Первое, что сделал Вир, достигнув совершеннолетия — это наплевал на закон о неотчуждаемой собственности и выставил на продажу загородную резиденцию маркизов. Разразился большой скандал. Но мир изменяется. Огромный дом в деревне с землей, приносящей все меньше доходов и требующей колоссальных расходов, камнем висел на шее многих аристократов.

Он не хотел такой жизни, не желал, чтобы его судьба и возможности были прикованы к груде камней, пусть даже имеющей историческую ценность. Не хотел он такой жизни и для Фредди и его наследников, поскольку существовала большая вероятность, что сам он останется холостяком и титул со временем перейдет к младшему брату.

Правда, у маркиза был дом в деревне. Он всегда любил совершать длительные прогулки по берегу Бристольского канала. А весной девяносто четвертого он в течение двух недель путешествовал вокруг залива Лайм. В последний день путешествия, возвращаясь с прогулки к руинам замка Берри-Померой, он набрел на скромный домик с необычайно ярким и эффектным розовым садом.

На пластинке, закрепленной над низкими воротами, было написано: «Пирс-Хаус». Маркиз долго и с жадностью смотрел на это владение. Он и не подозревал, что может испытывать столь сильные чувства к обычному предмету собственности: дом с белыми стенами и красными наличниками, сад, красивый и благоухающий, как давно забытое воспоминание. Вернувшись в Лондон, маркиз поручил своим поверенным выяснить, не продается ли дом. Он продавался, и Вир, не торгуясь, купил его.

В день, когда он привез в Пирс-Хаус жену, она долго стояла перед домом и перед садом, все еще в цвету, хотя пик цветения для роз уже миновал.

— Чудесное место, — наконец сказала она. — Такое мирное и...

— И что? — нетерпеливо спросил он.

— И простое. — Она посмотрела в глаза супругу и добавила: — Это, по моему убеждению, был комплимент.

Вир понял, что она имела в виду. Конечно, понял. Не зря дом и сад так восхитили его, завладели всем его существом. У него всегда щемило сердце, когда он смотрел на этот дом — воплощение нормальности, которой он всегда был лишен.

Только он не хотел ее понимать. Не хотел находить общие интересы.

Маркиз знал, как справиться с выбранной им жизнью. У него была для этого замечательная, можно сказать, совершенная спутница — она никогда не сделает больно, не разозлит, не разочарует. Зато он не знал, как справиться с ловушками — или возможностями? — другой жизни.

— Наслаждайтесь, — буркнул он. — Это ваш дом.

Пока.

Элиссанде понравился Девоншир, его теплый и солнечный климат. А море, всегда пленявшее ее, прожившую жизнь в заточении, полностью покорило ее, несмотря на то, что она смотрела на него не со скалистых утесов острова Капри, а с холмов участка побережья, который получил название Британской Ривьеры.

Хотя, с другой стороны, она нашла бы голый камень посреди пустыни красивым, потому что ее пьянил воздух свободы. Иногда она просила, чтобы ее отвезли в ближайшую деревню безо всякой причины — только потому, что она могла это сделать. Иногда леди Вир вставала рано утром, чтобы совершить долгую прогулку к берегу и принести тете Рейчел раковину или кусочек выброшенного волнами на берег дерева. Бывали дни, когда она приносила в свою комнату тридцать книг, наслаждаясь сознанием, что их у неё никто не отберет.

После короткого приступа страха в день ареста Эдмунда Дугласа тетя Рейчел тоже расцвела. Она на четверть уменьшила дозу приема опия, стала лучше есть, а когда Элиссанда приготовила для нее сюрприз — поездку в Дартмут, радовалась, как ребенок, заново открывая для себя мир.

Иными словами, обе они были безмерно счастливы.

Элиссанде только не хватало уверенности, что супруг разделяет ее радость.

