К концу 1975 г. Ино окончательно утвердил свой статус мерцающего объекта где-то с левой стороны горящего небесного свода рок-музыки. Размер его «портфеля» новаторских музыкальных проектов рос по экспоненте, несмотря на то, что напасть на «золотую жилу» ещё только предстояло. Действительно, его долгосрочный коммерческий статус всё ещё оставался неоднозначным — даже когда начали выходить первые, шумно одобрительные рецензии на Another Green World. Этот альбом был до сих пор самым дорогим и наиболее трудоёмким студийным проектом Ино — антитезой сделанному на Грэнталли-роуд Discreet Music. При домашней записи технические ресурсы были неизбежно ограничены, зато практически нулевые накладные расходы давали почти безграничное творческое время. Island уже давно перестали давать Ино бесплатный доступ на Бейсинг-стрит, и чем более студия становилась для него «орудием композиции», тем выше было бюджетное давление. Постоянное наблюдение за часами нисколько не способствовало экспериментам, основанным на «пробах и ошибках», из которых получилась его пока лучшая работа. Отдавая себе отчёт во всём этом, Ино начал исследовать возможность нахождения устроенного специально под него объекта для записи.

Сговорившись с мыслящими таким же образом (и тоже не имеющими своих студий) Филом Манзанерой и Робертом Уайаттом, Ино начал выдвигать планы относительно устройства рабочей студии на западе Лондона, предназначенной главным образом для работы этой троицы и выбранных ею авангардистов. Ино описал продвижение этого проекта в письме Уайатту, датированном осенью 1975-го (грамматика Ино сохранена):

«Дорогой роберт,

Так как я несколько дней тебя не увижу, я решил написать тебе о том, что у нас происходит. Кажется, я нашёл очень приличную студию недалеко от Куинсуэй. Она уже наполовину построена — владельцы недвижимости начали строительство, но бросили проект из-за нехватки средств. Здание заложено на бетонном фундаменте — в этом не может быть сомнений…»

Вспомнив свои кэмберуэллские времена, Ино начал делать запасы студийной аппаратуры, и «положил глаз» на микшерный пульт, которым располагала студия на Бейсинг-стрит. Как он объяснял в письме Уайатту, практические планы уже переплелись с концептуальными проектами:

«…Единственная серьёзная аппаратура, которой до сих пор нехватает студии — это 16-дорожечный магнитофон и пара микрофонов. Так что если всё пойдёт хорошо, я надеюсь, что к концу февраля или даже раньше студия будет готова к работе. Видимо, сейчас очень легко будет сделать строительную работу, так как строители из-за экономического спада не особенно заняты… Для ввода студии в эксплуатацию мне хочется устроить мощную двухнедельную работу — чтобы там находилась постоянная группа людей, и мы выдавали бы музыкальные идеи, как мозговой центр. Если из этого что-то выйдет, я в конце концов издам это на Obscure; если нет — тогда неважно.»

Пока Ино обдумывал будущее этой звуковой лаборатории, в прессе продолжали появляться пылкие рецензии на его предыдущие работы. Джон Мендельсон заявлял в Phonograph Record: «Наверное, первый раз на этих святых страницах я совершенно серьёзен, когда говорю, что Another Green World прекрасен и достоин немедленной инвестиции со стороны любого, кому хоть немного нравятся P. Floyd, Кевин Эйерс и подобные им типы.» Дальше он предположил, что «мире, лучшем чем тот, в котором нам с вами выпала злая судьба жить, "I'll Come Running" была бы лучшей сорокапяткой, чем "Love Will Keep Us Together" [хит Captain & Tenille сочинения Нила Седаки].»

Американские критики также продолжали хвалить Another Green World. В статье об Ино, вышедшей в следующем году в Rolling Stone, Чарли Уолтерс — несмотря на недовольство «кабацким» звуком драм-машин — был явно восхищён смелым композиционным подходом Ино: «Ино упорно рискует, и то, что эти риски столь неизменно оправдываются, есть крупный триумф. Обычно меня приводят в содрогание такие определения, но Another Green World в самом деле значительная пластинка — и к тому же просто блестящая.»

Для многих — и не в последнюю очередь для Дэвида Энтховена — Another Green World ознаменовал собой высшую точку сольной карьеры Ино: «Another Green World — это грандиозная пластинка и сегодня она не менее актуальна, чем когда бы то ни было. Мне кажется, зря он не сделал ещё что-нибудь подобное. По-моему, больше он уже так высоко не забирался. Я знаю, что могу поставить первые три сольных альбома Ино когда угодно, и все всегда говорят: «Что это — это же великолепно?» И Another Green World — лучший из этой пачки.»

Альбом был выпущен в ноябре 1975 г., в сразу узнаваемой обложке, на которой был помещён фрагмент стилизованной под Ренессанс картины-диорамы Тома Филлипса По мотивам Рафаэля. Филлипс с радостью согласился предоставить свою картину для обложки, но удивился, когда обнаружил, что она была жестоко урезана и в оформление попала лишь её деталь. На оборотной стороне фотопортрет, сделанный Ритвой Саарикко (на котором её коротко постриженный приятель без рубашки читает книгу в мягкой обложке) представлял нового, непринуждённого, судя по всему умеренного Ино, совершенно не напоминающего того ненормального андрогина, который украшал собой обложки предыдущих пластинок.

Хотя в то время это не было очевидно ни для кого, кроме наиболее информированных наблюдателей, в ноябре 1975-го можно было видеть небольшой, но исключительно важный поворот эволюционного колеса популярной музыки. Рок начал двигаться в противоречивых направлениях — с одной стороны, он начинал стремиться к воссоединению со своими корнями, с другой — поддаваться нарочито хвастливому самопотворству. Например, в этом месяце Боб Дилан, как цыган, спонтанно блуждал со своим шоу Rolling Thunder Revue по туманным городкам Новой Англии, в то время как Старая Англия преклоняла колени перед квазиоперным кичем «Богемской рапсодии» Queen, которая тогда начинала своё долгое царствование на вершине списка сорокапяток. Тем временем из безвестности городских подвалов начинал пробиваться на свет выглядящий на этом фоне сильным контрастом музыкальный примитивизм.

В Нью-Йорке недавно появилось на свет такое явление, как самодельная «независимая» сорокапятка. Семидюймовка Патти Смит "Hey Joe"/"Piss Factory", основанная на рок-поэзии, возникла на самодельном лейбле Mer в 1974 г.; в августе 1975-го вышла низкокачественная песня Television "Little Johnny Jewel". Широко обсуждавшееся послание с сомнительным звучанием, но неоспоримым стилем было записано на двухдорожечный магнитофон на репетиционном чердаке Патти Смит и выпущено на бесконечно малом бутик-лейбле Ork менеджера Television Уильяма Терри. В ноябре компания Arista выпустила дебютный альбом Смит — продюсированный Джоном Кейлом Horses. Это было вкусоочистительное заявление, в котором на фундаменте сырого, нутряного гаражного рока возвышались элегантные постройки символической поэзии. Сплав блейковских рапсодий и битнического хладнокровия на Horses заставил критиков сравнивать Патти Смит с Диланом в его зажигательном блеске 60-х гг. Также в ноябре Ramones выдали "Blitzkrieg Bop" — свой прославленно элементарный дебютный сингл, ставший буйным предвестником грядущего поворота рока на 180 градусов. В Лондоне не менее зловещие Sex Pistols дебютировали на сцене Колледжа Св. Мартина на Черинг-Кросс-роуд.

Пока подготавливалось всё это сотрясение тектонических плит рока, Ино снимал сейсмические показания совсем в другой плоскости. Как только за разбитые электрогитары схватились общепризнанные немузыканты (и начали писать песни, в которых они издевались над всё более раздувавшимися условностями рока 70-х), Ино практически совсем снял руку с первобытного рок-пульса и начал вообще отказываться от стихов. Когда-то он провозглашал рок важнейшим средством художественного самовыражения того века, но теперь его отношения с роком стали довольно неопределёнными. Another Green World, появившись в этот переломный момент для музыки 70-х, не был ни подтверждением старого порядка, ни предвестником нового. Вместо этого он занял совершенно особую позицию — удалённую не только от тогдашних музыкальных течений, но и находящуюся в скромном отдалении от остальных произведений своего автора. Another Green World сам по себе был «небесным телом». Соответственно, по долговременному почтению от критиков он превосходил любую другую сольную пластинку Ино (хотя впоследствии к этому уровню приблизился альбом Music For Airports). Почти через десятилетие после его выхода — но ещё до того, как списки «лучших» стали непременным атрибутом музыкального журнала — NME опубликовал специальный материал, озаглавленный «100 любимых альбомов всех времён наших журналистов»; это был не столько нагоняющий сон заполнитель журнальных колонок, сколько вполне серьёзная ревизия тогда тридцатилетнего рок-наследия. Another Green World был единственным альбомом Ино, попавшим в этот элитный каталог — он разместился на вполне приличной позиции 41 между Trout Mask Replica Капитана Бифхарта и This Year's Model Элвиса Костелло. Примечательно, что высшее место, занятое альбомом Roxy Music, было 56-е (это был сделанный с участием Ино For Your Pleasure).

Аплодисменты альбому впоследствии стали поступать из разных мест; его привлекательность оказалась уникально долговечной. Дэвид Боуи назвал его «сверхъестественным». В конце 90-х Ино доставил немалую гордость тот факт, что эрудит фанк-попа Принц назвал Another Green World в числе своих ключевых первоначальных вдохновений. Он ответил на комплимент, определив Принца как «любимого продюсера этого продюсера».

В промежутке между датами издания Another Green World и Discreet Music Island санкционировали ещё одну имеющую отношение к Ино пластинку — второй альбом Фриппа и Ино Evening Star. Турне в его поддержку запланировано не было, поскольку Фрипп недавно объявил о своём «уходе» из музыки, чтобы посвятить себя духовным занятиям в Международной Академии Непрерывного Образования Джона Г. Беннетта, которая располагалась в деревенском доме в Шерборне, Глостершир. Там он предавался мыслям о том, чтобы стать священником.

Evening Star, составленный из прозрачной синтезаторной петли и гитарных этюдов, записанных дуэтом прошлой весной, был звучным компаньоном для Discreet Music и Another Green World. Одна из вещей, "Wind On Water", наполненная фрипповской свободной гитарной игрой, была записана живьём на серьёзно урезанном выступлении в парижской «Олимпии» в мае 1975-го; пьеса "Wind On Wind" должна была быть знакома владельцам Obscure No. 3. Милая заглавная вещь чем-то напоминала наиболее медитативные моменты Cluster — стремительная соло-гитара Фриппа исполняла роль виолончельных глиссандо. По контрасту, 28-минутная, занимающая всю вторую сторону пьеса "An Index Of Metals" представляла собой беспокойное марево диссонансных навязчивых синтезаторных звуков и непрекращающихся взвизгов искажённой гитары — коварно-тревожный противовес рапсодической "The Heavenly Music Corporation".

Альбом был весьма привлекательно оформлен — на обложке помещалась одна из любимых Ино работ Петера Шмидта (далёкий остров в томном тропическом закате), а на обороте красовалась непостижимая фотография неких «Родни Фрока» и «Капитана». Это было ещё более убедительное свидетельство эстетического увлечения Ино музыкой «низкого горизонта событий». То, что альбом получился изысканно красивым без отклонений в сторону бесцветных банальностей того, что впоследствии стало называться музыкой «нью-эйдж», можно приписать большому здравомыслию его создателей. Действительно, Evening Star стал вершиной совместного творчества дуэта и остаётся несправедливо недооценённым бриллиантом раннего периода Ино; «хороший альбом для того, чтобы «отъехать» и затеряться в гудящей зоне», — высказался один американский рецензент в 1976 г., безыскусно споткнувшись об непременное условие амбиентной музыки.

Несмотря на то, что 1975 год начался не совсем удачно, для Брайана Ино он оказался вполне благоприятным. В последовавшие месяцы у него родилось истинное изобилие нового материала, который, в общем и целом, являлся неопровержимым «заявлением о намерениях». Эта музыка, как ртуть, проскальзывала в разломы между роком и авангардной композицией, двигаясь по течению, равноудалённому от краут-прихотей и прог-напыщенности. Большая её часть, рождённая из muzak-прагматизма и кейджевских провокаций, была — как тот удачный шум, услышанный Ино в тот дождливый февральский день на Грэнталли-роуд — утончённой, невесомой и глубоко действующей на настроение слушателя. Хотя он до 1978 года не называл свою музыку «амбиентной», продукция Ино 1975 года фактически дала определение той «печати», смысл которой мы до сих пор прекрасно понимаем, когда в описании музыки встречается прилагательное «иноподобная».

