Нильс Мадсен приносил жертву, отпуская обоих парней перед самой страдой. Он имел право держать их до ноября, пока не будет выкопана свекла. Но он был идеалистом и отказывался от дешевой рабочей силы во имя интересов Дании.

В оставшиеся до отъезда дни Гарри и Ore батрачили, как обычно. Времени на мечты о красивой форме и блестящих сапогах не оставалось. Они стучали своими деревянными башмаками по брусчатке двора, возили тачки и разбрасывали навоз. Они не должны были предаваться лени и безделью в эти последние дни. После войны им дадут собственные усадьбы там, в России, они будут командовать и приказывать своим батракам, и поэтому важно, чтобы они сами поняли, какое благословение — труд. Никто не скажет о Нильсе Мадсене, что он приучил своих воспитанников к безделью.

На стене, окружавшей белый хутор Нильса Мадсена, висит плакат, извещающий, что здесь находится контора но вербовке в добровольческий корпус «Дания». Сюда! Здесь мужчины, способные носить оружие, могут записаться в ряды добровольцев. На борьбу с врагом всего мира! Тебя ждут. Твоя жена, твои дети не будут испытывать нужды, пока тебя нет. О них позаботятся, каждый очаг будет сохранен и будет ждать возвращения солдата.

Но туго приходилось тем семьям, кормильцы которых были арестованы датским государством. Тут власти не брали на себя ни заботы, ни ответственности.

Комиссии по социальным делам отклоняли их просьбы о помощи. Арест коммунистов осуществлялся неофициально, и не было дано никаких инструкций об оказании материальной помощи их семьям.

Маргрете стоило огромного труда заставить себя обратиться к председателю комиссии по социальным делам в местном управлении. Ей наотрез отказали в помощи. Расмус Ларсен объяснил ей, что подобная помощь не входит в сферу деятельности комиссии.

— Если семьям арестованных коммунистов следует оказывать особую помощь, то об этом должно заботиться правительство, — заявил Расмус Ларсен.

— Но как ты думаешь, чем нам жить? — спросила Маргрета.

— Об этом я не думал. Да. Я не обязан думать за вас. Вы сами должны были подумать о себе. А вы приходите и просите помощи. Комиссия по социальным делам не обязана платить за последствия вашей политической деятельности. Вы взрослые люди и должны были знать, на что вы идете.

— А на что мы идем? Мы не совершали ничего незаконного. Разве запрещалось иметь свои политические взгляды? Можно было с одинаковым правом быть коммунистом, социал-демократом, членом партии «венстре» пли еще кем-нибудь.

— Коммунисты всегда были чужеродным телом в Дании, — возразил Расмус Ларсен. — Коммунизм чужд датскому образу мыслей. Он противоречит ему. Проповедуемые им методы насилия вызывают лишь отвращение в нашем народе. Вся деятельность коммунистической партии — этого центра агитации, получающего приказы непосредственно из Москвы, — вырыла пропасть между коммунистами и свободолюбивыми датчанами.

— Коммунисты не нарушали конституции, — сказала Маргрета. — Мы не делали ничего противозаконного,

— А разве законно совершать покушения?

— Какие покушения?

— Гм, например, в тридцать восьмом году, когда были брошены бомбы на испанские тральщики во Фредериксхавне.

— Ты прекрасно знаешь, что коммунистическая партия тут ни при чем! Это была провокация.

— Этого я не знаю. Но я знаю, что здесь, в нашем управлении, мы намерены всегда и во всем соблюдать законы страны. А такого закона, чтобы оказывать особую помощь семьям коммунистов, нет. Скажите по совести, неужели приятно приходить сюда и просить общество о помощи? То самое общество, на которое вы постоянно нападали и с которым вели борьбу всеми средствами?

Маргрета с трудом удерживала слезы.

— Я ни о чем не прошу, — сказала она, — Я требую! Вы не имеете права незаконно бросать в тюрьму кормильца и отказывать в помощи тем, кого он содержал своим трудом!

— Управление никого не бросало в тюрьму,

— Моего мужа посадили в тюрьму без суда и следствия. Я осталась одна с четырьмя детьми! На что нам жить? Неужели дети должны голодать?

— Ни один ребенок в Дании не голодает, — веско произнес Расмус Ларсен, — Если люди не могут или но хотят содержать своих детей, то у нас есть организация по охране детей, которая о них позаботится.

