Снаружи как раз восходит солнце, небо стало совсем алым — а мы стоим перед больницей.

Нелли всем телом висит на моей руке. Сколько я смогу ее продержать? Куда нам идти?

Я вдруг понимаю, что это настоящее безумие — побег из больницы. Нелли в таком состоянии, что точно не сможет отправиться в путь, у нее не получится самостоятельно пройти и трех метров. А до шоссе не меньше мили.

— Вам помочь? — перед нами человек с безумными красными волосами, одетый в больничную униформу.

— Да, — говорю я.

Он смотрит на меня.

— Чем же вам помочь?

Я уже хочу сказать ему, что мою подругу отпустили из больницы, а у ее отца сломалась машина и он не может приехать за нами, как Нелли выдает:

— Нам обязательно надо попасть в Грейсленд, у моей подруги там сегодня свидание с Элвисом Пресли.

Мужчина кивает.

— Я как раз еду в Мемфис. Могу подбросить вас. Подождите здесь, я подгоню машину.

Он уходит, а я смотрю на Нелли. Но она просто глядит перед собой с полуоткрытым ртом и молчит. К нам подъезжает огромный белый катафалк. Из окна катафалка машет рукой красноволосый человек.

— Залезайте!

Я отступаю на шаг.

— Это же труповозка!

Нелли тянет меня к машине.

— Ну какая разница, главное, что эта труповозка едет в Мемфис!

Мужчина выходит из машины, берет наши рюкзаки и гитару, открывает багажник и забрасывает их внутрь.

Если там внутри труп, я ни за что не притронусь к ним больше.

— Залезай! — красноволосый открывает переднюю дверь и приглашающим жестом указывает внутрь.

Нелли садится. Я карабкаюсь за ней.

Сидя впереди, можно почти забыть, что сидишь в катафалке.

Рядом с водителем полно места для нас с Нелли, нам обеим можно даже пристегнуться. Мужчина заводит мотор и трогается с места. Только на шоссе, когда Нелли храпит на моем плече, я решаюсь спросить его:

— А там внутри кто-нибудь есть?

Мужчина кивает. Мне совсем худо.

— А где наши вещи?

Он смеется и говорит, что там, сзади, есть отделение для венков и туда-то он и положил их.

А потом спрашивает меня, противны ли мне мертвые.

Я раздумываю. Собственно говоря, я ни разу не видела настоящего мертвеца, откуда же мне знать, противны они мне или нет?

— Все это как-то… неестественно, — говорю я.

Мужчина смеется еще пуще.

— Как раз это — самая естественная вещь в мире.

А потом добавляет: мы все мертвецы, только пока еще живые.

— Будущие мертвецы.

Я смотрю на него. Что он имеет в виду? Не хочет ли он сказать, что скоро превратит нас в мертвецов? Но он выглядит так безобидно в белой больничной униформе, с рыжими волосами на руках. Но вот то, что он так запросто поверил в байку про Элвиса, это странно. Я спрашиваю, верит ли он в то, что у меня свидание с Элвисом.

Он смеется. Вообще, для водителя труповозки он что-то подозрительно смешлив. И он очень симпатичный, когда смеется, на щеке, которую мне видно, у него сразу появляется ямочка.

— Это ж вовсе неважно, верю ли я — главное, что ты в это веришь.

Гм. Загадочный ответ.

А потом он говорит, что его девиз по жизни: живи сам и дай жить другим. Я едва удерживаюсь от саркастического замечания. Он говорит и говорит. Женщина там, сзади, ей было 88, она жила в доме для престарелых в Луисвилле. А теперь он везет ее в Мемфис, потому что она хотела быть похороненной в родном городе.

— Она была совсем одна, дети ее почти не навещали. Но уже скоро она встретится с родителями.

Я смотрю на дорогу и думаю, что буду навещать маму и папу в доме для престарелых. Или маму, Тони и папу. А потом кладу голову Нелли на плечо и засыпаю.

— Просыпайтесь!

Я открываю глаза.

Снаружи так туманно, что почти ничего не видно. Смотрю на часы. 11 часов утра? Так темно, что мне кажется, сейчас 11 вечера.

Мы едем по замызганной улице, застроенной низкими темными кирпичными домами, увешанными потухшей неоновой рекламой.

— Это Бил-стрит!

— Точно?

— Совершенно точно, — мужчина указывает куда-то вперед.

Там, на зеленом указателе, значится: Бил-стрит. Значит, это и вправду она.

