Машина выехала со стороны Конской площади и свернула в Театральный переулок. На несколько секунд свет фар осветил фасады домов напротив, полуразрушенное здание и участок на углу. Из развалин, почти из-под самой крыши, торчала толстая балка, напоминая в сгустившемся тумане поперечный брус виселицы.

«Неплохо для фильма ужасов или декадентской пьесы», — подумал Вернер Вестхаузен, отступив на несколько шагов в глубь подъезда здания дирекции. Сгорая от любопытства, он наблюдал за тем, как «вартбург» оставил позади развалины и остановился за барьерами ограждения. Кто же выйдет? Белый «вартбург» есть как будто у одного лишь режиссера…

И действительно, это был Краних.

Режиссер закрыл машину и, насвистывая какую-то веселую песенку, перешел на другую сторону улицы и исчез в театральном подъезде.

Несколько разочарованный, Вестхаузен снова взглянул на светящийся циферблат наручных часов. Где они запропастились? Генеральная репетиция начинается в восемь, а сейчас уже без пятнадцати семь… Ему вдруг ужасно захотелось закурить. А почему бы, собственно, и нет — теперь уже все равно… Он нащупал в левом кармане куртки маленький портсигар, подарок Эльке в день рождения. Давно это было.

После первой же глубокой затяжки до того закашлялся, что вынужден был прислониться к стене. На глазах выступили слезы, не хватало воздуха. Проклятое зелье! Он далеко отшвырнул сигарету.

Лишь некоторое время спустя стал дышать ровно и с глаз спала пелена. Все лицо взмокло, он вытер его дрожащими руками.

Очевидно, врач был прав…

Через улицу метнулась черная кошка, оглянулась, сверкнула глазами и исчезла в развалинах.

Говорят, если черная кошка перебегает дорогу справа налево — это к удаче. Примета хорошая, а сбудется ли?..

Когда Вестхаузен опять нетерпеливо посмотрел на часы, появилась следующая машина — нет, две, одна за другой. Ассистент режиссера выглянул за угол подъезда. Лишь теперь шедший впереди «трабант-комби» пропустил вперед «вартбург», который, однако, тут же затормозил. А «трабант», объехав его, остановился у того же ограждения, что и машина Краниха. Из него вышел председатель месткома Шумахер. Длинный «тоже — актер», как всегда спешил, и вот уже он, в несколько прыжков одолев высокое крыльцо у театрального подъезда, захлопнул за собой дверь.

После этого Вестхаузен рискнул выглянуть еще раз. Но сразу отпрянул и, втянув голову в плечи, скользнул в дом и там прильнул к узенькому окошку.

Вдоль по улице шли Вондри и Эльке, под руку, тесно прижавшись друг к дружке, будто имея на это право. Разговаривали они громко, никого не стесняясь. Вот Эльке рассмеялась, весело, от всего сердца — Вестхаузену хотелось заткнуть себе уши. Но он лишь сжал зубы, прислушиваясь к звуку приближающихся шагов.

— …я могу быть уверен, что ты завтра днем придешь ко мне наряжать елку?

— Честное-пречестное слово, в пять я у тебя!

— А твой муж?

— Ну, он… — в голосе Эльке прозвучало такое презрение, что кровь бросилась Вестхаузену в голову.

— …ему придется привыкнуть еще и к другому…

Конца фразы Эльке он не расслышал.

Вот, значит, как… Вот как его жена говорит о нем… От стыда и злости Вестхаузен дрожал всем телом. Какая низость… Но ничего, все, что ни делается, к лучшему! Рванув на себя дверь, выбежал на воздух. Эльке и Вондри как раз поднимались по ступенькам к подъезду. Они так прижались друг к другу, что в неверном, рассеянном свете казались ему одним целым.

— Вернер, привет!

Вестхаузен испуганно оглянулся. За спиной стоял и улыбался толстяк Мерц.

— Что с тобой стряслось, старина? Чуть не сбил меня с ног.

— А что такого могло случиться? — Вестхаузен сразу пожалел, что взял чересчур резкий тон, и заставил себя улыбнуться. — Задержался у знакомых… и вот… тороплюсь…

— Ты в своем репертуаре! Вечно куда-то спешишь! — добродушно проговорил баритон. — А мне каково?.. Мне еще предстоит переодеться и терпеть, пока не наложат на лицо полфунта грима. О дурацком парике я уже не говорю…

— На то ты служитель муз!

— Нищий служитель муз — вот мой удел! — толстяк продолжал еще хихикать, когда они проходили мимо вахтера.

Вестхаузен облегченно вздохнул. Сейчас он был совершенно уверен, что Мерц ничего не заметил. Слава богу!

Без трех минут семь; у столика вахтера стоял незнакомый ему молодой человек, который разговаривал по телефону. Боковым зрением Вестхаузен заметил, что незнакомец внимательно оглядел их с Мерцем, положил трубку и обратился к старику Бреннеке с каким-то вопросом. Но поскольку оконце в застекленной будке было опущено, он ничего не разобрал. Невольно ускорил шаги.

— Одну минуту, прошу вас!

Мерц остановился и удержал торопившегося Вестхаузена за руку.

— Слушай, это он нам, — удивленно сказал он. — Ты его знаешь?

Прикусив губу, Вестхаузен покачал головой.

— Господин Мерц? — вежливо осведомился молодой человек, остановившись перед ними.

Рост у него — сто девяносто, не меньше. Глаза светлые, дружелюбные.

— Да.

— А вы господин Вестхаузен?

— Точно так — а вы кто?

— Лейтенант Краус из уголовной полиции.

— Что вам угодно? — с некоторым беспокойством спросил Вестхаузен.

— Не сомневайтесь, серебряных ложек в гостях мы не крали, — широко улыбнулся баритон.

— Выходит, вы ничего не знаете?

— Нет… А что случилось?

— Случилось? — удивлению лейтенанта не было предела. Его голубые глаза остановились на Вестхаузене, который до того сконфузился, что даже заморгал. — На сцене вашего театра произошел несчастный случай, сегодня после обеда. Остальное вы узнаете от моего коллеги. Он ждет вас в кабинете главного режиссера.

Оставив их, лейтенант пошел навстречу тенору-буффо Гюльцову и его приятелю — танцовщику из балетной труппы, которые как раз вошли в театр.

— Дьявольщина какая-то, что все это значит? — тихо проговорил Мерц. — Пошли, Вернер, времени в обрез. Нечего буравить воздух глазами…

На лестнице они столкнулись с торопившимся куда-то Буххольцем. Декоратор был бледен и явно встревожен. И когда Мерц накинулся на него с вопросами, досадливо поморщился.

— Оставьте меня, ради бога, в покое, — взмолился он. — Мне и без вас тошно. Полицейские меня больше часа допрашивали.

— Да, но почему? — баритон схватил его за халат и не отпускал. — Перестань ты трястись, как лягушонок.

Буххольц медленно отвел руки Мерца; удивлению его и впрямь не было предела.

— Вы что, хотите сказать, будто и впрямь понятия не имеете, что погиб Пернвиц?

— Пернвиц мертв?.. — Мерц отступил на шаг назад, с неподдельным ужасом глядя на декоратора.

Вестхаузен, не произнесший до сих пор ни слова, и тут промолчал; на его лбу блестели мелкие капельки пота.

— Бред какой-то… И где? Лейтенант упомянул вроде, что прямо на сцене?..

— Так оно и было, — проворчал декоратор. — Рухнул в открытый люк. Не повезло ему — просто страшно! Вот и сыщики так считают.

— Но ведь почти все мы прошли по сцене. А Пернвица я видел собственными глазами — с Клаудией.

— Он зачем-то вернулся.

Блехшмидт вытянул руку и приоткрыл дверь, ведущую к мастерским. Уже переступив порог, повернулся к ним и сказал:

— Вы только представьте себе: люк был открыт, а лампа принудительного света не горела. Перегорела, что ли… Загадочная история, а? — И дверь за ним с шумом захлопнулась.

— Вот чертовщина! — Мерц надул щеки и потихоньку выпускал воздух. — История более чем загадочная… Я готов принять мусульманство и трижды в день сотворять намаз, если только не… — Он оборвал себя на полуслове и стал на пути тенора-буффо, который хотел было проскользнуть мимо. — А ты что скажешь обо всем этом, малыш?

— Я… А почему я?.. Ведь я… ничего не знаю, — выдавил из себя Гюльцов. — Я сразу пошел домой с Бертом. — Он оглянулся, ища поддержки у своего приятеля. — Правда, Бертль?

Юноша в облегающем кожаном комбинезоне, с вьющимися волосами до плеч и девичьими ресницами благосклонно кивнул:

— Да, мы все это время не разлучались.

— Вот! Слышали! — несмотря на волнение, Гюльцов не преминул поблагодарить Берта нежным взглядом. — А теперь дайте нам пройти, нас ждут полицейские.

— Меня тоже, черт подери, — сказал Мерц. — Сколько на твоих, Вернер? Мои опять у часовщика.

Взглянув на Вестхаузена, не смог удержаться от язвительного замечания:

— С тобой сегодня не соскучишься. Стоишь все время, как памятник, и ни слова из тебя не выжмешь. Тебе что, Пернвиц отцом родным был?

Вестхаузен прокашлялся, вытер тыльной стороной ладони вспотевший лоб.

— Я все время думаю о том, — проговорил он медленно, как бы через силу, — что я и по сей день остался бы солистом и что Вондри ни при какой погоде не занял бы мое место тенора, случись это несчастье на четыре года раньше.