Он вел себя как обычно: был жизнерадостным, многословным и глуповатым. Элиссанда не могла надивиться способности мужа пускаться в долгие рассуждения о чем угодно, фантастически, можно сказать, изощренно коверкая факты. Это умение он оттачивал каждый вечер, когда они вдвоем сидели за столом. Она попыталась сделать то же самое, но обнаружила, что такое витийство требует удивительно глубоких и широких знаний того, что правильно, и замечательной гибкости ума, чтобы перевернуть практически все с ног на голову. При этом следует добавить точно выверенную долю того, что не является неправильным. Тогда у слушателя окончательно ум заходит за разум.

Для своей третьей попытки Элиссанда выбрала искусство приготовления варенья, о котором она накануне прочла целую книгу. Да и сезон домашних заготовок как раз настал. В Прис-Хаусе был огороженный высокой стеной сад с множеством фруктовых деревьев. Наверное, речь — подражание его сложным малокультурным монологам — получилась неплохой, потому что в конце ее Элиссанда успела заметить, как муж отвернулся, чтобы скрыть усмешку.

Ее сердце взволнованно заколотилось. Но ничего не произошло.

Маркиз не изменял своей роли. Он появлялся только за ужином, а все остальное время Элиссанда была вольна делать все, что ей заблагорассудится. Всякий раз, когда она спрашивала слугу, где его светлость, ответ был один и тот же: «Его светлость гуляет».

Похоже, это было для него нормой. Если верить миссис Дилвин, у его светлости была привычка, будучи в деревне, проходить по пятнадцать — двадцать миль в день.

Двадцать миль одиночества.

Элиссанда не могла не думать об одиночестве, которое светилось в его глазах, когда они в последний раз занимались любовью.

Она не ожидала, что встретит его на прогулке.

Ее прогулки были намного короче. От дома она проходила две мили на северо-восток к долине Дарт и там долго отдыхала, прежде чем вернуться обратно.

Элиссанда ничего не имела против многомильных прогулок, но за годы домашнего ареста она здорово ослабла физически, и нужны были регулярные тренировки, чтобы окрепнуть. Тогда она могла бы ходить вместе с мужем по холмистым окрестностям Пирс-Хауса.

Этого ей хотелось больше всего на свете — гулять вместе с ним. Пусть даже молча. Она и тогда могла бы наслаждаться его близостью. И возможно, по прошествии времени он тоже начнет получать удовольствие от их совместных путешествий.

Тяжело дыша от усталости, она поднялась к вершине холма, с которой открывался вид на долину, и на середине склона, ведущего к реке, увидела его. Он стоял, засунув одну руку в карман, другой придерживая шляпу.

Как Элиссанда ни старалась соблюдать тишину, он все равно заметил ее почти сразу, несмотря на то, что она находилась в шестидесяти футах от него. Элиссанда остановилась. Вир взглянул на нее, потом на окрестные холмы, снова на нее и отвернулся к реке.

Никакого знака узнавания. Но с другой стороны, никакого притворства.

Элиссанда пошла к мужу, чувствуя, что сердце наполнилось странной нежностью.

— Долгая прогулка? — спросила она, остановившись рядом.

— Хм, — был ответ.

Солнце скрылось за облаком. Легкий ветерок пошевелил его волосы, изрядно выгоревшие на солнце.

— Ты не устаешь?

— Я привык.

— Ты всегда гуляешь один.

В ответ Вир только поморщился. Она неожиданно осознала, что он выглядит измученным, причем дело вовсе не в физической усталости. Для такого рода утомления хороший ночной сон не является лекарством.

— Тебе... тебе никогда не нужна компания?

— Нет, — ответил он.

— Конечно, нет. Кто бы сомневался, — пробормотала она.

Некоторое время они молчали. Он вроде бы любовался великолепной панорамой речной долины, она же со всем вниманием рассматривала коричневые лоскутки, нашитые на рукава его коричневого твидового костюма. У нее появилось странное желание потрогать эти лоскутки, положить ладонь туда, где она могла почувствовать одновременно шершавое тепло шерсти и прохладную гладкость кожи.

