Картина первая
У сэра Питера Тизла.
Входят сэр Питер Тизл и леди Тизл.
Сэр Питер Тизл. Леди Тизл, леди Тизл, я этого не допущу!
Леди Тизл. Сэр Питер, сэр Питер, допускайте или не допускайте это ваше дело. Я намерена во всем поступать по-своему, и не только намерена, но и буду. Да! Хоть я и воспитана в деревне, я очень хорошо знаю, что в Лондоне светские женщины никому не обязаны отчетом с той минуты, как они вышли замуж.
Сэр Питер Тизл. Отлично, сударыня, отлично! Так, значит, муж лишен всякого влияния, всякой власти?
Леди Тизл. Власти? Еще бы! Если вы хотели власти надо мной, вам надо было взять меня в приемные дочери, а не в жены: уверяю вас, вы для этого достаточно стары.
Сэр Питер Тизл. Достаточно стар? Вот оно что… Как бы то ни было, леди Тизл, если вам и удается отравлять мне жизнь вашим характером, я не потерплю, чтобы вы меня разоряли вашей расточительностью.
Леди Тизл. Моей расточительностью? Смею вас уверить, что я не расточительнее, чем это подобает светской женщине.
Сэр Питер Тизл. Нет-нет, сударыня, вы больше не будете выбрасывать деньги на всю эту бессмысленную роскошь! Черта с два! Тратить зимой на цветы для будуара такие суммы, что на них можно было бы превратить Пантеон в оранжерею или устроить летний бал на святках!
Леди Тизл. Чем же я виновата, сэр Питер, что цветы дороги, когда холодно? Пеняйте на климат, а не на меня. Поверьте, я была бы не прочь, чтобы весна длилась круглый год и чтобы под ногами у нас распускались розы.
Сэр Питер Тизл. Тысяча чертей, сударыня! Будь вы к этому рождены, я бы не удивлялся, что вы так рассуждаете, но вы забываете, каково было ваше положение, когда я на вас женился.
Леди Тизл. О нет, я не забываю. Это было пренеприятное положение, иначе я никогда бы не вышла за вас.
Сэр Питер Тизл. Да-да, сударыня, тогда у вас был более скромный ранг: дочь мелкого помещика. Вспомните, леди Тизл, как я вас увидел впервые, когда вы сидели за пяльцами в прелестном вышитом холщовом платьице со связкой ключей у пояса; у вас были гладко зачесанные волосы, а по стенам комнаты висели шерстяные плоды вашей собственной работы.
Леди Тизл. О да! Я это помню очень хорошо, и какую забавную жизнь я тогда вела. Мой день уходил на то, чтобы инспектировать коровник, ревизовать птичий двор, вести домашнюю приходно-расходную книгу и чесать собачку тетушки Деборы.
Сэр Питер Тизл. Да-да, сударыня, все это так и было.
Леди Тизл. А мои вечерние развлечения! Рисовать узоры для кружевных рукавчиков, которые мне не из чего было вязать, играть в свои козыри с нашим священником, читать моей тетушке книгу проповедей или торчать за старым спинетом, чтобы наиграть сон моему отцу после лисьей травли.
Сэр Питер Тизл. Я радуюсь вашей хорошей памяти. Да, сударыня, таковы были увеселения, которых я вас лишил. А теперь вам требуется карета vis-a-vis и три пудреных лакея впереди носилок, а летом пара каких-то белых котят, чтобы ездить на них в Кенсингтонский парк. Вы, надо полагать, не вспоминаете, с каким, бывало, удовольствием катались верхом на крупе кургузой упряжной лошади позади дворецкого.
Леди Тизл. Нет, клянусь, этого никогда не было! И дворецкого и упряжную лошадь я отрицаю.
Сэр Питер Тизл. Таково, сударыня, было ваше положение. А что дал вам я? Я сделал вас светской женщиной, богатой, знатной — словом, я сделал вас моей женой.
Леди Тизл. Совершенно верно. И чтобы я могла быть вам окончательно благодарной, мне остается только сделаться…
Сэр Питер Тизл. Моей вдовой, хотите вы сказать?
Леди Тизл. Хм, хм!