— Но, Вернер!.. — Мерц положил Вестхаузену руку на плечо, по-дружески погладил. — Как ты можешь… сейчас… в такой ситуации!

— А почему бы и нет! — взорвался Вестхаузен. — Разве я не прав? Без поддержки Пернвица этот Краних — новичок в нашем театре — не осмелился бы выжить меня.

— Когда это было, Вернер…

— Конечно… Но разве мне не напоминают об этом каждый божий день, гоняя меня, пожилого человека, но всего лишь ассистента режиссера, по всему театру за живой водой!.. И за все в ответе я! А этот немыслимый страх — вдруг я что-нибудь забуду, подам не тот знак… Один господь знает, сколько раз Пернвиц буквально вытирал об меня ноги, унижал, как последнее ничтожество.

— Ты принимаешь все слишком близко к сердцу, Вернер. Свойственное тебе рвение и чувство ответственности многим кажутся показными и неуместными.

Вестхаузен, похоже, не расслышал сочувственных слов баритона, тон его сделался запальчивым, агрессивным.

— И по восемнадцатым числам каждого месяца — на пятьсот марок меньше… Представляешь? Ты ведь знаешь, каким оплеванным кажется себе мужчина, когда жена получает больше денег, чем он? Особенно если она, как в нашей семье, в одно прекрасное утро становится солисткой, — он сокрушенно махнул рукой.

— Я-то тебя понимаю, старина, — негромко проговорил он, силясь скрыть удивление, которое вызвало в нем неожиданное признание Вестхаузена, — тебе и впрямь здорово не повезло.

…У будочки вахтера собралась целая группа актеров, музыкантов и рабочих сцены, над всеми ними, подобно смотровой вышке в конце набережной, возвышалась фигура лейтенанта уголовной полиции. Из оркестровой ямы доносилась пронзительная трель кларнета, странным образом гармонировавшая с гулом человеческих голосов.

— Черт знает, что творится, — проговорил Мерц с кислой миной. — Воображаю, как пройдет генеральная. — Вдруг он испуганно вздрогнул, сжал запястье Вестхаузена и бросил взгляд на циферблат его часов. — Ну и осел же я! Не сердись на меня, Вернер, у меня нет ни минуты времени… Держи хвост пистолетом, старина… Чао!

Вестхаузен смотрел ему вслед невидящими глазами.

На балкончике рядом с двойным софитом было по обыкновению невыносимо жарко. Рубашка липла к телу. Выругавшись, Вечорек отошел в самый угол, перегнулся через перила, взглянул вниз, на силовую установку. Что это с мастером? Все необходимое для первой сцены давно на месте. Чем он там занят, почему тянет? Да иначе и быть не могло… Крибеля на месте нет, он внизу на сцене болтает о чем-то с Вондри. Что у них может быть общего? Тенор успел уже переодеться и загримироваться. Стоя в наброшенном поверх театрального костюма халате, он что-то выговаривал мастеру-осветителю. Крибель, в свою очередь, отвечал ему не менее раздраженно, разговор шел на повышенных тонах. Неподалеку от них у предохранительной решетки перед колосниками стоял Вестхаузен и наблюдал, как два рабочих сцены буквально в последнюю минуту закрепляют кулисную дверь.

Вечорек не на шутку разозлился и, перегнувшись еще больше, крикнул:

— Эй, маэстро! В чем загвоздка? Долго мне здесь еще поджариваться?

Мастер-осветитель испуганно взглянул вверх, махнул рукой.

— Выключайте свет… Можете передохнуть.

Пожав плечами, Крибель повернулся спиной к Вондри и стал подниматься по лестнице на балкончик. Вондри погрозил ему вслед кулаком, несколько раз дернул за концы пояса халата, резко повернулся на каблуках и исчез со сцены. Опустив голову, Вестхаузен, волоча ноги, поплелся к своему пульту ассистента режиссера и начал листать ноты.

— Это другой компот, — пробурчал Вечорек, выключая софиты.

Почти одновременно выключили софиты и на нижнем мостике. Как-то вдруг стало совсем темно, не выключили только рабочий свет, что лишило кулисы последней капли театральной романтики.

Вечорек протиснулся мимо наглухо закрепленных софитов, спустился по лестнице на верхнюю рабочую галерею, а там осторожно открыл дверь, ведущую к дамским гримерным.

Кики на месте не оказалось, не было ее и в гардеробе, не то он непременно услышал бы оттуда шум.

Он не закрыл за собой дверь, оставил щелочку и сейчас бросил взгляд вниз, на сцену. Видимая отсюда часть сцены была пуста. Однако похоже, что еще не все декорации на своих местах — снизу доносятся удары молотка. Со стороны лестничной клетки послышались голоса. Вечорек осторожно глянул в щелочку. По коридору прошествовали несколько пожилых хористок. Они о чем-то оживленно переговаривались, несколько раз останавливались, перешептывались, а потом исчезли в гардеробе.

— Старые перечницы, — проворчал Вечорек, открывая дверь пошире.

А Кики нет и нет. Он достал из кармана смятую пачку сигарет «Кэро», сунул сигарету в рот, прикурил. Нет, что за история с географией: человек погибает прямо на сцене, и не кто-нибудь, а старый театральный волк!

Стук молотка прекратился. В оркестровой яме скрипач настраивал свой инструмент. До начала спектакля добрых сорок минут. Вполне достаточно времени, чтобы выкурить еще сигарету и поболтать с Кики. Но где же она?

Внизу по сцене шаркал ногами Буххольц, давая указания рабочим, стоявшим в отдалении. С легким шорохом опустился горизонт, и боковой части сцены больше не было видно. Буххольц исчез, зато снова появился Вондри. На нем все тот же белый пляжный халат. Остановился у крайней колонны декорации, задрал голову и несколько секунд разглядывал что-то вверху. Потом скользнул в узкий проход между горизонтом и кулисой.

Сгорая от любопытства, Вечорек подошел поближе к перилам. Да, все верно, вот за ним следом появился мастер Крибель — и тоже исчез!

В динамике затрещало. Кто-то прокашлялся, затем раздался голос Вестхаузена.

— Добрый вечер, дамы и господа, сейчас девятнадцать часов тридцать минут. Повторяю, девятнадцать тридцать!

Вечорек покачал головой и повернулся, вынув изо рта сигарету. Перед ним, прислонившись к двери, стояла Кики.

— Извини, что заставила тебя так долго ждать, — сказала она. — Но в нашу репетиторшу сегодня бес вселился!

— Ничего страшного! — Он притянул ее к себе, хотел поцеловать.

Но молоденькая хористка выскользнула из его рук.

— Отпусти, ты помнешь мне платье! Спустимся в буфет, покурим?

— Пойдем лучше наверх, в мастерскую. Терпеть не могу, когда все на тебя пялятся…

— Но, Петер! — оборвала его Кики. — Ты в чем мне клялся, что обещал?

— Ладно, чего уж там, — выдавил он из себя. — Так как, пойдем?

— Да. — Она отпустила его руку и нежно погладила по небритой щеке. — Ты милый!

В дверях оглянулась, послала ему воздушный поцелуй.

— Спускайся первым, мне нужно на минуточку в гримерную.

Сквозило, кто-то не закрыл за собой дверь. Не держась за перила, Вечорек быстро зашагал по узеньким мосткам, переступая через кабель, мотки проволоки и ящики с инструментами. Неплотно сшитые доски поскрипывали под тяжестью его шагов.

Свинство! Кто-то додумался подпереть обитую железом дверь к боковой пристройке тяжелой батареей-гармошкой. А вспыхни внутри пожар?.. Досадливо поморщившись, он отодвинул ногой тяжеленную штуковину в сторону.

Все тихо, коридор пуст, только в конце его тускло светится лампочка принудительного освещения. Рядом с гардеробом, наискосок от него, стоял ящик с женскими туфлями, а за ним — старая вешалка. Вечорек дошел до лестницы, где коридор раздваивался: налево — к балетному залу, а прямо — к репетиционной сцене № 1. И здесь ни души, даже пожарных нет. Молодой осветитель с удовольствием закурил сигарету, он затягивался глубоко, наслаждаясь вкусом крепкого и душистого табака. Потом прошел дальше, к стеллажам, где была свалена всякая всячина. Помятые металлические шлемы, покрытые пылью в палец толщиной, «старинные» щиты, деревянные мечи, копья, бердыши лежали вперемешку со старыми кувшинами и вазами, светильниками, плетеными корзинами, полными книг в дорогих с виду переплетах, посудой и прочей дребеденью. Реквизит. Тишина, нарушаемая лишь поскрипыванием резиновых подошв по линолеуму, полнейшая тишина. Но вот… вот как будто послышались посторонние звуки. Вечорек резко остановился, спрятал сигарету в кулаке, огляделся. Никого!.. Ни в самом коридоре, ни за стеллажами.

А в репетиционном зале?..

Дверь была приотворена и поддалась без скрипа. В помещении, равном по площади сцене, темным-темно. Только над занавесом в глубине зала красноватый отсвет лампы принудительного освещения.

Вечорек несколько секунд прислушивался, потом пожал плечами и открыл угловое окно. Нет, почудилось, наверное… Да и кому тут шастать за несколько минут до начала репетиции?

Только хотел было Вечорек взять вертящийся стульчик и перенести от рояля к окну, чтобы устроиться там поудобнее и покурить всласть, как услышал чьи-то шаги — тяжелые шаги человека в сапогах.

