? Да или нет. Выпустил — не выпустил. А результат применения закрылок очень сильно зависит от того, под каким они выпущены углом. Поэтому закрылками управляют не с помощью кнопки, а специального рычага. Чем сильнее его сдвигаешь, тем больше угол. И одним махом большой угол давать нельзя, его надо увеличивать постепенно. А в промежутках между увеличением выравнивать летательный аппарат с помощью штурвала. Иначе вместо планирования получится "камнем вниз".

— Сложно, — уважительно протянул Серёжка.

— Это только у дураков всё просто, — ответил Лобов. — А вертолёт — это знаешь какая техника, ей управлять надо умеючи. А то и вправду ерунда получится, а кому-то потом эту ерунду расхлебывать.

Валерка понял, что Ромка полностью и однозначно на Никитиной стороне. Удивляться тут было особенно нечему: судя по всему, мальчишка был отчаянно влюблен в вертолёты, так же как сам Валерка в астрономию. Поэтому любое вторжение в его мечту с демонстрацией невежества рассматривалось как кощунство и вызывало бурный протест. На его месте Валерка вел бы себя точно так же, попробуй кто-то соблазнить его приключенческим романом, в котором звёзды — какие-то холодные игрушки. А Луна сделана из голландского сыра и отлично идёт на закуску к коньяку (эту шутку очень любил повторять отец, он коллекционировал не только пословицы, но и вообще любые меткие изречения).

— А ещё большая ерунда тут в том, что закрылки выпустились. Если бы они даже были у вертолёта и могли помочь, то всё равно бы не были должны сработать.

— Почему? — изумился Серёжка.

— Да потому, что мы набиски сломали вертолёт. Как к закрылкам сигнал идёт с панели управления? Сначала электрический ток, потом работает механика. Но сипы обесточили вертолёт, раз отрубился весь пульт. И блокировали механику, раз винт заклинило так, что авторотация его не смогла раскрутить. Так каким же волшебным образом вдруг закрылки отработали?

— Чушь, — резюмировал Ромка.

— Вот-вот. А Олег, что характерно, словно рассчитывал, что эта чушь сработает. Поэтому я и сказал, что похоже на сказочку для малышей. Когда меч-кладенец разрубает танковую броню это нормально. Только главное в жизни с настоящим мечом на танк не бросаться. Не разрубит брони, потому что это уже не сказка.

— Так что же получается, — удивленно спросил Емельянов, — Олег никакой не герой?

— Ну ты и спросил… — вздохнул Никита. — Я так понимаю, что герой — это тот, кто совершил подвиг по-настоящему, по правде. А если подвиг оказывается выдуманный, то героем такого человека назвать нельзя. Так что Олег если и герой, то только сказочный, и не больше. Я вот так думаю. То, что он товарища не бросил в беде — это хорошо. То как он принялся его спасать — вроде как медведь мужика. Знаешь эту историю?

— Не…

— Дружили мужик с медведем. Как-то мужик лег спать, а медведь рядом сидел. И увидел, что мужику на лоб сел комар. Решил тогда медведь другу помочь. Взял дубину да этой дубиной мужика как по лбу треснет.

— Ну и?

— Комара он убил. Но и мужика, правда, тоже.

— Вот про такие случаи народная мудрость и говорит: "услужливый дурак опаснее врага", — снова счел нужным вмешаться Валерка. Отец в подобных случаях всегда вспоминал эту поговорку, и самому Валерке она тоже нравилась. Коротко и точно в цель.

Пионеры расхохотались. Никита видел, что Игорь из последних сил сдерживает рвущееся наружу бешенство. И расчетливо добавил огоньку:

— Я думаю так: учиться надо на настоящих подвигах, а не на выдуманных. Потому что если подвиг такой, что на самом деле его невозможно совершить, то есть опасность, что, оказавшись на месте героя, человек повторит его ошибки вместо правильных действий. Будет шариться по вертолёту в поисках кнопки выпуска закрылок…

— Да кто его, такого знатока, к штурвалу допустит, — пренебрежительно усмехнулся Ромка Лобов.

— Ну, я не знаю, кто допустит, — пожал плечами Никита. — Летягина же допустили…

— Выходит ошибка произошла, — нехотя признался пионер.

— Ошибка? — Никита хитровато посмотрел на Серёжку, тот недовольно насупился. — А меня убеждали, что таких ошибок не бывает.

— В жизни не бывает, — постарался исправиться Ромка, — а в книжках, выходит, случаются иногда.

И вздохнул: понял, насколько неубедительно звучит такое оправдание. Вот только лучшего объяснения у него не было.

— Схалтурил автор, — безжалостно подвел итог Никита. — Всё-таки прежде чем сочинять, надо разобраться в том, что будешь описывать. А то вместо подвига дурь получается. Не знаю, мог ли Степка успеть спасти ребят, тут расчеты посложнее. Но если бы он их стал спасать таким образом, то точно бы угробил.

— Думаешь, Женька винтом бы парашют "затушил"? — предположил Ромка.

— Не знаю, — честно признался Никита. — Надо смотреть, как далеко внизу чувствуется поток воздуха.

Судя по тому, как сморщился Серёжка, до него только сейчас дошла суть проблемы: ведь вращающийся винт вертолёта гонит вниз мощный воздушный поток. Это известно всем, кто хоть раз видел вертолёт хотя бы на экране, не говоря уж про реальную жизнь. Если парашют попадёт в такой поток, то ой-ой-ой…

А он ведь, когда слушал аудио об этом даже и не задумывался. Не до того было: восхищался подвигом Стёпки, спасшего Олега и Пашку от неминуемого плена. Попади ребята в лапы набисок, ой и туго бы им пришлось. И совершенно не тянуло рассуждать, можно ли вообще спасти парашютистов таким образом.

А вот дотошного Никиту потянуло. И очень бы хотелось от его сомнений отмахнуться. Вот только сделать это было можно только в одном случае: доказав ему, что поступая как Стёпка, друзей спасти можно. Вот тогда было бы полное право сказать: "Заткнись и не мешай!", как Ромка заткнул Аннита. Но беда в том, что все сомнения Никиты оказывались обоснованными, а Олег и другие герои аудио чем дальше тем больше представали «ряжеными». Так в народе называли тех, кто когда-то пытался присвоить себе несовершенные подвиги и незаслуженные награды. Таких «героев» откровенно презирали. Серёжка думал, что такие люди остались в далёком прошлом, во временах Серых Войн и даже раньше. Как и подлость вообще. Ну, не приходилось ему никогда в жизни видеть, чтобы так вот нагло и откровенно врали в лицо. Поэтому мальчишка и был уверен, что такого не бывает. Раньше когда-то было, а потом ушло, как и многие другие плохие вещи. Но теперь получалось, что никуда не уходило, а только спряталось, натянув на себя отвратительную маску.

Как же не стыдно так пользоваться доверием и незнанием? Нельзя же за автором поверять каждое слово. Он пишет так. что ему хочется верить, а получается, что поверишь, будешь как его герои — и дела не сделаешь, и всех вокруг подведешь. Подло это — лгать, прикрывая свою ложь тем, что людям особенно дорого, тем, во что верят и потому доверчиво относятся к тем, кто об этом говорит.

И мальчишка чувствовал, как его всё сильнее охватывает злость.

А тем временем спор вокруг аудио про приключения героического Олега Летягина продолжался.

— Есть хороший показатель, — разъяснял Ромка. — Три диаметра винта вниз от днища. Ниже работа винта уже практически не чувствуется.

— Ну и сколько винт у вертолёта, на котором летели Женька со Стёпкой? — спросил Валерка.

— Не знаю, модель не указана, — пожал плечами Лобов. — Мало ли, что разведывательный Ка, они разные бывают.

— Ну всё равно же не меньше трёх метров. Значит, на беседке Стёпка спустился метров на десять. На гибком тросе. Наверняка его там из стороны в сторону ветром качало. И разве может вертолёт снижаться с той же скоростью, что и парашют?

— Да не в этом дело, — досадливо махнул рукой Никита. — Может может, может нет. Тут проверять надо. А есть такая ошибка, что и без проверки ясно: кранты парашютистам.

— Какая ошибка-то? — спросил Емельянов.

