Оживленная вечерняя улица со всеми ее гудками, криками, яркими огнями фонарей и витрин. Вера бредет вперед, не разбирая дороги, наталкиваясь на суетных торопливых прохожих. Каждый из них думает о чем-то своем, не замечая никого вокруг, у каждого внутри целая вселенная, в каждом безбрежным океаном плещется бесконечная красота, отложенная до лучших времен. Но нам с вами нет до прохожих никакого дела, а значит, и их нет, и не было никогда, а есть только вот эта пятнадцатилетняя загорелая девушка с маленьким приволжским носиком, по которому в разные стороны сползает узкая полоска веснушек, и длинными южными бровями, изогнутыми циничной охотящейся чайкой. Одна из бровей пересечена небольшой канавкой бледно-розового шрама - след осколочной гранаты из самого детства, о котором услужливая память уже ничего не помнит: трое мужчин врываются в дом в маленьком кавказском ауле, женские крики, автоматная очередь в потолок, взрыв, не важно…
Следом за Верой мы проходим под железнодорожным мостом с высокими каменными стенами, которые сплошь покрыты неумелыми граффити. Наверху грохочет электричка, уносящая усталых людей в промозглую темноту осенних пригородов, вдоль линий электропередач и унылых серых полей, мелькающих за запотевшими окнами, длинные стекающие капли, на которых отражают огни, огни, бесконечные огни. Мокрая сосновая кора с чьими-то инициалами, вырезанными лезвием перочинного ножа; проселочная дорога; кочки травы, пахнущие сырой осенней землей - никто не видит этого за тоннами льстивых примитивных кроссвордов…
Даня дописал последнее предложение, завершив его на всякий случай многоточием. Встал из-за компьютера, на мониторе которого нахальным синим кактусом расцветал макинтошевский Word. Пошел на кухню, шаркая по полу промокшими в ванной мохнатыми тапочками. Включил чайник: тот с готовностью засвистел тонкой струйкой пара. На деревянном кухонном столе лежала в куче своих мягких светлых внутренностей распотрошенная поролоновая крыса Батукада. К разодранной крысе была приклеена записка: «Даня, этот мир слишком жесток для меня! Прощай!» Рядом - яркая малиновая баночка с засохшим йогуртом Данон. Веселый человечек Данон, друг Мишлена.
Даня взял в руки большую кружку из темного стекла и до краев наполнил ее горячим чаем, печально глядя на безвременно ушедшую из жизни Батукаду - ее ведь подарили только вчера. Даже поролоновые крысы не выдерживают, чего уж тут говорить о людях… В который уже раз непонятно зачем приподнял крышку алюминиевой кастрюльки, стоявшей на плите: там, на горке слипшихся макарон, вторую неделю произрастали загадочные мохнатые растения, похожие на низкорослые северные сорняки с резкими колючими листьями - явный источник вдохновения языческих архитекторов. За тем лишь исключением, что листья в кастрюльке были покрыты множеством тонких белых ворсинок. Даня несколько раз прищелкнул большим и средним пальцами, пытаясь сосредоточиться на упущенной мысли - что-то про ледяной балтийский ветер, летящий вслед… Нет, черт, уже не вспомнить. Он вздохнул и включил телевизор.
«Меня очень волнуют необезвреженные противопехотные мины в Африке, - сказал Пол Маккартни, - это действительно серьезная проблема».
Даня сделал большой глоток из кружки. От чая по телу наконец-то стало растекаться долгожданное тепло: обогреватель не греет ни черта, окна не заклеены, батареи топить не будут еще недели две. Переключил канал - Пола сменила кудрявая блондинка с роскошной грудью.
«Меня, - сказала блондинка, - крайне беспокоит проблема рака груди».
Даня выключил телевизор, беззлобно пнул лежащий на полу полиэтиленовый пакет с картошкой: похоже, там еще что-то осталось. Взял нож: кожура длинной солнечной стружкой поползла в мусорное ведро. Медленно порезал каждый ломтик картошки тонкой соломкой. Не все ломтики сразу, а каждый по очереди - это бессмысленное занятие всегда успокаивало нервы и помогало сосредоточиться.
Даня бросил соломку на разогретую сковородку, та аппетитно зашипела в горячем подсолнечном масле. Черный хлеб, лук: длинные зеленые кустики с маленькими соблазнительными корешками-луковицами. Тонкие дольки картошки уже стали покрываться легкой поджаристой корочкой. Разбил два яйца и аккуратно вылил их сверху, чтобы оранжевые глаза яичницы не растеклись.
За окнами ветер. Кусты сирени бьются в мокрое стекло. В шкафу оказалось несколько маленьких праздничных свечек. Даня воткнул их в яичницу, зажег; подошел к холодильнику за луком. Но вместо того чтобы открыть дверцу стал смотреться во встроенное в переднюю панель зеркало, по которому плавали магнитные рыбы и морские звезды.
- И чего ты ждешь? - спросило его отражение. - Ты же ее убьешь через полчаса… Отпразднуешь, - отражение злорадно кивнуло на яичницу со свечками, - отпразднуешь, а потом убьешь!
- Ну, это мне решать, - возразил Даня, - захочу - и не убью.
- Ого, какие мы решительные… Ты же не сможешь пройти через него один, так? Ей ты ничего не скажешь, потому что она не согласится, если будет знать всю правду. А больше тебе не с кем. Все верно?
- Пошел ты!
- Это ты иди и поговори с ней, пока еще не поздно!
- Не хочу.
- Ты идеальный субъект! - вдруг ни с того ни с сего сказало отражение. - Ты даже не можешь писать о своих чувствах! Телевизор, картошка, лук - вот это да, это для тебя…
Даня вышел в коридор, едва освещаемый тусклой лампой. Через голову натянул темную непромокаемую куртку болотного цвета, застегнул молнию на правом боку, зашнуровал ботинки, накинул капюшон. Герметичный костюм для выхода на поверхность планеты. Ну что же, праздничная яичница может и подождать… По лестнице в подъезде перед ним шмыгнула в подвал маленькая серая мышка. Несколько ее родственниц остались сидеть на ступеньке, лишь мельком взглянув на Даню - похоже, он не вызвал у них опасений. Мышки сидели полукругом вокруг маленького газового баллончика от сифона, похожего на стреляную гильзу. Писатель нагнулся и подобрал баллончик. Мышки подняли головы и, не отрываясь, смотрели на Даню.
- Это ваше? Вы его нашли? Мышки безмолвствовали.- Он красивый… Давайте я дам вам за него молока? И сыр! У меня есть кусочек сыра… Он, правда, засох, но вам же это не очень важно, да?Одна из мышек подняла лапки и стала тереть ими мордочку, подрагивая усами. Даня воспринял этот жест как знак согласия:
- Я сейчас вернусь, только вы не убегайте…В холодильнике действительно оказался сыр. Он лежал, завернутый в тонкую полиэтиленовую пленку на самой нижней полке - дребезжащей металлической решетке. Даня налил в чайную чашку остатки молока, схватил сыр и вышел на лестничную площадку. Мышки по-прежнему сидели на ступеньке и терпеливо ждали его.- Никогда раньше не видел, чтобы мышки покупали еду, - сказал он, ставя молоко и сыр на бетон.Главная мышка, та самая, которая теребила мордочку лапками, отвернулась от писателя и направилась в сторону подвала.
- Нет, нет! Я идиот! Не обижайтесь… У меня же день рождения, так? И вы принесли мне подарок! Мой самый первый подарок! А молоко и сыр - это угощение! Правильно?Главная мышка подошла к чашке и принялась лакать молоко - по белой поверхности побежали мелкие волны. Остальные последовали за своей предводительницей, расселись вокруг чашки живым серым солнцем с подрагивающими лучами-хвостами.
- Вот и хорошо. А мне надо идти.
Даня толкнул тяжелую металлическую дверь, обклеенную десятком рваных бумажных объявлений. «Ремонт телевизоров». «Ночная сказка». «Перестаньте мечтать похудеть». Бредя по колено в навеки позабытом дворниками мусоре, добрался до аллеи Поликарпова и пошел вдоль нее к дому-роботу вокруг которого парусами раскинулись бело-голубые девятиэтажные дома. Кажется, что это не спальный район Санкт- Петербурга, а летний лагерь, который все покинули с приходом холодов: деревянные домики скрипят на пронизывающем ветру, с досок ломкими кусочками слезает выцветшая краска, а в душевой смотрит свои грустные сны единственный оставшийся обитатель - полупустой тюбик зубной пасты, в спешке позабытый кем-то.
Моросящий дождь невидимыми невесомыми каплями хлещет Веру по лицу, от чего то принимает странное надменное выражение, заставляющее даже самых нелюдимых прохожих оборачиваться ей вслед и долго провожать глазами хрупкую подростковую фигурку в коричневом плаще. Блеклые жестяные водостоки, надрывно истекающие потоками воды. Ледяной балтийский ветер несется с моря, пролетая по прямым улочкам Кронштадта, минуя навигационные приборы кораблей, без дела застывших у причала на долгие годы.
Вера проходит вдоль рынка, затем мимо дома, крыша которого утыкана чуть ли не сотней невысоких тонких труб с закопченными шляпками-конусами, напоминающими хлипкие грибы, сворачивает направо к двум длинным рядам гаражей. Даня идет вслед за ней по пустынной дороге. Пузыри дождя понемногу перестают биться в лужах; облака расходятся, обнажая звездное сентябрьское небо, вновь полное своих тайн, выношенных беззаботным летом.
Короткие светлые волосы, узкие плечи, наушники, из которых доносится громкая музыка. За Верой тянется невидимый шлейф ее тонкого запаха: чистая кожа и чуть-чуть приторных цветов - какие-то недорогие духи. Запах невесомой отмычкой взламывает память Дани: он вспоминает, как познакомился с ней…
Вагон метро, он держится за поручень, натянул рукав свитера на ладонь, чтобы не касаться кожей грязного металла. Следит за своими героями. По вагону разливается приторный запах дешевых алкогольных коктейлей, разлитых в банки с предупреждающими ядовитыми цветами. Книга в руках у полной, плохо сохранившейся женщины: «Волны Экстаза». Женщина нависла над шепчущимися Тимой и Ритой, бросает на них полные ненависти взгляды.
- Эй ты, дебил, отойди от вагона и перестань облизывать стекла! - доносится сквозь шипение старых динамиков голос машиниста.Пассажиры смеются.- Осторожно, двери закрываются…Свистящий звук работающей гидравлики. Поезд резко трогается, толпа прижимает к нему Веру. Полоска веснушек, пересохшие губы…
На дороге нет никого, кроме них, редкие прожекторы на крышах гаражей освещают путь. От расположенной неподалеку конфетной фабрики распространяется густой сладкий запах карамели, перебивая ее духи. Вера оборачивается, стягивая с себя наушники:
- А, это ты… - с облегчением говорит она.
-Я…
- Вот дурак, напугал меня! Вечно появляешься из ниоткуда, как привидение… Ты знаешь, я из дома свалила. Мама в школу заявилась, ну ей там и рассказали все. Что меня там типа уже полгода не видели. И про всю эту историю с Армасом рассказали. Он, кстати, с ума сошел. Вообще в салат. Не верь ни одному слову, если его встретишь. Полную чушь несет: про революцию, инопланетян - жесткая шиза. Доучился, блин. Знаешь, даже страшно. Я раньше думала: о, прикольно, наверное, быть сумасшедшим. Мультики с закрытыми глазами смотришь и все такое. Так вот ни фига подобного. Реально страшно и жалко его. А мы с мамой посрались в салат. Она конченная сука. Я теперь домой не вернусь.
- Да, я знаю.
- А, прости, постоянно забываю… Ты ж у нас всегда все про меня знаешь. А я тоже сука та еще. И тоже конченная.
- Неправда.
- Правда! - кокетничает Вера. - Я конченная сука! Я дрянь!
Она встает на цыпочки, чтобы увидеть свое отражение в окне припаркованного автомобиля.
- Нет, не правда. Ты очень чувствительная и ранимая.
- Серьезно так думаешь? А еще какая я?
- Ты… Ты скрытная. Любишь придумывать себе разные тайны. Еще ты все переживаешь в себе, никому не показываешь своих эмоций: у тебя от этого даже аллергия началась, видишь, вот тут, на шее. И ты невероятно сильная. Если бы мне пришлось пережить то, что выпало тебе - я бы сдох на хрен, в слезах и соплях.
- А ты тоже сука! - смеется Вера. - Льстивая сука!
- Да нет. Просто больше всего на свете людям нравится слушать о самих себе. И ты не исключение.
- Да, ты прав, наверное… Кстати, я татуировку себе сделала! Смотри! - Вера закатывает рукав. На плече у нее еще не зажившая покрасневшая кожа, цветной рисунок - два маленьких зеленых монстра, похожих на крокодилов.
- А кто это такие?
- Спиногрызы!
- Ааа… Похожи…
- Слушай, я такая эгоистка, только о себе говорю, а у тебя-то что нового?
- Прикинь, они убили Батукаду.
- Как это?
- Разорвали ей нитки, ну шов на заднице, и вытащили через дырку весь поролон. И записку посмертную написали еще. Я сегодня утром нашел.
- Салат!
- Когда ты наконец избавишься от этого дурацкого слова?
- Даня, не будь занудой!
