Планета медленно уплывала из-под кабины.

– Где следующая остановка? – спросил Квинт.

– Хватит! Путь только начат, а мы уже успели два раза остановиться. Теперь вперед и вперед.

С этими словами я нажал кнопку. Луч подхватил кабину. Несколько секунд полета, и Филоквинт превратился в спокойно сияющую белую точку.

Прежде чем уйти в третий временной пояс, мы стали наводить в кабине порядок. Давно мы в ней не были.

Убирая с крышки ящика, где лежали два баллончика, лишние предметы, я взял плоскую склянку, куда были закупорены насекомые, эти кремняки с Амяка Сириуса, и обратил внимание, что они расположились на дне не хаотично, а соблюдая какой-то порядок. Похоже на циферблат часов. Десятка два кремняков на равном расстоянии друг от друга образовали окружность, а остальные – две неравные стрелки: часовую и минутную. Я посмотрел на часы. Было семь минут четвертого, что соответствовало углу между стрелками около пятидесяти градусов. Такой же угол стрелками образовали кремняки. Что это, совпадение?

Я позвал Квинта.

– У, – сказал он. – Букашки ожили. Построились. Дай-ка я встряхну их.

– Ты бы все встряхивал. Непростые это букашки. Подождем немножко.

Медленно ползла минутная стрелка часов. Угол между стрелками все увеличивался. С такой же скоростью он увеличивался и на циферблате кремняков.

– У, – опять сказал Квинт, – они что-то понимают.

– Или просто копируют. Сейчас проверим.

Я передвинул большую стрелку на цифру шесть. Маленькая соответственно встала между четверкой и пятеркой. Кремняки молниеносно повторили этот ход.

– Вот так букашки, – пропел Квинт.

Я взял блокнот, печатными буквами вывел свое имя и показал написанное насекомым. Они перестроились…

– Фил, – прочитал вслух Квинт. – Но букашки неграмотные.

– Мне кажется, они хотят привлечь наше внимание.

– Раз хотят, значит у них есть разум.

– Не знаю. Вряд ли.

– На экспертизу их.

– Никаких экспертиз. Думаю, что кремняки состоят из чистых полупроводников. В процессе эволюции у них возник микромодуль – это сопротивления, конденсаторы, катушки индуктивности и прочие микроэлементы. Сверхтонкая изоляционная пленка – это электронная схема. Мозга у кремняков не может быть. Это просто самосовершенствующееся электронное устройство. Природе лучше знать, для чего она их создала. У нее причуд хватает. Понять кремняков мы, видимо, не сможем. Но они, возможно, «поняли», что мы тоже являемся саморегулирующейся системой.

Квинт откупорил склянку.

– Ну и букашки. Попробую поговорить.

– В наших условиях искать с ними контакт бесполезно. Займемся ими на Земле. Не будем разбрасываться.

Мы зашли в третий временной пояс. Звезды стремительно проносились мимо нас. Простым глазом они с Земли невидимы. Не осталось ни одного знакомого созвездия. Мы в один голос быстро отсчитывали десятилетия: раз, два… Через триста лет вернулись к стенке и проверили готовность приемника изображений хроноскопа.

– Ну, Квинт, будем обгонять свет. Мы уже достаточно далеко, чтобы прочертить гигантскую дугу. Пора!

– Нулями не станем?

– А нам сам нуль не позволит. Нуль-пространство.

Я включил реле времени, рассчитанное на двенадцать минут работы электронного устройства, позволяющего изменять угол наклона иразера. Нити тяготения за это время повернули его на семь градусов. Ох, и скорость же у нас была! Ее и скоростью-то не назовешь. Это было невесть что. А мы сидим, беседуем. Тишина. Покой. Звезд нет, а какая-то прыгающая серебристая паутина.

Заложив программу в хроноскоп, я включил его. Излучившиеся когда-то с Земли световые волны сконцентрировались в пространстве вокруг кабины. Я знал, что увиденная картина будет объемной, и все же она поразила меня своей реалистичностью. Я замедлил скорость. Мы словно повисли над поверхностью реальной Земли на высоте двухсот метров. Полная иллюзия настоящего. Объем, свет, цвет, солнышко родное, но оно не согревало нас своими лучами, запахи не щекотали наши ноздри, ветерок не освежал наши лица. А так все живое, действительное, будто мы находимся в корзине воздушного шара. Внизу степи, переходящие в полустепи. Мы видели землю такой, какой она была за три с лишним года до нашего отлета.

– Нет, ты только погляди, Фил, – воскликнул Квинт, показывая на табун лошадей, – идут задом наперед.

Действительно, идут задом. Причем изрытая копытами земля находилась за хвостами лошадей и, наступая на свои же следы, табун тем не менее не оставлял их впереди себя. Получалось, что сначала появились следы, а потом по ним пошли лошади.

– Почему они так? – тормошил меня Квинт. – Что за массовое отступление?

– Подожди, подожди. Дай разобраться.