Ясное дело, это не Кики… Пожарные, черт бы их побрал! Дай бог ноги!.. Он швырнул сигарету в окно, помахал руками, «выгоняя» дым, пробежал на цыпочках по сцене и шмыгнул за занавес. Звук шагов пропал, но вот он слышен снова, совсем близко, кто-то идет прямо по сцене.

Вечорек слегка отодвинул занавес. Перед окном стоял мужчина; фуражка с блестящим козырьком, погончики на плечах, военизированный мундир.

Пожарный, наверное, принюхивался к запаху у окна, он пробормотал что-то недовольно, со стуком захлопнул окно. Потом прошел к двери, как бы собираясь уйти, — и вдруг все помещение залило ярким светом.

Вечорек, скорчившись за занавесом, пригнулся как можно ниже и на четвереньках пополз к составленным в углу столам. В самом углу, за горкой составленных вместе круглых подиумов, лег на пол. Дело дрянь!.. Одна надежда, что пожарный не станет раздвигать столы и стулья. Не то скандала не избежать, и одна-единственная сигарета обойдется ему никак не дешевле пятидесяти марок. Плюс выговор от шефа… Не хватало только, чтобы сейчас появилась Кики…

А пожарный пошел прямиком к занавесу, и Вечорек явственно слышал, как он зашуршал по полу, когда тот дернул. Электрик лежал, затаив дыхание, едва ли не вжавшись в пол. Сквозь ножки кое-как составленных стульев увидел начищенные до блеска сапоги… И еще кое-что углядел Вечорек: два пузатых, битком набитых портфеля, почти новых с виду. Они стояли за приставленной к стене декорацией на металлических планках. И никто их, конечно, увидеть не мог. Если не лежал, как он, Вечорек, на полу… Вот так история.

Почему бы пожарному не пройти дальше — или он что-нибудь заметил? У Вечорека появилось неприятное чувство, его словно начали одновременно покусывать сотни муравьев. Как тут лежать, не шевелясь! Вдобавок его раздражал запах недавно натертого пола, вот-вот он чихнет!

И когда он уже думал, что больше не выдержит, сапоги повернулись на месте и исчезли из его поля зрения. Свет погас, хлопнула дверь.

Можно размяться — какое удовольствие. Вечорек поднялся, потянулся, несколько раз глубоко вздохнул. А потом снова присел и щелкнул зажигалкой. В его дрожащем огоньке матово отливала кожа портфелей. Они оказались довольно-таки тяжелыми, и, когда Вечорек подтягивал их к себе, что-то в них позванивало. Кто, черт побери, их сюда задвинул и зачем…

Поставив портфели на стол, он, не в силах преодолеть вполне объяснимое любопытство, принялся возиться с замками. Нет, не открываются. Дьявольщина!

Сунув зажигалку в карман, нащупал там связку ключей.

И снова у него появилось то же чувство, что и недавно в коридоре: будто рядом кто-то есть. Он не шевелился, тщательно прислушиваясь и пытаясь понять, что же могло его спугнуть. Пока не послышался шипящий звук, за которым последовал удар в затылок такой силы, что Вечорек без сознания рухнул на пол…

— Ну, это последний, — сказал обер-лейтенант Штегеман, когда закрылась дверь за декоратором Блехшмидтом. — Остаются еще музыканты и несколько человек из технического персонала, но они вряд ли представляют для нас интерес.

Криминальмейстер Позер, который стенографировал, сидя в углу за курительным столиком, положил карандаш в записную книжку и встал:

— А Вечорек?

— Не тревожься, этот птенчик помечен у меня особым колечком, — улыбнулся Штегеман. — Если вы не возражаете, капитан, я им займусь после генеральной.

Маркус оторвал взгляд от хитросплетений узора на ковре и с отсутствующим видом кивнул. В опросе возможных свидетелей, который Штегеман провел с профессиональной точки зрения безукоризненно, он почти не участвовал, а иногда даже отключал внимание.

Его мысли постоянно возвращались к Клаудии. Между прочим, и к тому, какие последствия для его работы здесь будет иметь их прошлое. Конечно, он отдавал себе отчет и в том, что по сравнению с коллегами находится в куда более выгодном положении. Зная Клаудиу, он был уверен, что она ни при каких обстоятельствах не способна замыслить столь хитроумное преступление. И тем более участвовать в чем-то подобном. Но вправе ли он умолчать об их прошлом?

— …от этой Мансфельд, капитан?

Маркус вздрогнул. Уйдя в себя, он пропустил вопрос Штегемана мимо ушей. К счастью, криминальмейстер опередил его с ответом.

— Я ей верю, — сказал он, подходя к столу, за которым сидел Штегеман. — Своей связи с Пернвицем она не отрицала ни секунды. И по какой такой причине она стала бы врать, утверждая, что незадолго до несчастного случая он к ней заходил и вскоре опять ушел?

— Пожалуй, вы правы, — согласился Маркус.

Подстегиваемый испытывающим взглядом Штегемана, он поспешил добавить:

— И, следовательно, Пернвиц побывал еще у кого-то.

— Да, но у кого? И с кем он мог задержаться? С Крампе, что ли?

— Это вряд ли, — покачал головой Позер. — Если бы подвыпивший рабочий сцены и впрямь столкнулся с Пернвицем, дело в крайнем случае дошло бы до рукопашной, но вовсе не до уголовщины…

— И я так считаю, — кивнул Маркус. — Тем не менее я испрошу у майора Бенедикта разрешение на медицинское освидетельствование Крампе у судебного психиатра. Может быть, тот что-то вытянет из его маловразумительной болтовни.

— Забавно, но во время второго допроса Крампе выглядел куда более испуганным, чем при нашей первой встрече.

— Прошло алкогольное отупление, Позер, — Маркус положил ногу на ногу и откинулся на спинку стула. — Уяснил хотя бы частично, что ему угрожает.

— Тогда он вовсе не такой болван, каким представляется.

Маркус предпочел не отвечать. Штегеман тоже не откликнулся. Тишину нарушил дребезжащий голос из динамика:

— Добрый вечер, дамы и господа, сейчас девятнадцать часов тридцать минут. Повторяю, девятнадцать тридцать!

— Его часы торопятся на шесть минут, — сказал лейтенант Краус, быстро вошедший в комнату и сразу опустившийся в кресло режиссера… — И, кстати сказать, список присутствовавших в театре в момент несчастного случая можно вышвырнуть в корзину, он и гроша ломаного не стоит!

— Как вас понимать?

— А так, что, кроме театрального подъезда, где проходишь мимо вахтера, есть еще по меньшей мере три возможности войти в театр или выйти из него. И даже полицейские, расставленные у выходов криминальмейстером Позером, не дают нам никакой гарантии, что виновник происшествия не оставил театр много позже.

— Не верю! — вырвалось у Позера. — Одного постового я оставил у актерского входа, другого — во дворе, а третьего у главного входа на Монастырской площади. А сам я, сидя рядом с вахтером, имел преотличнейший вид на всю улицу.

— А вход в столовую? Ну, там, куда завозят продукты? — Лейтенант Краус приподнялся в кресле, взял лежавший перед Штегеманом план здания театра, развернул его. — Вот здесь! — Он указал Маркусу на дверь в полуподвале. — Подъехать к ней можно было через узенький переулок, соединяющий Театральную улицу с Монастырской площадью. — На пути сюда мы проезжали мимо и никакого постового не видели.

Маркус подтвердил, что тоже его не заметил.

— Да, не заметил. Но разве эта дверь не на замке? И не на запоре?

— В принципе да, но не сегодня. Дни-то предпраздничные, и директор столовой с буфетчицей как раз ожидали поставщика продуктов. Ну, разные там напитки, сыры, колбасы, сигареты, пиво — все, что полагается. Они то открывали дверь, то закрывали, а под конец из-за этой трагедии с Пернвицем и вообще о ней забыли. Так что она была открыта до сих пор. Проникнуть в столовую или выйти на улицу — нет ничего проще.

— Безобразие! Как вы могли упустить это из вида, Позер? — накинулся он на криминальмейстера. — Вы и никто другой обязаны были наглухо законопатить все выходы из театра, все лазейки!

— Что я и сделал. И со всеми сведущими людьми переговорил. В том числе и с декоратором Буххольцем. — Позер выдержал взгляд Маркуса, пожал плечами. — Кому и знать, как не ему.

— Опять этот Буххольц!

— Я не могу поверить, что он откровенно лжет нам, — проговорил обер-лейтенант Штегеман, постукивая по столу огрызком карандаша. — Да и кто вспомнит в такой суматохе об этой — как вы выразились — лазейке? Буххольц и иже с ним просто-напросто забыли о ней. Точно так же, как и директор столовой с буфетчицей.

— «Забыли»— терпеть не могу этого словечка, — Маркус едва владел собой. — Однако вы упомянули о трех возможностях, Краус, — обратился он к лейтенанту. — Что там насчет двух оставшихся?

— Эти выходы были перекрыты людьми Позера, однако не раньше, чем через пятнадцать минут после случившегося. — Лейтенант снова обратился к плану театра. — Вот здесь постовые, — он отметил несколько мест на карте крестиками. — Обзор отсюда отличный, вряд ли кому-нибудь, если он только не суперпрофессионал, удалось бы оставить театр незамеченным.