Они проходят мимо автосалона FIAT, приютившегося рядом с овощебазой, за железными ворогами которой слышны невнятные разговоры припозднившихся кавказских торговцев. Неоновый логотип FIAT отражается во фруктовых нечистотах, которые бурным потоком текут через дорогу. Даня с Верой перепрыгивают его, поднимаются на железнодорожную насыпь: до Черной Речки осталось идти совсем немного. Вдали слышен гул идущего поезда. Даня смотрит на часы.
- Да че ты, пошли, он же еще далеко! - говорит Вера.- Нет, давай подождем, пусть проедет…
- Дань, не тупи! Мы миллион раз уже успели бы пройти!- Нам нужно обязательно подождать.Писатель достает баллончик для сифона и кладет его на рельс. Через десять минут тепловоз с ревом проносится мимо них, отшвыривая баллончик - тот вылетает на насыпь, падает на залитый соляркой гравий рядом с блестящим черным кусочком каменного угля.
- Ну че, теперь можно идти?
- Я тебя очень прошу: подожди еще минуту, не переступай рельс!
- Данечка, ты тоже с ума сошел, а? Армас себя очень похоже ведет!
Писатель снова смотрит на часы.
- Все, пойдем…
Они перебираются через насыпь. Недостроенная высотка невдалеке, наверху в темных проемах безжизненных пока окон мерцают своим потусторонним свечением рабочие-сварщики.
«Получено новое сообщение». Писатель смотрит на экран мобильного телефона, вновь и вновь перечитывает текст.
- Что там? - спрашивает Вера.
- Ничего… - качает головой Даня.
- Точно? Даже в темноте видно, как у тебя лицо побледнело.
- Да нет, это просто… Ну, неважно… Сука! Писатель с силой бросает телефон об землю, у того отлетает передняя панель.
- Неважно, говоришь? - Вера подбирает мобильник. - Смотри-ка, работает еще…
- У тебя есть сигареты?
- Ты же не куришь!
- Похоже, что уже курю.
- Есть, конечно. Держи! Видишь, не я одна скрытная…
Они выходят дворами к метро. На площади взмывает вверх разноцветный электрический салют - глупый некрасивый шар на высоком столбе, не убранный с новогодних праздников. Возвращающиеся после работы люди толпятся у коммерческих ларьков, разношерстная музыка льется из них отчаянной какофонией.
- А ты боишься умереть? - вдруг спрашивает писатель Веру.
- Интересные у тебя вопросы. Но вообще нет, не боюсь.
- Почему?
- Не знаю даже. А чего бояться? Мне кажется, когда умираешь, ничего не происходит: нет никаких туннелей, ни божественного света, ничего. Все равно, что перегорает одна из лампочек в рождественской гирлянде. Куда она отправляется? В рай? В ад? Бред собачий: она просто перегорает и все. Просто из нее уходит ток.
- Интересная теория… А куда он уходит?
- В остальные лампочки. Или в какого-нибудь идиота, который сунет две проволоки в розетку… Знаешь, я в детстве часто думала о том, как ток живет в батарейках. Ну как у него там, своя кровать, и шкаф с одеждой, и туалет, и все такое…
- Держи… - Даня протягивает девушке длинный металлический ключ. - Я не особенно знаю, как там ток, но вот ты, если хочешь, можешь пока жить у меня.
- Спасибо! Ой, он такой теплый, ты его долго в руке держал? - Вера опускает ключ в карман плаща. - Серьезно, большое спасибо, Дань… Ты только не обижайся: может, я и загляну, но не сейчас. Я хочу чего-нибудь нового! Все равно чего: плохого, хорошего - без разницы!
- Я понял, не продолжай…
- Ты правда не обижаешься?
- Правда.
- Тогда скажи, куда мне теперь идти?
- Тебе направо. Заговори с первым человеком, которого встретишь…
- Договорились!
- Пока.
- Нет, ну ты правда не обижаешься?
- Правда. Правда. Пока!
Она уходит, и снова начинается дождь. Длинный косой дождь из серых облаков, пугающе низко стелющихся над землей. Изредка капли попадают в глаза, на миг превращая окружающий мир в размытое пятно. На все это хорошо было бы смотреть из окна кафе, обнимая замерзшими пальцами пузатый бокал, в котором благородным темным янтарем плещется собеседник, лучше которого этим вечером ему не найти. Сидеть допоздна, все откладывая и откладывая тот момент, когда нужно будет выбираться на улицу, пряча лицо от холода и дождя. Но за ненадежными витринами кафе сидят совершенно другие люди, а он идет по тротуару. Он - в одну сторону, она - в другую, с одинаковой скоростью, два пешехода в безликой задаче из школьного учебника математики. На дороге - листья, листья: нескончаемые, впечатанные в мокрую землю листья. Навязчиво бросаются в глаза в темноте, словно одинокие точки в неуютном осеннем романе.
Даня понимает, что еще несколько минут таких мыслей - и он окончательно свихнется. Он надевает наушники и крутит колесико настройки. Раздраженно морщится, слыша всю ту муть, что плещется в эфире. Заводные зомби без страха и упрека… Внезапно одна из радиостанций привлекает внимание писателя.
«Салют! В эфире радио "Депрессия!" Мы приветствуем всех наших друзей-самоубийц, решивших уйти из жизни этим прекрасным мерзким вечером…»
Дане вдруг кажется, что он уже где-то слышал этот голос. Даже не то что слышал, а…
«Самая важная история на свете - это ваша собственная, дорогие радиослушатели. И она предназначена только для вас. Людей, без которых вам невыносимо жить, вы никогда не встретите или встретите слишком поздно. Чем хуже - тем лучше, дорогие друзья, и только это наполняет нас силой жить дальше. Тем не менее, мы скорбим вместе с вами, дорогие радиослушатели, и передаем… Передаем… Поролоновая крыса Батукада передает привет своему единственному другу - писателю Дане Шеповалову. Желает ему не отказываться от своего замысла и непременно убить всех героев своего романа… Слушайте, какой замечательный писатель! Нужно пригласить его к нам в студию! Специально для тебя, Даня, где бы ты ни был, по заявкам наших непостоянных, аххахх, крайне непостоянных, слушателей мы переда…»
Девушка на тротуаре перед Даней машет ему рукой.
- Что? - снимает наушники писатель.
- Простите, зажигалки не будет?
- Нет, не курю…
«Мы передаем ре…pa… передаем… черт бы их всех побрал! А, вот! По заявкам наших слушателей мы передаем "Реквием" Вольфганга Амадея Моцарта. Ну что же, отличный выбор! Дорогие коллеги, не забудьте вставить ствол в рот, чуть-чуть вверх и наискось, спускайте курок плавно, думайте о хорошем! Спасибо за сотрудничество…»
- В машину, сука! - два человека заламывают Дане руки за спину и тащат в припаркованный рядом автомобиль без номеров. - Быстро в машину!- Поехали с нами! Живо!
- Не поеду!
- Поехали, тебе говорят! Милиция!
- Пошли вы на хрен! Удостоверения покажите! - кричит Даня, отчаянно сопротивляясь: за рулем сидит парень в капюшоне, скрывающем поллица.
- В машине покажем!
Дане совершенно не хочется рассматривать какие бы то ни было удостоверения в машине без номеров. Адреналиновый шок придает ему сил: он резко выкручивает запястье и освобождает левую руку из захвата одного из нападающих. Тянется за ножом в кармане куртки - легальный норвежский нож с длинным тонким лезвием, рядом заключение экспертизы: холодным оружием не является… Я вам сейчас покажу, суки, чем он не является…
Открывается передняя дверь, оттуда выскакивает парень в кепке: он держит в руках магнитолу, защищенную тяжелым металлическим корпусом. Подбегает к дерущимся и наотмашь прикладывает ею по Даниному затылку. Гулкая тупая боль. На землю падает кассета, разламывается на куски. Ветер треплет разматывающуюся магнитофонную ленту, запутывая ее вокруг ног участников драки, вокруг передней покрышки, на которой все еще видны следы зубов Лютого…
- Ну что, Шеповалов, довыебывался? - смеется Рита, завязывая последний узел на веревке, сковывающей его руки за спиной.
- Да что вы себе позволяете? - возмущается Даня, понимая наконец, куда он попал. - Это же я все это пишу! Да вы знаете, кто я? Да я…
- Да-да-да, мы в курсе, - издевательским тоном успокаивает его Рита. - Ты последний великий писатель, ты размажешь протухшие кишки современной литературы по пыльным стенам затхлых библиотек.- Аххаххах!!! - смеется Тима. - Дай пять! Друзья ударяют друг друга по рукам, после чего Даня чувствует себя еще более дискомфортно.
- Рит, а ты помнишь, как это там у него было? - Тима вытирает слезы, выступившие на глазах от смеха. - Ну, про листья…Рита пытается сделать серьезное лицо.
- Листья, листья, нескончаемые листья. Навязчиво бросаются в глаза в темноте - словно одинокие точки в неуютном осеннем романе… - передразнивает Даню проникновенным поставленным голосом, полным лживой патетики, будто бы она - ведущий, зачитывающий по радио текст очередной бездарной постановки.
- Хахаххаа! - снова заливается Тима. - Дай пять!
Развернувшись резким движением спиной к окну, Даня судорожно дергает ручку на заднем сиденье, но Никитин блокирует все двери и трогается с места.
- Что, пидор, нравится истории придумывать? - зло спрашивает он Даню.
- Выдумщик, блин! - продолжает хохотать Тима. - Сказочник!
- Андерсен! - гогочет Никитин.Рита садится поближе к писателю и с нежностью обнимает его.
- У нас теперь есть взрывчатка, дружок… - доверительно шепчет она Дане на ухо. - Не самая современная, конечно, но уж что нашли. Тим, покажи ему!
Мальчик достает связку плотных красных колбасок динамита и, встряхнув ее, как кольчугу, демонстрирует писателю.
- Ну что же… Поздравляю… - выдавливает из себя Даня.
- Нет, ты не понял… - улыбается Рита. - Это мы тебя поздравляем! С днем рождения, Даня! Это для тебя! Подарок! Теперь ты сможешь размазать кишки современной литературы в самом что ни на есть прямом смысле! - она через голову надевает динамит на писателя на манер бронежилета, заматывает его сверху тонким желтым шнуром.
- Национальная Библиотека тебя устроит? - интересуется Тима. - Там красиво…
- Никитин, поворачивай сейчас направо, едем в библиотеку! - командует Рита.
- Вы чего, серьезно? - Даня не может поверить, что все это происходит на самом деле. Это все сон. Это кошмар! Это персонажи, которых он сам придумал. Как они могут ворваться в его жизнь?! Этого нет, этого не может быть! Сейчас он проснется! Проснется и пойдет пить чай… Запишет новую историю про Тиму и Риту в блокнот… Что нужно сделать, чтобы проснуться? Раньше достаточно было просто понять, что ты спишь. Но, видно, сейчас слишком реалистичный кошмар. Что же делать? Ущипнуть себя?! Не получится, руки связаны… Даня с силой бьется лбом о жесткую спинку стоящего впереди сидения.
- Э-э-э, вундеркинд, полегче! - останавливает его Рита.
- Ты не спишь, придурок! - смеется Никитин и пытается прибавить громкость. Из динамиков доносится натужный треск. - Вот гад, магнитолу сломал…
- Это не сон, Даня… - говорит Рита. - Ты дурак. Ты вообще ни черта не понимаешь. Думаешь, и к этой твоей девчонке приревновала? Не смеши меня! Ты никого и ничего не любишь, кроме своих глупых букв… Ты даже собственных героев хочешь убить… Что тебе нужно, ты сам хоть знаешь? Квартирка в центре? Домик в деревне? Семь нулей на банковском счете? - Она рывком открывает рюкзак и вытряхивает на Даню деньги: фунты стерлингов дождем сыплются на писателя, погребая его под собой. Рита убирает в сторону несколько купюр, чтобы он мог дышать. - Бумажная жопа Маргарет Тэтчер тебе нужна? Это тебя возбуждает?
- Я не знаю… Вам-то что нужно? Оставьте меня в покое!
- Ты трус! - почти кричит Рита. - Но у тебя была мечта… У тебя не хватило смелости ее осуществить, но мы тебя любим и поэтому сделаем все за тебя! Расслабься! Чтобы стать последним великим писателем, нужно сначала умереть!
- А ты разве не знал?! - поворачивается к Дане Тима. В руке у мальчика зажат дистанционный пульт, на матовой поверхности которого неторопливо мигает зеленая лампочка.
Рита щелчком открывает лезвие ножа и перерезает веревку, сковывающую руки писателя. Закат жирными кровавыми пятнами растекается по развидневшемуся небу. Темные дождевые тучи растворяются в воздухе - недолговечные следы пожарищ над еще более недолговечными городами. В щелочку не до конца закрытого окна прорываются остатки морского ветра: того самого, что так неосторожно растерял себя по дороге. Он ледяной волной проносится по спине писателя, острыми щупальцами щекотки заползает в подреберье. А действительно, какого черта? В кого он превратился? Разве не об этом он мечтал?!
- Отлично, ребята! - вдруг отрывисто бросает Даня и поправляет на себе кольчугу из динамита. - Спасибо, что прочистили мне мозги!
Тима с Ритой весело переглядываются.
- Поехали в библиотеку! Я готов! - Даня выхватывает у мальчика из рук пульт и кладет большой палец рядом с кнопкой. Губы писателя выгибаются в жестокой хладнокровной ухмылке. - Поехали! Покажем этим ублюдкам!
