Трое

— А вы знаете, как коварны женщины?

— Хм…

— Ах вы, дорогой мой, хотите казаться джентльменом, этаким молодцом, на всякий случай, преклоняющимся перед прекрасным полом, но и не предавшим ничего из мужского!

— Ну что вы, в самом деле. Мне просто не хочется об этом говорить. Уверен, что у вас есть, чем быть не довольным. Все коварны! Всеее! И женщины, и мужчины… хм… еще не известно, кто из нас больше опасен и изобретателен.

— Слышу-слышу эту гордую уверенность в голосе. Вас или до сих пор обманывают, и вы этого не поняли, а точнее — вас такое положение устраивает. Или…

— Да что же, уважаемый, вас не устраивает-то в дамах?

— Прежде всего то, что я не в состоянии их понять!

— Понять женщину?! Хм, удивили. Эти прекрасные Божие создания сами себя, может быть, не понимают, но поверьте, им этого не нужно. Они и без того могут добиваться чего хотят… А вы сами-то себя понимаете?

— А вот это уже не ваше дело… — пожилой мужчина, начавший разговор, осекся.

Молодой человек, читавший до диалога газету, что он, в принципе, очень редко делал, внимательно посмотрел на собеседника, отвернувшегося с обиженным видом в, вероятно, ожидавшего извинения. Поведя в сторону головой и сделав движение губами, выражавшими осуждающее «Ннн-да», он расправил «Коммерсантъ» и углубился в недочитанную статью.

Надо сказать, что у него самого не все было гладко в отношениях с женщинами, но он не собирался выносить это на общее любование, считая переживаемое личным. Добавим, что не таким уж и молодым был этот мужчина высокого роста, не очень спортивного телосложения, но все же стройный, интеллигентной ухоженной внешности (правда, не такой, чтобы сразу можно было бы себе представить его преподавателем или деятелем творческой направленности). Взгляд, располагающий, даже, можно сказать, приглашающий к беседе нуждающегося, часто появлялся в его глазах, помимо воли, которая страдала от нередких излияний всякого рода унывающих личностей.

На вид ему было действительно не больше двадцати пяти, возможно, двадцати восьми лет, хотя месяц назад Андрею Викторовичу исполнилось тридцать пять. Всю свою жизнь он занимался спортом: то будучи спортсменом, то устраивая свой бизнес на лоне его, что привело, в конечном итоге, в ряды спортивных функционеров. А начинал он простым селекционером, мятущимся по футбольным площадкам, высматривая и выбирая талантливых юношей. Дальше шла кропотливая работа по вхождению в доверие, переманиваю, поиска, договорным отношениям, а там что выйдет. Получалось не всегда, и это удивляло, поскольку в талантах он не ошибался. «Что делать: футболисты у нас есть, а футбола нет!» — любил он размышлять в дни неудачных переговоров.

В конце концов, он «напоролся» на богатого (ну очень богатого) человека, пожелавшего ради престижа иметь свою команду. Андрей Викторович, попробовал идти путем экономичным и рациональным: то есть не связываться со звездами, даже с начинающими стареть, — а собрал молодой коллектив из игроков, из тренеров. Дал им полную свободу, проявившуюся в сумасшедшем и не вероятном восхождении к пьедесталу, пускай не в самом престижном дивизионе.

После первой крупной удачи, появились люди, предложившие двум из его игроков головокружительные по суммам контракты, что привело к мысли — пользоваться командой, как витриной, куда он поставлял весьма качественный «товар». Свежие, молодые, не избалованные, талантливые уходили под стук молотка на протяжении нескольких лет подряд. Тем самым принося прибыль за чужой счет — в большинстве своем забираемые зарубежными клубами среднего уровня.

Такие взаимоотношения устраивали всех участников «действующей ярмарки», пока коммерческий директор команды, которым являлся Андрей, не женился…

Это было семь лет назад. При воспоминании об этом, под конец дочитываемой статьи, мужчине, как-то стало неприятно. Чувственная оскомина на мгновение даже разозлила переживанием.

Он оторвал голову от газеты и сразу напоролся на озабоченный чем-то взгляд бывшего собеседника. Из него просто хлестала энергия перевозбуждения. Сразу стало понятно, что свою недосказанную тему, тем более на фоне непонимания, он развивал все это время про себя.

Не успел Андрей Викторович опустить глаза, как молния монолога поразила его насквозь. Больно не было, обидно тоже — теперь он мог в чем-то не только согласиться, но и поддержать.

— Но вы же не слепец!!! Вы же видите, в чем они ходят, как одеваются, что делают со своим лицом, телом, наконец! Это же коварство!

— В смысле?

— Вы не создаете, дорогой мой, впечатления человека, не знающего как выглядят, и как готовятся к нападению эти «хананеянки» — эти воины соблазна…

— Мне кажется, вы немного агрессивны, хотя в чем-то… я, может быть, и готов согласиться, хотя еще не совсем понял с чем.

— Ну посмотрите сами!!! — с радостью ринулся в бой полноватый оратор, почувствовав согласительную слабинку сдающегося оппонента:

— Сплошная ложь, которой они себя окружают! Причем не прикрытая — они же понимают, что мы все знаем! … Вы видели их каблуки?! Они удлиняют ими ноги! А количество косметики, которое уходит на их лица тоннами! Они меняют себя до бесконечности и неузнаваемости! Они красят волосы и даже носят парики! А вы видели сколько модельеров трудятся над изменением их фигур! Они ведь не спортом занимаются! Они приобретают вещи, специальные корсеты, уменьшающие талию, удлиняющие визуально ноги, за счет этих шмоток возможно даже ноги выпрямить и сделать худее!

— Нууу, они пытаются выглядеть лучше, нууу, может, у кого-то не хватает времени…

— Угу, чтобы накопить денег на более длинную юбку, именно поэтому, часто эти предметы их туалета похожи больше на широкие ремни!

— Ну иногда это выглядит… взгляд не оторвешь, мня, мням…

— Я уже молчу о груди! Это отдельная, оcобенно щепетильная тема! Я как-то имел честь держать бюстгальтер своей супруги в руках… ах, какая была гр… в смысле женщина! А вы, когда-нибудь разглядывали эту загадочную штуку?

— Ну было дело, хотя не успевал ничего разглядеть, когда снимал его…

— Вот именно, в нем невообразимые тайны! Если бы мы с такими же хитростями и технологиями подходили к своим трусам, пардон!

— Гм… о чем вы это сейчас?!

— О том, что я, увидев эту штуку еще в детстве, очень долго пытался понять, к какой части тела этот кусок ткани подходит… Неужели не понятно? Вы с вожделением смотрите на выпирающую и манящую грудь, точнее на этот дьявольский разрез, из которого на вас смотрят… А в результате, когда лифчик вон, оказывается, что это фокус, а взглянуть то и не на что!

— Послушайте, ну не в этом же счастье, в конце концов! И что это вы так взъелись? Вы что проиграли пари на загородный дом, обманувшись по поводу размера груди жены своего начальника?

— Да это же все не просто так! Неужели вы так не понимаете, что нас вместе со всей половиной человечества постоянно дурят.

— Ну можно и так сказать, хотя женщины говорят, что все это они делают больше для себя…

— Вы же для себя длину и толщину члена не увеличиваете!

— Слава Богу, даже не думал об этом. Хотя уверен, такие есть! А вы забавный человек, то есть, извините, не ординарно мыслящий. Наверное, вас чем-то женщины разочаровали?

— Меня не разочаровала только одна женщина — моя мама. У нее всегда все было по-настоящему. Даже по-настоящему был только один мужчина и только один раз!

— Ого! Завидная преданность!

— Напротив, она ушла…

— Что так? Неужели потом не встретился ни один…

— Ооо, мужчины ей были не нужны, она интересовалась женщинами…

— Гх, гх, гх… как вы сказали?

— Она занималась сексом с девушками — «святая» была женщина!..

— Что вы говорите! — первая часть этого диалога его несколько удивила (ведь ему казалось, что отношение к матерям в «возлюбленном Богом» народе— нечто особенное), а вторая — насмешила не на шутку, вызвав кратковременную истерику. Он успокаивался минут пять, не меньше. Если, сначала, он пожалел о соседстве с таким ненормальным женоненавистником, то теперь — казалось, даже забавным.

Высморкавшись, функционер заметил, что мужчина снова обиделся и показательно смотрел в окно, гордо подняв свою голову с нахмуренными бровями и вытянутыми в трубочку губами. Андрей почувствовал себя неудобно. Мелькнуло: «Все-таки, разговор шел о маме» — и сам же добавил: «Лесбиянке…». И засмеялся вновь. Стало еще неудобнее, и облокотившись о столик (между ними), приблизившись, попытался извиниться:

— Простите, ради Бога! Я не хотел…

— Святой женщины…

— Вы опять! Что за люди?

— Ни в коем случае, ни в коем случае, давайте станем вновь друзьями! Я вполне согласен с тем, что факт коварства за каждой женщиной закреплен, как навоз за коровой. То есть хотел сказать, что этот факт не подлежит сомнению…

— Вот, вот, как «корова» и «навоз»! Но от животного в этом польза, и для них самих правда жизни, а у женщины тонкие, коварные, далеко идущие намерения…

Как раз в этот момент, дверь купе открылась. Полная проводница, закрывающая своими габаритами весь проем, громогласно объявила, что наконец-то, нашелся третий сосед, а четвертый должен подсесть на следующей станции.

Не успел Андрей Викторович пожалеть об отсутствии билетов в вагон «СВ», как сразу спохватился, увидев стоящего позади человека. Вслух же проговорился:

— Хорошо, что их не было…

В купе вошло само воплощение грации и пластики, представившись Марией. Дива остановилась, в аккурат перед самым столиком, повернулась к обоим, плотно прижавшимся к окну своей спиной, так, что сзади выделявшиеся ниже талии формы, оказались точно положенными на столешницу, — делая вид, что всматривается в свое отражение в зеркале только закрывшейся двери купе. Оба сглотнули обильно образовавшуюся слюну. В горле запершило.

— Мальчики, позвольте даме привести себя в порядок и занесите, пожалуйста, этот тяжеленный чемодан…

Оба рванулись, чуть не сбив ее с ног, застряли, не уступив, друг другу в проеме двери, но услышав: «Как и все — дикааариии» — сразу поостыли и, оправившись, вышли, будто ни в чем не бывало.

Дверь за ними сразу захлопнулась. Андрей вытащил из кармана паспорт, похлопал себя по лбу и поинтересовался:

— А вы-то, дорогой мой, паспорт догадались прихватить.

— Черт! Точно! Я же вам говорил — само коварство!

— Да что вы, успокойтесь, просто перестанем обращать на нее внимание. Мы высокоразвитые, интеллектуальные создания, «цацками» и «бранзулетками» не интересуемся.

— Не скажите, меня прямо-таки до сих пор колотит! Я, как это…, все это…, все это вот увидел, так самообладание и потерял! Вы же видели, как она повернулась к нам…, этим… — это специально! Глаз не оторвать!

— А мне показалось, что вы женоненавистник…

— Вы не ошиблись, но такой я только тогда, когда их нет рядом. Стоит вот подобной появиться — плавлюсь, как сыр в печке. Я не могу без них и обольщаюсь, даже от перламутровой пуговицы на халате.

— Ну это уж совсем! Вы невозможно полярны! Совсем без любой середины!

Дверца открылась, в нос ударили ферамоны в смертельном количестве. Добил полупрозрачный розовых оттенков длинный дорожный пеньюар. Черные волосы крупными кольцами падали на плечи, на играющую грудь, огибали ее и ласкались о воздушную ткань на уровне живота.

Толстяк почти потерял сознание, поддерживая его, Андрей Викторович ввалился внутрь, чуть не опрокинув красавицу.

— Дорогая незнакомка, так нельзя. А если он умрет?

— С чего бы?! Его ничего не ожидает, пусть приобщается к прекрасному на расстоянии.

— Будьте осторожны, он женоненавистник… — сказав это, он улыбнулся и добавил:

— Когда рядом нет женщин…

***

— Арон Карлович Держава. Мадам, я у ваших прекрасных туфелек распластан, как подстилка под ногами раввина… — представился полноватенький «женоненавистник», только лишь придя в сознание.

— Сколько же в вас намешано!

Очаровательная, многообещающая улыбка пронзила слабое сердце блудника. Взяв его пухлую розовенькую ручку в свою, «соблазнительница» провела по ней длинными прямыми пальцами, заострив особенное внимание на перстне, сверкавшим многокаратным бриллиантом.

Нам остается лишь догадываться, что происходило в сердцах и головах этих двоих, при обоюдном понимании сосредоточения нескольких секунд на драгоценности. Не сдержавшись, Мария отреагировала:

— Мужчина, носящий такой камень на руке, наверное, привык обладать всем, к чему прилепляется его сердце… Не смотрите на меня так, я не продаюсь… иии… я «чужая жена».

— Но вы же не замужем, черт возьми!

— А вы верующий иудей и женаты! — Андрей посмотрел на Арона и подумал: «Ну то, что он еврей — это понятно. Но верующий иудей? Да к тому же женатый, что странно, ведь он говорил о своей супруге, как об упокоившейся! Что же будет дальше? А она… она очень даже». Держава вспыхнул, впрочем, как почти любой бы на его месте:

— Сердечко мое, Тора многое запрещает, на многое наставляет, но и после Моисея живущие пророки… аааммм… возьмите, царя Соломона — он своей, безусловно, праведной жизнью лишний раз доказывает, что царицами пренебрегать нельзя!

— Вы что хотите сказать — в эту ночь все между нами предрешено? А что же будем делать с Андреем Викторовичем?

Тема развивалась как-то необычно быстро. Сказанное прелестной дамой выглядело шуткой, но ложилось на желание, становясь полуправдой. Такая игра часто заводит мужчин в ловушку зажигательных романов, ожоги от которых не проходят годами, как их не «вылизывай».

Андрей горел, как свежий затравочный порох на «полке» мушкета, вот-вот готовый «выстрелить». Держава полыхал, как высохшее дерево, излучая много света, обжигая вылетающими искрами, потрескивая ярко вспыхивающей, доисторической, затвердевшей, почти до янтаря, смолой. Ей же оставалось попеременно то раздувать, то притушевывать пламя, стараясь избегать при этом тянущихся к ней «языков огня». Но разве это может составлять большой труд для виртуоза, знающего, чем все закончится? Правда, всегда бывают исключения…

Сказанные девушкой последние слова сопровождались такой улыбкой и таким взглядом, что Андрей немного растерялся, но быстро придя в себя, попытался развеять обстановку, а заодно и себя проявить:

— Ну я-то православный и не женатый, кроме того, никогда не имел с женщинами таких скоротечных и таких, если хотите, антигигиеничных отношений, хотя романтическими их назвать, все-таки можно… А вы, Арон Карлович, прямо-таки, неужто полагаете, что Амура с его стрелами купить можно…

— Амура… — не знаю… А вот я совсем бы продался за один поцелую…

— Еще и спринтер! — женщина посмотрела украдкой на лицо функционера, сделав движение бровями и глазами, немного при этом томно прикрыв последние, словно говоря: «Пусть поиграет, я выберу тебя!». Оба услышали:

— Держава, вы прямо с места в карьер. А что, если я за эту ночь потребую эту вот безделушку? — улыбаясь, она показала ленивым движением на перстень, не дававший якобы ей покоя. Арон, несколько разочарованно покосился на него, потом, будто пытаясь снимать, возбужденно произнес:

— Она ваша и без ночи…

— Одумайтесь! Мальчики, может быть, посетим ресторан?

До вечера оставалось несколько часов, есть действительно хотелось, да и купе не располагало к общению, хоть сколько-нибудь приличному.

Мужчины согласились и вышли, дабы дать возможность женщине, успевшей занять их сердца, переодеться… снова переодеться.

Если Арон действительно был озабочен сегодняшним вечером, рассчитывая на уступчивость Марии, то Андрей, хоть и возбудился немного сердцем, но смотрел на вещи более приземленным взглядом. Молодой человек совсем не верил в такие романчики, понимая, что иногда подобное происходит, но ни к чему хорошему привести не может. Поэтому был спокойнее и строил свои планы на ближайшие часы без участия дамы в своей «постели».

— Как вам кажется, кого она выберет? Я готов даже поторговаться…

— Фу! Не ожидал от вас такой пошлости!

— Дорогой мой друг, это не пошлость, а банальная рациональность. Что копья-то ломать, если она уже меня предпочла вам!

— Да что вы?!..

Это заявление зацепило еще больше, чем прежнее. Андрей почувствовал разгорающееся чувство необходимого первенства. Проявились первые росточки злобности по направлению к нахалу. Как быстро в нас может меняться наше духовное состояние: еще пять минут назад, эта барышня не особенно волновала Светищева, но сейчас совершенно без какого-либо влияния интерес охватывал его, причем не столько, как возрастающая чувственность к Марии, а как загорающийся спортивный интерес.

— Андрей Викторович, ну может я не так высказался? Хорошо, пусть шансы у нас равные…

— Ну, ваше колечко-то немного перевешивает, а лично мне кажется лишним увлекаться такими делами в грязном поезде… «СВ-купе» — еще куда не шло.

— Дело не в самом, так сказать, акте. Для меня дорога к нему гораздо важнее. Завоеванный, разграбленный город уже не интересен для меня, так же, как и сдающийся. А вот момент «атаки» и чувство победителя — это другое дело!

— Согласен, но не здесь и не сейчас! Что путного может получиться в трех с половиной квадратных метрах, без душа и подходящей поверхности?

— Оооо, как вы ошибаетесь! Если бы вы знали, на какие чудеса способны женщины в этих условиях! Что стоит один адреналин, которым они охвачены! Вы думаете, она зря намекнула, что замужем, или даже не знаю, что она имела в виду… Одна мысль, что она мчится в его (мужа) опостылевшие объятия, и по дороге наслаждается другими…

— Ну уж не вашими же! Да и кто сказал, что она так относится к своему супругу?

— Да-да, я понимаю… Её кокетливость и заигрывания, вы относите к женскому врожденному естеству… Но поверьте — эта особь охотница! Ей неважно с кем и как, она заворожена нашим с вами вниманием к ней на грани сумасшествия. Эта будет пытаться завладеть нашими душами, даже постарается столкнуть нас, а решит с кем останется только в самом конце…

— В таком случае, я уже решил — забирайте товарец, нам-с такой даром-с не надобен!

— Посмотрим, посмотрим… Я-то с этим психотипом хорошо знаком. Как только Мария увидит ваше кажущееся равнодушие к ней, вы станете ее мишенью. Лишь заинтересуетесь — она вас покинет, но на время. А вот и она! Медуза Горгона — она спалит меня свои взором, а потом превратит в камень! — и добавил, при ее приближении:

— Вы само совершенство! Я было думал, что у меня нет ни шанса, но вы разбудили во мне демонов, и теперь вам не устоять!

«Совершенство» двигалось в их сторону, при этом раскачивающимися бедрами, чуть ли не задевая узкие стены коридора, и не потому, что таз широк, напротив: ладья ее грации качалась на волнах сексуальности в такт любого слабого мужского сердца.

Ни пошлости, ни оголенности, ни привычной обтягивающей материи — все свободно и легко парило, точно обозначая движением ее стройное и, точно, плотное тело. Под воздействием потока встречного воздуха ткань облегала воздушную материю в тех местах, где хотелось положить руку. Единственно не спокойное место, не имеющее возможности оставаться на месте, была грудь. Отсутствие декольте, лишь разжигало воображение.

Открыты были только ноги ниже колен, и видимое было тоже прекрасно. Волосы не изменили ни состояния, ни несущей ими прически, оставшись по-прежнему ласкающими прядями, которым завидовали взгляды мужчин.

Блеск чувственных, будто взывающих о помощи, губ, заострял внимание. Взгляд не прожигал, но притягивал сапфировым бликом, кажущегося порока, того самого, что готов принадлежать только одному единственному мужчине, которого она только выбирает. При таком взгляде, упавшем только на вас, начинает казаться, что порок этот скорее плюс, да и не порок вовсе, а открытая, доверившаяся душа, желающая отдаться навсегда не в чувственном коротком порыве, а в настоящем крепком чувстве, которое не прекратиться, как только закончится уединение.

Если этим взглядом увлечься, то его обладательница покажется чистейшим ангелом добродетели, доступным только для вас! Тогда не останется и места для спокойного времяпрепровождения, как и нити для пути вразумляющей мысли.

Чистота такой женщины останется непорочной, даже если вы вспомните, что через несколько часов ее встретит другой муж. Каждая подобная поездка сопровождается такими приключениями, и даже если вы узнаете, что борьба с вашим соседом за ее обладание была тщетна, ибо на деле оказалась только спором из-за очередности.

Увидев ее утром, вы разглядите, что было спрятано вечером — это оттолкнет, поскольку порок всегда оставляет свои отметины, и вы удивитесь: эта женщина вчера способна была лишить вас спокойствия и разума на всю ночь. Встретившись с подобной однажды, вы не забудете ее на всю жизнь, а, умирая, будете мучимы вопросом, какова же она на самом деле…

Андрей удивился высоте роста, проходящей мимо него. Пропустив и дав возможность сопровождать Марию Арону, он любовался ей сзади. Наивный думал, что это останется незамеченным.

Девушка сразу приложила все возможное, чтобы ее походка добила его. Она спереди взяла складки платья, стянутого на талии широким ремнем, притянув их к центру. В результате ткань плотно облегала и бедра, и ягодицы. Картина выглядела нестерпимо соблазняюще при умении барышни ходить на каблуках.

Засмотревшись, Андрей сильно ударился плечом о косяк тамбура и, не удержавшись, потеряв равновесие, чуть было не упал. Именно в этот момент, соблазнительница повернула голову, да так, что волосы разлетелись в круг и, приземляясь, собрались на спине. Немного наклонив голову, она, задержавшись в проходе, уже пройдя тамбур, улыбнулась, совсем недолго посмотрев исподлобья, подмигнула. Напоследок, прежде чем подать руку неугомонному Арону, Мария провела кончиками пальцев по прикрытому бедру снизу-вверх, совсем чуть задрав подол.

Остальное, от моментально проголодавшегося взгляда Светищева, скрыла захлопнувшаяся дверь. Андрей заглотил настолько глубоко наживку, что начал сразу оправдывать ее поведение и по отношению к себе, и по отношению Державе. «Конечно…, — думал он — женщина польщена таким вниманием этого человека. Какая из них не отреагирует на предложение такого подарка! Но нравлюсь ей я! Это очевидно… Может, вернуться в купе и, она, поняв мой намек, воспользовавшись уверенностью толстячка, придет ко мне?… Нет, еще рано… В любом случае так и будет, но сначала, нужно продлить и укрепить знакомство. Да, и неплохо было бы дать понять, что она мне тоже нравится… Но как же лихо она показала мне себя! Какие формы! Она действительно целое сокровище, такой обладать, значит найти все необходимое. Вряд ли она замужем. Но тогда, что значит ее фраза о „чужой жене“? Ладно, после узнаю…».

С такими мыслями он вошел в вагон-ресторан и, вдруг, разочарованно увидел, что Мария и Арон сели на одной стороне стола. Так бывает, когда мужчина не может принять решение, что лучше: сидеть рядом и иметь возможность касания, или видеть глаза, их выражение напротив себя, касаться ногами ее ног, а руками ее руки.

Андрей понял ошибку Арона Карловича одновременно с ним, но тот попытался исправить, сославшись на возможную тошноту. Светищев улыбнулся и парировал:

— Дорогой Арон Карлович, если вас стошнит, я найду, чем занять нашу гостью, не беспокойтесь…

Это было воспринято, как нападение, а учитывая, что это место выбирала дама, то Державе начало казаться, будто она специально, заведомо зная об исходе, захотела все устроить именно таким образом. Немного с вызовом, он ответил:

— Ничего, я найду выход, тем более что ради, вас женщины, такие как я мужчины, готовы на многое… — имея в виду свою исключительность.

— Посмотрим…

— Мальчики, вы не представляете, как с вами весело! Вы такие забияки. Нооо… давайте все-таки, что-нибудь закажем…

Выбора особенного не было. Все заказали филе лосося под соусом из белого вина и шампиньонов с рисом и овощами. Дама пила вино, Арон — коньяк, Андрею достался непонятно маленький, запотевший графинчик водки, которую он пил осторожно, будто чего-то опасаясь.

Глядя, как Карлович выпивал пятьдесят граммов своего алкоголя, Мария морщилась, ненавидя даже запах коньяка. При таком же действии Светищева, морщился Арон. Оба с вожделением наблюдали, как подносит ко рту большой прозрачный бокал девушка, прежде облизывая языком губы, чуть приоткрывая их, а после сделанного глотка, сквозь эту же щелку, выдуваела немного воздуха. При этом она закрывала глаза, и каждый ждал — на ком же она их откроет. Тот, кому доставался сейчас взгляд, обращал свой в сторону соперника, и с незаметным кивком, будто спрашивал: «Ну что?».

Все менялось совершенно независимо и не предсказуемо. Мария играла и игралась, как ей хотелось, они же изо всех сил старались быть искрометными рассказчиками, галантными и предупреждающими любое желание, кавалерами, настоящими мачо со всеми нравящимися женщинам качествами, умудряясь при этом объяснять самим себе любую ее выходку.

Она знала, что и кому сказать, кого из них, чем подцепить, и чем заинтриговать. Арону на ушко игриво и непринуждённо, как бы невзначай прошептала, что забыла бюстгальтер, а Андрею то же самое, но по поводу другой части аксессуара нижнего белья. Для обоих это моментально стало безусловным доказательством уже сделанного ею выбора, правда немного напрягшего, поскольку показалось — уединение с этой женщиной не сможет пройти без последствий. Никто из них не смог объяснить себе более конкретно причину такого беспокойства, а потому вновь увлеклись единственной, неповторимой, однозначно доступной.

— Мальчики, может быть, перейдем на менее официальный тон? А то все «вы», да «вы»!..

Они согласились, и как-то странно замолчали, будто первый сказавший «ты» не получит бонус, а скорее наоборот. Продолжила она:

— Арончик, а ты кем работаешь? Если не хочешь, не отвечай…

— Да что ты, тут нет тайны… Я, ну так скажем, работаю по камню…

— Ювелир, что ли?…

Об этом не принято говорить вслух, поскольку не безопасно, поэтому он соврал, удивившись, как точно она попала, будто знала заранее:

— Нет, что ты, хотя могу, конечно, и камни драгоценные, но не очень… Я скульптор малых форм, что-то наподобие нэцкэ, может быть, слышали?

— Ааа, видела… такие шахматы резные…

— В том числе… Недавно резал янтарь, очень, знаете ли, впечатлительно получилось!

— Ну, а ты Андрей Викторович?

— Я… да что я. Два года назад футбольной командой управлял, теперь вот совсем функционером стал, в общем, все хорошо, и на все хватает…

— А че с женой-то развелся?

— Интересно, а это ты как поняла?

— Очень ты осторожный, и в то же время увлекающийся, интуиция, Андрюшенька, женская еще не то может…

— Да в общем-то все банально. Сначала, все хорошо было. Пока в бизнес не полезла, так и нарадоваться не мог. Как только почувствовала власть, искупалась в надуманной лести. В общем, появились необъяснимые желания и не обоснованные амбиции. Последние затмили чувства. Начала моя незабвенная Зинаида Павловна потихонечку пытаться изменить подход к футболу, познакомилась с игроками, мысленно сравнялась с администрацией и так далее. Однажды дала дельный совет в какой-то мелочи, который помог, после чего возомнила моя крошка себя подводной частью айсберга. Потом женщина, ищущая достойного для себя места, всегда его находит, раздавая авансы воздыхателям… Случилось — включили ее по моей просьбе в учредители… Мне казалось, что с красивой мордашкой, очень неглупая, она сможет помочь, предполагая пользоваться ею в нужных местах — так многого можно было добиться… Но на первой же встрече, где обсуждалась выгодная сделка, она неудачно влезла, сделав вид, что чуть ли не она все решает. Влезла и все испортила, а в этих кругах подобное исключено… На «разборе полетов» попыталась оправдываться, а в результате свалила все на меня. Все вроде бы понимали, но… И ведь преданнейший же человек был, но гордыня так далеко ее завела, что семья стала для меньше значить, чем навязывание своих мнения и влияния.

Дальше следовали скандал за скандалом, но дома все затихало. Потом выработались два направления деятельности. Как вы, друзья мои, догадываетесь, одно предложил я, и оно было рациональным и спасительным, другое предложила неожиданно сформировавшаяся команда, так сказать, единомышленников, где принялась руководить она. Я предупреждал, что это погубит и бизнес, и футбольную команду, но меня, как это часто бывает, не послушали. Ох! До чего может довести соблазн! Как же мужики тупеют и просчитываются… Дело, конечно, в профессионализме, знаниях и остуженном расчете… и женщины такими могут быть… В конце концов, я довел до логического конца свои начинания и, не желая участвовать в глупых похоронах собой же созданного дела, самоустранился. В тот же день Зина подала на развод. Я не сопротивлялся — от прежних чувств остался пшик! Вот так вот…

— А чем кончилось-то?

— Да чем, слышали, наверное, коррупционное дело о продаже не существующих игроков. Вот за мертвые спортивные души и сидит.

— Так это твоя жена, что ли?

— Бывшая… И случилось это через два года после развода. «Мертвые души» и были ее гениальной мыслью. Команда плетется где-то в хвосте, содержать некому…

— Что-то я не понял, а ты-то как чиновником стал?

Здесь уже не вытерпел Арон. Ему очень не нравилось, что так долго все внимание было обращено на Андрея, к тому же тема почему-то зацепила Марию, и он уже начинал ревновать.

Вот так бывает — еще не из-за чего и не к кому, а страсти уже разгораются.

— Да мне и раньше предлагали, но супруга была против. После развода я полгода побыл не у дел, потом позвонил знакомый, узнав, что расторг договор с клубом, и сразу предложил серьезную руководящую должность, от которой только идиоты отказываются. Поначалу я даже воспринял предложение за шутку, но на следующий день понял — шутки закончились. Вот так, сейчас и катаюсь по всему миру. Не работа — мечта!

— Нууу, я камни точу, Андрюша… тоже делом занят… А ты, что же, прекрасная Мария?

— Да, извини, а ты на какой ниве трудишься? «Если хочешь, конечно».

— Не хочу!

— Ну, хозяин — барин…

— Да не в этом дело! Вы, мужики, как узнаете, что я психолог по образованию, и пробовала себя в судебно-криминалистической психиатрии, так сразу какие-то мысли у вас появляются. Смотрите на меня… Ага, вот как сейчас вы оба… Глаза вытаращите, и всякие предположения внутри себя переживаете. Чего только не спрашиваете, чего только не боитесь, а когда уже вам открытым текстом говорят, что просто хочется секса, то вообще в «осадок выпадаете»! Большая часть, ей Богу, даже зло берет — убегает, думая, что после этого придется сесть в тюрьму. Бывает, конечно, иногда опыты ставишь, но без обмана и безболезненно…

Арон Карлович моментально остыл, заерзал, а привыкнув пол своей жизни пользоваться нелегальными золотом и камушками, ибо был он, все же ювелир, а значит осторожным, что-то взвесив, совсем было ополоумел.

Ему начались мерещиться всевозможные разработки специальных структур, происки бандитов и рэкетиров. В женщине он неожиданно разглядел «наводчицу» и даже пересел на другую сторону, чем сразу воспользовался Андрей — у того с головой все было в полном порядке, поскольку к криминалу он не имел совсем никакого отношения и ценностей с собой не прихватил.

Держава, спустя пять минут, сообразил — своими слишком явными опасениями поступил опрометчиво, выставив себя в глупом свете, и начал изо всех сил пытаться исправить положение. Сыпались анекдоты, которые, пока слушали не охотно, как и истории, не вызывающие интереса. Все поменяла легенда, рассказанная им о своем, деде ювелире, оставившем ему большое наследство, которое он до сих пор, не то чтобы до конца посчитать, но и найти не может.

Последняя фраза вызвала больше недоумения, чем удивления, но оказалось, судя по истории, которую он начал следом рассказывать — задуматься действительно было над чем. Суть из нее была правдой: небольшую часть он взял из своей жизни, мелочи допридумал — в основном то, что отвело бы от него подозрение в его настоящей профессии, но в конце концов, все же пришлось признать…

Что делать: желание исправить одно потянуло за собой слишком много преследуемых целей. В такой ситуации, даже такие проныры, как он, иногда теряют нить рассуждений, и совсем перестают себе контролировать, когда не заметно синусоида страсти из перигея моментально подскакивает в апогей.

Весь длительный и захватывающий рассказ Арона, был призван поначалу оправдать его необдуманное действие с пересадкой на другое место за столом, но человеческое общение основано не только на излиянии, но и наблюдении за реакцией, на анализе и выводах, вносящих какие-то поправки в диалог.

Мы все слабы перед тщеславием: и добрые, и злые, — часто становимся его рабами, даже когда понимаем, что чья-то лесть — всего лишь уловка перед опасным для нас трюком.

Держава был человеком добрым и стремился стать открытым. Не раз на этом обжигался, но оставался слаб перед женщинами до сих пор. Проведение хранило его, иногда то подправляя, то искушая. Меняться он не хотел, не чувствовав в этом необходимости. К совершенным собой ошибкам относился с юмором, даже когда терпел убытки от меркантильности женщин, желающих просто нажиться на нем. Именно в честности, открытости, и совершенном альтруизме в отношениях, крылась для него «святость» его мамы, к тому же грех его родительницы, о котором мы узнали в самом начале, не был часто повторяющимся и продолжительным, но отталкивал совсем от мужчин, даже его отца, к которому она относилась терпеливо, уважая, но держа на расстоянии…

Мы станем очевидцами именно диалога, хотя говорить будет только Арон Карлович. Это диалог, где звучит в основном его голос, а остальные участники внимают, меняя свою внешнюю безгласную реакцию настолько выразительно (гордыня и тщеславие оратора, заметив её, не удержавшись), допускают нить рассказа все ближе и ближе к правде. В конце концов, два направленных к друг другу ручья слились в один бурный поток.

Конечно, услышанное заставило «прыгнуть» мысленно в этот сель, пусть, поначалу и не поверить, хотя бы потому, что такое принято держать в тайне (в тайне же и проделывать). Скажем заранее — история, прозвучавшая из уст мужчины — мозг которого работал сразу в нескольких направлениях: от желания овладеть этим брильянтом красоты и грации, с параллельной победой над соперником, до жажды испытать всплеск страстей, потщеславиться и покичиться, умудрившись, сохранить тайну, создав интрижку, которая могла бы заинтересовать все. И добиться всего этого минимальными затратами…

Последствия скажутся настоящей авантюрой, изменившей многое продолжительной, непредсказуемой, где просчитается каждый, каждый же и окажется прав в своих предположениях, получив гораздо больше надежд и мечтаний. Не думайте над только что прочитанным, ибо будущего до конца не вижу я сам, поскольку не знаю точной развязки, до которой мы постараемся проследить нашу троицу совместно, если она, конечно, останется именно в этом количественном составе…

Перед своим рассказом, ради увеличения эффекта, первый шаг, который сделал тайный ювелир — попытался достать цветы, что получилось, лишь от части — чуть было не случился скандал. Попросив официанта об этой услуге, он услышал, что это невозможно, а если и получится, то история появления растений вряд ли удовлетворит. При более глубоком разбирательстве оказалось: цветы есть, но они собраны в огромный погребальный венок, который необходимо будет отдать на одной из станций.

Это не смутило заказчика, а из-за предложенной им суммы, «развязало руки» исполнителю. Через пятнадцать минут скудный, но красивый букетик преподнесли покорительнице сердец, которая рассматривая его с интересом, заметила:

— Кажется, цветы эти пришлось вырывать с руками и силой. Посмотрите, Андрюша, у них же все стебли в спирали скручены… Впрочем, даже красивее. Так же красивы, как и мои кудряшки. Арончик, вы волшебник!

— Яяя, мадам, не просто волшебник, яяя больше!.. — Тут он многозначительно поднял голову, задрав подбородок так высоко, что равновесие дестабилизировалось на мгновение, немного закружив голову. Он быстро справился с овладевшей слабостью, и многозначительно продолжил:

— Яяя — еще и сказочник!

— В смысле пишете, Арон Карлович?!

— Отнюдь, Андрей Викторович, я в них живу, их же и сочиняю…

— Что-то… Как-то… Этооо…

— Ну, хорошо. Я сейчас вам расскажу одну. Что в ней правда, что намек — сами попробуйте разобраться…

 

Тайна Арона

Выпив подряд две по пятьдесят коньячка для смазки связок, Арон Держава ворвался в свой звездный час. Он уже видел примерное содержание рассказа, пока, не собираясь включать в него, ничего из цели своей поездки, и вообще ничего из охватившей его «золотой лихорадки» последних нескольких лет.

Осмотрев внимательно следящую за ним публику, и уже видя блеск в прекрасных глазах особы, которой он уже ни раз обладал в мыслях, представив себя самым выдающимся рапсодом истории человечества — Гомером, с широко «открытыми» глазами, буквально поедающими Марию, начал:

— Друзья мои, вы, наверняка, хоть как-то… да знаете историю нашей Великой Державы…

— …

— …

— Так вот, на заре образования нового государства, после падения императорской России, моему прадеду довелось волею судеб, стать, а он был выдающимся знатоком искусств, в особенности того, что делалось из дорогостоящих материалов… Так вот-с… Он был знаком со многими людьми, ибо помогал им с экспертизами, советами. Однажды… был привлечен самим Троцким да-да, самим! Львом Давыдовичем! Так вот, в его задачу входило определить историческую составляющую ценность, как изделия (сегодня принято говорить «промониторить рынок» спроса на подобную вещь за рубежом, а также проследить весь путь: от транспортировки (сбыта), до попадания вырученных средств на счета «заговорщиков-революционеров», сами понимаете о ком и о чем речь.

Экспроприируемые ценности поступали в количестве, не поддающемся быстрому описанию, к тому же акты приема-передачи заполнялись часто безграмотными людьми или, как минимум, не имеющими к подобной работе ни малейшего отношения, ведь главным цензом их подбора было преданность революции. Дедушка мой, незабвенный Мойша Аронович имел, среди этих возмутителей спокойствия совершенно не запятнанную репутацию, потому как прятал от царской охранки общие средства революционной России, конечно, не забывая себя — ведь должен же быть смысл в подвиге, при отсутствии сопереживания идее.

Процент был настолько микроскопический, что все уходило на содержание его большой семьи… — он имел двенадцать детей, по числу ветхозаветных патриархов, которым приходилось ютиться в двух этажах пятиэтажного дома, а два верхних которого сдавались жильцам, а первый служил помещением для дедушкиного ломбарда и двух магазинов, за которыми присматривала, не превзойденная по добродетелям, бабушка.

Бог — Свидетель, с каким трудом со всеми этими невероятными сложностями, справлялся мой, изумительной доброты и порядочности, дед. Он ведь построил синагогу — первую в городе, он содержал газету, он владел банком, он никогда не жалел подаяния нищим евреям… Тут он невзначай задумался над тем, а были ли такие — но поняв, что это не особенно важно, вздохнув продолжил:

— … И прятал, с великой опасностью для себя, вожаков, этой самой революции.

И что вы думаете, какова была плата за его доброту?! Семья вынуждена была эмигрировать. Семья неплохо, в конце концов, устроилась в Америке и Англии: некоторые, уже выросшие дети, стали теми самыми посредниками, через которых эти самые ценности и приобретали большие, надо сказать, цифры с длинными нулями на счетах известных личностей…

Конечно, благодаря честности и талантам дедушки семья вывезла все имущество. Что было невозможно захватить с собой — было выгодно продано, в зарубежье удачно вложено. Ох! Трудны же заботы по сохранению нажитого и преумножению его! Но дедушка был человеком оптимистического склада характера, хотя не смог забыть нанесенных обид, а поэтому с присущим ему чувством юмора подменял иногда золотые украшения на побрякушки… Но он знал меру! И главное — он знал, что при каждой операции можно иметь свой интерес… Правда, у него их было два. Одни — в виде маленькой официальной доли — он не был жадным на людях. Второй — зависящий только от него. На средства, полученные вторым путем, он открыл небольшой, но надежный банк. Говорят, это предприятие оказалось на удивление выгодным делом, поскольку многие, покидавшие Россию из наших соплеменников, пользовались именно его услугами. Правда, в день расплаты по предъявленным чекам, властям пришлось объявить финансовое учреждение банкротом, через что обнищали и так обездоленные Божии дети. Но я же говорил: дедушка был очень добрым, и какую-то часть все же возместил пострадавшим, которые, кое-как смогли просуществовать на эти средства месяц или два…

Моему глубокоуважаемому дедушке не получилось покинуть пылающую Россию, он оставался приписанным к комиссариату, занимающемуся отъему ценностей. Выполняя свои обязанности, он исколесил всю страну. Наверное, так продолжалось все двадцатые и тридцатые годы. Многие из его соратников уже были расстреляны, кто-то сидел, но он всегда выполнял свою работу, часто даже перерабатывая, именно поэтому его рука всегда лежала на пульсе, давая своевременно знак, что и когда предпринять.

Все его враги гибли раньше, чем могли дедушку в чем-то заподозрить. Настало время, когда слежка за подобными сотрудниками приобрела масштабы тотальной. Собранные для себя сокровища девать было некуда: держать дома — опасно, сбыть — не реально, а удержаться от прежнего изъятия, в своих интересах, из не пустеющих закромов Родины — невозможно!

Мойша Аронович, напомню еще раз имя и отчество этого замечательного человека, от которого я перенял все лучшие качества, был не просто гениален, но и прозорлив! Что же он придумал, спросите вы? Гееениииааальный выход заключался…

На этих словах Арон Карлович спохватился. Он понял, что очень сильно приблизился к тайне, которую хранил, вот уже более полутора десятков лет, считая это безусловно верным, и единственно правильным.

Дав себе на передышку еще пару минут, он налил рюмку, которой провел в воздухе окружность, проходящую мимо носа. В этот момент он медленно глубоко вздохнул, продолжая сопровождать маленькую наполненную емкость сжатыми вытянутыми губами, в конце, моргнув искрящимся глазом, словно говорящим: «То ли еще будет!», — и залпом опрокинул очередную порцию размешанного «бодяжного коньяка», разлитого в толстую бутылку французского «Камю», за соответствующую стоимость купленную.

Явно почувствовав в очередной раз подвох с напитком, Арон схватился за пролетавшую мысль: «Ничего, отыграюсь на этой прекрасной розе!». Упавший на грудь Марии взгляд, при этих, уже начавших материализоваться в мыслях желаниях, заставил забыть, на чем остановилось повествование, а охватившая приятная согревающая нега, не желая покидать тело, расслабила мозг окончательно.

Резкий и неожиданный удар в ногу под столом, заставил прийти в себя и вернул к самой концовке рассказа, буквально к последней интонации, когда пришла опасливая мысль о необходимости сдержаться, сохранив тайну.

Открыв уже рот, Держава услышал откуда-то изнутри: «Не бойся, они воспринимают это, как сказку, думаешь, они поверили, хотя бы одному твоему слову?». На что он ответил: «А ведь пока была только правда! Хм, простаки! Сейчас я им такое заверну!».

Растянув губы в сторону, будто разминая губы, он заметил заинтригованный взгляд девушки, облизывающей незаметно для себя губную помаду. Ему стало понятно, что кроме него, для нее больше никого не существует. Уверенность повела в атаку, напоминая, что победителей не судят. Для «победы» Арону было не жалко ничего, потому он продолжил, правда все же, испытав легкий толчок от Марии:

— Арончик, ну и…

Он без страха и упрека произнес чистейшую правду, понимая, что она не несет никакой опасной информативности, а вот интерес вызовет:

— Ну так вот… Тогда отхожие места располагались на улицах. Но главное не это, а то, что при их переполнении, предпочитали вырывали новые, и главное — ни у кого не вызывало подозрения их посещение. Дедушка был расчетлив, а потому понимал, что сам он вряд ли сможет воспользоваться накопленным, да имеющегося ему было достаточно, даже очень! Поэтому он заворачивал в промасленную бумагу украшения, связывал их тоненькой бечевкой, и прикрепляя к нижней поверхности доски, на которую садились, создавал гирлянду, которую потом, либо изымал, пардон, за подробности, увозил в следующую губернию, либо топил, когда предчувствовал неприятности. В результате появилась мысль о карте, которую он составлял в течении следующих нескольких десятков лет… Он передал ее незабвенному моему папе Карлу Мойшевичу, всего раз переспавшему с моей мамой, чего хватило для того, чтобы на свет появился я. Между прочем, назвали моего дорогого родителя в честь Карла Маркса — великого сына нашего народа — и дедушки революционных несчастий, нахлынувших на многострадальную Русскую землю!

Не подумайте, что дедушка уважал его за его труд. Совсем нет: но он был ему благодарен за предоставленную возможность сделать своих многочисленных потомков богатыми людьми! Если бы не это пресловутое «от каждого по возможности, каждому по потребности», то где бы мы были?… Хотя, кто его знает! Но коль так случилось, а дед мой всегда был человеком благодарным, то и назвал он одного из своих сыновей в честь… а кстати, вы же знаете, как звучит настоящее имя Карла Маркса? Хотя какая разница… Вы не верите, что он… Мордыхай Леви… Вот и получается, что мы почти родственники… Хи, хи!

Так вот, дедушка передал эту карту своему сыну, единственному оставшемуся с ним в России, поскольку по своему малолетству вряд ли пережил бы такое путешествие. Это и был мой папа, который, покидая нас и этот мир, разорвав на кусочки, раздал каждому из своих четверых сыновей, один из которых я. На моем кусочке было две отметины, но вот проблема — название населенных пунктов, или часть текста, были на клочке, находящемся у другого брата, и так у всех.

После того, как упокоился мой любимый батюшка, мы с братьями пришли к договору, что усилия наши лучше совместить. Это не привело ни к чему хорошему, поскольку мы так и не смогли довериться друг другу. Ни один из нас даже не показал свой клочок другому!

Я был тоже самым младшим в нашей семье. По завещанию родителя часть общей карты переходила после смерти брата к оставшимся. Мы со старшим остались только вдвоем и каждому, по тому завещанию отошел только один кусок. Я точно знаю, что «Ёзе», точнее его зовут — Иезекиль, вторая часть ничего не дала, мне же открылись два места. В одном я был… Не стану говорить, что я нашел, один из нескольких… гм гм… в общем то, что на моем пальце, именно оттуда!

— Ужас! То есть, Арончик, ты хочешь сказать, что этот перстень пролежал в доисторическом го… не, почти сотню лет?!

— Милая, он был в промасленной бумаге, а потом, мы же все кушаем помидоры, выращенные на навозе и это у нас, не вызывает…

— А можно подержать его?

— Ххха — х… Конечно, но позже, вы же хотите услышать…

— Жадина! Не люблю жадных и скаредных мужиков…

Перстень сразу же перекачивал на пальчик Марии, которая чуть не ослепла от лучей, испускаемых брильянтом, оказавшимся, вместе с оправой из драгоценного металла, чувствительно тяжелым. Сверкнув глазами, она выпалила:

— Тяжелый и большой, карат десять!

— Одиннадцать, дорогая… У красивого человека должны быть красивые вещи…

— Ну из нас троих, по вашей формуле, он тогда должен принадлежать только мне!

— Все в ваших руках…

Он учтиво улыбнулся, предполагая, что это предложение, лишь частично воспримется за шутку.

— Пошляк и наглец… хотя очень милый! Я же сказала, что я «чужая жена»!

— Да все чьи-то жены: либо в прошлом, либо в будущем — да ничего страшного, если и в…

— Это немного подло и настойчиво, Держава. Андрей, скажи ему, что так не ухаживают, даже пытаясь купить. Неужели ты думаешь, что все можно купить?!

— Арон Карлович, давай продолжим, ты нас заинтриговал! Кстати, время-то уже — ночь, и ресторан через пятнадцать минут закрывается…

Мужчины расплатились пополам, и вся небольшая компания выдвинулась в сторону своего купе.

Оказалось, что предполагаемый четвертый попутчик, по какой-то причине не сел на прошлой станции, а это значило — каждому свое!

По дороге обратно, расположение идущих было тем же. Каждый видел, то же, что и прежде. Андрей Викторович, наслаждаясь предоставленным обтянутым видом, даже не мог усомниться в открывшейся перспективе прекрасной ночи в объятиях красавицы. Арон же Карлович, мягко обхватил своим влажными коротенькими пальчиками тонкое, как будто фарфоровое запястье руки Марии, на одном из пальцев которой красовался его перстень, зная точно, что ночь эта будет принадлежать, конечно же, ему. Он даже, набравшись наглости, в проёме тамбура, сделав вид, будто не удержался и потерял равновесие, прижался, пропустив впереди себя женщину, и слегка обнял за талию.

Она не отдернула руку, не отстранилась, напротив, даже немного прижалась тазом. Оба намека обоим мужчинам не стоили ей ничего, зато и один и второй готовы были на многое, еще ничего не получив!

Дойдя до купе, в совсем перевозбужденном состоянии, и Арон, и Андрей, уже было собирались, немного приотстав, просить задержаться, хотя бы на полчаса, поскольку, по мнению каждого, выбор Мария сделала в пользу него. Девушка, предчувствуя надвигающуюся угрозу, попросила обоих остаться за дверью, пока она не приведет себя в порядок.

Услышанное внесло некоторую сумятицу, а главное понимание, что все только начинается. Однако Держава попробовал утвердить свое место:

— Андрюша, ну ты же понимаешь, чтооо… как бы все уже решено…

— Пока я вижу, Ароша, что ты без дорогущего перстня, и все, что ты напридумывал… слушай, но говоришь-то как складно, я даже заслушался. Не ровён час, все правдой окажется! Ну ты и Флинт!

— Сам ты… еще тот фрукт!

— Ну вот. Ты что обиделся?

— Даже не оскорбился, только не пойму, почему ты не хочешь с честью принять очевидного. Ну хочешь я тебе заплачу?

— Давай уж лучше я тебе… Нууу… в смысле, куплю тебе место в другом купе. Сейчас поди и «СВ» освободилось…

Мысль осенила обоих одновременно, и они без предупреждения ворвались в купе, с одними и теме же словами:

— А может в «СВ»?…

Охотница сделав вид самой невинности, ошарашенной такой неожиданностью, на деле давно готовой, захлопнула пеньюар, все же, сверкнув еле прикрытыми ножками в чулках, возмущенно крикнув: «Мальчики!» — одновременно показательно убирая с верхних полок, нууу ооочень, кружевное нижнее белье, на которое предполагалось безапелляционно перелечь мужчинам. С Ароновой — бюстгальтер, который он проводил наливающимися кровью глазами, а с Андреевой — трусики, состоящими из одних тонких вычурных узоров.

Долгое половое воздержание Светищева выплеснулось почти нервным срывом, сопровождающимся одновременными толчками внизу живота и мгновенным приливом крови в голову, что пошатнуло. Он удержался на ногах, но вслух вырвалось: «Оообооожаааю!» — на что, вооруженная прелестью «чужая жена» улыбнулась, после чего незаметно каждому сделала по знаку внимания, из которого и один, и другой получили подкрепление своим предположениям о предстоящей ночи…

Арончик, почти забыв о перешедшем перстне, даже смирившись, я бы сказал, с его потерей, зная, что его ожидает самая прекрасная ночь в его жизни, которой осталось всего несколько часов. Но разве об этом думают, когда у обольщенного есть уверенность!

Дама присела на одну сторону, медленно положив ногу на ногу, кавалеры устроились напротив, но неудобство, выраженное в соприкосновении ног, заставило захотеть Марию разместиться на верхней полке, чтобы продолжать беседу лежа в полном, возможном здесь комфорте.

Увидеть такую красоту в полупрозрачном одеянии — эта мысль поразила обоих, к тому же это было удобно и с точки зрения предпочтения, ведь они находились на одном лежаке, напротив, глядя снизу вверх…

Она легла на бок, и явно представляла, как смотрится снизу! Одежда ее имела всего одну пуговицу почти вверху пеньюара, чуть ниже он был перехвачен тоненьким поясом. На груди ткань расходилась в разные стороны, что она поправляла, задевая грудь. В этот момент, оба разгоряченные не могли спустить своих глаз с этого действия, представляя, свои руки на месте уже надоевшей ткани. Низ подола постоянно спадал, оголяя красивую форму ног, открывая обе до середины бедра.

Конечно, провал в талии, и возвышающаяся форма таза не поддается точному и достойному описанию, тем более тому, какое впечатление эти линии вызывали, и какую реакцию приходилось сдерживать мужчинам при одном взгляде на верхнюю полку.

Надо отметить некую, скрытую за улыбкой Марии, подробность, чтобы у читателя не создалось впечатления совсем обезумевшей в своей игре с «мальчиками» диве. Она прекрасно понимала склады их характеров, видя в них джентльменов и понимая, что эти интеллекты, нравы вытерпят ее даже нагую, не посмев коснуться и пальцем. Будь на их месте более несдержанные и хамоватые, она давно бы поменяла купе, а то вовсе поезд…

Заметим еще, что она вполне наслаждалась и их поведением, и соревновательностью, и ухаживаниями, не пытаясь остановиться, зная заранее, что этот спектакль они будут вспоминать всю оставшуюся жизнь с улыбкой, без злобы и даже с оттенком благодарности.

Эта черта ее характера не была основной, даже не имела почти ничего общего с ее естеством, но проявилась в вынужденных обстоятельствах, о которых мы расскажем в свое время.

Не то чтобы она переступала, через себя, заигрывая с мужчинами, как с будущими «жертвами», но в этом проявлялась некоторая часть ее натуры, пострадавшая от неудачного замужества, приведшей ее к возможности возмездия части «сильного» пола. Дальше кокетства ее опыты не продолжались, хотя иногда плоть требовала наслаждений, толкая буквально в объятия чарующих ее кавалеров…

Задняя часть шеи обоих вскоре заныла затекшей болью, им пришлось, чтобы не прерывать наслаждение, вставать и делать вид, что разминают затекшие ноги, в то время как это не всегда было удобно, из-за обычной физиологической реакции мужского организма, становящейся явной в пике возбуждения.

Разговор «ни о чем» привел-таки, к теме недорассказанной Ароном. Вспомнив о захватившей их повести, Мария буквально приказала продолжить.

С неохотой начал Держава, поскольку вынужден был прервать ухаживания, ставшие немного приторными и даже навязчивыми. Но прорвавшаяся гордыня и жажда тщеславия, вновь взяли свое. Теперь «раскаченные», они совсем заставили забыть об осторожности, и его понесло.

К счастью ли, к сожалению, но замечал оратор лишнее сказанное, не до того, как произносил, а уже после, что оправдывал про себя, а потом и совсем плюнув, решил, что даже услышанное в таких подробностях, все равно ни к чему не приведет.

— Ну, хорошо… вы скажете, что это невероятная история! Я же продолжу, тогда по окончанию, мы и взглянем каждый со своей стороны. Так вот… Дедушка, между прочем, попал в блокадный Ленинград. Это был тот период, когда о нем, Мойше Ароновиче, все забыли! Какие ценности, когда кушать нечего? Я еще помню его рассказы о том времени. Кое-что у него, конечно, было. Такие, как он всегда на черный день имеют запас, который никогда не кончается.

Тогда было ни так! Голод погнал его на рынок. Конечно, получая карточки, а он работал (пусть и в музее), но можно было выжить. А к тому времени он заработал диабет и нуждался не только в питании, да и лекарствах тоже. Иногда его выручали оказываемые услуги, но они были эпизодическими, а потому подошло время, когда, взяв не дорогую брошь, вооружившись надеждой, он отправился на барахолку.

Уже в мирное время он рассказывал с юмором, как, уже держа в руках банку тушенки и четвертинку хлеба, он осознал цену этих продуктов. До войны, продав эту безделушку, можно было приобрести, подержанный автомобиль. Это просто убило его!

В очередной раз его пригласили для оценки ювелирных изделий к одному партийному работнику. Каково же было его удивление, когда среди представленных украшений он различил свою брошь! Он так и сказал, когда очередь дошла до нее: «Банка тушенки и четверть хлеба!». Его ни сразу поняли, а после разъяснения, обоим стало понятно, что дедушка, как принято говорить, слишком много знает!