— Хорошенькое утешение!.. Пока появился Позер со своими людьми, неизвестный мог преспокойно уйти пешком, а не то что убежать.

— А вы не считаете, что мы переливаем из пустого в порожнее? — невозмутимо, но безо всякого вызова спросил Штегеман. — От нас сейчас что требуется? Раскинуть мозгами, как бы поскорее наверстать упущенное. При нынешнем положении дел подозревать можно едва ли не каждого из коллектива театра.

Маркус с трудом проглотил ядовитые слова, так и вертевшиеся на кончике языка. Штегеман его разозлил. Он не криминалист, этот обер-лейтенант, а дисциплинированный педант без грамма фантазии.

— Вы, как всегда, правы, Штегеман, — не скрывая сарказма, проговорил он. — И у вас, разумеется, есть отличный, детально продуманный план действий?

Штегеман улыбнулся.

Из висевшего над дверью динамика вырвался свистящий звук, он становился все выше и выше, оборвавшись именно тогда, когда терпеть его стало совсем уже невмоготу. Зато можно было разобрать негромкий мужской голос, все время заглушаемый непонятными шумами и треском. «Да прекрати ты… глупее не придумаешь… волноваться нечего… это еще наше счастье… Пернвиц… и смотри, никому не проболтайся…»

— Откуда это?

— Понятия не имею, наверное, со сцены, — так же шепотом ответил Позер. — По переговорному устройству.

Лейтенант Краус замахал руками.

— Нет, ни в коем случае, это прошло через микрофоны, которые находятся на сцене. Я их насчитал там целых пять.

— Узнал кто-нибудь голос?..

Никто не ответил.

Маркус вскочил.

— Краус! Позер! Мигом на сцену! Нам нужны оба — и тот, что говорил, и другой!

— А я расспрошу секретаршу главного режиссера, — обер-лейтенант Штегеман был уже у двери.

И вдруг снова зазвучали эти голоса.

Криминалисты застыли на месте, буквально гипнотизируя взглядами небольшой, обитый коричневой кожей ящичек над дверью.

— …Конечно, на репетиционной сцене… праздничные дни… никто не явится… сделаю, сделаю… полицейские могут… только Пернвиц.

Ответ прозвучал неразборчиво, будто кот зашипел, потом снова голос первого:

— …Если тебя это успокоит… проверю… наверняка… но исчезнуть нам придется, не то они…

Голос, зазвучавший под конец довольно резко, вдруг оборвался, да и динамик отключился.

— Черт, теперь они смоются, — ругнулся лейтенант Краус и бросился вон из кабинета. Криминальмейстер — за ним следом.

Обер-лейтенант Штегеман рванул на себя обитую кожей дверь кабинета главного режиссера и набросился на перепуганную секретаршу, вскочившую из-за стола:

— Вы слышали? Кто это говорил?

— Что я должна была слышать?

Секретарша, женщина весьма решительного вида лет тридцати пяти или около того, в очках и седой прядью в густых каштановых волосах, быстро овладела собой и поставила на электроплитку кофейник.

— Дверь у нас, можно сказать, звуконепроницаемая, сами видите. А подслушивать у замочных скважин я не привыкла.

— Этого никто не утверждает, — Маркус протиснулся в «предбанник» мимо Штегемана и, принюхиваясь к запаху закипающего кофе, огляделся.

Письменный стол стоит под углом к окну. Перед ним — декоративная скамеечка с цветочными горшками. Цветы нездешние, какие-то экзотические. У стены два стеллажа с папками, по бокам — театральные плакаты с множеством наклеенных фотографий; но и здесь над дверью динамик.

Он снова обратился к секретарше, внимательно глядя на нее.

— Мы только что стали невольными свидетелями разговора, который, вероятнее всего, велся на сцене… да… Но при включенной местной сети… да. У вас ведь тоже висит такая штуковина, — он мотнул головой в сторону динамика.

— В этом нет ничего удивительного, — ответила секретарша намного любезнее. — Я свой динамик отключила, — и улыбнулась, показав удивительно красивые зубы. — Не могу сосредоточиться при этом шуме.

— Я вас понимаю, — Маркус бросил на Штегемана многозначительный взгляд.

Не может быть, чтобы секретарша не услышала хотя бы этого омерзительного свистящего звука!

— Но в других помещениях театра — там можно было услышать этот разговор?

— Что за вопрос, конечно! Если внутренняя сеть работает, а микрофоны на сцене звукооператор перекрыл.

— А поподробнее нельзя?

— У нас есть две возможности вести передачу со сцены на театр — с пульта главного режиссера и еще через пульт звукооператора, если он подключается.

Покачав головой — есть же такие несведущие люди! — она открыла один из ящиков письменного стола и достала чашку с блюдцем.

— Не желаете ли глоток кофе?

— Нет, — сказал Маркус. — Большое спасибо.

Ступенька, следующая и еще одна. Лестничная площадка, поворот направо, и все сначала. Кажется, что это какая-то бесконечная лестница.

Устройство сцены — чертовски сложная вещь. Кто бы мог подумать?.. А лифта нет, только грузовой подъемник, к тому же испорченный.

Маркус остановился, отдышался. Бросил взгляд вниз.

Там, где перила почти сходились — если смотреть с верхотуры, — царило оживление. Но сюда, наверх, не доносилось ни звука. Тихо, как в индийской гробнице. Тьфу, что за нелепое сравнение!

Стал, не торопясь, подниматься выше. Досадно, что Краус и Позер опоздали. На сцене они никого, кроме Буххольца и двух такелажников, не встретили. Скорее всего эта парочка смоталась оттуда при первом появлении декоратора и его помощников. Оркестрант, пришедший в числе первых в оркестровую яму, чтобы проверить по партитуре одно из сложных мест, заметил, как два человека шмыгнули за кулисы и исчезли в направлении боковой сцены, но не разобрал, кто именно.

Воздух здесь спертый. Пахло потом, одеколоном и кожаной обивкой мебели, особенно на верхней лестничной площадке, где Маркус хотел повернуть направо: как объяснил Буххольц, там есть проход к кабине звукооператора.

Словно по мановению волшебной палочки то и дело происходили события, осложнявшие первоначальный ход расследования. Кто-то из находившихся в кабине звукооператора скорее всего случайно подключил микрофоны на сцене и в других помещениях. Сам звукооператор вне подозрения, он в это время сидел в буфете. Но кто это сделал и почему? Случайно, по ошибке или с умыслом? Хотел ли этот неизвестный сам подслушать их разговор или хотел навести на след полицейских?

И говорил-то все больше лишь один из них, и помех было много. Этот разговор должны были слышать во всем здании. Хорошо бы Краус с Позером нашли кого-нибудь, кто опознал бы говоривших по голосам.

А вот приоткрытая дверь, в коридор падает узкая полоска света. Маркус едва не прошел мимо, но, бросив взгляд внутрь, оторопел. Перед ним предстал высокий брюнет, испуганный его появлением не меньше, чем тот — его видом. В неверном свете потрескивающей люминесцентной лампы, от которого Маркус невольно заморгал и даже отступил на полшага, ему показалось, что совсем недавно они где-то уже встречались. Нет, действительно, какое знакомое лицо!

— Привет, — проговорил он, ощущая сухость во рту.

Прошелся по комнате и вдруг расхохотался от всей души. Парень, который, казалось, тоже сделал несколько шагов ему навстречу, ответил ему таким же взрывом хохота.

Нет, как ему повезло, что рядом нет никого из коллег. Вот был бы повод для всеобщих насмешек! Начальник угрозыска испугался собственного отражения в зеркале!

Металлическая табличка на двери гласила: «Балетный зал». Маркус несколько секунд стоял, уставившись на до блеска натертый паркетный пол, на зеркальные стены зала. Показав своему отражению язык, повернулся к нему спиной и… услышал сдавленный крик женщины, взывающей о помощи.

«Нет, это просто сумасшедший дом!» — мелькнуло в голове Маркуса, бросившегося в коридор. Голос доносился издалека, примерно оттуда, откуда он только что пришел. И снова крик:

— На помощь! На помощь!

Эх, будь здесь чуть посветлее. На весь коридор всего несколько слабеньких лампочек, в этой полутьме и конца коридора не разглядишь. Стены коридора словно начинают сходиться: да, здесь стеллажи со старым реквизитом. А вот и дверь, ведущая в просторное помещение с прожекторами на потолке. После полутьмы коридора тут, можно сказать, даже чересчур много света.

Маркус заметил женщину лишь после того, как она поднялась во весь рост в том углу зала, где были составлены столы и свалены кое-как подиумы и стулья. Совсем еще молоденькая, хрупкая и нежная блондинка подняла заплаканное лицо и не без испуга проговорила:

— Слава богу! Я боялась, что меня никто не услышит!

— Что случилось? Почему вы звали на помощь?

— Петер… Мы договорились здесь встретиться… Он, наверное, как-то неловко упал… Прошу вас!.. Идите скорее сюда!

Блондинка нагнулась и снова исчезла за занавесом и подиумами. Маркусу пришлось отодвинуть два стола и несколько стульев, чтобы пробраться к ней. Она прижала к своим коленям голову лежавшего на полу молодого человека и вытирала ему лоб носовым платком.

Это был электрик Вечорек. Прижав колени к туловищу, он тихонько постанывал. Глубокая красная ссадина над левым глазом еще больше подчеркивала неестественную бледность его лица. В правой руке он сжимал связку ключей.

— У него есть еще одна рана… на затылке… Я ее сперва не заметила, — голос девушки дрожал.