- Шеповалов, ты чего - совсем дурак?! - смеется девушка. - Мы же пошутили!!!- Аахххаах! - покатывается Тима… - Рита, дай пять! Нет, ты видела? Видела? Ахахах…Фанатичная ухмылка писателя надувается неподдельной обидой.
- Так что, это все фальшивое? - спрашивает он и, не дожидаясь ответа, нажимает кнопку. Свет мигающей лампочки становится оранжевым.
- Ну почему же! - Тима забирает у писателя пульт. - Все настоящее. Просто надо три раза нажимать.
- Зеленый, оранжевый, красный, - поясняет Рита. - Как на светофоре…
Никитин до невозможного выкручивает руль, чтобы вписаться в резкий поворот. Даню бросает к окну, размазывая лицом по холодному стеклу. Он видит Веру: та стоит на тротуаре и разговаривает с каким-то мрачным типом в длиннополом грязном пальто. Издалека тип похож на вернувшегося и отъевшегося Чацкого. Да уж, ничего себе первый встречный… Писатель откидывается на спинку кресла и осматривает машину Никитина. Именно так он себе ее и представлял: кроличья лапка, покачивающаяся из стороны в сторону у потрескавшегося лобового стекла; клетчатая обивка сидений в неисчислимых сигаретных ожогах…
- Так что вам нужно тогда? Зачем вы меня украли?
- У нас к тебе пара вопросов, - объясняет Рита. - По сюжету…
- Да нет никакого сюжета.
- Я почему-то так и думала… - Рита открывает нож и осторожно проводит ногтем по лезвию. - Шеповалов, да ты действительно маньяк. Ты чего, все время с этим по улицам ходишь?
- Конечно, маньяк! - говорит Никитин. - Если бы у меня, как у нормальных людей, две почки было - у господина писателя все бы рухнуло, так что ли? Да он мне еще за кота ответит!
- За какого кота? Не писал я ничего про котов!
- Дэн, есть такая птичка, называется Непиздичка!
- Да я тебе клянусь, не знаю я ничего про кота!
- Не знаешь? Так я тебе сейчас расскажу!
- Нет! - вмешивается Рита. - Костя, ты, конечно, извини, но у меня тонко организованная психика, я твой страстный монолог не смогу еще раз выслушивать. Ты лучше успокойся пока! А то с твоей шикарной манерой вождения, боюсь, нас в итоге может доставить муниципальный транспорт. Со спецсигналами… Я сама все расскажу про кота. В общем, Дань, у Никитина был кот-альбинос, который ему приносил счастье, он его за бешеные деньги купил. Как там его звали… Батискаф? - Акваланг, - Никитин затягивается только что прикуренной сигаретой. - Аква, малыш мой бедный. Да он не кот даже, он брат мне был реально! Я его у самого Вовы Акваланга купил.
- Никитин, затягивайся глубже! Так вот, Дань, недавно Никитин залил соседей - газовая колонка у него в ванной взорвалась. Те хотели в суд подавать и пообещали прийти утром со свидетелями, чтобы устроить проверку: он их залил или кто-то другой.
- Идиоты, - прокомментировал Никитин. - Они бы еще через неделю пришли. - Сигарета явно оказывала на него благотворное успокаивающее действие.
- Никитин вытер всю воду, но пол все равно впитал влагу, это было заметно. Поэтому он решил поставить на ночь в ванную большой открытый вентилятор - чтобы высушить его. А так как сушить нужно было пол под ванной, вентилятор пришлось положить на бок.
- Аква… - всхлипывает Никитин. - Усатка мой несчастный…
- Да что с этим котом случилось-то? - не выдерживает Даня.
- Аква ночью зашел в ванную и решил зачем-то понюхать вентилятор. А когда утром явились соседи, стены и потолок там были уже выкрашены в такие замечательные цвета, что… В общем, сам понимаешь, - продолжает Рита. - Для тебя просто буквы, а нам с этим жить, так что хотелось бы заранее узнать, что нас ждет. Не возражаешь?
- Нет, конечно! Вы бы сразу так и сказали… Я что… Я только рад… Наоборот, может, посоветуете что-нибудь… - Даня достает блокнот, на гладкой пластиковой обложке которого изображен утенок Дональд, пробивший собой дыру в кирпичной стене. - Вы только не обращайте внимание на мелочи, там все сырое еще. Но примерно понятно, что должно произойти. Где же оно… А, вот, со второго абзаца читайте…
Рита жадно пробегает глазами текст: строчку за строчкой. С каждой перевернутой страницей улыбка на ее лице тает.
- Ку-клукс-клан? Джордано Бруно? Писатель ежится, будто за шиворот ему порывом ветра набросало холодной снежной крупы.
- Даня, что это за бред?
- Сама ты бред, - обижается писатель. Он пытается скрестить руки на груди, но жилет из динамита мешает. - Дальше читай…Девушка быстро пролистывает страницы блокнота, выхватывая самое главное. Вот уже и последний листок, покрытый фиолетовой сеткой. Два коротких предложения. Точка.
- Вот так значит? Да?
- Что? Что там написано? - Тима не может усидеть на месте от любопытства. - Что с нами будет?
Писатель не выдерживает взгляда Риты и опускает глаза.
- В общем, так, Даня. Это все, конечно, смешно и замечательно, но у тебя теперь есть ровно 15 минут, чтобы все переписать. От начала и до конца.
- Но…- Я думаю, ты сам понимаешь, что именно я имею в виду… - Рита отдает ему блокнот. - Пиши, Даня! Пиши!
- У меня предложение, - вмешивается Никитин, - если Дэн все равно сейчас все переписывать будет, пусть хоть какую-то часть напишет не от третьего, а от первого лица. Я не против, если от моего… И пусть почку мне вернет!
- Я бы лучше от лица Риты написал, - говорит писатель.
- От моего у тебя не получится, - говорит Рита, - ты извини, Дань, но таланта маловато, да и возраст не тот: хорошо писать от лица женщины мужчина может только лет в семьдесят, когда они его уже не интересуют. Ну, да тебе самому решать. Можешь хоть от лица… то есть от морды пса Ломбарда писать, ты пойми, что не это главное. Кстати, я бы на твоем месте поторопилась, время уже пошло…
- Ну хорошо… Только я не могу, когда вы смотрите! Отвернитесь!
Даня поспешно выводит на чистом листе большие небрежные буквы: ручка скользит по бумаге все быстрее и быстрее, оставляя за собой совершенно нечитаемые следы. Отвернувшись к окну Рита слушает, как скрипит бумага. Что он там пишет? Что будет дальше? Нас всех убивает наше любопытство. Даня поставил правую ногу на сиденье, положил на колено блокнот. Буквы, торопливые буквы: как загнанные животные, бегущие от охотников к обрыву - последней странице. Рита заглядывает Дане через плечо и видит, что никакие это не буквы, а отпечатки ботинок на грязном осеннем тротуаре. Купюру в пятьдесят фунтов несет ветром с проезжей части. Она кувыркается в ночи, съезжает из стороны в сторону по переменчивым горкам воздушных потоков и наконец приземляется к ногам Веры. Та поднимает купюру, отряхивает ее от налипшей грязи, аккуратно складывает вдвое и кладет в карман.
Мимо проходит не по погоде легко одетый цветастый панк с многочисленным пирсингом на лице. Печально, с какой-то непонятной жалостью в глазах, смотрит на Веру. Затем кланяется и несколько раз крестится, глядя то ли на вычурную позолоченную верхушку собора, то ли на массивный логотип компании Mersedes Benz, который неторопливо вращается рядом.
Вера думает о своих подругах. Отмороженные северные дурнушки, ей даже иногда жалко их. Начитаются глупостей в журналах для девочек и ждут чего-то. Людям важен твой внутренний мир, важно, какая ты, важна уверенность в себе… Да никому ничего не нужно! Если ты красивая - тебя любят. Если некрасивая - нет. Все просто… С пятьюдесятью фунтами она поедет в Москву. Снимет номер на последнем этаже гостиницы «Космос». Повесит на дверь красную табличку «Не беспокоить!». И будет долго-долго вслушиваться в гитарные переборы в наушниках, глядя из окна на еще один мерзкий город. Дети вдали пытаются залезть на основание взмывающей в небо ракеты, цепляясь за швы сварки - кто дальше, кто выше напишет свое имя баллончиком. Останкинская телебашня, до упора воткнутая своей тупой иглой в и без того успешно разлагающееся небо над осклизлым городом. И все эти люди, так глупо спешащие по своим делам, все они будут далеко-далеко внизу. Мародеры вечности. Разве они не понимают, что все равно когда-нибудь умрут? Цепляясь за жалкие струпья жизни старческими руками в пигментных пятнах.
На что надеяться? Это все бессмысленно! Никаких пубертатных истерик. Просто здравый смысл. В отсутствии которого ее постоянно упрекала мама… Когда-нибудь все приходят к богу, у всех разные пути… Идиотка! Вы все просто стареете! Ваш бог говорил: «Будьте как дети». А детей вообще не волнует никакой бог, у них полно более интересных занятий! Жалко, что она уже не ребенок. С каждым днем все только хуже. Когда-нибудь она забудет обо всех этих мыслях, а потом и вовсе превратится в такую же тупую мымру с фиолетовыми волосами; с мозгом, помещающимся в тюбик от туши, наполненным рецептами пирожных, и, разумеется, мыслями о боге, чем же еще…
Поток ожесточенных мыслей в голове Веры прекращается. А вот и он - первый встречный. Он похож на вернувшегося и отъевшегося Чацкого с чудовищными кругами под глазами и нездоровой бледной кожей, покрытой грустной щетиной. В вечном клетчатом пальто с не менее вечными жирными пятнами он стоял облокотившись у стены и курил. В точке пересечения всех сюжетных линий. Вера сразу же поняла, что это ключевой человек в ее жизни. Только дурак бы не понял.
- Куда направляешься, красотка?
«Не! Ни фига не Чацкий, - подумала Вера, разглядывая щетинистого, - это же Сидней Джонс!»
Откуда взялось это имя, она не знала, но этому мрачному типу оно очень подходило.
- Ты меня вообще слышишь, беби? Куда собралась в одних тапочках?
- Да так. Мне некуда особо идти. Я из дома только что свалила.
- Насовсем? - шмыгнул носом Сидней.- Конечно.- Хочешь - поехали со мной, - Сидней кивнул на припаркованную рядом машину, похожую на потрепанный антикварный звездолет.
- Поехали! - куда именно, Веру не интересовало. Куда угодно - лишь бы подальше от доставшей матери. Подальше от улицы Планерной, от сигаретного дыма в грязном подъезде, сквозь клубы которого видны мутные надписи дешевым китайским маркером на унылой бетонной стене. Нижняя половина стены - зеленая, верхняя - белая. Пять размашистых черных запятых в ряд - следы потушенных окурков. Изнасилуют, убьют - неважно, лишь бы подальше от всего этого…
Около магазина Сидней остановил машину:
- Беби, выскочи на минутку - купи мне сигарет. «Мальборо». Лайте.Вера послушно взяла скомканную бумажку и вылезла из звездолета на улицу. Рядом припарковался похожий на носорога джип, из него, тяжело отдуваясь, выбрался толстый бритоголовый мужик. С явным криминальным прошлым, будущим и настоящим.В магазине Вера встала в очередь в кассу и принялась наблюдать за бандитом в кожанке. Тот играл в автомат - прозрачный ящик с управляемой рукой-хваталкой, которой нужно было доставать дешевые мягкие игрушки. Бритоголовый держался обеими лапами за миниатюрную ручку-джойстик, азартно кидал в прорезь монетки и все пытался схватить какого-то маленького розового зайца. На его лице убийцы при этом проступило выражение неподдельного детского восторга.
- Пачку «Мальборо», пожалуйста, - попросила продавщицу Вера, когда очередь дошла до нее.
- Обычные или лайтс?
- Лайтс.
Кто-то легонько коснулся ее правого плеча. Вера обернулась и увидела прямо перед собой огромного золотого Иисуса, обреченно покоящегося над вспотевшим пузом бандита. Она подняла голову выше - оттуда на нее смотрел другой Иисус - плюшевый.
- Держи, дочка, это тебе, - сказал бритоголовый. - Плюшевый Иисус. Зайца так и не получилось достать.Вера вернулась в машину и посадила Иисуса себе на колени. Сидней мельком оценил ее приобретение:
- Плюшевый Иисус? Made in China. Совсем китайцы совесть потеряли…
- Да уж… А куда мы едем?
- Вот черт, совсем забыл, детка! Спасибо, что напомнила… Подожди секунду, - он достал мобильный, набрал номер:
- Алло, Леха? Да-да, я… Ниче вроде, а ты как?.. Слушай, такое дело, тебе нужен миллион иранских фунтов?.. Чего?.. Да не, они нормальные, британские, просто напечатаны в Иране… Ага… Точно нет? А евро? Через неделю будут евро, тоже иранские, но вообще не отличишь от настоящих, хоть в банк неси, об обменниках я уж не говорю… Какая еще радиоэлектронная разведка?! Не, кому твои телефонные разговоры сдались?!.. Погоди-погоди, тракторы «Беларусь»? А на фига мне тракторы?.. Ладно, я тебе перезвоню чуть позже…Он сбросил и вновь набрал номер:
- Лозовский? Ну, так… Да ладно?.. Да нет, на пару дней, не больше… Ага… Слушай, тебе нужен миллион иранских фунтов?.. Один к пяти… И ты туда же? Смотри, пожалеешь ведь потом, а поздно уже будет… Ну хорошо, а тридцать тракторов «Беларусь» нужны?.. Реально, тридцать тракторов… Нет?.. Ну, давай…Сидней задумчиво посмотрел на Веру:
- Черт те что со страной сделали за два года! Никому уже и иранские фунты не нужны!.. Ну все, последняя попытка… Алло, Данич?.. Да, в России, больше того - в Ленинграде!.. Слушай, а ты с Гроссом еще общаешься? Убили? Вот дерьмо… Да ладно, не важно… Ты где сейчас? Где? О, это же совсем рядом… Знакомый голос какой… Это Рита там с тобой, что ли? День рождения? Ни фига себе! А куда вы едете?.. День рождения в библиотеке?.. Шикарно, конечно, но давайте лучше через 15 минут встретимся у «Аквариума», все расходы я… Чего? Ты теперь тоже магнат? Рита подарила? Ну, она может… поздравляю, старик! Ага, это вам надо развернуться и проех… Никитин знает? Какой еще Никитин? А-а-а… Ну, все тогда, до встречи!
