— Заблудился я, дорогу потерял, — донеслось из темноты. — Разрешите к костру вашему присесть.

— Давай, подходи, — откликнулся Мирон. — За костер денег не берем.

Про себя Нижниченко отметил, что в своем мире такой беспечности ни за что бы не проявил. Мало ли кто по ночам в степи шляется. Здесь же он безоговорочно верил Саше — плохие люди на Тропу не попадают. Зато странных встречных в этих краях, похоже, можно было ловить сачком: сначала Михаил-Махмуд, потом — эльф, теперь вот еще кто-то приблудился.

А кто-то вышел из темноты и оказался мужчиной лет тридцати в полевой форме советского морского пехотинца с погонами капитана. Высокий (правда, все же пониже эльфа, но у того рост вообще переваливал за два метра), худощавый, но крепкий. Волосы еще не тронуты сединой (по крайней мере, настолько, чтобы это было видно в свете костра), дневная щетина на загорелом лице — тоже. Гимнастерка на груди была расстегнута, рукава — закатаны до локтей, берет засунут под погон на левом плече.

— Добрый вечер, хозяева, извините за беспокойство, — офицер присел между Мироном и Женькой.

— И тебе добрый вечер, странник, куда путь держишь?

Мирон, стараясь не выдать себя, фиксировал цепкие взгляды, которыми морпех осматривал все вокруг. Это начинало немного беспокоить — капитан явно был настороже и, похоже, представлял потенциальную опасность. Причем расклад получался довольно паршивый: оружия у Мирона и Сашки не было, если не считать рапиры и кинжала — подарка Саида. Против офицера морской пехоты — немногим страшнее зубочистки. Эльф и его спутники, судя по всему, были вообще не боевыми единицами. Немного утешало то, что и у капитана оружия не просматривалось, но морской пехотинец, а уж, тем более, офицер — сам по себе оружие еще то. Неужели Сашка ошибся? Или с приходом на Тропу Мирона наступили новые времена (какая честь, не надо из-за меня делать таких исключений)?

— Даже не знаю, что и сказать, — немного развел руками офицер. — Заблудился я.

— Давай, отдохни, — предложил Мирон. — Хочешь — поужинай с нами.

Морпех непроизвольно сглотнул, так что стало понятно — его серьезно донимал голод.

— Спасибо. А вас без припасов не оставлю?

— Милостью Элистри голодная смерть нам не грозит, — вступил в разговор Наромарт. — Анна, извини, что приходится тебя беспокоить, но принеси гостю еды.

— Не стоит извиняться, — несколько церемонно произнесла девочка и полезла в фургон.

— Вот повезло, я уж думал, что придется так в степи и ночевать, — снова развернулся к костру капитан.

— Э, да, похоже, Вы на Дорогу неожиданно попали, — продолжал эльф.

— Что верно, то верно — такого я не ожидал, — согласился морпех, пожирая глазами темную фигуру в плаще.

— Печальная история, — заключил эльф. — Скорее всего, это связано со смертью ребенка-койво.

— Какого ребенка? — голос офицера дрогнул, что не укрылось от внимания Мирона — похоже, Наромарт попал в цель.

— Койво. Ребенок с особыми способностями. Это не магия, этому нельзя научиться, с этим рождаются. Как правило, койво — мальчики, хотя бывает, что способности пробиваются и у девочек, — капюшон сделал легкое движение в сторону Анны-Селены, которая уже разворачивала перед незнакомцем скатерть с остатками ужина.

— И Вы говорите, про смерть… такого ребенка?

— Ну, я немного неточно выразился… Это не совсем смерть, точнее даже совсем не смерть, говорю вам как врач… и как маг, пусть и начинающий.

От Мирона не укрылась пауза перед тем, как эльф признался в своей второй профессии. В том, что каждый из сидящих у костра что-то скрывает, ничего особенного не было: Тропа — Тропой, но так вот сразу делиться сокровенным никто не будет. Другой вопрос — что именно скрывает Наромарт. Раньше он говорил о магии совершенно свободно, похоже, по его мнению, в занятии магии нет ничего зазорного. Нижниченко имел очень слабое представление об эльфах, построенное в основном на художественной литературе в стиле фэнтези, которую он иногда почитывал на ночь. Из этой литературы выходило, что волшебство для эльфов — дело самое обычное. Да и ранее в разговоре с Мироном он обсуждал магию с полным спокойствием. По всему выходило, что никакой заминки драу допускать был не должен. И все же заминку он явно допустил. Почему?

Разрешить эту загадку прямо сейчас, разумеется, нечего было и думать: информации у Мирона явно недоставало. Но запомнить следовало: возможно, когда-то именно этот эпизод пригодится, чтобы найти верное решение или разгадать головоломную задачу.

— Простите, — офицер принялся за еду. Ел он не спеша, но Мирон видел, что неспешность эта деланная. — Простите, но вы говорите очень сложно. Смерть — не смерть…

— Но ведь и то, с чем Вы столкнулись — непросто. К тому же я не знаю, насколько хорошо Вы знаете строение мира.

— Ох, — вздохнул капитан, — если необходимо пускаться в столь сложные объяснения, то лучше как-нибудь в другой раз. Давайте проще: где здесь ближайшее жилье?

— Это Дорога, понимаете, — как-то устало повторил Наромарт, — ближайшее жилье — это может быть только город на Грани. А как далеко до такого города — невозможно предсказать. Может, день пути, может — неделя. Дорога меняется, она меняется каждую минуту.

— В-весело, — морпех оторвался от еды, — и как же до такого города добираться?

— Если хотите, я могу Вас подвезти, — Наромарт кивнул на фургон.

— А чем я буду расплачиваться?

— Тем, что имеет самую большую цену на Дороге — рассказами о своем мире.

— Вот как. И что я должен буду рассказать?

— Ну, кто в нем живет, и что умеет делать. Миры во многом похожи друг на друга, но в каждом из них есть свои особенности.

— Так, это мне подходит, только нас двое. Двоих возьмете?

Капюшон Наромарта повернулся к Мирону.

— Ну что, Мирон Павлинович, берем еще двух спутников?

— Я считаю — берем: надо же, помочь людям, — ответил Нижниченко и осекся. Морпех медленно вставал, не отрывая взгляда от Нижниченко, на его лице была высшая степень удивления.

— Не может быть… Мирон Павлинович… Павлиныч?!!!

А в следующее мгновение словно пелена упала с глаз Мирона, и в высоком офицере он узнал прибалтийского мальчишку с необычным прозвищем.

— Бинокль?.. Балис?!!!

И, не замечая ничего вокруг, они бросились навстречу друг другу, сомкнув крепкие мужские объятья.

— Не может быть…

— Столько лет…

— А у меня твой сердолик сохранился…

— А у меня твой янтарь…

— Погоди…

Балис повернулся и громко крикнул в темноту:

— Сережка! Иди сюда! Это — друзья!

 

ЛЕНИНГРАД. 18 ЯНВАРЯ 1991 ГОДА НАШЕЙ ЭРЫ.

Поздно мы с тобой поняли, Что вдвоем вдвойне веселей Даже пролетать в небе облаком А не то, что жить на земле.

— Ваш пропуск, товарищ капитан третьего ранга… Проходите. Ваш пропуск, товарищ капитан…

Балис, не отрывая глаз от спины Огонькова, протянул дежурному бумагу.

— Проходите…

Что такое Питер? Это ветер… Сейчас этот ветер был мокрым и злым, но Балису было всё равно. После смерти Риты и Кристины его уже ничего не интересовало. Его жизнь кончилась там, в больнице, когда он услышал от врачей страшную весть. Теперь он не жил, а существовал. Телом он был сначала на базе Вильнюсского ОМОНа, куда вывезли его приехавшие в больницу по звонку Димы ребята капитана Макутыновича, потом его перевезли на военном самолете в Ленинград — пришлось давать показания в штабе Балтийского Флота. Мыслями же — всё время возвращался на заснеженную улочку, где прервалась жизнь его жены и дочери. Раз за разом прокручивал он в памяти события этого проклятого утра. Нахлынувшее чувство опасности, песочного цвета «Москвич», лицо водителя: неестественно безразличное, словно маска и столь же неестественного, какого-то пунцового цвета… Свой прыжок в сторону. Вскрик Кристины. Звук удара. И два неподвижных тела на тротуаре…

Зачем он тогда прыгнул? Ведь он мог, он должен был спасти их. Оттолкнуть из-под колес. У него было на это время, он мог успеть, если бы… Если бы не начал спасать себя. Если бы не эти рефлексы, которые ему годами ставили в Армии. Его учили выживать — и он выжил. Но зачем ему эта жизнь, если он потерял то, что составляло её суть? Впрочем, еще одну вещь он должен был сделать — выполнить приказ таинственного «Гедеминаскауса». Те, кто работали с ним — и в Вильнюсе и в Ленинграде — не были в курсе истории с патронами, они просто выручали попавшего в беду офицера, служившего в той же Армии, что и они: страна — страной, а Армия и Флот пока еще были живы, хотя уже корчились от боли, вызванной всеобщим развалом. Пусть то тут, то там предательство уже торжествовало, но основная масса людей в погонах продолжало хранить верность единому боевому братству. Поэтому, пять зеленых патронов без маркировки всё еще лежали в кармане его кителя, и никто об этом не знал.

