© Шерстобитов А.Л., 2017

© Книжный мир, 2017

 

Предисловие

Трудно поверить в перевоспитание или перевоплощение человека, тем более, когда считается, что примеров мало. С недоверием относимся мы к людям, потерявшим наше доверие. Я более чем уверен, что только внутреннее перестроение, предпринятое самим человеком, причем по собственной воле и помощи Божией, может привести к реальным результатам.

Что нужно, чтобы это произошло? Почему человек не сделал этого раньше, хотя мог и имел время? К чему это приведет? Можно ответить, что на все воля Божия, а можно сказать, что человек этот до этого времени не знал и видел, как сделать так, что бы стать похожим на исправившегося. Скажу вам по собственному опыту – второй взгляд принадлежит людям способным замечать в любом, тем более оступившемся, все, что угодно, кроме хорошего. При этом они обычно добавляют: «Какой молодец, просто талант, так тонко играет, столько сил прикладывает, и все получается будто по-настоящему! Вот он, достойный и истинный победитель!»

Так и хочется поинтересоваться у них: «Если не верите, то откуда знаете, как это должно выглядеть? И неужели, если бы это получилось по-настоящему, то далось бы просто, а добившийся такой победы, стал бы проигравшим?!».

Этот роман – продолжение «Шкуры дьявола». Думая, как бы яснее и доходчивее показать со стороны моменты, всплывающие в нашей памяти будто из прошлого и строящиеся в нашем воображении, в возможном настоящем, я пришел к выводу, что лучшее – это действительно «взгляд со стороны». При этом не только на кого-то, но и на себя самого, и прежде всего, глазами тех, кто когда-то был тебе близок и дорог.

Я постарался это сделать, так, чтобы стали известны не только разговоры, поступки, но и мысли и рассуждения людей, причем с тем, что об этом думают и как на них реагируют в мире духов.

Что может из увиденного преобразить человека, сделав его способным нести в этот мир хорошее и доброе? Что из него, уже достигшего зрелого возраста, нужно убрать, а что привнести? Кому это делать?

Я осмелился представить на этих страницах одну из тайн мироздания, касающуюся души человеческой. Именно она, пришедшая к раскаянию, но оторванная от покаяния, дабы избежать ошибки в попытках искупить сделанное в прошлом, проходит путь от забвения своей личности к полному возвращению памяти о ней. Путь этот прокладывает свободная воля «неприкаянного духа» в соответствии с волей Создателя, по переживаниям за судьбы близких, когда-то людей, живущих с памятью о человеке, душа которого ищет и жаждет. Они живут своей жизнью, повлиять на которую он не может. Но это, при всем желании, не входит в его задачи. Душа вне покаяния, вне мира человеческого, вне всего материального, могущая получить возможность искупления, но только при одном условии…

Его и предстоит узнать бесплотному страждущему духу, при этом не погибнуть и успеть вовремя. Уйдя в небытие подсознания, каким можно вернуться? И что потом с этим делать? Все по порядку. И начинать придется с воспоминаний, кем он был; осознания, кем стал; что к этому привело; и, как следствие – что может избавить?

При написании последних строк, я задумался: «А был ли он другим? Может исправление – это и есть возвращение к впитанным с молоком матери предрассудкам, то есть тому чистому нравственному, что было заложено в нас до появления рассудительности, чему первые из попутчиков сомнение и подозрение?»

Вернуться к истокам, к началу пути, не значит не повторить прежнего, или становиться лучше – это значит попробовать заново, но уже с имеющимся опытом. Конечно, он не гарантия, поскольку поток, в который входит пользующийся вторым шансом, не будет прежним, а значит, приобретенное, не сможет быть панацеей, но только вехами, показывающими направление движения. Этот дар не будет легче прежней жизни. Но нужно ли задумываться об этом начинающему путь? Первый маяк виден, и раз его кто-то поставил, значит, до него можно дойти. Дорогу преодолеет только идущий.

Но об этом уже в следующей книге…

 

Пролог

Как-то мой друг Владимир, очень хороший и добрый человек, рассказал мне о своем небольшом наблюдении. Работает он хирургом, хотя давно мог бы стать и главным врачом. Никогда не поменяет он возможность оперировать и спасать людей на что-то другое. Потому и небогат до сих пор, зато вполне счастлив! Кроме врачебных талантов у него есть и дар наблюдательности.

Однажды мы разговорились на предмет наличия души в человеке. Не то чтобы он был очень верующим, но книга «Очерки по гнойной хирургии» Войно-Ясенецкого, святителя Луки, стояла в его кабинете в первых рядах, как и другие произведения того же автора. Мы вспомнили и это. Задумавшись, он многозначительно произнес:

– А ведь я видел… Она есть!

– Что именно, Вов?

– Душа…

Мой друг никогда не был мистиком, но тут его захлестнули давно мучившие его мысли, которые он и озвучил, зная мое серьезное к этому отношение.

Нет тайны в том, что люди отходят в мир иной и с хирургического стола, и с реанимационной койки, и из «кареты скорой помощи». Это те случаи, когда врач – профессионал, имеющий огромный опыт и личный свидетельский архив подобных случаев, – может, обобщив, сделать вполне определенные умозаключения.

Конечно, читатель слышал или читал сам о подобных размышлениях на тему попыток взвешивания души. Мол, тело становится сразу после смерти легче на несколько грамм. Наверное. Но то, что рассказывал мой друг, выглядело несколько иначе.

С институтских лет он задался вопросом: «Почему, медицинская точка зрения, предрекающая однозначно выздоровление после сделанной операции, иногда оборачивается ошибкой прогноза? И почему, казалось бы, не имеющий шансов поправиться человек невероятным образом встает на ноги за несколько дней, вместо того, чтобы упокоиться?»

Ответов он так и не получил. Медицина до сих пор так и не может найти многому объяснений. Тогда Владимир Васильевич попытался разглядеть возможные внешние признаки до, во время и после операции. Но вместо них обнаружил преображение человека в момент, «когда душа исходит из тела».

Впервые это заметив, он не спал ночь, к утру поймав себя на мысли, что не сможет успокоиться, пока не увидит этого снова. Конечно, он не желал смерти никому, но настраивал себя не забыть пронаблюдать этот момент.

Шли годы, вопросы оставались, но были и выводы. Вот один из примеров:

– Лех, ты когда-нибудь ел фаршированную щуку?

– Конечно, а что?

– Если сравнить внешний вид живой щуки и потом её, набитой вкусным фаршем, шкурки – это то же самое, что человек до и после смерти, за отрезок времени в течении нескольких секунд. Причем эту разницу в состоянии заметить только наблюдавший преображение. Невероятно, но это факт!

– Не понял…

– И понимать нечего! Я был ошарашен этим первый раз уже после того, как закончил оперировать, шов наложил… В общем, почему-то встал над ним и посмотрел на лицо. Знаешь, так смотрел, будто в глаза, представляя, что они открыты… И вдруг кожа буквально чуть расползлась и снова собралась, только собралась так, как будто отдала влагу, выпустив вместе с ней, через поры что-то парообразное, но не видимое. Словно поры эти выдохнули, а вдохнуть не смогли… Я как-то сразу понял – жизнь из него ушла! Но был не прав! И понял это позже. Мы пытались его «заводить» около часа, и все получалось – сердце работало, он даже дышал сам, цвет кожи менялся. А потом снова: бах и застыл. Так несколько раз.

Потом я только понял, что не жизнь его покинула – душа! Жизнь уходит после… За эти года, я наблюдал это десятки раз, и всегда одно и то же! Ты воочию видишь, как душа покидает тело. После этого я понял, что именно называют прахом и почему…

– Может, показалось?

– He-а! Я даже теперь могу представить, глядя на живого, как он может выглядеть без души. Лелик, с нами это обязательно будет…

– Это точно… надеюсь, если такое случится со мной в твоем присутствии, то это тебя не испугает! А если серьезно, то ведь не у всех же это происходит одинаково?

– В самую точку. Я думал над объяснениями. И вот к чему пришел. Бывает, выражение лица после… ну… этого вызывает положительные чувства, будто тело мучило душу, и, расставаясь, оба остались довольны. А бывает… бывает, понимаешь, что, в общем, наоборот! И тогда даже смотреть неприятно…

Смотришь и понимаешь… в общем… что здесь смерть оставила отпечаток своего лика, отражающего как раз тот момент, когда она увидела погибельное состояние души, а увидев, сама ужаснулась…

– Ннн-дааа… и третьего не дано?

– Дано! Я такое один лишь раз видел…

– В смысле?

– Не знаю, как тебе это обрисовать. Ну, такое ощущение, глядя на лицо, что… ну, представь себе кожу как бы одеждой. Так вот, ее в стирку сдали, а заберет ее хозяин или нет – не понятно. Лежит она, аккуратно сложенная, вычищенная и поглаженная, но без хозяина – просто стопка шмотья… Я интересовался у одного батюшки, он мне странно так ответил. Мол, так выглядят те, кто могут вернуться…

– Неприкаянная душа? А они разве возвращаются? Тела-то гниют, а в чужое…

– Бывает так, что не успевают, и тогда… на все воля Божия!

Этот разговор состоялся за два года до моего ареста, а через три мой друг увидел второй раз не только покинутое тело, в которое могла вернуться душа, но и… Об этом лучше подробнее.

 

Кто я?

Как вы думаете, что будет чувствовать человек при полном изменении физических условий своего существования? Невозможно в полной мере ощутить себя рыбой в воде или птицей в небе, разумеется, с оставлением интеллекта, разума и души. Хотя некоторые и возомнят себя способными на это, и даже успешно смогут рассказывать о предполагаемых подробностях пару часов, расписывая в чудесных красках свои впечатления и эмоции.

Так о войне рассказывают новобранцы, ни разу не нюхавшие пороха. Но и после нескольких лет, долгих и страшных, проведенных в постоянных сражениях, в войсковом быте и на грани возможного, впечатления эти по описаниям могут отличаться, так же, как и сами индивидуальные особенности рассказчиков…

Я скажу вам, что почувствовал, оказавшись не в другой стихии, а в другом измерении, а может мире. Другими словами там, где каждому из живущих придется побывать, в подавляющем большинстве своем – мельком, то есть как бы выглядывая через иллюминатор самолета во время недолгого перелета.

Не могу сказать, насколько это большое пространство, мне кажется, бесконечное, к чему привыкнуть я так и не смог, поскольку здесь все относительно. До Создателя тут рукой подать, потому что Он везде, но, с другой стороны, – Он не досягаем, как и не досягаем в глубине нашей души, хотя это и есть Храм Его.

Кто-то гибнет, лишь взглянув на свет, исходящий от Его величия, а кому-то всегда доступно взирать на Его Лик.

Здесь я всего несколько недель по земным меркам, и узнал это из чужих слов, или, точнее, мыслей. Это время мною никак не использовалось, я ничего не смог понять, осознать тем более.

Странно звучит, но я не представляю, как я выгляжу и на что похож. Наверное, на что хочу я, или смотрящий на меня. Мое объёмное состояние похоже на фантомные ощущения калеки в области потерянной конечности. Материи словно нет, но я ее чувствую. Может быть, остались бегающие нейроны по путям сообщения от мозга до нервных окончаний, но только пути, а не сами нервные волокна. В этом промежуточном мире привычной для людей, плоти нет – это мир духов…

Никаких физических ощущений: ни боли, ни приятного, ни внешнего воздействия от, скажем, дующего ветерка, только тепло или прохлада. Я понял, что их воздействие перекладывается на эмоциональную составляющую: когда тепло – мне спокойно, но лишь почувствуется легкая прохлада – появляется неудобство, довольно быстро переходящее в опасение и дальше в страх от непонимания.

Охватывающее тепло сопровождается очень легкой, еле заметной радостью во взгляде моего проводника или соглядатая, а может… он ощущается мне очень знакомым, причем давно, что сопровождается необъяснимыми потугами совести извиниться перед ним. Я чувствую себя непоправимо виноватым и очень обязанным. Он это знает, но никогда не касается этих чувств, напротив, всем своим видом показывая готовность быть моим чуть ли не слугой. Никогда раньше не видел такого смирения и терпимости, такой любви, расположенности и немного навязчивой предусмотрительности, будто он, зная каждый мой шаг заранее, пытается предотвратить возможную ошибку.

Такое впечатления, что он всю жизнь проработал моим хранителем, а может даже создал меня, настолько пугающе хорошо он знает наперед не только мои желания, но и мысли.

Когда я чувствую прохладу, его неизменное, приветливо нейтральное выражение лица, больше похожее, по земным меркам, на лик – да лик и есть! – меняется. Красивый, нет, великолепный, до бесконечности прекрасный, удивительный, поскольку нельзя сказать, юноша это или девушка.

У людей такого не бывает, обязательно найдется асимметрия или какой-то изъян, причем изъян как зеркало внутренних порока, страсти, греховного навыка, пусть и побежденного, но все же. Так вот, этот лик, будто становится каменным щитом, изваянным из слоновой кости. Выражение, правда, не меняется, поскольку я еще ни разу не видел ни одной эмоции этого существа, а вот что-то внутреннее принимает заряд, обратный положительному. Может быть это пока так, я ведь еще не научился видеть то, что не дано землянам. Мы понимаем мимику и жесты, но совсем не различим гнев или восторг, если прикрыть человека маской безразличия, а между тем – это сильнейшие эмоции, способные своей энергетикой сдвигать не только «смоковницу или гору в море», но менять траекторию планет и возвращать время вспять… если уметь.

Причина такой перемены мне пока не известна, как и то, что я из себя представляю; что я тут делаю… и вообще, «тут» – это что?

Конечно, некоторые мысли есть. Надо заметить, что это все, чем я обладаю сейчас, и знаете – это очень много! Я начал ценить их, и даже уважать, а ведь раньше не обращал внимания даже на помыслы, отпускал вожжи, а потом уже не мог освободиться от навязчивости некоторых, развивавшихся до уровня фобий. Могу сказать, в чем причина сегодняшнего моего к ним отношения. Здесь мысли материализуются. Конечно, не так, как в прежнем мире, в виде чего-то осязаемого, а скажем, чтобы куда-то попасть, достаточно подумать о необходимости этого, и если причина веская, с точки зрения этого мира, то все происходит мгновенно. Проблема в том, что адресность совершенно другая, поэтому, чтобы вернуться, надо знать куда. Со временем умение это приходит, а точнее, даруется сразу, а вот осознается трудно.

Кстати, времени здесь тоже нет, о нем даже понятия не имеют. Здесь всегда «сейчас», где бы ты ни оказался.

Так вот, не стану распространяться о хитросплетениях своих попыток понять хоть что-то в первое время – вначале, попав сюда, я и думать боялся. И совсем потерялся в своем страхе, когда рядом со мной появилось это существо. Мне было настолько страшно, что я горел изнутри, испытывая одновременно то же, что голодные, испугавшиеся и люди, падающие с большой высоты, скорее всего, на асфальт.

Что-то отдаленно напоминающее я ощущал давно: все, что осталось из прежнего мира – это память об ощущениях. Тогда я был в состоянии это перебороть, правда настал день, когда эта возможность иссякла. Но то была, может, миллионная доля, обрушавшегося сегодня целиком. Первая мысль, резанувшее сознание пополам – ад!

И я был не далек от действительности, хотя бы тем, что здесь не рай, и уже не прежняя жизнь!

Я стал НЕПРИКАЯННОЙ душой, а мой попутчик, кажется, Ангел, возможно, когда-то при крещении, мне преданный, как Защитник и Хранитель, а возможно просто приставленный на какой-то случаи, в виду инструкций. Я благодарен ему, первые три дня происходило что-то с тем, что окружает мою душу. Безусловно, тело появилось, но я не в стоянии его опознать как нечто, имеющее точную конфигурацию. Оно эфемерно и плотно одновременно, оно имеет размеры и форму, но мне они не ясны, возможно, в силу моего непонятного положения.

С моим другом-попутчиком мы еще ни разу не говорили, но часто обменивались мыслями. Впрочем, я пытался произнести звуки, но поначалу думал, что забыл, как это делать, впоследствии же понял, что это невозможно ранее знакомым мне образом. Хм… через три дня я будто обрел слух, и оказалось – звуки есть. Они приятны, буквально вводят в состояние эйфории, они похожи, скорее, на желание… бесконечное желание отблагодарить Того, Кому предназначены. Теперь я понимаю, что это мелодия эмоций, часть из которых звук.

Песнь Ангелов – они излучают ее постоянно. Странно, что в ней нет перерывов, как на земле, для набора воздуха в легкие. Эта песнь не просто красивая – это музыка чего-то безгранично величественного, идущая ни откуда в никуда.

Ничего нигде не происходит просто так, всему есть причина. Имеется она и всему происходящему здесь, но мне не дано понять и даже предположить почти ничего из сейчас ощущаемого. А значит, или не нужно, или рано, или… – на все воля ЕГО.

Итак, я «неприкаянная душа». А это значит, что находящаяся, как правило, между жизнью и смертью. Нет, не так. Это душа раскаявшегося грешника, желающего встать, или уже вставшего, на путь покаяния, но не так, как необходимо для прощения. «Прощение» – здесь ключевое понятие, ибо я могу быть прощен, но не сейчас, и не здесь. Здесь будет только решаться, дадут мне на это шанс или нет. Одно «но» – никто не знает, что для этого нужно сделать!

Конечно, сегодняшнее мое состояние, не погрешность, ни в коем случае, не исправление ошибки, коих Провидение вообще не совершает, хотя бы потому, что прошлое, настоящее и будущее для Него всегда «сейчас».

Наверное, то, что произошло со мной, бывает в случае, когда творение Божие, в связи со своей ограниченностью и испорченностью, не в состоянии чего-то осознать, обрести, развить, для чего нужны определенные условия. Вот и создаются они, кому через удар молнии, кому через врожденные увечья, кому через трагедию, или испытания, кому по молитве, кому через клиническую смерть, а кому через «неприкаянность». Если я смогу выйти из этого состояния, то что-то поняв, по всей видимости, а одних слов и увещеваний, такому как я недостаточно, то будет продолжение. Какое и где? – не известно. Сколько у меня времени? – Здесь его нет, хотя я всегда думаю о Страшном Суде, понимая теперь, что он неизбежен!

Но раз нет времени, значит, и для меня мое нахождение здесь будет ограничено, чем-то другим. Возможно событиями, происходящими на земле, где покоится в коме мое бренное тело, о чем я не знаю, поскольку основная память моя осталась месте с ним.

Наверное, если помнить о нем, то захотелось бы увидеть его, а если честно, то не столько саму плоть, сколько тех, кто приходит ее навещать, если это, конечно, происходит. Это была бы глупость, отталкивающаяся от чего-то близкого к гордыне и тщеславию, здесь встречающихся редко, и то лишь у падших ангелов, от которых веет неприязненным холодком, сопровождающимся жадными взглядами в мою сторону. У этих-то эмоции через край, как и намерений, и ненависти к человекам, и безнадежности в отношении своего будущего на Страшном Суде пред ликом Создателя. Хотя им всего-то нужно покаяться…

Не помня и не зная этого, я часто в надежде каких-то объяснений о прошлом, а ощущение, что оно существовало, гнездится где-то в глубине меня самого, обращаю свой взор на своего попутчика. Он всегда свеж, с точки зрения земной. Всегда благорасположен, всегда занят, его стремление бесконечно в своей цели – он всегда устремлен к Создателю, даже, когда не обращен к Нему. Так «говорит» он сам, хотя для меня это не совсем понятно, ведь единственное, что я вижу – это его внимательный, благоговейный, любящий лик.

Это существо заранее знает, что мне нужно. Опережая ход моих мыслей, он вплетает в них уже готовые ответы на только формирующиеся вопросы, благодаря чему обдумываемое никогда не прерывается. Я уже привык к этому, и теперь кажется, что так было всегда. Кто знает, может быть, и было, ведь здесь нет тех зависимостей, что были на земле. Здесь все неплотское, то есть все, что касается плоти отсутствует, мало того кажется нормальным, да и может ли быть по-другому, когда Ангелы есть не что иное как духи!

Впрочем, я замечал одну необходимость – жажду. Это, конечно, невозможно понять, исходя из внешних факторов, как на земле, но поскольку мы связаны духовно, то я многое ощущаю из того, что в нем происходит, а он, соответственно, воспринимает мои эмоции как свои. Мы долго привыкали к этому, поскольку я никогда ранее подобного не чувствовал, и даже поначалу не знал, как на это реагировать. Он же эмоций не испытывал вовсе, и сегодняшнее явилось для него тяжелейшим испытанием. Хотя, что для него тяжесть? Это нам приходится стараться хотя бы понять, что такое «уповать на волю Божию», он же по-иному существовать не пробовал, хотя здесь существует уверенность, что Господь создал их способными к греху.

Мне не многое оставили из земной памяти. Кажется, будучи землянином, невозможно представить себе существо без потребностей физиологических, я в этом уверен. Наверняка, не испытавший ни разу чувства к женщине ущербен, почти проклят или за что-то наказан. Да мне и сейчас, по крайней мере, пока, не совсем понятна его мононацеленность на любовь к Создателю. При этом я понимаю, что он любит и меня, как создание, как частичку, как образ, хоть и испорченное, но подобие Бога, и все то, что Господь милостиво оберегает и лелеет во мне, даже когда не имеет взаимности.

Мы старательно обходим тему моего здесь предназначения и еще несколько подобных вопросов. Лишь однажды, я задался целью продолжить свои размышления в этом направлении, но там, где есть тайна, есть и ее целесообразность!

Слыша раз от раза аккуратно и осторожно вкладываемые: «На всё воля Его!» или «Господь милостив в своё время!» – я понимал, что не готов осознать ответ, и если бы он даже был озвучен, то пользы принес бы мало.

Просто смириться и стать терпеливым, когда окружающее буквально связано этим – другого не оставалось. Но ведь так было не всегда!

Уф! Для меня здесь много ограничений, возможно, только сейчас, да и вообще, ведь я для местных обитателей полуфабрикат – уже не там, на земле, но еще и не по пути в Небеса. Застревают здесь единицы, и далеко не каждому даётся, как мне, Ангел.

Лишь только я подумал об этом, как он дал понять: «Скоро» – из чего я мгновенно осознал, что близится окончание части пути, пока ничего не значащего и ни к чему не ведущего…

Я больше ощущал теплоту и благорасположение спасительного духа, чем осязал его. Мне хотелось воспринимать его в привычном образе, и было совершенно не интересно, каков он по-настоящему. Кстати, это понятие здесь выглядит смешным, поскольку иного и не существовало – настоящее только здесь, а еще точнее, чуть выше, куда я попасть, по понятным причинам, не мог. Настоящее, потому что вечное!

Попутчик согревал меня своим белым сиянием, настолько ярким и чистым, что четкие контуры скрывались, если вообще существовали. На него хотелось смотреть, всегда быть рядом, иметь, что-то с ним общее, что не позволит разлучиться никогда. Его взгляд не стыдил, хотя имел на это полное право, не давил, не возвышал себя надо мной. В нем не было самоуверенности, надменности, строптивости, или напротив – лести, слабости, заискивания. Я видел лишь любовь и решительность, все остальное было чуждо этому взору.

Наши природы были различны, хотя изначально Господь и создал их имеющими, как я уже писал, возможность грешить. Поддавшись этому, первым пал самый прекрасный из ангелов – Денница. За ним последовали легионы других восставших, но падшие заведомо знали свою участь, и исход битвы был решен скоропостижно.

Воля Господня, совершенно неотступная, неизбежная, неосознаваемая, вершится моментально, хоть и кажется часто затянутой и несвоевременной. Почувствовав что-то происходящее в сознании, неожиданно душа моя возрадовалась очередным переменам, с пониманием вступления в новую ступень предназначенного. Ангел обнял меня чем-то, похожим формой на крылья, при этом совершенно не изменившись сам. Мгновенно вокруг меня, будто прозревающего, начали проступать непривычные картины, заполнившие сразу все пространство.

Впервые я ощутил муку этого могучего существа, причины чему объяснить сразу не смог. Волнение захлестнуло мою неустойчивую сущность. Он молился, и, делая это неистово, все так же продолжая сиять и лучить светом любви и праведного воздаяния. Постепенно, через него и я начал воспринимать не то, что видели мои глаза, а происходящее в душах – я прозрел.

Теперь я видел, что борьба между духом, душой и телом каждого человека, попадающего в поле зрения, почти всегда заканчивалась предпочтением падшего ангела защитнику. Я с ужасом осознал – это земля, а то, что я видел сейчас – слившиеся оба мира: тот, в котором прозябало мое тело, и та промежуточная часть, между землей и Небом, мира, преодолеваемого душами усопших в мгновение по пути к мытарствам.

У редкого человека эти три субстанции, дух, душа и тело, были единодушны. Как правило, это были дети или старики.

Каждого из людей обступали несколько суетливых, почти бесформенных существ. Одни изрыгали проклятья и хулу на Бога, буквально заставляя делать то же самое каждого. По пути к сознанию несчастного они могли принимать вид весьма красивый и приятный, вполне походя на полезное и нужное, при этом часто пользуясь воображением.

Другие создавали видения, одно непотребнее другого, обещали ублажить похоть, усластить, выполнить любую прихоть, уверяя, что это необходимо и важно. Наиболее искушенные, закрываясь личинами приличными, приятными и сластолюбивыми, льстивым голосом убеждали принять их помощь, ибо другого пути к спасению или улучшению нет, и быть не может!

Рядом, пылая в молитвенном рвении, кружил Ангел-Хранитель гибнущего существа. Создаваемый им вихрь мешал сосредоточиться бесам, срывал их личины, вразумлял, но все, что он мог, что ему было дозволено сейчас – запретить Именем Господним переступать попущенное ради спасения души испытуемого.

Это блистающая купина громогласно вырезала на створках сердца своего подопечного заповеди, от текста которых отражалось, как от щита, большинство предпринимаемого темными существами. Но многие, поддаваясь на ухищрения, прикрывали их, принимая желаемое телом и страстями за действительно необходимое, а многого и не требовалось!

Лишь чуть зацепив ум человека, чтобы он лишь слегка затуманился, что позволяло дальше преподносить предлагаемое уже не столь скрыто и не так изворотливо, они часто легко добивались своего.

Терпеливо и убежденно слуги сатаны уверяли сомневающегося и предоставляли уже увлекшемуся желаемое, искусственно раздувая получаемое приятное наслаждение от того, на что раньше он бы и не посмотрел. Запустив свой коготь в коросту сердечную, они создавали навык, постепенно убеждая в первостепенности и в первоважности этого увлечения, на деле бывшего лишь пагубной занозой, кровоточащей на субстанции души.

Ангел призывал к совести, она вопияла, но глух становился увлекшийся и требующий все большего наслаждения, становясь рабом, мелочи и гадости. Служить, принятым страстям приходилось исправно. Уже не удовлетворяясь малым, ранее принятым, несчастный начинал искать наиболее подходящие из них, в конечном итоге принимая все подкладываемые.

Но не вездесущи темные силы! Как только истерзанный оставался один, хотя бы, на малое время, Ангел, призывал на помощь святых угодников, и молитвы удесятерялись, врачуя милостью и любовью.

Человек задумывался, получая облегчение, приходил к церкви, к мыслям спасительным, но часто не был внимателен и вдумчив, даже когда получал веру в необходимость и неизбежность своего спасения, и подпадал снова под действие своих врагов, по испорченности своей принимая их друзьями.

Охватившая нервозность и неуверенность внесли свои коррективы в происходящее со мной. Я привык к быстрому сосредоточению своих мыслей, но сейчас собраться не мог, и прежде всего, в виду отсутствия ясной близкой цели, я вообще не понимал, что и зачем я здесь делаю. Зачем становлюсь очевидцем того, через что проходил сам, и теперь понятно, что не столько я соблазнялся, сколько совращали успешно, без особого напряжения, пользуясь моими же слабостями, воспринимаемыми мною за силу.

Быстро привыкнув к происходящему, понимая, что сие не коснется меня, я начал любопытствовать, очень желая понять, как же все-таки можно противостоять, и как отбить душу грешника, хотя бы на время дав ей передышку.

Стоило захотеть вникнуть, и возможность была предоставлена. Происходящее в этой ситуации казалось нормой, будто по-иному никогда и не было. Как-то обыденно, по бытовому, проистекала бурлящая жизнь нового измерения в слиянии с остатками понятия о прежней. Ужасно, но я начал воспринимать эту, уже кажущуюся очевидность, как своё родное, всегда бывшее, и что самое страшное – с чем я сам могу справиться! Я и здесь не мог быть безгрешным! Этот навык «самонадеяния», один из самых страшных ошибочностью и не поправимостью своею, оказывается, остается и после жизни, порождая неиссякаемую жажду, утолить которую нигде кроме, как на земле невозможно!

Так же и с другими страстями, жажду которых я почувствовал, попав в новый мир. Доложу вам, пытки эти страшны, поскольку необоримы, а сила их воздействия в разы мучительнее, нежели при жизни.

Представьте себе неконтролируемую тягу кишкоблуда к пище, наркомана к зелью, курильщика к курению табака, алкоголезависимого к алкоголю, гневного к злобе, развратника к блуду, сплетника к сплетням и так далее.

Я мучился, пока, каким-то чудом не понял, и не дал себе обещание, что в случае представящейся возможности искупления изо всех сил буду противостоять искушениям. Тогда пришло облегчение, но лишь частично, чтобы не забывать, о слабости, даже здесь не отступающей…

 

Наглядное пособие

…Приблизившись к паре – мужчине и женщине – ведущей обычный по бытовым меркам разговор, я начал замечать непривычные свои способности, одновременно воспринимать, обдумывать и сопереживать происходящее не только с ними, но слышать и замечать все, что предпринимали окружающие эту пару ангелы, и Ангелы Божии. Невероятно – чувствуя мотивацию каждого участника этого, по-новому открывшегося действа, я прослеживал формирование процесса изменения уже оживающей мысли, так сказать, перетекающей из рождающегося помысла в мысль восстающую, и далее воплощающуюся в действие, и даже ее трансформацию в процессе материализации под воздействием окружающего влияния сил небесных и гиены огненной.

Я, конечно, сейчас скажу словами несведущей начинающей неприкаянной души, но это хоть как-то сможет обратить ваше внимание на происходящее: все слышимое, неважно от кого, при жизни воспринимается нами очень отстранено, как бы нас не касающееся, и более того, воспринимается часто с сомнением и сарказмом по отношению к говорящему. Весьма частая наша реакция на такие слова – это обращение на действия и душевное состояние оратора, ведь и он, как нам кажется, зачастую не особенно верит в то, что говорит.

Так вот, таких вопросов не возникает. Уверяю вас, здесь все очевидно настолько, что первое, что хочется сделать – сообщить об этом живущим на земле, причем без какой-либо своей меркантильной заинтересованности.

Наша генетическая испорченность видна настолько, что диву даешься, как с такими обезображенными существами может мириться мир, не претерпевший, сам по себе, никаких изменений. Более того мы усиленно меняем не только внешнюю картину нас окружающего, но и суть – она не устраивает нас, ведь она идеальна только для идеального!

Более-менее поняв, что происходит внутри меня, но совершенно не разобравшись, кто я в этом мире и что ждет меня дальше, я не ощущал ни нервозности, ни озабоченности. «Происходящее сейчас нужно», – эта уверенность стала единственной движущей силой, которой я, не задумываясь, подчинялся.

Большая по площади кухня, стены которой были отделаны «венецианской штукатуркой» в пастельных оранжевых тонах, отражающихся от блестящей поверхности почти белого мрамора пола и такого же по блеску потолка, предназначались не столько для принятия пищи и ее готовки, сколько для поражения воображения гостей. Так бывает, когда, обрушившиеся своей тяжелой полнотой исполнения желаний, большие суммы денег поражают людей, всю жизнь живущих скудно и стесненно, но с тягой к высокой культуре и комфорту.

Надо отдать должное – помещение и расположение всего в нем нагроможденного было удобным и эргономичным. К большей части механизмов и приспособлений хозяева не притрагивались, поскольку даже не имели представления, как этим пользоваться, а еще точнее – они им просто не были нужны!

Огромные окна с арочными сводами испускали света больше, чем небо среднестатистических европейских пляжей. Одна стена, естественно, восточная, была покрыта росписью по штукатурке, изображавшей картины из Страстей Господних, а именно, последние моменты присутствия Богочеловека на земле.

Голгофа, с присутствующими евангельскими персонажами, была расписана приверженцем не Церкви, но современного искусства – явным поклонником красоты человеческого тела, а посему Иисус Христос выглядел мускулистым и чересчур брутальным, будто выполнял на каком-то загадочном спортивном тренажере очередное упражнение.

Наблюдавшие за происходящим, прописанные с ювелирной точностью, привлекали взгляды смотрящего не стенаниями и душевными муками по Страдальцу, а своими выдающимися формами, красотой и богатством одеяния. Знавшие хозяйку дома лет пятнадцать назад, могли смело, со стопроцентной гарантией, различить в Лике Пресвятой Богородицы эту будто бы набожную женщину. О Лике Спасителя мы лучше промолчим, как впрочем, и о всех остальных, хотя чего стесняться, если католическая традиция, кажется, в этом ничего зазорного не находит…

Помещение это было перегорожено пополам рабочим кухонным столом со вставками нагревательных поверхностей разного назначения в переливающуюся всевозможными перламутровыми цветами гранитную столешницу.

Кухонный гарнитур, включающий и шкафы, и полочки, и даже стулья с обеденным столом, были покрыты дорогой инкрустацией янтарем, малахитом, агатом, слоновой костью и драгоценными породами деревьев.

В тон выбирались и люстры, и посуда, и столовые приборы. Впрочем, все это уже приелось и казалось лишним, вычурным, а главное, далеко не всеми понимаемым, но менять уже ничего не хотелось, да и сила привычки сделала обращение со всем здесь имеющимся приятным и удобным.

Справедливости ради заметим, что все перечисленное не было куплено самими хозяевами, а стало частью благодарности одного известного богатея, семья которого была спасена Мартыном Силычем в бытность службы его еще в должности заместителя начальника убойного отдела МУР. Чете Силуяновых, только получивших огромную по их меркам квартиру в семь комнат, было предложено выбрать стилистику отделки и мебель на их вкус, не обращая внимания на цены. Выбор был сделан, но оскорбил платящего финансовой мизерностью и буквально спартанским минимализмом в подходе к меблировке.

После чего, на огромном лимузине, подкатил модный и известный своим изысканным и драгоценным, в прямом смысле, подходом к работе дизайнер, и дело закипело. Результат поверг всю без исключения семью Мартына в уныние, поскольку жить в Эрмитаже представлялось невозможным, но выхода уже не было, оставалось лишь пожать руки и впасть в тяжелые думы о том, что теперь скажет начальство о нетрудовых доходах и нескромности выдающегося опера.

Несоответствие предполагаемого и произошедшего на новоселье огорошило опасающихся членов семьи, ибо первые же оценки стали констатацией воспоминаний гостей-сослуживцев у кого что из представленного здесь имеется дома или что было замечено у других. В общем, оказалось, что мнимое несметное богатство отделки интерьера было оценено на хорошую и твердую четверку по пятибалльной шкале, и в принципе можно было напрячься и на более выдающийся вариант.

Шок не проходил долго, а привычная безысходность в навязанном иногда отзывалась икотой, особенно при взгляде на ранее описанную фреску.

Теперь мы понимаем, что слова о людях, делавших отделку, относились не к семье Силуянова, а к персоне его благодетеля, в подобных благодеяниях которого первый и не нуждался…

Мартын сидел у дальнего от нагревательных поверхностей угла стола, чуть касаясь его, будто музейного экспоната. Его длинные ноги, положенные одна на другую, проходящие почти под всей столешницей, упирались в большую китайскую вазу, которую он аккуратно толкал самым кончиком большого пальца, благодаря чему она немного покачивалась, давя своим дном песчинки и издавая при этом странные звуки.

Руки, скрещенные на груди, отдыхали от привычного вертикального положения. Короткий, недавно стриженный полубобрик, с уже густой проседью, поглощал падающие на него лучи солнца, путающиеся в короткой, но густой шевелюре, что создавало видимость некоей подсветки изнутри.

Усталое выражение лица его всегда принималось супругой на свой счет, и все больше укрепляло в ошибочном предположении, что усталость вызвана ею и семейной жизнью вообще.

Вряд ли между ними оставалось то большое и светлое чувство, что сбивает с ног любого человека, бросая мужчину к ногам любимой, а женщину, объятую слепым восторгом, смиряет и расточает полностью на флюиды счастья, внимания и безусловную жертвенность.

Они давно стали друзьями, иногда переходящими в оппозицию друг другу, родственными душами, спаявшимися настолько, что расставание нанесло бы неизлечимые раны и полную растерянность во вновь открывшемся мире.

Все неровности и шероховатости давно притерлись, взаимное появляющееся недовольство со временем, заместилось вновь возникшими чувствами к внукам, а осознание достигнутого в жизни и вместе преодоленного, утвердило взаимопонимание, взаимодоверие и взаимоуважение.

Мартын и Валентина уже как лет десять представляли собой настоящую супружескую пару, в библейском понимании. Их миру и содружеству ничего не угрожало, а редкие споры и еще более редкие ссоры лишь укрепляли их отношения, ибо следом несли обязательное раскаяние и моментальное искупление…

Сегодняшний получасовой диалог касался темы, пожалуй, самого известного эпизода из служебной деятельности Силуянова – «Солдата» и всего с ним связанного.

Самое интересное, что мнения на счет этого человека у них не расходились, но вот уже, как три десятка минут хлестнулись подходы к формированию его в свое время. Ничего удивительного в этом не было, Валентина была адвокатом по профессии и несла знамя торжества справедливости, как правило, точно в другую сторону, нежели муж. Они никогда не встречались на судах в одном уголовном деле, понимая, что это может привести к краху их семейной идиллии. Но это не могло предотвратить возможных небольших баталий дома.

Как правило, начинала подобные дебаты супруга, предполагая пользу от глубоких обсуждений, уходящих в разные сферы и всевозможные аспекты человеческого существования.

Заметим, что лучших оппонентов найти было не возможно, ибо оба обладали обширной, эмпирически наработанной профессиональной доказательной базой, редко встречающейся даже у прокуроров и следователей. Именно поэтому навык, приобретенный в этих частных беседах, был, во-первых, бесценен, а во-вторых, подробно касаясь нюансов определенного уголовного дела, «обсасывался» и обсуждался подробнейшим образом. Это давало понимание безупречной линии защиты по всем фронтам адвокатессе, и понимание обоим, какое развитие событий можно ждать на суде. Разговор касался случаев с плохо собранными фактами и неаккуратно подготовленными доказательствами преступлений.

Как любые напряженные моменты, они тоже сопрягались с нервозностью, обращением внимания в сторону, не имеющую отношения к делу, переход на личности, цепляя недовольства, семейные неурядицы и всякие глупые мысли, отшвыриваемые обычно людьми, не допускающими оскорбления в сторону собеседника.

Но это мы, живущие и видящие только этот мир, воспринимаем наши эмоции таким образом, пологая, что способны контролировать все и вся, не понимая, что все окружающее пространство вокруг нас в это время, занято противоборствующими силами, поле битвы которых – наше сердце, а предмет раздора – наша душа…

Валентина, имея возможность, параллельно разговору, сбрасывать отрицательные эмоции через занятие рук приготовлением фирменного борща, автоматически кулинарила, точно и внимательно отслеживая линию разговора, никуда больше не отвлекаясь.

Мартын же умудрялся одновременно обдумывать массу параллельно возникающих предположений, касающихся других дел, нервничать в отношении своей замечательной половинки, отмечая многое, что его буквально бесило.

В памяти всплывало и прежнее, и только сказанное, многое не состыковывалось, и было нелогичным. Более всего, ему не нравилось, как она постоянно изменяла смысл им сказанного, довольно удачно подменяя нужными ей словами и выгодными фразами, считая, при этом, допустимым немного мухлевать и со сказанным, когда-то ей самой.

Иногда в мыслях обоих появлялись угольки раздраженности или отвлекающие мнительные пассажи, в отношении качеств, внешности, поведения, а то и способностей друг друга, что обычно приводило к переходу к непродолжительной перебранке, и сразу после, некоторому молчанию.

Пустота, выплеснувшихся эмоций, быстро заполнялась, и возобновление прежнего диалога, становилось неминуемым, но уже с несколько другим окрасом мнения о собеседнике…

Я, приблизившись к моменту появившегося очередного промежутка тишины, будто специально устроенного в виде антракта, когда можно рассмотреть и соседей по сегодняшнему своему измерению, и находящихся в яме реальности земной, что бы привыкнуть к персонажам, этой первой подобной в моей практике, сцены.

Итак, мы с попутчиком оказались почти в гуще событий, ведь тишина в диалоге не значит отдых для светлых и темных сил, напротив, именно сейчас разум и душа бомбардировались атакующими и защищающими. Это ощутимо, если сосредоточившись, отключиться от овладевающих человеком эмоций, что правда почти невозможно, ибо каждый живущий эмоциями, ими и существует.

И мужчина, и женщина находились в окружении нескольких созданий. Рядом с каждым возвышался могучий и беспристрастный Ангел, постоянно находящийся во внутренней молитве, одновременно обрезая чрезмерные, не попущенные Создателем для этого чада, искушения и испытания. Буквально визуально, для меня конечно, Защитник снабжал силами своего подопечного, что позволяло соблюдать некий паритет с обуревающими нападками падших ангелов, желающих, а главное имеющих возможность, уничтожить любого из людей моментально, если бы это было разрешено. Эти мерзкие существа не только пытались всеми возможностями навредить человеку, но и записывали все совершенное им не по заповедям, конечно, преувеличивая и привирая…

Мартын всмотрелся в глаза своей супруги, нервно подергивавшей левым плечом, за которое усиленно теребил самый бестолковый бес. Муж не видел ни его, ни еще троих, один из которых, нашептывал: «Неужели этот самый самодовольный из мужчин, считающий себя пупом человечества, всегдашним твоим хозяином, а по сути существо слабое и никчемное, будет и дальше тиранить тебя?! Посмотри, ведь ты и сейчас работаешь на него – он ничего не делает, он даже не предложит своей помощи!.. Ну почему он не пригласит тебя в ресторан, ведь у него есть деньги – в правом внутреннем кармане?.. Почему он этого не делает? Может у него есть любовница? В самом деле, заметь, последнее время, он несколько раз в день говорит тебе явно незаслуженные комплементы, словно заглаживает свою вину. Не думай, что он может почувствовать свою виноватость, за то, что задерживается на работе… – и на работе ли?!!! Сколько можно ишачить ради этого…» – Эта мысль была остановлена сопротивляющейся супругой, буквально разбившись о нашептывание другого:

«Да какая у него любовница, ему просто приятно и комфортно иметь такую прислугу! Что тебе женщина нужно, чтобы преданно быть ему рабой? Пару приятных фраз и шлепок по целлюлитной заднице?.. Дааа, она у тебя действительно, как песчаный бархан, не подумай, что выпуклая – морщинистая. С боков бедер у тебя «галифе»…, а грудь обвисла… Кстати, почему этот мужчина против операции на груди, ради ее коррекции, деньги ведь есть? Конечно, не из-за любовницы – он просто хочет тебе досадить, помнишь, он как-то сказал: посмотри на кого ты стала похожа, носишь только брючный костюм…, может он скрывает что-то в купе с каблуками… Ты думаешь, он ревнует? Нееет, чувств давно нет – одна привычка, смазанная комфортом, тобой устраиваемым.

Третий голос убеждал:

«Ты же прекрасна, в тебе есть, по-прежнему, та изюминка, сражавшая мужчин в прошлом веке. Ааа, посмотри на этого верзилу, не ценящего тебя, даже необращающего на тебя внимание – ты для него пустое место! Он давно упивается властью над людьми… Посмотри, ведь ты пытаешься их спасти, защищая на суде, а он решает и изменяет их судьбы…. Он двуликое чудовище, именно двуликое, в нем нет сердца, он не любит ни тебя, ни детей, вспомни с каким трудом ты уговорила его пойти забрать уголовное дело, заведенное на твоего сына… Да, да, именно «твоего», ему плевать на него, иначе он пошел бы сам и все сделал. Власть над судьбами других – вот, что его действительно интересует и им правит! Ты думаешь, он принципиален? Да нет же! Плевать ему на принципы, ему нравится делать хуже, ему нравятся страдания других людей! Посмотри, как он смотрит на тебя! В его взгляде нет уважения, но зато, сколько властности и презрения. Не думай что это усталость… Нет во взоре его чистоты – это холодность. Так у всех душевных убийц… Он ведь убийца! Вспомни, как он умеет тебя подавлять! А знаешь, от куда это у него? Этот опыт он приобрел на допросах…» – Вдруг эти голоса оборвались, словно для вдоха, хотя странно, ведь вещать можно попеременно, но… В этот промежуток, созданный милостью Создателя, влилось странное чувство, буквально выбившее слезу. Резко взглянув на него, в надежде зацепиться за что-то, неожиданно, во взгляде мужа она обнаружила столько тепла, сожаления, грусти… Сознание всколыхнуло приятные переживания совместной жизни, а их столько! Он хороший человек! И по-прежнему любит ее!..

Голоса вернулись, но слеза не застыла:

«Да он просто хочет жрать, посмотри – это же взгляд голодного человека!» – Чужие и свои мысли слились воедино, все же с положительным знаком и она изрекла:

– Папусик, ты хочешь кушать?..

– Да, мать, ты как всегда в точку!.. – Один из трех голосов: «Я же говорил, он только и хочет пользоваться тобой, он хочет только жрать и трахаться!..» – Мартын тяжело вздохнул и продолжил:

– Да, есть правда хочется, но к твоей попке я бы прижался с большим удовольствием, и клянусь, в этот раз не засну…

– Да ну тя, только и думаешь… А когда это ты заснул…, прииижааавшись?… Силуянов, это вообще со мной было?!

– Мать, ты самый великий кулинар, самая замечательная женщина и еще многое, но ты… кажется… Ты позавчера заснула раньше меня! Хе, хе, хе…

– Когда позавчера? Аааа! Так и ты заснул?! Хороши, нечего сказать! Любооовнички!…

Я хоть и был несколько в отдалении, но явно почувствовал новую агрессию. Сейчас бесы обрели резкие форму и очертания. Их размеры, пропорции, а главное их безобразная, видимая здесь, не скрываемая внешность, выглядели омерзительнейшими и до того отталкивающими, что будь у меня желудок, даже пустой, все равно нашлось бы чем стошнить.

И к этим существам мы прислушиваемся, их наставления предпочитаем настоящему, а ведь порой нас сбивает с мысли порочной и гнусной, и просто запах ее сопровождающий.

Я постарался собраться с мыслями. Способности, удивившие меня еще недавно, сейчас улетучились вовсе, оставив только воспринимаемые эмоции от всех этих существ. Вся производимая ими суета, создавала отвратительный сумбур… – с этой мыслью посмотрев на попутчика, я понял, что остался беззащитен неспроста – ибо должен понять и ощутить все прелести воздействия этих сил. Догадка резанула – если такова подготовка, то что же ждет дальше?

Продолжая не столько слушать, сколько воспринимать поток воздействия, я понимал, что не в состоянии пропускать через себя всю эту борьбу: Ангелов, святых угодников, воинствующих духов злобы, и сам внутренний конфликт в обоих людях, возникающий внутри них самих, между телом, духом и душой.

Перестав себя воспринимать, хоть как-то, я начал проваливаться в какую-то бездну, где меня все больше, и больше охватывал холод, сковывая то, чем я сейчас существовал. Издалека слышались мысли: «Так погибнет твоя душа. Так она отходит от жизни вечной. Лишь Слово может спасти тебя: проси и дастся!» – ужас уже объял меня, ощущения только случившейся катастрофы, где я не властен даже понять происходящего, оцепенение безысходности и невозвратности, и главное, потери того последнего, самого важного, того, что нельзя терять – уже потеряно!

Пронзившее забвение Вечности, пронзившее буквально, ибо боль нестерпимая, не какая-то там физическая, а настоящая душевная, но в душе потерявшей все хорошее, светлое, доброе, что противостоит, мукам на земле, тем самым, которым мы больше всего не хотим быть подвластны, поскольку физическое все же терпимо и преодолимо.

Еще немного, и что-то липкое, густое, жгучее и душащее заполнит мое здешнее естество, погубит беззащитную душу, неприкаянную, а значит никому не нужную…, никому не нужную, кроме… – вот и враг, в объятиях которого я гибну, а соответственно, против него и Спаситель! «Господи!» – вымолвила моя душа, и что-то взметнулось… «Господи!» – повторила она более уверенно, и окруживший меня визг, бешенная суета (наконец-то я понял, что это такое), и глобальная ненависть из-за моего обращения к Имени этому, раздирают меня, разнося на мириады чего-то, но боль утихает, и уверенность возвращается. Пока она лишь надежда, но укрепляющаяся: «Господи, спаси!». Внезапно от того, чем я был, метнулись несколько существ, они исчезали, вырывая свои когти из места, где я чувствовал свою пульсирующую жизнь. Я повис, и начиная приходить в «сознание», почувствовал присутствие Ангела:

– Так нужно…

– Но почему это смогло произойти?