Бил-стрит — на редкость уродливая улица, она кажется заброшенной декорацией к какому-то фильму. Во всяком случае, в 11 утра, когда так туманно, что и вовсе не рассветает.

Вся улица покрыта лужами. От одного дома остался лишь фасад, подпираемый сзади распорками. Рядом — магазинчик с вывеской «А. Шваб».

— Здесь делал покупки Элвис, — ору я.

Нелли открывает глаза.

— Что?

— Это тот самый «А. Шваб», здесь раньше покупал продукты Элвис!

Мужчина специально притормаживает у магазина. Под вывеской «А. Шваб» висят сине-бело-красные гирлянды, в витринах — шляпы и сладости.

Секунду мне кажется, что я вижу внутри пожилого человека в синей бейсболке. Но водитель прибавляет газу, и уже ничего не рассмотреть.

— Мы уже почти приехали в Грейсленд? — Нелли вдруг совсем приободрилась и нетерпеливо ерзает на сиденье.

Да, говорит водитель, только ему надо завезти труп.

— Хорошо, — Нелли кивает. А потом поддает локтем мне в бок. — Мы как раз успеваем выиграть конкурс.

Я убираю ее локоть.

— Он уже наверняка давно начался.

— Ерунда, — она улыбается и глядит в окно.

Понятия не имею, чего это она так радуется.

Я бы предпочла подольше не приезжать. Мне вдруг хочется сказать ей, что я знаю, что она вовсе не беременна, а просто ужасно хочет внимания, что я не позволю больше выставлять меня идиоткой, никогда, ни за что, но Нелли берет мою руку, сжимает ее и говорит: «У нас получилось!» Я смотрю в окно и молчу.

Прочие улицы в Мемфисе не лучше Бил-стрит. Здесь дома повыше, но тоже из темного кирпича, и поэтому кажется, что город тебя душит. А над городом висит темное, туманное небо.

Ждут ли нас в Грейсленде мама и Клара? Приехал ли папа? Впервые за много дней я думаю о том, что мой план мог не удастся. Высотные дома постепенно исчезают, мы въезжаем в район с частными домиками, у каждого из которых — деревянная веранда. У белой церкви мужчина останавливает машину. «Сейчас вернусь».

Нелли смотрит в зеркало заднего вида.

— Он вытаскивает гроб.

Я зажимаю уши.

— Не хочу и слышать об этом!

Нелли отводит мою руку от уха.

— Через час ты встретишься с Элвисом, — шепчет она.

— Ты ведь и сама не веришь в то, что Элвис жив! — отвечаю я громко.

— Я верю тебе, — говорит Нелли.

Я смотрю в сторону.

— Хотелось бы и мне сказать тебе то же самое.

Водитель катафалка возвращается с церковного кладбища, потирая руки:

— Ну, вперед, в Грейсленд!

Я смотрю на часы. Уже минуло двенадцать и я совершенно уверена, что мы всё пропустили. Ну и ладно. Мы выезжаем из города и едем по двухполосной улице, слева и справа — рестораны фастфуда и авторемонтные мастерские.

— Мы едем не туда! — шепчу я Нелли. — Куда он нас везет?

Нелли пожимает плечами. Я рассматриваю грязные рестораны и мастерские, супермаркеты и мебельные магазины и представляю, что этот тип решил с нами сделать. Он ведь такой любитель смерти и кладбищ, вдруг он похоронит нас заживо… Не могу поверить в то, что мы смогли доехать сюда, и тут, в Мемфисе, за пару километров от Грейсленда, нас закопают. Я уже собираюсь сказать ему, что в Грейсленде нас ждут родители, что я им уже позвонила и рассказала, как мы едем в катафалке госпиталя Святого Иоанна, и вдруг он заворачивает направо и говорит «приехали!».

Я оглядываюсь. Повсюду низкие бетонные павильоны, украшенные неоновыми буквами, складывающимися в «Добро пожаловать в Грейсленд».

— Но это же никакой не Грейсленд! — возмущаюсь я.

Нелли пихает меня.

— Погляди налево! — она вжимается в сиденье, чтобы я выглянула в окно.

Он и вправду тут, на другой стороне, далеко-далеко от дороги: Грейсленд.

Слезы наворачиваются на глаза — то ли оттого, что я наконец-то здесь, то ли оттого, что место моей мечты оказалось всего лишь шоссе в промышленном районе, не знаю.

— Эм-м-м, леди, — водитель откашливается, — мне и вправду было очень приятно ваше общество, но пора обратно, в Сент-Иоанн. Люди так и мрут, без остановки, понимаете ли.