— Я сейчас пойду дальше, — коротко сказал маркиз.

Элиссанда отвела глаза от кожаных лоскутков и положила ладонь на его рукав.

— Не уходи очень далеко. Может пойти дождь.

Вир молча уставился на нее, и его взгляд был неприветливым. Потом он опустил глаза на свой рукав, которого она касалась.

Леди Вир поспешно убрала руку.

— Мне просто хотелось почувствовать гладкость кожи.

Маркиз надел шляпу, кивнул и, не сказав ни слова, удалился.

Дождь таки не пошел, и Вир гулял особенно долго. Впервые после их приезда в Девон он не появился за ужином.

Поздно вечером Элиссанда услышала, как хлопнула дверь в его комнате. Она прислушалась, но не услышала больше ничего. Этот весьма крупный мужчина, если хотел, мог передвигаться с бесшумностью привидения. Однако под дверью, соединяющей их комнаты, был виден свет.

Когда она открыла дверь, маркиз как раз расстегивал рубашку.

— Миледи?

Она осталась стоять в дверях.

— Ты что-нибудь ел?

— Я поужинал в пабе.

— Мне тебя не хватало, — совершенно искренне сказала Элиссанда.

Для нее все как-то странно изменилось.

Вир бросил на нее короткий и не слишком приязненный взгляд, но не сказал ни слова.

— Зачем ты это делаешь?

— Что я делаю?

— Я улыбалась, потому что этого требовал дядя. Почему ты намеренно ведешь себя так, чтобы люди не принимали тебя всерьез?

— Не понимаю, о чем ты, — решительно сказал он.

Элиссанда в общем-то и не ждала, что он ответит на ее вопрос, и все же отказ разочаровал ее.

— Когда Нидхам приезжал к тете Рейчел в твой городской дом, я спросила, что ему известно о том несчастном случае. Он ответил, что как раз был в гостях в доме твоей тети и знает абсолютно все.

— Ну и что?

Нидхам был тем самым человеком, которого он назвал, не желая, чтобы распространились слухи о его пулевом ранении. По сей день даже слуги не знают, что он был ранен. Окровавленные бинты или сожгли, или тайком вывезли из дома.

— Кстати, как твоя рука?

В последний раз он позволил ей сменить повязку накануне ареста дяди.

— Моя рука в полном порядке, спасибо.

Маркиз открыл окно и закурил.

— Дядя никогда не курил, — тихо сказала Элиссанда. — У нас была курительная комната в доме, но он не курил.

Маркиз глубоко затянулся.

— Возможно, теперь он об этом жалеет.

— Ты никогда не рассказывал о своей семье.

Ей не хотелось расспрашивать миссис Дилвин. Незачем экономке задаваться вопросом, почему жена так мало знает о собственном супруге. Она действительно практически ничего не знала о нем, быть может, за исключением того, что он вовсе не идиот.

— Моя семья — Фредди. Ты с ним знакома.

Прохладный воздух из окна принес запах сигаретного дыма.

— А твои родители?

Он выдохнул дым.

— Они давно умерли.

— Ты говорил, что получил титул в шестнадцать лет. Значит, тогда умер твой отец. А мать?

— Она умерла, когда мне было восемь. — Вир еще раз глубоко затянулся. — Есть еще вопросы? Уже поздно. А мне рано утром надо ехать в Лондон.

Элиссанда вцепилась в дверную ручку. Да, у нее был еще один вопрос.

— Можно я останусь с тобой?

Маркиз замер.

— Нет, извини, я очень устал.

— В прошлый раз в тебе было море рома и вдобавок пулевое ранение.

— Пьяным мужчинам свойственно делать глупости.

Он выбросил в окно окурок, подошел к ней и мягко, но твердо закрыл перед ее носом дверь.

