Я тщательно рассчитал сопротивляемость человеческого организма к ядам, сравнил ее с сопротивляемостью животных и пришел к выводу, что благодаря любопытным свойствам противоядия воздействие его на человека будет проявляться медленнее, чем в случае животного.

Затем я написал письмо своему камердинеру; я попросил его вызвать определенного врача (моего приятеля), не спешить с похоронами и перед погребением непременно убедиться, что я действительно мертв.

Гроб следовало изготовить из очень тонкого и легкого дерева, просверлив отверстия там, где будет находиться моя голова.

И наконец, я велел похоронить себя в склепе и указал в письме, где хранятся деньги для приобретения места в таковом.

Для большей уверенности в том, что мои указания будут выполнены, я также составил письмо к упомянутому врачу, в точности изложив, что следует сделать.

Я отослал ему одну копию письма, вторую же положил на каминную доску; письмо я оставил на видном месте, и оно сразу бросалось в глаза.

Тринадцатого июля, подготовив со всем тщанием противоядие, я подставил руку под укус одной из кобр. Через тридцать секунд я проглотил препарат и начал быстро расхаживать взад и вперед по комнате, чтобы разогнать кровь.

Еще несколько мгновений — и комната будто завертелась; меня начало неодолимо клонить ко сну.

Некоторое время я боролся с сонливостью, но после мои ноги подкосились, все тело одеревенело и я рухнул на пол.

Я был парализован и не мог даже пошевелиться; я ничего не видел и только разум и слух еще не отказали мне.

Я словно падал в глубокие пропасти, все ниже и ниже, глубже и глубже, затем, казалось, снова оказывался на поверхности.

Сознание полностью прояснилось.

Я понимал, где нахожусь, и мог теперь трезво взвесить свои шансы.

Какие ужасные мысли овладели мною!

Не ошибся ли я с дозой противоядия?

Что будет, если меня найдут в таком состоянии и похоронят?!

Быть может, это и есть смерть, и мертвые осознают все, что с ними делают — вплоть до похорон, когда их засыпают землей, а они лежат, не в силах двинуться…

Я вспомнил вычитанные из книг случаи преждевременных погребений, вспомнил о людях, которых находили перевернувшимися в гробах, с вырванными волосами и ногтями, впившимися в кожу — свидетельством того, сколь ужасным должно было быть их пробуждение.

Сейчас, когда я находился на краю гибели или, возможно, уже умер, я не хотел умирать.

Жизнь, мнилось мне, воплощала все прекрасное; могила — все жуткое, отвратительное, мерзкое.

Я не чувствовал хода времени; пространство раздулось и расширилось, превратившись в невыразимую бесконечность.

Так я провел, как показалось мне, годы.

Камердинер постучал в дверь и, не дождавшись ответа, вошел.

Увидев меня на полу, он вскрикнул; на крик прибежал второй слуга.

Я слышал, как они переговаривались. Они отнесли меня в спальню, уложили на кровать, а затем один из них отправился за врачом.

Тот явился и констатировал мою смерть.

Пока доктор осматривал меня, в комнату снова вошел камердинер с письмом в руке, показал ему мое послание, вслед за чем они обсудили содержание письма.

Доктор — который оказался, кстати сказать, вовсе не тем приятелем-врачом, на которого я рассчитывал — заметил, что я, должно быть, сошел с ума и совершил, к сожалению, большую глупость; с этим он распрощался, обещав прислать гробовщика, чтобы снять с меня мерку.

Слуги омыли меня и уложили как подобает; все это я сознавал, будучи не в состоянии что-либо ощутить или пошевелиться; затем они накрыли меня и ушли.

Позже пришел гробовщик и снял с меня мерку для гроба.

Я слышал, как камердинер передал ему мои пожелания, касающиеся изготовления гроба и покупки места в кладбищенском склепе.

Гробовщик согласился изготовить в точности такой гроб, как было велено.