— Ну конечно! — я протягиваю ему руку. — Большое вам спасибо!

Слава богу, он не знает, что еще три минуты назад я была уверена, он — извращенец и серийный убийца. И все равно я чуть-чуть краснею. Водитель пожимает мне руку и говорит:

— Нет проблем! А теперь поторопись, а то пропустишь свое свидание!

Мы с Нелли выходим, берем вещи и машем ему, пока он отъезжает.

— Хорошо, — говорю я Нелли, — куда теперь?

— Понятия не имею, — Нелли оглядывается и вдруг рывком поворачивается ко мне. — Черт!

— Что?

И прежде чем она успевает ответить, кто-то кричит: «Антье? Нелли? Антье?»

Я оборачиваюсь на голос. К нам мчится мама, держа за руку Клару. Я отбрасываю гитару и бегу к ней.

— Антье! — мама обнимает меня так крепко, как не обнимала уже лет десять или больше. — С днем рождения, — повторяет она снова и снова, — с днем рождения!

Наконец она отпускает меня, а рядом стоит Нелли с двумя рюкзаками и моей гитарой.

— Нелли! — говорит мама ей и обнимает ее почти так же крепко, как и меня, так крепко, как только можно обнять кого-то, обвешанного рюкзаками и с гитарой в руке.

Нелли, кажется, это даже нравится. Клара тянет меня за футболку.

— Антье, а где твоя жена?

О нет. В этот момент я жалею, что не купила Кларе новую розовую собаку.

А потом смотрю на Клару — на ее рыжие волосы, перевязанные бирюзовой лентой, на рептильи очки и ною:

— Она меня бросила, Клара. Мы расстались. Теперь она живет в Кливленде.

— О, — Клара потрясена, — о.

Я достаю из рюкзака пластикового Элвиса.

— Вот моя новая жена.

Клара берет Элвиса и рассматривает его со всех сторон.

— О’кей, — говорит она потом, — я назначу вам приемное время.

— А где вы забыли папу? — я поднимаю глаза на маму.

— Папу? — мама смеется. — Да, этого толстого типа с бородой, все время пожирающего пончики, ты его еще помнишь.

Я деланно смеюсь.

— Он пошел поесть.

— Слушай, Антье, — мама смотрит на меня, — вы что, вышли из катафалка?

— Э-э, нет.

Глупый ответ, но голова совершенно пустая. Мама смотрит на меня и молчит.

— Из катафалка? Но, миссис Шрёдер, нам бы никогда не пришло в голову ехать на катафалке! Это ж такая гадость! — Нелли удивленно смеется и у нее это так здорово получается, что мама тоже смеется.

— А почему вы тогда ему замахали? — Клара сдвинула рептильи очки на лоб и уперла руки в боки.

— Это называется — помахали! — ничего больше мне в голову не приходит.

— Он спросил, как проехать к кладбищу. Но мы, конечно же, не могли помочь, — Нелли сегодня — спасительница.

— Вот как, — Клара кивает.

И мама кивает — потому что кивает Клара, не задумываясь о том, что странно махать кому-то, кто просто спросил у тебя дорогу. К несчастью, мама снова вспоминает про папу.

— В этот раз он точно перегнул палку, — говорит она, — представь себе, как разозлились Фицмартины? Они теперь перестанут с нами разговаривать! А потом им вообще позвонили и сказали, что Нелли поймали в «Уолмарте» на воровстве или что-то подобное — ты можешь мне все это объяснить? — мама смотрит на меня.

Я перевожу взгляд на Нелли. Она пожимает плечами, но, кажется, очень испугана.

И не успевает мама сказать и слово, как громкий голос возвещает: «Дамы и господа, мы приглашаем вас на ежегодный конкурс песен Элвиса, который начнется через несколько минут на парковке у отеля Разбитых сердец».

— Антье! — Нелли тянет меня за рукав, а потом сует гитару в руки и говорит моей маме: — Сорри, нам надо бежать!

И тащит меня прочь.

— Антье! — зовет мама.

Я оборачиваюсь и показываю на Нелли. Когда мы смешиваемся с толпой и маму и Клару уже не видно, я смотрю вперед. Нелли ловко протискивается сквозь толпу, а я за ней.

И вот наконец мы стоим у огромного уродливого бетонного здания, на котором сверкают неоновые буквы: «Отель Разбитых Сердец». На парковке перед зданием устроили сцену, на ней тощий Элвис Пресли в блестящем костюме что-то фальшивит.

