— …таким образом, я твердо уверен, — дребезжал из динамика голос режиссера, — что и сегодняшняя премьера… несмотря на… гм-гм… известные обстоятельства, явится важным шагом на пути к созданию истинно народного театра… явится путеводной вехой к новым берегам…

Режиссер сделал паузу — заранее запланированную, конечно. А может быть, во время сегодняшнего обращения к своему «войску» у него действительно перехватило дыхание, потому что Маркус, сидевший в репетиционной прямо под динамиком, услышал, как он несколько раз вздохнул.

Несколько секунд полной тишины, только в батарее что-то щелкнуло. В соседней комнате мужской голос произнес что-то, отчетливо напоминающее «болтун паршивый». Приглушенный смешок, и снова тишина. Толстый декоратор, который вышел покурить, презрительно ухмылялся. Маркус исподтишка бросил взгляд на Вондри. Похоже на то, что тенор не воспринял ни слова из тронной речи режиссера. Он сидел по-прежнему с закрытыми глазами и шевелил губами, словно заучивая роль.

В динамике затрещало, потом зашипело, и наконец послышался возбужденный голос Вестхаузена:

— Даю последний звонок… сейчас девятнадцать часов двадцать четыре минуты. Прошу оркестр занять свои места. Внимание у занавеса. Фрау Бордин, прошу на сцену. Всех солистов из первой картины, всех вызванных на сегодня хористок и хористов прошу на свои места… Через шесть минут начнется премьера. От всего сердца пожелаю всем: ни пуха ни пера!

Трижды прозвенел звонок, заглушив негромкие звуки, доносившиеся из оркестровой ямы. Шепот, быстрые, легкие шаги на лестнице — и снова тишина. Словно затишье перед бурей.

Маркус остановился посреди коридора, прислушался. Наступившая тишина действовала ему на нервы, внутреннее напряжение достигло предела. «Наверное, все уже на своих местах», — подумал он.

Перед реквизиторской баритон Мерц быстро мерил короткими шажками лестничную клетку. Неподалеку стояли тенор-буффо Гюльцов и его друг-танцовщик. Взявшись за руки, они трижды сплюнули через левое плечо.

Вондри тоже был здесь, он благосклонно разглядывал свое отражение в зеркале, но мгновенно исчез, едва завидел Маркуса. А тот медленно прошел по направлению к зрительному залу. Нет, смех смехом, но он отчетливо ощутил, что у него чаще забилось сердце, будто он тоже волновался за исход премьеры.

— Все в порядке, — сообщил поджидавший его в конце коридора лейтенант Краус. — В нашем распоряжении шесть сотрудников. Двое — в партере и по два в первом и втором ярусах. Мы их рассадили так, что все выходы будут под наблюдением.

— Сколько патрульных машин? — спросил Маркус, довольный тем, что может заняться конкретными вопросами.

— Три. Одна — в конце Театрального переулка, другая — на Ярмарочной площади, и третья — на кольце.

— Отлично. На такую помощь я даже не рассчитывал. Есть у вас для меня «уоки-токи»?

— Да. Вот! Вы всерьез считаете, что сегодня что-то произойдет?

— Как знать, — неопределенно ответил Маркус. — Мы, во всяком случае, обязаны быть готовыми ко всему.

— Черт, кажется, вызывают, — тихонько выругался Краус и, включив прибор, приложил его к уху. — Это Штегеман, — громко сообщил он. — Вондри сидит за кулисами и явно нервничает. А Кречмар наблюдает за ним с противоположной стороны сцены, тоже из-за кулис.

— Вондри разговаривал с Крибелем? — так же громко спросил Маркус. — Из-за музыки ничего не слышно.

Краус запросил Штегемана и вскоре доложил:

— Нет, они не встречались.

— Где Штегеман сейчас находится?

— На той галерее, что над мостиком осветителей.

— Пусть остается наверху и ни на секунду не спускает глаз с Вондри. Когда тенор оставит сцену, за ним проследим мы.

Краус закончил разговор и опустил «уоки-токи» в широкий карман кожаной куртки.

— А теперь что?..

— Найдите место, откуда вы сравнительно незаметно смогли бы наблюдать за гримерной Вондри и репетиторской. Криминальмейстер Позер контролирует коридор на режиссерской стороне и до самой задней сцены. А я… — Маркус в нерешительности взглянул на железную дверь, за которой был ход в зрительный зал, — …я пока что останусь здесь.

Спектакль шел полным ходом. Маркус некоторое время наблюдал за действием, устроившись на диванчике в глубине режиссерской ложи — крайней справа у сцены. Он был слишком возбужден, чтобы из наблюдателя превратиться в зрителя. Ну, может быть, за исключением тех двух сцен, в которых была занята Клаудиа. И все же он сумел оценить, сколь велика разница между генеральной репетицией и сегодняшней премьерой. Исполнителей словно подменили — или они кожу сменили. Его буквально поразил Вондри: он сумел сыграть Гофмана таким восхитительным, неотразимым фантазером.

Примерно минут за пятнадцать до антракта Маркус оставил ложу и вернулся за кулисы. Ему не терпелось убедиться, на своем ли месте Позер. Почти все зависело сейчас от того, чтобы тенор постоянно был под наблюдением. Криминальмейстер сидел на высоких подмостках в самом темном углу сцены. Маркус прошел бы мимо, если бы Позер не обнаружил себя свистящим шепотом:

— Поднимайтесь ко мне наверх. Отсюда отличный обзор.

— Где Вондри? — первым делом спросил Маркус, усаживаясь с ним рядом на неоструганную доску.

Ему пришлось для начала привыкнуть к своеобразному освещению — «точечные» прожекторы оставляли большую часть сцены во тьме.

— Сейчас он по ходу действия не занят и стоит вон там, за левой кулисой, рядом с суфлершей.

— Да, теперь я тоже вижу.

Его взгляд остановился на ассистенте режиссера. Вестхаузен склонился над пультом, углубившись в лежавший перед ним клавир. Вид у него был странный, отсутствующий, его, казалось, вовсе не касалось происходящее на сцене.

— О Вечореке ничего не слышно? Как он там?

— Операцию он перенес как будто хорошо, но в сознание не приходил.

Вестхаузен словно замер, уставившись в страницы клавира. Маркус хотел было пошутить по этому поводу, как вдруг под ними, ругаясь почем зря и размахивая руками, появился и тут же скрылся тенор-буффо Гюльцов.

— Ой-ой! Что это с ним? — удивился Позер.

— А вот мы сейчас это и выясним! — Маркус спрыгнул с подмостков.

Когда он свернул в боковой проход, который вел прямо к пульту ассистента, то увидел Гюльцова, стоявшего перед Вестхаузеном и что-то возбужденно говорившего. Через минуту Гюльцов уже двигался в обратном направлении, ловко минуя ловушки из проводов. Маркус словно случайно преградил ему путь. Ассистент бросил взгляд в их сторону, пожал плечами и склонился над своими нотами.

— И даже признаться не желает, — с возмущением проговорил тенор. — Хотя у меня полно свидетелей, что он меня не вызывал.

