Любовь Михайловна и «почему я здесь»
Когда приехали в третий раз, начались активные боевые действия. Первомайск был под обстрелом, и мы не стали рисковать. Женя сказал, что в Луганске полно нуждающихся, и что он познакомился с главой поселкового совета Фабричного – посёлка, который находится в Луганске. Так в моей жизни появилась Любовь Михайловна Ч.
«Женщины и война» 28 января 2015 года
Дневник
Друг написал в личку про поездки в Луганск: «Стоит ли это того? Олигархические кланы ведут разборки. Гибнут простые люди. История стара как мир».
На это могу ответить одной историей.
Есть такая Любовь Михайловна Ч., 1953 года рождения.
Когда мы приехали в Луганск, мы не смогли отвезти помощь в Первомайск, для которого собирали деньги. Там шёл и до сих пор идёт массированный артобстрел. Люди по подвалам и бомбоубежищам.
Нам подсказали несколько адресов в Луганске и пригороде, где живут нуждающиеся. Были в основном у инвалидов, лежачих больных и совсем пожилых.
В одном из домов нас встретил юркий мальчишка, который всё время удирал и стеснялся взять конфет.
Его бабушка сидела в инвалидном кресле. Нам было жутко неловко вламываться в дом в обуви. Мы стояли в проходе и мялись с пакетами еды. Гости из чужого мира. А Любовь Михайловна улыбалась нам.
– Вам что-нибудь нужно?
– Кресло бы… Нашли это, но оно еле держится. Сломано. Она инвалид недавно. Непривычно сидит, это видно.
Кресло чужое.
Вглядываюсь – у неё нет руки и ноги ниже колена.
Мы выходим из дома, а Валентина, поселковая глава Фабричного, говорит:
– Любовь Михайловна герой.
Когда в августе Луганск был под постоянным прицельным обстрелом, в Фабричном на птицефабрике из семи цехов разбомбили четыре. В неработающих цехах остались куры. А точнее, их трупы. Через какое-то время они начали разлагаться, появились черви. Возникла серьёзная угроза распространения заразы. Город постоянно бомбили, и работников вычистить от трупов цеха не хватало.
Тогда жителей попросили помочь. Что значит помочь? В жару, в помещении вручную сгребать разложившиеся останки птиц. Долго находиться там было невозможно, иначе грозило отравление вплоть до летального исхода. И все это под обстрелами. Жители откликнулись. Мужчин среди них не было. Пошли женщины. Обычные наши женщины. Матери, бабушки.
Любовь Михайловна тоже пошла.
В жару, под бой миномётов и гаубиц, они выгребали трупы кур из цехов, рискуя здоровьем и жизнью.
Звучит очень пафосно. Но в действительности я преуменьшаю героизм этих людей. Потому что не могу представить, как это на самом деле. Это лишь слова. Лишь отдалённое эхо того, что на самом деле было.
Женщины в цехах не выдерживали, теряли сознание. Многих рвало.
Такие наши женщины…
И рядом упал снаряд.
Любовь Михайловна лишилась ноги и руки.
И я сделаю всё, чтобы достать и довезти до неё инвалидное кресло.
В январе 2016 года она расскажет об этом сама. Легко, словно о поездке на море:
– Нас обычно начинали с 12 часов гасить. В 15 минут первого я ж думала, управлюсь, успею. Вышла из цеха, смотрю, оно сзади летит на меня. Ну, я на мину и упала. Вон, видишь?
Любовь Михайловна задрала платье, а там огромный шрам через весь живот. Я резко отпрянула, а она засмеялась.
– Вот. Кишки, желудок зацепило, печенку чиркнуло. Смотрю: рука отдельно лежит, нога отдельно. А кровь так – щух, щух, щух – летит. Но боли не было!
Мы были у неё много раз, она никогда не жаловалась.
«Только не плакать!»
19 февраля 2015 года
Дневник
Написала недавно историю героической и потрясающей Любовь Михайловны из Луганска. О том, как она потеряла в результате обстрелов ногу и руку, когда помогала на птицефабрике вытаскивать трупы кур.
Когда мы навестили её в доме в посёлке Фабричном, она попросила об одном: «Кресло бы, весной это надо отдать, да и колёса сломаны, почти не ездят».
И знаете что?
После того поста прислали четыре, понимаете? Четыре инвалидных кресла! Одно аж из Белгорода! И мы эти кресла довезли и раздали другим нуждающимся.
Ещё люди прислали деньги.
А мы стали искать специальное кресло – удобное, лёгкое и чтобы им мог управлять человек с одной рукой. И нашли!
– Кому показывать, как собирать, как оно работает?
Любовь Михайловна, как настоящая наша женщина, безапелляционно:
– Мне, всё показывать мне. А то потом самой опять во всём разбираться. Наломают тут мои.
Пока собирали кресло, все стояли и не знали, что сказать.
– Не могу больше дома в четырёх стенах. Хочу что-то делать, приносить пользу. Картошку к приходу сына всё время начищаю. Не могу быть балластом. Невыносимо.
Сын подносит ей костыль, к нему примотан пластиковый стакан.
– Сфотографируйте, покажите это. Вдруг кому-то пригодится? А то когда под рукой опоры нет, костылём и не воспользуешься. Мы долго мучились, не знали, как быть. А потом сын придумал!
Когда собрали кресло, Любовь Михайловна даже не сразу поняла, что оно специальное, для управления одной рукой. Сначала по привычке ногой пыталась задействовать систему поворота. Не могла привыкнуть к легкости хода.
Любовь Михайловна стала символом войны. Потому что именно женщины принимают на себя основной удар. Именно они берутся за рутину, тянут лямку, которая кажется слишком нудной и тяжелой. Восстанавливать всё разрушенное, сохранить что есть – кто ещё будет этим заниматься? Любовь Михайловна могла сидеть дома, но не стала.
У войны женское лицо. Именно женское, и никакое другое. Каждый раз, приезжая на Донбасс, я сталкивалась с женщинами невероятной силы.
Когда услышала историю Любови Михайловны, толком её не восприняла. Осознание пришло уже в Москве, когда писала о ней. До меня дошел весь ужас ситуации. Город бомбят из тяжелой артиллерии, все сидят по подвалам. А женщины идут выгребать трупы кур. Это какое-то безумие, абсурд, эту ситуацию невозможно описать. Но именно в такие критические моменты люди совершают настоящие поступки. Становятся героями, как те водители маршруток, которые передавали записки жителей Первомайска.
Краснодонский интернат
Такого не видела никогда. В моем сияющем мире, полном красивых людей и высоких идей, вдруг появилось заведение, где живут дети, скажем так – другие. Это не имеет отношения к войне, такие заведения есть везде. Но я столкнулась с ними именно там. На Донбассе.
В интернат мы попали случайно. Туда заезжал один из волонтеров, погибших вместе с Ищенко. Женя сказал, что с едой проблема худо-бедно решена, но с моющими средствами полный швах. У нас с собой ничего уже не осталось, но мы всё равно решили поехать. В здании стоял едкий запах мочи.
«Краснодон, война и боль»
4 февраля 2015 года
Дневник
Попав в Луганск, мы не смогли добраться до Первомайска и довезти гуманитарную помощь.
– Отвезем подарки и конфеты в краснодонский детский дом-интернат?
У нас с собой было немного игрушек и конфет.
Добирались до интерната, когда совсем стемнело, ехали какими-то козьими тропами и долго не могли найти. Где-то вдалеке слышалось эхо от «Градов». С непривычки и на автомате мелькнуло на долю секунды – салют. Но быстро прошло, и накатило жуткое осознание действительности.
– Далеко, не бойся. Сюда не долетает.
Вообще-то, думала, что это будет обычный интернат. Мы сидели в «Газели» и засовывали в пакеты по одной игрушке и горсти конфет.
– Смотри, собачка дурацкая какая – сюда надо больше шоколадных конфет.
– Смотри, какой классный дракончик! Вытаскивай чупа-чупс и к собачке.
Мы так увлеклись, что, когда попали на территорию детского дома, даже не обратили внимания на встречавшего нас странного охранника. Когда мы его проехали, Жека шепнул:
– Это бывший воспитанник дома. Им потом деваться некуда.