Маргрета смотрела на него в изумлении. Она не находила слов.

— Дерьмо ты, Расмус! — только и сказала она,

Расмус Ларсен поднялся из-за своего письменного стола. Он был спокоен и в совершенстве владел собой.

— Мне известно, что дамы-коммунистки располагают особым запасом слов, — сказал он. — Я не намерен соревноваться с ними в этом. Будьте любезны, фру Ольсен, уходите!

Да, все было бесполезно. Маргрете пришлось уйти. Она надеялась, что Расмус Ларсен не видел ее слез, когда она через садовую калитку выходила на шоссе.

Мимо проехал автомобиль. Он свернул с шоссе на узкую проселочную дорогу, ведущую через болото. Кто бы это мог быть? На него обратили внимание, ибо теперь редко можно было увидеть автомобиль с бензиновым мотором. Бензин был только у доктора, графа и у немцев. У автобусов и грузовиков сзади дымились генераторные печи, а молочник снял со своего автомобиля мотор и впряг в него лошадь.

Маргрета кивнула старой Эмме, собиравшей ягоды в своем саду, они поговорили о погоде. Эмма стала совсем маленькая и сморщенная, но содержала сад в таком порядке, что он мог служить примером соседям. Живая изгородь была подрезана как по линейке, а поленница дров казалась чудом архитектуры. Откуда только у старой женщины силы брались? Правда, она воткнула стальные ножницы под куст крыжовника и была уверена, что нечистая сила у нее в кармане. И действительно, можно было поверить, что домовые или еще какая-нибудь нечисть работает на нее по ночам. Дом ее был отремонтирован. На чердачном окне появились занавески. Всюду царили порядок и чистота. Рыжий кот разжирел.

Маргрета спешила к молочному заводу, к Йоханне. По дороге она встретила Мариуса Панталонщика, и ей пришлось пройти мимо него. В блестящей фуражке и сапогах, он шагал так, будто направлялся прямо на войну. На Маргрету он посмотрел с ненавистью.

Он ушел из дому, потому что жена варила варенье и хотела заставить его чистить ягоды. Откуда люди берут талоны на сахар? И к чему столько варенья?

Около усадьбы Нильса Мадсена стояли несколько молодых людей и читали плакат о вербовке. «Есть еще ценности в мире, за которые стоит бороться! Вступай в борьбу за честь и свободу родины!»

Молодые люди плюнули на плакат. Может быть, Нильс Мадсен сам наденет немецкую форму и отправится воевать за честь Дании? А может быть, Мариус Панталонщик будет знаменосцем? Или трубачом? А граф мог бы записаться в танковую часть! Ведь когда он едет на своем тракторе, он давит все вокруг!

Йоханна была возбуждена и расстроена.

— Они были здесь! Они только что были здесь!

— Кто?

— Полицейские!

— Рылись они в доме? Был ли у них ордер на обыск?

— Нет. Они не обыскивали. Были очень вежливы и любезны. Их было двое. Оба в штатском, красивые.

— Они предъявили полицейские карточки?

— Нет. Сказали, что они сержанты полиции.

— Значит, не показали удостоверений?

— Нет. Но назвали себя: Хансен и Тюгесен.

— Хансен и Тюгесен. Я с ними разговаривала в Полицейском управлении. Они меня спросили, знаю ли я, где Оскар.

— Вот видишь! Удостоверения не были нужны!

— Всегда нужно требовать у них удостоверения, — стояла на своем Маргрета. — Не известно, кто к тебе может прийти в наше время. Это с одинаковым успехом могут быть и нацисты, и обычные грабители.

— Нет. На грабителей они не похожи. Это было видно сразу!

— По внешности не определишь.

— Хорошо, что я только что вымыла полы и вытерла пыль, — сказала Йоханна. — Здесь все было в порядке.

Маргрета оглядела комнату. Да, всюду было прибрано. Йоханна опять стала следить за порядком. Она только в первое время, оставшись одна, сидела, ничего не делая.

— Чего они хотели? Они думали, что Оскар дома?