- Едем на день рождения, беби!
Вера смотрит на стикер, приклеенный к лобовому стеклу. На нем нарисована худенькая девчонка в старомодном платье, с окровавленным ножом в руке и кругами под глазами. «Возьми меня, Льюис! Alice…» - надпись чуть ниже, сделанная от руки фломастером.
- Это из игры компьютерной, - поясняет Сидней, проследив за направлением ее взгляда. - Старая игра одна, мне очень нравится. Кстати, а тебя как зовут-то, детка?
- Алиса, - кокетливо улыбается Вера.
- Ха! Я так и знал, беби! Так и знал! Ты попала в хорошую компанию, ты уж мне поверь…
- А мы далеко уже от аллеи Поликарпова? - спрашивает Вера. - Давайте туда сначала заедем.
- Все как ты скажешь, красотка. Что за аллея? Где это? Хочешь, я тебе ее куплю? - Сидней наклоняется к девушке и вытаскивает за краешек ученический билет, который выглядывал из кармана ее плаща: - Сазонова Вера, 9 «Б». Ахахах! Правильно, Алиса, дезинформация никогда не помешает! Никогда не говори правду, слышишь, никогда! Даже по самым пустячным поводам. Я вот никогда не говорю…
Через полчаса они были у многоэтажного голубого «Аквариума», булькающего неоновыми пузырями. Прозрачные стены, прозрачные полы. Люди танцуют, сидят за прозрачными стойками баров, лишь вокруг туалетов стыдливо колышутся водоросли из зеленых лампочек.
- Рита! Ооох! Моя богиня…- Уже давно не твоя, Сид! Как долетел?
- Нормально.
- А ты уверен, что это «Аквариум»? - Рита показывает на горстку молодых людей, мерзнущих в очереди перед канатом. - Мне кажется, это «Пидрариум» какой-то!
- Есть немного, - соглашается Сидней. - Зато там готовят лучший утиный супчик в этом городе! Я бы сейчас все отдал за утиный супчик!
- Да уж… - мечтательно протягивает Даня. - Прозрачный такой супчик, с морковью, с лучком…
- Данюша! С днем тебя, дружище! Ого, какой костюм классный! На Ленфильме взял?
- Типа того…
- Эх, Данька! Данька! Бледный какой стал, тощий… Убьет тебя этот Ленинград, попомни мои слова. Город мертвяков и вечной депрессии… Ну, серьезно, едешь по Невскому, а там из окон привидения в париках выглядывают, канделябрами машут. Слушай, ты жрать, наверное, хочешь, а?
- Ну, не то чтобы очень… - жмется Даня.
- Хочет-хочет! - вмешивается Рита. - Он уже месяц одну яичницу ест.
- Нет, старик, так нельзя! Пойдем! Пойдем, говорю, я угощаю. А, черт, совсем забыл, память ни к черту… Друзья, знакомьтесь, это Алиса.
- Привет, Алиса! - хмуро машет рукой Даня. Девушка опускает глаза.
- Господи, злой-то какой, - с притворной грустью вздыхает Сидней. - Вот что: потом, знакомиться потом будете, а сейчас Данюшу надо срочно покормить, пока он нас всех не съел! Идем все за мной, как утята за уточкой, кря-кря. Аххахах. Так, утятки, взялись за руки, то есть за лапы, поплыли!
Сидней своим огромным телом, как ледоколом, ирезается в толпу, стоящую у канатов, пробивается к входу, на буксире тащит за собой друзей.- Добрый вечер! - приветствует их Толстяк Пол, шевеля полными влажными губами. В руках у него распечатка с фамилиями, большая часть уже вычеркнута. - Вы в списке гостей?
- Конечно! - Сидней скользит цепким взглядом по сегодняшней афише. - Мы - «Неунывающие Имбецилы». Я - Евгений Макаенко, а вот это, - Сидней неопределенно машет рукой в сторону стоящих за ним друзей, - это… как его там…
- Игорь Лисник… - шепотом подсказывает писатель.
- А, ну да, Игорь Лисник…
- Все вот эти 4 человека - это Игорь Лисник?
- Разумеется! - Сидней нетерпеливо приподнимает канат…Толстяк Пол внимательно изучает Даню, который по-прежнему обвязан динамитом, как безумная новогодняя елка.
- Это маскарадный костюм, - ловит взгляд администратора Сидней. - Парень немножко аут. Думал, что сейчас Хеллоуин! Знаете, эти писатели - они все чуть-чуть… - не найдя подходящего слова, Сидней выразительно вращает пальцами у правого виска, будто откручивая и вынимая из патрона невидимую лампочку.
- Проходите… Стоп, а ты куда? - Толстяк Пол останавливает Тиму.
- Сынишка мой, - Сидней обнимает мальчика. - Пора пацана в бизнес вводить, с нужными людьми знакомить.
- Понятно. На втором этаже есть видеоигры…
Перед вешалками с одеждой пританцовывает гардеробщик. Завидев Никитина, он расплывается в широкой улыбке:
- Сюда, давайте сюда, мальчишки, сейчас я вас повешу…
- Я, пожалуй, тоже разденусь, - Даня стаскивает с себя кольчугу из динамита и отдает ее гардеробщику.
Друзья поднимаются по длинной винтовой лестнице. На втором этаже человек в белом костюме и ковбойской шляпе поливает танцующую толпу пеной из старинной пушки.
- Больше пены! Больше пены! - кричит в микрофон МС.
Люди в костюмах плещутся в надувном бассейне вместе со стриптизершами. Все прыгают по колено в пене, поднимают ее горстями с пола и швыряют друг в друга.
- А теперь ваши любимчики!!! DJ VITAMIN и группа «НЕУНЫВАЮЩИЕ ИМБЕЦИЛЫ» со своим суперхитом «ИГОРЬ ЛИСНИК ЖЕЛАЕТ ВЫПИТЬ».
На залитую пеной сцену выбегает человек, одетый в костюм волосатого огурца.
- Давайте выше поднимемся, - предлагает Рита. - Мы здесь намокнем.
Мимо них скатывается по лестнице высокий полный мужчина в яркой оранжевой футболке и широких штанах. Пушистая прическа-одуванчик немного помялась о ступеньки, но все же сохранила свой неповторимый объем.
- Хотя на третьем этаже, наверное, тоже не лучше…
- Не обязательно, - говорит Никитин, - это просто финн был.
- Нужно запретить финнам приезжать в Петербург, - говорит Рита. - Как они запретили Дональда.
- Какого еще Дональда?
- Утенка Дональда, из мультика.
- А они его разве запретили?
- Конечно. Запретили на территории Финляндии, потому что Дональд не носил штанов.
- Так он же утка, зачем утке штаны?
- Ну, вот Микки Маус носил. А Дональд - нет. А значит, он падшая развращенная утка, и детям Финляндии такие не нужны. Так что можно совершенно спокойно под тем же предлогом запретить финнов в Петербурге.
На третьем этаже действительно относительно спокойно. Зал оформлен в нарочитом стиле рюмочной: столики застелены газетами, вместо пепельниц - пустые банки из-под кильки в томатном соусе.
Они садятся в углу. Даня стучит пальцами по поверхности стола в такт музыке - не знает, куда деть руки, ему почему-то неловко и неуютно. Из водорослей появляется официант:
- Добрый вечер!
- Привет! - отвечает Сидней, придвигая к себе поближе меню. - Так, кто что будет есть?
- Я ничего не буду! - говорит Рита. - Только красное вино!
- А я кока-колу.
- А ты, Даня?
- Мне утиный суп, чай… Или нет, утиный суп не нужно, лучше мисо с крабом и суши еще, вот этот вот набор.
- Обожаю японцев, - говорит Сидней. - Так лихо развести весь мир. Мисо с крабом, как звучит-то, а? А на самом деле - обычная рыбацкая похлебка из полуголодной деревеньки на богом забытом острове. Им даже дров жалко было, вот и стали сырую рыбу жрать. А весь мир за ними повторяет. По привычке, ведь самые крутые штуки - всегда японские. А все потому, что у японцев маленькие члены…
- Почему маленькие? - удивляется Рита.- Ну, я не знаю, может, большие, какая разница…
- Кхм-кхм…- пытается обратить на себя внимание официант.
- Ладно, Алиса, а ты что будешь? - спрашивает Сидней.- Мне, пожалуйста, персиковый сок и салат из морепродуктов.
- Понятно. А мне тогда то же самое, что и Дане, отбивную из ропана плюс еще два вот этих салатика и водочку. И еще две бутылки шампанского, день рождения все-таки…
Писатель по-прежнему нервничает. Чтобы успокоиться, начинает гладить себя по коротким отрастающим волоскам на побритой недавно наголо голове. Мягкая щетина щекочет кожу, прижатые волоски медленно распрямляются, наэлектризовывая мозг. Недавно у него появилось еще одно развлечение - трогать кончиком языка острый край сколовшегося зуба. Только вот язык постепенно стирается до крови и болит, если есть соленое.
- Даня, что с тобой? - спрашивает Сидней.
- Зуб скололся. Завтра схожу к врачу.
- А ты знаешь, что электрический стул изобрел стоматолог? - спрашивает Рита. - В дантисты идут не просто ради денег, эти люди - настоящие фанатики. Гестапо на тридцать процентов состояло из стоматологов…
За соседним столиком сидят двое мужчин. Оба как зеркальные отражения друг друга: в безразмерных свитерах с ромбами и высоким горлом. Усы, очки, бородки, опухшие от алкоголя лица.
- Аркаша… Ты гений! - торжественно объявляет один из ромбов.
- Чушь! - сердится второй. - Это ты гений!
- Ну, хорошо: и я гений, и ты гений!
- Друзья твои? - спрашивает писателя Тима.
- Смеешься, что ли! - Рита дарит писателю стервозную улыбку. - Единственные Данины друзья - это гормональные антидепрессанты! Правда, лапка?
- Лапка рельеф… - задумчиво произносит Даня, ни к кому не обращаясь.
Сидней хмурится и грозит Рите кулаком:
- Гады вы все-таки! У человека день рождения, а вы ему хамите, как последние скоты! О, а вот и наша водочка приплыла… - Он разливает водку по стопкам, одну из них протягивает Дане.
- Нет-нет! - качает головой тот. - Я не пью!
- Почему? - удивляется Сидней. - Ты же писатель! Все писатели пьют!
- Не знаю… Мне больше трезвым нравится быть, я чай пью. И к тому же у меня в последнее время печень как-то странно чешется…
- Ну, если печень чешется, значит, по крайней мере, она у тебя еще есть, - философски замечает Рита.
- Золотые слова! - радуется Сидней, сдирая фольгу с бутылки из-под шампанского.
Пробка выстреливает в потолок.
- Ну что, пумс-пумс, кролики! - Сидней поднимает свою стопку.
- Пумс-пумс! - подхватывает Никитин.
- Я, наверное, тоже буду, - неуверенно говорит писатель, - все-таки день рождения…
- Конечно, будешь! Ничего с твоей печенью не случится: почешется и перестанет.
- Давайте-ка, друзья мои, за Данюшу! Кстати, Даня, у нас с Алисой для тебя подарок! Детка, доставай!
Вера открывает рюкзак и вынимает из него игрушечную поролоновую крысу: ту самую, что лежала распотрошенной на столе у писателя дома. Только теперь крыса как новая - толстая и самодовольная.
- Батукада! Она ожила!
- Ахххаах! - смеется Сидней. - Это только начало, старик! Сегодняшней ночью сбудутся все твои мечты! И наши заодно! - он обнимает Веру. - Правда, детка?
- Ожила? - переспрашивает Рита. - А она что, умирала?
- Точно! Данины враги ее разрезали и выпотрошили. А мы с Алисой ее оживили.
- Даня, дай мне ее на секунду, пожалуйста, - Рита берет Батукаду из рук писателя, осматривает неровный шов позади крысы. - Вы чего, затолкали ей поролон назад через дырку в заднице? А потом зашили?
- Точно!
- И кто же это сделал?
- Я! - гордо восклицает Сидней.- Хорошо, а чем именно ты это сделал? Сидней устало смотрит на девушку:- Рита, какая же ты все-таки испорченная, это жуть просто! Это у вас семейное: младшая сестра твоя тоже той еще штучкой скоро будет. Она уже сейчас себя иначе как Киской не называет и с тебя во всем пример берет… Они, кстати, приедут с Анечкой через неделю, ты знаешь? Вот тогда по-настоящему повеселимся!