Камердинер подошел к секретеру. Я слышал, как звенят монеты, которые он доставал из ящиков.

В это время вошел повар. Вместе они опустошили мои чемоданы и сундуки, хладнокровно присвоив все ценности и прочие понравившиеся им вещи.

Только представьте себе мои чувства! Я лежал в нескольких футах от них и все же не мог им помешать.

Принесли гроб и меня положили внутрь.

Крышку заколотили.

Я не знал, сколько прошло времени; каждая минута казалась годом страшной, чудовищной агонии.

Меня вынесли, гроб поместили на катафалк.

Что если им не удалось приобрести склеп, и меня зароют в землю?

И если это смерть, как жутко вечно лежать в земле и все сознавать!

И все-таки будет стократ ужасней, если я еще жив; тогда я очнусь, чтобы умереть подобной смертью, одной из самых жестоких, что может вообразить человеческий разум!

Снова и снова я представлял, что ждет меня, заключенного в этот узкий деревянный ящик.

С какой силой, с каким напряжением мысли я мечтал пошевелить рукой или ногой — но все было тщетно!

Жило только сознание, и в нем я претерпевал муки, что были страшнее участи грешников в аду.

О! Почему я не мог убить собственный мозг и тем избежать мучительной неопределенности?

Возможно, мозг и был душой, и душа по смерти не покидала тело, а оставалась в нем и, чувствуя и осознавая все испытываемые телом ужасы, страдала за грехи, совершенные им на земле.

Что же сотворил я, чем навлек на себя эти крестные муки?

Они поставили гроб на землю и отслужили надо мной похоронную службу.

По окончании ее гроб подняли и внесли в склеп.

Хвала Господу! В землю меня не зароют.

Затем они положили меня на каменный выступ и ушли.

Я слышал, как лязгнула железная дверь, когда они захлопнули и заперли ее.

Я остался один.

Не знаю, сколько времени я пролежал там, но внезапно я ощутил в левом боку что-то похожее на укол тонкой иглы; после сразу несколько игл словно пронзили мое сердце.

Покалывание усилилось; казалось, в тело со всех сторон вонзались маленькие острые инструменты.

Время от времени я чувствовал, как подергивались мышцы.

Я задышал.

Кровь начала циркулировать, сперва медленно, затем все быстрее, растекаясь по венам, точно расплавленная лава, и вызывая мучительную боль.

Я пошевелился.

Никогда не забуду высший экстаз этого мгновения.

Я снова чувствовал себя живым.

Я попытался закричать, но мое горло пересохло, и мне удалось издать только низкий, хриплый звук.

Предположим, подумал тогда я, что они нарушили мои указания: решили, что я был безумен, когда составлял письмо, и сколотили гроб из толстых досок.

В этом случае я вряд ли сумею освободиться и погибну в гробу от голода.

Очевидно, отверстия в гробу они все же проделали согласно моим инструкциям; дышалось мне легко и, несмотря на тлетворный запах, который издавали тела мертвецов, лишенные своих сгнивших гробов, воздух склепа казался мне самым сладостным в мире.

Через некоторое время я вновь пошевелился и нашел, что теперь лучше владею своими конечностями.

Подняв руки, я ощупал доски над головой и сорвал с лица вощеную бумагу, устилавшую гроб.

С каждым движением мышцы все лучше подчинялись мне.

Все поры кожи сочились потом.

Ко мне вернулся голос.

Я кричал, ворочался и бил кулаками в доски над головой без всякого видимого результата.

Я на секунду остановился и затем, со всей силой отчаяния, ударил в крышку гроба коленями.

Доска затрещала.

Я вновь и вновь напрягал все свои силы и с последним громадным усилием мне удалось расщепить гробовую крышку; инерция удара увлекла меня на пол, следом упал гроб.

Изможденное тело взяло свое.

Я потерял сознание.

Очнувшись, я ни увидел ни зги; меня окружала полная темнота.

