На сквере возле памятника Скьерн-Свенсену местное управление начало рыть блиндажи, где жители могли бы укрыться в случае бомбардировки. Одновременно на крыше конторы была установлена сирена, она будет предупреждать о налетах вражеской авиации. Все будет как в больших городах.

Сразу же после рождества погода переменилась. Дул норд-ост при ясном небе и сильном морозе. Пришлось прекратить земляные работы и распустить рабочих. Пока что они успели только выкопать в сквере громадную яму. Им еще предстояло соорудить над ней цементное перекрытие. Но придется подождать, пока не улучшится погода.

Плохо, если и в этом году будет морозная зима. Прежде никогда не бывало двух суровых зим подряд. Но теперь многое ненормально и странно. А если незадолго до нового года ветер обрушится на этот уголок, то жди самого худшего. Термометр на стене магазина показывал в последний день года семнадцать градусов мороза.

В первый день нового года все слушали по радио выступление короля.

— Времена теперь серьезные и тяжелые, — говорил король, — и лишь с всеобщей помощью и при полном единении нам удастся преодолеть бедствия. Никто из нас не знает, что принесет нам будущее, но мы вправе верить и надеяться на более светлые времена. Я убежден, что все понимают серьезность момента, и теперь как никогда важно, чтобы все в нынешних условиях проявляли большую выдержку.

Жители всей страны, прильнув к радиоприемникам, слушали слова короля и проникались серьезностью момента. А после слов короля о единении премьер-министр глубоким басом высказался насчет необходимости единства и сплочения. После премьера выступил министр внутренних дел, уроженец Ютландии, сохранивший свой мягкий, добродушный говор. Этот министр тоже говорил о терпимости и общности всех классов, сотрудничающих рука об руку в интересах общества.

В этот холодный первый день нового года народ слушал своих правителей. Многие одобрительно кивали головой, считая, что то были хорошие и укрепляющие дух слова, и, возможно, давали обещания быть в новом году более единодушными. Другие же, привыкшие мыслить более широко, задумались: что же это такое, вокруг чего надо так упорно всем объединяться?

Да, что же принесет с собою этот новый год? На всю Европу раздавался по радио голос Адольфа Гитлера.

— Тысяча девятьсот сорок первый год принесет завершение победоноснейшей войны в нашей истории!

— Немецкий фюрер впервые дал обещание, указав срок, — сказал комментатор радиовещания. — Это следует рассматривать как чрезвычайную веру фюрера в победу.

«Год желанный, год господень, — пели в церкви прихожане. — Гряди и к нам!» — Голос старого учителя Тофте перекрывал голоса остальных, хотя он давно уже не руководил хором.

— Боже, благослови Новый год, дабы он стал годом урожая и свершения дел господних! — сказал пастор Нёррегор-Ольсен, — Так заметим себе год тысяча девятьсот сорок первый! Да, вот как зовется этот год и как он выглядит. У него свое собственное лицо. Эта маленькая цифра — единица — так же остра, как шило или штык. Точно острие копья, направленное в сердце. Что-то принесет нам год тысяча девятьсот сорок первый?!

Мы не в силах ничего изменить в судьбах мира. Но пусть эта маленькая цифра — единица — станет новой вехой в твоей и моей жизни! Видите, это маленькая цифра указывает вверх! Она указывает на небо! Разве нам это ничего не говорит? Давайте же сообща начнем новую жизнь! Давайте единодушно предстанем перед всевидящим оком господним; покаемся в наших грехах, предадимся господу, дабы быть первыми в царствии его. Придите, ибо время драгоценно и близится день второго пришествия! Повсеместно должны мы включиться в деяния бога, дабы победа была одержана и знамена всевышнего развевались над нашим приходом!

Пока прихожане пели в церкви новогодние псалмы и подготавливали приход царства божьего в своей округе, датская национал-социалистская партия и отряд штурмовиков устроили новогодний сбор во дворе замка Фрюденхольм.