Огоньков о чём-то договорился с водителем-частником (не старое время, теперь желающие подзаработать денег извозом спокойно подбирали клиентов в самом центре города), сел в машину на переднее сидение, распахнул заднюю дверцу перед Балисом. Капитан забрался внутрь, поправил полы шинели, бросил взгляд на здание Адмиралтейства… В детстве он любил гулять по Ленинграду с дедом. Не с отцом, не с матерью, а именно с дедом — тот знал чуть ли не про каждый дом и улицу в центре города какую-нибудь увлекательную историю. Потом, в молодости, они часто гуляли здесь с Ритой. С Ритой… Они гуляли здесь втроем и могли бы гулять еще не раз: она, он и Кристинка. Если бы не песочный «Москвич» на пустой улице… Но теперь Рита и Кристина никогда не увидят Адмиралтейства… и Дворцовой площади… и Зимнего дворца… и Невы… И Ирмантас, маленький Ирмантас (тут бы они с Ритой были единодушны в выборе имени), его сын, который умер, не успев родиться — он тоже ничего этого не увидит… Если бы Балис тогда не прыгнул в сторону…

Он продолжал снова и снова прокручивать в памяти эту сцену, попутно фиксируя, что машина едет отнюдь не в Пулково — вдоль Невы, сворачивает на набережную Фонтанки, и останавливается на углу пустующего Летнего Сада.

— Пойдем, — обернулся Огоньков и, повернувшись к водителю, добавил. — Спасибо.

— Пожалуйста…

Машина поехала дальше по набережной, а Балис вслед за Огоньковым прошел в большие чугунные ворота. В Летнем Саду было тихо и пусто. Пруд у входа на зиму спустили, статуи укрыли деревянными чехами. Снег с аллей и скамеек никто не расчищал: в стране шла битва за демократические преобразования, и тратить в это время деньги и силы на благоустройство парка никто не собирался. Офицеры пошли вглубь по небольшой тропинке, протоптанной посреди аллеи. Огоньков огляделся, еще раз удостоверился, что рядом никого нет, и обратился к Балису.

— Ну а теперь рассказывай то, что ты не стал говорить в штабе.

— Почему ты решил, что я что-то скрыл? — голос капитана был безразличен. Гаяускас спросил для проформы, на самом деле ответ на этот вопрос его нисколько не интересовал. Его вообще ничего не интересовало. Балис должен был умереть там, на Вильнюсской улице, приняв на себя удар «Москвича» песочного цвета, и по какой-то нелепой ошибке он остался жив… Но патроны он всё-таки обязан отдать по назначению.

— Потому что, здесь что-то не так. Потому что на улицах Вильнюса не каждое утро пытаются убить молодых родителей с маленькой дочкой. Даже если отец — капитан Советской Армии. Если бы тебе набили морду в какой-нибудь кафешке, в которую ты по глупости забрался бы в полной парадной форме — я бы понял. А вот за что тебе автокатастрофу устраивать — я не знаю.

— А я знаю?

— Знаешь, — убежденно заявил Огоньков. — И знаешь, что я это знаю. Я — начальник первого отдела штаба бригады, я знаю в бригаде всё про всех, все грехи ваши — у меня в сейфе. Так вот, в Севастополе ты не сделал ничего такого, ради чего кто-то решил бы тебе устраивать покушение в Вильнюсе. До Севастополя? Не думаю: за эти три года с тобой не было проблем такого масштаба. Значит, что-то случилось там, в Вильнюсе. Что это было?

— Зачем тебе это, Слава? — глухо произнес Балис. — Их уже не вернуть.

— Их — нет. А тебя…

— Меня не вернуть тоже.

— Нет, Балис, тебя я верну обязательно, — Огоньков остановился и повернулся к Гаяускасу. — Ты должен вернуться.

— Знаешь, Слава, в то утро Рита сказала мне, что у меня нет страны — Союз уже умер, и всё, что происходит — только видимость жизни. У меня нет семьи. У меня нет ничего. И ты говоришь, что я кому-то что-то должен?

Морпех горько усмехнулся.

— Ты давал присягу.

— Считайте меня дезертиром…

— Дезертиром? А ты думал о том, что это значит? Ты думаешь, дело в тебе? Дело во мне и во всех нас.

— Ты-то здесь причем? — равнодушно поинтересовался Балис. Слова капитана-три скользили по поверхности, не задевая его разума. А там, внутри, мчался по заснеженной улице песочный "Москвич".

— При чем тут я? Могу пояснить. Для меня слова "Флот своих не сдает" — не красивая фраза, а руководство к действию. Говоришь, нет страны? Может быть. Но мы-то есть, верно? Мы нужны друг другу, иначе бессмысленной становится вся наша жизнь. Тебе уже всё равно, так? Отлично, а мне теперь что, передать свои соображения по инстанции? А там будут рады найти человека. Человека, на которого можно будет повесить всех собак. Тебе пришьют то, в чем ты совсем не участвовал…

— Пусть шьют.

— Пусть, тебе ведь всё равно… А потом меня попросят подкинуть материала на какого-нибудь другого офицера. На Стаса Федорова, например, или на Ваню Щелканова. Им-то уже не всё равно.

— А ты на них не подкидывай.

— Не подкидывать? Да? "И что же это вы ломаетесь, капитан третьего ранга Огоньков? В прошлый раз вы не были таким порядочным, нечего из себя целку строить, действуйте". Вот что я услышу, Балис. И самое страшное то, что ответить мне будет нечего. Девственность, капитан, хороший гинеколог сделает любой женщине за полчаса. А вот невинность теряют один раз — и навсегда. И поэтому я вот что тебе скажу, Балис — хочешь выйти из игры — твоё право. Но выйди из неё как мужик: расквитавшись со всеми долгами и никого не подставляя. Думай.

Огоньков развернулся и двинулся по тропинке дальше — в сторону Кофейного Домика. Балис в задумчивости брел за особистом: его слова сумели пробиться сквозь скорлупу отрешенности. Первый раз за эти страшные четыре дня Гаяускас подумал о ком-то ещё, кроме своей семьи.

— Чем ты мне хочешь помочь, Слава? Рита и Кристина мертвы, ты не можешь их воскресить… Месть? Ты думаешь, мне будет легче оттого, что этот мерзавец сядет в тюрьму или даже получит пулю в затылок?

— Я думаю, что тебе будет легче, если ты будешь твердо знать, что эти сволочи больше не дотянуться еще до чьих-то жен и детей. Не только тот, кто сбил Риту, но и те, кто его послали.

— А ты понимаешь, на кого хочешь поднять руку?

— Нет, но догадываюсь, что это люди не простые.

— И считаешь, что что-то можешь им сделать?

Огоньков снова остановился. Внимательно посмотрел в лицо Балису.

— Считаю, — твердо ответил капитан третьего ранга. — Знаешь, спасать мир — это занятие для киногероев, я не потяну. Или вот спасти Союз — тоже не могу. Но здесь — другое дело. Это не политика, не высокие материи. Сейчас задели моего друга и дело моей жизни. И за это кому-то придется ответить…

— Да? — Балис помедлил еще мгновение, — ну хорошо, смотри.

Нащупал в кармане кителя патрон, достал и протянул его Огонькову. Тот с пару минут повертел его в руках, внимательно изучая, потом вернул.

— Сильно. И сколько таких?

— Сейчас у меня осталось пять штук. Было больше…

— Да, за это действительно могут автокатастрофу организовать. Если эта бомба рванет — полетят клочки по закоулочкам. Как это к тебе попало?