— Они уже начали, — я останавливаюсь, — все это было зря.

— Ерунда! — Нелли берет меня за руку и тащит за собой сквозь толпу к сцене.

— Отель разбитых серде-е-е-е-ец, — поет Элвис со сцены жуткой фистулой.

— Жалко, что мы опоздали, у нас были неплохие шансы.

Нелли не отвечает и тянет меня дальше.

Перед самой сценой она ведет меня вправо. На ступеньках стоит толстый человек в черной футболке, на которой написано: «Искрение Ваш, Элвис Пресли».

Нелли двигает прямо к нему.

— Мы бы хотели принять участие в конкурсе.

Он смеется, но не радостно, а раздраженно.

— Заявки закончили принимать пять дней назад, девочка.

— Но мы обязательно должны участвовать, моя подруга Антье специально приехала для этого из Германии! — Нелли выталкивает меня вперед. — Это единственный шанс в ее жизни спеть здесь.

Я грустно смотрю на толстяка — да это и не трудно, потому что мне ужасно стыдно и неловко. Он презрительно оглядывает меня.

— Ну так мне очень жаль, Антье, все должны регистрироваться вовремя, что из Германии, что с Аляски, неважно.

— Германия? — женщина со списками в руках останавливается около нас. — Ты Антье Шрёдер из Германии?

Я киваю.

— Ты у меня в списке, мы уже думали, что ты не приедешь! Элистер, пусти их!

Толстяк пропускает нас. И бормочет что-то про идиотов, которые хотят зарегистрироваться, хотя уже давно зарегистрированы, и про то, что он просто честно выполняет свою работу. Женщина проводит нас в комнату за сценой и показывает на пару деревянных скамеек, на которой сидят Элвисы всевозможных габаритов.

— Вы с собственным сопровождением? — она кивает на гитару.

Я киваю в ответ. Она ставит галочку в списке и говорит «ваш номер — 16», засовывает карандаш за ухо и уходит.

Мы с Нелли втискиваемся на свободное место около толстого Элвиса в синем костюме с блестками. Он поначалу вообще будто не замечает нас, а потом рывком поворачивается к нам и говорит:

— Вы — девчонки.

— Верно подмечено, — Нелли смеется.

Толстый Элвис поправляет бакенбарды. По щеке его скатываются капельки пота.

— Но вы же знаете, что Элвис был мужчиной.

— Вы имеете в виду, он и есть мужчина?

Я отвожу от него глаза и смотрю на Нелли. Она и вправду это сказала?

— Мы его недавно встречали.

— Ну конечно, деточка. Мы все тут его встречали.

Толстый Элвис качает головой, достает огромный белый платок и вытирает лицо. Его приклеенный бакенбард остается в платке.

— Мистер, — говорит Нелли, — вы потеряли бакенбард.

— Тебе кажется, ты суперостроумна, да, девочка? — он злобно смотрит на Нелли.

Потом глядит в платок, в котором застрял искусственный бачок, похожий на черную жирную гусеницу.

— Что же это, к чертовой матери…

— Тревор Джонс! — выкрикивает женщина со списком.

Он вскакивает, свирепо смотрит на нас и идет на сцену. Потом оттуда доносится низкий гортанный голос: «Ты свела меня с ума-а-а!»

— Да, так оно все и было! — мы с Нелли хохочем.

— Чего тут смешного? — около нас усаживается Элвис в военной форме.

Мы с Нелли переглядываемся. Кажется, на нас сейчас обозлится еще один Элвис.

— М-м-м, ничего, — отвечаю я.

Элвис смеется.

— Какого Элвиса вы будете представлять?

— Какого Элвиса?

Он кивает.

— Ну да, какого Элвиса? — он тычет себе в грудь пальцем. — Я изображаю военного Элвиса, а он, — парень кивает на Элвиса в другом углу комнаты, одетого в гавайскую рубашку и с цветочной гирляндой на шее, — Элвиса из фильмов. А вот этот, перед нами — Элвиса в самом начале.

Этот Элвис одет в черный пиджак, короткие брюки, белые носки и лаковые ботинки. Элвис в военной форме откидывается к стене.

— Если вам интересно мое мнение, то я скажу: уж слишком много Элвисов в концертных комбинезонах. Особенно в этом году — все просто забито ими. И когда они все поймут, что Элвис в концертном комбинезоне — это совершенно старомодно? Вы знаете, сколько было в мире двойников Элвиса, когда он только-только умер?