— Кресло с ребятами по-любому находится в проекции купола.

Никита быстренько нарисовал прямоугольник, обозначавший парашют-крыло, и небольшой кружок внутри него, соответствовавший креслу.

— Внести из проекции их может только при очень сильном ветре, но тогда и Стёпке в беседке ничего не светит. А если ветра нет, тогда ему до ребят не добраться: трос, на котором он висит, сомнет и потушит купол. Крыло в этом отношении очень неустойчиво, это знает каждый, кто хотя бы раз с ним прыгал.

— А ты прыгал? — спросил Аннит.

— С обычным купольным пару раз прыгал, — ответил Никита. — С крылом ни разу. Это ведь не простой парашют, а специальный. Его главные достоинства — в высокой точности приземления и возможностях управления полётом. А для спасательного парашюта главное совсем не это.

— А что главное? — спросил Серёжка.

— Надежность, конечно. И в этом плане обычный купол даст крылу сто очков вперёд. Там даже если несколько строп порвалось, то всё равно можно нормально приземлится. Если, конечно, не в ряд по краю купола. А вот с крылом такие шутки не проходят.

— Да уж… — пробормотал пионер. Представить себе, что произойдёт с парашютом-крылом при обрыве нескольких строп было несложно. Несложно. Но страшно.

— Присобачить к креслу пилота спасательный парашют-крыло это всё равно что… пассажирскому океанскому кораблю в качестве спасательной шлюпки подвесить гоночный скутер. Можно, конечно, вот только нафига?

Ответом Никите был очередной взрыв смеха. Идею со спасательным скутером пионеры оценили по достоинству.

— А так вообще сказочка как сказочка. Если не воспринимать ее буквально, то даже интересно, — великодушно подвел итог Никита.

И это снисходительное одобрение ужалило Игоря гораздо больнее, чем все предыдущие упреки. Никита словно нарочно старался посильнее унизить Летягина и последней фразой сравнял героя, на которого ровнялись миллионы мальчишек по всей Галактики с каким-то… каким-то…

— То есть, у тебя Олег Летягин кем-то вроде Иванушки-дурачка получается? — словно прочитав мысли Игоря спросил Валерка.

— Мог бы получится. Если все эти глупости про "времени не было", закрылки и парашют-крыло убрать. Просто "по щучьему велению, по Олегову хотенью пусть ляжет перед губернатором планеты подробная карта". Иванушка же не пытался всех убедить, что он великий специалист по моторизации печей. И сказка не предлагает в жизни всерьез рассчитывать на волшебную щуку. А так получается обман какой-то. Словно Олег этот придумал себе подвиг и всех вокруг убеждает, какой он герой.

Серёжка даже вздрогнул внутри от того, как его мысли, оказалось, текли параллельно с мыслями Никиты.

— А то наслушаются в детстве таких сказок, поверят чудесную силу глупости и получается, как на Раде, — добавил Никита. И в комнате вдруг стало тихо-тихо. Наверное, было бы слышно, как звенит комарик, если бы комарик в это время в классе был. Но комара не было, поэтому Серёжка, например, слышал как учащенно бьется в груди собственное сердце.

— Что ты хочешь сказать про Раду? — первым прервал молчание Аннит, единственный человек в классе, не осознавший значения того факта, что у Радослава и Игоря Мурманцевых одна и та же фамилия. Просто потому, что получая направление в штабе, он совсем не придал значения фамилии своего нового командира.

— Хочу сказать, что если бы капитан Мурманцев не глупил, то мог бы стать настоящим героем, — спокойно пояснил Никита.

— Мог бы?! — возмутился Аннит. — Да он и есть герой! Он и его команда совершили подвиг! Как экипаж крейсера «Варяг»!

— "Варяг"?! — в свою очередь напружинился Никита. — Ты вообще хоть что-то про «Варяг» знаешь, кроме названия?

— Про крейсер «Варяг» знает каждый пионер, — включился в разговор Серёжка.

— Хорошо, расскажи, пожалуйста, что известно каждому, — попросил Никита.

— Крейсер «Варяг» и канонерская лодка «Кореец» были блокированы японской эскадрой в нейтральном порту в начале русско-японской войны. Поскольку войну начала Япония, то они смогли напасть неожиданно и заблокировать крейсеру выход из порта. Японцы предложили командиру корабля капитану Рудневу сдаться, обещая всему экипажу жизнь, но он отказался. «Варяг» и «Кореец» пошли на прорыв. Они нанесли врагу серьезный урон. Повредили несколько крейсеров. Потопили один миноносец, но силы были неравны. «Варяг» получил большие повреждения и вернулся в порт, чтобы починить их и попытаться снова прорваться. Но в порту выяснилось, что быстро починить крейсер нереально. И тогда Руднев приказал затопить «Варяг» и «Кореец», чтобы они не достались врагу.

— Так, а вот теперь скажи, зачем капитан Руднев всё это делал? — задал мальчишка следующий вопрос.

— Потому что он был русский офицер, для которого честь и долг были важнее сохранения своей жизни, — отчеканил Серёжка.

— Нет, я не об этом. Я о тактике. Чего он добиться хотел? Просто дорого продать жизнь или чего-то ещё?

— Конечно чего-то ещё. Я же сказал: «Варяг» шел на прорыв. Ты что, не слышал?

— Да, слышал, конечно. Но вот если бы он прорвался, что бы Руднев стал делать дальше?

— Ну, спросил… Не знаю. Наверное, присоединился бы к остальным кораблям русского флота.

— Я тоже так думаю, — кивнул Никита. — Если бы «Варяг» смог вырваться из ловушки, которую ему устроили японцы, то капитан Руднев повел бы крейсер в Порт-Артур или во Владивосток, на соединение с основными силами Тихоокеанской эскадры.

— Ну и? — Серёжка пока что не мог взять в толк ход мыслей товарища.

— А вот как думаешь, если бы японцы предложили бы Рудневу уйти куда угодно без боя, он бы согласился?

— Э… — пионер почесал лохматый затылок. — Наверное, согласился бы. Раз он ради этого прорывался.

— Вот и выходит, что Мурманцев отказался от того, за что погибали моряки-герои на крейсере «Варяг». Так что уж надо выбирать что-то одно: либо Мурамцев сглупил, либо экипаж «Варяга» погибал по-глупому.

— Не надо ничего выбирать, — постаралась примирить разошедшихся мальчишек Ленка. — Оба они герои, просто по-разному. Мурманцев по-своему, Руднев по-своему.

Но Никита явно не был настроен на мировую.

— Что героического сделал Руднев я понимаю: использовал все возможности, чтобы прорваться к главным силам русского флота. А в чем у Муманцева героизм?

— Он добыл для России планету. Не зря же её назвали Радой — в честь него, капитана Радостава Мурманцева, — ответил Димка Салугин.

— Добыл? Минуточку. Разве сейчас на Раде есть хоть один русский солдат или колонист?

— Какая разница? — пожал плечами Аннит. — Сейчас нет, после победы будут.

— Вот именно, что после победы. Чтобы добыть Раду, надо выиграть войну.

— Ты сомневаешься в нашей победе? — Игорь думал, что наконец-то пригвоздил нахального мальчишку. Прижал его так, что отступать некуда. Скажи он «нет» и ребята, не смотря на то, что явно прониклись к нему симпатией, зачислят его во враги. Должны зачислить, не имеют права поступить иначе. Скажет «да», и вот тогда Игорь шаг за шагом медленно и неотвратимо придавит его убийственной логикой.

Но Никита словно не заметил ловушки. Он обошел её легко и изящно, словно походя легкую паутинку смахнул:

— Я сомневаюсь в том, что если была война, то не нужно считать что её солдаты добывали результат победы. Мурманцев добыл России Раду? А те кто, погибали в битвах у Спики и Канопуса, выходит, не при чём?

— Ты перевираешь мои слова, — Игорь сдерживался из последних сил. Негодяй бил по самому дорогому. Мало того, что битвы на орбитах Спики и Канопуса были самыми славными страницами войны с ултами, самыми блестящими победами землян, так ещё и отец Игоря геройски погиб как раз в первом из этих сражений. — Я не говорил что они не при чём. Каждый сделал своё дело. Солдаты участвовали в боях, а Радослав Мурманцев поднял над Радой российский флаг.