— Что он вас?..

— Ну, не вызвал на сцену… И когда — в день премьеры! — возмущению Гюльцова не было, кажется, предела. — Если бы я не слушал спектакль по динамику, тут бы все полетело кувырком.

— А вы, простите, не преувеличиваете?

— Ну, знаете ли! Слышите музыку? Значит, все в порядке — проехало! А ведь не появись я на сцене вовремя, наш бас просто наложил бы в штаны — не подай ему нужную реплику, он рта не откроет от страха.

— А что, часто Вестхаузен бывает столь забывчив? — улыбнулся Маркус.

— В том-то и дело, обычно на него можно положиться, как на каменную гору. А разошелся я так потому, что он из упрямства все отрицает.

Гюльцов исчез в полутьме коридора. Маркус подождал, пока за ним закрылась дверь, и быстро поднялся по железной лестнице на первую галерею.

По какой причине Вестхаузен ведет себя до такой степени опрометчиво? Стоит, как изваяние, забывает о своих прямых обязанностях…

— Т-с-с-с… — прозвучало откуда-то сверху, и Маркус замер.

Подняв глаза, узнал обер-лейтенанта Штегемана, перегнувшегося через перила.

— Что случилось? — спросил он шепотом.

— Сейчас я к вам поднимусь!

На это потребовались считанные секунды.

— Ума не приложу, что стряслось с Вестхаузеном? Надо попытаться выяснить, почему он сегодня сам не свой.

— Я это тоже заметил, — согласился Штегеман. — С моего места можно заглянуть ему, так сказать, через плечо. Он часто не вовремя перелистывает страницы, не поспевает за ходом спектакля. А все почему? Потому что все время поглядывает на несколько машинописных страниц. Если я не ошибаюсь, они не скреплены даже скрепкой и лежат в самом клавире, где-то вначале.

— В самом деле?!

Маркус быстро взглянул вниз, тоже перегнувшись через перила. Вестхаузен что-то говорил в микрофон. В руке он держал карандаш.

— Послушайте, Штегеман. Мне хочется взглянуть на эти страницы собственными глазами. Скоро антракт. Спуститесь вниз, подойдите к пульту Вестхаузена, заговорите с ним и уведите куда угодно на пять минут, не больше. Под каким соусом — мне все равно. Но позаботьтесь о том, чтобы клавир с этими страничками остался на месте.

— Не могу же я…

— Конечно, можете! Не сомневайтесь, — перебил Штегемана Маркус, дружелюбно толкнув его кулаком в бок. — Я уверен, вы придумаете что-нибудь подходящее.

Штегеман решил, что сопротивление бесполезно, и, ворча, спустился по боковой лестнице. Маркус смотрел ему вслед, улыбаясь. Он отдавал себе отчет в том, что замкнутому, всегда уравновешенному и корректному обер-лейтенанту это поручение не по вкусу.

На сцене близился финал акта. Мансфельд в роли Антонии умирала, издавая душераздирающие горловые трели. Доктор Миракль торжествовал. Вондри, издав вопль отчаяния, бросился к своей возлюбленной…

Свет постепенно погас, отзвучали звуки музыки.

Аплодисментов было много, но артисты на поклоны не выходили.

Началась обычная закулисная суета антракта: вспотевшие исполнители торопились в свои гримерные, рабочие сцены переставляли декорации.

А Штегеман тем временем протиснулся к пульту ассистента режиссера и, как тот ни упирался, увел его в конце концов с собой. Спускавшегося по железной лестнице Маркуса заметил, кажется, только Буххольц, но и ему сразу что-то понадобилось на противоположной стороне сцены.

Маркус не строил догадок по поводу того, что именно обнаружит, и уж, во всяком случае, не рассчитывал найти то, что нашел. На отдельных листках, вложенных в клавир, было указано, каким образом будет подниматься и опускаться занавес во время премьеры — при определенной длительности аплодисментов. И, кроме того, на нескольких листках отпечатана аннотация к опере Жака Оффенбаха «Сказки Гофмана». Быстро пробежав первые странички, Маркус раз и навсегда запомнил, что опера впервые увидела сцену в парижской «Опера комик» 10 февраля 1881 года и прошла с неслыханным триумфом, что 25 января 1958 года Вальтер Фельзенштейн поставил оперу в новой редакции в берлинской «Комише опер» и что постановка ее здесь, в театре Карлсберга, тоже вызвана желанием по-своему воплотить этот немеркнущий шедевр.

Все это, допустим, весьма любопытно и поучительно, но отнюдь не объясняет, почему ассистент то и дело в эти странички заглядывал. Как и когда поднимать занавес, он и без того знал наизусть…

Маркус еще раз перелистал их и хотел было уже положить на место, как на последней, до половины занятой текстом странице увидел в левом нижнем углу чертеж, небрежно нанесенный острым карандашом. Строго говоря, даже не чертеж: три удлиненных прямоугольника, связанных поперечной линией, которая в самом низу страницы завершалась кружком с двумя точками, а вверху эта линия тянулась к двум похожим на звездочки значкам, расположенным по обе стороны от чего-то, весьма напоминающего виселицу.

Внизу, в кружке, рядом с левой точкой был поставлен крестик. Сколько Маркус в этот чертеж ни вглядывался, его знаменитое чутье даже не намекнуло, с чем эту премудрость едят. Неужели Вестхаузен просто так, шутки ради или от нечего делать сделал этот чертеж? Или в нем есть свой тайный смысл? Скорее всего, потому что поведение Вестхаузена во время премьеры другую версию практически намертво отметало.

Он посмотрел на электрические часы над пультом. Пять минут вот-вот истекут. Оставаться здесь дольше решительно незачем. Каждую секунду может появиться Вестхаузен. Маркус быстро воспроизвел чертеж в своей записной книжке — пусть-ка Штегеман, Краус и Позер тоже поломают голову.

Закрывая одной рукой клавир, а другой кладя книжечку в карман, он ощутил, что за ним наблюдают. Чувство безотчетное, а все-таки… Но вроде бы никто на него внимания не обращал. Роскошный зал во дворце Джульетты был на сцене смонтирован почти наполовину. Буххольц вешал расшитую золотом портьеру рядом с зеркалом в резной белой раме.

Когда Маркус шел по узкому проходу за кулисы, он чуть не нос к носу столкнулся с Вестхаузеном. Ассистент режиссера был чем-то недоволен или просто не в духе, его мясистое лицо побагровело. Он исчез на сцене, не удостоив Маркуса взглядом.

Нет, это не случайность! Ноги у Вестхаузена сделались ватными. Он послал к нему обер-лейтенанта, чтобы отвлечь, в то время как капитан… Взяв себя в руки, он с беспечным видом прошел к своему пульту. Но его всего трясло. Клавир лежит на месте. И листки со схемой, о которой он по своему легкомыслию забыл, тоже. Видел их капитан или нет? Склонившись над пультом, он впился взглядом в последнюю страницу, будто она могла разрешить его сомнения.