Балис рассказал историю штурма телецентра, пару раз прерываясь, когда поблизости оказывались прогуливающиеся по Летнему Саду граждане. Таких, впрочем, было всего несколько человек, не иначе как заплутавшие туристы. Бывают такие чудаки: прямо перед их глазами Марсово Поле, храм Спаса-на-Крови, Мраморный дворец, нет, прутся зачем-то в пустой и заснеженный парк. Летом сюда надо приходить, летом. Не зря же называется: Летний Сад.

— Н-да, опять мальчик со шпагой… — грустно подвел итог Огоньков.

— Какой мальчик, с какой шпагой? — удивился Гаяускас.

— Книги в детстве читать надо, — буркнул особист.

— Какие книги, о чём ты вообще? — обычно спокойный, Балис почувствовал, что закипает от злости. Нашёл Слава время загадки загадывать.

— Да успокойся ты… Есть писатель такой, Владислав Крапивин, а у него — роман, который называется "Мальчик со шпагой".

— А…

Детского писателя Владислава Крапивина Балис вспомнил. Роман — нет. Наверное, всё же не читал.

— А какое отношение всё это имеет ко мне?

— Прямое. Там главный герой был такой… прямолинейный. Чуть что не так — сразу в бой. Сразу "вижу цель, атакую…" Думал уже потом, если вообще думал. Сплошные эмоции.

— Понятно. Значит, по-твоему, я не думал?

— Как не печально, ты действительно не подумал, прежде чем лезть в это пекло. Мог бы догадаться, что это была подстава. Кому-то очень надо было замарать Армию, вот и состряпали сюжет. А ты оказался исполнителем. Не единственным, конечно, но одним из. Тебе ведь от этого не легче, что не единственным? Ну вот… Чем лучше ты действовал — тем хуже было для того самого Союза, который ты там защищал, а лучше — для тех, кто сейчас этому Союзу могилу выкапывает. Или уже закапывает… вместе с покойничком.

— Болтать легко…

— Болтать? Ты хоть знаешь, что при штурме умудрились труп бросить. Да не чей-нибудь, а спецназовца из «Альфы». Офицера. Представляешь, «Альфа» потеряла труп одного из своих. Кто в это поверит?

Это кто-то из ребят Хрусталева, понял Балис. Может быть, тот парень, что упал тогда перед входом в телецентр. Ну да, говорил же майор, что у него в телецентре раненый. Эх, если бы Хрусталев не уехал тогда с «Гедиминаскаусом» — не было бы этой позорной потери трупа. Но ведь и вправду, заместитель-то его не вчера родился… Как же можно было бросить товарища… Эх ребята, вам же еще в бой идти вместе, как же в глаза-то смотреть друг другу будете…

— А точно, это — офицер "Альфы"?

— Сам понимаешь, официальной информации у меня нет. Но, судя по тому, как надрывается демшиза — точно. Для кое-кого этот труп — свет в окошке.

В памяти Балиса вновь всплыл штурм. Асхадов, Клоков, Хрусталев-Карповцев, таинственный «Гедеминаскаус»… Нет, никто из этих людей на роль такого кукловода не годился. И всё же понимание того, что они были пешками в чужой игре, становилось всё яснее. Ну, может, не пешками, офицерами, но от этого не легче. Всё равно кто жертвовал фигурами, разменивал их… Просто бил, убирая с доски. А доска — это жизнь. Шекспиру приписывают фразу: "Весь мир театр, а люди в нём актеры". Но актеры в пьесах Шекспира умирали только до конца представления, а в этой игре люди гибли насовсем.

— Теперь ты знаешь всё. Что делать собираешься? — поинтересовался он у Огонькова.

— Хотелось бы понять, где всё-таки ты прокололся, — задумчиво произнес капитан третьего ранга. — Понимаешь, не похоже, чтобы покушение было делом рук этого гебешника, ему проще было тебя в душе пристрелить. Хрусталев — тем более не стал бы такими вещами заниматься. Это кто-то другой… Но кто? Как тебя могли вычислить, не понимаю.

— И я не понимаю, — честно признался Балис. — Голову сломал — ничего придумать не могу. Я даже пытался представить, что это никак не связано со штурмом — но тогда вообще непонятно почему.

— А может, случайность? — размышлял вслух Огоньков. — Хотя, что-то слишком профессиональная случайность. Машина угнана, отпечатков пальцев нет, шли вы по тротуару, туда заехать только нарочно можно. Или пьяным в дымину, но это, похоже, не наш случай — уезжал-то он больно грамотно… Нет, не случайность. А из этого следует, что где-то ты всё-таки засветился. Будем выяснять, где.

— И как же мы будем это выяснять?

— Посоветуемся со знающим человеком. Есть у меня дружок один — вместе курсы одни в КГБ оканчивали, хороший мужик. Сейчас здесь в Питере, на Литейном четыре работает. Вот его и спросим. Пошли, позвоним.

И моряки направились к выходу из Летнего Сада.

Первый телефон-автомат на набережной Фонтанки, попавшийся им на пути, как и ожидал Балис, оказался сломанным. Второй тоже: в борьбе за светлое демократическое будущее на обслуживание уличных телефонов времени не хватало, как и на уборку улиц. У третьего вообще не было трубки: кто-то аккуратно отрезал её вместе с проводом и унёс по какой-то своей надобности… Но четвертый оказался в полной исправности, позволив Огонькову связаться со своим товарищем. Пока капитан-три общался со кэгебешником, Балис, облокотившись на ограду, задумчиво глядел вниз, в Фонтанку. У стен набережной поверх льда намело белый снег, а на середине реки сквозь тоненькую корочку было хорошо видно тёмную зимнюю воду.

С Ритой они часто гуляли по набережным маленьких питерских речек. Он вспоминал об этом, и его мысли тут же возвращались к той Вильнюсской улице, песочному «Москвичу», красному лицу водителя, глухому удару…

— Ждем здесь, — подошел закончивший разговор особист. — Сейчас он подъедет.

Гаяускас молча кивнул. Он снова был там, в Вильнюсе, в полутемном коридоре больницы. Прямо на него шел врач, Балису почему-то запомнилось только то, что лицо у него было очень уставшим. Смертельно уставшим…

— Рассказывай всё. Володе можно верить, — донесся откуда-то издалека голос Огонькова. Чтобы вернуться в реальность, Балису понадобилась пара секунд. Он снова стоял на набережной Фонтанки, мимо изредка проезжали автомобили, а рядом курил капитан третьего ранга Вячеслав Огоньков — начальник особого отдела штаба бригады.

— Слав, дай закурить, — неожиданно попросил Балис.

— Держи, — Огоньков протянул ему довольно помятую пачку "Ту-134". — А ты, вроде, не куришь.

— Вроде — не курю, — усмехнулся Гаяускас, — а сейчас вот — буду.

Особист щелкнул зажигалкой и, прикрывая язычок пламени рукой от порывов ветра, протянул её Балису. Тот глубоко затянулся, с непривычки закашлялся, но зато воспоминания отступили. Пусть хоть на мгновение…

Он не успел докурить сигарету, как рядом с ними остановились потрепанные бежевые "Жигули".

— Садись на переднее, — кивнул Огоньков, бросив быстрый взгляд на водителя.

Балис забрался на переднее сиденье. Сидевший за рулем кэгебист оказался достаточно молодым (лет тридцать пять, не больше) худощавым светловолосым мужиком. Одет он был в яркую спортивную куртку и вязаную шапочку, больше напоминая лыжника, чем офицера госбезопасности.

— Знакомьтесь, ребята, — предложил устроившийся сзади Огоньков.

Питерец протянул Балису руку:

— Владимир…, - фамилию он тоже назвал, то как-то невнятно, неразборчиво, что-то вроде Утин. Переспросить Балис постеснялся.

— Балис Гаяускас.

Рукопожатие гебешника оказалось крепким, вообще, было видно, что этот Владимир не из тех, кто только штаны в кабинете протирает.

— Ну, рассказывайте, что у вас.

Утин (или как его на самом деле) слушал рассказ Балиса очень внимательно, иногда переспрашивал, уточняя детали. Долго рассматривал патрон. Когда Гаяускас закончил рассказ, некоторое время молчал, видимо собираясь с мыслями. Потом заговорил.