— Насколько я помню, это произошло до того, как на планету прилетели улты, — уточнил Никита.

— Ну да, — подтвердил Серёжка.

— Так что тогда мешало Мурманцеву улететь?

— И отдать Раду ултам? — ехидно спросил Аннит.

— Это с какой стати "отдать"? — парировал Никита. — Мало ли какие территории Россия во время войны теряла, но возвращала после победы. Если бы мы отдавали всё, откуда уходили, то и границы у России были бы… Да какие там границы, России бы самой не было. Попробуй, найди на Земле хоть кусочек России, который под чужой властью временно не побывал. И ничего, вернули. И Раду бы вернули, если надо. Или ты сомневаешься?

Последняя фраза была адресована Игорю.

— Что значит "если надо"? — взвился тот.

— Я думаю, что не дело капитана исследовательского космического корабля начинать войны, в которых гибнет по нескольку космических линкоров, — охотно пояснил мальчишка. — Исследовательских кораблей то у России побольше чем линкоров, на каждого такого «героя» не напасешься.

— Да как ты смеешь?!!!

— А что не так? Благодаря Мурманцеву война началась? Началась. Линкоры у Шумерлы уничтожены? Уничтожены. О том, сколько людей погибли, я уж молчу.

— Дурак! — Игоря душила ярость. — Он же не думал, что будет война!

— Это как? Он думал, что улты его попугают и убегут, увидев, что он не испугался?

— А почему нет?

— Потому что это глупо с их стороны.

— Ничего не глупо. Все так живут. Постоянно друг друга подкусывают, то тут, то там — что из-за этого — всем со всеми воевать?!

— Угу. И сдачи на кусачий рот никто получить не боится? Может и сипы тоже… покусать хотели? И воевать с ними не надо? Ты это предлагаешь?

— Нет, это ты придумал!

— Тогда почему если сипы полезли кусаться и им в ответ по ушам, то это правильно, а если в бой пошел капитан Мурманцев, то войны быть не должно? Это что, как у Чапаева с Петькой?

— А как у Чапаева с Петькой? — не удержался и встрял Алёшка.

Никита улыбнулся.

— Приходит Петька к Чапаеву и говорит: "Василий Иванович, пошли тем мужикам в морду дадим". Чапаев его тогда спрашивает: "А если они нам в морду дадут?" Тут Петька удивился: "А нам-то за что? Мы же хорошие".

Анекдот вызвал в классе приступ всеобщего бурного смеха. А Никита пояснил:

— Прежде чем открывать рот на укус, надо думать, что прилетит в ответ. А то вот когда-то одна страна пальнула пару раз по России из миномёта. Уверенны были, что войны не будет, кто ж из-за такого воюет. А Россия взяла. да и ответила за тех солдат, которых из этого миномёта убили. По всей границе ответила. И надовали этим любителям кусаться так, что надолго запомнили.

— Это когда ж такое было? — спросил Серёжка.

— Перед Великой Отечественной войной. Была война с белофиннами. Вот так укусы выходят, боком. И улты обязаны были про это подумать. Как и капитан Мурманцев. Стоит ли планета того, чтобы кусться с такими вот последствиями.

— Да как это стоит — не стоит? — возмутился Аннит. — Да ты хоть знаешь, сколько в космосе планет, подходящих для колонизации? Их же очень мало? О чем тут вообще думать можно? Взял — держи руками и зубами, если выхода нет — пузом ложись и прижимай, но не отдавай… Стандарт поведения…

— Чей стандарт? — в своем привычном стиле уточнил Никита.

— Русского исследователя, вот чей!

— А по-моему это стандарт хомяка. Вышел в поле, увидел зерно и давай набивать за щёки, пока никто не видит.

Пионеры восторженно расхохотались: деревенским ребятам было очень легко вообразить себе эту картину.

— Нет, конечно, каждый сам решает, что ему нравится, — хмыкнул мальчишка, глядя на багрового от злости Аннита. — Вот только я бы всё-таки такие идеалы на всю Россию разность поостерегся бы. Вот у нас одежды для путешествия по лесу не хватало, так ребята с нами поделились, вместо того, чтобы захомячить в рюкзаках и не отдавать.

— Так вы ж свои, — пояснил Димка Салугин.

— А с не своим поделиться жаба задушит? — в упор спросил Никита. — Снегом среди зимы не поделишься?

— Поделюсь, — недовольно буркнул Салугин. — И не только снегом, если надо.

— Ну и вот, — подвел итог Никита. — В общем сглупил капитан Мурманцев тогда на Раде. Хотел как лучше, а получилось паршивенько. Так что уж какой из него герой… По хорошему за такое звания лишают.

Эти слова Никиты стали для Игоря последней каплей. Всё. Наплевать на все планы, замыслы и соображения. Маленького негодяя, глумящегося над честью рода потомственных русских дворян Мурманцевых, следовало прикончить прямо сейчас. И гори всё потом синим пламенем.

— Ты оскорбил моего родственника. И я вызываю тебя на дуэль. Немедленно, — отчеканил Игорь.

Стало тихо, очень тихо…

— Ой, — негромко произнесла Ленка. Но в тишине звуки её голоса прозвучали чуть ли не набатом.

— Игорь, а может… — робко начал Серёжка, но Мурманцев сразу его оборвал.

— Этого требует честь рода. Итак?

— Если я не прав, то докажи.

— Я не стану попусту тратить слова. Дуэль докажет всё.

— Разве? Ну победишь ты меня. Что от того изменится в поступке твоего родственника? Разве он не останется таким же, как был до дуэли. Побеждает тот, кто сильнее.

— Побеждает тот, кто прав!

— Вот как? — зло сощурился Никита. — Значит, если победа в войне останется за ултами, то они будут правы? Так у тебя получается.

— Не волнуйся за своих хозяев, — снисходительно улыбнулся Игорь. — Улты будут разбиты, победа будет а нами.

— Улты мне никто, и я волнуюсь не за них. Есть такое понятие: «честь». И вот оно не зависит от победы. С честью можно и победить, и потерпеть поражение. Точно так же и то и другое можно сделать, потеряв честь.

— Не тебе рассуждать о чести!

— Я знаю о ней гораздо больше некоторых из тех, кто кричит про неё на каждом шагу. Ты вызываешь меня на дуэль? Каким оружием?

— Мне всё равно, — лениво пожал плечами Игорь. — Шпага, пистолет, плазмомёт. Выбирай сам. По правилам оружие выбирает тот, кого вызвали.

— Я не умею использовать ни шпагу, ни пистолет, ни плазмомёт, — вздохнул мальчишка.

— Зато ты умеешь поливать грязью тех, кто не может тебе ответить. Раньше надо было думать. Теперь это уже не мои проблемы. Того, кто боится принять вызов и убегает от честного поединка, остается только придавить, как гусеницу.

— Хорошо, — Никита встал со стула и вынул из кармана две небольшие металлические палочки, больше всего похожих на авторучки. — Вот моё оружие. выбирай любую.

— Не превращай дуэль в балаган, — процедил сквозь зубы Мурманцев.

— Это моё оружие, — с нажимом повторил Никита. — Ты сам только что сказал, что право выбора за тем, кого вызвали. Я выбрал.

— Я не знаю, такого оружия, — Игорь ответил не задумываясь, поэтому фраза оказалась сформулированной неудачно. Разумеется, подросток имел ввиду, что авторучка не имеет права называться оружием. Но можно было понять и иначе, на что и не преминул указать Никита.

— Зато ты умеешь вызывать на дуэль. Раньше надо было думать. Теперь это не мои проблемы.

Игорь чуть не зарычал от злобы.

— Ладно. Давай любую. Это тебя всё равно не спасёт!

— Посмотрим, — хладнокровно ответил Никита.

Наверное, ему казалось, что игрушечное оружие сохранит его от серьезных неприятностей, но он крепко ошибался. Прошедший многочисленные тесты на выживание, прирожденный лидер, отборный человек из отборного материала, Игорь Мурманцев умел убивать самыми безобидными на вид предметами. Авторучка, ну что же, пусть будет авторучка. Если загнать её в глаз, то будет вполне достаточно, чтобы заткнуть говорливому мальчишке рот раз и навсегда.