Сэр Питер Тизл. Благодарю вас, сударыня. Но не обольщайтесь: вы можете отравить мне жизнь, но в гроб вы меня не уложите, ручаюсь вам. Во всяком случае, я вам премного обязан за ваш намек.
Леди Тизл. Но вы же сами упорно стараетесь делать мне неприятности и стесняете меня в моих малейших тратах на что-нибудь изящное.
Сэр Питер Тизл. Черт побери, сударыня, а на что изящное вы изволили тратиться, когда выходили за меня замуж?
Леди Тизл. Но боже мой, сэр Питер, или вы хотите, чтобы я отставала от моды?
Сэр Питер Тизл. От моды? Благодарю покорно! Очень вы следили за модой, пока жили в девицах!
Леди Тизл. Мне казалось бы, вам должно быть приятно, чтобы вашу жену считали женщиной со вкусом.
Сэр Питер Тизл. Да, действительно со вкусом! А много у вас было вкуса, когда вы за меня выходили?
Леди Тизл. Едва ли, сэр Питер, это совершенно верно, а выйдя за вас, я потеряла всякое право притязать на вкус — с этим я согласна. А теперь, сэр Питер, если на сегодняшний день наша перебранка кончена, мне кажется, я могу ехать к леди Снируэл, где меня ждут.
Сэр Питер Тизл. Да, еще и это драгоценное обстоятельство прелестный круг знакомых, которых вы там завели.
Леди Тизл. Нет, сэр Питер, все это люди богатые и с положением и очень дорожащие своей репутацией.
Сэр Питер Тизл. Да, вот уж именно, дорожат они ею не на шутку: попробуйте отозваться хорошо о ком-нибудь другом! Милая компания! Иной бедняга, которого вздернули на виселицу, за всю жизнь не сделал столько зла, сколько эти разносчики лжи, мастера клеветы и губители добрых имен.
Леди Тизл. Как? Вы желали бы ограничить свободу слова?
Сэр Питер Тизл. О, вы стали такой же скверной, как и все они!
Леди Тизл. Я считаю, что я исполняю свою роль достаточно мило. Но, поверьте, когда я высмеиваю людей, у меня нет к ним злобы. Если я говорю что-нибудь обидное, то только потому, что мне весело; и я уверена, что они платят мне тем же. Однако, сэр Питер, вы помните, что вы тоже обещали быть у леди Снируэл?
Сэр Питер Тизл. Да-да, я приду, чтобы оберечь мое доброе имя.
Леди Тизл. Тогда поторопитесь, а то поздно будет. Итак, до свидания. (Уходит.)
Сэр Питер Тизл. Ну вот, многого я достиг моими попреками! Но с каким очаровательным видом она противоречит всякому моему слову, и как она мила в своем презрении к моему авторитету! Ну что ж, хоть я и не могу заставить ее полюбить меня, а все-таки в ссорах с ней нахожу большое утешение: никогда она не бывает так прелестна, как в те минуты, когда старается во что бы то ни стало меня извести. (Уходит.)
Картина вторая
У леди Снируэл.
Входят леди Снируэл, миссис Кэндэр, Крэбтри, сэр Бенджамен Бэкбайт и Джозеф Сэрфес.
Леди Снируэл. Нет, мы непременно хотим услышать.
Джозеф Сэрфес. Да-да, эпиграмму, пожалуйста.
Сэр Бенджамен Бэкбайт. Ах, дядюшка, не стоит! Ведь это такой пустяк.
Крэбтри. Нет-нет. Честное слово, это очень недурно для экспромта!
Сэр Бенджамен Бэкбайт. В таком случае, сударыни, позвольте вас ознакомить с обстановкой. Да будет вам известно, что на той неделе леди Бэтти Кэррикл, глотая пыль Гайд-парка в игрушечном фаэтончике, пожелала, чтобы я написал стихи в честь ее пони, в ответ на что я вынул мою записную книжку и в одно мгновение сочинил следующее:
Крэбтри. Вот, сударыня. И это сделано в единый взмах хлыста и к тому же верхом.
Джозеф Сэрфес. Поистине Аполлон на коне, честное слово, сэр Бенджамен.
Сэр Бенджамен Бэкбайт. Ах, что вы, сэр! Такая безделица.
Входят леди Тизл и Мария.
Миссис Кэндэр. Я должна получить список.