Штурмовики в лакированных сапогах и с до блеска начищенными лопатами выстроились в ряд и мерзли на суровом ветру. Они, точно ружьями, отсалютовали лопатами, когда на лестнице замка показался граф Розенкоп-Фрюденскьоль, замерзший, с поднятым до ушей воротником и утомленный после новогодней ночи. Граф произнес краткую речь перед своими единомышленниками. Голос у него был хрипловатый, а холодный воздух вызывал икоту, но все поняли, что он говорит о всеобщей солидарности, которая спаяет нацию в нерушимое целое. Вместе со всеми классами, объединившимися в общем порыве, мы войдем в такой новый год, задачей которого будет не борьба между классами, но кровное родство, сглаживающее противоречия, разделявшие народ, чья родная земля широко раскинулась вокруг кургана. В нем заключены древнейшие сокровища народа и памятные останки — золото предков и кости предков, — и оттуда открывается далекий вид на всю страну, через все демаркационные линии. В единении и единодушии мы проложим путь сквозь мрак, в котором пребывает наш народ, вперед, к весне, когда все чувства общности, кажущиеся мертвыми и хилыми, пробудятся к жизни как символ народной души, которая со своих высот объемлет прошлое, настоящее и будущее!

Когда граф произнес последнюю длинную фразу, на него напал кашель. Он хотел было закончить свою речь возгласом: «Датский фронт!» Но голос ему изменил, он много раз открывал и закрывал рот, голос не прорезывался, и граф махнул своему управляющему, местному фюреру нацистов Сёренсену.

Окружной фюрер крикнул: «Датский фронт!», и его приветствие, скандируя, повторили собравшиеся штурмовики.

Граф снова махнул рукой фюреру, чтобы тот продолжал руководить парадом и закончил его. Управляющий Сёренсен поднялся по лестнице на несколько ступеней и сказал:

— Штурмовики! Свободные люди в Скандинавии всегда имели право носить оружие. Теперь «система» отняла у нас это право!

— Долой! — крикнули штурмовики.

— Но мы, национал-социалисты, намерены восстановить это право!

— Слушайте! Слушайте!

— Начало положено, поскольку мы временно пользуемся лопатами. Поэтому каждый штурмовик обязан рассматривать лопату как свое личное оружие, которое он имеет честь носить. Но одновременно личное оружие обязывает. Лопата штурмовика всегда должна быть до блеска начищена и смазана! По одному виду оружия можно определить характер штурмовика как солдата политической армии.

Управляющий прервал свою речь и вопросительно взглянул на графа, не собирается ли тот взять слово. Но граф отрицательно махнул рукой, голоса по-прежнему не было. Сёренсен продолжал:

— Штурмовики! Приверженцы «системы» лишили свободных датчан возможности защищаться. Да, они не только похитили оружие у свободного человека, они бросают датских национал-социалистов в тюрьму!

— Долой!

— Здесь находится наш собрат, несколько месяцев томившийся в бастилии «системы» и только что выбравшийся оттуда. Приверженцы «системы» собирались держать его в тюрьме еще дольше. Но они не решились на это! Не посмели! В ответ на ожесточенные протесты народа система вынуждена была отпустить свою жертву. (Крики: «браво».) Штурмовик Мариус Петерсен снова среди нас, верный долгу и готовый внести свой вклад в борьбу против еврейского коммунизма! (Аплодисменты.) Мариус Петерсен вновь вступил в строй, чтобы защищать германо-нордическую культуру и арийскую расу против еврейского коммунизма и против замаскированного коммунизма, который скрывается под словом «демократия». Член отряда штурмовиков Мариус Петерсен, два шага вперед!

Мариус сделал два шага вперед, сдвинул каблуки и отсалютовал лопатой. От холода лицо его посинело, капли на усах превратились в сосульки.

Граф спустился с лестницы и приблизился к Мариусу. Вместе с ним подошел и управляющий Сёренсен — в качестве переводчика. Граф сделал жест, предлагая ему говорить.

— Я вручаю тебе знак отличия Датской национал-социалистской партии, предназначенный для тех ее членов, которые отбывают длительный тюремный срок ради национал-социалистского дела, — сказал управляющий от имени графа. Сам граф достал знак отличия и прикрепил его на грудь Мариуса Петерсена. Мариус стоял вытянувшись и неподвижно, точно палка.

— Знак отличия носят на левой стороне груди выше кантика нагрудного кармана, — разъяснил Сёренсен.

Граф протянул руку и пошевелил губами, но звука не последовало.

— Вытяни вперед руку! — шепнул Мариусу Панталонщику управляющий. — Да правую же! Не урони лопату!

Когда правая рука Мариуса освободилась, граф сжал руку героя крепким и мужественным рукопожатием, которое было красноречивее всяких слов.