Декорации на сцене уже поставлены. А Буххольц все подгоняет своих людей и ругается. Сверху, с мостика осветителей, Крибель требует лампочку.

Вестхаузен вздрогнул. Пора давать первый звонок. Нельзя так распускаться. Даже если капитан и видел чертеж — ни черта он не понял! С налета в таком чертеже никто не разберется.

Так, дать еще один звонок и уменьшить свет в фойе и буфете. Пальцы как бы сами нашли нужные кнопки, они больше не дрожали. Да и глухого шума в ушах как не бывало.

Они его подозревают. Пусть. Тем более что это ему известно еще со вчерашнего дня. Он настолько спокоен, что способен даже улыбаться — вот, смотрите!.. Бросил взгляд на часы. Антракт кончается через девять минут. А что — можно рискнуть. Нет, рискнуть нужно обязательно!..

Перед занавесом стояла молодая реквизиторша, глядевшая сквозь щелочку в зрительный зал, а рядом, поглаживая ее по спине и нашептывая что-то на ухо, пристроился Буххольц. Когда Вестхаузен проходил мимо, девушка громко захихикала. А Буххольц, бросив на него косой взгляд, оскалил зубы.

— Ты куда это? — удивилась суфлерша, устроившаяся поудобнее в кресле на противоположной стороне сцены. — Разве тебе не пора вызывать народ?

— Успею!

Приняв в высшей степени деловой вид, Вестхаузен протиснулся мимо толстухи и побежал по коридору. Немногие хористы, попадавшиеся ему навстречу, уступали дорогу без слов, они знали, что ассистент режиссера всегда занят сверх меры и всегда куда-то спешит.

Взбежал по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, — и прямиком к мужским гримерным. Репетиторская, гримерная Вондри, туалет. Нигде ни души. Тяжело дыша, рванул дверь на себя.

В туалете никого не было. Рядом, в душевой, из единственного исправного душа капала вода. Кафельный пол влажно блестел.

Вестхаузен подошел к бортику душевой ниши, достал из кармана кусок провода, которым запасся заранее, и обмотал один конец вокруг металлического фиксатора воды на вертикальной трубе. Если дернуть, кольцо провода распадается само… Удовлетворенно кивнув, он снова обмотал фиксатор проводом, а потом просунул штекер с небольшим свинцовым грузом в нижнюю щель окошка вытяжки.

Когда грузик, закрепленный за свободный конец провода, упал на дно вентиляционного колодца, послышался неприятный звук — чавкнуло.

Удалось! Он вытер носовым платком возможные отпечатки пальцев, а половой тряпкой — следы на полу перед душем, отступил на шаг. Никто никакого провода не заметит. Если не знает, конечно, о его существовании и не ищет его специально.

Вестхаузен вышел из душевой довольный собой и прошел через туалет, направляясь прямо к двери. В последний момент успел заметить, как ручка одной из кабинок дернулась. Он быстро отвернулся, сделав вид, будто оправляется.

Это был криминальмейстер из районного управления. Как его фамилия? Что-то запамятовал… Молодой человек поздоровался с ним как ни в чем не бывало.

— Позже я не успел бы сюда, — сказал Вестхаузен, лишь бы что-нибудь сказать.

Голос его прозвучал хрипло, он с испугом подумал, что сразу выдал себя. Хотя почему?..

— Надо — значит, надо! — Голубые глаза молодого криминалиста смотрели на него спокойно, дружелюбно. — Знаете, мне спектакль пока очень нравится.

— Будем надеяться, удача нас не минует, — несколько высокопарно ответил Вестхаузен. — Ну, я побежал!

И тут вроде бы обошлось. Он бежал в развевающемся халате по коридору, потом по лестнице. Хорошо, что уже опустили задник.

У пульта Вестхаузена поджидал режиссер, который кипел от негодования, постукивая пальцем по циферблату часов.

— Уже минута лишняя прошла! Где вы, черт вас побери, торчали?

— Я был… извините… э-э… в туалете, — выдавил из себя Вестхаузен. — Это нервы… Я так волнуюсь…

Он включил микрофон. Режиссер подождал, пока он вызовет на сцену всех занятых в этом акте.

— Мы с вами еще поговорим! Так вы не отделаетесь!..

Молодой наглец буквально упивался тем, как он запугал несчастного Вестхаузена.

Музыканты уже сели на свои места в оркестровой яме. Хористы, тихонько переговариваясь, заняли правую половину сцены. А солисты рассаживались за столом, уставленным кубками, цветами и разными муляжами, изображавшими фрукты и дичь. Последними появились девушки из кордебалета, и среди них сияющие Вондри и Эльке. Она держала его под руку и одаривала всех своей ослепительной улыбкой. И лишь в его, Вестхаузена, сторону ни разу не взглянула.

Ничего, эти улыбочки ей еще аукнутся! Вестхаузен сжал зубы. Стоявший рядом режиссер прошипел:

— Выключить рабочий свет… Выключить свет в зрительном зале… Да не спите же вы — Гломбек давно уже стоит за дирижерским пультом.

Вестхаузен механически выполнял все его указания, дав знать осветителю и дирижеру о начале действия. Внутренне он сгорал от ненависти, и эта ненависть поглотила чувство страха, не оставлявшее его с начала генеральной репетиции.

Зазвучала музыка, прошелестел занавес. Лунный свет, девичьи голоса — баркарола. Справа за кулисами кто-то кашлянул.

Вестхаузен оглянулся и узнал криминальмейстера, который, похоже, не отрывал глаз от сцены. Откуда ни возьмись появился капитан, прислонился к лестнице, ведущей к мастерским электриков, и заслушался.

Они весь вечер наблюдали за Вондри. Эх, досадно, что вчера не удался трюк с портфелями. Все сложилось бы по-иному. Вондри получил бы по заслугам и оказался бы за решеткой. Эльке никогда в жизни не стала бы его ждать… А теперь… Вестхаузен с отвращением посмотрел на свои руки. Так-то они, конечно, чистые — сколько раз с тех пор он их мыл с мылом!

Короткий приказ наверх, осветителям, и ярчайший свет софитов залил всю сцену. Картинно застывшая группа в центре сцены ожила, задвигалась. Свистящий шепот суфлерши перекрыл нежные звуки арфы, и в зале кто-то захихикал.

Исчез режиссер, не видно и молодого криминальмейстера. Капитан отошел на несколько шагов в сторону, чтобы не упускать из вида Вондри, который как раз поднялся с места и поднял тост за призывно улыбающуюся Мансфельд. Все, ликуя, подняли свои бокалы. Хористы и кордебалет вели себя столь экзальтированно, что Вестхаузену даже совестно стало за них. Странно, раньше он за собой подобной щепетильности не замечал…

Он автоматически делал свое дело, давал звонки, вызывал на сцену солистов, следил за осветителями. Толстяка Мерца, имевшего привычку появляться в самый последний момент, вызвал на сцену заранее. Время от времени искоса поглядывал в сторону капитана. Тот постоянно слонялся где-то поблизости. А где те трое его помощников, которых он встретил сегодня у будочки вахтера? Наверняка в зрительном зале…

Свет погашен; затарахтев, сдвинулся с места поворотный круг. Последняя картина, снова погребок Лютера. Минут через пятнадцать все будет позади. Все ли?