Леди Снируэл. Леди Тизл, я надеюсь, мы увидим сэра Питера?
Леди Тизл. Он обещал не замедлить явиться, леди Снируэл.
Леди Снируэл. Мария, дорогая моя, у вас грустный вид. Пойдемте, я посажу вас сыграть в пикет с мистером Сэрфесом.
Мария. Я не очень-то люблю карты, но, впрочем, как вам угодно.
Леди Тизл (в сторону). Неужели мистер Сэрфес сядет с ней играть? Я думала, он воспользуется случаем поговорить со мной, пока сэра Питера еще нет.
Миссис Кэндэр. Нет, я не могу! Вы все такие злые, что лучше с вами не знаться.
Леди Тизл. А что такое, миссис Кэндэр?
Миссис Кэндэр. Нашей приятельнице мисс Вермильон отказывают в праве считаться красивой.
Леди Снируэл. О конечно, она хорошенькая.
Крэбтри. Я очень рад, что вы такого мнения, сударыня.
Миссис Кэндэр. У нее прелестный свежий цвет лица.
Леди Тизл. Да, когда он свеже наведен.
Миссис Кэндэр. Ах, что вы! Клянусь вам, это у нее естественный румянец. Я сама видела, как он появлялся и исчезал.
Леди Тизл. Я охотно верю, что вы могли это видеть: он исчезает на ночь и снова появляется утром.
Сэр Бенджамен Бэкбайт. Да, сударыня, и он не только появляется и исчезает, но больше того: его приносит и уносит горничная.
Миссис Кэндэр. Ха-ха-ха! Как я ненавижу, когда вы так говорите! Но уж сестра ее, во всяком случае, очень красива или была когда-то.
Крэбтри. Кто это? Миссис Эвергрин? О господи! Да ведь ей пятьдесят шесть лет.
Миссис Кэндэр. Вы на нее клевещете: пятьдесят два, пятьдесят три в крайнем случае, да и по внешности ей не больше.
Сэр Бенджамен Бэкбайт. Да разве можно судить о ней по внешности, когда нет возможности увидеть ее лицо?
Леди Снируэл. Ах, если миссис Эвергрин и старается до некоторой степени скрыть следы времени, то согласитесь, что она делает это с большим искусством, и, во всяком случае, это много лучше, чем та небрежность, с которой вдова Окр штукатурит свои морщины.
Сэр Бенджамен Бэкбайт. Леди Снируэл, вы несправедливы к бедной вдове. Дело не в том, что она плохо владеет кистью, а в том, что, закончив свое лицо, она так неумело соединяет его с шеей, что напоминает реставрированную статую, где знаток сразу видит, что голова современная, а туловище античное.
Крэбтри. Ха-ха-ха! Хорошо сказано, племянник!
Миссис Кэндэр. Ха-ха-ха! Вы меня смешите, но я, ей-богу, ненавижу вас за это. А что вы скажете о мисс Симпер?
Сэр Бенджамен Бэкбайт. Скажу, что у нее прелестные зубы.
Леди Тизл. Да, и поэтому, если она не говорит и не смеется (а такие случаи очень редки), она никогда не закрывает рта, а всегда держит его приоткрытым — вот так. (Показывает свои зубы.)
Миссис Кэндэр. Ну можно ли быть такой злой?
Леди Тизл. Но я согласна, что это все-таки лучше, чем то, как миссис Прим пытается скрыть потерю своих передних зубов. Она стягивает губы, так что рот у нее становится похож на копилку, и все ее слова выскальзывают как бы сплющенными — вот так: «Как вы поживаете, сударыня? Очень хорошо, сударыня».
Леди Снируэл. Превосходно, леди Тизл. Я вижу, что и вы умеете быть колкой.
Леди Тизл. Когда защищаешь друзей, это простительно. Но вот и сэр Питер пришел испортить нам настроение.
Входит сэр Питер Тизл.
Сэр Питер Тизл. Сударыни, мое почтение. (В сторону.) Боже милостивый! Вся компания в сборе! Что ни слово, то человек загублен, я уж чувствую!
Миссис Кэндэр. Я рада, что вы пришли, сэр Питер. Тут все были до того безжалостны, и леди Тизл не лучше остальных.
Сэр Питер Тизл. Я уверен, это должно вас очень расстраивать, миссис Кэндэр.