Табун остался позади. Появилось изображение какого-то города, под кабиной проплывали его улицы и улочки. Люди, машины, железнодорожный состав у вокзала – все двигалось задом наперед. На окраине находился стадион. Трибуны полны народу, трепетали разноцветные флаги, очевидно, был спортивный праздник. На середине поля валявшийся смятый парашют расправился, надулся, поднялся и вместе с парашютистом полетел вверх. Через считанные секунды он поравнялся с нами, и мы увидели красное, сосредоточенное лицо парашютиста, правой рукой подтягивающего стропы. Квинт приветливо кивнул ему:

– Как вы… Куда вы? Эй!

Спортсмен уносился ввысь. С запада к нему хвостом подлетал самолет. Купол парашюта погасился и сам сложился за плечами парашютиста. Тот, сразу раскинув руки и ноги в стороны, продолжал подниматься и, наконец, втянулся в брюхо подлетевшего самолета. Теперь я все понял. Обгоняя свет, мы обгоняли изображение и сначала видели конец события, а уж потом начало его.

Пришлось засесть за новую задачу. Я рассчитывал, чертил, а Квинт, пользуясь подручными средствами, мастерил регулятор хода времени изображения. С окончанием работ мы снова включили хроноскоп и обозревали открывшуюся картину уже в обычной последовательности.

Чтобы быстрее найти наш город, мы как бы поднялись над Землей километров на сто пятьдесят. Под кабиной распластался мутный Мадагаскар. Направление на северо-восток. Уже пересекли экватор. Дальше, еще дальше. Вот уже умеренные зоны, а вон там родной город, там мой дом, лаборатория, профессор Бейгер, милые дядя Коша и тетя Шаша. Я вращал ручку фокусировки изображения «ближе-дальше». Город стремительно летел навстречу. Казалось, что мы буквально падаем, и я вроде бы почувствовал некоторое ускорение и даже напрягся. Квинт вдавился в кресло и вцепился в подлокотники.

– Тише, Фил. Потише. Разобьемся – плакать будем от обиды.

Я «затормозил» и, подрулив к зданию моего бывшего научного учреждения, у самого окна второго этажа, где располагалась шестая лаборатория, поставил ручку фокусировки изображения на нуль.

Профессор Бейгер в неизменной меховой шапчонке сидел за низким пустым столом на низком стульчике и задумчиво почесывал мизинцем ухо.

– Знакомься, – сказал я Квинту. – Исчезнувший профессор.

– Которого мы должны были спасти?

– Почему были?

– А он, Фил, уже спасен, вот же он, сидит и думает. Сейчас спросим.

– У изображения-то?

– У какого? А… Фил, правильно. Он же не настоящий. – И все-таки не удержался, сказал:

– Здравствуйте.

Я впервые так близко лицо к лицу без стеснения разглядывал профессора. Я вздрогнул и отшатнулся, когда внимательно посмотрел в его глаза. Мне на миг показалось, что я нахожусь на Земле и вижу фиолетовый глаз, который приковал меня и парализовал. Я встряхнулся, переборол себя и снова посмотрел в глаза профессора. Теперь они не были фиолетовыми, они были серыми с красненькими прожилками на белках и обыкновенными черными зрачками. В эти глаза Бейгера я могу смотреть как угодно долго, и ничего не случится.

Профессор, видимо, что-то вспомнил и, на ходу доставая ключ, быстро подошел к сейфу. Я схватил приготовленный фотоаппарат. Профессор сел за стол и, развернул большой лист бумаги. Я повернул ручку фокусировки и, проникнув в лабораторию, мы повисли над Бейгером. Он просматривал какую-то схему и делал в ней поправки. Я, конечно, заснял ее. Но мне нужны были все бумаги или хотя бы большая их часть. А чтобы заснять их, надо было ежедневно следить за профессором. С этим приходилось мириться. Но нам повезло. В один из дней он вздумал делать ревизию всем бумагам. К вечеру они были уже у меня на пленке.

Все! Теперь за изучение. Я выключил хроноскоп.

На первых нескольких листках ничего интересного не оказалось. Кое-где, среди формул и схем, попадались рисунки: женские профили, чертики, домики. А на одном листке был нарисован стоящий на хоботе плачущий слон в женских сапожках. Очевидно, Бейгер, размышляя, машинально занимался художеством.

Но постепенно чертики исчезли. Их сменили стройные ряды цифр, схемы, эскизы, формулы. Выяснилось, что вначале профессор пытался передать по радио мышь из клетки в свой недосягаемый сейф. Правда, неудачно. Вместо мыши там из «местных» атомов образовался большой комок слизи, который стал предметом тщательного исследования. Я помню, что мимо шестой лаборатории проходить было неприятно: такой отвратительный запах был там. А Бейгеру даже замечания не сделали, ходили, терпели. Попробуй сделать такое я! Что было бы! В чем бы меня только не обвинили!

