Наскоро позавтракав, Маркус прямиком направился в управление окружной полиции. Найти нужную комнату оказалось делом непростым: коридоры этого здания, построенного в конце прошлого века, нелепостью своей напоминали лабиринт. Наконец Маркусу встретился знакомый вахмистр, который и отвел его в комнату отдела уголовного розыска.

Там же сидели Штегеман и Краус. У долговязого лейтенанта вид был помятый, он не выспался. Согнувшись над своим столом в виде вопросительного знака, он откровенно зевал. А напротив него Штегеман пытался навести какой-то порядок в груде дел и папок. В отличие от Крауса обер-лейтенант имел вид свежий и подтянутый. Его круглое лицо было, как обычно, розовым, а маленькие серо-голубые глаза живо блестели.

— Удачно, что вы пришли, капитан, — сказал Штегеман, бросив огрызок карандаша на стол. — Можем идти к шефу. Он как раз свободен.

— Хорошо, — кивнул Маркус и снял пальто. — Есть новости?

Штегеман пожал плечами.

— Я тут просмотрел личные дела наших основных кандидатов. В общем и целом ничего примечательного, если и были проколы, то пустяковые. За одним исключением… — Он нашел нужную папку. — Вот: Буххольц, мастер-декоратор. Он есть в нашей картотеке. Десять месяцев тюрьмы и два года условно за хищение народной собственности.

— Скажи пожалуйста, — проговорил Маркус удивленно.

— Тогда его сняли с работы, — продолжал Штегеман. — Но с опытными кадрами, как всегда, туговато… Ну, да… И он снова вернулся на свое место.

— Вот, значит, почему он так нервничал?

— Это уж как водится. Есть еще пока немало людей, у которых при появлении ребят из угрозыска руки потеют.

Маркус быстро пробежал глазами листки из личного дела Буххольца. Более года назад он продал столяру театра доски и рейки, которые тот, в свою очередь, перепродал людям, строившим дачи. Сам Буххольц отделался наказанием сравнительно мягким, зато его партнер как инициатор аферы получил вполне заслуженные пять лет строгого режима.

— Несмотря на все факты, свидетельствующие против Вондри, мы не должны упускать из вида и остальных, — сказал Краус, раскачивавшийся на своем скрипучем стуле. — В том числе и Буххольца. Он, между прочим, один из тех людей в театре, кто прекрасно разбирается в техническом устройстве сцены.

— Я тоже так считаю, — согласился Штегеман. — Однако при нынешнем положении дел все-таки предложил бы вычеркнуть из списка подозреваемых рабочего сцены Крампе. Претензий к нему немало, однако… однако он не настолько хитер, чтобы задумать и привести в исполнение что-либо подобное… — И он встал. — Не будем все же заставлять шефа ждать нас, он этого не любит.

Да, пора. Маркус, который до сих пор гнал любую мысль о предстоящем отчете, последовал за своими сотрудниками с чувством внутреннего дискомфорта. Он с майором незнаком и не имел ни малейшего представления, как тот отреагирует на его исповедь. То, что по головке не погладит, ясно. Того и гляди, дело отнимут…

Хотя Краус как-то упоминал, что майору Бенедикту за шестьдесят, Маркусу с трудом в это верилось. На вид он куда моложе. Поджарый, несколько выше среднего роста, с лицом кабинетного ученого и проницательными карими глазами. Сразу скажешь: человек энергичный, такой будет добиваться своего даже из последних сил. Маркус смотрел на него испытующе и в то же время с опаской. Счесть ли удачным предзнаменованием то, что майор внешне напомнил ему любимого школьного учителя географии, который пробудил в нем не только интерес к своему предмету, но и подарил ему, так сказать, «хобби» на всю жизнь: ему любопытно все, что хоть как-нибудь связано с жизнью народов Латинской Америки.

— Возьмите стулья и присаживайтесь поближе, — сказал майор Бенедикт, откладывая в сторону бумаги, которые просматривал. А Маркусу приветливо улыбнулся. — Ну как, привыкаете у нас потихоньку?

Маркус кивнул. Он чувствовал себя скованно. Скорее бы уж покаяться!

— Это меня радует.