1976 год оказался не менее благоприятен — на его протяжении Ино расточал свою энергию более широко, чем когда-либо. Ещё находясь под приятным впечатлением от положительной реакции, сопутствовавшей Another Green World, он получил предложение от только начинающих «оперяться» кинорежиссёров Пола Хамфресса и Дерека Джармена. Они оба были сражены наповал последними работами Ино, а теперь искали подходящую сопроводительную музыку для только что снятого совместного художественного фильма Себастьян.

Джармен, выпускник художественного отделения Слейдской Школы Искусств и яростный эстет, был художником в балете Фредерика Эштона Джазовый календарь и работал над художественным оформлением фильма Кена Расселла Черти. Он вращался в тех же — по большей части гомосексуальных — кругах, что и архитектор, художник и скульптор Эндрю Логан, и жил тем, что липло к нему в полузаброшенных складских помещениях на Пристани Батлера у самого Тауэрского моста. Помимо прочего, Логан был владельцем восхитительно «голубого» конкурса «Альтернативная Мисс Мира» — пародийного шоу красоты, в общих чертах основанного на собачьем шоу Crufts. Логан производил скандальное впечатление тем, что вёл это мероприятие, одетый в невероятные гермафродитские костюмы, напоминающие результат причудливой игры в «последствия» — он был разделён буквально посередине: наполовину мужчина, наполовину женщина. Ино регулярно посещал конкурс АММ (в Годе с распухшими придатками он рассказывает о прекрасном вечере на шоу 1995 года), и на представлении 1975 года он — вместе с зарождающимися панк-импресарио Мальколмом МакЛареном и его партнёршей по бутику Sex Вивьен Уэствуд — входил в красочную свиту Логана (в которой также присутствовали Дерек Джармен и немалая часть съёмочной группы их с Полом Хамфрессом фильма).

Себастьян представлял собой гомоэротический киногимн, снятый по мотивам мученической истории Св. Себастьяна (III век н. э.) — капитана преторианской гвардии, начавшего обращать язычников в христианство — наказание за это (он был привязан к столбу и расстрелян из луков после некого подозрительно чудесного излечения подагры) было одним из наиболее регулярно изображавшихся традиционных сюжетов в истории западной религиозной живописи. Фактически фильм был эзотерически-гомосексуальным арт-хаус-ответом на стереотипы «мечей и сандалей»; в нём римские центурионы сидели на далёком пустынном аванпосте, их разговоры велись на аутентичном сленге, или «собачьей» латыни (соответственно, это единственный когда-либо выпущенный британский фильм с английскими субтитрами), и ему требовалась музыка, способная усилить эффект от перемежающихся долгих выжженных солнцем пейзажей, мерцающих заводей, пламенеющих скал и бронзовых переплетённых конечностей. Обрадованный приглашением, Ино пообещал всё сделать, и у себя дома записал несколько минималистских пьес на синтезаторе VCS3 — звучный гул и медленные, изменчивые минорные фигуры, увенчанные реверберацией.

Напоминая прозрачные, однако утончённо-острые качества "Spirits Drifting" или "Evening Star", иновские неотчётливые, смутно зловещие синтетические штрихи хорошо подошли к живописной кинематографии Джармена, так подчеркнув чувственную странность фильма, как едва ли удалось бы оркестровым инструментам (и даже настоящим римским лирам и китарам). Общий бюджет Себастьяна составлял ничтожную сумму в несколько тысяч фунтов, но Ино был согласен взяться за эту работу за крошечное вознаграждение — он был рад очередному предлогу для создания скромной, пробуждающей чувства инструментальной музыки. Его неиспользованный/нереализованный талант саундтрек-композитора вскоре — к удовлетворению EG — проявился в более полной форме. Действительно, проект Себастьян, несколько других мелких коммерческих сопоставлений (в том числе не в малой степени широкомасштабное использование пьесы "Another Green World" в программе BBC «Арена») и приглашение промеж делом написать музыку для постановки пьесы американо-израильского драматурга Алана Друри Воробьиное падение в Хэмпстедском Театре — всё это убедило Ино и его менеджеров в том, что как бы ни были концептуальны или «ненормальны» его инструментальные пьесы, в атмосферной музыке был коммерческий потенциал — неожиданный горшочек золота на конце радуги новаторства.

Чтобы закрепить успех, Ино запланировал коллекцию коротких пьес, как уже существующих, так и вновь записанных; фактически альбом-библиотеку, состоящий из готовой музыки настроения, предназначенной для использования в кино, театре и на телевидении (или, как называл это сам Ино, «саундтреков к воображаемым фильмам»). Поскольку он терпеть не мог, чтобы материал пропадал зря, он также смотрел на этот проект как на средство переработки кое-каких из многих отброшенных обрывков, родившихся на продолжительных сеансах записи для Another Green World. В рецензии на последний альбом Джеймс Уолкотт из Creem уже подмечал кинематографический потенциал Ино: «Все эти музыкальные пьесы краткие, острые и визуально суггестивные, как моменты, украденные из некого фильма — так сказать, акустические клипы.»

Эта коллекция, недвусмысленно названная Music For Films (на её обложке впервые перед титром «Ино» появилось имя «Брайан»), была отпечатана первым тиражом в 500 экземпляров и в июне разослана кинопроизводственным компаниям. В этом прототипе — причём имеющем большие отличия — того альбома, который два года спустя EG выпустили под тем же названием коммерческим тиражом, лучшие места из Another Green World и Evening Star сочетались с фрагментами из саундтрека Себастьяна, тремя пьесами из Воробьиного падения и другими новыми и сделанными заранее набросками. Таким образом импрессионистские, не требующие объяснений этюды типа "Empty Landscape", "Spain" и "Marseilles" стояли рядом с таинственными тонами Себастьяновских виньеток "Inland Sea" (здесь эта пьеса называлась "From The Coast"), "Quartz" (она же "Northern Lights") и "Final Sunset" и пьесами, воссозданными из набросков, сделанных летом 1975-го на Бейсинг-стрит — например, скользким одноминутным басовым проигрышем Перси Джонса "A Measured Room" (под ранним названием "Fuseli") и обласканной Фриппом пьесой "Slow Waters". В "Two Rapid Formations", ещё одной изъятой из Another Green World вещи, на фоне «координатной сетки» вздымающихся, вздыхающих синтезаторов и щебечущих гармоник, были заметны райд-тарелки барабанщика Fairport Convention Дэйва Мэттекса и альт Джона Кейла. Помимо этого, острая и чувственная тремоло-тема "Melancholy Waltz" и напряжённые, не имеющие разрешения аккорды "Shell" представляли собой не совсем прямолинейные, но от этого не менее убедительные доказательства всё растущей склонности Ино к запечатлению некого настроения с минимальным количеством используемых ингредиентов.

Проект Music For Films в конце концов оказался весьма выгодным делом — многие вещи в последующие годы были использованы в кино и телевизионных документальных фильмах, тем самым обеспечив Ино и EG понемногу, но постоянно «капающий» доход. Ино реалистично смотрел на полезность этих экспериментальных виньеток: «знал, что если выпустить пластинку [состоящую из этих вещей] в тогдашнем критическом климате английской рок-журналистики, тебя порвут на части, потому что всё это так не соответствовало тому, что тогда происходило — эти маленькие обрывки того или другого настроения, причём очень неагрессивные и ненаступательные.» Правда, со временем пришло и оправдание такого подхода. «Одна из этих вещей около 25-ти раз использовалась в разных программах», — сказал он Энди Гиллу из Mojo. «Она продолжается примерно 30 секунд, и делал я её примерно столько же.»

Естественно, EG были вне себя от радости, как и свидетельствует Дэвид Энтховен: «Music For Films оказался величайшим сэмплер-альбомом всех времён. Это была прекрасная идея — и идеальный способ донести музыку Ино до рекламного мира и т.д. Замысел принадлежал исключительно Брайану. Он был поистине великолепным торговцем. Уверен, что я просто сказал: «Отлично, я не против.»»

Тем долгим жарким летом 1976 года в Британии пользовались спросом капающие потоки совсем другого рода. На протяжении нескончаемых четырёх месяцев лазурных небес и сироккоподобных южных ветров большинство жителей страны изнемогало от странной, почти средиземноморской истомы. Это было время нормирования подачи воды, нашествий любопытно злобных божьих коровок и неистово-быстрых западноиндийских игроков в крикет, отбрасывающих английских отбивающих на дальние углы полей, выжженных до цвета сахарского песка. Ненормальности не ограничивались спортом и метеорологией. В июле НАСА объявило об обнаружении «лица на Марсе» — горного массива в марсианском регионе Cydonia Mensae, имеющего вид, сверхъестественно похожий на человеческое лицо. Как бы для того, чтобы подтвердить прекращение действия обычных законов, в августе непоколебимо надёжный механизм башенных часов Вестминстерского дворца испустил дух, и их знаменитый колокол — Биг Бен — прекратил издавать свой знакомый четвертьчасовой бой впервые со времён царствования Королевы Виктории. Ощущение волшебства рассеялось несколько позже, когда в том же августе культурная гармония ноттинг-хиллского карнавала была омрачена насилием и необузданным столкновением между местной чёрной молодёжью и неуклюжей столичной полицией. В сентябре, в ответ на подобные события, начало действовать движение «Рок против расизма» — что, несомненно, было подстёгнуто пьяной сценической проповедью рок-звезды Эрика Клэптона; в ней он хвалил дискриминационные взгляды члена Парламента от партии тори Энока Пауэлла и предупреждал о том, что Британия превращается в «чёрную колонию» — пример бесстыжего лицемерия со стороны человека, чья карьера была основана на «колонизации» афро-американского блюза.

Действительно, со стороны казалось, что музыкальный саундтрек этого лета сюрреального оцепенения и знойного непостоянства не поспевал за событиями. В конце концов, эта эпоха была отмечена банальными, но продающимися в громадных количествах такими первыми местами списка сорокапяток, как "Combine Harvester" The Wurzels и "Don't Go Breaking My Heart" Элтона и Кики. Однако под покровом внешнего благополучия окостеневшие структуры поп-музыки уже были готовы взорваться.

Упорно игнорируя торжества по случаю 200-летия США, которым предавались большинство их сограждан, 4 июля 1976 г. питомцы CBGB Ramones дебютировали в Лондоне в качестве разогревающей группы для Flamin' Groovies в Чак-Фарм-Раундхаузе; в процессе они оплодотворили нарождающийся английский панк своим стихийным «циркулярно-пиловым» семенем. В сентябре панк-фестиваль «100 клубов» дал настоящий старт британской панк-сцене — на той же самой площадке на Оксфорд-стрит, где любопытной музыкальной прессе впервые показались Roxy Music. В клубах рычащий неприкрашенный ритм-энд-блюз групп с Кэнви-Айленда Eddie & The Hot Rods и Doctor Feelgood пересекал пренебрежимо узкую границу между укоренившимся в Англии паб-роком и эмбриональным панком, осыпая своими худосочными ударами обречённо-раздутый живот прог-рока.

Пока бушевали эти липовые панк-войны, Ино возвращался в студию. По практическим и финансовым причинам проект студии звукозаписи с мистерами Уайаттом и Манзанерой был приторможен, и с конца весны Ино заходил в знакомые окрестности Бейсинг-стрит, чтобы вновь начать экспериментировать — опять с Реттом Дэвисом за микшерным пультом. Пора было записывать и вторую серию альбомов Obscure. Первый номер — Obscure No. 5, Voices And Instruments был посвящён британскому саксофонисту-экспериментатору Джену Стилу и как нельзя лучше малоизвестным вокальным пьесам Джона Кейджа. Ино был большим поклонником творчества Стила — его шепчущее произведение "Distant Saxophones" было ещё одной значительной прото-амбиентной пьесой. Кейджевские фрагменты должны были быть с радостью исполнены Робертом Уайаттом, калифорнийской джазовой клавишницей Карлой Блей и гитаристом Фредом Фритом — и должны были служить доказательством того, что кейджевская методология «процесс выше результата» время от времени может проявляться в музыке, производящей впечатление обманчивой доступности.