Из бумаг было видно, что профессор не унывал, он искал ошибку. Вникая в его работы, я все более убеждался, что отлично бы с ним сошелся. Башковитый. Исправив ошибку, он снова передал мышь по радио и получил мышиный эмбрион. Это уже было что-то! Но потом профессор пошел по неверному пути. Ай, ай, я качал головой, как же так, профессор. Не чурался бы ты меня, жил бы и трудился в свое удовольствие в третьем измерении. А вот и расчеты, связанные с передачей шахматной фигуры на Филоквинт.

Так что же случилось? Грубо говоря, Бейгер разложил себя на атомы, но особым образом. Он как бы взорвался, но не хаотично, он размылся во Вселенной. Иначе говоря, каждый атом его организма отстоял от соседнего на огромном расстоянии, но тем не менее они были взаимосвязаны. Это кажется неправдоподобным. Согласен. Но что поделаешь. У четвертого измерения свои законы.

– Бедный человек, – жалобно проговорил Квинт. – Как он там питается, такой громадный – больше всех, такой разреженный – совсем пустой. Но раз он такой, Фил, как он дышит?

– А он не дышит. Как вздохнул в лаборатории, так этот воздух в легких и остался. Ему достаточно.

– Тогда скажи мне, как он мог за такое недолгое время распухнуть во вселенной, с какой скоростью он разлетался?

– Мгновенно.

– Но, Фил…

– Что но? Это тебе не третье измерение. Запомни.

– Запомнил. А я не знаю, как будем его спасать. Его нужно сжать. Уплотнить?

– В некотором смысле да. – Я вынул из стопы сложенный вчетверо лист под номером 112 и развернул его. – Вот схема аппарата «Б-1», который «помог» профессору покинуть наш мир. Аппарат давно сгорел, но мы, изменив конструкцию, должны построить его и заставить работать на другом режиме. Только вряд ли нам удастся это сделать здесь. Материала мало.

– Мы да не сумеем! Мои руки просят работы.

На часы мы не глядели и не знали, сколько времени, какой год и куда летим. А ведь пора искать планету для посадки, устанавливать иразер и возвращаться на Землю. Ужжаз беспокоится. Да еще надо увидеть убийцу Квинта.

Работу отложили и, включив реле времени, я дал команду поворотному устройству. Миг, и, прочертив в космосе уму непостижимую дугу, кабина догнала волны, отраженные от Земли 6000 лет назад. Я отрегулировал резкость изображения. Под нами проплывало волнистое плоскогорье с островками растительности. Наступала ночь. У горизонта виднелись яркие точки двух костров.

– Медведи и шакалы жечь не будут, – авторитетно заявил Квинт. – Значит, внизу люди. Спустимся и возьмем правее.

Кабина «повисла» над одним из костров. Казалось, языки пламени лизали наши ноги. Мы инстинктивно подняли их.

– Знаешь, – засопел Квинт, – я чую запах дыма.

И до того реальным казалось все, что мы видели, что и я почувствовал запах. А кабина уже опустилась на костер, и мы вроде бы ощутили толчок. Я вывел кабину из огня.

– Смотри! – крикнул Квинт. – Вон копошатся твои предки, мои бывшие современники.

Это были невысокие, но могучего телосложения люди. Суровые, обросшие, бородатые мужчины в темных шкурах молча сидели на земле. Женщины в таких же шкурах отличались нежным овалом лица, волосы на голове схвачены кожаной бечевой, на шее ожерелья из мелких блестящих камешков и костяшек. Сводить бы их к парикмахеру, маникюрше, а потом в ателье мод, они бы ничем не отличались от наших модниц, а некоторых из них хоть на конкурс красоты отправляй. Рядом валялась груда обглоданных костей, череп бизона, чашки, кремневые ножи и прочая грубо обработанная утварь.

– Ну, эти совсем первобытные, – сказал Квинт. – У нас в Египте в это время мастера были. Соображали, астрономию знали. Кое-что строили, кое-что выращивали. А эти… – он презрительно поморщился. – Европейцы!

– Египет – страна древнейшей культуры. И, собственно, что ты возгордился?

– К слову пришлось, – смутился Квинт. – К тому же… Родину захотел увидеть, Фил. В Египет бы.

– Ладно, давай в Египет.

Чтобы точнее сориентироваться, мы поднялись высоко над землей. Мешала облачность, но все же различались размытые очертания Черного и Средиземного морей. Выбрав примерно место, где должен находиться дворец фараона Квинтопертпраптеха, мы начали спуск. Пробили облачный покров и с высоты птичьего полета обозревали местность. Нил разлился. Кое-где виднелись кучки занятых работой полуголых египтян.

– Знакомые места? – спросил я.

– Не приходилось бывать. Не успел еще возглавить боевой поход.

Мы шныряли туда-сюда, пока Квинт не крикнул:

– Вижу!

Он показал на приземистое сооружение, с многочисленными молочного цвета колоннами и весь затрепетал от радостного возбуждения. Однако скоро его пыл охладился и он выразил сомнение.