Майор положил локти на стол и сплел пальцы.

— После предварительного доклада Штегемана я в курсе дела. Так что можно сразу перейти к деталям… Кто доложит?

— Я! — вызвался Маркус и пододвинул стул еще ближе к столу. Он вдруг принял решение сразу открыть все карты — причем в присутствии обоих коллег. Доверие должно быть полным. — Но сначала несколько слов по личному вопросу, — продолжил он. — Я должен был сообщить вам об этом еще вчера. И поэтому приношу вам всем извинения.

Майор Бенедикт удивленно поднял брови, но промолчал. Краус перестал массировать шею и сел прямо, будто аршин проглотил. А Штегемана, казалось, ничто не могло удивить, он словно ожидал такого поворота событий.

— Буду краток: Клаудиа Бордин-Пернвиц — моя бывшая жена. Мы расстались примерно десять лет назад и встретились лишь здесь после такого перерыва.

Маркус дышал тяжело, словно взбежал на десятый этаж, и обвел глазами всех троих в некотором смущении.

— Я понимаю, это непростительное упущение, однако… Да, именно это я и хотел сказать.

Лейтенант Краус причмокнул губами. Майора хватило только на то, чтобы несколько бессмысленно протянуть: «М-да-а-а…» — и почесать за ухом. А Штегеман повернулся в кресле в сторону Маркуса и начал тихонько смеяться.

— Ну, теперь я прозрел, — смеялся он, покачивая головой. — Я никак не мог понять, откуда у вас такой обостренный интерес к этой блондинке, прикидывал и так и эдак, бог знает что уже придумал… И как же я был далек от истины! Ситуация единственная в своем роде…

— И весьма неприятная, — проворчал майор Бенедикт. — Если Штегеман обратил внимание, то и другие тоже… Черт побери! — Он хлопнул ладонью по столу так, что подскочили все карандаши и ручки в кожаном стаканчике. — О чем выдумали, хотел бы я знать? Вам наш внутренний распорядок известен не хуже, чем мне.

— Довольно и того, что госпожа Пернвиц знает.

— Она не проговорится, майор! Даже если бы я ее специально не предупредил.

— Это ничего не меняет в том смысле, что… — Майор Бенедикт оборвал себя на полуслове и устало махнул рукой. — Ну, да теперь все равно. — Он закрыл глаза, потом открыл и не без неприязни посмотрел на Маркуса. — Расскажите о вашей бывшей жене, — приказал он. — Что она за человек… Как долго вы были женаты… Почему вы расстались?

Спросить легко, а объяснить? У него пересохло во рту, пришлось прокашляться. С чего начать? Рассказывать о своих чувствах ему всегда претило. Вдобавок он боялся показаться смешным.

Пауза продлилась, очевидно, чересчур долго, ибо майор Бенедикт наморщил лоб и принялся нетерпеливо постукивать пальцем по столу. И Маркус рассказал им обо всем, не слишком раздумывая и не контролируя себя, — обо всем, что вспомнилось. Об окружной спартакиаде, где они с Клаудией познакомились, о совместной жизни в Берлине, о счастливом поначалу браке, о сложностях и противоречиях, вполне понятных, если учесть разные интересы, в первую очередь профессиональные, что и привело в конце концов к разрыву. Он упомянул даже о своем приезде в Росток, когда пытался в последний раз урезонить Клаудиу.

Внимание и участие, с которым его выслушал Краус и особенно Штегеман — от него он меньше всего этого ожидал, — заставили Маркуса говорить с полной откровенностью. И о Клаудии, и о своем к ней отношении. Что думает майор, он угадать не смог. Тем более что тот сидел, прикрыв лицо ладонью.

— А потом я совершенно потерял Клаудиу из вида, — закончил Маркус свой рассказ. — Хотя впоследствии время от времени покупал театральные журналы, ее имени я в них не находил. Это, как выясняется, было невозможно — она сменила фамилию.

— Значит, вы ее не забыли? — этот вопрос Штегемана не был вопросом по существу.

Маркус и не стал отвечать.

Майор Бенедикт принялся по своей привычке постукивать карандашом по столу.