Миссис Кэндэр. Ах, они ни за кем не признают никаких достоинств; даже миссис Пэрси, нашего друга, они не находят доброй.
Леди Тизл. Толстую вдову, которая была на вечере у миссис Кэдрил?
Миссис Кэндэр. Ах, ее полнота — это ее несчастие! И она прилагает такие старания, чтобы от нее избавиться, что грешно над ней смеяться.
Леди Снируэл. Вот именно.
Леди Тизл. Да, я слышала, она питается одними кислотами и сывороткой, шнуруется при помощи канатного ворота, и нередко в самый жаркий летний полдень вы можете видеть, как она с косицей на затылке, вылитый барабанщик, верхом на приземистом пони мчится крупной рысью по скаковой дорожке, пыхтя изо всех сил.
Миссис Кэндэр. Я вам очень признательна, леди Тизл, за ее защиту.
Сэр Питер Тизл. Хороша защита, нечего сказать!
Миссис Кэндэр. Ах, леди Тизл так же ко всем строга, как мисс Саллоу.
Крэбтри. Курьезная особа эта мисс Саллоу с ее претензиями всех судить — неуклюжая разиня, ни к чему на свете не пригодная.
Миссис Кэндэр. Право же, вам не следует быть таким суровым. Мисс Саллоу — близкая мне родственница по мужу, а что касается ее лично, то она заслуживает всяческого снисхождения, потому что, смею вас уверить, нелегко приходится женщине, которая хочет казаться девочкой в тридцать шесть лет.
Леди Снируэл. Хотя, спору нет, она все еще красива. А что у нее воспаленные глаза, так в этом нет ничего удивительного, когда она вечно читает при свечах.
Миссис Кэндэр. Это верно. Или ее манеры: я, честное слово, нахожу их замечательно изящными, тем более что она не получила никакого воспитания. Вы же знаете, ее мать была простой модисткой где-то в Уэльсе, а отец варил в Бристоле сахар.
Сэр Бенджамен Бэкбайт. Ах, обе вы слишком снисходительны!
Сэр Питер Тизл (в сторону). Недурная снисходительность! Про свою же родственницу! Боже милостивый!
Миссис Кэндэр. Я, знаете, не могу спокойно слышать, когда говорят плохое про моих друзей.
Сэр Питер Тизл. Ну еще бы!
Сэр Бенджамен Бэкбайт. О, у вас возвышенная душа! Мы с миссис Кэндэр можем часами слушать, когда леди Стукко рассуждает на нравственные темы.
Леди Тизл. На мой взгляд, леди Стукко может служить отличным десертом после обеда: она удивительно напоминает французский марципан с сюрпризами — снаружи раскрашено, а внутри изречение.
Миссис Кэндэр. Да я никогда не соглашусь высмеивать моих друзей! Я это всегда говорю моей кузине Огл, а вы знаете ее притязания на роль судьи в вопросах красоты.
Крэбтри. А у самой при этом внешность, нелепее которой трудно встретить, — это какая-то коллекция составных частей, собранных со всего земного шара.
Сэр Бенджамен Бэкбайт. Так, например, у нее ирландский лоб…
Крэбтри. Шотландские кудри…
Сэр Бенджамен Бэкбайт. Голландский нос…
Крэбтри. Австрийские губы…
Сэр Бенджамен Бэкбайт. Кожа испанки…
Крэбтри. И зубы китаянки…
Сэр Бенджамен Бэкбайт. Словом, ее лицо похоже на табльдот в Спа, где все обедающие принадлежат к разным национальностям…
Крэбтри. Или на мирный конгресс после всеобщей войны, где все участники, даже оба глаза, тянут каждый в свою сторону, и только нос и подбородок подают надежду на сближение.
Миссис Кэндэр. Ха-ха-ха!
Сэр Питер Тизл (в сторону). Боже милосердный! Особа, с которой они обедают по два раза в неделю!
Леди Снируэл. Фи, какие вы оба противные злюки!
Миссис Кэндэр. Нет, я вам не позволю так смеяться, потому что разрешите вам сказать, что миссис Огл…
Сэр Питер Тизл. Простите, сударыня, но языки этих добрых джентльменов все равно ничем не остановить. И все же, миссис Кэндэр, если я вам скажу, что дама, которую они обижают, близкий мой друг, вы, надеюсь, не станете ее защищать.