– А мой ли дворец? Похоже, но… Той голубой пристройки не было и этого неказистого строения тоже. И сад не тот.

– Прилетели поздновато, – ответил я. – Тебя уже убили. Мы можем ошибиться лет на тридцать в ту или другую сторону, тем более что не знаем точно года твоей смерти. Но в наших силах исправить это. Заглянем-ка на пару минут в пятый временной пояс.

На сей раз мы вышли рановато: дворец еще не строился, Квинт не родился. Пришлось подождать и только на третий раз мы вышли удачно.

Близ дворца шло строительство канала. Сотни голых изможденных рабов, подхлестываемых надсмотрщиками, как автоматы, ритмично взмахивали кирками.

Желтая пыль садилась на их потные тела. Поодаль большая группа рабов волоком тащила по песку огромную каменную плиту. Спотыкавшиеся и падающие получали безжалостные удары плоскими бичами.

Я исподлобья посмотрел на Квинта. Он отвернулся, вздохнул, потом засопел и, наконец, выдавил:

– Я же перевоспитался. Как Ужжаз. Когда это было.

– Для тебя строят.

– Для меня. Взбрело в голову тогда. Давай лучше ближе к дворцу. Скоро должны меня, деспота, убить.

У главных колонн в окружении нескольких пожилых египтян, видимо, советников и жрецов, гордо стоял фараон Квинтопертпраптех, мой Квинт. Я сразу узнал его. Полупрозрачная золотая кисея охватывала его талию. Он сказал что-то одному из стариков. Последний воздел руки к небу и в сопровождении двух воинов удалился.

– Казначей мой, – сказал Квинт. – Старый плут и мошенник, не доверял я ему.

Мы «опустились» рядом с фараоном.

– Видишь, какой я был. Владыкой себя считал. Злодей форменный. Изменился ли я?

– Внешне нет. Но ты изменился внутренне. Это главное.

– А это Кобхт и Хирам. Телохранители. Ни на шаг не отставали от меня, – он показал на двух молодых египтян одного с ним возраста. Они были на голову выше его.

– Сейчас я должен прогнать этих прихвостней жрецов и пойти смотреть танцовщиц.

Главный зал дворца с приходом фараона ожил. Откуда-то выпорхнули танцовщицы. Квинтопертпраптех мрачно смотрел их плавный танец. Потом вдруг неопределенно махнул рукой. Танцовщицы исчезли.

– Последние минуты живу, – прошептал Квинт.

Он от волнения побелел.

Фараон вышел в сад. Кобхт и Хирам, как тени, сопровождали его.

Среди цветущих клумб в каком-то оцепенении сидела молоденькая девушка, почти девочка. На ней была одна черная с блестками накидка. При виде фараона она вздрогнула, но тут же заставила себя улыбнуться и пошла навстречу. Фараон тоже обнажил в улыбке все тридцать два зуба и дал знак телохранителям удалиться. Они остановились в тени густого неизвестной мне породы дерева.

Девушка продолжала улыбаться, но улыбка была, как мне показалось, вынужденной, фальшивой.

– Это Винтоса, – прерывающимся голосом пояснил Квинт. – Прелестная пленница.

– Хорошенькая, – согласился я.

Пленница о чем-то страстно заговорила, обратив взор к небу. Слушая ее, фараон тоже запрокинул голову вверх, и в это мгновение в руках пленницы сверкнул тонкий кинжал, и она молниеносно снизу вверх вонзила его в горло фараона.

– Молодчина, Винтоса! – вскрикнул Квинт. – Так его, деспота!

Винтоса бросилась бежать. Предсмертный хрип фараона услышали телохранители. Прелестная пленница была схвачена.

У Квинта наступила реакция. Он обмяк.

– Заговор. Определенно. Не могу видеть обряд собственного мумифицирования. Подальше, подальше отсюда, Фил. Сейчас плакальщиц созовут.

Я хмыкнул и выключил хроноскоп.

– Подальше, говоришь! Зачем? Если у той звезды есть планета, мы на ней остановимся. А пока закончим аппарат профессора.

Вопреки ожиданию мы собрали его быстро и я даже усомнился, правильно ли? Проверил – все в норме. Вставив в блок питания брусок фотонита с резонатором, я повернул тумблер «вкл.». Послышалось гудение. Квинт со знающим видом приставил к корпусу ухо. Раздался оглушительный треск. Я отдернул руку. Квинт сожмурился, но уха не отнял. Стерпел. Кабину наполнил желтоватый туман, в точности такой, какой был в лаборатории Бейгера в момент его исчезновения. К плечу моему кто-то прикоснулся. Я повернул голову. Рядом со мной стоял живой профессор Бейгер в своей меховой шапчонке. Рука его лежала на тумблере «вкл.». Он нахмурился, недовольно скривил одну щеку и сердито посмотрел на меня:

– Я же сказал, Фил, прошу без посторонних.