— По-человечески понятно, почему вы промолчали, — сказал он после недолгой паузы. — Однако будучи криминалистом, вы обязаны были сообщить обо всем наверх не позднее, чем выяснилось, что госпожа Бордин — одна из подозреваемых.

— Она никакого отношения к преступлению не имеет, я это сразу понял.

— Каким образом? — Майор бросил карандаш на стол и уставился на Маркуса. — Никто не заложит свою бессмертную душу как гарантию невиновности другого человека. Или вы другого мнения?

— Судя по обручальному кольцу, вы женаты, — от волнения Маркусу пришлось сглотнуть слюну. — Поверили бы вы, если бы кто-то сказал, что ваша жена способна… — он вовремя остановился. Боже, можно ли приводить такие детские аргументы?! — Извините, это у меня вырвалось, — вяло извинился он.

Уголки рта майора дрогнули. Но когда он заговорил, в голосе его звучал лед.

— Собственно говоря, после всего случившегося я обязан отстранить вас от ведения дела и отправить в Берлин.

— Собственно говоря?.. — Маркус поднял голову, подумав, что ослышался.

— Но мы не станем придавать этому факту столь большое значение и не зазвоним во все колокола, — продолжал майор. — Вполне можно допустить, что именно ваши близкие — в прошлом! — отношения с госпожой Бордин-Пернвиц помогут ходу расследования. По данным Штегемана, начало этому уже положено: вчера ночью вы провели некоторое время вместе на сцене. Должен признать, я считаю вашу версию весьма солидной и обоснованной.

— Благодарю! — сказал Маркус и снова повторил — Благодарю!

— Лучше всего будет, если вы детально объясните, как вы представляете себе весь ход событий.

Майор Бенедикт открыл резную деревянную шкатулку, достал из нее сигару и предложил присутствующим:

— Если кто хочет курить, прошу.

Лейтенант Краус, казалось, только и ждал этого приглашения, потому что мгновенно достал портсигар и предложил всем. Штегеман не отказался, да и Маркус, почти никогда не куривший, взял сигарету.

Клубы дыма как бы смягчили атмосферу в кабинете, и Маркус, не испытывая больше отрицательных эмоций, сосредоточился на докладе. Подробно рассказал о своем эксперименте на темной сцене, о реакции Клаудии. Подытожил все сказанное и с точной временной выкладкой доказал, что злоумышленник мог устроить смертельную западню для Пернвица за какие-то полминуты.

— Особенно стоит обратить внимание на то обстоятельство, — присовокупил он, — что злоумышленник вполне мог подменить лампу у люка не до, а после несчастного случая… Однако до появления полиции, конечно…

Лейтенант Краус кивнул, и даже Штегеман пробормотал что-то одобрительное.

— Я нахожу вашу версию чрезвычайно любопытной. И уже говорил это, — майор Бенедикт перевел взгляд с сигары на капитана. — Но как там обстоит дело со злополучной крышкой люка над трюмом? Выходит, этот субъект сдвинул ее заранее, не так ли?

— Очевидно.

Майор неопределенно хмыкнул.

— Что-то тут не сходится, — он указал на письменный отчет Штегемана, который лежал перед ним. — Пернвиц в бешенстве прерывает обсуждение репетиции и собирается вместе с женой покинуть театр. Ни один человек не в состоянии был предугадать, что, дойдя до вахтера, он повернет обратно. Как же получилось, что злоумышленник успел сбежать в трюм и изменить положение крышки люка?

Да, опытный криминалист этот майор, слов нет! Сразу, с ходу нащупал слабое место в новой версии. Отдав ему должное, Маркус оказался тем не менее готовым все объяснить.

— Вы забыли о меховой шапке, которую Пернвиц оставил скорее всего в репетиторской, господин майор, — сказал он. — Злоумышленник заметил это и рассчитывал на его возвращение.

Майор Бенедикт задумался и некоторое время спустя одобрительно кивнул.

— Объяснение удовлетворительное, если шапка и впрямь осталась в репетиторской.

— Полагаю — да, — заметил Штегеман. — Когда он заглянул к Мансфельд, шапки не было ни на нем, ни в его руках.