— Буду краток. Тебя, Балис, подставили, это понятно. Подставили жестоко и грязно. И, боюсь, подставил тебя кто-то из наших.

— Ты хочешь сказать, что в Вильнюсе проводилась операция…, - начал было Огоньков, но Владимир не дал ему договорить.

— Не хочу. Такими словами не бросаются. Скажешь заговор — изволь отвечать за свои слова. Называй имена, пароли, явки… Не знаешь — не трепись! Я — не знаю, поэтому трепаться не буду. Но зато знаю другое: сейчас очень многие ведут свою игру. Очень многие. И когда говорят об операции Армии или КГБ, нельзя быть до конца уверенным, что это действительно только операция Армии или КГБ. Может быть, кто-то присосался к этой операции и поворачивает её в нужное себе русло. Может быть, таких присосавшихся — целая туча. Вот у кого-то из присосавшихся ты, Балис, и стал помехой. Серьезной помехой…

— И это всё? — сухо поинтересовался Огоньков.

— А чего ты ждал? — изумился Володя и слегка повернулся назад, чтобы видеть капитана третьего ранга. — Что я по виду патрона назову того, кто за рулем «Москвича» сидел? Знаешь, всемогущие и всезнающие чекисты встречаются только в двух местах: в старых фильмах и сегодняшней свободной и демократической прессе…

— Я ждал, что ты посоветуешь нам, что делать.

— Посоветую. Не играть в казаки-разбойники, извините. Сейчас подъедем к метро "Гостиный Двор", Балис позвонит по тому номеру, что ему дали в Вильнюсе и отдаст патроны. А мы с тобой из машины посмотрим, кто и как их у него заберет. Балис, как?

— Согласен.

Его это вполне устраивало: патроны он всё равно собирался отдать, а так можно было одним действием закрыть долги и перед «Гедиминаскаусом» и перед Огоньковым. Чего же боле, как писал где-то совсем недалеко отсюда Пушкин. Хотя, «Онегина» он вроде написал в Болдино… Или всё же в Санкт-Петербурге… А какая разница…

Они выскочили на Невский у Казанского собора, сделав небольшой круг, Володя аккуратно припарковался недалеко от телефонов-автоматов.

— Я пошел.

Балис спокойно вылез из машины и двинулся ко входу в метро. Отметил, что Володя тут же отъехал — видимо, чтобы развернуться и стать на другой стороне улицы. Всё правильно, если только за патронами не приедут те, кто в силу совместной работы очень хорошо знают его автомобиль. Хотя вряд ли: сам он, похоже, ничего про эту историю не слышал.

Он набрал номер, произнес условленную фразу, с полминуты послушал в трубке молчание, чтобы успели засечь наверняка, и только потом её повесил. Прислонился к стене возле телефонов-автоматов. Зацепил взглядом Володины «Жигули», после чего стал внимательно рассматривать Казанский собор. Здесь они с Ритой тоже часто гуляли. Да вообще, можно сказать, они обошли весь исторический Питер, а в самых интересных местах побывали и не один раз… И подумать не могли, что всё так нелепо закончится на заснеженной улице Вильнюса…

— Вы звонили?

Мужчина почти одного роста и возраста с Балисом, в импортной спортивной куртке выжидательно смотрел на ждущего кого-то у входа в метро офицера.

— Да, я.

— Прошу Вас.

Кремовая «Волга» ожидала Гаяускаса почти на том самом месте, где его высаживал Володя.

— Садитесь на заднее сиденье.

Ну да, не на улице же патронами обмениваться… Балис забрался в машину, где на заднем сиденье его ожидал «шеф» — постарше и в строгом пальто.

— Вам привет от Арвидаса Альфредовича Гедеминаскауса, — обратился он к морпеху.

— И ему от меня. У него всё в порядке?

— Да, всё хорошо. Вы привезли посылку?

Лицо собеседника было абсолютно спокойно, похоже, он был не в курсе злоключений Балиса. Курьер, просто курьер. Встретить, принять, передать…

— Привез. Вот.

Он выгреб из кармана четыре патрона и отдал курьеру. Тот, не считая, торопливо сунул их себе в карман.

— Спасибо. Можете идти. Если что-то, то мы Вас найдем.

— Надеюсь вам не понадобиться.

Балис вылез из «Волги» в изрядном раздражении. Там, в Вильнюсе, за эти проклятые патроны убили Риту и Кристину, могли и его убить, и Хрусталева. А здесь, в Ленинграде, какая-то крыса кабинетная по карманам их рассовывает как семечки. Даже не поинтересовался, не оставил ли Балис себе чего-нибудь. На память или еще для каких надобностей… Или «Гедеминаскаус» был настолько уверен в Балисе, что не посчитал нужным его проверять. Так могло быть только в одном случае: если он посчитал проверкой поведение Балиса в тот вечер у телецентра. Но тогда — он не только не имеет никакого отношения к убийству Риты, но и сам под ударом. Всё равно, не сходится… Профессионал, едри его мать… Мог бы предупредить, чем тут всё может обернуться. Хотя, у самого-то Балиса тоже ведь голова на плечах есть. Если кто-то не стесняется организовать массовую бойню в центре города, то убрать одну семью для такого (или таких) — уж совсем не проблема. Кстати, «Арвидас» ведь предлагал, чтобы Риту и Кристину вывезли его люди.

Машина Володи притормозила рядом с идущим по проспекту моряком. Оторвавшись от размышлений, Балис залез на переднее сиденье.

— Узнал я того старлея, который к тебе подходил. А кто был в машине?

— На вид — лет сорока. Рост — наверное, метр семьдесят пять. Волосы черные, на висках совсем седые, а так седины немного. Стрижка короткая. Глаза темно-серые. Уши прижатые, мочки висящие. Лицо круглое. Вообще, немного полный.

— Думаю, что знаю, о ком идет речь, — кивнул Володя. — Ну, вот что я скажу: дальше дайте мне попробовать разобраться. А сами езжайте в Севастополь, не занимайтесь самодеятельностью. Ладно?

Балис горько усмехнулся.

— Сегодня меня все учат самодеятельностью не заниматься. Сначала Слава, потом этот мужик в «Волге», теперь ты…

— Да не учу я тебя, просто каждое дело должен делать профессионал. Ну, давай я завтра с тобой в десант пойду, что, ты мне подсказывать не будешь, что и как делать? Притом, что у меня спецподготовка была на уровне. Всё равно тебе это знать лучше.

— Ладно, я не спорю, — примирительно вздохнул Гаяускас.

— Вот и отлично, — подвел итог кегебист. — Вас подкинуть куда-нибудь?

— Да нет, наверное, — неуверенно ответил Огоньков. — Самолет только вечером, делать нам нечего.

— Если так, тогда я на Смоленское кладбище хочу сходить — дед завещал навестить могилу его боевого друга… Где тут у вас цветы можно купить?

— Да у входа на кладбище и купи, — предложил Володя.

Балис отрицательно покачал головой.

— Нет уж, там сейчас такие цветы предлагают, что на могилу стыдно класть. Это для тех, кто не купил заранее, поэтому и хватает то, что осталось. Я хочу хороших цветов купить.

— Тогда давай я вас высажу на Сенной, там сейчас на рынке чего только не купишь. Ну и цветы, естественно…

— А сам куда? — поинтересовался Огоньков.

— В отличие от некоторых, у меня рабочий день.

— Ну, не при Андропове живем. Это при нём бы тебя сейчас тормознули: "Товарищ майор, почему Вы не на рабочем месте?". А сейчас у вас, наверное, никто и не следит за дисциплиной…

— Зря так думаешь. Комитет, как и Флот, — часть страны и в нём происходит то же, что и в стране: кто-то деньги делает, кто-то к власти рвется, а кто-то работает, несмотря ни на что.

— Как я понимаю, ты — работаешь.

— Пока работаю. Но мне тут предлагают перейти в аппарат мэра, если, конечно, наш председатель горсовета после выборов мэром станет. Хотя, судя по всему, выборы он выиграет. Думаю соглашаться.

— Что? К Собчаку? После того дерьма, которое он на Армию вылил? Мне наплевать коммунист он или нет, но за Тбилиси его никогда не прощу.

— Вот только не надо, Слава, из Собчака пугало делать, — сухо ответил Володя. — Можно подумать, страшнее него во власти людей на Руси не было. А главное не надо путать страну и правительство. Любую власть есть за что упрекнуть, но это не значит, что нельзя на эту власть работать.