На пластинке Obscure No. 6 были записаны минималистские композиции бывшего коллеги Ино по Portsmouth Sinfonia Майкла Наймана. Это была первая записанная работа малоизвестного тогда композитора. Ранее в этом году Наймана, который пока был главным образом музыкальным критиком, попросили стать гостем-редактором специального выпуска журнала Studio International, посвящённого современной музыке. Он в свою очередь попросил Ино что-нибудь написать для журнала, и тот сочинил длинную статью под заголовком «Создание и организация художественного разнообразия». В этой диссертации связывались воедино многие темы, которые Ино излагал в своих случайных лекциях в художественных школах; она во многом основывалась на трудах Энтони Стаффорда Бира, чьи книги о кибернетике, организации рабочего места и непротиворечивых системах (в особенности Мозг фирмы: Управленческая кибернетика процесса организации) Ино читал на сон грядущий.

В своём трактате Ино соглашался с определением «эвристики», данным Стаффордом Биром, как «набора инструкций для достижения некой неизвестной цели при помощи исследования, которое постоянно или повторно оценивает продвижение к цели согласно некому известному критерию». Другими словами, это формализация иновского (вдохновлённого Джоном Кейджем) подхода «создать параметры, начать, посмотреть, что получится». В другом месте своего эссе Ино отвергал традиционную иерархическую структуру оркестра, сравнивая её с устаревшей структурой военного командования, и выдвигал идею, что ансамблевые иерархии представляют собой микрокосмы классовых систем того общества, в котором они существуют. Фактически это была академическая формализация мягко подразумеваемого переворота иерархии с ног на голову, имевшего место в Portsmouth Sinfonia. Ино также ссылался на «Параграф 7» из The Great Learning Корнелиуса Кардью (на выпущенной в 1971 г. фирмой Deutsche Grammophon записи этой пьесы Ино впервые появился на записи) и цитировал Страсть человека к хаосу: Биология, поведение и искусство — книгу литературного теоретика Морса Пекхема, которому искусство виделось «безопасной» ареной, в которой можно разрешить противоречия и проблемы реального мира. Эта гипотеза была глубоко дорога Ино, и он часто повторял её в своих интервью на протяжении последующих десятилетий. В Годе с распухшими придатками Ино перепечатал статью из Studio International, добавив предупреждение, что первоначальное её заглавие «вводило в заблуждение», и что статья «не очень хорошо написана, но идеи, по-моему, до сих пор справедливы».

Майкл Найман — сам фанатичный приверженец музыки, производимой при помощи систем (благодаря раннему знакомству с фазовыми пьесами Стива Райха) — в целом соглашался с пафосом Ино. В 1974 г. он опубликовал книгу Экспериментальная музыка: Кейдж и остальные, довольно сухой обзор современных авангардных композиторов — однако теперь находился в процессе отказа от критического сочинительства и закладки основ своей собственной карьеры в минималистской композиции.

В записях Наймана на Obscure, вышедших под названием Decay Music, музыка рассматривалась как простой математический процесс. Первоначально задуманная (но не использованная) в качестве саундтрека к короткометражному арт-фильму Питера Гринуэя (так в тексте, Greenway. — ПК) о числах от 1 до 100, не требующая объяснений вступительная пьеса "1-100" представляла собой медленный, растянутый каскад фортепьянных аккордов, отражающих арифметический сюжет фильма. Это был минимализм в его аскетической крайности; к этому подходу пьеса "Bell Set No. 1" для колоколов, треугольников, гонгов и тамтамов добавляла лишь очень немного красок. Третья пьеса "1-100 (Faster Decay)" была просто ускоренной версией вступительной вещи (возможно, что этому фокусу Ино научился у Neu! которые не возражали против варьирования скоростей существующих записей для заполнения альбома). В заметках для CD-переиздания Decay Music (2004) Ино называет творчество Наймана «ясным примером нового композиционного подхода — элегантной связки множества носившихся тогда в воздухе идей ради достижения неожиданно «классического» результата».

Заместитель Ино по Obscure Records Гэвин Брайарс имеет совершенно противоположное мнение об Obscure No. 6: «Сделанный им на Obscure альбом невероятно тривиален — он проигрывает эти аккорды, и всё… Найман начал писать музыку, потому что он работал у Стива Райха кем-то вроде агента, и увидел, что в материале Стива играется некий маленький элемент, а потом вновь и вновь повторяется с некоторыми изменениями в процессе — а потом многие это слушают и говорят: «Здорово!»»

Вскоре наймановские экстраполяции «маленьких элементов» Райха вызвали подобные возгласы у великого множества людей, особенно когда в следующем десятилетии его саундтрек-«печать» стала неотъемлемой частью визуально ярких и становящихся всё более популярными художественных арт-хаус-фильмов Питера Гринуэя. Это стало, среди прочего, доказательством кураторского предвидения Ино — как бы ни порицал всё это Брайарс.

Ничего подобного такой критике не досталось пластинке Obscure No. 7 — Music From The Penguin Cafe группы Penguin Cafe Orchestra. На ней Ино был лишь исполнительным продюсером (на этот раз он устранился от записи, которая происходила в разных домашних и студийных условиях, а руководил ею клавишник PCO Стив Най, когда-то бывший звукорежиссёром у Roxy Music), а дебютный альбом группы был детищем мульиинструменталиста и одарённого аранжировщика Саймона Джеффеса. В напоминающей Ино манере, Джеффес, отходивший на юге Франции от последствий пищевого отравления, вообразил «диких, свободных жителей гор, создающих тонкие, напоминающие грёзы звуки». Ему захотелось создать ансамбль, способный воплотить в реальность такую музыку. Эксцентричная, хитро переплетённая инструментальная работа PCO оказалась самой доступной и доходной музыкой в каталоге Obscure, и труппа Джеффеса приобрела внушительную международную культовую популярность (в Японии они даже стали небольшими звёздами). Хотя Джеффес скончался в 1997 г., его лёгкие, но богатые мелодиями песенки до сих пор продолжают становиться неожиданными и приятными находками для создателей телевизионной рекламы и документальных фильмов.

Для выпуска на Obscure обсуждались кандидатуры и других композиторов (многие из них предложил Гэвин Брайарс), но пластинок не получилось. Одним из этих композиторов был оплот Scratch Orchestra Ховард Скемптон — его "Humming Song" одно время стояла в графике записи. Эта пьеса, занесенная в Scratch-антологию, была хорошо известна Ино. «Не знаю, почему ничего не получилось с записью», — довольно уныло признаётся сегодня Скемптон. «Наверное, для неё не было чёткого контекста…»

Гэвин Брайарс надеялся с помощью Obscure представить миру нескольких калифорнийских композиторов, которых он слышал во время своего длительного американского «отпуска», но уговорить Ино оказалось не так легко: «ставил Брайану множество других вещей, которыми он не хотел заниматься — особенно открытую мной музыку с Западного побережья. Там были вещи Джеймса Тенни, Инграма Маршалла, Дэниела Ленца, Майкла Байрона и других. Джеймс Тенни показался ему слишком сложным, но я думаю, что если бы мы вместе поработали подольше, то сделали бы пластинку Инграма Маршалла, а может быть, и кого-нибудь ещё…»

Правда, Брайарс предложил одного композитора, чья музыка тут же очаровала Ино: это был Гарольд Бадд. Выросший в городе на краю Мохавской пустыни и окончивший композиторский факультет университета Южной Калифорнии, Бадд начал свою музыкальную жизнь как диссонансный, монотонный модернист, вдохновляемый звуком пустынного ветра, гудящим в телеграфных проводах недалеко от дома его детства. После перерыва, во время которого он преподавал в Калифорнийском институте искусств, Бадд вернулся к музыке уже с новой эстетикой. Он объявил, что «восстаёт» против отталкивающих тональных рядов шёнберговского сериализма и стал предлагать слушателям медитативную, сознательно красивую музыку, в которой любовь к трансцендентному джазу сочеталась с гамеланоподобными импровизациями и щедрым хоральным мелодизмом. Среди первых написанных в новом стиле композиций Бадда были две пьесы подлинного религиозного благозвучия: имеющая отношение к Корану "Bismillahi Brahmani Rahim" и успокаивающая бессловесная хоральная вещь "Madrigals Of The Rose Angel", которая частично уже была кое-как записана на концерте в Уэсли-колледже, Коннектикут, причём записи частным порядком распространялись среди знатоков. И Гэвин Брайарс, и Майкл Найман получили по экземпляру, и, разумеется, в конце концов кассета попала в руки Ино.

Ино восторженно принял журчащие мажорные септаккорды Бадда на электропианино, нежные отливы альт-саксофона Мариона Брауна и рапсодические хоральные напевы — и тут же начал действовать. «Однажды вечером Брайан позвонил мне домой в Калифорнию и спросил, такую ли музыку я всегда сочиняю», — вспоминает Бадд. Их чувство было обоюдным. Когда вскоре после этого Бадд и саксофонист Марион Браун (за счёт Ино) прилетели в Лондон записываться на Бейсинг-стрит, Бадд объявил, что ему очень приятно найти товарища в области музыкальной чистоты. «Даже через тридцать лет», — признаётся сегодня Бадд, — «помню, как Брайан поздно вечером у себя дома начал ставить мне пластинки Фриппа и Ино. Для меня это была некая параллельная вселенная — до этого я наивно считал, что я такой один… Этот дар судьбы я никогда не забуду.»

На Obscure-альбоме Бадда, кроме самого композитора и Мариона Брауна, должен был играть ансамбль из 16-ти человек — в том числе женский вокальный секстет, Гэвин Брайарс и Майкл Найман на маримбе, глокеншпиле и челесте, а также продюсер записи Брайан Ино, который добавил монотонный вокал к последней из четырёх композиций Бадда — блаженной импровизации на фортепиано "Juno". «Брайан, безусловно, руководил всем», — вспоминает Бадд, — «самом лучшем смысле. То есть, он точно знал, что ему нужно и кто может это сделать. Вы представить себе не можете, как я был поражён, когда вошёл в студию и увидел перед собой этот огромный массив экзотики: маримбы, глокеншпиль, арфу, гонги, женский хор и всё прочее… Вокал исполнялся всеми — в том числе мужчинами-перкуссионистами и Брайаном — не пел, наверное, только я…»

Законченный альбом, получивший название The Pavilion Of Dreams, должен был стать десятым и последним выпуском серии Obscure. Но прошло полных полтора года, прежде чем он появился на прилавках магазинов — поскольку «портфель» собственных обязательств Ино всё распухал, выпуск других записей, назначенных для последней пачки Obscure, постоянно откладывался. Те издания лейбла, которым удалось выйти в мир, продолжали пускать лёгкую рябь по эзотерической местности, ограниченной роком и современной классической композицией, но — за исключением альбомов Discreet Music и Music From The Penguin Cafe — не до такой степени, чтобы название Obscure кому-то показалось неправильным.

Тем временем, музыкальные чудища 1976 года — Led Zeppelin, Queen, Род Стюарт и пр. — продолжали пастись в верхних эшелонах альбомных списков, в которые не попадало больше ничего, кроме участников непринуждённого праздника ностальгии, устроенного фирмой EMI в формате дешёвой и весёлой серии сборников Golden Great и похожих собраний величайших хитов от артистов типа Роя Орбисона, Перри Комо, Слима Уитмена и The Stylistics. Однако в этом душном воздухе назревала перемена; скорый натиск панка уже чувствовался в лихорадочных репортажах с Восточного побережья Америки и во всё более возбуждённом шёпоте о «Великой новой клубной сенсации» (по выражению на рекламном плакате представления 1976 г. в лондонском Лицеуме) — это были Sex Pistols.