Леди Снируэл. Ха-ха-ха! Хорошо сказано, сэр Питер! Но вы жестокий человек — вы слишком флегматичны, чтобы язвить самому, и слишком раздражительны, чтобы терпеть чужое остроумие.
Сэр Питер Тизл. Ах, сударыня, истинное остроумие всегда сродни добродушию. Они ближе, чем это вам кажется.
Леди Тизл. Вы правы, сэр Питер. По-моему, они в таком близком родстве, что никогда не могут соединиться.
Сэр Бенджамен Бэкбайт. Не лучше ли предположить, сударыня, что это муж и жена: их редко видишь вместе.
Леди Тизл. Сэр Питер такой враг злословия, что готов был бы его запретить парламентским актом.
Сэр Питер Тизл. Что ж, сударыня, если бы парламент признал, что игра чужой репутацией не менее предосудительна, чем потрава чужого луга, и принял закон о защите доброго имени, я уверен, что многие были бы благодарны ему за такой билль.
Леди Снируэл. О боже мой! Сэр Питер! Вы хотите нас лишить наших привилегий?
Сэр Питер Тизл. Да, сударыня, и тогда никто не имел бы права убивать честь и топить репутации, кроме присяжных старых дев и разочарованных вдов.
Леди Снируэл. Вы просто изверг!
Миссис Кэндэр. Но, я надеюсь, вы не были бы так суровы к тем, кто только передает то, что слышал?
Сэр Питер Тизл. Я бы и к ним применил коммерческий закон; и во всех тех случаях, когда по рукам ходит клевета и пустивший ее в оборот не разыскан, пострадавший получал бы право взыскания с любого передатчика.
Крэбтри. Я, во всяком случае, убежден, что не бывает сплетен, ни на чем не основанных.
Сэр Питер Тизл. Ах, девять десятых злостных выдумок основаны на каком-нибудь комическом преувеличении.
Леди Снируэл. Mesdames, не перейти ли нам в соседнюю комнату за карточный стол?
Входит слуга и говорит на ухо сэру Питеру Тизлу.
Сэр Питер Тизл. Я сейчас к ним приду. (В сторону.) Скроюсь потихоньку.
Леди Снируэл. Сэр Питер, вы же не собираетесь нас покинуть?
Сэр Питер Тизл. Пусть ваша милость меня извинит: меня вызывают по неотложному делу. Но здесь остается моя репутация. (Уходит.)
Сэр Бенджамен Бэкбайт. Надо сознаться, леди Тизл, что ваш супруг и повелитель презабавное существо. Если бы он не был вашим мужем, я бы рассказал про него такие вещи, что вы посмеялись бы от души.
Леди Тизл. О, вы этим не стесняйтесь! Расскажите, что вы знаете. (Уходит к остальным в соседнюю комнату.)
Джозеф Сэрфес. Мария, я вижу, вам тягостно это общество.
Мария. Еще бы не тягостно! Если высмеивать немощи или несчастия людей, которые нас ничем не обидели, значит, быть остроумным или веселым, то да пошлет мне небо двойную долю скудоумия!
Джозеф Сэрфес. В сущности, это не такие уж дурные люди, как может показаться, — злобы в душе у них нет.
Мария. Тем недостойнее их поведение; единственное, что, по-моему, могло бы извинить необузданность их языков, это врожденная и неудержимая озлобленность ума.
Джозеф Сэрфес. Несомненно, сударыня. И я всегда считал, что говорить про других злую правду ради простой забавы гораздо предосудительнее, чем искажать истину из чувства злобы. Но почему, Мария, вы так добры к другим и только со мной суровы? Неужели самой нежной страсти должно быть отказано в надежде?
Мария. Зачем вы снова меня мучите такими разговорами?
Джозеф Сэрфес. Ах, Мария, я знаю, вы не обращались бы так со мной и не противились бы воле вашего опекуна, сэра Питера, если бы этот беспутный Чарлз не был по-прежнему моим счастливым соперником.
Мария. Неблагородный выпад! Но, каковы бы ни были мои чувства к этому несчастному молодому человеку, знайте, что если его невзгоды ожесточили против него даже родного брата, то для меня это еще не основание отвернуться от него.
