Мои поездки – это репортажи. Перечитывая их, вдруг поняла, что всё забыла. Психика очень быстро прячет самое неприятное, оставляя в памяти лишь то, что ей угодно. Самые важные подробности исчезают. И наоборот, вдруг вспоминается что-то, и удивляешься – почему не записала?
Вдруг заметила, что от текста к тексту стала писать по-другому. Изменялась сама вместе с ними. Читая первые репортажи, усмехаюсь и думаю: здесь бы написала по-другому. А здесь нужен другой оборот. А почему не вставила сюда этот диалог? Будто заново прожила сама с собой дорогу по Донбассу.
Многие неприятные вещи не получается написать, потому что участники могут прочитать. С одной стороны, это неважно, но, с другой – можно подставить хороших людей.
Как-то приехали в один из домов престарелых. В здании стоял смрад и было очень грязно. Такого ужасного ухода не видели нигде. Знакомые, знающие этот дом, сразу сказали, что там всё разворовывают сотрудники. Мы все упаковки подгузников, которые привезли, подписали маркерами: «Гуманитарная помощь. Не для продажи». В одной из комнат пожилая бабушка сказала шёпотом, что памперсы распродадут поштучно. А когда дарили конфеты старичкам, они сразу рвали пакеты и начинали судорожно есть, боясь, что отнимут. Некоторые прятали их под подушку.
И ведь у ворующих наверняка были сотни причин и оправданий тому, что они делают. Схвати их за руку, они бы ещё и тебя сделали виноватым. Броня, которую не пробить.
Они кроют матом за воровство местную власть, которая выделяет им крошечные зарплаты и пенсии, а потом тихо идут и отбирают у стариков последнее.
Вы думаете, на их месте поступили бы по-другому? Даёте руку на отсечение?
Поберегите себя. Жизнь непредсказуема.
Углегорская школа
Статьи и зарисовки из блога стали регулярно переводить на английский, немецкий и итальянские языки и публиковать на разных ресурсах. Для некоторых иностранцев мои подопечные – Вика, Сережа – стали родными. Например, Юрию Логинову из ровеньковского дома престарелых одна немка все время шлёт подарки.
У меня появились постоянные читатели, которые следят за блогом. Иностранцы, совершенно не знающие русский, переводят тексты через гугл-транслейт.
Стефан, один из англоязычных комментаторов, написал письмо после грустного поста из Крыма, где я услышала звуки грома и вздрогнула, подумав, что это приходы снарядов. «Если вы сегодня грустны, скажу, что у меня есть усы!». Усы – это отсылка к истории о Серёже. «Улыбнитесь и не грустите!»
А ещё у меня есть один постоянный читатель из США – Крис. Он называет меня «профессор Евдокия Андреевна». Он участвует в каждом сборе помощи и переводит немалые суммы. Он уже стал родным и всегда отписывает про мои житейские записи ехидные комментарии. Другой читатель, Джон из Техаса, кроме как «наша дорогая Дуня» меня и не называет.
Именно читатели и неравнодушные люди помогают двигаться вперёд. Поражает, что для многих людей, которых ничего не связывает с нашей страной, Донбасс стал родным. Многие знакомые и друзья переводят деньги, часто просят это не афишировать. Но большинство – это неизвестные мне люди.
Разные люди. У одной девушки погибла дочка, у другой ребёнок – тяжёлый инвалид. Одна женщина находится на диализе и стоит на очереди на трансплантацию почки.
«Дуня, здравствуйте! С Вашего позволения буду называть Вас именно так, тем паче что я, скорее всего, вдвое старше Вас. Но не суть. Я хотел бы Вас просить, чтобы Вы выслали мне реквизиты сбербанковской карты, то есть мне нужен просто номер карты. Дело в том, что я полностью слепой, и со сложными переводами по расчётным и прочим счетам, с указанием БИКов и прочего у меня сложности…. Уж простите.:) А перевести на номер карты – милое дело.
Так что, надеюсь, не откажете в просьбе. И спаси Вас Господь за ваши добрые дела!»
«Грады» в поле
Эта заметка запомнилась многим читателям. Особенно маме.
Впоследствии было много споров на тему того, кто бил – ополчение или с украинской стороны. Но я тогда испугалась невозможно. Все испугались. Потому что вид бьющих «Градов» в ночном поле – это страшно. Очень страшно. Я слышала сто раз и до, и после залпы орудий. И бывала в более опасных местах. Но когда видишь своими глазами – всё иначе.
Как-то одна знакомая гуманитарщица про меня сказала: «Метр с кепкой, шмакодявка». Так вот, я превратилась из шмакодявки в бактерию. Испытываешь только чудовищный страх за свою шкурку. В этот момент, спасая себя, я бы бежала от страха по головам.
«На войну»
17 февраля 2015 года
Дневник
– «Грады» бьют.
Мы гоним по трассе в сторону Луганска. Ночь. Сижу в машине Ростислава – ополченца из комендатуры Первомайска, который нас встречал на границе. Без пропусков проехать невозможно. Ночью комендантский час.
Ребята в до отказа набитой гуманитаркой машине едут за нами.
Ростислав выжимает педаль до предела. Ни малейшей реакции на лице. Спокойствие и глубокая усталость. Рядом с ним его девушка – у неё начинается истерика. Ребята отстают.
Смотрю в поле через стекло. А там огненные залпы. Раз, два, три, четыре… Как сосчитать? Скорость огромная. Как по телевизору, только я не по ту сторону экрана. А здесь, в поле, с «Градами» и моей крохотной жизнью, которая стала важней всего в мире.
По телу проходит судорога, и лицо парализует.
– В ожидании перемирия, успокойся, не по нам бьют, в другую сторону. Далеко. Вроде.
Небо глубокое, чёрное и прозрачное. А далеко в поле кровавые всполохи.
Далеко. Вроде.
Звёзды видны, как на юге в Крыму летом. Невероятно красивые.
Во мне всё сжалось.