— При чем здесь любая власть? Такие Собчаки страну разваливают…

— Да, а если ты такой принципиальный, то что же тебя рядом с Тереховым  не видно? Молчишь? Тогда я скажу: потому что понимаешь, что Союз таким, какой он есть, уже не спасти. А раз так, то есть два пути для порядочного человека: либо погибнуть под обломками этого Союза, либо выжить, честно делая своё дело, но не пытаясь плетью обуха перешибить. Понимаешь? Честно работать можно где угодно, хоть у Собчака, хоть у Ивана Грозного. И людям от этого больше пользы, чем если я буду ходить с Тюлькиным  под красным флагом…

— Больше пользы… Или все-таки больше возможности наверх пробиться?

— Эх Слава, Слава… Думаешь, карьеру хочу сделать? Так ведь карьеру-то сейчас сделать нетрудно, только ведь ты не хуже меня знаешь, как она делается. Я работать иду… Не митинги собирать, не распинаться по телевизору о том, как всех счастливыми сделать, а работать. Так что, лет через десять встретимся, и окажется, что ты уже капитан первого ранга, видный человек на Черноморском Флоте, а я — никому неизвестный чиновник. Я тогда этот разговор тебе вспомню…

— А если Собчак твой Президентом СССР встанет и тебя министром сделает?

— Министром… — настроение Володи резко изменилось, было видно, что на этот вопрос он отвечает предельно серьезно. — Не знаю, Слава… Власть меняет человека, это мы оба понимаем… В лейтенантские годы мы были одни, сейчас — другие… Если вдруг случится, что я стану большим начальником, то это буду уже другой я. И сейчас никто не скажет, каким я буду… А вообще, глупость это — рассуждать, какими мы будем на вершинах власти. Если доживем — увидим. А если не будет этого — так зачем зря болтать… Приехали, кстати. В общем, если что — я с вами свяжусь. Счастливо, Балис. Пока, Слава.

— Пока, Володя.

Выбравшись из машины, Огоньков закурил. Видимо, разговор с ленинградским другом его сильно расстроил. Балиса же рассуждения Володи не задели, он слишком был погружен в свои мысли. В другое время он бы вспомнил слова деда, о том, что у каждого своя правда, но сейчас ему было не до этого. Сейчас он хотел побывать на кладбище, раз уж он не смог быть на вчерашних похоронах жены и дочки (хоронить пришлось в Вильнюсе, занимались этим его отец и мать). Капитан медленно шел по цветочному ряду рынка. Цветы были и впрямь хороши — свежие, яркие, на любой цвет. В основном, конечно, розы и гвоздики, но попадались и гладиолусы, и флоксы и даже экзотические орхидеи. Торговцы прятали пышные букеты от холода, собрав из легких реек каркасы и обтянув их полиэтиленовой пленкой. Внутри ставились зажженные свечи, дающие тепло. Он долго выбирал, пока, наконец, не остановился на тёмно-синих гвоздиках. Продавец — рыжий молодой мужчина, чуть постарше Балиса, угодливо улыбаясь, выбрал ему шесть лучших гвоздик, обернул пленкой и перевязал темной ленточкой: так на него подействовала толстая пачка денег в руках офицера — остаток оттого, что выдал «Гедеминаскаус». Балису вдруг подумалось, что тридцать лет — самый золотой возраст. В эти годы надо рваться вперед, чего-то добиваться. А этот стоит, цветами торгует, ничего не хочет…

Дымя сигаретой, к ним подошла дама средних лет с обилием косметики на лице, в небрежно застегнутой дорогой шубе и с дорогим перстнем на пальце правой руки, Гаяускас сразу вспомнил о своем перстне, который оставил ему дед. Он так и не снимал его с левой руки, только обычно поворачивал камнем внутрь, чтобы не привлекать излишнего внимания.

— Толян, тут аккумуляторы предлагают, можно с выгодой в Эстонию толкнуть. Будешь участвовать?

— Свободных денег мало.

— Так на консигнацию…

Рыжий Толян задумчиво потер подбородок.

— Процентов по сто в карман положим?

— Все сто пятьдесят.

— Идет, играем. Мне всё равно, чем торговать: хоть цветами, хоть электричеством, лишь бы бабки капали.

Забрав сдачу, капитан двинулся к ожидавшему его Огонькову. На душе было мутно и тоскливо…

 

ВОСТОЧНАЯ ПРУССИЯ. 30 АВГУСТА 1757 ГОДА ОТ РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА.

Если бы опросить целую тысячу жителей Королевства Прусского, вряд ли среди них нашелся бы хоть один, знающий культуру Поднебесной Империи. Но большинство из них, вероятно, отнеслись бы с пониманием к ходящему по Чжун Го проклятью: "Чтоб жил ты в эпоху перемен!". Потому что они на своей шкуре испытали, что значит жить в такую эпоху.

Его Величество король Пруссии Фридрих Второй был не из тех заурядных монархов, которых подданные забывают через двадцать-тридцать лет после их смерти, и о которых в дальнейшем упоминают только историки. Обладая огромной жаждой власти, Фридрих также был одарен талантами полководца и дипломата и остро чувствовал тесноту границ своего королевства. Однако соседние государи, не обладая и десятой доли талантов короля, тем не менее, не желали отдаться под его высокое покровительство. Война за австрийское наследство позволила Фридриху присоединить к Пруссии Силезию, однако король мечтал о большем. Неизбежно должна была разразиться новая война, но в просвещенном восемнадцатом веке расстояния между странами стали слишком малы, а аппетиты держав слишком велики, чтобы военный конфликт в центре Европы остался внутренним делом только конфликтующих сторон. За приготовлениями Берлина зорко следили в Париже и Санкт-Петербурге, Вене и Стокгольме, Лондоне и Амстердаме. Начинался новый раунд большой игры, в которой каждый хотел остаться победителем, но кому-то предстояло проиграть.

А пока Европа жила своей обычной жизнью. По дорогам Франции гулял веселый бродяга Фанфан, ещё не получивший прозвища Тюльпан и не встретивший цыганку, которая посулила ему женитьбу на дочери короля. Сам же король Людовик Пятнадцатый в Версале обхаживал мадам де Помпадур. В Париже скромный интендант Тюрго трудился над книгой о правильном построении государственной экономики, а за Ла-Маншем молодой Адам Смит только начинал изучение этой науки — до выхода в свет его книги оставалось почти двадцать лет. Где-то в России кустарь Родион Глинков заканчивал работу над "самопрядной машиной", не зная, что ему суждено на пять лет опередить Джеймса Харгривса с его знаменитой «Дженни» и на девять — Ричарда Аркрайта, построившего первую водяную прялку. Зеленый Остров зачитывался сатирой декана Дублинского кафедрального собора Джонатана Свифта, а за океаном колонисты внимали речам страстного Бенджамена Франклина. Еще дальше к северо-западу, в дебрях лесов, промышлял зверя охотник Натаниэль Бумпо, более известный под прозвищами Соколиный Глаз и Длинный Карабин, вместе со своим другом — индейцем-могиканином Чингачгуком, чьё имя в переводе на английский означало Великий Змей. В патриархальном прусском Мариенверде лютеране внимали проповедям пастора Христиана Теге, а образованные сословия Франции отдавали предпочтение трудам современников-философов: Вольтера, Руссо и недавно умершего Монтескье, с нетерпением ожидая выхода каждого нового тома "Энциклопедии или толкового словаря наук, искусств и ремесел" под редакцией Д'Аламбера и Дидро. Италия чтила своих просветителей — Беккарию и Верри, а где-то рядом скромный доктор Гальвани лечил людей и даже не подозревал, что вскоре совершит одно из величайших открытий в области физики. В столичном Берлине успешно торговал купец со славянской фамилией Гочковский, а в соседней столице — Вене можно было послушать лучшее исполнение лучшей музыки того времени. И уже родился — как раз в год смерти Монтескье — самый яркий гений эпохи: Вольфганг Амадей Моцарт, чья музыка через несколько лет покорит сердца современников.

Увы, год рождения маленького Вольфганга Амадея прошел под другую музыку: в жизни этих, как и сотен тысяч других людей ворвалась война. В сентябре тысяча семьсот пятьдесят шестого года пятидесяти шеститысячная армия Фридриха Второго вторглась в Саксонию. Одна за другой запылали кровавые битвы. Сражения при Лозовицах и Праге, Колине и Гастонбеке уносили жизни тысяч солдат — короли набирали в армии новых. Война перекинулась через океан: в Канаде войска французов теснили англичан, выбивая их из одного форта за другим.