— А наш приятель Вондри ушел, между прочим, из репетиторской одним из последних. И вообще, в гардеробе он тоже задержался, когда все уже ушли.

— Тем самым мы снова вынуждены вернуться к фигуре тенора. — Маркус поднялся и загасил дымящуюся сигарету в пепельнице. — Но прежде, чем перейти к обсуждению его личности, я хочу прояснить один вопрос, имеющий для нас едва ли не решающее значение. В данном случае мы имеем дело с двумя линиями или уровнями расследования, так сказать. Во-первых, с убийством Пернвица — хотя еще не доказано, что это предумышленное убийство…

— Нет уж, предугадать, что Пернвиц разобьется насмерть, упав в люк, было совершенно невозможно, — убежденно проговорил Штегеман.

— Вот-вот! — поддержал его Маркус. — … А, во-вторых, с кражей некоторых вещей из реквизиторской. Если она каким-то образом связана с гибелью главного режиссера, у нас есть след, который может привести к злоумышленнику. Я имею в виду портфели Вондри, нападение на осветителя Вечорека и разговор на сцене, прозвучавший по театральной радиосети.

— Скорее всего он выведет вас либо на Вондри, либо на Крибеля, — сказал майор. — Но кто включил микрофон и почему?

— Человек, обо всем осведомленный и желавший навредить им обоим.

— И опять-таки скорее всего это Вондри. Но я не сбрасываю со счетов и Вестхаузена.

— Вполне возможно. Но и Штейнике ведет себя подозрительно. Был на репетиционной сцене, а нам откровенно солгал.

— Рассуждая подобным образом, список подозреваемых можно расширять и расширять, — вслух рассуждал майор. — Но вы правы, когда ищете связь между кражей и покушением на Пернвица. Поэтому я предлагаю уделить этой версии больше внимания. Нам нужны неопровержимые факты: например, украденные предметы. Где-то они должны найтись — не исключено, в самом театре!

— Эх, знать бы, кто это в тишине варит свой супчик! — вздохнул Маркус.

— Я грешу на Вестхаузена, — сказал Штегеман. — Он позволил бы отрубить себе правую руку, лишь бы засадить за решетку любовника своей драгоценной женушки.

— Судя по вашему же описанию, Вестхаузен — комок нервов и больше ничего. Он привык не только к семейным неприятностям, — напомнил майор. — Кроме того, о несчастном случае с Пернвицем он вряд ли что-либо знал — из театра он ушел задолго до случившегося.

— А вдруг он незаметно вернулся? Все входы и выходы ему отлично известны.

— При всем желании не представляю себе, чтобы такой человек уготовил западню главному режиссеру, лишь бы насолить своему обидчику. И как — чтобы на того пало подозрение?! Нет, увольте, чересчур это хитро, заумно. Давайте-ка лучше еще раз пройдемся по всему списку. Пернвица не любили в труппе. У него было много завистников и тайных недоброжелателей.

— И в этом списке на первом месте стоит Вондри.

— Хорошо, начнем с него…

Вскоре после четырех часов дверь открылась, и в палату вошла старшая сестра, обладавшая взглядом боевого генерала и голосом фельдфебеля, остановилась в ногах постели, подбоченилась и пророкотала:

— Вы добились своего, мучитель вы этакий! Одевайтесь — и марш отсюда!

С возгласом «кр-расотища!» Вечорек вскочил с постели, схватил со стула брюки, натянул через перевязанную голову рубашку и крикнул:

— Вы ангел, сестра Брунгильда!

Старшая сестра поджала губы, изображая, очевидно, благодарную улыбку, и тут же лицо ее сделалось еще более мрачным, чем обычно.

— В начале будущей недели явитесь в процедурный кабинет. И ни капли алкоголя в праздничные дни!

— Я пока не спятил! — просиял молодой осветитель, уже почти одетый. — Сколько внимания вы мне уделили — и чтобы я вас подвел?!

Он сделал вид, будто хочет обнять дородную медсестру, но исполненный достоинства взгляд остановил его, и, вместо того чтобы обнять, он завертелся на месте волчком.

— Эх, расцеловал бы я вас, сестра Брунгильда!

— Прежде вам следовало бы постричься и сбрить с лица эту щетину, — парировала старшая сестра. — Ну и вид у вас!