— Так какой? Правый или левый?

— Правый.

— Хорошо. Серёж, передай ему пожалуйста, — Никита протянул другу выбранный предмет.

— Ты что? Неужели ты… — пионер ещё надеялся, что обойдется без боя. Надеялся вопреки всему что видел и слышал. Вопреки здравому смыслу. Надеялся, потому что не хотел, чтобы насмерть столкнулись люди, каждый из которых был ему дорог. — У тебя же нет шансов.

— Помнишь, как мы с тобой при встрече стыкнулись? Я тоже не люблю сдаваться.

— Игорь, неужели ты… — только и смог сказать Серёжка, вручая палочку Мурманцеву.

— Я никому не позволю марать честь рода, — холодно ответил Мурманцев. И, глядя мимо пионера, спросил: — Здесь или пойдем во двор?

— Можно и здесь. С расстояния десять шагов. Валер, посчитай пожалуйста.

Внутренне холодея (расчеты — расчетами, а на практике риск в самом прямом смысле того слова смертельный), Валерка отсчитал десять шагов. Дуэлянты встали напротив друг друга, а остальные отступили к стенкам. Поединки хоть и считались делом нормальным, но в жизни никому из ребят видеть их не доводилось. Да и незнакомое оружие немного пугало.

— Кто даст сигнал? — спросил Игорь.

— Серёжка? — предложил Никита.

— Я не… не могу… — хрипло произнес мальчишка.

Игорь скривил презрительную гримасу.

— Я дам сигнал, — предложил Аннит.

— Давай.

— На счет «три». Раз… два… три!

Рывок Игоря был так быстр, что мог показаться списанным с фальшивого «подвига» Олега Летягина. Он пролетел разделявшие его с Никитой десять шагов столь стремительно, словно время и вправду текло для него чуть медленнее, чем для всех остальных. Зажатая в правой руке металлическая палочка была нацелена точно в глаз врага. Отразить удар у Никиты не было ни малейшего шанса.

А он и не пытался удар отразить. Мальчишка успел сделать совсем другое: активировать своё оружие. Игорь успел почувствовать, как против воли стремительно расслабляются его мускулы, в глазах сначала помутнело, словно он смотрел на мир сквозь толщу воды, а потом он будто провалился в другое пространство, где не было ничего. Ни верха, ни низа, ни звука, ни времени, ни жары, ни холода… Только тишина и мелькающие радужные пятна, которые то собирались в огромные переливающиеся диски, то распадались на мириады искорок. Которые снова сливались и снова распадались.

Сколько это длилось, Игорь не знал, да и не хотел знать. Выпав из реальности, он пребывал в абсолютной безмятежности, не помня ни о чём: ни о дерзком мальчишки, которого следовало наказать, ни о нависшей над Беловодском опасности, ни о галактической войне.

Растворившись в сверкающих пятнах, он не чувствовал, как его беспомощное тело мешком грохнулось на пол возле ног Никиты. Не слышал ни испуганного вопроса Ленки:

— Он… он умер?!..

Ни небрежного ответа мальчишки:

— Да нет конечно. Он только потерял сознание. Минут через пять придет в себя.

Не чувствовал, как Серёжка и Ромка подняли его с пола и усадили на стул.

Сознание начало возвращаться к Игорю, как и обещал Никита, минут через пять. Сначала возник лёгкий шум, который становился всё громче и громче. Цветные пятна потускнели, сквозь них начал проступать тусклый серый свет, который с прямо на глазах становился все сильнее. А потом вдруг словно кто-то одним мощным рывком сорвал с сознания Игоря этот дурацкий пёстрый занавес, и Мурманцев сразу вспомнил кто он такой и где находится. Вспомнил всё, что было перед тем как он потерял сознание, кроме самого главного: успел ли он нанести удар.

Не успел. Игорь разглядел целого и невредимого Никиту в окружении пионеров, расслышал его голос:

— …Вот и выходит, что на Раде капитан Мурманцев свершил все ошибки, которые можно было совершить. Поставь на его место человека. который сознательно бы делал всё что можно против России, он бы не смог навредить больше, чем Мурманцев.

Самое гнусное: ребята не протестовали. Нет, они не высказывали бурного одобрения, не выражали даже спокойного согласия. Кое-кто даже недовольно хмурился. Но всё равно, они позволяли говорить, они слушали. Слушали эту гнусную клевету на героя Русской Империи и никто, ни один пионер не заткнул негодяя. Да разве это пионеры? Разве это русские?

Ненависть в один момент вскипела в Игоре, он вскочил на ноги и…

Никуда он не вскочил: натренированное тело, всегда послушно выполнявшее всё, что от него требовалось и никогда не подводившее ученика Императорского Лицея Игоря Мурманцева на сей раз отказалось ему повиноваться. Категорически.

Он не смог не то что встать на ноги, а даже оторваться от стула. Мышцы стали словно ватными, да и органы чувств тоже едва-едва работали: взгляд оставался мутным и нечетким, а слова доносились откуда-то очень издалека, сквозь стеной стоявший в ушах мерный гул.

Но они всё-таки доносились, и вместо спасительного безмолвия Игорь был обречен выслушивать рвущий душу в кровь разговор.

— Если уж Мурманцев собрался воевать, то его единственный шанс был в том, чтобы взлететь и расстрелять ултов с орбиты, раз уж у них хватило глупости сесть. Конечно, это победы не гарантировало, но по крайней мере, могло получиться. А когда он заставил свою команду обороняться на земле это уже была безнадёга. Он их практически, на убой поставил.

— Взлетеееееть?! Нас на тактике учили: увидел взлетающий с атмосферной планеты корабль противника — бей, не жалей и не бойся, он как утка на гнезде! Его же из полевых орудий расстрелять можно! — возразил кто-то. Игорь не смел разобрать кто именно.

— Точно, как раз на взлёте-то корабль особенно уязвим. Практически беззащитен, — подтвердил кто-то другой.

— Учили? Да этого «учителя» самого учить надо. Наверное, на таких книгах учился, где закрылки кнопкой впускают. А может ещё и сам подобное писал. Бред редкостный.

— Почему это — «бред»?

— Да потому. Что вообще значит: «уязвим»? Во-первых, степень ущерба при попадании. Чем больше ущерб, тем больше уязвимость. Так?

— Ну, так…

— Во-вторых, вероятность самого попадания. Чем она больше, тем цель уязвимее. Теперь смотрим на космический корабль. Результат попадания не зависит от того, стоит он на земле или летит. Согласен? Или, может, пока он там стоит, на нём суперброня нарастает? А при взлете опадает, как скорлупа?

И снова смех. Мерзкий, противный смех над самым дорогим, что было у Игоря. Будто плевок в самую глубину души. Если бы он только мог, он бы заставил их всех подавиться этим смехом.

Но он ничего не мог. Тело по-прежнему отказывалось повиноваться. Но чувства потихоньку возвращались. Взгляд стал четче, а шум в ушах — меньше.

— А вот со вторым разница есть. Попасть в движущуюся цель всегда сложнее, чем в неподвижную. Потому, космолёт на взлете, конечно, уязвимая мишень. Только если сравнивать уязвимость с космолётом в космосе, где у него и скорость набрана, и маневрировать ничто не мешает. А по сравнению со стоящим на земле кораблём он уязвим намного меньше.

— Понятно… — Игорь даже смог различить кто это сказал. Клёнов.

— Не зря же ещё в старые времена, в Великую Отечественную войну, при налётах на аэродромы лётчики-истребители старались взлететь. Думаешь, они дураки были? Не понимали, что их на взлете сбить могут? Да нет, они это прекрасно понимали. Только понимали и другое: на земле их самолёт вообще практически бесполезен. А если смогут взлететь, то тогда и бой навязать врагу смогут.

— Понятно… — снова повторил Серёжка.

— А уж про полевые орудия… Вообще-то они потому и называются «полевыми», что предназначены для поражения целей в поле, то есть на поверхности планеты, а не в атмосфере. Попасть во взлетающий корабль из них, конечно, можно. В самый первый момент, когда он только от грунта отрывается и высоко подняться не успел. А дальше — извини. Зато если корабль не взлетает, то из тех же самых орудий его расстреливай — не хочу. Вот уж действительно утка на гнезде.