Он думал, что все еще находится среди своих аппаратов и вторично выпроваживал меня из лаборатории. Скажу честно, я растерянно хлопал глазами. Не ожидал.

– В аппарате посторонних шумов нет, – откликнулся Квинт.

– Возмутительно! – увидев Квинта, гаркнул профессор. – Кто вы такой?! Что вам здесь надо?! Вон!!

– О, здравствуйте, дорогой профессор, – искренне обрадовался Квинт. – Вы уже здесь! Вот видите, и спасли вас.

– Да вы… Да что это такое? – профессор обвел испуганным взглядом кабину.

– Как что? – дернул плечом Квинт. – А разве плохо? Да вы, похоже, не рады трехмерному миру. Неужели в том лучше? Скажите правду. Я очень любознателен.

– Профессор, – спросил я, – когда вы в лаборатории включили такой же аппарат, вы ничего не почувствовали?

– Меня будто током дернуло. А вам что до этого?

– Вас так дернуло, – вмешался Квинт, – что вы распухли во вселенной. Пришлось вас сжимать.

– Поймите, профессор, – сказал я. – Вы допустили ошибку, и сами того не замечая, попали в четвертое измерение. Мы отдали много сил и труда, чтобы вызволить вас оттуда.

– Что за ересь вы несете? А впрочем это и не удивительно. Но что значит вся эта обстановка?

– Мы в космосе. С ближайшей планеты отправляемся на Землю. Убедитесь.

Я отдернул занавеску. Профессор обвел взглядом немигающие точки звезд и косо посмотрел на меня:

– Что вы мне голову морочите? Возмутительно! Иллюзион устроили. И когда успели? Позовите Марлиса.

– Марлис на Земле. Я не шучу, профессор. Мы уже побывали на девятой планете Ригеля, на ПНЗ. Мы нашли там коня, шахматную фигуру. Вы прекрасно знаете о ней.

– Откуда вам это известно? Подслушиваете мои мысли? Шпионите? Довольно! Так кто вы такой? – обратился он к Квинту. – Ма-а-р-ш отсюда!

– Я не привык, чтобы на меня кричали, – возмутился Квинт. – Одному Филу это дозволено. Отблагодарили! Сядьте и… это, не лезьте в бутылку.

– Сверх всякой меры, – возмущенно процедил профессор. – Какой наглец! – и, ударив кулаком по поворотному устройству так, что слетела крышка пульта управления, он нервно вцепился в него пальцами.

– Успокойтесь, – сказал я. – Выслушайте меня.

Бейгер не стал слушать. Что-то надумав, он, размахивая руками, направился через центр кабины к противоположной стенке.

– Стойте! – крикнул Квинт. – Идите вдоль стенки. В центре время равно нулю. Там его нет.

В центре профессор застыл с поднятой ногой. Он может стоять так целую вечность, пока его оттуда не вытащишь.

– Ладно, – сказал я. – Пусть там стоит, негодует и думает, что идет к стенке. Его сейчас не убедишь. Упрямый. Подождем возвращения на Землю.

Я подошел к поворотному устройству, чтобы закрыть крышкой пульт управления, Ох! Что профессор наделал! Он повернул иразер на двадцать шесть градусов. Куда нас занесло? Я отдернул шторку.

Мы находились в межгалактическом пространстве.

Знаменитая туманность Андромеды, эта гигантская звездная система, почти точная копия нашей галактики, лишь в полтора раза превышающая ее по размерам, висела перед нами. С противоположной стороны светилась наша родная, милая сердцу галактика. Где-то там, на ее окраинах, в одной из спиральных ветвей светит Солнце, неприметная рядовая звездочка, там плывет Земля, бурлит жизнь. Сколько прошло лет? Каких вершин знаний достиг человек? Как там наш дорогой Ужжаз?

Рядом с галактикой застыли Магеллановы облака.

Глаз видит меньше звезд на небе Земли, чем галактик из межгалактического пространства. Их бесчисленное множество.

И тут на нас напала тоска мучительная, ноющая, безудержная тоска по Земле. Она тянула к себе и звала. Было выше человеческих сил не откликнуться на ее зов. Только отсюда и чувствуешь глубину и бесконечность пространства.

Познав глубину мироздания, мозг бунтует и твердит одно: на Землю, домой. Вот она – космическая психология! А я ей уделял меньше всего внимания.

Нам так или иначе нужно было лететь в туманность Андромеды.

Межгалактический перелет – занятие скучное и однообразное. Стоит ли говорить, что мы перешли в первый временной пояс и только этим спаслись от психического расстройства. Тоска по Земле была так велика, что заглушила интерес к чужой галактике. У самой крайней звезды была обнаружена единственная планета, покрытая километровым слоем льда. Мы не раздумывая опустились на нее и сразу же, облачившись в скафандры, не обращая внимания на какие-то блуждающие тени, очертя голову бросились устанавливать иразер. Скорей, скорей! На этой планете мы не бездействовали ни одной секунды и, даже не отдохнув, стартовали обратно. А профессор так и стоял с поднятой ногой в центре кабины. Он все еще шагал к стенке.