Анжелике пришлось трижды прочитать записку Фредди.

Он приглашал ее взглянуть на законченную картину. Законченную. Фредди всегда был чрезвычайно медлительным и педантичным художником. Она была уверена, что ему потребуется еще хотя бы четыре или шесть недель.

Он встретил ее своей обычной теплой улыбкой, однако Анжелика видела, что он нервничает. Или это ее нервы расшалились?

— Как дела, Анжелика? — спросил Фредди, когда они поднимались в студию.

Они не виделись с тех пор, как он сделал в студии ее фотографии. Он не звал ее, а она решительно настроилась не искать с ним встреч, пока не получит приглашения.

После возвращения в Англию она и так слишком навязывалась ему.

— Хорошо. Кстати, Киприани ответил на мое письмо. Он написал, что принимает по средам и пятницам во второй половине дня.

— Тогда мы можем сходить к нему завтра. Ведь завтра среда, если я не ошибаюсь.

— Ошибаешься, Фредди, среда сегодня. А завтра уже четверг.

— Да? Извини. Я работал дни и ночи и потерял счет времени. Я был уверен, что сегодня вторник.

Фредди никогда не работал день и ночь.

— Я и не подозревала, что ты можешь работать так быстро.

Он остановился двумя ступеньками выше и повернулся к гостье:

— Возможно, я никогда не испытывал столь сильного вдохновения.

Эти слова были произнесены тихо, но очень ровно, словно не касались се наготы.

Анжелика стиснула затянутой в перчатку рукой перила.

— Я сгораю от нетерпения.

Кровать все еще оставалась в студии, постельные принадлежности были в художественном беспорядке. Готовая картина стояла, прикрытая белой тканью.

Фредди глубоко вздохнул и рывком сдёрнул ткань.

У Анжелики перехватило дыхание. Перед ней лежала богиня. Ее темные волосы отливали золотом и бронзой, кожа даже на вид была теплой, а такая фигура могла принадлежать только куртизанке — очень успешной куртизанке.

Тело было, конечно, красивым, но Анжелика буквально не могла отвести глаз от выражения лица богини на картине. Без намека на улыбку она смотрела прямо на зрителя, и в ее глазах горело нескрываемое желание. Чуть раздвинутые губы говорили о чувственном голоде, который не был утолен.

Неужели Фредди видел ее такой?

Она покосилась на художника. Его внимательный взгляд был устремлен в пол. Она снова посмотрела на картину, но не смогла встретиться глазами с собой.

— Что ты думаешь? — наконец спросил Фредди.

— Она... она неровная по краям. — Собственно говоря, только на края она и могла смотреть. Здесь мазки были довольно грубыми, что было совершенно не свойственно картинам Фредди. Но в самом образе женщины была такая сила, такой мощный чувственный вызов, что если бы он продолжил расспросы, ей пришлось бы признать, что менее изысканный и утонченный стиль как нельзя лучше соответствует сексуальному голоду, который излучала картина.

Фредди снова закрыл свое произведение тканью.

— Тебе не понравилось?

Анжелика пригладила волосы, от души надеясь, что является воплощением воспитанности и благопристойности.

— Я действительно так выгляжу?

— Для меня да.

— Возможно, будет лучше, если ты перерисуешь ее... и повернешь мое лицо в другую сторону.

— Почему?

— Потому что на нем такое выражение, словно... словно...

— Словно ты хочешь, чтобы я занялся с тобой любовью?

Анжелику захлестнула волна страха и предвкушения. Она даже забыла, что надо дышать. Несколько мгновений они молча смотрели друг на друга. А потом она очутилась в его объятиях и почувствовала на губах силу и сладость поцелуя.

Все было лучше, чем она представляла себе в самых смелых мечтах. Они упали на так и не убранную кровать. Фредди отбросил в сторону ее шляпку. Она ослабила его галстук...