Тут Мойша Аронович собрался было похоронить себя с мученическим венцом на голове, да ни тут-то было. Чиновник понял, что рано или поздно такой же фокус может произойти вновь, а этот, по крайней мере, ничего не просит, не угрожает, не шантажирует, но удивлен, и всего лишь, очень голоден. Дед согласился на предложение увеличения пайка, конечно, за счет государства — приходил каждую неделю. Дело дошло до того, что в конечном итоге он стал звеном, заменившим предыдущих двоих людей, бывшими просто уголовниками, которые пропали в неизвестном направлении.

Работая на этого партработника, дед не просил ничего, но, как всегда, забирал сам, сколько считал необходимым. Конечно, это было не соизмеримо с тем, что творилось в довоенный период, но по окончании блокады, он смог вывезти объемистый саквояж, который скоро пришлось спустить в уже привычную дыру очередного туалета, причем просто сбросив, безо всякой упаковки.

Между прочем именно это место я в ближайшее время и собрался обследовать…

Многозначительно замолчав, Арон обратил свой взгляд на слушателей и, поняв их необузданную заинтересованность, продолжил, чего собственно и добивался — он вновь стал центром внимания.

Последние слова зацепили, даже показались правдой, но вопрос о месте и участии в этой «экспедиции» пока только формировался в головах Андрея и, возможно, Марии, но это чувствовалось, а потому стало зацепкой, которую Держава обязательно намеревался использовать, и не далее как сегодня же ночью.

Думая об этом, он послал возлежащей на «облаке» нимфе воздушный поцелуй, обернувшийся, сразу ставшим томным взглядом, чуть прищурившихся глаз. Правда, это не говорило о желании его, как мужчины, а скорее о ее сконцентрированном внимании на словах Арона, что и подтвердилось моментальной правильной, то есть именно той реакцией, которая была для него наиболее желательна.

— Так вот, опять говорю я вам… На новом месте, куда он был послан по старой памяти московскими, оставшимися в живых «революционными» знакомыми, пришлось восстанавливать ювелирную промышленность. Его роль в этом была не велика, но все же важна и специфична. Он был честен с теми, кто был честен с ним. На сей раз не было ни одного человека, кто бы осмелился украсть государственное, для него это тоже стало табу.

Тогда он был уже на восьмом десятке, потерявший вторую жену, имея на руках нас четверых. Мы, его внуки, во время войны были отправлены в Алма-Ату, вместе с родственниками. Сам он просто не успел, потому и попал в блокаду. В таком состоянии, бывшем далеком от идеального здоровья, совершенно больным и морально надорванным, он не взял и маленькой крохи. Но как всегда бывает, нашелся вор, который украв, попытался спихнуть все на него.

Честно говоря, он совсем забыл о спрятанном саквояже, и лишь в последний минуты вспомнил о драгоценностях. Я помню тот момент, когда он чуть не попавший в фары подъехавшего грузовика, набитого солдатами, как молодой заяц несся к туалету, прижимал к груди тяжелую ношу. Через пять минут его выволокли оттуда без штанов, дурно пахнущего и всего трясущегося. Он что-то пытался объяснить, но его, как принято, только били и не слушали.

Через трое суток его вернули! За это время мы не съели ни зернышка, боясь даже покинуть сарай, в котором жили. Мы думали, что машина та же, что забрала дедушку в ту страшную ночь, и теперь приехала за нами. Но надо знать Мойшу Ароновича, чтобы не впадать в уныние и не предаваться панике. Его привезли в новом пальто, новом костюме, фетровая шляпа еще, кажется, парилась после глажки, а туфли отливали не тронутым лаком.

Что там произошло за это время никому не известно, но дед взял нас за руки и отвел к кузову, в который мы и залезли. Через час мы уже купались по очереди в большой ванной, в горячей воде, которую не видели несколько лет. Потом нажрались! Да-да! Именно! Мы ели, не переставая минут пятнадцать, совершенно не жуя, не разбирая, что именно запихиваем в рот. Точно я помню, что из одной руки я не мог выпустить целую сахарную «голову», а в конце, обжигаясь пил крепкий чай, ее и облизывая. Причем делал я это так, чтобы потом никто не стал зариться на оставшееся.

А потом было чудо! Не сразу, где-то через месяц, вместе с дедом в дом, который мы заняли, пришел человек, которого узнал только старший брат. Это был отец! Он воевал, несколько раз был ранен, пропал без вести, потом оказался в плену. Он наша гордость и во многом на все советское время защита, поскольку, оказывается, служил в армейской разведке. Грудь его в орденах. Даже в плену он умудрился организовать мятеж, закончившийся удачно. Несколько десятков человек скрылось в горах и после присоединилось к партизанам. Это была Европа, поэтому были и иностранные ордена. Вообще, он был популярным при Брежневе, написал мемуары и так далее.

Деда, своего отца, он не любил — знал о его проделках, а потому не желал пользоваться на чужом горе заработанным. «За глаза» дедушка почему-то называл его «выродком», хотя побаивался и уважал. Отец передал нам карту, обещав старику, но сам даже не взглянет на нее. Разрывая на четыре части, он надеялся, как теперь видится, избавить нас от ненависти и соперничества на почве златолюбия, и кажется, у него это получилось. По крайней мере, мы не перегрызли из-за этого друг другу глотки. А ведь могли!..

Какие-то воспоминания, наверняка не совсем приятные, связанные с этой охотой, всплыли из его памяти. Арон глубоко вздохнул, посмотрел с печалью и продолжил, будто равнодушно:

— Вообще, мне все это надоело, всего не найдешь, не потратишь, а переданное потомству…, кто знает, чем это закончится! Может и следует остановиться. Вот еду сейчас искать место, а ведь богатства мне эти… ну точно не нужны. Они лишние… Вот говорю сейчас, а верю ли в сказанное? Вдруг пожалею о рассказанном. Я вообще-то не жадный… а если и жадный, то только до баб!..

Почему-то оба слушателя мгновенно прониклись к нему добрым и теплым чувством из-за последних нескольких фраз, совсем не похожих на весь предыдущий рассказ, но не надолго. Огонек вновь загорелся, желание страсти опьянило и вновь взяло верх. Арон наигранно принял воинствующую позу.

Сказанное требовало продолжения, и он решил в конец заинтриговать и девушку, и мужчину, задав им неожиданный вопрос:

— Ну что, войдете в долю, только чур, заботы поровну?!..

Они уже созрели к мысли об участии, но не могли, набравшись наглости, хотя бы начать разговор на эту тему. Мало того, они до сих пор не были уверенны, а правда ли то, о чем слышали. Не верилось, что об этом такой осторожный и продуманный человек может рассказать первым встречным, даже ради того, чтобы переспать с понравившейся женщиной, пусть и младше себя почти на сорок лет…

Ответ получился немного скомканный, и начался с высказываний недоверия к самой истории.

— При всем уважении, Арон Карлович, вот эти вот… как бы их… фикалийные закрома вашего многоуважаемого дедушки больше смахивают на салонный анекдот в офицерском собрании времен февральской революции…

Андрей, совсем не желая произвести ни на кого впечатления, произвел этой маленькой фразой небольшой фурор, но, не заметив его, продолжил, не останавливаясь:

— Честно говоря, я даже заслушался, но объясните нам, что здесь правда, а что, все же — вымысел. И зачем вам, вдруг, понадобились совершенно бесполезные товарищи в этом деле? Да вы нас просто не знаете! А вдруг мы вас ограбим? Или… там… еще что…

Арон, пока не оскорбившись, а скорее обрадовавшись, что появляется возможность отступить, представив все, как шутку. К тому же ему начала не нравиться перспектива делиться с этими людьми, которые и правда вряд ли смогут быть полезны хотя бы чем-нибудь.

Только он открыл рот, как прозвучал голос, по которому, оказывается, мужчины соскучились:

— А мне очень даже нравится предложение, пусть даже в нем много кажущейся надуманности и фантастичности. К тому же, мальчики, мой недолгий, но бесценный опыт женщины, подпадающей постоянно под нападки ухаживаний, подсказывает, что жаждущее быстрой и грязной любви (то есть секса) сердце способно действовать не рационально, а порой даже рискованно, делая невероятные ставки, на заведомо проигрышные позиции. Арончик, скажи, что это правда и чтобы ты хотел от нас? Если Андрюша откажется, я готова стать в одиночку твоей компаньоншей…

На последнем слове Мария сделала такой акцент, что оно прозвучала, как: «Будешь обладать мною в любое время», — что подтвердила таааким взглядом, к которому обычно женщины приберегают на случай, когда мужчинам предстоит принести огромную жертву, при которой их состояние сильно уменьшается, в отличии от состояния любимой…

Держава, разнервничавшись от резко повысившегося кровяного давления, засуетился, полез в карман пиджака, висящего сбоку от двери, вынул очечник, достал очки, надел, затем внимательно посмотрел, на обоих. Увиденное, привело его в состоянии, мешавшее любому анализу, интуиция молчала, чувства сплелись с нагрянувшими, вот — вот исполняющимися мечтами. Чтобы не пасть лицом в собственноручно выкопанную отхожую яму, ему ничего не оставалось сделать, как добить самого себя:

— Клянусь памятью моей незабвенной мамы, все от первого до последнего слова — чистейшая правда! Я просто очень добрый человек и хочу… ооочень хочу… мняяя, мня-м… на старости лет обрести друзей на все оставшиеся времена… и хочу начать с того, что сделаю вам подарок. Мне, правда, столько ни к чему…

Дальнейшая беседа только закрепила вынужденную решительность ювелира, о чем он так и не сказал, посчитав, что имеющихся просчетов достаточно на сегодняшний день. Дальше Мария просто засыпала вопросами. Андрею стало скучно, и он отправился в уборную. Проходя мимо, расположенного через перегородку открытого купе, он удивился его пустоте, о чем поинтересовался у проводницы. Оказалось, что пассажиры сошли еще на предыдущей станции и оно свободно до самого конца.

В задумчивости возвращаясь, подойдя к самой двери и встав к ней вплотную, Светищев услышав смех и какие-то шевеления. Показавшаяся возня вызвала в нем легкую неприязнь — неприязнь ко всей этой ситуации, более всего к самому себе. Охотник в нем то ли уснул, то ли потерял интерес к дичи, а вот усталость сегодняшнего дня валила с ног.

Взяв матрац у проводницы, не желая мешать, и вспомнив, что спать осталось не больше шести часов, Андрей Викторович выпив стакан, на удивление крепкого чая с сахаром, уснул мгновенно, воспользовавшись свободным купе. Засыпая, он забеспокоился о документах, но вспомнив, что приучил себя, еще с командировочных времен, не расставаться в поездках с паспортом и портмоне, провалился в сон…

Переход получился настолько резким, неожиданным и натуральным, что Андрей, продолжая существовать во сне, будто жил на яву…

 

Сон и явь

«Уснуть не удавалось из-за постоянного наращивающегося шума. Через стенку слышались сбивчивые и запыхавшиеся голоса, стоны, вскрики, опознаваемые, как произносимые Марией и Ароном. Он посмотрел на часы и ужаснулся — три часа подряд продолжался этот марафон. Гнев и зависть ударили одновременно о скалу спокойствия, но сошли с берега гордыни быстро удаляющейся волной, оголившей пошлую надежду.

Мужчина встал. Какая-то неприятная тяжесть сковывала все тело. Во рту пересохло, все купе заполнилось запахом перегара, которого, по идее, не должно было быть, ведь он выпил всего рюмку-другую. Вонь грязного, влажного постельного белья добила, закупорив ноздри совсем. На раскладном столике стоял стакан в очень дорогом подстаканнике, отделанном не какими-нибудь стразами от «Сваровски», а настоящим черным жемчугом. Подумалось: «Конечно, что стоит этому Арону разбрасываться такими подарками, когда у него по всей стране туалеты с сокровищами… Возьму-ка я этот подстаканник себе на память».

В голову так и лезли эти звуки, воплощая, будто видимое через стену действо: «Да сколько же можно, неужели же обязательно биться о стенку задницей… или головой?!». Ему показалось произнесенное его имя, потом уже очевиднее, и наконец, он разобрал, как его звали оба. Андрей задумался, отхлебнул сладкий чай, оказавшийся с коньяком. Приятная горячая жидкость разбежалась по телу: «Чего это они задумали… извращенцы! Кто их знает… Я в этом никогда не участвовал… Может кому-то плохо стало?» — в ответ продолжали раздаваться мерные удары в стену. «Уже четвертый час! Что у них там, соревнование на выносливость, что ли?!».

Его позвали вновь, стук уже показался через дверь. Он понял, что не удобно идти в купе, пусть и в соседнее, в одних трусах и начал одеваться. Мысль продолжала развращать сознание, пока, наконец, не появилось: «А с другой стороны, почему бы нет?! Мы же теперь, как бы одна семья. Жить будем в одной палатке, и так далее… А! Пойду!».

Светищев открыл дверь и, как-то непонятно, вместо того, чтобы оказаться в коридоре, очутился сразу в соседнем купе. Посередине, опираясь коленями и руками в сидения, поперек, на карачках стоял Арон Карлович Держава в одних носках с огромными дырками. Все его тело, наличием длинных курчавых рыжих волос, только в определенных местах, напоминало то ли льва, то ли стриженную болонку в женских труселях, типа «стринги». Из копчика торчал виляющий хвост. Задом наперед на нем восседала совершенно обнаженная Мария. Подгоняя его пятками, утыкающимися в подмышки и подталкивая тазом, она раскачивала его настолько сильно, что он бился темечком в стену и визжал как поросенок.

Ладонями женщина лупила пожилого еврея по ягодицам, окрасившихся уже в ярко бардовый цвет… Андрей, увидев такое зрелище, перепугался не на шутку, кашлянул и сделал шаг назад, во что-то оперевшись. Оглянувшись, он увидел огромных размеров проводницу в, еле налезшем на нее, костюмчике школьницы. В руках она держала розги: «Ну что малыш, покатаемся?!»

Он крикнул, что было мочи, попытался проскочить в небольшой промежуток, но застрял, прищемленный мощным тазом, оставив свою «пятую точку» в распоряжении извращенки. Моментально спину и ниже обожгло болью.

Он рванулся обратно и метнулся в сторону окна, минуя парочку. На счастье окно оказалось открытым — он вылетел из быстро едущего поезда, на лету обдумывая, почему остался в одних трусах, и что, наверное, это создаст некоторые проблемы в дальнейшем. Приземлился он неожиданно мягко, обернулся и увидел, что-то скачущее. Увеличивающаяся фигура была похожа на бегущего большего слона с очень большой головой, но без хобота. Колени животного неприятно неестественно выгибались в обратную сторону, передние же были больше и мощнее задних. Вообще вся это, быстро приближающаяся фигура, была похожа на «дуровскую» цирковую пирамиду, когда на пони, ставят свинью, а на свинью обезьяну.

Не успел он об этом подумать, как ясно разглядел, что это скачущий задом наперед Держава, оседланный Мариной. И вовсе это не большая морда без хобота, а волосатая «пятая точка» вместо лая, голосящая голосом дикторши одного из центральных каналов: «Зачем ты меня обманываешь?! Я ведь знаю, что вы оба здесь! Обманщики!!!..».

Сквозь сон, Светищев, наконец, расслышал нервный приглушенный крик Арона Карловича, который аккуратно постукивал, чем-то твердым в дверь. Мужчина понял, что это был сон, а вот что происходит наяву — совсем не понятно. Интересно, что из приснившегося правда? Он сел, уперся руками в пульсирующую висками голову, увидел пустой стакан в простом подстаканнике: «Ну, конечно, уже упер… открыть что ли? А вдруг там… Эта кричащая задница?!».

Подойдя к двери, он легонько постучал. В ответ образовалась тишина, видимо ответный звук оказался неожиданным.

— Кто там?

— Андрей, это ты?

— Арон Карлович, что случилось? Я ведь уступил…

— Что ты уступил?

— Не что, а кого… Право этой ночи, и вообще, все это не по мне…

— Какое право?! Имейте совесть Светищев! Я только в туалет отлучился, а вы ее утащили! Вы бесчестный человек! Зачем вы еще и дверь-то в наше купе закрыли?! И как у вас это получилось снаружи?…

— Уважаемый, идите спать! Имейте совесть! Еще немного и вы начнете обвинять меня во всех бедах, постигших ваш народ со времен «исхода из Египта»! Спокойной вам ночи…

— Ничего, ничего, завтра все встанет на свои места! Подлые вы люди, а я еще хотел предложить вам свою дружбу! Вы растоптали мои лучшие чувства!..

— Арон, иди уже… не испытывай мое терпение…

Скрытый ювелир удалился, оставив одни вопросы. Голова Светищева, не успев коснуться подушки, уже была охвачена узами Морфея…

***

Утром его разбудил настойчивый стук в дверь, сопровождающийся голосом проводницы:

— Мущщщинаааа, ну вы ваааащщще обнаглелиии…

Андрей вскочил, быстро оделся и выскочил, как из пожарища, чуть не сбив женщину.

— Что случилось?

— Что, что! Сосед ваш, целую ночь проночевал в тамбуре…

— В смысле?

— «В смысле», «в смысле»… А в том смысле, что…

Тут она на повышенном тоне потребовала из того же купе, выйти и женщине:

— Девушка, давай те же следом… чего ждете?!

— А это вы кому?!

— Дед Пихту!.. — Она зло взглянув, сделала шаг и, осмотрев помещение, проголосила:

— О! Ё моё!.. А это… где деваха-то?!

— Да что вы, с ума что ли посходили?!..

На этих словах из купе проводницы выскочил Арон и, размахивая руками, стал клясться, что своими глазами… то есть ушами, слышал, как мы тут стонали и еще кое-что.

Светищев совсем перестал понимать, что происходит. А когда с ним случалось подобное, он принимал позиции обороны на все фронты сразу:

— Еще одно слово и вы пожалеете…

Но тут его осенило — если Марии не было с ним, что совершенно очевидно, и как стало ясно, с Ароном тоже, то…

— Арон Карлович, хорош орать! В купе-то кто? Его же только изнутри закрыть можно. И вообще, чего вы ко мне-то поперлись, если оно закрыто было. Ведь понятно же, если я здесь, то ни там… Я даю вам честное благородное, что спал один!

— Ага, вас молодых… хитрожо. е вы все больно… вот и подумал, что специально так сделали. Мол, она в нашем купе, а вы в своем, а на деле оба в вашем, а Ароша вьють!..

— Ну, можно и снаружи закрыть, если специальный ключик есть… Мужики, а где ваша баба-то?… — Все кинулись барабанить в дверь, пока поняли, что открывать некому. Охвативший ужас прижал всех к стенке. Все втроем подумали об одном и том же. Проводница перекрестилась. Мужчины обожглись, каждый в своем сознании: «Однозначно заподозрят меня! Убийство, и неизвестно с какими отягчающими!».

Арон Карлович посмотрел, сначала, на Светищева, потом взглянул на женщину, потупив взгляд в пол, произнес:

— Ну что любезная, открывайте уже… Будь что будет…

Открывать в таком случае было положено в присутствии полиции. Появился заспанный лейтенант, явившись только через полчаса. Недовольно выслушав и совсем ничего не поняв, потому что голосили все разом, крикнул:

— Цыц! Вашу …! Сколько можно орать! Открывай давай, может еще жива…

Дверь открыли. Теперь все четверо одновременно и синхронно поворачивали головы то в одну, то в другую сторону. Выражение растерянности росло ежесекундно, пока первым не опомнился Арон. Он метнулся к своей нижней «полке», поднял ее, и облегченно выдохнул. Полицейский поинтересовался:

— Ну что, лошки, все хоть на месте-то?…

Выяснилось, что в вещах покопались, но почти ничего не взяли, что не удивительно.

— Арон… а перстень?…

***

Через час Светищев и Держава подписались под протоколом, и каждый со своим настроением выслушивал повествование лейтенанта, который еле сдерживал улыбку, глядя на моментально постаревшего, лет на десять, Карловича:

— Я связался с предыдущей станцией — остановка ночью только одна была, там задержали одну бабку алкоголичку, утащившую бутылку водки; пацана, вытащившего «лопатник» с пятьюдесятью рублями, и женщину, похожую по описаниям, данными вами, на ту самую…

— Ну…

— Ту, да не ту!..

И залился истерическим хохотом.

Вместо реакции Арон вскочил, и забегал взад-вперед по купе, не делая ни одного шага из-за мизерности площади, просто разворачиваясь на одном месте…

— Мадам, вылезала из окна поезда, а постовые гнались, как раз за этим парнишкой, что «лопатник» «ущепнул»… Вот она на голову одному из них и наступила. Не растерялась барышня! Сразу попросила защиты.

— От кого?!

— По описанию, дорогой Арон Карлович копия вы… Хе хе хе…

Он протянул, по всей видимости, написанное под диктовку еще ночью, описание, точно дающее представление от кого же бежала несчастная.

— Эта женщина продиктовала — заметьте, не сама написала, а продиктовала, заявление, что ее хотели изнасиловать, заперли в купе. Воспользовавшись… чем-то воспользовавшись… в общем, она решила… того — свалила, пока была возможность. Сняв с нее показания, ее отвезли в единственную гостиницу, в которую, она даже не зашла, попросив высадить ее у забегаловки. Можно понять — такой стресс. Когда за ней, через тридцать минут заехали, и след простыл, видимо, были сообщники… Так что, господин Держава, держите карманы… В общем, «сделали» вас красиво! А вам Андрей Викторович, ну прямо повезло… Мужики, нескромный вопрос…

— Да хоть десять, пока доедем…

— Вы хоть ее того?

— Чего?

— Ну… это… успели с ней переспать-то?… Ведь клинья-то подбивали, наверняка, не просто так…

Оба повернулись, посмотрели друг на друга и дружно произнесли:

— Я нет!..

Вопросов у полицейского больше не было. Уходя, Арон Карлович, повернулся и поинтересовался:

— Она что и заявление о попытке насильственных действий написала?

— Написала, написала… только, похоже, и выкрасть успела — никто найти не может… — эта вот только ксерокопия, что мы читали. Подпись то ей поставить все равно пришлось. Самое интересное, что ее точно описать из сотрудников никто не может. Оба описания совершенно разные — ведьма, да и только. Так что вы, может быть, еще легко отделались.

— Ведьма… дааа, завела и улетела!.. Вы вот что… Заявление мое порвите, вам оно только статистику портит, а мне… а мне… Бог дал — Бог взял!.. Порвите, порвите…

Лейтенант, посмотрел на Андрея, тот кивнул в подтверждение головой, и порванные листы улетели в мусорное ведро…

***

Через сорок минут поезд прибыл на конечную станцию. Им еще оставалось проехать чуть меньше часа на «дизеле», и, честно говоря, оба были довольны, что не сразу расстанутся. Оставшееся время до Спас-Деменска пролетело не заметно, поскольку оба заснули.

Через два часа, сидя в местной кафетерии, каждый составил план действий, после чего договорились в обед встретиться здесь же.

Андрея встречали, он уехал, оставив свой номер телефона и обещание никому не рассказывать ни о случившемся, ни о «богатствах в туалетах».

В обеденное время он шокировал своим появлением в охотничьей одежде, объяснив, что приглашен на охоту, и, наверное, останется на несколько дней.

 

Соратники

Положа руку на сердце, надо заметить, что не каждый день с людьми случаются такие передряги. Да, так бывает, когда один «хищник» видя свою победу на охоте, уже сжимая свою добычу, неожиданно становится добычей сам. Уже в чужой пасти он догадывается, что сам был целью чужого, заранее запланированного мероприятия.

Арон Карлович очень не глупый человек, будучи азартен, при этом в погоне за нужным и интересующем по работе, он знал, где и когда вовремя остановиться. Азарт — не значит тяга к игре, как таковой. Это качество для него было нечто большим. Он наслаждался «хождением по краю» рисков, а владея отточенным знанием на практике, а не в теории, психологии, обходил и опасные места, ни разу не попавшись в расставленные ловушки.

Исключением было только одно слабое место, о котором он знал и помнил прекрасно — женщины! При них он терялся, конечно, если в топке похоти возгорался огонь, разгоняя непреодолимую тягу. В нем моментально умирал рациональный человек, утягивая за собой и расчетливость, и прозорливость.

Однажды он нашел выход, как с этим бороться и иногда действительно избегал проблем, но и здесь не бывает одинаковости. С того дня он сразу предлагал акт «купли-продажи», и как не странно, не считался ни хамом, ни наглецом. Женщинам нравился такой подход, продолжавшийся ухаживаниями и заканчивающийся мирным расставанием, когда никто никому ничего не оставался должным.

Такого «камушка», о который споткнулся его ботинок, как Мария, ему еще не попадалось. Он умел признавать поражение и восторгаться талантами своих победителей, тем более, если терял то, на что не рассчитывал. Конечно, он бывал зол, вне себя — убеждал свою гордыню, что если только эта женщина попадется, он растопчет ее.

Сегодня же он не сомневался в том, что судьба сведет их еще не раз…

По характеру он был и отзывчив и открыт, как не странно, жадность не была его отличительным качеством. Держава охотно помогал: далеко не только своим соотечественникам, как принято думать о евреях. Скорее, это был человек, совсем не имеющий привязанностей к своему гордому народу, хотя иногда и гордился своей принадлежностью к нему.

Мы помним рассказ, некоторое бахвальство не очень выдающимися или честными поступками дедушки, но это была тень внутреннего убеждения, позволявшая поступать с людьми так же, как они поступают с другими.

Не то чтобы он был верующим, скорее имел правила, частично совпадавшие с законами религиозными, но он чтил их — почти никогда не переступал в свое время очерченных для себя границ нравственности. Мало того, Арон был добр! Это качество губило многие начинания, связанные с его соплеменниками иностранцами. Он в состоянии был отказаться от больших барышей, когда видел на пути их добычи необходимость прибегнуть ко злу. Хотя поступки, задевающие своей аморальностью и безнравственностью случались в его жизни особенно тогда, когда он не видел в них ничего плохого.

«В самом деле…», — рассуждал он. «Что может быть плохого в обмане, если он не принесет обманутому человеку ни убытка, ни беды?».

Современный человек, может спокойно кивнуть головой в знак своего согласия, совершенно не понимая, что ложь сама по себе и есть зло, прежде всего действующая против самого лжеца, хотя не явственно и не сразу…

Итак, мужчины, двигаясь навстречу друг другу, думали об одном и том же человеке. Эта женщина «зацепила» их обоих, но каждого по-своему.

Вспоминая о заключенном триумвиратом (пусть и устном) договоре Арон и Андрей ждали появления третьего участника.

Мы не станем размышлять о мистике, о связующихся не зависимо от самих людей, мыслях, не о зарождающихся помимо нас надеждах, но по большому секрету намекнем читателю — она тоже прониклась к каждому из них. Эта женщина была полна романтических переживаний, но всегда умела вовремя остановиться.

После каждого такого раза «Мармеладка», как звала ее мама в детстве, а по-настоящему Мариам Ренатовна Салех, хотя ничего соответствующего в ее внешности не угадывалось, девушка чувствовала тянущуюся за ней ненависть от обманутых похотливых мужчин. В этот раз, подобный шлейф отсутствовал, мало того она прекрасно представляла, что скажи она о желании просто лечь спать, оба эти человека и переживать бы не стали о своей неудаче.

Украденный перстень стал последствием нерешительности. Странно представить, но нерешительность эта была связана с возможностью возврата в эту компанию. Зная себя и взяв украшение, она предвидела, что захочет вернуться, поскольку интерес к этим людям и к их, теперь ставшей общей затее не утихал — тянул.

Вчера Арон рассказал ей, после ухода Андрея, и о городе и даже о примерном месте, правда, хитрец прекрасно понимал, что без него, все равно ничего не найти.

Главное — она поняла, что рассказанное чистейшая правда!

Справедливости ради, общую картину этой женщины необходимо добавить, чтобы понять, каким образом она встала на этот не совсем достойный путь.

Отец ее в советское время известный ученый востоковед пообещал своему другу, спасшему ему когда-то жизнь, в случае если у них родятся разнополые дети, то они обязательно породнятся. Так и вышло, хотя оба забыли о данной клятве. Пока случайно мальчик и девочка не повстречались.

Семья Мариам жила и уже давно в третьем или четвертом поколении в Москве, она не знала своего родного языка и национальных особенностей. Мама ее была русской женщиной: в детстве даже крестила ребенка с согласия отца. Сам же Ренат Салех был не верующим, но старался уважать религиозные воззрения своей супруги, которую любил больше жизни.

Семья же Рустема — сына друга Рената, проживала все время на исторической родине и с великим рвением предавалась религии предков.

Вы скажете, что разницы, если люди любят друг друга, нет. Я же вынужден констатировать, что, к превеликому сожалению, это далеко не всегда так!

Свадьба состоялась, когда девушке не исполнилось еще и восемнадцати, сразу по возвращении ее нареченного после службы в армии. Пока молодые жили в Москве, счастье не покидало их дом. Но настал момент, когда с неохотой молодоженам пришлось переезжать на родину Рустема.

Очень быстро православная девушка, а она привыкла посещать храм постоянно и беспрепятственно, начала ощущать давление со стороны родственников. Конечно, оно было и на мужа. Надо отдать ему должное он защищал ее, не давал в обиду, и был так же предан и внимателен. Но время в течении своем уступает «капающим» мгновениям, и чем тяжелее становится человеку, тем медленнее оно идет.

Постепенно Рустем стал ограничивать свободу Мариам, ему перестали нравиться свободолюбие и открытость жены. Становясь грубее, началом чему была ревновность из-за не скрываемых взглядов других мужчин, открыто любовавшихся чужой женой, считая ее доступной без хитжаба, он искал, на что опереться, чтобы заставить её соблюдать обычаи предков.

Выход нашелся сам собой и стал камнем преткновения, перекрывшим не только реку взаимопонимания, но и поток прежде бывшего бурного чувства. Молва расходилась, подобно нечестивому запаху, что не нравилось многочисленным родственникам. Они уже сами начали делать ей замечания, которым муж не противился…

Многое старалась претерпеть молодая супруга, но когда Ренат поднял на нее руку, а произошло это в присутствии многочисленных гостей, которые одобрили этот поступок, Мариам решила закончить свои мучения, расторгнув брак.

Это оказалось не простым занятием. Как только она посмела объявить о своем желании, солнце исчезло на ее горизонте, а ее место заняла совсем молоденькая девушка. С ней тоже не получилось наладить отношений, да и о каких отношениях могла идти речь, когда для православного человека эта ситуация имела жесткое и четкое определение. Выход оставался один…

Через неделю «чужая жена» предстала пред отцом. Несколько родственников ее мужа, уже несколько дней находились в столице. Предвидя возможный скандал, они сумели настроить его против дочери, что окончилось требованием вернуться к исполнению своих обязанностей.

Защиты искать больше было не у кого, мама, к тому времени упокоилась, и девушка вынуждена была подчиниться, к тому же стало понятно — эти могут увезти и силой.

На обратном пути, не доезжая до границы Российской Федерации, она соблазнила, конечно, не доведя соблазн до конца, родного брата Рената — Ильяса, заперлась с ним в купе, предварительно обобрав до нитки всех его родственников, сопровождавших жертву… Они думали, что жертву, на деле попав сами в ее капкан, опозорившись на весь род.

Настойчивый молодой человек на остановке, пытаясь получить обещанное, получил удар, чем-то тяжелым по голове и очнулся, когда от разъяренной Мариам и след простыл. С тех пор она, вот уже несколько лет жила, как одинокая рысь, не останавливаясь надолго ни в одном городе, продолжая, начатое тогда в поезде. Может, не верится, но полученное высшее образование в тогдашнем ВУЗе имени Патриса Лумумбы дало ей не только само образование, но многочисленные связи — на сегодняшний день рассыпавшиеся по Европе, Африке и Южной Америке.

К встрече с Ароном и Андреем ее волновали только два вопроса. Как можно скорее накопить необходимую сумму, которую она определила в сто тысяч, и в какую же страну податься? Ей осталось не так много, в ее распоряжении, конечно, на счетах иностранного банка, обретались 88000 условных единиц. В среднем, это еще полгода работы, но девушка была на пределе, предчувствуя надвигающуюся грозу. К тому же она не часто выходила на охотничью тропу, предпочитая не спеша, заранее все подготовить и продумать.

Теперь читатель может понять, с какими чувствами и надеждами она, лежа на диване в очередной, снятой на два месяце квартире, разглядывала ароновский перстень. «Чужая жена» получила бы от его продажи сумму в разы превышающую не достающую.

Но ей надоел расчет, дисциплина, зато нравилась предложенного предприятия, причем совершенно не имеющего и доли риска. Напротив, эта интрижка могла выглядеть, по крайней мере, из глубины комнаты очень заманчивой и приятной. К тому ей понравился Андрей. Что-то было в нем, не столько притягивающее или соблазняющее, а надежное и родное.

Не важно, каким образом эти чувства в ней зародились, да каковы причины их появления. Важно, что ей не встречался еще ни один мужик, так отважно отказавшийся от нее, одновременно проникшийся уважением и очевидным желанием помочь. Тому, с ее точки зрения, могла быть только причина — он почувствовал женскую душу и разглядел мучительные переживания, обуявшие сердце одинокого и совершенно беззащитного существа.

Ее тянуло к ним! К старику она относилась, как к отцу, которого считала предателем, по отношению к себе, а Светищев… — она хотела быть с ним, совершенно не думая о последствиях.

***

Теперь мы знаем достаточно об этой троице, понимаем, что ее может объединить и для чего этого хотел бы каждый из этого триумвирата. Состоится это или нет — время покажет. А пока вернемся в кафетерий, принадлежащий сыну главы администрации района, очень неплохому молодому человеку, а главное — перспективному.

Конечно, в предстоящей охоте обязательно будут участвовать и отец, и сын, и, разумеется, там состоится знакомство с Андреем Викторовичем. Но это может быть только завтра, к тому же очень рано…

Арон Карлович восседал в отдельном кабинете, представлявшем из себя просто обитую вагонкой небольшую комнату. Стулья были из пластика, как и стол. Стаканы, посуда из того же материала. Пища, выпивка оказалась настоящей.

Он сидел в задумчивости, ибо таких сложностей еще не встречал на своем пути, но что-то подсказывало — все получится. Ввалился Светищев с каким-то огромных размеров парнем. Оба упали на стулья. Под богатырем стул сломался, но это не помешало ему, удобно устроившись на полу, сразу заснуть.

— Андрюш, кто это?

— Хххде?…

— Вот этот, упавший Самсон…

— Фууу… Арон, честное слово, я не знаю даже где я… я очень давно так не выпивал, мне даже пришлось насильно стошнить дважды! Мне ведь нельзя пить! Совсем! Ну, кажется, без этого здесь не живут. Ооочень хорошие и гостеприимные люди…

— Ты пьян! Жаль, так мы не поговорим, к тому же этот…

— Он водитель главы администрации, без него я не смогу здесь найти и туалета…

— Ууу! Вот это уже дело, значит, я в тебе не ошибся, как и в этой замечательной женщине…

— Если женщина замечательная, значит о своей ошибке ты понял, только расставшись с ней. И с кем же ты…

— Я о Марии…

— Я тоже скорблю… Что-то в ней необыкновенное… Мне кажется, она очень страдает…

При этих словах он начал трезветь, ибо алкоголь не успел впитаться глубоко, от чего Державе начало казаться, что до этого он притворялся. Посмотрев на храпящего «водителя», Арон произнес в полголоса:

— Он не сможет тебя не то, что довезти куда-нибудь, но даже показать, в какой стороне находиться туалет!

— Ошибаешься! Он сегодня так уже третий раз. Шесть бутылок водки, и после каждых двух в лоскуты… на сорок минут ровно, засекай, если не веришь…

— Да ладно! Давай о насущном. Ты не передумал?

— Чего?

— Мы копаем… или я копаю?

— Однозначно, мне эта затея по душе. Арончик, а скажи, пожалуйста, что ты там хочешь найти?

— Если тебя интересует сумма, то там не меньше, чем на несколько миллионов…

— Несколько миллионов?! Хм, эээто не реально, ведь тогда это должен быть один алмаз, величиной с саквояж…

— Это произведения искусств, причем известных мастеров, и не забывай их историческую ценность…

Закончив, он вынул мятый листок, на такие обычно не обращают внимание, поэтому некоторые опытные люди, записывают важную информацию именно на них. Андрей взял протянутую бумажку, дрожащую в руках пожилого еврея, выражавшего взглядом небывалую надежду.

От прочитанных первых строк бросило в пот, хмель улетучился, взгляд помутнел:

— Арон, что это? Каталог музея?

— Мой дедушка был не только ювелиром, историком, честным мошенником, но и умным человеком, а потому понимал, что наибольшую ценность имеют те изделия, которые наиболее ценятся коллекционерами. И он знал, что будет цениться, когда его тугоумный внук, сидя с таким же другим, чьим-то внуком, неизвестного ему человека, за этим столом в забегаловке, станут искать выход из проблемы, решить которую поодиночке не возможно.

— Так… это что? Фаберже! Эту фамилия я знаю… но обычно за ювелирные изделия с этим клеймом голову отделяют от тела, если нет соответствующей охраны. А дальше… что это — Его Императорского Величества… Арон, ты что… извини, конечно, вместе со своим дедушкой… вы, кажется, кого-то ни того киданули!

— Они все давно мертвы… Я, кстати, об этом же подумал, когда прочитал…

— Да если мы и найдем это все. Уф!.. Если и найдем, то продать-то кому?!

— Это совсем не проблема, за такими эксклюзивами всегда очередь на теневом рынке. Не о чем беспокоиться.

— Что-то спина и… еще кое что… вспрели…

— Ты курточку то сними, здесь тепло топят…

— Тек-с… Хорошо, я в деле. Но я только драться умею, стрелять не очень, и главное — сидеть в тюрьме не хочу!

— Не в этом дело, проблема в другом.

— Ну ладно, если в другом… Давай-ка поближе…

Они приблизились и шепотом начали переговариваться:

— Место, указанное дедом, под асфальтом — это вообще… гм… вокзальная площадь, где-то сто на сто метров. На наиболее вероятном месте стоят три ларька, пусть и не работающие, но стоят!

— Как я понял, нужны деньги, ломы, там… лопаты, всякая дребедень и рабочая сила…

— Ннн-дааа… объемно… я бы сказал, масштабно мыслишь! Я в прошлый раз обошелся бульдозером, трактористом, а лопатой копал сам…

— Значит, привлекать будем административный ресурс…

— Полчаса об этом пытаюсь тебе сказать! То есть, нужно разрешение, а вот на что?

— Неплохо было узнать планы главы района на это место. Сможешь, если завтра будешь охотиться с ним?

— Ох, и не знаю! Это ж сколько выпить нужно! Мне совсем нельзя!

— Ну, я деньгами и картой, а ты печенью и другими талантами…

— Вот здесь и вспоминаешь о нашей красавице…

— В каком смысле?

— Мужчины при ней думать перестают и угодить пытаются. Эх, несчастный ее муж, ревнует, наверное… и к троллейбусу!.. Слушай, Арон, а она тебе ничего не говорила, что значит «чужая жена»?

— Эй! Ты случаем, молодой мой друг, не влюблен ли? Проникнуться к такой женщине, все равно, что погибнуть молодым, красивым и здоровым.

— Да нет… Наверное, она из категории тех, что остаются в памяти навсегда. Ну, согласись, что такого у тебя никогда не было…

— Дааа, так красиво меня никогда не… Ну ладно… О, смотри, неужели сорок минут прошло?

— Заметь ровно сорок!..

Спящий, за это время успел протрезветь. Сев прямо на полу, он поинтересовался временем, водичкой и местонахождением своего шефа — главы администрации.

Ровно в эту самую минуту раскрылась дверь и появился еще более крепкий молодой человек и огласил следующее:

— Отец просил вас подъехать, застолье не начинается — ждут вас. Андрей Викторович иии… не знаю как вас…

— Арон Карлович… — Парень присвистнул и, мотнув головой, продолжил:

— Мня, мня-м…, Карпыч, и вас тоже… раз так. Поехали — нельзя нарушать традиции…

***

Оказалось, ехали в баню. Это было небольшое по городским меркам строение, хотя и общественного назначения. Хватало ее площади с лихвой на всех желающих, и главная ее достопримечательность — парилка с электрической печкой. Полтора десятка тэнов, собранные в трубу большого диаметра, разгороженных, где металлическими пластинами, где керамическими пластинами, засыпанными сверху речным камнем, давали очень приличный жар, хотя и не сравнимый с привычной каменкой, оставлявшей больше кислорода.

По выходу из парной, в нескольких метрах располагались небольшой бассейн-купель с ледяной водой, между стоял огромный накрытый яствами стол. Как правило, здесь были представлены накануне добытая дичь с консервами домашнего приготовления.

При виде давно забытого, слюнки текли рекой. Пожаловавший гость, при этом рвался и к столу, и в парную. Лишним были только самогон и водка, зато в ассортименте всегда числились морсы, квасы, чаи и просто чистая родниковая вода…

Перед бывалыми охотниками предстали двое. Более молодой выглядел не то, чтобы спортивно и подтянуто, но стройно и без видимого лишнего веса. Замотанная на животе простынь, доставала до самых пят, и не давала делать шаги больше двадцати сантиметров в длину, поэтому со стороны его походка была похожа на походку японской женщины в кимоно. Он улыбался. Все ему нравилось и не многим отличалось от застольев спортсменов.

Привычный к подобному, он приблизился. Быстро перезнакомился, с кем еще не был знаком и потопал в парилку.

За ним широкими, не уверенными шагами шлепал полненький, кругленький, совсем белокожий, покрытый рыжеватыми волосами, большеголовый, плешивый Арон. По сравнению с его небольшим ростом — сто шестьдесят три сантиметра, размер ноги сорок шестой, особенно обращал на себе внимание, что дополняла его манера передвигаться. Его походка напоминала, переводящую через дорогу своих цыплят, мать-гусыню. Он также переваливался и непрестанно суетливо оглядывался по сторонам, будто кого-то высматривая.

Он также поздоровался, но не последовал за Андреем Викторовичем. Этот пожилой еврей, зная человеческую натуру, видя заинтересованность собой, хорошо понимал, что ковать нужно, пока железо горячее, а не когда интерес к нему остынет.

Через десять минут Светищев выскочил разгоряченный и сразу плюхнулся в бассейн. Выныривая он услышал разодравший помещение дружный смех. Присмотревшись, он увидел стоящего Арона в накинутой, будто тунике, через плечо простыне, на голове у того был наколпачен куль из-под копченой курицы с нарисованными лавровыми листами, чем и создавалось впечатление лаврового венка на голове.

В одной руке он держал кувшин с квасом, из которого непрестанно отхлебывал, делая это совершенно без ущерба для повествования. Конечно, он рассказывал о своем деде, имевшем усадьбу в помещичьем угодье с двумя обширными лесами, где любил охотиться. На сей раз, он вспоминал, рассказанную отцом историю.

Конечно, невозможно передать на бумаге весь артистизм погибшего в Ароне Карловиче сатирика, но что-то попробуем. Мы начнем с середины, ровно с того места, откуда услышал это повествование Андрей, вынырнувший из воды и присоединившийся к застолью.

Держава соответственно своей фамилии, уворованной еще при последнем царе батюшке, его прадедом, взамен бывшей и не очень благозвучной — Фаршманович, возвышался перед людьми не балованными и чистыми душой, принимающими многое за чистую монету, и сами, если и рассказывающие, то уж чистейшую правду, особенно о своих трофеях на охоте и рыбалке…

Речь его не умолкала, не имела разрывов и чередовалась, звуча то от первого, то от третьего лица без переходов, что всем, все равно было понятно. Застыв на мгновения, увидев выныривающее красное лицо Светищева, быстро справившись с завистью в отношении его здоровья и уже сделанного одного захода в парную, он, клацнув языком о нёбо, продолжил, оживленно жестикулируя:

— И вот, мой незабвенный, овеянный славой охотника, ни разу не давшего промаха, дедушка выдвинулся на охоту на вальдшнепа. А надо сказать, мужчина он был крепкий, больших размеров… я был чем-то похож на него в юности, но только отчасти…

При этом он своим взглядом обратил внимание публики на свои большие лапы, и, сняв сливки хохота, продолжил:

— Передвигался он быстро, порой, даже быстрее конных, так как мог бежать без передыху часами. Он не любил гипотетики, то есть любых «если бы да кабы», был рационален и никогда не предпринимал лишнего. Если бы он был революционер, то обошелся бы двумя залпами: в царский дворец и государственную думу… нет, все же был бы и третий — в дом Кшесинской, где собирались большевики. Он тайно был влюблен в эту женщину, которую обидели эти необузданные мерзавцы. Не подумайте чего, конечно, он не ухаживал за ней! Очень большая конкуренция…

Я к тому, что в патронташе у него были только патроны с мелкой картечью, которые употребляют на охоте на мелкую и слабую на бой птичку. Представьте себе, плотно пообедав, он топал большими, мощными шагами, какими ходят обычно очень деловые, имеющие мало времени люди, на совершение нового подвига, такими, наверное, передвигался барон фон Мюнхаузен… Так вот, после плотного обеда, перевариваемая пища начала наседать на прежде поглощенную и уже готовую к извержению из организма, как вдруг, мой дед это почувствовал. Время еще было, «тяга» не началась, и солнце еще предполагало побыть на горизонте.

Новый естественный позыв заставил свернуть в рощицу, ибо если приступ застал бы во время самой «тяги», то «королевская охота», как называют… хотя не мне вам рассказывать, пошла бы насмарку. В рощице оказался только один дуб, он был стар и не имел низко ветвей, зато его ствол был гигантским — в обхват не меньше пяти метров по окружности. К нему спиной он и пристроился.

Дедушка, знаете ли, любил, когда все проходило чинно, не спеша, и обязательно доводил все до логического конца, если тому, конечно, была возможность. Вокруг было множество желудей, сидя, он загреб кучку и начал кидать куда непоподя.

Метрах в пяти над землей ствол раздваивался и посередине образованный проем стал невидимый, поскольку был над головой целью. Попал или нет определялось просто — если желудь возвращался, то был промах. Я напомню — ведь он сидел спиной. Он загадал: сколько будет точных попаданий, столько будет и «взятых» вальдшнепов.

Где-то на десятом Мойша Аронович, мой дедушка, начал понимать, что находится у дерева не один. Его это заинтересовало, поскольку… а он был очень продуманный человек, и заглянул за дуб, но не увидел выкопанную кабанами яму, где не пересыхала грязевая ванная, которую те принимают за рай на земле… Ну здесь каждому свое! Каждый перелетевший желудь бил здоровенному секачу, наслаждавшемуся, этой самой, грязевой ванной то по глазу, то по губе, последний попал точно в ушную раковину и перепугал его не на шутку.

Испуганным он вскочил и помчался, куда глаза глядят, а глядели они в сторону единственного укрытия, которым мог служить только ствол дуба.

И вот драгоценный мой предок, сидя со спущенными штанами, боковым зрением видит вылетающую тушу, с неизвестными совершенно намерениями. «Вай вей» — вскричал дедушка, вскочил сам и бросился на утек…

Так думал он, но так не были уверены штаны. Моментально упав с мыслью: «А где же ружье?».

Он подставил спину огромным копытам, которыми этот нечистый зверь протоптал по ней тропинку, с явным желанием вернуться.

Как ни в чем не бывало, Мойша вскочил снова, подтянул штаны и бросился… конечно, вокруг дерева, надеясь оббежать его и схватив ружье, убить кабана.

Дикий порося не знал намерений моего деда, но нечаянно наступил на ремень, прислоненного к дубу оружия, зацепил его, испугавшись еще больше, рванул еще крепче. В результате ружье перевернувшись в воздухе, ударило его, приобретя центробежную силу, по самому носу. Это ему, кажется, не понравилось, и он ускорился. Ружье повторило кульбит, вновь нанеся удар, правда теперь не столь болезненный, но все равно вновь испугавший — никому не нравится иметь дело с невидимым врагом. Через два прыжка он остановился. За это время оружие сделало новый оборот и снова ударило по тому же, что и в первый раз месту. Тут страх перешел в не контролируемый гнев, и все окружающее превратилось во врага. Вепрь атаковал дерево, траву, корни, снова дерево, пока не увидел деда, державшего в руках портки.

В это самое время он пытался дотянуться до приклада, вытянув руку из-за изгиба ствола. Что, слава Богу, получилось. Пока зверь думал, чтобы это могло быть, и рыл землю копытом, Мойша вырвал двустволку и, направив прямо в сердце животного, выстрелил. Выстрел не состоялся, поскольку все патроны остались в патронташе. Дед додумался об этом первым, но не слишком опередил кабана, то есть, хочу сказать, что-то и не сильно-то думал, а просто рванул в сторону неудачливого, но проворного охотника.

Теперь перед человеком стояла необычная, я бы даже сказал, непривычная задача, подхватывая руками падающие постоянно штаны, он держал еще и ружье, пытаясь вынуть из патронташа патроны — вставить их в патронник, предварительно отомкнув стволы. И что вы думаете?! Ловкость рук превзошла все возможное: падая дед, все таки, выпустив штаны, выцелил — выстрелил. Кабан «ойкнул», лишился одного глаза, озверев совсем. Погоня началась заново, и снова Мойша проявил чудеса эквилибристики.

Так продолжалось до тех пор, пока хряк, наверное, на чистом идише не объяснил человеку, что этот номер дроби не в состоянии ему причинить большого вреда. Внезапно с пониманием последнего закончились патроны, остальные, по всей видимости, рассыпались. Что было делать Мойше Ароновичу, тогда еще Фаршмановичу? Тут он решил соответствовать фамилии: падая, а это я вам скажу, почти перед самой смертью, уже в ее объятиях, он прыгает, настигает ту самую свою кучи, что появилась после извергнутой переваренной пищи, зачерпывает и швыряет в лицо… в рыло демону, потом еще, еще и еще — дедушка всегда подходил серьезно к еде, которая имела такие же крупные последствия…

И что вы думаете?! Вепрь встал, как вкопанный, втянул непривычно не уважительный по отношению к ему воздух, учуял не столько вонь, сколько оскорбление от нее, и, находясь в состоянии крайнего стресса, что тоже иногда бывает близко к смерти, упал замертво, не пережив такого бесчестия…

Так мой незабвенный дедушка, память о котором не покидает меня никогда, умудрился совершить «чудо о вепре», у векового дуба — так мы называем этот подвиг, прославивший его…

— Арон, а я думаю, откуда у твоего деда такая мысль о… ну ты меня понял…

Андрей смеялся, вытирая слезы, параллельно пытаясь вытащить из-под стола совершенно ослабшего от смеха водителя главы администрации, упавшего туда, еще минуты три назад.

Смеялись все, но только двое поняли, о чем был намек Светищева. Это и стало сигналом на начало сближения обоих с главой района…

И самый короткий путь к успеху — ничего не объясняя, если только в общих чертах, взять его в пайщики, предложив стать соратником по «туалетному делу».

Разговор должен был состояться завтра после охоты, во время приготовления «свежатинки» на свежем воздухе, а пока предстояло решить, кому из двоих лучше этим заняться.

***

Голова, сжимаемая тисками непривычного внутричерепного давления, неприятный, мягко говоря, запах, исходящий из собственного рта, вялость, перемешанная с тошнотной ломотой глубоко внутри, отзывающаяся мурашками похмелья, как гири удерживали от любого не то, что бы движения, но даже мысли.

Вопрос, кому предстоит общаться с «Анатоличем» — главой администрации района, о которого и зависел успех предприятия, отпал сам собой — Арон был просто не в состоянии подняться с кровати, а потому остался валяющимся бревном в пропахшей перегаром комнате.

Маленькая, но живописная усадебка «генерала», как называли «за глаза» её хозяина, который и пригласил Светищева по делу, а за одно и на охоту, встретила вывалившегося из избы Андрея густым свежим воздухом, чуть ли не сразу, вбив, через легкие чувство облегченности.

Огороженный высоким деревянным забором участок, с разбитым примитивным садиком, тремя небольшими фонариками и асфальтированной дорогой, разбивавшей его посередине, звали остаться и насладиться природой. Слабость была обманчива, поскольку настоящая природа звала из более дальних уголков, что передавалось, через нескольких людей, сидящих в УАЗ, что-то кричащих и машущих руками.

Сзади кто-то легонько ударил по плечу. Чиновник обернулся. Димон, так звали водителя «Анатолича» — главы администрации, сунул двустволку в руки повернувшегося:

— «Хозяин», сказал тебе эту взять. Это «генерала».

— А он сам… гхы, гхы…

Городская гниль выходила неприятной мокротой. «Странно, откуда это, вроде бы бегаю и спортом занимаюсь?» — в промежутке подумалось Андрею, чудом удержавшегося вчера от выпивки.

— Он уже с «Анатоличем» на пойме, велел тебя чуть позже будить.

— А патроны?

— Там разберемся. Викторыч, не дрефь, все будет в лучшем виде…

С этими словами он забрался на водительское место. Светищев еле вместился на заднее сиденье третьим.

Мужики с любопытством разглядывали амуницию заезжего гостя. Их улыбки как бы говорили: «Чем моднее и навороченнее „прикид“, тем меньше толку».

— Что?…

Андрей подумал по их взглядам: что-то забыл или неправильно одел.

— Да больно ты нагрузился, Викторыч… Тяжко-то не будет все это на себе тащить?

— А что, далеко идти?

— Да нет, вообще идти не придется… ехать да…

— Ну, думаю, справлюсь. Ааа, наверное, кажусь елкой под новый год?…

Андрей понял причину такого к себе отношения.

— Мужики, вы не смотрите, это больше привычка с армейки…

— Где служил-то?

— В ДШБ…

Димон, обернувшись посмотрел с уважением. Зная, что это такое не понаслышке, кивнул и прибавил:

— Тогда понятно… «разгрузка», нож… все как на «выходе»… У нас здесь вояк то нету. Хотя «генерал» — то тоже из наших…

— А почему «генерал»? Сколько его знаю, ни разу такого не слышал…

— А кто его знает, здесь все его так кличут, и «хозяин» первый.

— Хорошая машина… если водила…

— Водила в порядке, еще увидишь… А машина… — главная еще впереди. Еще подивишься нашей технике…

Через пятнадцать минут, проехав через лесную дорогу, вышли на большак. Взору открылась колонна машин, во главе которой возвышался монстр на огромных колесах. Это был переделанный «Белаз» с колесами выше человеческого роста. Вместо кузова под раздачу удобрений стоял открытый кунг, уже принявший в себя с десяток охотников. Сидящие, возвышались на уровне четырех метров. Кто спал, кто тихонечко разговаривал, кто просто ждал. Все были знакомые, новеньким оказался только Светищев.

Он вышел и направился к Алексею, тому самому «генералу», стоявшему с «Анатоличем» и о чем-то увлеченно беседовавшими. С подошедшим поздоровались, поинтересовались здоровьем и продолжили. Разговор шел о футболе. Ну, здесь-то Андрей был в теме по всем вопросам, поэтому включился логично и своевременно.

Через десять минут все вскочили в машины. Троица загрузилась в «хозяйскую» «Тойоту», которая сразу рванула в сторону:

— Ща, Андрюш, за лесочком, вот тем посмотрим следы, там ручеек, в нем всегда остаются. Кажись, кабанчик зашел и не выходил. Если так, то там и встанем — на нас погонят… Это так для затравочки… Пойдет?…

Владимир Анатольевич был опытнейшим охотником, хватку не терял и при его руководстве охота никогда в пустую не проходила.

Сзади, в багажнике джипа, за сеткой своего часа ждали две русские лайки. Их, возникавшее при взгляде хозяина, спокойствие выражало дисциплину и выдрессированность, вокруг же себя они, поскуливая, излучали нетерпеливый восторг от предстоящего. Обе часто били хвостами об пол. Стоило «Анатоличу» отвернуться, сразу чувствовалось нетерпение — то подскакивая, то вновь ложась, они не находили себе места.

Андрей посматривал назад и находил, что и его нетерпение было схоже с их. Сейчас бы заговорить о деле, да Алексей, вроде бы как лишний, а получиться ли застать Владимира Анатольевича в одиночестве — это вопрос!

Присмотревшись к своему знакомому, он решил взвалить организацию аудиенции на него, ведь не зря же его пригласил; уже больше часа находится с «главой» вдвоем — наверняка, ему это не сложно…

Через двадцать минут они уже стояли на «номерах». Подъехали и другие. Расставились вдоль «большака» и в тишине почти застыли. Издалека, километрах в двух, слышались единичные выстрелы, улюлюканье чуть позже. Алексею и Андрею выпало затаиться вместе.