– Ты болен…, испорчен, буквально нашпигован навыками греха…

– Но ведь здесь нет греха…

– Память о нем остается у неприкаянных душ, именно поэтому такие, как ты лакомый кусок для бесов.

– И что же делать? Ведь я чуть не погиб!..

– Ты же спасся молитвой – молись…

– Чем же я привлек их?

– Гордыней – разве не ты подумал, глядя на человека: «Я бы справился».

– Не знаю…

– Еще немного и ты сам будешь отвечать за тебя, я лишь буду поддерживать все, что будет исходить из добрых кладовых твоей души…, хотя и останусь твоей опорой в этом мире… Нам нужно продолжить, ты еще многое должен понять…

– Аааа…

– Никаких вопросов, все равно ответы будут полезны, когда ты получишь их сам. Слушай себя…

– Но как же я пойму, что делать, а что нет?

– «Жертва Богу – дух сокрушен, сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит»…

– Жертва?!…

Кухня была наполнена не столько ароматами, их не чувствовалось в этом измерении, сколько неуверенностью, овладевшей внутренним состоянием. Сейчас она выражалась в нежелании принимать решения в отношении друг друга – оба стояли на грани, всегда в таком случае висящего в воздухе скандала. Нашептываемое бесами, представляло само собой набравшийся список взаимных претензий, на деле не стоявший и яйца выеденного, но он был, и казался важным…

Я заметил раздраженность темных существ затянувшейся сценой. Их внимание привлек и я, но теперь, зная, что им нужно, чтобы уничтожить меня навечно, мной овладело спокойствие, благодаря узнанному противоядию. Хотя не скрою, до сих пор во мне чувствовалось оледенение при воспоминании момента, когда они, учуяв гордыню, вцепились и уволокли в геенну – еще немного и рассказывать было бы не о чем и не кому…

Никто не может им сопротивляться, оставшись без Создателя. Попусти Господь, хотя бы одному полную свободу и на земле через мгновение не осталось бы ни одного Его творения. Гибель их – мечта князя мира земного, врага человеческого, когда-то самого красивого из всех ангелов, а ныне отца ненависти и злобы…

Мартын, поджав под себя ноги и скрестив их под сиденьем шикарного стула, ковырял пальцем сколупнувшийся край столешницы. Свободной от этого рукой, согнутой в локтевом суставе, он опирался о стол же. Ему казалось, что основная часть диалога пройдена на сегодня удачно – без сор и скандалов, хоть и не удалось избежать напряженности. Решив все же разорвать грузящую тишину, он постарался переменить тему:

– Знаешь, а ведь…, все таки, не понял я до конца «Солдата»! Что-то есть, о чем он не договаривал. Верить, конечно, верю, но все, как-то, глубже представляется…, и от куда эта симпатия, буквально сшибающая с ног. Ну скажи на милость, как может быть так, что я постоянно, вспоминая о нем, ловлю себя на мысли, что он не может быть преступником? Ну не укладывается у меня в голове, что он мог это сделать…, нууу, то, что сделал…

– Да у вас…, у оперов, вообще, немногое в головах укладывается… – Окончив эту фразу, Валя сама не поверила, что такое сказала – она даже думала о другом. Но в голове, чьими-то усилиями, быстро пронеслось: «В самую точку! У него укладывается в голове, что можно преспокойно сидеть и ничего не делать. Хоть бы спросил о внуках или…. да обо тебе бы что-нибудь спросил!». Остальные два беса принялись шептать и науськивать соответственно своим привычкам. Валентина продолжала, не успокаиваясь:

– Конечно…, вот «Солдат» бы твой никогда не позволил бы такого… Ты меня в ресторан когда водил?

– Валют, так ты ж все свои деловые встречи там проводишь, сама ж говорила, что они тебе надоели, и это…

– Нет, ни это, и не то! Это все не то! А если бы цветами торговала, ты бы мне их тоже не дарил?!.. – Мартын тоже был окружен «нашептывающими» и еле сдерживался, хотя мысли становились все злее, и казалось, имели, все больше смысла и обоснований: «Ты только посмотри, так и рвется руль взять себе! Феминистка проклятая! Собрала себе контору одних баб, строит из себя нравственный идеал. Ты же знаешь, как она защиту «стряпает». Каких только отморозков и мерзавцев не защищала. Вот ты ловишь, а она…» – Почему-то Мартын брякнул:

– Что ты мне все перечишь, почему ты все хочешь сделать наоборот? Всю жизнь…, нашу эту, ты как будто, мстишь за что-то!…

– Да что ты говоришь?! Я мщу… А…

– Да если бы не я, у тебя работы бы не было!… – Теперь Мартын осознал, что мысль будто бы не его, но где-то в глубине, почему-то, она ему понравилась. Правда, он сразу пожалел о ее озвучивании. Женщина подняла руку с ножом, немного подержав его так, положила, как топор на плечо, взмахнула челкой и вдогонку, дунула ей вслед, в надежде, что она не сорвется обратно, опустила голову и посмотрела исподлобья. От этого взгляда муж снова вытянулся и толкнул вазу, чуть не разбив ее.

Резко и глубоко вдыхая, супруга ткнула ножом в кастрюлю, тот утонул не найдя предполагаемой опоры, и вывалился из руки. Попытка его сразу достать, привела к ожогу – рука дернулась, задела край кастрюли, которая не преминула сорваться с нагревательной поверхности и грохнуться об пол, разнося, словно взрывной волной, труды предыдущего получаса!

Валентина, визжа, подпрыгнула, пытаясь избежать брызг кипятка, но приземлилась точно на пролитое и скользкое, разумеется, поскользнулась, и «села» почти на «шпагат», сильно подвернув ногу и ударившись мягким местом о перевернутую дорогущую кастрюлю…

Все это стоило падшим ангелам ювелирных и сверх грандиозных усилий. Их сплоченность была удивительна, поскольку обычно они тянули каждый в свою сторону, дабы выслужиться перед своим сюзереном, что и вылезло прямо сразу, ибо вместо продолжения они начали драться за признание своих заслуг…

Валя в бессознательном, почти, состоянии, произнесла непонятное:

– Ты мне… – Чего Мартын не разобрав, постарался поспешить на помощь, но поспешив, оттолкнулся ногами от пола, в надежде вылететь из под стола и броситься к жене. Оттолкнувшись, он поскользнулся на пролитой жиже, ударил в вазу концом тапочка, аккурат отлетевшей в нижнюю часть застекленного кухонного шкафа, благодаря чему стекло раскололось и, как-то повлекло за собой часть дорогого сервиза, рассыпавшегося своими осколками аккуратной кучкой, прямо между ног хозяйки.

В дополнение, срываясь задницей с краешка стула, Силуянов ударился подбородком о столешницу, сработанную в ручную из особо твердой породы дерева, клацнул зубами, чуть не лишившись языка, и сотрясши мозжечок о край стула, без сознания, растянулся на полу.

Ликовали теперь бесы, занимавшиеся его душой, но тщетно, поскольку вся злоба, вырвавшаяся наружу у обоих, прошла мгновенно, ведь сама по себе она не существует, хотя смачная тирада женщины, искусно владеющей своим речевым аппаратом, оборвалась ровно в тот момент, когда она поняла – муж ее не слышит или вообще игнорирует жизнь. Этого потерпеть она не могла, вскочила, заранее придерживаясь за мебель, и гонимая сразу тремя, по своему, податливыми демонами, рванула в его сторону.

Капуста, мясо и другие ингредиенты разлетались из под ног разгорячившейся хозяйки, но эмоции обмякли, как только она заметила закатившиеся глаза мужа.

Раздался крик, удар коленей об пол, дальше последовала непроизвольная реакция – зная, что супруг стал верующим человеком, она начала быстро, словно разгоняя мух, крестить его, приговаривая: «Господи, прости его грешного!»…

Просите и дастся! Я увидел, как две черные тени метнулись и пропали. Ангел, витавший над Мартыном, засиял, ибо почувствовал почву, а ведь и не многое нужно – веру, хотя бы «с зерно горчичное»…

Мужчина открыл глаза, и глядя сквозь мутное видение, похожее на лицо его Валюшки, нависшее над ним, произнес:

– Неужели все Ангелы здесь похожи на мою жену?

– Очнись, благодетель-мученик! Куда уж тебе без меня. Ужас, и поесть уже вместе нормально не можем!… – Мартын поднялся на локтях, перекрестился, сразу почувствовал облегчение и пробормотал:

– Слава Богу! А что это у тебя там?

– Где?

– Да вот же, на полу… Я что-то пропустил?.. – Вслед посыпались слова извинений и прощения, милые и теплые фразы, обращенные друг к другу, самых близких и родных людей. В такие моменты рядом с ними нет места существам из преисподней, хотя они и на чеку…

Я смотрел на эту идиллию, и как-то, охваченный непонятным трепетом, присоединился к радости и умилению этих людей, чувствуя, что имею к ним, какое-то отношение…

Мой попутчик изливал любовь к Создателю. Я понимал, что очень желаю к нему присоединиться, но не знал как – «Думай о Нем с благодарностью» – уловил мой разум, после чего почувствовал, что мы уже, где-то в другом месте…

Похоже, это был первый урок, хотя какой урок в бесконечности, но часть виденного, и ощущаемого была непонятна, и значит скоро последует что-то…

– Почему ты не молился за них?.. – Поинтересовался Ангел.

– Я переживал и опасался помешать…

– Опасался помочь?

– Опасался ошибиться вновь…, а может, боялся повтора этого…

– Когда ты молишься, не бойся ничего и никого, здесь не земля и ты неприкасаем, но бойся хотя бы подумать или допустить в помыслах, что-то против заповедей Божиих.

– А они здесь тоже…

– Нет, среди нас нет зла, творящие его, не в состоянии причинить нам хоть что-то. Но ты не здешний, а потому уязвим, ты не порвал с тем миром и лишь на время принят этим. Поэтому я с тобой, но знай, что ты свободен в принятии решений, как и в прежней жизни, и как ранее, так же несешь за это ответственность, с той лишь разницей, что ответишь, за неправедное, сразу.

– Как же быть?

– Молись – что там, что здесь, выход для таких, как ты один…

 

Татьяна

Не знаю, сколько прошло времени, да это и не важно, главное теперь отношение к своему положению. Странно – при, почти, полном отсутствии непонимания промежуточных целей, я верю, что достигну главную! Правда, я до сих пор не осознал своего состояния, формы, объема, зато привык к этому миру.

Изменившемуся существу тяжело привыкнуть к отличиям своего состояния, просто, как духа, ведь душа воплоти, очень отличается от души без нее! Мне кажется, что иные качества были и прежде, какие-то обновились, а какие-то вновь обретенные, из тех, что нельзя иметь при плоти, ощущаются будто родные, но долго отсутствовавшие.

Я начал обретать частично память. Она кажется мне не моей. Касается это не самих событий или знакомых мне людей, которые обязательно должны были быть, а самого понимания происходящего, взаимосвязей, причин, следствий. Все происходящее я теперь воспринимаю совсем по иному – как познавший настоящее и правду о нем. Я удивляюсь, почему почти никто не в состоянии иметь веру, дающую неограниченные возможности?

Я живу двумя мирами, сопереживая одному, не имея возможности ничего в нем исправить. Второй же принял мою душу, кажется, чтобы наставить меня. Он проводник в первый, если я смогу доказать, что достоин второго шанса.

Я уже видел, как люди появляются на свет. Их души, конечно, чисты и невинны – ни чета моей. То, что может произойти со мной, по возвращении, отдаленно сравнимо с рождением. Я очень надеюсь, что многое из осознанного здесь, сможет перейти и туда, и переживаю из-за того, что может быть иначе…

Помните, вначале моего здесь нахождения, я опасался передвигаться, хотя для этого достаточно было мысли и координат. Откуда я мог знать координаты? Оказывается это понятие доступно каждому новорожденному ребенку. Захотел кушать – подумал о маме, и сразу очутился у нее в объятиях. Так происходит, потому что дети верят.

Находясь в этом мире, я не верю в него, но знаю, что он есть. Так происходит с каждым, кто попадает из предполагаемого в очевидное.

Что значит поверить, я не могу объяснить, только показать. Непонятно, при взгляде отсюда на людей, почему каждый, имея наставление, не пользуется им. Написано же, чуть ли не в каждой строке Евангелия, что имея веру все возможно: излечиться; оживить упокоившегося; перенести кого угодно, куда угодно; переместить целую гору в море; обходиться без пищи; сопротивляться бесам, изгоняя их; переделывать человека, целый народ, да что угодно, и веру-то при этом нужно иметь, хотя бы, с «малое зерно».

Что движет телом – физическая потребность, а душой и духом – тоже потребность, но духовная. Как только мы становимся высокодуховными существами, большинство потребностей, связанных с материальным миров, становятся лишними. Лишившись же тела совсем, попав в этот мир, я даже не могу вспомнить о них, хотя это не совсем правда. Сюда со мной перешли потребности моих страстей. Правда, я был человек сдержанный, но все же… Я уже говорил об этом – когда-то курил, но бросил. Привычка была настолько сильна, что желание иногда возвращалось. Здесь оно тоже иногда появляется, но меня это почти не волнует, а вот упокоившегося курильщиком, эта мука будет преследовать, и облегчения не будет никогда! Навык этот будет мучить душу вечно, причем в самых тяжелых своих проявлениях…

Мы вдвоем зависли над гладью океана. Я пытаюсь вобрать в себя понимание движения каждой маленькой волны, создающей рябь. Каждой! Это значит всех, до единой, на всем пространстве земного шара. Конечно, я не в состоянии быть сразу везде, это может только Всемогущий – Он всегда везде, и всегда Все. Но все связано воедино, и значит все можно почувствовать – зная одну волну, можно понять, какой будет любая другая. С волнами это просто, но многое в материальном мире гораздо сложнее. Я бы освоил очень быстро, но для этого необходимо верить, хотя бы, как Ангелы. Это сложно объяснить, но у них нет ничего земного, а я по-прежнему часть того мира, что и держит.

Это так же сложно понять, как и нежелание покаяться падшим воинствующим духам злобы, не видящим в этом смысла.

Почему они не хотят вернуться к тому, что лучше бесконечно? Представьте себе, как это не понятно при их точном знании, о конце, который рано или поздно наступит. Зачем они продолжают оставаться Его врагами и уничтожают род человеческий, пред представителем которого не захотели поклониться? Кто знает… Не стоит над этим задумываться, ведь и первочеловек, быв возвышенным, совершенным, всемогущим, зачем-то захотел ослушаться, ради неизвестности…

Знаете, какое занятие для меня сейчас самое приятное? Любоваться детьми. Я был поражен, когда понял, что они видят нас. Там где дети, нет падших ангелов, они боятся их чистоты и призора Божьего. Рядом с ними много Ангелов, хотя и нет Ангела без дела.

Почему-то, меня часто притягивает именно один ребенок – это девочка. Впервые я увидел ее, когда ей не было и десяти лет. Конечно, она уже грешила потихонечку, но по сравнению со своими сверстниками, она просто невинна.

Я люблю наблюдать, как она просыпается и засыпает. Ее Ангел-хранитель уже привык ко мне. Наверное, моя привязанность к ней неспроста, поскольку я не просто так тянусь к ней, и мой попутчик дает понять, что всему свое время.

Ее зовут Татьяной. Рядом с ней прекрасный человек – бабушка. Часто дом их посещают священники, бывают и разные люди, одного из них, я уже знаю. Это тот, за которым мы наблюдали на кухне с дорогой отделкой. Девочка называет его «дядя Мартын», и всегда после приветствия, справляется о здоровье папы.

Странно, что папа никогда не передаёт привет, не появляется сам вместе с этим дядей, но еще страннее, что это не очень беспокоит дочку. Вокруг нее всегда, ощущается весна, точно так же, как в мире горнем всегда Пасха. Вообще, стороннему наблюдателю, странным может показаться многое. Засыпая, ребенок обнимает огромного крокодила, а просыпаясь постоянно с его лапой на себе, словно тот обняв, оберегал ее всю ночь.

Я вижу все ее сны, и мне кажется большинство их обо мне – на все воля Божия!

Когда я появился в этом, новом для меня мире, то не ощущал ничего от человеческих переживаний и эмоций. Сегодня мне много присуще и большинство переживании похожи на те, что охватывают людей. Я нуждаюсь в заботе о ней! Я хочу защищать ее от возможных неприятностей, и я знаю, что так и будет.

Мой попутчик уверен, что где-то, в глубине своей души, я желаю стать ее ангелом, но это не возможно.

Девочка с бабушкой часто ходят на могилку, где молодая красивая девушка смотрит на них с памятника, и будто оживает в эти моменты…

Странно, что все это сопровождается очень теплым потоком откуда-то сверху, потоком, обнимающим одновременно и меня, и Татьяну. В эти моменты я застываю и понимаю, что будь я на земле, то был бы счастлив рядом с ними обоими.

Вот и сейчас, пожилая женщина, и девочка, шли по дорожке небольшого погоста при храме, направляясь в сторону аккуратной оградки, за которой цвел куст роз. Это правда, была очень хорошая работа скульптора, а цветы были вырезаны из красного гранита.

Милена – звали упокоившуюся. День ее упокоения различался лишь несколькими неделями от дня рождения девочки:

– Привет, мамочка!..

– Здравствуй, доченька!.. – Вторила ей старушка, смахивая украдкой слезу…

– Мамочка, ты такая красивая, ты как Ангел! Жаль, конечно, что мы так и не встретились ни разу, но зато сейчас ты с Ангелами, и наверняка молишься за папу. Недавно была у него. Дядя Мартын нас к нему возит иногда. Знаешь, мне кажется, я там тебя тоже, чувствую.

– Танечка, деточка, помоги бабушке, я не могу пыль стереть с задней стенки, а тебе сподручнее… – Элеонора Алексеевна, конечно, это была тетушка Милены, с одной стороны, радовалась возможности бывать на ее могилке, и благодарила Господа, что она появилась, но каждый раз давался все труднее и труднее.

Слезы катились градом, зато молитовки, хоть и были сбивчивы, но сопровождались такой сердечностью, что иногда ей казалось, попроси она Бога воскресить племянницу, это обязательно получилось бы.

Татьяна привыкла к слезам бабушки, убежденная, что это слезы радости, и иногда роняла сама несколько прозрачных солоноватых бусинок. Тогда старушка подходила, и нежно обнимая свое чадо, припевала: «Слава Богу за всеее, слава Богу за всеее…, слава Бооогу за скоооорбьиии, за рааадость.»…

То, что на земле называют «сердцем», имея в виду нечто духовное, при виде этой картины восторженно трепетало. Я подхватывал напеваемое, и не мог оторваться от этой, кажущейся идиллии. Не знаю почему, но с этими двумя существами, почти всегда были только Ангелы. Тщетные попытки падших духов, по их бесполезности, как они не старались, даже не замечались. Им здесь просто нечем было питаться!

Бабушка часто крестилась и читала «Исусову молитовку». Многие люди в такие моменты трижды плюют через левое плечо, даже не отдавая себе отчет, зачем. Бесы, обычно возвращают эти плевки обратно, нисколько от них не страдая. А вот крестное знамение напрочь лишает их сил, и какого-либо, желания.

Вокруг Тани и ее тетушки, в ликовании хороводили несколько светлых духов. Свет и неизреченное пение, уносились в выси, души, пришедших на кладбище радовались…

Не знаю как, но я чувствовал присутствие, еще кого-то. Душ упокоившихся здесь быть не могло, если только это не произошло недавно, но поскольку девочка потеряла маму давно, мысль эта отпадала сама собой. Хотя, молитвы усопших, о нас грешных, настолько сильны, что зачастую их энергетика воспринимаются именно за души наших родственников. Да, мы чувствуем именно их заступничество, но почти никогда не отвечаем своим…

В сегодняшнем моем мире нет материи, как мы ее понимаем при жизни, но слово остается словом, и нет ничего удивительного в том, что молитва, давно ушедшего сородича, доходя до подсознания нашего, формируется в нечто нам привычное. Вот и чудится нам то привидевшееся, то просто желаемое, в то время, как ни дорог, ни сообщений между этими мирами нет и быть не может…

Время у могилки, любимого человека, пролетало незаметно. Они покидали ее, наведя порядок, после прочтения положенного церковью правила, когда души, успокоившись, отпускали от места последнего упокоения тела.

В душе престарелого человека, в котором не было спокойствия, но смятением сплетались чувства, среди которых, сожаление о девочке, оставшейся без родителей, окутывало печалью старческие переживания, и все больше из-за мыслей о своем приближающемся конце. На кого останется ее любимая и ненаглядная дочушка, кто присмотрит, кто обласкает и не даст попасть в беду.

Тетушка молила здесь, будет молить и после своего упокоения, а это значит, если Господь слышит и управляет благополучно сейчас, то и после, тем более, управит…

Совсем юное создание, покидая место акрополя, освещая его своей улыбкой, думала уже о другом человеке, притягивавшем ее все время. Отец был нездоров, подробности ее не интересовали, она понимала происходящее с ним по-своему, и в сущности, была права.

Танюша воспринимала самого близкого и родного человека в процессе перерождения и перехода в другую ипостась.

Ничего странного или не обычного для ребенка в этом не было, ведь Господь создал мир мудрено для понимания человека, и что уж удивляться, если такое простое существо, как бабочка появляется на свет сначала в коконе, и лишь после долгих перемен, превращается в крылатое «неземное» существо.

А сколько таких примеров в учебниках! Да и бабушка часто теперь говорила, что когда маму позвал Бог, девочка была совсем крохотной, а сейчас уже доставала ей до плеча, и в школу пошла, и еще многое. А папа все равно лучше всех! Она-то помнит, как заулыбался весь зал, когда она, войдя, взяла его за руку…

Она помнит, как он опустился пред ней на колено, и, не сдержавшись, все-таки, назвал ее дочкой! Дети чувствуют энергетику людей гораздо лучше, чем уже повзрослевшие. То, что обожгло тогда Татьяну, полыхало и сейчас! Никогда раньше такого она не испытывала, может только в церкви, но это не удивительно – огнь любви Создателя обжигает каждого, кто раскрывает стенки своего сердца навстречу Его Свету.

Рядом с отцом, она ощущала его не воплощенное скопленное чувство родного, любимого человека. Оно грело сейчас, и было взаимно.

Татьяна помнила, как держала в своих руках тяжелую голову отца, в день, когда дяди и тети разрешили ему вернуться к ней, пусть и не сразу, но… – он обязательно вернется и сбудется то, о чем она долго мечтала. Теперь думать об этом легче, ведь папа нашелся, а значит осталось только подождать…

Я смотрел на моего попутчика, взор его переливался, каким-то умилением, показывая мне, чуть ли, не прямую причастность к переживаемому этими созданиями. В мире дольнем, человеческом, мы увеличиваем количества зла, что впрочем, тщетно. Эти же девочка и пожилой человек, не имели ко злу никакого отношения, а я и к их миру. Что могло быть между нами общего или, что нас могло объединять?

Я даже не задумывался над этими вопросами, все они были потусторонние, хотя что-то и тянуло к этому маленькому ангелоподобному человеку. Я видел, что девочка чиста и непорочна, а ее пение в храме на солей, от куда ее даже не было видно, только слышно, буквально разрушало все замыслы злых духов в отношении других прихожан.

Услышав ее голос, все, даже праздно посетившие службу, лишь для галочки или установившегося порядка, теряли нить мирской мысли, и сливались с услышанными песнопениями. Многие, потом не моги отделаться от мысли, что никогда не ощущали себя такими чистыми и совестливыми, как после этой Литургии.

Этот голос соединял их со Светом надежды, даваемой каждому. Проникая в самое жестоковыйное сердце, он приводил его в трепет, и подталкивал к месту, где хранятся в нем хорошие и добрые начала. Кто-то злился от этого в первые минуты, кто-то сдавался сразу, и забывая свои заботы и печали, успевал сделать несколько хороших дел совершенно безотчетно.

Иногда этого хватает, что бы вступить на дорогу в основной храм внутри каждого из нас, но находят его редкие, а открывают двери в нем единицы…

Мы покинули эту пару, и я снова завис над рябью океана, он не впечатляет здешних обитателей так, как завораживает таких, как я. В нем видится, хоть какое-то подобие бесконечности. Долго наблюдающий, кажущуюся вечность, утопает не столько в глубинах материального, сколько в бессознательном обширном внутреннем, что и есть бесконечность.

Испугавшись неведомого и быстро возвратившись в привычное, живущие отрезок, несуществующего в вечности, времени, вдруг чувствуют, что приблизились к смерти.

Я смотрел на поверхность воды, и наблюдал за жизнью частичек, хаотически носящихся в сгущенном пространстве. То что я видел, было не густотой, а пустотой, ведь расстояние в атомах, между ядром его и, по-разному заряженными электронами, в сотни раз больше, чем они сами, то есть по земным меркам это практически пустота…

Тяжело духу сконцентрироваться на вещественном и плотском, когда от плотского остались лишь обрезки эмоций, без фактических воспоминаний, без их источников и причин. Но столь уж это важно, когда ты учишься переживать в месте, где все счастливы?!…

Мой попутчик – Ангел, он никогда не умрет, а это значит, что у него нет переживаний вообще, поскольку у него не может быть потерь, и не может быть нужды, кроме одной – Бог и его Слава, в которой всегда избыток. Но иметь к ней отношение может лишь совершенно чистое существо.

Как не странно, меня это не волнует, здесь я просто верю: на все воля Божия и ошибок в ней не бывает…

 

Старые знакомые

Как раз в момент этих рассуждений я предстал перед следующей сценой.

Два человека, стояли на коленях, наклоняясь над неуклюже лежащим телом. Судя по одежде, убиенная была женщиной. Дамский халат из тонкой, полупрозрачной материи, отороченный тонкими полосочками крашеного меха, имеющей всего одну перламутровую пуговицу, кружевное, бирюзового цвета, нижнее белье, белые чулки в мелкую клеточку, специфические босоножки на чрезмерно длинной шпильке и повязочка, охватывающая густые достаточно длинные, слегка вьющиеся, волосы – то, на что каждый вошедший сразу обращал внимание. Но любой, заглянувший в протокол осмотра места происшествия, удивлялся, прочитав фамилию и имя, принадлежавшие мужчине – Верхояйцев Петр Данилович.

Не веря написанному, они вновь прибегали к осмотру, окончив который, так и не понимали – розыгрыш это или факт.

Некоторые из министерства, знавшие близко покойного, пошатывались и наклоняясь ближе, пытаясь рассмотреть подробности черт его лица, отсутствовавшего напрочь. Целым остался только один глаз, свешивавшийся сбоку от глазницы, будто в последний момент, что-то заметив, решил отвернуться, но переусердствовал. Канатик, соединяющий его с мозгом, уже ни к чему не крепился и держал, притягивающий к себе, шарик на запекшейся крови.

Из остального описывать было нечего, поскольку вместо лица, была лужица из месива, с формировавшейся на поверхности, пленки темно-кровавого цвета.

– Мартын Силыч, я тебе так скажу, дорогой…

– Это он или не он?!.. – Полковник нервно мял кончик носа – привычка, появившаяся недавно, но уже полностью захватившая его волю. Силуянов посмотрел на старого товарища криминалиста и добавил:

– Сомневаюсь, понимаешь… Соооомнеееваааюсь! Мерзавец, конечно, лизоблюд, подхалим, очковтиратель иии…, но не гей точно!

– Хорош! Силуянов, я тебя уже лет двадцать знаю, не один литр вместе выжрали, а ты все одно – ребенок! Да ты его повадки то вспомни! Что носил, на чем ездил…, жопка в обтяжку…, тьфу!

– Фу, фу, фу… Да, это все признаки, но вторичные… Даааа, машины все красного цвета. Хотя, знаешь, никак я, до сих пор, не могу понять, от куда у него все это: цацки, тачки блатные, квартиры, привычки к комфорту… В конце концов, неоткуда ему было бабла столько сгрузить, и некому…

– Знаешь, сколько они от любовников имеют?

– И знать не хочу…, даже по долгу службы!

– Ну что тебе сказать?… – Львов Эдуард Аронович, как считали его друзья, имел совершенно не подходящие фамилию, имя, отчество, при всем при том, будучи по-настоящему православным человеком, несмотря на то, что отец был раввином и весьма известным. Это отдельная история, в которой он всегда предпочитал рассказ о том, как стал криминалистом…

«Эдович», как называли его сослуживцы и близкие люди, подходил к своей профессии, не столько педантично, сколько творчески и с большой долей фантазии. Природа снабдила его великолепными вниманием, памятью и аналитическим умом, чем он пользовался весьма удачно, но лишь на ниве криминалистики. Все остальные сферы человеческой деятельности имели для него тристепенное значение, где отдельным маяком выступала его незабвенная супруга и друг, Степанида – выдающийся колос сплава красоты, монументальности (рост ее достигал двух метров, пяти сантиметров, при 170 «Эдовича») и прямолинейности. Удивительная женщина не умела врать, до безумия была влюблена в своего «Рончика», а обладая силой богатырскою, проницательностью провидца и умом светлым, сметала всех возможных претенденток, еще до того, как они могли об этом задуматься…

Майор Львов, по обыкновению своего подхода к профессиональным обязанностям, начинал работу с тщательного осмотра места преступления. Особенности, на которые обращали внимание другие эксперты, были для него, не более чем, вспомогательным фактором. Место преступления, по его глубокому убеждению, не зря называлось именно «местом», где что-то произошло.

«Ароныч», стоял, поглощая сигарету за сигаретой, уделяя внимание каждому сантиметру этого «места», пытаясь представить возможную роль Верхояйцева в случившемся. Обычно через тридцать минут, в его, почти гениальной голове, возникали несколько версий возможных развитий событий. Все они имели обязательно точки соприкосновения с окружающей средой, указывая на которые он, находя, что-либо на них: отпечатки, сколы, анатомические следы и так далее, выбирал заранее проигранную версию, и что странно, никогда не ошибался:

– Силыч, ну вот глянь-ка… Яйцеголовенький наш, росту был какого? Плюс эти… Ого!.. Каблучшца, считай почти под метр девяносто! Слабак, то ли моя Степанидушка!.. мрмрмр… эххх…

– «Эдыч» не увлекайся…, в принципе к чему клонишь, понятно…

– Мне не понятно, а тебе понятно! Я не к тому, что дырка от выстрела в деревянной, прошу заметить, двери, на уровне не выше 170, а к тому, что лужица эта не могла образоваться вместо лица, из-за неровности образовавшихся сегментов и остатков этой, наглой когда-то, рожицы.

– То есть?

– Да то и есть, что срезали эту морду до основания, перемололи снятое, и аккуратно положили на прежнее место, разровняв…

– Эдик, ты чего бредишь что ли?!… Мня, мня, мня… – или это не он? Ты это хочешь сказать.

– Да ты сам-то посмотри, хоть чего-то узнаешь?

– Да от куда ж? Я же его в таком виде… хе-хе, и представить не мог!… – Мартын представлял из себя человека действия, прошел на кухню, взял ложку и вызвав всеобщее возмущение, погрузил его в забулькавший фарш, оказавшийся вместо лица.

Еще не прошло общее удивление, когда он, подымаясь, протянул свободную руку Львову, произнося с тоном признательности его гениальности:

– Красавец, я даже мысль поимел… А от куда ты это понял, ты ж ведь, как всегда, будто в бреду, пол часа в уголке простоял?… – Подскочили другие, понимая, что произошло что-то непредвиденное, самый нетерпеливый поинтересовался:

– Силыч, чё случилось то?

– Половины костей черепа нет, а именно передней части…, хм, будто и не было!.. – Ладони мертвеца были повернуты вниз, Львов наклонился, поднял руку убитого и обнаружил отсутствие поверхностей ладоней:

– Ну можно по «зраку», рисунку ушной раковинки, на край… – Потянув за глазное яблоко, он понял, что и оно не прикреплено:

– По ходу просто положили, не удивлюсь, если чужое… – Силуянов, присев в свою очередь, попробовал дотянуться, чтобы освободить от волос, оказавшихся, понятное дело, париком, ушные раковин, которые обнаружил с внутренними обрывами, и с поломанными хрящами:

– Тоже неудачка…

– Ну, генетики то не ошибутся…

– Гм, если не…, а здесь вариантов масса…, какие мысли Эдь?

– Если позволишь, один на один… – Товарищи отошли на кухню перекурить, открыли окно, и Львов начал на пессимистической ноте:

– Мартын, честно говоря, паршивое предчувствие, думаю нужно писать то, на что рассчитывают те, кто этого урода хочет представить нам Верхояйцевым. Сделаем наоборот, приговор себе подпишем.

– Хуу, с чего бы?

– Не знаю, ты же мою чуйку знаешь – не ошибается. Так нагло работают только органы, то есть та их часть, которая уверена, что «блуждающая пуля» – это нормально, с точки зрения и физики, и логики…

– Это ты о Кеннеди? Ну ты, брат замахнулся. Хотя и я впал тупиковый штопор. Знаешь, но ведь глупо думать, что генетическая экспертиза покажет…, хотя, что нужно, то и покажет! Но почему вообще не убрать тихой сапой – пропал и все!… – Мартын действительно не понимал, не складывалось все в одно целое и казалось идиотизмом. По опыту он прекрасно понимал – не складывалось потому, что нет достаточного исходного материала, а искать его, смерти подобно!

Сделав пару затяжек, опер уперся сжатым кулаком в грудь Эдика, и слегка толкнув его, произнес:

– Ты прав, делай красиво, но свои выкладки, хотя я уже их понял, чуть поддточни только… угу?…

– Понял, и держи ухо на ветру… – Выходя в коридор, они уже спорили, причем очень натурально о том, мог ли яйцеголовый быть геем или нет, проорав минут пять, снова введя всю рабочую группу в состояние ступора, будто с удивлением, что никто не работает, Мартын гаркнул:

– Че никто не суетится?! Картинки, мазки, дребедень всякую собрали или меня ждете, воняет уже этот клоун ряженный… И найдите мне второго – кто его пер или кого он ждал! Тогда поймем, зачем его завалили. Думаю, в лицо шмальнули специально, предполагая, что дверь бронированная – в глазок палили. Приобщить все, что найдете, все! Цельного полковника вальнули… И где эти «особики»… – Как раз в это время в квартиру заходили двое аккуратно и дорого одетых, с ними был третий, рассмотреть которого Силуянов особенно и не смог. Шляпа с большими палями скрывала верхнюю часть его лица, а нижнюю он, словно не вынося запаха, прикрыл платком и рукой.

Седые волосы, крепкая, сбитая фигура, и всего раз, полоснувший внимательный, прожигающий насквозь, взгляд, странно расположенных глаз…, а может быть, так показалось?

Мартын думал не о нем, а о сказанном Львовым – разные всякие крепыши его не очень волновали.

Уже уходя, после розданных подчиненным указаний – нужно было посетить еще одно место преступления. Он заметил странный брелок, который незнакомец, держа в ладони свободной руки, потирая большим пальцем. Ничего особенного: виднелся всадник, похожий на Георгия Победоносца в кругу написанного текста, а с другой стороны блеснувший мальтийский крест.

Что-то мелькнуло в памяти из прошлого и, почему-то, напомнило «Солдата». Да, да – именно «Солдата» в дни, сразу после его самой сильной трагедии жизни. Давно это было. Что-то зацепило…

Наблюдая за странным поведением этих людей, а точнее за происходящим в их душах в эти моменты, я силился понять, почему их волнует и интересует не важное или существенное, а лишь то, что может повлиять на состояние плотского естества. Конечно, нахождение мое в этом мире духов, ставит меня на вершину, с которой все происходящее открывается не извращенным и не измененным сознанием.

Душа упокоившегося еще витала в сопровождении Ангела недалеко от уже, издававшего вонь, тела, изуродованного изнутри страстями, а снаружи убийцами. Совсем рядом, воплощения своей власти ждали падшие духи, ощущалось их победное рвение, поддержанное уверенностью земной страстностью падшей души.

Она же, пребывала в полном смятении, только привыкая к новому миру, совершенно не подозревая, что он только мимолетный тамбур на подходе к вечности. Совсем немного ей здесь находиться. Буквально, только что, рассталась она с плотью, но ей уже овладела омерзение к этому своему пристанищу, к этой тюрьме, к этому насильнику, желания которого привели ее к сегодняшнему состоянию предчувствия вечной погибели.

Не будь они соединены, не было бы страха и трепета, в котором совсем нет переживаний, оставшихся там, среди океана и буйства непотребностей и суеты, там, где временное властвует нам вечным – грязное над чистым, темное над светлым.

Душа металась, ища защиты у Ангела, которого, наконец-то, узрела и, конечно, поверила, или точнее вспомнила, о его существовании. Осознав это, она моментально пронзилась страхом Божиим – теперь очевидным!

Чтобы, как-то уйти от страшного нависшего, она пожелала пройти всю свою жизнь, пытаясь, хотя бы в чем-то, собрать свои заслуги, но чем дольше и полнее изучались отрезки её бытия, тем больше мертвела частица духа, воплощавшая надежду на спасение.

Всякое было, даже раскаяние, присущее каждому человеку, но ни разу не почувствовали мы, его продолжение – покаяния. Не блестели взоры Ангелов, но сверкали в сторону, проявлявших нетерпение, бесов. Теплая надежда изливалась от них в сторону только освободившейся души, в надежде милосердия Создателя, ибо никто не может спастись сам по себе, кроме как по милости Его.

Многие места мы посетили, многое видели, но никто, кроме души усопшего, не мог понять или заинтересоваться наблюдаемым. Все было чуждо, не свойственно нынешнему миру, перевернуто и не понятно.

Я понимал, правда уже, как-то отдаленно – когда-то, что-то подобное было и у меня, но очень быстро отвыкает духовное от плотского. Настолько неприятна их совместное существование для первой ипостаси, что частная память, не имея здесь личных кладовых, буквально сразу освобождается от лишнего в мимолетном прошлом, ради бесценного в бесконечном будущем.

Именно поэтому я не помнил ничего, и даже возникающие эмоции, не могли мне напомнить своего источника. Посему я просто вбирал их, аккумулируя, и не особенно придавая им значение – раз дано, значит не зря!..

Из всех присутствующих в этой сцене, меня поразили два человека: тот, которого называли Мартын, и обладатель брелока. В них обоих очень развито было чувство вины и справедливости. Оба они полагали, что служат именно второй, и каждый по-своему, был прав. Удивительно сплетались в них преданность долгу, на стезях, которого случалось всякое, и тяга к доброму. Эти, преданные своему делу люди, давно поняли необходимость жертвенности и понимали, что когда-нибудь она будет стоить им жизни, которую они перестали ценить.

Еще кое-что объединяло этих двух героев повествования. Я наблюдал их на церковных службах, причем, посещали они один и тот же храм. Порой, их мысли касались одних и тех же людей, событий и своего участи я в нем. Оба были профессионалами и часто, не ведая того, выступали на одной и той же стороне, при этом, иногда имея совершенно противоположные цели.

Я почувствовал соприкосновение духовное одного и второго, приведшее к всплеску активности. Седовласый знал, кого встретит, и как этим воспользуется впоследствии. Мартын же только ощутил что-то, и только начал копаться в сознании, не совсем отдавая себе отчета, что именно ищет.

Постепенно и я втягивался в круговорот человеческой суеты. Уже научившись, довольно сносно, передвигаться, я нашел живого и невредимого Верхояйцева, несколько изменившего свою внешность, обретшего приличную шевелюру, сбросившего посредством липосакции килограмм 30, и прилично изменившего свою внешность услугами пластического хирурга. Петр Данилович, как-то внезапно обрелся, пока, в ЮАР, предполагая менять свое место жительство раз в два – три месяца.

Будучи уверен в своей прозорливости и расчетливости, он воспользовался выпавшим раз в жизни небывалым шансом и «стянул» то, что ему не принадлежало. Беда в том, что вместе с ценностями (пропажу их даже не посчитали бы за происшествие), некая мощная, разветвленная организация потеряла небольшой и не очень ценный массив информации. Это тоже не было бы страшным, имей люди из этой организации понятие, что произошедшее, чистое стечение обстоятельств, и не более.

Поскольку во многом, кроме лизоблюдства, подхалимажа, очковтирательства и услужничества, Верхояйцев был дилетант, то все его дальнейшие шаги имели поступь пьяного, потерявшего разум на почве мании преследования, усугубленной не менее скверным недугом – манией величия…

Довольно долго я наблюдал и Силуянова, и Львова. Их предположение об убийстве, имело не просто почву, но попало полностью в десятку, а принятое решение скрыть правду, было своевременным…

Еще один человек, к которому приковалось мое внимание…, хотя не только внимание – он вызывал в моей душе смешанные эмоции, я, как будто не ожидал его участи я. Этот человек с седыми волосами, прежде всего, был интересен духами, окружавшими его почти всегда. Ангел, с первого взгляда, совсем не отличался от других, хотя, по моим наблюдениям, этих существ, одинаковых нет и быть не может! Так вот, этот казался, при более внимательном рассмотрении, чрезмерно вдумчивым. Это было странно, ведь все Ангелы всегда восторженны.

Мой попутчик, он несколько изменился, поменялось и все вокруг. Я смотрел на него и в недоумении услышал:

– Ты хоть и дух, но ты душа, и душа неприкаянная. Ничего не делай без молитвы, полагаясь только на себя, ты не один, и один никогда не был, просто ты не хотел видеть и знать. Воззри на этот мир, но прежде слейся с моей сущностью, ибо никто из вас не в состоянии перенести его блеска и света… – Он влетел в меня, и я ощутил его мощь, и безвременье мира, в котором все время находился, а теперь попал и я.

Я перестал быть самим собой, все, что от меня осталось – зрение и восприятие. Сразу поняв, что так могут чувствовать только существа уверенные в своей вечности. Невероятная тяга к чему-то…,нет к Кому-то, увлекла меня. Все, что я желал – Бог! Все, что я хотел – Бог! Все о чем были мой мысли – Бог! Другого не было…

Постепенно, мое возвращалось, но возвращалось с чьими-то, прибавленными к моим, ощущениями страдания небывалого – это чувства и переживания Ангела, существа совершенно чистого, слившегося с моей несовершенной сущностью. Не выдержав его мучений, я обратился к нему с любовью неожиданной от самого себя, мысль моя дрожала:

– Как возможно быть таки чистым? Как возможно принести такую жертву ради такого, как я? Ради чего ты это делаешь?

– Не отвлекайся, сосредоточься и найдешь все ответы в окружающем тебя… Одно слово – ЛЮБОВЬ! Она все объясняет, любовь всеобъемлющая, всепоглощающая, объединяющая, чистая. Ты поймешь, иначе твое место было бы в аду уже сейчас… – От последнего естество мое содрогнулось, и буквально сразу я почувствовал непреодолимою благодарность к нему. Рыдая, он скорбел и стенал, но продолжал делать все возможное ради моего спасения.

Наконец, совместившись, он отчистил мой разум от мешавшего налета прошлых эмоций, раскрыв его для новых, которые предстояло впитывать и узнавать. Пространство вокруг постепенно рассеивалось, словно туман, или напротив заполнялось необычным, и неожиданным.

Еще мгновение и осознание того, что человек не бывает один, обрушилось бесспорным доказательством – все было заполнено Ангелами! Меня удивило, что далеко не все они Хранители, что некоторые из них, все же, могут радоваться, переживать, скорбеть…

Я обратил свое внимание на прежнее место и удивился – мужчина сидел с прямой спиной, опустив голову на грудь, теплая слеза ранила кожу своим влажным следом, в опущенной руке свисали перебирающиеся четки, губы шевелились беззвучно, а тишину нарушал лишь редкий глубокий вздох. Ангел, рядом с ним, в совершенно идентичной позе, был занят тем же – молитва их была совместна. Наверное, они молились об одном и том же.

Молились двое, но голосов было гораздо больше. Я взглянул на своего попутчика и услышал:

– У нас одновременно много голосов, если бы я заговорил с тобой, когда ты был еще человеком, ты бы оглох от многоголосья, тембров, частоты и силы услышанного. Всегда мы обращаемся с похвалой к Господу, вы не способны слышать ее, а то, что способны издавать на вашем диапазоне, выглядит именно так… – Пока я прислушивался, он снова стал собой, разъединившись с моей сущностью.

Присмотревшись к комнате, ее обстановке, вещам, расположению всего в ней находящегося, я моментально начал усваивать, потерянное с перевоплощением, когда покидал свое тело. Теперь я ясно понимал – тело не просто было, но оно еще и есть. К нему тянуло, хоть в нем и не нравилось. Оно было тюрьмой, но могло стать просто домом, временным, но необходимым.

Я обязательно должен возвратиться в него…, и возвращусь, если найду в себе силы отчистить собой эту плоть, и при этом не испачкаться…

Я ясно различил на столе несколько пистолетов, и со странным ощущением отметил, что еще недавно, вряд ли смог бы это сделать, поскольку не имел памяти того мира. Вернулось не все, я не мог вспомнить, хотя бы одного человека из моей прежней жизни, лишь тех из них, к кому мы направлялись вдвоем с моим Хранителем.

Итак, оружие, молитвы, совместно с Ангелом, что возможно лишь при определенной чистоте духовной – что может быть общего, между этим?

Догадка блеснула своей простотой и объяснила такой набор – воин. Несколько Ангелов молилось с ним, но лишь Хранитель пустился в его сопровождение по окончании действа. Я чувствовал, как последний старательно направлял мысли своего подопечного. Далеко не все получалось, но ведь и ситуация была не из простых.

Кажется, у человека с белыми волосами других и не бывало…

Мысли его не были хаотичны, но представляли стройную последовательность, одному ему, известных фактов по их значимости. Выходило, что некто Верхояйцев по дикому, совершенно, стечению обстоятельств, получил в свои руки жесткий цифровой носитель с некоторой, не поддающейся расшифровке, информацией, и несколько, готовых к использованию банковских счетов на предъявителя. До сути первого добраться было не возможно, да и ничего серьезного она не содержала, деньги тоже не стали причиной начатого розыска, а вот, что именно дало сбой в системе обмена, безошибочно работающей уже более сотни лет, было действительно необходимо выяснить.

Для этого не хватало самого Петра Даниловича, сошедшего буквально с ума от такого подарка. Не скажу, что именно с этого момента его Ангела-Хранителя заместили бесы – все происходит медленно и не заметно, и началось уже довольно давно.

Людям кажется, что они безгрешны, в то время, как они уже погибают, от последствий сделанного ими же выбора.

До этого, обуявшие его страсти, все дальше отодвигали Хранителя, приближая, духов воинствующей злобы. Что последовало после этих событий, стало падением с обрыва, дно, которого ад! Это тот самый период, когда человек, вот-вот будет принесен в жертву…

Полковник начал с попытки снять наличными, но вовремя поняв всю опасность и глупость, обратился к своему знакомому, ставшему, довольно быстро, трупом с превращенным в фарш лицом. Молодой человек, будучи геем, а по совместительству компьютерным гением, в виде платы попросил не много – приятно проведенную ночь и сто тысяч долларов, что, впрочем, было небольшим процентом от переведенных, хитрым образом, сумм на разные счета.

Вместо милиционера пожаловал старый знакомый, доставшийся Данилычу от своего покойного шефа, который очень хорошо, как он считал, умел справляться с разного рода проблемами. Его работа была оплачена с нового счета, куда «слились» отмытые и, как казалось, надежно спрятанные средства.

Появившийся в квартире, уже через несколько часов, после смерти хакера, человек с седыми волосами, направился прямиком к компьютеру, изъял жесткий диск, что-то вставил в одно из гнезд на задней панели, и после раздавшегося щелчка, сопровождавшегося еле слышным запахом гари, был таков.

В принципе, жесткий носитель был не столь интересен, что на нем было уже известно, как и то, куда направился внезапно разбогатевший «везунчик». Но вот делиться этой информацией, предположим, со следствием, вряд ли приемлемо…

Однако, сейчас я дух, и мне подвластны мысли. Я чувствовал какой-то подвох, разгадка которого стала возможной, лишь после нахождения мною самого Верхояйцева – всего то нужно было о нем подумать.

Странное место выбрал для своего убежища этот человек. Уже в оторвавшемся от земли самолете, он, уверенный в своей звезде, увлеченно читал толстый путеводитель по африканскому Сан-Сити. Он был игрок, а Африка не очень популярна среди россиян, если только меж охотников за легкими, необычными трофеями.

Прошел паспортный контроль, он по своему паспорту, предъявив билет на Мадагаскар, сам же сел на самолет, на известный нам континент и, конечно, под другой фамилией – давно приготовленной, на всякий случай, еще по настоянию своего шефа. Документ, на имя Шеломо Пинхаса. Разумеется, гражданство Израиля, его предпочитали многие, многие и пользовались, а сколько еще проявятся…

Это было удобно, поскольку большинство русских евреев своего исконного языка не знали, зато умели эффективно пользоваться всем, что прикладывалось. Данилыч, вероятно не догадывался о возможностях хозяев им похищенного и, считая операцию удачно провернутой, продолжал ее в том же русле. Не пройдет и несколько дней, как его внешность изменится до неузнаваемости. Единственно, о чем он будет жалеть – это о болях, мучающих его, и о страхе, охватывающем каждый раз, когда он, забываясь, поворачивался к зеркалу и видел свое неожиданное отражение.