Игорь облизал пересохшие губы. Его сознание окончательно прояснилось. Мало того, он чувствовал, как мускулы снова наливаются привычной силой. Нет, рано радуются враги. Он ещё не проиграл. Ещё минута-другая и он снова будет способен вести бой. И тогда он уже не повторит прежней ошибки. А эти негодяи ответят за всё…

— А откуда ты так хорошо про Раду знаешь? — спросил между тем Алёшка. — Разве ты там был?

— Нет, конечно. И никогда не говорил, что был.

— Тогда откуда?

— Вчера один офицер рассказывал. Лейтенант Черешнев. Он был на Раде сразу после того боя.

— А что он здесь делает?

— Он офицер спецназа. Краповый берет, — пояснил Серёжка.

— Ух ты…

Восхищенная реакция ребят на такое сообщение была легко предсказуема: немногим удается вот так запросто поговорить с офицером элитного подразделения русской армии. А когда удается, то это, конечно, повод для законной мальчишеской гордости.

— Кстати он вчера тоже говорил, что капитан Мурманцев должен был влетать, — добавил Серёжка.

— Не было никакого капитана, — произнёс Игорь.

Разговор оборвался. Все повернулись к Мурманцеву.

— Игорь, как ты… — начал, было, Клёнов, но командир его решительно прервал: — Не было никакого капитана спецназа!

И поднялся на ноги. Это далось Игорю труднее, чем он предполагал, мышцы были ещё слабы, но наливались силой с каждой секундой. Поэтому подросток не хотя ждать, в той истории следовало ставить точку, она и так слишком затянулась. Хотя с другой стороны, может это было и к лучшему: окончательно выяснилось кто есть кто. Стали видны и душевная слабость местных ребят (правильно говорили в Лицее: русские уроженцы других планет, не пожившие в России — это русские второго сорта) и откровенное предательство Клёнова (а ведь пионер, звеньевой — а оказался с гнилью), согласившегося с выдумкой про какого-то там лейтенанта. Да не мог русский офицер сказать такого. Тем более — краповый берет, спецназовец. Кому, как не им знать, что такое честь. Да этот лейтенант, если бы он существовал, должен был бы мечтать отличиться подобно Радославу Мурманцеву, стремился бы во всём брать с него пример…

— Как то не было? — возмутился Серёжка. — Ты там не был, а я был. И своими глазами его видел… ой…

Да уж, это действительно было «ой». Из тех, что иногда случаются в жизни: одновременно со словами Серёжки дверь класса отворилась и внутрь вошел тот самый офицер, о существовании которого спорили, а следом за ним ещё и солдат. Оба в лесной камуфляжной форме и беретах, но без оружия.

— Ребята, Игоря Мурманцева помогите найти, — как ни в чем не бывало попросил лейтенант.

— Я Игорь Мурманцев, — повернулся к нему подросток. — С кем имею честь?

— Лейтенант Черешнев, — коротко козырнул офицер. — Вам задание от полковника Городова.

— Я слушаю.

— В связи с началом эвакуации Беловодска вам поручается её организация по размещенным в этом здании. Через полчаса все должны быть с вещами готовы к погрузке. Имейте ввиду: у вас очень жесткий график. Времени на эвакуацию осталось очень мало, враг у ворот. К тому же транспортный флот не должен долго задерживаться на орбите Сипы, существует большая опасность нападения ултских рейдеров, а конвойное охранение не слишком велико.

— Эвакуация? — Игорь не хотел верить своим ушам. — Лейтенант, вы это… серьёзно?

— Совершенно серьезно, — ни выражение лица Черешнева, ни его тон не позволяли и помыслить о розыгрыше.

— Но… это же невозможно!

— Это единственное возможное решение, господин Мурманцев. На город надвигается огромная вражеская армия, у нас нет достаточно сил, чтобы отразить её нападение. Если мы не успеем переправить в безопасное место гражданское население, после захвата города начнется настоящая резня.

— А армия?

— Я думаю, вам известен старый морской закон: "капитан уходит последним". До тех пор, пока город не покинет последний гражданский мы будем держать оборону.

— А потом? — в упор спросил Игорь.

— Юноша, приказ отдан и он касается всех. Будет проведена полная эвакуация планеты.

— Это измена… — тихо прошептал Игорь.

— Что?!! Молодой человек, думайте что говорите и выбирайте слова, — в голосе Черешнева, до того нейтральном, зазвучала явная неприязнь. — Вы здесь старший и вы дворянин, вы должны подавать им пример.

Лейтенант кивнул на притихших ребят. Но остановить Мурманцева словами было уже невозможно.

— Это предательство! — голос Игоря сорвался на крик. — Мы не можем отступать. Русские никогда не отступают. Над этим городом поднят русский флаг, и он будет развеваться над городом, чего бы это не стоило! Русские не отступают!

— Вы не митинге выступаете, сударь, — на щеках лейтенанта заиграли желваки. — Не думайте, что вы тут единственный, кто России присягал. Но сил для отражения вражеского удара недостаточно. Подкрепления нам не пришлют, такой возможности нет. Решение об эвакуации принято. Ваш долг, как русского дворянина, его выполнять. Что непонятно?

— Русские не отступают! — яростно повторил Игорь. — Если некому защищать Беловодск, то его будем защищать мы.

Он указал на притихших пионеров.

— Пусть мы все погибнем, но раньше, чем это произойдет, сипы в город не войдут.

— Вот что, сударь, извольте прекратить истерику. Если вам лично не терпится стать покойником — скатертью дорога в леса. А вот гробить ребят ради ваших фантазий вам никто не позволит. Здесь не Рада, где один мерзавец ради того, чтобы попасть в герои погубил ни за что весь экипаж.

— Предатель!

Игорь уже себя не контролировал. Он бросился прямо на Черешнева, чтобы растерзать его на месте. Вот только офицер спецназа был совсем не тем противником, на котором можно было безопасно демонстрировать своё превосходство. Даже в лучшей своей форме Игорь уступал ему во всём: и в силе, и в быстроте реакции, и технике ведения рукопашного боя. А уж сейчас, после недавнего неудачного поединка с Никитой и подавно.

Бой был яростным, но очень короткий. Валерка потом вспоминал, что не успел ни толком осознать, что происходит, ни уследить, как оно случилось. Какой-то миг перед ребятами словно в ускоренной киносъемке мелькали стремительные удары, блоки, уходы. И вдруг сразу все кончилось: правая рука Игоря попала в захват.

— Довольно глупостей, Мурманцев, — произнёс лейтенант. — Вы же русский дворянин, имейте хоть каплю чести!

— Изменник, гад… — процедил Игорь. — Ултский шпион.

— Остыньте…

— Трусливый шакал!

Подросток плюнул в лицо лейтенанту, но промахнулся. Точнее, плевок-то был направлен точно в цель, но Черешнев успел повернуть голову и слюни пролетели мимо.

— Да прекратите, наконец, истерику…

— Мы всё равно будем воевать! Пусть погибнем как герои! Всё равно мы победим! И о нас будут помнить, как и о героях Рады! А вас, трусов, будут давить как крыс!

Нервы у лейтенанта тоже оказались не железными. Упоминание о Раде вывело его из себя.

— Болтун! А ты слышал, что руку, поднятую на русского офицера, следует сломать? Наверное, сам не раз говорил. А ты знаешь, что это значит?

Резкий рывок и неожиданно громкий хруст.

— Вот теперь знаешь.

Игорь замычал. Не столько от боли, боль он умел терпеть, сколько от злости на свою беспомощность.

Этого не должно было быть, он должен был выйти из этого боя победителем, ведь за ним была правда. Не важно, что враг был сильнее и опытнее. Игоря учили, что не это решает, кому в итоге достанется победа. За счет свирепой решимости победить, за счет безоглядной отваги и какой-то непредставимой для тех, кто не рожден русским, готовности погибать, унося с собой врага. На этом держалась вся система воспитания в Императорских Лицеев. От их выпускников требовалось идти до конца всегда и при любых обстоятельствах. Потому что те, кто напротив, поняв, что для противника слово «смерть» не больше чем пустой звук, отступят, жалея себя.