— Лёх, ты меня давно знаешь, еще со СДЮШОР…

— Угу…

— Мне бы с «хозяиным» на пару слов тет-а-тет…

— Так отзови в сторонку и вперед, здесь все по-простому. Или хочешь, могу… ну сейчас отстреляемся и организую. Только смотри не ври и не предлагай ерунду разную. Сразу к делу… он, кстати, хотел стадион из руин поднять, у вас же, наверняка, каких-нибудь покрытий или… там, сидушек б/ушных, которые вы либо списываете, либо уничтожаете, пруд пруди. Может, поможешь… — хотя это совсем не связано… и ты не связывай — он это не любит.

— Да не вопрос, у него, кстати, команда, ты говорил, есть, и пара парней достойных из подростков…

— Ну как… с ними работать нужно, но… короче посмотришь, сам все увидишь. Думаю завтра… А с «тет-а-тет» — либо сегодня, либо завтра. Сегодня гостей немерено — сам видишь два заместителя министра, один банкир, а чиновников… не спиться бы! Хе-хе… Придется, «Дрончик» (детская кличка, производная от Андрея — Дрон, Дрончик), поучаствовать.

— А стрелять?

— Да, о «стрелять» — пятьдесят вправо, столько же влево и не ближе, чем тридцать метров до нас… ближе не подпускай, а с большего расстояния… — тащить самим придется.

— А разделывать?

— Ты «завали» сначала. Патроны-то какие зарядил?

— Да картечь!

— Ставь пулю… так приближаются! Молчок… Ты первый, потом я.

— Ну никакого уважения, Лелик, это ж я…

— Знаю, знаю…

Выстрел самого ближнего к ним загонщика прозвучал совсем рядом. Разметав ветки в стороны, прямо на них выскочил средних размеров секач. Оба вспомнили вчерашний рассказ Арона. В воображении Светищева возник дуб, вокруг которого бегал Мойша Аронович без штанов, совершая чудеса эквилибристики…

Напряжение соседа передалось и ему, дыхание зверя уже, будто обжигало их лица. Он увидел мощь несущегося животного, что заворожило его. Огромными прыжками кабан приближался в их секторе. Все глаза охотников были устремлены в их сторону. Промазать нельзя — в этой среде такой фортель дорогого стоит, а нужно, чтобы уважали.

«Тогда первым выстрелом нужно срезать! В принципе, могу уже сейчас, но Леха сказал „тридцать“, значит не больше!» — мысль пронеслась одновременно с выцеливанием, палец плавно нажимал на спусковой крючок: «Длинный, ё-моё! Вот сейчас!». И ровно за мгновение до выстрела, прозвучал выстрел, откуда-то справа. Секач резко рванул в сторону. Второй — опять мимо. Леха ругнулся и начал подниматься.

Вдруг почти у его пояса прозвучал выстрел. Как подкошенный кабан свалился, сделал два переворота и застыл… Воцарилась тишина. Эфир тоже молчал, но не долго. По рации голос «хозяина» кого-то разносил в «пух и прах».

Успокоившись, ведь кабана все же добыли, он поинтересовался, чей был последний выстрел по «уходящему». «Генерал» с гордостью ответил, что Андрея. Выстрел действительно был непростой — на пределе возможной дистанции для этого оружия, по диагонали, да еще по уходящему в прыжке.

— Да, пуля, Лех, была в самый раз, картечь разошлась бы и… А кто пальнул-то до меня? Разве так…

— Да пошли они… Это министр. Ты видел его базуку, «четыреста восьмой» (колибр)! А оптика — на Луну смотреть можно! В натуре, чертополох!

Народ собирался у трофея. Загонщики — самые опытные из здешних охотников, поздравили с почином и пообещали чучело. Андрей отказался, но попросил научить его разделывать. Ему протянули маленький ножичек с лезвием не больше десяти сантиметров. Он удивился и начал…

К вечеру «взяли» еще двух косуль и лосенка. У самой речки по обрезу леска под названием «кругленький с дырочкой» из-за его формы и полянкой посередине, стоял огромный мангал с вертелом. Здесь уже суетились во всю, готовя от требухи, до шашлыка и копченого мяса. Димон ловил раков, причем весьма успешно. Кто-то проверил ночью поставленные сети, пахло ухой. Кроме овощей и зелени гарнира не было, а другого и не нужно под дичь.

Скамейку на берегу, под раскидистой ивушкой «плакучей», заняли два человека. Позади них стоял маленький столик с тарелкой парящегося мяса и бутылкой красного вина. Несколько помидор и два огурца, образовали горку в центре с солонкой. Чуть поодаль на бревне развалился Леха, наслаждающийся запахами, природой, свободой.

— А ты молодец, Андрюх, хороший выстрел. Случайно?

— Да нет, я же по профессии армейской снайпер…

— А работаешь…

— Ну, тут далековато от пальбы — чиновник в Футбольном Комитете РФ…

— Угу…

— Я хотел… Не то, чтобы просить… тут…

Он засмеялся от всей души, представляя, как умудренный опытом человек, ожидающий серьезного вопроса, будет озадачен подробностями «туалетного дела»…

— Да ты прямо, без обиняков. Мы люди простые, все больше деревенские… Участочек хочешь подобрать?

— О-но как! Даже неожиданно, как-то! А что можно…

— Да любой, только ткни пальцем. Друг Алексея, и мой друг! Так что поезди, посмотри, назначение земельки не важно…

Тут он начал вставать, что Андрея заставило играть в ва-банк.

— «Анатолич», а если земелька сразу за зданием вокзала, но не в вечное пользование…

Мужчина от неожиданности присел. Взглянув внимательно прямо в глаза, пожал плечами, взял со стола бутылку, наполнил стаканы.

Они молча выпили, «хозяин» выбрал на тарелке самый большой и прожаренный кусок, протянул Светищеву. Тот взял чисто автоматически, поблагодарил и, понимая, что нужны объяснения, открыл рот, но ни слова произнести не успел.

— Хорошо, завтра зайди ко мне… не уедешь же еще?… Хм…

— Владимир Анатольевич, одно слово.

— Я верю, верю, Андрюш…

— Нам нужно кое-что найти… И это кое-что под асфальтом, именно той земли…

— Не удивительно, у нас богатая земля, нужно только знать, как ей пользоваться… А стреляешь здорово… пойдем поучаствуем… И не переживай, я же сказал, Алексея друг — мне друг…

— Да, что-то есть хочется…

— А домик?

— Да я так… В принципе я не охотник, но надо посмотреть. Места у вас… необычно красивые…

— И для друзей наши объятия всегда открыты…

***

На следующий день Арон и Андрей явились в назначенное время, вкратце рассказав некоторые моменты предприятия и объяснив желаемое более подробно, они указали на карте, необходимый кусок земли, который хотели бы взять в аренду на год — меньше не получалось.

Все происходящее должно быть окультурено, не мешать жителям и по окончанию мероприятия принять, как минимум, прежний вид. Работы обозначили умными словами, выделили средства, и так далее, в общем, все, как всегда, кроме настоящей цели.

«Анатолич» помог с техникой, нужно было оплатить только солярку и работу, и со старожилами, которые помогли некоторыми воспоминаниями. Рассказываемое немного расходилось, но все же помогло.

Начать работы предполагалось через неделю — две. Как раз был прогал в сельскохозяйственных работах и у Андрея был отпуск, который он собирался провести на Гоа, но плюнув, решил хлебнуть родного экстрима.

Все срасталось, Алексей тоже хотел провести здесь неделю-другую, также желал арендовать технику, правда, под другие интересы, о которых пока молчал. Его усадьба располагалась в двадцати километрах от города, а потому предстояло наслаждаться тишиной, природой и плодами из садов и огородов местных жителей. Мяса всегда было в достатке, как и дичи. Рыба, раки, в общем, все удовольствия, причем задешево!

Переговорили с Владимиром Анатольевичем и по поводу футбольного поля и стадиона вообще. Через день оба уехали, оставив нового четвертого «соратника» в некотором недоумении, как и надежды на многое, в более чем трехстах километрах от столицы.

Ровно через неделю и Светищев, и Держава договорились встретиться на МКАД — вместе отправиться в Спас-Деменск. Почему-то обоих не покидала уверенность, что они еще встретятся с женщиной — «чужой женой». Высказав эту мысль, расстались…

 

Надежды сбываются

На этот момент мне, как автору, трудно определить главного героя. Ах, как жаль, что нет возможности посоветоваться, или узнать мнения читателей, которые, быть может, найдутся для этих строк.

Возможно, когда-нибудь кто-то сможет затеять создание бессмертного произведения, родившегося именно таким образом, с непосредственным участием желания будущего читателя. Правда, всем никогда не угодишь! Понимая это, мне придется взять на себя смелость продолжить, не выслушав даже и единого слова. Пусть каждый персонаж выбирает себе судьбу сам!

Ничего кардинально не поменялось в судьбе обоих мужчин, хотя и одного, и второго иногда мучили сомнения. Арон Карлович периодами жалел о том, что поделился тайной, но успокаивался, вспомнив, как ловко Светищев все устроил. Вот что значит опыт чиновника — эти друг с другом всяк найдут общий язык.

Почему-то он верил ему, безусловно, но по-прежнему ощущал какой-то отдаленный привкус соперника. Это не давало ему покоя. Нервировал не сам факт возможного противостояние, а возможность его появления. Он предчувствовал что-то, но, не имея возможности, ни понять, ни разобраться в своих ощущениях, просто по привычке опасался их.

Держава, и он не скрыл этого при прощании с Андреем, не мог забыть ту ночь. Конечно, происходило это благодаря загадочному оставленному впечатлению этой женщиной. Он был ювелир и еврей, его как профессиональная, так и национальная гордость были задеты, но он нисколько не сердился… Ооо, скажи он это вслух — никто бы не поверил. Или сказали бы, что такое мнение его теплилось надеждой или даже некоторой уверенностью в появлении этой чародейки, при чем появлением таким образом, который окупит с лихвой такое вложение.

Может быть, что-то отзывалось в нем очень глубоко с такими интонациями, но не вызывало совершенно никакой реакции. Нет! Он не был таким, как не был скупердяем, просто он считал, что зарабатывать можно и нужно, при этом всегда подмечал — заработок не есть грабеж, а оплата его эксклюзивных умения и знания.

С перстнем он расстался, как с подарком, а даря, Арон никогда не жалел о расставании и не рассчитывал на взаимный шаг благодарности…

Светищев готовился нехотя, но как-то спонтанно получалось, что все предпринимаемое им носило характер продуманности; даже с какой-то стороны изощренности. Некоторые, если бы захотели понаблюдать за ним, пришли бы к мнению, что усилия его направлены в разные, не соответствующие предстоящей задаче, стороны.

Прежде всего, он приобрел пикап — джип с кузовом, чего прежде не сделал бы никогда. Гардероб его пополнился одеждой не только в стиле милитари, но женской — не подумайте о плохом, потому, что он буквально бредил тем ангелом, который сделал его теперешнюю жизнь наполненной ожиданием, чего-то большого с надеждой на невероятные предположения, имеющие право на жизнь и дальнейшее явление во плоти, формы которой он вспоминал с улыбкой… и не только.

Если бы вы добились ответа на вопрос — зачем он это делает, он бы, посопротивлявшись, оглоушил вас следующим: «Если вы будете улыбаться себе в зеркало, то хорошее настроение, рано или поздно появиться! Если вы будете делать вид уверенности в конкретном будущем, то оно обязательно сбудется!». И ведь он в чем-то прав!

Андрей Викторович был человек, не привыкший к праздности, хорошо обеспеченный, умудрившийся найти путь успокоения духовного и сердечного, но душа его всегда, особенно после развода, находилась в муках. Сейчас же он почувствовал обратные изменения: смятение покинуло его душу, дух же возмутился, сердце встрепенулось, переполнившись чувством. Причем, все же осознание, что чувство это окажется не выплеснутым, увеличивало его в разы. В чем признаваться самому себе он не хотел, а врать не позволяла советь.

Другими словами он находился между дебрями печальных сомнений, в случае не появления в его жизни Марии, хотя и здесь не было никаких гарантий, и между взлетом счастья, где избежать трагедии тоже не всегда удается, ведь все конечно!

С такими, в чем-то похожими размышлениями и совершенно разными намерениями входили наши друзья в новый круг своей жизни, внешне объединенные одной целью — поиск клада.

А ведь действительно: в одном и том же разные возрасты да мировоззрения видят свое, только им одним понятное. Эти люди не были противоположностями, но очевидно, что совершенно непохожими, может это притягивало их друг к другу. Они созванивались по нескольку раз в день. Будучи далеко не бедными и достаточно умными, они имели одно очень редкое качество — Арон и Андрей никогда не переоценивали ни себя, ни свои возможности. Цену же себе в своих глазах занижали, сознавая, что гордыня и тщеславие постоянно пытаются сделать обратное.

Связываясь они не столько обговаривали планы, обсуждали нужное в приготовлениях, сколько наслаждались обществом приятного собеседника и понимающего человека, причем имеющего очень много объединяющего, для такого короткого промежутка времени…

В дождливый день встретились они у Центрального Дома Туриста, что в конце Ленинского проспекта, и, пообедав, отправились в путь. Заметим при этом, что единомышленники управляли одинаковыми машинами, только что купленными…

***

Никогда ничего похожего не было с Мариам. Дело ни в чувствах охвативших ее, даже не переживаниях. Ощущение возможной потери, чего или кого точно она понять пока не смогла.

Отец в таких случаях учил ее разобрать волнующий участок жизни по кусочкам, по маленьким пунктикам, если не поможет, уменьшить, рассмотрев скрупулезно каждый моментик. Тогда обязательно если не желания, то чувства, если не опасения, то необходимость — что-то из этого обязательно придаст волнующую окраску отрезку жизни, не дающего покоя. Дальше просто — либо окрасить его в привычные, либо сызнова, отсчитывая с того дня, меняя жизнь под цвета перемен. Главное не забывать, что это надолго!

Она попробовала, но каждый раз ее попытки разбивались о стену невозможности отказаться от чего-то в прошлом, хотя очень этого хотелось.

Раз от раза девушка выбирала одно и то же мгновение. Вспоминая его, наворачивались слезы с одновременно появляющейся улыбкой. Взгляд этого человека… он не был, как у всех с кем она проделывала этот фокус. Стоило проскочить вперед мужика в узком проходе, обтянуть задницу и завилять ей так, чтобы она чуть ли не касалась стенок узкого прохода, как видящий это чуть ли не ползал на коленях, умолял, готов был на все, что угодно.

Все всегда смотрят на виляющий таз, а этот, она, специально взмахнув волосами, заметила — этот, когда она повернулась, смотрел в глаза. Увидев это, Мария, чуть не спотыкнулась, наверное, он успел поднять взгляд, но это было не важно — другие не успевали! По сути, на удаляющуюся девушку смотреть больше некуда, тем более здоровому крепкому мужику. Но Андрея волновали глаза и что за ними — вот причина.

Как она поняла, до этого дня у него не было довольно долго женщины, он должен был сходить с ума от желания, может так и было, но душа была первично! А это редкое качество.

Да, его взгляд… Его можно только сравнить с тем, когда влюбленный наслаждается своей женщиной во время ее сна, разглядывая каждый волосок, разглаживая взглядом каждую морщинку, лаская каждую ресничку.

Светищев был «голоден», но воспринимал ее, не как «пищу»! Это зацепило, и возмутило совсем, когда он ушел, исчезнув. Она даже подумывала — не остаться ли ей? Но привычка всегда следовать либо плану, либо изменявшей всё необходимости, основанной на ее безопасности, взяла верх, над чувствами.

Чувств, как таковых не было, но тяга, предрекаемая либо гибель, либо восстание из пепла, была очевидна!

Что она теряла, если ее предположения будут ошибочны? Да ничего, вернет перстень. А может и не вернет, почему бы еще чем-то не разжиться! Ей ведь предложено участие в весьма любопытном мероприятии. Может быть, оно окажется выгодным.

Если же поездка просияет желаемым, то свет этот станет разгоняющим тьму, страхи, и кто знает, чем еще может окончиться или продлиться в будущем сегодняшнее желание перемен?…

Еще раз взвесив, Мариам решилась. Но зря думает кто-то, что окончательное решение, может повлечь за собой резкие и скорые действия. Не тот человек! Несколько дней изучала она местность, историю, личности, перспективы области. Девушка подробно подошла и соседям губернаторам, прочитав множество подборок, статей и докладов. В результате образовалась картина, прояснившая потребности, возможности, направления действия разных структур, чиновников, предприятий. Подобрав соответственно себе амплуа, наша «королева гротеска» через день предстала перед губернатором края, заранее организовав звонок, якобы от очень известного депутата Государственной Думы.

Отказавшись от помпезного приема, просто посетив с губернатором ресторан, она отправилась, уже, как его протеже в Спас-Деменск, где ее приняли с распростертыми объятиями.

Фольклора там особенного не найти, а вот историй, прибауток, побасенок и анекдотов из прошлого города было множество. Конечно, основа всего была охота, откуда, наверняка, брал творческое начало сам по себе рассказ.

К концу недели она настолько устала, что была не в состоянии даже понимать услышанное, а искомого так не было видно. Это была, как раз, та самая неделя подготовки. Буквально завтра и был назначен старт сдружившихся Арона Карловича и Андрея Викторовича.

Мариам решила поставить точку — покинуть этот городок, забыв его навсегда, как доказательство своей оторванности от жизни и реалий ее. «Анатолич» настолько проникся к ней, что решил дать свою машину с водителем, чтобы доставить ее в целости и сохранности до подъезда дома…

Сложив свои вещи в багажник писатель-историк, решила купить на дорожку несколько пирогов — была суббота и, соответственно, работал рынок, где баба Глаферья выносила на продажу свои пирожки, не виданной свежести, ароматов и вкусов. Распробовавшись, Мария, решила взять всяких по два и набрала целую корзинку, которую старушка подарила ей, проникшись глубиной и скорбностью ее взгляда.

На прощание она невзначай произнесла загадочно:

— Эх, девка, такой красавице не уехать отсюда без жениха! Не торопилась бы ты, а!..

Только та хотела, что-то ответить, как поворачиваясь, наткнулась взглядом на нескольких кавказцев, выгружавших телячьи туши. Корзинка выпала из ее рук, еле подхваченная бабушкой, избежала падения. Но девушка не замечала происходящего рядом. Охваченная сценой, а точнее ее участниками, она пораженная молнией настигшей беды, почти потеряла сознание.

Сообразив, что с ней что-то случилось, бабка Глаферья, заметив с какой стороны пришло несчастье, подхватила ее под руки и, заслонив собой, повела в полуобмороке в собор. Рынок располагался прямо на соборной площади, поэтому это было чуть ли не одно единственное строение.

Не разбираясь в чем дело, а Глаферья Романовна Бузыкина была не только великолепным кулинаром, но и приближенной протоиерея, главной свахой, и что особенно важно — мамой того самого Владимира Анатольевича Бузыкина — главы администрации этого района, которого мы еще иногда называем «хозяин»!

Женщиной она была не просто проницательной, а видящей многое насквозь, благодаря своим опыту и наблюдательности. Лет пятнадцать назад потеряв мужа, все свое внимание она направила на правнуков, двух малышей-пострельцов, вьющих из нее веревки и даже канаты. Больше никому подобного не позволялось, но если кто нуждался в помощи, она разбивалась в щепки, жертвовала, чем могла, и всегда решала все и вся, если даже для этого нужно было «наклонить» своего сына.

Характер твердый, если не сказать жесткий, волевой, не терпящий противостояний, но сдающийся при слезах «жертвы» несправедливости, был почти всегда не сокрушимым оружием перед любыми ненастьями и проблемами:

— Батюшкааа!.. Отец Филофей! Беги, спасай рабу Божию! Не ровен час Спасителю душу отдаст!.. Да где ж ты? Как нужен, так запропастишься обязательно!..

На ее крик, понимая, что все равно достанет даже из преисподней, вывалился из трапезной, необъятных размеров в области талии и высоты, здоровенный детина в рясе, с поверх носимым огромным распятием, которое, впрочем, смотрелось меленьким и аккуратным.

Большая окладистая, начинающая седеть борода, длинные волосы, собранные в косу, дополняли вид «постника и молитвенника» за город и всех жителей его.

Только закончилась Литургия, да от батюшки попахивало Кагором и громогласностью службы:

— Что стряслось-то, матушка?! У! Кого это ты притащила? Срамоту бы прикрыть бы! Господи, все на показ! Ох, ох, ох! Давай ее сюды, на скамеечку… Че случилось-то?

— Че, че! Выглянь, храм твой агаряне приступом берут, а ты все пузо свое окормляешь!

— Ну зачем ты так, сама ж знаешь, сутки не ем перед Литургийкой — не положено. А их три получается, почитай три дня не ем. Мяса вовсе не вкушаю, а Кровушку Спасителя как оставить опосля Евхаристии…

— Да знаю я! Так сказала… больно у тебя живот, грехами нашими набит!

— Ох, язык без костей! Ну, так что ж… чтобы я без тебя делал, боле никто и не чихвостит меня нерадивого! Сама ж помнишь, батюшка мой покойный, в размерах-то поболе был…

— Лаааднааа… Давай девку спасать! Че-то до сих пор, как прибитая… ну-ка, читай Евангелие.

— Скора ты на думы! Дай-ка я ей водичкой святой охожу.

— Это я сама! А вот голосом твоим…

Отче понял, что имела в виду старушка, и, перекрестивший, начал читать нараспев первую попавшуюся главу из Апостолов.

Минут через пять Мариам встрепенулась, вжалась в скамью, как дикая осмотрелась вокруг, и хотела было бежать, да куда там — хватка бабки Глаферьи была железная, а любопытство необузданное.

— Ну, девонька, рассказывай, как на духу давай. Пред Богом стоим. Чем тебя эти услюмане перепугали? Ты меня не бойся, я тебя рядом с сыном своим видела, если чего, все, как я скажу сделает… Поняла?!..

Мариам слова слышала, но суть их разобрала лишь наполовину. Не расслышав и части, ей показалось, что кавказцы ее заметили и сейчас стоят снаружи. А раз так, то быть беде.

Судорожно думая, что делать, ругая себя за такую оплошность, она перебирала легенду за легенду. Пожилая женщина понимала без слов, чем был занят ее мозг, а потому жестко на прямую спросила:

— Они те кто?!..

Девичье сердце сжалось, в правде увиделось спасение, слова потекли вслед слез такими же обильными, горячими ручьями:

— Ох, матушка, не буду врать, муж это мой! Ищут они меня, отомстить хотят, я от них убежала, не стерпев отношения к себе. Теперь нашли — точно убьют или к себе в горы вернут, а там все одно, умру! Ведь не хотела ехать, да человека полюбила, да не нашла, хотя он вот-вот сюда же должен был приехать… Вот дура, дура, дура!..

Бабка с замолчавшим батюшкой пытались что-то понять, но сообразили только, что муж хочет убить или украсть жену, и муж этот один из выгружавших мясо.

— Девонька, ты сама-то отколь будешь-то?

— Из Москвы…

— А по вере-то?

— Да православная я, матушка, крещеная я, еще в детстве. Ой длинная история…

— Как же ты за огарянина та… замуж-то?! У них же по четыре жены… ой, ой, ой… мужика-то хоть, стоящего нашла? Он-то наш?!..

Тут уж любопытство свахи взяло свое, в мыслях она уже решила дело, и, сидя на свадьбе, наблюдала счастливых и неразлучных. Вслух проговорила:

— Непременно под венец! Батюшка, лети-ка ты, голубок, к сыну моему, пущай пришлет, кого надо, давай, давай… С Богом…

— Да, матушка, я же еще в облачении…

— В прелести ты… засмотрелся на красотку…

— Господь с тобой! Что ты говоришь, я же… а, все одно… смиряяяюсь, как скажешь…

Все-таки отче поменял подризник на подрясник и буквально вылетел на улицу. Для полного воинственного вида ему не хватало палицы или двуручного меча.

На удивление никого из гостей гор уже не было, по рынку метался водитель «хозяина». К нему он направился. Вкратце, описав ситуацию, поинтересовался:

— Ну, раб Божий из костей и кожи, что делать-то будем… Надо бы потревожить батюшку-то нашего, благодетеля Владимира Свет Анатолича…

— А может, все само собой…

— «Само собой», матушка мне его голову отвернет и скажет, что так при рождении и было! Поехали. Да и интересно все это. Ты энтих-то заезжих-то мусульманов не знаешь?

— Отче, яяя… да я так… пару раз в кабаке, да в катране.

— При этих словах священник перекрестился, произнеся про себя трижды «Господи, помилуй!», вслух же добавив:

— Все одно — греховодники! Ну да Господь каждого знает… Ну и?…

— Да кто их знает, «хозяин», ты ж сам знаешь, не любит он их… — грабят они нищету нашу деревенскую. Ездил недавно с губернатором советоваться, так они порешали запретить мусульманам сельскохозяйственные продукты на рынок выставлять. А то они за копейки скупают, и в тридорого нам же и впаривают… Корма все скупят, а потом опять! Вона как! А эти… может не знали? Ну так сам и поинтересуйся…

Глава администрации, не раздумывая, прыгнул сам за руль и через две минуты уже успокаивал Марию. Ощутив на себе столько теплоты и добра, она вновь разревелась, а, успокоившись, рассказала все заново, прибавив даже новые подробности о том, как именно убежала, своровав деньги, что теперь вынуждена скрываться, и хочет найти человека, перед которым виновата.

Бузыкин сидел в недоумении. Он был очень не глупый человек. Выглядя немного простоватым, на деле видел насквозь многое, но не в женщинах, здесь он полностью полагался на мать. Предвидя, что сказано далеко не все, но достаточно, он принял решение. Остальное его и не интересовало.

Поскольку район он возглавлял еще с советских времен, а это больше, чем три десятка лет, опыт имел огромный и привык одним выстрелом «брать» сразу несколько трофеев. И девушке помочь, и с кавказцами разобраться «хозяин» был в состоянии очень быстро, но предвиделось нечто важное и большее.

Предложив ей остаться, правда, в тоне, не терпящем отказа, он отправил ее в усадебку «генерала», передав от себя, что это его личная просьба. Тот жил один, и был не против скрасить свое уединение, правда, наверняка, начав ухаживать — ну тут, как будет, так и будет…

Откладывать в дальний ящик «хозяин» дела не любил, а потому, отправившись к себе в администрацию, решил собрать весь цвет главных людей района. Через полчаса за одним столом восседали начальник полиции, ФСБэшник, генерал-лейтенант-командир дивизии, чье стрельбище находилось на территории района, а за одно и запасной, законсервированный аэродром, по случаю оказавшиеся здесь начальник паспортного стола, председатель общества охотников — рыболовов и еще несколько человек, о которых мы больше никогда не услышим.

В результате этого внепланового собрания несколько человек попало в оперативную разработку. Двое из них на территории подконтрольной «хозяину», как положено зарегистрировались, остальные проживали без документов, якобы, собираясь уехать буквально завтра…

В области появилась литература экстремистского содержания. Оказалось, что эти двое арендовали три дома у старушек под продуктовые склады, но прошел месяц, а помещения пустели. Не похожи были эти люди на транжиров впустую.

Крестьяне, продавшие телят на мясо, утверждали, что так торговля не ведется. Люди эти, покупая товар, понятия не имели, чем один телок от другого отличался. Было предположение, что они позарятся на местные монополии: грибы, рожь, сено, навоз и тому подобно — чем успешно торговали с иностранцами вот уже девятнадцать лет, но и это не подтвердилось.

В районе не было совершенно никаких стратегических объектов всероссийского уровня. Все было у соседей.

Распустив народ, «Анатолич» внимательно начал читать принесенное досье на одного из приезжих. Тот был младшим сыном в семье. Отец и пятеро братьев погибли, причем в разное время. В живых остался только один брат, бывший когда-то боевиком. Сюда они приехали вместе. Рустам, так звали младшего, не имел отношения к криминалу и вообще воспитывался отдельно. Похоже, что он решил дать старшему возможность стать мирным человеком, что не снимало с обоих подозрение.

Бузыкин попросил разузнать и о Марии. Сделал это на всякий случай, по привычке. Ничего плохого эта женщина в своей жизни не сделала, правда, и информации о ней тоже почти никакой не было.

Странное показалось другое — мужчина, по тем документам, бывший ее мужем, женат на ней не был. Глава решил наведаться к Андрей Викторовичу Светищеву, он должен сегодня приехать и поселившись у своего друга. Именно его искала девушка. Владимир Анатольевич привык строго разделять отношение дружеские с деловыми, потому направился, желая в частной прояснить некоторые моменты.

Дела на сегодня закончились, их было немного, а наступающие суббота и воскресенье — дни охоты, к чему следовало приготовиться. Поэтому, сначала домой, а потом уже дальше…

Уже подъезжая к дому, он заметил два припаркованных джипа с крытыми кузовами, полностью набитыми разной всячиной. «Как же не вовремя эти гости!» — подумалось Бузыкину. Тяжело и глубоко вздохнув, глава уже сбирался сделать шаг, как входная дверь распахнулась, и навстречу буквально выскочил Андрей Светищев. Они столкнулись. Сзади напирал Арон Карлович.

— Мужики, вы куда, как угорелые, пожар что ли?!

— Анатолич, хуже! Поехали с нами, познакомим тебя с женщиной… ах какой женщиной!..

Тот согласился, к тому же это совпадало с планами, как нельзя лучше. Быстро подумав, он сел в свою машину, понимая, что возвращаться придется одному.

Оказывается Глафира Романовна, в первую очередь рассказала приезжим, как новость дня, историю с Марией. Разумеется, как только они поняли, кто это, сразу осознали грандиозность события, и оба выскочили вон. Бабушка пыталась навязаться, говоря, что лучше нее свахи во всей Калужской области не сыщешь, но сын осадил, подумав, что она только будет мешаться. Пообещав, что ее очередь наступит завтра, все трое на своих машинах скрылись из виду расстроенной старушки…

***

Леха в своем уединении одурел от привезенной гостьи. Его семейный очаг рассыпался два года назад. Он тяжело переживал крах распада второй семьи, впрочем, виня только себя. Накормив девушку, уступив свою спальню, она была единственна на первом этаже, он предложил ей либо погреться у камина, либо поиграть пару партий в бильярд. Она выбрала второе. Этого времени, как раз хватало, чтобы потом сразу поехать на «тягу» на вальдшнепа. Место находилось в трех километрах. Услышав о такой возможности, Мария захлопала в ладоши.

Через двадцать минут оба уже катили на велосипедах — таково было желание дамы. Костюм смотрелся немного мешковато — это была единственная летняя женская одежда в его доме, подходящая для такой прогулки, и смешил обоих. Из-за спины «генерала» торчали две двустволки, на поясе болтался фонарь, обоих венчали шапки-панамки, песчаной окраски.

Только подкрадывались сумерки. По пути мужчина объяснил смыл ожидаемого. Оказалось, она охотилась с отцом, в общих чертах знала, что и как предстоит делать.

Только встав, прямо на дороге, еле успев зарядить ружья, услышали первые «курлык-курлык-курлык» подлетающих вальдшнепов. Он дал сделать первые выстрелы Марии, одного «взяла» она, второго он. Следом вдали послышались шумы двигателей. Звук однозначно издавали иномарки, что разряженный воздух доносил издалека.

С места «тяги» усадьба виделась, как на ладони. Дорога от нее делала большую петлю, по прямой было короче — километр-полтора. Машины залетели в ворота, и через минуту, развернувшись, последовали в их строну.

— Что-то это мне не нравится. Мари, тебя никто не ищет?

— А может…

— Понятно, если у красивой женщины есть сомнения, значит, половина мужского цивилизованного мира ищет ее руки… она, не имея сил выбрать… прячется…

Улыбнувшись по-доброму, подумав: «Ннн-да, здесь, кажется, очередь на очередной отказ!» — он посмотрел на потупившую взгляд, девушку и добавил:

— Если бы искали меня, я бы знал еще вчера…

— А тебя-то чего…

— Хм… да… тэээк… к слову пришлось… Ну-ка, давай за мной…

Леха схватил, как пушинки оба велосипеда, и спрыгнул в канаву на обочине. Выбравшись из нее, помог девушке. Заставив ее спрятаться в глубине кустарника, сам прилег в небольшой выемке, так, чтобы оказаться позади джипов. Приехавшие, наверняка, будут смотреть на следы шин от велосипедов и заметят их обрыв, а заметив, остановятся — захотят проследить и предположить куда дальше делись люди на них приехавшие.

Встанут они перед самым обрывом, освещая фарами место окончания следа, сами же под свет этот попадут. Вот тут он их разглядит и если что… — но это уже его мысли, которые он раскрывать не собирается.

Так и вышло. Три джипа. Первый был «Анатолича», «генерал» его сразу узнал, и, успокоившись, убрал пистолет в кобуру. Два других оказались незнакомы, но все стало понятным через минуту, как только он услышал разговор.

Присвистнув, дал знать, где он. Взял поклажу и вылез. Смеялись все четверо, но у троих чувствовалась какая-то напряженность.

— Лелик, а где же дама?

— Ты че, меня не рад видеть?! Вот ты старый хрен, а тебе до нее какое дело, она, между прочем, мой гость…

— Угу… а мне, дорогой Алексей — должник…

— В смысле? Хотя, какая разница! Если сумма терпимая, я готов, тебе, Арон Карпыч…

— Да ни Карпыч, а Карлович… прошу тебя, просто Арон… Я сейчас умру… Мария!..

В нетерпении крикнул Держава…

Она стояла сзади, непонятно как подкравшись бесшумно. Стоя с понуро опущенной головой, Мариам, понимала, что оправдание найти будет очень сложно, потому и не пыталась.

Все застыли. Первая разорвала молчание женщина по уступленному ей праву:

— Мальчики, ваше предложение еще в силе? У меня и первый взнос есть…

С этими словами она протянула перстень Арону. Тот, не беря его, поцеловал протянутую руку и облегченно выдохнул.

— Ничего не понял…

Бузыкин, улыбаясь, пожал плечами. Леха, посмотрев на всех по порядку, остановился на «хозяине»:

— Аналогично, Анатолич. Мы чего-то не знаем? Андрюх, ничего сказать не хочешь…

Андрей стоял молча, блестя глазами, не отрывающимися от Марии. Не двигаясь с места, он молчал, и лишь поддергивал плечами, словно говоря: «Не знаю, что и сказать…». Решительнее оказалась снова женщина. Подойдя вплотную, она встала на цыпочки — произнесла почти шёпотом:

— Я, кажется, так некрасиво поступила… Прости меня… очень прошу — мне это очень важно…

Закончив фразу, поцеловала его в кончик носа. Поцелованный покраснел и, улыбнувшись, выдавил:

— Давненько…

— Что?

— Давненько меня никто не целовал… Я очень рад тебя видеть…

— Кажется, мы все в пролете…

Держава, улыбался во весь рот, и был чрезвычайно долен происходящим…

— Может, лучше в доме продолжим? Охота, все равно, тю-тю… хотяяя… между прочем, ваша дама, Андрей, стреляет весьма неплохо…

— Моя?

— А ты против?! Неужели мне предпочесть Арончика?… Ах, а Алексей вообще галантный и шикарный кавалер…

— Только женщины почему-то достаются всегда другим…

Тут вступил в разговор «Анатолич»:

— Леха, если ты че-то понял… я вот ни шиша!..

Андрей отошел от шока и вступил в разговор, наконец, начиная верить своей сбывающейся мечте:

— Да это та неотразимая… Владимир Анатольевич… та самая, «убившая» нас с Карловичем на повал в поезде. Арончик…

— Да, да, я настолько размяк, что подарил ей… именно подарил, и настаиваю на этом, перстень… гхе, гхе, правда, он мужской…

Три машины поставили под навесом, сами расположились у огромного мангала, выложенного из живого камня. Огромные куски мяса крутились на вертеле. Отрезая понемногу, каждый от своего, четыре мужчины и одна женщина весело болтали о разных ситуациях, случавшихся в их жизнях. Насытившись, они перешли на овощи, продолжая пить вино.

После под чай, зашел разговор о завтрашней предстоящей охоте, окончившийся констатацией, что понедельник должен ознаменоваться первыми работами по подготовке котлована для «фундамента», как теперь была названа тайна, прежде носившая название «туалетное дело».

«Глава» уехал, Леха пошел читать — он всегда читал в это время. Арон последовал за ним, оставив двоих у костра…

 

Вокруг них

Темноватая, но прозрачная пелена, опустившегося вечера, окутала небольшую усадебку. «Ладная» — назвал ее Андрей, впервые увидев. Все, каждый сантиметр, каждая деталька, были продуманы его другом. Он не знал, что делает Леха и в чем заключается его работа — это ведь совсем не важно, когда дружба настоящая, а твой дуг называется так не ради красоты слова или необходимости как-то называться, а потому что каждый день неустанно подтверждает своими действиями, чувствами, намерениями действительность этого родства. Именно родства, поскольку большинство родственников не способны пойти на то, что делают для нас наши настоящие друзья, как и мы для них… должны, но делаем ли?

Большой балкон, нависший над, уходящей в сторону рукотворного озера, горки, находился точно на уровне среза высоченных елей, вздымающихся плотной крепостью на другом берегу. Это был восток, поэтому здесь встречали восход солнца, до которого сегодня еще несколько часов…

В огромный мангал они подкладывали по полешке и любовались огнем, особенно искрами. Тишину «тишиной» назвать было нельзя. Окружавшее, настолько казались созвучным с их настроением, гармоничным с человеческим естеством, что душа, вырвавшаяся наружу, застыла в недоумении, то ли, оглохнув от невероятно прекрасного мира, то ли… то ли очень давно не выходила за границы створок, обычно ограничивающих ее внутри.

— Тыыы… очень необычный человек… Находясь рядом с тобой, все мысли, могущие создать негативный ореол, куда-то пропадают. Совершенно не хочется ни говорить, ни делать… Ты… как та плоть, окружавшая меня до рождения в мамином животике. Настолько все хорошо, все устраивает, всего хватает, что больше ничего не нужно. Что-то еще станет лишним…

— Именно поэтому ты тогда ушел?

— Тогда… Не знаю… тогда я не хотел запачкать впечатление… Мне что-то показалось, я… мне казалось, что так… именно так все и закончится… ну в смысле, не что ты улизнешь, а что ничего не будет в смысле секса.

— И как ты это понял?

— У тебя не было в глазах того, что обычно бывает… У тебя, как бы тебе… так чтобы поняла… Ну вот, понимаешь… словом, как у нас с Лехой. Мы смотрим друг на друга, как друзья и не больше… смотрим, с возникающим чувством переживания друг за друга, с готовностью помочь — это даже видно со стороны… Эх, сколькими взглядами, так многое выражающими человек может смотреть из своего открытого сердца… и как редко это бывает между людьми по-настоящему…

— Я давно так, как с вами себя не чувствовала, наверное, это и вылезло наружу… Мне немного не удобно… Если хочешь, я могу рассказать, что и почему…

— Потом, сейчас это не важно. Наверняка, тебе это и неприятно будет, зачем портить такой вечер…

Андрей ошибался, ей хотелось именно сейчас и именно с ним поделиться, излить душу… и вечер, и само время, и обстоятельства — все подходило. Мало того, эта тайна мешала ей дышать, смотреть на мир своими глазами, быть самой собой. Светищев сейчас стал самым близким по духу человеком, и она начала.

Мы знаем, что это за рассказ, только для него она не стала размывать картинку подробностями — захочет сам спросит. Но и услышанного, оказалось достаточно, чтобы он забыл, где находится и зачем они сюда приехали. Полностью охваченный ее переживаниями и проблемами, Андрей бросился в уме на поиск решения, наверное, это состояние продолжалось бы до утра, не верни его Мариам обратно:

— Андрюш, не думай об этом, лучше расскажи о себе. У тебя ведь тоже была жизнь. Почему ты расстался с женой? Только честно…

— Уф… Не знаю точно, как это получается… Знаешь, мне кажется, она знала меня совсем другим человеком, то есть она не видела меня настоящего, что ли. Ей настоящий, наверное, и не нужен был… Я замечал, причем очень часто, будто она говорит с другим, так бывает, когда ты в разговоре предполагаешь последствия и, опираясь на эти предположения, выстраиваешь общение. Обычно это легко, все так делают. Кто отталкивается от своего характера, судя по себе, кто-то от имеющегося опыта, кто-то просто зная человека. Так вот, она отталкивалась от кого-то, кого я не знал… Не подумай, я не о любовнике. Она построила внутри себя мнение обо мне, почти ничего общего со мной не имеющем. С ним она и жила, с ним говорила, часто удивляясь, когда моя реакция не совпадала с ожидаемой. Она меня совсем не знала настоящего!

Знал ли я ее? Теперь мне кажется, что знал… Да, да, именно знал! Думаю, если и ошибался, то не на много. Знаешь, она мне нравилась, пусть даже и с таким мной в своем воображении. Нооо, теперь, как только вижу это… — я ее совсем не слышал! Может быть в этом причины. В общем, и целом, она хороший человек… Какой же я идиот!..

Вряд ли Мария понимала его, ведь она помнила рассказ в поезде о мертвых душах, о ее деятельности. Сегодняшние переживания не вязались с теми совсем, если только тогда не были высказаны ради произведения необходимого впечатления.

Но все ни так, он просто винил себя за допущенную слабость, которая дала почувствовать той женщине свободу не в том направлении. Он сам поощрял ее неправильные действия, даже помогал и одобрял. Наверное, позволив быть себе слабым — ему льстило, что рядом с ним такая очаровательная, деятельная, способная, да-да, способнее всех остальных женщина. Его что ли ослепило, и прозрел Светищев уже поздно, настолько поздно — попытавшись что-то предпринять, лишь все ухудшил, а устранившись, покинув футбольную команду, открыл дороге ошибке, которую должен был пресечь!

К сожалению, женщины всегда находят слабое место в мужской «броне», если терпеливо «капают» в одну и тоже точку, совсем не понимая, что не любая победа в «сражении» приносит лавры победителя в «войне»…

«Не сегодня» — так бы могла звучать фраза, определяющая следующие несколько часов. Андрей улегся в гостиной, сдвинув две скамейки и положив на них обыкновенный матрац. Мариам заснула в предоставленной хозяйской спальной, на большой кровати, но с твердым покрытием. Последней мыслью обоих могла стать: «А ведь, наверняка, там за дверью, он (она) думает обо мне». И это не было ошибкой.

До этого, на прощание, пожелав «спокойной ночи» Светищев прошептал:

— Не знаю почему… ты только ничего не подумай, меня очень тянет к тебе… очень!

— К тебе… к тому, что внутри тебя… понимаешь?

— Не говори больше ничего, я все поняла… — это больше мне нужно, и если начинается с этого… мне тоже… меня тоже так же… я так боюсь это спугнуть. Если бы ты знал, сколько я передумала за эту неделю!

— Завтра я тебя, наверное, удивлю — я думал о тебе, и только о тебе все время, после твоего побега. Когда войдешь в спальню… там несколько пакетов — это тебе. Я знал, почему — то, что так будет и хотел сделать тебе приятно…

— Ты необычный… спокойной ночи!

— Ты скажешь… ты и сейчас еще «чужая жена»?

— Потом скажу… я так долго к этому привыкала…

Именно здесь она поцеловала его в верхнюю губу и отстранилась. Андрей смешно потянулся вслед и чуть было не потерял равновесие. Улыбался он уже закрывающейся двери. Мариам так и осталась неуловимой. Впрочем, он мог караулить выход, но никто не мог дать гарантию, что она не удерёт через окно…

Девушка вошла, закрыв дверь, прислонилась к ней спиной. Закинутые на затылок руки, теребили волосы, чуть касаясь кожи — это было приятно. В углу, между постелью и окном стояли несколько сумок, набитых вещами. Ей очень хотелось забраться в них с «головой» и мерить целую ночь. Давно никто не дарил ей подарков. Раздиравшее любопытство, не давало покоя, но вместе с тем, хотелось и немного помучить себя приятным нетерпением. Лучше было этим заниматься с утра — эта мысль разлилась приятным сегодняшним капризом, который обязательно исполнится завтра.

И все же, уже оставшись в одном нижнем белье, она протянула руку к пакету с загадочной надписью «Камуфляж и снаряжение». «Явно не женское направление» — подумалось ей, как раз в тот момент, когда рука нащупала приятно прильнувшую к коже ткань. Мариам потянула. Вещичка оказалась эластичной, расцветкой похожей на тигровую раскраску, смешанную с разноцветным камуфляжем.

«Вещь должно быть очень элегантная и подчеркивающая фигуру. Дааа, если мою фигурку этим обтянуть… бееедные мужички. С этого завтра и начну!» — никуда не денется от настоящей женщины ни коварность, ни кокетство. Если были, то и останутся…

Зеркало в спальной имелось только узковатое и вытянутое, чего хватило, чтобы посмотревшись в него мельком, понять завтрашние эмоции, которыми будут охвачены самцы…

Одновременно она подчеркнула, что у Андрея великолепный вкус и наметанный глаз, он угадал в точности размер и рост, что нелегко, когда женщина на каблуках… «Наверное, там еще много интересного, но это завтра! А ведь, наверняка, там за дверью, он думает обо мне… неужели я…» — сон не прервал мысль, позволив довести ее до конца, мы догадались какого, но пусть догадка не станет очередным штампом, упрощающим повествование — всему своё время…

Светищев не обладал чутким сном. Обычно он проваливался и, крепко проспав семь-восемь часов, вставал бодрым да оптимистичным. На него не сваливались, как на большинство, напоминания о сложностях и волнительных моментах, которыми переполнена жизнь любого из нас, даже не семьянина в любом возрасте.

Утро было разбито на каждодневно выполняемые шаги, давно ставшие навыком. Никогда не отходя от привычного, и находя в этом некую аккумулирующую силы способность, мужчина начал и это утро, как обычно, с зарядки.

Он даже не подозревал, что его разбудил стук каблучков о деревянный пол, несколько раз пробарабанивших буквально в метре от него. Зарядка началась еще лежа в постели, продолжалась сидя на ней, заканчиваясь у стены с вытянутым вверх, над головой, руками. Пятнадцатиминутная разминка для позвоночника и акцентированный массаж нескольких точек на голове — это все, чем он был занят. Одновременно он любил повторять про себя какой-нибудь стишок, часто это был гимн СССР — новый российский он так и не запомнил…

Вот в таком виде, еще не умытым, в одних только трусах «полуперденчиках», как их называла его мама в детстве, с закрытыми глазами, он был застигнут врасплох, неожиданно возникшей хищницей, ищущей жертву.

Ей хотелось, блеснуть сразу перед всеми, но и такое начало было лучшим из последних нескольких лет.

Светищев изо всех сил тянулся руками вверх, надо отметить, что это не так-то просто, и в самом пике напряжения услышал звук отрывающейся двери. Открытым, в таком виде, глазам, предстало само совершенство, обтянутое по голому телу вчерашнем аксессуаром. Ткань была плотной и лишь немного тянулась. Он так и не понял несколько дней назад, когда рассматривал в магазине эту вещь, и для чего она предназначена. Теперь все стало очевидным — чтобы «убить» его наповал! «Совершенство» стояло, облокотившись о край камина, на фоне окна и глядело на него исподлобья. При этом на скрещенные руки спадали бликующие солнцем волосы, закрывая часть лица, еще больше выделяя огромные глаза, увлеченной ритуалом жертвоприношения этой недоступной жрицы любви.

Одна нога чуть согнута в колене, за счет чего особенно выделялся переход таза в талию… Андрей буквально обалдел от этой линии. Его совсем добил пучок света, пробивающийся через окно, проникший между внутренних поверхностей бедер, сквозь тот самый треугольничек…

Поймав себя на мысли, о наступающем резком ухудшении состояния, он вспомнил, что нужно дышать. При первом вздохе руки в растерянности упали и повисли вдоль туловища. Именно сейчас мужчина вспомнил о своем внешнем виде и хотел было уже исправить положение, как вдруг, услышал:

— У тебя такой смешной животик… совсем маленький и кругленький, а вот ноги развиты хорошо. Если бы имел привычку втягивать его, то было бы вообще даже ооочень. Какой же ты смешной…

К этим словам присоединился кто-то сверху, через «второй свет»:

— Медаммм… а выыы… доброе утро, кстати, не могли бы не менять своего облачения, хотя бы до обеда? Я так давно не видел таких форм…

— Арончик, таких больше нет!..

— Бесспорно! Моя королева, я так понял, что это наш герой в труселях умудрился обеспечить вам полный гардероб. Андрей Викторович, а ты изобретательнее, чем я думал и совсем непредсказуем. Вы знаете, молодые люди, теперь у меня закрадывается подозрение: я что-то упустил в вашем общении, вполне возможно, оно не прекращалось. Хотя вряд ли, я ведь тоже, не понятно откуда был уверен, что Мария обязательно появится…

Из своей спальни выбрался и Алексей. Заспанным взглядом он вперился в прохаживающуюся Мариам, и остолбенел:

— Оххх!..

Вырвалось у него. Надо отдать ему должное, он быстрее всех собрался и отреагировал. Через минуту уже журчала вода, наполняя турку, а через пять, пока народ одевался, он уже подчивал приготовленным кофе свою гостью.

Не желая думать о времени знакомства и намерениях своего друга, и как он понял, его возлюбленной, он просто радовался такой его удаче и, не скрывая, говорил, что жалеет, опоздав со своими ухаживаниями.

Выполнив свои обязанности с кофе, Леха убежал к мангалу, чтобы быстренько начать печь вчерашние недоеденные куски мяса. Арон, Андрей и Мария спустились по длинной деревянной лестнице к озеру и прогуливались по дамбе.

Плескались крупные карпы, из нависшего над водой кустарника выплывал выводок уток. Солнце, только начинало нагревать поверхность земли, вместе с испарениями подымался запах утренней росы.

Держава сбил обоих с мыслей о прекрасном, напомнив, что неплохо было бы подумать о завтрашнем дне, который должен был стать началом их предприятия. «Добро» было получено, техника, пребудет к обеду, двоих рабочих он уже оплатил на неделю вперед, они только ждут команды.

Завтра же должны подтянуться старики, помнящие что было, и как располагалось на этой сегодняшней площади. В принципе, все было понятно, хотя Андрей и поинтересовался:

— Карлыч, скажи, пожалуйста, ты первые свои туалеты так же громогласно и с помпой откапывал?

— Что ты, Андрюшенька, те были… один на отшибе деревни, второй вообще почти в лесу. С последним, ух, я и намучился же, пока нашел…

— А копал тоже сам?

— Резонный вопрос — сам, друг мой, сам…

— Может и здесь сами, что-то мне это не нравится! Все обо всем знают. Не удивлюсь, если завтра на этот Клондайк, на равных правах, явится еще с десяток копателей!

— Не выйдет, ты же знаешь, мы взяли эту земельку в аренду на двадцать пять лет и…

— На двадцать пять!..

Голос Марии показался немного озабоченным, оба повернулись к ней, не поняв причину ее опасения.

— Ну да…

— Вы что так долго собираетесь искать?

— Да нет, на меньшее не возможно. В общем, мы пока делаем вид, что строим несколько павильонов под рынок, в перспективе крытый торговый центр…

— Надеюсь, мы дальше котлованов не пойдем…

— Не пойдем, не пойдем — это уже дело администрации, им все равно, что делают несколько человек, если за это платят и, если это никому не мешает, а дальше будет видно. Кстати, «Анатолич» не поверил… надо отдать ему должное. Вот что значит: «Друг твоего друга — мой друг» — даже задаваться вопросами не стал — надо, значит надо, делайте! Спасибо авторитету твоего друга, Андрей. Да и ты, тоже, видимо, пообещал целый стадион.

— Да я то что! Через неделю приедут проектировщики, им все равно, где проектировать. По плану положено отстроить несколько сот стадионов в центральной части России, какая разница, где… денежку «цап-царапнуть». Здесь, к тому же и песок, и гравий, и рабочая сила своя… Так что, через месяц здесь будет вполне современный стадион с синтетическим покрытием футбольного поля… Сам опробую! Надеюсь к тому времени увидеть и подержать в руках настоящего Фаберже… Арон, хотел тебя вот о чем спросить…

— Весь к твоим услугам…

— Может такую ценность стоит отдать, или там, как-то продать задешево государству…

— Да сейчас!.. Ни в коем случае, чинуши эти все распилят!..

Марии не дали договорить — Алексей кричал сверху, приглашая всех к завтраку…

— Дорогая, не волнуйтесь, Андрюша, по всей видимости, имел в виду, при продаже с аукциона, учитывать прежде всего интересы страны…

— С аукциона? Нас точно посадят!

— Не волнуйтесь, это не сложно, просто не раскрывается источник появления, о нас еще, как о спасителях реликвии заговорят. К тому же эти ценности не могут числиться ворованными, только пропавшими или, скорее, изъятыми…

Запах печеного мяса, заставил забыть всё, и троица прибавила в шаге. Мария заскочила в дом, вернувшись в новом платье и летних сетчатых сапожках. На фоне красновато-коричневатого кирпича желтый цвет её одеяния выгодно выделялся, соответственно, постоянно отвлекая мужчин не только от мыслей, но и от пищи.

Кто знает, что в эти минуты больше захватывало умы мужской части этой усадьбы, только самым притягивающим объектом была, все же женщина… Многих сил стоят нам, слабым и податливым, попытки справиться с этим искушением, и наши милые женщины, не только хорошо об этом знают, но умеючи пользуются…

***

Рустам стоял у покосившегося забора, калитка которого была заперта на замок. Отсюда хорошо была видна входная в избу дверь. Дом старый, кривой, с проваливающейся крышей, вряд ли державшей воду. Облезлая краска, нанесенная на вагонку лет десять назад, наверное, облупилась в тот же год. Стекол не хватало, и половина окон была заколочена наглухо. Хозяйка не отпирала, если вообще была дома.

На шум тихонечко вылезла старушка соседка, долго всматривалась из-за косяка своей такой же развалины, решилась подать голос:

— Эй, там! Я все вижу! Кто нужен?!..

Молодой человек пытался понять, откуда раздался голос, но так и не сообразил, поскольку женщина, лишь крикнув, сразу спряталась.

«Ну что за люди! Дома старые, убогие клетушки. Забор сам падает, а они его запирают, зато дверь припирают поленом. Что-то крикнула и исчезла, будто вора увидела».

— Говорящий покажись! Я мясо скупаю…

— Так бы и сказал. Касатик, а ты, чей будешь-то?

— В каком смысле, уважаемая?

— Угу… Понятно…

И уже в пол голоса:

— Мы растим, а ты наживаешься! Мало того, что пенсия грошовая… до больницы не доберешься — чтобы укол сделать, надо десять верст туда и столько же обратно протопать… хоронить даже себя не на что! Так еще этих «нехристей» насылают!..

После топнув ногой, обратилась к нему:

— Какого же ты рода — племени-то, сынок?

— С Кавказа, бабушка…

— Да вижу, что не с полюса, откуда, говорю тебя принесло-то?

— Да я почти всю жизнь в Москве жил…

— Уууугу, оно и видно, русак по крови! Судя по всему… ааа, какая разница — все «нехристь»!

Последнее, она уже подходя в полусогнутом состоянии, говорила почти в лицо, правда снизу вверх…

— За мясом значит?

— Ну да…

— А ты его растил, кормил, выхаживал?! Только и знаете, что за копеечку скупить и… Почем берешь за кило?!..

В ее голосе звучала обида. Брошенность, забытость, никому не нужность, беспроглядная бесперспективность — все выливалось сейчас на этого иноверца, просто потому что он не своей, ни родной веры.

— Ну, я ж не грабитель…

— Знаю я вас… Хотите все и сразу! Тебе сколько мяса то нужно?

— Да все возьму, что дадите…

— А ведь и, правда, по-нашему складно лопочешь. Постольку-то возьмешь? Ни копейки дешевле!

— А чего ж не взять-то…

— С костями вес аль со шкурой… иль в живую?

— Ну, живого-то не повезу, бабушка…

— Бабушка-бабушка, заладил! Кому я бабушка, давно червей кормит. Одни мы тут, пять хат на всю деревню, и одни старики!

— Жаль… Вот и я говорю, не хорошо так! У нас о стариках заботятся…

— Угу, на тот свет чик-чирик… Ну что берешь, внучек?