- Нет, серьезно, чем ты это сделал? - не унимается Рита.
- Пальцем! - Сидней поднимает вверх свой указательный палец. - Пальцем я это сделал!
- Да я верю, верю, - успокаивает его Рита. - Чего ты так разволновался… А ты, Даня, все равно постирай ее лучше на всякий случай. Сидней у нас известный ловелас… Ты посмотри на него, довольный, как удав. Как думаешь, зачем он в Россию вернулся?..
- Я, между прочим, вернулся по делу! Продавать иранские фунты.
- Иранские? - Тима и Рита переглядываются. - А вот это не они, случаем?
Сидней рассматривает купюры на свет.
- Они! Роскошные бумажки, правда? Сейчас Иран - самая лучшая страна на свете. Там чего только не делают.
- Ну еб твою мать! - расстраивается Даня, выгребая из карманов деньги. - Только почувствовал себя магнатом, и вот…
- Дань, мы правда не знали… - говорит Рита. - Прости…
- Да конечно, не знали… А кто все знать должен, я, что ли?! У меня и без вас дел по горло.
- Мультики?
- Пошла ты! Сид, а ты надолго в Россию? Может, их поменять как-то можно? Ну, я не знаю, один к десяти хотя бы…
- Один к пяти можно, я над этим сейчас работаю, Данюш. Но сюда я ненадолго. С тех пор как Рита меня бросила, я живу в самолетах: не могу находиться в одном и том же месте дольше недели. В самолетах мне все нравится: там меня кормят, там за мной ухаживают, фильмы интересные показывают, рассказывают, куда летим, как летим… Только вот зачем летим, не рассказывают.Он тяжело вздыхает, достает из кармана серебристую платформу и кидает себе в рот две таблетки.
- Это тебя в Иране научили ксанакс водкой запивать? - спрашивает писатель.
- Знаете, что я заметила? - говорит Рита, рассматривая опухшие коричневые полумесяцы под глазами Сиднея. - Чем больше город, тем лучше его обитатели разбираются в фармацевтике. И тем болезненнее они выглядят…
- Ну, и что?
- Так, просто… Вы, кстати, в курсе, что героин изобрели спустя 11 дней после аспирина, причем сделал это тот же самый ученый?
- Discovery? - понимающе кивает Сидней. - Ты, Риточка, нисколько не изменилась, все такой же телевизионный эрудит. Всегда знаешь: кто, что и когда изобрел… Вы тут все вообще жертвы масс-медиа: вон, посмотри на Никитина, он скатерть читает.
Журналист действительно с профессиональным интересом изучает газету, расстеленную на столике.
- И ничего я не жертва! - говорит он. - Я Дэну подарок нашел. Слушайте, какое здесь объявление. Земельный участок (1-2 сотки) или любое нежилое помещение 6-20 метров или гараж купит ответственная чуткая медсестра со стажем в реанимации…
- Вот это женщина! - подхватывает Рита. - Ответственная и чуткая! Даня, не упускай свой шанс: звони и женись! Будете ненавидеть человечество вместе!
Даня молча наливает себе в бокал шампанского, а затем щедро добавляет сверху водки. Содержимое бокала взрывается у него в голове оглушительным салютом, который оставляет после себя долгий мерцающий след.
- Еще бы у тебя после этого печень не чесалась… - замечает Никитин. - Дэн, ну ты дебил совсем, что ли? Ты знаешь, почему день рождения всегда грустный праздник? Биоритмы в нуле, а ты еще и накачиваешься какой-то дрянью.
- Малыш, правда, - говорит Рита, - побереги себя, ты нам еще нужен. Я такое пила, когда мне было пятнадцать лет и хотелось страстей и трагедий. Ничем хорошим это действительно не заканчивается.
- А тебе никогда не было пятнадцати лет! - говорит писатель. - Тебе сразу было семнадцать!
- Почему?
- Потому что я тебя узнал в семнадцать лет. И больше девятнадцати тебе тоже никогда не будет…
Рита перегибается через стол, берет писателя за руку и резко переворачивает его ладонь. Несколько мгновений смотрит на линии на ней.
- Так вот в чем, оказывается, дело, Даня…
- Да, именно в этом, красотка! - огрызается тот.
- Ты уже был там, да? Армас тебе подарил точку входа… Ты прямо сейчас в нем?
Даня таинственно ухмыляется и пожимает плечами.
- Именно поэтому я и смогла тебя найти, правильно?! Черт, я могла бы и раньше догадаться… И напиваешься ты сейчас потому, что тебе страшно! Или больно… Ты уже заплатил за вход? Понял, каково это, да?
- Вы о чем вообще? - спрашивает Никитин. Сидней растирает пальцем мокрое пятно на столе, прислушиваясь к разговору.
- Но ты же знаешь, что можешь не пройти его один, так? - продолжает Рита. - Ты бы не полез туда в одиночку: ты ведь осторожный до паранойи, чего только экспертиза для ножа стоит… Значит…Она переводит взгляд на Веру.
- И ты что, ей ничего не сказал?..
- Кому он что не сказал? - нервничает Никитин. - Хватит загадками изъясняться!
- Алиса, пойдем танцевать! - говорит Рита.
- Я? - робко переспрашивает девушка, которая до этого тихо сидела в углу и потягивала персиковый сок через трубочку.
- Ну, а кто же еще! Думаешь, кто-то из них умеет танцевать?.. Да даже если бы и умел - я хочу с тобой. Ты прекрасна!
- Я? - снова переспрашивает Вера. - Ей не верится, что это божество обратило на нее наконец внимание.
- Конечно, ты…
«Конечно, ты», - беззвучно, одними губами проговаривает Даня, неудачно пародируя ответ Риты. Никитин больно толкает писателя локтем в бок. Даня икает. Берет в руку бутылку с шампанским и смотрит сквозь нее, прищурив один глаз. Невнятные зеленые силуэты удаляющихся девушек, искаженные толстым бутылочным стеклом.
- Тим, а мы давай пойдем в Tekken порубимся! - предлагает Сидней. - Победителю достается богиня Рита!
- Нормально ты придумал… Вообще-то Рита моя сестра, так что ты должен что-то другое поставить!
- Ммм… Хорошо. Тогда я ставлю машину и еще, если проиграю, беру на себя заботу о ваших многострадальных фунтах. И о твоих, Даня, до кучи.
- Идет, - соглашается Тим, - только фунты один к одному!
- И мои тоже один к одному! - вмешивается писатель.
- Ну и аппетиты у вас, джентльмены…
- Ничего страшного: Рите они дорого достались. И лучше не в Tekken, а в Soul Calibur!
- Там только Tekken, по-моему, есть.
- Ладно…
Они уходят. Даня снова льет в бокал шампанское, тот переполняется, игристое вино озером растекается по поверхности стола, пока Никитин не останавливает руку писателя. Он забрасывает озеро салфетками, те медленно намокают…
- Дэн, если уж нажрался, то хотя бы веди себя достойно! Чай он пьет…
- Пошел ты!
- Дэн, ты в пепельницу соус льешь…
Даня действительно наливает соевый соус в круглую металлическую пепельницу с тремя желобками для сигарет.
- Пошел в жопу! - огрызается Даня, макая калифорнийский ролл в пепельницу. Потом по одной начинает подбирать палочками упавшие икринки…- Настоящие мужчины говорят «Пошел на хуй!».
- Пошел на хуй!- Именно так, дружище. Ты же писатель, ты должен следить за своей речью, тем более в таких местах. Дэн, давай за барную стойку перейдем, а то нас сейчас тут зальют твои озера.
- Пошли.
Бармен оценивающе скользит взглядом по фигуре Никитина и подмигивает ему.
- Я же тебе говорил, - шепчет журналист, - здесь надо быть осторожнее со словами.
Даня подносит ко рту воображаемую рацию-кулак и громко басит туда, имитируя помехи и пьяно проглатывая звуки:
- Педрила-1, это Педрила-2, как слышите, прием!
Никитин вновь толкает писателя в бок.
- Дэн, не шали! Вот увидишь, нам теперь будут недоливать…
- Тогда явится наш космический флот и сровняет здесь все с землей!
Даня расставляет руки в стороны и гудит, изображая самолет. Потом устало опускает голову на барную стойку.
- Охуительно смешно… Дэн, учти: я тебя домой везти не буду! Дэн! Дэн! Не засыпай! Эй! Говори со мной! Слышишь, Дэн!? А тебе самому нравится Рита?
Даня смотрит на Веру, танцующую вместе с Ритой. Девчонка не отрывает глаз от своей новой знакомой.
- Так нравится или нет? - повторяет вопрос Никитин.
- Нет.- Ладно гнать, Дэн! - смеется Никитин. - Если ты когда-нибудь будешь спать с такими женщинами, можешь считать, что жизнь твоя удалась!
Даня ничего не отвечает. Что-то мешает ему сидеть - он достает из заднего кармана джинсов длинную зубочистку, к одному из концов которой приклеен пышный зонтик серебристой мишуры. Откуда она у него? Наверное, кто-то вытащил из коктейля и ради смеха засунул ему в карман, пока он пробирался сквозь толпу. Совсем уже все обнаглели. Похоже, даже последние безымянные статисты уже делают, что хотят, в его истории.
Рядом за стойкой сидит и курит Ангел. Над его головой болтается картонный золотой нимб на проволочке. Судя по всему, Ангелу не хватает на выпивку. Он уже высыпал на стойку всю имевшуюся в карманах мелочь, а на нехватающую сотню пытается теперь всучить бармену женские трусики и свой картонный нимб.
- А что, очень романтично! - говорит Никитин. - Дэн, напиши про него! Что-нибудь в духе «он променял небеса на земную любовь, а она разбила ему сердце. И вот теперь он алкоголик, его все любят, жалеют, а он пишет стихи».
- С ума сойти…
- Язвишь все? Ну-ну… Знаешь, кстати, что я сейчас подумал?! Музыка для женщин - это как шест для стриптиза, как мужчина - что-то такое, за что они могут хотя бы на время зацепиться… Слушай! - его вдруг осеняет внезапная догадка. - А, ты можешь написать так, чтобы у меня с Ритой что-нибудь вышло?
- Нет.
- Да ладно, что тебе стоит!
- Нет.
Движения Риты плавные, женственные. Они обещают что-то, что никогда не сбудется, влекут к себе обманчивой мягкостью и податливостью. У Веры - резкие, угловатые, пытающиеся утвердить, зафиксировать себя во враждебной, как ей кажется, атмосфере. Рита смеется, берет Веру за руки и поднимает их вверх, затем притягивает девчонку к себе, кладет ее ладони себе на бедра. У одной длинные черные волосы, у другой - короткие светлые, почти мальчишеская стрижка.
- Дэн! - кричит Никитин. - Дэн!
- Чего тебе еще?
- Это не мне! Это тебе! Я и про тебя только что все понял! У меня прямо какой-то вечер озарений.
- Что ты понял?
- Я понял, почему ты пишешь, как идиот!
- Да? Очень интересно… И почему же?
- Просто ты воспринимаешь мир как картинку, которая все время льется в твой мозг. И она производит на тебя такое сильное впечатление, что ты не знаешь, что с ней делать, не успеваешь даже ее осмыслить. Вот что: ты идеальный субъект. Ты не понимаешь, как устроены даже самые простые вещи, откуда они взялись и что означают. Это глупость на самом деле. Ты попросту не умный. Не наблюдательный и поверхностный.
- Пошел ты!
- Нет, правда, без обид. Ведь так и есть. Ты тонешь в информации, ты видишь слишком много, и поэтому не видишь ничего. Я на сто процентов уверен, ты думаешь, что сапоги на платформе и бюстгальтер вон у той большесиськи - это не одежда, а части ее тела. Ну, правда, ведешь себя как Дюймовочка на негритянском балу. А все потому, что мир для тебя - это один большой поток. Он льется сквозь твои глаза, сквозь кожу, сквозь все твои чувства и не оставляет ничего от тебя самого. Причем следующая волна этого потока не оставляет практически ничего от предыдущей. Понимаешь, о чем я? Ты ведь творчеством занимаешься, ты вообще должен проникать в самую суть вещей. Творчество - оно…
- В жопу творчество! - говорит писатель, поднимаясь из-за стойки.
- Вот это ты верно сказал, - одобрительно кивает Никитин. - Это хорошо. Пусть это теперь будет твоим девизом!
- Пошел ты!
- А сам-то куда собрался? Обиделся, что ли?
- Нет. Пойду отолью.
- Давай, дружище! Ты сможешь, я в тебя верю!
В туалете Даня не закрывает за собой дверь. Стоит, облокотившись для надежности лбом о выступающее на уровне лица зеркало. Пьяный писатель покачивается из стороны в сторону, безуспешно пытаясь попасть в цель. Черт, ну зачем нужно было так напиваться? Наконец льдинки в писсуаре начинают таять, оседают, проваливаются. Он возвращается к барной стойке, застегивая на ходу ширинку.
- Ну, как? - спрашивает Никитин. - Успешно?
- Так себе, - отвечает писатель, падая на стул. - Я там все обоссал.
- Как это? - удивляется Никитин.
- Так это. Вообще все.
- Аххахха! Ну что же, Дэн, ты не так уж безнадежен, как кажется на первый взгляд… Тогда… Ахах-ха… Тогда давай выпьем за твой след в истории!Писатель с трудом сдерживает рвотный позыв, когда пузырьки нагревшегося шампанского бурлят в горле.