— Подожди минутку, — прошептал он. — Я только закрою дверь на ключ.

Он поспешил к двери, но повернуть ключ в замке не успел, поскольку дверь распахнулась, и на пороге появился лорд Вир.

— Привет, Фредди! Привет, Анжелика! Как приятно, когда все, кого я люблю, рядом! Послушай, Фредди, почему у тебя галстук на боку? Ты его хотел сорвать в порыве творческого экстаза?

Фредди не шелохнулся, пока Пенни заботливо поправлял на нем галстук.

— А что случилось с тобой, Анжелика? Тебе плохо? Пришлось лечь? Если хочешь, я найду для тебя нюхательную соль.

Анжелика встала.

— Нет, Пенни, спасибо. Мне уже намного лучше.

— Ой, смотри, Анжелика. Твоя шляпка на полу. — Маркиз поднял шляпку и отдал хозяйке.

— Да, действительно. — Анжелика покорно взяла шляпу. — Не понимаю, как это могло случиться.

Пенни хитро подмигнул:

— Вам повезло, что вместо меня сюда не вошла какая-нибудь мерзкая старая сплетница, когда Анжелика была вынуждена прилечь. Будь здесь леди Эйвери, она бы уже вела вас к алтарю, как она сделала со мной.

Фредди покраснел и закашлялся.

— Что привело тебя в Лондон, Пенни?

— Как обычно. Скука. Но тут я вспомнил, что у меня остался ключ от твоего дома, и решил повидаться с тобой.

— Я всегда рад тебя видеть, Пенни, — сказал Фредди и, спохватившись, обнял брата. — Последние дни я почти не выходил из студии, но сегодня утром экономка пересказала мне странные слухи. Она сказала, что дядя леди Вир в тюрьме и ожидает суда за какие-то ужасные преступления. Я написал тебе письмо. Это правда?

Лицо маркиза омрачилось.

— Боюсь, что да.

— А как восприняли новость леди Вир и ее тетя?

— Как они могли ее воспринять? Плохо, конечно. Но я был для них настоящим оплотом в это тяжелое время. Послушай, мы все равно ничего не можем изменить, так давай поговорим о более приятных вещах.

Маркиз огляделся, и его взгляд остановился на закрытом тканью полотне.

— Ты сказал, что последние дни провел в студии. Это из-за заказа, который получил накануне моего венчания?

— Да, но работа еще не завершена.

— Это она? — Пенни направился к картине.

— Пенни! — закричала Анжелика, вспомнив, что Пенни — один из немногих, кому Фредди позволяет смотреть на незаконченные работы.

Тот обернулся:

— Ты что-то хотела, Анжелика?

— Фредди и я как раз собирались уходить, чтобы нанести визит торговцу картинами Киприани, — сказала она. — Ты хочешь пойти с нами?

— Да, Пенни, пойдем с нами, — с жаром проговорил лорд Фредерик.

— А зачем вы туда идете?

— Помнишь картину в Хайгейт-Корте, которую я фотографировал? — поспешно заговорил Фредди. — Анжелика любезно согласилась помочь мне проследить происхождение картины. Мы считаем, что произведение того же художника прошло через руки Киприани. А этот человек славится своей отменной памятью.

Пенни казался удивленным.

— В Хайгейт-Корте была картина? Но я определенно пойду с вами. Мне нравится знакомиться с интересными людьми.

Они вывели Вира из мастерской, и Анжелика с облегченным вздохом прижала руку к сердцу. Если бы Пенни увидел ее изображение, она никогда бы больше не смогла смотреть на себя в зеркало.

Пенни спустился по лестнице первым. Фредди толкнул Анжелику в темный угол и быстро поцеловал.

— Приходи ко мне вечером, — шепнула она. — У слуг свободный вечер.

— Ни за что на свете не упущу такую возможность.

В ожидании процесса, который должен был состояться через пять дней, Дуглас упорно молчал. Тем не менее, некоторый прогресс был достигнут.