Ребята отстали. Мы остановились их подождать. Выскочила, словно пуля, из машины. Только теперь понимаю, почему там водят без ремней безопасности. Выскочила, сердце колотится, вены пульсируют так, что чувствуешь каждый удар сердца.
Перемирие только послезавтра. Мне ещё кажется, что оно что-то значит. У меня ещё иллюзия, что оружие сложат.
Страх дикий и бессознательный. Я же здесь уже в четвёртый раз. Сто раз слышала вдалеке залпы и приходы. По ночам вообще долбят не переставая. Далеко, до Луганска не доходило.
Но сейчас увидела. И стало невыразимо.
На улице мороз, я нараспашку и не понимаю, что происходит. Какая-то глупая паника. Холод пронизывает всё тело, но ты его не чувствуешь. Ветер бьёт в лицо. И вообще не доходит, что стреляли в другую сторону. В голове стучит, что сейчас где-то будут падать снаряды и надо успеть прыгнуть в канаву. Адекватность приходит только потом.
А пока кажется: ты голая живая мишень.
На небе рассыпан Млечный Путь. Мороз делает воздух чистым и прозрачным. Звёзды смотрят на меня холодной вечностью. И боже, какие они красивые! И боже, как же страшно!
Мы попали в Первомайск как раз в тот момент, когда был Дебальцевский котёл. Все замерли в ожидании. Высшие мира сего уже обозначили перемирие. Тогда грохот артиллерии стал обычным шумом, на который уже не обращаешь внимания. Ужасная глупость. Потому что в такие моменты расслабляешься. Устаёшь быть начеку. Нельзя.
Это был очень красивый день – все деревья одеты в жемчужный иней. На окнах снежные узоры. Всё заледенело и было красиво-белым. Так это не вязалось с окружающей обстановкой.
«Кровавое перемирие»
18 февраля 2015 года
Дневник
На центральной площади Первомайска снарядов в два раза больше с момента последней поездки месяц назад.
Это только малая часть из того, что прилетело в город.
Саша из комендатуры бросает вскользь:
– Многие пришли сегодня ночью…
– Так перемирие в полночь сегодня началось?
– Ровно за пять минут до него пропахали полцентра города «Градами»… Отмечали, по всей видимости. Били до трёх ночи на радостях.
Где-то на заднем фоне гул и гупание.
– Котёл варится. Там в основном бьют.
Гул разный – то звучный, то свистящий, то очень низкий, низкий, словно гигантский мешок муки великанов на пол уронили.
В городе людей почти нет. Звенящая пустота. Только взрывы, взрывы, взрывы.
Каждые пять минут что-то где-то гремит. Город вымер и оживает, только когда идёт выдача еды. Люди собираются, а потом расходятся.
Город в таком режиме живёт уже более полугода. Под постоянным обстрелом.
Мы повезли гуманитарную помощь по бомбоубежищам.
Бомбоубежище Первомайска. Февраль 2015 г.
Днём люди домой идут, а ночью спят в подвалах. А те, кто остался без дома, там и живут. Некоторые из подвалов уже по несколько месяцев не выходят. Боятся. Даже в магазин. Многих так и настигали снаряды или осколки. Когда выбегали на пару минут. А некоторые уже устали и спят дома: «Суждено умереть, умру. На всё воля Бога».
Мы подъезжаем к бомбоубежищу предприятия «Мотор Сич». В нескольких метрах от входа дыра от «Града».
– Это как раз ночью сегодня пришла. Снаряд уже достали.
Татьяна Леонидовна – старшая по бомбоубежищу – показывает и ведёт окольными длинными коридорами в подземелье.
Комнат много – закоулки, коридоры. Мы словно в норе у хоббитов, только вместо уютных домиков – сырые влажные помещения, во многих из которых нет света.
Здесь около 150 человек, из которых 18 – дети.
В помещениях в основном пожилые люди.
– К нам часто приходят журналисты, ОБСЕ, иностранцы. На экскурсии… Толку? Зайдут, поснимают и исчезают.
– Я сама врач, терапевт. Квартира моя как раз смотрела на Попасную. На линии огневой. Висит теперь в воздухе… Дом мой…
Следующее бомбоубежище. Оно меньше, да и света вообще нет. Живут около 35 человек.
Идём с фонариками в потёмках. Сырость сильнейшая. Идём на слабый огонек.
– Можно вас сфотографировать?
Группа бабушек ухмыляется.
– Передавайте всем привет.
– Кому?
– Да всем им. Ляшко и всей это быдло-банде в Раде. Пусть знают: нас здесь много. Всех не убьют.
Сидят вокруг единственной свечи в помещении. Экономят как могут.
Огромные пространства, высоченные потолки, сырость. И затерянные в этих катакомбах люди.
Бомбоубежище Первомайска. Февраль 2015 г.
Следующее бомбоубежище кишело детьми. Красивые девчонки, мальчишки.
Жека луганский шепчет:
– Они здесь полгода уже живут. Остались без дома. Теперь это их дом…
Мы везли около двух с половиной тонн еды для Первомайска. И когда всё поделили между столовыми и бомбоубежищами, поняли, что это совсем немного. Просто ничтожно мало.
– Перемирие. Всю ночь мирились. Когда же, господи, это закончится. Мы же люди! Они разве не знают?
– Чёртово перемирие. Не верим мы в него. Растягивают издевательство. Было уже такое – знаем, проходили.
Все время спрашиваю: почему не уезжаете? Даже не знаю уже зачем. Почти всегда ответы похожие. Но спрашиваю. Как ритуал.
Все, кто мог и хотел, уехали. Остались старики, дети, инвалиды, кому вообще некуда ехать. Кто-то уезжал, но пришлось вернуться, потому что негде жить и не на что. Остались детские дома и интернаты с детьми-инвалидами.
Дом по улице Макушкина в Первомайске.
Снаряд попал за пару дней до нашего приезда в феврале 2015 г.
Уже зимой 2016 г. подъезд полностью восстановили
Одни не смогли покинуть немощных родителей и остались. А другие бросили своих родителей и уехали. А те…
Ждут детей и не понимают… А ещё остались те, кто не хочет уезжать, потому что это их земля.