В сотнях парсек от Андромеды я включил поворотное устройство иразера. Мы не заметили, как вторглись в окраины своей галактики. Теперь нужно было быть особенно внимательными. Я нацелился на третью спиральную ветвь, где находилось Солнце. И вот, наконец, до него осталось каких-то двести миллионов километров.

Земля приближается. Мы различаем перевернутые, клочковатые контуры материков. Отметив про себя, что над нами восточная часть побережья Средиземного моря, я стравил нуль-пространство. От волнения сердце бешено гнало кровь. Сколько лет прошло. Наш счетчик времени стал беспричинно барахлить, показывая самые несуразные цифровые значения. Внизу безводная каменистая пустыня, переходящая в скалистые отроги гор. В западной части она обрывалась гладью синего моря. Никаких следов цивилизации. Никаких следов деятельности человека.

Едва приземлившись на покатое с россыпями базальта плато, мы с горячей поспешностью отвинтили люк и буквально вылетели из кабины.

– Добрались-таки! – ликовал, пританцовывая, Квинт. Он обнял меня и давай трясти. Сцепившись, мы повалились на землю и весело, как дети малые, принялись барахтаться.

– Ну вот, – отдышался Квинт. – Дома. Не пойму, это заповедник? Эй! Люди!! Челове-е-ек!

– Заповедник в пустыне, – размышлял я. – Зачем? Непонятно. Нет, тут что-то не то, что-то не так.

Сердце мое беспокойно заныло. Нет худшего состояния, чем неизвестность.

Солнце клонилось к закату, но жгло немилосердно. Я предложил взобраться на одиноко торчащую к востоку от нас скалу.

– Для лучшего обозрения, – догадался Квинт и, вприпрыжку подбежав к скале, как заправский альпинист, ловко вскарабкался на отполированную ветром округлую вершину.

– Вижу людей, – оповестил он. – Всадники на верблюдах. Движутся, как неживые.

«Что за ерунда, – подумал я. – Уж не мираж ли видит Квинт?». Нет, действительно, это были верблюды. Никак не ожидал я через тысячелетия встретить на Земле кочевников-бедуинов. А это, без сомнения, были они.

– Похоже, идет репетиция к съемкам фильма, – предположил Квинт.

– Какая там репетиция? – не согласился я. – Перед нами сама жизнь. Но почему она не изменилась?

– Бежим узнаем, Фил. Они останавливаются на ночлег, усталые, голодные.

В этих широтах ночь наступает быстро, и уже сумерки окутали пустыню, когда мы приблизились к путникам. Но поговорить с ними не пришлось. Едва увидев нас, эти кочевники, – а их было шесть человек – испуганно вскочили на верблюдов и никакие наши окрики не могли их остановить.

– Вот шальные! – с досады, но не зло, бросил им вдогонку Квинт. – Бестолковые! Бестолко-о-вы-е!

Мы вернулись к кабине. Профессор продолжал шагать к станке. Мы не стали пока тревожить его.

Неужели за тысячелетия жизнь на земле не изменилась? Я лежал, думал и, разглядывая чистое небо, вдруг громко хмыкнул. А созвездия? Они почти те же, что во время нашего отлета. А ведь за сотни веков они должны неузнаваемо исказиться. Эта загадка не давала мне покоя.

– Не спится? – сочувственно спросил Квинт. – Меня тоже что-то сон не берет. Надо связаться с Ужжазом. Разбудить его.

Я не ответил. Ох, что-то тут кроется! Скверно я провел первую ночь на земле. Ворочался, впадал в полузабытье, видел отрывочные нелепые сны. Но к Ужжазу пока обращаться не решался.

После завтрака мы определили точные координаты нашей стоянки. Сверившись по карте, узнали, что в пятнадцати километрах к югу находится Иерусалим.

Мы не стали ждать, когда на нас наткнутся люди. Мы сами пошли к ним, взяв направление на Иерусалим. Протопали треть пути и никаких признаков жизни, лишь юркие ящерицы изредка выскакивали из-под ног. Не чувствовалось приближения большого города.

Неожиданно Квинт остановился, покрутил головой и поднял указательный палец кверху:

– Слышу звуки. Шум и звон. Топот.

Прислушался и я. В наступившей тишине ухо уловило слабый гул, доносившийся из-за скалистого гребня, вдоль которого мы шли.

Взобравшись на гребень, мы опешили. По степи двигалось несколько людских потоков. Все они направлялись в одну сторону – к Иерусалиму.

– Ой-е-е-ей! – протянул Квинт. – Откуда их столько?

Он хотел ринуться им навстречу, но я его остановил.

– Не торопись. Подождем. Встанем-ка за этот выступ.

– Встанем, Фил. Встанем, но посмотри туда. Циркачи какие-то скачут.