Охранник явно был не в порядке. И тут только до меня дошло – это интернат для инвалидов.
К этому оказалась совершенно не готова. Нас встретила медсестра. Вытащили коробки, отнесли их. А в руках у нас были эти дурацкие пакетики с конфетами.
Медсестра смотрит на них:
– Нет, сосалки ребятам нельзя. Только некоторым. Я вам покажу, кому дать можно. Подавиться могут.
Рядом стоят другие работницы.
– Игрушки тоже нельзя. Возьмите штуки четыре.
И начинает загибать пальцами и считать тихо вслух:
– Маша, Саша, Витя… Ну штук пять пакетиков возьмите, я покажу. А остальным прямо в ротик надо класть – причём не целые конфеты, а маленькими кусочками.
Мы судорожно рвём пакеты и ищем мягкие конфеты. Как назло, у нас в основном сосалки. В панике разделяем.
Выходим в коридор – и в нос бьёт затхлый запах. Здесь много лежачих, которые ходят под себя…
Нас ведут коридорами, и мне все хуже и хуже. Готова была к взрывам снарядов, бомбоубежищам, но не к этому.
Тяжело описывать детей с синдромом Дауна, ДЦП и детей, чьих диагнозов не знаю, но видно, что они вообще ничего не понимают – лишь мычат и руки тянут.
Пока шли, Жека сказал:
– Летом здесь снаряды падали в 100 метрах от дома. А куда всех девать? Здесь девчонкам уже полгода не платят зарплату, а они моют горшки, не бросают детей… Героини.
Начинаю вглядываться в нянечек, медсестру – в «девчонок». Читала про ужасы подобных мест, про жестокость персонала. Но передо мной были настоящие женщины. Вы можете себе представить, что такое таскать всех этих детей в подвалы во время обстрелов и бомбёжек?
Есть буйные, есть совсем лежачие. А в интернате персонал в основном женский. Кому эти дети нужны? Куда их вывозить? Эвакуировать? Куда?
Когда мы зашли, начался вой, словно мы попали в улей. Со всех сторон потянулись руки.
Мы бегали между ними и клали в рот конфеты. Некоторые нам улыбались в ответ. Часто было даже неясно, понимали ли они, что происходит. Кто-то кричать начинал. Один ребёнок отказывался брать конфету. Другой вокруг меня бегал и всё время пытался отнять конфеты у остальных.
Был мальчик, который тянул руки, а когда я давала ему конфету, начинал мычать, отворачиваться и руками на меня махать. Я отходила, а он опять руки тянул. Я так три раза к нему подходила, и история повторялась. Ничего не понимала, пока медсестра не увидела меня с мальчишкой:
– Он ест, только если дают из ложки…
Один мальчик, показалось, взял меня за руку, и немного стиснул её, и улыбнулся.
А ещё очень запомнилась девочка. Ей подарили пакетик с игрушкой и конфетами. Она достала мягкое сердечко с ручками. Обхватила его нежно-нежно и прижала к себе, как живое, а потом начала целовать. Целовала и обнимала. Обнимала и целовала.
Я пыталась улыбаться им, пыталась радоваться. А хотелось захлопнуть дверь и убежать. В голове только одно: господи, ведь не бросили этих детей. От многих никакой отдачи, никакой реакции. Они же не скажут спасибо, они же даже не ответят на эту ласку. Многие вообще ничего не понимают.
– Скажите, что вам нужно? Еда?
– Еда у нас есть. Привозят. Вот недавно какой-то иностранец-боксёр дал много еды специально для нашего детского дома… А нам катастрофически не хватает памперсов, особенно пятёрки и шестёрки.
– Что ещё? Много детей?
А в голове мысль: иностранец-боксёр дал детям еду. Детям-инвалидам. Где-то в Краснодоне. На далеком для него Донбассе. А мы?
– Мы вам показали самых адекватных. Наверху лежат повыше вас, у нас же они тут до 18 лет. Так что нужны памперсы для взрослых… Многие только ползают, кто-то только лежит… Нам предложили многоразовые памперсы, но у нас нечем стирать. Порошков, да и вообще чистящих средств нет! Нам памперсы нужны, это просто необходимо.
Когда уходили, все «девчонки» выстроились в ряд. Стоят, улыбаются. Глаза влажные, кто-то носом шмыгает. Мне они все кажутся сказочно прекрасными.
Каждый раз, когда уходишь, не знаешь, что сказать. Эта заминка, когда тебе благодарны, а ты просто испытываешь чувство вины – за то, что уже через пару дней будешь в безопасности, а они нет. За то, что у них рядом падают снаряды, но они никуда не уйдут. А ты будешь в тепле и тишине.
Одна другую пихает локтем, подмигивает медсестре:
– Ну скажи им, скажи!
– ?
– Прокладки!
Медсестра:
– Да, вы знаете, у нас же девочки, у некоторых с 11 лет уже менструация. Нам бы…
– Да, для нас тоже!
Все смущённо захохотали, наши мальчишки отвели глаза.
Там работают одни женщины. Все мужчины, кто таскал коробки, кто на охране был, – это бывшие воспитанники дома.
«Почему все не уедут?». После первой поездки потеряла многих друзей. Даже не знаю, как это получилось, но мы перестали общаться. Вычеркнули друг друга из жизни. Для них я стала человеком, который своими репортажами разжигает войну. Для меня они стали лицемерами, которые не хотят видеть ужаса происходящего. Они не верили мне, но верили непонятным сообщениям в интернете.
Мой внутренний диалог с бывшими «друзьями» происходил долго. Да что тут говорить – идёт постоянно. Это, видимо, спор с какой-то моей второй частью, которая также сопротивляется и не хочет видеть правду.
В этой реальности нет войны, подвалов, нет брошенных стариков и ободранных зданий с едким запахом мочи. Здесь красивые рождественские ярмарки, улыбающиеся лица, пальмы и склоны гор. И нет ничего, чтобы портило красоту мгновения. Вечное «Лебединое озеро».
«За улыбку твою»
22 февраля 2015 года
Дневник
В прошлый раз мы случайно попали в Краснодонский интернат для детей-инвалидов.
Эвакуация таких детей в условиях бомбёжки в подвалы невозможна. А работают в интернате одни женщины. Летом снаряды падали в 150 метрах от детского дома. Но никто из работниц не ушёл и не бросил детей.
Эти женщины – герои. Не бросить детей, остаться с ними без зарплат, под обстрелами мыть горшки, успокаивать их – только настоящие Люди на такое способны.
Помню, как кто-то написал в комментариях, что детей таких поздравлял в карнавальных костюмах. На что я парировала: «Мы и сами аниматоры, были бы костюмы». Через полчаса мне уже отписали, что костюмы у нас будут. А ведь я пошутила…
Когда позвонила Рубену и поставила его перед фактом, что мы будем делать шоу, он лишь жалобно протестовал:
– Я кроликом быть отказываюсь! Мне что-нибудь мужественное!
Женька на трассе Краснодон-Луганск в костюме овечки перед поездкой в интернат. Февраль 2015 г.
К отъезду я подготовила костюмы овцы, Карлсона и Белоснежки. И я борюсь с желанием это случайно забыть дома.
Мы себе не представляли, как и что будем делать. Но решили, что сразу, по приходу, должны будем удивить – грузить и носить прямо в образе.
Для пущей убедительности даже вышли перед въездом по дороге пройтись, чтобы, так сказать, привыкнуть. Рядом проезжал БМП – он чуть с дороги не слетел при виде нашей троицы.
И вот мы, подготовленные, отрепетировавшие роли, напугавшие полтрассы Краснодон – Луганск, приезжаем в детский дом. А там…
Карантин…
Мы стоим перед входом и понимаем, что все смеются.
Платье с меня постоянно сползает, открывая непристойное декольте. Впрочем, куртка снизу спасала ситуацию от полнейшего фиаско.
Мальчишки прямо в костюмах под неудержимый смех нянечек и медсестер грузили коробки.
Карлсон и овечка покорили весь женский персонал.
Детей мы не увидели, но постоянно чьи-то головы выглядывали из-за лестницы. А ещё чьи-то шаги, топающие по коридорам.