Джозеф Сэрфес. Нет, послушайте, Мария, не уходите от меня с таким гневным лицом! (Падает на колени.) Всем, что есть благородного, клянусь вам… (В сторону.) Ах, черт! Леди Тизл!.. (Марии.) Вы не должны… нет, вы не смеете… конечно, я питаю к леди Тизл глубочайшее уважение…
Мария. К леди Тизл?..
Джозеф Сэрфес. Но если сэр Питер заподозрит…
Входит леди Тизл и приближается к ним.
Леди Тизл. Что это значит, скажите, пожалуйста? Вы приняли ее за меня? Дитя мое, вас просят в ту комнату.
Мария уходит.
Что все это значит, позвольте вас спросить?
Джозеф Сэрфес. Ах, досаднейший случай на земле! Мария отчасти угадала мою нежную заботу о вашем счастии и пригрозила, что скажет сэру Питеру о своих подозрениях, и я как раз пытался разуверить ее, когда вы вошли.
Леди Тизл. В самом деле? Какой, однако, нежный способ разуверять! Или вы всегда становитесь на колени, когда хотите быть убедительным?
Джозеф Сэрфес. Ах, ведь она еще совсем ребенок, и я считал, что немного пафоса… Но, леди Тизл, когда же вы, наконец, придете взглянуть на мою библиотеку, как вы обещали?
Леди Тизл. Нет-нет, я начинаю думать, что это было бы неосторожно, и вы же знаете, я допускаю ваше ухаживание не больше, чем это дозволено модой.
Джозеф Сэрфес. О, разумеется… вполне платоническое обожание… на которое имеет право всякая замужняя женщина.
Леди Тизл. Конечно, ни в чем не следует отступать от моды. Но во мне сидит еще столько провинциальных предрассудков, что, как бы меня ни раздражало брюзжание сэра Питэра, я никогда не решусь на…
Джозеф Сэрфес. Единственную месть, которая в вашей власти. Ну что же, я хвалю вашу сдержанность.
Леди Тизл. Лукавый змий, вот вы кто! Однако нас могут хватиться. Идемте к остальным.
Джозеф Сэрфес. Но лучше нам войти не вместе.
Леди Тизл. Хорошо, только не задерживайтесь. Все равно Мария не вернется дослушивать ваши разуверения, можете быть покойны. (Уходит.)
Джозеф Сэрфес. Однако я с моей политикой попал в прекурьезное положение! Сватаясь к Марии, мне было важно заручиться поддержкой леди Тизл; я старался войти к ней в доверие и понемногу, сам не знаю как, оказался не на шутку ее поклонником. Я начинаю искренне жалеть, что так усердно добивался безупречной репутации; я так дьявольски с ней запутался, что боюсь, как бы мне в конце концов не сплоховать. (Уходит.)
Картина третья
У сэра Питера Тизла.
Входят Раули и сэр Оливер Сэрфес.
Сэр Оливер Сэрфес. Ха-ха-ха! Так мой старый друг женился, говорите вы? На молодой особе из провинции? Ха-ха-ха! Так долго продержаться старым холостяком и все-таки напоследок скатиться в мужья!
Раули. Но только вы насчет этого над ним не труните, сэр Оливер. Это у него чувствительное место, смею вас уверить, хоть он и женат-то всего только седьмой месяц.
Сэр Оливер Сэрфес. Значит, вот уже полгода, как он на покаянии! Бедный Питер!.. Но вы говорите, он окончательно порвал с Чарлзом, никогда с ним не видится, так, что ли?
Раули. Просто удивительно, до чего он против него настроен, и я уверен, что здесь много значит и ревность из-за леди Тизл, а ревность эту в нем всячески разжигает компания соседей-сплетников, которая немало поработала над тем, чтобы Чарлза очернить. А на самом деле, по-моему, если его супруга к кому и неравнодушна, так не к Чарлзу, а к его брату.
Сэр Оливер Сэрфес. Да, я знаю, есть такие зловредные болтуны, тихонькие кумушки обоего пола, которые, чтобы убить время, умерщвляют чужие репутации; им ничего не стоит отнять у молодого мальчика его доброе имя, пока он сам еще не научился им дорожить. Но, если они думают восстановить меня против моего племянника, это им не удастся, будьте покойны. Нет-нет, если Чарлз неповинен ни в чем бесчестном или низком, я приду ему на помощь.