Наполненный схожей энергией — хотя и пользующийся более сложной палитрой — гитарист Roxy Фил Манзанера мечтал о новой группе, которая вернула бы рок к его кайфовым, инстинктивным основам. Названная по имени банды «центрального ствола», буквально явившемуся во сне накачанному опиатами Ино в нью-йоркской квартире ещё в 1973 г., и впоследствии увековеченном в совместном его и Манзанеры сочинении "The True Wheel", 801 должна была стать арт-рок-супергруппой, созданной для заполнения пустот рабочего графика. Таковая пустота появилась у Roxy Music, которые — закончив гастроли в поддержку их альбома 1975 г. Siren — приостановили свою деятельность. Звезда Ферри и компании уже некоторое время шла на убыль. «Roxy стали неэффективным упражнением в самопародии», — придирался к ним в NME Ангус Маккиннон. Сольная карьера Ферри пребывала в более крепком здоровье, и по его предложению, группа самораспустилась, чтобы её члены могли заняться своими собственными проектами.

В июле не занятый ничем другим Фил Манзанера начал воплощать в жизнь проект 801 и принялся набирать для него группу. Первым был завербован грозный коллега по Quiet Sun Билл Маккормик со своей бас-гитарой; вскоре за ним последовали бывший клавишник Curved Air Фрэнсис Монкман и сессионный барабанщик Саймон Филлипс. Когда Манзанера поделился своей идеей с Ино, то был удивлён восторженной реакцией своего старого коллеги. Ино захотел войти в состав группы на том условии, что в ней будет определённое количество экспериментов и что всё это будет забавно — последняя перспектива была подкреплена приглашением в 801 его старого товарища по гастролям и оригинального слайд-гитариста Ллойда Уотсона.

Чтобы возбудить процесс творчества, вся эта толпа отправилась в дом неподалёку от Ладлоу, Шропшир, рядом с границей Уэльса — пьяная солнечная неделя была проведена в раздумьях над программами концертов и в прогонах старых каталогов Ино и Манзанеры; пробовались также несколько кавер-версий чужих песен. Приближение даты открытия престижного Редингского рок-фестиваля (он должен был состояться в августе) ускорило принятие решений, и соглашение о материале было своевременно достигнуто — баланс сильно смещался в сторону песен Ино (к тому же он, в приступе нетипичного для него бахвальства, согласился исполнить большинство главных вокальных партий). Завершили репертуар сочинённые вместе с Манзанерой песни типа "Miss Shapiro" и несколько сольных номеров Манзанеры и Quiet Sun.

После этого начались интенсивные репетиции на базе Island в Хаммерсмите; Ино и Уотсону пришлось мужественно побороться с запутанными римтическими размерами, характеризовавшими материал Quiet Sun. Уотсон только что отошёл от почти смертельного переживания — его ударило током на сцене, причём через его тело прошли тысячи вольт, и только серьёзное хирургическое вмешательство не дало ему потерять несколько пальцев. Чудесным образом восстановив силы, он, вполне понятно, очень активно включился в проект 801, хотя склонность Манзанеры к размерам типа 13/8 и обычная для Ино репетиционная строгость требовали необычного для Уотсона прилежания. «Мы три недели серьёзно репетировали на Island, и весь материал был разучен нота в ноту. Это была нелёгкая работа», — вспоминает Уотсон, намеренно преуменьшая сложности. Более подробно: «Фил часто говорил, что в нашей группе Саймон Филлипс и Фрэнсис Монкман — самые музыкально одарённые люди, они с Биллом Маккормиком — якоря посередине, Ино — немузыкант, а я — так, кое-что делаю. Кроме того, я не очень организованный музыкант, скорее импровизатор — так что когда подходили мои соло на слайде, мне приходилось отсчитывать кучу тактов, играть сколько положено и не забывать останавливаться… Фил и Ино весьма хорошо представляли программу, которую хотели сыграть. Это определённо было их совместное предприятие. При том при всём ко всем участникам было одинаковое отношение, и мы делали это с хорошим настроением.»

Билл Маккормик также очень жизнерадостно вспоминал обо всём, что связано с группой, и между прочим, вспомнил о теперь уже традиционных для Ино процедурах: «Работать с Брайаном и Филом всегда было интересно… Ты никогда не знал, что будет дальше, и, разумеется, если ничего не помогало, мы знали, что делать — посоветоваться с Непрямыми Стратегиями. Мы могли не соглашаться по поводу интерпретации выбранного сообщения, но это всегда было увлекательно и обычно вносило что-то такое, от чего зажигалась хорошая творческая мысль. Правда, моей любимой картой была «Чти свою ошибку как скрытое намерение». Это было прекрасное прикрытие для всех сыгранных мной лажовых нот!»

После финального прогона в звуковом павильоне № 2 в студии Шеппертон, Миддлсекс (там снимались ранние фильмы про Джеймса Бонда), 801 были готовы наброситься на ослеплённую солнцем рок-публику 1976 года. Чтобы подготовиться к Редингу, они поехали в Норфолк и устроились на одной из самых малопривлекательных площадок британской рок-сети — Pavilion, Западный Рантон. В зале, который местные называли «Яма», более регулярно проходили «танцы в строгом темпе», но с недавних пор туда стали заезжать и гастролирующие группы, которым нужно было где-нибудь сыграть для разогрева. Через неделю после концерта 801 наполненный едва наполовину Pavilion уже раскачивали Sex Pistols.

Шестнадцатый Национальный Фестиваль Джаза, Блюза и Рока (на плакатах его предпочитали называть «Редингским рок-фестивалем) проходил в последние выходные августа. По иронии судьбы, — учитывая засушливое лето — когда 801 ехали по трассе М5 на фестиваль, небеса потемнели и начался проливной дождь. Казалось, что все невылившиеся в это лето дожди вернулись, чтобы устроить один-единственный библейский потоп. Выжженная фестивальная площадка немедленно превратилась в трясину. Приехав на место, группа начала пробираться по напоминающему Сомму пейзажу к месту расположения убежища — их закулисного каравана. Потом они стали ждать — главным образом Фрэнсиса Монкмана, который самостоятельно добирался на фестиваль из йоркширского дома своего отца. Задержавшись на размытых дорогах, он появился буквально за несколько секунд до назначенного выхода паникующей группы на отсыревшую сцену (в процессе выхода Билл Маккормик разорвал промежность дорогих брюк, которые он одолжил у Манзанеры, в результате чего во время концерта его бас висел стратегически низко).

Будучи зажаты в программе между эксцентричными прог-роковыми наворотами Van Der Graaf Generator и вдохновлёнными Толкиеном полётами воображения суррейских прог-рокеров Camel, 801 стали лучом упорного городского солнечного света. По счастливой случайности, как только Манзанера взял вступительные аккорды пьесы "Lagrima" из Diamond Head, тучи расступились, и на небе вновь появилось слезящееся солнце. Ино привлекал взоры, пожалуй, не меньше. С короткой стрижкой, одетый в чёрные джинсы и футболку, он выглядел стройным богемным изгнанником из CBGB и представлял собой резкий контраст с бородами и нечёсаными патлами своих товарищей (не говоря уже о тех скандальных одеяниях, в которых сам Ино появлялся на предыдущих фестивалях в осыпанном блёстками 1973 году).

Как и полагалось по оригинальному замыслу Манзанеры, 801 не были группой рок-динозавров. Наоборот, местами их программа, хотя и превосходно исполненная, была довольно назойлива и почти панкообразна — особенно это касалось бодро исполненных прочтений "Baby's On Fire", "Miss Shapiro" и "Third Uncle" (которую Ино объявлял как «самую быструю когда-либо написанную вещь»), в которых Ино на правой стороне сцены лупил по струнам своей верной гитары Starway в её привычной открытой настройке. "The Fat Lady Of Limbourg" была включена в программу по причинам, насчёт которых Ино и Уотсон могли перемигиваться между собой, а из Another Green World были взяты "Golden Hours", "Sombre Reptiles" (в которой Саймон Филлипс заменял собой до боли знакомый ритм-генератор) и "I'll Come Running", причём в последней песне были практически совершенно новые (и довольно неприличные) стихи. Ублажающие толпу кавер-версии: "You Really Got Me" The Kinks (была исполнена Ино с типичным серьёзно-бесстрастным выражением и чем-то напоминала непрямой рок/фанк ранних Talking Heads) и — по предложению Билла Маккормика — вихревой, обработанный Ино вариант "Tomorrow Never Knows" The Beatles (переименованной в "TNK") были мощными и удивительно убедительными новыми прочтениями избитых мотивов предыдущего десятилетия.

Выступление 801 стало одним из признанных триумфов фестиваля — многословной реакции зрителей было под стать и критическое одобрение. «Группа, на удивление хорошо сыгранная, представила материал из сольных проектов Манзанеры и Ино, который преуспел в своей очевидной роли руководителя всего этого действа», — заметил Гарри Догерти из Melody Maker. Sounds цитировала Джона Пила, который назвал выступление 801 «высшей музыкальной точкой этого уикенда».

Рединг должен был стать всего лишь первым из множества высокодоходных выступлений 801 на открытом воздухе — главным образом во Франции. К сожалению, после беспорядков на фестивале в Оранже, правоцентристское правительство Валери Жискар д'Эстена, опасаясь повторения возглавляемых студентами восстаний 1968 года, сразу же отменило все будущие рок-фестивали.

После отмены континентальных концертов (и сопряжённых с ними изрядных выплат) Island спешно организовали на следующую после Рединга пятницу концерт 801 в лондонском Куин-Элизабет-Холле, и, вернувшись к старой беспроигрышной политике, установили рядом с залом свою передвижную студию, которая должна была записать потенциальный концертный альбом. Концерт оказался ещё лучше, чем редингское выступление. Ллойд Уотсон вспоминает, что он был «абсолютно блестящий» — правда, тут немалую роль могли сыграть предконцертные поблажки своим слабостям: «Перед самым выходом на сцену мы с Филом Манзанерой дёрнули косяк. Для меня это естественно — я же наполовину ямаец… Мимо прошёл Ино и сказал тоном школьного учителя: «Привет, ребята — значит, покуриваем перед выходом?» Это было весьма забавно — он вовсе нас не порицал.»

Записи Island оказались превосходными (это был один из первых случаев, когда сигнал шёл на микшерный пульт не с усилительной аппаратуры зала, а прямо с усилителей и микрофонов на сцене), и получившийся в результате альбом 801 Live должен был выйти в ноябре. Цифры продаж в Британии были довольно скромные, но критическая реакция почти повсеместно — самая одобрительная. Ангус Маккиннон из NME в своих похвалах выделял Ино: «…вокал Ино — это настоящий сюрприз. На его собственных пластинках он часто казался мне странно лишним, но здесь он полностью соответствует игре группы. Его нео-носовое звукоизвлечение на "Baby's On Fire", невозмутимая интонация на юмористически моторной версии "You Really Got Me" The Kinks и философские распевы на сдержанном варианте "Rongwrong" очень эффектны.»

С этим была согласна Вивьен Голдман из Sounds — она назвала вокал Ино «отшлифованным и стильным, как у Ферри». Ричард Уильямс, покинувший Island и вновь поступивший в Melody Maker, считал, что 801 можно прекрасно сравнить с ранними Roxy Music. Они виделись ему предвестниками чего-то более значительного: «Манзанеры, Ино и прочих представителей той «школы», к которой они принадлежат, впереди долгая и ещё более увлекательная творческая жизнь. Как намекают слова "Tomorrow Never Knows", 801 Live — это лишь конец начала.»

На самом деле группе 801 предстояла длительная — хоть и спорадическая — будущая жизнь, но уже без Брайана Ино. В последующих интервью Ино утверждал, что только раз послушал альбом 801 Live, и он не произвёл на него почти никакого впечатления. Его неожиданное возвращение на пост певца-солиста казалось последним приветом «шоубизу» — он уже начертил в песке свою линию. В последующие годы Ино стал завсегдатаем студии и ничего другого, и прошли полтора десятилетия, прежде чем он опять вышел на концертную сцену. Фактически, концертная карьера когда-то неукротимо активного шоумена в сентябре 1976 года резко прекратилась — но на высокой ноте.

Поскольку Роберт Фрипп всё ещё находился в музыкальном изгнании, Ино начал искать новых сотрудников. В конце лета 1976 г. он воспользовался приглашением полуторагодичной давности и поехал в Западную Германию к своим друзьям Иоахиму «Ахиму» Роделиусу и Дитеру «Мёби» Мёбиусу из Cluster. Эти двое вместе со своим коллегой по Harmonia Михаэлем Ротером, своими подружками и большой «семьёй» товарищей по творчеству теперь жили в великолепном уединении посреди нагромождения живописных (хотя и продуваемых всеми ветрами) деревянных строений в деревушке Форст недалеко от широкого изгиба реки Везер. Это был HUS на широкую тевтонскую ногу.