Так показывали по стерео, так писалось в книгах, Игорь ни на секунду не сомневался в том, что это полная правда и был готов отдать всё для конечной победы над офицером-изменником. И он воспользовался тем, что тот ослабил захват, вырвал левую руку и нанес удар. Быстрый, неотразимый, смертельный. Удар, который должен был поставить точку в этом поединке. Потому что на большее сил у Мурманцева уже не оставалось, а если бы удар не достиг цели, то это бы значило, что то. чему учили Игоря и во что он верил было ложью…

Черешнев заблокировал удар издевательски легко и намеренно жестко. Хрустнула и вторая рука. Теперь Игорь был абсолютно беспомощен.

— Вас надо учить, Мурманцев, — произнес лейтенант, беря подростка за воротник. — Учить так, чтобы вы поняли, что такое героизм и что такое подлость. И сейчас вы такой урок получите!

Резким движением лейтенант нагнул подростка и, в следующее мгновенье зажал ему голову между своими бедрами. Игорь дернулся, всем телом, но с таким же успехом он мог бы рваться из слесарных тисков.

— Карамелев, ремень! — скомандовал лейтенант, не глядя протягивая руку.

В другое время пионеров наверняка бы позабавила мирная и даже какая-то несерьезная фамилия кряжистого солдата, совсем не вязавшаяся с его суровым обликом. Но сейчас ни на одном лице не промелькнуло и самой короткой тени улыбки — всем было не до того.

Карамелев молча расстегнул широкий кожаный поясной ремень и вложил его в протянутую руку. Игорь продолжал биться, но бестолку. Со сломанными руками выбраться из ловушки он не имел никаких шансов.

А Черешнев, не спеша готовился преподать обещанный урок. Поудобнее взяв в руку ремень, он сдернул с Мурманцева брюки и трусы, оголив ту часть тела. которую обычно деликатно именуют "пятая точка". А потом на эту точку посыпались тяжелые сочные удары. Нанося их, лейтенант приговаривал:

— Ты навсегда забудешь, как отправлять на смерть русских ребят для того, чтобы прослыть героем!

На ягодицах Игоря после каждого удара проступала широкая багровая полоса. После первой полудюжины багровой была уже вся задница, но Черешнева это не остановило. Он продолжал порку, подкрепляя каждый удар всё той же фразой.

Валерка подумал, что если бы это видел отец, то вспомнил бы пословицу "Повторенье — мать ученья". А ещё он подумал, что отец, хотя и был убежденным противником физических наказаний, в такой ситуации за Игоря бы не вступился. Потому что из каждого правила обязательно существуют исключения, и именно с таким исключением сейчас они и столкнулись. Ни малейшей жалости к Мурманцеву он сейчас не испытывал. То, что эвакуация была единственным возможным способом избежать больших потерь было очевидно даже для такого далекого от военных дел человека, как Валерий Белов. А уж Игорь-то, с его военизированным образованием понимать это был просто обязан. И его готовность положить людей без всякого смысла и пользы для дела Валерку ужасала. Тем более, когда речь шла о мальчишках, которые, не обладая необходимым опытом, просто доверяли своему командиру. Доверяли, а он с ними так…

Игорь продолжал безуспешные попытки освободиться. В какой-то момент его взгляд встретился со взглядом Карамелева. Русский солдат смотрел на Мурманцева с с брезгливым презрением. Так, как смотрит садовник, рачительно ухаживающий за большим, красивым и плодородным садом, увидав вылезшего из яблока червя-плодожорку, который, начинает поучать, что он в этом саду самый главный и самый полезный, что сад существует исключительно благодаря его усилиям, но он по доброте душевной не возражает против присутствия в саду и иных существ — при условии, конечно, полного ему, червю, подчинения и поклонения.

Отсчитав дюжину ударов, Черешнев прекратил порку и небрежно, словно ненужную тряпку, отшвырнул Мурманцева в сторону. Тот упал на пол, а когда поднял голову, то первое, что он увидел, был полный ненависти и презрения взгляд Серёжки Клёнова.

— Мы тебе верили, а ты… Гад… Мы для тебя не люди, а так… спички. Материал, да?! Использовал нас и забыл, и плевать тебе, что с нами будет?! Лишь бы только самому в герои пробраться! Сволочь!!

Серёжка плюнул на пол прямо перед лицом Игоря и, не в силах сдержаться, выбежал из класса. Никита рванул вслед за ним, а за Никитой Валерка и Паоло. Последним неуклюже покинул класс закутанный в плащ андроид.

Остальные ребята молча смотрели на Игоря и в их взглядах он видел тоже ненависть и презрение. Даже у Аннит не читалось ни понимания, ни сочувствия. За сильным Мурманцевым он бы не задумываясь пошел куда угодно и выполнил любой, самый страшный приказ, но побежденный и раздавленный Мурманцев его уже не интересовал. Парень давно уже усвоил, что всегда следует быть рядом с победителем, а неудачники пусть плачут в одиночку.

А Игорю и правда хотелось плакать. Потому что по глазам ребят он видел, что после произошедшего они будут считать его гадом и никакие его слова ситуации не изменят. Сколько угодно можно повторять лицейские лозунги:

" — Не лгать!

— Всегда говорить "За мной!", а не «Вперёд»!

— Любить Отечество больше себя!

— Знать! Уметь! Верить! Делать!

— Быть, а не казаться!

— Если делать, то невозможное!

— Помнить, что жизнь на время, честь — навечно!

— Не отступать и не сдаваться!

— Уметь больше всех, учить этому всех!"

но для ребят это будут лишь пустые слова, за которыми не стоит никакого дела, яркая блестящая мишура призванная скрыть неспособность сделать что-то полезное и неспособность отойти в сторону, чтобы не мешать делать тем, кто на это способен.

— Кто старший? — спросил ребят Черешнев.

— Я, — ответил Ромка Лобов. Вообще-то старшим должен был быть Серёжка, но раз его не было, значит пришел черед следующего принимать ответственность на себя. А следующим и был Ромка.

Остальные согласно промолчали. Аннит качать права не рискнул: понимал, что его ребята слушать всё равно не станут. А Ромку — будут.

— Подготовиться к эвакуации! Об исполнении доложить. У вас осталось всего… Восемнадцать минут.

— Будет сделано! — четко отрапортовал Ромка.

— Действуйте!

Лейтенант Черешнев повернулся и вышел. Вслед за ним вышел и Карамелев.

— Давай, народ, быстро собираемся! — скомандовал Ромка. — Времени мало.

— А Клёнов? — негромко спросила Ленка. — А ребята?

— Восемь минут им на всё про всё, — решил Лобов. — Не вернутся, пойдем искать.

В душе он не сомневался, что этого времени Серёжке Клёнву с лихвой хватит для того, чтобы взять себя в руки.

А на полу класса корчился, не в силах подняться, голожопый сверхчеловек из отборного материала. Но это никого не интересовало…

Серёжку Никита нашел на самой верхней площадке школьной лестницы, перед дверью на чердак. Не будь та дверь заперта, он бы забился там в самый дальний уголок: мальчишка не хотел никого видеть. Слишком велико было потрясение от произошедшего. Никого видеть не хотелось. И вообще ничего не хотелось. Точнее, хотелось, чтобы всё это закончилось, развеялось словно сон, вот только понимал мальчишка, что это никакой не сон, и чудесного счастливого окончания у этой истории не предвидится. Дальше могло быть только хуже…

— Ну что ты, Серега? Брось!

Вроде только что он был один, а уже рядом стоял Никита. А чуть позади от него — Валерка, Паоло и андроид. Можно сказать, вся экспедиция была в сборе.

— Не стоит он того…

— Не стоит, да?! — внутри Серёжки словно прорвало плотину и слова полились потоком. — А то, что верили я ему, понимаешь? Я с ним был готов куда угодно идти. А он… Он…

— Ну и черт с ним, — с чувством ответил Никита. — Жизнь-то продолжается. Что ж, умирать что ли из-за того, что он оказался гнидой.

— Тебе легко говорить…

— Почему это мне легко?