Нет. Его они не искали. Оскар мог бы прекрасно спрятаться в спальне или на чердаке. «Мы не сделаем вашему мужу ничего плохого, — сказал тот, кого зовут Тюгесен. — Поймите, фру, что вашего мужа не преследуют за какое-либо нарушение закона. Мы только хотим поговорить с ним. Было бы лучше всего, если бы ваш муж пришел к нам. Если у вашего мужа совесть чиста, ему незачем скрываться. А так создается ложное положение. Разве вы этого не видите, фру? В Дании нельзя долго скрываться». А тот, кого зовут Хансен, сказал: «К тому же это и материальный вопрос. На что вы будете жить, фру?»

— Да, — проговорила Маргрета. — Послушала бы ты, что сказал мне Расмус Ларсен. Он грозил организацией по охране детей.

— И потом они сказали, что коммунисты совсем не арестованы. Их просто временно интернировали, как и английских подданных. Все это сделано для того, чтобы немцы не вмешивались. Они сказали, что, будь он под охраной датского правительства, с Оскаром ничего плохого не случилось бы. Кроме того, его вскоре бы выпустили.

— Неужели ты этому веришь?

— Нет… Да… Не знаю. Может быть, они правы, когда говорят, что это только интернирование, к тому же в хороших условиях. Они сказали, что англичан интернировали в одном поместье, там они живут очень свободно, могут гулять в парке и быть вместе со своими семьями. Они сказали, что в подобных условиях будут находиться и интернированные коммунисты.

— Они не спросили, знаешь ли ты, где Оскар?

— Нет. Не спросили. Тюгесен только посоветовал, чтобы при свидании я сказала мужу, что будет лучше для нас всех, если он сам придет в полицию. «Если немцы возьмутся за дело, то на карту будет поставлена голова вашего мужа!» — сказал Тюгесен.

— Вот хитрые бестии! — возмутилась Маргрета.

— Не знаю. Они были очень милы и подружились с Вилли. Ты бы видела, как один из них ползал по полу и возился с зеленым автомобильчиком Вилли. Это был Хансен. Он смеялся так заразительно. И Вилли смеялся. Какая же тут хитрость? Он обязательно хотел узнать, когда у Вилли день рождения. Тюгесену пришлось ему напомнить, что нельзя же играть целый день. «Он с ума сходит по детям», — сказал Тюгесен.

— Хотелось бы мне знать, почему они так назойливы, — сказала Маргрета. — Тут что-то неладно. Они приезжают из Копенгагена и терпят столько беспокойств из-за Оскара!

Йоханна бросила на нее быстрый взгляд.

— А почему им не терпеть беспокойства из-за Оскара? Разве он хуже Мартина?

— Я хотела только сказать, что огромный аппарат приведен в движение из-за одного человека.

— Может быть, потому, что Оскар был в Испании? — предположила Йоханна. — Они, наверно, тогда еще взяли его на заметку.

— Странными вещами занимается полиция. Живешь и не подозреваешь обо всем этом. Как будто за всем, что ты видишь, скрывается какой-то другой, тайный мир.

— Это ужасно, — согласилась Йоханна. — Отвратительно, что происходят какие-то вещи, о которых ты ничего не знаешь.

— Я думаю сейчас о Полицейском управлении в Копенгагене! Огромное, мрачное учреждение. Там можно заблудиться. Разные коридоры, пишущие машинки, бумаги! Люди сидят там и заносят в книги все, что мы делаем. Это, наверно, стоит больших денег!

— Наверно.

— На это деньги есть. А для тех, против кого направлен весь этот аппарат, нет ничего!

— Ты не сказала, что было в комиссии по социальным делам? — спросила Йоханна. — Что сказал Расмус?

— Отказал. «Подобная помощь не входит в сферу деятельности комиссии», — сказал он. Ты себе представить не можешь, какой он мерзавец! «Вы сами должны подумать о себе! А вы приходите и просите помощи! Вы должны были знать, на что идете!» И стал говорить о покушении во Фредериксхавне, подлец! А потом спросил: «Неужели вам приятно приходить сюда и просить о помощи». А еще, знаешь, что он сказал? Он сказал, что если мы не можем содержать своих детей, то о них позаботится организация по охране детей!

— Какая же он дрянь! А что ты ему ответила?

— Я только старалась не зареветь. Я была так зла. А ты знаешь, когда злишься, не находишь нужных слов. Я сожалею, что не сдержалась. Я сказала, что он — дерьмо.

— Он и есть дерьмо!