Везербергландский район Нижней Саксонии был тихим и малонаселённым местом, и те немногие, кто там жил, пользовались репутацией эксцентриков и оригиналов. Сам Форст был крошечной точкой цивилизации в окружении бесконечных заливных лугов, холмов и лесов, укрытых тёмным пологом тысячелетних дубов. Это было совсем не то, что жизнь в безумном западном Лондоне, и Ино тут же попал под обаяние буколических развалин и неспешной непринуждённости, с которой тут можно было делать музыку. Роделиус, Мёбиус, Ротер и их семьи жили в разных частях громадного, похожего на амбар строения под названием Везерхоф; там же находилась и их собранная по частям четырёхдорожечная студия. Ино быстро «попал в ногу» с непринуждённым герметическим режимом Форста: «Это было непохоже на коммуну хиппи, но было соглашение, что если мы собираемся вместе делать музыку, мы должны и жить вместе — музыка должна была родиться из стиля нашей жизни», — позднее вспоминал Ино. «Это было то, вокруг чего мы постоянно обращаемся и с чем соотносим свои действия. Это был приятный период; мы работали, когда появлялось настроение, и наделали тонны всякого материала.»

Разрежьте Ганса-Иоахима Роделиуса по слоям и кольца расскажут историю немецкой жизни и культуры середины XX века. В 30-е годы он был маленьким актёром на берлинской бабельсбергской киностудии UFA, к концу войны был призван в гитлерюгенд, потом его семья поселилась на коммунистическом Востоке. Непокорный тинейджер Роделиус сбежал на Запад — только для того, чтобы вернуться без гроша в кармане, после чего Штази немедленно отправила его на два года на угольную шахту. В 1960 г. он как-то проскочил в Западный Берлин и оказался в поле зрения культурной иконы — «социального скульптора» Йозефа Бейса. Роделиус, хотя и не имел музыкальной подготовки, в Западном Берлине начал выступать в самых разных обличьях; по ходу дела он научился кое-как играть на пианино и в конце концов сошёлся с единомышленником по имени Конрад Шницлер — он тоже в своё время был учеником Бейса, непрофессиональным актёром и участником Tangerine Dream. Роделиус и Шницлер организовали клуб свободных искусств Zodiak — место, постоянно окутанное дымом марихуаны, где экспериментальный джаз соединялся с электронной импровизацией и куда постоянно ходил ещё один ученик Бейса — Дитер Мёбиус. В результате творческого развития разнообразных импровизационных хэппенингов в «Зодиаке», Мёбиус, Роделиус и Шницлер в конце 1969 г. организовали группу Kluster, в составе которой выпустили три довольно-таки бесформенных пластинки. После того, как в 1971 г. Шницлер ушёл, Kluster стала более чётко сосредоточенной группой Cluster, а остальное — история краутрока.

Кроткий, но исполненный достоинства характер Роделиуса стал определяющим фактором в формировании беззаботного духа Форста. Он вспоминает, что всюду адаптирующийся Ино без проблем вписался в мир своих хозяев: «Брайан прекрасно подошёл нашей общине и методу работы нашей самопальной студии. Он жил с нами в том крыле старого дома, где жила вся община. Он часто присматривал за нашей дочерью, ходил с нами за покупками или в лес. Я купил ему инструменты, чтобы мы вместе могли рубить или пилить дрова. Он жил жизнью нашей семьи.»

Во время естественно неформальных сеансов студийной записи Роделиус, Мёбиус и Ротер в основном придерживались своих импровизационных навыков. Ино удерживался от того, чтобы вытащить на свет Непрямые Стратегии, но применял другие способы для лёгкого управления процессом записи. «Он клал на наши клавиши бумажки и говорил: «Давайте сегодня начнём с ми-ля-ре-до, или что-нибудь такое»», — вспоминает Роделиус; он также подтверждает, что хотя сеансы записи в Форсте были по сути дела встречей единомышленников, Ино дал им много нового: «Мы тоже были общепризнанными немузыкантами — виртуозность не производила на нас никакого впечатления — но я многому научился у Брайана, особенно как добраться до нужной точки, как не загружать дорожки на многоканальном магнитофоне бессмысленным материалом, как сосредотачиваться, как увидеть свои истинные таланты — в общем, куда идти.»

В альбоме Harmonia 76: Tracks And Traces, выпущенном более чем двадцать лет спустя, представлена кое-какая музыка, записанная в этой пасторальной немецкой идиллии. Построенная на фазированной драм-машине виньетка "Vamos Companeros" и долгие медитативные клавишные изгибы "By The Riverside" задают непринуждённый тон, время от времени прерываемый странными, несколько беспокойными песнями типа "Luneburg Heath" («Не заблудись в люнебургской пустоши»), исполняемые Ино сухим, необработанным голосом, сохранявшим грубое «насущное» качество, к которому он довольно редко обращался. Будучи записана без явного намерения когда-нибудь вылиться в формальное издание, музыка по большей части сохраняет чудесное «подвешенное» свойство — такое впечатление, что на неё сильно повлияла мечтательная, уединённая и слегка мрачная атмосфера самого Форста. Перед тем, как улететь обратно в Лондон, Ино очень просил своих новых немецких друзей при первой возможности повторить это сотрудничество.

Однажды, вскоре после возвращения из Германии, когда Ино шёл с собрания в штаб-квартире Island Records в Хаммерсмите, к нему подошёл молодой музыкант, только что подписавший контракт с лейблом — он признался, что обожает творчество Ино, особенно Another Green World. Задыхающегося от возбуждения фаната звали Деннис Ли — теперь он известен под профессиональным именем Джон Фокс. Он и по сей день превозносит Another Green World, считая этот альбом «началом чего-то Нового, Британского и Электронного — ещё одной Новой Формой Жизни».

Фокс представился как солист ненормальной «электронной панк-группы» Ultravox! (восклицательный знак они добавили в честь Neu!) — сначала они были увлечёнными Roxy Music ланкастерскими глэм-рокерами Tiger Lily, а потом Fire Of London и The Zips. Взятые фирмой на работу благодаря своему динамичному концертному шоу, Ultravox! как раз собирались начать запись дебютного альбома, наполненного перекошенными рок-песнями, в которых футуристические синтезированные звуковые миры дюссельдорфской поп-машины Kraftwerk соединились бы с полусветским артистизмом Velvet Underground и причудливой развязностью New York Dolls. Они уже работали с продюсером-«младотурком» Стивом Лилиуайтом, но Фокс спросил, не будет ли Ино интересно послушать, что они делают, и, может быть, дать какой-то совет. Заинтригованный Ино пришёл на репетицию и неожиданно для себя пришёл в восторг от своеобразных черт группы — например, у них (в лице Билли Керри) была большая редкость для середины 70-х — сдержанный исполнитель на синтезаторе; кроме того, у них были вещи с уклоном в кибернетику, под такими названиями, как "I Want To Be A Machine". Фокс так вспоминает это назначение-прослушивание: «Ино вёл себя очень неброско и практично. Мы сыграли какие-то вещи, он записал их на диктофон. То, что он услышал, ему понравилось. Потом он сказал, что рассмотрит условия компании — финансы и т.д. и вернётся к нам. После этого сразу была заказана студия и мы погнали.»

В конечном итоге продюсерские обязанности были поделены между Ино и Лилиуайтом, хотя Ино, в общем, был концептуальным вожаком, организовывая стилистические подходы и идейную стратегию, тогда как Лилиуайт занимался более прозаичными техническими вопросами. Такое разделение труда Ино явно нравилось; вскоре он повторил его с более звёздными сотрудниками. Фокс так вспоминает иновские методы: «общем-то, мы играли то, что отрепетировали. Сидя за стеклом, Брайан либо принимал это, либо как-то регулировал — в основном принимал; потом мы с ним и Стивом работали над звуковой раскладкой. Отношения были очень дружелюбные. Мы обсуждали подход к вещи, используя «эталоны», которые мы все понимали — «это Берроуз-вокал» (это когда я и Брайан решили специально исказить вокал на "Wide Boys"), «это Баллард-вещь», «это — Уорхол», и т.д. Он часто приносил звуковые игрушки, как, например, стереоголову, и концептуальные приспособления типа Непрямых Стратегий. Единственная идея Брайана, которой мы активно сопротивлялись, была та, что процесс важнее результата.»

Ultravox! оказались необычайно восприимчивы к Непрямым Стратегиям, чего не скрывает Фокс: «Это становится частью арсенала средств по принятию решений и, что ещё важнее, ведёт к отказу от «игры наверняка». Мы с Уорреном [Кэнном, барабанщиком Ultravox!] тогда читали Игрока в кости — так что и тут эта штука пришлась кстати.»

Для выдающейся вещи альбома — "My Sex" — Ино начал извлекать звуки из синтезатора Mini-Moog и даже (к удовольствию Фокса) вытащил многодорожечные записи Another Green World, воскресив бас-барабан Фила Коллинза из "Sky Saw". «Брайан предложил, чтобы мы сделали песню в студии с нуля — как раз этого я и ждал», — вспоминает Фокс. «меня в записной книжке была песня — слова и приятная трёхаккордная структура под названием "My Sex"… Для меня это была лучшая песня на пластинке — синтезаторы, драм-машина; путь вперёд. Именно это мы и хотели сделать — остальной материал уже казался нам каким-то далёким. Ино дал разрешение и мы рванули… Мой личный карикатурный образ всего этого процесса таков: группа беззаботно сшивает вместе все эти кусочки в смутной надежде создать некого Монстра — этакое франкенштейново чудище. Ино принимал прямое участие со своими электродами.»

Сеансы записи не обошлись и без кое-каких ярких развлечений — немалую роль тут сыграло прерывистое присутствие Rolling Stones, которые тайком микшировали на Бейсинг-стрит свой концертный альбом. «нас была одна студия», — сообщает Фокс. «Мы работали днём, они — ночью.» Это переключение между временами суток могло стать весьма сюрреальным: «Брайан, Стив и я часто находили в кресле аппаратной Кита Ричардса — в совершенно бессознательном состоянии. У нас вошло в привычку выкатывать его к кока-кольному автомату в коридоре; разбудить его было невозможно. Когда я начинал его трясти, он просто шлёпался, как тряпичная кукла. Лилиуайт однажды врубил на всю мощность барабанную дорожку — это был раздирающий уши грохот — а Кит просто начал подтопывать в такт ногой, полностью вовлечённый в дело даже в совершенной бессознательности. Через пару часов он появлялся в коридоре и говорил нам пару слов, после чего с рёвом уносился в громадном чёрном «Бентли»; не человек, а чудо.»

Поведение распущенных Stones не могло бы сильнее контрастировать с образом жизни Брайана Ино, который каждый день появлялся в студии ровно в десять утра, держа в руке портфель с сэндвичами, сделанными Ритвой ему на завтрак.

Как группа, Ultravox! имели об Ино вполне здоровое мнение; однако, по словам Фокса, были и кое-какие замечания. «Все с ним хорошо ладили. Но высказывались и сомнения. Уоррен был слегка обеспокоен, когда нашёл на регуляторе мини-муга рисунок овечки. По словам Уоррена, когда он спросил Брайана, что это значит, тот сказал: «если будешь его крутить, звук станет бестолковым («шерстяным» — woolly. — ПК). Уоррен — очень здравомыслящий, точный, технически безупречный парень, так что можете вообразить, что он подумал. Если Брайан был и не столь технически сведущ, как мы себе представляли, это всё равно не имело значения, потому что Стив Лилиуайт был в своей области более чем компетентен. Ино был вожаком и мастером на всякие игры — именно этого я и хотел. Помню, что Билли и Крису это тоже нравилось. Уоррен в конце концов также изменил своё мнение и начал наслаждаться процессом.»