Парень напряженно глядит на нас.

— Ни одного? — говорит Нелли.

Элвис в военной форме качает головой.

— Тридцать семь по всему миру. А как вы думаете, сколько их было в девяносто третьем году?

Мы с Нелли молчим.

— Сорок восемь тысяч! Знаете, во что превратилась эта цифра в две тысячи десятом? — он задерживает дыхание. — Она превратилась, — шепчет он, — в два с половиной миллиарда двойников Элвиса! И почти все одеты в концертные комбинезоны!

Последнее предложение он почти выкрикивает, а потом придвигается к нам совсем близко.

— Хотите дружеский совет? Изображайте Элвиса в стиле госпел. Это настоящая рыночная ниша.

— Кэмдхауз, Мэтт! — выкрикивает женщина.

Элвис в военной форме встает.

— Удачи!

— Вам тоже! — говорит Нелли.

И он исчезает. Секунду спустя со сцены раздается «Muss i denn, muss i denn zum Städtele hinaus» — из «Деревянного сердца» Элвиса, припев которого тот пел по-немецки.

Я смеюсь.

— Два с половиной миллиарда двойников Элвиса! Почти каждый третий человек в мире имитирует Элвиса! К сожалению, нас с тобой лишь двое.

Нелли серьезно смотрит на меня.

— Ты хочешь сказать, тут проходит конкурс двойников? Он же называется конкурсом песен!

И хотя я утешаю Нелли, мне самой как-то не по себе. Если тут и вправду выбирают лучшего Элвиса, то мы пропали. Совсем пропали. Они закидают нас гнилыми бананами. Или еще чем похуже.

— У нас даже нет костюмов! — ноет Нелли.

— А вот и есть! — я роюсь в рюкзаке и достаю бесплатный пакет Элвиса. — Есть!

Нелли смотрит на все это скептически, но тоже достает свои очки и парик и надевает. Мы поправляем друг другу бакенбарды, и тут я вспоминаю про записку, которую мне дал Пит. Роюсь в рюкзаке и нахожу ее в самом низу, совершенно скомканную. Разглаживаю и протягиваю Нелли.

— Пой вот это.

Нелли читает.

— Что это?

— Пой, если мы это споем, то точно победим!

Нелли читает и качает головой, а потом женщина со списком выкрикивает: «Шрёдер, Антье!» Мы с Нелли смотрим друг на друга, встаем и идем на сцену.

Стоять на сцене перед сотнями людей — это то же самое, когда на тебя вдруг орет папа. Я впадаю в транс и вижу мелочи, которые совершенно не важны сейчас: к примеру, подставка для микрофона стоит чуть криво, а сцену не мешало бы подмести хорошенечко. Потом я говорю: «Вперед», беру Нелли за руку и иду в центр сцены, к микрофонам.

Кто-то протягивает мне кабель, чтобы я воткнула его в гитару. Мы с Нелли стоим у микрофонов и молчим. Странно, со стороны это всегда выглядит очень организованно — кажется, где-то сидит куча людей, которые подают музыкантам знак начинать, а на самом деле ты просто стоишь и мысленно даешь себе пинка, чтоб запеть.

Я смотрю на Нелли. У нее в руках записка Пита, она вся дрожит. Перевожу взгляд на зрителей. Они просто стоят и вовсе не выглядят недружелюбно — по крайней мере те, лица которых я могу рассмотреть, в передних рядах. Многие из них переодеты Элвисами, с бакенбардами и в солнечных очках, в костюмах с блестками, и я думаю поэтому: «Куда правильнее было бы, если бы на сцене было больше Элвисов, чем в публике, а не наоборот». И тут же вспоминаю, что сейчас-то как раз мы с Нелли те самые Элвисы, что стоят на сцене, и я ударяю по струнам.

И ничего не слышу.

Неужели гитару не подключили?

Я оборачиваюсь и вижу женщину со списком, она поднимает большие пальцы и улыбается — и поэтому я играю дальше. А потом Нелли поет. «…Я попал в ловушку, и не могу выбраться — запутался в колючей проволоке на границе…» «Статуя Свободы, неужели ты не видишь…» — подпеваю я и ныряю в песню. Я не слышу ни себя, ни гитару, но мне слышно, как поет Нелли, и этого вполне достаточно.

У нее очень красивый, чистый голос. Люди уплывают куда-то, я вижу только Нелли и слышу ее голос. Перед последней строфой я на мгновение поднимаю голову — на зрителей. Они тихо стоят, слушают и смотрят на нас.