Маркус присел на корточки и осторожно приподнял голову молодого человека, все еще не пришедшего в сознание. Это движение причинило ему боль. И неудивительно: под слипшимися от крови волосами Маркус нащупал большую рваную рану. Действительно ли он упал? Или кто-то «уложил» его? Ответ может дать либо сам пострадавший, либо судмедэксперт.

Маркус нащупал его пульс. Бьется слабо, но равномерно и четко.

— Успокойтесь, — сказал он блондинке, глядевшей на него с мольбой в глазах. — Рана не столь опасна, как кажется. Насколько я могу судить, кость не задета. Но так или иначе нужно немедленно вызвать врача. Когда вы его нашли?

— A-а… Всего несколько минут назад, — слезы снова появились у нее на глазах. — Я услышала, как он стонет.

— Здесь наверху есть телефон?

— В гримерной есть… но она закрыта! — Она подняла глаза, глядя куда-то мимо Маркуса, и вдруг от испуга закрыла рот ладонью. — Боже мой!

Маркус тоже не услышал шагов подошедшего к ним сзади мужчины, который заглянул капитану через плечо. От взгляда Маркуса не ускользнуло, как его всего передернуло.

— Прошу меня извинить, я где-то здесь забыл свои ноты. И услышал ваш разговор. А ближайший аппарат в будке звукооператора. — Сделав шаг в сторону, он оказался рядом с Маркусом. — А что это с Вечореком? Кто это его?..

— Пока не знаем. А вы кто?

— Моя фамилия Штейнике. Я режиссер оперной труппы. Фройляйн Оберман меня знает.

Блондинка сдержанно кивнула и снова склонилась над Вечореком. По всей видимости, она недолюбливала молодого режиссера.

— Не сочтите за труд, позвоните вахтеру и пригласите врача. И еще: пусть сюда поднимется лейтенант Краус, он, должно быть, где-то рядом. Я капитан Маркус из уголовного розыска.

— Одна нога здесь — другая там! — улыбнувшись почему-то, Штейнике отдал честь.

Маркус наблюдал, как долговязый режиссер выбирался из этого скопища мебели, отбрасывая стулья в сторону, как отшвырнул занавес и исчез. Где, между прочим, ноты, которые он якобы оставил на сцене?..

— Он очнулся! Смотрите — он приходит в себя! — блондиночка даже заикаться начала от радости.

Вечорек открыл глаза и непонимающе уставился на носовой платок, который она держала в руках. Потом его взгляд медленно перекочевал на ее лицо и остановился.

— Кики, — выдавил он из себя с превеликим трудом. — Чего это со мной, а? Что это я такой мокрый?.. — попытавшись рывком приподняться, со стоном упал на спину. — Ой, голова-а-а-а…

— Лежи, не двигайся, Петер, милый, ты ранен… — Она склонилась совсем низко над ним. — Врач вот-вот придет!

— Но как это… Я ничего такого не помню… Как это я вообще тут оказался? — Он заметил кровь на кончиках ее пальцев. — Это… никак моя?..

Она кивнула, готовая расплакаться.

— Ты раскроил себе череп. Ох, ты мой непутевый!.. До всего тебе дело!

Вечорек улыбнулся, вымученно, правда, но улыбнулся:

— Миленькая ты моя!.. Не бери в голову! Заживет, как на собаке! — он хотел было погладить ее руку и вдруг обнаружил в своей связку ключей. — Ого-го, а это что еще такое?

Маркус, который разговаривал со Штейнике, отступил в сторону сделал шаг вперед.

— Приветствую вас, господин Вечорек, — сказал он. — И поздравляю: череп у вас подходящей крепости. Дело могло кончиться куда хуже.

Подняв один из стульев, уселся на него верхом и взял связку ключей из рук осветителя.

— Что вы хотели открыть?

— Не-ет, ты глянь — и уголовный розыск уже здесь!

Вечорек закрыл глаза, мускулы лица дрогнули. Потрогал ладонью лоб, повернул чуть-чуть голову и осторожно дотронулся до раны на затылке.

— Ловко они врезали, нечего сказать, — пробурчал он, снова открывая глаза. — Эт-то за кожаны… за портфели, значит… Врубился я!.. — энергично, будто силы вернулись к нему, приподнялся на руках. — С весом были кожаны, под этой вот рухлядью стояли… — он посмотрел вбок. — А теперь — фьюить!..

— Ради бога, приляг ты, Петер, — взмолилась хорошенькая блондинка, силой укладывая его. — Тебе вредно двигаться.

— Ладно, чего уж там… Но если эта гнида попадется мне… — Он сжал пальцы в кулак.

— Кто это вас так погладил, господин Вечорек? — спросил Маркус. — И за какие такие заслуги?

— Если б знать… Я ж его в глаза не видел. Врезал он мне, я копыта и откинул. Грогти, полная отключка.

— А портфели?

— Ну-ну, только я их увидел… взял, значит, на стол, что ли, поставил и открыть хотел. Н-ну, глянуть хотел, что там внутри.

— Они были заперты?

— А то нет! Зачем бы я тогда доставал свои ключики, — глаза его были сейчас ясными и живо блестели. — Парень он, видно, тертый, бывалый. Я и не почуял, как он ко мне подкатил…

Маркус кивнул, принялся вертеть брелок с ключами на пальце.

— Не догадываетесь, кто бы это мог быть?

— Ни грамма! А вот в кожанах что-то железное было. Звякало-брякало!

Тут появился Штейнике.

— Врач будет с минуты на минуту! — Он даже шею вытянул, чтобы посмотреть, что там с осветителем. — К счастью, наш врач еще в театре.

— Очень хорошо! — Маркус сунул ключи в карман и встал. — Если вы не против, побеседуем позднее, — сказал он Вечореку.

Осветитель вздохнул и заморгал, ничего не понимая.

— Сказано — будет сделано!

— А с вами, господин Штейнике… — Маркус нарочито растягивал слова, — с вами я хотел бы побеседовать прямо сейчас!

— Со мной?

— Да.

— Но ведь я уже ответил на все вопросы… одного из ваших коллег.

— Попрошу вас пройти…

Молодой режиссер обиженно поджал губы, покачал головой и, наконец, пожал плечами.

Маркус пропустил его вперед, сделал несколько шагов и оглянулся. Вечорек прижал к себе блондинку. И, судя по продолжительности поцелуя, он чувствовал себя абсолютно здоровым — или близко к этому.

Генеральная репетиция, проходившая по вполне понятным причинам без приглашенной публики, началась с опозданием на сорок минут и длилась вот уже более трех часов. Три важных часа в жизни режиссера Краниха, который вел репетицию, сидя за пультом в зрительном зале. Он то и дело прерывал ее, и тогда через усилитель раздавался его отрывистый, лающий голос, от звучания которого делалось не по себе не одному Маркусу. Актеры на сцене нервничали, забывали текст и до такой степени фальшивили в музыкальных номерах, что дирижер Гломбек приходил в бешенство и ругался почем зря.

Об остальных заминках позаботился технический персонал: постоянные окрики режиссера не подстегивали рабочих сцены при перестановке декораций, а скорее вызывали раздражение. Да и язык за зубами они держать не привыкли…

Маркусу, с самого начала репетиции сидевшему в затемненном зале рядом с лейтенантом Краусом, никогда прежде не доводилось быть свидетелем подобной творческой атмосферы. Наклонившись к Краусу, он прошептал:

— Еще немного, и у меня лопнет терпение…

— Я как раз подумал о том же, — кивнул лейтенант.

— Чем это все объяснить? Только смертью главного режиссера?

— Вот уж не думаю.

— Нашим присутствием?

— Отчасти — наверняка…

Краус бросил быстрый взгляд в сторону сидевших несколько позади хористок.

— …Но в основном все дело в отношении к Краниху, — прошептал он на ухо капитану.

На сцене только что отзвучали быстрые аккорды-фортиссимо дуэта Джульетты и Гофмана. Мансфельд, которая выглядела в своем обжигающе-красном бальном платье очень соблазнительно, обняла сопротивляющегося Вондри. Переменили освещение, оркестр сыграл вступление к новой, более сдержанной теме, и на сцене в костюме Николаса появилась Бордин. За ней в гриме горбуна Питикиначчо тенор-буффо Гюльцов и толстяк-баритон Мерц в роли Дапертутто, который в черном фраке с шелковыми отворотами невольно производил комическое впечатление, а вовсе не походил на элегантного злодея. Ну, и другие актеры, фамилии которых в данную минуту выпали из памяти Маркуса.

— Поразительно, до чего уверенно и убедительно ведет свою роль Бордин. Несмотря ни на что… — сказал Краус. — Ни капельки не заметно, что…

Хорошо, что Краус оборвал свою мысль на полуслове. Маркус с досадой передернул плечами и весь сосредоточился на происходящем на сцене.

Клаудиа только что скрылась за кулисами — а жаль…

Открылась средняя дверь в фойе, и в зрительный зал заглянул ассистент режиссера Вестхаузен. Хористки тут же вскочили, застучали каблучки, зашуршали платья. Ассистент режиссера встретил эту пеструю стайку возбужденным шепотом.

— Эй, потише там! — заорал на него режиссер. — Можно ли в таком бедламе руководить творческим процессом?! Что случилось, Вестхаузен?

— Я пришел за дамами из хора, — извинился ассистент режиссера, покраснев, как рак. — Для баркаролы за сценой. Я несколько раз приглашал их — ноль внимания!