Едем по городу, и даже я вижу, насколько много новых разрушений. Что-то починили, заделали.
– Поехали, покажу снаряд рядом с церковью. Как раз под утро пришёл.
Саша Первомайский подвозит к храму, а там дыра в асфальте.
– Сапёры быстро сработали. Только что ещё торчал.
На остановке рядом люди.
– Они автобуса ждут?
– Нет, хлеб. Люди без надобности почти не выходят. Боятся.
– А ты не боишься?
Саша пожимает плечами
– Боюсь. А что делать? Привык.
Объехав весь Первомайск, мы вернулись в центр. Вышло солнце.
Мы стояли одни на огромной площади. Лучи грели, и было непривычно и странно, что в такую погоду никого на улице нет. Мороз и солнце всегда выгоняют мамочек с детьми и колясками, старушек и молодые пары на улицы.
Иней на деревьях начал таять. Потеплело.
Гупать на горизонте начало чаще. Но мы не слышали и не замечали приходов. Словно местные, мы вошли в состояние, когда кажется, что сюда не придёт. Придёт куда угодно, но только не сюда.
Центральная площадь Первомайска. Февраль 2015 г.
Первомайская больница
Больше всего в ту поездку меня поразили не постоянно бьющие «Грады» и «Ураганы», а врачи, спасающие людей. Живущие в больницах, ездящие на скорой на места обвалов.
Герои, про которых никто не знает. Этот незаметный труд остается в тени. Как и труд работниц социальных столовых, хосписов и интернатов, которые не бросают своих подопечных, когда рядом падают снаряды… Водителей, развозящих записки по городу, коммунальщиков, электриков в школах, как Артём, женщин, выгребающих трупы кур, как Любовь Михайловна.
Те, кто уехал, – они спасали себя и свои семьи. Много раз слышала обвинения в адрес тех, кто остался. Тех, кто остался, и выбрал сидеть во время бомбёжки в операционной. Я имела счастье видеть врачей в эти моменты. Видеть, как они тихо выполняют свой труд, когда бьет «арта», как говорят местные.
«Спасая жизнь»
4 марта 2015 года
Дневник
– Неделю назад пришло пять прямых попаданий, не считая котельной.
У парадного входа в больницу стоит полненькая медсестра и курит.
– Вам кого?
– Мы гуманитарную помощь привезли. У вас же в подвалах люди?
Усмешка на лице.
– Мы тут живём. Вам Николая Александровича?
Нас заводят в пустые помещения больницы. Кажется, они совершенно новые – чистые стены, плитка. Вообще не вяжется с окружающим миром.
На горизонте бежит в кожаном плаще Айболит. Николай Александрович. Он начальник здравоохранения города, остался за главврача, который уехал.
Представляемся друг другу, жмём руки, сдаём гуманитарную помощь.
– Экскурсию хотите?
Голос усталый, с усмешкой. Прячу глаза в пол. Экскурсия. От слова становится стыдно.
Мимо пробегает невысокий врач со стетоскопом. Он явно занят. Николай Александрович представляет:
– Это мой друг, брат, сотоварищ. Всю войну с нами. На скорой при каждом обстреле города. Людей вытаскивает из-под плит.
Пытаюсь запомнить его лицо.
– Можно вас сфотографировать?
Он смущённо отводит глаза.
– Ну ладно…
– Не страшно приезжать? Долбят у нас постоянно.
И делает паузу, как бы предлагая послушать. В здании не слышно приходов. Но они точно есть, хоть и далеко.
– Страшно.
Смеются.
– Молодёжь едет. У нас ОБСЕ тут было, начались приходы, так они в пять минут удрали. Говорю: останьтесь, пойдёмте, покажу, что с больницей сделали. А они: нет, спасибо. ОБСЕ.
И опять смеются.
Мы идём дальше, как привидения, растворяясь в пустых коридорах, где когда-то кипела жизнь…
Пытаюсь поспеть за большой фигурой Николая Александровича:
– Где сейчас больные?
– Неделю назад по нам долбили, и людей эвакуировали в стахановскую больницу. Но мы уже на днях начнём опять приём.
– Слышала, пять попаданий было?
– В родильное отделение ещё полтора месяца назад попали. А вот тут сразу пять – детская, кардиология, в инфекционное лёг снаряд. В урологическое отделение…
– Людей было много?
– Полно. В основном престарелые. В детском были детишки… Пойдёмте на второй и третий этаж – покажу. Видите, прямо сверху пришёл? С чердаком вместе. Я после первого удара вышел на улицу, зашёл – и через три минуты сразу опять удар. Здание заходило. А здесь видите, в палату пришло.
– Когда пришёл первый снаряд, через одну палату отсюда наш врач вёл приём. Чудом остался жив. Представляете ощущения? Все снаряды вывезли, они все на площади под памятником Ленина. Трубы от «Града».
Николай Александрович говорит с присущим региону выговором, через х, отчего «Грады» звучат как «Хграды».
– Когда бомбили, у нас 11 человек на вытяжении лежало. И руки, и ноги. Каково их эвакуировать…
Смотрю, в комнатах, где пришли снаряды, стены заделаны чем попало.
– Мы почти всё заделали, чтобы тепло не терять. Завтра запускаем кардиологию.
– А вы где живёте?
– Я?
Николай Александрович как будто не услышал. К нему подбежали работники и стали говорить про котельную. Туда мина попала при обстреле.
– Я сплю в своём кабинете. Мы тут почти все живём. Сейчас затишье, разбежались. К вечеру все соберутся. А у многих и домов не осталось. Пойдёмте в подвал, покажу, как мы живём.
Навстречу нам идёт молодой высокий парень.
Николай Александрович мгновенно реагирует:
– Это наш Артём, будущий академик. Хирург.
Артём, кажется, мой ровесник. Поверх медицинского костюма куртка. В здании топить ещё не начали. Холодно.
Всю войну здесь, не уехал. Артём с Николаем Александровичем смеются.
– Артём – будущее светило. А как же всё-таки уже хочется мирных операций!