- Знаешь, кстати, Дэн, я больше всего на свете ненавижу вставать по утрам, чтобы отлить, - говорит Никитин, - под утро, когда самые сладкие сны, обязательно захочется поссать. Лежишь и мучаешься - и вставать вроде без мазы, потому что сон пропустишь, и спать дальше никак не получается. Серьезно, я бы большие деньги платил тому парню, который за меня бы по утрам отливал.
- Ты бармену предложи, он наверняка согласится…
- Ха… Ха… Ха… Дэн, я вот только одного никак не пойму: если ты себя считаешь таким весельчаком, чего же ты своих героев замочить хочешь всю дорогу?
- Потому что я гуманист.
- Не понял…
- Ну, смотри: допустим, я не уничтожу их. Но мой текст ведь рано или поздно закончится, так ведь? И где же тогда эти бессмертные герои будут жить?
- Хм… Я об этом никогда не думал…
- А ты подумай… Это и тебя, между прочим, касается!
- Ну-ну… Мне кажется, все гораздо проще объясняется: ты, наверное, фанат The Birthday Massacre, нот и все!
- Так и есть.
- Вот видишь… Кстати, Дэн, ты, конечно, мудак, ночку и кота я тебе никогда не прощу… - откровенничает вдруг уже изрядно набравшийся Никитин. - Но я все-таки тебе сейчас честно скажу кое-что, как другу. Не такой уж ты и дерьмовый писатель. Серьезно! Во всяком случае, хоть припевы своих любимых песен не печатаешь. В наше время это редкость…
- Спасибо.
- Да не за что! И вот еще что хорошо: все слова у тебя простые, знакомые. А то, знаешь, читаешь иногда, а там всякие «мизантроп», «папье-маше»… Черт его знает, что это такое. А у тебя в этом плане все отлично. Это редкость, серьезно… Нет, есть, конечно, минусы. Ты только не обижайся: я же редактор, я все замечаю. Я тебе правду скажу… Суицидальный комплекс твой немножко утомляет. Нет, я понимаю, конечно, в самолюбовании есть свой шарм. Этакая фишка: вот, посмотрите, Даня Шеповалов, взрослый мужчина, который думает как подросток. И еще… Этот твой культ лузерства, вот, мол, какой я неудачник, я мышек в подъезде кормлю, хотя мне жрать нечего, ну и так далее. Чтобы ты там себе ни думал, а это очень скверно выглядит. Знаешь, как Лев Пирогов такой стиль называет? «Ебаться хочется, но я не сдаюсь!» Понятно, конечно, что все мы тут жертвы матриархата, но можно ведь иногда и нормальные вещи делать, а не в соплежуйстве своем купаться. А вам всем лишь бы о бабах писать…
- Достал уже! - морщится Даня. - Тебе на работе, что ли, дерьма мало?
- Нет, ты послушай. Послушай! Что, плохо правду переносишь? Кстати, да, вот еще одна твоя проблема. Ты слишком много врешь! А писатель должен быть искренен. Все должно быть чисто, сильно, от души… Знаешь, написал и умер… Ага… Так вот, я говорю, от души! А ты что пишешь? Если ты настоящий писатель, то пиши тогда книгу «Как я превратился в кусок говна за полгода», а не вот это вот, что ты тут воротишь. Представь себе, твои эротические фантасмагории с перегрузкой фальшивых эмоций никому, кроме тебя же, не интересны. Дай-ка я еще раз гляну, - Никитин берет у Дани блокнот. - Слушай, а зачем ты «наебнуться» вычеркнул? Отличное слово, зря ты так! Еще «сисечки» хорошее… Так, а «большесиська» - это же я придумал, вот ты гад, Дэн, спиздил слово! Хмм… Знаешь, завязывай с гиперстимуляцией событий: людей укачивать будет… Так-так… Дэн, ты слышал вообще такие слова: кульминация, развязка? Судя по всему, нет, а если и слышал, то очень давно… И ты не записывай тут за мной. Ишь, записывает он. Сколько у тебя этих блокнотов? Напился, как последняя скотина, и все равно записывает! Еврей! Дэн, ты еврей?
- Неа, - писатель шумно икает. - Я дистрибутив вечности!
- Бля, Шеповалов, ну серьезно - хватит выебываться, это реально утомляет! Какая кому разница, кто ты такой? Сейчас на свете около 7 миллиардов людей. Шесть с чем-то там миллиардов! Ты хоть представляешь себе это число? Если ты будешь считать до шести миллиардов, по единице в секунду, то у тебя на это уйдет 220 лет. Врубаешься? И у каждого из этих людей, которых ты за свою жизнь даже не сможешь сосчитать, у всех них свои проблемы, и всем совершенно наплевать на тебя. А мне, твоему другу детства, вдруг на миг - каприз, да и только, на миг лишь стало интересно, какая у тебя национальность, и ты не можешь правду сказать? И записывать хватит! Я говорю: перестань записывать! У меня племянник тоже писатель. Пишет роман «Приключения Лавилаза»… Чего ты смеешься-то, я не пойму, у тебя книжка вообще как пылесос называется… А если уж тебе так нравится твой маниакальный реализм, хотя бы потрудился фоны прописать нормально. И вообще, Дэн, я тебе сейчас действительно дельный совет дам. Резать надо твои тексты! - Никитин с чувством ударяет кулаком по стойке, так что бармен вопросительно смотрит на него - не пора ли уже вызывать охрану. - Резать к чертовой матери!!!
- Допиздишься сейчас, - огрызается Даня, демонстративно щелкая авторучкой и отбирая у Никитина блокнот. - Не умный, не наблюдательный, резать… Одной почки ему, блин, много… Очень просто сейчас исправим.
- Ну, можно, в принципе, и не резать, - спохватывается Никитин, до которого вдруг тоже доходит двусмысленность его собственных слов. - По большому счету, ничего - бодренько так… Эй! Дэн… Перестань! - Никитин хватает писателя за рукав. - В шутки не врубаешься? Дэн! Послушай меня! То, что ты делаешь, очень круто! Очень! Ты им всем покажешь, как надо! Всем этим занудам!Даня продолжает что-то вычеркивать в блокноте.
- Дэн! Да ты чего? Да мы же все детство вместе провели! Помнишь, как мы конфеты на кладбище воровали? А анчоусы, помнишь, мы анчоусы нашли на свалке у болота?
- Какие еще анчоусы?
- Ну, рыбки такие маленькие сушеные…
- Аа-а…Писатель вновь возвращается к своему занятию.
- Дэн! Ну, серьезно, перестань, это уже не смешно! Положи ручку, тебе говорят! А помнишь, мы на задней парте сидели и трепались, и эта сука у доски говорит: «Никитин! Шеповалов! Ну что вас ждет в жизни?» Помнишь? Дэн? Помнишь, что мы ответили?
- Помню, - говорит Даня, отрываясь от блок-пота. Взгляд его теплеет.
Никитин с облегчением переводит дыхание.
- Ну, давай опять вместе! Никитин, Шеповалов! Что вас ждет в жизни?
- Слава… Деньги… Женщины…
- Наркологическая клиника, - продолжает Глеб Давыдов, подсаживаясь за стойку вместе с подругой, - все как у людей…
Даня и Никитин смеются…
…They only want you when you're seventeenWhen you're twenty-oneYou're no fun…
- Клево тут! - робко начинает Вера. - Правда? Сквозь громкую музыку приходится кричать, чтобы тебя услышали.
- Да, ничего, - соглашается Рита.
- А мальчика этого как зовут?
- Тим. Это мой младший брат. Двоюродный…
- Слушай… - видно, что Вера колеблется, но все же ей очень хочется спросить. - Может, это, конечно, и не мое дело, но… что-то он очень странно на тебя смотрел. И на меня тоже, когда ты захотела со мной танцевать. Я имею в виду, странно для брата. Даже для двоюродного.
- Я знаю, - улыбается Рита. - Просто он меня очень любит. Очень, - повторяет она.
…They take a polaroid and let you goSay they'll let you knowSo come on…
Вера чувствует, как из низа ее живота поднимается и медленно разливается по всему телу томная, лениво-сладостная истома. Когда она добирается до груди, сердце начинает биться очень быстро, неровно, с отчетливо ощутимыми перерывами. От этого становится страшно и приятно одновременно. Страшно - потому что сердце может не выдержать. И что тогда будет дальше? Приятно, потому что… Потому что… Что? Вере хочется опуститься на пол и закрыть глаза. Громкая музыка вдруг куда то исчезает, люди вокруг становятся размытыми и неважными. Ри-та. Остается только она. Вера хочет что-то сказать, выразить свои чувства, но, взглянув на Риту, понимает, что та уже все знает.
- Очень, - вновь тихо, по слогам повторяет Рита.
Все тело Веры вздрагивает в рефлекторном спазме, она запрокидывает голову, стонет, чувствуя, как безжалостный сладкий вирус пробирается еще выше. Ей тяжело, ей не хватает кислорода. Вера глубоко вздыхает: душный прокуренный воздух кажется ей самым свежим и упоительным глотком, который она только делала в своей жизни. Становится чуть легче, она открывает глаза и тут же понимает, что сделала это зря: рядом с ней такое невероятно красивое существо, от близости к совершенству которого хочется немедленно умереть.
- Ты… Ты… - шепчет Вера.
Рита касается пальцами узких скул девушки, приближается к ней. Та в ответ подается вперед и несмело касается своими губами губ Риты. Не ощутив никакого сопротивления, проталкивает свой язык ей в рот, снова рефлекторно дернувшись всем телом. Набирается смелости и принимается жадно целовать Риту. Она хочет подарить всю себя этому божеству, отдать за него свою жизнь. Красочные картины самопожертвования стремительно сменяют одна другую, оставляя Вере лишь ослепительные, безумно нежные ощущения, острые, как влажное лезвие ее увязшего в наслаждениях языка. В этих ощущениях хочется раствориться навсегда. Вера едва успевает схватиться руками за плечи Риты, чтобы не упасть, бессильно отклоняется, прижавшись бедрами к ней. Юбка висит на выступающих косточках, открывая узкую полоску незагорелой кожи. Веру бьет первый в ее жизни оргазм. Она впервые кого-то любит.
- Как же я могла забыть, - стонет она. - Как же я могла забыть… Ведь это… Это…
Рита смотрит в широко раскрытые глаза девушки. Юное лицо, расчерченное послесвечением лазерных сканеров. Она берет Веру за плечи и рывком разворачивает ее, спиной к себе, на мгновение придавая своим движениям горячую, почти мужскую уверенность. Лопатки, движущиеся, текущие под упругой загорелой кожей. Пятна веснушек на хрупких плечах. Вера снимает резинку, расплескивая распущенные волосы по плечам.
- Как же я могла забыть… - смеется она.
Рита наклоняется и целует девушку, как тлеющие угли в костре, раздувая огонь в низу ее живота. Огня становится так много, что он прорывает свою оболочку и медленно, со змеиным шипением поднимается по позвоночнику Веры, спиралью пылающих языков пробивая себе дорогу. Рита жадно пьет его, это тяжело - огонь обжигает и пьянит до потери сознания, но она старается не упустить ни глотка. Наконец тело Веры еще несколько раз экстатично дергается - и девушка замертво падает на пол. В ее тускнеющих, застывающих глазах отражается медленно опускающееся на пол перышко, потревоженное падением…
Заметно похорошевшая Рита несколько секунд равнодушно смотрит на мертвую девчонку, затем перешагивает через нее и идет к стойке бара… К телу Веры подбегают сотрудники службы безопасности - оно еще бьется в судорогах эпилептического припадка. Скудные вспышки стробоскопа высвечивают белки закатившихся глаз, прозрачную струйку слюны, тянущуюся из уголка рта…
Последний великий писатель смотрит на пузырьки, поднимающиеся в его бокале. Они взрываются на поверхности волнами микроскопических цунами, отражающими огни дискотеки.
- Даня, а тебе не кажется, что алкоголизм - это отвратительно? - спрашивает его Рита, подходя к барной стойке. - Привет, Глеб! Симпатичный пиджак!Никитин вскакивает с места и предлагает девушке свой стул.
- Конечно, отвратительно, - соглашается Даня. - Но все остальное еще отвратительнее.
- Ты говоришь прямо как мой дядя… - Рита поднимает руку, подзывая бармена. - Но вообще-то я с вами согласна… Красное сухое. Да, вот это…
- А что там за шум? - спрашивает Глеб, пытаясь рассмотреть хоть что-то за спинами людей, столпившихся на танцполе.
- Ничего особенного, - Рита берет свой бокал. - У какой-то девчонки эпилепсия…
Писатель достает из нагрудного кармана рубашки солнцезащитные очки и надевает их, пряча глаза. Сквозь затемненные стекла все окружающее становится очень контрастным, отчетливо видны только главные линии, полутона отступают на второй план. Так сложно увидеть все сразу.
Рядом опускается остроносый ботинок из крокодиловой кожи. Это бармен залез с ногами на стойку, прибавляет громкость на телевизоре, который висит под потолком.
- Пульт сломался, - извиняется он перед посетителями.
На экране носятся люди с мячом: то ли футбол, то ли регби.
«Моня делает пас Хряпе. Хряпа - Гольденцвайгу… Опасный момент! Го-о-ол! Сборная России лидирует!»
- Да уж, ничего себе у России сборная! - возмущается Никитин. - Моня, Хряпа и Гольденцвайг…
- И еще негр, - добавляет Рита.
- Где негр?