— Как же, слышали они ваши увещевания по внутреннему радио, сидя в зрительном зале! — вспылил Краних. — Стареете вы, Вестхаузен. Не способны даже позаботиться о нормальном ходе репетиции и тишине.

Ассистент режиссера весь съежился, втянул голову в плечи, как побитый пес, и забормотал что-то о совместной ответственности за спектакль и о том, что он, дескать, не нянечка в детском саду.

— Проваливайте отсюда и посмейте только хоть раз нам помешать! — оборвал его сетования Краних, перейдя тем самым все мыслимые пределы грубости в этом театре.

Вестхаузен открыл было рот, желая что-то сказать в свое оправдание, но передумал и, сильно хлопнув дверью, удалился в фойе.

Дирижер Гломбек, позволивший оркестру короткую передышку, а сам нервно постукивавший по пульту своей палочкой, оставил это занятие и раздраженно спросил:

— Пойдем мы наконец дальше? У меня нет ни малейшего желания ночевать в театре!

— Вы полагаете, что у меня оно есть? — прозвучал из громкоговорителя металлический голос Краниха. — Пройдем еще раз финал. Фрау Бордин на месте? Вондри, то, что вы держите в руках, не веник, а шпага. И двигайтесь, пожалуйста, соответственно. Мерц — пораскованней, поэлегантней, если можете! А то бегаете по сцене, как дачник с ведром картошки на участке. Прошу остальных владельцев садовых участков не обижаться.

Раздались умиротворяющие ритмичные звуки баркаролы, и Мансфельд снова попрощалась с занявшими свои привычные места коллегами. Бордин появилась своевременно, обменялась несколькими репликами с Вондри-Гофманом и вновь удалилась. Тенор забыл вернуть после перерыва шпагу Мерцу и решил оставить ее у себя до следующей фехтовальной сцены. Однако толстяк-баритон, из упрямства слепо придерживавшийся указаний режиссуры, был с этим не согласен. Он отнял шпагу у Вондри, с тем чтобы несколько секунд спустя с изящным полупоклоном вновь вручить ее Мерцу.

Режиссер ерошил свои волосы обеими пятернями. Позади него в зрительном зале кто-то захихикал.

— С меня хватит! — прошептал Маркус. — Пойду поищу Позера и Штегемана. И выпью стаканчик минеральной, у меня во рту все горит.

— Это все от здешнего воздуха, — Краус тоже встал. — Я с вами. Осторожно! — Он придержал сиденья кресел, чтобы они не хлопнули. — Все равно скоро перерыв.

Короткий громкий хлопок, похожий на пистолетный выстрел, и Вондри с исполнителем роли Шлемиля, которые вступили в поединок на и без того слабо освещенной сцене, оказались в полнейшей темноте. Дирижер громко выругался, музыканты оставили свои инструменты, чтобы поглазеть, что там, наверху, произошло. Режиссер так и подскочил на месте.

— Да что это сегодня, все с ума посходили! Что опять такое… Осветители!

Несколько секунд тишины. Потом медленно-медленно, как при замедленной съемке, в правом верхнем углу декорации появилось багровое лицо щекастого электрика с заплывшими глазками — эту картинку выхватил луч прожектора со второго яруса.

— Не волнуйтесь, не тревожьтесь, это у меня всего-навсего пробки полетели, — нараспев, как это и положено истинному саксонцу, проговорил он. — Сейчас вкрутим, все будет в ажуре, — и его лохматая голова пропала.

Маркус, бог весть что подумавший после этого хлопка, едва сдерживал себя, чтобы не расхохотаться.

— Пойдемте отсюда, капитан, — проговорил со смешком лейтенант Краус, утирая слезы с глаз. — Не то я лопну от смеха.

В фойе два парня в узких вязаных брюках и длинных, по колено, замызганных свитерах весело болтали о чем-то с пареньком, державшим в руке сумку с пивными бутылками. Боковой проход, который вел от гардероба для публики назад, к сцене, был совершенно пуст, но оттуда гремел голос разгневанного режиссера, сопровождавший их до самой лестницы. У будки вахтера стоял Позер, покуривая с важным видом и беседуя с низеньким седоватым мужчиной, костюм которого, сшитый по моде первой трети века, висел на нем, как на вешалке. Маркус его прежде в театре не встречал. Судя по тому, как пожал плечами Краус, он — тоже.

Когда криминальмейстер заметил их, то поспешил погасить сигарету, сделал пожилому мужчине знак подождать и пошел им навстречу.

— Есть новости, — сказал он с нескрываемым удовлетворением.

Все трое вошли в пустую комнату администратора.

— И важные притом, — многозначительно подчеркнул он.

— Выкладывайте.

Позер указал большим пальцем в сторону седовласого мужчины, наблюдавшего за ними сквозь застекленную дверь.

— Это реквизитор и мастер-оружейник Вуттке, — сказал он. — Он несколько недель пробюллетенил, но лежать дома в постели ему надоело, вот он и притащился на генеральную репетицию. Забавный тип, считает, что без него не обойдутся.

— Ближе к делу.

— Вуттке — он при театре больше сорока лет — сразу обнаружил, что в реквизиторской и оружейной комнатах не все в порядке. Не хватает некоторых предметов, довольно дорогих. Например, пары дуэльных пистолетов восемнадцатого века, подвесной керосиновой лампы, нескольких инкрустированных шкатулок в серебряной окантовке, — криминальмейстер посмотрел на Маркуса со значением. — Все предметы — ручной работы.

— Не понимаю, какое отношение это имеет к нашему делу, — покачал головой Краус. — Мы здесь расследуем убийство и… — Он вдруг умолк и хлопнул себя ладонью по лбу. — Какой же я осел… Исчезнувшие кожаные портфели!

— Вот именно, портфели! — кивнул Маркус, нахмурив брови. — Но вы не так уж не правы, Краус. Во-первых, мы не знаем, находились ли украденные вещи в портфелях. А во-вторых, — он постучал указательным пальцем по груди лейтенанта, — никому не известно, есть ли связь между смертью главного режиссера и этими портфелями.

— А что еще в них могло быть? — удивился криминальмейстер. — И разве не из-за них пострадал Вечорек?

— Хорошо, примем это во внимание. Предположим, на Вечорека напали из-за украденных вещей. И дальше что? Никакой вор не потерпит, чтобы награбленное им уплыло в чужие руки. Достаточно веская причина, чтобы оглушить и вывести из игры осветителя, да? — Маркус вопросительно посмотрел на долговязого лейтенанта. — Или вы другого мнения?

Краус прищурил глаза, задумался ненадолго и улыбнулся.

— Хотите загнать меня в угол, капитан? Вы не хуже меня помните о разговоре, который мы слышали в кабинете режиссера.

Маркус ответил улыбкой на улыбку.

— Вы меня раскусили, Краус. Один — ноль в вашу пользу. При желании из этих немногих деталей можно было бы сконструировать нечто вроде правдоподобной версии… Но об этом позднее, в присутствии обер-лейтенанта Штегемана.

Он уже не улыбался, глядя через застекленную дверь на бледное лицо старого реквизитора, на его впалые щеки и лихорадочно блестевшие глаза.

— У него больной вид, — сказал он, обращаясь к Позеру. — Ему лучше всего поскорее вернуться домой. Попытайтесь уговорить его. Список исчезнувших предметов в настоящий момент не столь уж важен, он может составить его и попозже. Но для подстраховки переговорите с его помощником…

— Между прочим, как чувствует себя Вечорек?

— Сидит с перевязанной головой на своей постели в больнице и ругается, как сапожник. Сестры с трудом удерживают его в палате — сбежать хочет.

— Хотя бы одна приятная новость, — пробормотал Маркус и прислушался к негромкой музыке и пению хора где-то за сценой. Хор звучал удивительно слаженно.

— Да, чуть не забыл, капитан, — с виноватым видом сказал Позер. — Ноты, которые режиссер Штейнике якобы забыл на репетиционной сцене, лежали в его комнате на письменном столе. Обер-лейтенант в курсе дела. Он сейчас у Штейнике.

— Вот оно что… Значит, решил меня обмануть… Но с какой целью?

Из динамика в коридоре послышался несколько шепелявый голос ассистента режиссера:

— Технический персонал вызывают на сцену для перестройки декораций. Скоро конец второго акта… Повторяю, технический персонал просят на сцену.

— Пошли отсюда, — сказал Маркус. — Сейчас набежит народ. Позер, проследите, чтобы реквизитора доставили домой. Теперь, надеюсь, все выходы перекрыты?

— Не сомневайтесь.

— Так что похититель портфелей не сможет пронести их незаметно?

— Если он уже не пронес их, теперь не пронесет!

— Будем надеяться, — кивнул капитан. — Краус! Сейчас мы с вами пойдем к обер-лейтенанту. Посмотрим, чего он добился…

В час с небольшим ночи репетиция наконец закончилась. Рабочие сцены ушли. Маркус видел, как они, усталые и недовольные, молча направились в раздевалку, и поторопился пройти подлинному коридору за декорации, так, чтобы никто его не видел. Хорошо бы Клаудиа появилась побыстрее. В антракте он встретился с ней и договорился.