В зрительном зале мертвая тишина. Даже шоколадной оберткой никто не зашуршит. Подумать только, их пожарный — и то захвачен игрой артистов и музыкой!

— Даем свет, — негромко проговорил в микрофон Вестхаузен и взглянул на монитор, установленный на пульте.

Маленький четырехугольник понемногу светлел, вот уже появилась картинка: подвал, где словно зачарованные сидят друзья Гофмана, а в центре — уставившийся в одну точку Вондри. Одновременно по репродуктору словно откуда-то из далекого далека зазвучала музыка из второго акта «Дон Жуана».

— Ловко это у вас получается!

Капитан подошел к нему так тихо, что Вестхаузен испуганно вздрогнул.

— Могу себе представить, насколько сложно все совместить. И ответственность какая!

— Что толку в ответственности, если она премерзко оплачивается, — проворчал Вестхаузен, быстро овладевший собой.

Внутренне он был доволен тем, как нашелся. Все они его недооценивают — ну ничего, он им покажет!

— В нашей жизни разное бывает, — ответил капитан, улыбнувшись.

«В сущности, он довольно симпатичный человек», — подумал ассистент режиссера.

— Я слышал, будто после спектакля в столовой будет банкет. Вы пойдете?

— Скорее всего. Знаете, после такой нервной, выматывающей премьеры сразу не уснешь. Часто нервы отпускают только часа через три-четыре.

— Могу себе представить, — кивнул капитан. — Мы тоже чувствуем себя опустошенными после раскрытия серьезного дела.

— И часто вам такие дела поручают?

— Сравнительно редко.

— И вы все раскрываете?

— Девять случаев из десяти.

— Тогда, значит, вы скоро найдете того, у кого на совести наш художественный руководитель и молодой осветитель.

— Можете не сомневаться!

Вестхаузен заставил себя улыбнуться. Он злился на себя за то, что выразился столь неосторожно. И вдобавок витиевато. Но произнести слова «убийство» и «убийца» так и не сумел.

— Желаю вам успеха, — выдавил он из себя.

И опять испугался: а вдруг капитан примет его слова за издевку? Однако капитан, казалось, ничего не заметил.

— Благодарю. Мы справимся, не сомневайтесь.

— Извините, но мне нужно еще поработать. Скоро финал.

— Конечно, как это я не подумал. Ну, до встречи…

Капитан хотел было уйти, но передумал и с интересом взглянул на Вестхаузена.

— Между прочим… Вечорек пока еще жив… — сказал он, после чего сразу ушел.

Вестхаузен нащупал край пульта, пришлось опереться. Картинка на мониторе расплывалась перед глазами. Он слышал голос Вондри на сцене, но не разбирал ни слова. Мимо прошли Гюльцов и Мансфельд, посмотрели на него с явным удивлением. Чисто импульсивно дал электрикам знак, что пора менять свет. Вечорек жив… Это конец… Все зря, все впустую…

Он ощутил удушье. На глазах появились слезы. Страх, беспомощность и ненависть буквально разрывали его на части. Прошла, кажется, целая вечность, пока тупая боль отпустила и он вновь обрел способность рассуждать сколько-нибудь здраво. Просто чудо, что он ничего не перепутал — спектакль-то еще продолжается.

Осторожно огляделся по сторонам. Нет, никто за ним не наблюдает. Буххольц опять заигрывает с молодой реквизиторшей. Кто-то из осветителей сменил цветную шайбу на одном из софитов. Капитан со скрещенными на груди руками стоял на своем месте у лестницы, повернувшись к нему спиной, и смотрел в противоположную сторону.

Они его не арестовали… Выходит, Вечорек пока не проболтался…

«Пока! — сказал ему тогда капитан. — Он пока жив!»

Какая мысль…

Вестхаузен закрыл глаза и мысленно представил себе Эльке и Вондри, которые смеются над ним до слез, а потом обнимаются и целуются.

Он с такой силой сжал карандаш в руке, что сломал его. Боль, причиненная впившейся в мякоть ладони щепкой, была приятной.

Нет, он не позволит высмеивать себя… Все равно, чем все кончится. Он приведет свой план в исполнение — особенно теперь.

Занавес. Аплодисменты, много аплодисментов. Счастливые лица солистов, объятия. Появился режиссер, поздравляет всех, даже Вестхаузена покровительственно похлопал по плечу. За кулисами капитан что-то говорил с улыбкой Бордин. А Эльке и Вондри не разлить водой, сейчас они торопятся в репетиторскую, где он, прежде чем снять грим, с удовольствием выкурит сигарету.

Наконец сцена опустела. Стало тихо. Вестхаузен сорвал с себя халат, сунул его вместе с клавиром в портфель и выключил свет.

В костюме Николаса Клаудиа выглядела просто обольстительной. На ней был коричневый приталенный жилет, облегающие брюки, рубашка в рюшечках и пышный артистический бант. Ее светлые волнистые волосы в свете софита отливали золотом.

Маркус сделал несколько шагов ей навстречу.

— Знаешь, я за многое должен перед тобой извиниться.

— То есть?

— Если бы я тогда догадывался, как ты талантлива, я не был бы упрямым, как осел.

На какое-то мгновение Клаудиа смутилась. Потом ее усталое лицо потеплело, она даже нашла в себе силы улыбнуться:

— Выходит, в этой роли я тебе понравилась?

— Чудесно!.. Ты была совсем другой… Куда лучше, чем во время генеральной…

— Как ты мил. — Она по-прежнему улыбалась, но голос ее прозвучал холодно и серьезно. — К сожалению, я полностью отдаю себе отчет в том, что у меня получается, а что не выходит… Как себя чувствует Вечорек?

— Он жив, операцию перенес хорошо.

— Слава Богу, — с облегчением вздохнула она. — Я так за него переживаю. Наш разговор не шел у меня из головы.

— И что же ты надумала? — с некоторым недоверием спросил он.

— Прошу тебя, только не надо надо мной смеяться! — Она наморщила нос, от чего неожиданно помолодела. — Я не в силах свыкнуться с мыслью, что кто-то ненавидел Эберхарда до такой степени, что пошел на преступление. Я почти убеждена, что он попал в чужую западню. Замахнулись не на него!..

— Повтори это еще раз!

— Ну… — Она опустила глаза, словно желая найти подходящие, убедительные слова и доводы. — Сам посуди: ведь Эберхард вернулся по чистой случайности — потому что забыл шапку. Учесть это в своих планах заранее преступник не мог, — она разгорячилась. — Но каждый из нас знает, что последним всегда уходит Вондри: ему хочется со всеми поболтать. А потом он еще душ принимает…

— Не хочешь ли ты сказать, что люк открыли для него?

— Да.

— Черт побери!