Не обращая внимания на дружный смех остальных больных в палате, она повернулась и прошествовала к двери. Там еще раз оглянулась.

— Кстати, я вам еще не говорила?.. Пришла ваша невеста. Вечорек ничего не ответил, но по глазам было видно, как он рад.

— Мог бы оставить нам свои сигареты, — с упреком проговорил лысый старик, лежавший у окна.

— Лови!

И в его сторону полетела пачка «Каро».

— Счастливо оставаться! Не поминайте лихом!

В конце коридора у лифта он увидел Кики с букетом цветов в руках. И вот он уже обнимает и целует ее.

— Малышка моя, знала бы ты, как я рад!

— И я!

Автобус был пуст. Перед самым отправлением вошли еще две молоденькие медсестры и сразу же принялись о чем-то шептаться.

— Я договорилась с моей хозяйкой, — тихо проговорила Кики, устроившись поудобнее. — Можешь у меня остаться подольше…

Когда автобус за Шведскими воротами свернул на Торговую площадь, Вечорек сказал:

— Слетаю-ка я на минутку в театр. Со мной пойдешь или домой?

Она отодвинулась от него, посмотрела с упреком. Он втянул голову:

— Понял, виноват.

— Что тебе понадобилось в театре?

— Военная тайна, — попробовал отшутиться он.

— Болтун! — Но, увидев его хитрое-прехитрое лицо нашкодившего мальчугана, невольно рассмеялась. — Ладно, у меня есть еще кое-какие дела по хозяйству. Но не заставляй меня ждать слишком долго!

Он не ответил, только крепко прижал ее к себе.

Автобус остановился, и обе медсестры вышли вместе с ними. Мимо прошла и села в автобус высокая темноволосая женщина. Загудели церковные колокола.

— Разве это не Кречмар? — спросила Кики, глядя вслед отъехавшему автобусу.

— Ну и что? — Вечорек нетерпеливо тянул ее дальше.

— Хотелось бы знать, куда это она собралась в такое время?

— Куда-куда? К хахалю своему. В Карлсберг.

— К Вондри… в сочельник?.. Ты серьезно?..

Девушка остановилась и недоверчиво посмотрела на него.

— А что тут такого? — Вечорек даже удивился. — На каком свете ты живешь, малышка?

— Я бы не смогла… Или — или!

— Ну да, ты! — Он осторожно поцеловал ее в самый кончик холодного носа.

— Знаешь, а мне Вестхаузена жалко.

— А мне нет! Нечего ему было жениться на молоденькой!

— Не болтай! Что ты в этом понимаешь?

И, оставив его, перешла на другую сторону улицы.

— Я жду тебя, не задерживайся!

Испустив крик индейца, Вечорек помахал ей букетом. И перебежал через площадь с такой скоростью, будто никогда не видел больницы изнутри.

Снова пошел снег. В Театральном переулке какие-то шутники прямо на проезжей части слепили снеговика. На голову ему водрузили высоченный серый цилиндр, а несуществующую шею укутали длинным дырявым шерстяным шарфом. В правом его кулаке торчала заостренная деревянная палочка — дирижерская, значит.

— Вот шутники! — ухмыльнулся Вечорек, нагнулся, слепил снежок и попытался сбить со снеговика цилиндр. А попал в окно дома напротив, сквозь стекла которого мерцали пестрые огоньки наряженной елки. Окно со скрипом открылось, но Вечорек успел уже ретироваться.

До театра он добежал запыхавшись и поэтому не заметил, что со стороны Торговой площади сюда же медленно приближался автомобиль.

— Ого-го! — протянул вахтер, удивленно помаргивая при виде невесть откуда взявшегося осветителя. — Куда это мы так торопимся?!

Вечорек улыбнулся, снял кепку и провел рукой по вспотевшему лбу.

— Мне на минутку нужно заглянуть в свой сарай. Я там оставил новогодний подарок для моей малышки, — и он прищелкнул языком. — Ну, и обалдеет же она!

Вахтер с сомнением поглядел на перевязанную голову Вечорека. — Я-то думал, мы вас долго не увидим. А у вас такой вид, будто вы выиграли в спортлото.