Я подполз к стенке склепа и безуспешно попытался нащупать дверь.

Затем я успокоился и начал обходить склеп по кругу, задевая по пути стоявшие у стенок гробы.

Я слышал, как гремели кости скелетов и как более свежие трупы рушились на пол с глухими ударами, когда гробы их падали и раскалывались.

Временами я спотыкался и растягивался во весь рост среди мертвецов; выставляя руки, чтобы смягчить падение, я нащупывал их иссохшую кожу и кости или гнилую плоть.

От них исходило чудовищное зловоние.

Я решил отдохнуть и присел на гроб.

Передо мной в темноте проходили давно забытые сцены и события.

Я не сумел бы понять, что эти видения связаны со мной, если бы не вязь странных причин, предопределявших ход событий и объяснявших их с такой ясностью, что мой разум мгновенно понимал и истолковывал их смысл.

Бесспорно, нет худшего ада для дурного человека, чем его совесть; и если мы принимаем на веру, что душа по смерти не гибнет и обладает силой мысли, мы тем самым создаем ад куда ужасней простых телесных страданий.

Я вспомнил отрывок из Де Квинси, где он говорит:

«Память лишена способности забывать; тысячи случайных событий определенно образуют пелену между нашим сознанием и тайными письменами памяти, и тысячи таких же событий в свою очередь могут разрывать ту пелену, но, так или иначе, письмена те не исчезают, подобные звездам, что, казалось бы, скрываются перед обычным светом дня, однако на деле знаем мы: свет — лишь покров, наброшенный на светила ночные, и ждут они, чтоб проявиться вновь, покуда затмевающий их день не сокроется сам». [3]

И это, и тысячи других тревожных предположений кружились в моем сознании.

Все чувства напряглись; я ощущал себя натянутой струной, что вот-вот лопнет — и тогда я сойду с ума.

Я встал и снова начал ощупывать стены склепа. В длину, как выяснилось, он достигал около 30 футов, в ширину почти 20; у самых стен я иногда задевал головой потолок; это привело меня к мысли, что склеп являлся частью естественной пещеры.

Не исключено, подумал я, что она примыкает к целому ряду переходящих одна в другую пещер и отделяется от них всего лишь тонкой перегородкой.

Я подобрал большую кость и стал постукивать ею по стенам, обходя склеп.

Обойдя несколько раз пещеру по кругу, я убедился, что в одном из углов стена отвечает на постукивание гулким звуком.

Я снова ударил в стену.

Да! Несомненно, звук был здесь иным, нежели в других местах.

Пустое пространство за стеной простиралось примерно на три фута в каждом направлении.

Я ожил и попытался пробить костью стену.

Кость оказалось слишком короткой, и мне пришлось пальцами удалить часть земли вокруг проделанного отверстия, чтобы просунуть руку глубже.

Несказанная радость!

Кость прошла насквозь, и дуновение прохладного, свежего воздуха овеяло мое лицо, вспотевшее от физических усилий и пережитых тревог.

После затхлого склепа этот воздух показался мне глотком свежей воды и будто наполнил энергией мое изможденное тело.

Я с новыми силами набросился на отверстие и вскоре расширил его так, что мог протиснуться в дыру.

Какие ужасы ждали меня на той стороне? Но все было лучше, чем склеп с жуткими трупами. Я опустился на колени и прополз в отверстие.

Я вытянул руки перед собой и встретил пустоту.

Что делать? Вернуться в склеп?

Никогда! Лучше умереть, чем возвратиться к ужасающему зловонию.

Мелькнула мысль — отчего бы не убить себя?

Лучше смерть, чем эта страшная тьма.

Я протиснулся дальше и задержался на другой стороне отверстия. Затем, пробормотав молитву, я разжал руки.

На мгновение я завис в воздухе, после ударился о землю и покатился вниз по крутому откосу.

Что-то ударило меня по голове, и я лишился чувств.