– Да, вот недавно грыжа была – счастье какое! А то одни осколочные…
Артём живёт в больнице и спит прямо в ординаторской. Николай Александрович грозно приподнимает брови:
– А когда бомбёжка, в подвал не спускается, всё говорит: «Господь управит». Такой вот он у нас. Не уехал. Всю войну. Семь месяцев под постоянным обстрелом…
Пытаюсь запомнить и его лицо. Такое светлое, молодое, улыбающееся.
Спускаемся в подвал, а там запахло борщом. Вкусно.
– Это наши девочки. Наш анестезиолог, а это кардиолог. Пытаюсь запомнить каждую, заглянуть им в глаза.
Они смеются, улыбаются.
Многие, конечно, уехали. Остались единицы.
– У нас есть девушка, как вы, молоденькая совсем. Тоже здесь живёт и работает. Не уехала. Выполняет свой долг – узист. Прямо здесь и смотрит всех.
Мы ходим по подвалам. В комнатах люди. Пациенты, оставшиеся без дома. Есть дети.
– У нас тут, между прочим, цивилизация – видите, телевизор!
Девушки врачи и медсёстры хохочут.
– В больнице погиб 81 человек. А раненых не счесть. Как-то оперировали на восьми столах сразу, один из них был ребёнок. Это всё мирные жители. И это под гупание «Градов» и мин. А ребята наши на скорой под каждым обстрелом. Не уезжают из города. Всю войну здесь.
Он два раза повторил «мирные жители», словно боясь, что я не так его пойму.
– Слышала, что погибли около 500 мирных жителей за всё время.
– Так я говорю только про тех, кто поступил к нам. А другие – их сразу к судмедэкспертам, это не к нам.
– Специально по больнице били? Прямые попадания же. Никаких стратегически важных объектов, кроме жилого сектора, в округе нет. Ничего.
Больница в Первомайске. Февраль 2015 г.
Николай Александрович не услышал. Или сделал вид.
Сколько таких, как я, приезжает, на «экскурсии»?
Приезжают, охают, смотрят, впечатляются?
Разводят руками. Жмут руки.
И уезжают.
А они остаются. И делают своё дело.
Первомайск
В стене дыра от гаубицы. Под ногами хрустит стекло. В этой школе находилась одна из социальных столовых. Как-то мы привозили сюда еду, и в это время в школе заклинило звонок. Шёл легкий дождик. А звонок звонил, звонил, звонил, звонил не переставая. Звал детей на урок…
Мы сидели уже в машине, а он всё звонил. Звонил и звал…
Страшно и жутко.
«Это гаубица, не “Град”»
14 марта 2015 года
Дневник
– Пятнадцатого опять начнётся. Это так – отпуск…
Ростик бросает сигарету на землю.
– Дай, пожалуйста, только чтобы мои не видели…
В Первомайске нестерпимо хочется курить.
Как подросток прячусь, пальцы дрожат.
Перемирие здесь пустой звук. Никто в него не верит. И я не верю.
В городе началась настоящая весна. Солнце шпарит, девушки с колясками на улицах, люди гуляют. Воздух стоит, и ничего не слышно.
В глазах людей нет спокойствия. Лишь жуткое, давящее понимание того, что это ненадолго.
Первомайская школа № 1.
Дыра от гаубицы в месте, где висела доска. Март 2015 г.
Посреди класса, аккурат где висела доска, заделанная кирпичами дыра.
– Это гаубица, не «Град»…
На полу цыплята в синих курточках и шляпках. И парты, парты, парты…
В школе разбиты почти все окна. Везде книги, учебники, стёкла.
Дырявый глобус…
Пустые коридоры в середине учебного года.
При школе работает столовая для нуждающихся, в ней бесплатно работают женщины.
В основном жители Первомайска так и питаются. Столовые не прекращали работу даже в самые жаркие дни, когда выходить на улицу было страшно. Снаряды рвало постоянно. А сотрудницы не уходили, готовили и не уходили. Всего девять столовых, где работают около 50 человек… Женщины, девочки, девушки, бабушки…
Как-то за один день попали в четыре столовые. Словно специально.
В больницу № 2 было пять прямых попаданий, одно из которых – в детское отделение.
Больницы № 1 больше нет, разбита полностью, осталось бомбоубежище, где живут люди.
В роддом три раза приходили снаряды. Вечером в 22:00 пришёл один. Утром начали восстанавливать – и пришёл новый снаряд.
Били по столовым. В одну не долетел – пробило два верхних этажа в доме, к которому столовая пристроена. Столовая осталась цела.
Лучшая школа города – номер шесть – четыре (!) раза была под обстрелом. Восстановлению, скорее всего, не подлежит.
В 1-ю и 2-ю школу три раза приходило, они меньше пострадали. № 1 – выше на фотографиях.
Собес четыре раза был под обстрелом – восемь прямых попаданий. Техникум № 31, ПТУ № 74, ПТУ № 39, детский сад «Аленький цветочек» разбиты. В медучилище – два попадания. Дворец спорта «Юность» – три раза пробита крыша.
В первый раз в сентябре – ремонтировали до декабря. Следующее попадание пришло сразу после ремонта. Словно ждали, что ли?
Детский сад для детей-инвалидов разрушен.
Скорую помощь долго ремонтировали, как только сделали – сразу прилетело.
Почта два раза попадала под обстрел. Прямые попадания. Четыре котельные повреждены, одна из них не подлежит восстановлению.
Санстанция разрушена.
Разрушено градообразующее предприятие «Бурцех».
Газораспределительная станция высокого давления стоит в поле, полностью выгорела дотла. Рядом и близко нет других объектов, тем более, военных.
В городе пострадали почти все здания. 300 домов.
Первомайская школа № 1
Хрящеватое
Мы много где побывали – и в Горловке, и в Углегорске, и в Дебальцево. Но такого, как в Хрящеватом и Новосветловке, не видели ни разу. Все улицы – с десятками разрушенных домов. Хрящеватое и Новосветловку почти стёрли с лица земли в августе 2014 года.