— Примерно так оно и есть! — Вечорек протянул руку в оконце. — Ключи!

— Сейчас. — Старик покачал головой, повернулся на своем вертящемся стуле к доске с ключами и спросил: — Какой там у вас номер?

— Сорок восьмой.

Вечорек взял ключ, подбросил его и ловко поймал.

— А кто еще в театре?

— Ни души. Один я. А что, иногда и это неплохо, — он почесал затылок. — Не вечно же торчать дома со старухой… Сами понимаете!

Этот затюканный, слабосильный старикашка тоже был когда-то молодым и влюбленным, и у него тоже были женщины. Прямо не верится… Неужели Кики тоже когда-нибудь надоест ему до тошноты?.. Этого Вечорек представить себе не мог.

— Я мигом, дедушка, — сказал он.

На лестничной клетке было холоднее обычного. Раздвижную дверь в коридор просцениума снова заклинило, и, когда он сильно дернул, она со страшным грохотом захлопнулась. В коридоре он обо что-то споткнулся, тихонько выругался, но отличное настроение не оставляло его. Насвистывая сквозь зубы какую-то мелодию, вышел на сцену. Он очень удивился бы, если бы ему объяснили, что эта бравурная мелодия — выходная ария злого духа из «Сказок Гофмана».

Главный занавес был убран, и из зрительного зала веяло холодом. Слабый отсвет ламп принудительного освещения, отражавшийся на обратной стороне кулис, делал темноту на просцениуме словно более глубокой. Почти ничего не различишь, кроме стоящих в ближнем углу в полном беспорядке столов и стульев.

Вечорек двигался уверенно и быстро. Эта воистину египетская тьма ему ничуть не мешала. Он был здесь действительно как дома. И заранее чувствовал себя на седьмом небе при виде счастливого лица Кики, развернувшей пакет с блузкой. Не где-нибудь куплено — в «Эксквизите». Чертовски дорогая штука — эта тончайшая, будто паутинка, блузочка. Даже чересчур дорогая — при его-то зарплате.

На другой стороне сцены он протиснулся между двумя опорами декораций, сразу нашел лесенку, ведущую на мостик осветителей, и ловко поднялся наверх. Включил свет в своей маленькой мастерской.

Пакет лежал на тумбочке, а на изящной жатой бумаге, в которую заворачивали рождественские подарки, отчетливо выделялись маслянистые отпечатки пальцев.

Какая подлость! На это только старуха Майер способна, сплетница паршивая, только у нее такие грязные лапы.

Вечорек, помрачнев, оглядел пакет со всех сторон, бросил на тиски. Новогодний подарок — в таком виде? Нет, никак нельзя. Кики обидится. Надо достать другую бумагу. Но где?

Он ломал себе голову — тщетно; ни в одном из углов мастерской он не нашел ничего подходящего.

Магазины в городе закрыты. Закрыта и реквизиторская, где можно было бы что-нибудь найти — чего только у старика Вуттке не хранится! А в репетиторской лежат одни журналы. Как насчет стеллажей с реквизитом перед первым репетиционным залом?

Лицо Вечорека просветлело: ему вспомнилось, что на одном из переполненных ящиков с книгами сверху лежала пачка шелковистой бумаги. Это он помнил точно, несмотря на удар по голове, — значит, не все мозги вышибло.

Решено! Он взял свой пакет, выключил свет, вернулся к лестнице и поднялся еще на два пролета. Все точь-в-точь как в прошлый раз: от галереи по узенькому переходу к пристройке. И снова железная дверь приоткрыта…

Вечорек на какую-то секунду остановился, недоверчиво покачал головой, вошел в тускло освещенный коридор и тщательно закрыл дверь за собой. Раз в месяц у них инструктаж пожарных и по технике безопасности, а все равно двери бросают открытыми на ночь. Надо бы поговорить в месткоме…

А вот и стеллажи — тот самый ящик. Он положил пакет на пол, встал на цыпочки и потянулся за пестрой пачкой с бумагой. При этом его взгляд упал на два запылившихся, битком набитых портфеля. Они стояли рядом с помятой картонной коробкой, наполовину прикрытые занавеской. Нет, не может этого быть! Вчера вечером полиция искала эти портфели, а они вдруг оказались здесь. Кто их сюда поставил и с какой целью?