В июле следующего, пятьдесят седьмого, года в боевые действия вступила и Россия. Стотысячная армия под командованием генерал-аншефа Апраксина вторглась в Восточную Пруссию, где ей противостоял тридцатитысячный корпус фельдмаршала Левальда. Офицеры, помня о временах Петра Великого, рвались в бой, чтобы добыть себе и стране честь и славу. Только теперь их в бой вели не птенцы гнезда Петрова, а совсем другие птенцы. Почти полвека высшие чины в российской армии добывались не на поле битвы, а на парадах и в дворцовых залах. Интриги и перевороты возвысили тех, кому лучше бы было оставаться где-нибудь внизу. Удачливый царедворец, Апраксин был никудышным полководцем. Перейдя первого августа границу и заняв спустя девять дней Истербург, он никак не решался двинуться вперед, на Кенигсберг. Глядя на медленное и неуверенное продвижение русских по Восточной Пруссии, Левальд понял, что у него есть шанс наголову разбить противника. План фельдмаршала должен был сработать тридцатого августа в лесах близ деревни Грос-Егерсдорф.

Как и предполагал Левальд, Апраксин, в конце концов, решил попытаться обойти его корпус по левому берегу реки Прегель. Перейдя реку у деревни Зимонен, русская армия двинулась вдоль её притока Ауксинне на юг, в направление Эйхенштейна. И здесь по авангардному отряду полковника Сибильского и идущей вслед за ним второй дивизии генерала Лопухина нанесли удар скрытно подошедшие лесом пруссаки. Русские оказались прижатыми к болотистому берегу Аукскинне, отступать было некуда. Положение спас командующий идущей следом первой дивизией генерал Румянцев: моментально оценив обстановку, он направил свои войска во фланг атакующим пруссакам. Бой шел прямо в густом сосновом лесу. Опасаясь окружения, Левальд спешно растягивал свой левый фланг, ослабляя давление на попавших в ловушку гренадеров Лопухина. Он уже понял свою ошибку и теперь старался её исправить вытянуть свои войска в непрерывную цепочку от Эйхенштейна до Прегели, и не позволить русским вырваться из того мешка, в который завел армию Апраксин. Но было уже поздно: Румянцев и его солдаты не позволяли перехватить инициативу. К тому же, в ситуации грамотно разобрался и командующий третьей дивизией генерал Браун: быстрым маршем заняв Вейкотен, он еще больше растянул фронт, после чего стал сказываться почти двукратный перевес русских в численности: на такую огромную линию боя у Левальда уже не хватало солдат. Сначала понемногу, а потом всё сильнее и сильнее русские стали теснить врага к Мегулену, Уэдербалену и Грос-Егерсдорфу. Не выдержав натиска, пруссаки бежали. Гусары, драгуны и казаки Леонтьева было бросились их преследовать, но Апраксин приказал повернуть назад…

Резко откинув полог, в палатку ворвался моложавый поручик.

— Однако, господа, какова битва! Какова виктория! Со времен Государя Петра Алексеевича неприятеля так не бивали! Это, право, надо отметить. Я только что видел отличных непотребных девок. Драгуны, давайте их в венгерском искупаем?

— Остыньте, Ржевский! — устало поморщился кто-то из обер-офицеров. — Какие еще девки? У нас сейчас ни венгерского, ни денег…

— Чертовски досадно. Но не сидеть же просто так? Давайте что-ли хоть кошку пивом обольём?

Палатка содрогнулась от дружного смеха.

— Ох, Ржевский, ох, уморил…

— Поручик, Вы в своем репертуаре…

— Дмитрий, эко, право…

— Нет, правда, господа, что вы все тут сидите как сычи? Победы надо праздновать, а вы? Какого черта? Вот Вы, Лорингер? Что у Вас такой вид, будто романов начитались?

В полку не нашлось бы ни одного офицера не знавшего, что в начале лета поручик чуть было не был оженен своим дядей, отставным бригадиром и человеком весьма крутого нрава на какой-то дальней родственнице. Если верить поручику, девица постоянно пребывала в меланхолии, навеянной романами Ричардсона. От венца молодого человека спасло лишь ужасно вовремя начавшаяся военная компания.

— Оставь, его Дмитрий, — остановил Ржевского штабс-капитан, — брата у него сегодня тяжело ранило.

— Кого, Николая? — изумился поручик.

— Его. Картечь, будь она неладна…

Ржевский прокашлялся.

— Прошу прощения, корнет. Я, честное слово, не знал. Надеюсь, что всё образуется. Молится о здравии Николая, понятное дело, не буду — на то попы есть; но выпью с ним по выздоровлении с огромным удовольствием.

Корнет Аркадий фон Лорингер уныло кивнул.

— Спасибо за участие, поручик.

Обижаться и вправду не стоило. Поручик Дмитрий Ржевский, хотя и славился среди драгун как первый пьяница и бабник во всей армии, был человеком в сущности добрым и сослуживцам своим никогда не досаждал чрезмерно, разве что регулярно попадал в различные истории, в основном связанные с его амурными похождениями, за что получил в полку прозвище "Дон Гуан" — в честь гишпанского ловеласа.

— Ладно, оставим корнета в покое. Давайте хоть в карты перекинемся, а, драгуны?

В этом был весь Ржевский: огорчаться и переживать он не умел и не любил. Впрочем, его сочувствие сейчас Аркадию ничем не могло помочь.

— Ваше благородие, господин корнет, — в палатку просунулась голова денщика Ивана.

— Что? — вскочив, Аркадий устремился ко входу в палатку. — Что с братом?

— Зовет вас господин поручик…

Фон Лорингер вихрем выскочил из палатки.

— Веди.

— Извольте, Ваше Благородие.

Вслед за денщиком корнет шел через русский лагерь. Уже стемнело, преследовать Левальда Апраксин так и не решился, и армия готовилась к ночевке. Огромное поле было покрыто огнями костров, у которых голодное воинство поджидало, пока кашевары сготовят ужин. Солдаты чинили амуницию, чистили оружие, готовили место для сна… Словом, для тех, кто благополучно пережил сражение, наступал обычный походный вечер. Но благополучно пережить его удалось далеко не всем…

Лазаретные палатки, к которым Иван вывел Аркадия, были установлены немного в стороне, в овраге, наверное, чтобы крики и стоны раненых и умирающих были не столь слышны. Между палатками суетились солдаты санитарной службы, лекари, священники. В сторонки у большого костра расположилось с дюжину ординарцев, в одном из них корнет узнал Карла, который служил его брату.

— Где? — отрывисто бросил он Карлу, подходя к костру.

— За мной пожалуйте, Ваше Благородие.

Карл уверенно направился к одной из больших палаток. Внутри было полутемно, ширмы разгораживали палатку на несколько небольших закутков, в одном из которых на походной лежанке лежал обмотанный окровавленными бинтами Николай. В дрожащем свете свечей установленного на столике в головах подсвечника его лицо казалось мертвым, но брат еще жил. При виде Аркадия и Карла он застонал, приподняв голову.

— Уйди, Карл. Мне надо поговорить с братом… наедине.

Дисциплинированный Карл немедленно выполнил приказание, а Аркадий медленно подошел к лежанке. От волнения и страха пересохло в горле.

— Ты… как…

— Сядь рядом…

Корнет опустился на стоящий рядом с лежанкой табурет и наклонился к умирающему.

— Я умираю, Аркадий… Ты должен выполнить мою просьбу. Клянись.

— Клянусь, — тихо ответил младший брат.

— Слушай внимательно. Я хочу, чтобы меня похоронили в нашем родовом замке. И ты должен сопровождать моё тело. Проси, тебя отпустят.

— Конечно, отпустят, — согласился Аркадий.

— Дай воды…

— А можно? Может врач…

— Давай.

Аркадий взял стоящую рядом с подсвечником жестяную кружку и поднес её к лицу брата. Приподняв голову, Николай сделал пару длинных глотков, затем откинулся на подушку, тяжело выдохнул и снова горячо зашептал.

— Я уже исповедовался и причастился, я готов умереть… Но у меня есть долг, который теперь мне уже не исполнить, ты возьмешь его на себя?

— Конечно, брат.