Маркус потер костяшками пальцев лоб, запыхтел. Неужели все они ослепли? Клаудиа права. Да, вот оно, решение проблемы — а никому из них эта лежавшая на поверхности мысль в голову не приходила. Конечно! Только теперь все противоречившие друг другу обстоятельства этого дела обретали свой смысл, их можно было объяснить. Положим, у Вондри рыльце в пушку, но он не преступник — это на него покушались! А тот, другой…

Маркус невольно поглядел в сторону ассистента режиссера. Вестхаузен стоял, опершись о пульт, и не сводил глаз со своей жены и тенора, которые под руку уходили со сцены. Он был мрачен, но застывшие черты его лица выдавали непреклонность и решимость.

Чертежик из клавира… Маркус почувствовал, как часто забилось его сердце.

— Сделай мне одолжение, Клаудиа, — сказал он. — Никому не передавай, о чем мы с тобой говорили. Это очень важно!

Она, не спускавшая с него глаз, кивнула:

— Я угадала, это был Вестхаузен?

Он приложил палец к губам.

— Ни о чем не спрашивай! Я тебе потом все объясню.

— Когда? Еще сегодня?

— Может быть.

— В таком случае я пошла домой.

— Спокойной ночи! — Он пожал ее руку и опрометью бросился со сцены.

Обер-лейтенант, спускавшийся по лестнице в превосходнейшем расположении духа, без тени волнения доложил:

— Позер не сводит глаз с Вестхаузена, а Краус — с Вондри.

— Вызовите их по «уоки-токи» к вахтеру, — не скрывая возбуждения, приказал Маркус. — Причем немедленно, мне нужны вы все.

— Что, пожар? — спросил Штегеман, доставая аппарат из кармана. — Вы разгадали, в чем смысл чертежа Вестхаузена?

— Давайте поторапливайтесь, — вспыхнул Маркус. — Каждая минута на счету!

— Ого! — Штегеман мгновенно преобразился. — Так что же стряслось?

— Объясню внизу. Пошли!

Ветер дул ледяной, но Маркус словно не ощущал холода.

— Послушайте, — произнес он, когда они удалились метров на пять от крыльца артистического подъезда. — У меня есть все основания полагать, что тот, кого мы ищем, не Вондри, а Вестхаузен.

— Значит, все-таки он!..

— Я догадывался об этом, — сказал Штегеман. — Меня не оставляла мысль: почему злоумышленник — или преступник — прибег к столь сомнительному средству, как открытый люк, если действительно хотел заставить Пернвица замолчать. Но ведь у него не было выбора, если тот прознал о хищениях…

— Все это мы обсудим позднее, — перебил его Маркус. — Мы предполагали, что Вестхаузен каким-то образом принесет нам на блюдечке — с поличным! — своего соперника Вондри. Ничего похожего не случится! Скорее наоборот… он попытается собственноручно убить счастливого соперника.

— Но каким образом? — спросил Краус.

А Позер добавил:

— Он, похоже, умом тронулся.

— В известном смысле — да, — проворчал Штегеман.

— Так что будем делать? — спросил Маркус, бросив взгляд на часы.

— Арестуем его! — предложил Позер. — Тогда он по крайней мере никого не убьет.

— Но у нас нет против него никаких фактов, — покачал головой Штегеман. — Я думаю, надо пока набраться терпения и взять его только в абсолютно недвусмысленной ситуации.

— Вы знаете, насколько это опасно, — сказал Маркус. — Но у нас и впрямь нет выбора.

— Что слышно о чертеже Вестхаузена? — полюбопытствовал Штегеман. — Какого мнения наш специалист по тайнописи и кодам?..

— Неизвестно. Сомневаюсь, чтобы он уже получил этот треклятый листок. — Маркус потер замерзшие руки. — Вернемся к нашим подопечным. По местам! Краус, Позер! Немедленно сообщите мне, где находятся Вондри и Вестхаузен. Штегеман — за вами столовая. Итак, глядеть в оба!

Довольно сложно найти удобное для наблюдения и вместе с тем неприметное местечко в этих хорошо просматриваемых коридорах. Взгляд Маркуса упал на дверь с табличкой «Репетиторская № 1». Она расположена рядом с лестницей, и вдобавок к ней примыкают дамские гардеробные. Ключ торчал в двери.

Он отодвинул передвижную вешалку в сторону гардероба и хотел было войти, когда тихонько загудел аппарат «уоки-токи». Лейтенант Краус сообщил, что Вондри и Кречмар по-прежнему внизу. Вскоре дал о себе знать и Позер. Вестхаузен сидел в своей комнате в полном одиночестве.

Комната маленькая, хорошо прогретая, что особенно приятно после уличного холода. Шторы задернуты, рояль открыт, рядом с ним нотный пульт и два стула. Маркус не стал включать свет. Сел на стул перед чуть-чуть приоткрытой дверью, положил аппарат на колени.

Проклятый чертеж — знать бы, что на нем изображено… Не шутки же ради ассистент режиссера начертил эти значки… Узкая полоска света из коридора падала на его правый сапог. На пороге виднелось пятно, напоминавшее ему чье-то лицо. Да, но чье?.. И вдруг появился Вестхаузен — в каких-то нескольких шагах от двери, в коридоре, ведущем к мужским гримерным. Маркус увидел сквозь щелку, как ассистент режиссера к чему-то прислушивается, склонив голову набок. А потом он так же неожиданно исчез, только тихо скрипнула дверь в конце коридора.

Несколько погодя он увидел Позера. Молодой криминальмейстер шел на цыпочках и, когда Маркус открыл дверь, не на шутку испугался.

— Ну, и нагнали вы на меня страха, — признался он шепотом. — Я подумал, что это Вестхаузен.

— Есть новости?

— Гардеробщица рассказала мне, что он, переодевшись, долго сидел в своей комнате. Потом я столкнулся с баритоном Мерцем, когда тот выходил из душа. А после этого в душевую заявился Вестхаузен.

— Куда девался Краус?

— Притаился, наверное, как вы, за одной из дверей. Думаю, что на верхней сцене. Оттуда удобно наблюдать за репетиторской.

— Хорошо, идите на свое место.

Он снова остался в одиночестве.

Вестхаузен закрылся в туалете первого этажа, разорвал на клочки странички «аннотации» с чертежом и спустил воду в унитазе. Выйдя в коридор, сразу увидел перед собой улыбающееся лицо криминальмейстера.

— Странно, что мы то и дело сталкиваемся в таких местах, — сказал молодой человек.

— Да, смешно!

— Чем это вы так довольны?

— Всем! Абсолютно всем! — И оставил криминалиста стоять с открытым ртом.

Эльке и Вондри, как он и ожидал, сидели в репетиторской. В душевой мылся толстяк Мерц. А Гюльцов успел переодеться.

— Что ты скажешь о премьере, Вернер? — спросил баритон, отфыркиваясь. — Хорошо отработали, а?

— Интересно, что на сей раз напишут критики, — сказал Гюльцов, причесывавшийся перед зеркалом. — Держу пари, что этот, из окружной газеты, опять от нас камня на камне не оставит.