«Среди руин»
7 апреля 2015 года
Дневник
В крошечном Хрящеватом из 527 домов 80 полностью сгорели, 27 разрушено полностью ударами «Градов», миномётов и гаубиц почти до основания, 77 – крупные разрушения, не подлежат восстановлению. Остальные – все потеряли окна, в той или иной степени крыши или ещё и стены. 34 погибших. В соседней Новосветловке 600 ранены, 200 погибших. На каждой улице сожжённые танки, БТРы. А ещё руины, руины, руины… А между ними люди, дети, жизнь…
Гуманитарную помощь развозить по нуждающимся нам помогали девчонки из сельсовета. Молодые, красивые. У всех маленькие дети. Все были во время обстрелов там. На Донбассе. В подвалах.
Едем, а они хохочут. У Иры улыбка не сходит с лица.
– Электричество в посёлке есть?
– Половине дали в феврале, в половине и сейчас нет. Воды нет ни у кого.
– Как же вы?
– Два раза в неделю подвозят на тракторе. Пять гривен платим.
Таня, по профессии учитель истории, машет рукой.
– У меня электричество есть. Хорошо. Стираю в машине – канистрами воду заливаю. А так почти всю зиму руками. Работы только нет. Школу разбомбили…
Полпосёлка со свечами. Готовят на огне. С рассветом подъём, с закатом спать.
Зарплата мало у кого есть. Да и работы вообще нет. Пенсию по девять месяцев не получали.
Питаются в основном едой с хозяйства, если оно осталось, и гуманитарной помощью.
Как-то в комментариях один знаток уверял, что Хрящеватое отстраивают, еду подвозят.
Хрящеватое. Апрель 2015 г.
Посёлок далеко от огневой линии и не интересен прессе. В Чернухино, Дебальцево конвоями возят, показывают по телевизору. А про Хрящеватое забыли. Ведь давно это было. Летом.
А люди остались. И им надо как-то и где-то жить.
Точнее, выживать.
Проезжаем мимо школы, Таня смотрит с прищуром.
– Отстраивают. А то в Луганск детей возим на маршрутке. А садика-то и не осталось. Совсем разрушен.
Девчонки вышли из машины, с нами осталась Ира – отвезти в Вишневый дол. Там пять сильно нуждающихся семей, которые еле выживают. Бабушки по 90 лет.
Едем через Новосветловку, Ира со своей фирменной улыбкой смотрит в окно:
– Я сама из Новосветловки. Когда начали бить по Хрящеватому, бежала туда к маме. Спасалась. А там…
Смотрю в окно, а там руины.
– Хочешь, домой к маме заглянем, покажу?
Проходим на задворки, там куры бегают, петухи. А за ними куча и дыры в земле.
Ира показывает на ржавые трубы.
– Эта «Градина» вошла в соседнюю комнату. Я случайно вышла из неё. Дикий шум, думала, стены рухнут.
Ира рассказывает и улыбается.
– Дяде ногу оторвало осколками. Он в туалет вышел, а вон – видишь?
Показывает рукой на дыру в метрах 10 от нас.
– Гаубица пришла. Осколком его задело, без ноги остался. По двору бегают собаки, живность.
– Одну собаку убило. Бежали из Хрящеватого и прибежали… А свекровь сразу убило на месте.
К Ире подходит мама. Лица – один в один. Обе высокие, на лисичек похожи.
Мама продолжает:
– А потом утром выхожу из дома – смотрю, гул, думаю: трактор, что ли, едет? Всматриваюсь – а там колонны техники. Собрали они нас, говорят: «Спасать вас приехали».
Я им: «Дякуемо». Что могу сказать? Мы шевельнуться боимся. Мы тогда вещи собрали – и тропами, задами через речку в Вишневый дол бежали, там и отсиживались в подвалах у людей. А здесь из дома вынесли всё ценное, что было…
У Иры ребёнок. Тогда ему и двух лет не было.
– Скажи ему: «Ложись» – сразу падает и голову руками прикрывает…
Ира рассказывала абсолютно бесстрастно. На лице не дрогнул ни один мускул.
Ни одной слезинки. Только ослепительная улыбка. И глаза. Тяжёлые, полные невыразимой тоски и страшного ожидания.
Церковь в Хрящеватом. Январь 2015 г.
Зачем? За что?
Наверное, это была одна из самых политизированных статей, которые я писала. Стараюсь не писать о политике, не выносить суждений. И не потому, что нет четкой позиции или не хочу «очернять благое дело». Многие считают, что я вне политики, но это неправда.
Сложно быть вне, когда постоянно слышишь одну точку зрения. Сложно пытаться быть объективным. Хочется слышать только желаемое, а нежелаемое расслышать.
Как-то в Новосветловке одна женщина рассказала про смерть сына и мужа. В конце прибавила: «Нас убивали все. Летело со всех сторон».
Тысячу раз слышала, как молодые ребята из ВСУ не стреляли, уходили. И всегда слышала, как нацгвардия бесчинствовала.
На войне попадаются всякие люди, со всех сторон. Подонков в ополчении хватало, особенно летом 2014 года, когда творился полный беспредел, а оружие было в открытом доступе.
Мародёрство – удел не только захватчиков. Самое ужасное, когда это происходит среди своих. Одна бабушка, рассказала, что полдома вынесли в основном соседи. Об этом говорили разные люди. Эта правда тоже есть, как бы она ни была неприятна. И как бы мы не хотели сделать вид, что её нет.
И то, о чем написано дальше – тоже правда.
«Зачем? За что?»
26 мая 2015 года
Дневник
В каждом посёлке, городе Донбасса, куда мы привозим помощь, а её мы раздаём адресно, по домам, квартирам, бомбоубежищам, столовым, слышим много историй. Люди сначала тушуются, когда ты к ним заходишь, а потом их прорывает. Начинают рассказывать и рассказывать. И рассказы повторяются. Давно перестала им удивляться. Только вот для многих это по-прежнему всё «неправда» и «искажения», «пропаганда».
Везде, слышите? Везде, где мы были, нам рассказывали, что, когда нацгвардия и ВСУ заходили, они точечно били по инфраструктуре, её разрушая. Давайте, расскажите, что они защищали свою землю от российских захватчиков.