— У вас таких гнид нет…

— У нас они тоже есть… наверное… — не очень уверенно предположил Никита. — Только воли им не дают. У нас ведь никто не заморачивается на тему "для чего ты предназначен". У нас работают. И смотрят на дела, а не треп языком про то, как ты Родину любишь. Любишь — работай. Не умеешь — не трепись!

— Ну вот видишь…

— Да толку-то что? Всё равно мы здесь, а не там. Ничего, не пропадём. Здесь тоже хороших людей немало: Стригалёв, Черешнев, Ромка вон Лобов… Ну и ещё кое-кто, — прозрачно намекнул Никита.

— Всё равно, ты хотя бы раньше там был… А я — не был, — не согласился Серёжка. — Знаешь, как мне теперь хочется посмотреть на вашу Россию. И раньше, с самого начала, как я только узнал, хотелось. А сейчас…

Он не договорил, но всё было понятно без слов — по выражению лица.

Никита тяжело вздохнул.

— Я бы тоже хотел.

Он ещё собирался добавить "да толку-то что", но не успел. По глазам ударила нестерпимая яркая синяя вспышка ни с того ни с чего расчертившей воздух прямо перед ребятами изломанной молнии. От её ослепительного света мальчишки непроизвольно зажмурились.

Каждый из них невольно напружинился, сжался, ожидая взрыва, удара и боли, но ничего этого не последовало. Только еле заметно дрогнул пол под ногами, как бывает, когда мягко трогается вниз скоростной лифт, оборудованный высококачественными компенсаторами.

И больше ничего…

Валерка осторожно приоткрыл глаза.

Они стояли в похожей на внутренности хоккейной шайбы лаборатории, совершенно пустой, если не считать столика в центре, лежащего на нем шара и нависавшего над ним стержня-сталактита (или сталагмита, кто их разберет..). Сколько времени их отделяло от того момента, когда они в её покинули, понять было невозможно. Может быть — секунда, а может и целая вечность. Здесь, глубоко под землей, время ощущалось совершенно иначе, чем на её поверхности.

Можно было бы подумать, что они и вовсе никуда не исчезали, а несколько дней на Сипе были всего лишь игрой не в меру расшалившегося воображения, если бы теперь в лаборатории не было одним человеком больше. Рядом с Никитой стоял Серёжка Клёнов и огромными от удивления глазищами осматривал незнакомое место.

Какое-то время в лаборатории царило растерянное молчание. А потом открылась дверь и в комнату ворвались Воробьёв-старший, Симонов, кто-то ещё из сотрудников института. Ворвались — и застыли на пороге. Лица у них были белее мела, Валерка никогда не видел такой бледности.

И снова повисло долгое молчание, пока его, наконец, не прервал звонкий Никитин голос:

— Папа, это мой друг Серёжка Клёнов. Он немного поживет у нас. Вы ведь с мамой не будете против, правда?

Эпилог.

"— Как у вас там с мерзавцами? Бьют?

Поделом! Ведьмы вас не пугают шабашем?

Но, не правда ли, зло называется злом

Даже там, в добром будущем вашем?

И вовеки веков и во все времена

Трус, предатель — всегда презираем.

Враг есть враг,

И война всё равно есть война.

И темница тесна, и свобода одна.

И всегда на неё уповаем!"

(В.Высоцкий. Баллада о времени)

Подляшье относилось к тем редким уголкам Российской Конфедерации, в которых, на первый взгляд, не было заметно ничего русского. Архитектура здесь была ощутимо иной, «европейской», как бы сказал тот, кто никогда не бывал в Европе западнее российской границы. Православные храмы попадались редко, зато практически в каждой деревне обязательно имелись костелы — с двумя симметричными башенками над фасадом и остроскатной красной черепичной крышей. Все крупные, бросающиеся в глаза вывески были выполнены латиницей на польском языке, так что приезжий откуда-нибудь с Урала или Байкала первое время обязательно шугались от обилия надписей, пока не выяснял, что по-польски это означает «магазин». А на улице вместо русского языка царил местный говор, в котором для человека, не знакомого с другими славянскими языками, кроме русского, непонятными оказывались примерно половина слов и восемьдесят процентов смысла сказанного.

Но это на первый взгляд. На самом деле жители этих мест всегда были готовы прийти на помощь потерявшемуся путешественнику и подробно ответить на все его вопросы. Так что нагрузка на интерактивные информационные киоски, щедро раскиданные по площадям и перекрёсткам населенных пунктов России, в Белостоке была ничуть не выше, чем, например, в Твери или Саратове.

А если и попадался кому гордый «незнатец» русского языка, то уже через четверть часа столкнувшийся с ним человек осознавал, что ему удалось стать очевидцем редкого природного явления, наподобие лунного затмения или метеоритного дождя. Потому что встретить второго такого на пути было решительно невозможно, зато другие местные жители демонстрировали прямо противоположное поведение.

Тем не менее, попавшему сюда в первый раз ориентироваться было всё-таки сложновато, а старший лейтенант Клёнов на двадцать шестом году жизни оказался в Белостоке именно впервые. И найти корчму "Злата рыбка" в пригороде главного города Подляшья стало для него не самой простой задачей, пусть даже название перевода и не требовало. Связываться с Никитой и запрашивать подробную инструкцию очень не хотелось, а вот чья-нибудь посторонняя помощь бы не помешала.

И она пришла. Пришла в лице лейтенанта воздушно-десантного корпуса Адама Пржялковского, подбросившего до авиапорта родного города дальнего родственника, и уже собиравшегося вернуться домой, когда на глаза попался явно потерявший курс офицер морской пехоты.

Всем известно, что для десантников именно морпехи являются главными соперниками. Обставить пехоту или бронемотрных, конечно, приятно, но ничего необычного в этом нет. Как в таких случаях говорят русские "сам Бог велел" голубым беретам быть в этом случае впереди. А вот с беретами черными такие шутки не проходят, они ребята серьезные и сами способны обставить кого хочешь. Чтобы утереть им нос, нужно выложиться изо всех сил, но зато и удовлетворение в случае успеха такое, что мало с чем сравниться.

Но это на службе. А за ее пределами офицер всегда поможет офицеру, какое бы острое соперничество не велось между родами войск. Всё равно вместе они — Российская Армия, а по отдельности — просто непонятно что.

Так что ничего удивительно, что меньше чем через полчаса электромобиль Адама притормозил на площадке перед корчмой.

— Все, доехали. Вот твоя "Золотая рыбка".

— Дзенькую бардзо! — этой фразе Сергей обучился в училище, у однокурсника Славки Модлинского.

— Давай, счастливо!

Старлеи обменялись крепким рукопожатием, после чего Пржялковский поехал домой, а Клёнов прошел внутрь корчмы. Его внимательный взгляд сразу засек братишку, сидевшего за дальним столиком в компании двух коллег.

Коллеги, надо признаться, имели вид весьма колоритный, так с ходу и не скажешь, что ученые-физики. Один словно пришел в корчму из фильмов про конец двадцатого века, когда в России и окрестных странах бушевал разгул преступности. Среди тогдашних «боевиков» (то есть непосредственных исполнителей бандитских налетов и прочих "акций") была весьма популярна стрижка наголо. Если добавить к этому не слишком приветливое выражение лица, то получался вполне готовый актер для такого рода фильма.

Второй коллега тоже был готовым типажом для киноактера, но только о фильмах другой эпохи. Именно такими принято было изображать скандинавских викингов, когда-то в давние времена наводивших ужас чуть ли ни на всю Европу. Светловолосому богатырю с крупными чертами лица не хватало только бороды. А так шлем на голову, секиру в руки — и можно сразу на съемочную площадку.

Никита с его вполне типичной внешностью рядом с такими оригиналами внимание стороннего наблюдателя наверняка бы не привлек, но Сергей сторонним наблюдателем и не был. И, если уж на то пошло, то руководителем лаборатории был именно кандидат физико-математических наук Воробьёв.

— Серёжка! Ну наконец-то!