Родственниками он не дорожил, родителей похоронил, семьей не обзавелся, друзей не имел, зато был полностью увлечен своей страстью – игрой.

Игроком он был слабым, но положение и погоны, давали некоторые преимущества, благодаря которым он часто выигрывал, правда, оказывая за это множество услуг, опираясь на свои профессиональные обязанности.

Сан-Сити была давней мечтой, побывав там раз, он не смог более думать о другой, и конечно, мысль спрятаться именно там, казалась ему не только мудрой, но и очень удобной. Одно он забывал – жизнь в этом рае для игроков постоянно проходила под камерами, а оазис, где он располагался, находился вдалеке от мегаполисов, а потому ни спрятаться, ни бежать было некуда…

Итак, я нашел бывшего адъютанта покойного генерала, попивающим дорогой коньячок в салоне, конечно, первого класса. В карманах его был всего один испещренный записями, лист плотной бумаги. Покидая насовсем Родину, все ценное и нужное уместилось именно на нем, и представляло собой перечень данных счетов, закодированных ключей-слов, вперемежку с несколькими цифрами, и два адреса: клиники пластической хирургии, и местного адвоката, удачно обделывающего делишки на нелегальном уровне.

В саквояже, покоящемся на полке, над его головой, кроме пары белья, некоторого парфюма, без которого он не мог обходиться, кое-чего, приобретенного в «дьюти-фри» в аэропорту, и маленькой коробочки с несколькими драгоценностями, размещались пачки зеленых банкнот разного достоинства – это на первые дни.

В аэропорту его не стали обыскивать, после предъявления специальной министерской карточки «вездехода», а по прилете в ЮАР никто и не спросит, зачем русскому еврею в африканском Лас-Вегасе столько денег…

Эти мысли были странны в такой момент. Хотя так не считали несколько бесов, отстранивших в сторону Хранителя Данилыча, скорбно сосредоточенного на молитве. Я присмотрелся и поразился показавшемуся печальному выражению этого светлого лика. Будучи уверен, что Ангелы не испытывают эмоций, я ошибался.

Взглянув на своего попутчика, я с восторгам заметил не только теплый взгляд, но и такое благорасположение и удовлетворенность, что охватившее меня взаимное чувство, заставило почувствовать, какую-то, пока не осознанную, вину. Эта волна отозвалась и в нем, что прозвучало в моем сознании его голосом:

– Да, когда-то ты очень долго меня так же не замечал… – Мрамор его лика чуть изменился и я впервые увидел нечто подобное улыбке. В глазах блеснули две молнии, обдавшие давно знакомым ощущением чьего-то присутствия – такое бывало на земле, и я сейчас отчетливо это вспомнил. Подобное всегда сопровождалось смешанным запахом озона и полевых цветов, появлявшегося в любых местах, вместе с охватывающими легкостью и радостью.

Я не мог вспомнить конкретных моментов, а точнее, вообще ни одного из своей бывшей жизни, но вот это вот внезапное, и как казалось, беспричинное состояние было, ощущение чего я и заполнил. Теперь меня охватило стыдливое чувство, что этого, по сути, самого близкого существа, я не только ни разу не отблагодарил, но и не замечал!

Я взглянул на него, желая стать ему другом теперь, и вдруг понял, что ни разу не говорил с ним, ни разу не просил ни о чем, хотя он этого очень желал, не принес ему ни одной молитвы, хотя достаточно было и мысли. Я не просил, но он делал, я не знал, а он не проявлялся явно, я не был благодарен, но он это переносил спокойно. До этого момента он был мне чуждым, хотя ближе него никого никогда и не было!

Я смотрел, упершись взглядом, в его грудь, волнению моему не было предела, я стенал, рыдая мысленно, ведь я был доволен обществом кого угодно, я мог наслаждаться общением со многими, я уделял массу времени на разговоры, даже с не нужными людьми, даже с теми, кто был не приятен, и я не сказал ни одно слово, обращенное к нему, моему Хранителю, моему единственному настоящему другу, не требующему за свою постоянную заботу обо мне ничего, кроме любви к Создателю. И то, не требующему, а лишь надеющемуся на это! Я произнес:

– Прости меня, наверное, ты любил меня больше, чем мать любит свое дитя, ты был мне и молитвенником о милосердии Божием ко мне, обуянному гордыней, страстному и погрязшему в грехах. Моя плоть не давала мне возможности видеть тебя, а духовное Око чувствовать. Сейчас только я понял, мой небесный друг, что ты для меня! Прости меня неразумного, и если суждено вернуться мне в прежнее мое состояние, не позволь мне забыть этого мгновения, не позволь мне быть жестоко сердечным, и забыть, что никогда, никто из нас одиноким не бывает!… – Я говорил и замечал, как трепетали твои крылья, ликовал твой взор, светилось все вокруг тебя, ты пел десятками голосов, и восторгу твоему, пред ликом Создателя в благодарность Ему за случившееся сейчас со мной, не было предела…

Петр Данилович крепко спал, видя сон из своего детства. Улыбка ребенка осветила его, измученное пороками, лицо. Он давно не был так чист и возвышен мыслями. Человек во сне и не помышлял, ни о какой благодарности, но сквозь белизну детства, верил, что он Шеломо Пинхас, сам себе бог, и сам себе защитник – веселись, пой душа, ибо сокровищ, собранных для тебя на земле хватит надолго!

Думая так, не ведаем мы, что этот день, может оказаться последним в нашей жизни!..

Мои мысли вернулись к прежнему своему течению, незаметно они уперлись в мое же непонимание их истоков – почему именно эти люди появились в сегодняшнем моем существовании?

Только в одном месте мог я получить ответ, и обратившись в сторону моего попутчика, услышал предваряющую фразу:

– На все воля Божия… – Этого оказалось достаточно, что бы продолжить в том же духе.

Внезапно я захотел вернуться к девочке и ее бабушке. Найдя их спящими под покровом ночи в окружении нескольких блистательных Ангелов, двое из которых были Хранителями, третий другого чина – Архангел. Последний внушал, находящейся в тонком сне, Элеоноре Алексеевне, правильный выход из давно мучившей ее дилеммы: остаться ли в столице и продолжать обучение внучки в престижном лицее, где все нравилось, что и настораживало, или воспользоваться другим предложением, исходящим от отца Иоанна?

Благодаря голосу и данным Татьяны, ее с удовольствием приняли бы в православное учебное заведение под протекторатом самого Патриарха. Обучались там только девочки, за основу был взят, когда-то существовавший Смольный институт. Этот современный «пансион благородных девиц» отличался от всех имеющихся не только полной своей закрытостью, но и основой духовной, великолепным образованием, где знания проверялись настоящими сложными экзаменами, а не новомодными тестами, типа ЕГЭ.

Для «Ляксевны» подобное решение было сложным, прежде всего, возможным расставанием с Татьяной, поскольку это был пансион, то есть, видеться со своей любимицей можно будет только по выходным.

Единственный человек, которого бы она послушала беспрекословно, был отец сиротки, но сегодня это было не возможно, поскольку тот пребывал в коме. Мнение батюшек, считавшими своим долгом патронировать эту семью, разделилось, но, слава Богу, не имело под собой спорного элемента…

Элеонору беспокоило и овладение внучкой компьютером, боясь увлечения этой пагубой, она пыталась, как-то ограничить общение с этой не понятной штукой, что было бы тщетно, не имей интереса к этому сама девочка.

Может быть, так и осталось бы все без последствий, если не одно «но», о котором знала только Татьяна…

Пройдя по отложившемуся в ее памяти, я вспоминал видимое ранее. Она играла в куклы в парилке бани большого дома, куда они каждый год переезжали на лето. При развитом воображении ребенка, полоки вполне походили на аудиторию в их лицее, и рассадив своих любимиц, будто педагог, она начинала рассказывать им все, что слышала от учителей или прочитала в книгах.

Бабушке нравилось это занятие, и она поощряла его всячески, поскольку лучшего повторения заданного в учебном заведении и придумать было нельзя.

Иногда внучка усаживала и бабушку, и посещавших их священников, и делая строгий, вид задавала им вопросы из программы лицея. Удивительно, но далеко не на все взрослые могли ответить…

И вот однажды, после такого воображаемого преподавания, Татьяна, по обыкновению, строила домик из больших подушек, приносимых из гостиной, в который, будто бы на время тихого часа, укладывала своих красавиц. Ее внимание привлек небольшой сквознячок, еле колыхавший кудри у самой любимой куклы. Поднеся ее к стене, отделанной деревом, как и положено в парилке, она обнаружила очень узкую щель.

Ее любознательность моментально победила все остальное, и вся армия ее подопечных кукол получила команду спать, а сама она, принялась обследовать пространство под полоками, оказавшееся достаточно вместительное. Забывшись, она резко поднялась и ударилась головой о нижнюю часть самого высокого, который почему-то уступив, подался вверх, как крышка люка.

Оказалось, что и два другие, небольшой своей частью, так же откидываются, имея приспособления, в виде скрытых петель. Откинув все три, желавшая приключений Татьяна, догадалась, что образовавшийся проход не может просто утыкаться в стену, но должен иметь продолжение, и конечно, в этой самой стене!

Она толкнула – не получилось. Пробовала тянутъ на себя, но схватить было не за что, а потому ничего не вышло. Предприняв еще массу попыток, естествоиспытатель попробовала отвести в сторону кусочек плинтуса, и открылась небольшая щель, куда мог поместиться ключ…

На этом «мог поместиться «все и встало бы, будь на ее месте не дочь «Солдата». У девочки была великолепная визуальная память и острый аналитический склад ума.

Быстро вспомнив, где она видела ключи, побежала на кухню, открыла картину-тайничок, на деле шкафчик для ключей, и прозорливо схватила связочку, почти одинаковых, висевших под надписью «ставни». Этими ключами открывались несколько роль-ставень на окнах, плюс один ключ, с пометкой «мастер», он один подходил ко всем замкам этих приспособлений. Именно им Татьяна и полезла пробовать шерудить в этой замочной скважинке.

Какая-то мысль блеснула в ее умненькой головке…, и она угадала. Как только ключ повернулся, рольставни, аккуратно покрытые такой же деревянной вагонкой, какой были оббиты стены парилки, рванула вверх, открывая бронированную дверь с маленьким белым крестиком, на голубом фоне, вместо глазка.

Девочка поначалу опечалилась, но неразгаданные головоломки имеют свойство не утихающего интереса, что стало не только тайной, которые обожают все дети, но и предметом, заставляющим ребенка, раз от раза, возвращаясь, искать ответ – что может разрешить ее любопытство. Она лишь приподняла тряпицу с рисунком очага, за которым, как в сказке о Буратино, была волшебная дверь, ведущая…, если б знать заранее, куда какие двери могут вести…

Ничего, никому не сказав о находке, она бережно хранила свою тайну, пока не появилась вещица с таким же значком, и явно не случайно!..

Почему меня тянет к этому светлому ребенку? Какое отношение он может иметь ко всем остальным персонажам, к стезям, к которым меня приводит Господь? Я видел, что находится за этой дверью, что не сказало мне, ровным счетом, ничего.

Обращаясь к моменту нахождения чадом потайной комнаты, я явно чувствовал на тот момент присутствие рядом с ребенком падшего ангела, и он желал этой находки! Ничего не может дьявол, только совратить человека на выбор в свою пользу, он не может заставить, но с лихвой пользуется избранным.

Как понять, смотрящим, но не видящим, слушающим, но не слышащим, внимающим, но не осознающим развращенным людям современного мира, что от Бога, а что от врага рода человеческого? Сколько бы не делали для этого наши Защитники, подталкивая нас в нужное направление, мы все чаще обращаемся к другому, где проход шире, и ворота краше, где комфортнее, удобнее, приятнее, но не нашей душе, а нашему телу…

Одиннадцатый год шел Татьяне, каждый день она понемногу возилась с огромным плюшевым крокодилом – очевидцем разных событий, и хранителем той самой коробочки, вшитой, буквально перед самым арестом, ее отцом, в брюхо игрушечной рептилии. Мы мыслим, что многое в наказание, но лишь после, если дано будет, поймем – все во спасение!…

Через несколько дней, после найденной потайной двери, девочка, понарошку, разговаривала с подарком отца. Эта вещь единственная, узелком связывала их судьбы в первый день неудавшейся встречи – в день ареста ее отца. Тогда, о крокодиле забыли все, вспомнив лишь много позже.

Конечно, Татьяна понимала далеко не все, из тогда произошедшего. Очевидно было главное, что и стало первой в ее жизни трагедией – нашедшийся отец, такой желанный и всегда любимый, не сказав ни одного слова, пропал вновь, как говорили, навсегда!…

Девочка перевернула игрушку пузом кверху, как часто делала, когда хотела просто поваляться, и легла сверху. Что-то твердое уткнулось в ребра, попытка поменять положение ничего не дала, она попробовала втолкнуть мешавшее внутрь, это не получилось, зато появилась мысль, осенившая догадкой.

Быстренько взрезав шов, Танюша извлекла маленькую аккуратную коробочку из черного дерева с белым крестиком на голубом фоне. Много думать не пришлось, ноги сами понесли к заветной двери, и через две минуты она стояла посреди маленькой узкой комнатки, с находящимся в режиме ожидания, компьютером.

Вместо стула был приставлен тяжелый пластмассовый кофр с ребрами жесткости и мощной ручкой. Открыв его, дочь «ликвидатора» обнаружила, вставленными в специальные крепежи, несколько единиц стрелкового оружия, какие-то приборы похожие, то на бинокль, то на подзорную трубы, что-то напоминавшее телефон с проводами, какие-то баллоны со шлангами, несколько одинаковых пачек с мягким веществом, еще многие мелкие предметы, назначение которых она не знала и не понимала.

Но как и любое оружие, оно заворожило девочку, над чем старательно работал бес, не отходивший от нее в это время. Ангел решил эту проблему, помешав сделать что-нибудь опасное. Все это было перепрятано в подвал, где была тоже потайная комната, для безопасного размещения сразу троих человек, и где ребенок устроил себе весьма уютную кладовую своих игрушек.

Компьютер интересовал ее меньше всего, а потому она вспомнила о нем лишь через неделю. Открыв коробочку черного дерева, от куда был извлечен ключ к потайной двери, она вынула пластмассовую табличку с символами, точно по количеству подходившими к паролю на экране монитора. Ну кто мог предположить, что это начало ловушки для незадачливого хакера случайно наткнувшегося на ту технику.

Экран погас и вновь загорелся вопросом нового пароля, который знал только владелец.

Если в течении минуты ничего введено не было, или вводилось не то «кодовое слово», программа сбрасывала имеющуюся архивную базу на неотслеживаемый адрес, а все имеющееся на жестком диске уничтожалось кислотой. Все это сопровождалось сообщением на три номера: самого хозяина в виде предупреждения о несанкционированном проникновении; на пейджер, куда поступали сообщения о всех нештатных ситуациях; кодированная команда, включающая в себя зашифрованный адрес отправки сообщения, и команда на немедленные переводы денежных средств с кредитных карт, к которым имел доступ пользователь, на другие счета.

Продукт конечной информации о переведенных финансах и адресат поступления архива, выглядел, как листок бумаги с обычным текстом, ничего не говорящим случайному человеку и стопка кредитных карт на предъявителя. Все это запаянное в тонком конверте из алюминиевой фольги, должно было быть доставлено по назначению в определенный банк с нарочным и упокоиться в ячейке, снятой на десять лет. Дальше бывало по-разному, что случалось вообще крайне редко.

Именно этот механизм и запустила Татьяна, и ничего бы страшного, но сообщения ушедшие из точки, привязанной территориально к дому «Солдата», адрес которого был зарегистрированы в архивах, куда сливалось все полезное из материалов уголовных дел. На всякий случай, доклад об этом лег на стол человеку в форме генерал-лейтенанта с синими просветами, куривавшего в свое время Барятинского. Это была та «ветка» второго «КРЕСТА», к которому «Седой» не имел никакого отношения.

Сегодня прошло то время, когда цели обоих структурных образований могли считаться одинаковыми, хотя и составляли в сложении одно целое.

Поскольку сообщение расшифровки не поддавалось, было принято решение «поставить» дом в разработку. В начальных задачах первостепенным было – обнаружить источник и субъекта его инициировавшего.

Такие же задачи, с другой стороны, стояли и перед человеком со странным взглядом, которого, когда-то знал Алексей. Его седая шевелюра в сопровождении, все тех же, что и в квартире убиенного гея, двух молодых людей, появилась уже через день в Вешках, всего на несколько часов опередив другую оперативную группу, посланную генералом.

Гости предприняли удачную попытку проникновения, но ничего не обнаружив, поскольку устройство уже не лучило, оставили комплекс спецтехники скрытого наблюдения и исчезли так же незаметно, как и появились…

После окончания следственных действий, вся стоящая информация по «Солдату» была зафиксирована в разных базах и поисковиках. Как только адрес дома, имя человека, имеющего к нему отношение, воспоминания о его делах, и конечно, что очень важно, его возможное отношение к «Белому КРЕСТУ», совместились, машина закрутилась. А как известно, подобные механизмы ни нравственности, ни морали не имеют, пользуются всем, что может стать материалом для строительства лестницы к намеченной цели.

С этой минуты над Татьяной и ее бабушкой повис меч, лезвие которого жаждало не столько крови, сколько жертвы. Насыщения здесь быть не могло, поскольку люди ни богатством, ни тем более властью насытиться не в состоянии…

 

Шеломо Пинхас

«Седой» стоял на смотровой площадке, с интересом наблюдая за полетом птиц. Он никогда прежде не испытывал такого единения с природой. Если и существовал на земле рай, то верно то, что здесь его уголок, бережно, кем-то сохраненный, и теперь представленный на его обозрение в государственном парке ЮАР, недалеко от Сан-Сити. Тут хотелось остаться навсегда!..

Я смотрел его глазами, наблюдая за его мыслями. Общая картина происходящего давно собралась в моем сознании, но не имея возможности рассматривать ситуацию с точки зрения человеческого опыта, кое что было непонятно. Да и сейчас я увлекся другим.

Как странно видит человек себя, рассматривая свой внутренний мир, через призму своих чувств и своего ощущения в пространстве. Почти ничего не обнаруживает он, кроме вещественного, ничего не желает, кроме материального, не задумывается, о чем будут его мысли сразу после упокоения, когда никому не нужное и неживое тело его, уже начавшее гнить, останется валяться, для него не важно где, подтверждая временность всего находящегося в этом мире.

Что для души и ее Ангела это бренное тело, когда впереди Суд и Истина?…

Виктор – так звали мужчину с густой серебряной шевелюрой, вторящему сейчас в унисон моим мыслям. Они заинтересовали его, тем более что отношение к жизни у этого воина были специфическими. Просыпаясь, он не собирался прожить больше этого дня, хотя и строил планы на будущие. В его распорядке не было ни одной свободной минуты, поскольку «Седой» сам заполнял каждую, как человек, уверенный, что этот день последний.

Так же он относился к комфорту и всем материальным благам. Его квартира была совершенно пуста, а все же имеющаяся у него мебель, кроме одного удобного ортопедического кресла, для полулежащего отдыха, могла убедить своей пустотой, что здесь обиталище робота.

Он смог подчинить свои потребности не столько рациональности, сколько минимизировал действительно необходимое организму, таким образом, чтобы времени и любых затрат на поддержание его в нужном состоянии, уходило не больше требуемого.

Перепробовав множество практик еще в молодости, Виктор остановился, уже в зрелом возрасте, на православии, но ни как на учении, а поверив в главное – Господь есть! Никому не понять, как именно он умудрялся совмещать со своей работой заповеди Божии, и что творилось в его душе, в моменты явного противоречия, но он всегда был самодостаточен, спокоен и уверен в правильности совершаемого.

Наблюдая за текущим мыслительным процессом, далеко не в одном направлении, я явно прослеживал три: Татьяна – дочь «Солдата»; явное предчувствие предстоящего противоборства со старыми знакомыми; прошлая его жизнь – тот промежуток ее, где было место женщине, которую он любил, но не в состоянии уберечь и защитить, потерял.

В последнем отрезке он всегда проводил параллели с «Солдатом» и вынужден был признать, что тот, будучи в сознании, в протяжении всей своей жизни, всегда пытался противостоять обстоятельствам, хотя и часто им проигрывал. Да, он любил жизнь! Но любя жизнь, он терял душу, а вновь находя ее краешек, цеплялся, обретал и вновь терял. Наконец, все же, выбрав ее!

Оборонить дочь бывшего соратника – обязанность, продиктованная понятиями чести и совести, хотя и здесь были противопоставления. На первом месте, конечно, интересы «Белого КРЕСТА», которые он поклялся защищать до последней живой клетки своего тела, и он не изменит своего мнения и направления своих стремлений, пока остается в движении хотя бы один нейрон его мозга.

Здесь его интересовал только Верхояйцев – Шеломо, попавший под перекрестное наблюдение, и если «Седого» волновал только один ответ на один вопрос, то смежники обязательно заберут его жизнь. Ответ и та коробочка, за тайной которой он гонялся со дня ареста «Солдата», он, рано или поздно получит, а судьба дальнейшая этого человека ему была не интересна.

Виктору было важно узнать: по халатности курьера доставлявшего пакет, или по халатности банковских служащих пакет попал не в ту ячейку, в сущности был нужен только ее номер…

Шеломо стоял невдалеке от поручня и был поглощен битвой стервятников, происходящей над глубокой пропастью, невдалеке от смотровой площадке. Он только здесь понял, что осознанная жизнь людей – ничто, по сравнению с бессознательностью живой природы!

Рядом ждала подуставшая проститутка – работа гида, ее, конечно, устраивала больше, чем привычная, но какая-то опасность, витавшая в воздухе вокруг ее клиента, интуитивно напрягала…

Мне то были видны, несколько бесов, носившихся от Петра Даниловича к двум крепышам и обратно, иногда делая круг к «Седому». Их становилось все больше, и вскоре они заполонили почти всю смотровую площадку, заменив даже вьющихся стервятников.

Ангел Верхояйцева мучительно страдал от постоянного выбора последнего в сторону зла и тщетно старался подвигнуть его, хотя бы к одной благой мысли, возможно, оказавшейся спасительной. Агрессия бесов становилось все больше, своим визжанием они старались заглушить молитвы Хранителя, пока вдруг все разом не набросились на одного из двух молодых людей, за которыми пристально наблюдал беловолосый человек, старательно прячась в группу туристов. Он был в окружении двух Ангелов Неба и двух ангелов преисподней, и явно имел чистые помыслы и намерения.

Я почувствовал, с его стороны, даже мысль о помощи беглецу, но Хранитель внушил мне, что судьба Шеломо уже в руках Господа.

Нет, «Седой» не был святым, скорее обычным грешником, как и все, но ощущая в себе христианское сердце, давно начал задумываться, а после транслированного выступления «Солдата» на процессе, не переставал думать о своих, неожиданно открывшихся ощущениях, Чьего-то присутствия.

Предполагая нервное перенапряжение или надлом психики, он пробовал методы само распознавания и самоанализа, но не один не работал. Виктор был стабилен и нормален до безобразия, и это напрягло вдвойне. Появившуюся в нем веру, он воспринимал, скорее, как вторичное приложение к экспериментальной части интеллекта, а быв, прежде законченным материалистом и приверженцем культа психологии, имея даже ученую степень, считал удобным существование, чего-то, что заполняет пробелы необъяснимого…

С некоторых пор, этот человек, начал понимать, что его материальность – это тупиковый, для его сознания, путь. С прежним мировоззрением, и первой ступени на дороге к идеальному, нащупать не получалось. Это был очень талантливый человек, умеющий не только во всем видеть границы и понимать, как не преступить их, но и сдерживался от шага, если решал не предпринимать его.

Все случилось, когда «Седой» проверяя одного из священников, которому излил свою душу «Солдат».

Батюшка оказался настоящим, сразу согласился помогать в чем угодно и как угодно, с одним условием – во славу Божию. Оказалось, что согласие было дано не на то же самое, что работать соглядатаем (ведь священник понимал к чему клонит прихожанин). В результате взглянув на протоиерея, Виктор не выдержал его чистого, святящегося неизмеримой и жертвенной любовью, взгляда, и почувствовал желание исповедоваться.

Конечно, исповедь не была похожей на исповедь раба Божьего Алексея, но произносимое обоими, перевернуло душу опытного разведчика. Тайн не было в словах седоволосого, как и событий, как и конкретики, но сожаление, покрытое раскаянием заблудшей души вывернуло ее наизнанку.

На вопрос:

– Что же мне делать отче, долг велит одно, а совесть другое?!.. Я чувствую, что гибну, но выхода не вижу. Мне кажется, что иногда передо мною подделка, и не могу определить, где настоящее, а где нет!

– И не сможешь, не ты выбираешь – тебя Господь выбирает. Ищи и обрящешь, проси и дастся, стучи и откроется! Ведь это так просто: не знаешь, что делать – молись, Господь ведает твои нужды и подаст в самое подходящее время, конечно, если поверишь в это.

– Но что же делать с долгом…, он же есть?..

– Если долг есть, а я вижу, что ты относишься к нему возвышенно и жертвенно…, что ж исполняй его, ибо и воин по долгу своему многое делает, что не укладывается в рамки Заповедей Божиих, но и им Бог велит выполнять возложенное, но делать сверх того, убегая от ненависти к милосердию. Иди и поступай так же… – Немного подумав, священник своей рукой преклонил голову, только исповедавшегося и причастившегося Христовых тайн, к кресту, висевшему у него на груди, который он аккуратно, взяв в пальцами за самый низ, подал навстречу:

– Это Спаситель! И никто другой! От Него бегут бесы, к Нему и тянись, в Нем и Истина, и все, что тебе нужно и здесь, и там, после. Долг твой, да не станет страстью, служи Отчизне, если ей служишь… Благословляю, сын мой!… – Последние три десятка лет многие, кому «Седой» ставил задачи уже простились с этим миром. Вряд ли он стал бы, что-то менять в прошлом, но поменявшись сейчас сам, понял, что от ныне многое будет в его жизни по-другому…

Смотровая площадка, то частично пустела, то наполнялась, но пятеро не покидали ее. Какая-то апатия навалилась на Верхояйцева, он перестал воспринимать любые желания, любые звуки, не контролируемые мысли заполонили его разум, но все внимание его было приковано к танцу белого и черного стервятников. Такое впечатление, что никто, кроме него этого видел.

Птицы разлетались, кружили, падали камнем, взмывали снова, и вновь сшибались, но как-то понарошку. Ему казалось, что борются они за его гибнущую душу, нахлынуло тяжелейшее отчаяние на фоне, как будто чувствующегося, приближения смерти.

Данилыч был не в состоянии пошевелить ни одним членом, словно прикованный и замороженный у самого парапета стоял он изваянием, в ожидании результата этой схватки.

Он сходил с ума, дрожал от страха, плакал, объявший ужас сотрясал все нутро. Пот катил градом, то холодным, то сразу испаряющимся. Мертвецкая белизна покрывала его кожу, вдруг сменяясь пятнами серого, будто мрамора, и бурого, словно выплеснувшейся крови.

Слезы…, он хотел слез, он желал рыдать, но глаза то застывали, упираясь в одну точку, то судорожно бегали, ища белого стервятника. Он появлялся вовремя, в момент, когда черный устремлялся на него, но не желая победы, просто отгонял, стремясь довести беглеца до удара…

В момент, когда ясная молния поразила затуманенный ум догадкой: «они не борются – делают вид, давно договорившись погубить его» – что-то произошло между двумя, следящими за ним, молодыми людьми.

Один из них, почему-то решил действовать и буквально влекомый, какой-то непреодолимой страстью, гонимый ложной необходимостью и нехорошими мыслями, готовый на крайние меры, осторожно направился в сторону Шеломо…

Я чувствовал мысли этого человека. Прежде всего, он был наркоман, только начинающий, но уже под огромной зависимостью. Таких любили использовать нечистые на руку сильные мира сего. Очень быстро они становились отработанным материалом и оказывались, сначала, в помойке человеческого материала, а затем на погосте.

Ему необходима была доза, муки становились нестерпимы. Этому способствовали два беса, разжигавшие, один желание, другой злобу, от его не исполнения. Единственным существом, создавшим препятствие к удовлетворению потребности, стал, чувствующий приближение, чего-то страшного, Петр Данилович.

Ничего не понимая, мужчина нерешительно двинулся в его сторону. Перестав быть профессионалом своего дела, он, второпях, решил столкнуть того в пропасть, и тем быстро кончить, вместо выполнения поставленной задачи – выкрасть и переправить в нужное место, находящемся в другом городе. Наркоману было известно, что вопрос с жизнью этого туриста был уже решен, а раз так, можно и сократить его путь на тот свет.

Второй был подчиненным, а потому просто выполнил приказ: не вмешиваться и страховать.

Момент был удачным, поскольку все присутствующие с интересом наблюдали брачные игры в огромной стае пестрых пернатых, разыгравшиеся совсем в другой стороне. Данилыч уперся в пустоту, на время, оставшись в одиночестве – дама его покинула, предпочитая ожидать странного клиента в машине.

Немного задержавшись, почувствовав, какой-то подвох, ведь не может же человек больше часа смотреть на пустое небо, Артем (так звали молодого человека), сплюнув и внимательно осмотревшись, рванул в нужную сторону, но только подбежав, и уже предвкушая действо, услышал душераздирающий крик, заставивший всех оглянуться в его сторону. Какой-то мужской голос, и мы знаем, чей, выкрикнул всего одно слово «самоубийца».

Верхояйцев опал, как подкошенный, парализованный инсультом. Растерявшийся парень, споткнувшись о него, вынужденный теперь делать вид вовремя подоспевшего на помощь. Защелкали затворы фотоаппаратов, даже послышались рукоплескания, кому-то подумалось, что крепыш успел удержать суицидника, чем спас ему жизнь.

Второй молодой человек предпочел ретироваться, и наблюдал издалека. Гнев и отчаяние охватили лжеспасителя. Хотя впрыснутый адреналин на время заместил мучительную жажду. Она возвратится обязательно, а вот не выполненное задание, скорее всего, не даст возможности добраться до дозы, спрятанной в отеле…

Я наблюдал за происходящим и сравнивал спокойствие «Седого», с не сдержанным гневом Артема. Мне сразу стало понятно – последнему нравилось убивать, и он с удовольствием это иногда делал ради потехи. Гнев охватил его из-за неудачи, ведь он уже буквально представлял, как подтолкнет обреченного в пропасть, а дальше…

Он обладал свойством, данным своим сюзереном дьяволом – даже не глядя на свою умирающую жертву, он видел, более того, чувствовал муки расставания души с телом. Боязнь первой передавалась ему. Ужас, терзающий, теперь уже, не способную ни на что духовную часть, становился ему нектаром, сладчайшим напитком его страсти.

Артем кричал вместе с ней, изображал последние судороги, и отчаянные попытки схватиться за этот мир, чувствовал, как уходит жизнь и застывает в теле, сгущающаяся кровь. Последние нейроны, блуждающие в отмирающих нервных окончаниях, служили ему приятными мурашками, после почти оргазма от испытанного.

Он мог вспоминать это десятки раз, буквально в лицах проигрывая видимое и представляемое. Уже ощущая свою духовную гибель, отгонял он своего Ангела, радуясь присутствию слуг преисподней. Считая себя равным их предводителю, он даже не представляя, что всего лишь есть тень загубленной души, находящейся в рабстве нескольких бесов, управляющих им полностью.

Страшен смрад такого существа! Бесы напитали Артема всеми болезнями, и уничтожая теперь тело, дабы уничтожить еще один остаток от подобия Божьего, вредили и остальным, прибившимся к нему, и тоже поддавшимся их чарам.

Последней его жертвой был, как раз тот самый гей – случайное пересечение интересов и стезей, столкнули сначала с ним, теперь пострадать должен был заказчик. Как же часто случается так, что желаемое утаить, становится гласным, а «свой» человек, в котором уверен не только ты, но и беспрекословно авторитетная для тебя личность, вдруг оказывается причастен к силам угрожающим тебе не шутки ради, а смерти для!

Артему было почти тридцать, без полутора лет. Пройдя одну из горячих точек, он попал в страшную переделку, сорвался и перерезал с дюжину местных жителей. Суда избежать удалось, но пришлось начать работать, сначала неофициально, на одного генерала, затем на целую их бригаду, обеспечивая транзит потока оружия, затем наркотиков, затем пленных.

Когда появилась возможность, молодого человека, в виду его качеств, ввели в штат, одного из специальных подразделений, в конце-конце, сделав из него монстра, питающегося только кровью и болью.

Страсть не бывает одинокой, она всегда приглашает других, желающих поучаствовать на шабаше, где напитком служит сок, выжатый из гибнущей души. Избирающий и потворствующий греху, еще в состоянии сопротивляться, и старается отгонять надоедливого и лживого, часто предстающего в виде светлого Ангела, беса – борьба это постоянна, я видел это!

Эта злобная тварь приятно нашептывает, льстит, обвиняет, указывает на то, что тебе нравится, постепенно разжигает до большого желания, превращая в неудержимую страсть. Самое страшное, что его действия совсем не заметны, ведь в них нет противодействия, напротив, он, возбуждая желания, потворствует им, помогая удовлетворять все, что угодно.

Он не знает границ в соблазнении, он податлив, лишь бы ты его слышал и начал уступать сам, приноравливается к любому твоему желанию, любой потребности, любому характеру. Он совратил и сгубил уже миллионы, и ты всего лишь проходящая мимо песчинка, и возможно, в свое время разделишь с ним страдания вечные.

Я вижу это сейчас, будучи душой неприкаянной, я ощущаю, страсти и страхи, я наблюдаю за борьбой человеков, которые не в состоянии выбрать Спасителя и отказаться от сатаны, болтаясь, где-то между, думая, что смогут вовремя сделать правильный и спасительный выбор, когда выбрали уже их.

Сколько раз я наблюдал эту нерешительность, сколько раз начинал молитвы за тех, на кого обратил мое внимание Создатель, столько же раз мой Хранитель давал мне понять: «Так же и каждый из нас, пытающийся спасти и привести своего подопечного друга в райские кущи, терпит раз от раза неудачу, но никогда, в отличии от вас, не унывает, ибо верит: «что вы, рожденные в грехах, принадлежащие поначалу вашего бытия власти духа преисподней, который, обладая вами, успевает в это время разлить тайный яд своей злобы на все существо ваше».

Человек с белыми волосами приглушенным тоном разговаривал с врачом о перспективах разбитого параличом клиента страховой компании, представителем которой он являлся. Из объяснений он понял – этот, очень редкий случай, обрекает пациента на полное обездвижение до конца жизни. Ни говорить, ни двигаться, ни даже понимать происходящее он не сможет.

Предъявив доверенность от родственников Шеломо Пинхаса, проживающих в России, желающих оставить больного в здешнем санатории, «Седой», после объяснений с представителями полиции, забрал пакетик с личными вещами.

Инсульт, с какими-то осложнениями и соответствующими последствиями, приковал Петра Даниловича не только к койке, но и полностью обездвижив, сдружил его с медицинским судном, в простонародье называемой «уткой» за специфическую форму.

За заплаченные медицинскому учреждению деньги за ним ухаживали, словно собирались запускать в космос. Сознавал ли он свое состояние или нет, никто из живущих сказать не взялся бы.

Дух его ожесточенно рвался на свободу, душа же находилась в страхе, все больше ощущая холодок мытарств. Какая-то часть мозга работала, причем сознание теперь более свободно могло сообщаться с подсознанием, поскольку само собой концентрировалось на всем, что было помимо тела.

Бесы, не отходя от медленно умирающего, даже не ежесекундно, а ежемоментно, мучили его постоянно предъявляемыми ему деяниями, за которые Верхояйцев уже принимал ужасные пытки. Находящийся рядом Хранитель Данилыча, молитвенно порывался прося Бога о милосердии, но находящегося на земле миловать было поздно, а наказывать больше нечем.

Впрочем, любое недомогание человека к смирению, может быть подобное во спасение – кто знает?

Душа Верхояйцева, в этом состоянии, потребовала чужих мучений, которые могли бы заглушить свои, что и нашла еще в воспоминаниях молодости, в самом начале карьеры, покопавшись в умирающем мозге. Ему мерещился двор сгоревшая машина, погибшая женщина…, еще одна, совсем молодая, несмотря на испачканное сажей лицо и полуобгоревшие волосы, ее красота возвращала и притягивала к себе взгляд. Обретение такой, судя по всему, редкой не только красотой, но характером и нравом, для мужчины, полюбившей ее – счастье. Потеря же – трагедия, пережить, которую едва в состоянии, хоть кто-то из живущих.

Первую бездыханную, кажется мать девушки, держал в объятиях обезумевший пожилой мужчина, не только тело его, но душа были изранены множественными ранами. Он был воин, из тех, кто проходят и огонь, и воду без особенных потерь, и лишь теряя любимую, понимают, что пред этим врагом бессильны…

Я присоединился к этим всплывающим мгновениям, переносясь вместе с вспоминающим в то время. Будучи духом, я смог воспринимать на свой счет переживания каждого из тех людей по отдельности и вместе. Если бы я был человеком, то умер бы только от сострадания…

Вот момент, когда души, еще живущих людей, раскрываются и разрываются в минуты, обрушившегося на них понимания потери невозместимой, невосполнимой и глобальной. Вместе с этим теряется, даже свет надежды, что-либо изменить в своей душе, после чего не остается ничего, что могло бы, хоть немного, успокоить или отвлечь!

Я чувствовал каждую из них, в эти моменты наиболее убитые горем и чистые сердцем, во всем обвиняли себя и не хотели жить. Их отчаяние было столь велико, что даже не видя возможность смерти, они желали ее, прося Бога забрать их жизни, теперь кажущиеся не нужными. Они желали кончину более тяжкую и страдальческую, чем испытали их возлюбленные, и тем больше страдали, когда осознавали, что потеря эта навсегда и с ней придется жить!

Молодой человек из прошлого, душа которого металась в поисках души своей возлюбленной, и не находя ее, разрывала сети границ тела, ограничивающих ее. Парню казалось, что грудная клетка вот-вот вскроется изнутри, а голова растечется на миллионы атакующих страшных мыслей, объединенных в один поток, о том, что ее больше нет.

Она лежала у него на руках, уже бездыханным телом. Вглядываясь в любимые черты лица, ему казалось, что они живут. Ум, находя все новые и новые зацепки, все невероятнее и невероятнее, в поиске, хоть какой-то надежды, воплощал их в мерцающих миражах, разжигаемых воображением. Стоило ветерку пошевелить кудри опалившихся волос, как он припадал ухом с губам и уже слыша выдыхаемое страдание, чуть ли не вскакивал, но прислушавшись снова, прибегал к другому. Желая услышать стук сердца, уже переставшего качать кровь, он все равно, он получал желаемое, но то было его сердце, теперь работающее за два…

Именно в такие моменты мы забываем о теле, и существуем только душой. Она часто, в подобных переживаниях, увлекается страстью самобичевания и саможаления. Вместо заботы о душах усопших, мы губим свои, чем делаем им еще больнее…

Вдруг, осознав в очередной раз потерю, он слизывал едкие текущие слезы с привкусом гари и буквально ревел в Небеса: «Зачем, Господи, свел Ты нас, если не оставив друг другу навечно, разлучил?!». Рядом, я видел, того самого, ныне парализованного, еще молодым и порывающимся воспользоваться моментом.

Сейчас он вопил к Богу: «За что Ты так меня, Отче?!» – продолжая наблюдать себя в прошлом, но лишь оправдывался и ссылался, на кого угодно.

Тогда Верхояйцев, даже не заметил умирающего ребенка. Чужое горе проходило стороной. Не цепляло ни тогда, ни сейчас делаемая им фальсификация показаний, усугублявшая состояние и положение всех, тогда присутствующих на месте трагедии. Судьба молодого офицера, потерявшего только что жену и теряющего сына, интересовала его, лишь, как возможность использовать этого человека в виде подставной фигуры на роль главного обвиняемого. А между тем, в его руках была та ниточка, что могла позволить будущему этого человека быть совершенно другим. Поступи он тогда по другому – получил бы сейчас второй шанс.

Кто знает, дорогу какому злу открываем мы, ради маленькой сиюминутной выгоды, причиняя человеку, не заслуженную им боль, меняя не только его сегодняшний день, но судьбы многих в будущем. Глупо думать, что все, впоследствии, происходящее, не отзовется на нашей судьбе. Но нам даже предположить страшно, что настигшее возмездие, постигло нас именно из-за такой, когда-то совершенной, мелочи.

Слуга преисподней крикнул сегодняшней мятущейся душе Данилыча:

– Помнишь, ты подсунул бумагу этому парню, заведомо написав там ложь… Он подписал ее. Дааа! Именно той самой подписью ты заключил контракт с моим господином. Он ждет тебя!

– Но ведь не я подписывал, да иии… это была не кровь!!!

– Глупец! Неужели ты думаешь, что можешь переспорить меня?! Сатана – есть дух! С душой твоей он и говорил…, а кровь! О как глупы людишки! Отвергнутую жертвенную кровь Спасителя, смешав её с кровью людей, убитых этим юношей после, а не свою, плеснул ты на папирус… О, как я рад, что ты погиб средь миллиардов тебе подобных гордецов! Во зле родился ты, злом взращен, им же умерщвляем здесь, сейчас! Ты, во плоти гноишься ныне, но не долго…, и скоро навсегда разделишь нашу участь…, брат, погибнешь ты во пламени возмездья…, погибнешь, и воспряв, останешься на пике мук сей гибели на вечно! Вместе мы разделим этот ужас, коль сами выбрали его…

– Нет, нет, нет, я не выбирал, я вообще ничего не делал! Это ведь не я подписал, и вообще, это работа…, я работу делал!!!.. – Ужасно зрелище гибнущей и уже бесправной души, еще не совсем осознающей своё положение и будущее, точно знающей – воздание справедливое и жуткое совсем рядом. Но не это страшит больше, а бессилие, к которому, в большинстве своем, находясь в своем теле, она не привыкла.

То, что наблюдает, ощущает она, то с чем может сравнить, уже не в ее власти, здесь не возможен самообман, самооправдание, самоутверждение – здесь лишь истина, и упование на милость Того, Кто отвергнут ей прежде!..

Я витал с Ангелом над тогдашней трагедией, я пережил с каждым и за каждого, кто участвовал в ней, все их страдания, и более всех со мной был созвучен, своими муками, тот самый молодой офицер, находящийся только в самом начале своего страшного пути.

Я даже не пытался разобраться в том, что делали слуги преисподней и Ангелы. Их голоса смешались, но не слились. Не дано понять душе неприкаянной одновременности вакханалии зла в радуге милосердия и милости Создателя. Нет ни у одного существа на свете возможности разобраться в подобном.

Зла нет – люди творят его сами в безграничном океане Света. Я видел, я знаю это – даже самый большой человеконенавистник на смертном одре, в самом худшем случае, безропотно примеряет на себя маску страха, и ни чем уже не страшен сам. Испытывающие же, сам по себе, ужас от прошлого, связанного с деяниями этого человека, окружающие его люди, становятся рабами этого страха, порожденного их униженной гордыней…

Запаянное в желеобразной биологической массе, не освобожденное сознание Верхояйцева, судорожно хваталось за любую возможность, хоть как-то сориентировать себя в пространстве, но как прежде, почему-то не получалось, а для нового чего-то не хватало. Появившийся у его постели беловолосый человек, резанул, как-то неприятно, из памяти. Данилыч вспомнил мельком виденное, когда-то – в его сегодняшнем состоянии все вспоминается, проходя не столько кинолентой, сколько полным восстановлением событий.

И почему, приходящее из прошлого, не может быть чем-то приятным, с позитивными эмоциями, что дало бы, какие-то силы. Нет, всплывало только обличающее, словно месть совести, её же голосом, ставшим сейчас многократно превосходящим прежний, когда-то отверженный, шепот, такой не выгодный, обличающий, не нужный…

Тогда, несколько десятилетий назад, этот «Седой» появился в больнице внезапно, совершенно не обращая внимание на все запреты и охрану. Что-то обговорив с подозреваемым, которого он так великолепно обработал, исчез навсегда, вырвав, из стройно подбитого обвинения, все ключевые фигуры и факты.

Первый раз Верхояйцев тогда пошел на такой грубый подлог, эта ложь даже его самого пугала, но грань была перейдена, да и важно ли было, что именно произойдет с кем-то, если у него все должно быть хорошо. И ведь стало!..

Я наблюдал за этим, мне казалось важным понять, что именно происходит в этот период с самой душой. Эта была, не знавшая раскаяния, душонка, но поскольку Господь милостив, Он и здесь дает шанс. Но как душе, не имеющей подобного навыка, прибегнуть к самоосуждению, самооправданию, преступив через гнев привязчивой, гордыни и тщеславия.

Даже чувствуя гнилостный запах геенны огненной, окруженной слугами преисподней, не в состоянии она подняться над собой, уже понимая, что необходимо для спасения.

Ощущает она приближение забвения, что есть невозвратное состояния от противолежащего края пропасти, где началом мнится ей Эдем и Врата Рая. Сейчас же, находясь между тем и другим, будто притягиваемая, то к одному полюсу, то к другому, душа, переживала заново все содеянное личностью человека, неотъемлемой частью которого была всю земную жизнь, частью от вечного и бессмертного.

Как можно побороть сон человеку, не спящему несколько дней, и вдруг, неожиданно нашедшему пищу, вкусившему ее, и теперь, в тепле и спокойствии имеющему возможность полного отдыха. Никак! Наступит момент, и сон незаметно вкрадется в сознание…

Проснувшийся, через несколько часов, даже не вспомнит, как провалился в царство Морфея. Мне пришло это сравнение на ум, хотя из своего земного прошлого я не помню почти ничего, но это ясно осозналось, поскольку я бурно переживаю сейчас, наблюдая за борьбой, происходящей в несчастной душе Петра Даниловича. Она даже сейчас, находясь на грани, перейдя за которую, уже никогда не вернется, не желает спасти себя, отказавшись от страстей, испытать, которые даже не в состоянии. И, о ужас! Сейчас это еще тяжелей, нежели при жизни.

Мы, даже увидев воплоти Бога и чудеса Им творимые, способны сомневаться. Ещё немного, и душа его в смятении, перейдет в другой мир, где, уже понимая свою погибель, будет лишена возможности покаяния, молитвы за себя, надежды.

Все возможное – это сопротивляться нагнетающемуся сну забвения, надеясь на тех, кому ты дорог, на тех, кому помог, Бога ради, за кого заступился, отдал последнее, за кого пострадал, молился сам, что и есть богатства, скопленные на Небе в спасительной сокровищнице нетленной. Но если некому, то не выкупить ни за какие богатства мира спасение души своей у Того, Кому и так все это принадлежит.

Заступаться ни за раба Божьего Петра, ни тем более, Шеломо Пинхаса, было не кому, и постепенно, как вода в воронку втягивалось сознание обездвиженного Верхояйцева в темноту гущи, куда следом растворялась и душа грешная… Бесы разрывали ее на части, скатывали снова воедино, в безобразные, оцениваемые по достоинству только ими, формы. Сколько не просила она вспомнить об оказанных их господину услуг, ни слова не было услышано, ибо каждый из них был торжеством лжи и злобы собственной гордыни.

Видя все это, я был под тяжким впечатлением, ибо сам, будучи духом временным, находился здесь, буквально в шаге от такой же участи. Ангел мой освещал и грел меня своим светом, придавая не меркнущую никогда надежду. Я ощутил его любовь и уверенность, а понимая, что не один, перестал сомневаться… Именно в это время, каждый ощущает свою слабость, мыслью, о которой боится поделиться. Плохо, что очень быстро это настоящее забывается, и мы вновь ровняем себя с Богом!..

 

Взросление

«Седой» остался доволен произошедшим, и все больше убеждался, что возмездие правосудия Божия, настигает человека и здесь на земле. Четкая прослеживаемая цепочка зависимостей казалась уму неопровержимой, хотя и он мог ошибаться.

Конечно, он помнил этого милиционера, а зная полный его послужной список, не удивился его поступку. Жадность и страсть к стяжательству частые попутчики к деяниям глупым, как правило, кончающиеся плачевно.

Из имеющегося в ячейке банка, он сделал вывод, что дальнейшие усилия нерациональны, полная картина последствий прояснилась, а потому касательно этого дела осталось лишь одна забота – дом «Солдата» и его дочь – в первую очередь, и коробочка черного дерева с крестиком – во вторую.

Опасения, овладевшие им, были не беспочвенны, ибо и два молодых человека, явно имевших какие-то планы в отношении Верхояйцева, и целая оперативная группа, посетившая, интересующий дом в Вешках, а главное непонятный интерес к самой девочке, не могли быть совпадением и явно связаны друг с другом.

Он по опыту знал, что генерал ни силами, ни мыслями по воздуху не разбрасывается, а посему предположить обычную месть было бы глупо. В его интересах, скорее было бы попытаться обработать «Солдата», что, по причинам понятным, не возможно. На неясные перспективы тот никогда не рассчитывал. Значит, было еще что-то, что предстояло выяснить. Впереди ждал путь в Москву…

Я, понимая опасения этого человека, все же не смог осознать причину их опасений. Видно отталкиваясь от своей сегодняшней эфемерной сути, я прежде всего, начинал свои мысли от окружения Татьяны одними Ангелами. Но где жертва, там и хищники, и это я ощутил сразу при приближении к дому ребенка.