Детям было до умопомрачения интересно, что же там происходит. Но нас друг к другу не пускали.
Костюмы мы оставили дому для проведения праздников. Когда передавали, увидели перед собой не уставших сотрудниц, а просто радостных женщин.
8 Марта
В феврале Женя с Леной подбросили идею с поздравлением с 8 Марта. «Кто ещё поздравит всех этих женщин?»
К нам присоединился Женя – ещё один Женя. В записях он станет «Женей московским». Этот потрясающий человек стал неизменным участником всех остальных поездок. Дело даже не в его отзывчивости и неравнодушии. Он всегда очень точно и метко подмечает людей. Это сканер и рентген, который помогал мне находиться здесь, на земле, и не улетать. А ещё московский Женя удивительно спокоен и всегда сохраняет равновесие.
«Всем лучей счастья!»
25 февраля 2015 года
Дневник
Перед поездкой пришло письмо от замечательной Ольги. – Дуня, я мыло сама варю, наверное, не нужно там? Мне бы хотелось специально для Донбасса сделать. Немного – 10 килограммов… Возьмёте?
– Берём!
Каждое запаковано, пахнет по-разному. Каждый кусочек со своим рисунком, орнаментом…
И вот у меня в руках две коробки счастья. Две коробки неравнодушия. Две коробки радости…
Мы подарили мыло вместе с открытками.
Слёзы? Счастье? Радость?
Нет таких слов в языке.
«Донбасс, с 8 Марта!»
19 марта 2015 года
Дневник
В Первомайск мы попали именно в этот день.
Город расцвёл.
Полуразрушенный, заваленный снарядами, он был залит солнцем.
И раскрасили его девушки, женщины.
Ольга Ищенко, жена убитого Евгения, продолжает дело этого большого Человека. Она теперь и. о. мэра города.
Мы поймали её в исполкоме с ребёнком. Во взгляде тяжёлая усталость и невыразимое горе.
Горе, которое не понять и не объяснить. Забрали любимого, друга, товарища, мужа, отца детей.
На этой хрупкой красавице держится весь город.
А женщины…
Какие всё-таки они красивые, счастливые были в этот день!
С трудом верилось в происходящее.
Мы ездили по городу, передавая еду в бесплатные социальные столовые. Без ставших привычными взрывов, казалось, что стоит тишина.
И весь город наводнили красивые, накрашенные девушки. Они стучали каблуками по изломанному асфальту, смотрелись в зеркальца и улыбались.
Радовались и щурились от слепящего солнца.
Но застыло в глазах ожидание, словно это маленькая и короткая пауза между беспросветным адом.
Подарками в этот раз поучаствовало много людей. Оля специально наварила шампуней для работниц столовых.
Женя – моя московская подруга – подписала 50 открыток, причём каждое поздравление было лично от какого-то человека! Она собирала все эти поздравления по друзьям. Лида, Лена, Маша и многие другие привозили шампуни, кремы, гели для душа, шарфики, наборы с косметикой, красивые пакетики, открытки – подарки для девушек. Не люблю слово «женщина», мне кажется, девушка – она и в 90 лет девушка. И никак иначе.
Сергей Владимирович
Сергей Владимирович К. особенный. Женька луганский называет его «дунькин любимчик». Встретили мы его случайно в апрельскую поездку в посёлке Хрящеватом, что недалеко от Луганска. Что тут сказать? Просто теперь на Донбассе у меня есть родственник.
«Один»
14 апреля 2015 года
Дневник
Дом полностью разрушен ещё в августе при артобстреле. Семьи нет, живёт один, в бараке…
Девчонки из сельсовета Хрящеватого помогали нам развозить гуманитарную помощь.
– Он болеет давно, с ногами у него что-то. Гниют вроде. Не знаю.
Мы подъезжаем к одноэтажной застройке, а его дома нет.
– Далеко не уйдёт.
Сергей Владимирович шёл с одним сломанным костылём, перемотанным изолентой. Еле шёл – вокруг камни, колдобины, ноги подкашиваются. Костыль тоже еле держится и подгибается.
А ведь электричества и воды нет.
Когда была маленькой, совсем-совсем маленькой, очень любила усатых мужчин. Папа никогда не носил усов. А мне они жутко нравились. Всегда хотела, чтобы у него такие были. Помню, у подруги был молодой папа с усами, и я его обожала. Надо мной все шутили.
Когда увидела Сергея Владимировича, внутри всё перевернулось. Это было что-то оттуда, из детства. Какие-то именно те далёкие ощущения.
Мы заехали к нему к последнему – после многих других старичков, инвалидов и сотен страшных историй. Но именно встреча с Сергеем у меня в памяти сильнее всего.
Крохотная комнатка. Кровать, два стула, стол…
– Вы извините за беспорядок, холостяцкая жизнь такая.
И улыбается – невероятно обаятельно. Еле ходит, ноги подкашиваются. А переживает за беспорядок.
Один живёт, сам готовит. Воду ему носят, помогают соседи.
Но всё больше лежит: боли страшные.
В комнате прибрано, рядом с кроватью печка, на печке чайник…
– Можно вас сфотографировать?
Сергей Владимирович достал расчёску – она примотана к деревяшке. Видимо, так удобнее тянуться…
– Что с ногами?
– Прогрессирующий полиартрит. Запустил я его. Начался с 90-х годов.
Смотрит на нас.
– Вот, надо беречь себя смолоду. Ребят, а вы откуда сами приехали?
– Из Москвы.
– Служил там, в танковом полку. Я был командиром танка. Эх, Москва.
И улыбается.
Гордость в нём. Некоторые бабушки начинают рыдать, часто намеренно, пытаясь разжалобить. Сергей Владимирович совершенно другой породы. В нём благодарность другая, она настолько искренняя и неподдельная, что сердце щемит.
Он рвался провожать, хотел дойти с нами. А ведь это невыносимая боль и тяжесть. А ещё этот костыль.
– Сергей Владимирович, мы ещё приедем.
Как приехала в Москву, написала Жене луганскому, чтобы он навестил Сергея Владимировича. И вот на другой день Женя пишет…
«Плохие новости. Луганск»
22 апреля 2015 года
Дневник
«Он позавчера упал с крыльца (ноги почти не держат) очень неудачно. Открытый перелом. Из бедра кость торчит. Барак без света уже 9,5 месяца. Мобилка разряжена. Позвать некого, еле дополз в комнату. Пролежал так сутки (!!!), пока его там не нашли. Врачи сделали всё, что могли, сейчас в реанимации. Мы посетили его и поговорили с врачами, те сказали, что в течение 10 дней будет ясно, удастся спасти ногу или нет. Повреждён нервный пучок и какие-то сложные сосуды (не запомнил). Оставил свой номер телефона, чтобы звонили, ежели что…»
Ребята сказали, что, когда сказали про меня, заулыбался… Через муки…
Врачи говорят, что шансы на ампутацию 50 на 50.
Как же так, Сергей Владимирович?
«Выжить среди руин»
2 мая 2015 года
Дневник
Он выжил, но ногу ампутировали и состояние стабильно тяжёлое. Температуры уже нет. Появился аппетит.
Самое печальное – непонятно, зачем жить. Какой-то беспросветный ад.
Свой дом уже не восстановить – ни денег, ни сил, ни здоровья.
Если он вернётся в барак, то его ожидает незавидная участь. Ни отопления, ни воды – ничего.
А теперь нет и ноги.
Воли жить толком нет.
Честно сказать, я не знаю, куда девать одиноких стариков, оказавшихся в таком положении.
И вот уже в мае мы в Луганске, и первое место, куда поехали – это в больницу к Серёже. Тогда звали его Сергеем Владимировичем. Сейчас для нас он только Серёжа.
21 мая 2015 года
Дневник
Почти сразу мы поехали в луганскую больницу к Сергею Владимировичу. Когда к нему зашли, он совсем не улыбался. Было какое-то грустное и беспросветное чувство.
– Куда ехать жить? Как быть?
Ноги не держат, постоянно лежит. Мы привезли тогда ему кучу сладостей и лекарств. Но он даже не посмотрел на гостинцы.
Я расстроилась. Стала ворошить пакеты и предлагать всё подряд.
– Что это?
– Маслины, не пробовали?