- Вон, видишь, в углу, номер 22…
- Моня, Хряпа, Гольденцвайг и негр… - сокрушается Никитин.
- Ну и что? - пожимает плечами Рита. - Мне нот наплевать.
- Почему?
- Все это варварские игры. Обойти всех и забить гол в чужие ворота. Или убить мужчин-врагов и изнасиловать их женщин. Одно и то же. Мне это совсем не интересно… Кстати, Даня, я тут подумала, никакой ты не последний великий писатель!
- Почему это?
- Потому что настоящий последний великий писатель не должен в своей жизни написать ни одного слова, ни одной фразы, как бы ему этого ни хотелось! - говорит Рита. - Он должен все это видеть и все равно ничего не написать. Только тогда он станет пос…
- Ты можешь заткнуться?! - грубо обрывает ее Даня. - Можешь помолчать хотя бы…
- Минуту? - заканчивает за писателя Рита. - Даня, какой же ты все-таки сентиментальный…
- Черт, меня от вас всех уже тошнит!
- Правда? И от меня тошнит? - спрашивает Рита.
- От тебя в первую очередь! Пошли вы! Я - последний великий писатель, а вы все кто? - глаза Дани прикрыты затемненными стеклами, но по голосу чувствуется, что он плачет.
Рита делает глоток вина.
- Даня, знаешь, когда пьяные мужчины плачут, это не то что отвратительно, это вообще пиздец… - равнодушно говорит она.
Писатель поднимается со стула, берет свой блокнот и зло швыряет его в девушку:
- Ну, раз так: на, держи! Пишите, блядь, сами, раз вы лучше меня все знаете! Делайте что хотите!
- Ой, Дэн… - брезгливо морщится Никитин, - вот только не надо этих твоих игрушечных трагедий, тоже мне, Офелия какая выискалась…
Шатаясь из стороны в сторону, Даня бредет к выходу, натыкается на прозрачную стену и падает на пол. Очки отлетают в сторону, одно из затемненных стекол разбивается. Писатель поднимает их, вновь надевает. Сквозь разбитое стекло он видит, что за стойкой бара никого нет. Кто-то берет его за руку:
- Даня, с тобой все в порядке? Тебе помочь? Дима Мишенин склонился над писателем.
- Все хорошо! - отталкивает его тот. - Ничего не надо! Потом… Все потом…
Даня засовывает два пальца в рот, его рвет на мол. Что это? Второй язык? Нет, помидорчик… Юная спутница Димы с отвращением наблюдает эту сцену.
Мир вокруг писателя кружится сбитым вертолетом, стремительно падает вниз, шелестит погнутым винтом, из которого клубами валит черный дым. Даня спускается по лестнице, держась рукой за стену.
«Очень мне, блядь, повезло, такая фигня…» - шепчет он себе под нос. Что именно писатель имеет в виду, не знает даже он сам. Одну руку Даня облил шампанским, ему очень неприятно, что одна рука мокрая, а другая - нет. Ему кажется, что если намочить в туалете под краном и вторую ладонь, то все сразу встанет на свои места. Но это не помогает. Он опускает голову под струю холодной воды, льет ее на грудь. Мокрая ладонь со скрипом скользит по поверхности зеркала. Жарко. Нужно выйти на улицу - подышать свежим воздухом. И правда, что это за истерики? Стыдно даже. Надо больше спать, завязать с антидепрессантами.
- Ну, куда же вы? - кричит ему вслед гардеробщик. - И часу еще не побыли! Подождите… А костюм? Ваш костюм…
На улице писателя чуть отрезвляют холод и моросящий дождь. Шум машин: протекторы с трудом цепляются за мокрый асфальт, отбрасывая в сторону мелкие камешки. Так много звуков, так много всего… Ему всего уже слишком! Ему уже хватит! Так странно - он сбежал от Риты, от Тимы, от всей этой их истории, теперь он может пойти куда угодно, но его что-то держит: невидимый эластичный шнур, который натянулся до предела и тащит назад. Даня неловкими движениями стягивает с себя свитер, колючий воротник никак не хочет отпускать голову, но потом все же поддается. Жарко, очень жарко. Он садится на корточки, опирается голой спиной о шершавую стену: какая же она приятная, какая холодная. Как хорошо, когда прохладно. Поднимает глаза к небу: там переливается магнитными всполохами северное сияние. Или это просто свет «Аквариума» преломляется в низких облаках?..
Рита на ходу кидает блокнот в сумку, спускается по лестнице на второй этаж. Грохот видеоигр там почти заглушает музыку. Вокруг Тимы и Сиднея уже собрались зрители, среди которых Рита замечает профессора Быданова. Тот стоит в обнимку с двумя молоденькими студентками, держит в руке лазурный коктейль. Мятая рубашка профессора выбилась из брюк, за ней виден заткнутый за пояс пистолет.
- Так ему, парень! - возбужденно кричит он, - Так ему! Пыром! И с разворота еще!
Студентки с обожанием смотрят на своего кумира. Похоже, прошедшие сутки сильно повлияли на профессора. Быданов тоже замечает Риту, бросает своих спутниц и бежит к ней.
- Вы моя спасительница! - он падает на колени и целует ей ступни. - Какое там - муза! Муза!Блондинки ревностно оглядывают Риту, недовольно перешептываются. Профессор поднимается с пола, не забыв отряхнуть брюки:
- Это был триумф!!! Новое слово в философии!!! Маргарита, вы не поверите, на конференции мне аплодировали стоя! Академики, студенты, аспиранты - все! Даже французская делегация, я у них переводчика случайно застрелил, так что они не понимали ни черта, но все равно хлопали как проклятые. Вы представляете?
- Супер, - коротко бросает Рита. Берет профессора за галстук и отводит за угол, подальше от посторонних глаз.
- Куда вы… Ох… Они хотели меня избрать ректором. Досрочно! Но я отказался! Ну уж нет, сказал я им, дудки, - профессор хитро улыбнулся и помахал пальцем из стороны в сторону - Я должен открыть людям глаза, вот в чем моя задача. Как вы открыли мне! А не какие-то там административные дрязги.
- Класс, - кивнула Рита. - Мне нужен ствол. Обратно.
- Зачем?
- Философский эксперимент…
Быданов лезет за пояс и протягивает девушке пистолет, рукояткой вперед. Видно, что ему жалко расставаться с оружием. Рита проверяет обойму: там еще осталось три патрона…
«REAL POETS AREN'T AFRAID MATH». Талантливое граффити на стене трансформаторной будки рядом с «Аквариумом». Даня не видит его - от непрекращающейся рвоты глаза подернулись мутной сеткой кровеносных сосудов, ему трудно сфокусировать взгляд. Что-то колючей сверкающей болью взрывается у писателя в левом боку. Даня опускается на асфальт, зажав бок рукой. Закрывает глаза. Спать… Потом, он потом со всем разберется, а сейчас надо спать.
» APROACHING TABA CYCLONE
Тонкий писк со всех сторон. Какие-то маленькие пушистые существа снуют вокруг писателя. Это мышки, маленькие мышки бегают рядом с ним, щекотно задевая кожу хвостиками. Даня понимает, что у него нет сил даже пошевелить рукой, чтобы отогнать их, ему хочется спать: кажется, что тело от усталости стало вылитым из свинца и уже продавливает асфальт. «Ну вот, сейчас я усну, и они меня сгрызут, как сыр, - равнодушно думает Даня, проваливаясь в полудрему, уже не чувствуя боли. - А Никитин напечатает про это в своем журнале. Последнего великого писателя съела стая мышей…» Но, похоже, мышки не собираются грызть Даню. Они заползают под писателя: под ладони, локти, бедра, живот, колени - везде снуют юркие теплые комочки шерсти. Попискивают, переговариваясь, меняются местами. Приподнимают его над землей и тащат куда-то. «В норку, - думает Даня. - Решили съесть в норке…»
Писателя убаюкивает едва слышный шелест десятков маленьких лапок, бегущих по асфальту, кружится голова - ему кажется, что мышки слишком часто поворачивают в одну и ту же сторону, будто двигаются по спирали. Дане вдруг становится уютно и хорошо. Не надо ни о чем думать, не надо ни за что отвечать. Просто мышки несут тебя куда-то на своих спинках - и наверняка они лучше знают, куда ему надо, и может, даже не съедят - он ведь покормил их вечером сыром и молоком, так что он, наверное, теперь их друг или что-то типа того. Может быть, они отвезут его в мышиную страну и поселят в своем мышином зоопарке. Или будут менять ему подземное золото и потерянные монеты на сыр и молоко, он станет мышиным агентом в мире людей. Неважно куда, пусть они несут его на своих спинках все время, он не хочет ничего другого. Пусть это не прекращается никогда. Темнота за закрытыми веками писателя начинает понемногу расходиться. Сколько времени прошло? Уже наступило утро?
Горячие лучи солнца согревают его кожу. Мышки опускают писателя на песок и разбегаются в разные стороны. Даня с трудом открывает глаза. Он лежит рядом с большим фиолетовым кактусом. Насколько хватает глаз - пустыня, поросшая колючками, сорняками, острые угловатые листьях которых покрыты белыми волокнами. Рыжая высохшая трава, огромное солнце в полнеба опускается за дымчатую линию горизонта. Всюду по колючкам со стонами ползут люди, раздирая свои тела в кровь. Мимо Дани пробегает мышка, она тащит в зубах маленькую красную деталь от конструктора LEGO.
- Пиздец, - вслух произносит писатель, пытаясь встать. - Приехали…
Волны песчаных барханов в море жаркого ветра. По колючкам и низкорослым кактусам ползет человек в свитере с высоким горлом. Один из тех усачей, что были в «Аквариуме». К ноге усача гирей заключенного прикована цепью старинная печатная машинка, она оставляет за ним на песке глубокий неровный след, похожий на русло пересохшей реки.
«Это, наверное, специальный ад для писателей-неудачников, - думает Даня. - Я умер и попал в него… Просто меня еще не успели зарегистрировать, выдать там личную цепь с порядковым номером, ну и всякое такое».
Писатель вспоминает, каким тяжелым был старый Mac, и понимает, что с привязанным к ноге компьютером он не проползет по кактусам и десяти метров.
«Интересно, а монитор будут привязывать? Надо было шариковой ручкой все писать…»
Мимо пробегает еще одна мышка, она держит во рту магнит для холодильника в форме медузы. Даня замечает, что то, что он поначалу принял за дымку от горячего песка - на самом деле тысячи мышек, которые тащат со всех сторон различный мелкий хлам и складывают его в одну кучу. От кучи исходил долгий давящий гул, похожий на далекий шум большого города, какой слышит грибник, углубившийся в лес.
Прикованные к пишущим машинкам и компьютерам люди на ощупь, как слепые, ползли по пустыне, которая в действительности оказалась сетью больших и маленьких островков суши, соединенных узкими мостками. Лишь один человек не полз, Даня узнал его сразу - это был Папаша Грез. Папаша выставил вперед руку, защищая глаза не то от песка, не то от чего-то, что было видно только ему одному, и, с трудом балансируя на доске, перекинутой через пропасть, направлялся к ларьку с надписью «ПРОДУКТЫ». Вокруг ларька покачивались пальмы и был разбит аккуратный пруд.
«Мираж», - подумал писатель.
Он попробовал приподняться, но сухой жаркий воздух наверху тут же обжег волосы и глаза - двигаться в нем было невозможно.
- Раз меня сюда притащили мышки, то и идти мне нужно за мышками, - решил писатель и пополз к мусорной куче.
Как ему казалось, он полз несколько часов, зато по дороге ему не встретилось ни колючек, ни мостков, с которых, как он не раз видел, сорваться было проще простого: сначала с доски соскальзывала пишущая машинка, а потом и ее обладатель уставал цепляться за жизнь обкусанными от жажды ногтями и почему-то молча, без криков летел вниз.
Вблизи мусорная куча потрясла писателя. Детали конструктора, чайные ложки, кусочки сахара, разноцветные металлические буквы, скрепки, игрушечные машинки, обломки часовых механизмов, зажигалки, батарейки, какие-то зеленые комочки неизвестной природы… Все здесь было таким необычайно реалистичным, законченным и аккуратным, что писатель с трудом удержался от соблазна поскорее набить этими сокровищами карманы.
На верху мусорной кучи сидела Вера. Все новые и новые мышки подбегали к ней, почтительно бросали к ее ногам свои подарки, и та лишь улыбалась в ответ каждой из них.
- Вера! - позвал девушку писатель.
В жаркой тишине его голос прозвучал очень громко, со множественным эхом, отражаясь от бесчисленных невидимых поверхностей, однако Вера не услышала его. Даня крикнул ей еще несколько раз, но по-прежнему безрезультатно. Тогда писатель достал из кармана баллончик от сифона и бросил его к ногам Веры. Та обернулась и с интересом взглянула на подарок.
- Данечка… Как тебе здесь, нравится?
- Ну… Так…
- Я тебя ждала. Ты быстро добрался, молодец!
- Я вообще-то не хотел… Так получилось…
- Ну да, бывает.
- Я уже умер?
- Пока нет…
- Ясно… А зачем все эти, - Даня показал рукой на усачей, - ползут по колючкам?
- Я-то откуда знаю… - пожала плечами Вера, - хотят, вот и ползут. Смешные такие… Вот ты зачем полз?
- Я… Я хотел найти что-нибудь…
- Может быть, это? - Вера показывает ему газовый баллончик от сифона. - Ты же его нашел.- Дерьмо! Да я о таком даже и не мечтал!