Альбом Ultravox! стал для Ино важным этапом. Хотя прошлым летом он уже сидел за микшерным пультом на пластинке Роберта Кэлверта Lucky Leif 'And The Longships и номинально возглавлял разные записи Portsmouth Sinfonia и Obscure, именно на альбоме Ultravox! он доказал свой потенциал продюсера-катализатора. В самом деле, его способность наполнять традиционные рок-формы новыми смелыми оттенками — что он в немалой степени продемонстрировал Джону Фоксу — как раз и была атрибутом, впоследствии ставшим его продюсерским «клеймом». «Этот альбом по звучанию очень напоминает ранние записи Roxy», — вскоре после окончания записи говорил Ино Барри Майлсу из NME, — «не в смысле самого звука, а в смысле смешения элементов, идущих в очень интересную сторону, с элементами, которые являются остатками чего-то ещё.»

Однажды, уже во время завершения записи Ultravox!, Ино ответил на телефонный звонок, которому суждено было иметь важнейшие последствия. На другом конце провода был Дэвид Боуи — он просил, чтобы Брайан помог ему с новыми записями, которые он делает во Франции. «Вообще это было весьма забавно», — вспоминает Фокс, — «потому что Брайан сразу же весь засмущался; он не был уверен, стоит ли ему этим заниматься и т.д. Мы все завопили: «Давай, Брайан, ты должен это сделать.» Конечно, это он играл на публику — будто ему это так тяжело. На самом деле это была очень приятная сцена. Все мы были ужасно рады за него. Для него это был пуск со стартовой площадки.»

Хотя ранее Ино объявлял, что не видит в старом сопернике Roxy ничего особо потрясающего (в 1973-м он сказал, что музыка Боуи «…лучше, чем просто приятная. И всё-таки я не нашёл там ни одной новой идеи»), звонок от Боуи не был для него совершенной неожиданностью. В прошлом мае самозваный Тонкий Белый Герцог неделю выступал с концертами на стадионе Уэмбли — это была британская часть его массивного мирового турне Station To Station. Ино, которому очень нравился ледяной синтезированный фанк-рок одноимённого альбома, был на одном из представлений, после которого представился Боуи. В 1999 г. он так рассказывал об этом Стивену Долтону из Uncut: «зашёл за кулисы, а потом мы поехали к нему в Мэйда-Вэйл. Он сказал, что слушал Discreet Music — это было очень интересно, потому что в то время это была очень экзотическая пластинка, повсеместно презираемая английской поп-прессой. Он сказал, что слушал её без остановки на своих американских гастролях, и, естественно — лесть всегда внушает тебе любовь к льстецу. Я подумал: Боже мой, он должен быть очень умён!»

Очень умён — возможно, но здоров он точно не был. В 1976 г. Дэвид Боуи хоть с виду и производил впечатление герцога, но этот герцог был чрезвычайно тонок и противоестественно бел. Его комплекция скелета и смертельная бледность были главным образом результатами обходящейся в 300 долларов в день привычки к кокаину и голодной диеты, состоящей из молока и сырого красного или зелёного перца. Он практически изнурил себя во время полуторагодового лос-анджелесского кутежа, во время которого, начитавшись трудов британского оккультиста Элистера Краули, он вбил себе в голову, что его преследуют ведьмы и стал рисовать пентаграммы на ковре своей комнаты, а также хранить свою мочу в холодильнике, чтобы её «не украли злые духи». Несмотря на недавнее первое место в списке сорокапяток с песней "Fame", широко признанные достижения альбома Station To Station, успешное (хоть и изнурительное) мировое турне и главную роль в прославленном фантастическом арт-хаус-фильме Николаса Роуга Человек, который упал на Землю, Боуи находился в упадке и на художественном перепутьи. Возвращение из Лос-Анджелеса в Европу было первым шагом к оздоровлению усталой музы, тела и духа, находящихся на грани краха. С ним был Игги Поп, бывший участник мичиганской группы Stooges, которую Боуи когда-то продюсировал. В последнее время Боуи стал для Игги (карьера которого находилась в свободном падении и к тому же он тоже пытался придти в себя после долгих лет наркотических излишеств) чем-то вроде зловещего Свенгали-гипнотизёра.

Устроив себе новую базу в Берлине, куда вполне можно было доехать из его швецарского местожительства (а также налогового укрытия) в Корсье-сюр-Веве близ Монтрё, в июле Боуи направился в Понтуаз в северо-западном пригороде Парижа. Там, в студии Шато д'Эрувиль (где в 1973 г. записывался альбом классических каверов Боуи Pin-Ups), началась работа над дебютным сольным альбомом Игги The Idiot; аккомпанировала Игги гастрольная группа Боуи.

Несмотря на пышно звучащее имя, в Шато д'Эрувиль была только герметично закрытая студия звукозаписи и громадные, насквозь продуваемые спальни. Большая часть постоянного персонала в августе была в отпуске, и едва обслуживаемые кухни могли обеспечить постоянный поток мороженого кроличьего мяса и зелёного салата, но едва ли что-то ещё. Студия была заказана для Игги, но поскольку с The Idiot было покончено уже в августе, Боуи решил остаться и поработать над своим материалом. Игги тоже был рядом — как некий студийный «талисман». В прошлом году Боуи взялся сочинить саундтрек к Человеку, который упал на Землю, но поработав над несколькими пьесами, поссорился с продюсерами фильма из-за того, что для сочинения музыки были приглашены и другие композиторы, и забрал свою работу назад. Теперь он думал о том, как оживить брошенные композиции, а также начал писать новые песни с помощью своего прекрасного гастрольного ансамбля.

Как и Ино, Боуи был под свежим вдохновением от недавней волны экспериментальных немецких групп, и — отказавшись от своих последних заигрываний с поддельным американским «пластмассовым соулом» — захотел развить угловатый гибрид диско и рока, уже применённый им к альбому The Idiot. Это был стиль, в котором частичные заимствования у Kraftwerk, Harmonia и Neu! скрещивались с шипящими синтетическими атмосферами, не очень далёкими от палитры Фриппа и Ино. Сеансы записи — по крайней мере поначалу — должны были выполнить роль средства освежения увядшего творческого либидо, и Боуи понял, что он, возможно, работает над своим новым альбомом, только в середине процесса. Они с продюсером Тони Висконти трудились весь август и начало сентября, превращая сырые идеи в альбом, в котором предлагалась радикальная новая эстетика. Боуи обещал, что это будет «первый альбом для будущего».

В 1976 году едва ли можно было найти лучшего исследователя будущего рок-музыки, чем Брайан Ино. Он прибыл в Париж как раз в тот момент, когда эскизные эксперименты Боуи уже стали сгущаться в настоящие песни. Он нашёл певца в опасном пост-кокаиновом состоянии — ко всему прочему Боуи беспокоили предсмертные судороги его шестилетнего брака и отвлекала продолжавшаяся битва по поводу опекунства над его сыном, Дунканом Зауи Хейвордом Джонсом. Вечный оптимист Ино смотрел на психическое смятение Боуи как на творческий стимул: «Он [Боуи], в общем-то, жил на пределе своих нервных возможностей, в очень напряжённом состоянии. Но как часто случается, это превратилось в чувство взрывной энергии в работе. Бывает, что при травматических переживаниях работа становится одним из немногих мест, куда ты можешь уйти и где можешь чувствовать себя хозяином. Думаю, что именно в этом смысле «измученные» души иногда создают великие произведения.»

У Ино в записи альбома — который едва не был назван New Music Night And Day — была по сути вспомогательная роль. Слово Low в качестве названия (которое должно было быть визуальным каламбуром — на обложке лицо певца повёрнуто в (низкий) профиль) вырвалось у Боуи гораздо позже. К моменту прибытия Ино большинство песен уже имело вполне крепкую форму, и его основная роль сводилась к помощи в наложениях — да и то под руководством Тони Висконти. По первоначальному замыслу Боуи, Ино со своими синтетическими текстурами в духе Discreet Music должен был сыграть роль блестящей «глазури», наложенной поверх возбуждённого угловатого рока его песен.

Странная атмосфера виллы также наложила отпечаток на настроение записей. Говорили, что в нём живут призраки Фредерика Шопена и его бывшей возлюбленной Жорж Санд; в доме безусловно господствовал некий наводящий на размышления бесплотный дух. Боуи отказался спать в похожей на пещеру главной спальне, температура в которой была заметно ниже, чем в любой другой комнате дома, а Висконти рассказывает историю о том, как Ино по утрам будило некое невидимое присутствие — правда, сам Ино это опровергает.

Во время работы Боуи был вызван в парижский суд на процесс против его прежнего менеджера Майкла Липпмана. Во время его четырёхдневного отсутствия Ино «пахал на своём собственном пару», применяя привычные для него технические приёмы, и таким образом сделал главную часть инструментальной пьесы, впоследствии ставшей вступительной на второй стороне пластинки — зловещей, парящей вещи "Warszawa". Ино также нёс ответственность за спасение каламбурно озаглавленной пьесы "Art Decade" — первоначально это был довольно хилый фортепьянный набросок, отвергнутый Боуи. Правда, после того, как он услышал призрачные наложения Ино, он передумал. Другие песни — такие, как "Weeping Wall" и "Subterraneans" — остались от неудачного саундтрека к фильму Ника Роуга; Ино подверг их серьёзной синтетической «стирке и сушке».

Каково бы ни было официальное разделение труда, иновская стахановская продуктивность и готовность следовать счастливым случайностям придала сеансам записи большую энергию. Тони Висконти впоследствии так вспоминал о том, как подход Ино оживил (в особенности) вторую сторону Low: «Брайан сказал: «Как бы вам понравилась синтезированная музыка — типа того призрачного материала, который делаю я?»… потому что у нас кончились песни. Мы втроём совместно работали над второй стороной, которая вообще-то начинается с моего сына Делани — ему тогда было примерно четыре года, но он уже неплохо играл на пианино, и как-то раз сыграл вот эти «да-да-да, да-да-да». У Брайана открылась привязанность к малышу — он находился тогда рядом с ним. Он сказал: «Минутку», согнал Делани с пианино и сделал это «да-да-да» первыми нотами второй стороны, первыми тремя нотами на "Warszawa".»

"Warszawa", наполненная таинственными бессловесными распевами Боуи, вдохновлёнными его визитом в несчастную столицу Польши и услышанным там детским хором, стала единственной официально совместно написанной Боуи и Ино вещью на Low. Используя деспотические тона меллотрона и синтезатора, она представляла отклонение в мрачную сторону от медитативных настроений Another Green World — это была напряжённая, почти готическая атмосфера, на которую Ино намекал в Music For Films (особенно в тройке пьес "Sparrowfall"), однако не получившая дальнейшего развития в его работе. «Это очень медленная, меланхоличная пьеса, звучащая похоже на какой-то народный оркестр. Восточноевропейский народный оркестр. Очень, очень… меланхоличная. Очень приятная…», — говорил он Мэри Хэррон из журнала Punk вскоре после завершения работы над Low.

К осени 1976 г. Ино самому не терпелось, по примеру Боуи, пойти в новом музыкальном направлении, и у него уже скопились десятки рабочих фрагментов для предполагаемого продолжения Another Green World. Правда, ему ещё предстояло определить звучание — конкретный определяющий стиль или некий всеобъемлющий подход к новой пластинке, и часы в Шато д'Эрувиль в отсутствие Боуи дали ему возможность экспериментировать, как только захочется. Правда, это были эксперименты за чужой счёт, и Ино успокоил свою совесть, сообщив Висконти, что если они с Боуи не найдут применения той музыке, что он создал самостоятельно, он заплатит за студийное время и заберёт записанное с собой. Однако в конечном итоге Боуи использовал практически всё, что удалось сделать Ино. Более того — вдохновлённый иновским подходом к наложению партий, Боуи наслаждался новым ощущением автономности и сыграл на альбоме не менее чем на двенадцати разных инструментах.

Правда, время от времени Ино обнаруживал, что ему не очень нравится по сути дела беспечный подход Боуи к записи. Боуи работал напряжённо и быстро — часто бывало, что он работал всего час в день, выстраивая записи инстинктивно и спонтанно. Манера Ино заметно отличалась от этого — он продвигался вперёд постепенно и систематически, затрачивая на работу многие часы. Он сильно раздражался, строя аккорды из бесчисленных тщательных наложений звуков монофонического синтезатора, боясь, что Боуи и Висконти подумают, будто он занимается чепухой.