— А сколько? Да вот у меня два телка — пора уже… да и Лукерьи, к кому стучишь — спит наверное, старая карга, чтоб ей, скупая старушенция стала…

— Беру, правда, не очень выгодная сделка…

— Ну это кому как… Надо в город ехать, а автобус, «глава наш», присылает только два раза в неделю, хотя и за это дай Бог ему здоровья, хоть кто-то о нас думает! Это ж через три дня! А лекарства ей, Лукерье то, уже сегодня нужны!

— Ну давайте я привезу.

— Ага! И денежки тю-тю!

— Хорошо, давайте так, вы мне список напишите, я за свои куплю, потом привезу, и вы мне по чекам вернете…

— А не обманешь.

— Аллах Всемогущий! Да так только вы меня обмануть можете.

— Идет! Нууу… если обманешь…

Через три часа он ехал в сторону города. Спешить было некуда, да и прицеп, полный свежей телятины, не позволит стать джигитом на лихом коне. Мысли снова и снова возвращались ко вчерашнему событию, от которого он никак не мог отойти.

Вчера, проходя мимо вокзальной площади, которую какие-то люди перекопали вдоль и поперек, ему показался женский голос отчаянно знакомым. Его как током ударило! Много неприятностей было у Рустама из-за этой женщины, все больше от родственников. Она буквально опозорила его! Странно, но у него совсем не было злости, зато все больше и больше восставала из пепла любовь!

Он и сам понимал, что его поступки совсем не современные, как и нравы его семьи, справедливости в них нет — все к рабству. Не так должно было быть, не этого хотелось! Не нужно было уезжать с молодой супругой из столицы. Вторая навязанная ему жена была в тягость, он не хочет ее видеть по сей день. И зачем ему две?! Старейшины говорят, что теперь жизнь Мариам ничего не стоит, а каждый мусульманин имеет права ее убить.

Эти слова звучат страшно, он подался вслед брату на ее поиски, только, чтобы предотвратить расправу…

Перебирая по пути эти мысли, молодой человек, зацепившись за одну, дошел до главной, мучавшей его последнее время: «Она очень умная и меня любит… Уверен, что у нас ещё все получится, если начать снова. Эти же фанатики совсем с ума сошли. А ведь сколько она терпела, даже показалось, что от Бога своего собиралась отказаться ради меня… Хотя, как можно отказаться от Всевышнего? Как красиво и красноречиво Мариам говорила о своем христианстве… какие доводы? Права — не права, по законам шариата, женщине не дано рассуждать, правда… ей вообще ничего не дано!

Как я мог такое допустить?! Она дочь такого большого, уважаемого во всем мире, ученого человека, сама почти ученый, стала почти рабыней! Даже бить ее начал, а она терпела — думала, что я для вида, для родственников. Вся голова была в синяках! Но это только сейчас совестит, а тогда мне казалось, что это правильно. Как я быстро поменялся!

Какая мужественная женщина! В самый праздник такое сказать! Мол, какая польза в праздничный день ничего не ест, а ночью объесться до тошноты?! Я ее тогда заставил есть всю ночь! Она ела и… ее тошнило!

Наши женщины боятся уходить от мужчин, они вообще бояться жить вне общины, даже не представляют как это возможно. А она свободолюбива, но никак потаскуха… она предпочитала «шишки сама набивать», набираясь ума и опыта, а непросто следовать бесконечным ограничениям и понуканиям. Только я это поздно понял! Если вообще понял!

Ох, не разумный брат мой, зачем-то он сюда приехал, и я вынужден быть с ним? Что я тут делаю, зачем я покупаю это мясо?… Покупаю, продаю! Я же в этом ничего не понимаю!

Какие странные эти русские! Сами дают себя обманывать! Цены давно выросли, даже купи я в два раза дороже — было бы выгодно. Да как этой бабке добраться до рынка, узнать, сколько сейчас ее мясо стоит?

Мариам, какая же ты… дааа, ты индивидуальность, это из наших женщин выбито за столетия. Они даже не понимают, что это нормально! Мужчинам так удобно! Это точно, но в этом не может быть души. Когда я впервые увидел твои глаза… заметив твой взгляд, даже испугался. Только после я понял, что у нас я не видел таких чистых, наполненных душой, взглядов. Ты говоришь, что это отражение Иисуса, напоившей Своей благодатью твое сердце, но мне это не понятно!

Ты спорила со мной — меня это злило! Ты женщина и тебе не дано… но что-то в твоих словах цепляло. Может ты и правда богослов, как у вас это называется! Ты так гордо называла себя «женщиной-христианкой», что довела меня однажды смеха! Но после до меня дошло твое объяснение, и мне показалось — оно не лишенным смысла! Ты сказала тогда, что Бог-Слово воплотился через женщину, точнее, через Деву Марию — у нас Мариам. Она может молиться пред Господом за каждого, и каждый получает заступничество. Я так и не понял, почему вы молитесь Ей, если она сама ничего не даёт… Ты назвала Её «Честнейшею Херувим и славнейшею без сравнения Серафим» — это значит, что она выше всех, ближе всех к Богу! Я удивился, ведь был уверен, что она всего лишь пророчица — мать пророка! Я читал Коран на понятном мне языке, но не на языке пророка, которого совсем не знаю, любил слушать проповеди и наставления. Каждый человек может ошибаться, важно, чтобы это не было сделано намеренно…

Мой брат… Мой брат, кем он стал?! Я перестал понимать его, он все делает ни так, как мусульмане — молится стоя, говорит не те слова, мне даже показалось, что его бог — это смерть! Он ненавидит тебя! Он всегда тебя подозревал, и ты его обманула, унизила. Он ненавидит тебя!

Слушая тебя… чего стоят пророчества Исы (Иисус Христос) — они все сбылись! Сколько чудес! Я верю, что так может быть, ведь она одно из них!

Ты сказала, что Священное Евангелие — это бесконечная, не имеющая дна познания Книга. Как так, когда у нее есть конец?!

Я смеялся над всем, что ты мне говорила, но после твоего исчезновения, подумал — почему призывают уничтожать неверных, а вас привлекать их Словом? Что же должно быть в этом Слове, что обладает такой силой? Ты рассказывала, что какой-то апостол Петр, лично знавший Христа, отрекся от Него трижды, но был прощен, после став Величайшим среди остальных апостолов. Я снова смеялся, но когда ты сказала, что после своего прощения он одной только проповедью обратил в христианство три тысячи неверных, не убив даже ни одного, я захотел узнать, правда, это или нет.

И после этого произошло чудо. Я решил прочитать Евангелие. Для нас это тоже Священная Книга и мы принимаем написанное в ней чистейшей правдой. Перед этим сказал себе: «Если прочтя эту Книгу, я не смогу найти в ней ни одного оправдания для своей Мариам, то найду и убью ее своей рукой!». Твоя мать назвала тебя в честь Мариам (Пресвятой Богородицы Девы Марии), сегодняшний я, уже в этом увидел бы предзнаменование, но тогда горел гневом!

После первого раза я заметил только доказательства правоты Корана и выбросил «Откровение» Твоего Бога в кучу мусора. Две ночи подряд не мог заснуть, видя во сне какие-то ужасы. Мучаясь в гневе, ненависти к тебе, не зная как отомстить. Но чем больше я тебя ненавидел, тем больше боялся сам. Трепетал перед твоими тремя богами, пока не взял опять в руки эту Книгу, вовремя вынув Её из помойки — странно… она стала еще чище, чем была до этого. Почему-то я начал с четвертого Евангелия — от Иоанна. Не знаю, что со мной случилось, но вдруг, понял, что у вас не трое богов, а Он Один, но в тех лицах! Это оказалось просто понять, ведь как и у человека у Него были и Голос — Слово, и Мысли — Дух… А ведь я всего прочитал к этому моменту: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово был Бог. Оно было в начале у Бога. Все через Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть. В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков. И свет во тьме светит, и тьма не объяла его». Я даже запомнил эти строки. По сей день, они кажутся мне строками Корана, ведь мы признаем их. Но прочитав, осознал, что читая Евангелие, которое считал твоим, я почти ничего не понял, но оно такое же твое… как и мое!

Я принялся снова. Но без тебя опять не смог вникнуть в смысл, хотя был поражен многими строками, и они были откровением! Я понял, что ты имела в виду. Понял, почему я хотел убить тебя, и обрадовался, что не сделал этого. Я узрел — во фразе Корана: «Прелюбодея и прелюбодейку — побивайте каждого из них сотней ударов» — нет ничего спасительного, ибо каждый человек прелюбодей, если только эти слова не направлены против себя самого! Нельзя бороться с грехом, уничтожая его носителя, ибо нет безгреховных, но… Но… Иса (Иисус Христос) сказал о взятой в прелюбодеянии женщине тем, кто привел её в надежде искусить Его: «… кто из вас без греха, первый брось на нее камень». И дальше Он сказал, после того никто не сделал этого, но обличаемые совестью, разошлись: «… и Я не осуждаю тебя; иди и больше не греши.» Ваш Бог… Бог простил ее! Он простил ее и тем изгнал из нее джинов! Она стояла пред Ним, уже распятым за ее прощенные Им же грехи. Он страдал за нее, умирая. Я не сразу понял это, ведь думал, что вместо Христа распяли Иуду, а сам Иса был взят Аллахом на небо живым. Иса — великий пророк! Иии… я понял, что Он больше, чем то, что представлял я о Нем раньше… Он больше, чем пророк, потому что я, прочитав всего лишь несколько строк, смог сделать огромный шаг — понял, что не имею права судить тебя! Всемилостивый оправдал бы тебя! Теперь я чувствую себя виноватым перед тобой и если увижу… как только встречу тебя, обязательно скажу об этом».

Рустам уже не раз проговаривал себе этот, один и тот же в общих чертах, текст. Еще немного и он стал бы «Дуа». Мариам стала тем камнем, ждущим на развилке его жизненного пути, который указывает стези и верные, и ошибочные, и спасительные, и гибельные — остается только выбрать…

Он не думал, любит она его или нет, но просто верил, как ребенок и молил об этом Аллаха от всего сердца.

Молодой человек принял за хороший знак, что половину дня в субботу и воскресенье должен проводить у храма. Он часто поворачиваясь, смотрел в сторону крестов, венчающих купола. Он не замечал его, только полумесяц, лежавший у его основания. Рустам был уверен, что это знак Аллаха, как-то попавший туда, совсем не подозревая, что это символ православной Церкви, как лодки спасающей своих чад.

После почудившегося голоса Мариам, он и вовсе расхотел отходить от собора, ведь именно здесь, он его услышал…

 

Чем дольше выдержка, тем дороже

Уже третью неделю продолжались раскопки. Арон настолько аккуратно и продуманно подходил к вычислению возможного места захоронения драгоценностей, что от усердия, как говорила Мария, уборные вынуждены были стягиваться со всей округи.

Ни один сторожил не мог вспомнить, чтобы это место вмещало такое их количество — вчера обнаружили четвертый. Для площади в один гектар это было уже слишком! Приезжавший посмотреть на их усилия «Анатолич», явно не понимал назначения прокопанных траншей, но был верен своей формуле «друг моего друга — мой друг», а потому молчаливо улыбался и осторожно интересовался, а стоит ли здесь вообще ставить павильоны, намекая на то, совсем не против, если дело закончится новым асфальтированием.

Небольшая сборная палаточка, единственное сооружение, выросшее за это время, была защитой от солнца для ставшей теперь неразлучной троицы. Вряд ли кто-нибудь посторонний мог разобраться в их отношения. Несомненно, они были теплые и открытые.

Вопреки ожиданиям между Андреем и Марией ничего не произошло в смысле сексуальном. По прежнему они оставались на дружеской ноге, ища этому объяснения, смущались, бросая вопросительные взгляды каждый вечер, при пожелании «спокойной ночи». Держава успокоился совсем, относясь к обоим, как к своим детям и радовался их целомудренным отношениям, зная по опыту, что это только укрепит их.

Действительно человеку, бывшему все время рядом, показалось бы, что эти мужчина и женщина — брат и сестра. Темы разговоров наедине настолько глубоко и откровенно забирались в сокровенные уголки душ обоих, что они знали многое из того, что никто никогда не услышит.

Их взаимное притяжение сносило любые барьеры, выраставшие между ними в течение дня. К концу каждого вечера и он, и она были уверены, что уж сегодняшний то точно закончится в одной постели. Засыпая где-то совсем в закромах сердечных переживаний, мягко проскальзывала мысль: «Если слиться плотью, то можно потерять еще не окрепшие душевные связи. Пусть души оценят друг друга, привыкнут, поймут, что не могут существовать раздельно, пусть тогда тела сольются. Важно принадлежать именно духовно, тогда никогда не будет ни разлада, ни даже намека на него».

Все, что позволял себе Светищев — это легкие поцелуи в щечки, лоб, руки. Нежные поглаживания, поддерживания и ухаживания обоюдно обостряли эти моменты. Искры пробегали между касающихся частей тела и взглядами, но что-то сдерживало, давая понять: очень скоро произойдет главное событие, и оно будет неожиданным!

Пока Арон руководил новым броском, Мария и Андрей заварили свежий чай и, как говаривал старина Карлсон, «баловались плюшками». При всем очаровании, бросавшемся в глаза, девушка старалась выглядеть скромно, чему стали соответствовать костюмы носимые ею.

Девушка предпочитала стилизованный под военную форму брючный костюм, камуфлированной расцветки и панамку. Андрей сам выбирал эту одежду, и снова не ошибся. Удивительно, как он шел его возлюбленной. Приталенный кителек с выточками под грудь, покрой брюк, одеваемых поверх высоких армейских ботинок, и сами ботинки на шнуровке, подчеркивали все, чем обильно наградил Господь Марию.

— Арончик, наверняка, думает, что сегодня или завтра мы достигнем желаемого обязательно. А знаешь, я совсем не расстроюсь, если мы вообще ничего не найдем!

— Только не говори это Карлычу, он не выдержит от тебя такого укола. Иии… мне кажется, он все-таки любит тебя, правда, какой-то такой особенной любовью, что ли…

— Отцовской…

— Отцовской? Нууу, мне казалось, что он смотрит на тебя, как брат и мать одновременно.

— Нэээт! Как ааатэц! Андрюшенька, он очень хороший, просто одинокий. Мы ведь с тобой думали, что он женат…

— Это тебе так показалось в первый день… хотя, признаюсь — я был того же мнения… Дааа, ребенка он потерял, и после этого они больше не решились… Поздний брак…

— Странно, обычно у них, нууу… у еврев, куча родственников, а он как-то совсем одинок…

— Все его родственники разлетелись по европам, а он решил, что его Родина Россия! И это поступок!

— Я бы сказала — это выбор!

— Да, это выбор достойный, к тому же при понимании, что его не поймут, иии… что оставить наследство будет некому. Детки, детки…

Светищев надавил пальцами на глаза, уставшие щуриться от слепящего солнца.

Мария поняла, точнее вспомнила, что эта тема ими почти не затрагивалась. Захотелось понять почему:

— А что ты? У тебя, кажется дочь?

— Дочь… родитель тот, кто воспитывает, а не кто семя вкладывает… Она совсем еще маленькая была, да и сейчас… да и сейчас-то еще малышка. Да уж задела ты за живое. Знаешь, наверное, не понять еще не имеющему детей, родителей, тем более родителя, ставшего, таким только по названию. Я часто о ней думаю, но так, как бы изнутри, понимая, что никогда не попаду вовне… Раньше так, каждый Божий день представлял с ней разговор при первой встрече. Все думал, как мы встретимся, ведь не можем же не встретиться… Встречи эти получались такими теплыми, яркими, даже помпезными, овеянные переживаниями и радостью от долгого ожидания. Все-то у меня получалось выглядеть в них страдальцем, а она… дочь, я имею в виду, очень желающая этой встречи и продолжения отношений… Как ребенок радовался, таким вот сценам, возникающим в воображении. А теперь успокаиваюсь одной мыслью — вряд ли будет так… иии… у нее будет свое… много своего, что гораздо ближе к сердцу. Да и мнение по поводу случившегося, далеко с твоим, может не сходиться.

— Андрюш, ты как будто на себе крест ставишь… — еще молодой, многообещающий…

— Гм, скажи еще, что найдется девушка, которая нарожает и так далее…

— Я не сомневаюсь, что все у тебя еще впереди!..

Разговор заходил в то русло, направление которого мало кому из находящихся вначале подобных отношений нравится. Оба влюбленных это понимали, но никто из них, как очень часто это бывает, не может остановить или остановиться, или, хотя бы попытаться перевести на другую тему. Так бы и было до бесконечности, если бы не подкравшийся незаметно Арон Карлович.

Услышав одну фразу о себе, он решил дождаться второй, потом следующей и далее, желая уяснить, что же происходит между влюбленными, пытающимися сейчас казаться почти чужими. Он даже улыбнулся про себя, помотав головой в добром осуждении. «Толи говорят комплементы, толи пытаются убедить, в чем-то любимого человека… А может Андрей бессилен или того хуже, обладает какой неизвестной мне манией? Что-то я их не пойму! Сватают кого-то друг друга, „про себя“ имея в виду себя же!» — в мыслях начало путаться настоящее восприятие, чего не выдержав, он буркнул:

— Ни себе, ни людям!

— Чего? Арончик, ты прямо приведение…

— Сами вы… не мое старческое дело, конечно, но вам бы давно следовало о свадьбе подумать, а вы все кого-то сватаете… «Найдется женщина…» — даже подслушивать тошно. Вот нашлю на вас Глафиру Романовну, она быстро все устроит! А то охмурить друг друга охмурили, а Арончик до сих пор в удивлении от холодности ваших постелей…

— Арон Карлович!..

— Да! И фамилия моя Держава! Ты вот, Андрей Викторович, место занял, а у меня может быть предложение руки и сердце к Марии созрело…

— Уф… ну ты скажешь прямо… Хотя ты можешь, а я что-то…

Он только хотел выйти, но проводя глазами от Арона к выходу, напоролся на умоляющий взгляд Мариам. Его даже пошатнуло. Он упал на колени, как-то неуклюже прошелся на них, и уперевшись в ее живот, застыл. Андрея одолело сразу несколько волн переживаний. Нахлынувшее спертым воздухом, встало в трахее. Он хотел говорить и не мог, хотел поднять голову, чтобы показать себя через взгляд, но глаза щипали наворачивающиеся слезы. Светищев попытался сглотнуть, но и кадык не желал слушаться, прилипнув к какому-то пузырю в носоглотке. Внезапно мужчина осознал, что не может вспомнить, каким должен быть следующий шаг, чтобы начать дышать. Переволновавшись, он смог только прохрипеть и, подняв руки, обняв ее таз, с силой вдавил свою голову в ее живот. Вдох получился, потом сразу выдох, вытолкнувший впереди себя рыдание. Конечно, это не было рыданием, как таковым, но со стороны именно так и выглядело.

Хватая порцию кислорода за порцией, он постепенно приходил в себя. В замешательстве подняв голову, он увидел дрожавшую нижнюю губу, слегка трясущаяся она незаметно шевелилась — Мария что-то говорила, но еле слышно — только ему. Ее большие, горевшие чувством, миндалевидные глаза, выражали столько страсти, что казались зеркалом испуга и счастья одновременно. Наверное, так и было. Ведь, чувствуя огромное, долго ожидаемое приобретение, человек не только радуется ему, но и где-то в глубине подсознания начинает переживать о возможности потери.

Ноги ее тоже не держали. Накопленное за эти дни эмоциональное напряжение уже не могло вырваться иначе, как через истерику, но тихую, прижимающую, вздрагивающую, жаждущую всего, чего угодно лишь бы вместе!

Мария опустилась рядом, преодолев сопротивление прижимаемых рук Андрея. Он смотрел на нее с недоверием, изо всех сил стараясь проморгать нависшие слезы. Старательность и сосредоточенность всегда мешает выражать настоящие чувства, они коверкают и уродуют то, что скрывать бы не следовало. Но разве в такие минуты интуицию женщины можно обмануть? Любая маска просматривается ей насквозь, тем более та, что надета не нарочно, и даже не замечаема самим хозяином.

Человек не видит своего лица, только предполагает о своей мимике, даже натренировавший перед зеркалом выражения, реакции, позы, все равно представляет настоящее лишь отдаленно. Что уж говорить о том, что мы можем испытывать, когда в самый главный момент нашей жизни каждую клеточку нашего лица рассматривает не только любящий нас человек, но и любимый нами!

Взгляд, охваченный страстной стороной чувства, имеющий свое начало в душе, продолжение в сердце, проходя через все наши нервы, запутавшийся в уме, с которого будто сойдя, а точнее сбежав, теряя равновесие, выскакивает прямо навстречу ее взору. Эта сумашедшинка, связавшаяся с обожанием не может ускользнуть от той, которая и ждет, и ищет этого!

«Сумасшедшинка», видимая Марией, была гигантских размеров, хоть не совсем осознанной до конца Андреем, была заметна издалека. Ответная реакция перевернула что-то внутри, явно не материального свойства, но ощутимое вполне физически. Пульс давно зашкаливал, воздуха не хватало, вся она тянулась к нему, желая не многого, но единственного — слиться и остаться навсегда!

Покрыв его лицо поцелуями, она наконец лишилась того старого страха преследования бывшим мужем и его родственниками. Облегчение было настолько явным и казалось чудесным избавлением от прошлого навсегда, что все планы, так тщательно продуманные, в мгновение ока преобразились из блистательных в провально-утопические. Теперь хотелось быть просто рядом с ним.

Эта мысль полоснула по прежним, глубоко засевшим чувствам, вдруг оказавшимися почти на поверхности. Всколыхнулись чувства к Рустаму, давая понять, что они еще дышат, и вполне живы. Отбросив их, как пережиток, Мариам захотела рассказать правду о себе. Кто она, чья дочь, чья жена, чем жила последние годы, сколько и как заработала, но в мозгу поднялся возмущенный голос бывшего мужа. Он говорил, что никогда настоящий мужчина подобного не поймет, даже не захотев этого сделать, и, конечно, такой честности не оценит.

Он напоминал ей, что такой падшей женщине не место рядом с порядочным человеком, но если она промолчит, то рано или поздно, правда вскроется, и все закончится…

Отброшенная и побежденная боязнь, истекающая из прошлого, быстро замещалась новыми опасениями. Еще не обретя, она уже опасалась потерять. Такие состояния часто превращаются в настоящие фобии, мучают ужасными сомнениями, превращая, совершенно безосновательно, жизнь, обязанную стать счастливой, в помойную яму ревности, подозрений, обмана. И все это можно было избежать, всего лишь переступив, кажущуюся огромной пропастью, маленькую канавку необоснованного страха.

Любовь не только прощает, но оправдывает не осуждая. Если ее нет, то тщетно становится все, даже предыдущая целомудренная жизнь, жертвенное настоящее и загубленное ради любимого возможное другое перспективное будущее…

Слез не было на его глазах, хотя они и покрывались, до сих пор, тонкой, блестящей пленкой. Получив несколько поцелуев и ответив горячими, продолжительными своими, он выпалил, в совершенном безумии:

— Надо бы успокоить Арончика. Дорогой друг, тебе не видать моей Марии, как своих ушей!..

И уже обращаясь к ней:

— Ангел мой, я тебя люблю! Может я и безумен, но я настолько ослеплен тобой… еще с первого момента нашей встречи, что мне все равно, почему и зачем произошло тогда то, что произошло, потому что все это было лишь очередной ступенью к сегодняшнему дню. Я не мог ничего сделать в предыдущие дни, ощущая какую-то преграду, но сегодня…, сейчас ее больше нет!..

— Мне так много нужно тебе сказать! Я ведь не Мария, а Мариам!..

— Еще красивее…, и совсем…, совсем не важно… то есть, конечно, важно… мня-м… родители и все… очень важно, но вторично!

— Я воровка на доверии…

— Жуть…

Воскликнули оба, но с тоном «здорово», Светищев добавил:

— Милая жуть, и вообще если кто-то хочет разврата, а получает целый концерт без окончания, то заплатить все равно должен…

Он нес заведомую чушь, понимал это, и в муках непонимания, боязни: вот — вот все это закончится — был готов на все:

— Я уверен, что тебя на это подвигли грустные, даже ужасные обстоятельства. Я постараюсь их понять, а потом, это действительно было неповторимое зрелище!..

Арон Карлович вскочил, только было присев. Он был крайне возбужден. Каждый момент занимал его ни меньше, чем целый час в день его собственной, когда-то сыгранной, свадьбы:

— Мария, готов поклясться, что вы честнейшая из женщин, и нас с Андреем нисколько не обманули!

Из-за охватившего всех непомерного волнения, он перешел, совершенно этого не заметив, на «Вы», но так же искрометно продолжил, как ни в чем не бывало:

— Можно даже сказать, что мы еще должны остались…

Как-то все ни так и ни туда уходил разговор, но сути излияния душ это нисколько не меняло, а потому продолжилось по дороге к усадьбе Алексея, который очень быстро расставил все на свои места, рассказав про своего хорошего знакомого и его возлюбленную…

***

Леха только вернулся с охоты. Иногда он любил пройтись по тетеревиным токам. Надо отдать ему должное, он в основном гулял, попугивая птиц, лишь изредка позволяя себе «взять» одну — две. Ему полюбились эти места, наполненные красотой, гармонией, тишиной. В них не было опустошения, как там, куда приходят потребители, скупая, застраивая, загаживая. Эти места никому не были нужны из-за своей отдаленности, маловодности и недоразвитости в смысле развлекательном. Тем и были ему дороги!

Чистота и нетронутость, спокойствие и расположенность к человеку самой природы, притягивали бывшего военного, и он наслаждался этими дарами, надеясь, что так будет всегда!

Здесь не было ничего на многие километры, что могло бы тревожить, злить, отвлекать. Бывало, что он отходил от машины на десяток верст, даже не замечая этого. Гуляя ногами, Алексей удалялся в бесконечность мыслями. Какая кому разница, какими они были, здесь он мог переживать о том, что было в столице заслонено тамошними проблемами и работой.

В Москве он был занят временным, здесь занимали думы о вечном, духовном. Эта жизнь ему нравилась больше. Бывали периоды, когда он убегал и прятался в этом укромном, уютном уголке, где принадлежал сам себе. Здесь существование сменялось чувством жизни, которая часто казалась обреченной на дикое, не желаемое изменение, хотя успокаивало.

Именно приезжая в эту усадьбу, мужчина сбрасывал латы, груз обязанностей и опасений, оставаясь самим собой, только вырванным из когтей кажущейся безысходности.

В почти выцветшем камуфляже, высоких армейских ботинках, сидящего на кресле-качалке, наслаждавшегося видом, постепенно меняющих цвет от заходящего солнца, верхушек елей, уходящих за горизонт, застала его шумная компания.

За это время он настолько привык к ним, что к вечеру каждого дня начинал скучать без этой троицы, непонятно, чем объединявшихся людей. Каждый из них был самобытен и индивидуален, к ним не подходило ни слово, ни тем более понятие «масса». Общение к каждым и по отдельности, приносили ему удовольствие. Поэтому, лишь заслышав их разговор, он поднялся и направился к друзьям.

— И что это мы такие возбуждённые? Неужели, наконец-то решили, куда ставить павильоны?

Это было неожиданно, поскольку за произошедшим между Марией и Андреем, все совершенно забыли эту тему. Понятно теперь, что Алексей в курсе не был, да и не очень-то интересовался, мало того, он сам занимался поисками, надо сказать не безуспешно! Только искал он огромный подземный склад-бункер, куда перед отступлением Вермахта десятки грузовиков завозили какие-то грузы. Дальнейшего никто из стариков рассказать не мог, кроме, как предупреждая о том, что вначале шестидесятых годов все ходы были подорваны, и после некоторое время существовало оцепление из трех постов, снятое лишь после смерти Сталина. Это отдельная история…

На сказанное хозяином усадьбы троица встала, как вкопанная. Андрей и Мария повернулись к Арону. Во взглядах их не было претензий, но стоял воплощенный вопрос:

— Карлыч, а че ж мы…

— Ну… нечего мне вам сказать! Это был последний туалет, типа сортир… Вообще не пойму, откуда их столько на этой площади. Если, конечно, это то, что я думаю — ведь все они просто ямы с непонятно чем! Я не знаю, что вам сказать! За сегодня узнал столько подробностей, что волосы дыбом встали!

— Арончик, да ничего страшного! Мы ведь больше обрели, и мы тебя любим!

— Арон Карлович или как вас Димка называет, Барон Карпыч…

— Ну, где-то убыло, где-то прибыло… бароннн — мня, мня… эээтооо…

— Ваше любимое виски останется любимым и оно давно вас, а остальное… послушайте, ну если вам так важны эти туалеты, да приезжайте сюда, хоть каждую неделю. Почему, кстати, туалеты… эти сортиры, он что из золота сделаны? Неужели прабабушка ваша уронила случайно туда драгоценный флакон с эликсиром жизни, который ей теперь понадобился… Хотя простите, не мое дело, пойдемте, я вам своего эликсирчика накапаю, а то у вас совсем печальный вид…

— Вы почти угадали. Все, что намеренно уронил туда мой дедушка, было изъято… точнее экспроприировано у дворян, купцов, даже у царской фамилии. Представьте себе, мы могли найти даже изделия с маркой Фаберже!

— Что-то мне подсказывает, что сам Фаберже немного оскорбился бы от такого предпочтения для хранения, его произведений. Хм… История интересная, неужели правдоподобная? Ха ха ха! Не может быть! Так вы все это время искали драгоценности, а нашли только засохшие фикалии…

— Зря ты, Леха, смеешься, видел бы перечень! Мы с тобой друзьями уже лет двадцать пять, и я за все время видел в тебе очень любознательного и пытливого человека…

— Эх! Дрончик, да все по-прежнему, только… я так понимаю, что привязка ваша, Арон Карлович, непосредственно к станции?

— Именно…

— То-то. Оно и видно, что ехали вы сюда на машинах!

— Да нет, мы один раз…

— Когда ехали, развалину видели… километра за три до современной…

— Хочешь сказать, что…

— Ну вот. Там и лежат ваши сокровища… Там, кстати, стоит туалет Мэ/Жо из кирпича построенный… Так вот, один пожилой охотник, мне смеясь, сказал… мы с ним, мимо проезжали на озеро, что в этот туалет еще прадед его ходил. Наверное, новый построили над или рядом со старым. Вот так вот…

Все это время Мариам молчала, Андрей вставил только одну фразу — им было не до этого мира, и Алексей это заметил. Такие перемены, как произошедшие в них с час назад, сложно не заметить стороннему человеку.

Что-то шевельнулось в глубине его души, он будто приковал свои глаза к их сомкнутым рукам, взгляд потух и перестал выражать что-либо. Арон хотел было, что-то спросить, и только повернулся к нему, как все понял — не до того!

Для него этот странный человек был загадкой. Проникшись к нему уважением и каким-то странным чувством, останавливающимся перед самым сердцем, но все же принятым взаимностью, старый еврей даже пожелал завязать дружеские отношения, хотя быстро этого не получалось, и все больше потому что с самого первого дня их знакомства, ему показалось, будто они уже есть. Именно так, какая-то родственность душ, можно даже сказать, от одного места отталкивающееся мироощущение, притягивало старика к этому непонятому им человеку. Но тот не пускал слишком близко к себе, настойчиво называл на «вы», хотя сам вел себя, как очень близкий человек, чуть ли не родственник…

Держава подождал минуту-другую, но понимая, что все мешают всем, все же отважился просить Леху пройти с ним, оставив молодых людей в одиночестве.

Через пять минут двое мужчин сидели у камина с полыхающими дубовыми дровами. Вечер выдался прохладный, тепло огня было кстати. Алексеем до сих пор владели воспоминания, он пропускал то фразы, то слова, но разговор старался поддерживать. Арон почувствовал необходимость дать высказаться, но не знал, как вывести на откровение, так старательно скрывающего свои переживания хозяина, и все же попробовал, настойчиво обратившись на «ты»:

— Леша, прости старческое любопытство… там, на веранде, ты так посмотрел на руки Андрея и Марии…

— Ах, это… Так… Я разглядел их чувства еще в первый день, но знаете… может быть, вы тоже заметили — в них чего-то не хватало…

— Как это?

— Нууу, возможно, у вас в жизни такое было… Знаете, человек — это к примеру… так вот сегодня человек жив, завтра он умирает… и вот, кто-то на похоронах, над только засыпанной могилой, говорит: «По его взгляду было видно, что он не жилец — пропал тот жизненный огонек…». Ты, слыша это вспоминаешь, и приходишь к согласию со сказанным… В их отношениях, не знаю почему, какая-то обреченность. Может я, конечно, перебираю… Я говорю именно о долговечности… ну знаете, будто есть угроза какая-то! Преодолеют чувства и силы — будет продолжение, а нет, так и фьють. Как будто оба об этом знают и оба опасаются…

— Я понял тебя… Мне бывало… то есть я хочу сказать, что мне такое казалось иногда во взгляде Андрея… Ты говоришь «отношения» — нечего сказать, глубоко взглянул. Ну, а твой взгляд?…

Леха посмотрел на огонь, потом на буфет, стоящий в углу. Это было красивое изделие, сработанное лет сто пятьдесят назад. Тонкой работы, покрытый инкрустацией из разных пород деревьев. Стекло еще литое по старинке, поэтому не с идеально ровной поверхностью. Он не смотрелся, да и не вписывался в остальную гармоничную обстановку, но именно этим создавал впечатление какой-то сказочности этой залы.

Леха кивнул головой, придвинулся вплотную к Державе, так что тот застыл от неожиданности, покачал головой еще раз и, произнеся «хо-ро-шо», встал, направился к буфету.

Вернувшись на место, он держал маленький металлический ящик, этакий старомодный сундучок, предназначенный для хранения денег лет двести назад. Оказалось, что приспособлен он для хранения семейных реликвий.

Открыв его маленьким ключом, хозяин достал небольшой фотоальбом в кожаном переплете, открыв на двух фотографиях. Сразу было видно, что этот разворот пользуется вниманием чаще остальных.

Протянутые изображения женщины и ребенка сразу заставили автоматически клацнуть языком старика:

— Ах… ах… Какая женщина! Ооо! Прости, ради Бога!..

— Ничего… хотя именно поэтому я никому и не показываю… Мы расстались давно… — так случилось. Нужно было потерпеть… обоим потерпеть… но… А сейчас уже ничего не исправить! Нет, нет, не подумай…

Тут он первый раз перешел на «ты», заметил это и констатировал:

— Ладно, пусть будет… ты ведь давно на «ты» перешел, для меня это просто целый ритуал, или вот так вот…

— Понимаю… расставание было вынужденным, казалось необходимым… теперь, когда об этом жалеешь, начинаешь завидовать православным, умеющим уповать на волю Божию!.. Я сталкивался с этим…

— Может быть… Вместе нам бывало сложно, но порознь вообще не возможно! Сейчас… у меня есть старое видео, я просматриваю иногда его… в кадрах видно… — она тянется ко мне, а я предпочитаю друзей… Знаешь, не так открыто, а главное это происходит бессознательно. Я ведь ее действительно безумно любил… и люблю… Я мог… да что мог… я не слышал, бывало ее… слушаю, внимательно слушаю, а не слышу… Знаешь, что она хочет, что ей нужно, а делаешь наоборот… Когда она… когда ее мнение не сходилось с моим, я пытался доказать свою правоту, и бесился, когда понимал, что и в ее мнении есть рациональное зерно… Было и так, что она обращалась ко мне с радостью, откровенно с раскрытой душой, а я весь в каких-то подозрениях, толи недопоняв, толи восприняв искаженно, выпуливал совершенно для нее неожиданное, чем иногда вводил в такое состояние уныния, что сам уже не мог ничем исправить.

Однажды мы собирались праздновать день рождение, у нее был юбилей 25 лет. Несколько дней она носилась с прической, с платьем, с домашними делами, которых не забывала никогда, я же купил подарок, заказал ресторан, знаешь, наверное, в Даниловском монастыре. Кучу гостей пригласил, но под самое время сбора… мы уже выехали из дома, оказалось, что ожидаемых денег нет. Бред, конечно, мне бы любой занял до завтра. Что со мной случилось?! Я стал сам не свой, все отменил и повел ее в ресторанчик одну… Осталась фотография того вечера — она с подарком, в обнимку с огромным букетом алых роз… вот она… именно…

Арон уже держал ее в руках:

— Нет слов, никогда не видел таких больших слез обиды на все-таки счастливом лице! Как это вообще может ужиться в одном выражении. Невероятная женщина! Извини, я ведь ювелир. Кулон, сережки и перстень… на этой вот фотографии, очень красивый набор. Ты купил его, а на ресторан денег не хватило?

— Ну, примерно так… Бред, конечно… Если мне до сих пор обидно и стыдно за свой поступок, представляю, как ей было тогда… Представляешь, она стерпела, ничего не сказав… Она любила, возможно, любит и до сих пор!

— Поэтому ты один?…

— Не знаю, я многого теперь опасаюсь. Мне кажется, что очень часто делаю больно, причем, чем ближе человек, тем больнее…

— Я… у меня примерно так же. Иногда мне кажется так у всех. Нам проще обидеть близкого и любимого человека, чем незнакомого и ничем нам не дорогого…

— Нужно было обложить отделочным камнем дом, в который мы переехали незадолго до рождения дочки. К тому времени она еще совсем малютка была, а шум обещал быть страшный, один станок для распиловки камня, чего стоил. Одновременно у меня кое-какие проблемы… в общем, я снял неподалеку квартиру и перевез их туда. Когда она уезжала, я не мог смотреть в ее глаза… мне нужно было уехать, и мы три месяца не говорили. Она думала, что я их бросил! Тогда все кончилось хорошо, появился так же неожиданно, как исчез, и мы… в общем, все пошло к прежнему руслу. Какой я идиот, не всегда могу показать свои чувства, и не всегда замечаю то, что нужно. Погано! Это остается в памяти, и попрошествии времени возвращается. Тогда я вижу все в другом свете и понимаю, какой я тупица.

Тогда казалось, что это такие мелочи, сейчас, мол, есть кое-что поважнее, потом обращу внимание на эти сюси-пуси… оказалось, что «потом» может и не быть!..

— Для тебя это мучительно. Но не вини только себя!..

— Хм. Больше не кого… Ладно, не об этом… В наших чувствах иногда тоже просматривалось обреченность его, но чудно как-то все получалось и… в общем, мы были счастливой парой. В прожитых нами вместе годах поместилось столько всевозможных невероятных событий, что кажется им лет пятьдесят. Каждый день был перенасыщен и полон эмоций, а сейчас редко бывает, чтобы я не вспомнил ее имя и не посмотрел вот этот альбом… ты заметил, какие фотографии смотрятся чаще…

— Так бывает, Леша, так бывает, когда Бог специально попускает в твою душу боязнь потерять самое ценное. Наверное, делает Он это, чтобы дать понять тебе — надо что-то менять. Знаки ставит, наталкивает разными событиями на ответы. Мы их чувствуем, видим, понимаем, но редко им следуем. Он хочет сделать нас чистыми, такими же должны стать и отношения, и наши чувства. Но мы не привыкли так, считаем это утопией, не верим, что так получимся, потому что сомневаемся и в супругах, и в себе! И ведь знаем как правильно!

— Все так, Арон, все так… Вот и у ребят что-то… а что не пойму. Ты же заметил, они никак не могли слиться, что им мешает… или точнее мешало? Дай Бог это позади…

Неожиданно ворвались Андрей и Мария, он нес ее на руках, оба смеялись, излучая счастье и радость от него. Мужчины улыбнулись в ответ, но тень переживаний от только сказанного, еще пробегала смущением. Глаза их обжигались от света, исходящего от влюбленных. Алексей совсем потух, когда девушка подхватила лежащий на подлокотнике кресла фотоальбом, открыв на той самой фотографии:

— Ой! Какая женщина! Девочка тоже… прямо ангел! Хм… два ангела… Кому ж так повезло? Леша, твои?…

Он сделал вид, что не услышал, отвесил, улыбаясь низкий поклон и вышел, пообещав налить вина и принести.

Светищев посадил ее на кресло, аккуратно взял альбомчик, поцеловал ручку, передавшую его, и полушепотом произнес:

— Когда-то это были самые счастливые люди, мы им всем завидовали. Какая пара была! А девочка!.. Теперь он один… очень любит… Ннн-да! Эээто был ромааан!

— Ой, мне так хорошо, и я такая счастливая, что ничего не замечаю… но может еще все вернется?!

— Вряд ли, ни он, ни она на это не пойдут… У нее семья… иии… в общем, там все хорошо, кажется, она любит мужа… а Лехе хватит и того, что было — ОН УМЕЕТ ЦЕНИТЬ ПРОШЛОЕ, при этом живя настоящим!..

— Как это странно — любить счастливое прошлое, приносящее сегодня лишь сострадательные ошибки и восторженные тогдашним переживания, эмоции, совсем не связанные с нынешним днем…

— Он уверен в будущем, оно есть, как и у каждого. Длительное, короткое, насыщенное, пустое… какое-то, но лично каждого. Он сделал выбор, но та, изредка просвечивающаяся отрешенность в его глазах, вовсе не печаль от упущенного…

— Вообще, он производит впечатление человека ищущего, опасающегося не успеть, хотя, кажется, не торопиться… А чем он занимается?… Иди ко мне, скромность моя…

Андрей снова поднял ее на руки, сел в кресло сам, посадив возлюбленную себе на колени.

Простой вопрос поставил его в тупик. По идее подозрения были, но знаемое о сегодняшнем дне друга рождало такое множество версий, что он предпочел ответить общее:

— Он очень занятый человек… иии… и очень хороший, несколько раз меня выручал, надо сказать из, самой, что ни наесть, приличной глубины, задницы…

— Какой ты смешной… Арончика жалко — сам не свой. Мне кажется, что он переживает не столько из-за того, что не может найти драгоценности, а из-за нас. Мол, обнадежил…

— Мне это не важно, можешь не верить, но я поддался на эту авантюру из-за тебя… хотя…

— Что значит «хотя»!..

Она притворно надула губки, на деле понимая, что есть, что-то ещё, заботящее её мужчину.

— Понимаешь… не знаю даже, как это тебе объяснить…

— Я все пойму… Может удобнее будет в спальной… хи хи…

— Кооонечно!!!..

Через сорок минут недосказанное вырывалось наружу.

— Любииимый, оооооох… ты таммм… так и не договорил…

— Я думал только о тебе… Что-то я последнее время совсем не решительный…

— Не переживай — это моя забота. Ну так, что же тебя понудило согласиться с предложением Арончика?

— Дааа, не столько понудило… тут все вместе. Я последние несколько лет, как в трясине прожил. Вроде бы и занятие было интересное и дело делал нужное, не просто «номер отбывал», но что-то не чувствовал пульса жизни… что ли. Не в радость все было… хотя всего в и достатке — уважение и так далее… А тут, как будто почувствовал… знаешь, такое впечатление, что именно здесь произойдет то, ради чего я родился…

— Ради этого дня и его продолжения. Я тебе открою маленький свой секрет, он теперь будет нашим. У меня есть кое-какие сбережения, я копила, чтобы было на что из России уехать, теперь на них можно купить домик, и все так будет хорошо!..

— Лапонька моя, домик уже есть… ннн… понимаешь, какое-то ощущение, что это не конец… нууу, то, ради чего я здесь. Это я к тому, чтооо… что и «Карпыч»…

— Вы так смешно его называете… что-то ты меня беспокоишь. Чего же ты еще можешь ждать?

— Я не знаю… Ну… это не то, что ты думаешь… ну как бы, человек приехал помогать другим… тааам… как бы помогать их счастью, а вместо этого счастливым стал сам, при этом для других ничего не сделав…

— Может… ну ты же приехал ради меня?

— Безусловно! И мне больше ничего не нужно! Я прямо сейчас готов рвануть за тридевять земель, зарыться в какую-нибудь глубинку, и забыться с тобой, хоть до конца дней своих…

— То-то же… Хотя я тебя понимаю. У меня тоже есть какое-то необъяснимое предчувствие, и интуиция подсказывает, что уезжать надо прямо сейчас…

— Ах, ты жадинка моя! Как же я долго тебя ждал! Но мы же не можем бросить Державу… хм… странно звучит… Арон столько всего сделал, мне даже кажется, что сейчас он уже старается только для нас…

Послышались шаги, направляющиеся к двери спальни, где они расположились, и голос Арона осторожно произнес:

— Гх, гх… Андрей Викторович, мало того, что даму у меня отняли, так еще лишаете напрочь ее компании. Выходите уже и скрасьте наше вынужденное одиночество. Мы с Алексеем и ужин, кое-какой сварганили… мммм — пальчики оближешь… Между прочем, на столе только что сваренные раки…

После этих слов Арон Карлович услышал веселые возгласы и какое-то шуршание. Он еще не успел сделать от двери шаг, как она отворилась, и в проеме появилось две довольные мордашки влюбленных, жадно втягивающие ноздрями воздух…

Раки оказались небольшие, но настоящие и действительно парящиеся, причем приготовленные на костре, как положено со специями. Рядом стояло второе, почерневшее от копоти ведро, наполовину заполненное только сваренной ухой. И раков и рыбу привез водитель «Анатолича», сообщив о приглашении на послезавтра — будет пикничек с пешей охотой на уток. Желающие могут начинать с ночи, основное же будет с утра…

Леха, после ухода помощника благодетеля, почесав красной, оторванной у самого большого рака, клешней за ухом, и как-то неожиданно произнес:

— Думаю, завтра я вам помогу снести этот злополучный туалет, если там что-то найдется, то у нас будет причина, праздника… В смысле их и так много, что только ваше с Мариам… Марией соединение стоит!..

— Соединение… Да, как точно сказано! Любовь — это ведь то, что соединяет… Мы с Андрюшей пришли к выводу, Арон «Карпыч»…

— Ну вот… Ааа! «Карпыч», так «Карпыч»…, лишь бы Бароном величали!..

— Ой! Карлович… извини Арончик, я, когда радуюсь, совсем не слежу… Так вот, мы подумали, что не произойдет ничего страшного, если ничего не найдется. Мы все гораздо больше приобрели…

— Так и хочется продолжить… мня, мня м… и когда родиться мальчик, мы назовем его Арончиком…

— Не вздумайте, друзья мои! Назовите его, как положено по святцам…

 

Недостающее к полноте жизни

Возвращающиеся с раскопок, проводимых Алексеем бункера-склада бульдозер и экскаватор, за час вырыли большой котлован. Образовавшаяся яма, на месте стоявшего полстолетия назад, сортира, не вызывала оптимизма.

Трое мужчин и одна женщина стояли по одну ее сторону, двое с лопатами, в рабочей одежде, выжидающе, смотрели на них.

Андрею и Марии, светящимся изнутри счастьем, не терпелось поскорее закончить. Они давно уже не думали о предприятии, да и не нуждались в его успехе. Их планы настолько далеко выстилались паласом совместной жизни, вдалеке от этого места, что происходящее перестало быть даже заметным.

Арончик, совершенно убитый горем, что-то шептал про себя, еле шевеля губами. Алексей, подойдя вплотную, чуть обнял старого еврея, и почувствовал, что того слегка трясет — тот плакал, не роняя ни одной слезинки.

— Не так я хотел и не того, Лешенька… ни так и ни того…

Леху всегда впечатляло чужое несчастье, которым он проникался, всей душой, желая исправить положение. Для Державы такой неуспех, что стал негативом того, чем он хотел одарить, ставших близкими ему, людей, был действительно сродни несчастья, из-за чего он горевал с благодарностью, опираясь на подставленное плечо. Единственным выходом сейчас было любое полезное для погибающего дела действие, пусть даже оно и не принесет ничего существенного.

Энергия заварилась в нем могучим ядром плазмы добродетели, он сильно притянул к себе Державу, развернулся и со словами: «Нас ждут великие дела!» — рванул на противоположную сторону к землекопам.

Андрей от удивления чуть не поскользнулся, но устояв, причем с помощью любимой, улыбаясь во весь рот, зная друга по таким неудержимым проявлениям, произнес:

— Этого-то я и опасаюсь!..

Держава обалдел от такого поворота, ноги его подогнулись сами собой. Мягко плюхнувшись на кучу мокрой глины, он с удивленным выражением лица съехал на самое дно котлована:

— «Карпыч», а ну не увиливай! Разгребай, ага спрятался в ямке, как жук скоробей!

— Между прочем, ты меня сейчас назвал жуком-навозником…

И уже для себя добавил:

— Что соответствует правде на все сто процентов!

Накрапывал мелкий дождик. Он не был бы ощутим, если б не глина. Мгновенно она стала скользкой и пачкающей все, что с ней соприкасалось.

Андрюха с Лехой «ржали как кони», весело работая отобранными у рабочих лопатами. Пока они начали разгребать огромную наваленную кучу, Мариам тяпкой разбивала большие куски земли. Всех буквально охвати необъяснимый азарт. Громче верещал Арон, он так и не смог выбраться из ямы, из последних сил просил вынуть его от туда.

Смеялись все, упав уже не по разу, соответственно, выпачкавшись полностью, и с перемазанными не только одеждой, но и лицами, выдавали «на гора» все новые и новые партии глины.

Держава уселся на корточки, с улыбкой наблюдая, как скоро выходит у молодых людей занявшее их дело. Неожиданно он понял, опустив взгляд вниз, что образовавшаяся лужа приближается своим краем к его невысоким сапогам. Он прищурил глаза, посмотрел снизу вверх, и резко рванулся, пытаясь разогнаться, чтобы с помощью инерции долететь до края и уцепиться уже протянутым рукам. Его попытку заметили друзья.

Арон усиленно перебирал ногами, проскальзывая, но все же отталкиваясь от глиняной стены. Оставалось каких-то несколько сантиметров. Он ударил кончиком сапога в стену, зацепившись и уже начав отталкиваться, все же соскользнул носком, но неожиданно уперся, нащупав опору. Новый толчок был неудачным, поскольку только пробил то, на что опиралась нога, и старик, соскользнув вниз, плюхнулся в самый центр лужи, образовавшейся на дне ямы. Ребята перепугались и попрыгали вниз, совершенно не задумываясь, как будут вылезать.

— Что-то староват Арончик для таких приключений…

Пролепетал Держава, обращаясь сам к себе. Вставая на колени, он повернул голову и вдруг застыл. Смотрел он вроде бы на друзей, стоявших в двух метрах напротив, но как-то мимо них, точнее сквозь.

— Арон, ты цел?! Че застыл то! Болит что-нибудь?…

Леха понял, что молчание не связано со здоровьем, удивился взгляду, и проследил его до глиняной стены. Ничего не заметив, он повернулся и вопросительно кивнул.

— Леша… ручка…

Быстро вернувшись глазами, он понял, о чем говорил пожилой еврей. На уровне человеческого роста, а до этого он смотрел выше, виднелось нечто, похожее на кожаную ручку от саквояжа.

— Маша, лопату!..

Девушка аккуратно спустила требуемое. Заметим про себя, что ей очень понравилась такая интерпретация ее имени…

Через три минуты посреди лужи стоял грязный комок, чего-то формой напоминающий то, что по словам Державы его дедушка утопил в дырке сортира.

Открывать пока не стали, сначала выбрались из котлована, потом забрались в Лехин УАЗ «Буханку» и на раскладном столике начали отколупывать закаменевшую консистенцию. Кожа, как таковая, роли уже не играла, облипшее и засохшее нечто, о чем предполагать не хотелось, превратилось в надежную бронь. Вдруг нож, что-то царапнул:

— Металл! — вскрикнул Арон…

— Неужели?!..

В это время откололся кусок с пачку сигарет и взглядам предстал большой, блестящий золотом, крест с искусно сделанным Распятием. Дальнейший осмотр было решено проводить в присутствии Бузыкина. Куда и направились…

«Анатолич» вел переговоры с закупщиком зерна, пришлось подождать с десяток минут. «Хозяин» района чуть со смеху не упал, увидев столь приличных людей, перемазанных с ног до головы:

— Вы сейчас, как мой отец, после того, как свою собаку из сортира вытаскивал. Только воняло от него по-другому…

— «Анатолич», прямо в точку. Мы, собственно говоря, с повинной… и из… сортира…

— О-но как! А что случилось-то? Что это у вас за ридикюль?… Ха ха ха…

Тут в разговор вступил Алексей, понимая, что лучше ему выступить примиряющей стороной, ведь все это глава района допустил полностью доверяя ему:

— «Анатолич», ребята все это… ну с вокзальной площадью и с павильонами придумали из-за этого вот предмета. Я только позавчера узнал. Сейчас поймешь, почему так…

— Нууу… это и понятно, что не «павильоны»…

На полуслове он прервался, когда развалившийся наконец комок обнажил содержимое. Конечно, все было грязным, мягко говоря, но вполне определяемым.

Повертев в руках, уже впятером, решили ехать в усадьбу к Лехе, и там пробовать что-то делать. Арон написал список необходимых химических реактивов и сам же с Бузыкиным поехал их забирать в школу…

По приезду они уже застали разложенными найденные предметы в ванночках, кастрюлях, лоточках, пластмассовых контейнерах. Все это располагалось на одной стороне длинного стола. Другой был занят разложенной по тарелкам снедью, расставленными рюмками, бокалами, бутылками, штофами, и двумя трехлитровыми банками с солеными огурцами и помидорами. Друзья играли в бильярд, Мариам, не отрываясь, смотрела на ансамбль ювелирных украшений, как ей казалось, состоявший из кулона, сережек и браслета…

Держава без замедлений приступил. Через два часа с небольшим начали появляться произведения искусства, которых никто не ожидал увидеть, даже уже после состоявшейся находки.

Перечень, написанный еще рукой деда, полностью совпадал.

— Неужели это вот… носил кто-то из Царской фамилии. Обалдеть!.. Ой, мальчики, так хочется померить!

— Мадам, все в вашей власти…

Из шкафа, стоящего в коридоре, вытащили большое зеркало, поставили на самое светлое место. Мариам надела нечто похожее на вечернее платье, быстро причесалась и начала действо, от которого никто не мог отвести взгляда.

Скажем честно, одно дело говорить, предполагать, искать, найти, отмывать и даже держать в руках, совсем другое — видеть их в момент, для которого они предназначены.

Никто не заметил, как примерка пошла по второму, третьему, седьмому кругу. Незаметно опустошался стол от яств, девушка не притронулась к ним совсем. Наступил мгновение, а оно всегда очень опасно, когда кто-то спросил:

— Ну и что же с этим совсем делать будем…

Часто все сразу вспоминают свои заслуги, чьи-то обещания, выражают свои желания. Странно, но ничего подобного за этим столом не было. Начал Андрей:

— Я уже нашел свою драгоценность, если только ей что-нибудь в виде подарка на венчание…

— Я отдаюсь во власть Арона Карловича. Арончик, милый наш друг и благодетель, признаюсь, я совсем растерялась. Хочется все, и ничего…

И уже повернувшись к Андрею:

— Но свое сокровище и на миллион таких саквояжей не променяю…

Светищев засиял, как начищенный до блеска шелом русского ратника, выставленный на солнце, принял горделивую властную позу, уперев руки в колени, многозначительно произнеся:

— Вот как у нас!..

Владимир Анатольевич Бузыкин, кивнув, тоже констатировал в свою очередь:

— Ну это и понятно — совет да любовь! Не знаю, не знаю… у нас детский дом… совсем на ладан дышит. Мечта у меня поднять его, и ведь каждый год спонсоров находим, но как только к реставрации дело, так все банкротятся. А в области с бюджетом: «лаве нане и жизнь курава»… Так, что, если решите старику Бузыкину от щедрот что-то выделить — все туда пойдет. Здесь мне сокровища не нужны, а вот на Небесах, как отец Фелофей говорит, ох и хитрющий он тип, единственное им место! Ну да ладно…

Все переглянулись и на перебой стали уверять, что каждый хочет в этом поучаствовать, а Арон, так и прямо заверил:

— Владимир Анатольевич, я человек старый… старый, но ни в чем не нуждающийся, есть у меня денежки, да применения им достойного нет. Что их вкладывать, когда и так хватает. Вот вместе и займемся детками… мня, мня-м… с одним условием, если позволите…

— Да хоть с десятью… Как угодно. Что вас беспокоит?