Георгиевка.
Два единственных садика – «Колосок» и «Берёзка» – и две школы разбомбили. Поселковый совет в упор расстреляли зажигательными снарядами.
Рыбзавод разбомбили, в цехе металлочерепицы автоматами расстреливали технику. Мебельный цех разрушили, всю технику угнали, а всё, что не завелось, спалили. Завод металлопластика разрушили. Танками давили газопроводы. Когда их спрашивали «зачем?», отвечали: «Оно вам не потрiбно».
Никому непонятно, зачем раздавили танком детскую площадку.
От разных людей слышала, что военные из нацгвардии говорили жителям: «У нас сараи лучше, чем ваши хаты». – «Что вы так бедно живёте?»
Из Новосветловки батальон «Айдар» вывозил вещи из домов камазами. Одна женщина рассказала, что у неё из дома вынесли всё, вплоть до ложек. Про разрушения Хрящеватого и Новосветловки и рассказать страшно. Целые улицы – руины. Людей сгоняли в одно место и мародёрствовали по домам.
В Первомайске пострадали почти все здания в той или иной степени. Многие просто стёрты с лица земли.
Первомайск. Февраль 2015 г.
Жилые дома, школы, больницы, столовые, детские сады, техникумы, газораспределительные станции, дворец спорта, собес, градообразующие предприятия, шахты, котельни – все они подвергались многократному обстрелу.
Почти со всеми этими разрушениями не находились военные части. То есть били по зданиям специально, разрушая инфраструктуру города. По наводке.
В Чернухино почти все колодцы были отравлены. Военные «заливали туда соляру», как рассказывали местные.
– Господи, зачем? За что?
– Да бог его знает.
Ну зачем, зачем стрелять в Луганский гериатрический пансионат для ветеранов войны и труда, где живут 250 пожилых, из которых 170 лежачих, которых просто невозможно эвакуировать?
Пансионат находится в лесу, никаких частей даже близко не было, чтобы сказать, что стреляли в обратку.
Зачем отравлять колодцы, давить танками площадки, бить по больницам и детским садам?
Зачем?
За что?
Летом на Донбасс
Уже с лета мы перестали арендовать грузовые машины и стали ездить на легковой московского Жени. Почти всегда вдвоём, потому что машина забита до отказа и места больше нет. Помощь через границу стало провезти невозможно. Но и необходимость тащить еду через всю страну отпала. Рынки Донбасса переполнены. В магазинах продается всё, причём цены там ниже, чем в Москве. Одна проблема, у местных нет денег. Только с лета 2015 года начали выплачивать пенсии и пособия. Но они настолько маленькие, что почти всё в магазинах людям не по карману. Мы стали ездить просто с деньгами, на месте закупали все необходимое и развозили по адресам. Люди почти год сидели на кашах и тушёнке, а тут появилась возможность привозить свежую еду. Курица, яйца, молочка, овощи – теперь мы развозили именно это.
Отдельная история – дорога. Почти каждый путь – это приключения.
Вот, например, наша поездка в июле.
«Донбасс, встречай»
25 июля 2015 года
Дневник
В Луганске нестерпимая жара, плавится всё вокруг.
Деревья все в дымке.
На границе очередь километра два плюс куча автобусов и очереди из людей, которые границу проходят пешком.
Мы с Женей московским на въезде в Первомайск
На голове кофты, под плечи салфетки, полотенца, чтобы не сгореть. Ни тучки, ни дерева – ничего. Лишь южное палящее солнце.
В толпе только одно – Донецк, Горловка, пенсии, война. – У нас тихо, домой. Невозможно так больше.
– Где тихо, а где совсем не тихо.
– Ааааа. Вы из Горловки, поди? Мы-то местные, краснодонские… Дом…
Многочасовое стояние на жаре, длинная лента машин, еле ползущая к цели.
Лёд уже тает, холодильник на вторые сутки перестаёт держать. А там инсулин, которому нужен холод.
А конца и края стоянию не видать. Одну ночь не спавшие совсем, начинаем тихо сходить с ума. Пошли вторые сутки.
Водилы автобусов обсуждают графики поездок:
– Я в прошлый раз простоял больше полусуток здесь. А в другой раз проскочил в момент. Не угадаешь.
Чувствую, дело плохо. Решила идти ва-банк.
Прошла в начало очереди к бежевой машине. Расправила плечи, взяла холодильник и слёзно умоляю:
– Дяденька, пожаааалуйста. Ещё часов пять – и инсулину каюк. Дяяяяденька!
Дяденька смотрит на меня, на холодильник, потом опять на меня.
Что действенней – декольте или инсулин? Выбираю второе.
Достаю пачки и начинаю перед носом трясти коробками и чеками. Сомнение в лице.
Расправляю декольте.
– Ладно.
Выдыхаю. Проползаем в начало очереди. Все соседние машины смотрят на нас в бешенстве.
– Мы вас не помним!
И тут звонок друзей, ждущих нас на той стороне:
– Ребят, там 40 машин гумконвоя МЧС проезжает обратно в Россию.
Инсулин.
Глаза воспалённые и красные. Ноги подламываются, и жара, жара, жара.
Очередь замерла и ещё часа два стоит. Машина нагрета, и сидения словно песок в Сахаре – можно готовить яичницу.
– Жень, надо включать на всю кондёр, иначе инсулину каюк.
Включили. Голова кругом. Вышли на улицу.
Я захлопываю дверь. И она… заблокировалась. Непонятно почему.
Женя (Московский) смотрит на меня. Ключи внутри, все вещи внутри. ВСЁ внутри. А мы снаружи.
В любой момент очередь может подвинуться. А мы зажаты автобусами, и, следовательно, вся очередь наглухо встанет за нами.
Я впадаю в панику.
Весь мужской состав очереди ломанулся к нам и устроил консилиум, как с меньшими потерями взломать машину.
– Давай с багажника.
– Снимай молдинг.
– Бей заднее стекло.