– Не знаю. Наверное, да. Забыл уже…
И уехали. А когда приехали во второй раз, решили его поставить на ноги.
Московский Женя притащил специальные ходунки на колёсах, разгребли все тумбочки – палата крошечная, пройти между кроватями сложно.
И Сергей Владимирович фактически первый раз после операции встал. На радостях не хотел садиться, хоть стоять очень тяжело и по факту оставшаяся нога – нерабочая…
Соседи по палате подбадривали:
– Владимирыч? Далеко? За пивом теперь будет гонять!
Но самое главное случилось именно в последний день нашей поездки – мы, а точнее Лена и Женя луганский, нашли, где ему жить!
Это гериатрический пансионат для ветеранов войны и труда. Мы связались с ними, и они согласились взять Сергея.
Пансионат шикарный. Красивые скамейки, беседки, всё чисто, отремонтировано. Был построен для ветеранов Великой Отечественной, ремонт успели сделать ещё до начала военных действий.
После нашего отъезда все вопросы, связанные с Серёжей, Женя и Лена взяли на себя.
«Теперь не один!»
19 июня 2015 года
Дневник
Когда мы уехали, у Жени с Леной начались проблемы. Чтобы Сергея Владимировича официально взяли в пансионат, надо было собрать кучу бумажек, сдать все анализы, сделать флюорографию.
Семь кругов бюрократического ада. И вот вчера наконец-то, когда мы чуть не опустили руки, его взяли!
Однако не всё так радостно.
Мы нашли Сереже инвалидное кресло, однако в ближайшее время будет решаться вопрос, насколько он сам может себя обслуживать. Сможет ли добираться до столовой и туалета. От этого будет зависеть, куда его положат, в какое отделение.
И, если он попадёт туда, где лежачие, ему будет тяжеловато.
Сейчас всё в его руках, и он должен бороться. Научиться с одной ногой и полиартритом себя обслуживать.
И уже 6 июля луганский Женя написал мне письмо:
«Порадуйтесь с нами!»
6 июля 2015 года
Дневник
Сегодня мой друг, коллега-волонтёр из Луганска Женя опубликовал у себя в ЖЖ:
«Дуня! Женя (московский. – Примеч. авт.)! Хорошо-то как! Сегодня были у Серёжи. Честно скажу, ехал туда со страхом и тяжёлым сердцем, что он не научится самостоятельно подниматься, и его оставят в ужасной, провонявшей мочой палате для лежачих… Какое счастье было увидеть его во дворе пансионата играющим в карты с другим постояльцем. Его перевели в двухместную комфортабельную палату! Телевизор. Привезём ему холодильник. Пахнет там так вкусно. Не у каждой хозяйки дома так вкусно пахнет едой. Привезли ему вкусняшек. Вам, ребята, огромнейший привет, тебя просил расцеловать и всё расспрашивал, когда ты приедешь. Сказал: «Она такая…»
«Новая родня»
29 июля 2015 года
Дневник
Сказать, что мы уже родные друг другу, – ничего не сказать. Мы приехали в пансионат, ставший его домом, не как волонтёры, а как родственники.
– Скучно только. Самым молодым за 70… А сосед вообще зануда. Серьёзный такой – и не пошутить.
Наш Серёжа очень веселый. И взгляд у него лукавый-лукавый. С прищуром.
Лена с Сергеем Владимировичем в этот раз резались по телефону в морской бой. Бой был очень суровый. Битва шла вровень до конца. У Лены руки взмокли, а Сергей Владимирович чуть из кресла не подлетал от напряжения. До последнего.
Выиграл!
А когда пошли на улицу гулять, по дороге встретили старичка 93 лет в инвалидном кресле:
– Серёж, родственники приехали?
– Ну да.
И улыбается.
Мы подумали и решили ему достать самый простенький планшет. Мы ему фильмов запишем. Да и вообще, он у нас голова. Тем более что достали ему очки.
– Владимирыч, да ты теперь профессор!
23 октября 2015 года
Дневник
Замечательная девушка Евгения купила для него планшет. И знаете что?
Когда мы приехали в первый день, Сережа с ужасом смотрел на него.
Но видно было упорство на лице.
У нас совсем не было времени.
Мы пришли с огромными тюками подарков – сладкое, консервы, пена для бритья, карточки для телефона… Я привезла даже игральные карты из Мальты в качестве сувенира.
Но нам надо было бежать.
Когда он подъехал на кресле к лифту, провожая нас, сказал: «Хоть бы этот чёртов лифт сломался».
И махнул рукой.
Не нужны ему были ни планшеты, ни сладкое, ни карты. Мы ему были нужны.
– Фотографию свою принеси, а?
И мы принесли.
– Вот, всем буду говорить: доча моя.
На другой день, после того как он с тоской сказал про лифт, приехали к нему почти ночью. После жуткого дня – в тот день мы были в другом доме престарелых и детском доме. Он нас не ждал.
И первое, что мы увидели, когда пробрались к нему в комнату, – он играл в кроссворды. На планшете.
А ещё уже через полчаса фотографировал нас всех на память.
Сережа, Женя московский, Лена и я.
Июль 2015 г.
Выяснилось, что он кмс по боксу. Был призёром чемпионата Украины.
Мы с ним сошлись. Хотя после того, как узнал про мои кмс по самбо и дзюдо, они с ребятами ржали надо мной до потери пульса.
Серёжа постоянно вставлял шпильки. Но так любяще, что мы всё время хохотали.
Все, кого мы встречали, улыбаются ему.
Каждый раз, когда хочется всё бросить, прекратить эти поездки, отчёты, головную боль, я вспоминаю о Серёже. Он меня ждёт.
Родители без детей
Самое страшное в войне, когда дети и внуки умирают, а пожилые родители остаются. Это один из ярких маркеров – нарушается естественный ход событий.
«Люба, Андрюша!»
28 мая 2015 года
Дневник
– «Люба, Андрюша, Люба, Андрюша!». Кричу, а сама в доме с поломанными ногами лежу. А соседи сбежались и говорят: «Они уже погибли».
У Раисы Ивановны С. остался в живых только второй внук.
Половина дома разбита.
Плачет каждый день.
Когда мы только вышли из машины, чтобы отнести помощь, первое, что услышали:
– Детей привезли?
Потом женщина осеклась.
У входа в дом плакать начала.
– Вот прямо здесь и убило.
Показывает на место рядом со мной. А слёзы потоком льются и льются.
Только тогда поняла, почему она спросила про детей.
Пока Раиса Ивановна с контузией лежала в лутугинской больнице, тела дочки (40 лет) и внука (21 год) лежали возле входа. Лежали три дня, потом их захоронили в огороде, на кладбище было нельзя.
Перезахоронили уже позже.
Полдома разбито, хотя стену силами соседей восстановили…
Подобные истории стали уже частью жизни. Сколько мы их слышали, привозя помощь из дома в дом, из посёлка в посёлок на Донбассе?..
Сейчас пишу – и как будто вместе с Раисой Ивановной, летом, во время бомбёжки. И слышу:
– Люба, Андрюша! Люба, Андрюша!
Аэропорт в Луганске. «Трубы» на переднем плане – гильзы от снарядов
С Виктором мы виделись всего один раз. Он вряд ли вспомнит обо мне, как и многие из тех, у кого мы побывали. Мы просто привезли помощь и не ожидали услышать такое.
«За калиткой»
6 ноября 2015 года
Дневник
Виктор З. живёт в Первомайске, в районе Зеленхоза.
– 15 ноября, в районе семи часов я вышел за калитку, вдруг слышу: бух-бух.
– «Грады»?
– Нет, две мины пришли.
Разворотило всё вокруг. Будку, все пристройки, огород, шифер с дома посшибало.
Виктор показывает рукой, потом прокручивает и показывает кашу.
– Я захожу в огород, а там двери входные валяются. Холодильник кинуло в другой конец сада. Смотрю, жена лежит без головы.
Смотрю на него. Слёзы?
Нет, Виктор просто отвернулся. Но слёз нет.
Он показывает рукой на место, где жена лежала.
Потом резко развернулся:
– Рядом с домом куча. Я потом в ней сына нашел. Ногу оторвало. Валялась в другой стороне. Собаку тоже насмерть сразу.