— Да есть у меня двое ребятишек в детском доме малютки два и два с половиной годика, еле нашел их, только их мне не дадут, старый я и одинокий. Вот если бы их к вам, и меня к вам…

— В смысле, ну я какой-нибудь домик куплю, вот хотя бы с Алексеем рядышком. И мне хорошо и они под боком.

— Арон, давай по-стариковски! Выбирай любое место, да стройся, а с деточками решим, не сомневайся. Да и пора уже на «ты»…

На том и сговорились. Драгоценностями Арон предложил заниматься именно ему, по понятным причинам, протестов не было. После чего Леха повез Бузанова домой, обсудив по пути кое-какие свои вопросы.

Межу делом «Анатолич» сказал:

— Ваххабитов у нас что-то многовато, как баранов развелось, никогда такого не было. Мусульмане и раньше были, хотя ведь и мечети нет… Что-то неспроста. Тебе на всякий случай скажу — что-то замышляют эти люди. Мы, конечно, руку на пульсе держим. Завтрашний пикник для отвлечения делаем… так, что ты будь наготове. Можешь своих привлечь, хотя и сами справимся. Вот так вот…

— Понял, Владимир Анатольевич. Ко мне пожалуют, как думаешь?

— Ну, если пару морд на рынке разобьешь, может и пожалуют.

— Тогдааа… как Бог положит…

 

Повороты

Пойма реки, да собственно только ее истока, подсохла. С обеих сторон она была окружена ровными полями, частично еще не собранными, частично не засеянными. С одной, почти вплотную к берегу, подходил «языком» небольшой лесной массив, тот самый, который местные называли «Кругленький с дырочкой». От другого берега смешанный лес отстоял более, чем на километр. По обеим сторонам, вдоль, рос редкий кустарник.

Живописное место, любимое в основном охотниками. Деревень радом не было. Ближайшая отстояла в девяти верстах и так и называлась «Девятово».

Через речку построен небольшой мостик, около него, обычно и устраивались пикнички. В этом месте река делала поворот на девяносто градусов, и кустарник создавал естественную стену от ветра, открывая с другой стороны красивейший пейзаж.

Уже с утра охотники добыли несколько десятков уток, наловили раков, многое было и из домашних заготовок. Леха привез огромный универсальный мангал, коптилку, и все для плова, с огромным тридцатилитровым казаном. Часам к десяти утра готовка подходила к концу.

Два разборных шатра скрывали желающих отдохнуть. Мариам забралась в спальный мешок и заснула, полночи проведя рядом с Андреем. Арона должны были привезти позже, он всю ночь занимался сокровищами, которые потом запрятал неизвестно куда, считая, что он лично несет ответственность за их сохранность.

Леха с Андреем участвовали во всеобщем мероприятии, занимаясь пловом, греясь, покуривая на двоих кальян. Через час должно было собраться около трех десятков человек…

Мария проснулась как раз вовремя. Ранняя осень кроме своей своеобразной красоты имеет свойство навязывать людям понимание большей ценности каждому проживаемому ими дню. В особенности это касается последних в этом году дней овеянных теплом, солнечной лаской, всплеском проявления жизни самой природы, которая, будто специально показывает примеры новой жизни и ее возбужденной активности, что можно воспринять, как успокоение надеждой в будущее.

Стаи птиц, направленные на юг, миграции животных, словно готовящаяся к переодеванию, листва деревьев, чуть позже примеряющая несколько разноцветных одежд, и после сбрасывающая их, ради отдыха.

Готовясь засыпать, природа не спрашивает, как человек: «А будет ли завтрашний день? А если будет — что принесет?»…

Именно этими вопросами занят был глава администрации Спас-Деменского района в эти минуты. Мы еще вернемся немного назад, а сейчас послушаем, какие новости принесли начальник милиции, и представитель другого ведомства — ФСБ. С ними примчался, приехавший координатор из Калуги, что придало большую серьезность нависшей угрозе. Человека этого доставил вертолет МЧС, чему причиной послужили поступившие данные.

— Владимир Анатолич, вот познакомьтесь, прислали координатора…

— Майор… Петр Симонович Раскатный… Тяжело нам придется.

— Бузыкин Владимир Анатольевич… Что так? Вы один или с «кавалерией»? У нас ведь своих-то сил — десять полицейских и двое ваших…

— Ввожу в курс дела. Два месяца назад из Сирии прибыли несколько десятков хорошо обученных… назовем их… террористами, подробности вам не могут быть интересны… Цель их появления — создать взрывоопасную обстановку в российском регионе. Планы у них серьезные, но главное, что многоходовые подготовленные комбинации рассчитать заранее возможно, но вот воплотить… Мы представляем некоторые точки нанесения ударов — это самые важные дорогостоящие стратегические объекты, столпы, так сказать, экономики, начиная от атомных станций, закачивая заводами и ВПК, секретными объектами МО и Академии Наук. Таких предостаточно, охраняются они достаточно хорошо и профессионально, но только они…

— Позвольте, Петр Симонович, но у нас этого ничего нет!

— Когда я договорю, вы поймете… Итак… Они прибегнут к старому, как мир, методу. Во-первых — это отвлекающие «маневры», то есть, будет нанесен ужасающий по бесчеловечности удар, как в Будённовске, если помните, куда должны будут стянуться все силы правопорядка, основное же вектор будет направлен в другие точки. Скажем, они захватят жемчужину православия Троице-Сергиевскую Лавру, удержат там заложников, причем обязательно подберут время большого праздника, из-за чего поднимется волна волнений и патриотических русофильских настроений, что повлечет моментальное цунами противостояния между конфессиями. А это сделают именно так, чтобы последствия привели именно к межнациональному и межконфессиональному столкновению. В результате все силы этого региона, по их расчетам, будут стянуты к монастырю, в это же время возможно начнется резня, опять таки, организованная силами прибывших представителей «ИГИЛ» — на слуху правда?!..

— Да, нооо…

— Далее… Начатое противостояние и беспорядки отвлекут еще большее количество сил правопорядка, и уже подключившейся армии, вот тогда будут нанесены точечные удары по основным объектам. Все это будет сопровождаться агрессией извне, через интернет, телевидение… И это… только начальная фаза!

— Но всего несколько десятков, и что можно за два месяца?!

— Они уже давно у нас, многие внедрены в такие органы, что волосы встают дыбом! Мы многое знаем, и предпринимает соответствующие меры, ко многому готовы, но многое ново настолько, что даже предусмотреть не возможно.

— К примеру?…

— К примеру… Ну из самого простого — мы постоянно изымаем в местах заключения осужденных большое количество литературы на разных языках, антироссийского, антирусского, ваххабитского толка. Там и так люди обозлены, а тут просто бензин в огонь. Славяне в этом не участвуют, а вот мусульман, которых там с каждым днем все больше, пытаются сбить с пути праведного. А поскольку мусульманство — религия специфическая, люди почти не читают на понятном им языке, но больше слушают, то один такой агент может своими проповедями далеко завести. И далее их скрытность, обособленность, сплоченность и так далее. Мы заметили огромное число прибывающих из бывших республик, так вот, большинство русского языка не знают, не потому что на Кавказе или в Азии его не изучают, а потому, что эти самые приезжие пользуются этими странами как коридором, получая там быстро и дешево гражданство, а дальше рассредоточиваясь по всей стране.

Настоящие правоверные мусульмане пытаются этому противодействовать, но террористы быстро и умело маскируются, изменяя свои взгляды, но продолжая вести агитацию среди не очень читающего населения, приобретая перспективных сторонников. Не секрет, что множество приезжих занято криминалом — это оплот этих парней, здесь уже и оружие, и тяга к наживе, насилию и анархии…

— Хорошо, Петр Симонович, нам-то что делать? Я так понял, Вы один, яко перст, а у меня шиш на постном масле, а не армия!

— Разрешите?!..

Высокий, худощавый, полысевший мужчина с погонами полковника на камуфляже, попросил слова и доложил следующее:

— В двух словах… несколько часов назад к нам был доставлен некто Рустам Ахмаев, он сам направлялся к нам, но ранение не позволило… В общем, его нашли лежащим на дороге сельчане. Он сообщил об убитых родственнике и женщине, сдававшей им дом в аренду. Это те самые, по которым мы работали, Владимир Анатольевич, по вашему указанию. Так же он сообщил, что готовится нападение на детский интернат. Группа в составе порядка двух десятков боевиков завтра, рано с утра…

— Так какого…

— У нас нет сил…

— Вот силы! Тридцать человек, только делают вид, что пьянствуют! Любой из них с двухсот-трехсот метров бошки этим «ИГИЛ» посшибает! Мы на своей земле! Мать вашу, в чем дело?!

— «Анатолич», да детей мы уже вывезли, нооо…

— Что еще?!

— Праздник завтра церковный, он же храмовый, крестный ход готовится, эти сволочи об этом знают!..

Раскатный об этом еще не знал, а услышав, выругался и просил доложить поподробнее, что и как будет происходить.

Пока он слушал, полковник доложил о готовящемся толи убийстве, толи похищении некой Салех Мариам Ренатовны, уроженки Москвы, жены этого самого Рустама. Говорит, что она может быть в нашем районе…

«Хозяин» внимательно слушал, глядя на Андрея и Марию. Человеку всегда приятно наблюдать обнаженные чувства влюбленных. Они редко стесняются окружающий мир, хотя весьма часто ведут себя на людях целомудренно. «Как же это не вовремя! И как же это необычно! Беда в дом наш стучится, а ей противостоит счастье двух людей. Ну эти-то в усадьбе у Лехи, как за каменной стеной. Да и кто сюда поедет — тридцать верст от города. Кстати, может детей его попросить укрыть… Что это за Салех, и откуда ей взяться у нас-то? Мариам — красивое имя».

— Детей надежно спрятали? А персонал?…

Бузанов перебил докладывающего.

— Не о чем переживать, на отдаленную ферму на автобусе переправили. Видимость присутствия их в интернате, кто-нибудь из моих обеспечит, ну там свет включит-выключит и так далее…

— Хорошо. Петр Симонович, какие соображения?

— В любом случае, это отвлекающий маневр. Мы предполагаем, и тому есть подтверждения, что основная цель Обнинская АЭС. Таких интернатов, как ваш в радиусе двухсот километров до двух десятков, предположительно часть из них или подобного уровня точек, будут атакованы. Как понимается завтра! Проблема в том, что эти мерзавцы грамотно и вовремя снабжают нас дезинформацией через своих агентов. Примерно так же, как ваш этот Ахмаев. Кто знает, может он и есть такой источник, и удар завтра будет нанесен по другому месту!

Фанатиков этих не так много, среди них есть случайные люди, приносящие ценную инфу. С контрразведкой у нас тоже все в порядке, но с таким мы еще не сталкивались. Эти люди, или точнее, нелюди, собираются нашпиговать ужасом в один момент всю страну, учитывают даже разницу по времени в разных временных поясах, поэтому и интернат — дети там круглые сутки, а в школах только днем! Но и здесь гарантий нет!

Конечно, выбирают наиболее слабые районы, где нет, как у вас, ни гарнизона, ничего…

— А стрельбище, аэродром?

— Войск, как я понял.

— Нет — это точно!

— Наши проблемы: дети — это учли; завтрашний праздник — отменим, и никаких «но»! Школа? Уроки отменить! Все понятно?! Полковник, где эти ваххабиты?

— Ушли в леса, Петр Симонович, мы примерно знаем, куда они двинулись, и откуда выйдут…

— Они могут, как угодно и по дороге на отобранном транспорте и через лес, а вот куда?… Сил-то нам до 12.00 завтрашнего дня никто не даст. «Спецы» по засадам, армия на «выходе». Штабы примут решения к полуночи. Надеюсь, мы об этом вовремя узнаем. Где этот Рустам и почему он ранен?… Едем к нему немедленно! Владимир Анатольевич, вы пока здесь. Будьте готовы к 18.00, выдвинемся к городу по темноте, к этому времени, должно быть понимание, что мы можем перекрыть, а главное что нужно сделать, чтобы нас не застали врасплох!..

— Вы сами-то поосторожнее…

— Пока опасаться нечего, а вот после полуночи… Честь имею, господа!.. Да! И языком не трепите, у этих людей могут быт осведомители где угодно!..

Друзья стояли на берегу маленькой речушки, каждый держа по шампуру с парящимся свежим мясом косули. Куски таяли во рту, смешиваясь со вкусом брусничного варения, помидора и, опаленного огнем, репчатого лука. Большие пучки зелени уходили вслед и запивались разбавленным красным молодым вином. Выпивать не хотелось, в воздухе витало напряжение, которое четверка Арон, Андрей, Алексей и Мария принимали на свой счет из-за найденных сокровищ.

Ребята только что вернулись с прогулки вдоль реки, пройдя несколько километров и подняв несколько выводков уток. Стрелять не стали, добычи было предостаточно, а вот ноги немного подразмяли. Стопы приятно гудели. Хитрый Арон вместо прогулки завалился спать и нисколько об этом не пожалел.

Время перевалило за 15.00, а спокойствия ни в охотниках, ни в «Анатоличе» не наблюдалось.

— Такое впечатление что-то происходит, но нас об этом не предупреждают.

— Ничего удивительного, Арон Карлович, так бывает часто. Ищут следы, находят зверя, приезжают докладывать «хозяину», после он принимает решения. Спокойно может получиться, что под вечер рванем куда-нибудь…

Леха успокаивал, только проснувшегося старика и сразу что-то заподозрившего, но сам, вчера предупрежденный, правда, не совсем понятно о чем, был на стороже. Рядом с ним лежала в чехле АВТ — редко встречающаяся «старушка» времен войны, подаренная одним местным «черным копателем» с целым «цинком» патронов. Винтовка была действительно в хорошем состоянии, из тех редких, что была предназначена не только для стрельбы одиночными выстрелами, но ещё очередью. Зачем не понятно, но для коллекции в самый раз. Несколько дней назад брат этого «копателя» подарил и штык-нож к ней, что порадовало, поскольку было еще большей редкостью.

К винтовке он захватил «Вальтер» — этот он уже купил. Надо сказать, что и сам Алексей иногда присоединялся к подобным мероприятиям, правда, когда они носили официальный статус поиска на местах боев ВОВ. А здесь одни «Гнездиловские высоты», чего советской армии стояли!

К АВТ был оптический прицел, лежавший в чехле в «трехдневном ранце», вместе с мощным биноклем и прибором ночного видения. Андрею он дал СКС, мадам выбрала «Зиг-Зауэр» шестнадцатого калибра, Арон предпочел гранату, которую сразу потерял, причем благополучно забыв об этом. На вопрос:

— Зачем тебе граната?

Держава логично ответил:

— Она легче, чем все остальное и почти не занимает места…

Все посмеялись, обнаружив в нем пропавший талант охотника. Посмеялись и тоже о ней забыли…

Влюбленные захотели уединиться, скорее всего, им необходимо было просто видеть только себя и мир, окружавший и существующий исключительно для них. Взявшись за руки и захватив толстое одеяло, они направились к одиноко стоящему кустарнику в трехстах метрах, окруженному чертополохом, живописно выделяющемся на фоне основного пейзажа…

Пока Светищев с Машей ворковали друг о друге, Алексей с водителем «главы» отправились на другой берег, на поле, где часто последнее время видели куропаток. Леха любил гоняться за ними. Обычно он стрелял в воздух, после чего птицы перелетали на сто метров, он гнался за ними, потом все повторялись, дальше выстрелы уже были не нужны, он просто их пугал, преследуя до изнеможения.

Сегодня он решил «взять» парочку. Поэтому оставив АВТ, отправился с «двустволкой» Марии.

Мужчины разделись до футболок, хотя, несмотря на теплый день, ветер был прохладным, поэтому курточки были не лишними. Леха надел сверху «жилет-разгузку» в сеточку со специальными нашитыми липучками, прилепил к ним патронташ, с уже вставленными патронами и отправился с Димоном, договорившись стрелять по очереди.

Когда они уходили, над ними посмеялись, говоря, что куропатки перебрались давно на другой берег, но Димка был спокоен, он уже дважды за последнюю неделю, видел их именно здесь.

Первые десятка полтора вспорхнули буквально из-под ног минут через пять — две из них остались лежать в высокой траве. Перейдя на место, куда они приземлились, ничего не вспугнули, тогда разошлись в сторону, и Леха поднял целую стаю, голов в пятьдесят, «взяв» еще одну. Птицы «пошли» в сторону Дмитрия, тот успел выстрелить дважды, перезарядиться и сделать еще один выстрел, правда последний оказался неудачный — подранка не нашли. Еще несколько раз подымали охотники стаи, стреляли, вымотавшись в конец, довольные принесли к лагерю двенадцать штук. Хотели было сделать шурпу прямо сейчас, но пищи было еще предостаточно, поэтому ощипав, оставили на потом.

Скоро эти трофеи покажут себя совсем с неожиданной стороны, впрочем, неожиданность эта будет, как нельзя кстати.

***

Пока были Алексей и Дмитрий заняты разделкой птицы, потом они отправятся в лес «Кругленький с дырочкой», чтобы набрать грибов для похлебки из куропаток, а наши возлюбленные незаметно для себя погрузятся в счастливый сон, мы вернемся на несколько часов назад в дом, снятый Рустамом для брата Ильяса, а также его товарищей.

Старый сруб стоял на отшибе, почти заброшенной деревеньки. В близлежащей, более крупной и не такой заброшенной было снято еще два дома — такие же почти развалины, где скрывались приезжающие разными путями наемники. Все держалось в строгой секретности. Никто из них не выходил на улицу, свет не включали, пищу приносили готовой, маскируя это пополнением склада продуктов, якобы скупаемых у населения. В туалет ходили там же. Поэтому, Рустам немного ошибался с количеством участников, не считая себя и своего двоюродного брата, совсем еще юноши четырнадцати лет.

Рустам занимался закупкой мяса и его продажей. Он и его брат, как раз о них говорил начальник паспортного стола, официально зарегистрировались, не были в курсе готовящегося события, пока не произошел разговор, приведший к конфликту между родными братьями.

Мы уже говорили о том, что муж Мариам был человеком цивилизованным, большую часть своей жизни проведший в столице, окончил ВУЗ, все мысли его были в границах продолжения прежней жизни. Он до сих пор жалел, что согласился переехать на родину, привезти жену, вообще считал ошибкой свою слабость, приведшую к расставанию с любимой.

Много позже скандального бегства Мариам, он словно протрезвел, а протрезвев, удивился своим действиям! Так и не в состоянии понять, каким образом довел он любимую до такого состояния, обрел вторую, совершенно не нужную ему жену, которой так ни разу и не коснулся.

Последние несколько лет, часто мысли возвращались к возлюбленной. Он искал ее, не находя даже следа. А услышав сначала голос, чуть не сошел с ума. После он выследил девушку, узнал, с кем она приехала и даже, где живет! Все последующее время мыслительный процесс был посвящен только этой теме. Именно поэтому, он не замечал много из происходящего вокруг него.

Делая порученное ему дело, Рустам оторвался от жизни, поселившись в замках воображаемого им. Разлука с настоящим сделало его нерешительным. Он ничего не предпринял пока сам, понимая, что рассказывать брату об этом тоже не стоит. Тот был откровенным ненавистником всего чуждого его привычкам и понятиям, единственное, что он хотел от жены брата — ее смерти, чтобы смыть позор семьи…

Разговор, приведший к схватке, начался перед намазом. Рустам, как положено, приготовился, проделав все необходимые процедуры, постелил коврик в сторону Мекки — собирался сесть, как вошедший Ильяс, потребовал от него отчета виденного и слышанного за сегодняшний день в городе, в районе. Брат ответил, что сделает это позже, посоветовав присоединиться.

— Ты опоздал, я уже делал намаз. И не тебе мне, старшему твоему брату, указывать, что и как делать! Если бы уже начал, я не прервал бы тебя…

Рустам, не слушая, опустился на колени и начал, что взбесило родственника. Он толкнул сидящего ногой в бок:

— Ты еще не начал, делай, что я говорю! Ведешь себя, как неверный, или законы гор забыл?!

— Ничего интересного в городе не видел и не слышал, Аллах Свидетель, Свят Он и Велик. Разреши продолжить…

— Ты еще не начинал! Ведешь себя… если так будет и дальше то, что я скажу людям, прибывшим передать нам знамя Ислама!..

— Дай доделать начатое, или я начну думать о тебе плохо… Ты ведь прекрасно знаешь, что я только приехал. Я давно не видел, как ты делал намаз — так правоверные не живут. Если отец узнает…

— Не узнает, да и тебе не поверит! Я другим служу — Аллаху. Смерть неверных — вот лучшая из служб Ему! Хвала Ему Всевышнему!

— Во имя Аллаха Милостивого и Милосердного! Ты хочешь сказать, что мы здесь для этого?!

— Если понадобится, я сейчас же надену пояс шахида и приму любую мученическую смерть! Моя жизнь — это джихад! Я здесь, потому что он не прекратился! Я здесь по велению Аллаха, а ты забыл Его, забыл свой народ, для тебя закон гор — пустые слова!

— Брат! Да какой «закон гор»?! Где ты видишь здесь горы? Где неверные?! Аллах, да будет слово его в веках! Вспомни, Он говорит о христианах: «Которые веровали в Аллаха и в последний день и творили благое — им их награда у Господа их, нет над ними страха, и не будут они печальны». Какие они неверные?! Здесь их земля! Ты знаешь, почему я задержался…

— Знать не хочу! Каждое слово твое воняет падалью, которую они жрут! Не узнаю тебя! Ученость твоя низложила веру предков! Я видел, ты читаешь книги христиан — в них ложь!

— Брат, дедушка завещал отцу, а отец нам — не забывать читать и Библию, мы ведь признаем их священными книгами, и пророк говорит, что в них нет лжи! Для меня в этом закон предков! С кем ты собрался сражаться?! Я проехал здесь… всю эту землю, тут почти одни старики. Им я и помогал…

— Оттого ты и стал мягок к врагам Аллаха! Да поразит их Аллах! Наших предков изгнали с Родины, как стадо баранов согнали в овчарню, а кто не поддался — убили! Или ты забыл, что случилось с нашими братьями, до сих пор над их могилами развевается знак не отмщения!

— Ни Аллах направлял их! Если бы это было так, не было бы в горах так спокойно, как сейчас. Зачем мы пришли сейчас? Здесь мир, и им дал его Аллах! Хвала Ему Всевышнему!

— Ты учен, но слеп! Вспомни наших четырех братьев и вспомни, что сказал Пророк: «Сражайтесь на пути Аллаха с теми, кто сражается с вами, но не преступайте — поистине Аллах не любит преступающих! И убивайте их, где встретите, и изгоняйте их оттуда, откуда они изгнали вас: ведь соблазн — хуже, чем убиение! И сражайтесь с ними, пока не будет больше искушения, а религия будет принадлежать Аллаху»! Ты слеп, забывчив и неверен уже сам! Уйди с глаз моих долой, пока я с тебя не начал!

— Ты ненавидишь этих русских, потому что ненависть живет в сердце твоем. В строках Корана, ты видишь только то, что хочешь видеть. В то время как вера наша вненациональна! Они не язычники, хоть и слабы. Они улыбаются нам на своей земле без зла, не противятся постройке мечетей! Что бы ты сказал, если посреди нашего аула вырос храм Исы, и они праздновали бы свою Пасху по всей стране наших предков? Ты хочешь их уничтожить, в то время как они стараются принять нас!

— Замолчи! Ты так же слаб, как и они! Ты жил с ними в их городе… Не мусульманин ты!..

На шум прибежал двоюродный брат, совсем еще юноша. Мухамад уважал Ильяса, но больше любил Рустама. Услышав последние слова, увидев старшего обозленным, сидящим на столе с пистолетом в руках, он испугался, подумав о худшем. Упав на колени перед Ильясом, он обнял его ноги и просил прощения за среднего, даже не понимая, в чем суть жаркого диалога.

Ильяс оттолкнул его и услышал, показавшиеся дерзкими, слова:

— Да запретит тебе Аллах!..

Нервы его и так были на пределе, кавказский темперамент оборвал все сдерживающие препоны с действий, а разгоревшееся подозрение, что эти двое будут препятствовать выполнению планов, просто довели до отчаяния.

Он кинулся на Мухамада, стал бить его по макушке рукоятью пистолета. Тот не сопротивлялся, пока не начал терять сознание. Кровь залила лицо и лишь раззадорила фанатика. Рустам бросился на защиту, оттолкнул озверевшего брата, пытаясь словами, остановить его, но тому показалось, что его в борьбе превозмогают, а значит он не выполнит своего предназначения. Двумя выстрелами он уложил Мухамада, третий пришелся в верхушку левого легкого другого брата. Рустам упал, закашлял, начал плеваться кровью, но пытался, что-то говорить, надеясь предотвратить то, о чем потом тот будет жалеть. Но у Ильяса не было «потом»!

Он встал над братом и начал говорить:

— Ты так и не стал мужчиной. От тебя убежала жена, вторую ты так и не смог сделать настоящей женой! Ты бездетен, а значит — не нужен Аллаху, не родив ни одного Его воина! Ты предал меня здесь — Аллах Свидетель! И он повелевает убить тебя, как неверного…

В дверь ворвались несколько человек с бородами и в камуфляжах. В руках они держали оружие. Ильяс возглавлял группу террористов, и они сочли его действия правильными, не став ничего предпринимать или спрашивать.

— Шакалы продались, им нет места ни с нами, ни после жизни с девами, одна слеза которых может усластить все воды океана… Братья, готовьтесь, интернат наша цель, выдвигаемся к полуночи, засветло он должен быть в наших руках, до этого нам многое нужно успеть. Аллах Велик!

— Аллах Велик!

— Аллах Велик!

С улицы зашел еще один, таща сопротивляющуюся старуху:

— Ильяс, она все слышала — у окна подслушивала, что с ней делать…

Ильяс направил оружие на лежащего и истекающего кровью брата и дважды выстрелил, с каменным выражением лица прокомментировав:

— Аллах Велик!.. Сделайте с ней тоже самое…

Старушке быстро перерезали горло и тело бросили на, казавшегося умирающим, Рустама.

Негодяи перебрались в другой дом, совершенно уверенные, что в этом остались три трупа и никто ничего не слышал. Верным было только второе предположение…

Пули, пущенные из пистолета, разбили височную кость, лишь коснувшись самого края головы, не задев мозга. Раненный, потеряв сознание, валялся в быстро пребывающей крови, что вместе с видом раны, убедило преступников в его смерти. Уходящие они еще раз посмотрели на лежащих, дабы убедиться в их смерти. Кровь, вытекшая из перерезанных шейных артерий несчастной образовала вокруг них огромную лужу и, просачиваясь между небольших щелей в полу, протекала под пол. Зрелище представлялось очевидным, поэтому, успокоенными, мужчины покинули дом…

***

Первое, что услышал быстро очнувшийся, нечаянно избежавший смерти — последние слова, уходящего с другими, брата:

— И уготовали Мы неверным унизительное наказание!

После чего дверь закрылась и воцарилась тишина. Мужчина не сразу смог понять, почему он лежит, откуда эта боль, почему нечем дышать, почему тошнит, и что за тело на нем. Он попробовал пошевелиться, но вместо ожидаемого вырвался кашель, извергающий сгустки какой-то мокроты. Вылетая из горла, она приземлялась ему же на лицо, будто приближающаяся когтистая лапа, бьющая и царапающая по глазам. Рустам попытался увернуться в сторону и столкнулся взглядом с бело-синим лицом старушки, которой он еще с утра помогал складывать дрова. Под подбородком, сквозь слезы, виднелся мохеровый красных шарф: «Сейчас же лето» — подумалось ему: «И что я делаю под ней?!».

Вдруг, сорвавшись, из какого-то уголка памяти, произошедшее вернулось, обрушившись с такой силой, что его все же стошнило. Остатки пищи смешались, выходя через пищевод с кровью, выделяющейся из разорванного легкого, через трахею.

Стоя на четвереньках, с трудом выбравшись из-под легкого тела пожилой женщины, он смотрел на эту смешанную массу. Вонь и ее вид, составили ужасную картину ее происхождения, когда он, наконец, различил, что случилось с горлом русской. В мозгу промелькнул помысел, что это он перегрыз, что совсем лишило сил. Он упал рядом с им же извергнутой лужей почти в бессилии, часто и глубоко дыша.

Постепенно мысли пришли в порядок. Сначала он хотел бежать, куда глаза глядят, но, вспомнив, что где-то недалеко Мариам, зная — теперь Ильяс не оставит ее в покое — решил противодействовать замыслам.

Он вспомнил о только что произнесенных словах, об интернате, а значит о детях, которые у его так и не родились, он захотел защитить хотя бы этих. Очень быстро желаемая добродетель заместили плещущие в нем обиды, злобу. Он ощутил это одновременно с появившимися силами.

Закрыв сквозную рану на груди и спереди, сзади целлофановыми пакетами, чтобы не схлопнулось легкое, он как смог, перемотал ее и рану на раскалывающейся голове, решив выбираться через маленькое окошко.

Перед этим он закрыл глаза двоюродному брату, пообещав ему про себя, по возможности, как положено у мусульман, похоронить его до восхода солнца. Прочитав краткую молитву, Рустам направился в сторону леса.

Молодой человек, пройдя километр, понял, что сил, скорее всего, не хватит и ему суждено расстаться с жизнью в лесу, так и не дойдя до дороги. На счастье лес оказался редким, не нужно было преодолевать буреломы. Передвигаясь из последних сил, Ахмаев думал, что нужно успеть сказать, кому именно, чтобы спасти детей. Страшно переживая, предполагая, что ему не поверят, он решил рассказать и о Мариам, даже не подозревая, что продиктованные данные на сегодняшний день совсем не имеют к ней отношения. По паспорту она была русской и… просто Марией! Именно поэтому Бузыкин и не придал никакого значения о доложенном готовящемся преступлении против жизни женщины, стоявшей от него в нескольких метрах, воркуя со своим возлюбленным.

Он не помнил, как добрался, и совсем потерял сознание на большаке, по которому возвращались охотники. Они-то и доставили его в больницу, где привели в чувство, после чего Рустам потребовал доставить либо к нему, либо его самого к представителям власти.

Последствия мы знаем, хотя далеко не все. Террористы — ребята далеко не глупые, тем более имеющие большой опыт, точный план действий, предусматривающий почти все возможные изменения, и, конечно, имеющие информатора на территории, которую собираются контролировать.

Как следствие, буквально через час после появления координатора, через два после эвакуации детей, они были осведомлены о всем происходящем, в том числе о том, что в сторону города вылетел вертолет с десятью бойцами специального подразделения по борьбе с терроризмом, направленным из столицы по личному указанию министра. Больше не смогли, но и этого должно было хватить. Было известна даже согласованная точка приземления.

Поскольку место нахождения диверсионной группы не было известно, то высадка была определена на противоположной окраине города, относительно места базы террористов. Ориентир — плоская крыша коровника, где и создавался штаб противодействия, куда привезли детей и больных с роженицами из городской больницы, дабы лишить злодеев безобидных заложников и, конечно, спасти жизни последним.

Именно сюда ускоренным маршем направлялось уже семнадцать человек во главе с Ильясом. Это был единственный вариант, позволяющий уничтожив группу спецназа еще в воздухе, захватить, так замечательно приготовленных, заложников.

Слабым местом представлялся только отход оттуда, после окончания предполагаемого нападения. Вокруг коровника были большие поля, лишь одно направление прикрывалось необъятным лесом, подходящим довольно широким языком на двести метров до строения.

Уже подходя непосредственно к фермерскому хозяйству, Ильяс обнаружил ошибку в карте, на которой не был указан огромный овраг, подходящий почти вплотную, что было великолепным прикрытием.

В принципе террористы могли набрать и из гражданского населения необходимое количество заложников, но таким образом они не дезорганизовывали бы противника, настолько, насколько это получилось бы в случае захвата детей. По пути они рассчитывали, уничтожая основные силы вероятного сопротивления, причем наиболее опасные, действовать непредсказуемо, дерзко и быстро, чем только увеличивались шансы на выполнение задачи и выживания.

Ильяс решил оставить двоих, наиболее опытных боевиков с двумя ПЗРК «Игла» по пути предполагаемого следования «вертушки», а сам рассредоточившись по дорогам, перекрыл пути сообщения, справедливо предполагая, что курьеры или просто люди будут сами попадаться в его руки. Так он соберет дополнительную информацию, завладеет, на всякий случай, дополнительными заложниками.

Двоих он отправил в усадьбу какого-то «генерала», где по имеющейся информации держали под охраной Мариам, которую он ненавидел, считая настоящей причиной гибели его брата. Она и ее действия были позором, который можно было смыть только ее же кровью.

Он радовался, что все складывалось, даже лучше, чем он предполагал, настоящая ситуация дала не только более лучшую позицию с точки зрения тактики и выгодного положения, но еще пищи для гордыни, тщеславия. Он был буквально счастлив, чувствовал себя почти богом! И бог этот смеялся над чванливыми, бестолковыми чиновниками, силовиками, продавшимися и продавшими за копейки и честь, и Родину, и свой народ — такие не имеют право на жизнь!..

 

Засада на засаду

Через несколько часов результаты обрадовали Ильяса. Он не ожидал, что все сложится настолько удачно. Вертолет был сбит буквально на подлете, погибли почти все бывшие на борту военнослужащие, кроме командира, легко раненного и смогшего уйти от преследования, несмотря на легкое ранение и контузию. На дорогах было захвачено почти два десятка человек. Среди них священник, тот самый координатор, доставленный авиацией несколькими часами ранее, два полицейских, следовавшие для подкрепления на ферму, но так и не доехавшие до нее. В руках террористов оказались и Мария с Андреем! Они попались последними, уже перед самым уходом засады, спешащими доставить важные новости «Анатоличу», поскольку связь людьми Ильяса была уничтожена, вместе с ретрансляторами и запасным автоматическим пунктом связи. Сами они пользовались телефонами космической связи.

Что заставило, бросив все, лететь влюбленным по лесной дороге в сторону города — не секрет и мы сейчас об этом расскажем. Добавим только прежде, что до самого попадание в засаду, Андрей был уверен, что находится в машине один. Каково же было его удивление, когда под открытой крышкой кузовка его «Митсубиси» боевики обнаружили притаившуюся Мариам, вооруженную ножом, которым умудрилась легко ранить одного горца, отрезав ему два пальца. Впрочем, из-за этого он не сможет точно выстрелить в свое время, что спасет жизнь хорошему человеку.

***

Итак, усадьба «генерала» за несколько часов до прихода не прошенных гостей…

Мы обманем ожидание читателя, если не начнем чуть раньше с окончания пикника на пойме известной реки. Поэтому расскажем настоящую правду с надеждой, что эта часть повествования сможет немного отвлечь от грустных мыслей, связанных с пленением террористами только воссоединившейся четы влюбленных.

Уважаемый читатель помнит, что охота на куропаток окончилась полным успехом и мужчины вернулись с достаточным количеством трофеев для приготовления шурпы, похлебки, супа — здесь, как кому удобно. Внимательный, постаравшись вспомнить, наверняка, обратит внимание на то, что желание поохотиться именно на этом поле, вызвала у кого-то беспокойство, но поскольку куропаток на нем давно не видели, беспокойство пропало, к тому же людям, бывшим в курсе надвигающегося, было не до того. А зря!

И вот в чем подвох. Поле это носило название среди местного населения, как «конопляное». Это место полюбилось этими птицами, здесь они «паслись» большими стадами, чем доставляли обычно большое удовольствие охотникам.

Местные знали, как готовить «взятую» добычи, чтобы избежать последствий, но об этом совсем забыл Алексей, хотя не особенно-то верил рассказам и байкам сторожил о невероятных последствиях похлебок, приготовленных из добытого на этом месте мяса…

Ощипав тушки к приготовлению деликатеса, дело это оставили до вечера, предполагая, что часть гостей непременно, как это часто бывало, последует в гости в усадьбу. На деле же, разъехавшиеся охотники, очень спешили, и под командой «Анатолича» направились в обратную сторону.

Леху многое насторожило, он пытался узнать, что-то у «хозяина», но добился только краткого инструктажа, с выражением, что остальное он додумает сам. Бузыкин, поступил так, зная нрав своего хорошего и доброго знакома, который обязательно последует за всеми опасностями и захочет принять в них непосредственное участие, что при имеющемся раскладе, то есть, том, который представлялся ему настоящим, было противопоказано.

Многое сошлось в обманчивом ориентире, начиная от уже изменившегося положения расстановки сил, благодаря своевременному предупреждению террористов предателем, до путаницы с настоящими паспортными данными Марии-Мариам. Но мы, как и герои, вынуждены следовать руководящему направлению, которое основано на ошибочных данных.

Внесем еще одну коррективу. Ферма, где концентрируются предполагаемые основные события, и где спрятаны дети, больные и роженицы, находится посередине между городом и «генеральской» усадьбой. То есть точка происходящих событий приблизилась от центра города, как полагает сейчас администрация, перенесясь на пятнадцать километров ближе.

Именно от фермы в сторону усадьбы продвигался единственно выживший специалист по борьбе с террором, командир погибшей группы, капитан Севастьян Самойлов. Его намного опережают, неспешащие, направленные Ильясом, боевики, предполагая, что девчонку, старика генерала и еще двоих пьянющих лодырей, застать врасплох будет несложно. К тому же, в полученной задаче, жизнь оставлена их главарем только Марии и генералу, кто же знал, что он не старик и совсем не генерал!

Огонь обнимал большой казан, наполненный лишь наполовину. Запах разносился, наверняка, на сотни метров. На поверхности плавали маленькие тушки куропаток в количестве одиннадцати штук. Из внутренностей в дело пошли только печенка, почки, желудки, которые забыли вычистить, что не влияло на вкус, но составляло основную составляющую наркотического воздействия собранных птичками и находящимися, именно в желудках семян конопли.

Димона, который и приготовил все для похлебки, здесь не было, и находился он не как обычно с «главой», тот управлял часто машиной сам, но повез в район координатора. Вместе они и попали в скорости в засаду, возвращаясь из города к ферме.

Откуда была такая уверенность в том, что боевики находятся еще на противоположном конце города, понятно. Хотя тому были неопровержимые доказательства: стоящие у деревянных развалин автомобили, которыми они пользовались, дымящиеся трубы, говорящие о приготовлении пищи, показания Рустама, и еще ряд наблюдений, которые здесь неважны и касаются больше аналитики, исходящей из имеющейся информации.

Охотники, во главе с «Анатоличем», двинулись, как и предполагалось, в 18.00 в объезд, потому и не встретились с засадами, к домам, где должны, по их предположениям, размещаться бандиты. К моменту ожидаемого выдвижения террористов к ним должен был подтянуться спецназ, в то время как саму ферму охраняли полицейские и местная самооборона, наскоро собранная из местных жителей. На предполагаемых полтора десятка человек, этого должно было хватить с лихвой…

Через пять минут долгожданный кулинарный эксклюзив был готов, и его разливали половником в деревянные плошки. Вкус был необыкновенным! Под ту пищу шла только водочка, впрочем умеренно.

Самая прозрачная жижа пришлась в тарелки гостей. Вся муть попала хозяину усадьбы и Арону Карловичу, считавшему, что чем гуще, тем полезнее. От самих куропаток Андрей и Мария отказались, как от водки, Арон съел двух, закусив несколькими печенками, желудочками и почками. Алексей же доел всю требуху, гурманя с брусничным вареньем, обмакивая каждый кусочек по очереди, то в него, то в гранатовый соус «Наршарап». Он съел несколько больше Державы мяса, поскольку единственный из присутствующих постоянно был в движении, да очень проголодался. К тому же спортивный образ жизни…

Шесть куропаток пропало почти бесследно в его желудке. Действие легкого наркотика на организм никогда не знавших их, было накапливаемым, а со смесью, пусть и небольшого количества водки, просто убийственным.

Поскольку организм этого загадочного, даже для друзей человека, был неимоверно крепок, то действие явило себя через разум, имевший бурное и развитое воображение.

Поначалу это сопровождалось чудачествами, которые поддерживал ни с того ни с сего Арон. Вместе они уселись на квадроцикл и поехали кататься по… озеру… Поездка оказалась непродолжительной, поскольку погрузившись по самую шею, Алексей понял, что кто-то карабкается на его плечи и истошно кричит: «Капитан! Земля!». После чего послышалось падение мягкого предмета в воду, которая и захватила обоих.

Последнее что сделал Леха, перед тем, как вынырнуть — заглушил двигатель, почему-то еще работающий. Это спасло железное сердце, что пригодилось в скором бедующем.

Вместе, идя «за ручки», вышли из воды оба «русала», очень удивив, с недоумением и опаской, наблюдавших за ними Андрея и Марию:

— Мальчики, с вами все нормально?…

Арон говорил, что думал, поэтому совесть его молчала:

— Сейчас найду твою копию, и пойду с ней спать, а потом подожгу дом — надобно подогреть оставшихся в живых куропатов…

Молодые люди переглянулись и обратились с тем же вопросу к Алексею:

— Лех, ты как?

— Окружааают…

Леха оглядываясь по сторонами, пытался пользоваться складками местности, где-то даже проползая на пузе. Видно, напряжение неизвестности, предчувствие чего-то серьезного, наложилось на легкое наркотическое опьянение и отшлифовалось пережитым за все годы его жизни. Он явно готовился к «войне», но с кем, пока не говорил…

Сидя на балконе, парочка влюбленных еще с десять минут наслаждалась пейзажем в подсветке заходящего за горизонт солнца. Закат был багров, если ни сказать — кровав. Верхушки огромных сосен, составлявших своими бесконечными вершинами, глубокий, и, похоже мягкий, ковер, будто полыхали, каждая на свой лад, огнем, все вместе приводя в движение, представлявшийся морем, покров. Красное, или как назвал его Арон — «Чермное» море». Никто из них ни разу не видел такого. Со странными чувствами, удвоенными поведением друзей, Андрей и Мария решили отправиться в дом — немного отдохнуть. Уже уходя, девушка повернулась и заметила на кромке леса двух человек в камуфляже. Это было далеко, поэтому ни автоматов, ни специфической обвески жилетов-разгрузок она не заметила. «Охотники… Весь мир — охотится за кем-то» — ничего никому не сказав, она последовала за ведомой рукой любимого…

Леха стоял посреди спальни, куда направлялись возлюбленные. Он представлял собой грозное зрелище. Для полного контраста с самим собой, пятиминутной давности, ему не хватало только каски.

Мария даже вскрикнула, открыв дверь и увидев его в таком виде. Андрей, испугавшись за нее, вскочил в комнату, слегка оттолкнув любимую, тут же опешив. Перед ним стоял в полной амуниции его друг, в обеих руках он держал по стволу. В одной руке АК-74, в другой винтовку со снайперским прицелом. В кобуре, прикрепленной к ноге, находился пистолет, бывший с ним на пикнике. Спереди, на груди в карманах жилета, с десяток полностью набитых патронами рожков, на груди, поверх жилета, висел на ремне МП — 5 — пистолет-пулемет «Хеклер енд Кох», на левой груди к подвязке-ремню, прикреплен изолентой кривой здоровенный нож. Добавлял картину, торчавший из-за спины, какой-то тубус. Андрюха настолько опешил, что нашелся спросить только:

— Лелик, я надеюсь это не «Муха».

— «Мухой» их не возьмёшь… Это «Шмель» — будем жечь!

— Кого, Лелик?! Че то ты… это…

— А ты кто? Ты настоящий или…

Светищев сглотнул, даже не представляя, что может происходить с другом, хотя подозрения были, и он аккуратно отодвинул за косяк двери Марию, предполагая взять весь «огонь на себя». Думая попробовать свалить друга ударом ноги в грудь, он вовремя остановился, заметив армейский бронежилет, но даже это его не останавливало. Алексей, что-то заподозрив, моментально дослал патрон в патронник и навел на него автомат, проделав это с совершено каменным лицо:

— Вам Землю не взять! И «Дрончика» я вам не отдам, лучше застрелю! Покинь его тело, тварь…

Светищев обалдел, но быстро вспомнил фантастический фильм, где пытавшиеся захватить землю инопланетяне, вселяясь в людей, делали это весьма удачно, пока не нашлась кучка, тех из них, в кого пришельцы не могли вселиться. Он с ужасом вспомнил, что выселить из тела человека эту особь можно посредством какого-то прибора, нужно только нажать на кнопочку. Если этого не получалось, в ход пускали огнестрельное оружие.

Андрею стало не хорошо. Он вспомнил все, остановился на только охватившем счастье, и внезапно реально нарисовавшемся его конце, покачнулся и еле выдавил из себя:

— Это я, Лелик, я нашел «машинку»…

Леха опустил оружие, почмокал губами и произнес с заговорческим видом:

— Неси… А где этот, главный, который вселился в «Карпыча»…

Именно в этот момент, в дверной проем вплыл наполовину не присутствующий, и не совсем отдающий отчета своим действиям, Арон. На его лице сияла блаженная улыбка, вызвавшая смех Марии, который быстро осекся. Старик еле держался на ногах, но как-то пластично удерживал равновесие.

Кроме умильного впечатления, произведенного на всех, он что-то лепетал, будто действительно вселил в себя кого. Ну конечно, он хихикал и посмеивался. Увидев, рассмотрев Лелика, просто грянул смехом, которого никто от него никогда не слышал.

Леха схватил его под мышку, взвалил на себя, и уже через минуту поставил его на колени на краю обрыва, на то самое место, которое единственное не видно ни от дома, ни с площадок вокруг него. Деревянный забор отгораживал мужчин от озера и от склона, пряча все происходящее на нем.

Последний раз тебя спрашиваю, животное, что с нашими, и где прибор?…

В ответ Арончик посмеивался, явно не понимая, что ему угрожает.

— Я тебя застрелю, потому что люблю Арона, как брата!

— Я тоже его обожаю…

Ответил Держава. Получилось, что тварь внутри его тоже обожает это тело.

Леха разозлился не на шутку, повесил АК за спину, вынул пистолет, снял с предохранителя, дослал патрон в патронник, и приставил к голове Арона. Андрей в это время вышел из-за угла дома с дистанционным электрошекером, который Леха подарил ему на кануне. Но чтобы им воспользоваться, нужно было подкрасться на пять метров.

Он медленно присел, затем прилег и потихонечку пополз.

Что-то, почувствовав, у головы, тыкающее и делающее больно, Держава начал приходить в себя. И чем быстрее это происходило, тем страшнее ему становилось. Он, вдруг, обнаружил себя на коленях, на краю обрыва, понял, что вооруженный человек тыкает ему в голову пистолетом, и он не сомневался, что это не игрушка, а выстрел в минуте, а то и раньше!

— Лешечка! Это же — Арончик — «Барончик», это же я Карлыч.

— Ври больше, я Карлыча сам знал! Куда тебе выстрелить, где у вас душа, тварь?! Такого человека загубила!..

Арончик начал думал, какое место предложить, но сам не мог согласиться ни на одно. Везде было либо больно, либо умершим — некрасиво.

— В башке?!

— Нет, нет! Что вы! Что ты… — там же пусто!

— В грудь?

— Да я вообще не вкусный! … Он начал нести бред, только бы затянуть время, поскольку увидел приближавшегося Андрея, делавшего знаки.

— Яйца тебе отстрелить, что ли?!

— Да что вы, у меня их никогда и не было, у нас ведь все по-другому…

Без этой части тела он вообще жизни не представлял, поэтому решил отдать, скорее, что-нибудь сзади, чем спереди:

— У нас, уважаемый, мозг сзади, мы там думаем…

— У нас многие этим же думают…

И Леха без зазрения совести направил ствол к заднице…

— Ой, ой, только бы глаза не вылетели…

— Они вылетят, если я тебе в голову выстрелю, но по ходу, у вас там задница.

Арон бы такого унижения не стерпел!

— Да я и так не терплю… — В это время Светищев приблизился на нужное расстояние, прицелился, Держава, видя это повернул голову в другую сторону, понимая, что вылетающие иголки, несущие провода, могут попасть и в него.

Вдруг его взору, буквально в десяти метрах предстал перелетающий через забор бородатый мужик, вооруженный до зубов, как и Леха. Глаза его раскрылись, буквально вылезая из орбит. Он замычал, потом показывая рукой, выдавил:

— Пришельцы!..

И уже совсем мощно, толкая «генерала» в сторону, поскольку второй повисший на заборе уже целился в него. Леха развернулся, увидел боевиков и, отталкиваясь от земли в сторону, начал стрелять в «инопланетян», понятное дело в область гениталий и ягодиц, поскольку продолжал еще пребывать в игре галлюцинаций, которые быстро начали опадать.

Одновременно выстрелил и Андрей, но поскольку друга его ополоумевшего уже на месте не было, а вместо него, предстал Арон, то весь заряд пришелся в него.

«Карлыч» рухнул и забился в судорогах, как раз вовремя — несколько пуль, которые успел выпустить уже раненый террорист пришлись в то место, где тот только что стоял.

Алексею и его гостям повезло, участок усадьбы, где они находились, выдавался чуть вперед, не освящался и был немного ниже остального. Этим решили воспользоваться наемники.

Будь по-другому, то, скорее всего, все кончилось бы плачевно. Раненных в мягкие ткани, сначала, допросили по отдельности, после чего оказали помощь, какую смогли, предварительно связав и лишив подвижности. Общая картина не была ясна, сведения отрывчаты и далеко не полные. Каждый из этих людей знал, только то, что ему было открыто.

Всех озадачил и испугал не столько факт произнесенного настоящего имени Марии, сколько интерес к ней боевиков, ведь они пришли именно за ней!

Узнав, что утром должно состояться нападение на детский интернат, Леха кинулся сообщать об этом, но ни стационарный телефон, ни мобильный уже не работали. Оставался только вариант сообщить с курьером.

Вызвались все, предлагалось ехать и вместе, но это было не рационально. Алексей выбирал между Ароном и Андреем. Держава, после испытанного на нем элекрошокера, обессиленный валялся на диване, периодически посмеиваясь. Он имел право гордиться своим самопожертвованием, поскольку не только смог избежать «расстрела», но спас и Леху, и предупредил целое нападение!

А ведь о многих людях вспоминают только по факту смерти, ибо вспомнить в их жизни больше нечего.

Старика было жаль, хоть он и хорохорился, и рвался совершить еще один подвиг, но на поверку был не в состоянии кистью руки даже удержать, поднесенный ему стакан с водой. Поездка предполагалась безопасной, поскольку все боевики должны были сконцентрироваться у окраины города, а ехать предстояло в деревню, расположенную совсем с другой стороны, где жили главный полицейский, водитель «Анатолича», несколько охотников и радиолюбитель, с мощной радиостанцией.

Леха собрался уже ехать сам, но его остановили, поскольку надо было смотреть за опущенными в подвал раненными наемниками, один из которых только говорил по-русски, присматривать за стариком и Марией.

Поехал Андрей. Друг выдал ему прибор ночного видения, советского образца, предназначенный для вождения любой техники, и велел двигаться, не включая фар. От оружия Светищев отказался и, заскочив в туалет, и унесся по лесной дороге в сторону неизвестности, на прощание поцеловав любимую.

Уже через минуту обнаружилось, что в доме отсутствует Мариам. Кстати, это имя, как только о нем узнали, понравилось всем больше, чем Мария, но меньше, чем Маша. Хозяин усадьбы пытался вызвать по портативной рации своего уехавшего друга, чтобы тот посмотрел, не с ним ли его подруга, но тот забросал портативный передатчик вещами и ничего не услышал.

Девушка же, вся в смущении и опасении за Андрея, интуитивно, пока тот ходил в туалет, открыла пластиковую крышку кузова и спряталась под ней.

Через семь, максимум восемь, километров, не доехав немного до нужной деревни, Андрей отвлекся на шум, производящийся радиостанцией и, не останавливаясь, начал копаться в вещах на сидении, ища источник. Ему очень нравилось ехать, обозревая дорогу и обочину через «ночник» — видно было все в зеленоватом свете, зато все четко, как днем. На секунду-другую он отвлекся от дороги, наконец, найдя искомое, но в момент поворота головы от дороги, услышал удар чего-то о передок джипа. В добавление, в нескольких метрах, поперек дороги лежал ствол упавшего дерева. Он остановился и, не снимая прибора с головы, пошел назад, посмотреть кого сбил.

Последнее, что он видел — лежащего человека и автомат рядом с ним. После сознание покинуло его, от сильного удара по голове.

За пол минуты до этого, старший группы террористов, направленных на дорогу Ильясом, услышав звук двигателя, но, не видя света фар, послал боевика посмотреть, может быть есть дорога, идущая параллельно этой. Такое бывает, если необходим объезд проблемного участка. Участок был действительно с огромной, глубокой лужей, именно поэтому они и выбрали это место, поскольку перед ней автотранспорт должен был замедлять ход.

Вышедший ваххабит не успел сориентироваться и сразу попал под колеса. Дальше, оставшиеся два со злости, увидев, что произошло, напали на вышедшего из машины и били его, пока тот не перестал показывать любые признаки жизни.

Машина, к тому же такая, да еще с полным баком, была кстати. Потерявшего сознание собирались, связанного кинуть в кузовок, но открыв его, обнаружили Мариам. Не зная ее, но понимая, что женщина еще лучший заложник, схватили и ее.

Туда же заставили залезть и двух полицейских, захваченных пятнадцатью минутами раньше. Те передвигались на мотоцикле с коляской, на котором теперь ехал второй бандит. Так они и предстали перед Ильясом, воздавшим хвалу Аллаху за такую удачу.

Хотя Мариам, пока не узнали, она понимала, что это дело времени. В кузове, в совершенной тесноте, девушка могла только прижаться к Андрею, поливая его лицо горькими слезами. Ей казалось, что он не дышал, лицо его было в крови, верхняя губа разорвана и сквозь нее проступала пустота, вместо нескольких зубов. Глаза заплыли гематомами, которые нужно было взрезать, волосы слиплись от вытекшего из ран на голове, от ударов приклада автомата. Но всего этого пока она не видела, чувствуя только запах и вкус крови.

В течение следующего часа в назначенном месте собрались все «засады», кроме одной, плененной Лехой. Но были и еще потери: сбитый Андреем скончался на месте, еще один — серьезно ранен ножом, истекая кровью, он умер через пару часов. Эта заслуга принадлежала координатору. Раскатный успел выкатиться на ходу, через пассажирскую дверь, поняв, что вышедшие люди, никто иные, как боевики. Но сделав несколько кувырков, наткнулся на одного из них, чего тот не ожидал. Интуитивно Петр Симонович, выхватил большой армейский нож из ножен, прикрепленных к бедру, и успел нанести несколько ударов, бывшими бы смертельными сразу, не будь боевик в разгрузочном жилете, набитом боеприпасами, рацией и пакетами с медикаментами…

Его тоже били и тяжело ранили. Убили бы совсем, если бы не разглядели под светом фонарей, формы и звания.

Перед Ильясом предстал батюшка — отец Филофей. Он сдался смиренно, не выглядел испуганным, хотя разочарованным своей не исполненной миссией — направлялся он, как раз к ферме, чтобы постараться быть одним из факторов успокоения своих пасомых чад.

Заталкиваемый в машину с двумя, уже начавшими, увеличиваться синяками, он произнес только одну фразу: «Слава Богу за все!» — дальше усиленно молясь про себя.

Надо сказать, что это событие стало для него кардинальным переломом не только в его жизни, но больше в вере, в которой он буквально сделал только что мощный прыжок, что совершенно изменило его прежнее вероощущение.

Связанный с остальными, он видел во взглядах и смятение, и боязнь, и стойкое спокойствие человека, готового на все, ради исполнения долга, конечно, и трусость и отчаяние. Читатель, наверняка, и сам сможет распределить принадлежность этих взглядов, обнаруженных у плененных. Участь их представлялась ужасной, но всю полноту и серьезность понимал только один человек — полковник Раскатный.

С бешеной скоростью работающий мозг, не находил ни одного решения, сколько-нибудь приемлемого в настоящей ситуации. Он уже знал о гибели спецназовцев, некоторых из которых знал лично, особенно капитана Самойлова, начинавшего службу под его начальством.

Петр Симонович отчетливо понимал, что среди своих, то ли в администрации, то ли в полиции, то ли еще где-то, существует «крот», пустивший насмарку все его усилия.

Он внимательно осмотрел всех плененных и сделал очень точный вывод — кроме, возможно, батюшки высокого и крепкого человека, да пожалуй Димона, надеяться больше не на кого. Полицейские, молодые пацаны, бегали испуганными взглядами, выражавшими готовность исполнить любое приказание Ильяса, и тот хорошо это понимал, имея инстинкт зверя, и буквально физически чувствуя боязнь и силу мужества. Андрей, до сих пор был без сознания, девушка не отходила от него, словно не замечая происходящего.