Последним сцену покинул Вестхаузен; стоя перед пультом, он надел зимнее пальто. Со своего места на арьерсцене Маркус мог наблюдать за ним сквозь приоткрытую дверь в кулисах. Как он, бедолага, нервничает! Как возбужден! Ничего у него не получается сразу: ни пальто как следует застегнуть, ни пульт закрыть. Снимая шляпу с маленькой вешалки, он испуганно огляделся по сторонам. Нет, нелегкий это хлеб — быть ассистентом режиссера. Все тебя шпыняют — и руководство, и труппа. Как на него накинулся режиссер! И потом эта история с его женой, о которой рассказывал Позер. Если верить слухам, она открыто сожительствует с тенором Вондри.

Рабочий свет погасили, и Маркус слышал, как Вестхаузен спустился со сцены. Похоже, он разговаривал сам с собой, бормоча себе под нос что-то неразборчивое.

Маркус не сходил с места, пока глаза не привыкли к темноте, и он мог довольно сносно ориентироваться за кулисами. Потом прошел на поворотный круг, осторожно ступая, приблизился к тому люку, где произошел несчастный случай. Сейчас он был наглухо закрыт. Слабый голубоватый свет выхватывал из темноты лишь нижние ступеньки короткой лестницы, которая ведет на просцениум, и хорошо различимые шиберные задвижки. От лампы к краю поворотного круга змеился кабель, где он пропускался сквозь прорезь и исчезал в небольшом ящике с рифленой металлической крышкой. В нем же находилось несколько автоматически регулируемых выключателей.

Закрыв ящичек, Маркус вернулся к лампе принудительного освещения. Заменить саму лампу сравнительно легко — однако какое-то время на это потребуется. Нужно вывинтить два пластмассовых шурупа, вынуть синее стекло, снять защитный патрон и вывинтить лампу. На обратную операцию Маркусу потребовалось даже на несколько секунд больше. Штегеман прав: как ни крути, Клаудиа была на сцене в одно время со злоумышленником.

Маркус разогнул спину, провел рукой по не бритым два дня щекам. Весь просцениум, за исключением двух зеленых светильников по бокам, был совершенно затемнен. Над кулисами мерцал голубоватый свет, позволяющий разглядеть, как расставлены ближайшие декорации.

Вот с этого места Клаудиа видела, как шевельнулся боковой занавес. Какой именно из них? Ну, конечно, тот, мимо которого он только что прошел. Да, она еще говорила, будто слышала шум со стороны машинной установки или сверху, с верхней сцены… Значит, злоумышленник находился там? Сверху вниз вели две лестницы. Да, но сколько времени потребуется?..

Нет, где-то кроется ошибка. Чувство подсказывало ему, что Клаудиа говорила правду. Но что такое в криминалистике чувство? Вещь пустая, смехотворная. Лишь доказанный факт в цене!

Поглядев на наручные часы, он двинулся было в сторону колосников, когда приоткрылась дверь в углу, неподалеку от грузового подъемника. В светлом прямоугольнике стояла Клаудиа, вглядываясь в темноту сцены.

— Я здесь, — проговорил Маркус, ступив на узенькую полоску света, побежавшую по сцене от двери. — Иди сюда и закрой за собой дверь.

Она несколько секунд колебалась, посмотрела на него и закрыла дверь.

— Ты один? — голос ее прозвучал неуверенно.

— Да. Тебе это неприятно?

— Н-нет.

— Тогда почему ты спросила?

Она не ответила, стояла с опущенными руками. В полутьме лицо ее казалось маской, застывшей и невыразительной.

Маркус внезапно ощутил, что сочувствует ей. С большим трудом подавил в себе желание взять ее руку, погладить, утешить.

— Мои коллеги пока что заняты в других местах, — объяснил он. — Но, может быть, это и к лучшему.

Насупив брови, она пыталась найти в его глазах ответ на тревоживший ее вопрос.

— Они знают?.. — проговорила она после недолгой паузы.

— Пока нет.

Клаудиа сразу поняла, что и для него это вопрос первостепенной важности. По ее побледневшим губам скользнула слабая улыбка.

— Разве ты не обязан сообщить?..

— Да… но позже… завтра…

Он повернулся, прошелся до края декорации, снова приблизился к ней.

— Однако прежде всего я должен уточнить кое-что… с тобой.

Клаудиа тоже сделала шаг вперед и стояла теперь почти вплотную к нему.

— Спасибо, — тихо проговорила она.

Маркус ощущал ее дыхание, его волновал запах ее кожи. Даже духов она не сменила, сколько раз он дарил ей такие духи!..

— За что?

Клаудиа ответила ему выразительным взглядом.

— Свой долг я выполню при любых обстоятельствах, независимо от всяких там сантиментов… — Маркус умолк, почувствовав, сколь неуместны такие слова сейчас. — A-а, черт побери! Я прошу тебя прямо на месте показать, что произошло сегодня днем — где ты стояла, где Штейнике, откуда послышался шум?

— Если я этим тебе помогу…

— А ты как будто в этом сомневаешься?

— А ты, лично ты, веришь, что я имею отношение к смерти мужа? — И, помолчав, закончила: — Что я способна убить Эберхарда?

— Разве ты?..

— Нет!

— Ну, вот видишь! — Маркус отступил от нее на шаг. Непостижимо, но с какого-то момента случайно возникшая к Клаудии близость начала его смущать, беспокоить.

— Где ты спряталась от Штейнике? — тон вопроса был подчеркнуто деловым.

— Вон там, за первой колонной, с той стороны, где к ней прислонены декорации цирюльни… Послушай, разве обязательно говорить обо всем этом в полной темноте?

— Да, требуются те же условия, что и во время самого происшествия.

Дыхание Клаудии сделалось тяжелым, прерывистым, она уставилась на него широко раскрытыми глазами.

— Ты хочешь сказать… что я… находилась на сцене в тот момент, когда…

— …когда некто неизвестный подготавливал то, что завершилось столь плачевно. Да, именно это я и хотел сказать, — подытожил Маркус.

— Нет, быть не может! — она замотала головой. — Я бы увидела… Может быть, он появился на сцене незадолго до того, как я убежала? Я тебе рассказывала, почему… — Она была близка к истерике, но всеми силами сдерживала подступавшие слезы. — Но когда я убегала, люк был закрыт и все лампы принудительного освещения были включены, точно так же, как и сейчас.

Нет, она вовсе не ломала комедию. Просто силы ее действительно были на пределе. Маркуса почему-то порадовало, что Клаудиа отреагировала так, а не иначе, но самим собой он был откровенно недоволен.

— Я-то тебе верю, — проговорил он с досадой. — Но как ты объяснишь, что через какие-то две минуты после того, как ты якобы покинула сцену, у будочки вахтера появился Вондри и сообщил о несчастном случае?.. Ты только представь себе — две минуты, жалкие две минуты… За это короткое время злоумышленник должен был успеть оттянуть задвижки, подменить лампу и затем спрятаться. И лишь после этого появился твой муж и провалился в люк. К тому же этот Вондри! Он оставался на сцене даже дольше, чем ты, щелкая зажигалкой, пытаясь понять, с кем этот несчастный случай произошел.

Так, с этим тоже покончено. Маркус почувствовал, что весь взмок.

— Теперь ты понимаешь?

Клаудии не понадобилось слишком много времени на размышление. Она сразу оценила ситуацию в целом.

— Ты прекрасно все объяснил, яснее не скажешь, — проговорила она почти равнодушно. — Вот почему эти бесконечные расспросы!.. Не собираешься ли ты арестовать меня?

— Глупости! — возмутился он. — Но если это сделала не ты, следовательно, кто-то другой. И теперь мы обязаны выяснить, кто… и какой трюк он использовал, чтобы… — Ему вдруг стало ясно, что именно он сказал: «Трюк… да, трюк…» — Ладно, хватит пустой болтовни. Ты говорила, что убежала от Штейнике и спряталась тут за одной из колонн?

— Все так и было.

— Когда ты заметила, что он преследует тебя?

— На лестнице, после того как ушла Мансфельд. Тогда я и побежала на сцену.

— А он искал тебя, открыл вот эту дверь? — Маркус указал на дверь рядом с грузовым лифтом.

— Да.

— Ты видела, как он вернулся в коридор?

— Видеть не видела, но слышала шаги.

— Как, собственно говоря, Штейнике относился к твоему мужу, ведь тот был его шефом?

— Когда как, — Клаудиа убрала упавшую на лоб прядь волос. Механический, но от этого не менее грациозный жест тронул Маркуса отзвуком смутного воспоминания. — Эберхард был невысокого мнения о Штейнике, — продолжала она. — Называл его велосипедистом, выигрывающим одни утешительные призы. Примерно недели две назад они поссорились из-за одной инсценировки, которую Штейнике собирался осуществить в дрезденском театре. Эберхард раскритиковал на худсовете план. И в конце концов любезно согласился… заменить своего заместителя.

— Как это назвать? Гм… предположим — нечестное соперничество?

— Возможно, — она пожала плечами. — Эберхард никогда не был особенно разборчив в средствах, когда чего-то добивался.

— А кто же поставит спектакль теперь… когда твоего мужа больше нет?

— Понятия не имею… Режиссеров у нас отнюдь не пруд пруди. Может быть, все-таки отдадут постановку Штейнике.

— Так, так… — Маркус вытянул губы, словно собирался присвистнуть.

Этот молодой человек что-то чересчур часто мелькает в этом деле. Во время допроса начисто отрицал, будто искал в репетиционном зале не ноты, а что-то совсем другое. Но и нот он там не оставил… Конечно, память каждому может изменить, но…

— А известно ли тебе, — обратился он к Клаудии, — что после вашего столкновения тогда, днем, Штейнике не сразу пошел домой? Он еще долго прохаживался перед театром, как бы поджидая кого-то.