Почуяв возможность, слуги преисподней слетались, предвкушая испуг, волнения, подозрения, со стороны, как пожилой женщины, так и девочки. Они не приближались, но были недалеко. Хранители блистали молниями и мечами, обжигая молитвенным пением.

Внучка, будучи спокойным и отстраненным от будничной суеты, ребенком, чувствовала, чье-то присутствие, бабушка подтвердила ее опасения, сказав, что мир их соприкасается с миром Ангелов, причем, не только небесных, но и падших. Надо молиться, поскольку не бывает всегда все хорошо, иногда Господь попускает для укрепления веры что-то, с чем человек сам справиться не может.

Люди генерала (а он был лишь веточкой большой разветвленной системы), проникнув в дом, тоже установили систему наблюдения, подобной уже имевшейся. Но в этом случае важно, кто первый. Это присутствие и чувствовало дитя.

Будто специально забыв и о потайной комнате и о спрятанном ящике, день изо дня она посвящала себя прежним занятиям и увлечениям. Оставшись в лицее, что станет определяющим в недалеком будущем, она вынуждена была заниматься и общественной нагрузкой, что постепенно втягивало ее в круговорот общественных дрязг, частных меркантильных интересов, чужих властолюбия и тщеславия.

Мальчики, даже из старших классов, начали обращать на нее внимание, что не осталось незамеченным и влекло за собой необходимость выбора. Постепенно происходящее влияло на формирующееся мировоззрение, где факторами были и различные происшествия, впрочем, ни одно учебное заведение не избегает переворотов в сердцах детских или трагедий маленьких личностей. Слава Богу, подобные испытания пока обходили ее стороной, но переживания подруг и друзей, кем она воспринимала всех, хоть раз к ней обратившихся, задевали и откладывались, наслаиваясь в виде эмоций и мнений.

Отзывчивая и добрая, доверчивая и заботливая, она имела стержень жесткий и волевой, но не чувствовала этого сама, а соответственно не показывала и окружающим, пока не пришло время столкнуться с очевидным злом.

Происходящее в детский сердцах, часто не соответствует настоящему пониманию случающихся событий, от этого подростки бывают жестоки и неоправданно злы. Совершив страшное, они в последствии рассказывают об этом, как о чем-то обыденном, словно не с ними случившемся. Поддающиеся неосознанно вполне взрослым эмоциям, не думая о последствиях, совершают деяния, вызывающие ужас, даже у тех из взрослых, прошедших страшный путь, и казалось бы, повидавших и испытавших невозможное.

Случилось так, что мальчик на три года старше Татьяны, испытывал к ней серьезные, для этого возраста, чувства. Он не находил желаемой взаимности, ощущая на себе только знаки дружбы. Все происходящее не может касаться одного человека. Связанное и спутанное воедино, отзывается на окружающих, а от них, возвращается к нам обратно.

Одноклассница Егора, не равнодушная к нему, невзлюбила свою мнимую соперницу, а чувствуя явное превосходство в возрасте и силах, решила применить свое преимущество. Подговорив подруг подкараулить девочку по дороге домой, Рита не рассчитала некоторые, казалось бы, мелочи, и вместо одиноко идущей дочери «Солдата» в «засаду» попал и провожающий ее поклонник.

Отступать уже было поздно, и девятиклассницы пошли на крайние меры, почти сразу набросившись на шестиклассницу. Девочки дерутся жестко – это не секрет, но то, что происходит, когда неконтролируемый гнев, часто беспричинный, вырывается наружу, и превращается в избиение, не поддается описанию и определению.

Татьяна не получила ни одного удара, поскольку Егор, воспитанный в семье офицера, имел понятие и о чести, и о достоинстве, а потому не допустил расправы, переведя всю ненависть на себя:

– Рит, это касается только ее и меня, мы просто друзья, я помогаю Тане, потому, что мне это нравится… – Любая женщина, заподозрившая гораздо больше, чем дружба, даже если не имеет никакого права на этого мужчину, воспримет такие слова, как бык взмах красного плаща тореадора…

– Нннн, значит любовнички! Беспризорница и клоун! Ха-ха-ха!!!.. – Возможно дальше этого развития событий и не имели бы своего продолжения, но юноша посмел взять Татьяну по руку, поднять ее ранец, выбитый одной из подруг, из его рук, и с достоинством начал удаться, даже не оборачиваясь.

Бурая краска залила лицо Риты, получая двойной удар – потерянная возможность обрести кавалера и позор перед подругами, уже с улыбками язвящими над ее растерянностью.

Злоба, еще минуту назад, сконцентрированная на девочке, моментально поменяла свой вектор и уперлась в спину одноклассника.

Странная возможность зла, объединяться без каких-либо предварительных договоренностей, и выплескиваться моментально, лишь получив микроскопический мимолетный позыв:

– Ах ты, сука! Да кто ты есть, голытьба! Мой отец перевернет всю твою семейку и пересажает всех твоих родственников…, да я заявление на тебя напишу, и в тюрьме тебя «петухом» сделают!!!.. – Она знала, о чем говорила, поскольку отец, по стечению обстоятельств, был прокурор, а мама судьей районного суда. Дочь часто была очевидцем их сор или застольных разговоров, где «коллеги» обсуждали многие моменты и анекдоты, происходящего в обеих системах…

Поскольку сказанное не произвело никакого впечатления, а улыбка обоих молодых людей, ощущалась даже со спины, гнев возрос многократно и превратился в действие. Причем каждая из девушек действовала соответственно своей изобретательности. Рита подбежала и ударила, как ей теперь казалось, предавшего ее кавалера, ногой и попала каблуком – шпилькой в копчик. Ближайшая из подруг метнула заранее припасенный увесистый камень, попавший в низ затылочной части головы. Третья, ничего более не придумала, как ударить, уже упавшего без сознания, заостренным концом туфли в голову, угодив точно в висок…

Потом, они не смогут сказать, каким образом удары получились такими точными и нанесшими настолько страшные раны, что получивший их, скончался в тот же день, не приходя в сознание.

Этим не закончилось, еще минут пять Татьяна оттаскивала обезумевших подростков, избивающих, чем угодно и куда угодно. Она молила прекратить, или начать бить ее саму, но глухи и слепы охваченные яростью люди.

Уже охрипнув, обезвоженная от переживаний и потоков слез, стояла она на коленях, прикрывая собой голову своего друга, получая заодно тычки, уже обессиливших, девушек, когда появился вызванный, кем-то из магазина, у входа в который все это происходило, наряд полиции. Через двадцать минут карета скорой помощи увезла обоих, а избивавших школьниц доставили в отделение УВД.

Показания допрошенных, противоречили настолько, что пришлось прибегать к записи видеокамер, установленных, как внутри магазина, так и у входа. На счастье Татьяны, нападавшие успели пройти место предполагаемого столкновения, завернуть за угол и выйти на открытое место, где все и началось. Правда, этого не заметили сами три девочки. В своих показаниях они всё валили именно на нее, уверяя, что, как раз таки, они то и оттаскивали сбесившуюся малолетку от бросившего ее парня Риты. Правда, этот было единственное, в чем они совпадали.

Просмотренная видеозапись, указала очевидных виновников и конкретную вину каждой из них. Стараниями, следователя, понимавшего, что записи, при таких родителях, могут не «дожить» до суда, а Татьяна, на основе показаний, Риты и подруг, может невинно пострадать, попали в интернет, следом на телевидение, что и помогло, избежать нависшей над сиротой угрозы.

Происшедшее, можно было бы забыть, и больше не возвращаться, но все вылившееся оказало огромное влияние на девочку, и прежде всего, дало толчок к ее возмужанию и осознанию существования зла мира.

Ситуация усугубилась болезнью Элеоноры Алексеевны – инфаркт, хоть и не имевший страшных последствий, поскольку оказание квалифицированной помощи подоспело своевременно. Как раз в этот момент, старушка приехала в больницу забирать внучку.

Очнувшись после приступа, первое, что она увидела – это невероятно повзрослевшие глаза Татьяны. Решимость, ярко пронзавшая этот взгляд, по началу, даже испугала, а охрипший голос и его интонации, дали понять – детство позади!

Несколько часов дочь, находящегося уже несколько лет в коме осужденного, переходила из палаты в палату, переживая и молясь то за Егора, оказывается совсем ей не знакомого, то за единственного близкого и родного ей человека, находящегося в палате, этажом ниже. Появившиеся родители мальчика, увидев её растрепанную и заплаканную, сжимающую, уже безжизненную руку их сына, убитые сами, навалившимся горем, растерявшиеся, стенали и рыдали у ног своего отпрыска, единственного, и появившегося уже в позднем возрасте, а значит любимого и долгожданного людьми, вполне понимающими, что другого уже не будет!

Не было в этот день в больнице ни одного человека, не проникшегося к этим людям, особенное участие принимал доктор – начальник хирургического отделения, по стечению обстоятельств, друг отца Татьяны.

Увидев ее и, конечно, сразу узнав, он предпринял все меры, что бы успокоить психику и устроить её комфортно в детском отделении, испытавшего страшный стресс, ребенка. Ушибы на ее теле не вызывали беспокойства, чего нельзя сказать о нанесенных душевных травмах, обязательно, рано или поздно, имеющих последствия…

Я наблюдал за трагедией. Не в состоянии остаться в стороне, просил, как мог, милости для детей, мне казалось, я смогу отогнать резвящихся вокруг слуг преисподней, но меня просто не замечали, поскольку, считали и так своей, уже очевидной добычей, здесь же души еще почти чистые и далеко не охваченные.

Я воочию ощутил беззащитность двух девочек, оказавшихся некрещеными, соответственно, не имевших Ангела-Хранителя. Одной из них была Рита, что и очевидно из ее поведения. В сущности, еще ребенок, добрая душой, но уже с повышенной самооценкой, уже умеющая завидовать, любящая властвовать и подчинять. Не имея другого примера, и понятия о добродетели, дочь, всегда занятых родителей, оставивших ее на собственное попечение, как обычно бывает в таких случаях, увлеклась представившимися искушениями. К своим, почти, пятнадцати годам, перепробовала все от секса до наркотиков, что всегда сегодня более доступнее, чем сложное духовное, над чем надо задумывать, и ради чего необходимо себя ограничивать.

Для Татьяны произошедшее стало первым испытанием, касающимся только ее, и конечно, наложилось оно на ситуацию с отцом. Почувствовав себя ущербным человеком, на которого сыплются все несчастья, она спрашивала Бога: «За что?!» – но еще не имея полного понимания причинности, винила во всем себя. В таком случае появляется возможность формирования ощущения неполноценности, но благодаря настоящей вере, близости хороших духовных наставников, действительно любивших её по христиански, и способных объяснить, если не напрямую, то в притчах, причины случившегося, все обошлось.

Детки в школе по-разному реагировали на трагедию. Среди них, как и среди взрослых, находились и такие, кто пытались в произошедшем, обвинить саму Татьяну, что быстро сошло на нет, благодаря ее смирению и скорби. Безответные оскорбления и обвинения, не находя противодействия, теряют свой смысл – бесы не любят биться в стены смиренных сердец, не находя пищи, и ищут другие пути.

Я видел это – они как правило принимают вид правды или добра, находя подходящие моменты, подходящих людей, подговорив и направив каждого в нужное им русло. Ловушка может показаться благим делом, особенно, если люди эти значимые и важные персоны…

Виктор узнал о происшедшем во время, но появиться на горизонте сразу не смог, зато этим воспользовались подчиненные генерала.

Не прошло и суток, как к дому подкатил лимузин, набитый важными особами, женского пола преимущественно. Элеонора Алексеевна, прозябающая в постельном режиме, еле сдерживая слезы и глотая, одну таблетку за другой, успокоительного старалась спокойно отвечать на вопросы представителей комитета защиты прав детей. Она понимала, что появившиеся, из кожи вон лезут, дабы найти, хоть что-то не устраивающее в жизни Танечки.

Разумеется, время было подобрано идеально – только что обе перенесли страшнейший стресс, волнения им были противопоказаны, но разве это может иметь значение для людей, не имеющих сердце?!

То и дело по дому слышались крики радости от новой находки, которую быстро вписывали в какой-то журнал, тут же раздувая, скажем, из маленькой паутинки на окне сплошные условия антисанитарии, в которых ребенок не мог находиться. Сюда же зачислили и нездоровье бабушки, и ее неработоспособность, отдаленность от лицея, недостаточность калорийности питания, исходя из перечисленного съеденного за последние сутки, что просто не могло быть иным, в подобной ситуации. Продукты, находящиеся в избытке в холодильнике никого не смутили, в отличие от запаха валерьянки и кучи медикаментов, якобы совершенно бесконтрольно находящихся в доступе девочки. Список получался внушительным, и комиссия уже собиралась констатировать не возможность нахождения ребенка в подобных условиях, как вдруг, не понятно, как прошедшие, на кухне появились трое крепких, и подозрительно спокойных человека.

Предъявив документы, они, не двигаясь с места и не поворачиваясь в определенные стороны (учитывая установленные конкурентами видеокамеры), показали несколько только, что сделанных записей видеонаблюдения, что стало достаточным для охлаждения пыла. Возглавляющая комиссию, пышногрудая блондинка, фыркнула:

– И на вас управа найдется!.. – Вырвала уже подписанную стопку документов, разорвала и выбросила в мусорное ведро. Проделанное, не вызвало совершенно никакой реакции. Единственно, говоривший, из числа неожиданно вошедших, отчетливо произнес:

– Это ничего не значит, мы вынуждены будем прибегнуть к крайним мерам – ходатайствовать о возбуждении уголовного дела о вымогательстве в особо крупных… Сами понимаете, сумма означенная вами несколько минут назад, не оставляет нам другого выхода!

– Да вы с ума сошли! Да вы знаете, кто я?! Да вы сейчас себе приговор подписали! Да я сейчас позвоню…

– И трубочку мне передадите…

– Нет…, ну яяя…

– Вы, мадам, ввязались в очень тяжелую и продолжительную ЧУЖУЮ игру, а еще точнее, вас двинули в виде «разведки боем» с голым пузом на самый укрепленный объект, дабы узнать расположение огневых точек… противника. Только вот, мы на поверку дня завтрашнего, будем единомышленниками, а вот вас отпевать придется уже сегодня… – В уголках губ говорящего появились еле заметные морщинки, в глазах мимолетно блеснул голубой огонек, не оставшийся незаметным, и быстро растворился в сером промозглом снеге, почти бесцветных глаз.

– Выыы… а вы кто?!.. – Словно потеряв память, промямлила львица, моментально превратившаяся только в старую, протертую шкуру хищника, натянутую на надувной каркас.

– А кого бы вы хотели, можетттт…

– Ааа, я поняла – от генерала, что ж меня не предупредили? Так глупо!.. – Сама не понимая, чушь она несет или глупость делает, женщина, явно ощущая начавшуюся ошибку, будто растворяясь в бессмысленности слабеющего организма, почему-то быстро теряющего разум, не в состоянии остановиться, лепетала:

– Лев Палыч…

– Аааа, ну это меняет дело… – Будто произнесенное действительно меняло все в корне. На самом деле, продолжение диалога имело лишь одну цель – уточнение фамилии и, по возможности, должности. Рука офицера сочувственно легла на запястье говорившей, и слегка пожав его, застыла. Почувствовав прилив сил от кажущейся поддержки, она продолжила:

– Он же так резок и лаконичен – до всего нужно доходить самой! А ведь здесь не трущоба, и достаток виден и уход… – как-то дело нужно было делать!…

– Теперь не нужно, передайте…

– Генералу…, ааа вы сами?..

– Хорошо, сами, так сами. Не волнуйтесь, мы всёёё сами… – Дождавшись, пока вся «комиссия» покинет дом, ретировались и трое, совершенно ничего не объясняя. На смену им в прихожую влетел обещавший вчера навестить доктор. Владимир, не понял ровным счетом ничего из рассказанного Элеонорой Алексеевной, посчитав, произошедшее ошибкой, а сбивчивые пояснения – последствием введенных внутривенно успокаивающих препаратов.

Его сменил отец Иоанн, и так почти двое суток, не оставляя этих двоих в одиночестве. Навестил даже Мартын Силыч, уходя, обещая разобраться в инциденте.

Через неделю пожилую женщину и девочку посетила комиссия в другом составе, оставив замечательный отзыв, и выпив по чашечке чаю, каждый, пожав еще слабую руку тетушки Татьяны, успокаивая, говорил приятные слова обещания помощи в случае необходимости.

«Седому», в виду не возможности покинуть жилище домочадцами, и необходимости очевидного присутствия в доме лишнего электронного надзора, пришлось под видом электриков прислать своих людей для демонтажа найденного. Полный контроль над этим домом теперь был в надежных руках, хотя бывшие в курсе, понимали временность спокойствия.

Главное оставалось неизвестным – причина такого интереса к дочери, которая не могла быть ни полезна, ни опасна!..

Я мог расценивать все эти сцены, лишь с точки зрения борьбы за души ныне живущих – именно это и есть здешняя очевидность, все остальное совершенно лишено, какого бы то ни было значения.

Видя зря растрачиваемые усилия, предпринимаемые попытки совершить, что-то забываемое завтра, и не нужное уже послезавтра, я переживал гибельное существование этого мира, паразитивность этих существ, едко желающих друг другу «добра», и редко помогающих от сердца, но часто, эгоизма потехи для.

Мне хотелось знать, зачем нужно было пытаться сделать, еще совсем девственное очаровательное создание, несчастным? Из этого мира, благодаря имеющейся возможности наблюдать не только внешнее, но и духовное преображение, обозреваются такие процессы гораздо глубже, нежели это может получиться у самих, участвующих в них.

Тот же доктор, не ощущая своего доброго порыва, просто выполнял свой долг, и насколько в этом было альтруизма, доброй воли, желания помочь, настолько же действенно было и влияние его поступков на выздоровление бабушки и восстановление, пошатнувшегося несчастьем, мировоззрения Татьяны.

Священники, приходя навещать, ставших уже близкими не по родству, а по единоверию, сестер, делились светом и с другими навещающими их, таким образом, дом этот виделся мне снопом исходящего света и чистоты, который не могли преодолеть силы зла.

Уже из опыта знаю, что места такие буквально притягивают завистью этих тварей, а потому сам молился за дом этот. Слушая, как я это делаю, Хранитель тихо и мило проникался нескрываемой скорбью. Так было всегда, когда он чувствовал изливаемые мною переживания в отношение к этому ребенку, в это мгновение мысли его направлялись вверх, и становились мне не доступны, может потому, что он знал настоящую причину моей привязанности. Я и сам находил в себе, какое-то место, где жило это особенное чувство к этому незаурядному маленькому человеку, но дальше не смог ощутить ничего.

Странное для этого мира чувство, посещало меня все чаще и чаще – я желал не просто защищать, но быть постоянно рядом и отвечать за судьбу ее в настоящем и будущем…

Из-за своей анемичности и не спортивного образа жизни, крепче Татьяна не становилась, и по настоянию, пожалуй, всех взрослых, было решено подвигнуть ее на выбор какого-нибудь вида спорта.

Сначала, все сошлись на плавании, но в виду, какой-то аллергической реакции на хлорированную воду в бассейне, Татьяна обратила внимания на очень понравившиеся ей пластичные движения гимнастики, преподаваемой молодым человеком, в зале рядом. Он мог показать совершенно невероятные для тела человека движения и заинтриговал еще тем, что гимнастика эта подвластна любому возрасту.

Было решено заниматься обоим, и у-шу, плавно начало входить в режим дня. Результаты не заставили себя долго ждать, Татьяна чувствовала не только прилив сил, мышечный тонус, обладание своим телом, но и энергетику, и какую-то странную уверенность в своих силах. Конечно, агрессии не было, но что-то внутри ее говорило, что со многим теперь она сможет справиться сама.

Спортивный зал был недалеко от лицея, и находился под протекторатом ветеранов одного из самых старых и уважаемых спецподразделений, имеющих начало своей истории еще с советских времен. Раз в месяц учеников посещали эти самые ветераны – уже седые дядьки. Их взгляды, покрытые дымкой пороха и, как лаком отшлифованные сдержанными слезами потерь, умилялись радостью и старанием детишек.

Иногда проводились соревнования, где зачастую председательствовали, еще несущие вахту, действующие служаки в разных чинах и званиях. Среди них выделялся почти полностью поседевший генерал. Сослуживцы обращались к нему не иначе, как по званию или по отечеству – «Палыч». Два его сына на несколько лет старше Татьяны серьезно занимались в этой школе единоборств, и помышляли о своем будущем, как о продолжении династии.

У генерала были свои видения на отроков, он не собирался просто расточать такие, воспитанные лично им кадры, да еще носящие его гены.

Многие его сослуживцы приводили своих детей, и клуб этот, действительно, со временем стал элитарным, но не как принято думать – фешенебельным и гламурным, а собравшим сливки настоящих спортсменов, тренеров, легенд спецназа, продолжателей их дела и потомков, стремящихся не запятнать чести предков. Поэтому, попасть сюда было не просто, а для подавляющего большинства и невозможно!

Послабление давалось только девочкам, дабы разбавить мужской коллектив. Кроме всего прочего, дочь «Солдата», и правда была, предрасположена к единоборствам, пусть пока не столько умением, сколько характером. Внимание ей уделялось особенное, что уже через пол года дало свои плоды, в виде призового места на очередном соревновании.

Элеонора Алексеевна так и осталась в группе для пожилых людей, что было в клубе, как миссия милосердия, хотя все равно среди пенсионеров было немало бывших служак. Гимнастика была для нее не столько гимнастикой, сколько возможностью всегда быть с внучкой.

Петр и Павел – «Пересвет» и «Ослябя», как звали, как две капли воды похожих друг на друга, в узком кругу сыновей Льва Павловича, а это был именно тот генерал, о котором шла речь ранее, были нрава спокойного и силы богатырской. Мало кто выходил на татами против них, особенно против второго, будучи еще не побежденным. Глобальных побед в их списке не было – отец не пускал на крупные соревнования, лишь те, которые не освещались, были открыты для их выступлений. Ничего удивительного в этом не было, братья поддерживали такой подход, поскольку предполагаемая стезя не терпела известности.

Младший на два года – Павел, был настоящей скалой, душою добрый и вдумчивый разумом. Порой казалось, что его медлительность – не черта характера, предполагающая, прежде всё обдумывать и лишь после делать, причем, делать быстро и точно, а проявление, какой-то неуверенности и недалекости. Уже зная его ближе, что было дозволено далеко не всем – сходился с людьми он тяжело и неохотно, человек, вдруг, обнаруживал колоссальную мощь ума самобытного, пытливого, никогда не останавливающегося, перед неизведанным.

Юноша, будучи одарен многогранно, тянулся не столько к познаниям, сколько к духовному равновесию. Видя же своё будущее в продолжении дела отца, хотя не очень-то представляя в чем оно состоит, он прибегал к изучению всего возможного прикладного на этой стезе.

Не торопясь, он формировал, пока интуитивно, базу под предполагаемую профессиональную надстройку, которую должны были выстроить преподаватели в следующих ВУЗах.

Заканчивая в этом году школу, он прекрасно осознавал окончания периода юношества, принимая независимость, как дар. С сегодняшней точки зрения, видимое было не сложным лабиринтом, а вполне понятным и закономерным. Так было пока Павел не обратил внимание на совершенно невероятное существо, своей чистой улыбкой буквально ослепившей его…

Тренировка закончилась неожиданно рано, свободного времени оставалось около часа. Обычно молодой человек тратил его на прогулку и чтение в садике, прилегающем к клубу. Сегодняшнее весеннее солнце и запах, наполненный свежестью зарождающейся жизни, притягивали взгляд к девушкам – в свои 17 лет он был еще девственником, и вообще полной противоположностью своему старшему брату, любившему шумные компании.

Ничего не могло подтолкнуть его в объятия, липнувших к нему девчонок. Настолько, пока не уместным казалось Павлу времяпрепровождение с дамами, что даже ответить на улыбку очаровательной брюнетки, уже полгода, пытающейся взять его приступом, не получалось. Он почти всегда был занят, каким-нибудь мыслительным процессом в поисках ответов на мучащие вопросы – «Ослябя» не терпел моментов невыясненности или недоговоренности.

Бросив, здоровенную сумку у ствола вяза так, чтобы было удобно, упереться о нее могучей спиной, и вытянуть гудевшие, натруженные упражнениями, ноги, он, испытывая почти блаженство, опустился в импровизированное ложе, и предчувствуя зарождающиеся мурашки, раскинул руки в стороны. Легкий испуг от неожиданного удара по руке, и чей-то крик, заставили подпрыгнуть гиганта и развернуться в сторону агрессора.

На уровне человеческого роста неожиданностей не было, что напрягло и заставило отступить спиной к дереву. Буквально в полуметре от вяза проходила чуть заметная тропинка, обычно никем не используемая. Она была пуста. Понятно, что кто-то по ней только что двигался, но куда делся? В периферийном зрении привлекло внимание какое-то шевеление – светлые волосы слегка ворошил свежий ветерок.

Присмотревшись, Паша прошелся взглядом ниже и остановился на притягивающих двух, почти сливающихся, бугорках. Дальше были стройные ноги, красивой формы, оканчивающиеся кроссовками.

Молчание продолжалось, с его стороны, поскольку вопросы не получали ответы. Юноша чувствовал свою вину, поскольку понимал причину произошедшего – он просто сбил ее своей вытянутой ручищей, и пока, даже не извинился. Думая, как именно это делается, спортсмен силился понять в сознании, кто бы это мог быть?

Она же, уже забыв о случившемся, пораженная красотой представшего перед ней, только дающего начало бутона, цветка, лежала, не в состоянии отвести от него глаза. На память ей приходили строки из акафиста «Слава Богу за всё»: «…Мы увидели небо, как глубокую синюю чашу, в лазури которой звенят птицы, мы услышали умиротворяющий шум леса, и сладкозвучную музыку вод, мы ели благоуханные и сладкие плоды и душисты мед. Хорошо у Тебя на земле, радостно у Тебя в гостях…».

Произнесенное вслух, показалось Павлу необычайно точно выразившим его состояние от ощущаемого вокруг. Как продолжение, их мысли слилось в одно фразе: «Как это случилось?» – каждый в эту фразу вложил свой смысл и подумал о своем. Однако, если Татьяна, а это она, делая ежедневную пробежку, которой обычно оканчивала тренировку, споткнулась о вытянутую руку гиганта. Кстати – это единственные моменты, когда она оставалась без бабушкиного пригляда.

Если девушка точно не поняла причины своего падения, предполагая, что запнулась о корягу, и рассматривая растение, была уверена в своем одиночестве, то мужчина только начал осознавать, что до него никому дела нет. Чем и решил воспользоваться.

Она продолжала читать выдержки из акафиста наизусть, согнув ноги в коленях и болтая попеременно ими в воздухе. Положив головку на, подложенные под подбородок ладони, девушка наслаждалась, тем, что мы обычно совсем не замечаем, внимая красоту природы.

Немного помолчав, она спела песенку грустного, но оптимистического для верующих содержания, где припевом были, уже знакомые нам, слова: «Слава Богу за все, слава Богу за все – слава Богу за скорбь и за радость…». Она вспоминала об отце, о случившейся год назад трагедии, унесший жизнь, как она считала, её друга, о каком-то странном волнении, нахлынувшем на нее при недавней случайной встрече, даже столкновении с очень большим по габаритам молодым человеком. Как раз сейчас, исподтишка, он наблюдал за ней. Что-то зацепило в нем тогда, но он, кажется, так и не понял что случилось, и уставившись на нее, как будто увидел, что-то необычное, настолько растерялся, что даже не извинился, хотя мог и не понять, что зацепил краешком огромной сумки её руку.

Эта весна вообще была необычной, в ее организме происходило многое. То, о чем подумал читатель, произошло гораздо раньше, и бабушка сумела объяснить от куда кровь, и почему об этом не нужно беспокоиться, а вот какое-то желание, концентрирующееся внизу живота и в области груди – раньше такого не было… Подумав об этом, Татьяна рывком подтянула ноги к животу, встав на колени, и подперев подбородок кистями рук, оперлась о землю локтями.

Поза, которая она при этом приняла, показалась ей более удобной, но по-другому её воспринял Павел. Вид сзади, всколыхнул в нем, доселе, неведомое чувство, с соответствующей физической реакцией. Лицо залилось краской, нахлынувшее чувство стыда, заставило его отвернуться, разворачиваясь, он запнулся о ремень своей сумки, переступая через нее, запутался и грохнулся оземь, хоть и успел сгруппироваться, подняв сумку над собой.

Испугавшись неожиданного шума и шевеления, Татьяна вскрикнула, но вместо того, чтобы броситься прочь, кинулась на парня, даже не предполагая громадную разницу в возможностях.

Удар пришелся ему, почти в глаз, он сгреб ее в охапку, и как следует, встряхнув, перекинул через плечо, подхватил сумку и побежал в сторону пруда.

Почему туда? Наверное, это было открытое место, залитое солнцем и теперь, зарождающимся чувством…

Что бы сказала ее мать, висевшая именно так в последние секунды своей жизни? Татьяна же молчала, но предпочла сделать то же, что сделала тогда мама – впилась зубами…

Смех двух молодых людей разливающийся над небольшим прудиком, встревожил всех обитателей, только нашедших себе отдых на глади воды. Утки, гуси, лебеди, и разные местные, более мелкие твари, летали кругами, будто желая слышать каждое слово родственных душ, внезапно нашедших друг друга на просторах вселенной.

Сильный мужской голос, волнительный от переживаемого, перекрывал любые звуки:

– Я так в жизни не пугался! Ты не поверишь, я никогда не чувствовал таких переходов: сначала испуг, потом, удивление, потом восторг – какие стихи ты читала?…

– Это акафист…

– Странное название…

– Это не название – это хвалебная песнь, так проще понять невоцерковленному…

– Угу… Потом недоумение – думаю, как же так, грохнулась и не хнычет, и не ругается, да даже меня не замечает…, лежит себе ножками болтает, сама с собой говорит! А потом…, потом вообще – никогда такого не чувствовал!

– И что это было?!… – Ничего не подозревая, они подошли, к чему-то интимному, чего еще не касались по-настоящему, и чему всегда бывает первый раз…

Павел, как-то подобрался, слегка напрягшись, поднял брови, сложил губы трубочкой, с силой сжал пальцы в кулаки, покраснел, и силой выдув воздух из мощных легких, как-то нарочито тихо выдавил, с трудом подбирая слова:

– Нууу, чего-то…, знаешь, как вот…., когда ты…, ну словом, костюм же обтягивал…, обтягивал и то, и это…, я как-то представил… – фууу…, то, что никогда не представлял…

– Паш, не пойму я, о чем ты… – Посмеявшись, она встала позади сидящего на скамье парня и запустив пальцы в его густую шевелюру, немного потрепала, ей казалось по-дружески, но мужчины склонны понимать все на порядок ближе к своим желаниям. Пробежавшие от макушки до пят мурашки, заставили встрепенуться. Дочь «Солдата» убрала руки, обошла скамью и присела рядом:

– Ты извини, я подумала, что ты насильник какой-нибудь…, надеюсь не больно?

– Да ничего – мне показалось, что кусок бедра откусишь, а потом даже смешно стало. Я ведь только его «потянул» (получил травму), доктор местное обезболивающее вколол, так что я ничего даже не почувствовал. Но ты смелая – не побежала, а сразу в бой… Отец то тоже вояка?

– Был когда-то…

– А сейчас? На пенсии или…

– В коме…

– В смысле?

– Уже несколько лет без сознания и без движения, и вообще, я ведь его только нашла, точнее он меня… – Здесь вспомнив о просьбе дяди Мартына особо не распространяться, она улыбнулась, погладила его по руке, повернула ее циферблатом часов к себе, ойкнула и взволнованно пролепетала:

– Господи, помилуй! Бабушка уже ищет, наверное! Я побежала… – И чмокнув его в щеку исчезла так же неожиданно, не логично и не вовремя, как и появилась….

Паша смотрел на листву, возмущенную, пробежавшей по ней Татьяне. Впервые его влекло непреодолимо, и впервые он понял, что существуют силы, способные изменить все его существо, повернув все движущее им в обратную сторону.

Забыв про время, он шел через бьющие, сквозь кроны деревьев, солнечные лучи, высматривая следы, вспоминая сегодня произошедшее. В конце концов, встав у того самого дерева, с которого все началось, Павел опустился на колени и застыл…

Пришел в себя он только вечером, с мыслью, что никогда не чувствовал себя таким счастливым… Теперь он любил!..

 

Любовь и препоны

– Дочка, совсем не узнаю тебя! Сияешь, как самовар на масленицу. Тебе видение Ангела, что ли было?… Да и молчишь, как святой Захария…

– Может и так, а может, и нет, от чего-то, на душе радостно. Бабуль, а у тебя муж был?.. – Не то что бы Татьяна удалилась в бесконечные мечты, или как любая девочка, хотя уже девушка, думала о замках и принцах, и даже не о неожиданном происшествии в парке, оказавшее влияние на ход ее мыслей. Что-то гнетущее, толкающее, заново рождающееся внутри, волновало и не давало покоя.

Бабушку она слышала, откуда-то издалека, туда же отсылала вопросы, почти не запоминая ответы. Элеонора Алексеевна, сидя за рукоделием, вышивала гладью один из библейских сюжетов. Пожилая женщина – пожилая не столько потому, что пожила достаточно, сколько нажила опыт самодостаточности и знала точно, что делать не нужно и чего стоит опасаться. Второй день ее беспокоило состояние внучки. Понимая, что со временем ее влияние на ребенка будет уменьшаться, она готовилась к первой ее влюбленности, очень хорошо зная, что такое наивное, честное и откровенное существо, как ее Танечка, может получить тяжелую рану, если первое чувство станет испытанием ложью, обманом, предательством.

Не раз уже обсуждался этот вопрос с отцом Андреем, приезжающими по делам прихода в Москву, и с отцом Иоанном. Но дела сердечные, по их мнению, имели одну особенность, преодолеть которую не дано никому – невмешательство в индивидуальность влюбленной пары. Оба считали, что здесь советчиков быть не может, а посему лучше положиться на волю Божию, наставлять ориентироваться в семейной жизни на Евангелие и молиться о чаде.

Конечно, определенный контроль должен был существовать, и некоторое вмешательство допустимо, но все решения надобно принимать самому ребенку, благо воспитание, данное всеми этими лицами, соответствовало морали православной, а значит ни глупостей, ни блудных мыслей быть не могло…

Я витал над этим чистым созданием, конечно, уже не идеально светлым, ибо Таков только Бог, но совершенно не похожим на подавляющее большинство её одноклассников, и вообще людей окружающих.

Ощущая, как свои собственные, переживания юного сердца, я воспринимал их и на свой счет, считая теперь, что несу ответственность, чуть ли не как ее Ангел. От куда это чувство возникло, меня не интересовало, восприняв его как должное, я старался понять, чем могу быть полезен, ведь Ангел у Татьяны уже был. Святая мученица Татьяна, имя которой она носила, часто была ей заступница, зорко и внимательно следившая за всеми кознями, исходящими от, обливающегося слюной, зависти сатаны.

Чем-то этот ребенок, уже почти 15 лет от роду, меня притягивал. Мне казалось, что какая-то частичка меня имеется рядом с ней, а может и в ней, хотя вряд ли при жизни я мог иметь с ней что-то общее.

Переживания и видя ее мысли, я, то радуясь, разгорающемуся внутри чувству, то напрягаясь, заполнению ими всего разума и естества, понимая, что лишь очень любящий и нежный человек не нанесет ей травму душевную.

Уже не раз, оказавшись свидетелем подобных же эмоций и у юноши, видя взаимно волнующее притяжение двух молодых людей, я обратил внимание на стеснительность, и даже некоторую обоюдную боязнь, что будет разжигать все больше и больше чувства, волнующие их, пока один из них не возьмет на себя смелость сделать первый шаг.

Никто не поменял ни режим дня, хоть спать спокойно теперь не получалось. Аппетит стал не стабилен. Отношение к учебе старательно держалось на том же уровне обоими, хотя ничего из объясняемого в классе преподавателем не воспринималось и не усваивалось. Но ничего не скрыть от близких. Родственники и друзья начали замечать, какую-то отвлеченность от жизни, и рассеянность внимания.

Эти двое могли сидеть в разных концах автобуса и, не отрываясь, смотреть друг на друга, улыбаясь совсем немного, не заметно для других, только одними глазами, делая вид, что взгляд этот случаен и мимолетен. Увидев издалека, а высматривали оба возлюбленное существо везде и всегда, они становились его тенью, переставая жить для себя. Такое перевоплощение не могло быть незаметным, для внимательной к внучке и любящей ее, бабушке. Правда отец Павла не обратил никакого внимания на явные перемены. Занятый, своими делами, не видя его почти целый день, и довольствуясь общением, на уровне «привет – пока», даже не предполагал, что «Ослябя» может быть покорен на сегодняшний день, таким сердечным недугом. Другое дело мать!…

Элеонора встревожилась вопросом, но, не подав вида, решила, на всякий случай, вкратце рассказать свою историю любви, которой никогда они с Татьяной не касались:

– А как же. Конечно был, только было это так давно, что и сама уже не помню. Недолго совсем – мы разошлись. Глупость, конечно, он не уступил мне, я ему, в результате он уехал на Дальний восток и прождал меня пол жизни, пока не умер. Я же ждала его здесь, и дождалась только прощальное письмо, с признанием в любви и заверениями, что кроме меня у его больше никого никогда не было!… – Хоть сказано это было обыденно и почти без интонаций, что-то зацепило Таню. Выражение недоверия пробежало по ее лицу, губки открывшись, причмокнули, а руки поднявшись, охватили голову:

– Ты отказала любящему тебя мужчине, а он тебе?! Зачем же?… – Девушка, не дождавшись быстрого ответа, подняла взгляд на бабушку и заметила огромные слезы, застывшие у самой переносицы в уголках, еще красивых, глаз:

– Мы не отказывали…, мыыы ждали в надежде, что другой уступит… Глупо так все! После его смерти, по его завещанию, мне переслали большую коробку писем. Я читала в день по одному…, и читала их… десять лет!

– Десять?!… – Не веря услышанному, Татьяна подбежала, посмотрела ей в намокшие глаза, и заплакав сама, обняла. Обе зарыдали. Сквозь всхлипы, женщина продолжала:

– Мы не виделись десять лет, но каждый день он писал по небольшому письму, складывая их в специальный сундук… В написанном никогда ничего не повторялось… Он писал о своей любви, о том, что просто не знает, как пережить следующий день…, не знал, но прожил так из года в год, десять лет!…

– Почему же он не послал ни одного?!

– Он боялся получить отказ! Он боялся, что я разлюбила его, что не простила, что я уже за мужем и у меня другая семья. Он боялся даже узнать об этом, живя надеждой, что возможно, когда-нибудь, все будет…

– И так и умер с этой надеждой, не узнав правды?

– Я послала ему телеграмму, что еду, что по-прежнему люблю, что жду, и сразу приеду, если он захочет иметь такую упертую своей женой…, но я написала на адрес его брата, жившего в том же городе, не зная адреса его общежития… и прождала в ожидании ответа девять с половиной лет…

– Он что, не получил ее?

– Получил…, как вещи погибшего родственника. Брат не успел передать – упокоился после болезни, иии…, она…, телеграмма, таки осталась… Единственная вещь, которую Виталий оставил от брата, была фотографии их матери. Телеграмма была вставлена в угол рамочки. Гена, как я понимаю, был уверен, что брат, не сможет не обратить внимания на мамину фотографию и умирая, вставил мое послание в эту рамочку… – она так и простояла почти десять лет… фотография мамы в рамочке, с воткнутой телеграммой, которую он ждал столько лет…, ждал и имел!

– Бабушка, любимая моя…, так это и есть те письма, которые хранятся в сундуке…, в подвале? Это те, которые еще в Кимрах…

– Нет, дочка, не совсем так…, там не только они…

– Аааа…

– Половина из тех писем… – мои ему…, тоже так и не отосланные… – Татьяна пораженная, нежно сжимала всхлипывающую бабушку, на сегодняшний день единственного родственника, единственную родственную душу, пережившую несколько трагедий – свою, племянницы, Алексея, сейчас, переживающую ее – внучкину историю. Хотя кто сказал, что последняя трагедия, просто все новое, на фоне прошлого иногда представляется не в лучшем свете, но разве можно судить по себе о других?

Немного придя в себя, Элеонора Алексеевна отстранила внучку, погладила по голове, поцеловала и неожиданно для себя прошептала:

– Девочка моя, не проворонь свое счастье, но и не торопись…

Больше месяца Павел и Татьяна стеснялись подойти друг к другу, но наступил июнь, точнее первый день этого месяца. Он был в календаре, как «День ребенка». Павел стоял, после тренировки с товарищами, и лишь заметив, не отрывал глаз от, проходящей, мимо них, Татьяны. Она спешила, и легкое платьице очень плотно обнимало весь ее стан. Веселый хвостик, собранных волос, прыгал позади, путаясь в ремешке небольшой спортивной сумки.

Девушка шла, а точнее летела легкой походкой, в задумчивости совершенно не замечая, окружающего её мира… Последнее время ей часто на ум приходили слова бабушки, и все чаще она представляла себя, почему-то не черной, а белой вороной.

Неожиданно, будто специально, она резко остановилась, как раз напротив кучки спортсменов, лениво болтающих, о чем-то после тренировки. Павел, облокачивающийся на спинку лавки, оттолкнулся от нее и сделал шаг в сторону девушки. Повернувшись к молодым людям, она встретила ясный и обожающий взгляд, единственного нужного, из всех живущих на земле, человека, и быстро направилась в его сторону.

Какое может предполагать человек дальнейшее развитие событий? Все, что угодно: объятия, поцелуй, пощечина, хотя с чего бы, жаркое признание или вопрос, ответом которого могла быть жизнь или смерть…

Татьяна, подойдя к Павлу, молча, протянула ему свою сумку. Он взял и поднял лежавшую рядом с лавкой свою, аккуратно обнял ее за руку своей ладонью, и послушно пошел за ней, тянущей его в сторону спортивного клуба.

Парни, наблюдавшие за этой картинной, оставались застывшими чуть больше минуты, а потом, словно прорвавшаяся плотина, заговорили. Пошлостей и колкостей не было, просто никто не ожидал такого поворота событий – их отношений не ожидали. Что молодой человек, что девушка производили впечатления людей, находящихся вне всего, что может касаться отношения между полами.

Пара дошла до ступеней спортивного комплекса, первая остановилась девушка, повернулась к Павлу, но поскольку рост не позволял ей смотреть в глаза юноше на одном уровне, она вскочила на парапет, положила свои руки ему на плечи и произнесла:

– Моя бабушка очень любила одного человека, тоже любившего ее, но они так и не стали счастливы… – они так и не сказали об этом друг дугу, то есть не воспользовались этим шансом, опасаясь отказа… – Паша смотрел в, полные нежного чувства, глаза девушки, мысли о которой занимали все пространство его сознания в течении последнего месяца, он не мог засыпать без ее облика в своем воображении, просыпался с ним, весь день протекал в воспоминаниях об их единственной встрече – единственной, и он очень надеялся, что не последней. Но он опасался даже об этом думать, опасался впервые в жизни, был растерян, пленен…

Сейчас, видя в ней не только любовь, но уверенность и непреклонную решительность, он подыскивал подходящие слова, но в голову приходили только готовые шаблоны. Перед ним стояла скала, в обличив девичьего очарования и беззащитности:

– Яяяя, только о тебе и думаю, но боюсь спугнуть и саму мысль о тебе…, мне кажется: вот, вот ты вспорхнет и растаешь…Тот день…, ты помнишь? Извини, меня Павлом зовут, а ты Татьяна…, Таня… – Он впервые говорил много, слова складывались в предложения, смысл которых осторожно говорил о его чувствах, но не напрямую, а как бы о том, что их сопровождает, окружает, описывая не саму причину, а рождаемое ей…, Он опасался, что на прямую высказанное, может восприняться ей, как резкость, чем оскорбит.

Думая, что этот ангел может исчезнуть так же неожиданно, как и появился в его жизни…, или, точнее сказать, вдохнувший в него жизнь, он продолжил, по прежнему, запинаясь, стараясь, хоть, как-то задержать ее, так и не поняв, что именно она хотела сказать о своей бабушке:

– …Ты знаешь, мне кажется, что твое появление в моём существовании, вдохнуло столько неизведанного, сколько я не находил за все предыдущее свое существование. Уф… Яяяя, знаешь, я до сих пор не могу прийти в себя, словно тот поцелуй…

– Какой? Разве было…

– Ой, да! Конечно, конечно, прости, прости меня…, нооо мне показалось…

– Это можно исправить… – С этими словами она, чуть коснувшись его губ своими, прильнула своей грудью к его и, через мгновение, так же неожиданно отпрянула:

– Это чтобы не забыл и не подумал, что я дух бесплотный… – Все сегодняшние планы разлетелись, будто и не существовали, ночь, после расставания тянулась столетие, и казалась, без любимого и любимой, не выносимой… А дальше…

Разница в этом возрасте в целых три года, кажется, невероятно большой, но осторожность и неторопливость в отношениях между молодыми людьми насаждались ни этим. Их взаимное внимание было основано, изначально, с самых первых минут, не на внешнем притяжении, а на эмоциональных факторах первых минут их знакомства: испуге, любопытстве, агрессии, облегчении, удивлении – в таких выплесках, быстро сменяющих друг друга, видна изнанка человеческой натуры.

Оба рассмотрели многое, поразившее их в качествах и душевных свойствах. Последовавший, сразу после инцидента в парке, разговор на берегу маленького пруда, только закрепил интерес и взаимную притягательность.

Павел только через несколько дней, наконец, попав на тренировку девушки, обратил внимание на её незаурядную фигурку и пластику, но все это было вторично, как впрочем, и для неё. Хотя некоторый акцент в её мнении, относительно внешности, все же имелся. Татьяна всех мужчин сравнивала с отцом, и на тех, кто меньше по габаритам или не соответствовал его пропорциям, не думала, как о мужчинах.

Эти сравнительные опыты, имели началом своим, некоторую навязчивость, конечно, в смысле присутственном, мужского пола во времена следственных экспериментов, свиданий с отцом, и всего вытекающего из этих мероприятий. До этого девочка, не имея общения с «сильной половиной» человечества, даже не обращала внимания на нее – батюшки не в счет!

Все изменило появление этого молодого человека, хотя здесь они были подвержены похожими мыслями.

В подобных образных сравнениях не было чего-то зазорного, любого мужчину она воспринимала, как защитника и воина. Каким образом сформировался именно такой подход – кто же знает, но именно такой и останется на всю оставшуюся жизнь, получая постоянное подтверждение правильности его и разумности.

Паша оказался вне конкуренции, но лишь в этой части опередил в ее глазах «Солдата». «Ослябя» стал первым, кого она начала воспринимать больше и важнее, чем другом, но на этом пока все и остановилось. Все, что могла позволить себе влюбленная пара, объятия, хождение, держась за руки, ношение на руках, сидение на коленках и поцелуи при встрече, и на прощание, с легким касанием в губы, и встречными взглядами.

В этом тандеме чистоты, нравственности, любви порожденной слившимися душами, был заложен взрывоопасный материал и именно их личностями, а точнее родственными связями…

Дом, где проживали Татьяна и ее бабушка, никто больше не тревожил, можно было бы и забыть о странных неприятностях, если бы не несколько нюансов, всегда имеющихся, в виде, неожиданных засад и подводных камней, в жизни каждого.

О серьезно развивающемся романе, на старый лад, разумеется, донесли генералу, хотя этого никто и не скрывал, но доложили с акцентом на отцовство девушки. Счетов между генералом и ее отцом никаких особых не было, за исключением выключения из игры «Солдатом» человека Льва Павловича – «Грини Северного». Барятинский пробовал работать на два фронта, что категорически не допускалось в подобных «клубах по интересам», поэтому доверять и опираться на него никто и не посмел, а на его уход с дистанции смотрели, как на своевременную замену на поле крупной игры. Списав на него, как принято, все неудачи, о чем, почти сразу, благополучно и забыли.

По существующей договоренности между двумя структурами, представителями которых были, как мы уже поняли, сам генерал и наш старый знакомый «Седой», обретший теперь имя – Виктор, людей, покинувший арену по разным причинам не затрагивают, как и их родственников. Правда, добравшись до компьютера и инициировав рассылку с него, Татьяна, не только привлекла внимание соответствующих отделов, но поставила этих людей перед вопросом: в поле она или нет?

Первое столкновение могло произойти в поисках беглого Верхояйцева, но там все обошлось, пока обошлось, поскольку многое зависело от хода расследования смерти гея, но, как мы помним, полковник Силуянов, предчувствовавший ловушку дал ему несколько другой вектор, предпочитая оставить преступление «висяком», нежели позволить, чему-то не нужному всплыть на поверхность. Конечно, чуть позже ему одобрили сделанный выбор, поскольку подобные люди не бывают без «крыши» и отношений в «тех самых» органах…

Как правило, в ситуациях, подобных Татьяниной, все дело в возможном ее дальнейшем применении, а вот воспользоваться ей может любая из двух сторон.