— Слабо ему! На что спорим?

— Спорить не будем. Подождем — увидим.

Вестхаузен молча разделся до пояса, подошел ко второму умывальнику, пустил воду.

— А Вернер у нас отмалчивается. Ну, ясно, его полицейские затюкали, их в театре пруд пруди.

— Ладно, не подначивай его!

Вестхаузен заметил в зеркале, как Мерц, который вытирался ярким махровым полотенцем, сделал Гюльцову предупреждающий знак.

— Они на хвосте у нашего первого тенора. Может, он где и наследил. Но не могу себе представить, чтобы он…

— Я тоже. Но тогда кто?..

— Понятия не имею! Да и не нашего ума это дело… Хотя мне не по душе, что такой мерзавец разгуливает себе на свободе как ни в чем не бывало.

— Недолго ему осталось гулять, — сказал Гюльцов, одеваясь. — Мы еще увидимся.

— Не закрывай дверь, — бросил ему через плечо Вестхаузен.

— Слушай, выходит, он еще не онемел! — Лицо тенора-буффо расплылось в улыбке. — Ах, как я рад, как я рад!

— Проваливай, малыш! — Баритон, смеясь, швырнул в отпрыгнувшего в сторону Гюльцова мягкую домашнюю туфлю, которая попала в долговязого лейтенанта из уголовной полиции, а тот, не дав ей упасть, бросил обратно в душевую.

— О, да у вас тут весело!

— Извините, лейтенант, но это опять расшалился наш малыш.

— Ничего, пустяки. Вы не видели господина Вондри? Его ищут гримеры.

— Нечего им дурака валять! Им прекрасно известно, где Вондри. В репетиторской. Он, видите ли, привык после спектакля расслабляться, — в голосе Мерца прозвучали недобрые нотки.

— Благодарю. — Лейтенант удалился, не удостоив стоявшего посреди душевой ассистента режиссера взглядом.

— Ну, разве я не прав? — прошептал толстяк, округлив глаза. — Они выслеживают Вондри.

Вестхаузен и на сей раз промолчал.

— Да, между прочим, а что, собственно говоря, понадобилось от тебя капитану? Ну, только что, на сцене?

— А ну, убирайся! — воскликнул Вестхаузен; пытаясь обратить все в шутку, он прыснул дезодорантом в сторону Мерца.

— Улетаю, растворяюсь!

Он, по крайней мере, дверь оставил открытой.

Ассистент режиссера стоял некоторое время, опустив голову, потом неторопливо оделся, тщательно повязал галстук и долго причесывался. Вошла гардеробщица, собрала оставленные на скамейке театральные костюмы. Обычно болтливой женщине хватило одного взгляда, чтобы понять: с Вестхаузеном лучше не заговаривать.

Он взял стул и сел, вытянув ноги.

Наконец из душевой кабины вышел Менерт. Он был в светло-зеленом халате, пол-лица закрывали массивные очки в роговой оправе, голову он обмотал зеленым же полотенцем — и всем своим видом напоминал огромную лягушку.

Вестхаузен пропустил его, подождал, пока он закрыл за собой дверь в соседнюю комнату для переодевания, и со вздохом поднялся.

Сейчас самое время. После Менерта никто душ принимать не станет — только Вондри.

Из репетиторской даже сюда доносился запах сигарного дыма. И еще женский смех из коридора. А так в театре полная тишина. Тем не менее у Вестхаузена снова появилось ощущение, будто за ним наблюдают. Не оглядываясь, спустился вниз по лестнице. Ничего, пусть себе наблюдают.

В столовой стоял такой шум, что с трудом услышишь соседа за столиком. Собралась почти вся труппа: и оркестр, и балет, и солисты, и рабочие сцены. Пока отсутствовала одна Мансфельд (Бордин, конечно, не придет) и, естественно, Менерт и Вондри. Руководство заняло столик в правом углу, подальше от магнитофона. С торжественным словом выступил режиссер. Его тост утонул в радостных криках и возгласах. Вестхаузен сразу заметил стоявшего неподалеку от входа обер-лейтенанта, который задумчиво смотрел на собравшихся в тесном зале. Всем своим видом он показывал, что в этой веселящейся толпе ему не по себе.

Вестхаузен протискивался между группами и группками стоявших со стаканами и рюмками, отвечал на приветствия, пожимал руки и вообще вел себя именно так, как этого от него ожидали. Добравшись до стойки, спросил две кружки пива, рюмку водки и вернулся в маленький «предбанник», на свое обычное место. Обер-лейтенант проводил его взглядом. В этом крохотном «предбаннике» — каких-то несколько квадратных метров — стояли стол и три стула. Кроме двух открытых дверей, служивших проходом из здания театра в столовую, имелась еще и третья, закрытая. Она вела в пивной погреб и на склад продуктов. Вестхаузен сел так, чтобы эта дверь оказалась у него за спиной.

Приставленный к нему сыщик не заставил себя долго ждать. Вот и он — молодой криминальмейстер. С наигранным безразличием оглядел зал и направился прямиком к своему коллеге.

Сейчас или никогда! Вестхаузен поставил пустую рюмку из-под водки на стол, а другой рукой достал из заднего кармана ключ. Никто в его сторону не смотрел. Еще сидя, сунул ключ в замок, повернул, нажал локтем на ручку двери — и одним махом оказался на темной подвальной лестнице.

Тяжело дыша, аккуратно закрыл дверь и несколько секунд прислушивался, приложив к ней ухо. Но звуки музыки все заглушали.

Конечно, они вот-вот заметят его отсутствие. Он зажег своей карманный фонарь и, быстро проходя по подвалу и складу, ехидно ухмылялся. Пусть ищут, он, как всегда, на шаг впереди!

Пахло пивными дрожжами и кислым вином. Сквозь зарешеченные оконца подвала под самым потолком сюда едва сочился тусклый свет уличных фонарей. Бетонированный пол был сухим и чистым. Ничего удивительного: днем он тут на всякий случай подмел сам.

Металлическую решетку воздушной вытяжки он легко отвинтил лезвием перочинного ножа. Положил ее рядом с карманным фонарем на старый верстак, принялся ощупывать рукой стенки шахты вытяжки — и почти сразу же коснулся провисшего провода. Осторожно вытянул его, удалил маленький свинцовый грузик и зажал между пальцами штекер.

Сейчас он держит, что называется, в своих руках решение всех проблем. Или — или…

Колебался он недолго — и вот металлический штекер нырнул в левую часть штепсельной коробки. Удар тока будет смертельным…

Медленно отвел назад руку и, словно загипнотизированный, уставился на тонкий провод, который побежал по стене вверх и исчез в черной шахте вытяжки.

Ожидание берегов не знает. Маркус весь дрожал от нетерпения, его так и подмывало вскочить, чтобы хоть что-нибудь предпринять. Почему Краус не выходит на связь? Не может же Вондри со своей приятельницей сидеть в репетиторской до скончания века!

Только он собрался вызвать Крауса и опустил руку в карман за аппаратом, как раздались долгожданные звуки.