Она, пожалуй, тоже была готова на все, но что-то подсказывало, что она таит в себе проблему, которую придется решать.

Когда дело дошло до Раскатного, ему начали задавать вопросы, он не стал скрывать, кто он и зачем здесь — его все равно «сдали». Он хорошо понимал, что такое признание приведет либо к смерти, поскольку он представляет опасность изнутри, либо его полностью обездвижат, пожелав оставить не только ценным заложником, но и некоторым путем для переговоров, на котором можно сыграть свою игру. Ильяс, подумав некоторое время, решил оставить его, хотя понимал, что он будет стараться противодействовать всеми возможными путями.

Подождав еще немного и, прибавив к потерям еще двоих так и не вернувшихся с Мариам и «генералом» (понятно, что ждал он девушку и старика, поскольку лицо Мариам было почти полностью замотано, а Андрйе был без сознания и молод, подозрений не возникло), он двинулся к ферме. Информацию, кто там и сколько человек, ему предоставил один из мальчишек полицейских, добавив, что в самом коровнике находятся родственники, сами решившие прийти ради охраны. Они вооружены, кто чем, но настроены весьма воинственно. Кроме них двоих, туда должны были подтянуться еще несколько человек, бывалых охотников, но какой дорогой они поедут и когда это будет — не известно.

Молодой человек также назвал все частоты, в том числе запасные, которыми пользовались силовики. Это, правда, не поможет, поскольку опытный «Анатольич», после пропажи координатора велел перейти на частоты раций, используемых на охоте, которых не помнил наизусть и он сам.

Сами же террористы пользовались рациями со скремблерами, шифрующими любые сообщения, чтобы понять, не шум ли в эфире, нужно было иметь рацию с таким же устройством. Мало того, код шифровки менялся каждый час по заранее продуманному графику, и переключался несколькими мини тумблерами на каждом устройстве. Для Алексея это не было проблемой, поскольку он нашел распечатанный на принтере небольшой листочек с этим графиком, который не успели уничтожить захваченные им боевики, вместе с рацией и прикрепленным скремблером. Оставалось понять, как этим пользоваться, к тому же все переговоры происходили еще на чуждом для него языке.

***

Если мы о ком-то не пишем пока, это не значит, что он забыт. Напротив, это ему сейчас нет до нас дела, поскольку он занят и находится в полном понимании происходящего. Хотя в «полном» — это не про профессионалов!

Севастьян осторожно пробирался сквозь ельник, придерживаясь одного направления — от места гибели его группы. Он пытался понять, что произошло позже, надеялся кого-то найти, именно поэтому и наткнулся на засаду, скорее всего ту, из которой была пущена ракета.

Он уже был ранен. При попадании в вертолет, его выбросило из машины на верхушки елей. Скатившись удачно, цепляясь за ветки, пытаясь тормозиться о них, он сильно ударился при приземлении на землю о лежавшее полусгнившее дерево, разорвав, на ушибленном месте кожу довольно глубоко. На его беду он оказался только с пистолетом и с двумя полными боекомплектами к нему. Все остальное оставалось в «вертушке». Ни ножа, ни связи, ни автоматического оружия с достаточным количеством боеприпасов, ни карты — ничего!

Они «шли» низко, до точки высадки оставалось не больше двух километров. Такое можно было сделать, только зная заранее направление прибытия летательного аппарата. Но как это могло быть здесь и сейчас, ведь решение об их отбытии было принято за пятнадцать минут до взлета. Они должны были лететь с остальными, куда-то в другое место, лишь в последние минуты все подразделения разделили на небольшие группы и рассыпали по областям, даже не дав никаких инструкций, мол, все на местах!

Очухавшись, приведя свои «царапины» в надлежащий вид, он двинулся в сторону предполагаемого падения геликоптера. Уже приблизившись, метрах в двухстах, может больше, он услышал выстрелы. Сначала одиночные, потом автоматический залп. Ему даже показалось, что он слышал хлопки охотничьего гладкоствольного оружия и старых «мосинок».

Поспешил и нарвался на автоматную очередь. Стрелявший не попал. Севастьян увидел его моментом раньше и своим первым выстрелом сбил его с толку, а вторым и третьим успокоил навсегда.

Это могло бы быть удачей, успей он подобрать оружие, но его отогнали и организовали погоню, обкладывая со всех сторон. Уходя от них, он понял, что его выталкивают к засаде, между нами говоря, к той самой, в которую попались Андрей и Мариам.

Уйдя в сторону, капитан пропустил двоих, не тронув их, поскольку не знал, сколько их еще рядом и где остальные.

Освободившись от преследователей и прикинув, что численность противника может быть от десяти до двадцати единиц, взвесив свои силы и раскоординированноть действий с другими возможными группами сопротивления, как и с самим координатором, полковником Раскатным, Севастьян принял решение направляться в сторону деревни, где особо было выделено строение под названием «высота генеральская» на которой, как он запомнил, находилось несколько строений. К тому же фотокарта со спутника давала четкие очертания, когда-то бывшего на этой высоте, укреп района. Ближе был только сам город и несколько почти «вымерших» деревень.

Самойлов понимал, что в каждой населенной деревеньке есть охотники, а в таком насыщенном, когда-то ведущимися боевыми действиями, районе есть любители покапать в целях обнаружения оружия времен В. О. В. И он не ошибся! Но то, на что он наткнулся, совсем было неожиданным…

Леха уже понял, что с друзьями что-то случилось. Несколько раз он порывался отправиться по их следу, но знал, что это бесполезно. Он клял себя за то, что, пообещав присмотреть за возлюбленной друга, не уследил за ней и пяти минут. Честно говоря, находясь в состоянии, приближенном к шоковому от своего поведения, он пытался понять его причину. Если бы он вспомнил о конопляном поле, то успокоился бы сразу, но сейчас опасаясь возвращения этого необузданного состояния, он даже боялся расставаться с Ароном, который, наконец, начал приходить в себя.

Алексей пытался вооружить его хоть чем-то, но Карпыч сопротивляясь, в конце концов, согласился взять себе только, перезаряженный новым картриджем, электрошокер.

Спустившись к пленным боевикам, он застал их перевозбужденными. Оба ругались и пытались запугать. Хозяин усадьбы, не придав значения их словам, пошел на свежий воздух, взял в гараже большой баллон с газом, спустился с ним в подвал и открыл вентиль со словами: «Вернусь, когда успокоитесь…». Крику было ровно на минуту, потом послышался кашель, потом, минут через пять, наступила тишина. По данному слову он вернулся, закрутил вентиль и, даже не поглядев на остающихся, ушел возвращать баллон на своё место.

Конечно, эти двое очнулись, после потери сознания, в надежде что умирают, как мученики, наверняка, видели нечто в этом неприятном сне, что заставило их стать паиньками. Через полчаса оба, один на русском, другой на фарси, будут исчерпывающе отвечать на все задаваемые им вопросы…

Прикинув, откуда могут появиться подобные уже захваченным, вооруженные люди, Леха решил занять позицию сбоку, относительно их предполагаемому маршруту. Арона он посадил, как приманку в дом, поручив ему наблюдать в прибор ночного видения окрестность, и дистанционный инициатор от противопехотной мины, которую сам установил в месте, через которое пошел бы сам, будучи на месте террористов.

Примерно через полтора часа после занятия позиций, Арон, передал, что видит человека, с какими-то повязками поверх камуфлированного костюма. В руках тот что-то держал, передвигался почти по земле очень осторожно. В общем, явно не на прогулку вышел.

Когда гость почти поравнялся с засадой, Леха скомандовал застыть и поднять руки вверх, совсем не надеясь, что так будет. В принципе он хотел стрелять сразу, но что-то остановило его. Человек не выстрелил на голос, но упав, пропал. Через секунду послышалось:

— С кем я говорю?!

— Вот именно…

— Хорошо… я капитан российской армии, командир спецгруппы…

— Угу, предыдущие двое тоже твои?

— С кем я говорю, я ведь и убить могу…

— С тем, кто держит палец на кнопке от мины в пяти шагах от твоей задницы, посмотри вправо и извинись…

— Пардон, месье… что за… ты кто…

— Хозяин усадебки, в которую ты направлялся, и очень не люблю непрошенных гостей.

— Ты мне и нужен, у нас мало времени…

— Я всем нужен! Только не ко всем хочу! А тебя вообще не знаю… Значит так, пока я не поднял тебя на воздух… раздеваешься до трусов и медленно передвигаешься в сторону освещения. В доме двое, они о тебе и сказали, и на мушке тебя держат… Яволь?!

— Я хоть штаны оставлю… — бинты сверху, я ранен?

— Ну, если стесняешься, пожалуйте…

Сверху в окно, что-то прокричал Арон — набравшись смелости, он высунулся и выпалил первые попавшие на ум слова, причем произнося их как можно более низким тембром:

— Ну что «валить» моджахеда?!

Вместо ответа «не прошенный гость» поднялся и, с руками, вытянутыми за головой медленно, как просили, направился в сторону прожектора.

Встав на самую середину светового пятна, он даже вздрогнул, когда перед ним «нарисовался» в одних шортах, пузатенький и волосатенький Арон, вооруженный шокером:

— Ты что смеешься, у тебя ни одного шанса против меня!

— Зато у меня все сто!..

Алексею не понравился тон пришельца, несмотря на то, что он уже понял, что этот парень на их стороне. Все равно он решил поставить его на место:

— На колени, шутить потом будем! Знаешь, дружище, ты вроде бы как и наш, вот и «мышку» у тебя на плече вижу, только не веди себя нагло и запомни, если ты меня обманул, я тебя все равно достану, даже с того света. А если поможешь друзей спасти, я тебе свою долю отдам…

На это Держава прибавил:

— И я свою половину, другую уже детскому дому пообещал… Лелик, а кто это?

— Ну так, может, представитесь, таинственный незнакомец?…

Вместо ответа раздетый бросил Арону документы, на что Леха парировал:

— Ууу, с каких пор спецназ на операции с собой удостоверения личности берет. Достаточно жетона — дайка…

Через минуту все было улажено, и все порадовались восстановившемуся миру, но ненадолго. Радость была бы не полной, если бы капитан не добрался до боевиков.

Он с восторгом кинулся оказывать им помощь, и начал с того, что без обезболивающего пальцами вынимал пули из ран.

Предупредив их, что после того, как все закончится, пленными они считаться не смогут, поскольку взяты в рабство, частным лицом, и будут отрабатывать свое пропитания так, как он этого пожелает.

Иностранец начал рассказывать все подряд, через фразу умоляя дать ему героина, или хоть, что-нибудь. Объяснив, что наркотики это плохо, ему предложили пулю, от которой он отказался.

После допроса Леха, видя, что капитан готов был разорвать их, поинтересовался, что это он так зол на них, на что тот ответил:

— Я один остался, часа два с небольшим назад, по «вертушке» жахнули из «Иглы», меня вышвырнуло, а пацаны… все, как один… кажется, он слышал, как их добивали… Нас всех кто-то слил, и я его…

— Я тебя понял… сожалею, братулец, я с тобой, Арон нам, правда не помощник, но кто знает, может и старый еврей-ювелир на что-то сгодиться…

Дальше он вкратце рассказал все произошедшее от их встречи в поезде…

Вместе они вытащили с помощью лебедки квадроцикл, Держава оказался неплохим мастером, и через тридцать минуть аппарат завелся.

До рассвета оставалось несколько часов, было понятно, что до появления солнца террористы обязательно постараются завладеть фермой. Кое-что стало понятно, через их переговоры, благодаря рации, забранной у бандитов. В результате общих усилий мужчины пришли к выводу, что, прежде всего, необходимо связаться с координационным центром, а это можно было сделать только из дома радиолюбителя, до которого так и не добрались Андрей и Мариам. Они решили повторить эту поездку, впрочем, понимая, что засады по пути уже нет…

Через час затея оправдала все риски, сеанс связи состоялся, а пьяный в «дрова» любитель радиосвязи не только устроил прямой радиоэфир, но и совершенно спокойно совместил свой комплекс с рациями Алексея и Севастьяна, ретранслируя их и им сообщения, будто это телефонные переговоры сразу с несколькими лицами. Даже радиус работы превышал необходимый. Немного поспав — пять-семь минут, Егорыч, добрался и до Бузыкина. Скоординировав свои действия и договорившись о встречи, Алексей и Севастьян отправились в сторону коровника, чтобы попробовать прощупать там ситуацию.

Отправились на машине Алексея и на квадроцикле, но, не доехав до места трех километров, спрятали средства передвижения и дальше двинулись пешком.

Самойлов шел первым, за ним Леха. Капитан, крадучись, еле ступая, кое-где, раздвигая ветки, чтобы избежать наступания на сухие сучки, про себя думал, стараясь отвлечься от потери друзей: «Терять, конечно, не впервой, но так глупо! Кто-то за это ответит! Разорву! Надо вычислять прямо сейчас. Ну Леха-то вне подозрений… хотя тип еще тот. Откуда он, чем занимается — вообще не понятно. То, чем он меня обеспечил, по баблу тянет на пятнашку баксов… ё-мое, пятнадцать тысяч! Так это где-то еще взять нужно! Жаль у него „Винтореза“ нет! Да „АК“ тоже пойдет. Вообще сильно, конечно! У среднестатистического гражданина на даче целый оружейный склад. Ну вот зачем ему несколько „ночников“, три бронежилета, рации, сканеры, куча другой электроники, оружия, прямо на выбор! Да где он „Шмель“ — то взял?! Либо оружием торгует, либо людишек разных „валит“… и вот чего с ним потом делать? Хотя он меня самого вальнуть мог, но не испугался, а проверил и… Неее… не простой он среднестатистический… И этих двух папуасов неплохо обработал. Да и Арон не такой человек, чтобы с разного рода мерзавцами отношения поддерживать. Славный старик. Так и хотел с нами… А ведь он роль свою шикарно сыграл, я ведь и правда подумал… А! Потом разберемся. Надо парней моих найти, может, кто жив остался, и сделать это прямо сейчас, по ходу. Тааак, это где-то в полукилометре севернее-западнее от нас. Это мой долг!».

С этим и обратился к Лехе, прикрывая шейную гарниуру, которую ему выдал этот загадочный мужик:

— Лелик, здесь… недалеко мои упали, завернем?

— Святое дело! Только не долго. Кого ищем-то?

— Девять плюс двое экипаж… Оружие, документы, жетоны… хоть бы один остался бы живехоньким!

— При таком раскладе и тебя одного много!

— Это так, но вдруг…

***

К ферме они передвигались гораздо быстрее, злоба и ненависть кипела в них, ища выход прямо сейчас, и прямо здесь! Они быстро нашли место падения. Даже с оторванной задней частью, через дырку от которой вывалился Севастьян, летчики сделали все, что смогли. Были раненые и выжившие, больше половина погибла при падении, остальные — кто лежал, не в состоянии пошевелиться, кто пытался ползти, в стремлении помочь товарищам. Двое были даже перевязаны. Все они лежали с изуродованными наспех телами… — все боевые товарищи Самойлова. Их не просто застрелили, а порезали, закололи, правда, недолго издевались, боясь пришедших на помощь.

Все они были мертвы, хотя половина могла бы остаться в живых. Сам командир, как мы помним, чуть не погиб. Но знай он, что происходит, наверняка, рвался бы сквозь огненный заслон, и лежал бы рядышком, все равно, опоздав…

Те выстрелы, что слышал капитан: одиночные — ими добивали, уже изуродованных, а залпы очередями — оказывается охотники и местные жители, услышав звуки взрывов, предположили крушения, шли в надежде спасти хоть кого-то. Пришедшие совершенно не ожидали встретить здесь боевиков, как, впрочем, и сами боевики не ожидали увидеть здесь столько вооруженных местных жителей.

Гражданские потеряли троих убитыми и трех раненными, которых донесли на ферму. Был в этом и плюс. Стало понятно, что место их нахождения известно, прятаться здесь смысла нет.

Связи не было, и родственники послали несколько человек оповестить всех, до кого дойдут курьеры, о нужде в помощи. Через полчаса коровник был полон вооруженными людьми, только вот командовать ими было не кому…

К назначенному сроку подоспели и «Анатолич» с двумя десятками профессиональных охотников, и Севастьян с Лехой. Было сразу решено, основной части — пятнадцати человекам, идти на ферму с указаниями, что и как делать. Остальные займутся выработкой плана, на случай атаки террористами, после этого, если она будет отражена, отхода их из этих мест, ведь было понятно, что это лишь отвлечение от основного акта насилия.

Встреча эта состоялась как раз в момент, когда Ильяс повел своих людей в количестве тринадцати человек в сторону фермы, пустив вперед взятых в заложники людей. Сами террористы предполагали охватить в кольцо коровник, чтобы неожиданно подавить все точки сопротивления.

Ильяс не мог предполагать, что там можно было бы встретить так много вооруженных, если бы…

Это наше повествование длительно и кропотливо разбирает все происходящее, в жизни же все происходит гораздо быстрее. Все описанное в этой главе вместилось пока чуть меньше, чем в три с половиной часа. До рассвета остается меньше двух…

 

Человек предполагает, а Господь располагает

Тем временем, Арон уже не мог сдерживаться. Старик, плюнув на свою безопасность, забыв все, чему его учили осторожные предки, еле-еле затащил, до сих пор не пришедших в себя, боевиков, в свой джип-пикап, уложив их в кузов, направившись в город, вооруженный тем же электорошокером…

Сколько раз наблюдал любой из нас за действиями другого человека, иногда не понимая, что движет им. Мы часто уверены в том, что хорошо знаем причины, мотивы, в то время как и в себе-то толком разобраться не можем.

Многое ли зависит от человека в момент, когда у него совершенно нет ни только времени на обдумывание, но и того, отчего можно оттолкнуться. Страсти разгораются мгновенно в каждом. Где правда, а где ложь разобраться сложно. Правильное мнение, боязнь ли это или отчаяние безысходности — понимаем после. Что делать не имеющему опыта, но поставленному в такую ситуацию, где и бывалый-то теряется.

Одно верно, по словам святителя Григория Богослова: «Будучи страстными, мы отнюдь не должны веровать своему сердцу; ибо кривое правило и прямое правит»…

Арон мчался в город, совершенно не зная, зачем и к кому едет. Его несло непреодолимое нечто, и он не хотел разбираться, что именно. Одно его успокаивало — он не думал о себе. Находясь в состоянии почти аффекта, от ужасной, как ему казалось, уже состоявшейся драмы, заключавшейся в неизвестной участи Светищева и Мариам, старик слился с героическим порывом, был готов перебить всех врагов, встретившихся у него на пути. Плана не было, всех, кого он знал здесь, можно пересчитать по пальцам, боевой единицей он даже сам себя не считал, но мог завалить всех своей отчаянной отвагой, а также страстной жаждой жертвенности.

В героических мыслях он пролетел город, очнувшись от мыслей, вернулся. Пытаясь найти хоть кого-нибудь, заглянул в десяток домов, но все тщетно. Все учреждения были пусты, люди, как вымерли. Он вспомнил, что на подъезде к городу заметил огонек в одной избе и отправился туда. Там он встретил еще одного горе-героя — Егорыча. Чудо-связист, еле держась на табурете без одной ножки, что-то паял, уже не имея сил, нашептывал: «Врагу не сдается наш горрррдый «Варяг».

Держава был невозмутим и потребовал хоть какой-то информации, объяснив, что имеет важное сообщение для «наших».

Услышав, что в его машине имеются два плененных террориста, Егорыч недоверчиво посмотрел на него, смерил своим взглядом, ухмыльнулся торчащему из нагрудного кармана электрошокера, извинившись, пошел проверить. Увидев настоящих бородачей, он объявил, что за «енту» победу русского оружия необходимо выпить, чтобы, как он выразился «масть не пропала», и исчез в погребе. Минутой спустя он заставил выпить и «Карпыча». «Карпыч» поддался, но с условием его присоединения в свои ряды. Обещание Егорыч исполнил своеобразно, что-то наколдовав со своим оборудованием, протянул наушники с микрофоном Арону и кивнув головой, мол, говори, уронил свою буйную головушку на грудь, мгновенно впал в глубокий сон…

Старый еврей такого предательства не ожидал, начал кричать, популярно объясняя, что в дни грозящей Родине опасности, так не поступают, пока не услышал чей-то голос. Наушники попали на место предназначения и ошарашенный патриот понял, что он не один!

«Анатолич» успокоил воинствующего ювелира и попросил подвезти «этих бородатых» к какому-то перекрестку, где его будут ждать.

Прежде, чем выехать, он написал несколько слов связисту, далее направился, как ему казалось в нужном направлении.

Поговорка утверждает: «Благими намерениями… дорога в ад вымощена» — это мог бы быть эпилог для следующих строк, но как не странно касаются они Державы только первой частью этой фразы…

Ильяс вел своих людей, прибегая ко всем осторожностям, имея с собой пленников. Андрей пришел в себя, но идти ему было тяжело. Опираясь на Мариам, он судорожно пытался придумать хоть что-то. Следом шел Раскатный. Если бы в темноте можно было видеть выражение его лица, то каждый рассмотревший его, понял, что он только ждет удобного мгновения. Вся его застывшая мимика выдавала сконцентрированность и готовность.

Подойдя к оврагу, Ильяс начал чувствовать неуверенность от непродуманности дальнейших шагов, неопределенности, явной нерациональности. Этот человек не собирался расставаться с жизнью, поскольку имел, что терять. Он прекрасно понимал — большая часть наемников погибнет, а деньги на них ему уже выделили. Он даже был заинтересован в их поголовном уничтожении, хотя и рассчитывал оставить в живых двух своих братьев. Впрочем, оба не должны были принимать участия в сегодняшнем. Обозлившись, он не отправил их домой за два дня, как предполагалось ранее. Да они, собственно, ничего и не знали. Сейчас он забыл о них, не помня ни о ком, с кем встречался когда-либо. Его Аллах превратился в бога войны, точнее терроризма, не жалеющий никого, уничтожающий, не милующий, жестокий, кровожадный. Уверенность в том, что, чем больше людей он сегодня положит, тем больше шансов, что этот бог полюбит его и сохранит ему жизнь!..

Овраг тянулся около пятисот метров, был черен, как зияющая пропасть, издавал невыносимы чад, и останавливал звуками копошащихся толи животных, толи джинов.

Неуверенность не давала права отступать, он обязан был, хотя бы устроить бойню, если не получиться завладеть коровником. Поэтому боевик решил пойти на риск. Четверых он пустил во фланги по двое, надеясь охватить с краев строение. На двойку приходился один пулемет, два огнемета РПО «Шмель» и два автомата — должно было хватить, чтобы на крайний случай уничтожить всех, кто находился внутри.

Сам же пошел по оврагу, пустив на привязи всех пленных с замотанными скотчем ртами. Эти хитрые русские могли заминировать подходы, кто их знает!

По пути, в стороны разбегались тенями, только видимые хищники под ноги попадались растащенные останки коров, которые скидывались в овраг. Десять минут была тишина и спокойствие, ничего не предвещало проблем. Иногда останавливаясь, идущие прислушивались, но овраг скрадывал своей глубиной не только их звуки, но и чужие.

Одновременным залпом, направленных двух выстрелов «Шмелей», вспыхнули оба торца здания. Каждый из них поражал любую живую силу на площади 50 квадратных метров. Это должно было смять любое сопротивление, а неожиданность и быстрота доделают свое дело…

Незадолго до этого, охотники, отвели выведенных из коровника, детей и больных в другую, противоположную сторону, направляясь через лес в сторону города. За десять минут они успели освободить ферму полностью, заняли оборону по кромке леса, прикрывая уходящих людей. По счастью, в их числе не было человека информирующего террористов, это станет для последних неожиданностью.

«Анатолич» успел справиться со своей задачей, Самойлов с Лехой, тремя охотниками и ФСБшником, видели эти два зарева с кромки другого леса, выходящего к оврагу, в который двадцать минут назад спустились боевики.

Капитан стоял во весь рост и улыбался.

— Чем это ты доволен?! Там Андрюха и Мария… Мариам… и что с ними никто не знает!

— Сейчас они поймут, что попали в ловушку. Уже светает! Они никуда сейчас не пойдут.

— Дааа… если бы все были такими прозорливцами… откуда тебе знать?

— Опыт, друг мой, опыт…

— Ну тогда и заложники для них сейчас на вес золота. Новых бы не попалось…

— Да эти парни сейчас в сложной ситуации… Неужели Раскатный у них? Это плохо! По расчетам вооруженных боевиков не больше пятнадцати, если бы были мои, я не беспокоился, а тут…

— А ты о нас плохо не думай, сынок! Это наши леса!..

Пожилой охотник, недавно разменявший седьмой десяток лет, улыбался во весь свой, почти беззубый рот. В свете алого рассвета это морщинистое лицо было похоже больше на оскал, существа почувствовавшего запах крови.

— Я в вас и не сомневаюсь, бать, то есть в вашем умении тропить, стрелять — следопыты вы умелые и терпения вам не занимать. Но ни это главное!

— Что же тебе армию подавай, что ли?!

— Во-первых, нет взрывчатки, во-вторых, ваше стрелковое вооружение только на бабочек, пардон. Вы же понимаете, что картечь до этих уродов, может не долететь! А у них АК, пулеметы, гранатометы… и они обучены убивать людей, а не животных.

— Эх, был бы здесь «Фашист» со своим братаном!

— Отец, ну какой еще фашист?..

— Да есть одна, то есть их двое… личностей легендарных…

Тут старик что-то вспомнил, и со смехом легонько, ударив, соседа прошептал:

— Слышь, Палыч, помнишь они оба на «Девятое мая» в эсесовской форме пришли ветеранов поздравлять!!! Усысссси…

— Хааа ха ха! Эти… сидят на центральной площади города за расставленными столами, в орденааах, со стаканааами… с трибуны «хозяин» речь толкает, а эти прутся при полном параде, что-то на ихнем… не путевом германьском распевая… Подходят, хрясть… и за стол!..

— Ха ха ха! Эээти точно безбашенные…

— Мужики, вы сейчас о ком… что это…

— Да есть у нас два, так-то почитай все копали… кто что искал, а находил… так и не отдавал. «Копалкины» они, два брата. Одного даже посадили за это! О как!

— И че они накопали-то?

— То что они склад нашли — это точно. Знамо что! Ящик цельный, там эти «Маузерааа», ииище в масле! Ох… а тротила-то… постоянно рыбу глушат. Тут надо было дом снести старый, так они за приблуду, какую-то, что железо само ищет, в раз его снесли! Еще те молодцы. А старший, так еще, где-то там… служил — минное дело и тааак, и сяяяк знает! Только скажи, хош ямищу, хош траншеищу, а хош гору цельную… Вона как!

— А патроны, пулемет, что там еще… есть у этих?…

— Знамо есть! Между нами… недавно ружжо противотанковое нарыл старшой… Да тут все в его подарках ходють. Хорооошие ребята, когда не портачат!

— Живут где?

— Да тут рядом…

— Лех, сгоняешь?

— Я тебя понял, «кеп»… Да знаю я их АВТэшка то от них. Что захватить-то?

— Пулемет нужен, наши покорежились при падении, сам видел, пару мин бы противопехотных, ну… сам знаешь, тащи что есть…

Братья «фашисты» не спали. Они поутру собирались обследовать район падения вертолета — не идиоты, все поняли, даже больше! Отсутствие связи приняли только на свой счет, предполагая, что с утра будут гости по их душу, потому и хотели уйти еще по темному. Обыски для них были привычным делом, но они всегда умели договориться, так как приходили за чем-то конкретным, скажем, за подарком для родственника, чем и откупались.

Паша «Фашист» и Витя «Немец» по местным меркам — достопримечательности. Старшего — Павла «посадили» на нары именно за то выступление на праздник «Победы». Любили они поглумиться по-доброму, пили мало, в основном покуривали анашу да гашиш, что и стало причиной тогдашней выходки. Надо отдать им должное — прирожденные «поисковики», именно они находили большую часть могил погибших воинов, охотясь в основном за германскими медальонами, которые выкупали вместе с местом захоронения в консульстве ФРГ.

Конечно, сделать это можно было только через администрацию, чему никто не противился. Многое они находили помимо костей и жетонов. Оружие да взрывчатка никогда не продавались ими, если только дарились или отдавались, как было сказано ранее, по необходимости.

Раз в месяц братья ездили в Москву на «Вернисаж» в «Измайлово», сдавая скопом перекупщикам разную армейскую «копаную» всячину, которую потом восстанавливали и продавали в тридорого. Туда входило все: от знаков отличия и ложек со свастикой, до бляшек и подкасников. Прибыли им хватало, а мест для раскопок останется еще и их внукам — бои здесь были страшные. «Вермахт» стоял почти три года, населенные пункты переходили из рук в руки несколько раз. Были места и захоронения танков, а место нахождения только одного ржавеющего «труппа» можно было продать за «косарь зелени». В их архивах хранились места нахождений и самолетов, и машин, и многого другого, найденного ими за это время. Правда они мечтали заняться восстановлением техники сами, да никак не могли организоваться, а после обнаружения небольшого склада, и совсем обленились.

Тогда в лесу, в большом схроне, они обнаружили несколько десятков единиц обмундирования, почти не тронутого временем, насекомыми и влагой, противогазы, фурнитуру, кучу всячины с «орлами», свастикой и другими атрибутами фашисткой символики. Не спеша ребята продавали, и по их расчетам, хватить должно было еще на несколько лет.

Конечно, оружия было в достатке…

Леха застал их перепрятывающими два МГ-40 с четырьмя цинками патронов, что сразу конфисковал, пообещав вознаграждение. Те быстро согласились, смекнув для чего, после беглого рассказа гостя. Загружая «железо» в кузов его джипа, братья поставили одно условие, на которое он согласился сразу. Поскольку лучше них это оружие все равно никто не знал, они просили взять их с собой, понимая, что дело будет не шутейное. Получив согласие, ребята убежали в дом, пообещав, через пять минут вернуться…

Уже было светло, когда Алексей с полным кузовом вернулся к Самойлову и охотникам:

— Ну че?

— Да ниче! Будто вымерли…

— Сев, может ушли?

— Не-а, все в круге. Если пойдут, то через нас по оврагу. Эх! Заминировать бы! Либо попрутся напрямик, кто их знает… Дааа… кто знает… с заложниками могут, как угодно пойти. Однозначно, будут ждать темноты. Хреново, если вертушку потребуют…

Пока ты ездил, мы «полевку» кинули, а эфир наш замечательный не трезвеющий Егорыч забил так, что самолеты без связи, наверняка, остались. Эх! Лишат старика лицензии!

— Что-то мне кажется, что до вечера ждать они не будут… Я бы не стал…

— Почему?

— Если это, как ты говоришь, ради отвлечения они делают, то к вечеру, скорее всего, многое, от чего они отвлекали, либо закончится, либо… короче спецназ освободиться, уйти им будет сложно. А я почему-то уверен, что они жить хотят…

— Резонно…

С этими словами капитан повернулся на металлические звуки, раздающиеся около джипа, из которого выгружали привезенное оружие, накопанное братьями дружественными «фашистами». Севастьян опешил от неожиданного зрелища:

— Ё мое! Это еще кто?!..

У кузовка в полной амуниции суетились, держа по пулемету германского производства времен Второй Мировой войны, двое в эсесовском камуфляже, парашютных касках с «орлами» на боку, ботинках, с повешенными на груди МП — 40, в народе «Шмассерами», перетянутые ремнями с лямками, за которые были вставлены по две гранаты на длинных деревянных ручках. Им подавали еще ящики и другое оружие, из которого на виду были четыре винтовки «Маузер 98», одна из которых с оптическим прицелом, две винтовки системы Токарева, один ППШ и связка разных пистолетов.

— Охренеть! Че это? Лелик, ты… тыыы кого привез?…

Старший из братьев быстро сориентировавшись, кто здесь главный, помня, что главное в таких делах дисциплина, быстро подошел к Севастьяну, и по всей форме представившись, доложил о количестве привезенного стрелкового оружия, боеприпасов к нему и взрывчатки. Последнее особенно обрадовало, хотя не было понятно, как ей пользоваться без дистанционного управления.

— Полный порядок! Вот это пополнение. Не мои, конечно… Служил где?…

Вместо ответа Петр суетно начал расстёгиваться и, освободив от одежды левое плечо, показал «тутырку» (татуировку) с «мышью». Они обнялись и уединились, отойдя в сторону…

Было решено заминировать овраг — «полевки» осталось достаточно, запалов было с десяток, «машинка», хоть и старая, но проверенная неоднократно на рыбалке, тоже была. Этим занялись братья, пока еще наблюдалось затишье.

Охотники, откуда-то притащили здоровенный моток тонкой и крепкой струны, натянули на уровне шеи среднестатистического человека, разумеется, в состоянии полуприседа, в котором обычно убегают от обстрела, по всему лесу.

Ее же, продев сквозь колышки, вбитые на поле так, что бы можно было из укрытия натянуть в нужном месте, с расчетом на то, что впереди себя пустят заложников, которых так можно будет «уронить» неожиданно для террористов, их ведущих, после чего попытаться безопасно для упавших стрелять по боевикам.

Два пулемета не стали ставить стационарно, понимая, что отход могут устроить наемники в любом направлении. Севастьян уже понял, что связь с человеком, им помогающим информацией оборвана, что очень усложнит положение окружённых, что обычно увеличивает угрозу заложникам, ибо отношение к ним становится жестче.

В арсенале у Лехи и у братьев нашлись дымовые шашки, ракетницы. Леха предложил рассыпать «ежи» на жесткую почву и сделать несколько ловушек, калечащие ноги, охотники с радостью принялись за дело, одновременно нанося на карту, где-что ставят. Через четыре часа коровник обложили со всех сторон, только что не обкопали, как римляне глубокими траншеями и не обнесли высоким забором. После этого заменили гладкоствольное оружие у охотников на нарезное, с обещанием оставить его на всегда и даже официально оформить. Конечно, пулеметы в это число не входили.

К девяти ноль-ноль «Анатолич» подъехал к оврагу, где собрал небольшое совещание, решившее наладить, наконец, связь с боевиками и начать переговоры.

Переговоров не получилось, вместо ответа наемники показали несколько человек, связанных кругом, в центре которого находилась Мариам с поясом шахида. Еще на троих был замечен такой же. Скорее всего, это были камуфляжи, так говорил Рустам, но всегда нужно оставлять запас возможностей.

Через полчаса эти парни выставили плаху, в виде бревна с привязанным молодым парнем, скорее всего полицейским, пропавшим вчера со своим другом, дали понять, что требуют парламентера.

Вызвались многие, но пошел капитан, поскольку хотел определить лично своими глазами на месте и состояние дел, и вооружение, и дух.

Его не подпустили, потребовав гражданского да местного. Пошел Леха…

Метров за двадцать его заставили раздеться, оставив только исподнее, подпустив, завязали глаза, и ввели внутрь. Там Ильяс продиктовал ему требования, предупредив, что они будут счастливы погибнуть за дело Ислама, «забрав» с собой заложников, что им не терпится умереть мученической смертью, оказавшись в раю, стать знаменами в борьбе за воцарение Ислама на всей земле.

Леха совершенно спокойно воспринял все сказанное, удивился, что потребовали только один вертолет, а не целую эскадрилью. Обозленные своим безвыходным положением, «генерала» вывели и поставили лицом к привязанному к бревну. На его глазах казнили заложника, четвертовав парня, отрубив сначала голову, затем ноги и руки…

Бледный и трясущийся от злости, вернулся хозяин такой тихой усадебки, еще несколько часов назад и не подразумевающий о возможности таких событиях. Глаза его горели такой ненавистью таким гневом, что могли спалить невинного. Рассказывая о всем услышанном и увиденном, он искал свою винтовку, подаренную когда-то одним из братьев, а найдя, схватил и предложил выдвигаться прямо сейчас, иначе никого из заложников не останется.

Алексей слышал голоса Мариам, Андрея, еще чьи-то, но чьи не узнал. По голосам понял, что заложников шесть или восемь человек, может больше. Девушка находилась вместе со всеми, а это значило, что никто еще не узнал, как Мариам.

Еще Леха заметил, что очень сильно пахло мочой, гарью и разлагающимися трупами. При атаке боевиков, атаковали они только коров, какая-то часть их погибла и уже начала извергать ядовитый запах. К вечеру находиться там будет невозможно — в такую жару процесс разложения проходит быстрее, при этом выделяется трупный яд, способный воздушным путем в большой концентрации действовать, как отравляющее вещество.

— Они сами себя ограничили по времени… Но это-то меня не волнует, а вот Андрюха и Мариам…

— А остальные — нет?

— С остальными я не знаком, хотя их тоже нужно спасать! Может, предложим поменять их нас?…

— Угу, чтобы они взяли оружие в руки и пытались спасти нас! Подумаем…

К десяти прилетел на мотоцикле связной — школьный учитель по математике, и доложил «Анатоличу», что такое же происходит в нескольких подобных же городах. Оказывается, лишь мы смогли предпринять что-то заранее. Только в московской области было девять попыток захвата детских интернатов, четырех больниц, пяти родильных домов. Половина удалась. Какие-то силы стянуты туда, но основные заняли оборону стратегических объектов, армия введена в населенные пункты, локализованы возможные очаги возгорания межнационального столкновения. Представители всех основных конфессий у президента.

Спортсмены, писатели, вообще творческие деятели по собственному желанию подались в народ. Говорят, что многое делают священники, хорошо, что их много — православные пока спокойны, а вот мусульмане сбиваются вокруг мечетей, уже замечены столкновения. Столицу только подпалить!

То и дело поступают сообщения о нападениях, террористических актах, захватах заложников, и большинство неправда! Весь мир смотрит на нас! Постепенно успокаиваясь, видя вокруг себя спокойные лица, он продолжал:

— Что твориться в других регионах я не дослушал, но там тоже ужас. Народ «встает», а «встав», будет бить без разбора. Наверное, этого добиваются. Из союзных республик летят представители, многие предложили помощь, от военной до гуманитарной. Американцы воспряли духом, будто они все это устроили. Помощи не предлагают, а настаивают воспользоваться моментом… — «Анатолич» не вытерпел:

— Мать твою! Прости Господи! А людей-то кто защищает… стратегические объекты, госучреждения, другая лабуда, а нас-то кто?!

— Сами! Сначала со своими гаденышами справимся, потом другим поможем!..

Самойлов был сосредоточен, но казался расслабленным. Таким он бывал перед рывком, и ждать теперь не собирался… ни заката, ни сигнала, ни конца переговоров, поскольку понял, что на карту поставлено больше, чем чья-то жизнь. Отечество в опасности, и кто-то за это должен ответить!

 

В заложниках

Охваченные неизвестными чувствами, отнюдь не положительными, в такой продолжительности времени, заложники судорожно раз от раза прокручивали мысли о ближайшем своим будущем. Освободиться от них крайне сложно, думать о другом, когда все, помимо окружающего и грозящего, даже не приходит в голову, почти не возможно.

Сначала охватывает отчаяние, затем зарождающаяся надежда, пищу которой дает, скажем, показавшийся только жестким, а не кровожадным или злым, взгляд боевика. Сознание цепляется за всякую мелочь, скрупулёзно собирая факты, которые могут привести к успокаивающим мыслям.

Очень быстро положение их менялось, мозг заново начинал свою прежнюю работу. Это не касалось только двоих человек, попавших в плен — Андрея и Мариам. Пока они были вместе и имели возможность находиться в одном объеме, соприкасаясь хоть квадратным миллиметром тела, отчаяние отступало.

Светищев чувствовал себя с каждым часом все хуже. Раненному не оказали помощь. Жизнь его никого не интересовала, расчетная ее продолжительность предполагалась до вечера максимум. Андрей лежал, борясь с температурой и со слабостью, жажда мучила его беспрестанно, но воду взять было негде. Дышать нечем, каждый вдох насыщал тело ядовитыми парами, исходящими от мертвых тел животных.

Боевики резали шейные артерии выжившим коровам и пили понемногу кровь. Животное так не умирало, тем самым становясь носителем насыщенной полезными веществами, жидкости.

Впрочем, жажда мучила и остальных. Общая картина была жутковата, ее размалевывал всякими яркими красками один из двух молодых полицейских, у которого случился приступ эпилепсии — не понятно, как его приняли на службу. Затем, после того, как он отошел и немного окреп, его посетил приступ истерики, из которого тот никак не мог выбраться. Это было еще до казни. Священник старался помочь, чем мог, но находился почти постоянно в безмолвии. Было видно, что этот человек переосознает свою жизнь. На его лице иногда возникала улыбка, что не нравилось Ильясу, из-за чего тот даже несколько раз, проходя мимо, пинал его, куда придется.

Что творилось в душе, и чем был занят мозг Раскатного, можно было только догадываться, и мы не ошибемся, если предположим, что человек это многое уже просчитал, обнаружив и слабости, и ошибки, и опасения с недовольствами в среде бандитов.

Полковник всегда был готов к неожиданностям, в том числе подобным, но чтобы начать что-либо предпринимать, ему необходимо было найти помощника. Как минимум, необходимо было перекинуться хотя бы несколькими словами с соседями, что было не возможно — рот его был замотан скотчем, руки скручены сзади египетским узлом, ноги стреножены, так что и встать на затекшие члены, представлялось почти не реальным.

Он не впадал в отчаяние, не имея такой привычки, кроме того знал, что рано или поздно возможность ходить у него появится, а это уже варианты.

Петр Симонович даже заулыбался про себя, когда террористы перестали соблюдать тайну переговоров между собой, полагая, что из присутствующий язык их общения понимают только они. С этих пор он знал все их тайны, планы, понимал, на кого из них каким образом можно воздействовать, чтобы разозлить, заинтересовать или просто отвлечь. Теперь он чувствовал — его час уже близок, и он сможет им воспользоваться.

Спереди руки были связаны только у Марии и у отца Филофея. Это давало мало преимуществ, но так только казалось. Они могли лежать на спине, что-то брать в руки, легко переворачиваться, упираться, даже отталкиваться при необходимости, чего были лишены остальные. К тому же не ломило в плечевых суставах. Другие испытывали не просто боли, но муки, терпеть которые мог не каждый. У Раскатного, Андрея, и истерившего полицейского запястья были пережаты настолько, что кисти рук распухли. Боль от этого была ужасной, хотя все чаще стихала, в этот момент они совсем не чувствовали конечностей. Подобное состояние заставляло принимать меры: менять положение, пытаться напрягать руки, сгибать их. Это получалось, но лишь частично восстанавливающийся кровоток, приносил с собой сильнейшую боль, выражали которую только стонами, мычанием или судорожными движениями напрягающихся от неё мышц.

С каждой минутой мух и других насекомых становилось больше в разы. Запекшиеся раны от ранений и избиений покрывались полностью мошкой, комарами и огромными же мухами. В проемах разрушенной крыши виднелись витающие стервятники. Они же ничего не боясь оккупировали края провалившейся крыши, зияющие над головой, провалами в небо.

Ничего этого почти не замечали влюбленные, казалось они уже свыклись с мыслью своей близкой смерти, моля Бога лишь о ее одновременности. Мариам ждала, когда ее узнает Ильяс, она даже придумала, когда объявиться самой. Если ее возлюбленный упокоится или если его задумают убить, как того мальчика, она сделает это сразу, чтобы последовать за Андреем или спасти его. Она хорошо знала гневный характер брата мужа — он даже задумываться не станет!

Поначалу и девушка, и Светищев думали только об одном — как бы спасти любимого. Конечно, надежда не покинула их, но реалии были совсем печальны, почти однозначны. Мы поймем их состояние более точно, если вспомним, что информация, которой они владели, была ужата, и давно устарела.

Можно себе только представить, что творилось в их душах, какой толчок мыслительному процессу придало появление Лехи, пусть и с завязанными глазами. «Значит, они тут!.. Наши, здесь! Значит, их не забыли! Значит, что-то предпринимается, будут переговоры, будут уступки, может, кого-то освободят, ведь боевики тоже хотят жить!»…

Многое изменилось, когда увели мальчишку-истеричку. Предварительно раздев его до трусов. Он сопротивлялся, мыча и плача. Его били, пока он не обмяк. Каждый ощущал эти удары на себе. Боль от них собиралась, где-то в животе ноющем ядром страха.

Через проем, наверное, специально для них раскрытых ворот, они увидели, как его привязывали к бревну. Когда Леху подвели и поставили на колени рядом, Андрей неожиданно испытал страх за него, хотел было предложить себя — все равно умирать. Но только он хотел подать знак, как почувствовал на своем лице щеку Мариам. Она словно пыталась заткнуть его рот, глазами умоляя ничего не предпринимать. Они поцеловались через скотч, пока никто не видел, потерлись носами. Появившиеся слезы смешавшись, вылились, как топливо на пылающие сердца. Чувства разорвались отчаянием, сжигая дотла и душу, и разум, пока неожиданно одновременно не промелькнуло предчувствие: «Мы оба выживем» — что вызвало мученическую улыбку, выражающую недовоплощенную любовь, недосбывшуюся надежду…

Леха, опрокинутый на колени перед бревном, и в этом ракурсе, стоящий перед ним в маске террорист, держащий большой нож, смотрелись зловеще. С него сняли повязку, Ильяс схватил его волосы на затылке и большим усилием пригнул его вплотную к голове привязанного юноши. Он не только видел, но слышал, как медленно разрезающий плоть, клинок начал задевать шейные позвонки. Кровь брызнула из перерезанной артерии и горячая обдала его лицо.

Мальчик был жив еще, пока голова совсем не разделилась с телом, но застыл и затих, охваченный ужасом. Он еще надеялся, что его пощадят! Губы его повторяли: «Не надо, я не буду… все, что… не надо». Они продолжали шевелиться, когда голова совсем отделилась от шеи, но застыли, далее в раскрытом положении, пропуская струйку крови, переходящую книзу в раздельные капельки алого цвета, одиноко орошающие песок. Они не оживляли его, но, окрашивая песчинки, исчезали, прощаясь с телом, которое питали, с душой, взлетающей к Создателю…

«Я тебя достану… еще до захода солнца… Достану!» — Леха проговорил эту фразу, поворачиваясь к Ильясу, выпрямляясь в мощной спине. «Посмотрим… Может быть, но я тебе обещаю, что тоже самое будет и с другими… Можешь передать их родственникам! Нам нечего терять, мы уже в раю!» — ответил предводитель, отпуская Алексея, предварительно огласив свои требования.

Каждый час он обещал убивать по заложнику. Связь была налажена и через час ему сообщили, что вертолет — это невозможная для сиюминутного исполнения просьба, поскольку, он это должен знать, по всей России нападения, поэтому заняты все. На это террорист-кавказец засмеялся и прокричал:

— Толи еще будет! Аллах Велик!..

Ему вторили бывшие с ним, после чего он продолжил:

— Меня не волнуют ваши проблемы, следующим будет другой мальчик, потом полковник, а потом пока не кончатся все неверные…

Разговора не получилось, да и не могло получиться. Стало очевидно, что если ничего не предпринять, то все заложники погибнут!

Старый охотник Пал Степаныч, еще помнящий войну и фашистов, подошел к капитану, тронул за плечо. Все обернулись:

— Слышь, старшой, мы тут покумекали — спасать бы их нада…

— Ага, только как? Мы даже приблизиться не успеем — их либо перестреляют, либо подорвут…

— Сынок, мы вот… метров на двадцать, край тридцать незаметно-то подползти-то сможем… а дальше, могёт быть, Боженька и сподобит чудо…

— Хм, думаешь, бать, террористы совсем идиоты…

— Ты не понял, мы здесь уже по пятьдесят годков весь лесок исползали на брюхе-то, да так, что зверь ни один не учуял! А ты — «террорииисты»! … Севастьян задумался. Он взял карту, потом через бинокль прикинул, что может получиться.

— Если тебе, отец, верить, то с трех сторон вы подберетесь… даже если отвлечь их чем-то, то десять секунд все равно нужно! И вас перебьют и заложников.

— Да мы-то пожили, а вот их-то не успеют, ведь мы ж угроза-то, по нам и шмалять начнут…

— Если бы снайпера мои были, то шансы выросли бы…

— Нам ёптика твоя модная не надобна, я волка с неделю назад взял в прыжке, через изгородь, с двухсот метров… Так что не сумневайся, сынок — это нам семечки.

— Охотно верю, отец… охооотно верю, попасть не сложно, только в кого палить-то будешь?! Они ведь морды свои подставлять не станут!

— А стоять останемся ваааще ниче не буить, поди и нас перевалють…

Леха подошел с «Анатоличем»:

— Севастьян, люди нам не простят, если ничего не сделаем… Давай и за твоих и за свое… давай, как уже расплатимся — всяк перед Богом отвечать. Да и охотникам я верю, и ты поверь. Они ведь и правда ребята не простые… — Бузыкин тоже вставил слово:

— Предлагаю начать с «засидки» — подползем, окружим и станем ждать подходящего момента. Как выйдут хотя бы трое, ведь захотят же показательную порку снова устроить, так начнем. Может еще что произойдет… Кстати, Лех, совсем из головы вылетело! Арон то ваш ехал к нам навстречу, да где-то заблудился.

— А где вы его ждали?

— Да на развилке, на «большаке», у поворота сюда.

— Да ну! Это куда же он упылил-то?! Не хватало еще «Карпыча» потерять! Что за время! И ребята счастье обрели, и Арончик клад нашел свой: живи — не хочу! Да на, тебе! Тьфу!.. Где его носит?! От него можно всякого ожидать. Ну что же, Сев, что скажешь?

— Похоже, делать нечего… пойдет. Оставим им направление отхода, туда и толкнем, а пока засадку там сделаем…

— Слышь, капитан, позволь нам с братом. С пулеметами мы здесь не поможем…

— Именно с пулеметами… Как только все начнется, чтобы всю крышу им отстрелили. Будете бить по кирпичу и земле, ни дай Бог в проемы окон или ворот. К земле их прижать. И смотрите своих не подстрелите. Как только мы заскочим внутрь… вот тогда валите к засаде в лесочек, к ней их погоним. И чтобы к тому времени там были. Как хотите, успевайте! Пока мы ползем, у вас есть полчаса… Я думаю метрах в пятистах, может больше, от кромки леса, подготовьте «капкан», и не вздумайте опоздать или упустить!..

— Капитан, обижаешь…

— Ну да, ты сам знаешь… мне ваши пулеметы — во как нужны!..

Остальное обсудили минут за десять. Оставалось добраться ползком до удобных мест, расположенных вблизи стен развалины и ждать, или какого-нибудь казуса, или… как сказал «Анатолич», дождаться «показательных выступлений»…

Еще через час, который перед этим выторговали у боевиков, шесть охотников и сам капитан уже находились в радиусе тридцати метров от коровника. Ползли медленно, сильно растягивая каждое движение чуть ли не на полминуты. Повезло, что у захвативших заложников не было возможности наблюдать сверху, чем и воспользовались.

Минут на двадцать затянулось затишье, которое, как известно, бывает перед бурею…

 

Герой, в котором нуждались, но о котором никто недогадывался

Подъехав, как ему казалось к месту, о котором шла речь, Держава прождал больше получаса, никого не дождавшись на свой страх и риск отправился вновь в город. Предполагая случившееся несчастье, он заглянул в больницу, но никого, кроме кошки и ее котят мирно спящих у брюха матери, никого нашел, отчего очень удивился.

Редкие прохожие, попадающиеся на улице, сказать ничего не могли, потому что не знали, да и были в основном пьяны, так сказать, принимая для храбрости. Зато каждый из них готов был пересказать видимые им телевизионные новости, чуть ли не слово в слово. Мы имели возможность слышать такой рассказ, правда, от совершенно трезвого учителя.

Можно себе только представить, что произойдет с гражданами, прослушай они такие новости наяву. Тут будет уже не до бытовых ссор и не до семейных сцен. В миг самоорганизуются дружины и отряды самообороны, не дающие прохода всем подозрительным, в число которых будут попадать, как читатель уже догадался все, кто плохо говорит на русском языке. Скандальные стычки с давно и официально проживающими иноверцами будут, но быстро разрешаемые, поскольку соседи сами же станут вступаться, беря их на поруки.

Мало того, с детства живущие и ставшие полноправными гражданами, представители других народов и национальностей, примут активнейшее участие в сопротивлении грядущему насилию, благодаря которому выявятся нежелательные преступные элементы, которых тысячами, постепенно депортируют.

Это и понятно, ведь обустроившись, любой приезжий, сращивается не только соседством, о котором мы, правда, давно позабыли, что допускать и вредно, и не по-людски, но и бытом, и общими интересами, инфраструктурой, а главное — общим желанием мира и спокойствия региона, который постепенно становится и их Отчизной и их родным краем, нашим общим сейчас и незабвенным в будущем…

Но не об этом думал сейчас Арон Карлович. Ища хоть кого-нибудь, он совсем заблудился и растерялся, пока неожиданно не оказался перед домом с надписью «ПОЛИЦИЯ». Вооружившись своим, как нам зря кажется, бесполезным оружием, кладоискатель вошел внутрь, и через пять минут обнаружил в «клетке» полуживого человека. Им оказался Рустам — хорошо известный нам, но не Державе.

После пятиминутного разговора, Арон примерно понял, с кем имеет дело. Он разобрался, что это очень важное звено и сможет пригодиться не только ему, Мариам, защитникам города, но и в дальнейшем следствию. Он осознал, что человек этот, в общем-то, неплохой и к происходящему имеет опосредованное отношение, если вообще имеет. Дать совершить ему хороший поступок, значит спасти его будущее, возможно, помочь Мариам, если она в плену, и повысить возможности самообороны за счет знания языка и национальных особенностей. В общем, он поверил, хотя предварительно пробежался по его показаниям, разложенных в «дежурке» на столе, неаккуратно брошенные рядом с ключами.

Воспользовавшись ключами, забрав показания Рустама, находящегося в ослабленном состоянии из-за ранения, несмотря на то, что ему оказали медицинскую помощь, Карлыч откровенно признался ему, что рискует, но не может поступить иначе, поскольку считает, что каждый имеет право на второй шанс. И он не ошибся!

Муж Мариам узнал за время, проведенное в этих местах все дороги, тем самым направляя Арона. Одна проблема — ни один, ни другой совершенно не знали, куда нужно ехать на самом деле. Добравшись до перекрестка, где была назначена встреча с «Анатоличем», Держава определил, что тут не был! Посоветовавшись с Ахмаевым, они решили, что отталкиваясь от того, что детей и больных с роженицами отвезли на коровью ферму, нужно ехать туда, предположив, что там их сориентируют в дальнейшем направлении. Напоив пленных и дав им очередную дозу обезболивающего, «Митсубиси L-200» направилась в сторону коровника, который уже обложили со всех сторон подкравшиеся охотники с Севастьяном во главе…

Заметим сначала, как помнит внимательный читатель, что таких машин было две. Забранная боевиками у Андрея осталась спрятанной в лесной чаще в нескольких километрах от фермы. Там же остался и один раненный, но в состоянии передвигаться самостоятельно, террорист. Он должен был появиться у фермы по сигналу, который в принципе, из-за забитого эфира не мог прозвучать. Не зная этого, тот ждал. Мы не увидим и не услышим его больше, хотя заметим, что он будет обезоружен через несколько часов, прочесывающими лес охотниками. Сдастся он без боя и всю вину возложит на фанатика по имени Ильяс…

Эти машины, как мы помним, принадлежавшие Державе и Светищеву, куплены перед поездкой, специально для нее и были, как две капли воды похожи друг на друга.

На перекрестке, где Арон давал воду и лекарство плененным боевикам, он посадил их на скамью, к которой потом привязал. Сделал он это, опасаясь, что те невидимые для него, через зеркало заднего вида, могут сбежать. Можно было это сделать и раньше, но тогда было не до того, да и мысль появилась только сейчас.

Издалека они смотрелись просто сидящими, сам Арон почти не виден, из-за тонированного стекла, а Рустам еле державшийся, даже пристегнутый, большей частью полулежал на сидении, а поэтому был также не заметен.

Так и влетел пикап на поляну, мчащийся в сторону фермы на полном ходу. Заметим, что ювелир, несмотря на свои годы и полную неспортивность, превосходно управлял машиной, в свое время выступая даже на любительских соревнованиях, хорошо чувствовал габариты транспортного средства, а сейчас уверенный, что едет к своим, решил блеснуть мастерством, что каждый из противников воспринял по своему.