Надо сказать, что в своей деятельности эти две организации не часто пересекались, ибо имели разные зоны ответственности и отличающиеся уровни интересов. Эти группы людей, еще издревле в договоренностях своих праотцев, согласились на протекторат внешнего и внутреннего. Раз предпринятая попытка объединения, чуть было не привела к опасной монополии, последствия которой, более-менее, исправили только к концу прошлого столетия. То есть понадобилось почти сотня лет, за которую потеряны не только многочисленные позиции, монархия, но главное допущено изменение менталитета и поколеблены основы, ради охранения которых и были созданы эти тайные общества.

И что же Татьяна, почему сегодня «свет крестом» сошелся именно на ней?

Пока она не познакомилась с сыном генерала, было признано, что она «вне поля», и ее появление в этом спортивном клубе, признавалось полезным, поскольку обе партии имели возможность наблюдать девушку непосредственно в жизни, давая ей и определенную защиту, и определенный выбор, который необходимо было бы сделать при окончании школы.

Эх, если бы бабушка решила перевести Татьяну в «Пансион благородных девиц» под протекторатом Патриарха – всего этого можно было бы избежать.

В сущности противостояния между организациями, как такового, не было, но высшими сферами поддерживался обязательный принцип состязательности, порой, все же, доходивший до столкновений. Разделяй и властвуй – актуальное в вечности!

Иногда эти, древние, как мир правила, играли злую шутку, срывая все планы и скрупулезно соединенные и отлаженные цепочки, но все же, оставались на страже соблюдения равновесия.

Гибли и пропадали люди, разыгрывались и расставлялись целые ловушки. Спектаклям, ради создания своей значимости, не было конца, как и предела в изобретательности, смене декораций и бутафории. Менялись ярлыки контор, министерств, названий, но суть оставалась всегда прежней – свои люди были везде. Попадались и двойные агенты, жившие не долго, хоть и хорошо, но лишь дважды за всю историю, а она составляла столетия, структуры становились на грани настоящего коллапса, и дважды причиной были зарождавшиеся отношения между детьми «кланов»!..

Я почувствовал, как всколыхнулось пространство вокруг этих двух детей, совершенно ничего не подозревающих, а теперь, кроме друг друга ничего и не замечающих. Всколыхнувшись, оно застыло, как тело, резко, при внезапном испуге, коченеет, переставая дышать.

В такие моменты даже духам, уверенным в Провидение Создателя и Промысле Его, тяжело находиться в эпицентре принятия решений и, конечно, дальше, по цепочке исполнителей не дремлют силы зла…

Лев Павлович, будучи человеком не кровожадным, но решительным, в пограничных ситуациях, способный принимать решения кардинальные и страшные, к такому повороту событий готов не был. Понимая, к чему приведет любая консультация по этому вопросу в высших эшелонах – головы полетят, и первая будет его, он задумался, а не разыграть ли, какой-нибудь гамбит, в надежде сохранить не только свое имя и сына, но и достичь всегда желаемого превосходства.

Предполагаемого можно было добиться, либо, перетянув человека из чужого лагеря, заставив любым путем, хоть обманом, хоть шантажом, работать на себя, либо подставив его в виде причины обрушения, какой-нибудь крупной операции, цель которой, по сути, будет достигнута. При этом нужно устроить дело так, чтобы «засветка» исполнителей ключевых моментов свела не просто на «нет» все усилия, а привела к катастрофе, исправить которую, будет в состоянии только он, поскольку сможет приготовиться к подобному заранее.

Сама же мысль о допущенной ситуации с его ребенком, уже ставила не только его авторитет, но и саму жизнь на грани вопросов, просто так не разрешимых.

Набросав быстренько планы начальных предполагаемых операций для постановки разработки задач конкретным исполнителям, Лев Павлович, увидел общую картину. Главное в ней – крупная катастрофа, которую он своим силами сможет свести на нет, как минимум, должна иметь уровень, ни как не меньший, начинающейся гражданской войны, в какой-нибудь бывшей советской республике.

Это сделать не сложно, но!.. Но, такая ситуация совершенно не нужна была стране, которую он считал своей Родиной и был ее патриотом, причем, не на словах.

А раз так, то все задуманное необходимо спустить в унитаз, даже никому не озвучивая!

Интересно было наблюдать эту смешанную натуру, его мысли, впрочем, безошибочные, о своей персоне, как о наиболее полезной на занимаемом ей месте, в данной ситуации стали отправной точкой. Он действительно был талантливым человеком, и таланты его имели весьма правильное и своевременное приложение. Генерал занимал точно свое место и в подходящее время, дорожил им не столько в виду своей тяги к власти и гордыни, сколько понимания, что без него действительно все рухнет!

Ради спокойствия своей страны, он готов был принести любую жертву, имеющуюся в его распоряжении, даже свою жизнь. Понимая, что это стечение обстоятельств приведет к ухудшению ситуации, и разрушит уже созданное им, где обязательным, причем не последним, был и его сын Павел, генерал решил пробовать все возможное, дабы спасти положение. Он был уверен, что глобального не потребуется, поскольку девушку то он сможет завербовать, а дальше уже проще…

Не знаю, как выглядели бы мои мысли, попади я на место генерала, но его представлялись совсем не реальными. Сколько всякого роится в его сознание, сколько гордыни и самоуверенности, где-то и обоснованной, но если убрать, видимое отсюда, лишнее, то останется совсем немного – ровно то, что тянет нас в храм, в подобные тяжелые минуты.

Такой мысли…, а ведь я знаю, что она у него промелькнула, именно в этот момент, Лев Павлович улыбнулся… Что значит чудо – только появление этой мысли, успокоило его, и позволило немного вдумчивее проанализировать ситуацию: «Парень мой влип…, если что-то завладевает его вниманием, то это навсегда. Он, как скала – где появляется, там и остается, даже тротилом его не сдвинешь! Жаль! Хотя, может и стоит подумать о его счастье… Нет! Нет! Нет! Он мне нужен, он делу необходим! Я его и Петьку всю жизнь на подвиги заряжаю… А не много ли я на себя беру? Ну подумаешь девочка? Ну что может быть… ээээ, нет – она под присмотром, ее ведут…, вопрос зачем? Не от любви же к ее родителю? Хотя, кто знает… Нет, не возможно ради этого все это предпринимать, что-то должно быть, какой-то выход существует, я просто о нем не думал! Все поставлено под удар! Все! Ей же, всего то, 15 лет, ну что за бред?! Паша, Паша! Хотя, судя по фото…, эх, какая пара! Может тогда мне на пенсию? Да кто ж отпустит?! Таааак, Что еще, что же еще?… Место для Пашки в Новосибирске уже есть, факультет я ему выбрал, школу он закончил, через три недели он туда отчалит…, но эта разлука только их лямур усилит… Как пить, дать женятся, при чем, без отчего благословения!… Да нет, какой там – она еще девочка! А если их отношения дойдут до «высших сфер»? Ну и что с того? Башка трещит. В Новосибирск, в Новосибиииирск!… От сюда туда – 3500 км… Увидятся они все равно через пол года! Ну и что? А письма? Да письма, именно! Нет писем нельзя допустить. Господи! Какие письма?! 21 век – телефоны и так далее!… Ну почему же так?!» – тут генерала посетила, показавшейся спасительной мысль, что называется дешево, но сердито! Армия! Ну конечно – срочная служба!

Он подскочил и заносился по кабинету. Задевая руками стулья, расставленные, вдоль длинного стола, и щелкая пальцами другой руки, он в возбуждении начал обдумывать тонкости. Подойдя к письменному столу, нажал на кнопку, сразу ввалился здоровенный секретарь – ординарец… Взглянув, ему прямо в глаза, резким безапелляционным тоном приказал:

– Садись, майор! Пиши: «Тааак-с, а чего же мне написать-то, он же еще и не военнообязанный?! Да и годков еще маловато».

– Кто, Лев Палыч?!

– Вот именно…Кто?!.. – Понимая, что вопрос этот все же уладить можно, генерал отпустил подчиненного, дав ему несколько необычных приказаний, позвонил сыну, предупредил о предстоящем серьезном разговоре, если он, конечно, еще не передумал Родине служить.

– Бать, как по-другому то может быть. Как прикажешь, так и будет, мой генерал!

– Угу, так и будет! Давай, дома в двадцать один нуль-нуль… – Впереди ждал военкомат, командующий округа, командир бригады специального назначения ГРУ, куда уже предполагалось направить Павла.

Уже спускаясь в лифте, он подумал: «Мать с ума сойдет, когда узнает, что сначала в армию, да еще на год раньше возможного! Обязательно в Чечню…, хотя почему туда? Мало мест, что ли? Главное под присмотром… Так, так, тогда этого Бармалея, Артема нужно подтянуть, пусть к крови приучит – ничего привыкнет! А так ведь не переступит! А матери не скажем! Тогда ни одна тварь не ткнет ему в лицо – мол «генеральский сынок»! Вот так вот! Пять баллов генерал! А девочка…, пусть пока остается, обработаем, а нет – в расход! Можно было бы и сейчас. Но больно плотно ее ведут!.. Дааа, кому расскажи – не поверят!..»

Я переживал каждую частицу этих мыслей, разумное, пересекалось со злобным, рациональное с мстительным – если раньше, еще пол дня назад, этот отец никак не мог решить, нужна его сыну такая практика или нет, то сейчас он приставлял к нему мясника-маньяка, общение с которым в условиях боевых соприкосновений не оставит в сыне и следа от прежнего нормального мировоззрения. Такой ему и нужен!

Одно не учел горделивый вояка – подобные Павлу, если таким образом меняются, то хорошо запоминают благодаря кому и чему…

 

«Ослябя»

Через несколько месяцем «Ослябя», благодаря своей скало подобной комплекции и богатырской силе, не замечая усталости, нес на себе, как пушинку, ручной пулемет с боекомплектом и полной выкладкой, передвигаясь по пересеченной местности. Мысль его неслась галопом, а точнее, сразу несколько, но одна среди них была постоянной. Как заевшая, но приятная мелодия, крутились в памяти несколько минут прощания с Татьяной. Её взгляд не получалось приблизить в воображении, поскольку, отходящий автобус, увозящий его к самолету, именно удалял их друг от друга.

Он не хотел думать ни о словах, сказанных в последствии отцом, и вдалбливаемые сегодняшним его командиром, со странными глазами раздосадованного шакала, о необходимости забыть все оставленное в Москве. Паша готов был оставить все, даже потерять весь мир, но не ее! Что они понимали?! Этот взгляд ангелу подобного существа подымал его, уставшего и выбившегося из сил, не евшего толком неделю, и не спавшего почти столько же. Этот взгляд придавал ему столько силы, что он забывал о предыдущих испытаниях, будто специально наваливаемых на него этим капитаном.

Сегодня шел третий день после выброски. Спал он последний раз только перед прыжком, в самолете. Маршрут им проложили по болотам, хоть и замерзшим, но заваленным снегом, который приходилось преодолевать, как бульдозерам. Он часто шел первым, проваливаясь по пояс…

Трое суток позади, а первую закладку продовольствия, они так и не нашли. Это почти «незачет»! Старший группы – капитан, принял решение двигаться далее в следующий обозначенный пункт без пищи. Русская глубинка, не имела границ, и если рассчитывать в таком малонаселенном районе, то только на дичь. Времени в обрез и они прут, как танки по бездорожью. Отдых краткий, чтобы не замерзнуть и не выпасть из графика…

Сколько человек может опираться на резервы своего организма? Пока они не кончатся, или пока не окончится сила духа. У сильных духом людей, его хоть отбавляй уже после использования этих самых ресурсов – на них и перли. Такое бывает – разведгруппе специально дают не точные координаты, далее неправильно ориентируют на местности, ставя задачи добиться цели любыми средствами…

Паша прикинул – по расчетам еще пару суток и они на месте…, но что-то подсказывало, что не все так просто. Он сидел за бугорком, спрятавшись от ветра, держа в руке маленький кулон со вставленной фотографией и завитком волос – старомодно, но это все, что сейчас грело! Ему казалось, что волосы пахли ее запахом, а крестик с Распятием прикрепленный на одном звене ниже кулона, как бы говорил ему, что он и здесь не один. Хотя, как же один – в группе еще семь человек, он восьмой. Парни что надо! Идут все, а слышно, будто один передвигается. Ни стона, а ведь у двоих травма – но даже не дают облегчить поклажу!

Неприятным кажется только капитан, такое впечатление, что он постоянно ищет жертву, и дай ему волю, кого-нибудь да «привалит»…

Ночь лунная, а значит опять снова переть – раньше доберутся. Это последняя тренировочная выброска перед командировкой. Пока не говорят куда, но ему все равно – не для того он ставил в своей жизни приоритеты, что бы из-за каких-то трудностей их менять. Странно, правда, зачем отец решил его пропустить через «срочку», когда все равно потом академия. Ну, ему виднее!

Кулончик прилегал к взмокшей груди. Чем было труднее, тем больше он чувствовал запах ее волос, тем больше ему казалось, что ее рука лежит в его ладони. Он начинал ненавидеть себя за это расставание, приносящее обоим только мучение… Забыть такую он сможет только умерев! Если суждено все же уйти из жизни, то он станет навсегда ее ангелом-хранителем. Всю свою коротенькую жизнь, он поменял бы сейчас, хотя бы, на несколько минут с Татьяной…

Все добрались до назначенного пункта вовремя, но с потерями. Сержантик, промолчавший всю дорогу, оказывается, терпел сильные боли в области живота. Парень, буквально за 50 километров потерял сознание и так, и скончался, не приходя в него. Паше не хотелось в это верить, но факт остался фактом – элементарный приступ аппендицита закончился обширным перитонитом, и здесь уже, даже срочное оперативное хирургическое вмешательство не могло помочь, а они тащили его на себе почти 12 часов!

В обычных условиях он протянул бы еще несколько суток, но, и так обезвоженный организм, отдал последнее. Не помогли и обезболивающие, не тонизирующие средства…

Настроения не было, предчувствие не обмануло, возможность позвонить отсутствовала, кулаки скрипели от одержимости нервозом, пока он незаметно не провалился, после выпитого крепкого чая с сахаром, в глубокий, но не долгий сон.

Проснувшись, как раз вовремя, он успел попрощаться с упокоившимся. Через пол часа приехали и за самой группой с готовым приказом на новое место дислокации…

Павел вспомнил эту последнюю ночь, проведенную в зимних болотах, ничем, собственно, от нескольких предыдущих, не отличавшуюся, уже через несколько месяцев, будучи на исходе первой боевой командировки в Чечне. Почему она пришла ему на память, он так и не смог понять. Возможно, это была одна из последних ночей без шумов и запахов армейского быта. Чистое небо, если прислушаешься, дыхание сослуживцев, застывших в полудреме, и какая-то чистота окружающего мира. Да, да – какая-то энергетическая чистота вокруг и внутри него. Последнее сейчас менялось с поразительной скоростью, и причины были…

По прибытию на новое место назначения, буквально на второй день, случилось так, что они попали в засаду, чувствуется, не совсем подготовленную. Группа боевиков возвращалась с неудавшейся диверсии, потратив время и силы порожняком, но заметив издалека колонну из бронетранспортера и УАЗа, решили атаковать с ходу.

Казалось, всего то дел – доехать до расположения соседней воинской части, но… Тогда он первый раз стрелял не по мишеням. Первый раз убил. Первый раз почувствовал некоторую растерянность из-за потери контроля над собой, и после… – злобу. Он выместил ее, забив прикладом, разлетевшимся в щепки, и стволом своего РПК, троих, пытавшихся захватить его, горцев. Патроны закончились, как раз в непосредственном соприкосновении, когда все трое спецназовцев, пользуясь складками местности, прикрывая друг друга, добрались до позиций почти уничтоженного противника.

Тут-то и оказалось, что стрелять нечем, причем всем троим!…

Как только они, после попадания «выстрела» в БТР, слетели с брони с заложенными ушами, Павлу показалось, что он оглох, и вдобавок ко всему, на несколько мгновений ослеп, потеряв ориентацию. Откуда по ним велся огонь, он понял по командирским «трассерам», забитым в магазин Артемом через два на третий.

На «автомате» сообразив, что это целеуказания, он начал «отсекать» по три-пять выстрелов по указанным целям, после каждой очереди немного меняя позицию – в этом и состояла его задача, как пулеметчика. Подавив точными попаданиями несколько, и чувствуя поддержку товарищей, «Ослябя» взбодрился, но, не имея боевого опыта, поддался охватившему его чувству неуязвимости. Теперь он знал, где враг, оставалось, по возможности, пользоваться местностью.

Почему он не посмотрел в сторону капитана, изо всех сил пытавшегося донести до него нужное направление движения, но выбрал свое, впрочем, тоже удачное. Остальным пришлось прикрывать его рывок мощным огнем, попеременно меняя магазины.

Пашка, добравшись до небольшого овражка, в свою очередь открыл огонь. Это место оказалось настолько удачным, что боевики, бросая свои, наспех занятые позиции, отходя, попадали под перекрестный огонь.

Когда две трети их было уничтожено, все трое одновременно ворвались в разваленный сарай. Граната, брошенная капитаном, почему-то не взорвалась, но определенное действие своим появлением возымела. Она оказалась последней, как и патроны в их магазинах.

Очумевшие от такой наглости наемники, поняв, что патронов у русских нет, а численный перевес на их стороне, решили брать живьем. Именно в этот самый момент и случился, очень глубоко, в самом центре сознания Павла, какой-то перелом, разбудивший что-то спящее, звериное, не контролируемое, неудержимое, не человеческое. На всю жизнь он запомнил это, ослепившее его мгновение. Не будь его, он никогда бы не смог забить почти голыми руками человека, пусть и этих, ради денег, желавших уничтожить все и вся!

«Ослябя», от рождения был мощен, но даже выходя на татами никогда не прикладывал всей своей силы, и часто предпочитал давать сопернику сначала почувствовать в себе уверенность, и лишь потом начинал спарринг. Но взломанное ныне подземелье гнева, не позволило даже задуматься о милосердии. Что было ему свойственно раньше – в мгновение ока, стало неприемлемо.

Огромные руки двухметрового богатыря, замахали ручным пулеметом, словно алебардой. Уже потом, минутами позже, наблюдая с отвращением, как капитан отрезает убитым уши, придя в себя, он вспоминал, с какими ощущениями входил ствол сквозь поддавшуюся черепную коробку совсем молодого кавказца. Сопровождаемый это движение звук, казался не естественным. Ему запомнилась, будто застывшая картинка, вылетающего, от избыточного внутреннего давления, одного глаза, почему-то не упавшего, как ожидалось, а начавшего болтаться, на каком-то шнурке.

Его сознание отметило этот факт, в момент, когда страшным по силе ударом, частью пулемета, он размозжил верхнюю часть головы второму. Ощущения от этого показались несколько другими, а звук слился с выкриком от ужаса, испытываемого пострадавшим. Видимо с физическим ощущением происходящего с его головой, мозг передал сознанию внешнюю картинку из его же, уже умирающего, воображения, что и было последним, вместе с кажущимся «ожогом», обдавшим макушку.

Третий успел выпустить пару пуль, но они ушли в воздух, благодаря удару, по почти начавшему уже стрелять, стволу, разбитым прикладом пулемета. Второй удар, буквально, слизал пол-лица, проборонив его довольно большой прицельной мушкой и кончиком ствола.

Последний получил смертельный удар, когда первый, уже мертвый, только начинал падать, то есть двигался он, бесконтрольно падая, но этого хватило, что бы обратить внимание на это, обезумевшему спецу. Прежде чем все закончилось, Паша успел нанести еще каждому по три – четыре удара, превратив вражьи головы в бесформенные куски мяса и костей.

Поняв, что все кончилось, богатырь остановился, поднес тело пулемета ближе к своему лицу, осмотрел его внимательно, поцеловал…, провел рукой, как по лезвию меча, смахивая, густеющую чужую кровь с другими биологическими остатками, распустил ремень и повесил за спину…

Кругом встала тишина, он осмотрел на товарищей, пока не совсем понимая, что выражают их взгляды, и пытаясь собраться с мыслями, присел на одно колено над самым первым, им здесь убитым, голову которого пронзил стволом автомата. Заметив, что она расколота, а кожа на ней треснула, он вспомнил ощущение и звуки, от входящего в живые ткани и раскалывающего кости, железа.

Рука, самопроизвольно, потянулась к еще не отрезанному уху, пальцы сжали хрящи и потянули. Раздался неприятный звук, после чего воин, сделав обратное движение, и видимо, получив, что хотел, повернул голову в сторону лежавшего, со скрученными руками, одного из двух, оставшихся в живых, другого боевика – товарищи тоже не зря провели время.

Паша, подойдя к нему, попробовал сделать тоже самое и с его ухом, но видно на середине опыта, пришел полностью в себя, и тряхнув головой, отошел в сторону, переспросив у капитана:

– «Тёмник»… че с ухом?.. – Это был позывной капитана, которого приставил к сыну генерал. Артем, переходя ко второму своему убитому боевику, нанизывая на нитку ухо, отрезанное у предыдущего, не оборачиваясь, брякнул:

– Нормально, я думал ты у моего «ракушку» срезать хотел…

– Даже сам не понял как это все…

– Да все нормально, малой, скоро вработаешься!

– Зачем это все?

– Не знаю – привычка. А ты молодец, нормальные гены… Красиво все сделал…., только в следующий раз, если команду мою не поймешь, пеняй на себя, понял?!

– Даа, что-то я и сам не понял…

– Не понял?! Потом объясню! В последнюю командировку…, из-за такого вот, как ты недоумка, троих из группы потерял!… Скажи «спасибо», что это не засада, а так…

В этот момент, почувствовав бешенную усталость, молодой человек опустился на лежащего пленного, даже не подумав, что он живой. Глаза заволокла пелена, он попытался вспомнить, что всегда придавало ему сил, но так и не вспомнил что же это. На память пришло мгновение, когда опомнившиеся боевики, поняв, что магазины у атакующих пусты, двинулись на них, грозя стволами, в надежде на легкую добычу – за «спецуру» всегда хорошо платили. Да от куда им было знать, что подобные Паше и его товарищам лес без топора, одним обухом валят…

При чистке оружия, уже вечером этого же дня, Паша, еле сдерживая чувство ненависти к себе, выковыривал застывшие куски мяса и волосы из ствола, из магазина, и даже, из места крепления шомпола. На новом прикладе появилось с десяток аккуратных зарубок, а в его амуниции, трофейный кривой нож бенгальских стрелков.

Парней и было всего трое на «броне», когда «выстрел», пущенный из гранатомета, остановил БТР, трое и осталось, а вот от засады, только «рожки да ножки», правда тяжело ранены были водитель и офицер из джипа! Но дело ни в этом, а в том, что захлестывающие эмоции прошедшего дня, выместили из сознания любые воспоминания о Татьяне! Вспомнив о ней лишь к вечеру, когда их группа грузилась в «вертушку», Павел осознал – что-то внутри его изменилось!

Он с отвращением смотрел на своего командира – капитана, который, уже после окончания перестрелки, и приведения себя в божеский вид, мало того, что собирал «ракушки», так будто бы узнав, в одном из убитых, старого знакомого, отрезал ему голову, запихнув в целлофановый мешок, пообещал скормить свиньям. И ведь выполнил свое обещание…

«Ослябя» вспоминал и свои действия, понимая, что они не совсем подаются объяснениям – никогда он не срывался в такую злость. Никогда в его жизни не было ничего подобного! Никогда! И это, кажется, только начало!… «Танечка… Господи! Помоги мне!» – вырвалось у него в какой-то момент, но сразу забылось…

Павел никогда не был многословен, теперь и совсем предпочитал молчать. Каждый «выход», как назло, оканчивался мясорубкой. Убийство входило в привычку, одному Богу известно, как он пытался сопротивляться, охватывающему его перед перестрелкой, чувству. Но что он только не делал, зверь, живущий внутри его, всегда брал верх, причем сразу и без особых усилий.

Уже приходя в себя, он замечал, что это самое возвращение, происходило на пике, какого-то небывалого восторга. Конечно, он не терял сознание полностью, оно лишь притуплялось, выбрасывая, а скорее огораживаясь ото всего, что могло помешать выжить. Наверное, так и должно быть. Поначалу, он успокаивался, но после, понимая, что его все дольше отпускает, после каждого столкновения, а захватывает задолго до него, Паша все тяжелее и тяжелее переживал это свое необычное изменение.

Внутри его разгорался постоянный конфликт, требующий либо прекращения этой бойни, либо, в случае продолжения, необходима была смена, наработанной ранее, основы мировоззрения. Единственное, что сдерживало – Татьяна…

Они бы могли говорить часами, конечно, он больше бы слушал, но возможностей хватало лишь на пять минут и то, через день в лучшем случае. Этих пяти минут хватало, чтобы понять – остаться нужно прежним…

Я попеременно бывал то с ней, то с ним. Девушка оставалась прежней, не чая души в своем, нежно любимом, Пашеньке, готовая ради него на любые жертвы. Даже, если бы её убедили, что для его пользы нужно прекратить эти переговоры, она согласилась бы, оставив только молитвы. Каждое слово в них о Павле прожигало ей сердечко, но закаляло волю, вытаскивая все новые, и новые ресурсы. Иногда ей казалось, что терпение совсем подошло к концу, и так продолжаться больше не может, но чувствуя, своей душою, его, мучимую, чем-то душу, начинала молиться с троекратным усердием. К ней присоединялись и Ангелы, и даже я…

Будучи рядом с ним, я чувствуя торжество гнева, наблюдал и происходящую с ним борьбу. Несмотря на богатырское сложение, железный стержень духа., любовь к Татьяне, душа его была раздираема на две части. В одну сторону тянули чувство долга воина, понятие о чести, призвание, ощущаемые и воспринималось им, именно на фоне сегодняшнего дня. А сегодня он чувствовал себя на своем месте!

В другую сторону толкали чистота и непорочность их чувств, овеянные буквально физически ощущаемым присутствием сердца возлюбленной в его собственном, чем оно успокаивалось, не позволяя впускать в себя навязываемое, кажущееся превосходство над этим миром, так и лелеянное гордыней и начинающем, поднимать голову, тщеславием.

После очередной победы, «Ослябя» убеждался в своей неуязвимости, и начинал чувствовать себя богом. Бывали периоды, напрягающие даже «безбашенного» Артема, когда он, вынужденный сопровождать парня, удивлялся не столько уже мужеству, сколько дерзости и вызову самой смерти…

Я то чувствовал, что молитвы и милость по ним Создателя пока берегли Павла, но так постоянно продолжаться не могло.

В минуты спокойствия чувствовал это и сам молодой человек, ловя себя иногда на, приходящей в голову, мысли, что его начинает тянуть к капитану – без пяти минут майору. Многое в поведении командира начало находить не только понимание, но и притягивать, встречая отзыв. Пропала уже та неприязнь. Отрезанные уши, впоследствии кидаемые в банку со спиртом, уже не вызывали отторжения и от их хозяина, все становилось обыденным, даже родным…

Лев Павлович, получая постоянные подробные донесения, даже начал беспокоиться, ведь скоро заканчивалось два года нахождения его сына в таких ужасных условиях. Его группу он нарочно направлял во все тяжкие, но с холодным расчетом ожидаемой победы. От первого состава в ней остались лишь четверо, остальные погибли или, получив серьезные ранения, были комиссованы.

Группа стала легендарной, а позывные «Ослябя» и «Темник», многое говорили тем, против кого их носители направлял свое оружие.

Сейчас группа находилась в Грузии, события там были в самом разгаре. Генерал предполагал, что это последнее испытание для сына, готовя вызов его для подготовки поступления в соответствующее профильное высшее военное учебное заведение.

Надо сказать, что отец, по-прежнему, был не доволен продолжающимися отношениями с девушкой, но начиная привыкать, тешил себя воображаемыми мыслями о семьей. Но вот только условие могло быть одно – они должны стать соратниками, а это значит…

Татьяна, уже семнадцатилетней девушкой, полагающей, что кладовые предстоящей жизни, только начинают накапливать начальную полноту переживаний, и справедливо надеясь, что ниспосланные Богом испытания, рано или поздно, заканчиваются новыми дарами, терпеливо ждала разрешения долгой разлуки с Павлом. Веря в не случайность их встречи и в неподдельность чувств, соединяющих их, девушка, храня преданность им, продолжала прежний образ жизни, пожалуй, больше замкнутый, чем привычный для подавляющего большинства ее сверстниц.

Она чувствовала происходящие изменения в избраннике, но не торопилась с выводами, понимая, что и сама претерпевает подобные, связанные, прежде всего, с возрастными переменами. Как любая представительница прекрасной половины, наша героиня считала, что мужчина, сделавший выбор, повлиявший на их судьбы, предпринимал его, исходя из серьезных причин, а поэтому, не задумываясь, поддерживала его в любых начинаниях. Не совсем отдавая себе отчет, чем именно занимается возлюбленный, она лишь сердцем предчувствовала постоянную смертельную опасность, окружающую его. Не грозит отчаяние, уповающим на волю Бога!

Не больше двух недель осталось до их встречи, Павел должен был вернуться, и не долго пробыв в столице, отправиться в Новосибирск, чтобы начать учебу. В планах был долгожданный разговор о перспективах их отношений. Оба имели непреодолимое желание образовать семью, правда, будущий муж говорил об этом, несколько сдержанно. Это не вызывало у неё подозрений, ведь мужчины всегда тяжелее расстаются с холостяцкой свободой, где-то в глубине своего своевольного индивидуализма, подозревая, какой-то подвох или возможное покушение на привычную свободу принятия решений.

Думая, как раз, об этом, улыбаясь воображаемому выражению лица Павла, будто с испугом обдумывающего эти мысли, такого милого и любимого, огромного и сильного, стоящего перед ней, словно только опустившейся пушинкой, Татьяна наблюдала за бабушкой, внимательно смотревшей, какие-то новости. Девушке ничего не нужно, только чтобы он был рядом! Как наивно, но все же, как это много, и как, почему-то, иногда бывает несбыточно…

Элеонора Алексеевна заохала, чем невольно обратила внимание внучки на слова диктора, с героической грустью вещавшего о гибели четырнадцати российских десантников, попавших в жуткий переплет, выдержавших несколько атак, превосходившей, по численности, в полтораста раз, группы боевиков, шедших на поддержку окруженной группировки, где-то на границе Грузии и Абхазии.

На деле все было ни так. Специально сформированная группа из подразделения спецназа ГРУ, имела задачу отвлечь на себя крупную группировку наемников, и завязать бой в узкой горловине ущелья предгорного района. Далее удерживая и концентрируя их в удобном для полного уничтожения месте силами, предназначенного для этого батальона действительно десантников, скрытно перекинутых для этой операции в район, находящийся в получасе от означенных координат.

Случилось так, что в это же время высокопоставленный политик решил посетить, в разгар своей предвыборной программы, места боевых действий, что потребовало, ради обеспечения его безопасности, стянуть все имеющиеся силы в одно место. Исключения составляли только уже участвующие в боевых столкновениях формирования и прикрывающие их.

Личному составу батальона пришлось в срочном порядке менять место дислокации. Несмотря на все попытки командования отменить спущенную директиву, приказ пришлось выполнять. Попытка дать парням, хоть как-то шанс на выживание, окончилась крахом и гибелью двух экипажей «вертушек» вместе с летчиками. Не дойдя до места, оба вертолета были уничтожены из, грамотно устроенной, засады…

В этот день Павел не позвонил, не появился и на следующий. Его голоса Татьяна не услышала и в оставшиеся, до их встречи, две недели. Предчувствуя беду, девушка обратилась к друзьям по лицею, «плавающим» по глубинам интернета, как в своей вотчине. Те откопали, информацию, из которой явствовало, что среди группы погибших спецназовцев были двое друзей с позывными «Темник» и «Ослябя»!… Более ничего узнать не получалось.

Её Ослябушка, был признан героем посмертно, хотя прибывшие на место настоящей бойни, слишком поздно, войска обнаружили только одиннадцать трупов русских солдат и несколько сотен трупов боевиков.

К сожалению, опознание не представлялось возможным, поскольку над телами издевались, мстя уже погибшим, поэтому впереди была генетическая экспертиза, которая и должна была расставить все на свои места…

Дочь «Солдата» не смогла поверить в произошедшее по многим причинам, и прежде всего, не понимая вообще, какое отношение к спецназу и к боевым действием, мог иметь возлюбленный. Впервые ее постигло горе, которое она осознавала уже по взрослому, а не будучи ребенком. Надежды, впрочем, были. Через пару недель один нелегальный интернет ресурс, ведомый, кем-то из спецназовцев же, комментируя произошедшее, намекнул, что двое выживших, добрались до своей базы и сейчас находятся в тяжелейшем состоянии в госпитале имени Бурденко в Москве…

Пробраться туда получилось, но вот найти, кого-то было плохой затеей, неприятно и закончившейся – двумя сутками в «обезьяннике» в местном отделении полиции….

Генерал, отец Павла, никак не мог поверить в произошедшее, и организовал грандиозные по охвату поиски, под видом уничтожения оставшихся в живых боевиков, кои действительно попадались и уничтожались без суда и следствия. Лишь один, оставленный в живых, смог что-то сказать о двух русских, которых так и не смогли добить, и которые ушли, вынося раненного офицера. Выходило, что спасшихся трое, что, с учетом одиннадцати найденных тел десантников, соответствовало общему количеству погибших, озвученному в новостях!

Описать он их не мог, хотя один выделялся не дюжей силой и огромными размерами. Он был ранен, но именно он и тащил на себе, кажется, майора, одновременно еще умудряясь отстреливаться.

Несколько раз перечитала Татьяна эти строки, но ровным счетом ничего не понял, только больше расстроилась. Упорно продолжая ставить свечки в церкви «за здравие», и о здравии же моля, она продолжала верить, что он жив. Между ними с самого первого дня установилась взаимная связь, их души чувствовали не только настроения друг друга, но желания. Они одновременно брались за телефон, об одинаковом думали, и конечно ждали, ждали, ждали…

Лев Павлович сосредоточенно и внимательно прочитал рапорт, задал несколько, восполняющих пробелы, вопросов, качнул головой и сдавленно произнес:

– К «Героям России»?… – И немного подождав, добавил терпеливо, ожидавшему:

– Посмертно?… – Офицер вышел, плотно и осторожно прикрыв за собой тяжелую дверь. Генерал тяжело опустился в кресло, сейчас он чувствовал не столько тяжесть невосполнимой утраты и нависший груз ответственности, сколько разочарование в не реализовавшихся планах. Эту операцию разрабатывал он сам, все продумал и проработал до мелочей – разведгруппа не очень то и рисковала, нужно было продержаться всего пол часа. На тех позициях в узком минированном ущелье, с достаточным количеством боеприпасов, для профи такого уровня, это не составляло труда.

Он заранее знал, что там будет сын, и считал великолепным окончанием боевого пути. Троих планировалось представить к высшей награде – Звезде «Героя России». Это было бы уже второе представление и теперь не отказали бы точно. Но как же все не вовремя! Пока до него дошло все происходящее, пока вернулось обратно – войска попала на место только через несколько часов, почти вечером. Ударная авиагруппа накрыла основную отходящую часть соединения боевиков, уже отходящих с позиций. В докладах и рапортах звучало разное, в основном воспевался, хоть и сухими словами, героизм ребят, но что ему до этого, если сейчас он поставлен в рамки, его не устраивающие.

Главное, что он сам не может понять, почему, невероятным образом, оставшихся в живых, нужно официально признать погибшими! Павел жив, проходит лечение, но на тщательно подготавливаемой отцом его карьере теперь поставили крест!

Генерал ужаснулся мысли – если бы он не был отцом, стоящим на этой должности, а еще точнее, не имеющий отношение к «тайне», то вообще никогда не узнал бы о судьбе сына!

Почему-то это возмутило. Наверное, потому, что первый раз подобное коснулось и его семьи. Он с трудом представлял как, будет скрывать правду от супруги, как будет обвинен ей в смерти сына… Все рушится! Она не простит ему смерти любимца, а сказать правду, он не имеет права. Героическое чадо тоже будет ограждено от всего прежнего. От всего – это значит полностью забыть прошедшую жизнь!

Таков был Лев Павлович Ослябин, другим стал его Пашка, но никто сейчас не думал о Татьяне. Она же, в предчувствии, что судьба их любви полностью теперь зависит от нее, сидеть, пытаясь забыть любимого, не собиралась!

 

Стези любви

Что может предпринять цыпленок во взрослом курятнике? Цыпленок, наверное, и не может, а вот эта девушка, никогда не считавшая себя ребенком, подала документы на поступление в медицинский институт, и, как логичное продолжение, заявление на работу в должности санитара, в администрацию военного госпиталя имени Бурденко.

Не разглядев никакого подвоха, главврач подписал заявление, поскольку госпиталь, как и любое медицинское учреждение, нуждался в младшем медицинском персонале. Конечно, было и собеседование, на котором бойкая девушка изъявила желание ухаживать не за больными, а за настоящими воинами, получившими ранение в «горячих точках», что было списано на еще юношеский максимализм и начатки инфантильного патриотизма.

Уже на следующий день Татьяна, в чистом, кристально белом халате, носилась по палатам с раненными бойцами, пытаясь успеть сделать все. Неделю она присматривалась к каждому раненному, но никого, даже отдаленно похожего на своего Пашу, не обнаружила.

В ВУЗ она поступила без особых усилий, поскольку готовилась действительно к стезе врача, пока правда не совсем понимая, какую специфику выбрать, поэтому все проделанное, и с поступлением, и с устройством на работу, соответствовало ее планам.

Вполне понятно, что такое рвение в медицину исходило еще из детских лет, когда именно нездоровье отца, по ее мнению, разделило их. Вполне понятно, что настоящая причина была совсем в другом – отсутствии, хоть какого-нибудь общения, состоявшая именно в болезни, определить которую, по сей день, не смогли.

Отец находился в каком-то институте, под пристальным наблюдением врачей, ибо его случаи пребывания в состояния комы, был уникален в своем роде. Вообще, такое долгое нахождение в этом состоянии, считалось бесперспективным для последующей жизни. Никто не мог объяснить, наблюдаемой аппаратами огромной работы мозга и его небывалых всплесков уровня активности, которые были несравнима с происходившим у, находящимися в уме и памяти, любого человека.

Доктор, со своей группой исследователей, был вынужден признать, что такое невозможно, поскольку нагрузка или объем выполняемой работы мозга, сравним, как минимум с тремя активно мыслящими людьми, причем, нахождение в состоянии отдыха пациент, за все прошедшие года, не наблюдалось ни разу!

Татьяна, еще ребенком, каким-то чудом, почувствовала, что только она сможет «оживить» своего отца, и с тех пор серьезно готовилась ко вступлению на выбранный путь. Сегодня, случилось так, что все, ей предпринимаемое пригодилось, но разве может это удивлять человека, уверенного, что у Бога все промыслительно!..

Как всегда то, что мы ищем, особенно, когда знаем где искать, находится на самом видном месте. Мы можем разглядывать, интересующее нас, расспрашивать о подробностях свойств искомого, дабы понять, как оно может меняться в новом ландшафте. Мы многое предпринимаем, но многое и упускаем. Лишь приобретя достаточный опыт, начинаем обращать внимание на уже изведанное немного с другого ракурса. Вот тогда и открывается нам, не просто, потерянное и очень сейчас нужное, но находящееся рядом, только совсем с другой стороны, зачастую неожиданной и загадочной…

Я наблюдал за существованием двух чад Божиих, связанных Им одним чувством, сведенных на небольшой площади, сходными мыслями и притяжением, за чадами, жаждущих быть вместе, но еще не понимающих, что это «вместе» не возможно, по мнению людей, от которых. Будто бы это зависит…, конечно, с точки зрения человеческого материалистического прагматизма. Но что не возможно человеку, то возможно Создателю его.

Мне кажется, я даже понимал, почему Проведение не спешило их объединить, но при этом давало возможность, чувствовать близость. Это было танцем душ, скользящих по оболочке друг друга, при том, что сердца бились в унисон.

Пережитое Павлом, не могло не наложить отпечаток на его сознание, мировоззрение, нервную систему, оставить отношение к прошлому прежним, но все эти перемены совершенно не коснулось её. Пожалуй, Татьяна одна осталась неприкасаемой из всего бывшего ранее, и это исключение стало единственным лекарством для психики молодого человека.

Крепкие организм и нервная система, до последнего, упомянутого нами, боя, вполне справлялись с физическими и эмоциональными нагрузками, впрочем, при адаптации к ним, какие-то изменения претерпевая. В этот же раз, он почувствовал себя преданным, и именно это и стало причиной, по которой «Ослябя» должен был исчезнуть.

Кто-то просчитал, что его уровень доверия к любым командирам снизится до черты, за которой царит полная анархия. Исключения могут составлять лишь несколько персон, и то тех, которых он выберет сам.

Безусловно, одним из первых был «Темник», и тем страшнее мог стать этот тандем, чем менее контролируемым становился Артем. Отец, брат, или кто другой, в этот список не попадали. Как личность, вполне влияющая на него и способная остановить от генерации зла, была, конечно, Татьяна. Это учитывалось и рассматривалось – не нужно думать, что о ней забыли. Добавим, что генерал, в конце концов, принял решение, и вычеркнув её из жизни сына, сделал все, чтобы убедить его, будто она погибла…

Странным было упущение ее устройства на работу в госпиталь, но так бывает, вопреки всем препонам и проискам зла.

Павел лежал в специальном корпусе напротив, хотя местом прогулки был скверик посередине, куда вывозила на колясочках прогуливаться тяжелораненых и его возлюбленная. Их пути пересекались каждый день, но претерпевшие внешние изменения молодые люди, даже не могли заподозрить присутствие здесь друг друга. Девушка сумела просмотреть все фамилии, бывших на лечении в госпитале военнослужащих, но Павел поступил под чужой. Сам же он не мог и подозревать возможность ее здесь нахождения. На женщин не смотрел вообще…

Как же тяжело наблюдать из мира духовного, будучи духом, способным, ощущать одновременно эмоции и душевные движения людей, предназначенных друг для друга, ищущих встречи, встречающихся, но даже не подозревающих об этом!

Я с трудом переживал моменты, когда души, проходящих мимо друг друга возлюбленных, почти коснувшись, схлестывались во взаимном притяжении, что безусловно чувствовали, но не могли, даже предположить происходящего. Их все чаще тянуло в этот сквер, даже в неурочное время. И в дождь, и в холод, появлялись они на небольшом заасфальтированном пятачке, кружились вокруг огромной клумбы, но так и не понимали причины этого притяжения.

Две медицинские сестры милосердия, выгуливающие своих подопечных, кивали друг другу головами, перебрасывались несколькими словами, иногда даже останавливаясь, вели короткие разговоры, но ни одна, ни вторая не обращали внимание на сидящих в креслах-каталках.

Так продолжалось несколько месяцев, за которые раненный окреп физически, а главное восстановил нервную систему и, более менее пришел, в себя. Врач разрешил ему пешие прогулки и первую, большей частью он провел сидя на скамейке, рисуя в тетрадке…

День был солнечный и теплый, даже жаркий. Одежда на женщинах госпиталя не отличалась многосложностью, и в основном состояла из тоненьких белоснежных халатиков, одетых почти на голое тело, обуви и симпатичненького головного убора, идущего всем дамам, без исключения.

Сестренка милосердия, до этого вывозившая Пашу на каталке, подошла поинтересоваться его состоянием, и присев рядом, полюбопытствовала эскизами. Карандашные наброски показались удачными. На них изображались только девушки, в основном лица или изображения до уровня талии, редко во весь рост. Выздоравливающий не обращал никакого внимания на проявленный интерес, пока барышня не произнесла:

– Хм, вроде бы с натуры рисуете, а одежда другая…

– Так получается… – Совершенно не задумавшись бросил художник, и продолжая наносить тень, продолжил:

– Так, из памяти, кое-что…

– Хи-хи, Павел, не знала, что вы лгунишка…

– Почему, у меня действительно хорошая зрительная память, я ее с детства тренирую, и такие набросочки – часть этого тренинга.

– Да будет вам… – Отреагировала она с легким раздражением, основанным на непонимании, будто, откровенной лжи, зацепившей девушку, столько сделавшей для него, пока он был лежачим. Взглянув осуждающе, она продолжила, удивляясь его, неподдельно вопросительному взгляду:

– Вы рисуете одну и ту же, и разумеется подглядывая за ней…

– Это исключено, моя дорогая спасительница, хотя жаль!..

– Да что вы, в самом-то деле? Вы рисуете Татьяну из «хирургии», только зачем-то переодеваете ее каждый раз! Странно как-то… – Первая реакция на сказанное, в виде легкой улыбки, постепенно сменилась на каменное выражение. Затем, цвет лица приобрел действительно сероватый каменистый оттенок, немного отливавший несколько секунд напряженным испугом, сменившийся недоверием.

Произнесенное имя, впрыснуло порцию адреналина в кровь, и сердце заколотилось, отдаваясь в висках и пульсируя настороженно выдыхаемым воздухом. Глаза прищурились, крылья носа раздулись, губы сжались почти в тонкую полоску.

Такой реакции девушка не ожидала, хотя и не испугалась, увидев поворачивающуюся голову Павла соответственно направлению, показываемому ее рукой в сторону Татьяны, толкающей впереди себя каталку с тяжело раненным.

Взгляд ее, упирающийся в землю перед ногами человека, сидящего в кресле, был отсутствующим, даже скорее обреченным, выражающим скорбь, которая побеждала борющуюся с сомнениями надежду…

Кожа, под коротким ежиком «Осляби», покрылась сначала блеском, затем крупными каплями, заблестевшими, ещё больше на солнце, и через несколько секунд, соединяясь в тоненькие ручейки, они покатились по наклонной, падая на рисунки.

Взгляд его уперся в ту, которая приходя из памяти, удерживала его на этом свете, спасла его там, в горах, будто вспрыснув неведомый допинг, что помогло выжить с тремя пулями в теле и одним сквозным ранением. Кроме нее смысла в жизни больше не осталось!

Глядя на внешне спокойную, но в сердце с невидимыми душевными страданиями и умственными сомнениями, Татьяну, он ослеп пробегающими перед глазами картинами пережитого, с мыслями о ней, вытаскивающими с того света.

Мышцы его напряглись, готовясь к желаемому рывку. Легкие наполнились воздухом, еле сдерживая крик. Он вырвется вот-вот из пересохшей глотки, и весь мир, снова, как в первый день их знакомства, исчезнет, воплотившись в нее…

Но какая-то промелькнувшая молния, рассекшая мозг, остановила страстное желание обнять и прижать к груди, любимую, словно прибив его к скамье.

Делая вид, что не заметил сходства между изображенной им и действительно существующей женщиной, из последних сил сдерживая свои эмоции, Павел старательно прислушивался к голосу, звучащему изнутри, подсказывающему о немыслимом подвохе.

Будто не слыша, произнесенное девушкой, художник перевел голову в ее сторону и пристально всмотрелся в ее глаза. Если бы она знала, с каким трудом он пересилил себя, обернувшись именно в её сторону, а не оставшись в желаемом! Все с таким же бледным оттенком лица и с, уже, отсутствующим взглядом, раненый произнес:

– Не знаю…, я ведь до сих пор в полудреме. Наверное, похоже, она ведь давно здесь работает? Может пока, как амеба в каталке катался и привык к ее лицу… – что-то прет. А вот вас не разглядел, вы же все время сзади! Ну-ка… – И жестом, приглашая сесть рядышком, начал быстро набрасывать, причем, специально, глазами раздев медсестренку, быстренько набросал ее нагую. Получилось неплохо, но немного обидело девушку. Она, сделав вид оскорбленной, вскочила и быстрым шагом, направилась к корпусу.

Павел знал, что она обязательно обернется, и конечно, понимал, что в это время взгляд его должен быть направлен в ее сторону – он разглядел ее улыбку и улыбнулся в ответ, заметив, прижимаемый ею листок к груди.

Не окрепший организм, еле превозмогал сумасшедшую нервную нагрузку, его стошнило… Обтершись платком, не подымаясь со скамейки, буквально теряя сознание от бешенного сердцебиения и чрезмерного давления, Паша, исподлобья взглянул наконец на интересовавшее…, и с мыслью: «Как же я мог поменять ее на все это – на эти годы?!» – потерял сознание…

Татьяна, проходя круг за кругом, читала, полюбившуюся ей, молитовку своему Ангелу-Хранителю. Тяжелая борьба проходила внутри ее сознания. Стоило только появиться надежде, как она, так нежно хранимая и лелеянная, пыталась раствориться в появляющихся фактах, разрушающих ее. Девушка, будучи человеком глубоко верующим, понимала, что ее силы может забрать любое переживание, не имеющее под собой настоящей причины. Так обычно действует враг рода человеческого, посыпая, на уже выздоравливающую душевную рану, зловредную соль сомнений и подозрений, которые человек не в состоянии сразу отбросить.