У Виктора осталась дочка. Она в Первомайске.
Сам он живёт в четырёх километрах от пограничной территории. Через него все снаряды и летают.
– Давно били?
– Тихо в последнее время. В августе рядом совсем два снаряда от укров приходило.
Сыну Виктора было 36 лет.
Дом цел, хоть осколками сильно посекло.
Когда мы уходили, он не пошёл нас провожать.
Он просто молчал.
Я не знаю, сколько раз ему приходилось рассказывать эту историю.
Я не знаю его чувств и эмоций.
Но я знаю, что в его жизни есть один день и точный час.
15 ноября около семи часов часть его жизни ушла. И каждый час, каждый миг он ходит мимо места, где была его жизнь. Которая одномоментно испарилась. И он стоял рядом с нами, и его с нами не было. Словно бы от него осталась одна оболочка. А мы все топтались на том самом крыльце, вместо его любимых, которых он оставил за калиткой. Ещё я знаю, что пишу об этом и ни черта не понимаю того, о чём пишу.
Война и старость
Пожилые люди, пожалуй, самая уязвимая группа людей на войне.
В домах, которые мы посещали, по большей части жили старики. Многие из них были совершенно одиноки, кто-то потерял всё – дом, детей. А ведь ещё есть и дома престарелых.
Эти заведения стоят особняком. Везде одна и та же проблема: люди брошены. Брошены своими же детьми. Под постами об одиноких стариках было много комментариев на тему того, какие подлецы их дети. Но статистика ужасающа и строга. Многие из комментирующих в подобной ситуации поступили бы также.
С середины 2000 года среди продвинутой молодёжи стало модно «зимовать» в теплых странах. Появился класс людей-дауншифтеров. Многие из этих баловней судьбы сдавали свои однокомнатные квартиры, и на эти деньги отправлялись в страны третьего мира. Высокие цены на недвижимость в Москве и Петербурге позволяли им месяцами бездельничать и наслаждаться красотой океана.
Один мой знакомый на протяжении последних лет жил везде – на Бали, в Таиланде, Индии. Он занимался «духовным просвещением», не ел мясо и постоянно медитировал. А дома у него осталась одинокая мать. Которая ждёт своего сына и скучает по нему. Она с трудом ходит, но сама покупает хлеб в магазине. Стара, но пока способна делать все самостоятельно. Ни любитель медитации, ни его окружение не видят в этом проблемы. Не задумываются и люди, которые уехали с Донбасса, оставив там своих родителей.
В домах престарелых живут старики, брошенные своими детьми задолго до войны.
Первомайск
«Жду ответа»
31 июля 2015 года
Дневник
– Что читаете?
– Испанскую литературу люблю.
– Хотите конфету?
Юрий берёт конфету, закрывает глаза и начинает беззвучно рыдать.
Я беру Юрия за руку.
– А вы кто по образованию? Расскажите, интересно же! У него ясный и чистый взгляд. Он ведь совсем молодой – Логинов Юрий, 51 года рождения, но уже лежачий больной, который совсем не может себя обслуживать. Памперсы и пелёнки…
У него нет никого в этом мире. К нему уже давно никто не приходит. Только книги его друзья.
– Я инженер-звукотехник.
Он первый, кого я увидела здесь с книгой. У него большие очки и тихая грусть.
– Вы откуда, ребята?
– Мы из Москвы.
– А у меня две двоюродные сестры из Москвы, – и называет их точный адрес вплоть до номера квартиры.
Ясное сознание.
– Юрий, а напишите мне письмо! А я вам напишу! Договорились? Расскажите мне про себя, а я вам про себя. Будем переписываться?! Я вам в следующий раз книг привезу!
Юрий закрывает глаза руками и начинает плакать.
Не выдерживаю, ухожу. Потом возвращаюсь:
– Вы меня не подведёте, напишете письмо? А то нам уже бежать надо.
– Адрес, дайте адрес!
– Оставьте письмо нянечкам, они передадут. Сейчас почта не работает. Я их предупрежу.
А он плачет и плачет.
Мы ушли. Потом ко мне нянечки подходили несколько раз – говорят, он на уши поднял весь дом: просил дать адрес, всё боялся, что письмо его до меня не дойдёт.
Прошло несколько дней, но он со мной всё это время. Я уже написала письмо и передала. В следующий раз привезу ему наши с ним фотографии, а ещё фото моей дочки.
Юрий, жду ответа.
Длинные коридоры, драные стены, едкий запах и бесконечные одиночество и боль.
– Ведь у большинства есть родственники?
– Да, но они почти не приезжают.
А их отцы, бабушки и прабабушки тихо угасают в этих стенах.
Они бродят по коридорам, словно привидения, не нужные никому. Даже самим себе.
Они рядом с нами, и мы сами виноваты. Мы – те, кто сдаёт родителей в дома престарелых. И живёт своей жизнью, налаживает дела, растит детей. У которых всё впереди.
После публикации мне посыпались письма и открытки.
«Круговорот добра»
2 октября 2015 года
Дневник
– Нам, пожалуйста, что-нибудь из испанской литературы.
– Хм. Борхес?
– Нам жизнерадостного надо. Есть «Дон Кихот»?
– А вы кому дарите?
– Мы в дом престарелых везём. Одному старичку. На Донбасс.
И книжный закипел. Почти все продавцы бросили всё и пошли искать нам книги.
Мы ворвались в дом престарелых на огромной скорости и с ужасным шумом.
– Нам Логинова Юрия, пожалуйста!
Я иду напролом. Руки до пола оттянуты пакетами.
Пакетами писем и открыток со всего мира – Германии, Штатов, Австралии, Турции – для старичков и для Юрия персонально. А ещё книгами.
Сзади идёт Женя Луганский с тюками пирожных, конфет и пряников и пытается остановить мой паровоз.
Но куда там – угли уже засыпаны, и дым валит изо всех щелей.
Медсестра разводит руками:
– Где Логинов лежит? Даже не знаю.
– Я знаю – на втором этаже. Ведите нас. Налево.
Юрий был как в прошлый раз – с книгой.
– А мы к вам в гости. Помните меня?
Юрий не сообразил. А точнее, просто обалдел.
Я плюхнулась на пол рядом с его кроватью и начала вынимать письма. Письма, которые написали специально для него.
Вокруг образовался ковёр открыток, веер распечаток, и надо было куда-то уложить все эти конфеты и пирожные. А ещё надо рассказать про книги.
– Вы английский знаете?
Юрий, прикованный на вечность к этому месту, не имеющий никого и живущий давно своей внутренней жизнью, просто выпал из происходящего.
– Нет, я немецкий когда-то хорошо знал.
Два образования никуда не денутся.
– Ну как же так? Мне вот немка прислала письмо на английском.
– Переведите, пожалуйста. А можно булочку?
Юрий разговаривает фантастически интеллигентно. Словно профессор университета в его стенах. Мне как-то и неловко за свои вечные жаргонизмы.
Прямо там, на полу, начинаю читать письма со всего мира. Голова идёт кругом. Потому что слёзы стоят в глазах. А я читаю и читаю.
Одна открытка, вторая.
Господи, люди, вы себе не представляете, что вы сделали своими письмами.
Пока я устраивала на полу беспорядок, в комнату на инвалидном кресле въехал сосед Юрия.
Делаю знаки медсестре. Она полушепотом:
– Это Шаргородский Иван Иванович.
Я хватаю открытки Кордулы – замечательной женщины из Германии. Она прислала шоколадки и письма, в которых трогательно написала по-русски через интернет-переводчик о «приветах из Фрейбурга дорогому дедушке».
– Иван Иванович, а вам тоже письма.
Иван Иванович растерялся и мягко улыбнулся, пока его руки набивали сладостями, которых в доме престарелых просто не бывает.
– Ой, спасибо.
А ещё у меня был с собой ворох самодельных открыток из московского психоневрологического интерната № 18. Женя Бирман передала их для старичков. Все открытки разные, подписанные. Цветные бумажки, вырезки из газет. Видны нестыковки, как их переклеивали много раз, потому что сразу не получался ровный шов. Вырезаны красивые девушки, самолёты, цветы, арочки из бумаги. Открытки разукрашены. Сделаны с большой любовью и отдачей.