Какое-то необъяснимое, гнетущее чувство овладело им и заставило оглянуться. Стоя спиной к стеллажам и невольно сжав кулаки, он оглядывался по сторонам. Никого…

Целую минуту простоял без движения, почти не дыша, прислушиваясь, ждал неизвестно чего. Потом страх понемногу отпустил его, он расслабился, разжал кулаки.

Нет, никого здесь нет.

Криво усмехнувшись, хотел было заняться этими проклятыми портфелями, желая узнать, что в них все-таки внутри, — и снова замер.

Дверь на репетиционную сцену была лишь притворена и сейчас едва заметно скрипнула, сдвинувшись с места.

Недолго думая, Вечорек бросился вперед и широко распахнул ее.

— Вы? — сказал он, удивленный донельзя, едва веря своим глазам и не в силах сойти с порога. — Вот так штука, чтоб меня…

Он умолк и медленно отступил в коридор.

Сочельник, сумеречный час. Время, когда по всей стране зажигают свечи на празднично убранных елках. По телевидению и радио уже передают рождественские песни, а улицы и площади словно подчистую вымело. Маркусу вспомнилось, как ему, мальчиком, приходилось ждать вместе с отцом в тесной кухоньке, пока мать разложит под иллюминированной елочкой скромные новогодние подарки…

Маркус приспустил боковое стекло. Он ехал на служебной машине в Карлсберг и радовался искристому сиянию снега, наслаждался глотками холодного чистого воздуха. Лишь сейчас, оставшись один, он по-настоящему осознал, до какой степени эта встреча с Клаудией задела его и до чего некорректно по отношению к товарищам по службе он себя вел. Правильный он парень, этот майор, с понятием. Это не о каждом начальнике скажешь. Да и Штегеман с Краусом показали себя с лучшей стороны, ни одним словом его не поддели. А насчет Штегемана — перед ним придется кое за что извиниться. Вот там, впереди, множество огней — это скорее всего Карлсберг и есть.

Послышался трест аппарата связи. Маркус взял наушник, назвался.

— Наш человек вышел из дома и поехал на своей машине по направлению к городу, — передал из аппаратной сотрудник, голос которого прозвучал несколько возбужденно.

— А куда? Поточнее!

— Вот этого мы не знаем, капитан. У преследовавшего его сотрудника заглох мотор, и он вынужден был его отпустить.

— В самый подходящий момент!

— Где вы находитесь?

— Примерно в двух километрах от Карлсберга. Я уже вижу огни города. Все дежурные машины поставлены в известность?

— В том-то и дело… Все они в разъезде — на автостраде в двух местах пробка…

— Что за… — Маркус едва удержался от крепкого словца. — Я заеду для начала в театр, — сказал он. — Может быть, он там.

— Или поехал за своей любовницей… Ну, вы знаете, за этой танцовщицей. Она живет… Секунду! — зашуршала бумага.

— Насколько мне известно, у него где-то здесь поблизости проживает сестра, — сказал Маркус. — Во всяком случае, это следует из…

— Тогда вы с ним разминулись на шоссе, — перебил его металлический голос. — Или вот-вот встретитесь. Его сестра… некая фрау Дюстерхефт живет со своей семьей в окружном центре.

— Буду повнимательнее, — проговорил Маркус. — Никаких машин навстречу… Кстати, какой номер у него?..

— ТН 77–12. Белый «вартбург».

— Все ясно. Выйду на связь позднее… Конец!

Когда он медленно въезжал в город — шоссе тем временем превратилось в некое подобие катка, — его встретил перезвон колоколов, продолжавшийся все время, пока он ехал по пустынным улицам до самого Театрального переулка.

Машин нет ни одной, зато посредине мостовой — снеговик. Маркус затормозил неподалеку от него и несколько секунд созерцал нелепую снежную скульптуру с явным неудовольствием. Затем оставил машину и на почти негнущихся ногах прошествовал до артистического входа.

Престарелый вахтер склонился над каким-то зачитанным детективом.