— Они только что расстались, — сообщил лейтенант. — Кречмар пошла наверх, а Вондри — в свою уборную. Перед душем хочет снять грим. Парик гример уже забрал.

В «уоки-токи» тихонько щелкнуло, затем голос Позера произнес:

— Я все слышал, — сказал он. — Вестхаузен направился столовую. Иду за ним. Конец!

— Краус, вы еще здесь? — спросил Маркус.

— Да.

— За Вестхаузена не тревожьтесь: от Штегемана и Позера ему не уйти, — продолжал Маркус. — Так что несколько минут передышки у вас есть. Где вы?

— На верхней сцене — наискосок от душевой.

Как Маркус и предполагал.

— Оставайтесь там. Я поднимусь к вам.

Дверь уборной Вондри была полуоткрыта. Тенор сидел перед зеркалом и осторожно, словно боясь причинить себе боль, снимал грим. Он не оглядывался и в сторону двери не смотрел.

— Тоска смертная, — пожаловался долговязый лейтенант Маркусу, уступая ему место на узенькой галерее. — Ноги себе отстоишь, а толку — чуть.

— Наберитесь терпения. Знаете, какое у Вестхаузена было лицо?

— Делайте со мной, что хотите, я никогда не поверю, чтобы этот запуганный несчастный субъект был убийцей!

— Старинное правило криминалистов гласит: от человека загнанного и издерганного скорее можно ждать всяких неожиданностей, чем от сорвиголовы. А Вестхаузен испытывает, по-моему, животный страх. И предполагаю, способен сейчас на самые отчаянные шаги. Хотя бы для того, чтобы доказать самому себе, что он не размазня, а смелый и решительный человек… Может быть, это звучит нелогично, но логики отнюдь не лишено.

— От сотен мужчин убегают жены, однако они никого не убивают, — упрямо возразил лейтенант.

— У него одно наслаивается на другое. Он, так сказать, потерял лицо и убеждает себя, что если он…

Краус среагировал быстрее, выхватил аппарат из кармана и прижал к уху.

— Вестхаузен исчез! — Штегеман настолько разволновался, что его голос едва можно было узнать.

— Проклятье! — выругался Маркус и зашипел в аппарат: — Когда?

— Примерно с минуту назад.

— Как это произошло?

— Он спустился в столовую, заказал себе как ни в чем не бывало выпивку и сел за столик в маленькой комнатке у входа, — торопливо доложил обер-лейтенант. Тут появился Позер, мы с ним обменялись парой слов. И за эти несколько секунд… когда мы ослабили внимание… нет, правда, прошли считанные секунды… — Штегеман умолк, от стыда он готов был сквозь землю провалиться. — Но ему хватило, чтобы скрыться.

— Сколько там выходов?

— Только в здание театра.

— Говорит Позер, — перебил их голос криминальмейстера. — Вахтер его не видел, там он не пробегал. Какие будут указания?

— Возвращайтесь на лестницу и оставайтесь там. И если он только покажется, немедленно арестуйте.

— Здесь, в комнатенке, есть еще одна дверь, — снова прорвался Штегеман. — Но она закрыта.

— Куда она ведет?

— Не знаю… Секундочку… В пивной погреб и к продовольственному складу столовой.

— Достаньте ключ! Я подошлю вам Крауса. — Маркус сделал знак лейтенанту. — Поосторожнее там!

— Я же ближе! — это снова Позер. — Не лучше ли мне…

— Согласен! А ваше место займет Краус.

Они, забыв об осторожности, загромыхали сапогами по коридору. Донельзя удивленный Вондри выглянул в дверь, но, когда мимо него промчался лейтенант, сразу исчез.

— Всем! Всем! — отчетливо проговорил Маркус в аппарат. — Мои указания выполнять неукоснительно. Сообщения о нашем местонахождении излишни — связь должна поддерживаться постоянно. Ни в коем случае не обращайте на себя ничьего внимания! Не спугните нашего человека преждевременно!

Вондри в своей уборной закашлялся, а потом тихонько прикрыл дверь.

Итак, все сказано. Маркус опустил аппарат. Остается одно — ждать. Нет и не может быть никаких сомнений. Вестхаузен поднимается сейчас наверх. Вопрос: откуда и как он появится?

Через несколько минут Штегеман доложил, что в погребе под столовой никаких следов не обнаружено.

— Этот проходимец опять дематериализовался, исчез, как привидение, — сказал Краус, представ перед Маркусом. — Как ему это удается?

— Знает в здании все входы и выходы — и только.

— А не взять ли нам нескольких полицейских и прочесать здание сверху вниз? Сэкономим уйму времени… в случае чего.

— Идея недурна. Займитесь!

У Вондри, кажется, лопнуло терпение. Он вышел в коридор в махровом халате, с полотенцем и туалетным саквояжем под мышкой. Веки его нервно подрагивали. В виде исключения ни о чем спрашивать не стал, а медленно прошествовал мимо Крауса к туалету.

— Вы хотите в такое время принять душ?

— Да, я всегда так делаю, — его голос прозвучал неуверенно. — А что — нельзя?

— Разумеется, можно!

Маркус подмигнул лейтенанту и следом за тенором направился через туалет в душевую. Другого входа туда не было. В сравнительно тесном помещении — три душевые кабины. Из левого душа капает, кафельный пол под ним влажно блестит. Вондри повесил полотенце на крючок, но халат снимать не торопился.

— Не стесняйтесь и не беспокойтесь, — не без сарказма проговорил Маркус. — Я только помою руки и исчезну.

Он еще раз огляделся, присмотрелся к душу, из которого капало, к решетке вытяжки над ним, к трубе, мягким полукольцом выходящей из боковой стены и уходящей вертикально вверх, к отливающей металлическим блеском батарее смесителя. С виду все как обычно, однако…

— Стойте! — Маркус не узнал своего голоса. — Ни к чему не прикасайтесь!

Тенор, стоящий под душем в костюме Адама и протянувший уже руку, чтобы пустить воду, так резко отскочил в сторону, что едва не потерял равновесия.

— Чертеж… — хрипло выдавил из себя Маркус, указывая на душ. — Виселица… и четырехугольник!..

Лейтенант недоуменно заморгал. Вондри дрожащими руками потянулся за халатом. Бледность, покрывшую его лицо, образно принято называть смертельной…

— Что за хитроумный дьявол!

Маркус приблизился к душу, наклонился, поискал глазами и быстро обнаружил электрический провод, который едва заметно выползал из прямоугольника вытяжки по направлению к трубе душа.

— Вот, взгляните, — подозвал он Крауса. — Стоит кому-нибудь пустить воду — и прости-прощай земная жизнь!

— С ума сойти! — удивлению Крауса не будет, казалось, конца. Лишь секунд двадцать спустя он заметил, что по-прежнему держит в руках пистолет, который выхватил, когда капитан крикнул: «Стойте!»