Я повернул голову. Метрах в тридцати от нас к головной колонне на лошадях тяжело мчались с десяток самых настоящих рыцарей. Длинные мечи, копья, выгнутые треугольные щиты, блестящие шлемы с откинутыми сетками, сверкающие панцири, наколенники. И у всех на плечах короткие накидки с белыми крестами. Ну, настоящие крестоносцы. Мы молча проводили их недоуменными взглядами, пока они не слились с колонной. Шествие приближалось.

В передних рядах ехали величественные рыцари. За каждым из них следовал оруженосец. Пешие воины в кольчугах с тяжелыми секирами шли нестройными рядами. Вслед за ними разношерстной толпой двигались крестьяне в шерстяных колпаках, из-под которых выбивались космы нечесаных волос, в кафтанах или в длинных перехваченных кушаками рубахах. Катились обозы. Ревели, мычали, ржали лошади, ослы, быки. Мелькали даже черные сутаны священников и клобуки монахов. Неслась вперемежку немецкая, французская, итальянская речь. Один священник отчетливо сиплым голосом протянул:

– Вассалы желают встать на стезю господню и покарать нечестивцев в священном граде.

Меня едва не хватил удар, когда вдруг я понял, что мы самым непостижимым образом перенеслись в прошлое. Я знал, что это невозможно, абсурд, но против фактов разве пойдешь? Мы очевидцы первого крестового похода. На Земле 1099 год. Раннее средневековье. Наши прабабушки еще на свет не появились, а мы, пожалуйста, есть. Невероятно!

Квинт не очень удивился: привык кочевать из одной эпохи в другую. Он только поинтересовался:

– Кто же тогда родил тебя, Фил?

– Мама, кто же еще?

– Как же она могла родить, если сама еще не родилась?

– Не знаю, – честно признался я. – Скажу лишь одно: при сверхсветовой скорости время течет в обратном направлении. Минус-время. Но каким образом, этого я сейчас сказать не могу. Какая связь между антивременем и сверхсветовой скоростью? Не знаю. Сами того не подозревая, мы сделали важное открытие, вот только объяснить его пока не можем.

– Да, для XI века это неплохое открытие, – серьезно заметил Квинт.

– Несомненно, мой отец и мать еще родятся, – сказал я.

– И опять родят тебя? – удивился Квинт.

Я пожал плечами.

– Выходит так. Да не выходит, а точно. Это неизбежно.

– А цела ли наша самоуправляющаяся машина? – спросил Квинт. – На полюсе которая?

– Очевидно нет. В XI веке ее не может быть.

– Но мы же на ней ездили.

– Ничего не значит. Была бы она с нами в полете, она была бы и сейчас здесь. А так машина еще не создана.

– Создана и не создана. Чертовщина какая! И клопы с мухами на Земле есть?

– Разумеется. Ведь мы их выбросим в космос только через девятьсот лет.

– Да мы же их уже вышвырнули! – вскричал Квинт. – Весь мир знает о Клопомухе.

– Ах, надоел ты мне!

– Последний вопрос.

– Ну?

– Нас могут убить?

– Свободно. И спрашивать не будут. Мы такие же люди, как и все.

– Тогда кто меня будет оживлять?

– Сказано же было, что меня еще родят.

– А… Ну если так, тогда ничего. Значит, я нахожусь в двух состояниях: живом и мертвом. А не могли бы мы сейчас найти мою мумию и оживить?

– Нет, – коротко отрезал я, отмахнувшись от какой-то мухи. Мухи? Да это же не муха. Это кремняк с Амяка Сириуса. Да не один.

– Ты закрыл склянку с насекомыми? – спросил я.

– Закрыл. А они здесь. Изучают нас. Ах, вы…

– Тише, тише, не кричи. Плохо закрыл.

Кремняки не мешали нам. Потрескивая, они летали на разных высотах в радиусе пяти метров вокруг нас.

Между тем мимо проходили последние разрозненные кучки крестьян. Один из них, стопроцентный юродивый, вдруг сморщившись, схватился за живот и бросился в нашу сторону. Квинт чертыхнулся, попятился и столкнул несколько камешков, которые с шумом покатились по склону. Юродивый остановился, прислушался, и как раз в этот момент Квинт, принявший неустойчивое положение, качнулся и неминуемо должен был свалиться по крутому откосу вниз. Я бросился на помощь и задел огромный булыжник. Квинта я удержал, но булыжник подкатился к ногам юродивого. Он испустил гортанный крик и проворно вскочил на серый выступ, потом на другой. Нам некуда было прятаться. Он увидел нас.

– Ну-у, – кивнул ему Квинт, – здравствуй! Что, животик болит? Объелся?

А юродивый, видимо, приняв нас за лазутчиков, поднял крик. Нас в два счета скрутили, и не успели мы опомниться, как стояли перед весьма благородным рыцарем. Его доспехи, осанка, почтение, с каким относились к нему окружающие, – все говорило о том, что он возглавляет этот поход. Я засмотрелся на его легкий, отделанный серебром шлем с гребнем в виде дракона, раскрывшего пасть.