А потом вдруг в этом море солнечных очков и чубов «под Элвиса» я вижу пожилого мужчину в синей бейсболке.

— Мистер Пресли! — кричу я. — Мистер Пресли!

— Ага, вот он я! — кричат Элвисы в зале, кто-то смеется.

А остальные молча смотрят на сцену. Нелли закончила петь. Мужчина растворяется в толпе.

— Мистер Пресли! — кричу я. — Мне очень надо с вами поговорить, вы… вы очень нужны мне!

Потом сую Нелли в руки гитару и спрыгиваю со сцены.

Падаю, поднимаюсь, проталкиваюсь сквозь толпу у сцены. Люди не хотят посторониться, они толкают меня и ругаются, когда я наступаю им на ноги. Но мне во что бы то ни стало надо туда, за ним.

Выбравшись из толпы, я бегу со всех сил. Между павильонами, набитыми сувенирами Элвиса под завязку, и Грейслендом — широкая двухполосная улица, по ней мы ехали сюда на труповозке.

Мимо проносятся машины и грузовики, непонятно, как мне оказаться на другой стороне.

И вдруг на секунду улица оказывается совсем пустой.

Не раздумывая, я бегу. Перебегаю дорогу, и за спиной она вновь взрывается звуками.

А впереди, за коваными воротами, он — Грейсленд.

Из светлого камня, с белыми колоннами и зелеными ставнями. Точно такой же, как по телевизору. Бегу что есть сил туда. Женщина на входе словно не замечает меня.

Вбежав в дом, я на секунду задерживаю дыхание. Здесь совсем тихо, кроме меня вокруг — никого. Я знаю, на что тут можно посмотреть, знаю, что можно пойти в кинозал, в спальню матери Элвиса, в кухню, но я бегу мимо. Мне надо в Комнату джунглей. По лестнице вниз — и я в зелени: зеленый ковер, зеленые шторы, зеленые плюшевые диваны.

А на одном из диванов сидит пожилой мужчина в синей бейсболке.

— Привет, мистер Пресли, — выпаливаю я.

Он оборачивается.

— Привет, Антье.

И я просто стою и смотрю на него.

Элвис указывает на место рядом с собой. Когда я усаживаюсь на диван, он приобнимает меня.

— Добро пожаловать в Грейсленд. Что тебе предложить? Что-нибудь выпить?

— Нет, спасибо.

Мне хочется только смотреть на него, бесконечно, на его глаза, рот, бакенбарды, на большое кольцо с печаткой на пальце.

Элвис.

— Тебе здесь нравится?

Я оглядываю зеленую комнату.

— Очень.

Элвис сияет.

— А что вы хотели мне сказать?

Он удивленно смотрит на меня.

— Сказать тебе?

— Ну я должна была приехать сюда, — говорю я.

— Ну конечно, — он убирает руку с моего плеча. — Я просто хотел у тебя кое-что спросить.

Спросить у меня? Я молчу.

— В общем, это про мою смерть. Я бы хотел вернуться.

Я киваю.

— Как ты думаешь, стоит?

Я думаю о своих одноклассниках, которые отпускали шуточки про сладенькие пончики и сладенькие песенки.

— Не знаю, — сомневаюсь я.

А потом вспоминаю о двух с половиной миллиардах двойников Элвиса, о конкурсе песен Элвиса, о соревновании по карате в честь Элвиса, о могиле Элвиса, усыпанной цветами и плюшевыми игрушками.

И понимаю, что хотя на лентах венков, лежащих на могиле и написано: «Мы скучаем по тебе», для всех поклонников стало бы настоящей катастрофой, вернись он по правде.

Я беру руку Элвиса в свою.

— Лучше не надо.

Он кивает.

— Я так и думал.

Элвис не отпускает мою руку, а только крепче ее сжимает, поэтому я решаюсь спросить.

— Зачем все это? Из-за мафии?

Он смеется.

— Мне просто было уже не справиться. Все эти турне, фильмы, фанаты. Надо было отдохнуть. Думаешь, я сделал ошибку?

Я вспоминаю, как выпрыгнула из машины в Эри.

— Нет, — говорю я, — иногда бывает так, что надо просто бежать.

Элвис снова кивает.

— Но вечно сбегать не получится.

Он смотрит на меня. Я обнимаю его и поднимаюсь.

— Спасибо.

Он машет рукой.

— Береги себя, Антье Шрёдер. You are always on my mind.