Заметив пробиравшегося к столику Клёнова, Никита порывисто вскочил со стула, а ещё через несколько секунд они заключили друг друга в плотные объятья. Всё-таки, они не виделись уже больше года: защитив диссертацию, Воробьёв-младший получил место завлаба в Белостокском филиале института квантовой физики Российской Академии Наук и с головой ушел в работу. Даже на день не смог вырваться в Мурмино, когда прошлой осенью лейтенант Клёнов приезжал туда в краткосрочной отпуск. А уж о том, чтобы на выходных заглянуть в Севастополь, где протекала основная часть службы Сергея, и говорить не приходилось.

Между прочим, упорно не желающие менять пояс Койпера на какое-нибудь более близкое к Земле место постоянного проживания друзья-астрономы Валерий Белов и Паоло Вентола, в гостях в Севастополе побывали. Валерка так и вовсе два раза.

— Привет!

— Знакомься. Мои коллеги и вообще мировые ребята. Войцех Ковалевский.

Бритоголовый физик приподнялся и протянул руку.

— Рад познакомится, — в отличие от многих знакомых Сергея, на русском языке польский ученый говорил без малейшего акцента.

— Взаимно.

— А это Хольгер Нильссон.

— О… Представителям Европейской Конфедерации наше почтение…

— Нет, — решительно пояснил Нильссон, крепко пожимая протянутую руку. — Я есть швед, но я есть гражданин России.

— Хольгера я из Университета Тампере переманил, — скромно пояснил Никита.

Все в жизни когда-то случается в первый раз. Разумеется, о финских шведах Сергей был наслышан, но в жизни до сих пор не пересекался.

— А ты быстро добрался, братишка. Я думал, что будешь где-то через полчаса, не раньше, — продолжал Воробьёв.

— Служба у нас такая: появляемся когда не ждут, — не отказал себе в удовольствии пошутить старший лейтенант.

— Получается, успел к началу трансляции. Даже раньше: до матча ещё где-то четверть часа.

Никита потому и попросил Сергея подъехать в корчму, что загодя пообещал коллегам свое участие в просмотре финального матча чемпионата мира по хоккею. Россия в финале для российского болельщика — это событие, которое невозможно пропустить, а уж если соперником оказывается Канада… Не зря же во всех международных соревнованиях по хоккею наряду с государственными сборными участвуют и сборными "исторических регионов, внесших вклад в развитие хоккея".

— Вот и отлично, значит, успел даже на разминку, — улыбнулся Клёнов.

— Точно! Пиво будешь?

— Почему нет? Болеть так болеть.

— Какое?

— Какое у них есть?

— Здесь богатый выбор, — пообещал Никита. Войцех, подтверждая его слова, кивнул бритой головой.

На виртуальном экране в центре стола замигали голубоватые строки меню. Сергей сделал выбор и через минуту официант принес ему полулитровую стеклянную кружку с темным напитком и шапкой белой пены.

— Сразу видно, что вы братья, — усмехнулся Войцех, легким кивком указывая, что выбор Сергея и Никиты по части пива совпал: оба остановились на «Гинесе».

Офицер улыбнулся. Никиту он действительно воспринимал как брата и это было взаимно, точно так же как его родители заменили Серёжке Клёнову настоящих настолько, насколько вообще это дано чужим людям. А может даже и больше. Семьи в новом мире были, откровенно говоря, похлипче, чем в Серёжкином родном, но это отчасти компенсировалось тем, что здесь практически всегда неродные родители любили приемных детей ничуть не меньше, чем своих. Дети очень остро чувствуют любую фальшь, и если бы Серёжка оказался в неравном положении с Никитой, то, конечно бы, это заметил. Конечно, он бы всё равно остался им очень благодарным, но знал бы, что для них он всё-таки чужой. Но ни малейшей фальши он никогда не чувствовал, а потому и сам вскоре стал воспринимать себя членом семьи без всяких оговорок. За исключением того, что не стал менять фамилию: чтобы не случилось в жизни, он всё равно оставался Клёновым и не мог быть никем иным. Да и никто ему отказаться от своей фамилии и не предлагал, даже в шутку.

Но Ковалевский, конечно, этого не мог даже и подозревать. Скорее всего, он не знал о том, что Сергей и Никита не родня по крови (они это никогда не афишировали). И уж точно не догадывался о том, что сидит сейчас за одним столом с тем самым "космическим Маугли", о котором много писали новостные издания всего мира чуть больше десяти лет тому назад.

Секретить информацию о «пришельце», к большому удивлению мальчишки, даже не пытались, наоборот, в ученом мире она обсуждалась очень широко и привела к довольно серьезному прорыву в изучении Вселенной. Правда, в чем именно заключался этот прорыв, Сергей так и не понял, хотя Никита и пытался ему это объяснить. Ясно было лишь то, что до экспедиции в "параллельные миры" ещё далеко.

Но дело было не в том. А в том, что при всей открытости этой новой для Серёжки России, здесь умели охранять личную жизнь. Ни одна публикация о "мальчике из космоса" не раскрывала его имени и места жительства. А самому мальчишке меньше всего хотелось об этом рассказывать. Поэтому даже в Мурмино многие не подозревали о том, что пришелец из далёкого мира и Серёжка Клёнов с Выселок — один и тот же человек. Что уж говорить о более удаленных местах.

— За что мы будем пить? — спросил Хольгер. — У нас не принято пить за победу до финальной сирены. Это есть может спугнуть удачу.

— А я и не думал, что ученые такие суеверные, — по-настоящему удивился Сергей.

— Бывает, бывает, — с притворным вздохом ответил Никита.

— Тогда давайте за Россию, — предложил Войцех. — За Россию, за нашу команду!

— За Россию, за нашу страну! — поддержал Нильссон, поднимая свою кружку.

— За Россию, которая объединяет нас всех! — вставил своё слово Никита.

— За Россию, которой мы все служим, каждый на своем месте! — подвёл итог Сергей.

Стеклянные кружки звонко цокнули, столкнувшись пузатыми стенками.

А на свисавших с потолка панельных экранах, где вот-вот должна была начаться трансляция финального матча чемпионата мира по хоккею, пока ещё шел концерт, составленный старых записей далекого двадцатого века. И словно через года отвечая четырем товарищам, зазвучала песня в исполнении оставшегося на века с Россией Владимира Семёновича Высоцкого.

Я — "Як"-истребитель, мотор мой звенит,

Небо — моя обитель,

А тот, который во мне сидит,

Считает, что он — истребитель.

В этом бою мною «Юнкерс» сбит,

Я сделал с ним что хотел.

А тот, который во мне сидит,

Изрядно мне надоел.

Я в прошлом бою навылет прошит,

Меня механик заштопал,

А тот, который во мне сидит,

Опять заставляет — в штопор.

Из бомбардировщика бомба несёт

Смерть аэродрому,

А кажется — стабилизатор поёт:

"Мир вашему дому!"

Вот сбоку заходит ко мне «Мессершмидт».

Уйду — я устал от ран.

Но тот, который во мне сидит,

Я вижу, — решил: на таран!

Что делает он? Вот сейчас будет взрыв!

Но мне не гореть на песке!

Запреты и скорости все перекрыв,

Я выхожу из пике.

Я — главный, а сзади… Ну чтоб я сгорел! -

Где же он — мой ведомый?

Вот он задымился, кивнул и запел:

"Мир вашему дому!"

И тот, который в моём черепке,

Остался один — и влип.

Меня в заблужденье он ввёл и в пике

Прямо из мёртвой петли.

Он рвёт на себя, и нагрузки — вдвойне.

Эх! Тоже мне, лётчик-ас!

Но снова приходится слушаться мне,

И это в последний раз.

Я больше не буду покорным! Клянусь!

Уж лучше лежать на земле.

Ну что ж он не слышит, как бесится пульс,

Бензин — моя кровь — на нуле?!

Терпенью машины бывает предел, -

И время его истекло.

И тот, который во мне сидел,

Вдруг ткнулся лицом в стекло.

Убит! Наконец-то лечу налегке,

Последние силы жгу.

Но что это, что?! — я в глубоком пике

И выйти никак не могу!

Досадно, что сам я немного успел,

Но пусть повезёт другому.

Выходит, и я напоследок спел:

"Мир вашему дому!"…

МИР ВАШЕМУ ДОМУ!

Москва — Рязань — Солотча —

Мурмино — Королёв — Флоренция —

Бяла-Подляска — Москва

1.09.2009 -9.05.2010

День Знаний — День Победы