По настоянию Ино, Боуи — сам будучи явным поклонником записанной на Another Green World смеси песен и бессловесных пьес настроения — воздержался от наложения вокала на несколько новых вещей. Ино и Боуи оба были любителями Neu! — в особенности их альбома Neu! '75 [65]Боуи безуспешно пытался заполучить на эти сеансы бывшего гитариста Neu! Михаэля Ротера.
, виниловые стороны которого были разделены на два контрастирующих настроения, названных «Ночь» и «День». Этот формат был позаимствован для Low — первая сторона была зарезервирована для сравнительно традиционных песен, а вторая — для безбарабанных и безтекстовых инструментальных пьес. Однако нельзя сказать, что песни с вокалом были так уж традиционны. Например, в поразительной песне "Sound And Vision" — опять-таки по предложению Ино — вокалу Боуи предшествовали несколько минут как бы «вступления» (а характерные подпевки «ду-ду» в нём были исполнены Ино и женой Висконти, фолк-певицей Мэри Хопкин).

Хотя Ино старался, чтобы на пластинке чувствовалось его присутствие, он признавал свою относительно второстепенную роль в создании Low, как и сказал Стивену Долтону: «Хотя я довольно много внёс в альбом, это была изначально и определённо его [Боуи] пластинка. Вначале меня там даже не было. Мне кажется, что моё участие придало ей другую окраску, чем та, которая предполагалась сначала, потому что я проталкивал весь этот странный инструментальный материал и старался, чтобы звук был в какой-то мере радикален — такой нервный и электронный…»

Когда Low был представлен компании, на которой записывался Боуи (RCA), там сложилось широко распространённое мнение, что это опрометчивое отклонение, причём равносильное коммерческому самоубийству. Мнения изменились, когда с большой неохотой выпущенная сорокапятка "Sound And Vision" (причём с сохранённым затянутым вступлением) спутала все карты, став самым крупным хитом Боуи со времён "Space Oddity". Несмотря на это, а также многие несомненно красивые мелодии на первой стороне, рецензии на Low колебались от восхищения новаторской смелостью пластинки до выражений недоумения очевидным разгромом, который Боуи учинил в своей звёздной карьере. Разъярённый Бад Скоппа писал в Phonograph Record: «то время как практически все рок-артисты стремятся к более чистому и точно записанному звучанию, у Боуи на Low барабаны мерзко колошматят, как будто под жестяными банками взрываются петарды, мутный вокал скользит между господствующими визгами и тресками, гитары, похоже, вырываются не из колонок, а из соседнего гаража, а синтезаторы звучат так, как будто они слегка проржавели и удерживаются погнутыми скрепками.»

Сегодня Low кажется временами пустынной, часто плотно аранжированной, но всегда высокомелодичной пластинкой электронного рока. Там клаустрофобные тексты и густые текстурные нагромождения, но тем не менее она набита удобоваримыми зацепками в стиле, скажем, нынешних пластинок Radiohead. Однако в начале 1977 г. металлический лязг таких песен, как "Speed Of Life" или серая брутальность "Always Crashing In The Same Car" производили впечатление требовательного аскетизма; их повествовательные линии казались напыщенными и беспокойными, а мрачные, украшенные клеймом Ино инструментальные вещи обычно считались ненормальными и тревожными — причём так считали даже те, кому нравилась их неприкрашенная красота.

Мало-помалу Low втёрся в доверие к критикам и, соответственно, занял своё место в «левом» рок-пантеоне. Фанатам Боуи вся эта акклиматизация была ни к чему. Альбом занял второе место в Англии, 11-е в Америке, и, несмотря на его вызывающий характер, своим успехом зацементировал статус 29-летнего Боуи как иконы арт-музыки (в отличие от образа постоянно меняющейся рок-суперзвезды); в следующие полдесятка лет эта репутация только росла. Его ожившие авангардные способности даже дали ему (а попутно и Брайану Ино) некий иммунитет во время панковского отрицания «зажравшейся» рок-элиты. Впоследствии Low оказал заметное влияние на британский пост-панк — его аскетический электронный блеск и свихнувшиеся атмосферные эффекты отразились в звучании таких ведущих групп этой сцены, как Magazine и Wire. Первый вариант широко почитаемой манчестерской группы Joy Division даже назывался Warsaw — в честь пьесы "Warszawa" Боуи и Ино.

Ино, широко признаваемый (хотя это, как спешит напомнить нам Тони Висконти, было и не совсем точно) «повивальной бабкой» нового радикального курса Боуи, почувствовал, что его «акции» начали расти. Он опять снискал аплодисменты за свою роль мозгового катализатора, и теперь, когда он был признанным «общим знаменателем» в классических произведениях 70-х гг. и Брайана Ферри, и Дэвида Боуи, его статус великого визиря королей британского арт-рока был практически обеспечен.

Правда, эта блестящая репутация ничем не могла помочь в решении текущих проблем с новой собственной пластинкой Ино. С тех пор, как он вместе с Реттом Дэвисом вошёл в студию на Бейсинг-стрит, чтобы начать работу над продолжением Another Green World, прошёл уже год. У него накопилась целая полка плёнок, на которых (как он убедил себя) не содержалось ничего достойного. Казалось, что вернулся разбивающий надежды июль 1975-го — только на этот раз туман упорно не желал рассеиваться. Для Ино его четвёртый сольный альбом быстро превращался в какого-то неподатливого белого слона — воплощение смешанных, запутанных художественных направлений и всё усиливающейся творческой неуверенности. На протяжении последних полутора лет он регулярно возвращался к своей персональной мантре — «Есть ли в том, что я делаю, хоть что-нибудь хорошее?» — и редко мог ответить утвердительно. Его проблема естественно вытекала из его практики. Ино долгое время пропагандировал кейджевские идеалы, в которых процесс ставился выше результатов (единственная его аксиома, отвергнутая Ultravox!), но теперь он начал предавать этот строгий концептуальный курс, одновременно применяя в работе ещё и мерило эстетического вкуса — т.е. продолжая заниматься пьесой только в том случае, если она ему «нравилась». Что ещё более важно, он жил в смертельном страхе перед повторением самого себя.

В февральском интервью 1977 года, которое взяла у него Вивьен Голдман из Sounds, Ино предстал вспыльчивым, разочарованным отшельником с Мэйда-Вэйл (по ходу разговора Ритва Саарикко открыла Голдман, что они с Ино редко куда-либо выходят — даже в пресловутом кресле на колёсах — разве что в «Электрическое Кино» на Портобелло-роуд). Ино, в блестящих обезьяньих ботинках и велюровом джемпере от Marks & Spencer, с коротко подстриженными редеющими волосами, был описан журналисткой как хладнокровно замкнутая фигура, листающая за ленчем книгу Ричарда Доукинса о генах (и громко фыркающая над непонятными местами) — в нём едва можно было узнать глэм-рокового волокиту-нарциссиста образца 1973 года. Неуверенность в себе и подкаблучная «одомашненность», казалось, заменили собой павлинье позёрство и свободный разгул.

Ино был озабочен тем, что рецензенты Low слишком преувеличили его роль; его аскетическая наружность уступала место зудящему раздражению, когда он начинал мерить шагами музыкальную комнату на Грэнталли-роуд, давая выход своей досаде на «тупорылых» критиков и — это была очевидная реакция на затянувшееся созревание нового альбома — выдвигая идеи о серии быстрых, дешёвых, бросовых альбомов: «хочу делать одноразовые альбомы. То есть, я полагаю, что альбомы и так одноразовые, но мне хочется делать пластинки, которых хватало бы на пару недель — потому что в них есть какая-то приятная искра, приятное мерцание, и никаких претензий на то, что это МУЗЫКА… Просто ещё один уровень — что-то вроде приятных занавесок или приятного освещения в вашей комнате. Я бы продавал их очень дёшево, в простой упаковке, на которой было бы написано — Музыка для пробуждения, Музыка для завтрака — что-то в этом роде. Они были бы физически похожи на обычные пластинки, просто в них не должно быть ауры искусства — чтобы человек не боялся избавиться от них через пару недель.»

Хотя во всём этом был виден его фирменный самоуничижительный юмор, в конце интервью расстройство Ино проявилось совершенно очевидно — постоянно звонящий телефон настолько его замучил («Вот эту штуку я ненавижу…»), что он швырнул его об стену, чуть не попав в Голдман («благодаря многолетней практике в нетболле» ей удалось увернуться), после чего пинками заставил ни в чём не повинный аппарат замолчать.

На той же неделе Melody Maker опубликовал статью под названием «дней в неделю» — дневник одной недели в жизни «композитора-экспериментатора» Брайана Ино. Будучи по сути дела чем-то вроде «учебной версии» Года с распухшими придатками (но двумя десятилетиями раньше), она предлагала читателям взглянуть в богатый мир истинного Брайана Ино образца 1977 года. Начиналась статья с разоблачительного признания: «пытался написать какую-то музыку, но с малым успехом. Всё, о чём я могу думать — это как бы я был рад в одиночестве сидеть в кинотеатре.»

Действительно, в следующей за этим недельной серии записей рассказывалось о бесчисленных эскапистских походах в кино (на всё, что угодно — от Клинта Иствуда в Грязном Гарри до почти неизбежного абонемента на Вернера Херцога), а также о встречах для обсуждения разнообразных смутных проектов с такими людьми, как Дерек Джармен, Фил Манзанера и Гэвин Брайарс. Были также визиты к ненавидящему коммунизм зубному врачу, в «жизненные классы» Слейдской школы искусств и к Петеру Шмидту в Стокуэлл. Помимо этого, Ино занимался изобретением некого блюда с отвратительным названием, изготовленного из поддельной чёрной икры и плавленого сыра; борьбой с простудой при помощи витамина С; яростной чисткой пола в кухне и безуспешными попытками снять на «Полароид» статную чёрную девушку, замеченную им на Портобелло-роуд.

Идеи для будущих песен извергались им в его верный диктофон (одна из них должна была называться "Be My Engine", другая — "Man Making Measurements And Dancing"). Правда, всю эту сущность его продолжавшегося музыкального тупика всё равно некуда было излить. Несколько позже в дневнике он признался, что как-то зашёл на Бейсинг-стрит, чтобы заказать время для записи — и издал вздох облегчения, когда ему сказали, что до середины марта всё занято. Однажды, во время позднего возвращения из очередного похода в кино, его музыкальная фрустрация получила ещё один выход: «возвращаюсь из кино в два часа ночи. На улицах пусто и холодно. По пути домой я начинаю думать об одной конкретной музыкальной проблеме, которая интересовала (или тревожила) меня со времён Another Green World. Трудно объяснить, в чём она состоит, не входя в подробности. Наверное, её можно сформулировать так: «Как мне организовать группу музыкантов для создания музыки, которую я хочу услышать, когда я ещё сам не знаю, как она должна звучать?» Большинство людей, с которыми я разговаривал, не видят в этой проблеме смысла. Тем не менее, она не даёт мне спать ночью. Моя бессонница всё усугубляется.»

Когда сеансы записи для нового альбома продолжились, Ино стал решать эту головоломку при помощи меняющегося окружения авант- (и не таких уж авант-) рокеров, среди которых были его старые сотрудники Фил Манзанера, Пол Рудольф, Брайан Террингтон, Билл Маккормик, Перси Джонс и Роберт Фрипп. Ино также привлёк к работе форменный «конклав» барабанщиков — Дэйва Мэттекса из Fairport Convention, Яки Либецайта из Can, Фила Коллинза и Роберта Уайатта (на законченном альбоме он выступил под сбивающим с толку псевдонимом «Ширли Уильямс» — так звали тогдашнего Государственного секретаря по образованию), а также Фреда Фрита, которому в заметках на обложке Another Green World приносилась благодарность за «неумышленные советы и ободрение». Ино впервые связался с Фритом после того, как пришёл в восторг от его альбома Guitar Solos (1974), а впоследствии подружился с этим держащимся в тени гитаристом. Фрит так вспоминает об этом: «Как-то раз Брайан позвонил мне и мы начали время от времени встречаться — гуляли в Гайд-Парке, болтали. Я был довольно робок; в то время мне было трудно находиться рядом со «знаменитыми» людьми. Но его общество мне очень нравилось. У него всегда были какие-то забавные точки зрения — необычные взгляды на знакомые вещи. Не могу себе представить, что я сказал ему что-то ободряющее — НУ РАЗВЕ ЧТО неумышленно; у меня бы просто не хватило наглости на такое. Но я был рад, что он вспоминал наши встречи с положительным чувством!»