Когда у Евгении (которая купила планшет нашему Сереже) спросила про интернат, она ответила:
«Пару лет назад мы как-то сорганизовались группой волонтёров ходить туда в выходные и делать для ребят, что можем. В основном это общие занятия: рисуем, лепим, книги читаем, литкружок. Летом просто на улице играем в подвижные игры, есть индивидуальные занятия с теми, кто может. Я, например, с одной девушкой математикой занимаюсь, иногда вывозим погулять тех, кому разрешается выходить. Ну и ещё оказываем посильную помощь самому ПНИ, так сказать, представляем грубую рабочую силу. Заборы красили со скамейками, цветы сажали, праздник организовываем. Ребята там живут взрослые, всех возрастов начиная с 18 лет. У некоторых есть родители или родные, которые их навещают, кто-то – сироты и всю жизнь в системе. В общем отделении содержатся люди с различными особенностями развития. Но не тяжёлые, все коммуникабельные в разной степени, но есть прямо совсем умнички, только поведение нарушено просто потому, что они не знают иной жизни».
Вот такие есть замечательные волонтёры в Москве – и они привлекли к помощи этих ребят для передачи открыток брошенным старикам Донбасса. Я выслала фотографии для Жени Бирман – она ответила мне просто и коротко: «Ура! Распечатаю и принесу своим ребятам. Как же здорово».
И эти открытки добрались до дома престарелых в Ровеньках.
А ещё есть одна девушка, её зовут Галя. Она редактор журнала. И живёт в Турции. Она любит море и погружаться в него. Как и я. Она отловила меня возле метро с пачкой писем: «Передайте для старичков». Галя – красавица с тремя детьми – написала потрясающие письма. Я подло их все прочитала, ибо конверты были не запечатаны. Они просто потрясающие. Все разные, ни одно не повторяется. Все неравнодушные. Каждое с душой.
И все эти открытки и письма мы передали туда. Раздали, конечно, не всё сами – времени просто физически не было, многие днём спали, кто-то гулял. На самом деле писем было много. Некоторые на английском языке, и мне приходилось переводить. Некоторые присылали по электронной почте – и мы распечатывали их на принтере.
Перед отъездом из дома престарелых медсестра повела меня в комнату Зинаиды Андреевны. Ей всего 69 лет. Честно говоря, я даже не поняла, как она там очутилась – приветливая и бодрая женщина. Ей бы свой огород пахать и внуков вареньем закармливать.
У неё есть сын – он сдал её сюда и не навещает. Просто не появляется. Может быть, уехал с концами из региона…
В доме она уже четыре года.
Поговорив с ней, я уже было собралась выходить, как в комнату вошел мужчина.
Думаю: так… Как это? Мужчины и женщины содержатся вроде отдельно.
Пока думала, мужчина подошёл ко мне:
– Дунечка, ты меня не помнишь?
Так тихо и ласково – по-отечески.
Точно! В прошлый раз он нам помогал разгружать сладости и памперсы!
Вспомнил не только мое лицо, но и имя.
Это оказался её муж – Николай. Ему 70 лет.
Они познакомились здесь, в доме престарелых. И полтора года назад расписались. Она взяла его фамилию.
У него тоже есть сын. Который тоже об отце не вспоминает.
Но теперь Николай и Зинаида вместе.
– Можно вас вдвоём сфотографировать?
– Сейчас, я причешусь, подождите, Дуняша! Коля, сними повязку!
Они засуетились. Коля ей ласково:
– Зиночка, ты у меня и так самая красивая!
Отец
На самом деле каждая моя поездка – это мой отец. Он один из самых отзывчивых людей на земле. Он не мог пройти мимо ни одного упавшего, ни одного замёрзшего или бомжа. Он вечно забирал из дома матрасы и одеяла. Как-то он отдал свою куртку замерзающему нищему. Сейчас он слабо понимает, что происходит.
«Такая старость»
5 февраля 2016 года
Дневник
Дома лежит отец. Последние полтора года он полностью обездвижен. Лежит, маленький, худенький, словно младенец. На лице морщины почти полностью разгладились и теперь растёт окладистая борода. Папа всю жизнь брился. В детстве обожала мужчин с усами – такой казачий образ. Но папа всегда был гладко выбрит. Сейчас у него седая борода и огромные, ясные синие глаза. Таких глаз нет ни у кого в мире. Кто видел, тот знает. Он лежит на боку, и мы его поднимаем и опускаем специальными рычагами на кровати. На его спине пролежни, и по телу можно изучать анатомию…
Папа гениальный человек. Талантливейший редактор, писатель и поэт, которого никто не знает…
В своё время он сказал, что, если я не буду писать, буду дурой.
Он до сих пор блоками читает по памяти стихи, но в основном уже плохо понимает происходящее.
Каждый текст пытаюсь примерить – что бы папа сказал? Он непременно бы разбил в пух и прах. Сказал бы, что жутко безграмотная.
Но он верил в меня, как никто. Хотя разрезал бы на мелкий новогодний дождь каждый пост.
Честно говоря, пост-то и не о нём.
А про один из домов престарелых на Донбассе. Посреди войны, холода и неизвестности.
Но каждый мой текст – это папа.
Каждый поход по этажам с лежачими – это папа.
Каждая бабушка, которая говорит о КГБ или шпионах, – это папа.
Все эти этажи боли, безумного одиночества – это папа.
Но папа лежит дома.
У папы есть мы – братья, внуки, мама.
А вот старикам из гериатрического интерната в Луганске, в котором лежит наш Серёжа, некуда деться. У Серёжи усы, как те, о которых я мечтала в детстве. Серёжа лишился ноги, его дом полностью разрушен. И ему некуда деться в этой жизни.
И, если начнётся бомбёжка, лежачих не успеют спустить в подвал… Да и колясочники могут не успеть.
А ведь полтора года назад несколько снарядов приходило к ним на территорию. Стекла выбило, несколько деревьев сломало. Но в здание не попало. Никаких боевых частей рядом не было, один лишь лес.
Только я могу папе стричь ногти. Ни мама, ни братья – никто.
Его руки зажаты, их невозможно разжать даже клещами. Кладу кисти в ванночку с тёплой водой и потом каждый палец отгибаю. Один за другим. Иногда случайно срезаю кожу, и течёт кровь. Папа кричит и ругается на меня. Мама всегда рядом шутит, и папа начинает смеяться.
А ещё он до сих пор читает свои стихи. Тяжело подбирая каждое слово, мучаясь – но это его главная отрада.
Папа прожил необычайную и насыщенную жизнь.
Он всегда был невероятной красоты человеком. Один на миллион. Боже, вы бы видели его в молодости!
А ещё был спортсменом, чемпионом.
Про папу можно писать десятки томов-мемуаров. Папины стихи – отдельная тема.
Часто медсёстры в домах престарелых на лежачих машут руками. Мол, выжившие из ума старики.
Так оно где-то и есть. Но и не так.
Большую часть времени папа пребывает в другом мире. В том его мире он необычайно силён. Он гуляет по паркам, путешествует.
Господи, ведь он был чемпионом, он был самым сильным! И ведь не как у других, чьи родители были сильными, просто потому что они родители.
Мой папа был феномен. Он прыгал с места через четыре стула! Он прошёл в Литинститут без экзаменов, как спортсмен.
А ещё он объездил всю Россию с палеонтологическими экспедициями. Где только он ни работал: и на заводах, и в котельных, и журналистом, и сценаристом, и мойщиком окон.
А сейчас он иногда кричит, что море намочит ему ноги и Путин был у него в гостях.
Дедушка в пансионате совсем глухой. Он почти ничего не понимает из того, что я пытаюсь ему рассказать. Всё кричит мне в ухо:
– Что это? Что? Не понял? Повтори!
Я говорю ему, что это открытка из Турции, от Гали – девушки, которая погружается в подводную гладь и которая очень хотела его поздравить с Новым годом.
Папа тоже часто не слышит. Повторяет по сто раз одно и то же.
Они с мамой научили меня плавать настолько далеко от берега, что по дороге встреченные рыбаки лишь крутили пальцем у виска. Заныривать в любой шторм и не бояться открытой воды, в которой хочется раствориться.