Он ненавязчиво нашептывает очень логичные мысли, коих любой из нас может выдумать десятки, но почему-то, именно его убеждениям мы часто доверяем безусловно: «Если бы он тебя любил и ценил, мог бы он поступить так, оставив одну, не помогая и не поддерживая, даже морально. Разве может любовь обманывать?! Сколько лжи между вами, и все с его стороны. Ты всегда узнаешь последней о случившемся с ним. Столько жертв ради него, и что же?!!!..».

Вместо ответа на эти мысли, девушка старательно прибегала к голосу сердца: «Ничто, приобретенное без терпения, не ценится нами. Я чувствую его своим сердцем, где-то совсем рядом… Да, пусть так: то, что он делает, мне женщине не понятно, но ведь и многие мужчины не стремятся разобраться в наших, женских желаниях и поступках, принимая их просто такими, какие они есть! Пашенька любит меня, и Господь дает даже заботиться о нем. Разве читала бы я столько молитовок о нем, разве думала бы я о человеке не любимом и не любящем так чисто и возвышенно. Разве возможно нелюбящему, пять минут разговора слушать мое щебетание и не разу не перебить, сказав лишь несколько фраз, уместив в них всю силу своей любви… Эти несколько предложений, столько всего они в себе несут! Повторяя их потом, вспоминая их интонации, глубину, мощь, исходящего из самого сердца чувства, не я ли убеждалась ими в его любви и желании?!»

Голос не унимался и настойчиво закидывал мысль за мыслью: «Да он бросил тебя! Уехал, даже, не позвонив! А сейчас! Где он? Его нет, и не будет рядом! Сама подумай, будь он здесь, имей он желание увидеть тебя, что могло бы помешать ему?! Нет, нет и нет… Да даже если появится, не следует доверять ему! Ты посмотришь – его поведение будет непонятно для тебя, а он и не объяснит… Некоторые вопросы вызовут у него гнев, многое выльется на тебя незаслуженно. Ты ему не нужна, а твои сомнения – лишь прорастающая слабость, не могущая сопротивляться страсти… Да, да – это именно страсть! А разве может страсть быть угодна Богу!»

Прекрасно понимая, к чему ведут уступки перед такими мыслями, Татьяна в своих размышлениях, противопоставляла следующее: «Невозможно быть только благополучию – в нем одном душа погибнет! Для нас спасительны испытания и искушения, а преодолеваемые трудности приближают к Богу. Для того Он и попускает их…».

Дочь «Солдата» воспитывалась редким по доброте человеком, искренне верящим, и отдающим всего себя ради внучки. Многое пережила Элеонора Алексеевна, гораздо больше, чем может представить себе, видящий ее, впервые, человек. Поразительное качество смогла она воспитать в дитя – видеть и плохое, и хорошее, но замечать для себя только второе.

Первое впечатление, создаваемое девушкой – некое ограниченное ее состояние, что представлялось исключительно, с ошибочной точки зрения, узконаправленными интересами. На деле, чадо это было весьма напитанное знаниями, одаренное добродетелями и талантами, интеллект имела развитый и жаждущий роста. Все представляемое пред ней жизнью, она пропускала через заповеди Божии, и именно этим и казалась странна!..

Толкая перед собой кресло-каталку, девушка, явно ощущая, что-то происходящее вокруг нее. Такие минуты посещают каждого из нас. Несмотря на самый длинный халат из всех медсестер, одетый на ней, под дуновением ветерка, под ним тоже выделялись её формы. Изящная ножка, в медицинском сабо, при ходьбе вытягивала за собой всю себя, вплоть до середины бедра, а при легком наклоне, ни один мужчина не в состоянии был удержать свой взгляд от открывающегося лифа в разрезе на груди.

Волосы, частично, аккуратно убранные под головной убор, выбивавшиеся из под него закрученной спиралькой, постоянно падающей на глаза, большие, волнительные, обрамленные длинными ресницами глаза, не оставляли равнодушными никого из мимо проходящих. Когда она поднимала на кого-нибудь взгляд, то верхняя часть глубокого, густого, серо-голубого цвета, зрачка, чуть прикрывалась веком – томное очарование нестрастного взгляда притягивало каждого своей чистотой, но ей же и пугала…

Когда мы думаем о, вот-вот, должному состояться счастливому моменту, то представляем только охватившее обоих счастье, воспринимая именно это мгновение с эмоциями, равными фейерверку восторга и океану радости.

Тяжело быть в счастье сдержанным, делясь им, а в горе благодарным за испытания! Бесы, хоть и не знают будущего, но могут что-то подслушать или подсмотреть, чтобы после подбросить это в извращенном виде. Человек часто чувствуя это, останавливаемый своим Хранителем, задумывается, но редко на долго, бросаясь из огня в полымя…

«Ослябя» пережив за последние два года, многое зло, неся его и сам, стал осторожен. Голос интуиции для него не был мифом, а потому сейчас слышимое предупреждение – не форсировать события, заставляло сдерживать свои порывы. Он рвался и метался в своем чувствах к этой женщине, видя, наблюдая за ней, по ее, еле уловимому взгляду, чувствуя ее переживания. Зная, что душа ее так же чувствует его душу, он застыл, внимая каждое движение, каждый шорох, производимый ей.

Паша запоминал и впитывал все, что способен был заметить, все больше понимая, что в данный момент, права на нее не имеет!

«Ослябя» еще не привык к новому своему положению, но очень старался. Теперь, прежнего Павла не существовало – он «погиб». Здесь и сейчас существовал другой Павел, с другими данными. Оба Павла были убеждены в смерти Татьяны, но вдруг, получив опровержение, встали перед невыносимым выбором. Но у него было время, и он знал, либо будет с ней, либо его не станет совсем!

Парень, потихонечку выпрямляясь, начал, как художник, подмечать новые, открывающиеся для него, изменившиеся в девушке повзрослевшие черты лица, формы тела, движения. Они давно стали родными, вросли в его память, завладели им, тянули, настойчиво занимали помыслами все сознание, а невозможностью воплощения желаемого, проклинали его самого.

Сколько светлого несла она для него, сколько смысла было в её существовании, но до сегодняшнего момента, он не хотел думать о создавшемся положении, еще надеясь все исправить, но сейчас, неожиданно понял – свет этот существует, помимо тьмы, в которой он стал своим…

Павел вскочил, и уже собираясь, плюнув на все, сделать шаг на встречу…, но чья-то сильная рука развернула его на 180 градусов, и кинула в объятия смеющегося человека. Паша был еще слаб. Потеряв больше половины своей крови, он не смог достаточно твердо удержаться на ногах, чуть ли не повиснув на шее, не такого, как он, мощного «Темника»… Артем был первый и последний, из старых знакомых, посетивших его неделю назад и теперь, постепенно вводящих в курс дела…

В глазах потемнело, от внезапно овладевшей злобы на причину резкой перемены обстоятельств, это придало сил. От обиды и гнева захотелось разорвать первое, во что он вцепился, но быстро среагировавшее сознание, заставило сдержаться. Сквозь зубы он процедил:

– Значит так надо…

– Надо, надо! Еще как надо. А я смотрю, ты здесь прохлаждаешься, на мадамчиков засматриваешься… О! Что это у нас? Воплощения радости?!.. – Упавшие, от быстрого поворота, наброски Татьяны, разметались по асфальту перед скамейкой, и только неопытный взгляд смог бы не заметить их схожесть с медсестрой, уже закончившей прогулку, и неспешно удалявшейся в глубину аллеи в сторону другого корпуса.

Бывший капитан сделал пометочку в памяти, которую обязательно проверит, поскольку в совпадения не верил, а промахи ненавидел. Выздоравливающий молодой человек с негодованием отметил этот интерес и ощутил некую опасность, хлынувшую от знакомого в сторону любимой. Теперь эта мысль стала главной на ближайшее время – такой маленький нюанс, теперь вырастающий в большое беспокойство, обещающее стать проблемой.

Часто мы, оборачиваясь назад, неожиданно для себя подмечаем причины возникших проблем и трудностей, большинство из которых трудно прогнозируется и мало объяснимы. Интересно не это, а то, что любую из них можно избежать, поступи раньше по-иному. Но тогда, «раньше», все казалось совершенно другим, мало того, исходные опоры, служившие нам тогда опорами для отталкивания, виделись единственными надежными из выбираемых в океане возможных, а сегодня уже лишь удобными, и далеко не единственными…

В поиске оптимальное объяснение, «Ослябя» ругал себя за глупость с этими рисунками. Не нужно было уезжать два года назад, а выбрать ее и остаться, вопреки требованиям отца. Не нужно было делать многое, и, наверное, выживать, тогда Татьяна была бы сегодня вне опасности. Он знал неотступность боевого товарища и знал этот взгляд хищника в сторону жертву – слишком не нормален и прямолинеен был этот человек!

С другой стороны, эти предположения основаны, лишь на интуиции и предубеждении, ведь лица на рисунках нужно было еще совместить с ее лицом. Да и что из того? Вот на это он и решил опираться, понимая, что проверка все равно будет – больно хорошо представил командир его привязанность к этой девушке!

Изображая радость, Павел попытался даже шутливо выговорить соратнику за внимание не ему, а какой-то медсестричке:

– И че, ты теперь вот так вот запросто обратишь внимание не на мня, а на какую-то кобылку?!.. – Реакция оказалась обратной – Артем сразу понял, что создаваемый, как будто, негативный образ женщины, есть ни что иное, как попытка ее защиты, а поняв, поддержал игру:

– Да ладно старичок, какие телочки?! Да еще в это время! Просто показалось, что она похожа на ту, что на твоих зарисовках…

– Так она и есть…, и представь себе…, давай присядем – все тело ноет. Хотел подкатить к своей хожалочке, а тут эти рисунки светанул, на скандал нарвался. Поможешь – бабы уже два года не было!.. – Сказанное ему, нарочито грубо, казалось удачным отводом, но так лишь казалось, интуиция подсказывала, что трясина сомнений и подозрений только затягивала всё глубже заинтересованность капитана, впрочем, уже принявшего решение, но игра есть игра:

– Перестань, у нас с тобой столько за плечами, а теперь, после всего этого, впереди еще больше. Неужели ты думаешь, что я могу в тебе засомневаться. Привыкнуть к сегодняшнему нашему положению…, да уж, что и говорить, совсем нелегко! Но ты лучше меня понимаешь, что любые отношения не только с кем-то, но и с родственниками, смерти подобны! Паша, нас нет!… Мы с тобой сдохли в том ущелье… Понял ты, или все никак не можешь…

– Да все я понял, а вот привыкнуть… Это тебе все равно – ни семьи, ни флага! А я не представляю, как мать это переживет!… – На его глазах образовались две маленькие переливающиеся полоски на краешках нижних век, примыкающих к глазному яблоку. Оба им удивились по своему, но оба же и вида не подали. Артему действительно было глубоко безразлично его положение. Единственная привязанность его жизни на сегодня – это наркотики, в чем он уже научился знать меру.

«Темник» своеобразно воспринимал каждый приказ, считая, что имеет право выполнять его, опираясь не столько на чью-то необходимость, а на свое видение этой необходимости. Между «помиловать» и «убить», он всегда выбирал второе, что стало его скорее полезной чертой, как подчиненного, которой обязательно пользовались.

Именно поэтому Паша и беспокоился. Несмотря на то, что в последнем бою он спас ему жизнь, командир легко мог отправить его к «праотцам» в случае, если посчитал бы это рациональным на свой взгляд…, или очень бы этого захотел.

Оба прекрасно понимали, что сегодняшняя их ситуация такова, что отец молодого человека становился вне игры и не мог повлиять уже на ход событий. Оба, до прояснения своего статуса, имели положение независимых единиц, действующих в «свободном плавании», что значило – от постановки цели до ее достижения полная свобода, бесконтролье, отсутствие помощи и поддержки. Вся ответственность лежит на них, а главное их жизни всегда под вопросом, ведь их нет среди живых!

Татьяна была опасна для дела, а любую, хотя бы даже мнимую опасность, «Темник» убирал, совершенно не задумываясь. Мысль о предстоящем, щекотала ему нервы, совсем не трогало понимание близости этой девушки к Павлу, скорее наоборот. Мало того, под вопрос правомерности существования подпадал и сам молодой человек, но это уже после…

Говоря с выздоравливающим, давая ему последние указания он, в воображении продумывал некоторые моменты по поводу Татьяны. Проигрывая ужас и трепет самой жертвы, чувствуемые за нее переживания Пашки, только усиливали разжигаемое чувство азарта. Заигравшись, он начал упускать некоторые мелочи, что почувствовал собеседник, на основе чего и решил предпринять соответствующие меры:

– Темыч, а давай-ка валить отсюда, что-то мне не по себе в этот Эдеме, пора уже чем-то заняться. По ходу, надеюсь, восстановлюсь… – Дикая улыбка прокатилась по лицу майора, ему явно понравилась мысль, да и хотелось уже проверить, сможет ли он, что-нибудь сделать в мирных условиях. Ведь одно дело боевое соприкосновение в составе регулярной армии, где твои действия обоснованы приказами, законами и государственной необходимостью, а другое – мирный город, скрытность, нелегальщина, почти полное отсутствие привычных возможностей, и необходимость приобретения новых навыков.

Артем блеснул, сквозь отсутствующий взгляд, угольком злобы, и чуть качнул головой, соглашаясь с предложением:

– Завтра, старичок, завтра, а пока перепихнись со своей спасительницей – ладная бабенка, да смотри больше не обижай ее…, в это же время, завтра, будь готов… Но запомни – всех, кого ты знал раньше, забудь!

– Расслабься, майор, сомнения не уместны! Я уже стал монстром, и ширка мне не нужна, ща списочек тебе накидаю, захвати завтра где-нибудь эти вещички…

– Да шмотки привезу, остальное сам возьмешь… Завтра, будет хороший день!.. – С этими словами Артем, легонько толкнул Пашу в мощную грудь кулаком, и презрительно улыбаясь в сторону, быстрым шагом, отправился к выходу.

Слава Богу – подумалось остававшемуся в госпитале, значит, сегодня Татьяне ничего не угрожает, ведь она на «сутках», и значит, завтра утром он тоже не сможет, что-то предпринять.

Собрав рисунки, в глубоком и томительном волнении, он, отяжелевшими шагами, выбившегося из сил каторжника, побрел в сторону палаты, именно, как о каторжнике, о себе и думая – ни воли, не свободы, ни жизни…

 

Бесы

«Темник», подготовив все к завтрашнему дню, направился поужинать в близлежащий, от сегодняшней его берлоги, ресторанчик. В одиночестве отдельного кабинета, одна стена которого привлекала внимание подымающимися пузырьками внутри подсвечивающихся стеклянных трубок, наполненных водой, он ушел в себя. Мягкий зеленоватый, неоновый свет отливался в каждом, хоть сколько-нибудь, способном отражать предмете. Разные по размеру, с измеряющейся формой воздушные шарики, в беге своем издавали приятные звуки.

Кальянщик принес заправленный кальян. Первые выдуваемые струйки дыма наполнили комнату приятным ароматом. Но ни того хотелось курящему, и ни тем были заполнены его думы.

Официант принес заказанное, Артем попросил не входить полчаса, и запер за вышедшим дверь. Выпив слегка подогретый коньяк и сделав две глубокие затяжки, он отвалился на спинку кожаного кресла, вытащил пистолет, с которым никогда не расставался, снял с предохранителя, дослал патрон в патронник, и уперев ствол в лоб, положил большой палец на спусковой крючок.

Осознавая опасность всего-то полушага от самоубийства, молодой человек наслаждался чувством кажущейся грани бессмертия. То выбирая часть свободного хода спуска, то отпуская, немного не доходя до рокового «провала» крючка, он смаковал трепещущие мысли, не дающие ему покоя. Смерть была привычна, правда чужая, так же как и мысли о своей кончине, мучающей жизни, не нужной и надоевшей…

Его ничего не держало здесь, в этом омерзевшем до икоты, до тошноты мире, и он отвечал тем же, для начала убедившись, что богом можно стать самому, если иметь возможность, что либо, решать. Сначала, убийство стало работой, затем нормой, теперь оно было лекарством, обезболивающим мучения. Страсть эта перешла, причем очень быстро, все границы, и даря в минуты убийства немного наслаждения, своими впечатлениями ненадолго расслабляла, скручивающееся в жгут, сознание.

Артем наслаждался подробностями, но быстро надоедавшие и приевшиеся нюансы, требовали новых, что становилось причиной настолько жуткого понимаемого в своей основе неразрешимого дисбаланса между определением себя одновременно рабом и богом, что единственным эффективным средством становился ствол пистолета у лба… Почему-то у лба!

Зажмуренные с силой веки, пробивающиеся сквозь них слезы, буквально сведенные судорогой сжатые скулы до скрипа зубов, и такие же сжатые до боли губы, до ощущения в них металлического холодного привкуса, сверху давящий в напряжении нос, изнутри язык…, воздух, с трудом вырывающийся из ноздрей, и еще, более сложно, вдыхаемый. Все это в купе с напряжением мышц шеи, опущенными с силой бровями, и потихоньку, начинающим расшатываться, из стороны в сторону, телом, постепенно сковывающимся мышечным напряжением, разгонялось сбивающимися и спотыкающимся мыслями…

Несколько бесообразных существ, то настраивали Артема на ужасное, к чему оставался маленький шажок, то начинали переговариваться или браниться друг с другом, буквально устраивая в его мозгу баталии. Он даже ощущал искры, падающие с шерсти, лязг бьющихся и скрежещущих зубов, и входящих все глубже в его плоть, когтей. Изнутри исходил, уже не просто, привкус метала, но окалины с едкостью дыма, першившего, довольно натурально, в горле и колющего глаза…

С визгом эта стая потусторонних духов зла, набрасывалась на мужчину, и лишь чудом он не спускал курок.

Совершенно обессилев, «Темник» уронил руки, железяка брякнула об пол. Тепло растеклось по сидению, голова спала на грудь, у уголка расслабившихся губ появилась тоненькая ниточка, удлиняющейся слюны. Непроизвольное сдавленное рыдание начало выбрасывать резанные и искуроченные эмоции…

Артем пытался сопротивляться, изрыгал, отдельные то логичные, то бессвязные слова, предложения, а иногда низкие гортанные звуки.

Настало облегчение. Он ждал его, как тонущий ловит глоток воздуха. Подобное случалось, в основном в одиночестве, при любой попытки завязать с героином, на самом срыве, при употреблении дозы. Стоило хотя бы на полчаса обрести спокойствие, расслабиться, перестав заниматься делами, как демоны привычно вскрывали его мозг и пробуждали там остальных.

Жалости к себе не было, он ведь снова становился богом, но словно раздвоившись, принимал то одну сторону, то другую. С сожалением глядя на лежащий совсем рядом пистолет, с одним желанием дотянуться и продолжить, мужчина усиленно обрабатывал происходящее в мозгу. Обрывистость фраз исчезла, логика и конечность вернулись и снова воплотились в противоборство двух сторон.

Совсем по иному оно выглядит, когда выключаются желания и возможности тела. Оставшиеся дух и душа человека, находясь в примерном равенстве, хотя у каждого индивидуально, прислушиваются через сознание, и к своим, и к чужим мыслям. В слабости и недомогании, ум наш становится более прозрачным и меньше искажает, благодаря чему многое видится совсем по-другому. Когда болит сильно, мы готовы ко всему и согласны многим пожертвовать, лишь бы выздороветь, но стоит только болезни отступить, как мы обо всем забываем…

Поразительно больно и страшно наблюдать за битву Ангелов и духов воплощенного зла за душу гибнущего человека. И дело ни в том, что никто из них не любит проигрывать, Светлые, знают о своей непогрешимости и вечности, и всегда уповают на милость Спасителя, делая все возможное, дабы спасти. Темные же, зная, что в любом случае погибнут, страшась кары, нависшей над ними, не желают страдать одни. Часто так бывает и с людьми. Весь их восторг может воплотиться лишь в удачливых предприятиях в погибели новых душ.

Я повис над сражением, где кажущаяся победа, передавалась сдавшейся слабостью или предпринятым усилием, то одному, то другому к противнику, раз от раза, не добираясь до финала, какие-то мгновения. Почему мне захотелось быть здесь? Этот человек замыслил очень не хорошее в отношении девушки, странно притягивающей меня. Я многое чувствовал и сопереживал ей, кажется, нет более ни одного существа в её мире, которое было бы мне так дорого. На мои переживания мой попутчик, как-то заметил, что мои эмоции отдаленно напоминают и его, правда, сравниться даже отдаленно не могут.

Зато мысли грешника были, как тяжелые ядра, выстреливаемые из его сознания. Они били без промаха, отдаваясь тяжелой отдачей в его же сердце, отгоняя своими попаданиями Хранителей и Заступников: «Мне не в чем себя укорить, иии не кому! Кто они, что бы пытаться хотя бы обратить внимание, на что-то неверное в моих поступках. Нет никого, кто бы имел права наставлять меня, в чем либо. Я – бог! Я! Я непобедим!… Каждый мой шаг верен, а каждый сопротивляющийся или не довольный – трус и ничтожество! Всех, кого я воспринял своими врагами, больше нет – не один не смог сопротивляться, ни один не избежал моего гнева. Каждого, я, как смог, наказал, а кого смог приучил еще здесь, перед самой смертью, к мучениям.

Что еще меня здесь может держать? Мое место на небе! Там пуст заслуженный мною трон, только от туда я смогу восстановить справедливость. Я буду, как и сейчас решать – кому жить, а кому нет! Каждый здесь ставший на моем пути или признанный мною ничтожным, будет пущен на кожаные ремешки! Меня ждет мой создатель, но я перерос уже и его! Я сдвину это ничтожество с его трона, не быть ему царем, только один может править!

Нет здесь ни одного достойного, ни одного! Здесь даже людей нет! Кто может встать со мной рядом, кому я мог бы доверить, кто может прикрыть мою спину? Никто! Да мне это и не нужно! Я – бог! Я не видел другого! Нет никого равного мне! Я смерть, и несу себя кому хочу!…»

Такие мысли мешались с иными, и по смыслу, и по содержанию. Замещая друг друга, создавая путаницу в экзальтированной мозге, сквозь который пробивалось и правдивое: «Что же я могу? Кто же мною завладел? Кто в состоянии был сделать из меня несчастнейшего из людей? Я не вижу не света, ни тьмы, кажется, я один во всем мире, но все, чтобы я не делал, не доводится до конца, именно мной! Я, как пешка в чужих нечистоплотных руках, делаю самую грязную работу, выполняю наиболее опасное, гибну, даже не понимая, что со мной происходит! Я один, и некому поддержать меня! Да что поддержать…, я даже не понимаю, что происходит со мной. Мне кажется, что каждый день, начинающийся с вопроса: «Зачем я живу?» – им же и заканчивается. Меня ничего кроме героина не интересует! Все, что мне нужно – «вмазаться» и кого-нибудь завалить! Мне уже мало смерти, мне нужно разобрать ее по частям, в муках умирающего, рассмотреть ее нюансы, мне даже кажется, что я ее создал!

Наверное, я с ума сошел! Я никого не люблю, мне никто не нужен. Я делаю, что мне говорят, даже не задумываясь, хорошо это или плохо… Но зато мне верят…, наверное верят.

А как же Паша? Он ведь товарищ, друг…, он спас, рискуя своей жизнью меня, спас……. – Дальше он раздваивался, беседовал на разные темы и на разных тонах сам с собой, пока не проваливался в небытие, просыпаясь в одиночестве пустоты и непонимания…

Неуравновешенность и постоянная борьба сил продолжаются на этом поле, и я прекрасно ощущаю, что любую тему, любую фразу, любой вопрос, можно перевернуть…, что и происходит внутри нас, чуть ли не само собой. Нам кажется, что именно мы поворачиваем свои взгляды, чтобы посмотреть на все, касающееся нас с разных сторон, пытаясь разглядеть выбранное. Да только, что мы видим, или точнее, что дают нам увидеть? Что мы способны замечать, не обладая терпением и сравнивая с собой, ставя себя выше, делая себя лучше, обнаруживая плохое в ком угодно, но не в себе, мало того, пытаемся это лечить, не имея понятия, что прежде вылечиться нужно нам самим.

Этот лукавый умудряется подвигнуть нас к рассмотрению через линзу умствования, зависти, гордыни, тщеславия. И не многое нам нужно…

В полном бессилии, Артем продолжал искать в ложном мире мыслей: «Да кто этот Паша?! Сынок генеральский, кем бы он был, если бы я его не научил? Он стал бы кусок мяса! Кто его просил спасать! Кто сказал, что он спас! Он все время хочет выделиться, лезет, куда ни попадя! Да и мужиком так и не стал – все ему жаль, все ему не правильно! Да кто он?! Кто он, что бы мне высказывать?! Яяя бог! А он даже не подмастерье!

Ничего, скоро обработаю его девочку – думал я не пойму и не замечу! Устроил себе балаган! А потом и с ним решу, только подожду чуть, и решу. Нет у меня друзей… У бога их не бывает. Нет равных богу…, некому меня понять, и нет мне равных – Я бог!!!» – с силой вскочив с кресла, он одним прыжком оказался у стола и начал нервно и жадно хватать руками с тарелки все съестное, запихивать в рот и, не жуя, проглатывать. Большие куски, сжимая в кулаке или разрывая ногтями, размельчал и, мыча от пьянящего восторга, запивал газированной водой. Воздух, с поступающей пищей, скапливался в желудке, и выходил, отрыгиваясь вместе с запахом съеденного.

Набив брюхо, даже не поняв чем, Артем упал в изнеможении на стул, уронив руки, и крупно, громко отрыгнув, сплюнул в тарелку. Промокнув о скатерть руки и вытерев о нее пистолет, он швырнул на скатерть несколько купюр, спрятал ствол, и вышел в большой зал ресторана, с довольно милым выражением лица. Что-что, а скрывать происходящее внутри себя, он умел…

Павел уже сидел в нетерпении готовый к поездке, хотя и собирать то нечего, а ехать, и вовсе, не понятно куда. Нервозность молодого человека, более чем была обоснована, и прежде всего, полной неизвестностью предстоящего, в котором на первом месте стояла судьба Татьяны, и лишь после, собственная.

Между тем, сознанием своим, «Ослябя» был еще совсем юным. Не имея богатого опыта, он возмещал его наблюдательностью, и выработавшейся привычкой ждать, хотя бывали моменты, когда он бросался в самую гущу событий, не задумываясь о последствиях. Ему нравилось, а может быть, было и необходимо иногда чувствовать себя на границе невозможного и смерти.

Вот в этом самом пограничном состоянии он и ощущал себя сейчас, сидя, как вбитый кол, на скамеечке и ждал…, ждал «Темника», но надеялся увидеть Татьяну. Ночью, не смыкая глаз, он боролся только с одним желанием – увидеть ее прямо сейчас! Хотел, мог, но сдержался!

Его мучили подозрения, причем имевшие основания. Жизнь любимой была под угрозой, и единственный человек, имевший возможность ей противостоять, был он сам. Но «связанные» руки, еще не известные условия существования, сам сегодняшний день, в котором ему прежнему не было место, и еще многое, чего он не хотел даже мысленно касаться, поскольку ответов нет и, вряд ли будут, мешали выстроить, хоть сколько-нибудь достойный план выхода из создавшейся ситуации.

Отец многое преподал ему, причем таким образом, что хватало обычно одной фразы и собственного примера. Сегодня, прибегая к его наставлениям, сын выбрал главное в своей жизни, и отталкиваясь от этого расставил приоритеты. Понимая, что может ошибаться, он проверил свои выводы и по другим знакомым «системам координат», прибегнув, даже к заповедям Божиим. Следующими были понятия о чести, и лишь после чувства.

В результате, в общем котле, оказалась непонятная каша, которую он выплеснул в свое сознание, предполагая, что ответы посыплются, сами собой, позже. Разумеется, каша осталась прежним, не годным к употреблению, продуктом, что подвигло к новому подходу, исходящему от его же положения в сегодняшнем дне. Чувства совпадали с реалиями, а он с Татьяной, связанный по рукам и ногам, проваливался в пропасть, спасения из которой не предвиделось!

Он понимал, что его любимая, переполнена мыслями о нем, уверена в его спасении, ищет его, чем уже обрекла себя на смертельный риск. Сейчас она едет домой, и каждая минута может стать последней. Зная, кто может сделать это, становилось очевидным – промаха не будет!

Он мог сбежать прямо сейчас, схватить ее в охапку…, и на этом все! Ни денег, ни возможностей, ничего, даже объяснить нечего! Обдумывая все возможные варианты, он вдруг поймал себя на мысли, что дорос до ступени эволюции, настолько высокой и редкой, что, пожалуй, далеко не каждому возможно понять те причины, которыми он сейчас руководствуется при попытке сделать выбор, хотя бы устраивающий на первом шаге…

Голос «Темника» Павел услышан раньше появления его самого. Повернувшись в эту сторону, он наблюдал, хоть и короткую, но поучительную картину, помогшую, наконец, определить основное.

Бывший командир появился на аллее, ведя под руку санитарку, ухаживавшую за Пашей, с самого начала его здесь появления. Ведя милый разговор, не жадничая на комплементы, надев на себя улыбку мартовского кота, Артем старательно, о чем-то ее расспрашивал. Сидящего на скамейке, поразил момент, резкой смены выражения лица бывшего сослуживца, на совершенно обратное неприязненное, как только она повернулась в другую сторону. Такая двуликость была чужда самому молодому человеку, и вызвала неприятную оскомину, изменив в худшую сторону, и так не важное настроение.

«Двуликость!» – подумалось ему: «Если меня не осталось прежнего, то, наверное, сейчас я тень себя же. Тееень – я не смогу измениться внутренне, если только постепенно. Конечно, у меня будет на это время, и я смогу воспитать в себе, какие-то необходимые качества, или научусь изображать их… Почему меня так зацепила эта двуликость… – какая-то мысль проскочила, и где-то, здесь же, спряталась, затаилась в ожидании… А что я жду от предстоящей жизни?

Двуликость! Вот, что…, вот в чем спасение! Пусть я тень, но кто сказал, что один человек может давать только одну тень?! В зависимости от освещения, угла падения света, яркости солнца или искусственного освещения, поверхности, на которую сама тень падает, она может быть разная. Вот оно! Найти разные условия, а еще лучше создавать их самому, и размножиться в своих отражениях. Конечно, я смогу остаться прежним, именно таким я буду принадлежать ей. С ней я и буду настоящим! Как?! Не важно как! Главное спасти ее сейчас!…»

Паша поднялся навстречу, протянув руку для приветствия, подмигнул правым глазом, одновременно кивком головы показывая в сторону удалявшейся барышни:

– А ты зря времени не теряешь! У меня ведь вчера не вышло… – Артем, ответив на приветствие, посмотрел в соответствующем направлении, повернул головой и поднял брови, давая понять «кто знает». Он явно был, чем-то озабочен и напряжен, как струна:

– Не до этого, у нас с тобой задач воз и маленькая тележка, а руки чешутся по другому делу…

– Понимаю…, слушай, «Темник», а у тебя личная то жизнь вообще существует?… – Теперь, у майора, даже не было такого понятия, тем более самой причины об этом задумываться, но прозвучало совсем другое:

– Конечно! Хотя это далеко не самое главное. Ты то, надеюсь, понимаешь, что в теперешнем нашем положении об этом не может быть и речи!…

– Да я о матери…

– Забудь, у неё муж, твой брат, когда-нибудь внуки появятся, так что гены не пропадут…

– Ну, Тем, ты даешь! При чем здесь гены?! Ладно, ко всему человек привыкает. Я вот даже не предполагал, что убивать понравится!.. – Последние слова были сказаны с определенным расчетом, который оправдался прямо сейчас.

Майор посмотрел на него с пониманием, улыбнулся, чуть заметно, правой стороной рта, прищурив одноименный глаз, и согнув руку в локтевом суставе, указательным пальцем проткнул воздух в его направлении:

– Это меня радует… И давно?..

– Что?..

– Понравилось?..

– Зацепило в первый раз – богом себя почувствовал! Потом испугался – ведь боги бессмертны, а я нет, значит…

– Ничего это не значит! Ты тоже бессмертный…

– Я это тоже понял… Я уже не могу без свиста пуль, без этой сумасшедшей канонады и речи очередей, без азарта, нее… – Обезумевшая искра пробежала сквозь зрачки «Темника», а по лицу прокатилась, будто, волна, оголяющая настоящий облик, спрятанный за обычной привычной маской. Паша с отвращением увидел проявившийся оскал с клыками, звериным, бешенным взглядом глаз – угольков, растопыренные крылья сморщенного носа, с поджавшейся к ним толстой верхней губой. Именно так он и представлял внешность настоящей натуры этого человека, но не знал, что так точно угадал!

Пульс застучал, давление подскочило, в висках забарабанило, навернулись слезы – давно не чувствовал он такого испуга! Страх охватил его, причем не за себя, а за нее, не защищенную, не о чем не подразумевающую, любящую и верящую! Интуитивно «Ослябя» схватился рукой за затылок собеседника, притянул к себе, уперев его лоб в свой, и издав подобие рыка, прохрипел, будто в экзальтации:

– Брат, мы совсем одной крови, людишкам нас не понять…, мне нужна охота!… – Совершено одурев от неожиданного поворота, впрочем, даже обрадовавшего его, Артем, ликовал, думая, что нашел родственную душу, если о душе здесь вообще уместно говорить.

В его голове настолько все перемешалось, что все сегодняшние планы в отношении Татьяны забылись, заместившись чувством, сродни братскому единению, в самом его апогее:

– Да! Теперь мы братья…, и мир рухнет… Пусть он рухнет!..

…Они ехали почти сутки, не останавливаясь надолго, пока бампер их спортивного «Понтиака» не уткнулся в морской песок «дикого» пляжа. Через полтора часа оба сидели за столом летней кухни, в только что снятом в аренду частном домике. Количество кусочков парящей баранины в тарелке каждого, обмазанные соусом ткемали, уменьшались с завидной быстротой. Овощи, наваленные не нарезанными, обмакивались в соль, откусывались и жевались со смаком и чавканьем. Лаваш, намазанный домашнего приготовления аджикой и набитый только сорванной зеленью, запивался молодым вином. Непомерно быстро набиваемые желудки, недовольно урчали и требовали, хотя бы краткой передышки.

Возбуждение от не привычных перемен последних суток, причем в приятную и лучшую сторону для Артема, и в непонятную и худшую для Павла, только нарастало и требовало продолжения. «Темник» видевший теперь в сослуживце соратника по духу, совершенно по иному взглянул и на ту самую барышню, о которой было подумал, как о зазнобе своего друга. Но вдруг вырвавшиеся слова о схожести тяги к убийствам себе подобных, богоподобии и так далее, поддержанные таким же, как и у него самого, взглядом, многое изменили в отношении к бывшему подчиненному, а значит и ко всему окружающему:

– Пашок, я позавчера было подумал о твоей некоторой некомпетентности…, ага…, но после твоих слов…, да что слов! Как ты это сказал! Я бы пил, я бы жрал ее – кровь! Вначале, ты даже выводил меня из себя, своей этой, недовольной мордой с признаками неприязни – уши отрезанные ему, видите ли, не нравятся!.. И когда тебя отморозило?.. – Он был встревожен вчерашним признанием, а иногда появляющиеся сомнения, злили. Будучи на грани срыва, майор, успокаивался, вспоминая остервенелое выражение глаз собеседника в момент боя. Больше всего тому нравилось, и он стремился к этому, нарушая все правила его ведения, подчиняя себе чувство самосохранения, и теперь этому было объяснение – ему нравилось убивать, но не издалека, а именно руками!

Паша, понимая, что отступать поздно и не разумно, пытался играть дальше. Надеясь убедить в имеющейся у него мании, он делал это осторожно, прежде выговариваемого, стараясь ввести себя в то состояние «берсерка», которое действительно иногда овладевало им.

Еще воюя, уже после окончания кровопролития, отходя, он пугался, что творил, и прежде всего без контрольному своего состоянию, прекрасно понимая, что лишь случай или чудо не допускали пули до его тела, а их близость он уже почувствовал. Правда, ранения он получил когда, выносил майора из ущелья, уходя от погони.

Как бы повел себя Паша, знай, что у Артема тогда была элементарная передозировка героином? Кто знает! «Темник», понимая, что жить им осталось ровно до следующей атаки, вколол себе дозу чрезмерную и «отъехал». Думая, что командир контужен, «Ослябя» выхватил его, что называется из под ножа, отбивался, чем мог, и чем попадалось под руку…

Сейчас, будто бы, мечтательно глядя в небо Ослябин, наслаждаясь, протянул:

– Неее знаааю…, это само собой вылезает…, но запах крови меня возбуждает! Знаешь Тем, я даже во сне слышу и физически ощущаю разрывающуюся и разрезываемую чужую плоть, слышу, как ломаются кости, лопаются сухожилия, трескаются хрящи! Никогда не думал, что буду с наслаждением вспоминать моменты ломающегося в руке кадыка, выбиваемого глаза, ломающейся челюсти. Я не в состоянии себя удержать, когда предчувствую возможность рукопашной. Ты даже сам не раз мне за это высказывал!… – От этих слов его мутило, он знал, что Артем, чуть ли не оргазм испытывает от подобного, а зная его сущность, переносил все произнесенное на Татьяну. Он с трудом сдерживаясь, еле выносил это общество, но другого выхода, пока, не видел.

Казалось, что вот-вот, и он сам переломает кадык этому маньяку! Но если он угадал с темой, попав в цель, то любимая спасена. Интуиция редко его обманывала, а сейчас надо было выиграть не так много, а главное хоть что-то узнать:

– Когда возможность этого пропала, мне становилось все хуже и хуже. Не знаю, что это, да и знать не хочу! Я много читал о воинах прошлого, и часто натыкался на одиночек, живших по-настоящему только в бою… – Сейчас все прочитанное ему очень пригодилось, а созданный, когда-то в мечтательном юношестве, психологический образ не только удачно воплощался, но и совпадал с настоящим «Темником», хотя не столько с настоящим, сколько существующем в сознании душевно больного, которому тот поклонялся и маниакально старался соответствовать.

Вертя в руке нож, Артем, с воодушевлении слушавший и удивляющийся насколько они оба совпадают, без всякого расчета с хрипотцой уставшего, но добившегося желаемого, человека, добавил:

– Эээтооо точно, остальные слабаки… И ты прав – еще из мифов и легенд древних народов понятно, вся история слагается из имен величайших бойцов, либо при жизни ставших богами, либо признанными такими после смерти. Их имена, повторяемые по сей день – вот, что продляет, до сих пор их, жизнь! Мы будем жить вечно! Но для этого нужно убивать, ты готов?…

– Кого и когда? Только учти, я не намерен разбрасываться по мелочам и это не должно быть легко и безопасно!…

– Гм…

– И еще, мне многое не понятно: оружие, деньги, необходимая техника, информация – все это будем добывать сами? И я не желаю никому подчиняться – Я бог!..

– Все будет…, ага, но подчиняться придется, мы хоть и боги, но есть и выше нас…

…

Медсестра, выходившая раненного Павла, обнаружила на своем столе бумажный конверт. Развернув, нашла в нем несколько набросков, в том числе и себя, письмо с благодарностью, в несколько строк, заканчивающееся просьбой передать рисунки той самой медсестре, которая на них изображена…

…

Татьяна, вытирая очередную нескончаемую слезу, все спрашивала себя: почему Господь снова распорядился так, не позволив им хотя бы поговорить. Она держалась целый день, пока не вернулась домой, в старую, уютную квартиру, в старом большом доме на проспекте Буденного, оставшуюся от отца – там он родился и вырос.

Элеонора Алексеевна готовила блины и ощущала, какую-то тяжесть переживаний, охвативших внучку. Та, прядя с работы, непонятно зачем ей нужной, ведь денег хватало и даже оставалось, в грустной задумчивости, обняла, поцеловала бабушку и заперлась в ванной. Не желая мешать, старушка занялась блинами, зная, как её девочка любит полакомиться, обмакивая их в сгущенное молоко или заворачивая в них красную рыбку.

Татьяна, сидела на полу ванной комнаты, разложив вокруг себя наброски. Она заметила, что состояние схваченное художником было у нее лишь дважды: в день встречи с отцом, в самые первые ее мгновения, когда она поняла, что он не только есть, но и пришел, неся ей в подарок огромного крокодила; и когда она провожала Павла, думая, что он вернется через пол года…

Эти наброски мог сделать только он! Передавая, девочка из корпуса рядом, ничего не объяснила, а она впопыхах даже не взглянула, собираясь домой. Только перед самым выходом, собирая рассыпавшиеся по полу листы, неаккуратно задетые и скинутые со стола, девушка, словно пронзенная молнией, поняла, что на них, и кто нанес ее изображение.

По одежде, прическе и отсутствию макияжа было понятно, что в основном рисовали по памяти, хотя несколько были и сегодняшними. Все стало очевидно, кроме одного – почему они не встретились?!

Если возлюбленный не подошел, а он по-прежнему ее любил, значит, тому была причина! Воображение быстро рисовало одно хуже другого, и все они отталкивались от официально признания его погибшим, даже «Звезду героя» матери вручали посмертно! Это не возможно! Но ее радовало, что она в своих предположениях не обманулась. Он жив, и судя по всему – здоров, а значит, она счастлива!

У медсестры она спрашивать ничего не стала, и старательно делала вид, будто эти рисунки ее не интересуют. Тетушка так и не узнала причину задумчивости, хотя какая бабушка, даже такая подслеповатая, не заметит заплаканных глаз. Она будет молиться, и у ее девочки все будет хорошо!

На этом Татьянины усилия не закончились, девушка постаралась узнать, поступал ли Павел Львович Ослябин в госпиталь для прохождения лечения. Поняв, что такого не было и в помине, это многое ей объяснило. Конечно, он находился здесь под другим именем. Она решила добраться и до этой информации, ни на что особенно не надеясь…

 

Новый круговорот

Тем временем приближалась очередная дата, собиравшая некоторых, ранее известных персонажей, в свое время, игравших большое значение в судьбе «Солдата». Собрались они, сначала, минут на пять у постели, куда пускали по специальному разрешению, а затем спускались в кафетерий, большого института, где наблюдался отец Татьяны, делая так уже несколько лет к ряду.

Навестив Алексея, они: протоиерей Иоанн, протоиерей Александр, Элеонора Алексеевна, Мартын Силуянов, друг больного, Владимир, Весна – гражданская супруга, хотя сейчас уже…, и, конечно, сама Татьяна. Сидя за круглым столиком, они тихо обсуждали, произошедшие за прошедший год, перемены и перспективы здоровья находящегося в коме.

Как странно было его дочери ощущать чувства двух любящих ее людей…, любящих, но не доступных! Любя отца, она его временно потеряла, любя нареченного, она его даже не нашла, хотя была счастлива, тому, что он жив и послал ей весточку.

Осознавая такую мизерность имеющегося, она радовалась его наличию и очень это ценила! Как же часто имея все, люди не то, что не ценят, но даже не помнят об этом, ища кого-то нового!..

Мартын, удивлялся одной и той же произносимой Весной фразе, появляющейся, как бы сама собой, невзначай характеризуя присутствие здесь каждого:

– Надо же, нас объединил здесь один человек, он заставляет нас встречаться ежегодно…, и вот что странно, приходя сюда, я будто отчищаюсь… Все бы ничего, если бы это не был Алексей! Господи! Почему так?!

– Да уж, соглашусь с тобой…. Кстати, у меня к тебе разговор, не убегай, красавица… Действительно, никогда бы не подумал, что этим человеком может стать один из моих «крестников»… Ннн-да…, кто кого еще «крестил»! Ннн-даааа… – Отец Иоанн, поглаживая куцую бородку, перекрестившись, кивая головой, как бы продолжил:

– Вот, вот Мартын Силыч…, вот и я думал, что пытался спасти его, а на деле…, ведь он меня своим существованием спасает. Вы согласны, отец Александр?…

– От части, именно так. Но я задумываюсь вот о чем: ведь он нам, как родственник… Конечноооо, воттт, Элеоноре Алексеевне и Танечке он и взаправду родственник, нооо право…, как бы точнее – душой он мне очень близок. Ведь я речь его на том суде, знаете ли, только по телевизору слышал, а и то понял – мало кто сегодня так раскаивается! И ведь, поверьте, не зря его Господь, вот в таком вот положении, уже так долго держит. Ой не зря!

– А что ж вы по этому поводу, батюшка то, думаете?… – Владимир, как врач, хотел услышать версию священника, предполагая медицинские аргументы…

– Так, сын мой, читал я у святых отцов, что так с неприкаянными душами бывает, которые раскаялись, пришли к покаянию, но не успели дар искупления принести Богу, или точнее не знали как…, вот там их, мол, и учит Господь, правда, не со всеми получается…

– Ну это к медицине…, хотя кто знает! Вы вот меня сейчас на мысль натолкнули, что здесь полезно рассматривать этот редкий, с точки зрения медицинской, случай, в купе с духовным аспектом! Ведь простым языком, знаете ли, и Войно-Ясенецкий, архиепископ Лука, величайший хирург и ученый, надо сказать, изъяснялся. И вот, как вы сейчас, он так же многое объяснял… – Элеонора Алексеевна смахнула слезу, погладила по руке, сидевшую в глубокой задумчивости Татьяну, и соглашаясь со всем сказанным добавила:

– Маялся Алешенька наш всю жизнь. Здесь не было ему спокойствия, и так…, Господь все управит…, все управит, а мы помолимся… – Мартын тоже высказал свою, впрочем, согласную со всем точку зрения, добавив от себя, что-то об индивидуальности пути каждого к Богу, и обращаясь к Весне, предложил прогуляться.

День был хороший, и они пошли вчетвером – Татьяна с бабушкой, чуть поодаль, пока Силуянов беседовал с женой «Солдата». И вот чему был посвящен сей диалог:

– Весна, нууу мы с тобой давно знакомы, и удивляли, и удивлялись многому… Ты человек глубоко порядочный, хотя и не ординарный, и порой совсем не понятно чего от тебя ждать можно…

– Мартын Силыч, так и от тебя, дорогой, порой такие перлы услышишь, собственного говоря, с такого и начали! Помнишь?… – Речь шла о первом допросе, на котором оба проговорили несколько часов о доброй стороне Алексея, так и не коснувшись сути. Было это лет восемь тому назад.

Мартын улыбнулся, но улыбка не смогла скрыть задумчивости и озабоченности от мучающего вопроса уже более двух лет. Он покачал головой, подхватил ее под руку и приблизившись к ушку, шепнул:

– Важно то, что я тебе доверяю!…

– Что случилось?! Никогда тебя таким заговорщиком не помню. С Лёликом что-то?! Не скрывай, ты же знаешь, как я к нему отношусь…

– Дааа, относишься ты к нему, действительно…, ну в общем относишься… В двух словах…, в общем два года, чуть больше, назад, начали мы раскручивать одно убийство…, ну очень странное. Криминалист наш…, Царствие ему Небесное! Так вот, он сразу почувствовал, что кто-то хочет на ложный след навести…, лучше бы он этого не делал!…

– Почему?!

– Я имею основания, подозревать его смерть не случайной…, и вообще, мы коснулись тайны…, и ведь официально-то все по-другому отрапортовали, как предположительно, нужно было тем, кто хотел настоящее спрятать…

– Так в чем тогда дело?!…

– В том, что подозрения свои, все же высказали, кое-кому из начальства…

– Инн?

– Через неделю «начальство» пропало!

– Гм?

– Из погружения под воду, наш дайвингист не вернулся…, в Севастополе это было… Так труп и не нашли. Ребята – сослуживцы, видели невдалеке группу водолазов с армейским аппаратами дыхания замкнутого цикла, потом…, наверное, их же уже бегущими в сторону джипа с большим пластиковым мешком. Все случайно и мельком…

– Ну, может быть совпадения?

– Может и так, там база их невдалеке была. Но слишком много совпадений! Пропадает все от «вещдоков» и выводов, до людей, занимающихся делами, хоть как-то касающихся перечисленного. «Эдович»…, ну криминалист наш – талантливейший профессионал! Так вот, он отравился парами…, не знаю, как это вещество называется, в общем, и первокурсник знает…, когда, какой-то то ли анализ делал, то ли опыт ставил. И главное, что отравиться можно было, лишь при переработки промышленных объемов! Нууу, не в этом дело! Следственные группы всегда я возглавлял, и мне в глаза сослуживцам смотреть уже стыдно! Понимаешь, гибнут все, кроме меня, будто я все и устраиваю… Опасаюсь я…, может даже трушу! Ничего не понимаю! Ведь ни слово больше, ни пол слова, о том убийстве…

– Кого убили то тогда?

– Да гея одного – обслуживал всяких важных шишек…

– О, как! Гея?!

– Ну да, да это разве новость?

– Баб мало что ли?!

– Бесенка! Знаешь сколько сейчас педофилов и нарколыг и этих в высших кругах?! Мы же о всех информацию собираем, да она и сама к нам приходит – никто, ничего не скрывает! Их даже сейчас в лагерях не трогают, а ты говоришь!.. А этот еще и трансвестит!

– Но «транс» то это и не то, и не другое, и не третье…

– Да хрен их знает! Не в этом дело.