Ему хотелось сказать совсем другое, попытаться как-то ободрить брата, утешить, но он с удивлением понимал, что Николай не нуждается в утешениях. Умирающий, он подавлял Аркадия своей волей и вел разговор сам — туда, куда было нужно ему.

— Слушай внимательно. Возьми сейчас у Карла мою саблю и не расставайся с ней — это раз. Второе… возьми мой перстень. Теперь ты будешь барон фон Лорингер.

Николай протянул брату левую руку, тускло блеснул темный камушек на перстне — фамильной реликвии фон Лорингеров, переходившей из поколение в поколение. Корнет снял драгоценность с руки брата.

— Надень.

Мгновение колебания.

— Надень!

— Хорошо…

Аркадий поспешно надел перстень на безымянный палец левой руки. Раненый шумно сглотнул.

— Теперь главное, брат. Помнишь, мы в детстве лазили по подземному ходу?

— Конечно…

— Тайник Совы найдешь?

— Найду…

— В тот же день, когда приедешь в замок, ты должен туда прийти. Обязательно. При сабле и с перстнем. Понял? Сделаешь?

— Сделаю, — озадаченно пробормотал корнет. Такого поворота событий он ожидал менее всего.

— Клянись, — вновь потребовал Николай.

— Клянусь.

— Вот и хорошо. Дальше — сам всё поймешь… А теперь — иди. Я не хочу умереть на твоих глазах.

— Но…

— Иди! — повысил голос Николай.

Аркадий поднялся с табурета.

— Я… я… — он не мог говорить, из горла вырвались только всхлипы, на глаза навернули слезы.

— Не плач, братик, — улыбнулся Николай и Аркадию вдруг вспомнилось их детство, как хорошо и спокойно было ему всегда, когда рядом был старший — Николенька. — Мы с тобой еще увидимся… В лучшем мире… До свидания, брат! Не прощай.

Раненый закрыл глаза, лицо его теперь выражало не муку, а безмятежный покой, как у человека выполнившего тяжелейшую работу и теперь предающегося заслуженному отдыху. Не в силах оторвать глаз от лица брата, Аркадий сделал несколько шагов назад и, только когда занавес отделил его от ложа умирающего, перевел дух.

— Ваше Благородие, — легонько тронул его за рукав стоящий рядом Карл.

— Что? — корнет вздрогнул, возвращаясь в реальность. Мир вокруг наполнился звуками: совсем рядом кто-то громко стонал. А ведь когда они разговаривали, Аркадий будто ничего кругом и не слышал — только шепот брата.

— Его Благородие господин капитан велел Вам саблю отдать. И чтобы Вы её беспременно берегли.

— Да, да, — рассеянно пробормотал Аркадий фон Лорингер, направляясь к выходу, — сейчас, Карл, сейчас.

Свежий ночной воздух принес ему облегчение. Голова еще кружилась, но мысли стали четче.

— Давай саблю, Карл. И вот что. Оставайся здесь. Если брат… Господу душу отдаст… — он не смог произнести слово умрет, боялся накликать смерть, хотя и понимал, что старший брат уже не жилец. — То тело его надлежит в замок наш отправить. Деньги понадобиться — иди ко мне, я заплачу, сколько нужно. Понял?

— Так точно, Ваше Благородие. Всё как надо сделаю.

— Ну, бывай.

Сжимая в левой руке саблю брата. Аркадий медленно двинулся вверх по заросшему осинами склону оврага. Сзади донеслось удивленное:

— Пугачев?! Емелька?! Жив, чертяка!? А баили робяты, убило тебя.

— Да не, токмо бочину слегка картечью зацепило. Ничего, Савка, жить будем, наши пули еще не отлиты.

— И то верно, Емелька, кому суждено быть повешенным — тот не утонет.

 

ДОРОГА.

До костра оставалось каких-то сто метров, Балис различал смутные тени сидящих вокруг огня людей и контуры стоящей рядом повозки.

— Уже хорошо, что их немного — больше шансов договориться. Как-то не особо у меня лежит душа к большим компаниям, ночующим в степи, — попытался приободрить мальчишку морской пехотинец.

Сережка только кивнул.

— Ладно, пойду я. Автомат оставляю здесь — нечего зря людей пугать. А вот пистолет дай-ка мне с собой. На всякий случай.

Мальчишка так же молча протянул офицеру оружие, капитан сунул пистолет сзади за брючный ремень, так, что гимнастерка совершенно скрывала его из виду.

— Ну, давай, жди хороших вестей.

— Удачи Вам, Балис Валдисович, — неожиданно севшим голосом откликнулся мальчик.

— Выше нос, все хорошо будет, — подбодрил спутника Гаяускас.

— Обязательно: это же мы, — не остался в долгу Сережка.

К костру Балис подходил не таясь, но стараясь не производить особого шума. Напряженно вглядывался, стараясь узнать как можно больше, прежде чем его заметят. Внимательно разглядел повозку — небольшой фургон, в который был запряжен какой-то малорослый коняга. У костра сидели четверо — двое взрослых и двое детей. Один из старших закутался в плащ, так что ничего определенного сказать о нем было невозможно. Другой был мужчиной средних лет, судя по одежде — выбравшийся на природу горожанин среднего достатка: ветровка, джинсы, свитер. Хорошо так же удалось разглядеть подростка — мальчишку немного постарше Сережки, лет тринадцати-четырнадцати. Этот выглядел довольно необычно: рубаха с длинными рукавами, но без воротника, с широким вырезом вокруг шеи, плюс с каким-то совершенно непонятным утолщением на пояснице. Ни дать, ни взять — эдакий мальчик-паж со старинной гравюры. Девчонку же, сновавшую между костром и повозкой, он толком не успел рассмотреть, только отметил длинную и широкую юбку до самой земли. Оружия у сидящих у костра заметно не было. Он хотел понаблюдать за этой компанией еще минуту-другую, но тут человек в плаще громко крикнул:

— Кто здесь?

Балис здорово удивился тому, как это удалось на таком расстоянии определить его присутствие, но таиться, в любом случае, смысла не имело.

— Заблудился я, дорогу потерял, — начал он наспех придуманный рассказ, входя в круг света. — Разрешите к костру вашему присесть.

— Давай, подходи, — добродушно согласился мужик в ветровке. — За костер денег не берем.

Никто не потянулся за оружием, никто не пытался его обыскать — это было хорошо. Значит, места тут спокойные и мирные. Балис немного успокоился, хотя понимал, что расслабляться пока что рано. Необходимо было выяснить, что это за люди собрались у костра, а заодно и разобраться, куда же все-таки их с Сережкой занесло.

— Добрый вечер, хозяева, извините за беспокойство, — он присел прямо на землю напротив длинного в плаще. Из всех встречных он выглядел наиболее подозрительным и, скорее всего, таковым не являлся — слишком нарочитым был его наряд: черный плащ, украшенный сложными узорами серебряного шитья. Да еще капюшон поднят, лицо совершенно невозможно разглядеть. Прямо какая-то бездарная пародия на Императора из "Звездных войн" Джорджа Лукаса. А мальчишка и вправду в каком-то средневековом наряде — кроме камзольчика на нем оказались обтягивающие рейтузы и матерчатые сапожки с длинными и острыми мысками. Все это напоминало какой-то карнавал.

— И тебе добрый вечер, странник. Куда путь держишь? — продолжал расспрос мужчина в ветровке.

Этому было около сорока, даже при мерцающем свете костра заметны седые волосы в коротко стриженых волосах. Круглое лицо с крупным подбородком курносым носом показалось Балису чем-то знакомым, однако, откуда именно — вспомнить пока не удавалось. Зато не очень сложно оказалось заметить, что мужчина очень внимательно наблюдает за Балисом. Это не то чтобы сильно беспокоило (странно было бы отнестись с полным доверием к совершенно незнакомому человеку, прибредающему на огонек костра среди ночи), однако оптимизма не прибавляло.

— Даже не знаю, что и сказать, — Гаяускас слегка развел руками, демонстрируя удивление. Особо играть и не приходилось — он говорил правду. Единственное, подавал ее так, как было удобно ему. — Заблудился я.

— Давай, отдохни. Хочешь — поужинай с нами.

Собеседник говорил вроде вполне дружелюбным тоном, но его глаза не переставали прощупывать Балиса. Морпех старался казаться спокойным, однако при упоминании о еде даже сглотнул, а в животе предательски заурчало: в последний раз он ел утром, и, честно сказать, не так уж и много. В любом случае, отказываться от угощения не следовало.