Иногда папа настолько точно и правильно отвечает, что у мамы катятся беззвучные слёзы.
Он без конца зовет маму или меня. Иногда его крик становится жутким фоном. И если в этом момент к нам приходят люди, они в шоке стоят на пороге и не понимают, почему мы не несемся к отцу.
А он может звать миллиарды раз за день. Просто так.
– Оля! Дуня!
Это мой самый тяжёлый пост.
Простите меня…
Папа, прости.
Я ведь опять написала кучу лишнего и с тысячей ошибок…
Помимо домов престарелых, есть масса старичков, которые с трудом себя обслуживают, но пытаются жить сами. Побывав у многих из них, я в какой-то момент не выдержала. Меня взяла жуткая злость на всех детей.
«Отцы и дети»
24 мая 2015 года
Дневник
Тётя Галя – знаменитость. Её и её дом показали по телевизору.
Хотя, что это я?
По телевизору показали десятки домов из её родного посёлка. Въезжаешь в Чернухино, сейчас всё зелено, цветёт. А за деревьями прячутся руины. И не видно их – руин. Кажется, всё не так уж плохо.
Чернухино стало известным на весь мир этой зимой. Недалеко от Дебальцево, что тут добавить?
Тётя Галя еле сходит по ступеням своего дома.
Хлипкая доска-поручень у входа. Страшно опираться.
– Тёть Галь, куда гуманитарную помощь отнести?
Бабушка совершенно потерянная. Глаза спотыкаются на всём, блуждают.
Дом разбит, крыши местами нет. Топит углём.
– Ребят, а можно рубероид или что-то для крыши? Спросите у начальства вашего?
– Мы не фонд, мы сами собираем. Стройматериалов у нас нет. Но постараемся узнать. А дети у вас есть?
– Один умер. Ещё до всех событий.
– А второй?
– Он далеко. В Павлограде.
– Помогает?
– Как? Война же.
– Ни разу ничего ни с кем не передал?
Молчит. Мне стыдно. Боюсь спрашивать дальше, а она сидит рядом, и видно, что не хочет верить в происходящее.
Мои кулаки сжимаются. Далеко. Война. Чёрт подери, это твоя мать!
– Ни разу. Но ведь не проехать ему. Да и опасно. И не передать.
Тётя Галя, не могу, не могу вам ничего сказать в лицо.
Пусть будет так – далеко. Война. Не передать.
Напротив тёти Гали живёт баба Зоя.
Ей 83 года, и она живёт одна. К ней приходит младшая сестра, и они частенько ругаются. Спрашиваю у местных:
– Дети есть?
– Да, одна дочка умерла, вторая где-то за границей.
Баба Зоя ходит очень тяжело. Несколько минут шли от калитки до её кухни, чтобы занести помощь. Подпирается двумя палками. Дома обстановка тяжёлая, запах, грязь. Женщине очень тяжело просто ходить, не то что вести хозяйство…
– Баб Зой, а где дочка живёт?
– Не помню. За границей.
– Помогает, присылает деньги, помощь?
– Нет, конечно, что вы! Она же далеко, а у нас здесь война, сложно ведь!
– А через кого-то?
Вдруг осеклась. Зачем, зачем это брякнула?
Баба Зоя нисколько не смутилась, она вообще очень позитивная и улыбчивая женщина:
– Ой, ну куда ей? Она же совсем далеко. Зато она меня по телевизору видела, звонит, говорит: «Мам, видела тебя!»
Можете себе представить, что она видела по телевизору? Коридоры из людей – «дорога жизни», бомбёжка непрекращающаяся, растяжки на жилых домах… И «двухсотые», «двухсотые», «двухсотые», как говорят военные.
Когда мы уходили, Баба Зоя вдруг:
– Ой, вспомнила, в Канаде живёт!
– А дети у неё есть?
– Конечно, внучка у меня. Там тоже живёт.
К сожалению, такие истории там не редкость. Когда дети просто бросили своих родителей и ничем не помогают. Решают свои проблемы у себя дома. Сложно же. Далеко. Война. Не передать.
На Донбассе осталось очень много пожилых. Упёртость некоторых не знает границ. И многих дети просто не смогли вывезти. И вставал выбор: либо оставаться с родителями, либо спасать себя и своих детей. Осуждать нельзя.
После этой публикации многие мне написали, что зря я так на всех накатила. Другие, наоборот, гневно выражали мысль, что, мол, родители сами так воспитали своих детей, вот и получают результат.
Тысяча причин, почему не смогли вывезти родителей. Родители были хорошие, но дети поступают по-разному. Сложные психологические взаимоотношения, которые не описать ни в маленькой, ни в даже очень большой статье.
Нельзя вдруг взять и раздать людям ярлыки. Многие гневающиеся даже не подозревают, что если рядом с ними засвистит «Град», они позабудут обо всём на свете. Не только о своих родителях. Не догадываются, что могут совершить любую подлость, лишь бы выжить. Но, сидя в тепле и уюте, они думают о себе очень хорошо. Как и я, подчас слишком много берущая на себя.
Как бы я поступила, если бы мать и отец упёрлись? И шёл массированный обстрел, а у меня дочь?
Первомайск. Январь 2015 г.
А ещё есть старики, у которых никого не осталось, им деваться уже совсем некуда. Часто мне пишут, зачем я еду помогать старикам туда, если и у нас своих брошенных хватает? Ответ лежит на поверхности: потому что старикам Донбасса в тысячу раз хуже, чем нашим. Потому что во время бомбёжки многие из них просто физически не успевают дойти до подвалов и бомбоубежищ.
Они пережидают обстрелы, лёжа на полу, накрывшись подушками. Некоторые сидят в ванной или в дверных проходах, чтобы стёкла не посекли их насмерть. И почти все говорят одно и то же: молодость с одной войной, старость и смерть – со второй.
Психоневрологический интернат
Среди длинных цепочек историй и людей, которые не могут никуда деться из зоны боевых действий, отдельно стоят люди нездоровые. Нездоровые психически. Мы не помним об их существовании. Психи – кому они нужны?
В моей жизни они тоже были где-то там. Далеко за чертой. А война вдруг подвела меня к этой черте. Хотя война и политика к их бытию не имеют никакого отношения. Эти люди просто вне подобных рамок. Но они люди. И они хотят жить. И они могут оказаться расходным материалом в политической игре. «Сами виноваты. Надо было уезжать» – эта фраза, которая стала мантрой, стала ужасом. И вот на неё ответ.
В подобных интернатах своя жизнь. Свои взаимоотношения. Бывает, что там люди сходятся и живут парами. Они любят, прощают.
«Тоже люди»
24 августа 2015 года
Дневник
Мы въезжаем на бусе на территорию интерната.
Впереди бежит молодой человек и показывает, куда ехать, делая знаки руками: мол, следовать за ним.
По походке парня подумала, что что-то не так. Но Женя луганский, уставший от каждодневного руления, таскания, закупок-погрузок, поехал вслед. Пока мы кружили по территории, стали подтягиваться разные люди.
– Сигареты есть?
Они бегут рядом с машиной, мы же ищем вход, не успевая остановиться и ответить.
У непонятного хозблока на стуле сидит полная женщина в белом халате.
Она почему-то нас спрашивает:
– Вы из похоронного бюро?
– Нет, мы гуманитарную помощь привезли.
– Вам туда.
И показывает в сторону противоположную той, куда нас вели.
Юлия Петровна, и. о. директора интерната, оказалась молодой и красивой девушкой.
– Пойдёмте, покажу, что у нас тут где.
– Давайте мы, может, сразу всё выгрузим?
Интернат большой, и «воспитанников» много. На улице только мужчины. Всех возрастов. Пока разговаривали, они нас обступили со всех сторон.
– Можно сфотографироваться? А меня сфотографируйте?
Почти все, кто подходил, спрашивали либо деньги, либо сигареты, либо сладкое. И все, завидев фотоаппарат, мгновенно начинали позировать.
Вокруг меня образовался улей.
– А покажите фотографии?
И радуются, как дети, увидев себя на маленьком экране. Хотя, пожалуй, им был интереснее сам процесс.