– Мартын, ну и в чем там фишка-то?

– Транса этого хотели представить, как известного нам с тобой полковника Верхояйцева…

– Ааа, этого фартожопого?..

– Именно!

– В смысле?!

– В смысле, что труп этот ему принадлежит…, в пинюарчике, чулочках и так далее…

– Гм…, прикольно. А сам то он где?

– Кажется, сквозанул и растворился…

– О как! Ну, это еще не «фишка»…

– «Фишка», в какой-то информации, которую никто поймать не может. Да, и вот еще что – почти везде светится какой-то парень, его, где только нет. Мы, почти до него добрались – ГРУшник бывший. Но в самый неподходящий момент погиб в спецоперации и посмертно получил «Звезду героя»!

– Что-то я не пойму, а он то при чем? И как это бывший, а погиб при исполнении? Так?..

– Так то оно так, он был старшим группы…, кстати, там же погиб и сын генерала Ослябина…

– Ооо! Это уже интересно! Ааа…

– Павел Ослябин… Интересно, что состав группы часто менялся, многие гибли, а эти двое всегда живые! Друзья Павла говорят, что он подал документы на поступление в профильное училище ГРУ, ему пришел вызов, но вместо этого он на срочную службу в бригаду спецназначения отправился… А смерть его, якобы, чья-то мест его отцу, за что-то…

– Что-то я вообще запуталась, а трансвестит…, то есть Яйцеголовенький то наш, этот Верхояйцев то, здесь при чем, и почему твои парни мрут?

– Для меня большая загадка – почему я еще живой!… – Совсем недалеко от места, где прогуливалась парочка, стояли два «оседланных» байка – один вначале аллеи, второй – в конце. Ничего удивительно в их нахождении здесь не было, рядом был бар, с припаркованными мотобайками, при входе в который толпились брутальные бородачи в коже, исподлобья осматривающие прохожих.

Рядом с одним стоял небольшой неприметный фургончик, с водителем которого разговаривал мотоциклист. Опытному взгляду эти парни бы не понравились, к тому же они появились, как только четверка во главе с Мартыном и Весной вышли из кафе…

Журналистке, а Весна, как мы помним, была известным фотографом и модным имиджмейкером, теперь увлеклась и журналистикой, выбрав криминальную и антикоррупционную темы, потребовалось записать некоторые потребности, для чего пришлось сесть в автомобиль Силуянова. Еще раз все перепроверив, она, наконец, поинтересовалась:

– Таккк-с. Как же ты предполагаешь использовать эту информацию, в смысле, чтобы ты хотел от меня?…

– Я не знаю, это опасная инфа… – При этих словах он повернулся к заднему сидению, наклонил спинку и вынул объемистый пакет, завернутый в подарочную бумагу и обвитый пестренькой ленточкой:

– Это тебе, надеюсь, за этот подарок ты не станешь поминать меня злым словом. В принципеее – это бомба. Здесь все дубликаты пропавших документов, все анализы и выводы – ты все поймешь. Мне просто больше некому оставить! Никому не говори, никому не показывай, это стоило уже жизни нескольким хорошим людям!… – На этом, он достал еще букет цветов и вручил ей со словами:

– Это я не покушаюсь на твою невинность…

– Хм, а чо так?…

– Ну, я в смысле…

– Да я шучу…

– Это для отвода глаз… – Мартын вышел из машины, обошел ее, открыл дверь, и как галантный кавалер, помог даме выйти. Поцеловав руку выше запястья, довел под ручку до ее машины, где ждали уже Элеонора Алексеевна и Татьяна, и попрощавшись вернулся.

Уже оборачиваясь, опер увидел удаляющуюся «тойоту», за которой пристраивались двое байкеров, тех самых, но этому не придал значение – дел было невпроворот, и начинать их сегодня придется на Петровке 38…

«Седой» только сегодня узнал о настоящей судьбе Павла Ослябина, она бы его не взволновала, поскольку была в их кругах нормой, но эта вплотную касалась Татьяны, дочери «Солдата».

Еще недавно он надеялся, что пара, не успев окрепнуть, распалась еще два года назад. За этот период многое произошло, было даже несколько удачных совместных акций двух «КРЕСТОВ», в основном за рубежом, с людьми из организации, в которой не последнюю роль играл генерал Ослябин, но принципы взаимодействия оставались прежними. Это многое тормозило, многое усложняло, добавляло, подчас, личных трагедий, но уверенно стояло на страже общих интересов.

Виктор катил на новеньком «Харлее», за машиной Весны и, с оскоминой не приятной и грустной, отдавал себе отчет, что придется о чем-то доложить по команде, но вот о чем?! Очевидно, что большой интерес представляет сам разговор, но еще важнее переданный пакет!

Эта женщина была тоже, не совсем посторонней, иногда помогала, конечно, не совсем осознавая, как именно и кому… Впрочем, СМИ уже занимались другие люди… Она имела отношение к «Солдату» и его дочери, хоть и не хранила преданность бывшему мужу, а это значит… Не понятно, что это значит! «КРЕСТ» – не армия спасения частных лиц, а он не спасатель, хотя произошедшие с ним изменения на многое, по иному, открыли глаза, но…

Если бы он имел возможность заглянуть в салон джипа журналистки, то от восторга захлопал бы в ладоши – портативный сканер, работающий от 12 вольт, сканировал толстенную пачку листов, иногда застревающих, и не желающих сократить время и растрачиваемые нервы хозяйки.

Понимая, что подобные бумаги наверняка заинтересуют, кого-то и вполне возможно уже заинтересовали, Весна решила воспользоваться подарком последнего кавалера. Она всегда так делала, как только появилось это чудо техники, и любые бумаги перекочевывали на ее флешь – карту, что занимало меньше места, а за одно, и давало гарантию сохранности…

«Седой» не желал зла никому из находящихся в этой машине, и прекрасно понимал, что гарантией этого может стать только овладение этим свертком…

Машина остановилась у знакомого дома на проспекте Будённого. Пожилая женщина и девушка вышли, а чуть позже и хозяйка машины. Другого шанса могло и не представиться. Немного подождав, байкер, подъехал к одиноко стоящей иномарке, мельком посмотрел в глубину салона, и улыбнувшись, нажал кнопочку, чего-то лежащего в кармане. Сигнализация, издав звук, приняла сигнал, двери открылись, и пакет благополучно исчез из автомобиля.

Оставив напарника наблюдать за дальнейшим, Виктор отправился в свою «берлогу» изучать добычу. Но вот не задача – в пяти минутах езды от дома, получил сообщение о произведенном неизвестными покушения на жизнь главы собственной безопасности Москвы и Московской области МВД России – Силуянова Мартына Силыча…

Мартын приходил в себя постепенно, ему казалось, что в спокойное состояние, полностью удовлетворяющее его, из вне, пытается навязаться нечто неприятное, болезненное, отталкивающее. Он упирался, не желая даже задумываться, что с ним, такого вопроса не стояла, вакуум и тишина, обнимающие и убаюкивающие, полностью устраивали. Состояние это казалось вечностью – вечностью до и после, с уверенностью, что так всегда и было.

Силуянов, с упёртостью ребенка, не желал даже задуматься, кто и почему старательно выдергивает его из этого рая. Пробивающийся свет пугал, какие-то звуки напрягали, а тяжесть, доселе, не известная, начинала давить со всех сторон. Постепенно он начинал ощущать свое тело, одновременно приходили и страх, и боль, и ужас.

Пытаясь открыть глаза, полковник, а этого он еще не вспомнил, уже отдавая себе отчет о боязни, силился понять, из-за чего и за кого он боится. Постепенно пришло осознание предшествующего, но как не вовремя забытое слово, это событие своим ужасным естеством крутилось в сознании, и никак не вспоминалось полностью! Точнее сказать не принимало ясные очертания.

Очень медленно яркий свет преобразовывался в блеклые сумерки, отсутствие чего бы то ни было, прояснялось не определенным рельефом. Он смирился с неизбежностью потери такой мягкой, нежной тишины и спокойствия, и теперь, в бешеной концентрации старался сориентироваться, цепляясь за любую, медленно появляющуюся, подсказку.

Неожиданно все застыло, словно перед рывком, который и произошел, не только ошеломившей прояснившейся картинкой, полнотой пугающих звуков, мгновенно вернувшейся памятью и пониманием происходящего. Силуянов, ощутил себя лежащим на боку, пристегнутым ремнем безопасности, нога жала на педаль газа, вторую он не чувствовал, точнее чувствовал полное ее онемение, в которой тупая пульсация, не обещала ничего хорошего. Правая рука дергала пистолет из кобуры, но мешал ремень безопасности. Отведя его в сторону и достав необходимое, он приготовился к бою.

Первое, что он услышал, придя в себя, это звуки, будто, шлепков мягкого метала по твердому. Испуг, того, что они пробьют, как он уже понял днище его джипа, заставил прогнуться, но осознав бестолковость предпринятого, опер попытался сконструировать последовательную картинку происшедшего на повороте. Боже, и ведь это Москва!

На повороте в его машину попал «выстрел» из гранатомета. Автомобиль швырнуло вверх, развернуло и перевернуло на бок. По всей видимости «выстрел» попал…, да хрен его знает, куда он попал! Дальше джип «поливали» из стрелкового оружия, но он до сих пор не понял – ранен или нет.

Выбраться из машины! Вот что главное. Но что бы это сделать, нужно понять, от куда ведется огонь. Это не может продолжаться долго, ведь все происходящее не сон, а происшествие в мегаполисе. И вообще, патроны, рано или поздно заканчиваются!

Левую руку он не чувствовал, как и левую ногу, привкус крови и булькающее дыхание с густо слюной, говорили о, все же попаданиях, а значит сил на долго не хватит. Собрав последние, раненный, заранее отстегнув, отведенный до этого в сторону, ремень, прижимающий к спинке сидения, оттолкнулся к открытому большому люку в крыше, перевернулся с трудом, и еще раз оттолкнулся. В глазах помутнело, и сразу снова прояснилось.

Перед ним выскочил человек в маске, и, наверное, не разглядев его через люк, получил две пули в живот. Упав в сторону машины, падая, он выронил автомат, упавший, почти, к Мартыну – это был подарок, который мог спасти жизнь!

Силуянов, дотянувшись до приклада пистолетом, постарался притянуть к себе, но железо скользило по пластику, словно издеваясь… В этот момент он понял, что люди ведущие огонь, обошли машину, и прострелят его на сквозь через крышу и стекла.

Силы ушли, тело обмякло, а мысли, пронзив насквозь сознание, даже не зацепившись, вылетели вон, в пустоту, из которой неожиданно прозвучала: «А, все равно! Все равно в ад!»…

Две очереди, одновременно резанули вдоль корпуса машины, но не через него – двое упали. Один упал молча, второй – с криком катался по асфальту, этому сразу скрутили руки, не обращая внимания на шум и рану.

Оказалось, что нападение было произведено у офиса крупной охранной структуры, а группа быстрого реагирования, как раз возвращалась с очередной тренировки со стрельбища.

Если бы не это, шансов у Мартына не было бы ни одного. Несмотря на долгое описание, все происходящее уложилось меньше, чем в минуту.

Врач того же заведения смог оказать первую помощь квалифицированно, поскольку был военврачом в отставке, но констатировал: «Вариантов мало, нужна срочная операция в стационаре».

Пока доктор оказывал помощь, «спецы» осмотрели документы раненного, что впечатлило, а увиденная на плече, татуировка «летучей мыши», еще боле убыстрила процесс. Уже через тридцать минут, Силуянов лежал на хирургическом столе, подключенный к аппарату искусственного дыхания. Рядом, в металлическое блюдце, падающими, цокали и гремели, вынутые из тела пули…

Я витал над телом этого человека вместе с Ангелами. Странно – лики их не были покрыты и тенью печали или сомнения. Окружив стенающую душу, они молили о ней, совершенно не делая акцент на выживание. Это объяснимо – главное спасенная душа, и если это возможно сейчас, то пусть будет так!

Не было заметно никакого мыслительного процесса, никакого взвешивания или решения, или хотя бы характерной для земли, нагнетенной тяжелой атмосферы неизвестности. Все давно было определено. Поняв это, я задумался, глядя на снующих вокруг раненного людей в белых одеждах: «Если определено, то зачем же вся эта суета, к чему молитвы Ангелов, почему этому процессу последует тяжелое выздоровление и реабилитация?».

Ответ последовал незамедлительно с интонацией удивления: «Но ведь все известно только Создателю, а каждый участник ежемоментно выбирает добро или зло, то есть либо спасает себя, либо губит. Будь он не свободен, то за него все делал бы Бог, но Он создал вас свободными, а значит и несущими ответственность. По-другому, все не имело бы смысла.».

Поодаль, ждущие духи преисподней, свирепели от нетерпения, не зная будущего, в надежде наживы для своего сюзерена. Как всегда, уверенные в жертве, шипели они и, то приближались, желая утащить душу, то удалялись, отгоняемые Хранителями…

– Он долго нес свой крест, долго и тяжело боролся с собой, последние два года стали искупающими для него. Но этого не достаточно, скорее всего, Он даст ему шанс, но легко ему не будет! Не в смысле, конечно, испытаний пытками или насилием, но прежде всего предоставляемым выбором, хотя это-то для вас и есть пытка… – Объяснял мне мой попутчик. Видя моё недопонимание, и некоторую растерянность, он пришел мне на помощь, и надо заметить очень вовремя.

Я сильно разволновался за душу этого человека, и начал порываться защитить её перед слугами темных сил, чего не мог в принципе, и чем рисковал только одними мыслями об этом, своей душой.

Ангелу этот мой позыв явно понравился, поскольку имел жертвенное начало, что сказало ему о некоторой готовности к пути в достижении цели, но большего он и предположить не мог.

Подумав, я поинтересовался:

– Но разве не в этом заключается сама суть жизни людей, ведь у каждого крест…, каждый, неся его, делает выбор, и если бы была вера, то пытки переносились бы легко, а ноши и вовсе не замечались! Чем же от других отличается этот?… – По реакции стало понятно, что друг мой несколько поспешил с выводами, но ответил, как и всегда, мягко и с благим расположением:

– Вот именно «если бы», каждый из вас, правильно понимая происходящее, зная, что делать, чаще бы опирался в своем выборе и поступках, на советуемое совестью, то в ваших жизнях было бы трагедий в разы меньше! Этот же человек долго боролся со страхами, с желаниями, со страстями и, в конце – концов, переборол понимание, что, скорее всего, пострадает. Ведь он знал, что многие из его знакомых покинули этот мир, но он не сдался. Теперь часть его креста будут нести другие люди, они разделят его ношу, и прибавят к своей – так бывает всегда, и всегда этот вес испытаний и искушений, разделенные между всеми, там живущими, одинаков – все меняется, но меняется взаимосвязано…

– А что же этот человек, если останется там?…

– Его путь изменится, а испытания, по своей сложности, возрастут, перейдя больше в духовную сферу. Господь милостив, и предоставив возможность, делает все, что бы человек не покинул этот путь. Он был очарован, теперь его ждет разочарование во многом, из того, что он делал. В таком состоянии, вы чувствуете себя бессильными, какими и были всегда, но почему-то именно такими, вы начинаете, чуть ли, не физически ощущать Его близость. В немощах ваших, проявляется сила Божия… – На этом измерение всколыхнулось, обдав нас хоть и жаркой, но малочувствительной волной. Я сбился с мысли от внезапных воплей и визга, падших духов, в досаде от упущенной жертвы, вымещавших злобу друг на друге, но был сразу успокоен:

– К страдальцу вернулась жизнь… Теперь нужно молиться с двойным усердием… – слава Богу!..

 

Решение

«Седой», понимал, что, прежде всего, необходимо выяснить причину покушения, возможно, она заключалась в свертке, только что им похищенном из машины Весны. Сделал он это, в том числе, и ради ее же собственной безопасности, хотя, безусловно, и ради контроля. Виктор предполагал, что в нем. Если он не ошибался, то оперативной ценности в нем уже никакой нет. Но люди, не знающие полной картины, могут воспринять в прочитанном нечто невероятное.

Одно верно, эти листочки, попади они не в те руки, могли, решить судьбу человека, обладавшего ими, не в лучшую сторону. Много глупостей делают люди, из-за страха потерять место, понести ответственность, делая, что-то на всякий случай…

Представители обеих «КРЕСТОВ», а обе организации носили эту аббревиатуру, лишь по разному расшифровывающуюся, а точнее, несущие разный смысл, внимательно следили за ходом расследования преступлений, участниками которых были, или могли быть, их люди. При этом всегда стараясь придерживаться правила: гражданские не при чем.

Не всегда получалось так, поскольку человек способен, даже из добрых побуждений творить зло, уверенный, как раз, в обратном. Не говоря уже о нечистоплотных, и просто непорядочных, работающих не только на два фронта, а прежде всего на себя. В последнем случае, а мы понимаем, что речь идет о наемниках, главный интерес составляли лишь деньги. Но такие и недолго жили…

Виктор сварил кофе, двойную порцию, аккуратно поставил чашечку тонкого китайского фарфора – единственную оставшуюся от старого сервиза, подаренного прапрадедом прапрабабушке, на единственный, в снимаемой квартире, стол. Присел на табурет, положил сверток против себя, сделал глоток. Наслаждаясь редким ароматом и терпким неповторимым привкусом, в предвкушении обожаемого послевкусия, и одев перчатки, проник в содержимое.

Его беспокоило, что сверток был уже открытым – это несколько напрягло. С интересом, он провел анализ воздуха рядом и внутри пакета. Убедившись, что все в порядке, все равно, что-то заподозрил.

Покачав головой, он причмокнул языком, прикидывая, что можно делать по пути в автомобиле, из-за чего пришлось распечатать пакет? Чтобы просмотреть написанное? Вряд ли чтобы что-то изъять? Но для этого нужно знать, что именно. Пакет не проходил никакой обработке. Из содержимого явно ничего не изымалось. Значит, только копировалось!

Зачем сообразительная девушка так экстремально копировала документы, и найдя с десяток разных ответов, понял, что это еще не конец…

В подборке чувствовалась рука, управляемая умом привыкшим анализировать и копать в самым глубинах информации. Выводы вызывали уважение к проведенной работе. Все больше напрашивался вопрос: зачем Мартын этим занимался? Ведь он прекрасно понимал, что приложить раскопанное не возможно ни к чему, и все равно уперто рыл и рыл…, рыл, теряя соратников…

Хотя, Виктор был уверен на 90 процентов, что ни эта информация сводила в могилу людей из следственной группы Силуянова. Но предположение – одно, а реалии – другое.

Оказывается, были моменты неизвестные, интересные, а некоторые и не понятно, как полученные, поскольку нахождения их в этой стопке объяснить было возможно, лишь утечкой информации. Больше всего поразили и удивили данные одного «ликвидатора» – Артема.

Он знал, хоть и поверхностно, этого неприятного и, однозначно, не нормального человека. Они уже пересекались, и встреча с ним не предвещала, не готовому к ней человеку, ничего хорошего. Этот парень был маньяк и сейчас находился, где-то на «югах», что нужно прояснить, поскольку после запуска сигнала с компьютера «Солдата», он постоянно приближался к его родственникам, что могло закончиться печально:»Теперь еще и журналистка стала занозой, надежно застрявшей в, чьей-то заднице. Если кому-то станет известным только о факте передачи документов, неприятностей не избежать. А поскольку ко всему этому букету прямое отношение имеет этот Артем «Темник», и теперь понятно, что он засветился по полной программе, то решать появившуюся проблему придется ему самому. Он это умеет делать только одним способом – все портя и привлекая внимание.» – Виктор, бросая на сковороду огромный кусок свинины, продолжал размышлять, и с каждым всплывающим пассажем, хмурился все больше и больше: «Весну, я не знаю лично, убедить ее в чем-то, соответственно не могу, к тому же, после исчезновения пакета, вряд ли она что-то предпримет. Встречу с Силуяновым «срисовали» только мы, хотя вообще о встрече все равно, кому нужно, знать будут!

Текссс, ннн-да! Покушение на Силуянова – ее профиль, и ей захочется заняться им. Они-то знакомы, и она не откажется. Даже, если это будет опасно – не откажется!… Стало быть, копии документов существуют. Уже существуют! Силуянов, Силуянов, умный ведь мужик, и даже преступления смог в одну линию поставить, и исполнителя установить, хотя этого-то не сложно! Не хватало, что бы в этой, не самой выгодной внутри политической обстановке, хотя бы один из «КРЕСТОВ» всплыл. Главный вопрос: кто стрелял в этого опера…, и почему?! Да еще такой переполох устроили. Идиоты! Он же не прятался и один передвигался! То же мне, мясники!»…

Весна, наевшись блинчиков с черничным вареньем, запивая чаем с чабрецом, наконец, благополучно покинула проспект Буденного и, не более чем, через час была буквально наповал убита новостью о покушении на недавнего собеседника, и старого знакомого – Мартына.

Вспомнив об оставленном пакете, она сбегала к машине, и вернулась в напряженной задумчивости. Дело в том, что предвидев такое развитие событий, человек все равно подпадает под влияния самоуверенности, и допускает непростительные ошибки, несмотря на предупреждающий голос интуиции, так его назовем.

Страх охватил ее от понимания обострения необходимости принятия решения – использовать или не использовать данную информации. Если о передаче пакета ей, а если его нет, значит узнали, то использование инфы – единственная гарантия, хоть какой-то, безопасности. На первый взгляд, это действительно могло показаться логичным, ведь информация и ее носитель, опасны, лишь до того времени, пока она не обнародована. Но это лишь поверхностное и не профессиональное мнение, которого придерживаются все журналисты и, вообще, большинство разумно мыслящих людей, поскольку часто интересует, что до и после обнародованного, от куда это попало, и не вымысел ли это?

Чтобы понять, что именно нужно предпринять, необходимо было проанализировать закаченные файлы. Быстро вставив флешь – карту, «Веснушка», как звали ее близкие друзья, с азартом начала поглощать читаемое. Слишком много непонятного, не известного, много предположений, ссылок, хотя было понятно – все правда, но требующая объяснений знающего человека.

Ей сразу показалось, что на Мартына покушались именно из-за этого, и следующей может стать она! В ином похожем случае, девушка позвонила бы именно Силуянову, но произошедшее, вообще ни в какие ворота не лезло, и конечно, исключало встречу!

Как бы то ни было, а консультация была нужна, но к кому с этим сунуться?!

Пока ее мучили эти мысли, раздался звонок по внутреннему телефону – вызывал «главный», оказалось, как раз по Силуянову. Их деловые отношения были известны, к тому же, подобные темы находили отклик в ее творчестве фоторепортера, ну а статьи, как правило, собирая высший рейтинг среди других, подобной тематики, равных часто просто не имели.

Последнее время, появился видео блок, который она и создала, соответственно, сама и вела. Он быстро стал популярным, с космической скоростью набирая подписчиков.

Для него быстро, в тайне от неё, состряпали едкий материал, не имеющий, почти ничего общего с правдой, а главное представили великолепную фото подборку эксклюзивов, ей же и сделанных в разное время.

Правда, это было чуть позже, а предварял видео выпуск анонс в двух самых крупных агентствах новостей. И вот как все это выглядело, после отказа Весны сделать это самой.

Все бы ничего, но благодаря внутренней системе серверов в редакции, главный редактор, он и продюсер блока, имел возможность проникать в любой компьютер своих подчиненных, и стало быть, любая информация, над которой работал сотрудник, при желании, могла появиться и у него. Записать он не смог ничего, а вот отложить в памяти, что-то запомнившееся, успел. Конечно, понять ничего было не возможно – сканированные документы летали на дисплее, как капли в дождь, падающие с неба, но нечто заинтересовавшее, но тем сильнее была интрига. Опыт и интуиция не обманывали, и он бросился по следу, даже не задумавшись об опасности, которую они несли.

Разумеется, от подчиненной он ничего не добился, перекопав весь интернет, не нашел даже совпадений, кроме убийства трансвестита, и кратенькой заметочки об аресте подозреваемого… – в принципе все!

Что в таком случае делают журналисты?! Либо допридумывают, либо, боле усердные и профессиональные, начинают донимать компетентные органы…

Зачем ему это было нужно, сам ведь он не собирался этим заниматься? Чтобы понять сенсация это или нет. Сама по себе информация не представляла, в виду ее ограниченности, ничего особенного, но в своем воображении он, конечно, соединил ее не только с работой Силуянова по следствию о вышеозначенном убийстве, но и покушением на него самого.

Сразу представилось, что именно здесь и таится причина, а именно так работает мозг журналиста, и если информация, добытая «Веснушкой», не имеет отношения к Силуянову, то нужно сделать так, чтобы это стало именно так!

Ничего не накопав, он вновь вызвал ее к себе и прямой наводкой лупанул зарядом, будто бы имеющихся у него фактов, о только что нарисованной читателю картине, используя эти самые надуманные, но как ни странно, попавшие почти в «десятку», доводы.

Весна слушала, думая о сказанном Мартыном при передаче пакета. Она совсем не хотела, направить виртуальный топор, угрожавший пока не ей, именно на свою, и еще чьею-то шею. Шея зачесалась…

Через час с небольшим, она уже подумывала, чего же ждать? Неуемная натура главного редактора имела свойство, в любом случае доделывать до конца раз начатое, даже если это не имело смысла. Пока были пути решения в поисках волнующего вопроса, энергия била, как прорвавший во все стороны водопровод высокого давления. Озадачивались все, кто попадался под руку или приходил на память. Почти всегда такая тактика давала необходимые результаты, но она не учитывала интересы третьих лиц, в данном случае, не заинтересованных в огласке, любыми путями. «Любыми» – это значит и не приемлемыми тоже!

Весну, чуть не разбил эмоциональный паралич, когда она от своих подчиненных услышала реплики обсуждения о Артеме «Темнике», якобы имеющем отношение к покушению на Силуянова. Редактор запомнил только это, да пожалуй, еще фамилию Верхояйцева. Слово «трансвестит» трансформировалось в «транснациональный», цепляться больше было не за что, все вставленное в промежутки этих нескольких слов представляли либо вымысел, либо предположения.

Конечно, журналисты звонили и в официальные структуры, где получали весьма сдержанные комментарии, никто и в помине не слышал о перечисленных персонажах, а Верхояйцев числился, то убитым, то «без вести пропавшим».

Надо заметить, что мир журналистики, каким бы специфическим он не был, замкнутым считаться не может, соответственно связи с любыми представителями масс медиа обширны. Мало того, часто представители этой профессии меняются информацией, раздувая и изменяя ее суть, дабы иметь должников или, напротив, отплатить за оказанную услугу.

При вопросе на кого ссылаться, всплывает расхожая, но такая важная фраза, типа «источник из компетентных органов» или «представителя силовых структур, пожелавшего остаться не известным». Это всегда напоминает уже избитую фразу «врачи говорят» – дальше можно лепить все, что душе угодно, и добрая половина человечества воспримет это, как аксиому. Додумавшийся поинтересоваться, а какие собственно врачи…, может получить надуманный ответ, тоже в извращенной форме, выступающий, как насмешка. Скажем: «врачи такого-то института, в таком-то штате» и так далее. Где, кому, когда, а главное, зачем это было сказано, совсем не важно, поскольку в любом случае возымеет воздействие…

В результате появилась статья, бодренько перепечатанная половиной очень уважающих себя изданий, а выдержки пробежали почти по всем интернет ресурсам.

Суть, впрочем, в перепечатках, как всегда коверканная, была в следующем. Источник, ну очень компетентный и знающий, шепнул проникновенному журналисту, по очень большому секрету, государственную тайну, о нераспространении которой оба, сразу же дали друг другу клятву. Совесть, одного не смогла сдержать обещанное государству данной присягой, а второму задрала его профессиональные обязанности выше данного слова, посему обсуждаемое увидело свет примерно в следующем:

«Полковник Силуянов, за время службы в органах, накопив приличный компромат на высший аппарат МВД, будучи назначенным на одну из самых высоких должностей в структуре собственной безопасности одноименного министерства, с подачи заинтересованных лиц в других силовых структурах, как-то ФСО и ФСБ (чем громче, тем интереснее!), начал реализовать накопившееся. Скандалы, разгоревшиеся на этом фоне (ничего конкретно не упоминалось), коснулись нескольких высокопоставленных чинов, оказавшихся связанными с преступными сообществами. В связи с чем, возбуждены несколько уголовных дел по громким преступлениям, арестованы и вызваны из мест лишения свободы известные прежде и осужденные ныне преступники, уже давшие исчерпывающие показания (заметьте, никаких ссылок).

Так же, источник компетентно заявил в личной беседе, что к покушению на полковника Силуянова имеет отношение Артем «Темник» – криминальный авторитет, бывший офицер спецназа ГРУ, по последним сводкам, якобы погибший в боевых действиях на территории Грузии, и, якобы, посмертно награжденный медалью «Герой России», что само по себе вызывает больше вопросов, чем ответов!

По словам собеседника, первым пострадавшим в длинной череде «разборок» между силовиками, стал полковник Верхояйцев, пропавший без вести более двух лет назад. Как следствие, сейчас арестованы несколько генералов и более низших чинов, ведется расследование. По нашим данным Мартын Силуянов пал жертвой преступников в момент передачи материалов с грифом «Совершенно секретно» одному из журналистов популярного блока криминальных новостей «», содержащих компромат на людей, занимающих первую двадцатку в рейтинге российской политики.

Мы ведем собственное расследование и постараемся вас держать в курсе попавшего под наш пристальный взгляд…».

Прочитав эту кучу необоснованных помоев, которыми уже были забиты и интернет, и многие головы, Весна, упала в полуобморочном состоянии на кушетку в кабинете продюсера, поделившись лишь долгим глубоким, страдальческим выдохом, с последующим:

– Гооооссссподи! Вы хоть представляете…

– Еще как! Это бомба! И дело даже не столько в написанном, и даже не в перепечатанном, а в том, что за этим последует!

– Вот именно! У вас денег много, а у меня…

– А это тут причем? Весенка, ты че?!

– Вы вот себе сможете красивый гроб купить, а у меня только на средненький, таксебешный, денежек хватит… – Мужчина не совсем понял, о чем она, а точнее просто не ожидал такого поворота, ведь все сходило по сей день с рук, как вода, текущая из-под крана.

Бывшая супруга «Солдата» судорожно вдохнула глоток воздуха, и уже не в силах сдержаться, выпалила, буквально рыча, метая молнии и почти ядовитую слюну:

– Ты что сдохнуть захотел? Какого хрена, это вообще всплыло? Да ты знаешь, что произнесенное имя этого самого «Темника» – это подписанный приговор! Тебя, идиота «дырявого» прибьют жопой к твоему же столу ломами, запихнут в задницу биту и поинтересуются – откуда ты это узнал? Ну, твоя-то жизнь меня не интересует, а вот моя…

– Стой, стой, стой… – Еще не совсем пожилой, чуть за пятьдесят, лысеющий брюнет, хорохорящийся и молодящийся, правда, не перед женщинами, а перед мужчинами, был настолько шокирован, что потерял сразу дар речи. С ним не мог позволить себе, так говорить ни один человек на свете. Вместо того, чтобы парировать и начать отчитывать подчиненную, задумался – не перешел ли он грань дозволенного?!

– Да не стоять, а закапываться нужно, пока не помогли!

– Ты что, на полном серьезе?

– Не знаю, как у вас, а у меня никакой информации ни о ком и ни от кого нет!

– Постой, но я же своими глазами…

– Я не знаю, что вы там видели, но я вам заявляю, что меня в это время не то, что на рабочем месте…, блин тухлый, меня в Москве не было!… Да я лучше найду троих насильников, которые меня одновременно в это время насиловали и выложу это в интернет, с обязательным указанным временем и числом в уголке экрана, лишь бы отмазаться от этого дерьма! – С этими словами она выскочила из кабинета, произведя настоящий фурор на, ожидающих приёма, людей, которые понимая, что это не самое лучшее настроение шефа, и начали расползаться…

Странно было бы не догадаться, что подобные новости не могут не иметь последствий. Чтобы узнать, как именно развиваются дальнейшие события, необходимо понимать, что, конечно, официальной реакции быть на подобное не может, сами же слухи, комментарии, всевозможные объяснения появляются в огромных не контролируемых, даже не поддающихся анализу формах и количествах. Работа же, для принятия необходимых мер, в подобных случаях, ведется полномасштабно, и как правило, аврально. Именно поэтому и прибегают к действиям, описанных в поговорке «лучше перебдеть, чем недобдеть».

Несмотря на спешку, время это занимает, все равно, много, поскольку, необходимо определить, кто и какой информацией обладает, как собирается ее использовать, каким насильственным действиям может подлежать интересующая персона, какие круги реакции возможны от принятых мер, и так далее. Причем вектор самих мер может быть направлен в любую сторону, показавшуюся оптимальной, а может быть и вовсе не вектором, а лучами, бьющими во все стороны, так сказать – на всякий слушай.

Первыми под пристальное наблюдение попадают персоны озвученные, если даже считаются покойниками. Следом следуют, те кто может иметь отношение с самой информации, то есть носители ее, далее распространители до бесконечности.

Машина запущена и остановится только в случае насыщения и успокоения…

 

Схватка

…Артем, уже почти два часа чистил один из двух, имеющихся у него стволов, казалось, что ветошью он хочет стереть все прямые углы и увеличить в объеме все углубления. Ершик и маленький шомпол погнулись, что давало понять – этот человек сейчас воспринимает мир неадекватно, полностью увлекшись своим.

Павел, наблюдавший за происходящим, и знающий причину этого состояния, раздумывая, пришел к мысли, что все закончится возвращением в Москву, а значит, он сможет придумать, что либо, ради встречи с Татьяной.

Что-то внутри его наталкивало на скребущее ощущение, какой-то опасности, о которой он пока не подразумевает, причем, опасности, грозящей именно ей!.. В Москву!..

Предположения оказались не лишены смысла и довольно быстро воплотились, сначала, в спешные волнительные сборы, отмеченные, даже не вооруженным взглядом, несдержанностью и нервозностью Артема. Его напарник никогда не видел его таким не собранным, возможно растерянным, что тот даже не пытался скрывать, начиная считать Пашу вторым своим «Я».

Сам же Ослябин был уже на исходе терпения. Не в состоянии играть продолжительное время маньяка, уже подумывал о крайних мерах, но не имея ни связи с начальством, ни предположений о своей судьбе в будущем, выжидал, в надежде на случай.

Заведомо решив не идти стезей, выбранной для него, кем-то там наверху, если она окажется преступной, он поставил себе главную задачу, и постоянно думая о Татьяне, прибавлял и прибавлял в планах пункты, необходимые для обеспечения их безопасности и благополучия. Как он не извращался, а криминала избежать, не получиться. Он не знал других путей для быстрого овладения деньгами, документами, и более надежной охраны тайны, кроме как физического устранения ее носителя – Артема. Вот такое противоречие надежно занимало на сегодняшний день его разум. Ради счастья и надежного спокойствия любимой, «Ослябя» был готов на все!

Укладывая упакованные вещи в багажник огромного джипа, откуда-то, взятого «Темником» – «Тойота Секвоя», он снова наткнулся на невероятную проблему, преодоления которой не видел.

В молчании проходили первые часы пути, но врезающиеся в сознание мысли, своим беспокойным и бестактным течением, вносили, снова и снова очередной дисбаланс в кажущееся равновесие планов: «Нет, не может быть, чтобы все это возможно было сделать. Не бывает так…, в такой круговерти…, да что там, посмотри на этого ненормального! Какие планы, он будет действовать спонтанно, его нельзя предсказать, если только не стать таким же! Да еще…, эх, знать бы, что у него в башке…, конечно, оптимально ее разделить с телом, но дальше то что?! Выйдут сами на меня, или что-нибудь предпримут без меня? Я же вообще ничего не знаю, а интересоваться – смерти подобно, да и не у кого!

Наверняка, задача нарисуется в последнее мгновение, я даже сообразить не смогу, стоит это делать или нет. Совсем не вериться, что меня предполагается сделать обычным «мусорщиком», собирающим, лишние для кого-то, души! Не может быть, возможно, это какая-то ступень. Вообще, чтобы принимать какие либо решения, необходимо иметь исходные данные. Какие были у этих людей? Может те, что давал «Темник» обо мне? А что он там наплел, ему ведь совсем не интересно, что происходит в душе, одни факты! А по фактам я, наверняка, представляюсь увлекающимся маньяком…, хотя кто его знает, бывает и правда, сам себя не помню, прихожу в себя, а вокруг…, как еще жив то остался?!

Танечка, Танечка! Что же мне делать?! Выходит только терпеть и ждать. Аааа! Я в госпитале то еле сдержался, а что же сейчас будет?!

Но это все, надеюсь, решаемо, а вот что делать с объяснениями?! Как ей сказать, что нужно прятаться, бежать…, да и как ей бежать от ее благополучия, от планов, от родственников, от всего привычного?! Она мечтает быть врачом, матерью, счастливой женщиной, любимой женой! Что же ей можно сказать, чтобы она выбрала только меня и постоянный ужас неуверенности, бег с препятствиями, прятки и что там еще?!

Да и ни это…, все не то! Все не то! Я видел, как Тема смотрел на нее. Почему?! Что у него за подозрения? Единственная мысль – это его восприятие любого человека, от которого есть зависимость, как возможной проблемы в будущем, и это-то, как раз, понятно. Но почему на эту тему не поговорить?! Этот гаденыш все привык решать кардинально!

От куда у меня такая уверенность, что я со всем справлюсь? Я ведь еще совсем ребенок, я не глубоко вижу, даже когда вглядываюсь, что делать, когда нет опыта? Именно поэтому я так им нужен? У меня нет ничего своего, а из имеющегося – даже жизнь забрали! Они, кажется, просчитались, предполагая, что я буду рад такому повороту… Хотя, я ведь совсем еще не понимаю, что мне предстоит делать, каков род занятий, где будут границы дозволенного.

Какой-то бред! Как я ей, хоть что-то объясню? Хотя бы, почему не подошел в госпитале, ведь ей наверняка передали мои рисунки!..

Не нравится мне молчание, перенапряжение и нервозность «Темника»! Еще немного и я заражусь этим, тогда держись – колбасу из него сделаю!»…

Смешного было мало, и Артем прекрасно понимал сложность создавшегося положения. Больше всего его бесила, именно так, возникающая на ровном месте проблематичность, при том, что они с Пашей совсем не участвовали в ее нагнетании. Он сам не понимал, причины спешности, с которой им было предписано вернуться в столицу. Ему прозрачно намекнули, что судьба его на грани прерывания, причины не объяснили, а значит, придется удалять все по очереди «гнойные нарывы» – именно так, как он привык.

Он вел здоровенный автомобиль, получая, от его мощи и своего слияния с ним, удовольствие, но все быстро пропадало, когда идеи, одна хуже другой, распиливали его наркотический мозг на мелкие кусочки. Чтобы быть счастливым, достаточно иметь дозу, и он давно подумывал о последней, которая принесет ему «золотую смерть». Он может уйти из жизни, как ему казалось, красиво. «Передоз», и он в кайфе, совсем не заметно, улетит в облака вечного счастья, где нет ни грусти, ни печали, ни нужды!

Что-то останавливало его, как и в игре со «спусковым крючком». Что это было, он уже понял – что-то приятное и теплое, в самое неподходящее время, а может наоборот, самый, что ни наесть, своевременный момент, и посещало его. Происходящее в его голове, было не понятно ему самому. Давно плюнув на любые попытки разобрать, хоть что-то в мучающих помыслах, часто, даже не оформляющихся в мысли, он все чаще и чаще предпочитал героин, как ему казалось, способный подтолкнуть его мозг к упорядочиванию текущих процессов.

Но это был лишь самообман. Все продолжалось, впущенные духи преисподней становились все желаннее, поскольку не требовали напрягаться, постоянно предлагали удовольствия, подсказывали их, развивая желания, того, на что раньше он никогда бы не польстился. Пропасть все увеличивалась, дно все углублялось, но достичь его не представлялось возможным.

Когда-то он пытался с этим бороться, но стяжал лишь упадок духа, приведший к унынию. Все, чего он касался или что видел, вызывало теперь, в нем отторжение и ненависть. Он возненавидел, когда-то имевшихся друзей и, после, сослуживцев, не желающих вместе с ним искать сомнительных удовольствий. Его привлекло зло, оно ничего не стоило, давалось просто, не давило и не казалось навязчивым.

Тогда, давно, он был уверен, что зло это не возможно для него самого. Он порадовался, что, наконец, начал отличать его, а значит, мог и бороться, ведь с видимым врагом это проще. Но здесь подстерегла гордыня, принявшая вид тщеславия, обманувшая убежденностью, что он сам может победить все, что противостоит ему. В результате, только блеснувшее вдали, добротолюбие оказалось оборотной стороной, с обманчивым представлением делаемого, и вылилось в осуждение всех и каждого.

Мир стал, еще более ненавидим, а люди поголовно мерзки. «Святость» его выросла в его глазах, за счет не адекватного видения окружающего мира, и знания, что святые и пророки не имеют чести в своем отечестве. В таком состоянии он попал на войну, обретя мир в умерщвлении врагов, видимых им без счета в любом «не своем», в результате «чужими» становились и свои…

Попав на реабилитацию в клинику, Артем вновь пытался разобраться. Отвергая чужую помощь, впал в уныние и жалость к себе. Отчаяние привело к первой попытке покончить с собой. Очнувшись после, он вдруг понял, что бессмертен. Уныние от осознания того, что лучше не будет, превратилась в манию убежденности, что лучшее – это он сам. Овладевшая им лень, заменилась, сначала, возбужденностью, разросшейся в бурю сплетшихся друг с другом, неопределенных, не имеющих конца, мыслей. К ним примешивались неясные желания и бесцельные, но кажущиеся, очень важными, стремления.

Он успокоился первым случайным убийством, вне военных действий, уровень его божественности возрос в нем, и сверхчеловеку потребовались жертвы. Пока просто кровь…

Хроническая печаль покинула его. Всасываемые в себя темные силы, растравили душу, унизили творческое начало духа, но оголили, еще ощущаемые им вины, хотя не ради раскаяния, а обвинения в них других. Начал он с Господа, предъявляя ему ненависть к людям и предвзятость к себе. Он сам стал богом, и начал создавать себе пантеон из разных своих ипостасей, которые множились и плодились. Он стал многолик и требовал поклонения, но никто об этом не узнал, тогда он начал убивать непокорных и не поклоняющихся, даже не объясняя им и себе зачем.

Он думал, что нашел выход, освещая его инъекциями героина. Очень редко приходя в себя, он видел, что тонет в отчаянии, которое быстро переставал чувствовать, через безысходность заблудившегося разума, уверенного, что желание смерти, не приведет к ней, просто потому, что он не может умереть!…

Такого монстра держали не на коротком поводке, а оставили на свободе, почти без хозяина. Он жил там, где была смерть, он дышал ею, и начинал гибнуть, среди жизни. Захлебываясь извращенными в сознании чужими позитивными эмоциями. Он ощущал их вбиваемыми кольями в грудь. Их почувствовал и во взгляде «Осляби», обращенного к Татьяне, и возненавидел сразу обоих.

Жертва определилась, впрочем, их было много, а он один, поэтому просто ставил их в очередь, в которой не было ничего общего, кроме увиденного хорошего, доброго, благого. Именно поэтому, среди жертв не было и ничего сходного, что могло бы, хоть как-то дать понять объединяющую их мотивацию, и навести полицию на мысль о погибших, как от руки одного маньяка. Посему такого и не искали. Не было и ритуала, и ничего, что выглядело бы, как одинаковое убийство.

Паша, правда, смог временно обмануть, в отчаянии показав Артему взгляд, обезумевшего и желающего смерти человека. Это было желание его смерти, и стало достаточным, что бы разглядеть в нем ученика, поклоняющегося тому же идолу.

Иногда, «Темнику» возвращалось сознание прежнего человека, что приводило к очередной отчаянной попытке самоубийства, но…, она так и оставалась попыткой. Господь оставлял это существо, ради спасения других – непонятное нам Проведение Божие в планах своих не раскрывает сути происходящего.

Думая в моменты просветления над мыслью: «Что же ты сделал, и что можешь еще сделать?» – он приходил к ответу, что ничего не добился и ничего, совсем ничего не исправил, и ничего не стоит…

Обливаясь слезами безысходности, он всегда был утешаем воинствующим духом злобы, теперь всегда находящемся рядом, и как многим внушающим одну и ту же фразу: «Если жизнь не удается тебе, если ядовитый червь пожирает твое сердце, то знай, что удастся смерть.»… Это стало заклинаем, было принято не на свой счет, и количества убийств возрастали…

Проходило время, смерть начинала, видится ему не красивой, потом пугающей, и как следствие, пред ним представлялась его собственная, теперь, казавшаяся необходимостью. Но бога нельзя убить! Он делал вывод, что единственный выход – самоубийство, и это было не возможно. Это было не возможно сейчас, под эгидой именно этих, обваливающихся на него, рассуждений, несвоевременных, бессмысленных не рациональных.

Не в таком состоянии он ставил себя на грань гибели. Сейчас, становясь другим, каким-то «не самим собой», он пасовал и искал оправданий. Искал и находил!

После чего, его охватывали дикие мысли, о подчиненности трусости, раз он не может покончить с собой. Каждый раз, звучащий молоточками голос «человека в черном», всегда неожиданно появляющегося, от куда-то из глубины, заставлял поверить, что себя убить проще, а вот другого действительно сложно, потому, что за него придется отвечать, а потому способен на это только бог – богом он и становился вновь!

Презрения самого себя вновь изливалось на окружающих, а яд преодоленного, таким образом, трепета перед унынием и отчаянием, становился нектаром собственного величия…, манией Собственного Величия…

Оба, Артем и Павел, одновременно пришли в себя, вырвавшись из плена своих рассуждений. Впрочем, их одновременность, не говорила о похожести состояния. Напротив, оно было противоположно на столько, что у второго необходимость убийства в таких обстоятельствах, была противоестественна, хоть и осознавалась неизбежностью. У первого же, выглядела перед размытым и разваленным сознанием, как очередная необходимая жертва, и нечего не естественного в ней не виделось. Глубже он не смотрел, опасаясь обнаружить неудобное, неправильное, страшное.

«Ослябя» убивал многих, что происходило в противоборствах между врагами не надуманными, но вполне реальными, желавшими уничтожить его самого и всех, кто рядом. Тогда ему ставили задачу, приказывая, обозначая цели, выполнить и достигнуть, которые возможно только, убив, причем убивая, как можно больше.

Сейчас, именно в этот момент, он решил, что его однополчанин, его командир, даже учитель – то самое звено, что соединяет с опасностью и смертью. Раз так, то у него нет другого выхода… Но как переступить себя?!

Вот где воистину столкновение противоположных стремлений, вот где необходимость принятия решения, по причинам благим, заставляет прибегать человека к услугам нечестивого, враждебного всему человеческому, злого духа, делая это с оглядкой на необходимость во имя спасения. Вот, где ощущается, в полной мере пагубность неприятия полностью ничьей стороны – ни беса, ни Бога.

Человеку думается, что он прав, а любое действие, за которое он, конечно готов ответить головой, исходящее из его сознания, не состыкуется с голосом совести. Рождаются страхи и сомнения. Сознание начинает оправдывать все, а следом, это же всё, опровергать. Многое мы решаем, выбираем и осуществляем сами. Но так ли просто сделать, кажущееся простым и правильным сейчас – правильным и справедливым на все времена?

Сомнения всегда следуют параллельно нашим стезям. Они, под час, бывают спасительными, но лишь только, отдавшись в волю своей неконтролируемой страстности, не воспринимая никакие аргументы, мы идем напролом, как назавтра может оказаться, что стены порушенные праведным гневом вчера, сегодня придется восстанавливать ради справедливости. Извинения не принимаются, вернуть на круга свои возможно, лишь стыд и позор, вчера еще такие не предполагаемые, невероятные.

Страх, что более его может нами руководить, заводя в ловушки и капканы, порой расставленные нами же самими. Мы, пытаясь заглянуть вперед, часто видя ужасающее, убеждаем себя, что иного пути развития событий нет, и бьем на предупреждение.

Представим, что живописец, при написании пейзажа, путает палитру. Ложащиеся краски, с точностью до наоборот, передают, видимое, им извращенно, создавая гнетущую, хотя, для кого-то, может быть, и забавную, картину. Что он сможет исправить на холсте, мы может лишь замолить и искупить. Можем, но…

Желая не ошибиться, старательно заглядываем мы в грядущее, уверенные в возможность его изменения, не понимая, что Проведение уже расставило все на свои места, от начала и до конца веков.

Что делать, испытания приходят, им надлежит быть. Скорби, беды и болезни не могут обойти нас стороной, но насколько приятнее сознавать, что ты сам заходишь в их череду, радуясь выпавшему сражению, в котором можешь победить, наступая на них, а не трусливо бежишь, пытаешься откупиться, или любыми возможными путями, уклониться. Все равно, рано или поздно, попадая под мощную их волну, накрывающую и разрушающую именно то, что жаль потерять, придется нам расстаться с тем, что нам, все равно, не принадлежит, но чем мы всегда только временно владеем, ибо и сами временны. Так не лучше ли было отдать, пожертвовав?!