Ильяс первый заметил гул приближавшегося надрывающегося двигателя. Выскочив, он начал ждать, кто же появится. Андрей узнал звук работающего мотора, такой же, как у его машины, и повернулся к Мариам, при этом легонько ударив в бедро Раскатного. Мариам прижалась к нему, понимая, что что-то сейчас произойдет. Полковник поджал под себя затекшие ноги и после нескольких попыток смог встать на колени, нагнувшись вперед, готовый для прыжка. Это все, что он может сделать, но иногда это спасает положение. Он вовремя сильно толкнет головой целящегося моджахеда, чем спасет не одну жизнь.

Леха показал жестами поднявшим головы пулеметчикам и охотникам, что это тот самый шанс, который они просто обязаны использовать. Капитан, повернув голову в сторону Лехиной позиции по кромке леса, заметил условный знак — повернутую в другую сторону, ранее срубленную маленькую ель, дающий понять: «готовься!».

Не было человека не напряженного в эти минуты, но только один из всех думал совсем не о том, о чем бы нужно. Конечно, мы говорим об Ароне Карловиче Державе, летевшем не в том направлении и не с теми намерениями…

Странно выглядят мысли спешащего на помощь наобум, не знающего всех подробностей происходящего, и совсем смешными, они могут представляться для обладающего всей информацией.

Мы только что видели, насколько разнятся мнения, разбавленные, кроме всего прочего, и желанием видеть не действительное, до которого можно додуматься, хотя бы частично, а желаемое.

Но любопытно не это, а то, каким образом протекают, если, конечно, это можно так назвать буквально, полярные изменения мыслительного процесса, проистекающие под воздействием скоротечных неожиданных перемен в минимальную единицу времени.

Кто на что способен выявляется в мгновение ока, теряются кажущиеся преимущества, появляются другие, перекрываемые мгновенно пропастью проблем и атакующих опасностей. А когда все это оживает в танце смерти, когда злоба и неконтролируемый гнев перевешивают разумные доводы к действию, превалирующие над инстинктами, или напротив — чувство самосохранения гонит в другую, относительно спасительную, строну, именно тогда рождаются моменты, становящиеся либо вехами, за которые цепляется история твоей жизни, либо последними жердями на которые наматывается прорывающееся полотно под тяжестью ноши, отяжелевшей и обрюзгшей жизни, образуя временные носилки заканчивающегося существования, проносящегося в шаге от кончины…

Держава, вылетая по ровной накатанной дороге на большое поле, почти посередине увидел расплющенным огромный сарай, к открытым воротам которого и устремился. Арон совсем не заметил частично сорванную крышу, торчавшие вверх, обгоревшие балясины, разбросанный вокруг опаленный шифер, выбитые окна, что совсем не соответствовало состоянию здания, в которое могли перевести детей и больных с роженицами. Не это захватило его сейчас. На ошибку он не оставлял и процента.

Гордыня и тщеславие — вот что руководило поверхностными действиями без пяти минут героя. Он хотел заехать с разворота задом в самые ворота, показав «живые трофеи», доказав тем самым, что не желает оставаться в стороне. Последнее — похвальный порыв, далеко не часто случающийся с людьми такого склада характера… Да и потом, ему было очень неудобно, из-за путаницы со встречей на перекрестке с «Анатоличем»…

Ильяс из-за укрытия рассматривал в бинокль водителя. Видны были только очертания человека, зато прекрасно узнавались двое его сподвижников, отправленные за Мариам. Он порадовался, кажется, представляющейся возможности отомстить этой женщине, на которую он уже водрузил вину за убитого им же самим, брата. Кроме всего прочего, машина была возможностью уйти прямо сейчас.

Он громогласно объявил о радости окружавшим его людям, чем отвлек и дозорных, наблюдавших за местностью через окна. И как раз вовремя! Охотники бешено заработали руками и ногами, успев преодолеть, остававшиеся расстояния до стен коровника.

Сделав замечания, чтобы его подчиненные не отвлекались, а напротив, были более внимательны, еще раз вспомнил, кого из них решил оставить в живых, а от кого избавиться. Дальнейшие мысли обрели почти радостную окраску: «Раз машина прошла сюда, значит дорога, скорее всего, свободна. Почему так?… Это уже не важно! Ошибки совершают все! Да и откуда эти охотники могли предполагать, что у него может появиться транспорт. Как здорово, что его человек, ведущий джип, догадался сам приехать. Где он, правда, подхватил этих двоих? Хотя, что значит „где?“, они же знали точку сбора, там он и оставил машину. Ах! Как хорошо складывается! Слава Аллаху!» — восторг, смешанный с горделиво увеличивающимся самомнением, выросли до гигантских размеров, пока мысль не закончилась неожиданным: «Может Аллах и правда есть?!»…

За секунды до этого Севастьян считал метры, остающиеся до постройки, понимая, что появление автомобиля не может быть ожидаемым ни с чьей стороны. Ему было не совсем ясно, почему террористы не открывают огонь, но потом, осознав, что те, видя своих, тех самых, которых он допрашивал на Лехиной усадьбе, думают, что это прорвавшееся подкрепление. Ему не нужно было ломать голову над тем, кто же за рулем, а что он, Арон, здесь делает, он разберется потом.

«Однако он герой, этот маленький пожилой пузатый еврейчик… и он мне не показался тогда испуганным. Что же сейчас будет с ним?! Испортить он уже ничего не сможет, а вот погибнуть…» — с этими мыслями, промелькнувшими в голове, Самойлов начал быстро, работая конечностями, ползком продвигаться вперед, давая своими действиями знак охотникам, имевшим возможность безотрывно видеть его…

Пикап лихо развернулся с ходу на сто восемьдесят градусов, на мгновение даже оторвав от земли два одноименных колеса, но не встал, как вкопанный, а продолжал по инерции закатываться в ворота задом.

Именно в этот момент Держава почувствовал что-то не то. Его окружала пустота пространственная, но наполненная вонью нестерпимой. Он вдруг увидел, попав в темное нутро коровника, что строение почти пусто, а не полнено детьми, больными, вообще людьми.

Обгоревшие стены, грязь, прогал в крыше — все бросилось в глаза и отдалось во вскипевшей моментально голове пугающим выводом. Сначала появился страх непонимания и дикой ошибки!

Испуг обрушился на него ледяным водопадом. Одновременно он заметил бегом приближающихся бородачей. Рука сама начала толкать ручку переключения скоростей в первую передачу, но почему-то не получалось. Времени не осталось и Арон, неожиданно для себя принял решение, продолжить движение. Задняя передача влетела в шестеренки, мотор взревел, и машина понеслась вдоль стен, наезжая на что-то большое. Теперь он рассмотрел нескольких вооруженных людей, уже нацеливающих на него оружие: «Только не останавливаться!» — пронеслось в сознании. Как раз в этот момент страшный удар остановил машину, его вмяло в спинку сидения и мотнуло обратно, бросив на руль.

Арон и Рустам, второй только очнулся, открыли двери и вывалились по бокам. От удара о землю Державе показалось, что он оглох. На самом деле, это был гвалт разразившегося боя. Через мгновение он понял, что это стрельба. Какое-то очень короткое время, пули шлепали по металлу автомобиля, но очень быстро все переместилось к воротам, в которые он только въехал.

Что-то ударило в плечо, он не понял, потом в руку, немного отбросив ее назад. Посмотрев на эти места, он догадался, что ранен! Сознание съёжилось в точку, стало скользким и съехало вместе со взглядом, куда-то под машину…

Кто-то подхватил его и потащил по земле, Арон чувствовал, какое-то передвижение, но ничего не понимал. Потом его перевязали и тянули дальше, потом все пропало.

***

Как только пикап приблизился на расстояние десяти метров и сделал резкий разворот, Севастьян вскочил и устремился к окну, остальные последовали его примеру, почти одинаково достигнув строения. В это же время раздался первый выстрел — это стрелял Ильяс, понявший, что его обманули. Увлекшись, ему последовали другие, тем самым совершено отвлекшись от главного. Не сделав и пяти выстрелов, они были атакованы с трех сторон, не успев спрятаться, потеряли сразу троих убитыми, столько же раненными.

Заложники оказались в руках нападавших, но не были защищенными. Оружие боевиков моментально направилось в их сторону, но точных выстрелов сделать не удавалось, поскольку началась ураганная пулеметная стрельба, что было неожиданным. Прицельно через окна стреляли и охотники, правда, одиночными выстрелами, но не дающими возможности вылезти.

Ильяс крикнул: «Уходим!», — и, не дожидаясь остальных, с двумя приближенными, прикрывающими его, рванул в сторону обратную от пулеметов. За ними последовали еще четверо, остальные остались либо обездвиженными, либо ранеными.

Последний уходящий, пристраивался сделать выстрел из «Шмеля», но вовремя был подстрелен Лехой. В том же направлении было еще два выстрела — все три попали в цель, не оставив и шанса на выживание гранатометчику.

Еще несколько секунд: через крышу вылетела сигнальная ракета, пущенная Севастьяном, как сигнал к окружению уходящих террористов. Наклон ее траектории, показывал сторону, в которую те направились.

Два человека в камуфлированной форме СС бросились к приготовленной засаде, там было оставлено двое дедков, знавших без них свое дело, но такое пропустить они никак не хотели.

Заложников вынесли, начали развязывать кляпы из скотча, разрезать пластиковые наручники, веревки и жгуты. Андрей был без сознания, Мариам рыдала глухо и не хотела выпустить его голову. Она не думала о себе, о том, что счастье, чуть не бросив их, вернулось, но из-за ранения возлюбленного, болталось на тоненьком сухожилии времени, что ее замотанную скотчем на пол-лица, не узнал Ильяс, вообще произошедшее было чудом! Весь мир сузился до Светищева и боязни его потери.

Полковник морщился, сквозь боль в освобожденных руках поздравлял Севастьяна, спрашивая, кто был тот герой, осмелившийся атаковать ферму на джипе… Машину уже обследовали, но нашли только два, привязанных к скамье в кузове, труппа. После этого стало понятно, кто мог быть водителем. Но куда он делся. В пятидесяти метрах, минут через десять нашли героя и кавказца, обоих без памяти, в позе «один тащащит другого» в сторону от места боя.

Оба имели ранения, но вести было их не на чем! К этому времени послышались выстрелы от завязавшегося боя, между напоровшимися на засаду боевиками с одной стороны и «эсесовцами» с пенсионерами — с другой. Севастьян послал туда еще пятерых, других двоих с Лехой к месту, где они спрятали машину и квадроцикл.

«Анатолич» решил, что есть необходимость прочесать лес, после чего сопоставить настоящее количество террористов с предполагаемым, затем, минусуя погибших, понять, скольких нужно еще искать. Дел было невпроворот. Теперь его волновало, что с детьми и остальными.

Оставшихся «не у дел» стрелков, жаждущих мести за своих раненных товарищей и за казненного мальчика, ради успокоения, послали к ним, надеясь, что они давно уже достигли запасного аэродрома и расположились в строении сбоку от взлетной полосы. Вооруженных там было достаточно, стрелять умел каждый мужчина, начиная с десятилетнего возраста, это только оружия не хватало.

Через час была восстановлена связь, что позволило полностью разглядеть и понять картину по стране, по району. Последствия оказались тяжелыми, но самого страшного удалось избежать — ни один объект стратегического назначения не был захвачен.

Меньше всего потерь оказалось именно в Спас-Деменском районе, хотя и здесь больница была переполнена.

Весь район поднялся на «зачистку», что оказалось не так просто. Но сие не так интересно, пусть этим занимаются, наконец-то появившиеся профессионалы. А вот наши герои…

 

Покаяние

Под вечер того же дня неожиданно для всех жителей города, загудел самый большой колокол на колокольне, созывая к храму. Время для службы было необычное, а после произошедших событий да вовсе не подходящее.

Странно, но потянулись даже те, кто никогда не задумывался ни о Боге, ни о Его отсутствии или существовании. Наступил момент, когда пережитое подтолкнуло к Спасителю, обнимавшего все это время каждого.

Храм был большим, но, чтобы вместить всех желающих, пришлось потесниться. Верующие удивились и открытым Царским вратам, и праздничному пасхальному красному одеянию, явно несвоевременному, да к тому же виду самого священника. Он осунулся, был бледен, кто-то заметил седину и синяки с кровоподтеками на его лице. Взгляд горел необычным светлым выражением, которого раньше никто не замечал.

Горожане уже знали, что пришлось пережить батюшке и бывшим с ним, с любопытством рассматривали спасенного заложника. Ни обессиленности, ни страдания физического, ни печали не было заметно в нем, только, какая-то обновленность, которой он и хотел толи поделиться, толи выплеснуть.

Некоторые думали, что, как всегда будут собирать на все что можно, ехидно в душе посмеиваясь, мол, а потом у отца Филофея появится новая машина. Много грешков за ним водилось. Многое он умел объяснить и оправдать, еще больше скрывал. Именно поэтому была стена между ним и главой администрации, которую усиленно старалась разрушить мать Владимира Анатольевича, пока безуспешно. Конечно, «хозяин» не отказывал в необходимом, но с оглядкой на вороватость протоиерея…

Священник кратко произнес речь, посвященную событиям, назвал всех участников, не забыв никого, кроме себя. Объявил, что тела погибших воинов Христовых скоро будут принесены в церковь. Он будет служить два дня и три ночи, отпевая каждого, пригласил всех желающий для чтения Псалтыри. Многие пожелали от всего сердца.

Далее, несколько постояв в задумчивости, произнес:

— Сестры и братья! Служба будет, но чуть позже… Сначала… Сначала, я бы хотел кое-что уяснить для себя. А именно… — нужен ли вам, православные… такой пастырь, как я?!..

Ни один не понял сразу сказанного, ибо этого нет в канонах, и вообще, было весьма неожиданно.

В недоумении поднялся гул. Редкие выкрики, выражали недовольство с предложениями сумасшествия. Батюшка стоял прямо и открыто глядя на свою паству, судорожно думая с чего же начать покаяния.

За эти сутки многое в нем поменялось. Если еще двадцать часов назад он по пути на требу — освещение нового дома, думал, сколько бы содрать денег с хозяев, то сейчас его мысли поменялись на противоположные. «Что бы дать?» — хотя именно требы есть основной заработок честного священника…

Все время нахождения в заложниках, ни сразу, конечно, а после впечатлившей всех смерти молодого полицейского, после вида Марии, совсем не думающей о себе, после того, как он разглядел в террористах облик дьявола, в каждом полыхающем черным пламенем, после принесенной жертвы маленьким пожилым еврейчиком, услышав имя которого, люди в храме переглянулись, будто спрашивая: «А кто это?». После перестрелки, свистящих рядом пуль и, буквально дышащей ему в лицо смерти, он будто услышал голос: «Служи… и служи, как в последний день своей жизни, видя приблизившийся вплотную день Моего суда в Царствии Моем!»…

За эти несколько минут стрельбы и ужаса, он вспомнил все сделанное им греховного. Каждая мелочь колола больно, назидая дотошно и настойчиво. Он рыдал в душе, окаменев внешне, отойдя только недавно. А придя в себя, принял решения покаяния, ставшем неудержимым желание. Не перед духовником, это еще впереди, а перед теми, кого обирал, обманывал, перед кем лицемерил и лицедействовал, гордясь и тщеславясь.

Он поп, руку которого целовал почти каждый житель этого города, руку которого золотил почти каждый из них, рука которого осеняла крестным знамением не только этих людей, но и их имущество, рука, которая благословляла, будучи все равно, проводником Святаго Духа, теперь должна стать не берущей, а только дающей. Но прежде душа его желала очищения в унижении, пусть даже оскорблении, лишь бы пройти чрез это, не важно, с какими последствиями: «Пусть будет все, что угодно, а потом в монахи, в затвор! Иначе нет мне спасения!»…

Священник, со стуком коленями об пол и далее лбом, что вызвало гул удивления, обрушился перед стоящими людьми, начал, не вставая, лишь выпрямившись, громогласно и четко виниться перед Богом в их присутствии. Сначала звучали грехи, потом, вспоминая каждого из обманутых, обиженных, обобранных он произносил свою вину, прося прощения. После, обещав все возместить и искупить, слезно просил прощения, вердикта — нужен он им такой или нет?!..

Люди онемели. Кто-то плакал, некоторые качали головами, приподымая брови, широко открывая глаза, другие, кивая, поддерживали его начинание, восторгаясь поступком невидимым доселе, и, надо сказать, в наше время мужественным.

Никогда не было так тихо ни на одной его службе. Никогда каждый из присутствующих не вслушивался так внимательно в каждое слово, хотя и должен бы! Вот сейчас воцарилась полная тишина. Слышны были только редкие шарканья переступающих ног. Никто не уходил, народ пребывал. Задние переспрашивали у впереди стоящих, пересказывая с недоверием, позади находящимся.

На лестнице можно было увидеть задумчивого Бузыкина, пришедшего поддержать и примириться с батюшкой, но такого не ожидал. Он был старым лидером этого города, знал всех по последнего новорожденного, за многих радел, многим помог, почти никому не отказал.

Он с закрытыми глазами мог бы сейчас безошибочно определить, не только настроение каждого, но и настрой всей массы. Неожиданно для себя, он, будто кем-то направленный, энергично начал проталкиваться сквозь центр толпы. Люди молча расходились, вновь смыкая свои ряды, с каким-то обречением глядя ему вслед. Почти все осознавали неординарность момента, бывающего, лишь раз в жизни. Кто-то думал, что вот сейчас-то бывший коммунист, которого в церкви видели от силы раз или два, за все отыграется. Знающие хорошо «хозяина», откидывали такое предположение сразу, но представить, что будет, тоже едва смогли бы.

Преодолев последние ряды, он насмерть перепугал свою мать, стоящую здесь же. Она вцепилась ему в руку, закрыла глаза, и, сжав губы, терлась лбом о его плечо, будто о чем-то умоляя. Бузыкин погладил ее по голове, посмотрел на отца Филофея строго и вопрошающе. Тот продолжая стоять на коленях не спеша поднял взгляд готовый ко всему, на что услышал:

— Что ж ты отец Филофей… Святыми после смерти становятся. Бог простит и мы прощаем!..

И вставая на колени, кланяясь с касанием лбом пола, возвращаясь, громко продолжил:

— Да не будет нам другого пастыря, а тебе, отче, других овец! Паси… просим!..

Чудны дела Твои, Господи! Как один упали вслед за этими словами все до единого и разразилась слезная мольба, как гром. Рыдающий священник и улыбающийся Бузыкин, поднимая друг друга обнимались, по-христиански расцеловались да просили прощения, каждый за свое…

 

Следы мечтающей надежды

Мы люди, бывает, мечтаем, но как часто приходим или добиваемся желаемого? Достигая, каждый из нас задумываемся: «А того ли я хотел?». Может статься так, что это не то, что нужно сейчас, хотя и хотелось именно этого. В любом случае, мы прослеживаем следы, которые оставила она — непостижимая надежда, приведшая нас сюда, а доведя до сегодняшнего дня, пропускаем их вперед, наблюдая куда они приведут, или к чему могут последовать.

По-другому бывает, когда мечта уже в наших руках, надежды оправданы, но именно в это мгновение, начинаемая отсюда, кажущаяся счастливой, стезя, как само собой разумеющееся продолжение, обрывается с пониманием, хоть и с недоверчивым, что не достижение было главным, а именно продолжение.

Знай мы, что оборвется нить желаемого существования, после стольких затраченных усилий, не предпринимали бы ничего. А встав перед лицом этого разочарования, говорим себе почти в отчаянии: «Лучше бы не достигли!»…

Два месяца пробыл Светищев под надзором медиков, витая между жизнью и смертью. Мариам не отходила от него ни на мгновение. Часто их навещал выздоровевший Арон. Приходил он с орденом «За мужество» на груди, которым был награжден в скорости за свой пусть и не совсем заранее предполагаемый, геройский поступок.

Правого легкого Андрею пришлось лишиться, осложнения атаковали одно за другим, но эта пара стойко вместе переносила каждое, будто делясь друг с другом и силой, и уверенностью.

Два раза приезжал и Рустам. Он поступил благородно, предложив расторгнуть брак, занимался этим, появившись в последний раз, чтобы отдать свидетельство. Ахмаев жил, находясь под «подпиской о невыезде». За него хлопотали и Держава, и Севастьян Самойлов. Отец Филофей старался не только помочь, но и спасти его душу ненавязчивыми разговорами, постепенно пытаясь направить нити рассуждений к Евангельским притчам, что получалось только отчасти. В отношении к подследственному Рустаму следственная система боролась сама с собой, пока так и не поняв, чего же именно она хочет, поэтому еще долго предстояло отвечать на задаваемый ему вопрос: «Пока оправдывают».

Держава купил большой участок земли на краю города с большим яблоневым садом и начал постройку нескольких зданий. Одно, самое большое и красивое — под интернат для детей, а самое маленькое и неказистое — для себя, чтобы быть рядом с малышами и при этом совсем не выделяться. Он все успеет, ровно два года проживет под неусыпным надзором ребятишек, считавших его одновременно и отцом, и матерью. Его маленький дом будет постоянно ими наполнен. Арон позволял им все, но они знали меру. Все, что приходилось делать самому — это гулять, управлять автомобилем, есть, спать и справлять естественные надобности. Все остальное делали воспитанники, причем соблюдая очередь. Когда она подходила — это становилось счастливым моментом, чем было принято хвалиться.

Батюшка охватил своим вниманием и интернат, и пожилого еврея. Арончик не сопротивлялся, к тому же ему многое нравилось. Он не чувствовал Бога, но дела его, мысли, душевные доброта и порывы нравились Господу!..

Через год, после случившегося, все участники событий были приглашены на две свадьбы, «играющиеся» не только одновременно, но и в одном месте — большом санатории, принадлежащего футбольному комитету России. Одну пару угадать не сложно, другая образовалась года за два до того, но держала свои отношения в тайне. Были это Севастьян Самойлов и дочка Петра Симоновича Раскатного — Надежда.

Самое примечательное событие, произошедшее на этом мероприятии, с нашей любопытствующей точки зрения — это разговор между Светищевым, Раскатным и Самойловым. Происходил он на второй день, когда подуставшие от церемоний и чрезмерного внимания, мужчины, собрались к вечеру в доме у Светищевых, рассевшись перед зажжённым камином и, наконец, коснулись обсуждения политики, особенно волновавшего всех вопроса терроризма, по вполне понятной причине.

— А я вам так скажу… Конечно, можно вести статистический учет, приставить к каждому въезжающему по «надсмотрщику»… да все что угодно, для этого давно разработаны методы, еще с царских времен. У нас фискалов да «топтунов» на каждого негодяя достаточно… Да не в этом дело!

— Если не в этом, Петр Симонович, то в чем? Ну едут себе и едут, то же ведь люди… хотя, что-то их многовато стало, и нам уж места не осталось…

— Да вновь-то прибывшие… это что? Эээто перспективная масса для обработки и плохими, и хорошими, и просто жизнью… Насколько? Ну это мы еще посмооотрим. Все эти потоки беженцев многие воспринимают за мирный джихад…

— Ну это вы, кажется, загнули…

Андрей, не совсем поняв, о чем речь, даже ударил себя по бедрам.

В разговор вступил, будто дремавший, до сих пор, Севастьян:

— Да, очень может быть, ведь все взаимосвязано, Андрей… все! Ведь джихад — это что? Это усердие на пути к Аллаху во исполнение Корана… то есть Он должен распространиться по всему миру. Его распространение и есть первейшая обязанности каждого правоверного. Как именно… мня-м, мня-м… тут мнения и усилия расходятся…

— Мужики, давайте попроще… При чем здесь все это? Мне не нравится, когда взрывают, убивают, берут в заложники. Мне не нравится, когда мне кто-то… какой-то пришелец из далека, что-то навязывает, давит, пытается изменить нравящийся мне уклад жизни, когда предназначенное моей семье разделяют ради помощи им, на всех, причем так, что мне ничего не остается. А я, между прочем, многое для своей страны сделал, а теперь с моих же налогов им… Ни в одной стране никто не из местных жителей не имеет статус ниже, чем пытающийся стать гражданином, а иностранцы, так вообще ни в какое сравнение…

— Опять мимо! Ты только об этом заикнешься, как тебя обвинят националистом… А между тем, все нации без исключения настроены националистично, мало того, часто агрессивно.

— Ну так это же нормально, Сев… Это же не фашизм, не нацизм, не шовинизм… это здоровое чувство, при котором нет ненависти к другим, но свое… просто свое всегда ближе к телу. Или у кого-то по-другому. Будет лишнее — поделимся, будет возможность — приютим. У нас всегда так было! Мы гостям и добропорядочным людям всегда рады, и этим всегда пользовались и воздавали за гостеприимство сторицей…

— Светищев, ты не исправим!..

— Да! Но когда нас начинают обирать и колотить у нас же дома…

— О как! … Добавь еще: что тогда мы вспоминаем…

— Не мы вспоминаем, друзья мои. Не мы… Сев, не мы, Петр Симонович! А нам начинают напоминать, что необходимо быть толерантным… Тьфу! Ей Богу, будто слова «терпимость» в русском языке отсутствует!

— Тееек-с. Ребятишки, я постарше вас буду, да подальше вас слышу, глубже вас думаю… Все это, конечно, понятно, прискорбно, но уже пришло и сроднилось, каждый сегодня думает, как бы мне хуже не стало! А я вас огорошу, замечательные мои.

— Ну конечно…

— По поверхностным подсчетам больше десятка тысяч, давно проживающих, и вроде бы как, давно ассимилирующихся иноверцев, большинство из них даже родилось в России — «пассивные единицы», ждущие соответствующего сигнала. Каждый из них имеет только одну задачу — выбрать объект, подготовить его и себя, да в нужный момент… Трах-тарарарах!..

— То есть живет вот такой вот тихий скрытый фанатик лет двадцать, считается самым лучшим работником, скажем, гостиницы, а сам в это время, зная все — все!.. Ё-моё!..

— Гостиницы, цирка, детского садика, жилого дома… да чего угодно! Трах…

— Это точно, бать! И оружие у них, еще с 90-х. Сам видел цифры — пропало со складов ого-го, а нашлось — тьфу… Наркотики и другие средства наживы… Проникая как беженцы, между прочем, ссылаются на права, демократию и так далее, мол, подайте нам равные права и все, что к ним положено… И это в то время, когда у самого населения в основном шиш на постном масле. Вот бы с этого им дали начать!..

— Ну может с ними работу провести… Ведь возможно же хотя бы предположить кто они…

— Из двадцати-то миллионов?… Не, ну конечно…, мы же не сидим, плача от безысходности — нам сутки нужны, чтобы большую их часть разорвать в клочья… мерзавцев, я имею в виду… а не законопослушных граждан… но кто-то и останется…

— Ну… Может другие, увидев это, испугаются, одумаются, может предложить им что-то…

На эти слова Светищева Севастьян рассмеялся, Раскатный, покачав головой, взъерошил волосы, и, отхлебнув из большого нагревшегося бокала виски, назидательно констатировал:

— Андрюш, ну ведь… фанатики… ведь! Ну что ты можешь предложить человеку… человеку ли? Что ты этому обезбашенному сможешь предложить, если он уверен, что, убив тебя и твою семью, тем самым, в раю место бронирует. Он же думает: «Сейчас рвану этих неверных — сразу в рай!». А рай, знаешь у них какой?! Аааа!.. То-то же! В нем все возможные и невозможные плотские наслаждения, даже о которых ты представить не можешь, но о которых, здесь понятие уже имеешь! От эстетически — гастрономических, до сексуальных! Нечего ему предложить ни тебе, ни мне, никому — это единственная его цель в жизни!..

Андрей всмотрелся в глаза, сначала одному, потом другому и неожиданно сам для себя попытался начать опровергнуть, правда, задал только направление новой темы:

— Ну, а Америка…

— Андрей, я тебе, как генерал заявляю: Америка — сама мать этого безобразия, она терроризм стороной обходит, как своих любимых деточек, и лупит только тех, у кого отобрать что-то надеется. У нее… да она ни одну наземную операцию нормально не провела с использованием крупных сухопутных сил. Либо с воздуха, либо подкупом… бойцов-то раз, два и обчёлся! Вокруг нее не станут сплачиваться ни настоящие мусульмане, ни язычники, ни православные, да и Европа скоро начнет избегать…

— Не знаю, мне кажется, что Европа не «погибнет», но растоптана будет, и тем больше, чем амбициознее и горделивее политик, возглавляющий страну. А христиане и мусульмане еще выступят единым фронтом против навязываемого им зла, причем, оставшись при этом — первые православными, а вторые правоверными… Весь мир востока имеет историю в десятки раз древнее и насыщеннее, чем история этой Америки…

— Тут с тобой согласен! Страна эта еще только молодая поросль в стадии детского максимализма и вселенскими необоснованными амбициями. Ей Богу, лучше бы эти Клинтоны, Буши, Обамы изучили историю Рима, между прочем, называвшего себя «вечным»! Современный Ганнибал не остановится перед стенами Вашингтона, он пройдет, растопчет и даже не заметит его!..

Подуставшему Севастьяну давно надоел этот разговор. Он посмотрел на свою молодую супругу, весело разговаривающую с Мариам за столиком у огромного аквариума и, вставая, чтобы направиться в ее сторону, добавил последнюю каплю своего обожания к этой, мало кем любимой, стране:

— Мужики, да бросьте вы! Америка — всего лишь один из двух континентов, носящих одинаковое название. Северная — потому что духовно холодная… потому, чтоооо… «чужая жена» своему народу…

Брови Андрея поднялись, он повел головой немного в сторону и с улыбкой перебил:

— «Чужая жена», страна… — жена? Родина — Мать…

— Это у нас она — Мать — Ей отдаем, Её защищаем, Её любим, без Неё нам плохо. Америка — никому не мать, но женщина, которая хочет навязаться, увещевая, что с ней каждому будет хорошо!

— Это точно!

— Ну не любит она народ свой, относясь к нему, как жена, вышедшая замуж по расчету! Не любит ни страна, потому что пришлый он, и в большей части насильственно привезенный, ни тем более, государство! Заметьте! Не любит и постоянно губит то одних, то других. Доходит до того, что пришлые уничтожают, уже ставших коренными…

— Хе хе х… Да уж, Сев, сравнил!

— А что, мне понравилось! Добавлю даже к сказанному Севастьяном. Посмотрите до чего довели население… Их только утучняют и оболванивают, будто ненавидящая своего мужа супруга, что бы завтра принести его в жертву…

На «чужую жену» откликнулась Мариам. Услышав только эти два слова, и думая, что мужчины говорят, вспоминая о ней периода, когда она представлялась «ею», решила вставить и попала в точку:

— «Чужая жена»… знаете ли — не ваша!..

И подлетев к мужу, плюхнулась ему на колени, давая понять, что их время кончилось…

***

Через девять месяцев после свадеб, обе бывших невесты родили мальчиков, имена их были одобрены отцом Филофем, крестившим малюток и подарившим им золотые крестики, причем все совершенно бесплатно…

Кстати, покаяние батюшки закончилось весь оригинально. Закрывая к полуночи храм в тот памятный день, он обратил внимание на поднос для подаяний, который, конечно, не обносили в этот раз. Подойдя, он увидел большую кучу банкнот, какой никогда до этого не было… Не взяв себе почти ничего, он нашел им применение. Так было положено начало пристанищу униженных и оскорбленных, большую часть которых представляли, освободившиеся из мест заключения, осужденные, не имеющие ничего, кроме желания честно жить. Государство и граждане не хотят обращать внимание на их проблемы, здесь же они находили, не только необходимое для жизни, но и работу, а также понимание.

Далеко не всем дано реабилитироваться, найти себя, не сорваться в пьяный штопор, но терпеливостью и настойчивостью настоятеля этой обители Господь творил чудеса, а молитва придавала силы и уверенность всем и каждому. Больше половины спасалось от очередного ареста, становясь полноценными полезными гражданами. Остальные выбирали свой путь сами, силой батюшка не держал никого. Покидая пенаты «надежды», они пропадали и в прямом, и в переносном смысле…

Со временем обитель превратилась в городок мастеров, которыми были многие приходившие. Они могли то, что не умели обычные люди — лагеря были школой выживания, а приобретенное ремесло — источником пропитания и насущно необходимого. Здесь они не только воплощали свои таланты, но могли передать их всем любопытствующим. Желающим обогатиться здесь было не место, но достаток, со временем каждому был обеспечен, что выливалось часто в образование новых семей.

Венчанным парам совместно строили по соседству с артелью домик и баню, огород разбивали сами. Строительными материалами частично помогала администрация района — «хозяин», очень рачительный человек, видел в этом большие перспективы, и не только помогал посильно административным ресурсом, но рабочими местами и заказами, размещать, которые в артели было выгодно из-за очень лояльной ценовой политики.

Со временем отец Филофей заметил — как бы он не отказывается от денег, они сами текут к нему не худеющим потоком. Ясно уже осознавая, что прибыль эта не для него, он совместно с местными предпринимателями организовал небольшой фонд нуждающимся, из которого выдавались по решению прихода, то есть людей воцерковленных, беспроцентные ссуды, которые можно было возвращать по возможности, что в кризисы выручало многих.

Протоиерей подумывал о небольшом ските, куда можно было бы удалиться к старости, но духовник запретил и мыслить об этом, указав, как на спасение его теперешние труды…

Мы вспоминаем и о воплощении зла на этих страницах — Ильясе. Он выжил. Как он сумел спастись, узнать не удалось. Укрепилось мнение о его гибели. Один человек не только видел его смерть — тонущим в болоте, но и клялся, что сделал несколько выстрелов в, поглотившую его, смрадную жижу. На удивление им оказался подкупленный террористами заместитель начальника местной полиции, который и сообщал им интересующие их данные. Испугавшись ответственности, перед самым арестом, он выстрелил себе в рот из двустволки… странным образом, дважды. Как ему удалось это второй раз уже без половины головы, следствие интересоваться не стало, хотя каждый думающий понимает и без подсказок, что возмездие хоть твориться Промыслом Божиим, но часто руками вполне живых людей…

Ильяс спасся, а значит еще не выбрал всю полноту, предназначенную ему. Через месяц он оказался замешан в каком-то криминальном скандале, окончившемся перестрелкой. Личность, впрочем, не была установлена, а потому ни в розыске, ни в оперативных разработках его не было, поскольку по-прежнему считался погибшим.

Все, что мы можем знать — заказчики из "ИГИЛ" не были довольны его действиями, считая их не просто провальными, а мошенническими. Он не мог объяснить ничего из случившегося: ни бесполезную гибель двоих профессиональных боевиков-инструкторов, направленных мусульманским государством, которое к этому времени уже перестало существовать на картах, перебравшись в привычные «катакомбы» подполья, разбросанные по всему земному шару, готовя новое, всегда более хитрое и ужасное. Обосновать не сработавшие пояса шахидов, якобы одетых на заложниках, ни отчитаться за потраченные средства тоже не получилось. Он чудом избежал «избиения камнями», но был объявлен врагом джихада и потворщиком неверных.

Именно после этого, в поисках средств для существования, он сколотил наспех банду из несколько человек, промышлявших наемничеством, да начал разбойничать.

Пока удача была на его стороне. Ничего для этих людей не могло быть через чур! Бравшиеся за любое преступление гастролировали они не только по России, но и бывшим союзным, когда-то республикам. Поскольку входить в доверие для них проще было среди своих — свои и страдали. Девяносто пять процентов из ограбленных и убитых были мусульмане, но тем было постоянно мало.

Так продолжалось до тех пор, пока Ильяс не узнал, что Мариам жива, мало того побывала в заложниках, была разведена и вновь вышла замуж за русского крупного чиновника, от которого у них дочь. Информация была случайна и казалась бредом, прежде всего из-за первичного источника, от которого ее слышал рассказывающий.

Молодой человек, о котором еще пойдет речь, поведавший, как бы невзначай, романтическую историю, будто бы и не подозревал, какие всплески гнева могут быть вызваны этими словами, слышал их от несчастного Рустама, до сих пор влюбленного в Мариам. Это обстоятельство послужило поначалу причиной недоверия, поскольку был уверен в смерти своего брата. Но не только в этом пришлось вскоре разувериться.

Раз узнав, забыть подобное Ильяс был уже не в состоянии, хотя благоразумно понимал, что сейчас, что-либо предпринимать опасно.

Гнев, конечно, деть было некуда, но просто одно желание причинить боль, не могло пересилить голос инстинкта самосохранения, который подсказывал, что пока его считают мертвым, он в безопасности. А это дело могло высветить его, поэтому он заведомо не хотел идти на бесполезный и бесплатный риск, за который, кроме всего прочего, придется заплатить подельникам.

Кстати, эти горцы, как и многие другие, ему были безразличны, хотя он по привычке лицемерил, показывая себя ненавистником неверных, фанатичным салафитом, проявляющим усердие на пути к Аллаху, да только ждущего какого-то секретного приказа, затаившегося террориста. В его планах, было прощание с ними навсегда, причем, он мог оставить их в живых, поскольку они знали его лицо, хотя и не имели понятие о его прошлом и настоящем имени, иначе убили бы его в первую же встречу.

Чужое благополучие часто не дает покоя, не имеющим его. Успокаиваются эти «злюки» только тогда, когда причина этого ужасного и гложущего душу чувства, иссякает при виде потери этого самого благополучия людьми, ранее им обладавшими, и называется оно — зависть.

У Ильяса не было ничего из того, что было у Мариам с Андреем: чувства, семья, ребенок, домашний очаг, уют, друзья, добрые намерения по отношению к другим, постепенно воплощавшиеся. Говоря правду — ничего из всего этого и не прельщало его. Деньги и власть! Возможности первого и упоение вторым в моменты насилия, были его страстями, питающими гордыню и ласкающими тщеславие. Он считал, что всё, связанное с семьей, добродетелью и чувственностью — глупость и слабость, не достойны его. Когда он хотел женщину, брал ее, то платя, то насилуя. Ничего теплого и нежного не рождалось в его сердце, ничего не трогало его душу, джины внутри его требовали приношений здесь и сейчас.

Новое непривычное переживание в отношении Мариам унижало его непомерную гордость день ото дня, став новой мукой, но пока терпимой. Чтобы сделать шаг необходимо было найти причину. Он не искал, надеясь, скоро закончив жизнь «налетчика», накопив достаточно, удалиться восвояси на другой континент, забыв все, что ему здесь не мило. Таким образом, Ильяс эти дни считал временным испытанием, обеспечивающим его будущее…

Последнее дело, само собой, проявилось в предполагаемой несметной добыче, через того же молодого человека, рассказавшего ему о Мариам и Рустаме…

***

Можно было бы закончить несколькими страницами раньше, и роман остался бы весьма удачно сложен. Продолжение может затянуть его. Но! Окончание любого подобного повествования означает, что это мы покидаем героев, прекращая свое существование рядом с ними, а не они нас, в то время как жизнь продолжается в обоих мирах.

Мало того, все будут жить в нашем воображении, если конечно, прочитанное о них зацепило за струны нашей души. Звук не оканчивается моментально, но продлевается, иногда повторяясь отрывками нот, а то и целых мелодий…

Пожалуй, мы продолжим. К тому же Андрей Светищев выжил, несмотря ни на что, а ведь предполагалась по одному из замыслов, его кончина. На то и чудо, чтобы быть чудесным!

Увлекаясь одной исторической личностью, мы, скорее всего, дойдем, изучая ее судьбу до кончины, максимум, обратив внимание на последствие его дел. Но кроме дел остаются потомки, родственники, друзья, товарищи, в которых продолжает жить частичка его духа, а может быть не растраченный потенциал его амбиций и стремлений.

Царь царей Александр Великий, продолжавший дело, начатое своим отцом Филипом Македонским, более известен, чем его предок, который сам предполагал и подготовил все деяния, которые после его неожиданной смерти совершил сын. Но если об отце мы еще слышали, как и о тех людях, которые восприняли разделенную власть последнего, по-настоящему властвующего из Аргиадов, после его смерти, то о судьбах его сыновей Геракле и Александре, женщинах, принесших ему это потомство Роксане и Барсине, и, конечно, матери Олимпиаде, не слышали ничего. А ведь они все погибли насильственной смертью! Никто из них не упокоился в тишине, достатке, всеобщих любви и уважении. Тому были вполне понятные причины, действующие и сегодня.

Посланные первыми воины, помнящие своего царя в персидских походах, не смогли поднять руку на мать их давно покойного владыки. Молодые, слышавшие больше рассказов о друзьях Александра и заслугах, от них же самих и их приспешников, сделали это легко. Но разве думаем мы об этом, читая легкую повесть о любви или роман о влюбленных?

А между тем, не бывает человек да жизнь его плоской, ровной, однообразной, даже если речь идет о рабстве. Нет людей только хороших или только плохих. Каждый впитывает с детства всего по какой-то части, отдает, не приобретённое, а то, чего желает и переполнено его сердце.

Какой, на самом деле Светищев? Какова Мариам? Что мы можем сказать, кроме написанного о Ароне Державе? Каким представляется Ильяс? Могут ли следующие прочитанные строки перевернуть все в обратную сторону? Могут! Но могут и усугубить!

Чтобы понять, о чем речь, мы подсмотрим одну сцену, и следом продолжим, не возвращаясь более к этим размышлениям.

 

Неожиданные эпизоды

— Скоро! Скоро уже, Андрюшенька, ой… боюсь скоро, наступит то время, когда с жестокосердным упоением будут любоваться ни боями без правил, ааа… а, как в древнем Риме, избиванием до смерти обычных граждан, на аренах, которыми станут обычные улицы. Неважно христиан, мусульман, иудеев, для этого все хороши, была бы подоплека, а назначить на место страдальцев проще простого любого…

На большом экране телевизора, висящего над камином, показывали очередную версию боев без правил. Один очень здоровый россиянин, правда, бывший американец вот уже несколько минут мутузил, как отбивную американца китайского происхождения. Арон, услышав это пояснение диктора, продолжил с неподдельным сарказмом:

— Ну в самом деле! Ну ведь все перепуталось! Лишь бы зрелище… так нет же, еще и подоплеку придумают для усиления ажиотажа! Только, чтобы не думали, а лучше бы и не вспоминали о проблемах, а то и вообще свою жизнь забыли… Андрей! Ну разве может быть такое правдой?!

— Ароша, ты же знаешь, за деньги у нас все может быть… Хочешь, переключи на футбол, кстати, и меня там увидишь. Я на той же трибуне, что и президент. Правда, я больше похож на обслугу, чем не важного чиновника… Что-то вкус вискарика пропадает…

— Это потому, что еще утро, а ты уже бутылку добиваешь!

— Ну ты же не помогаешь!

— Зачем ты так с ней?

— С бутылкой-то? Ну, кто-нибудь, все равно ее бы опустошил…

— Я о Мариам…

— А что?… Ее все устраивает… Все, что надо у нее есть. Достаток… и так далее… Меня не в чем упрекнуть. Ночью я дома, выходные мы отдыхаем. Сын растет… Я только… не молодею…

— Вот именно…

— А что тебя беспокоит?

— Тебя, Андрей, в ее жизни нет! Ты после свадьбы, как будто из жизни ушел. Да, ты вечером дома, но пьяный в дробадан! В выходные… ты пьян уже с утра! А то, что у нее все есть — так не то ей нужно было. Ты ведь даже не замечаешь, она целыми днями плачет. Ты променял ее на… на вот это! Ты же скорее вспомнишь срок выдержки коллекционного виски, чем дату ее день рождения!

— Почему? Мняяя… сееейчас… оно уже было… Вот!

— Андрюша, день рождение у всех было, а вот когда будет? А и было оно, почти год назад и тогда ты не пил.

— Зато я был пьющим десять лет назад! Иии… я имею право!

— Ваш дом опустел! От тебя многие отворачиваются.

— Потому, что они не любят правды, которую я им высказываю прямо в глаза!

— Каждый раз все кончается скандалом и мордобитием.

— Ей Богу! Лучше бы я на ней женился…

— Арончик, ну что ты, лучше найди ключик от буфета, а то придется опять замок ломать… Мне буквально чуть не хватило…

— Андрей, что с тобой?! Ты становишься, как и все те, кто не смотрит, а пожирает эти зрелища глазами, залившись по самые зрачки пивом или другой бурдой. Вы ведь даже не подозреваете в этом вашем пьяном угаре, что следующими жертвами станете вы сами. Вы даже не заметите этого! Хотя нет! Первыми пострадают те, кто во что-то верит и к чему-то стремится! Те, кто задумываются — не нужны, зато в фаворе те, кто кивает уверенно головой, умеет это делать красиво! Неужели за год ты пропал?! Я не верю, ты же совсем другой! Ты же мечтал о ней! Вспомни! Теперь за бутылкой ни Мариам, ни мальчика не видишь!..

Раздался заливистый звонок, в каминный зал через минуту вошел молодой человек, с внешностью, говорящей о наличии в его крови кавказской крови.

— Андрей Викторович, супруга с мальчиком вернулись с прогулки, сейчас будем обедать, когда поедем в комитет?

— Ни-хах-да!.. Надоело мне все!

— Андрей Викторович, мне нужно машину из гаража вызвать, или мы сами?

— Вызывай, вызывааай. На 15.00… часик-другой поспим…

Молодой человек кивнул, и, даже не поменявшись в выражении лица, удалился.

Арон покачал головой и продолжил:

— Даже секретарь у тебя есть! Сам-то уже поди и делать ничего не делаешь.

— Мне положено, Карлыч… мне положено. Иии… ты прав — этот мальчик многое делает, но решение принимаю… пока я!

— Вот именно — «пока»!

Через полтора часа Светищев уехал, чувствуя себя разбитым. Поцеловав в лоб Мариам, и, потрепав челку сидящего в коляске малыша, он, улыбнувшись, попросил:

— Дорогая, займи, чем-нибудь Арончика. Будь осторожна, он сегодня не в духе — все бубнит и ругается. До вечера…

Дверь закрылась, женщина села на стул, оперлась локтями о стол и, запустив пальцы в густые волосы, тяжело выдохнула. Взгляд ее уткнулся в одну точку. Ребенок, что-то нечленораздельное произнес. Мариам протянула руку и начала слегка качать коляску. Взгляд, по-прежнему, не отрывался от поверхности столешницы.

Арон, исподтишка стараясь не мешать, рассматривал ее черты лица. Они немного обострились, возмужали, это была уже не легкомысленная девчонка, а взвешивающая каждое движение женщина с большой буквы. Держава немного видел таких.

Он часто приезжал в гости, в основном по делу интерната, останавливаясь у них, иначе Светищевы обижались. Свою квартиру он продал, его в столице ничто не держало, все его дела и его душа теперь обосновались в маленьком городке Калужской области.

Держава выжидал пока она очнется, все это время он не мог оторвать своих глаз от ее необыкновенной красоты. Ему казалось, что до сих пор выражение её глаз отражает те муки, которые она испытала в дни их общей борьбы за жизнь Андрея. Она все помнила, до сих пор ценила каждый тот день, но не получала желаемого сегодня, хотя требуемого было немного.

— Его нет, Арончик. Его нет прежнего. Ты не представляешь, как я страдаю, он будто умер тогда… нет… чуть позже. Я что только не делала, но больше делать боюсь… Я боюсь его потерять, я не хочу его потерять, хотя его и нет! Он каждый день рядом, но это «рядом», как будто его совсем нет. И этот запах перегара! Меня тошнит от него…

Арон встал, подошел ближе, присел на стул рядом, взял ее руку в свою, и, подняв свои глаза, полные соболезнования, утонул в ее печали:

— Как же прекрасны женщины, когда…

— Что ты, Арон?

— Извини. В твоих глазах столько скорби!

— Что ты… а я поняла… Порой мне кажется, что не для кого быть красивой. Что мне делать?!

— Терпеть! А пока… знаешь, тебе многие могут позавидовать.

— Я люблю человека, которого нет… и совсем не важно, что может дать в замен, та часть, что от него осталась! Я уже возненавидела этот достаток и уют, которые его не смогут заменить! Ты не поймешь меня, наверное, но уже мечтаю о том времени, когда мы были под дулами автоматов. Утрированно, конечно, но только теперь понимаю, как я была счастлива. Этого не понять!

— Но вы же могли погибнуть!

— Вместе! Любя! Он умирал, но он был рядом! Он был рядом и был моим!

— Ужас! Что ты говоришь! Не доводи себя. Ну ты же понимаешь, что он такой будет не всегда!

Наконец Мариам оторвалась от столешницы. Глаза, несмотря на борьбу, были полны слез. Она еще боролась с тем самым моментом, когда они вот-вот наполняют нижние веки, но еще не прорываются. Это так сильно чувствуется физически, чего стараются избежать. Но в этот раз не получилось, и Арон даже вскрикнул, увидев настоящий поток. Никогда он не был свидетелем такого зрелища. О как прекрасны были ее глаза!

Он отвернулся, только хотел сказать, что-нибудь успокаивающее, как услышал:

— Ну что ему нужно? Я не понимаю! Наверное, я не могу его понять, не умею угадать! Ведь что-то толкнуло его на это пьянство, ведь что-то ему не хватало! Что его мучило и мучает?! Арончик, ты все знаешь, все понимаешь, ну скажи мне, что мне сделать!..

У самого Арона совершено не предсказуемо начали наворачиваться слезы. Он готов был сделать все, что угодно, только бы это прекратилось:

— Я… я… емуууу… он.. ой…

Он так и не смог договорить. Почувствовав свою слабость и увидев безысходность, он понял только что-то неординарное и жестокое, что повлечет за собой шок, может вернуть все в прежнее русло. Но как он мог желать беды, пусть даже для возврата счастья. Если бы не свадьба, где Андрей и сорвался.

Работа Андрея подразумевала возможность постоянного пьянства. Он долго держался, не признаваясь себе в своей болезни, не желая верить, что стал алкоголиком. Он мог пить вино в малых дозах, это не имело последствий, но одна рюмка водки или такого же крепкого напитка, открывала шлагбаум длительному запою. Этот длился почти год!

— Дорогая моя, мы что-нибудь придумаем, мы с этим справимся! Этому же должен быть конец…

— Меня даже этот его секретарь жалеет, правда, так смотрит… Все ни так… все не так!..

Секретарь, а звали его Ренат, был, якобы сыном крупного чиновника одного из силовых ведомств Татарстана. Отец его дружил, как говорили, с председателем федерации футбола, который и попросил Андрея пристроить паренька на время, а там, как пойдет. Парень был умным, целеустремленным, честным, казался наивным и доверчивым человеком. Правда, было небольшое несоответствие этим качествам. Выражалось оно в какой-то постоянной концентрации, пронизывающей каждое его действие. Иногда Мариам казалось, что этот молодой человек специально занижает свои способности вместе с возрастом, совершенно не задумываясь, какое производит впечатление. Воспитывался он, так же, как и Рустам, в России, но свой родной язык и, кажется, еще несколько восточных, считая себя однозначно россиянином. Именно он познакомился «случайно» с Ильясом, рассказав ему об Андрее и Мариам.

Светищев нашел в нем опору, а его супруга связующее звено со своим мужем. Постепенно этот человек начал играть важную роль, почти члена семьи, в котором очень нуждались. Андрей Викторович прислушивался к нему, дал ему полную свободу в исполнении многих поручений, но решения действительно принимал сам.

При близком рассмотрении становилось очевидным, этот человек, не достигший еще тридцатилетнего возраста, обладал многими талантами, причем, очевидно, что многие воплотить в жизни уже удалось.

Он не был очень инициативен, не отходил от шаблонов и норм, не совершал ошибок, ничего не забывал, преданность его и предусмотрительность — второе, как хорошее дополнение к первому, было просто золотой находкой, удивляли и вызывали уважение.

Он не лез вперед начальства и не выпячивался, напротив, своим поведением выгораживал, иногда «проваливающегося» из-за своей слабости шефа. Иногда Андрею казалось, что его «правая рука» слишком придирчив к людям, с которыми тот сталкивается, особенно внимателен тот был с незнакомым.

Мариам иногда так хотелось назвать его телохранителем своего мужа, но незаурядные способности Рената ее останавливали. Он был подтянут, физически крепок, как оказалось, владел приемами рукопашного боя, всегда находился в одном настроении.

Не делая лишнего, он каким-то образом давал понять, с какой просьбой к нему можно обратиться, а с какой не стоит. Иногда складывалось впечатление, что молодой человек ошибся в выборе профессии, хотя великолепно справлялся с доверяемым. Другими словами — он был способен на гораздо большее, иногда виделось, что именно это большее Ренат и делает.

Мы не стали бы заострять внимание на этом персонаже, если бы он не становился постепенно в нашем повествовании важным лицом. Забегая вперед скажу, что рядом со Светищевым он оказался не зря…

С Ильясом секретарь Андрея познакомился у мечети, что на Проспекте Мира у Олимпийского спортивного комплекса. Последний до этой встречи бывал там несколько раз в неделю, тратя на это некоторую часть своего свободного времени. Нельзя сказать, что он был набожным человеком, относился к этому сдержанно, да и никогда на эту тему не заговаривал первым.

Приходя сюда, Ренат делал вид, что кого-то искал, что нормально для этого места. Через неделю, видя его настойчивость, завсегдатаи начали помогать. Еще через две недели его свели с человеком, который мог помочь. Им оказался Ильяс. Впрочем, сторонний наблюдатель заметил бы, что поиски почти затихли после знакомства этих двух людей.

Их отношения носили эпизодический характер, но Ренат всегда находил причину, чтобы встретиться с новым знакомым. На одной такой встрече Ильяс поинтересовался, чем тот занимается. Доверившись, хотя и скрывать-то было нечего, молодой человек без утайки поделился своими достижениями.

Ничего бы из этого не вытекло, не произнеси он имя жены своего шефа. Вот так это было:

— Женщины… Они коварны, не зря Пророк предупреждает быть с ними осторожными, держать их в узде. Вот мой начальник, к примеру, запил. Но это русская семья, хотя супруга дочь мусульманина, правда, не правоверная сама. В этой семье все нетак! Жена предоставлена самой себе, воспитанием ребенка отец не занимается. У нас так не может быть! Порок его ужасен — он всегда пьян! Будь он под законом шариата, то обоих бы забили камнями… Мне видеться, что в семьях этого народа не будет дисциплины и порядка, как в наших, а значит, дети не могут получить должного воспитания, ведь нам чужды сомнения и нет потребности обсуждения в необходимости джихада… Правда всегда во всем на стороне правоверного — этого не нужно объяснять даже младенцу!

То, что говорил Ренат, было прописными истинами для мусульманина, и подтверждало: человек этот стоит на стороне Ислама, что было гарантией безопасности для известного нам преступника.

Ренат продолжал, Ильяс, молча внимательно слушал, но только до тех пор, пока не прозвучало имя бывшей жены его брата:

— Жена носит имя матери Исы, Который есть Слово Аллаха, да вовеки пребывает Имя Его! Но Мариам полная Ей противоположность…

— Как ты сказал?

— Мариам…

— Эээтооо хорошее, очень хорошее имя…

— Имя… каждый человек носит имя, и должен соответствовать ему в лучшем его смысле. А она хорошая женщина, но никудышная жена — позор для правоверного!

— Чем же она так не подходит на это место.

— Слишком вольнодумна, хотя и предана. Она не умеет стать счастливой, просто будучи женой, ей нужно большее — муж должен принадлежать ей! Ей мало достатка и обеспеченности…

— Ах, как похожа… Давно они женаты?

— До этого она была «чужой женой», как она говорит… Сегодняшнее свое положение она называет «жена отсутствующего мужа». Умная женщина, но делает глупые поступки…

Ильяс уже чувствовал и был уверен, что это жена его «покойного» брата, начал задавать наводящие вопросы. Ответ на один из них все прояснил:

— Она испытала много горя. Два с небольшим года назад их с мужем, кажется (они тогда еще не были женаты) воины джихада взяли в заложники в каком-то небольшом городе. Они чудом выжили. Кажется, какой-то Спас… чего-то там…

После этих слов Ильяс побелел, но быстро пришел в радостное расположение духа, вспомнив, что считается погибшим.

«Странное совпадение» — думалось ему: «С другой стороны, что ж тут странного, если я не узнал ее там… хотя чувствовал же что-то! Да и как ее было узнать, когда пол-лица скотчем замотано! Может и есть Аллах, если дает мне второй шанс».