- Вот видишь! - смеется Вера, возвращая писателю его находку. - Твоя жизнь оказалась гораздо лучше твоей мечты! Так всегда и бывает, кстати…
- А ты что нашла? Ты же умерла!
- Да, умерла.
- И что там дальше?- Да ничего особенного… Помнишь, я рассказывала тебе про рождественские лампочки и ток?
- Помню.
- Все именно так и есть, я угадала. Только вместо тока - время. И пока ты живешь - время проходит сквозь тебя, ты сопротивляешься ему и светишься. А когда не живешь - уже не проходит.
- Прикольно… - кивает писатель, - слушай, а можно мне назад, а?
- Ты же говорил, что тебе там не нравится…
- Ну мало ли что я говорил! Я вообще много чего говорю…
- Это я уже заметила…
- Так можно или нет?
- Как хочешь, мой герой. Береги себя…
Даню болезненно вырвало остатками желчи. Желтая пена повисла на губе и начала медленно стекать по сломанной ключице на асфальт. Горький, едкий привкус во рту. Он по-прежнему лежит рядом с «Аквариумом». Мимо писателя прополз куда-то по своим делам большой майский жук. Майский жук в сентябре? Какая разница… Левая половина тела писателя постепенно холодела - Даня чувствовал, как жизненное тепло все еще билось за право обладания линией позвоночника, но уже было готово капитулировать перед ледяной решимостью ночного асфальта. Даню снова вырвало. Каждый новый спазм не только не приносил облегчения - блевать давно уже было нечем - но пронзал все тело резкой, сухой молнией боли. Писатель неудачно пошевелился: острые камни и осколки битого стекла впились в левую щеку. Желто-красная нить рвоты потянулась к объемным белым буквам, валяющимся на асфальте. Детский набор для изучения алфавита, перепачканный в желчи. Батарейки, бутылки, пустые пачки из-под сигарет. Детали конструктора. Он лежит на свалке. Мелко трясется от смешанных судорог лихорадки и рвоты. Даня попытался было встать, но тут же рухнул обратно: в глазах потемнело, изображение свернулось в горизонтальную линию, затем сжалось в ослепительно яркую точку, и, наконец, исчезло совсем, прихватив вместе с собой слух.
» NOT ENOUGH SYSTEM RESOURCES» PLEASE STANDBY
Когда Даня снова открыл глаза - перед его лицом стояли две пары кроссовок: Nike и Puma. Писатель никогда еще не видел чужих кроссовок в таком необычном ракурсе.
- Вот дебил! Весь в блевотине! - сухо заметили Nike.
Кто-то тронул Даню за плечо:
- Эй, дружище, ты так себе почки отморозишь! Вставай!
Писателю очень не хотелось, чтобы его сейчас беспокоили - лежать ему уже нравилось. И даже кроссовки ему нравились, особенно Nike - у них в подошве были симпатичные тонкие трещинки, в которые набилась земля.
- Да какой вставай - не видишь, он сдохнет сейчас!
- Давай его в парадняк хотя бы отнесем? - предложили Puma. - А то кинется прямо здесь, а нам потом разбираться.
Повисла долгая пауза.
- Хватайся за ноги! - ответили наконец Nike…
- Э, вы куда его тащите? - услышал Даня голос Риты.- Мы… Эээ…
- Валите отсюда! - Рита помахала в сторону пистолетом.
Puma и Nike спешно ретировались.
Рита подходит к Дане и садится рядом с ним на корточки. Прикладывает холодный ствол к его губам, ведет вдоль неровной линии, разделяющей их:
- У меня тут появилась одна идея… Нервные окончания Дани охватывает какое-то болезненное осеннее ощущение: трепещущая мелкая дрожь, озноб, явно неуместное сейчас сладострастие.
- Ничего, уместное, - успокаивает писателя Рита, - Эрос и Танатос, я доклад по ним недавно делала.
«Вот так, просто… Раз - и все!» - вместе с щелчком предохранителя проносится в голове писателя предательская мысль, после чего накатывает невыносимое, непередаваемое, выворачивающее наизнанку чувство одиночества.
- Почему же непередаваемое? - спрашивает Рита. - Ты такой же, как и все остальные. Я в тебе разочаровалась. Я думала, ты другой. Наверное, не нужно было тебя вообще искать…
Даня сейчас все на свете бы отдал за то, чтобы не писать никаких книг, не придумывать никаких героев: просто сидеть на кухне и скучать, глядя на балтийский щит, оголившийся на фотообоях, изображающих природу карельского перешейка. Ждать, пока друзья вернутся с работы. Ждать выходных. Ждать чего угодно… Смотреть мультики Nickelodeon про кенгуренка Rocco. Гулять по осенней аллее Поликарпова: от дома-робота до парка и обратно. Что угодно, только не сейчас, потом, когда угодно, но только не сейчас, он никак не может умирать сейчас, он и не представлял себе даже, как это страшно, и неизвестно, что будет дальше, а здесь хотя бы все простое и знакомое, что бы он там раньше ни думал…
Даня сгребает ладонью мусор, оказавшийся под рукой; пальцы его касаются баллончика для сифона. Болезненный озноб смывается нахлынувшей непонятно откуда силой и спокойствием. Писатель ударяет по ладони Риты, выбивая пистолет - тот летит в дымящуюся кучу сырых листьев, зажженных добросовестным дворником. Тихое лесное озеро рано утром, от застывшего зеркала воды поднимаются рваные остатки тумана. Длинные деревянные мостки: Даня стоит на самом краю, затаив дыхание, и внимательно всматривается в воду. Едва слышимый звон невесомых колокольчиков, подвешенных к выгнутой вниз балке над ним.
В безупречной глади озера отражаются все намерения Риты еще до того, как она сама их осознает. Верхний блок. Свободная рука бьет запястьем в открывшийся лимфоузел. Блок. Блок. Четкие фиксированные движения, каждое доставляет ни с чем не сравнимое удовольствие. От жестких ударов по тонким костям бегут трещины, стонет выворачиваемый сустав, но боли нет, на нее сейчас попросту нет времени. Никто не побеждает, никто не проигрывает - лишь умопомрачительные комбо, ни одно из которых не достигает конечной цели.
Рубленый нижний блок. Рука скользит по руке. Даня ловит раскрытую ладонь Риты, тремя пальцами впивается в болевую точку на линии жизни и едва уловимым резким движением кисти отбрасывает девушку далеко в сторону - та несколько раз прокручивается в воздухе и приземляется на живот. Кажется, что все пространство вздрагивает от удара об асфальт. Слышен хруст ломающихся ребер. Фонарь над упавшей Ритой взрывается снопом огненных искр.
» ARTISTIC EXPRESSION BONUS: +35% DAMAGE
К дерущимся начинают подтягиваться первые зрители.
- Так, дорогуши, не теряемся! - кричат Nike, пока Puma принимают ставки. - Вы видели это?! Какая техника! Парень просто размазал ее по асфальту. Еще чуть-чуть - и он вышибет этой стерве мозги. У нее нет шансов… Десять к одному, приятель, а ты как думал… Клянусь мамой, еще десять минут назад он лежал в луже блевотины и слова не мог сказать, а сейчас вы сами видели, что он творит!
Рита высоко подпрыгивает, острый каблук проносится в сантиметре от глаз Дани. Прямо перед ним открытая беззащитная спина девушки с глубоким вырезом на платье. Левая рука писателя уходит назад к бедру, одновременно пальцы правой хватают ночное пространство, сжимаясь в кулак. Проворачиваясь вокруг собственной оси, он несется вперед, к позвоночнику Риты. До кожи остаются доли миллиметра - Даня останавливает руку, намеренно гася ее движение резким поворотом корпуса, чтобы на девушку обрушился сгусток всей его жизненной энергии, сорвавшийся по инерции с разбитых костяшек пальцев. Рита, сломавшись, опускается на правое колено, левое - полусогнуто.
» PERFECT!
- Я люблю этого парня! Он бог! Он просто бог! Двадцать к одному! Ребята, не обращайтесь так со своими женами, это уголовно наказуемо, вы понимаете, о чем я. Но эта сука сама знала, на что шла, она первая начала, уж поверьте мне. У нее в руках была пушка, и эта пушка была у парня во рту, а теперь где она? Вы видите? Я - нет…
Блок. Удар. Блок. Даня наступает ногой на коленный сгиб девушки, а затем резко бьет подъемом стопы ей по животу - та с болезненным криком ложится на асфальт.
- Я не могу на это смотреть! - вопят вошедшие во вкус Nike. - Это просто убийство. Его же казнят, па хрен, за предумышленное убийство! Тридцать к одному! Товарищ капитан, тоже хотите поставить? Что? Да, перекройте, пожалуйста, переулок. Это точно, посторонние здесь ни к чему. Разумеется, мы оплатим ваши услуги. 10 процентов? Все слышали - 10 процентов товарищу капитану!
Даня захватывает Риту сзади за шею, вытаскивает у нее из кармана свой нож и отступает, откинув лезвие. 420 Steel, облегченная рукоятка. Девушка понимает, что писателю конец. Оружие - признак слабости. Она без страха подходит близко к Дане, разворачиваясь, бьет его локтем в висок, запястьем другой руки - в подбородок. Брызжет слюна, перед глазами писателя кружатся яркие красные и желтые пятна, смешиваясь и перетекая друг в друга, будто густая гуашь, которую кто-то кинул в воду. Рита блоком останавливает опускающуюся руку с ножом, лезвие задевает ее запястье. Она обхватывает предплечье писателя и, резко вывернув его локтевой сустав, бросает Даню на спину. Нож отлетает далеко в сторону.
» MARTIAL ARTS BONUS: + 50% DAMAGE
- Ребята, вы будете рассказывать об этом своим детям! Один к одному! И будь я проклят, если я знаю, кто победит! Я сам поставил все, что у меня было, и, похоже, плакали мои денежки. Но я не жалею, я вам клянусь, потому что это не долбаное кунг-фу по телевизору, это, блядь, балет, это магия, это вообще хуй знает что! Один к одному, и я уже готов поставить на кон собственные кишки и ребенка в придачу!
Из окон соседних с «Аквариумом» домов выглядывают обеспокоенные люди. Кто-то из зрителей тайком сует в руки Риты бутылку. Девушка хочет ударить ей писателя, но тот уворачивается и насаживает Риту легкими на колено. Она задыхается, сплевывает на асфальт кровью, алые кляксы вспыхивают жирными звездами на бугристой серой поверхности.
Тяжелое дыхание Риты слышно даже сквозь обезумевшую первобытную музыку, рвущуюся из «Аквариума». Пальцы девушки пытаются нащупать в куче листьев рукоятку пистолета.
- Это мой мир! - кричит ей Даня. - Как ты вообще, сука, посмела поднять на меня руку?!
По поверхности озера идут волны, как во время шторма. В воде уже ничего не разобрать. Даня делает глубокий вдох, вдох, снова вдох до боли и рези в переполненных легких, собирая все свои силы, чтобы разом разрешить этот глупый парадокс. Последний удар - в основание шеи девушки. Странный персонаж, вдруг захотевший жить своей жизнью. Ну их всех к черту, он придумает еще тысячи таких… Посреди лесного озера из воды вылетает огромный усатый сом, застывает на мгновение в воздухе, окруженный облаком сверкающих на солнце брызг. Падает назад…
Рита стоит перед писателем с пистолетом в руках. В глазах у девушки нет даже намека на какие-либо чувства. Ледяной холод бесконечного заснеженного поля, в ночном небе над которым замерзают даже радиосигналы и острые лучи мерцающих звезд. Даня вдруг вспоминает, как лежал зимой на снегу, отпечатав силуэт своего тела в корке ледяного наста рядом с решеткой сетчатой металлической ограды. Погнутые ржавые ромбы проволоки. Блуждающие тени деревьев…
- Что ты, сука, со мной сделала? - всхлипывая, кричит писатель. - Что это такое? Это я начал? Я? Что это все такое?
Рита презрительно смотрит на писателя, пытающегося сплюнуть пересохшую липкую слюну. Зажмуривается и делает три выстрела подряд ему в лицо. Крошки гранита на ладонях. Сухие ссадины. Осень. Едкий запах пороха. Даня падает спиной на асфальт, неестественно сломавшись в коленях.
»K. O.
Эхо от выстрелов убегает по узким коридорам улиц и переулков, гремит внутри мокрых жестяных водостоков и, наконец, полностью растворяется в промозглых осенних сумерках. Скоро утро - уже начинает понемногу светать. Пушистая реклама стирального порошка: домохозяйка, обнимающая свитер. Укоризненным ярким пятном смотрит из ближайшей витрины. Nike и Puma пересчитывают выручку. Зрители расходятся, оживленно обсуждая бой, делятся впечатлениями, постепенно разговоры переключаются на бокс, а потом и вовсе на футбол. Из «Аквариума» выбираются самые стойкие посетители, ловят такси, разъезжаются по домам.
Рита облизывает кровоточащую руку - немно-го задел ножом, гад. Идет к трансформаторной будке, разрывая опавшие листья каблуками. И как только умудрилась ни один не сломать. Она наступает на что-то мягкое - это хвост мертвой мышки, постепенно коченеющей на холодном осеннем асфальте… Все же без писателя ей стало немного грустно. Чуть-чуть. Или так и было всегда? Глупо сожалеть о том, что уже сделано. Рита достает из сумки темный прямоугольный предмет и бросает его Дане на грудь. Это книга. «Смерть Автора».