Пока Ино волновался и тратил время попусту, более молодое поколение музыкантов беспечно рвалось вперёд. В прошлом декабре на ТВ-шоу Билла Гранди, идущем в «чайную пору», Sex Pistols разразились потоком непристойностей, и — несмотря на возмущённое шипение разъярённой Средней Англии — вытащили панк-рок из неизвестности художественных школ и подвальных клубов на первые страницы британских таблоидов. В страстном желании вытрясти всё, что можно, из этой мимолётной причуды (каковой тогда считался панк), компании грамзаписи всех видов и размеров впали в безумие. Вскоре наступило время, когда любая группа с короткими волосами и смутно напоминающим Ramones гитарным звуком (среди них встречались многие такие, кто ещё неделю назад имел длинные нечёсаные патлы, запутанный джаз-роковый курс и никакой публики) могла мгновенно получить контракт. CBS уже записали к себе ближайших соперников Pistols — The Clash; беспокойные EMI сперва начали продвигать — а потом бросили — Pistols, которые быстро проскочили меж дрожащих пальцев A&M и остановились на Virgin Ричарда Брэнсона. Тем временем более рисковый дочерний лейбл EMI — Harvest — подцепил Wire, наиболее аскетичных представителей британского панка — и выходцев из художественной школы — под предводительством давнего инофила Колина Ньюмена.

В мае в Европе прошли (в поддержку Ramones) гастроли нью-йоркской группы Talking Heads, которые не менее, чем Wire, были продуктом морали художественных школ. В то время Talking Heads были любимцами клуба CBGB и как раз собирались записывать свой дебютный альбом под руководством двоюродного брата Джона Бон Джови — Тони Бонджиови. Они предлагали публике чёткий, умственный и одновременно эксцентричный взгляд на основы рока, одевались в практичную повседневную одежду (Том Верлен уничижительно назвал их «студентами») и играли белоамериканский вариант скелетного фанк-рока, украшенного лихорадочным фальцетным вокалом певца Дэвида Бёрна и изобретательными текстами о чтении книг, хождении на работу и серийных убийствах.

Основатели группы — Бёрн, дочь адмирала Мартина Вимаут и её жених, сын армейского генерала Кристофер Франц — встретились в начале 70-х, причём не в Вест-Пойнте (как легко можно вобразить), а в Род-Айлендской школе дизайна; там Бёрн и Франц играли в группе, перемежавшей в своём репертуаре каверы песен Элиса Купера и Смоуки Робинсона. Она называлась The Artistics (а впоследствии, благодаря тому, что один промоутер неправильно расслышал их название — The Autistics). В 1975-м, вместе переехав в простую чердачную квартиру на Нижнем Манхэттене, трио решило более серьёзно взяться за музыку. Одетые как молодые республиканцы в отпуске, они быстро стали завсегдатаями музыкального полигона CBGB и сразу же выделились среди других. После всего лишь третьего их выступления Village Voice поместили их на обложку под заголовком: «Усталые или блестящие? Консервативный импульс нового рок-подполья».

Первоначально певицей должна была стать белокурая девчонка-сорванец Вимаут; родившийся в Думбартоне, Шотландия и выросший в Балтиморе Бёрн с его внешностью подонка пилил на минималистской фанк-гитаре, а культурный кентуккиец Франц выбивал сердечный ритм из барабанов. Они тщетно искали себе подходящего басиста, пока не уговорили Тину подвесить на себя малогабаритный четырёхструнный Fender Mustang — а Бёрн вышел вперёд, чтобы стать издёрганным, малопривлекательным фронтменом. Группа только что подписала контракт с дочерним предприятием Warner Brothers — Sire Records — и выросла до квартета, приняв в свои ряды выпускника Гарварда и бывшего гитариста-клавишника Modern Lovers Джеремию Гриффина («Джерри») Харрисона. Считалось, что они станут очередной «прорывной» группой CBGB — после Patti Smith Group, Television, Blondie и коллег по лейблу Sire Ramones.

На дебютный лондонский концерт группы в качестве хедлайнеров (он состоялся 14 мая 1977 г. в крошечном клубе Rock Garden в запущенном, ещё не перестроенном Ковент-Гардене) Ино привёл независимый журналист Ли Блейк. Ино взял с собой магнитофон и пытался запечатлеть выступление группы из-за кулис, когда его заметила Линда Стайн, внушительной комплекции жена шефа Sire Records Сеймура Стайна. Она схватила Ино за руку и буквально выпихнула его на сцену. В публике был Джон Кейл — он был слегка рассержен тем, что Ино принюхивается к группе, в которую он сам уже влюбился в Нью-Йорке. По словам Ино, Кейл характерно недвусмысленно предупредил его: «Слышь, пидар, они нужны мне.» Кейл не помнит такого инцидента, зато Дэвид Бёрн вспоминает, что именно Кейл представил группу Ино после концерта.

Ино был достаточно впечатлён тем, что он слышал и видел, чтобы пригласить группу как-нибудь встретиться с ним на досуге, и в своё время был устроен обед в одном из ресторанов на западе Лондона. Между ними — особенно между Ино и Бёрном — возникла настоящая дружба, задолго до того, как возникла мысль как-нибудь собраться в студии звукозаписи. «Мы подружились», — подтверждает Бёрн, — «это было для нас гораздо важнее, чем то, какой был у Брайана послужной список… Мы вообще-то не особо много говорили о музыке. Наша группа сформировалась скорее на основе общих интересов, чем музыкальных или технических способностей, так что мы какое-то время узнавали друг друга, прежде чем возникла мысль о совместной работе.»

Однако Ино уже думал о том, какую музыку он мог бы сделать вместе с Talking Heads, и демонстрировал им свои идеи, ставя пластинки африканского фанка. «ставил им эту музыку, потому что чувствовал, что в них зреет возможность создания этого нового вида музыки, и мне хотелось делать её вместе с ними», — вспоминает Ино. «Помню, когда я только что с ними познакомился — наверное, в 1977-м — я пригласил их к себе на Мэйда-Вэйл и поставил им несколько песен Фела Кути с альбома Afrodisiac; при этом, как мне помнится, я сказал: «Мне кажется, что это будущее музыки»…»

Несмотря на то, что Бёрн был на четыре года моложе Ино (он отмечал 25-летие 14 мая, за день до иновского 29-летия), они были вырезаны из похожих кусков (арт-школьной) ткани; оба были тельцами и жадными и неразборчивыми читателями. Во время последующих дневных встреч в квартире Ино библиофилы Бёрн, Ино и Харрисон менялись списками любимых книг. «При взгляде на его книги», — заметил Харрисон по поводу обширной иновской библиотеки, — «ты понимал, что у тебя есть половина из них, и что ты хочешь прочитать остальные.»

У главной «говорящей головы» Дэвида Бёрна было много общего с Брайаном Ино. В детстве он мечтал стать почтальоном. Одна из самых первых написанных им песен называлась «Убийца-псих»; она была написана от лица очень взволнованного серийного убийцы, и её слова пелись на двух языках — английском и французском — чтобы передать шизоидное расщепление личности. Она была не так уж далека от «идиотского веселья» ранних песен Ино, фактически будучи близким родственником таких «маниакальных эпизодов», как "Baby's On Fire" или "Blank Frank", хотя и была на самом деле вдохновлена «ролевой» театральностью Элиса Купера. Как и Ино, Бёрн писал тексты не для того, чтобы выразить свою душу; его представление о любовной песне вылилось во взрывоопасное метафизическое уравнение под названием "Love Goes To Building On Fire".

В художественной школе Бёрн баловался перформансами (во время одного из таких представлений он сбривал себе полбороды под аккомпанемент аккордеона, в то время как девушка-статистка показывала карточки-шпаргалки, написанные по-русски), и вместо формальных произведений искусства создавал сюрреалистичные анкеты или выставлял свой торс, разрисованный под карту США. По его словам, не менее важно было и то, что он, как и Ино, интересовался системами и идиоматическим языком рабочего места: «Помню, что я читал много по кибернетике и теории систем — кое-что из этого жаргона попало на первую пластинку Talking Heads — а Брайан познакомил меня с трудами человека по имени Стаффорд Бир. Наши разговоры были очень многоплановые и стимулировали умственную деятельность.»

В Talking Heads Ино особенно нравилось то, как их колючие, концептуальные лирические дела контрастируют с нетрадиционным подходом к аккордной структуре, и их очевидная способность к «груву». Группа была ключевым компонентом сцены CBGB, и хотя их звучание было примитивно и неприукрашено, в эмоциональном взаимодействии активных, напряжённых басовых линий Вимаут и стойкой барабанной игры Франца была своеобразная изысканность. Как заметил Ино впоследствии, под Talking Heads можно было танцевать, а не просто исполнять пого.

Пути Ино и панк-рока пересеклись более открыто благодаря Дереку Джармену, который заказал Ино две музыкальных пьесы для своего второго художественного фильма Юбилей, который, как и его предшественник, стал значительным культовым хитом. Фильм был снят во время национального празднования Серебряного Юбилея Её Величества; он вышел в феврале 1978 г. и представлял жуткое видение разложившейся, морально обанкротившейся Британии, увиденной глазами путешествующей во времени Королевы Елизаветы I. В нём участвовали молодой Адам Энт и будущая миссис Роберт Фрипп — Тойя Уилкокс; нашлось там место и для двух определённо не-панк-роковых квазиамбиентных иновских пьес — "Slow Water" и "Dover Beach". Ими завершался саундтрек, во всех остальных местах которого гудел стихийный шум Wayne County, Chelsea и Adam & The Ants (чья садомазохистская песня "Deutscher Girls", возможно, получила своё название не без влияния "Swastika Girls" Фриппа и Ино). Каким-то образом в панке всегда находилось место для Брайана Ино.

И действительно, именно омолаживающий дух панка, ощутимо пульсировавший в Лондоне, заставил Ино отложить свой план «навострить лыжи» в какой-нибудь другой европейский город — например, Амстердам. Правда, вскоре он всё равно покинул столицу, надолго отправившись в Германию, где были запланированы записи с Мёбиусом и Роделиусом и очередная встреча с Дэвидом Боуи. Однажды, солнечным утром (незадолго до отъезда) Ино шёл по Портобелло-роуд в Ноттинг-Хилле и вдруг услышал песню, раздававшуюся из открытого окна. Она заставила его застыть на месте. Роботизированный реактивный синтезаторный аккомпанемент сочетался в ней с томящимся, чувственным женским вокалом; это звучало как диско-музыка в воображении Kraftwerk. Он вновь услышал эту песню в магазине пластинок на Оксфорд-стрит, где и узнал, что это "I Feel Love" Донны Саммер. Ино, как и миллионы других покупателей, мгновенно влюбился в неё, купил пластинку и стал объявлять всем подряд, что услышал будущее музыки.

Диско в 70-е полностью игнорировалось рок-прессой, но с его неумолимым подъёмом невозможно было не считаться вечно. В самом деле, восхождение диско-музыки происходило фактически параллельно с панком, и по мере того, как десятилетие шло на убыль, метрономные танцевальные ритмы стали «перекрёстно оплодотворяться» с более недалёкими рок-течениями и создавать новые экзотические гибриды, и во главе некоторых наиболее значительных из них стоял Брайан Ино.

"I Feel Love", написанная британским стихотворцем Питом Беллоттом и итальянским продюсером Джорджио Мородером, фактически была продуктом немецкой культуры, а конкретно — технически современной мюнхенской студии Musicland, в которой в своё время Тони Висконти работал с Марком Боланом. Песня по сути дела состояла из стаккатного электронного пульса и экзальтированного вокала Саммер, который просто повторял заглавие песни (и который, по замечанию Ино, больше походил на «подпевку», чем на традиционную сольную партию), и была написана как «футуристическая» часть концептуального альбома Саммер I Remember Yesterday, посвященного теме времени.

Вдохновлённый всем этим, Ино начал думать о том, чтобы бросить свой сбивающий с толку текущий альбом и начать делать что-нибудь более глянцевое в духе Мородера. Пока же он с радостью отложил мысли об этом обременительном проекте в долгий ящик и направился в Берлин на очередную встречу с Дэвидом Боуи.