В интернате лежат шизофреники, эпилептики, мужчины и женщины от 18 лет, страдающие различными отклонениями – как умственными, так и физическими. Спектр широк, от лежачих до вполне вменяемых в определённой степени людей.
– У нас много детей из краснодонского интерната.
– Мы хорошо знаем этот интернат. Привозили несколько раз помощь.
По достижении 18 лет дети-инвалиды, которые не могут себя обслуживать, отправляются в дом престарелых либо, если имеют умственные пороки, в подобные психоневрологические диспансеры.
Многие из них неагрессивные. Добрые и ласковые, как маленькие дети.
– Скажите, а что у вас с лекарствами?
– А ничего. Их просто нет. Есть, конечно, анальгетики, жаропонижающие. Но ведь у нас должны быть специальные препараты, которых здесь вообще нет. На Донбассе нет. Некоторые нужно принимать постоянно.
– И как же?
Тут уже засмеялись все. И ещё более обречённо.
– А никак. Так и живём.
Они люди, пусть и другие. С живыми и искренними эмоциями. И многие из них гораздо лучше некоторых моих знакомых с высшим образованием и престижной работой. Они любят сладкое, которого у них сейчас не бывает, кое-кто любит курить, и многие из них никогда не сделают подлости ближнему и уж тем более любимому человеку.
Война рядом с ними, и, если начнутся массированные боевые действия, идти им некуда.
Поразительны и отдельные истории этих людей. В Славяносерсбком психоневрологическом интернате мы случайно заглянули в комнату к одной женщине. Ирине.
«О любви»
19 января 2016 года
Дневник
– Я кошке печенье только дала, а оно как бабахнуло, и кошку оглушило. Я не пойму, то ли кошку спасать, то ли самой садиться на коляску. Я так испугалась.
Ирина М. живёт в психоневрологическом интернате в Славяносербске. В трёх километрах от линии границы. В комнате следы от осколков. Порван тюль. Но стёкла уже вставлены. Интернат находится в трёх километрах от границы с «украми».
Говорит она с трудом – почти вся парализована. Руки скрючены, слова даются с большим трудом. Но она пытается всё время улыбаться.
Смотрю – в ногах лежат спицы и кусок связанной полосы.
– Что это?
– Это наша Ира ногами сама вяжет.
– Ногами?
– Ирочка, расскажи, ты чем вяжешь?
– Пятками.
Каждое слово для Ирины пытка. Но она очень хочет говорить.
Рядом лежит кукла в вязаном костюмчике.
– Куклу Ира обвязала сама.
Ирину никто вязать не учил. Научилась сама, глядя на маму.
– Ира у нас так любит наряжаться, да, Ирусь?
Ирина улыбается, кокетничает. Женщина, настоящая женщина. На пальце кольцо, вокруг игрушки. На полочке дезодорант и розовая в цветочек глянцевая косметичка, наполненная женскими радостями.
– Люблю.
И очень смущается.
– Вы когда в следующий раз приедете с гуманитарной помощью, привезите ей шерсти, она так будет рада!
Новосветловка
– Обязательно привезу.
Сёстры меня хватают:
– Пойдёмте, мы вас дальше проведём.
– Можно, ещё чуть посижу?
От Ирины уходить совершенно не хочется. Может быть, это розовая кофточка с трогательными детскими рюшами, может, эти ноги со спицами.
Ирина всё время продолжала набирать петли ногами. Её стопы смотрят в разные стороны, но невероятно бойко разводят нити и двигают спицы. Пальцы же рук скованы.
Она еле перебирает слова.
Вдруг сестра хлопает себя по голове.
– Ирина, ты же у нас стихи пишешь! Прочитай!
И Ирина прочитала.
Я присела на корточки рядом с кроватью, чтобы было лучше слышно.
Диктофон не подвёл, записал. Но фразы теряются, слышны лишь обрывки. Лицо скованное, и это надо видеть.
Ирина смотрит в упор:
«Я уйду к тебе с…
Это круг какой-то заколдованный.
Я люблю тебя всё сильнее и сильнее.
Говорят, ты ведьма лесная».
Дальше разобрать стихи было очень сложно. Она проглатывала слова, и они путались.
Ирина преобразилась. Глаза засверкали. Она словно бы признавалась в любви кому-то неведомому, стоящему рядом.
Беженцы внутри Донбасса
Наступает момент, когда начинаешь различать людей, которым помогаешь. Честно говоря, отрицательные примеры встречаются чаще. От этого и положительные впечатляют сильнее.
Фразы, что добрых и хороших людей много, пустые. Потому что на деле нет ни хороших, ни добрых, ни плохих, ни тем более злых. Есть лишь обстоятельства. А ещё есть те, кто что-то делает не взирая на обстоятельства. Превозмогая себя и свою природу. Давя в себе гадёныша.
Мы почему-то ожидаем от людей геройства там, где сами не способны его совершить. Геройство часто состоит не в разовом акте, а в каждодневной рутине, где главное – не потерять человеческое лицо.
Осенью мы познакомились с одной интересной семьёй из Первомайска.
«Ты настоящий»
27 октября 2015 года
Дневник
Нуждающиеся бывают разные.
Бывают наглые, которым все должны.
Бывают размазывающие напоказ слёзы. Некоторые в этом вопросе стали профи. Была одна такая в бомбоубежище Первомайска. Когда давно бомбить прекратили, всё сидела и сидела в ожидании телевизионщиков и мешков еды в сыром подвале. Жила в нём, хотя её дом не пострадал.
Эту даму видела каждый приезд – и каждый раз одна и та же шарманка. «Родненькие, спасители!» Поклоны, нытьё – отработанные ходы раз за разом. Почти во всех репортажах и съёмках всех телеканалов и газет про Первомайск она звезда. Что надо – скажет, где надо – поплачет.
А есть другие.
Миграция внутри самого Донбасса сейчас обычное явление. При массированных обстрелах, как то: в Дебальцеве, Углегорске, Чернухине, Первомайске и др. – люди массово бегут кто куда. Если есть к кому уехать в Россию или Украину – едут. Но чаще всего деваться некуда. И едут в ближайшие города. Да, едут и знают, что может снаряд настичь и там. Часто, если дом свой уцелел, просто возвращаются.
Артём со своей семьёй переселился из Донецка. Его сыну Вове всего два месяца. Артём с пасынком 11 лет и женой бежали зимой из ДНР. Оставшись без дома, без документов, без всего – спасали свою жизнь.
Волею судеб попали в осадный Первомайск.
Там им дали жильё.
Артём – молодой суховатый парень.
Очень скромный и улыбчивый. Явно не ожидал помощи. Жена не стала ничего просить. Про то, что они живут без пособий и всего остального, я узнала лишь, когда вышла из квартиры. Ведь у ребят нет документов, поэтому и получать выплаты на ребёнка пока не могут.
Первое, что спросила у него Оля Ищенко:
– Что-нибудь делаешь?
– Электриком ещё с зимы работаю. В школе.
Оля поджала губы:
– Молодец.
Поясню. Куда бы мы ни приехали, часто слышим, что работы нет, ничего нет, денег нет.
Это всё правда. И вот ещё одна правда.
Артём с беременной женой попали в Первомайск. Добрые люди, по согласованию с хозяевами, дали им ключи от квартиры. Таких историй много – когда люди уехали, оставив ключи соседям. И эти дома и квартиры иногда занимают переселенцы, оставшиеся без дома.
Артём пошёл на работу.
Пошёл ещё зимой. Когда вовсю Первомайск обстреливали.
Первые зарплаты пошли лишь летом.
И он работал. Бесплатно.
Сколько раз слышала нападки на Олю от разных людей: «Работу дайте!». И сколько раз слышала ответ от неё:
– Приходите, нам не хватает людей.
В ответ:
– А какая зарплата?
А есть Артём.
Артём, ты настоящий. Спасибо тебе.
В январе 2016 года, когда заедем к ребятам, чтобы завезти вещи, узнаем, что Артём устроился дополнительно работать сторожем на ночь в детском саду. Вова подрос, а старший Богдан схлопотал тройку по физкультуре. Они завели котенка Мотю, а на окне начали выращивать лук. Дома у них хоть и скромно, но очень приятно.