— И что вам будет угодно?

— Я ищу господина Вондри, тенора. Он сейчас в театре? Или приезжал недавно?

Старик с любопытством уставился на Маркуса и развел руками:

— Нет, во время моего дежурства он не появлялся.

— Сколько времени уже сидите здесь?

— Два часа.

— М-да, ничего не попишешь — нет так нет. Придется заехать к нему домой. Большое спасибо.

— Сюда вообще никто не заглядывал, — деловито проговорил вахтер, взял тонкими пальцами кусочек шоколада и потянулся уже было за сигарой, как вдруг вспомнил: — То есть нет!.. А этот молодой осветитель — я о нем совсем забыл. Что это он так долго?

— Какой осветитель?

— Фамилии я его не знаю. Ну, такой, с перевязанной головой, которого в репетиционном зале…

— Вечорек!

— Вроде бы да.

Эта новость Маркуса сильно удивила.

— И он до сих пор в театре?

— Я же вам сказал… Минут десять, не меньше… Пора бы ему и вернуться.

— А зачем он пришел?

— Забыл в своей мастерской подарок для невесты. Он был такой веселый. — Старик посмотрел на Маркуса с некоторым беспокойством. — Должен был я его пропустить или нет?

Маркус стоял, покусывая губы.

Вондри, выходит, в театр не приезжал. Зато примчался прямо из больницы этот бедолага, которого вчера оглушили…

— Если вы не против, пойду взгляну, где он, — решительно проговорил он, обращаясь к вахтеру. — Где у него мастерская — над порталом сцены?

Он уже поднимался по лестнице к первой галерее, когда ему пришло в голову, что было бы лучше, если бы он включил освещение на пульте ассистента режиссера. Однако возвращаться не стал.

На сей раз маленькое помещение было тщательно убрано. Ящики с инструментами расставлены в ряд. Даже пол подметен. Но ничего не говорило, что здесь побывал Вечорек.

Его заставил вздрогнуть неясный шумок. Он доносился откуда-то сверху, скорее всего с верхней сцены. Шум усиливался, впечатление такое, будто кто-то торопливо спускается по лестнице на противоположной стороне сцены. Потом все стихло. А когда эти звуки послышались вновь, было совершенно ясно, что теперь кто-то поднимается наверх.

Маркус осторожно прокрался на галерею и перегнулся через перила. Он проклинал фонарь вахтера и себя самого за то, что не включил освещение сцены.

— Эй, вы! — громко позвал он, напрасно пытаясь разглядеть хоть что-нибудь в этой темени. — Господин Вечорек, спускайтесь. Я хочу поговорить с вами. Это капитан Маркус!

Никакого ответа. Несколько секунд мертвой тишины. Потом громкий стук подошв по верхней части лестницы на противоположной стороне сцены. Скрип двери, слабый луч света, тут же поглощенный темнотой, — и снова мертвая тишина.

Быстро спустившись вниз, Маркус включил рабочий свет и опрометью бросился в коридор, чуть не сбив там старика вахтера, которому стало любопытно, куда девался теперь офицер.

Когда Маркус смог разглядеть весь коридор — слева стеллажи с реквизитом, справа дверь на репетиционную сцену, — он замедлил шаги и наконец остановился, прижавшись к стене и тяжело дыша. В ритм дыханию подрагивал лучик фонаря, освещая то пол, то портьеру на окне во дворе театра.

Какой-то странный здесь запах. Не театральной пыли и не натертых мастикой полов — другой.

На линолеуме пола он заметил большое темное пятно, оно отливало плотным блеском всякий раз, когда на него падал луч света.

Маркус сунул в карман носовой платок, которым утирал вспотевшее лицо, подошел поближе и долго смотрел на это пятно. Здесь словно что-то пролили, и капли вели к самой двери репетиционного зала.

Он не без колебаний потянул ручку двери на себя.

И увидел Вечорека. Сразу за дверью. Он узнал его по повязке на голове. Скрючившись, тот лежал на боку. Лица его не было видно, правая рука — под туловищем. А в вытянутой левой руке он держал окровавленный белый пакет величиной с коробку конфет: подарок на Рождество для любимой девушки.