Я в панике бегаю, меня успокаивают рядом стоящие тётки.
– Брось, главное целы и здоровы! Это ж пустяки!
Такого единения людей не видела давно. Изрядно измученные ожиданием, все как-то оживились. Стали активно помогать и сочувствовать. Мужчины притащили инструменты, воды, тряпок, скотча.
В общем, ничего другого не осталось – бьём стекло. Залепляем скотчем дыру.
И почти сразу после этого очередь двинулась, и мы поехали.
Такой лёгкой таможни не было никогда.
Почти на каждой стороне обсуждали только наше разбитое стекло.
Все погранцы, таможенники так сильно сочувствовали нам, что мы на раз пролетели.
Вид у нас был и правда побитый.
А впереди ждали огромные поля подсолнухов, кукурузы и пшеницы.
Половина Донбасса заминирована, и может сдетонировать где угодно. На каждом поле может оказаться мина.
И даже разминированные, они могут быть опасными. И те, кто их вспахал, – герои.
Обманчивое лето и жара, где красавицы ходят с красивыми голыми ногами и дети бегают по улицам.
Обманчивое лето, где война не ушла.
Лекарства есть, но их нет
«Тихая смерть»
10 августа 2015 года
Дневник
В магазинах Луганска продаётся всё. Можно найти любые продукты, средства по уходу и гигиене. У большинства нет денег, но потенциально на Донбассе можно достать всё необходимое. Кроме лекарств.
Меня постоянно просят привезти то или иное лекарство. Пишут десятками. При этом предлагают даже деньги. «Пожалуйста, без них невозможно, достать негде!»
И главная проблема – нет как раз жизненно необходимых лекарств.
Мы прошлись по аптекам города.
– Тест-полоски есть?
– Да вы что?
– Противосудорожные есть?
– Нет.
Я стояла со списком и в ответ слышала только одно: «Нет». Девушка смотрела на моё недоумение с ещё большим недоумением.
На прилавках выстроены какие-то коробочки – и все они лишь безобидные болеутоляющие, пластыри, активированный уголь, йод и прочие средства первой необходимости.
Подчас аптеки достают почти всё, что у них есть, чтобы полки не пустовали.
Заполняют витрины безобидными мазями, шприцами, бинтами… Или средствами от кашля и насморка… С первого взгляда иногда кажется, что всё есть…
Хотя и с необходимым проблема:
– Бинты можно?
– Сколько?
– 20 штук.
– Столько нет.
И собирали их по нескольким аптекам…
Аптеки пусты. Чего ни спроси – нет.
Многие закрылись.
И это не говоря уже о том, что большинство аптек мелких городов просто не работает. А те, что есть, ещё более пусты.
Почти все лекарства для наших подопечных мы привозим из России.
Постоянно передаём автобусами «Москва – Луганск».
С инсулином отдельный разговор. Инсулина много завозят в регион – но его всё равно постоянно не хватает.
А ещё проблема с его качеством.
Так, выяснилось, что у одной из наших подопечных проблемы из-за плохого инсулина. Мы привезли ей запас хорошего инсулина на полгода.
Страдают самые нуждающиеся.
Ведь многие лекарства принимаются постоянно.
В обычной жизни эти люди могут быть абсолютно полноценными.
А в военных реалиях их жизнь висит на волоске и превращена в постоянную борьбу.
Из новостей вы узнаете число погибших в результате обстрела. Погибших мирных людей. Живущих на своей земле.
Это десятки и сотни разрушенных судеб.
Это оторванные ноги, покалеченные жизни. Дети без отцов и матерей, мужья без жён. Родителей без детей.
И вы не найдёте в этих сводках и новостях сотен, а может быть, уже и тысяч тех, кто просто тихо умер оттого, что не смог достать лекарств.
Дорога Донбасса
«Дорога Донбасса»
19 сентября 2015 года
Дневник
Дорога – примета времени и места.
По мелочам можно понять, где ты находишься.
По дорожным знакам, вывескам. Деревьям, растущим вдоль неё. Или не растущим.
Остановки – большие? Заброшенные? Ухоженные?
Где-то дорожные знаки, как, например, в ЮАР, предостерегают от диких животных – слонов и бегемотов, которые могут перебежать дорогу.
Где-то дороги аккуратны и чисты, как в Европе.
На Донбассе своя дорога.
За то время, пока я ездила на Донбасс, дороги менялись.
Можно очень многое понять, увидев лишь их.
Где-то появлялись новые дыры от воронок, а где-то латали выбоины, и стало лучше ездить.
Вдоль дорог везде российские триколоры.
Почти повсюду следы войны. Хотя танки и сгоревшие БМП уже отогнали, остались блиндажи, насыпи, окопы.
Очень непривычно видеть пустые щиты.
Рекламы нет, и стоят только голые железные листы с лоскутами бумаги.
Из Горловки, где стрелять перестали лишь несколько недель назад, полгорода уехало и пока ещё боится вернуться.
Во многих районах Донбасса сгоревшие дотла заправки. Железные балки и прутья бесполезно висят.
Весь Донбасс – блокпосты, которые нельзя фотографировать.
Зимой на дороге из Луганска до Первомайска было то ли восемь, то ли девять блокпостов. Везде остановка, разговоры, паспорта. Сейчас же всё иначе – лишь один блокпост на пути.
В Донецкой области всё по-другому. Там бои идут до сих пор, и блокпосты – обязательные части пути.
Всё меняется, меняется и дорога.
Пусть же дорога Донбасса покроется цветными флажками, рекламой подгузников и придорожными кафе, пусть даже с просроченной и невкусной едой.
Как мы раздаём помощь
«Гуманитарная помощь. Дебальцево»
19 октября 2015 года
Дневник
Как мы раздаём помощь и ищем нуждающихся на Донбассе?
Мне регулярно сбрасывают подобные призывы: «Семья Ивановых голодает! SOS!» И вот мы на пороге Ивановых. Нас встречает лоснящаяся откормленная тётка, которая грубо отрезает: «Оставьте здесь». Домой пускать не хочет. А если всё-таки пройти в него, в дом, то можно увидеть забитый колбасой холодильник, толстеньких детишек с конфетами за щекой, которые подарят отштампованные рисунки с танками и взрывающимися бомбами. Почему-то с интернет-призывами так случается часто. Поэтому не реагирую на большинство слёзных рыданий в интернете.