После этого разговора мужчины стали встречаться чаще. Каждый раз Ильяс узнавал по крупицам, что-то новенькое, пока не понял, что его брат жив! Кроме всего прочего, новость, что тот находится под следствием, его совсем не обрадовала, поскольку Рустам, наверняка, дает показания, обязательно расскажет о нем. Хотя что с того, ведь он тоже уверен — брат мертв.

Конечно, это было не важно, но стоит только засветиться, как можно ставить крест на своей жизни — пощады не будет! Они заговорили о тогдашнем нападении экстремистов, эмоции прослеживались в словах обоих, но нам бы показалось, что интонации Рената были с гордостью за справившихся с угрозой россиян, а у Ильяса проскакивали нотки сожаления провала всего грандиозного плана, малой частью которого была его группа. Сам он считал, что задачу выполнил, поскольку силы отвлек, уничтожил десять спецназовцев, с десяток гражданских и вертолет. Что же еще нужно?! Но это может быть важно только для профессионалов из спецслужб и штабов террористов, поэтому оба продолжили разговор.

Каждый раз боевик, получивший отставку, старался вывести разговор, как можно ближе к теме Мариам, чтобы выяснить, как еще больше деталей. Получалось не всегда, но торопиться в этом не стоило.

Удалось выяснить, что муж Мариам состоятельный человек, хоть и пьяница, зарабатывает большие деньги. Имеет слабые места в виде ребенка, еще совсем маленького, и, наверняка, жены. Существовала опасность, что, взяв заложниками либо ребенка, либо супругу — муж привлечет силы правопорядка, в то время, как нужно постараться обойтись без этого. А это возможно сделать либо, захватив и его, либо только его. В последнем случае практика показывала, что успех достигался только в половине процентов, и то это благодаря знанием Ильясом нравов мусульман. Что ждать от русского, которого он вспомнил среди взятых им заложников, кто знает!

Имея в своем распоряжении четырех боевиков, парней «без страха и упрека», Ильяс мог одновременно провести похищение и жены, и мужа. Если у последнего имеется банковский счет, проблем не будет. После перевода убить обоих да скрыться навсегда, «кинув» на деньги подельников. При случае убить их тоже — это была бы самая правильная, по его мнению, концовка. Одно «но». Дом, в котором живут эти люди, находится в хорошо охраняемом поселке. Вместе муж и жена никогда не передвигаются, она вообще, почти не выезжает из дома. Как не крути, без посредника, которым может стать только Ренат, не обойтись.

С этих пор все общение было направлено на вербовку молодого человека, которой тот, постепенно поддавался…

Надежда! Снова надежда. Как разниться это понятие! Одни используют его, стремясь к хорошему, другие, пытаясь сделать зло, но надеются все, постепенно двигаясь к мечте от еле мерцающих в уме помыслов к желаемому событию. Надежда и ее следы… Одни пахнут нектаром, другие расточают смрад. Часто это одни и те же отпечатки, которыми идут разные люди. Достаточно и просто пересечения, после которого, продолжаются только следы в одну сторону. И никто не в состоянии, кроме Бога, знать, кто дойдет, и кто праведен в своих стремлениях. Впрочем, люди редко задумываются о последнем, просто следуя к намеченному…

 

Расплата

Несмотря на своеобразное постоянное нахождение Светищева в своеобразном состоянии, он не терял своих рабочих качеств и прекрасно справлялся со своими обязанностями.

В них входили не только организационные моменты, коих на ниве спорта больше девяноста процентов, но постоянные встречи, в которых он играл ключевую роль как чиновник, и как талантливый переговорщик, и просто как профессионал, лучше остальных знавших тему.

Переговоры всегда проходили в местах общественных, в основном дорогих ресторанах, отелях, клубах или государственных учреждениях. Одна плавно перетекала в другую, причем в прямом и в переносном смыслах. Разговоры, наполняя емкость одной темы, переливались в другие, так же, как один алкогольный напиток, находящийся на столе, наполнял бокал или рюмку, отправляясь в утробу участвующих в переговорах важных людей.

Такой процесс к концу рабочего дня сильно менял физическое состоянии «работяг», что помогало Андрею очень даже удачно вписываться своим, находящемся уже навеселе с самого утра. Именно поэтому рабочий день его начинался только после обеда.

Однажды, окончание очередных трудовых суток, где-то за полночь, вылилось в легкое недомогание. Это было предынфарктное состояние, которое показало обследование, проведенное на следующий день.

Было решено лечь на профилактику на неделю в профильную клинику, для восстановления сил. К этому подвигло еще грядущая жеребьевка кубка России, которая полностью «висела» на его же шее.

От алкоголя пришлось отказаться, с семьей виделся он урывками, жену и мальчика привезли всего дважды. Но это показалось на трезвую голову целыми событиями — он ощутил, что они есть и дороги ему!

Посещающий его Ренат, появлялся на два часа — три часа в день. При этом его внешний вид вызывал вопросы. Казалось, что «зеленый змий», потеряв одного своего адепта, накинулся на другого, по лености своей, на близ находящегося. Круги под глазами, иногда проявляющееся полусонное состояние, задерживаемые ответы на вопросы шефа, все это нервировало, тем более на фоне отсутствующего привычного «лекарства».

С другой стороны, молодой человек пахал за двоих, а подготовка жеребьевки только кажется простым занятием, на деле это постоянный форс-мажор, реагировать на который необходимо сразу, многое меняя в процессе.

Только сам Ренат знал доподлинно, что будет значит следующая неделя и в жизни его начальника, и для его семьи, и в карьере. Когда мы поймем, какой фронт работ проделал этот ответственный человек — то невольно задумаемся, а почему не он на месте Светищева.

На пятый день лечения после не очень спокойной ночи к нему привозили семью. Три часа пролетели, как один вздох, выдыхать после которого он не хотел. Первый приезд Андрей заметил, какой-то печальный взгляд супруги, будто пелена чего-то недоброго овладела ее мыслями. Так было только час, следующий сменился улыбкой, выражающей надежду. Женщина не отходила от него и не отрывала своих глаз. Прощаясь, она просила его не меняться, хотя бы до следующего раза.

Закрывшаяся дверь холла клиники, скрыла настоящего человека, которого он любил, и перед которым становилось стыдно. Только сейчас он начал понимать, что он делал, старательно разрушая их чувства, их сокровенные отношения, хранящиеся в тонкостенном сосуде, причем с упорством хранимые только ей одной.

Ушедшая любимая, сразу заместилась в воображении всплывающими воспоминаниями, нагрянувшими целыми волнами, сопротивляться которым он и не мог, и не хотел.

Этот ее взгляд, как острое лезвие, вскрыл, освежил, словно промыв в ледяной воде, все его чувства, до этого замаринованные в алкоголе. Он уже осознал, если не остановиться и не приготовить из них достойного блюда, укрепив их, то они пропадут, зачерствев и засохнув, оставив только горькое послевкусие сломанного при откусывании зуба и мучительным попирательством приставучей совести.

Именно надежда блеснула в ее взгляде, а блеснув, не потухала. Он вспомнил этими несколькими часами еще недавнее счастье, но чувствовал, что простого выхода не будет. Какое-то сомнение, будто смеясь, насильно опускало шлагбаум на его пути. Постепенно он осознавал, что это! Никто не посмел ему сказать, кроме Державы, правду. Тогда он посмеялся над ним, теперь готов целовать ноги старику, но не мог, не умел согласиться с ним вот так вот сразу. А именно с этого, с самого признания, именно самому себе драгоценному и чуть ли не идеальному — нужно начать.

Язык не поворачивался произнести это слово даже про себя. Вместо этого эти несколько букв размешивались признанием своих талантов и заслуг перед кем угодно, только не перед семьей! Для этих двух людей он что-то мог сделать, лишь признавшись себе, что он алкоголик!

Так мало! Но так тяжело. Это ведь не только слова, это понимание целой проблемы, к которой придется подходить, отказавшись от того, что стало страстью, перебороть которую он не мог ни сейчас, не сам!

Не чувствуя в себе сил, ведь искушения будут постоянны к тому же рядом, Андрей начал искать виноватого, забивая свои страдания от беспомощности, как бы ссылками на безвыходность положения. Постоянно ударяясь об этот взгляд Мариам, он, словно падая на колени перед ней, убеждал себя и ее снова, и снова, что сможет справиться, пока не пришел к выводу — без нее он ничего ни только не сможет, но и ничего собой не представляет.

Только тогда он оценил ее последние слова, когда она просила его не меняться. Вот условие их счастья! Холодная дрожь пробила его от ощущения этой ответственности. Будут они счастливы или нет, а, скорее всего, будут они вместе или расстанутся, зависит только от него.

Он ощутил, как его совершенно нагого бросили на чашу весов, которая была уже заполнена всякими гадостями, на другой были жена и малыш, еще совсем маленький, беззащитный. Как когда-то в руках своих эти чаши держал тот самый главный бородатый террорист. Тогдашние ощущения вернулись мгновенно, но в тот день от него ничего не зависело. Даже можно сказать, что он жив именно благодаря усилиям жены! Но что он может сейчас? Глаза закрылись, быстро отяжелев, налились теплой приятной негой, с которой сон незаметно ввел его в свое царство…

«Он лежал, ворочаясь на большой постели, застеленной каким-то скользким бельем. Странные ощущения от прикосновения ткани к его телу вызывали беспокойство, но не отвращение. Уже полночи позади, а сна, как не было, так и нет! Он не болел, но вспотел, форточка настежь открыта, но дышать становилось все тяжелее. Одолевали, какие-то тревожащие мысли, но как только он собирался их изгнать или опровергнуть, все как одна растворялись, не оставляя даже пыли от своих следов.

Подумалось о чае, но какая-то слабость дала надежду о вот-вот засыпании. Андрей провалился в сон. Во сне он чувствовал легкое неудобство: «Наверное, эти простыни — откуда они взялись?». В груди, что-то тоже было… Что-то непривычное, холодное, даже скорее пустое. Он повернулся на другой бок и застыл от ужаса — на тумбочке на серебряном подносе лежало его сердце, лежало и билось. Ужас был оттого, что работало оно вне тела, а биение он ощущал внутри себя. «Господи, помилуй! Господи, помоги! Господи, спаси меня, грешного!» — запричитал он скороговоркой. Между мыслями появилась одна особенная горделивая, проталкивающаяся, какой-то сумасшедшей волей: «А сердечко, как новенькое… молодооое! Какой я молодец!». Но и эти сменились другими:

— Ой! Как же оно там-то, если грудь цела?! И кто его мог вынуть?!..

Он неожиданно почувствовал чье-то присутствие:

— Я, конечно. И вовсе для этого не нужно ничего разрывать или разрезать, это легко… а вот вернуть обратно…

Он резко повернулся на голос и шарахнулся в сторону — рядом лежал он же сам с дыркой в груди. Вместо сердца была пустота, артерии торчали аккуратно обрезанные и соединённые прозрачными трубочками. По ним двигались шарики жевательной резинки, которые страсть, как хотелось пожевать. Голос, прямо над самым ухом прогремел:

— Хочешь жуй…

Он опять обернулся в сторону говорящего, но вместо него увидел огромную руку, сжимающую в кулаке кровоточащее сердце. Как-то неприятно тряслись обрывки артерий, из которых выкатывались те же самые шарики жвачки:

— Давай же!..

Говорила рука. Он подставил свою, набрал горсть и засунул сразу всю в рот. Она растеклась жидкостью с запахом виски. Алкоголь ударил чем-то острым в центр груди, и он понял, что это его сердце сжимаемое чужой рукою.

— Теперь ты умрешь… Не нужно было выпивать…

— Но я же не знал!!!..

— Не обманывай себя!

— Но также нельзя, у меня семья, неужели я их не увижу?

— Ты целый год не хотел их видеть… Да пошли они!..

Со словами он вдыхал запах смерти, почувствовал, что умирает, а точнее неизбежность ее, после того, как ему сказали «ты умираешь».

Он начал судорожно молиться, что-то обещать, вспоминать, чего хорошего он сделал, но вторая рука сунула ему тяжеленую книгу, которую он не только удержать не смог, но даже открыть. Вторая рука сказала:

— Тяжелы грешки-то? Хорошего-то ты ничего не сделал! Нааааш клиент… Ну что пора…

Дышать уже было нечем, он и не вдыхал уже долго, да зачем кровь тоже гнать нечем. Холод опустился в грудь и ниже. Пустота разлилась по всему телу.

Одна рука почему-то рогатая, улыбаясь, сказала другой с такой же, только другого цвета, эмблемой:

— Возьмем что-нибудь еще?

— Да у него одна требуха! Покопайся, но точно говорю, поживиться нечем!..

Он сам не мог пошевелить ни суставом, ни языком, только наблюдал, как вторая рука все же настойчиво начала копошиться у него в животе, вынимая каждый орган, показывая ему самому и приговаривая то ли со злостью, то ли с сарказмом:

— Ну что за человек… печень… ну посмотри — черви и песок! Тьфу! Почки! Ну разве это почки. О! Только сжал и полилось! Тьфу! Селезенка — здесь кровь должна быть — целый лииитр! Что это?! Вииискиии! Оба на! А ты говоришь поживиться нечем! Так что у нас в кишках?

— Оставь, кроме… кх, кх, у нас в аду и то лучше пахнет. Оставь ему — пусть сам со своим дерьмом разбирается, раз не смог ничего другого сохранить…

Андрей чувствовал себя спрессованным куском металлической пыли, именно спрессованным, но так слабо, что только коснись — рассыплется. Страх, заставлял радоваться даже такому существованию, потому что следующее будет хуже: «Пусть копаются, пусть, что угодно делают, только бы дальше ничего не происходило! Господи, прости меня! Я умираю, и ничего нет, чем бы оправдаться пред Тобой! Господи, что мне сделать, чтобы заслужить прощение? Бог мой, я же умираю, и это безвозвратно! Ну скажи, хоть что-нибудь!». Ему вторили руки потираясь ладонями друг о друга: «Уууу! Какой вкусненький! Да не переживай, в своё время все услышишь! И не зови своего Ангела, он занят… хи хи хи! Он пытается выплыть из бездонного океана своих слез, выплаканных по тебе. Уж больно тяжелые они от выпитого тобой алкоголя. Сам виноват, все крылышки ему замочил, а с таким… хи хи хи… ну куда ему с такими летать, пешком если только… Мы бы ему твои надутые легкие дали, но они дырявые насквозь. Так что не оскорбляйся и молиться не нужно — надо было это при жизни делать».

Этого он вынести уже не смог, гнев на самого себя обрушился от куда-то изнутри. В гневе же он возопил, обращаясь к Богу, браня себя самого и перечисляя свои вины».

В этом крике Светищев и проснулся… Проснувшись, понял, что спит, а то что привиделось было сном во сне… Никогда он не чувствовал себя в мечте настолько по-настоящему, он думал, о чем хотел, рассуждал, щупал, бил и чувствовал боль. Все было на месте, дышалось легко, страх не пропал. В затылок кто-то дыхнул ему отвратительной гарью, что заставило повернуться. Повернувшись, он отпрянул. На полу лежала в развратной позе незнакомка и манила его к себе, приговаривая:

— Ты что не узнал меня, это же я твоя жена… иди ко мне… Нууу же, шалунииишка!..

Андрей собрал три пальца в щепоть и перекрестил женщину. Она засмеялась:

— Ты же не веришь! Не щепоть, не крест, а вера творит Духом Святым…

— Изыди!!!..

Тяжелым свинцом наливалась его голова, предлагая сделать выбор, и сделать он его должен был сам. Сделав же, не отходить от выбранного ни за что! Какая-то неуверенность подкатила и обняла его, начав беспардонно ласкать…

— Уйди от меня! Да что же это!

— Ты все равно выберешь меня, мой милый. Со мной просто, приятно и никому ничего не должен. Я люблю таких, как ты…

Он закрыл глаза, зажмурил их, сжал губы и затрясся от напряжения. Казалось, что он сейчас загорится от напряжения. Горя чувством к Мариам, он проникся светом, который начал пробиваться, луча изнутри. Свет, коснувшись распутницы вавилонской, прожигал ее насквозь, но она не хотела уходить, протягивая в мольбах и стенаниях к нему руки, пока совсем не сгорела.

Все утихло. Он услышал голос Мариам: «Все прошло, я всегда буду с тобой, и мы справимся…».

Открыв глаза, он проснулся. Не было страха, настроение слепило позитивом, выпить не хотелось, силы чувствовались бесконечными, уверенность полыхала в его только что хладеющей бессердечной груди.

«Теперь я другой! Выбор сделан!»…

***

В шесть часов утра появился Ренат. Третий день Светищев уже был дома и никак не мог привыкнуть к тому, что он счастлив.

— Андрей Викторович, рад видеть вас таким жизнерадостным! Мне такой режим, честно говоря, тоже больше подходит… кх, кх. Сегодня у нас тяжелый день…

— Ты хочешь сказать вечер, ведь у нас все на вечер назначено…

— Нет, день будет тяжелым настолько, что вы его запомните на всю жизнь, настолько, что вечер вы воспримите, как отдых.

— Что случилось?

— Мы прогуляемся, иии… что можно я скажу… Просто запомните, сегодня решается ваша судьба, и зависит она почти полностью от вас. Мы, что могли, сделали, и ещё сделаем!

— Кто это мы? И что за чушь?!.. Я только решил все — важнее в моей жизни нет ничего… Ренат… Нет, прежде, я поднимусь к малышу и Мариам… вообще пора уже спасть снова вместе, что за бред до трех месяцев спасть раздельно! Рехнуться можно. Я дышать без нее не могу.

— Андрей Викторович… сначала прогулка…

— Ты мне будешь указывать?!

— К сожалению, да…

— Шшшто?!

— К тому же там никого нет…

— Чтооо?… Как?…

Андрей рванулся так, что ноги даже пробуксовали на первых двух шагах.

Ренат сделал «мину» усталого от всего этого человека, выдохнул через плотно сжатые губы, потом вытянул их в трубочку, сделав движение руками, напоминающее пассы из у-шу. В такой позе он и встретил шефа, от которого пришлось парировать удар и откинуть его в сторону дивана, откуда тот атаковал снова и так еще три раза, пока не встал, как вкопанный на четвереньках, еле переводя дух, поняв, что все бесполезно.

— Мерзавец!!! Что все это значит?

— Андрей Викторович, прогуляемся?…

И он пригласил жестом на улицу, мимикой изо всех сил показывая, что в доме говорить нельзя…

Через полчаса они ехали на машине Светищева, отказавшись от ведомственной. Согбенная фигура Андрея, казалось, помещалась на половине сидения. За это время он осунулся, посерел и постарел, во взгляде его тонкой жесткой нитью все, на что он смотрел, пронизывалось решительностью и бескомпромиссностью. Это немного настораживало Рената, не так должен бы выглядеть человек сломанный и на все готовый…

Может ли повлиять, а точнее сказать, поменять жизнь человека, приснившийся сон? Кто знает… Другое дело событие! Когда мы начинаем ценить кого-либо? После того, как теряем.

А что мы получим, если сложить и то и другое? Тогда жизнь становится похожей на страшный сон, выходя из состояния которого, в человеке происходит переворот настолько мощный, что он безо всякого пересмотра своего мировоззрения, многое меняет в своей жизни.

Падение в такую пропасть — это тот самый поворот своего взгляда внутрь самого себя. Долго мы не можем смотреть на свою ничтожность, но мимолетный взгляд тоже бесполезен. Поэтому такие трудные испытания для каждого строго дозированы, причем не только по продолжительности, но и глубине, и силе.

Некоторым нужно долететь до дна пропасти и, разбившись, разглядеть разлетевшиеся в дребезги куски себя, узнать каждый, возненавидеть его, и лишь потом, воспрянуть из пепла. Другим достаточно увидеть середину этой клоаки и вернуться полностью измененным. Третьи — постояв на краю, шатаемые ветром перемен — осознают свою гнилостную смертность уже сейчас, настолько шокируются этим, что перестают не только говорить, но и думать о том, чем раньше сами приближали себя к этой пропасти духовной гибели…

Да, этого сна мало, хотя и, казалось, чудо произошло…

Андрей ехал, углубившийся вглубь своего сознания. Поначалу он даже начал молиться, хоть и не умел этого делать, и даже не особенно-то верил, но молил, прося, чтобы эта чаша миновала его.

Что же тут удивительного, когда и Сам вочеловечившийся Господь просил перед испытанием о том же Своего Отца. Но тогда в Гефсиманском саду Христос пересилил Свою человеческую ипостась и заключил: «Но да будет ни как Мне, а как Тебе…» — и свершилось.

Что-то внутри его вскричало, настолько неожиданно, что он испугался самой мысли, забыв на мгновение о происходящем с ним: «Но Он был Господь — Слово и знал, что воскреснет! Что это меняет для меня, Андрея Светищева, обычного человека?! Ничего! Хотя пример, конечно… Но кому тяжелее? Конечно тому, у кого большие изменения, меняющие жизнь. Человеческой ипостаси Христа, было непосильно тяжело, когда Он почувствовал Себя без Отца, вскричав: „Боже Мой, Боже Мой! Зачем Ты покинул Меня?!“. Он перенес на Себе то, чем я болен всю жизнь! Страшно! Ужасно! И мне этого не нужно! Я не хочу этого, даже знать об этом!.. Но разве это сейчас важно?! Важно, если остановиться на секунду и осознать, что именно сейчас, в самые тяжелые мгновения моей жизни, Господь рядом несет большую часть тяжести моего креста… Но я это знаю, или меня в этом убедили, а я поверил. Если это правда, то почему мне так тяжело?!»…

Светищев, только недавно понял, что болен, решив с этим пробовать бороться. Было ради чего, он не был один, и в случае победы, которую нужно было совершать ежедневно, он мог стать счастливым…

«Счастливым… Что это? Что это — счастье? Да был ли я таким? Господи! Это же пик эмоции, его невозможно испытывать долго… Нет, нет, я ведь говорю о физическом… Конечно, все возможно. Все! Но как не упустить солнечный луч, попавший на ладонь? Он же не принадлежит тебе! Он греет, светит, радует, может, даже ласкать, но не принадлежать! У меня было больше, чем луч — у меня было солнце! Я мог направлять, сколь угодно много лучей, куда хотел, оно было мое, оно так же принадлежало мне, как и я… ей — Мариам. Недавно я вернулся, почувствовав прежнее, но сегодня, вдруг все закрылось тучами… беспросветными, ужасающими своей тяжестью. Чувствовал силы, сейчас я знаю, что будь я Атласом, ничего не поменялось бы в лучшую сторону. Что это?! Кому верить?! Я сделаю то, что он хочет, этот проклятый Ренат, и будь, что будет. Преступления в этом нет. Я забуду прошедший год, и никогда больше не выпью! Никогда я больше не оставлю ее и сына даже на час! Я клянусь в этом! Господи, все, что угодно, только верни все назад!

Что происходит?! Они пропали, и мне говорят, что так надо для их безопасности, а потом говорят, что нужно перевести миллион евро… Почему не два, не три?! Почему я должен верить?! Зачем я сейчас куда-то еду? Я мог перевести эти деньги находясь дома?! Где гарантии, в конце концов?! Эти игры, якобы, патриотов похожи на игры заигравшихся мальчиков! Почему моя семья?! Боже, я слышал, что у тебя все неспроста, если это для моего вразумления, то не дай мне потерять их. Иначе, оставь меня идиотом! Пусть я стану нищим, но с ними!»…

Размышлениям не бывает конца до тех пор, пока не появляются ответы и не иссякнет сама тема.

Мысли прервались. Они всегда прерываются, даже когда они тяжелые, болезненные, не желанные. Странно, чем больнее тема их причинности, тем они навязчивее! Но стоит столкнуться вплотную с опасностью, как все эти переживания, будто рукой снимает…

Они подъехали к какой-то базе. Въездные ворота открылись, но никого не было видно. Ренат направил машину в глубину лабиринта. «Он знает куда ехать, значит, был здесь! Как я мог ему довериться… Поздно!».

Ренат залез в бардачок, достал наручники и мешок:

— Андрей Викторович, вы можете еще отказаться, нооо…

— Что мне делать, ты прекрасно понимаешь, у меня нет другого выхода. Без них жизни мне нет!

Он надел наручники на запястья и пакет на голову…

— Даю вам слово чести, они в безопасности…

— Конечно, именно поэтому я сейчас здесь, как заложник! Вы хоть думайте, когда говорите?! Что мне делать здесь, если они в безопасности?! У меня нет выхода?!.. Плевать! Делайте, что задумали — Бог вам судья…

— Он каждого знает и каждому судья! Просто верьте! Если, что-то пойдет не так, даже если меня будут убивать, реагируйте как человек, у которого похитили семью…

— Тебя убьют… — не смеши… Ааа… какая разница…

Машина остановилась, двери открылись снаружи чьими-то руками. Дальше говорили не на русском и не английском. Андрею показалось — арабский.

Светищева подхватили и грубо потащили. Несколько входов, с десяток поворотов, лестница вверх, затем вниз, опять вниз и резкий холод. Дверь закрылась, оставив его в одиночестве. Он снял пакет. Вокруг него висели коровьи туши.

«Этого еще не хватало!» — внезапно он увидел маленькое фото, лежавшее на полу. Мурашки пробили насквозь, пот проступил на спине и лбу. Это фото он дарил Мариам: «Она просила меня — я подарил» — это было его изображение, времен десятого класса. Оно всегда было при ней!

Единственным объяснением было то, что жена и ребенок недавно были здесь! Ребенок, его малыш, был в холодильнике!!! Моментальный гнев, который всегда испытывает обманутый человек, охватил его! Он начал кричать, бить в дверь ногами, но все было бесполезно! Разочарование в самом себе обессилело окончательно: «Какой я идиот! Поддался, поверил, даже никому не позвонил! Как этот Ренат обвёл меня вокруг пальца! Наплел какой-то ерунды, заставил отказаться от машины с водителем! И вот я здесь, а их уже и вовсе может не быть! Никаких денег, пока не увижу их! Нет! Никаких денег, пока не пойму, что они на свободе. Каков мерзавец, как же он все ловко обстряпал! Почему моя девочка позволила увезти себя?! Почему она мне ничего не сказала?!» — резко развернувшись, он поскользнулся и, упав, больно ударился локтем. Холод пола начал промораживать взмокшую рубашку, что вкинуло сознание в понимание — через пятнадцать минут он замерзнет, в лучшем случае — полчаса!

Андрей Викторович собрался: «Действительно, почему?» — тут первый раз разум начал не истерить или впадать в уныние, а выполнять свое прямое назначение: «Так, так… Это во-первых… Во-вторых… что во-вторых? А почему не увезли нас вместе, если нам необходимо было попасть в одно и тоже место?! А это уже факт, с которым не поспоришь! Кто мог их увезти из дома? Там охрана ого-го! Значит, простые бандиты не могли! Значит, значит… а вот это уже похоже на правду, которую говорил Ренат.

Так, а почему он не дал мне поговорить с ними по дороге? Не объяснимо! Фото здесь! Но о чем это говорит?! Она могла дать это фото, чтобы… Это здесь, либо — дать мне понять… Стоп! Что значит дать понять? Кому?! Если она была здесь, то откуда она могла знать, что я тоже здесь окажусь? Если это от нее знак? Бред какой-то».

Надежда, снова какая-то надежда! Вот она совсем рядышком, готовая оправдать свое название, дотянись только до нее, и сердце успокоится. Так нет, спокойствие невозможно! Всегда будет опровержение! Всегда будет больше вопросов, чем ответов. К тому же вопросы реальны, и как смерть колючи. Как еж в желудке, они делают больно! А ответы — они лишь предположения… и только усугубляют… — ненавижу!

Так, Анрейка, давайка сначала. Почему нельзя было перевести деньги из дома, я ведь спокойно могу сделать перевод посредством указания через свой компьютер! По-че-му?!!! Мой комп можно проследить? Да любой можно проследить… наверное… да какая разница! Как я могу доверять этому Ренату? Он родственник большого дяди, его протежировал… ну конечно, ведь его советовал сам шеф. Значит, он ему известен… известен, как и Ренат, так его и родственник. Да родственника я и сам знаю. Нет, не может быть, чтобы он пошел на преступление, тем более за какой-то миллион! Его отец миллионер сам и ни то, что я! Тогда что же?! И почему он уверенно говорил, что потом поедем в федерацию и дальше на жеребьевку? Он же не сумасшедший! Если он совершает преступление, то я же его при первой возможности сдам! Почему, почему я никому не позвонил?! Он сделал все так, что у меня было постоянно в обрез времени! Как же все продумал, подонок! Ничего не сходится, ничего! Почему люди, встретившие нас, говорили не на русском, они скорее арабы или…».

Додумать не дали, оборвав в общем-то на неплохой ноте, поднявшей доверие Ренату. «Главное это не показать. Мешок на башке, почему я не догадался сделать в нем дырочку?! Вот идиот. Может считать шаги и повороты? Ааа, все равно уже запутался! Ну здесь хоть не холодно!

Неожиданно, сам для себя, он начал кочевряжиться и требовать доказательства жизни жены и ребенка. Получив в ответ несколько ударов, взбесился и попытался сопротивляться. Его били еще, правда, не трогая головы, аккуратно и акцентированно. Потом подняли и усадили в кресло. Пакет сняли. Подошел Ренат, которого он назвал «сукой», за что получил подзатыльник. Подошедший, протянул руку с телефоном и приказал говорить. В ответ он услышал голос жены, больше обеспокоенный, чем испуганный! По интонациям Светищев понял, что что-то не клеится в логике его размышлений. Посмотрел на Рената. Лицо того было каменным и не выражало ничего:

— Достаточно, чтобы успокоиться? Мы свои обещания выполняем. Твоя очередь…

— Что мне делать?

— Молчать, не рыпаться, выполнять все, что говорят и будешь жить!

— А…

— Сначала дело…

Наручники и пакет сняли, подкатили кресло к ящику, на котором стояло несколько ноутбуков.

Холод еще не покинул тело Светищева. Но трясло его не столько из-за холода, сколько от нервного стресса. Проведенный взгляд по стоявшим напротив людям, что-то всколыхнул в памяти. Их лица, кроме, не скрывавшегося Рената, были в масках, но сквозь одной из них, просматривалось, что-то знакомое.

Сведенные в одну брови, сходящиеся над переносицей, с характерным тоненьким шрамом на левом веке, показались знакомыми. Ошибки быть не могло. Человек с этим лицом был среди террористов, державших его в заложниках. В мгновение все сложилось.

Брат бывшего мужа Мариам, хотя говорили о нем, как о погибшем тогда. Он жаждал ее смерти! Конечно, он хочет добиться… и добивается своего. Сегодня еще и деньги стали причиной их несчастья. Сегодня они в его руках!

Почему-то он успокоился, безразличие овладело его разумом, тяжелое, давящее на тело, спокойствие, разом прекратило дрожь. Он даже улыбнулся неожиданно посетившему его сравнению — Андрей чувствовал себя наполненным чернилами, которыми следует писать одно только слово «хорошо». В него он и поверил.

Помогла еще вспомнившаяся рассказанная история отцом Филофеем, которую чиновник начал вспоминать еще в холодильнике, а здесь сейчас проникся ей полностью.

Повествование касалось времени гражданской войны, когда села, поселки, целые города переходили из рук в руки на день — два после возвращаясь обратно. Одна женщина имела на руках двух малолетних детей, муж ее был из противного лагеря. Скрыться она не успела и ей грозила смерть.

Спрятавшись в захудалом сарае, она провела в ожидании два дня, пока неожиданно дверь не открылась и на пороге не появилась незнакомка с вопросом о ее фамилии. Признавшись, что это она, услышала:

— Вас обнаружили и вечером придут расстреливать…

— Что же мне делать?

— Бежать… прямо сейчас!

— Дети маленькие, еле идут, нас все равно найдут!

— Вас не будут искать…

— Это невозможно, эти люди не умеют прощать!

— Вас не будут искать, потому что вместо вас останусь я…

— Но вас расстреляют…

— Это так… но у меня нет детей!

В мгновение ока посторонний человек, стал самым близким, за которого мать будет молиться всю оставшуюся жизнь. Она смогла узнать у спасительницы только имя — Наталья…

Андрей запомнил слово в слово, услышанное тогда. Будучи в заложниках, а именно в этот период батюшка успокаивал этим рассказом. Деяние незнакомой Натальи впечатлило настолько, что будущее перестало казаться ужасным.

Так случилось и сейчас. Он представил себя жертвующим всем, ради своей семьи, сразу поверив в ее безопасность. Он поверил в близость Создателя, поддерживающего и успокающего, собравшего воедино все, даже эту историю, придавшую и уверенности, и сил. Так мы чувствуем Его, но очень быстро забываем, не видя нужды, хотя бы мысленно, отблагодарить…

Через двадцать минут, нужная сумма была переведена на какой-то счет, и люди в масках, забрав технику, исчезли…

— Дальше что?

— А дальше, Андрей Викторович, самое сложное, для меня, по крайней мере. Сейчас мы ждем сигнал, а дождавшись, направляемся к зданию федерации, если успеем, то скорее всего, сразу на жеребьевку…

— Моя судьба меня не волнует! Где моя семья? Вы бесчестный человек! Но я вам обещаю, если с ними ничего не случится, о вас никто ничего не узнает. Я дам вам столько же, пусть и останусь без штанов!

— Ловлю на слове, только есть ряд неожиданных для вас новостей. Во-первых, деньги вам вернутся, скорее всего…

— Мне не нужны деньги… Что вы сказали?! Что значит «вернутся»?!

— Можете прямо сейчас поговорить с женой, но немного. Да и вот скрывать обо мне ничего не придется, напротив, нужно будет все аккуратно и подробно написать. Но это позже…

С высокого потолка послышался звук чего-то тяжелого скользящего по веревке, и совсем, сбив Андрея с толку, он оказался окружен дюжиной людей в черной форме и снова в масках.

— Что опять?

— Майор Черной… «Альфа»…

Представился самый крупный, открывая лицо, снимая маску.

— Господин Светищев, приносим свои извинения, по-другому никак… но вы были в полной безопасности. С вашей семьей все в порядке, жена и мальчик ваши в ведомственном санатории… рыбу ловят… сейчас…

Проговаривая, он вынул из внутреннего кармана телефон, включил, набрал номер, дождался ответа и протянул Андрею.

Чиновник встал, недоверчиво взял и прислонил к уху:

— Алло…

— Дорогой! Ну наконец-то! Сделал сюрприз… так красиво все получилось! Нас с малышом с таким кортежем прокатили. Ты будешь, как обещал?

— Гм, гх, гх… Обещал? Я? Нууу…

Отошедший в глубину помещения Ренат, разговаривающий в пол голоса с майором, повернулся и кивнул, сделав утверждающее движение рукой.

— Дааа, конечно, малыш, как я могу тебя обмануть…

— И ты совсем не пил?

— Яяя?!..

Светищев совсем растерявшийся снова посмотрел на своего секретаря. Тот покачал головой, развел руками и пожал плечами, говоря тем самым: «Ну ты даешь, конечно, нет!».

— Яяя?! Да нет… любимая, что ты, какой пить! Столько дел, а потооом… ты знаешь, мне это совсем не нравится.

— Я тебя люблю!..

Он отключил телефон и подошел в мужчинам:

— Ничего не понял, зачем все это?

— Как только эти люди, что уехали недавно, убежденными в своем обогащении, зафиксируют наш приезд в отель, где должна проходить жеребьевка, а мы должны въехать в подземный гараж… вот тогда произойдет то, ради чего все это делалось.

— Это ничего не объясняет, но почему-то я вам верю…

— Сейчас вкратце, Андрей Викторович, извините. Святослав…

Обратился он к майору:

— Свят, машина в порядке?

— Да, в полном! Эти упыри забили ее по самое горлышко взрывчаткой. Так что если рванет, от отеля вместе с вами ничего не останется — одна звездная пыль… хе хе хе, причем, вместе со всеми приглашенными. Честно признаюсь, я бы половину этой бублики из «крапивного этого семени» на воздух и сам бы поднял, нооо… придется спасать…

— Это же полный… что же делать?!

— Ехать, Андрей Викторович, ехать. Если нас с вами не увидят на этой машине, не будет встречи Ильяса… да-да, того самого, который считается погибшим — брат мужа вашей жены… Мы помогли ему на вас выйти… Если нас не увидят, то не состоится его встреча с человеком, устраивающим все теракты на территории России. Они хотят отомстить за свой провал, и подготовились лучше, чем несколько лет назад. Но и мы не дремали. Мы не смогли выйти на этого человека, да Ильяс, если мы не ошиблись, поможет. Там мы их и накроем!

— Мы? Ренат, вы же знаете, я человек не военный…

— Не переживайте, все, что вам нужно делать — жать руки, улыбаться, опрокидывать рюмочку…

— А без последнего можно, яяя…

— Извините, последнее ни в коем случае!

— Так… учтите, в машине два человека — это люди Ильяса… Поэтому молчите, можете плакать рыдать, ругаться, что угодно…

— Но тогда мы въедем же с бомбой, и…

— «И», которое вы предполагаете, не получится. Место, где мы с вами находимся сейчас — это специальный объект Федеральной Службы Безопасности, он оборудован лучше, чем космодром. Террористы правда этого не знают… В машине опасного сейчас осталось только что оба этих «хлопца», все остальное уже обезврежено, хотя взрывчатка еще внутри. Можете, конечно, не ехать, мы предусмотрели двойника, но могут быть казусы.

— Нет, нет, я сам… — нужно же за что-то начинать себя уважать!..

Залезая в машину, Светищев больно ударился бровью о крышу автомобиля. Вышло это случайно, но получилось, как нельзя кстати. Боевики уже нервничали, но увидев такое обращение с Андреем, успокоились. Выезжая из ворот, пакет с его головы сняли. Увиденные им рожи, дали понять, что шутки давно кончились.

Чиновника так и подрывало что-нибудь сказать, но он сдерживался, кривился лицом, изображая душевные муки, ругался, нервничал. В душе же его царил покой. Он снова был, как бы в кругу семьи, чувствовал тепло жены, думал о ней, радовался своему теперь уже точно возвращению к трезвому образу жизни, а значит и жизни вообще.

Дважды он ловил себя на мысли, что совершенно беспечен в этой ситуации, не чувствует опасности, пока один из бандитов неожиданно не приставил к его сердцу пистолет и собирался уже выстрелить.

Произошло это в туннели, наплывшая временная частичная темнота, выхватила мысль на ситуацию, пронзившую мозг: «А где же еще! Вот идиот, как я мог поверить! Прости!»…

***

Машина на скорости преодолевала последние метры неведомой дороги. Эта трасса была закрытой и совсем пустой. С обеих сторон над ней возвышались деревья. Он смотрел на них и не мог выбрать, чтобы он хотел: смотреть на непроходимый лес, как сейчас или сквозь аллею на безграничные поля.

Сегодня он ни разу физически не напрягся, но, нервное, напряжение выжило все соки. Андрею казалось, что у него остался только один, последний вдох, и он хотел его сделать в присутствии жены и сына, а потом, хоть трава не расти! Несколько раз за сегодняшний день многое менялось. Он то верил, то вновь сомневался, то ненавидел зло и слепо, то снова был бесконечно благодарен. Так не было никогда, да, пожалуй, привыкнуть к этому нельзя, поэтому он ждал момента, когда увидит и обнимет их — только тогда поверит и позволит стать себе счастливым.

Смешно, раз десять Светищев говорил по телефону с женой и слышал заливистый смех своего ребенка, но насмотревшись сегодня на возможности спецслужб, начал сомневаться во всем. А вдруг это не они…, не Мариам, не его мальчик?!

Рената, который оказался целым подполковником… заменил огромных размеров Роман. Он никогда не видел таких больших людей. Тот не помещался в обычный седан и передвигался только на минивенах, американского производства.

С Романом было еще трое, тоже больших и крепких ребят. С ними пока придется смириться. Андрей посматривал на мощную шею и спину своего нового секретаря и, покачивая головой, улыбался, думая: «Его же не прокормить! Что я скажу жене?! Кто бы мог подумать, что сегодняшний день так будет заканчиваться? Да что там, кто знал, что он так начнется?! Хотя Ренат… знал! Да, жизнь не ровна! А ведь к концу дня этот Ренат выглядел ужасно, такое напряжение! Но ведь вот человек, вот закалка и сила воли, ведь ничего не забыл. Даже наполнил о мелочах и попросил заблаговременно Романа купить букет цветов, который я когда-то покупал почти каждый день… и ещё подарок… Откуда он знал, что я хотел ей купить кольцо с рубином? Точнее хотела его она, а я все никак не мог… что не мог?! Протрезветь я не мог! Ну вот и ворота, Господи, спаси и помилуй».

Вишневый Форд Эконолайн-350 пятилетнего возраста, вкатывался в ворота, за которыми Светищеву грезился рай. Через минуту он поверил, что рай на земле есть, а у мужчины и женщины в нем уже есть ребенок. Вот и жизнь! А его счастье, лишь ее признак…

 

Чужая жена

Искренно жаль человека, когда он по стечению обстоятельств, будь то родство, деятельность, собственное мнении и так далее, претерпевает муки не заслуженные, многое теряет, а главное сам не может понять, отчего это происходит, и за что!

Положим, если что-то происходит, то причина всегда есть. Не будем рассуждать об этом, поскольку вопрос этот сложен и прежде всего из-за своей индивидуальности. Сколько бы ни знали о человеке, а больше, чем Господь знать, все равно не будем! Поэтому просто констатируем да слегка заметим, как и кому далось пережитое или переживаемое.

***

Каким бы не было мнение у Светищева о спецслужбах, а увиденное и прочувствованное на себе, заставило признать их авторитет, профессиональность. Но главное не это, а обрушение убежденности, что лезут они куда нипоподя, подминая под себя все структуры от коммерческих, до правительственных. Нет ничего более убедительного, чем собственный опыт, и нет ничего более подозрительного, чем чужой.

Более всего непредсказуемым оказалась концовка этого мероприятия — через два с половиной месяца, он был приглашен на «Лубянку», где ему в пику ожиданиям, вручили орден «За мужество», как потом оказалось, всего через один номер от полученного Державой. Странная подробность, наводящая на подозрения, что между ними такую же награду должен был получить, ещё кто-то из знакомых. При оглашении этого предположения оба посмотрели на сияющую радостью и гордостью за супруга, Мариам, которая сделала вид, что ничего не расслышала… Кто знает, кто знает…

Андрей Викторович получил после этого случая повышение, что не обязательно связывать именно с геройством, которое, заметим, как и у Арона Карловича, не планировалось совсем, но вышло по-настоящему.

Причина новой должности, скорее лежала в повышении того самого друга, который и пригласил его в федерацию несколько лет назад, и который, конечно, предпочел рядом с собой своих вассалов, тем более таких талантливых.

Арон Карлович Держава после тихого и смиренного празднования повышения Андрея Викторовича, и вручения государственной награды, вернулся к «своим деткам», как он любил поговаривать, и на следующее утро проснулся в последний раз. Это было необычное утро, поскольку он все же поддался на уговоры отца Филофея, появился на Литургии не любопытства ради, и не потому что нравилось пение, звучащее на клиросе, но исповеди и причастия ради. Оказывается он был крещен при странных стечений обстоятельств, чуть ли не с целью знакомства с прелестной и соблазнительной дочерью столичного священника, бывшей уже к тому моменту вдовой, лет двадцать назад.

Намерения намерениями, но Таинство — это всегда серьезно! После этого Господь долго ждал шага навстречу, а дождавшись, надеюсь, принял раскаяние, простив добрую душу, а через день, навсегда раскрыв Свои объятия, хотя это еще предстоит решить…

Арон заснув, не проснулся, почив тихо и безболезненно, что бывает с людьми достойными, добросердечными и всеми любимыми…

Похороны его проходили всем городком, следом за гробом, топали «его» малыши, ближе всех следовали те двое, о которых он просил Бузыкина. Это были дети его упокоившегося брата, которых ему не отдали поначалу на попечение, как пожилому и одинокому. Они несли один орден и одну медаль. Остальные воспитанники держали в своих руках сшитые маленькие бархатные подушечки, с положенными на них, так же сделанными собственноручно из глины фигурками животных. Потом люди с улыбкой говорили, что Арончику никогда не будет скучно на том свете, ведь его всегда будет окружать целый зоопарк.

Могилку его и сейчас можно найти на погосте у храма по входу, сразу слева, ей начат новый ряд. Это единственное там захоронение, под крестом которого всегда живые цветы. На нем, разумеется, нет фотографии, но каждый, хоть раз видевший его при жизни, не забывал этого, всегда доброго лица. Кто желает может взглянуть на его улыбку — фотография висит на стенде в местном краеведческом музее, среди почетных граждан города.

Выпускники интерната, те из них, кто предпочел остаться, каждый год начинают свои встречи именно там. Однажды, Владимир Анатольевич Бузыкин, до сих пор возглавляющий район, вспоминая о Державе сказал: «Какой же это человек был! Один… а мнение о всей нации у меня поменял!»…

***

Вся страна в течении полугода наблюдала большой процесс, где обвиняемыми проходили несколько сот человек. Террористов, их пособников судили строго и скрупулезно. Многие опасались, что это будет судилище, на котором невинно пострадавших «щепок» окажется больше самого «леса».

Вышло не так. Среди людей в клетках мы могли заметить и Ильяса, и людей, на которых вышли с помощью Светищева. Вне клеток сидел Рустам. Как мы помним, он в течении всего расследования находился под подпиской о невыезде. Его судьба интересовала Мариам. Считая себя частично виновной, она пыталась принимать участие в его судьбе и делала это весьма удачно с помощью мужа.

Начали они с того, что дали показания, выступив со стороны его зашиты. Там же были показания и Державы, и Бузыкина, и даже отца Филофея.

По-иному обстояло дело с Ильясом. Приговор был жестким, но справедливым. Ему плюс еще двадцати восьми «террористам» пришлось отправиться в лагерь особого режима до конца жизни. Были предложения, в порядке исключения, заменить им приговор на расстрел, но мы, как-то пропустили, чем закончилось дело в Верховном суде, поэтому предполагать не станем, суть и так понятна…

Что касается Рустама Ахмаева, за него просили люди из структур, которым он помог, предупредив о планируемом нападении, он же спас также Арона Карловича. Отделался условным сроком в девять лет, да передан на поруки людям, особенно за него заступавшихся.

Из троих защитников оставались только Светищевы. Жизнь их наладилась. Каждое утро, просыпаясь в объятиях любимой, Андрей вспоминал, как просто потерять это счастье, обещая сам себе не забывать об этом в этот день. Со временем он настолько переборол эту тягу, что смог совершенно безопасно выпивать бокал вина, останавливаясь даже не помыслив.

Потомство их увеличилось довольно быстро до четырех погодков. Трое были мальчики и одна девочка. На этом остановились. Лет через двадцать, один мой знакомый, встречал пару, уже не молодых людей, с такой фамилией. Окруженные молодыми людьми и несколькими пострелятами, наверное, внуками, они появлялись на разного рода, спортивных мероприятиях юниоров, приезжая «болеть» за свое потомство, активно в них учувствовавших. Не трудно догадаться, что спортом этим был футбол.

О них много говорили, кажется, Андрей Викторович становился на несколько лет министром спорта, а его супруга занимала один из ведущих постов в миротворческой организации, известной на весь мир.

Узнав о судьбе своей дочери, профессор востоковед Ренат Салех разыскал ее и стоял на коленях, до тех пор, пока не был прощен. Впрочем, это было настолько быстро, что он еле успел коснуться коленями пола. Сие случилось перед самыми родами второго ребенка, поэтому став очевидцем большого для него события, он просил принять его в виде кого угодно, лишь бы иметь доступ к внукам. Мечта сбылась в тот же день. Ему выделили целых две комнаты, спальную и кабинет.

Опасения Мариам не оправдались, деду взятые им самим на себя обязанности не только не надоели, но показались недостаточными. Его влияние было настолько велико, что двое из воспитанников окончили ВУЗ, в котором он преподавал, и в свое время защитили ученые степени.

Не будем доводить наших героев до смертного одра, хотя и понимаем, что все, рано или поздно, подойдут к нему.

Сложилась жизнь и Петра Раскатного, ставшего генералом в своем ведомстве и возглавившего серьезное управление, где служил верой да правдой Отчизне.

Севастьян Самойлов в чине подполковника вышел в отставку. Последнее его участие в боевом столкновении чуть не оказалось смертельном. Тяжело раненным его доставили в военный госпиталь имени Бурденко, где он пробыл почти шесть месяцев, покинув его немного припадающим на правую ногу, но ведь и Светищев жил без одного легкого…

Все они раз-два в год посещали «Анатолича», где всегда был Леха, бывший частым гостем у них в доме в Москве. Бузыкин, хоть и старел, но охоту не бросал, сам «тропил», бывало, выступал в роли загонщика, метко стрелял, никогда не забывал дня, когда устроил охоту на террористов.

«Генерал» Леха, собственно говоря, им никогда и не был, а откуда пошла молва, окрестившая его усадьбу таким образом, уже никто не помнил. В его жизни, очень непростой, бывало многое, о чем знали только избранные самые близкие. Привязанности его не менялись, как и оптимизм, который он источал ежеминутно, улыбаясь каждому, кого встречал.

От скуки он начал пописывать книжки, рукописи, которые складывал в чулане, забывая про них. Как-то Светищев приехал со знакомым, оказавшимся держателем довольно крупного издательства, кто-то обмолвился о хобби хозяина. Лениво так, ради уважения, бизнесмен попросил любую рукопись, а с утра уже приставал с предложениями к автору. Алексей, предполагая, что это тоже ради сохранения отношений, поначалу отшучивался, но, поняв, что это не шутки, обещал заскочить на неделе.

Через два месяца вышла первая книга, через три о нем говорили, как о новой звезде на небосклоне литературы. Сам же он говорил: «Да перестаньте вы! Такие, как я бездари, если и становятся известными, то после смерти!».

О своих личных делах он говорить не любил, имея довольно сложный, не простой характер. После долгого одиночества он покинул его ряды к пятидесяти пяти годам. В этом возрасте стал отцом, и, вспоминая свои предыдущие попытки создать семью, шутил иногда: «Дети, как грибы, не важно, кто их поливает, главное, чтобы с любовью собирали!». Иногда у друзей создавалось впечатление, как будто фраза эта больше относилась к нему. Почему? Кто же это, кроме них знает!

Батюшка, отец Филофей, в конце концов, все-таки добился разрешения на скит, из которого с течением лет, образовалась небольшая «пустынь», где собралось несколько десятков подвижников. К концу жизни священника, ставшего «схимником», месту этому суждено было стать мужским монастырем, а ему первым схиигуменом.

***

По окончанию суда и вынесения приговора, Рустам Ахмаев стал зависимым человеком. Посоветовавшись, все вместе решили, что лучшего места для его проживания, чем Спас-Деменск, нет да и быть не может. Владимир Анатольевич Бузыкин дал добро, Арон к тому времени «почил в Бозе», домик его пустовал. Руслана по ходатайству «Анатолича» поставили хозяйственником в интернат, хотя его образование позволяло и большее, но для начала случившиеся было неплохо.

То ли пережитые испытанные моменты, толи аура, оставшаяся от Державы, то ли приходящие по привычке и требующие любви да внимания дети, а, возможно, ощущение новизны, которая подходила больше, чем все имеющееся на его родине, которую он в принципе и не знал, действовали на него так, что он решил уже после нескольких месяцев остаться здесь навсегда.

Через год он женился на вдове с ребенком — супруге того самого полицейского, которого расчленили по приказу его брата. Зла на него никто не держал, да и не за что. Вместе они попробовали разводить баранов, получилось со второго раза — дело пошло. Но даже став благополучным фермером, Рустам не покинул своей работы и содержал хозяйство детского дома в порядке; главное, что не маловажно, в достатке!

При всех усилиях отца Филофея, которые смиренно терпел мусульманин, последний остался верен своему вероисповеданию, соблюдая все пять столпов Ислама. Впрочем, дети его выросли, посещая церковь, чему он радовался не меньше, воспитывая их благородными и честными людьми.

Всю свою последующую жизнь он не забывал своих благодетелей и защитников, часто вспоминая разговор с Мариам по дороге из Москвы в городок в Калужской области.

Тогда больше некому было отвезти, только недавно услышавшего свой приговор и с облегчением выдохнувшего Рустама, уже думали воспользоваться служебной машиной Андрея Викторовича, как его супруга просила позволить сделать это ей самой. Мужчины переглянулись. Ее отец и муж посмотрели на Ахмаева, потом на нее, пожали плечами — дали согласие. Условие было одно — машиной должен управлять кто-то из охраны Андрея.

Рано с утра они отправились. Сцеженного маминого молока ребенку должно было хватить до вечера. Дед уже овладел всеми тонкостями дубликата материнства, проникся ответственностью и буквально трепетал от ощущения себя на целый день главным в жизни своего второго внука. Заметим, что между мужем и отцом Мариам постоянно возникало соперничество в желании ухаживать за детьми. Как-то они умудрялись договариваться, да и как не уступить было Андрею, после с хитрым прищуром сказанных слов: «Андрей, ну имей совесть, тебе досталась моя единственная дочь, а ты хочешь все. Позволь мне хоть что-то получить от тебя в благодарность».

Зачем Мариам нужна была эта поездка? У женщин многое происходит, следуя порыву интуиции. Возможно, чувство вины, возможно, не высказанная благодарность и желание помочь. Эта женщина, став матерью, ощущала ответственность не только перед своим чадом, мужем, отцом, но и целым миром, маленькой частицей которого был Рустам. Ей казалось необходимым разглядеть его местоположения в ее существовании, тогда она успокоится. Сделай она это и вселенная ее мировосприятия успокоится. Сейчас же бывший муж, как комета Галлея, приближающаяся к Земле, несущая за собой хвост будущих метеоритов — не опасна, но беспокоит…

— Мариам…

Начал Ахмаев:

— С того времени, как мы поженились…

— Рустам, извини, пожалуйста, я прошу тебя, не будем вспоминать времена, болезненные для обоих. У нас есть «сегодня», и за него нужно благодарить Бога… тем более, что оно и раздельно…

— Ты права… яяя… хотел извиниться — тогда был не прав во всем!

— Я тоже была хороша… нооо… все же сегодня…

Водитель воткнул провод от наушников в магнитолу, вставит «раковинки» от них себе в уши, и сделал движение, говорящее «не обращайте на меня внимание».

Бывшие супруги говорили не долго. Их беседа свелась к обычным договоренностям между людьми, один из которых нуждается в помощи, но стеснятся ее принять, другой очень хочет помочь, считая это больше необходимым для себя. Недоговоренностей не осталось, только добропорядочное обоюдное уважение. Уже помолчав несколько минут, Рустам, все-таки, спросил:

— Скажи, а если бы я принял православие и отказался от наших обычаев, у меня появился бы хоть маленький шанс?…

Рука Мариам легла на подлокотник, почти касаясь его:

— Рустам, мы все совершаем ошибки… но креститься и принимать православие нужно не ради женитьбы или замужества, а ради спасения своей души. Думаю, глубоко в своем сердце ты, может быть, это поймешь… Когда я была твоей супругой, я и тогда была «чужой женой», как и моя душа всегда была христианкой.

— «Чужой женой»? А чьей?

— Не твоей… Маленькой девочкой я хотела стать монашкой, «невестой» Господа — так об этом говорила мама… Потому я и христианка. Детская блажь сегодня имеет по-настоящему духовные формы вероощущения…

— Но Андрей?! Для него ты тоже «чужая»?…

Рустам совсем не понимал, о чем она сейчас говорила. Вдруг он понял, ощутив, почти физически пропасть, разделявшую их. Он осознал, что это пространство не преодолимо было ни в прошлом, ни сегодня, ни в будущем. Но при этом бывший муж чувствовал только тепло доброго к себе расположения, на что охотно отвечал тем же, наконец-то научившись это делать…

Мариам улыбнулась, махнула легонько рукой, мол, не думай об этом, и как-то особенно ласково произнесла:

— С ним мы идем одной дорогой, неся один венец. Мы повенчаны! Ему я не могу быть чужой…

Просветлев, всплывшей из прошлого, улыбкой, Мариам добавила:

— Хотя с «чужой жены» все и начиналось…

Липецк. 21 октября 2015 года

Алексей Шерстобитов

редакторская правка: Татьяна Азанова