Кремняки продолжали кружиться над нами. На них никто не обращал внимания.

Рыцарь пытливо рассмотрел нас и спросил на старом немецком языке:

– Кто вы? И кто вас послал?

– Мы мирные путешественники, – ответил я.

– Несравненный, доблестный Годфруа! – зачастил юродивый. – Путешественники за камнями не прячутся.

Стоявший рядом с Годфруа рыцарь с полинявшим страусовым пером взялся за рукоять меча и свирепо посмотрел на Квинта.

– У тебя подозрительный вид. Все окрестные колодцы преднамеренно отравлены. Это сделал ты? Отвечай, поганый!

– Не повышайте на меня голос, – сказал ему Квинт. – Я все равно не понимаю вас. А руки прошу развязать.

Рыцарь наполовину вытащил из ножен меч и подошел вплотную к Квинту. Годфруа остановил его движением руки.

– Если вы путешественники, то где ваше снаряжение и припасы? Я, вассал германского императора, спрашиваю вас.

– Мы обходимся без этого.

– Значит, вы посланы. Где находится вода?

– Не знаем.

– Сколько войск у Иерусалима?

– Не знаем.

– Оба будете казнены.

Рыцарь с пером напыжился и радостно кивнул головой в знак согласия. Юродивый взвизгнул и убежал. Годфруа подал какой-то знак двум крестоносцам в красных плащах и, не глядя на нас, тронул лошадь. Остальное произошло быстро. Не успел я еще как следует осмыслить произнесенную фразу, как над Квинтом взметнулась секира, и он с раскроенным черепом, без стона рухнул на горячие камни. И в тот же миг я увидел перед собой красный плащ и занесенную секиру. Это конец! Я инстинктивно сжался, зажмурился и в последнее мгновение вспомнил, что меня еще родят, что мумия Квинта уже готова, что я его все равно оживлю. Но конец почему-то не наступал. Я приоткрыл один глаз. Второй от удивления открылся сам. Секира неподвижно висела в нескольких сантиметрах над моей головой. Крестоносец с напрягшимися мускулами, искаженным лицом, вложивший всю свою силу в удар, словно застыл. Он не шевелился. Казалось, что это не живой человек, а статуя. Лишь глаза, безумные, расширенные от ужаса, говорили о том, что человек жив и замер не по своей воле.

Над застывшим крестоносцем кружилось с десяток кремняков. Значит, это они спасли мне жизнь. Больше некому. Сам по себе крестоносец не одеревенеет. Когда Квинт рухнул на горячие камни, кремняки зарегистрировали, что одна саморегулирующаяся биологическая система вывела из строя другую. Разрушения второй системы в моем лице они не допустили и, создав вокруг агрессивной протоплазмы какое-то силовое поле, образно выражаясь, парализовали крестоносца, лишив его всякой возможности двигаться.

Я поспешно вскочил из-под занесенной секиры. Кто знает, как долго будет держаться силовое поле. Рыцарь с полинявшим страусовым пером подскочил к застывшему крестоносцу и злобно закричал:

– Рикассо! Исполняй. Ты не оглох?

Он тряхнул крестоносца за плечо. Тот качнулся, но не издал ни звука. Я попятился назад.

– Стой, язычник поганый! – крикнул рыцарь и, вытаскивая из ножен меч, бросился на меня. Он не успел взмахнуть мечом: кремняки надежно оберегали систему от разрушения. Рыцарю была предоставлена возможность только вращать глазами. Второй крестоносец растерялся и забыл про меня. Годфруа и его сопровождающие ехали на лошадях не оборачиваясь, юродивый убежал далеко. Состроив глупую мину, я непринужденно подошел к толпе крестьян, распевавших гимн и не глядевших по сторонам. Смешавшись с ними, я чуть поотстал, потом, схватившись за живот, перебрался через гребень и развил стремительную скорость.

Вот и возвратились на Землю!

В кабине я отдышался. В тот же вечер, вооружившись лучеметом, я сделал вылазку к месту происшествия, чтобы по-человечески похоронить Квинта. Но там ничего не обнаружил. Крестоносцы не могли забрать тело Квинта с собой. И тем не менее его не было. Я обшарил большую площадь и все бесполезно. Кремняков тоже не было.

Печальный, я побрел к кабине.

Нужно возвращаться в свой век.

Я разобрал счетчик времени и универсальные часы – виновник их неисправности сверхсветовая скорость – и засел за ремонт. Памятуя, что шутки со временем плохи, я с особой тщательностью перепроверял работу приборов. Энергии в аккумуляторах, питающих блоки гравитопреобразователя для перемещения кабины над планетой, осталось на один перелет. Поэтому я не стал искать другого пристанища. Место здесь плохое, для жизни малопригодное. Вряд ли здесь произойдут какие-нибудь исторические события. Я уселся в третьем временном поясе и включил приборы.