Это, конечно, не значит, что Ивановым помогать не надо. Им тоже, скорее всего, несладко, раз просят.
Но мы разворачиваемся и уходим. К тем, кто не попросит. Но кому действительно некому помочь. Как мы находим тех, кому помогать?
– Жень, после хосписа в Горловке давай заедем в Дебальцево? Там полно разрушенных домов и людей, которым некуда деваться.
– Поехали.
И вот мы собираем пакеты с проднаборами. Каждый пакет килограммов 12 – молочка, макароны, курица, масло, мыло и т. п.
И едем в никуда.
Обычно ищем сельсовет, поселковую или городскую администрацию – спрашиваем на улице прямо у людей.
Потом заходим внутрь и ищем человека, который может нам дать списки тех, кому нужно помочь. Всегда идут навстречу. Куда бы мы ни ездили. Георгиевка, Хрящеватое, Дебальцево, Чернухино…
Часто работники сами садятся с нами в бус и едут по домам. Скрывают лицо: «Потом будут всем рассказывать, что пиаримся на гуманитарке».
И вот после посещения хосписа в Горловке, на обратном пути, мы заезжаем в Дебальцево.
Наталья Николаевна, вторая рука мэра, поехала с нами показать улицы – мы в городе не знаем ничего.
Пытаемся прозвонить тех, чьи телефоны есть. Кого нет дома, у кого занято. Тычемся наугад.
И вот мы у Светланы Валерьевны С.
Огород наполнен живностью – утками, курами. Без хозяйства выжить нельзя.
29 января 2015 года в огород прилетела мина. Дом цел, но крыша пострадала сильно.
Светлана живёт со своим сыном. Ни на что не жалуется.
Но крыша такая во всём доме. Они так и живут под ней. Местами дыры и видно небо.
– А если дождь?
Смеётся.
– Пакетами и плёнкой накрываем всё. Но это полбеды. Вот холода начнутся – топи, не топи…
Пока мы были у Светланы, наш водитель Сергей разболтался на улице с прохожим. Оказалось, что в его дом попали четыре снаряда, и живут они прямо напротив в пристройке всей семьей.
Мы заходим к ним, во дворе коляска с малышом, привязан пёс. Обычная жизнь.
Только вот дома нет у Пономоренко Валерия Павловича.
– Бать, а ты им дом покажи внутри.
У его дочери пухлые щёки. Она всё время хохотала и смеялась, как ребёнок.
Сама не так давно стала мамой.
– У нас в прошлом году был сделан евроремонт. Видите? Выключатель новый только поставили…
Не вижу. Выключателя и нет. На полу остатки валяются…
У ворот к нам подошла женщина.
– У меня тоже дом разбит. Пять снарядов попало.
Мы пошли за ней. Вижу сбоку: она идёт твёрдым шагом, а руками смахивает слёзы. Мы подходим к пустынному месту, где только железный забор, за которым нет ничего. Посередине останки печки. А вокруг только трава и сорняки. Женщина открывает калитку:
– Вот, заходите ко мне в гости.
Голос такой же твёрдый, как и шаг.
– Живу у дочки рядом… Я у неё в подвале была, когда снаряды прилетели…
Дочка – инвалид второй группы. Делали две операции на сердце. Дочке 53 года – детей нет.
– Всё сгорело – собака, куры, две кошки…
Ольга Григорьевна К. У неё целый букет болезней, начиная от сахарного диабета в тяжёлой форме, заканчивая хроническим бронхитом, пиелонефритом и др. Я не успела даже всё записать. У неё глаза косят в разные стороны, и не непонятно, на что она смотрит – на тебя или куда-то ещё.
– Какую болезнь ни скажи – моя.
Живёт одна. Дом пострадал, но цел, и в нём можно жить. Пока мы раскладывали еду, подошёл крупный мужик.
Он был одет в камуфляж.
– Это мой сын, на денёк приехал. Сына, занесёшь продукты?
– Ты чо, сама не можешь? – здоровый лоб развернулся и ушёл.
Я пытаюсь как-то остановить его.
– Вы в ополчении?
– Вот задолбали! Да это просто камуфляж, причём тут ополчение? Слепые, что ли?
Ольге Григорьевне стало невозможно стыдно перед нами. А нам стало невозможно стыдно за него… Маленькая, болезненная, еле семенящая по двору женщина. Она его ласково звала «сына».
Дома у неё везде следы ещё от зимней бомбежки.
По двору Валентины Николаевны Г. бегают двое внуков – мальчишка и девчонка. Они сейчас живут вместе с бабушкой и прабабушкой на улице Полевой. Эта улица пережила самые сильные бои в Дебальцево.
Их дом пострадал не очень сильно. Хотя туалет полностью снесло и почти всю пристройку разворотило, крыша над головой всё-таки есть.
– Мы с мамой зимой одни на нашей улице были во время обстрелов. Всю бомбежку пережили.
Валентина Николаевна улыбается, всё время улыбается.
– Маме плохо было. Она на кровати лежала. А я в дверном проёме с подушкой на голове сидела.
Вокруг нас бегала мелкая собака – Малыш. Бегала и лаяла, бегала и лаяла. Дети носились по двору с верёвочками и с интересом смотрели на нас.
– Ребят, а давайте я вас покормлю, не уходите!
– Ну что вы, нам ехать надо.
– Понимаю. Видите, как у нас тут. Но ничего, мы вот крышу сделали…
Постояв ещё минут 15, мы выяснили, что у неё меланома. Рак кожи. Она сделала уже две химиотерапии. Необходимо пройти третью. Но на неё денег не хватило.
– Крышу надо было делать. Жить зимой как-то надо было после всего…
А она нас кушать зовёт. С пустыми руками в итоге не отпустила – налила бутылку колодезной воды…
Крыша или третья химия…