— Вот как… — она не проявила к этому сообщению никакого интереса.

— Его видел реквизитор Вуттке, возвращавшийся домой из поликлиники. Ну, и рассказал об этом моему сотруднику.

— Значит, так оно и было.

Маркус понял, что начинает пережимать с темой «Штейнике». Помимо всего прочего, в последние несколько минут он никак не смог сосредоточиться, одна идея накрепко засела в его мозгу и не давала покоя.

— Я вот еще о чем вспомнил, — начал он, собственно, для того лишь, чтобы, говоря о мелочах, спокойно поразмыслить о главном, проверить, не стало ли случайно вырвавшееся словцо ключом к искомой разгадке. — Примерно в девятнадцать часов по внутритеатральному радио был слышен какой-то разговор со сцены… точнее говоря, обрывки фраз… отдельные слова… Ты тоже их слышала? Поняла ты что-нибудь?

Вопрос этот крайне удивил Клаудиу. Подумав некоторое время, она решительно покачала головой:

— Нет, ни слова не поняла. Я в это время гримировалась, не до того было. Что-то трещало… гудело — довольно громко. Все мы подумали, Вестхаузен испытывает какой-то новый микрофон.

«Отвечает, как все», — подумал Маркус.

— Ну, ладно! — Он принял неожиданное решение. — Прошу тебя, встань за ту колонну, где стояла сегодня днем.

Он проводил ее до места, огляделся и указал на обтянутый сукном подиум, отстоявший метра на три от колонны и отчетливо выделявшийся на черном фоне просцениума.

— Это тот самый занавес?

— Да.

— И шум послышался с той же стороны?

— Да, но сверху, от мужских гримерных.

— Какой-нибудь полоски света ты не заметила?

— Нет.

Маркус развернул план сцены, принялся вновь изучать, хотя и без того запечатлел его в своей памяти до мелочей. На галерею можно попасть через две двери. Та, что вела к мужским гримерным, сразу отпадает: Клаудиа бы заметила… А другая, через которую проходили в небольшую мастерскую осветителей?..

— Еще раз о шуме, на который ты обратила внимание. Не запомнились ли тебе какие-нибудь подробности?

Клаудиа повела плечами:

— Не помню. Все произошло так неожиданно. Это было что-то вроде лязга, скрежета или позвякивания, точно не скажу.

— Как будто металл соприкасается с металлом? Да? Или иного свойства?

— Боюсь утверждать. Правда, не помню.

Маркус понимающе кивнул.

— Знаешь, я хочу кое-что проверить. Останься на месте, сосредоточься и ничего не упускай. Смотри в сторону вон той арки и прислушивайся ко всем звукам и шорохам.

— Неужели без этого нельзя обойтись?

— Ты что, испугалась?.. А, Клаудиа?

Маркус впервые назвал ее по имени, и она невольно вздрогнула.

— Пойми, эксперимент лишь тогда будет иметь смысл, если мы проведем его в сходных с подлинными условиях, — он улыбнулся. — Можешь ни о чем не тревожиться, я все время буду рядом. Если что-нибудь тебя испугает, достаточно будет позвать меня.

— Я спокойна и ничего не боюсь, — сказала она холодно и скрестила руки на груди.

— Ладно, ладно.

Маркус остановился на противоположной стороне поворотного круга у ящичка с выключателями. Отсюда Клаудиу отчетливо не разглядишь, различимы только очертания женской фигуры, да и то если знаешь, как он, что у колонны стоит именно женщина. Непосвященному наблюдателю ни за что ее там не заметить, а сверху, с галереи, и подавно.

Он отвернулся, провожая взглядом кабель, идущий от ламп принудительного освещения и исчезающий под сценой почти у носков его ботинок. Вот сейчас и выяснится, не свалял ли он с самого начала дурака.

Покрытый резиной кабель толщиной в карандаш был на ощупь холодным и гладким, и, когда Маркус потянул за кабель, крышка ящичка приподнялась. Он потянул сильнее, почувствовал сопротивление, и тут один из штекеров вылетел из розетки, а крышка ящичка с негромким хлопком опустилась.

Точь-в-точь так, как он и предполагал.

Напряжение упало. Выходит, одна часть проблемы как будто решена: остаются еще колосники для спуска крышки люка и перегоревшая лампа.

Маркус хотел было присесть на корточки, чтобы снова подключить лампочку, когда до него донесся высокий, слегка дрожащий голос:

— Зачем ты выключил свет? Случилось что-нибудь?

— Да нет же, все в порядке, — нарочито бодрым голосом ответил он. — Внимательно наблюдай!

Из-за темноты и то и дело захлопывавшейся крышки ящичка было вовсе не просто всунуть штекер обратно в розетку. Злоумышленник наверняка имел большой опыт в обращении с электроаппаратурой. Все это следует учесть, составляя график времени.

Нижний конец лестницы, которая вела на галерею и дальше на верхнюю сцену и которую Маркус уже знал, уходил в бетонированную стену за сценой. Если стоишь рядом, то по левую руку — ряд колосников, тринадцатый из которых сдвигает ту самую заслонку. Заметив это место, Маркус поднялся по лестнице наверх. Он решил заглянуть в мастерскую осветителей, находящуюся как бы одновременно над и за сценой. Преследуя таинственного свидетеля их первого осмотра места происшествия, он не заметил узенькой двери, словно спрятавшейся за прожектором; лишь позднее Буххольц обратил его внимание на существование этой двери — возможно, слишком поздно…

Прежде чем Маркус зажег свой карманный фонарь, он бросил взгляд на противоположную сторону сцены. Нет, Клаудиу отсюда не увидишь!..

Крохотная мастерская, необходимая для срочных работ во время спектакля, имела еще один выход — на лестничную клетку второго этажа, к ходу, соединяющему помещения над сценой с коридорами зрительного зала. Маркус на некоторое время задумался, разглядывая маленький токарный станок, тиски, обрезки кабеля разного диаметра, разные электроприборы и электроаппаратуру, довольно аккуратно расставленные и разложенные на деревянных полках. Под конец он обнаружил почти под потолком забранное решеткой окошечко вытяжки. Явственно ощущался легкий сквозняк. Откуда? Скорее всего оттуда! Привстав на цыпочки, потянул ручку решетки на себя.

— Занавес… он сдвинулся с места! — едва слышно донеслось снизу. Да, все, оказывается, не столь уж сложно. Но откуда же шум? Маркус погасил фонарь, вернулся на галерею и спустился вниз по лестнице. Он постарался наделать при этом как можно больше шума, но Клаудиа на это никак не прореагировала.

А теперь — самое главное! Убедившись, что он на нужном месте, он нажал кнопку секундомера своих часов.

Сначала канат двинулся вверх очень легко, наверное, у него был свободный припуск. Маркус услышал сверху какой-то скрежет или скрип, но не обратил на это особого внимания, потому что следил за секундомером. И только возбужденный голос Клаудии заставил его вздрогнуть.

— Точно такой же звук я слышала сегодня днем, — крикнула она. — Точно такой же!

Вот оно, колумбово яйцо! Злоумышленник, предусмотревший, по-видимому, каждую техническую деталь, подтянул скорее всего канат заранее, чтобы впоследствии сэкономить хоть несколько секунд.

— Прекрасно, Клаудиа, — сказал он. — Ты мне очень помогла. Но оставайся, пожалуйста, пока на своем месте. Я сейчас подойду.

И снова заметил время…

Когда Маркус, дыша чуть-чуть чаще обычного, остановился перед Клаудией, секундомер остановился на отметке «21».

— Не понимаю, что все это значит, — несколько встревоженно сказала она. — Ты упомянул о каком-то эксперименте?..

— Совершенно справедливо. Я его и провел. А успешно или нет, зависит от того, как ты ответишь на мой следующий вопрос.

— На какой же?

— Кто оставался на сцене после несчастного случая — до приезда полиции?

— Откуда мне знать? Мы с Мансфельд оставались у тела Эберхарда, пока его не увезли.

— А Вондри?

— Он побежал за врачом и вернулся с ним вместе.

— Больше никто не появлялся?

— Как же? А Буххольц?

— Как он выглядел? Был возбужден, нервничал?

— Не помню. Ну, во всяком случае, не горевал.

— А как себя вел Вондри?

— Я бы сказала, нормально. Меня только удивило, что он повсюду таскался со своими портфелями. — Заметив, как Маркус вздрогнул при этих ее словах, спросила: — Что с тобой?

— А что?..

Скрыть удивление оказалось делом вовсе не простым.

— Портфели, говоришь… Они были в руках Вондри и тогда, когда появились полицейские?

— По-моему, да. Но точно не скажу.

— Ну, не столь уж это важно, — махнул рукой он.

Клаудиа кивнула, но глаз с него не спускала.

— У тебя есть еще вопросы? Я смертельно устала.

— Нет, извини… Я как-то не подумал…

Она опять кивнула и быстро прошла мимо него в сторону двери. Маркус догнал ее в коридоре.

— Увы, домой я тебя проводить не смогу.

— Я понимаю…

— До свидания, — он протянул Клаудии руку, но она этого как бы не заметила, натягивая перчатки.

Маркус смотрел ей вслед, пока она в конце коридора не свернула за угол. И тут его лицо вдруг просветлело, он даже пальцами прищелкнул.