— А если, предположим, провод «пропадет» прежде, чем труп будет найден, — начал рассуждать вслух Маркус, — никакому судмедэксперту не установить точной причины смерти… — Он огляделся по сторонам. — Нет ли у кого-нибудь случайно отвертки с контрольной лампочкой?

— Есть у нас такая, есть! — довольная возможностью услужить воскликнула пожилая женщина, убиравшая мужские гримерные и душевые. — У нас всякий инструмент есть! Вон там, в верхнем ящике тумбочки!

Никто и не заметил, когда она появилась, испуганная громким криком Маркуса. Обычно от нее и слова не услышишь, а тут такой шквал!

— Замечательно! — Маркус достал из ящика изолированный инструмент и постучал блестящим лезвием по батарее смесителя.

Лампочка, несколько раз мигнув, зажглась.

— Что в-все эт-то оз-на-ча-ет? — Вондри был потрясен и раздавлен. Его лицо, только что бледное, как мел, налилось кровью. — Неужели… кто-то… хотел… убить меня?

— Именно так, — подтвердил Маркус. — После того, как не удалась ваша афера с портфелями… Вы ведь были в театре и видели Вечорека?..

— Не был и не видел — сколько раз вам повторять?

Маркус презрительно махнул рукой.

— Возвращайтесь в вашу уборную и оставайтесь там до нашего прихода. Вас проводят. И, прошу вас, без глупостей!

— А теперь что? — спросил Краус, когда они остались вдвоем.

— Для начала обезвредим эту штуковину. В мастерской электриков, той, что сразу за сценой, полно разных кусачек. Принесите одни сюда.

Лейтенант вернулся буквально через минуту и перекусил ими провод у самой стены. После чего Маркус засунул короткий конец провода обратно в вытяжку.

— Для нашего фотографа, — объяснил он.

Затем они проинформировали о случившемся Штегемана, у которого был чертеж здания театра. Ему предстояло выяснить, где находится источник электрозападни.

А Вестхаузена нет как нет. В столовой стало потише, даже самые стойкие несколько подустали.

— Пошли в репетиторскую, — предложил Маркус, повесив аппарат «уоки-токи» через плечо. — Вообще-то я курю довольно редко, но сейчас от сигареты не откажусь. — Он повернулся, чтобы пойти, но с места сдвинуться не смог — с такой силой Краус сжал его локоть.

— Вы в своем уме?

— Да вы посмотрите вон туда! — У долговязого лейтенанта было лицо атеиста, узревшего сатану собственной персоной.

Метрах в пяти, у гримерной Мерца, стоял Вестхаузен и с нескрываемым любопытством глядел в их сторону. Он как бы изменился внешне: ни тени испуга на лице, глаза спокойные, сосредоточенные.

— Где вы были? Мы вас искали!

— Зачем я вам понадобился?

— А вы не знаете?

Ассистент режиссера безмолвно развел руками.

— Тогда идите сюда, мы вам объясним.

Эти несколько шагов Вестхаузен проделал на ватных ногах, он словно вдруг ходить разучился. Лоб его покрылся испариной, и дышал он тяжело.

— Сюда! Вот сюда!

Маркус придержал дверь туалета, пропуская Вестхаузена, а потом прошел перед ним в душевую.

— А теперь смотрите, — повысил он голос.

Ассистент режиссера, весь поникший, долго, мучительно долго поднимал голову. Его глаза обратились в сторону левого душа — и тут он оцепенел.

— Просчитались вы, господин Вестхаузен! В самый последний момент нам удалось предупредить господина Вондри — он цел и невредим!

— Нет, нет! — Не просто крик, но рычанье смертельно раненного зверя вырвалось из груди Вестхаузена. Боль и разочарование оказались сильнее инстинкта самосохранения. И вдруг Вестхаузен молнией бросился мимо Маркуса к душу и обеими руками схватился за трубу. Было просто страшно смотреть, как конвульсивно дергалось его тело в ожидании смертельного удара.

— Ток мы, разумеется, отключили, — отчетливо проговорил Маркус. — Пожалуйста, следуйте за нами!

Семь утра… Маркус сидел на краю кровати, уставившись на телефонный аппарат. По гардинам на окне скользнули огни фар машины, свернувшей на привокзальную площадь.

«Телефон двадцать семь четырнадцать, — сверившись по телефонной книге, сказала девушка-администратор, когда он с полчаса назад вернулся в гостиницу. — И еще наберите ноль для выхода в город».

Подождав немного, он снял трубку и набрал номер.

Клаудиа ответила почти сразу.

— Это я, Кристиан, — сказал он.

— Слышу.

— Я не слишком рано?

— Нет, что ты. Гитти уже давно подняла меня!

— Так вот: Вестхаузен во всем признался.

Клаудиа долго молчала. А когда заговорила вновь, голос ее прозвучал глухо и подавленно.

— Значит, все-таки он… Бедный Эберхард… Какая дикая, бессмысленная смерть…

— Да, — сказал Маркус и быстро добавил — Как ты и предполагала, открытый люк предназначался для Вондри. Вестхаузен не собирался его убивать, хотел лишь на время убрать, устранить, что ли… Он надеялся, что благодаря временной разлуке Эльке опомнится и вернется к нему.

Клаудиу этот довод не убедил и не утешил.

— Какая тупость, какая нелепость! Все наоборот! Окажись Вондри в больнице, она бегала бы туда при каждом удобном случае, и Вестхаузен никакими силами ее не удержал бы!.. А нападение на Вечорека?

— Тут дело посложнее. Вондри скупал у осветителя Крибеля краденый театральный реквизит. И подстрекал его к дальнейшим кражам. Вестхаузен знал об этом и попытался использовать в своих целях. Часть краденого он даже присвоил.

— Портфели!

— Вот именно. Он хотел подбросить их нам, но так, чтобы все подозрения пали на Вондри. Поскольку он был уверен, что мы с Вондри не спускаем глаз, то вызвал его вчера в театр. Сам он звонил или кто еще, нам предстоит уточнить. К сожалению, у нашего коллеги, наблюдавшего за Вондри, сломалась по дороге машина, и он за ним не уследил. Но еще раньше в театре появился этот бедняга Вечорек. Уже второй раз он вставал на пути Вестхаузена в самый неподходящий момент. Из страха, что Вечорек выдаст его, он и нанес этот удар, а потом скрылся. Портфели он прихватить не успел. Вондри нашел их и забрал.

— Какой ужас!.. Вестхаузен! Кто бы мог подумать!..

— К счастью для молодого осветителя, самое страшное уже позади…

— Дай ему бог!..

— И вообще, Вестхаузен делал все возможное, чтобы мы заподозрили Вондри. А когда его надежды не сбылись — пошел на преступление.

— Вчера вечером?

— Да.

— И что с ним теперь будет?

— Как что? Предстанет перед судом. Суд и решит.

— А Вондри?

— И ему судебного разбирательства не миновать. Как и Крибелю, у которого мы обнаружили портфели с краденым.

— До свидания, Кришан, — голос ее прозвучал неожиданно мягко, сердечно.

— До свидания, Клаудиа.

Держа трубку в руках, он лег на постель и закрыл глаза.