Основываясь на информации из зашифрованного досье, леди Кингсли сумела отыскать в Лондоне банковскую ячейку с письмами, адресованными некоему мистеру Фрамптону. Письма были от торговцев алмазами и содержали согласие взглянуть на его искусственные алмазы.

— Понимаешь, — взволнованно сказала леди Кингсли при встрече утром, — я думаю, он вот как вынуждал торговцев расстаться с деньгами. Вначале он даже не думал о вымогательстве, а просто хотел убедиться, что искусственные алмазы действительно неотличимы от натуральных. Когда же синтез искусственных алмазов не удался, он проанализировал ответы, которые получил. Некоторые из них оказались небрежно написанными и оставляли впечатление, что торговец не имеет ничего против торговли искусственными алмазами. Наш герой, всегда имевший криминальные наклонности, решил связаться с большим числом людей, занимающихся добыванием алмазов. Полученные ответы он разделил на две части. Авторы тех из них, которые содержали не слишком осторожные выражения, стали его мишенями.

Но для Вира самая важная часть загадки осталась неразгаданной. Он хотел знать настоящее имя человека, выдававшего себя за Эдмунда Дугласа. Пока Фредди и Анжелика не упомянули о собственном расследовании, он и не думал заходить с этой стороны. Теперь ему хотелось дать самому себе пощечину за то, что упустил такой очевидный и важный ключ к разгадке.

Иногда лучше быть удачливым, чем умным.

Киприани было семьдесят пять лет. Он жил в большой квартире в Кенсингтоне. Вир ожидал увидеть лавку антиквара, но Киприани оказался безжалостным хранителем собственной коллекции. В гостиной, где он принял гостей, висели картины Грёза и Брейгеля. И все.

Анжелика подробно описала картину, которую запомнила в доме викария. Киприани слушал ее со всем вниманием.

— Помню, я купил ее у молодого человека весной семидесятого.

Тридцать семь лет назад.

— Он был художником? — спросила Анжелика.

— Он утверждал, что картину ему подарили. Но, судя по его нервозности, которую он не мог скрыть, пока я осматривал картину, я бы сказал, что именно он написал ее. Да и инициалы художника на полотне совпадали с его инициалами.

Вир надеялся, что на его лице читается скука, а не восторг. Еще он надеялся, что Фредди или Анжелике хватит сообразительности поинтересоваться именем художника.

— Как его звали? — спросил Фредди.

— Джордж Каррадерз.

Джордж Каррадерз. Конечно, это мог быть псевдоним. Но, по крайней мере, есть с чего начать.

— Вы когда-нибудь еще встречались с ним или с его картинами?

Киприани покачал головой:

— Полагаю, что нет. А жаль. Молодой человек, вне всяких сомнений, был талантлив. Обладая желанием и имея хорошего наставника, он мог бы многого достичь.

О Джордже Каррадерзе было уже все сказано, и Анжелика и Фредди заговорили со стариком о последних событиях в области искусства. От Вира не укрылось, какие взгляды они бросали друг на друга. Ему оставалось только надеяться, что он не помешал их первому любовному свиданию.

Он мысленно улыбнулся. Маркиз всегда желал счастья младшему брату, причем не только ради него, но и ради себя. Ему тоже хотелось оставить после себя что-то на земле. Пусть даже потомство Фредди.

Вир вспомнил, как смотрела на него супруга — тогда на реке Дарт, как будто у него было полно возможностей. Как будто у них было много возможностей.

Но он уже все решил. Пора бы ей понять.

Когда они встали, чтобы попрощаться с Киприани, Вир вспомнил, что есть еще один вопрос, который никто не удосужился задать.

Пришлось сделать это самому.

—Мистер Киприани, а тот молодой художник говорил, почему он продает картину?

— Да,— ответил Киприани. — Он сказал, что собирает деньги для поездки в Южную Африку.