— Спасибо. А вас без припасов не оставлю?

— Милостью Элистри голодная смерть нам не грозит. Анна, извини, что приходится тебя беспокоить, но принеси гостю еды, — это вступил в разговор человек в черном плаще. У него было какое-то чудное произношение: звонкий голос, мягкий выговор согласных, а гласные он очень непривычно растягивал.

— Не стоит извиняться, — девочка, не успев толком присесть у костра, снова направилась к фургону. Она была младше мальчишки: тому на вид лет тринадцать, а ей — не больше двенадцати, а скорее — еще меньше. В общем — Сережкина ровесница. На брата и сестру дети не походили: черты лица отличались довольно сильно, о цвете глаз и волос Балис, правда, решил не делать выводов — при слишком скудном освещении, которое производил костер, слишком легко сделать ошибку. А вот, судя по одежде, девочка была современницей своего юного спутника — о средневековых нарядах Гаяускас имел крайне смутное представление, но её платье явно больше тяготело к веку так пятнадцатому-шестнадцатому, нежели чем к двадцатому. К тому же обута она была в такие же матерчатые сапожки, как и мальчишка.

— Вот повезло, я уж думал, что придется так в степи и ночевать, — он развернулся снова к костру, к собеседнику в плаще. Еще одна интересная деталь — незнакомец, похоже, был очень высок, ростом никак не меньше самого Балиса. Конечно, безошибочно определить рост сидячего человека невозможно, но если у него стандартные пропорции, то получалось больше двух метров.

— Э, да похоже, Вы на Дорогу неожиданно попали, — продолжал человек в черном.

Это уже какая-то информация. Что ж, с выполнением первой задачи, Балис мог себя поздравить: контакт с сидящими у костра налажен. Однако, звать Сережку он пока не решался: что за люди им встретились было пока что непонятно. В случае чего опасности для себя Гаяускас пока не наблюдал, а вот подранить мальчишку — особого искусства не надо. Правда, оружия он до сих пор так и не видел. Хотя, спрятать пистолет тому, что в ветровке — не проблема. А уж под плащом вполне могли оказаться "Беретта" или "Узи" или даже родной АКаЭмЭс.

— Что верно, то верно: такого я не ожидал, — кивнул головой Балис, продолжая разговор. По-прежнему ничего выдумывать не было нужды: он говорил правду, только — не всю правду.

— Печальная история, — вздохнул обладатель мягкого голоса. — Скорее всего, это связано со смертью ребенка-койво.

— Какого ребенка? — Гаяускас почувствовал, что его голос предательски дрогнул. Это плохо, но простительно: слишком сильным был удар, и пришелся он в незащищенное место. К опасности для собственной жизни Балис уже давно относился почти с полным пренебрежением, а вот о смерти Сережки спокойно думать не мог. У него, Балиса, все уже в прошлом, а парнишка-то жизни совсем не видел. Точнее, видел то, что лучше бы было не видеть…

— Койво. Ребенок с особыми способностями. Это не магия, этому нельзя научиться, с этим рождаются. Как правило, койво — мальчики, хотя бывает, что способности пробиваются и у девочек, — человек в плаще кивнул, проследив взглядом его кивок, капитан увидел Анну (кстати, почему Анну, а не Аню, не в российских традициях называть одиннадцатилетнюю девочку полным именем), которая, расстелив рядом с ним скатерть, раскладывала припасы — хлеб, фрукты и копченое мясо. Чувство голода усилилось, однако, Балис был обучен обходиться без пищи и более продолжительное время. В любом случае, следовало не только хорошенько подкрепиться самому, но и прихватить еды для Сережки, если не получится пригласить его к костру. Но сейчас это было не главным.

— И Вы говорите, про смерть… такого ребенка?

Говорить спокойно у Балиса все же не получалось — голос подрагивал.

— Ну, я немного неточно выразился… — Собеседник, похоже, был совсем не удивлен волнением капитана. — Это не совсем смерть, точнее даже совсем не смерть, говорю вам как врач… и как маг, пусть и начинающий.

Маг? Час от часу нелегче. Только мага ему еще и не хватало, чтобы окончательно с ума сойти.

"- В какой палате у нас прокурор?

— В пятой, вместе с Наполеоном".

Нет, определенно здесь кто-то спятил. Теперь объяснимы и этот черный плащ с серебряными узорами (несомненно, очень магическими) и средневековая одежда на мальчике и девочке… Если верить в существование магов, то объяснимо вообще все на свете. Вот только за свои неполные двадцать девять лет жизни он никогда раньше магов не встречал. Хотя, все когда-нибудь случается в первый раз… Ладно, если этот тип хочет считать себя магом — его проблемы. Спорить бессмысленно, есть задача и поважнее. Разговор следовало развернуть в другое русло.

— Простите, но это слишком непонятно, — попутно Балис взялся за виноградную гроздь. Виноград у путешественников оказался просто чудесным — сочный, сладкий, хотя и мелкий… — Смерть — не смерть…

— Но ведь и то, с чем Вы столкнулись — непросто. К тому же я не представляю, насколько хорошо Вы знаете строение мира.

Так и тянет его лекцию по устройству мироздания прочесть.

— Знаете, строение мира — это очень интересно, но сейчас меня сильнее беспокоят более приземленные проблемы. Может, о мироздании мы поговорим как-нибудь в другой раз. А сейчас вы мне просто скажите: где здесь ближайшее жилье?

— Это Дорога, понимаете, — в голосе мага появилась какая-то утомленная усталость — таким тоном объясняют маленьким детям невозможность достать с неба звездочку, — ближайшее жилье — это может быть только город на Грани. А как далеко до такого города — невозможно предсказать. Может, день пути, может — неделя. Дорога меняется, она меняется каждую минуту.

— В-весело, — вот теперь Балиса проняло, он даже виноград отложил, — и как же до такого города добираться?

Дрянь дело-то получается. День пути у них с Сережкой еще есть шанс преодолеть, а неделя… Неделя — это уже без шансов. Если только у случайных спутников позаимствовать еды и воды. Хотя, вода, пожалуй, в степи найдется. Хотя, как скоро она найдется — вопрос еще тот…

— Если хотите, я могу Вас подвезти, — человек в плаще кивнул на фургон.

Конечно, это был бы самый лучший вариант. Вот только есть одна загвоздка.

— А чем я буду расплачиваться?

— Тем, что имеет самую большую цену на Дороге — рассказами о своем мире.

— И что я должен буду рассказать?

— Ну, кто в нем живет, и что умеет делать. Миры во многом похожи друг на друга, но в каждом из них есть свои особенности.

Это было настолько нелепо, что очень походило на правду. Рассказать о мире… Почему бы и нет, не военная тайна, да и будь этот человек хоть трижды магом — в одиночку ему Землю не завоевать.

— Так, это мне подходит, только нас двое. Двоих возьмете?

Капюшон повернулся к человеку в ветровке:

— Ну что, Мирон Павлинович, берем еще двух спутников?

— Я считаю — берем: надо же, помочь людям, — ответил тот.

Балис удивленно посмотрел на него.

— Не может быть…

В душе нарастала волна радости от узнавания в этом немолодом человеке друга детства.

— Мирон Павлинович…

Друга, потерянного при загадочных обстоятельствах. Друга, которого, он искал все эти годы и уже не верил, что удастся когда-нибудь найти. И как только раньше он не догадался, кто именно сидит перед ним.

— Павлиныч?!!!

Гаяускас видел, как меняется лицо Мирона, тот тоже узнавал его, узнавал не сразу, медленно, так же не веря в то, что это случилось на самом деле — слишком уж долгой была разлука. И вот теперь…

— Бинокль?.. Балис?!!!

И, уже не замечая ничего вокруг, они бросились навстречу друг другу, сомкнулись крепкие мужские объятья.

— Не может быть…

— Столько лет…

Слов не хватало, но они и не были нужны: все было понятно и без слов.

— А у меня твой сердолик сохранился…

— А у меня твой янтарь…

Рука синхронно метнулись ко внутренним карманам, для того чтобы показать друг другу залоги пронесенной сквозь годы ребячьей дружбы. Ребячьей… Ох ты, а ведь он и забыл совсем…

— Погоди…

Обернувшись туда, где в степи прятался его юный спутник, Балис громко и весело закричал:

— Сережка! Иди сюда! Это — друзья!