Раули. И он исправится, клянусь вам. Ах, сэр, я прямо оживаю, видя, что ваше сердце не замкнулось для него и что у сына моего доброго старого хозяина есть еще друг на свете.
Сэр Оливер Сэрфес. Мне ли забыть, любезный Раули, каков я был сам в его годы? Видит бог, ни я, ни мой брат не очень-то благоразумные были юноши, а ведь редко, я думаю, встречали вы таких хороших людей, как покойный ваш хозяин.
Раули. Вот потому-то, сэр, я и уверен, что Чарлз еще поддержит добрую славу своей семьи. Но вот и сэр Питер идет.
Сэр Оливер Сэрфес. И в самом деле. Боже милостивый, как он изменился! И вид у него не на шутку женатый! Уже отсюда на лице у него можно прочесть: «супруг».
Входит сэр Питер Тизл.
Сэр Питер Тизл. А! Сэр Оливер, старый друг! Добро пожаловать в Англию, добро пожаловать!
Сэр Оливер Сэрфес. Благодарю вас, благодарю, сэр Питер! Честное слово, я рад вас видеть в добром здоровье, ей-же-ей.
Сэр Питер Тизл. Да, давненько мы не виделись, сэр Оливер, пятнадцать лет, если не ошибаюсь, и чего только не было за эти годы!
Сэр Оливер Сэрфес. Что ж, и на мою долю перепало. Но что я слышу? Вы, говорят, женились? Что делать, теперь уж не поможешь, а потому желаю вам счастья, от всей души.
Сэр Питер Тизл. Благодарю вас, сэр Оливер, благодарю вас. Да, случилось такое… счастливое событие. Но сейчас не будем говорить об этом.
Сэр Оливер Сэрфес. Правильно, правильно, сэр Питер. Нельзя, чтобы старые друзья, встретясь после разлуки, начинали с жалоб, нет-нет.
Раули. Осторожнее, сэр, умоляю вас.
Сэр Оливер Сэрфес. Так, стало быть, один из моих племянников — беспутный малый?
Сэр Питер Тизл. Беспутный? Ах, мой старый друг, мне горько думать, какое вас ждет разочарование. Это погибший юноша, совсем погибший. Но зато вас порадует его брат. Джозеф — тот действительно примерный молодой человек. Его хвалят все без исключения.
Сэр Оливер Сэрфес. Мне грустно это слышать: слишком у него хорошая репутация для честного человека. Все его хвалят? Это значит, что жуликам и дуракам он кланяется так же низко, как честному достоинству ума и добродетели.
Сэр Питер Тизл. Как, сэр Оливер? Вы осуждаете его за то, что он не нажил врагов?
Сэр Оливер Сэрфес. Да, осуждаю, если он достоин их иметь.
Сэр Питер Тизл. Погодите, вы сами убедитесь, когда его узнаете. Поучительно слушать, как он говорит, — он высказывает благороднейшие мысли.
Сэр Оливер Сэрфес. Черта мне, что он высказывает! Если он вздумает меня приветствовать с недожёванной моралью за щекой, меня тут же стошнит. Но только, сэр Питер, не поймите меня неверно. Я вовсе не намерен защищать ошибки Чарлза. Но, прежде чем составить себе мнение о том и о другом, я хочу испытать их сердца. Мой друг Раули и я кое-что задумали и для этого.
Раули. И на этот раз сэр Питер признает, что был неправ.
Сэр Питер Тизл. О, за Джозефа я ручаюсь головой.
Сэр Оливер Сэрфес. А теперь поставьте нам бутылку доброго вина, мы выпьем за обоих молодых людей и изложим вам наш замысел.
Сэр Питер Тизл. Идет!
Сэр Оливер Сэрфес. И не будьте, сэр Питер, так суровы к сыну вашего старого друга. Даю вам честное слово, меня не огорчает, что он чуточку выскочил из колеи. Я терпеть не могу, когда благоразумие начинает глушить зеленые побеги юности; оно — как плющ на молодых ветвях и мешает росту дерева.
Уходят в разные стороны.