В море сомнений воинствующий дух злобы преисподней не сидит, сложа руки. Он витает над поверхностью, поднимает волны, создаёт шквал, разыгрывает ураган, ингредиентами которых всегда выступают, даже невидимые нами страсти: гордыня, тщеславие, подозрительность, зависть, блуд, чревоугодие и еще многое, чьи имена, нам ни о чем обычно не говорят. Мы всегда думаем, что находимся вне их.

Уберите оплот надежности, опору благополучия, уверенность в завтрашнем дне, заместите их несвободой, голодом, страхом, холодом, и вы получите человека, почти всегда действующего животными инстинктами. Лишь те, кто научился говорить себе правду, останутся прежними, и скажут: «Хм, ну значит так нужно, да будет так!». Выходящий с миром в душе из любой перипетии, именно смирен. От него бегут силы преисподней, не в силах причинить ему, хоть сколько-нибудь ущерба. А не гордящийся этим, воистину страшен падшим ангелам…

По нужде, молодые люди спустились в глубокий овраг, оставив машину на обочине дороги. Каждый из них решил, что вернется один!…

Не было в этот момент темнее места от слуг преисподней, но не было в нем и таких яростных лучей слепящих и разрезающих каждого демона на малые доли. Души обоих боролись с решительностью, страхи каждого подвигали на действия, которому и один, и второй подбирал удачный, на его взгляд, момент. И Артем, и Павел понимали состояние и желание попутчика, уступать никто не хотел – ставка жизнь, правда, для каждого это понятие сейчас различное…

Овраги бывают разные. Люди в старину использовали все, что могло принести при минимальных затратах пользу. В этом, еще недавно, местные гончары добывали глину. Ее всегда здесь добывали, может это и дало начало его образованию. В любом случае один откос был из глины, именно по нему и спускались мужчины. Мысли давно ушли за пределы спокойствия, и оба понимали, чтобы справить нужду, так глубоко спускаться не обязательно!

Оба шли, ведомые каким-то духом нерешительности, и уже почти достигли дна, по которому протекал небольшой ручеек, как вдруг, «Темник» быстро развернулся, а только у него было оружие, и вытягивая навстречу спускавшемуся следом, вооруженную руку, неожиданно получил сильнейший удар ногой в область «солнечного сплетения».

Вместо предполагаемой цели, он различил периферийным зрением падающую на него тень. После такого удара, сопротивление было бесполезно, да и двухметровый богатырь в рукопашной был, всяк, сильнее и стремительнее наркомана со стажем, пусть еще и в неплохой форме, но все же…

Случилось так, что за секунду до действий Артема, Павел поскользнулся, но не растерявшись, сообразил, что если падающему телу придать разворотом тела вокруг своей оси, энергии, соединяя с прыжком вверх, то получится мощный толчок, остается лишь направить вектор. Падая и раскручивая себя по оси, он смог не только сохранить ориентацию в пространстве и равновесие, но пролетев почти шесть метров сверху вниз, рассчитал траекторию удара таким образом, что проломил грудную клетку Артема, сломав несколько ребер и контузив внутренности.

Выстрел все же прозвучал, не причинив никакого вреда. Тело майора упало аккуратно на русло ручейка. Вода, сначала, обтекавшая тело, набрав мощь, игриво начала перетекать…

«Ослабя» подошел, чуть прихрамывая, присел на одно колено, пощупал пульс, которого не обнаружил, и методично начал просматривать содержимое всех карманов. Уже начинало темнеть, и читать было неудобно. Забрав второй пистолет, с которым Артем не расставался, Паша встал, судорожно думая, что делать с телом и понимая, что погибшего, все же, героя, нельзя оставить вот так, быстро стал подниматься к джипу за лопатой…

Уже спускаясь обратно, молодой человек подумал: «Надо было наверняка добить, вдруг…» – и только подумав так, ясно увидел, что место, где лежал труп, опустело. Бросив шанцевый инструмент и выхватив пистолет, сразу, по ходу, приводимый в боевое положение, он пытался высмотреть, хоть какое-то движение. Пошел дождь, буквально ливень, что толкало поскорее в машину. Глина скользила под ногами, почти потерявшими надежное сцепление.

«Ослябя» несколько раз возвращался на пятой точке к самому низу, предчувствие навевало нехорошие опасения, но полной картины пока не представлялось.

Шестой раз оказался удачным, и уже подтягивая себя к верху, ухватившись руками за кустарник, свешивающийся вниз, он, сквозь стену ливня, увидел горящие огни их машины. Звук завода двигателя, по всей видимости, заглушил гром и относился сильным ветром в сторону. Автомобиль сорвался с места, оставив, молодого человека в проигрыше, представить, который, стоя над телом побежденного, было не возможно! И поражение, хоть и сохранило ему жизнь, будет стоит еще не одной! Кому только?!

 

«Счастливые» стечения обстоятельств

Осознав сразу, произошедшее, и к чему это может привезти, как не странно, оставшийся в одиночестве мужчина, испытал некоторое облегчение. Он признался сам себе – если бы не поскользнулся, то вряд ли бы нарочно смог убить Артема. Будучи убежден, что сделал это, винил себя во всем, сейчас же камень с души упал, но почти сразу заместился пониманием опасности, угрожавшей Татьяне – на первой бумажке из кармана Темы был написан ее адрес в Вешках, правда, этот дом сейчас сдавался в аренду, но об этом ни один, ни второй не знали.

До Москвы оставалось не больше двух часов езды хорошим темпом, а это значило, что возможно, и жизнь его любимой ограничена именно этим временем.

Удачно поймав, почти сразу, попутную машину, оправдываясь будто отстал от междугородного автобуса, «Герой России», награжденный посмертно, мчался на заветное Алтуфьевское шоссе.

Он промок до нитки, но разгоряченное тело высушило одежду. Кипящий возмущенный разум, как у рабочего на баррикаде, совершенно не понимающего настоящих целей главных революционеров, постоянно утыкался в стенки рассуждений. В самом деле, информации, на которую можно было опираться, не было никакой! Все, что ему положено было знать на сегодняшний день – настоящий он мертв. Его будущее должно быть посвящено поддержке брата, как две капли воды на него похожего, несмотря на разницу в возрасте в два года, двинувшегося на дипломатическое поприще. Что это значит, было не совсем понятно, но очевидно, что многое можно придумать, имея не только идеально похожего внешне, но и имеющего тот же генетический состав крови. Именно с этим связана такая поспешность с его «смертью», но страшнее всего, что это ставило крест на личной жизни! Кто-то решил, что он будет чьей-то тенью, даже не имея своей!

Сегодня случившееся, возможно, кардинально поменяет планы, но опять-таки, какие? Он не мог знать. Очевидно, что «Темник» вышел из под контроля, его нападение не могло быть санкционировано, и не могло быть полезным ни для какого дела.

Предпринятое самим же Павлом, в любом случае, выглядит самозащитой. Он не питал иллюзий в отношении любимой им женщины, но считал, что еще не дошел до той черты, где ради ее безопасности, придется исчезнут навсегда. Почему-то верилось в лучшее, в какую-то справедливость. В себя, наконец!

Ничего, из когда-то задуманного, не складывалось, планы не формировались, «завтра» было туманно, а на сегодня стояла лишь одна задача – уберечь Татьяну от любого нападения. Было, правда, и другое – он безумно хотел ее видеть, а если честно, то ничего, кроме этого, влюбленного так сильно не интересовало!..

Ослябин, лишь раз слышал из уст возлюбленной о Вешках, и то вскользь. Найденный дом показался немного мрачноватым. Небольшие окошки – метр на метр, высоко поднятые над землей, их небольшое количество, говорили ему, либо о желании хозяина уменьшить потери тепла, либо… либо этот дом строил человек, думающий о своей безопасности.

Поселок состоял из расположенных, близко другу к другу разномастных домой, имел некое подобие охраны и, в общем, создавал приятное впечатление – там хотелось жить! Это была совсем Москва – частный сектор в двух километрах от МКАД! Не то, что замусоренная «Рублевка»…

Затаиться было негде, поэтому Паша вскарабкался на огромный балкон и притаился в тени. Для наблюдения место было идеальное, времени хоть отбавляй, и он, развалившись на прогретой за день солнцем половой плитке, предался мечтаниям о встрече с той, которую ждал больше двух лет.

Последний раз, когда он видел ее – тогда в госпитале, он даже не сразу признал в статной, стройной, немного печальной, девушке, ту, зацепившую, за неведомые до селе струны души, девчонку. Взгляд и память художника, рисовали в воображении точное и полное ее изображение, потом оно ожило, а после…

Часами позже, дрожа от ночного холода, мужчина сделал вывод – дом обитаем, но нужного и искомого персонажа в нем нет. Очевидно, недвижимость сдавалась в аренду, что усложняло многократно задачу. Найти Татьяну нужно «еще вчера», но ему известно лишь два места, где можно встретить возлюбленную.

Госпиталь оказался пуст без нее, а вот спортивный зал…

…

Небольшими шагами, с чехлом-ножнами за спиной, с вложенным в него мечом и небольшой спортивной сумкой, в мечтательной задумчивости, не куда не спеша, шла очень эффектная девушка. Вышагивающая по аллее в свободном легком шелковом брючном костюмчике, специальном для занятием у-шу, настолько тонком, что даже слабый ветерок трепал редкие свободные части одежды. Как маленькие флажки трепыхались ворот и расклешенный низ брюк, даже пуще распущенных длинных светлых волос. Это была клубная форма девушек «ушастиков», как мило называли девчонок, занимавшихся этим видом единоборств.

Сколько раз он представлял эту встречу, но как же слабо оказалось его воображение по сравнению с тем, что виделось сейчас!

Еще несколько метров, всего десяток шагов и он сможет, наконец, воплотить свои давние мечты! Живая изгородь, скрывающая этого страстного, сходящего с ума, человека, имела, как раз в этом месте небольшой прогал. Точнее, он специально его выбрал, поскольку буквально в двадцати метрах, через почти сплошной кустарник, была небольшая полянка, со всех сторон огороженная либо растительностью, либо высоким забором. Лучшего места для уединения было не найти, а учитывая сегодняшнюю ситуацию – это был просто подарок. Сердце, в ноющей от боли груди, застыло, дышалось с трудом, казалось температура и кровяное давление зашкалили все пределы, мышцы ослабели, но чувство ожидаемого долгожданного наслаждения компенсировало любую боль!

Стоило только ножке, обутой в серебристый кроссовок, отделанный блестящими стразами, появиться в промежутке живой изгороди, как сильные руки метнулись навстречу девушке, и в мгновение ока, затащили её, не успевшую даже понять, что происходит, в лона зеленеющей ловушки.

Жуткий страх, не успевший еще переметнутся в ужас – последнее, оставшееся в памяти чувство, перед потерей сознания Татьяны, захлестнул молодой разум, вспыхнувший только, спустя десять минут, но уже в другом состоянии в ощущении полного дискомфорта.

Придя в себя, она почувствовала, пронзающую все тело боль, с каждым моментом увеличивающуюся, от чего тело ее подбросило, напряжением всех мускулов сразу, но ожидаемых изменений не произошло. Надежно прикрепленная, к чему-то, обездвиженная, но полностью все ощущающая. Не понимая происходящего – все, чем можно было сопротивляться или определить свое состояние, было не доступно. Она находилась в полной власти, чего-то не человеческого, а значит непобедимого, с чем не договоришься, что не умолишь, не обратишь на свою сторону, не заинтересуешь, не купишь, не запугаешь…

Почему-то, острая боль скоро прошла, оставив какие-то гадкие эмоции, от чего-то, внутри происходящего. Что-то ходило, даже скорее орудовало, в ее теле, и это что-то с каждым новым ощущением, все более невыносимо пугало, тем более, что было не опознаваемо, как и все происходящее вокруг, не ведомое и не чувствуемое до селе.

На глаза давила тугая повязка, но все ее естество впитывало вместе со страхом участие себя самой, причем явно в виде жертвы, в каком-то демоническом действе, будто происходящем вне времени. Этот жуткий ритуал, отдававшийся в ушах неприятными звуками скрежетания и гортанного мычания, сопровождался тяжестью чужого тела на ее ногах и этим жутким ощущением, будто кто-то перебирал ее внутренности.

Дышать было почти нечем, скулы разрывались от боли растяжения, рот чем-то забит, на лице, помимо тугой повязки на глазах, чувствовалась, какая-то вонючая тяжесть, мешавшая определить хоть что-то, посредством обоняния.

Она вспомнила о Боге, но не знала ни одной молитвы! Тогда стала ругать Его…, ругать всё и всех. Ужас, сменился отчаянием, утяжеляемый новыми ощущениями и страхами, члены не слушались, да и были прикованы, растянуты. Татьяна согласна была быть изнасилована хоть десятком маньяков, избита, унижена, ограблена, потерять все, чему радовалась, даже минимальный комфорт.

Девушка уже не была в состоянии думать, только желать конца: «Пусть все закончится! Я хочу, чтобы все закончилось! Пусть потеряются даже десятки лет жизни, пусть пройдет и молодость, все, все…, только пусть пройдет, все сейчас! Только пусть…, я прошу, я умоляю остановить это! Кто это делает, да делай же скорее! Миленький, ну пожалуйста! Пусть все кончится! Если дом, какой-то рядом, упади на меня и раздави, только быстрее! Пусть пойдет дождь, и потоки утопят меня! Может, упадет дерево! Ведь не может же не быть рядом ничего, что может меня убить…, ааааа, убить и закончить это! Все, что угодно, только скорее конец! Что это…, нннн, не важно, скооооорееееее!!! Пожалуйста! Возьмите все, что у меня есть и может быть…, мне не надо ничего, даже здоровье, все, все, жизнь, все и всех, все скоты! Где вы все! Поооомооогите! Я хочу умереть! Скооорееее…».

Не понимая и не имея возможности проанализировать ни свое состояние, ни уровня угрозы, ни причины происходящего, она начала желать умереть поскорее! Боль перестала ощущаться точечно, но мучила нестерпимо везде – казалось тело ее разобрали изнутри по кусочкам, и отдав на съедение миллионам маленьких крыс, каждый раз заново оживляли, и снова, и снова, и снова…

Она мычала в отчаянии, визжала и стонала, сквозь повязки и кляп, самопроизвольно пыталась выгнуться спиной так, чтобы сломать себе позвоночник или сильно удариться головой, чтобы раскроить череп, но не могла даже пошевелить, будто была парализована.

В глубине её сознания скоро зазвучало только одно слово, оно не было о спасении или раскаянии. «Скорее!» – так выглядела ее молитва и с этим она упокоилась, будучи наследницей огромного, по любым меркам, состояния, дочерью всесильного отца, почти супруга, не менее, всесильного мужа…

Не дойдя до машины с водителем, каких-то тридцати метров, она погибла уверенной, что проживет минимум пол века в счастье и богатстве. Не желая отличаться, хотя бы внешне, от своих подруг, Татьяна просила ждать водителя не у самого главного входа, а у выхода из парка, примыкавшего к комплексу. Нужно было, как уже несколько лет, всего-то пройти небольшую аллейку, обычно людную и залитую солнечным светом.

Сегодня, в процессе суеты подготовки к свадьбе, она послала охранника забрать некоторые покупки и тот не успел вернуться, а соответственно и сопроводить ее. Тем приятнее представлялась ей эта краткосрочная прогулка (как тут не понять человека желающего уединения, хоть ненадолго)…, но человек предполагает, а Господь располагает!..

Уже через полчаса, обезображенный труп молодой женщины, со вскрытым, будто патологоанатомом, грудо-полосным отделом, осматривали непрестанно подтягивающиеся высокие чины, представляющие разные министерства. Неподалеку стояли два геликоптера, доставившие на место очень важных персон, но все это было совершенно безразлично, так и не насладившейся жизнью в достатке и роскоши, очень доброй по характеру, и очень красивой, девушке, которую тоже звали Татьяной. Впрочем, совершенно не имеющей к нашему повествованию никакого отношения, если только случайно сюда попавшему, хотя…

Над ней, в небе кружили вороны, наблюдая за последствием шабаша темных сил, буквально недавно создавших целую воронку, будто в жерле вулкана, где основой было само действо. Изверженный из него ужас женщины, смешанный с наслаждением от чужих мучений и страха, были той извергающейся лавой, в которой будет гореть душа маньяка после Страшного Суда…, но уже в муках и страдания вечных…

…

За час до этого происшествия Павел, нашел-таки, свою возлюбленную, как раз, готовящуюся к очередной пробежке. Он каждой клеточкой чувствовал присутствие, где-то по близости, Артема, но быв осторожным, предпочел не светиться, а украдкой пробирался туда, где мог бы не привлекать ничьего внимания. Это было просто, поскольку спортивный комплекс был родной и, когда-то, часто посещаемый.

Сначала, он хотел, дождаться пока Татьяна после тренировки будет возвращаться домой, и тогда Ослябин неминуемо столкнулся бы с «Темником». Это привело бы, к не предсказуемому развитию событий. Однозначно, последствия были бы иными! А потому, немного поразмыслив, решил предупредить любые возможные опасности.

Он смог бы спасти подругу (а обе Татьяны были действительно подругами по клубу) своей возлюбленной, если бы смог предположить, что Артем перепутает девушек. Для человека, не знающих их близко, перепутать их было весьма просто – одинаковые клубные костюмы, похожий цвет волос, прическа, рост, фигурки и походки, даже на лицо их можно было бы воспринять сестрами. Кому-то все это стало спасением, а кому-то стоило мучительной смерти.

Паша, небеспричинно решил встретить Таню, на месте их первого знакомства, и стараясь не упускать ее из вида, опередил ее буквально на несколько секунд. Богатырь аккуратно схватил легкую ношу, обнял и понесся, получая удары по ушам и в другие доступные болезненные места, правда они быстро прекратились – душу не обманешь, хотя и чувство не упредишь.

Пронесясь сквозь кустарник, он остановился, как когда-то, на том же самом месте у пруда, и как бесценный «тонкостенный сосуд», бережно обнимая, поставил девушку на скамейку. Оказавшись с ней лицом к лицу, в буквальном смысле, продолжая владеть ею, он что-то быстро затараторил, на не свойственной себе скорости. Так много хотелось сказать, о стольком предупредить, объяснить невозможное, и конечно, признаться…, признаться в главном – он не может без нее жить, даже просто существовать. Имеет он на это право или нет, пусть решит сама!

Но разве важно влюбленной женщине, внезапно обретшей, казавшееся утерянным, счастье, что хочет сказать ей мужчина, если все видно по его глазам, мимике, поступкам. Полные слез глаза видели только его взгляд, совершенно сумасшедший, растерянный в восторге ее близости, жадно поедающий и, при этом, очень смущенный.

Она не знала его таким и даже не предполагала, что эта скала может быть такой чувствительной и глубоко ранимой. Она поняла, что эти проявления были не слабостью или бесконтрольем, но откровенностью, не желающей ничего от нее скрывать, напротив – чувство выпирало, желая быть замеченным!

Татьяна прикоснулась своими губами его и оба застыли. Возможно, остановись жизнь сейчас, эти двое сверкали бы ярче всех звезд вселенной, представляя из себя, не просто обнявшуюся пару, а спаявшуюся концентрацию эмоций, энергетики и духовного порыва, всегда преодолевающего любые страхи и невзгоды…

Любое зло, приблизившееся на близкое расстояние, расплавилось бы в исходящих лучах, не видимых, но многими ощущаемыми, в основном такими же влюбленными и любящими. Свет их отгоняет надолго любого воинствующего духа зла, отбивая охоту приближаться, но притягивает Ангелов Света, восторженно поющих Славу Создателю и поддерживающих подобные пары, как можно дольше в таком состоянии…

Настоящее чувство заставляет забывать, даже сейчас грозящие опасности, и что совсем чудесно, закрывает те, из недобрых кладовых наших сердец, которые иногда изливают из себя, при избытке своем, все, за что потом бывает стыдно, и за что потом приходится перед собой оправдывать годами.

От избытка чувств, в полузабытьи, ноги Татьяны подкосились и она, повиснув на руках любимого, попросила посадить ее. Оказавшись на его коленях, она буквально расплавилась в его руках, и ничего не хотела слышать о проблемах и грозящих расставаниях. Биение сердца, запах любимого, его присутствие, все, чего ей стало не хватать с его отъездом почти три года назад, все наслаждало ее. Она хотела всего и сразу!

Все, что может быть сегодня важно, завтра вполне может забыться, но что сегодня не слышится, влетая в одно ухо и вылетая в другое, завтра, возможно станет тем определяющим фактором, что изменит всю последующую жизнь до неузнаваемости. В таком состоянии влюбленным важен сегодняшний момент встречи, а потому Татьяна не желала «завтра», а Павел стремился сберечь хотя бы «сегодня». В результате они сошлись на том, что именно сейчас происходит самое важное в их жизни.

Немного поостыв от произведенного, друг на друга, впечатления, оба поняли, что не смогли бы преодолеть врожденной скромности, и надолго бы затянули сам период признания в чувствах, если бы не сегодняшнее состояние.

Прошло всего несколько минут в блаженстве, как мужчину вновь обуяло беспокойство, он вспомнил об Артеме и о необходимости обеспечить безопасность смыслу своей жизни, смирно наслаждавшейся сейчас счастьем у него на коленях.

Сначала, необходимо было найти убежище обоим. Затем подумать, как все объяснить ее тётушке, как дать понять о своем двояком положении куратору, которого он еще в глазах не видел. Неплохо было понять, каким образом забрать вещи, а главное, документы Татьяны из раздевалки спорткомплекса, чтобы не засветиться самому и не рисковать её жизнью…, хотя вот здесь то, может быть и лежало решение одного из мучивших его вопросов.

Насколько возможно, видоизменяя носимую одежду на более подходящую для тренинга, и вкратце объясняя задачу, не вдаваясь в подробности, Павел, стараясь превращать что-то в шутку, а что-то оставляя загадкой, пытался не напугать девушку, думая, что делает незаметно то, о чем она, на самом деле, давно догадалась.

Татьяна, улыбаясь, наблюдая с любопытством и восторгом на предпринимаемое молодым человеком, с важным и сосредоточенным видом, полушутя отвечала на его расспросы о том, кто именно сейчас в спортивном комплексе должен находиться. Пока она щебетала, туристические брюки превратились в шорты, летняя курточка была свернута в пояс и завязана вокруг талии. Футболка была намочена будто бы выделившимся потом, носки, явно не спортивные, сняты, а кроссовки, одетые на голые ноги – именно так носил на тренировках его брат, похожесть с которым и нужно было подчеркнуть.

Вместе добежав до зала, они произвели неожиданную сенсацию своим появлением, поскольку Петр Ослябин уже, как пару лет не появлялся в зале, проходя обучение в специальном ВУЗе, разумеется, имевшем специализированные для этого помещения, причем, более высшего уровня. Служащие комплекса не сразу поняли, в создавшейся суматохе, что это именно та Татьяна, приняв ее за погибшую со спины, чем внесли некоторую сумятицу. Интерес, проявленный к молодым людям, быстро закончился, поскольку они, вернувшиеся с пробежки, проходившей в парке, расположенном диаметрально противоположно месту происшествия, и пока никого не интересовали.

Погибшая была знакома с обоими. Они долго не могли поверить, а поначалу и понять, что именно произошло, и как это могло случиться в таком спокойном оазисе, где многие годы не происходило ничего криминального. Девушка, поначалу рванула в сторону места происшествия, поддавшись охватившему чувству, но до боли сжавшие ее руки Павла и твердый, даже жесткий его взгляд, остановили.

Сегодняшний день стал для неё откровением, раскрывшимся внутренним миром этого человека. Доселе больше скрытый, он поразил до глубины души. Не требуя объяснений, она поддалась и обещала с этого момента делать все, как он захочет.

Быстро собравшись, ребята ретировались, через один из второстепенных выходов, обычно используемый людьми, имеющими в личном использовании автомобили. Паша, рассчитывал увидев, какого-нибудь знакомца, желательно из структуры отца, и представившись Петром – своим братом, занять денег, ссылаясь на пропажу в этом бардаке сумки с деньгами и документами. И наличные не помешают, и отец узнает о его здесь присутствии, разумеется, поняв, что это не брат, а он.

Так и вышло. Конечно, с Татьяной они выходили раздельно, чтобы не навести никаких подозрений на их связь, сегодня несущую определенную опасность. По пути он встретился с тремя офицерами, двое из которых служили в частях ГРУ, а третий был сын, правда, еще школьник старших классов, одного из заместителей отца. Ну здесь он сделал все что мог, дабы обратить на себя внимание, причем с каждым в разговоре упомянул, что приехав в отпуск, не стал останавливаться дома, а «завис» с сокурсниками в офицерское общежитие. Так, впрочем, в свое время делали многие «сорвиголовы». Это было наиболее удобным местом, для начала связи с людьми, которые, как он был уверен, обязательно появятся.

Собранных денег должно было хватить на несколько дней, потом он сможет добыть необходимые суммы и другими путями…

Встретившись, через пять минут в кафетерии, молодые люди пришли к выводу, что единственным надежным местом для их сегодняшнего пребывания мог стать маленький домик отца Иоанна на территории, прилегающей к храму, который он делил еще с двумя батюшками…

 

В келье

Протоиерей, по обыкновению, прижал Татьяну к груди. Обливаясь слезами радости, притянул и огромного Павла, даже не спрашивая, кто он и зачем здесь. Не давая им сказать не слова, он начал рассказывать все новости, коих много быть не могло и, разумеется, не забыл и идущего, хоть и тяжело, на поправку Мартына.

До этого Ослябин, умиленно улыбаясь, только слушал, не выпуская руку возлюбленной из своей, что не осталось не замеченным священником, но как только прозвучало фамилия Силуянова и стало понятным причина его «болезни», как назвал это состояние батюшка, мужчина немного напрягся и попросил рассказать более подробно. Внимательно выслушав, он, заметив, что человек этот имеет какое-то отношение к ним обоим, захотел узнать ещё подробности, но осекшись, замолчал, сделав вид, будто увлекся чайком с варением.

Если интеллект и можно обмануть, то женскую интуицию и прозорливость слуги Божьего, вряд ли. Это было констатировано, что вынудило, «Ослябю» рассказать все без утайки, понимая, что честность необходима для сохранения любви и любимой, тем более в таких обстоятельствах:

– Уф! Батюшка…, интерес мой вы, конечно, к этому человеку заметили…, и он точно не простой! Все сложно…, сложно настолько, что говоря сейчас, я начинаю бояться настолько всего…, да что уж ёрзать то! Вот её потерять больше всего боюсь!.. – При этих словах оба слушающих с неподдельным испугом вскинули свои блестящие от наворачивающихся слез, глаза, и одновременно шмыгнули носами.

Паша, действительно не знал с чего начать, прекрасно понимая, что этот разговор уже сам по себе опасность, для всех его участников. Он помешал десертной ложечкой оставшееся варение в розетке, старательно пытаясь сконцентрироваться, что совсем не получалось. Слабость разбивала все его члены от сознания необходимости озвучить хотя бы часть, чтобы вместе думать о возможных путях решения. Он боролся сам с собой, зная, что произнесенное, даст понять – вместе им быть никак нельзя.

Уже совсем порываясь вскочить, ведь если нельзя, то и смысл тогда говорить какой?! Но уйти без объяснений, а тем более после всего уже предпринятого и произошедшего, было и вовсе бредом! Павел сжал ладонями голову, помассировал виски, мотнул ей из стороны в сторону и с силой хлопнув в ладоши, чуть ли не рявкнул:

– Да не знаю я!!!… – Татьяна с силой прижала его руку к своей груди и выпятила нижнюю губку, что подействовало на него совсем успокаивающе. Ослябин прижал свой лоб к ее плечу и простонал:

– Прости…, я с ума схожу…, но что толку, вы же обычные люди…, вам же такое даже в голову прийти не может! Я не знаю…, ничего не знаю и не понимаю!… – Батюшка медленно вздохнул, посмотрев на него, и наливая свежего чайку, с еле заметной улыбкой, не убирающей совсем озабоченности с его лица, загадочно промямлил:

– Мня, мня…, ннн-дааа… Но вот это уже не так… Главное то, сын мой, ты знаешь!… – Влюбленные, медленно оторвав взгляды друг от друга, перевели их на говорившего, который продолжил:

– Конечно, знаешь…

– Что?…

– Даже очень многое…, дааа, да вот хотя бы что ее любишь, а она тебя… Многие этим вопросом по пол жизни мучаются, а вам Господь сразу…, вот так вынул да и дал…

– Нууу этооо…

– Это очень много! Ну а то, что мы люди простые, тоже верно, только вот не раздул ли ты чего в своем уме то? Поверь мне, многое я повидал…, возможно, и тебе это удивительно…, мня, мня, даааа…, быть может, покажется. В общем, ты начни, хотя бы с того, что тебя сейчас беспокоит…

– Господи! Да я даже не знаю, как это все самому то принять!…

– Например? С Божией помощью, как бы это не странным показалось, начинай…, благословляю… – А сам про себя начал читал привычные молитовки…

Пашка собрался с мыслями, и глядя в глаза Татьяне, выпалил:

– Я награжден самой высшей наградой Родины посмертно…, я не имею права сказать, что жив ни ей, ни родственникам, ни кому…, я даже не могу понять, почему так…, почему именно так!

– Хм…, дежавю, какое-то! Ну и стезя у тебе, дочка! Ну, сын мой, нам то уже сказал…, дааа…, и мир не перевернулся! Думаю, если и другим скажешь, тоже ничего не случится, подумай только, кому можно… Что-то не понял, должно быть, ты где-то подвиг совершил, и при этом умер? Или кто-то посчитал, что тебе так лучше существовать будет? Хм, ну поминать то тебя все одно, как живого…, то есть «О здравии» твоем будем, а раз так… – Немного пожевав нижнюю губу, с растущими под ней волосами, перекрестившись, священник, добавил:

– А ты, Павел, уверен, что все именно так, как тебе кажется? Сам же говоришь, что никакой конкретики тебе не донесли…, дааа. Ты нас извини, и если сможешь, ответь – что тебя так в истории с Мартыном нашим…, бррр, то есть, с Силуяновым, заинтересовало?

– Один не хороший человек произносил его фамилию, и фамилию какой-то барышни. А он просто так вообще ничего не делает!.. – Павел говорил, пытаясь проще и доступнее донести настоящее, как виделось ему, но чем дальше, тем меньше воспринимал это «настоящее» сам. Появляющиеся сомнения, путали мысли, и более всего нарушал всю разумность и логику, присутствующий в ней «Темник»…

В его поступках не было вообще ничего объяснимого. Хотя, все расставляло на свои места последняя ужасная трагедия, разыгравшаяся в парке у спортивного клуба. В отношении этого мысль скакнула и странно вставилась вместо окончания повествования, не совсем подходящей фразой:

– Если сложить мои предположения в отношении своих перспектив, со своими ощущениями себя в сегодняшнем дне, и себя желаемого в объятиях Татьяны, тооо… Да кроме меня, его и остановить то некому!.. – Священнику и Татьяне последние слова показались не совсем уместными, а говоривший и не сразу заметил не соответствие.

Сжимая все это время его руку, Татьяна поцеловала ее, и взглянув, как-то по матерински, совершенно неожиданно, сложила все в одно целое, причем поместив в несколько фраз все волнующее:

– Пашенька, я понимаю, что все должно было быть не так, но Господь прозорлив, и я верю, что все случающееся, с каждым из нас, не просто событие, но часть чего-то огромного, что мы никогда не охватим в одиночестве. Не удивительно, что тебя смущает ситуация с тобой, не удивительно, что ты беспокоишься обо мне и, наверное, боишься сказать, что убить сегодня должны были не Таню, а меня… – При этих словах оба мужчины делая глоток чая, поперхнулись. Батюшка выронил от неожиданности чашечку редкого старого, еще «кузнецовского» фарфора. Не в состоянии ее схватить, он жонглировал ею, пока совсем не упал на колени и, в почти лежачем положении, спас свою единственную драгоценность, оставшуюся от своего незабвенного предка – тоже священника, весьма высокого сана.

Поднявшись с пола и вернувшись на свое место, рассматривая чашечку, отче поймал себя на мысли, что не совсем соответственно ведет себя после услышанного:

– Ой! Свят, Свят, Свят! Прости Господи! Все равно она Твоя, чашечка то… Увлекся… Доченька, мне послышалось, илиии…, я действительно уже из ума выжил?! Тебя должны были убить!… – При произнесении последнего слова, его смысл, наконец таки, дошел до него. Он вскочил, совершенно потеряв самообладание, драгоценная чашечка, снова выпавшая из рук, была поймана Павлом, как и сам батюшка, споткнувшийся о расстеленную половицу, и водворен на место.

Ослябина тоже поразила сказанная Татьяной фраза, которую он не то, чтобы не смог произнести, но даже не смог придумать, как к ней подвести. Меж тем Татьяна продолжила:

– Батюшка, раз произошло, значит уже позади… – Паша, посадив отче на место, а были они почти одного роста, священник только значительно худее, сам остался стоять в совершенно подавленном состоянии. Ему казалось, что девушка взяла на себя всю тяжесть, давившую на него. Одолевшая его за последний месяц безысходность, вдруг растворилась, представ просто временной, пока не разрешенной, ситуацией. Всё, не имеющее ответов, приобрело четкие очертания. Уверенность вернулась, и причиной её временного отсутствия была неожиданно воплотившаяся любовь, окунувшая в счастье, которое он сразу испугался потерять.

Взяв себя в руки, он обнял Татьяну, и улыбаясь полным ртом зубов, заверил:

– Воистину! Батюшка, теперь то с вашей…, нууу, то есть, с Божией помощью, все встанет на свои места. Извини меня, сердечко мое, что-то я потерялся. Какая же ты неожиданная!… – Мы давно говорили, что при своей воздушности, скромности и смиренности, Татьяна имела внутренний внушительный стержень непоколебимости, спокойствия и уверенности. Становой хребет этот, был не заметен, пока стезя не сталкивала ее, с чем-то трудно преодолимым, да и тогда, пожалуй, просматривалось лишь одно качество – терпение, редко заметное другим.

Батюшка, не совсем понимая, что именно происходит, постарался собраться с мыслями, прочитал молитовку, и со спокойной душой, примирившись с происходящим, превратился во внимание.

Со стороны ему казалось, что ничего, из возможно заботящего или страшного, с этими чадами его не происходило, и ничего грозящего над ними не повисло. Любящие глаза, не отрываясь, смотрели друг в друга, молодые люди, совсем не замечая священника, сидели на скамье в его келье, взявшись за руки и мирно беседовали:

– Пашенька, милый мой, я же знала, что ты жив, я же в госпиталь то пошла, только тебя ради. Мы же раньше все говорили и говорили, и все о чем-то, а как дела коснулось, я поняла, что ничегошеньки о тебе и не знаю. Случайно нашли в интернете, что из того боя якобы вышли трое, это может быть важно, поскольку, значит уже не секрет и не тайна никакая! А там написано было «Темник» и «Ослябя»… – я же знаю, что это ты! Ждала, искала, все думала, вот, вот и появишься…, только, как я тебя просмотрела?! Я же не знала, что есть еще один корпус, и ты будешь под другим именем… – Павел, смотрел не моргая, с застывшим выражением улыбки от приятной неожиданности, силясь понять, от куда у этой девочки такое разумное понимание произошедшего?! От куда, вообще знание специфики и такая прозорливость.

Он обнимал ее раз от раза, отпускал, смотрел, гладил по волосам, и уже не выдержав признал:

– Ну, какая же ты умница, а я все думал, как до тебя донести, как тебе объяснить, как вообще оправдаться…, а ты…, ты просто все понимаешь, и все знаешь, будто была рядом…

– А я и была рядом! Я каждый день о тебе молилась…, каждый день был, просто день, без тебя, но какие же это были дни! В каждый из них я сходила с ума, понимая, что Господь дает испытания по силам. Я думала о выпадающих испытаниях, пыталась понять, зачем это тебе, ведь ты мог отказаться от них…, и почему я должна тоже страдать. Понимала, что ты и сам не совсем понимаешь зачем, но проходишь их, а преодолевая, часто думаешь обо мне. Мне даже иногда начинало казаться, что все происходящее – ради меня…,но кто я?! Потом я перестала задавать себе любые вопросы, поверив в то, что была нужна тебе, а ты мне… Господь вел нас именно этой стезей, с каждым шагом приближая, сегодняшний день…, и он настал, став именно таким. Не нужно думать почему все так произошло, мы осознаем это позже…, а сейчас просто будем вместе искать выход, и обязательно найдем, потому что Бог не дает дар любви просто ради удовольствия – это испытание, и проходить его нужно именно вместе… Пойдем…

– Пойдем… – Забыв о причине происходящего, отец Иоанн, хоть и не будучи человеком впечатлительным, все же увлекся этим диалогом, но более поразила его цельность и устремленность натуры выросшей дочери его, когда-то упокоившейся крестницы. Милена – мать Татьяны, была сильным человеком, но он не мог припомнить всплеска такой мощи и глубины таких переживаний. Он особенно поразился мудрости этой девушки, к взрослению, которой никак не мог привыкнуть, а ведь она каждую неделю, как Ангел пела на клиросе в церковном хоре.

Он старался в каждом человеке рассмотреть, что-то хорошее и красивое, в результате чего приобрел навык видеть не физическую привлекательность, а следы духовной благодати, оставшиеся с рождения у каждого.

Татьяна была богата на этот счет особенно. Быв скромной, терпеливой и внешне смиренной, она обладала еще согревающим спокойствием и миролюбием взглядов. Только не здоровый душой человек, мог пожелать зла или захотеть её обидеть.

Священник поймал себя на мысли, что этот огромный богатырь, пришедший вместе с ней, в состоянии метания грома и молний, сейчас растворился в её умиротворенности и спокойствии. Отче был по-хорошему горд, за эту милость Божию, и не уставал молиться за своё духовное чадо.

Все же, начиная осознавать, что над обоими нависло нечто не разрешимое, он решил внести и свою лепту, придумав привести, как он полагал пример, известный всем находящимся в этом помещении:

– Ну слава Богу! Мир вашему дому!… Мне вот тут на ум пришла мысль…, мня, мня…, дааа…, знаете ли, Павел, а ведь ваша история, хотя я так ничего и не понял, не самая интригующая… – Молодые люди, казалось бы, забывшие о его существовании, увлекшись собой и своими чувствами, обернулись в недоумении. Первым опомнился Ослябин:

– Фуффф, батюшка, вы уж простите, мы тут у вас расхозяйничались…, простите нас!..

Вставила и Татьяна пару слов:

– Батюшка…, крестный, прости нас – мы ведь…

– Да я все понял, дети мои, все хорошо…, прямо так хорошо, что я и не сомневаюсь – все будет ещё лучше с Божией помощью, милые…

– А о ком ты, крестный?.. – Татьяна, будто на всякий случай задала этот вопрос, хотя мысли и внимание все принадлежали любимому ею человеку. Не отставал и Павел, но понимал, что авторитет священника для его любимой непререкаем, да и праздного в начатой мысли не было ничего. К тому же этот человек действительно вызывал глубочайшее уважение, и все сказанное им будет, конечно, полезно.

– Таккк…, о батюшке твоем! Вот уж где непредсказуемость каждый день, чудеса, да борьба духа… – Кто угодно мог бы осечься, предположив несвоевременность или не желание ребенка раскрытия такой тайны перед возлюбленным, но дочь не стыдилась своего отца, видя, прежде всего, все хорошее, и, в конце концов, любя своего родителя. Отче же считал этот пример действительно выдающимся, поскольку знал и Алексея, и всю его жизнь, чуть ли не изнутри, видя в ней чудесный Промысел Божий, вернувший таки, чуть было не погибшее создание в Лоно спасения. Да и любил он отца своей крестной дочери, как родного сына, ибо был связан с ним многими пересечениями и переживаниями.

Кого же еще любить, и за кого же еще молиться, как не за погибающих «овец» Божиих.

Смущений в обоих не было, и батюшка продолжил без всякого извинения:

– Дааа…, раб Божий Алексий, спаси Господи, страдальца! Вот уж у кого стезя тяжела и непредсказуема! Все перипетии твой, сын мой, только первая ступень, причем самая легкая, в его «анабасисе»…

– А кем он был то…, и почему «был»? Малыш, вроде бы ты говорила, что жив…

– А он и жив…, только, как бы завис между двумя мирами, пока Господь решает, как спасти его душу. А был ооон…, сама скажешь, дочка?

– Он…, папа…, самый лучший…, а остальное мне не важно! Ему никто не помог, все только пользовались! А он меня искал…, и нашел! Нашел и… – Большая слеза, как показалось Паше, буквально выпрыгнула…, за ней вторая, и еще несколько. Они так же неожиданно кончились, как и появились, обжигая своим касанием его руку, на которую, падая, попадали и разбивались.

Все внутри возмутилось, его сковала какая-то тяжесть, повисшая в воздухе…, тяжесть от чего-то, не имеющего разрешения силою и волею человека, тяжесть, составлявшая, уже довольно долго, одну из осей того самого станового хребта, сначала мучившая, теперь армирующая основу сил и терпения.

Павел понял важность момента, хотел остановить, но лишь приобнял и поцеловал свое, только обретенное, сокровище, давая понять, что примет все, что угодно… Он улыбнулся и прошептал:

– Твой отец не может быть плохим человеком, и он обязательно будет с нами…

– Я знаю…, я знаю… Он был «ликвидатором» или киллером…, он очень известен теперь, но…

– Павел, он действительно…, хотя…, просто он сейчас в коме – какой-то редкий случай…

– Папа осужден на большой срок, но он…, наблюдается в институте…

– Вы, наверное, слышали – «Солдат», его иногда так называют… – Паша прокашлялся, выдул залпом чашку с чаем, почти кипятком, только налитого хозяином кельи. С силой выдул воздух и, вдыхая, закачал головой, будто готовясь к длительной тираде, необходимость озвучить которую, появилась только сейчас. Он нервничал, поскольку, какое-то новое беспокойство вселилось в его разум, он явно ощутил, что этот новый, совсем неожиданный, нюанс, как-то, если уже не влияет на их с Татьяной жизнь, то обязательно, как-то отразится.

Конечно, он не только знал о таком, но и часто слышал, в свое время, разумеется, из уст отца и еще кого-то, об этом человеке. Причем он точно помнил, что интонации были, скорее, полны больше уважения, нежели того, что должны были нести по отношению к преступнику, тем более, убийце. Но не это сейчас важно… Она ждет его реакцию, а он…, а он немного рассеян от неожиданности – мысли выскочили из своих русел, смешались, запутались. Сознание, а скорее подсознание, что-то перестраивало, но ждать времени не было, и он заговорил, боясь оступиться, сказав не верное.

Самое тяжелое состояло в двойственности, и даже тройственности его мнения в отношении этого человека. Врать он не умел, а отмолчаться не мог, а потому и произнес первое, что пришло в голову:

– Ух ты! Ну так…, так ничего… Я слышал, я зна-ааю, дааа… Вот отец мой, как-то…, не то, чтобы это странно, хотя необычно нееемного… Отец мой, ты же знаешь он генерал, так вот он, как-то с уважением о нем, ну то есть, о твоем отце, отзывался… Для меня это очень важно…, то есть важно, что он твой отец, иии ты его очень любишь, и мой отец… Фууу…, какая разница… – И здесь он произнес фразу, произносимую всеми, кто попадал, в неудобную ситуация, зная его, как хорошего и отзывчивого человека, вдруг потом узнавая о его последней «профессии»:

– Ну значит у него не было другого выхода!… – Священник, поняв, что начатое им, поставило молодого человека в сложное положение по отношению к Татьяне, и что виновником этого был он сам, решил акцентировать тему на моменте, ради которого и была она затронута. Батюшка пошел на крайние меры:

– Дети мои, простите меня старого брюзгу, я хотел вас успокоить, а лишь внес нервозность… – я же ради примера!..

– Да все хорошо, отец Иоанн. Я, правда, подробностей не знаю, но, наверное, судьба не легкая…

– Да вы даже не представляете какая – один сплошной ужас, а главное, на мой взгляд, человек не может остаться человеком, пройдя все это – он смог! И ещё, я вот тут, с мирской точки зрения, пробовал себя на его место ставить…, грешно говорить, но вам…, гм, гм, скажу… так вот, с точки зрения мирских, материалистических понятий…, в общем, вспоминая себя в молодости, я бы поступил во многом так же… мня, мня… ннн-дааа…, будучи молодым, конечно!… – Дальше батюшку остановить уже не представлялось возможным, и молодые люди, обнявшись, обратились в слух, тем более, что хозяин был увлекательный рассказчик, а многого и Татьяна не знала…

Я наслаждался сияющим видом молодых людей… Нет, нет! Не подумайте, что внешность материального мира играет большое значение в мире духовном – совсем нет! Но я видел их внутренний, в котором происходило до боли знакомое. Души их с восторгом выдавали нотки, которым вторил я. Словно давно заученная, но лишь раз проигранная мелодия зазвучала вновь!

…

Прошло два дня с момента встречи Павла и Татьяны, вот-вот должно было произойти событие, возможно многое определяющее в их жизнях. Остановившись в квартире сестры отца Иоанна, влюблённые решили получить брачный венец без благословления родителей, к тому же, это сегодня было не возможно…

Это время прошло в постоянных беседах, чтениях книг святых отцов, молитвах, в чем участвовал и молодой человек, сначала нехотя, после увлекшись и окунувшись в новый, доселе неизвестный мир, которым жили оба, близкие ему, человека…

Да, да, к священнику он проникся настолько, что не стесняясь, рассказал ему о всей своей, впрочем не долгой, жизни, чему последовала, хоть и продолжительная, но ненавязчивая, проповедь. На многое он теперь старался смотреть иначе… Именно старался, поскольку сразу, даже понимая и принимая, переменить свое мировоззрение не удавалось никому. Всегда это путь длинный, и прежде всего, тяжелый в преодолении себя самого, ведь новое – это изначально признание ошибочности прежнего!…

Молодая пара стояла посреди храма. Впереди них, расположившись лицом к иконостасу, отче читал нараспев соответствующий отрывок из Евангелия. Над головой молодых держали венцы. Таинство, еще несколько дней назад, никем не предполагаемое, сегодня, казалось, наконец, сбывшимся долгожданным событием. Мысли о нем, как-то одновременно, пришли всем троим, сразу после окончания рассказа батюшки об отце Татьяны.

Тогда оба, пораженные, не совсем привычной трактовкой и необычным взглядом на чужую жизнь, долго еще находились под впечатлением, и лишь начав задавать вопросы, потихонечку оттаяли. Не на все отец Иоанн имел ответы – чего-то не знал, чего-то сам не понимал, а врать не хотел. Он надеялся, что до чего-то дойдут сами, что-то просто скрыл, как тайну, когда-то слышимой, исповеди…

Они держались за руки, я слышал все их мысли. Странно, но большинство их было о готовности и желании жертвенности ради друг друга, каждый был благодарен за сегодняшний день, осознавая, что его могло и не быть.

Я, наконец, начал понимать, что существуя духом, не ставишь себя ни на чье место. Максимум, что могло проскочить в моем сознании – это некоторая похожесть, с чем-то из оставшегося, как след, в моей памяти. Очень многое из повествования батюшки, мне показалось не то, чтобы близким, а скорее не удивительным и довольно реальным. Человек, о котором был этот рассказ, не находил во мне никакого отклика, я вообще не чувствовал его ни среди живущих там, ни среди находящихся здесь. Хотя эмоции, переживаемые слушателями и самим рассказчиком, захлестнули и меня. Я постарался помолиться о его душе, но почему-то, первый раз ничего не вышло. На что Ангел дал понять: «Не тебе это делать, но о нем многие молятся!»

В его словах была загадка, ведь нельзя никому запретить молитву, ни здесь, ни там, в Царствии Небесном… – здесь, нельзя молиться только о себе… Поразмыслив, я пришел к выводу, что нахожусь между этими мирами, как бы в промежуточном отрезке – это и может быть причиной, о которой мне просто не нужно знать.

Мысли мои собственные перешли на второй план, а вот занимавшие Павла, завладели сознанием. Они отталкивались от судьбы отца Татьяны, иии…, и он, и она, размышляли на одну и ту же тему, но подходили к ней по-разному.

Девушка, зная, к каким решениям пришел в свое время отец, в подобной ситуации, опасалась повторения подобного и с любимым. Она просила Бога, что если уж суждено пострадать, то пусть вся тяжесть этого упадет на нее. Не прося избавить, она благодарила за имеющееся сейчас, в надежде, что многое решиться по просьбам и молитвам…

Павел же дал себе слово не дать в обиду свое сокровище и просил разума и мудрости, чтобы совершенное им не привело к тому, с чего начались мучения и несчастья «Солдата». Хотя, как человек, и уже муж, он понимал, что неся новую ответственность за любимую, он не сможет, скорее всего, сориентироваться правильно, не имея навыка и, в каких-то моментах, будет переть той же тропой, что Алексей…, хотя «той же» не бывает!

Храм, через таинство Венчания, вобрал в себя весь мир и дал почувствовать сегодня молодым людям всю полноту благодати. На время они забыли угрозы, подступившие к ним за стенами этого святого места. В душе было ликование, на сердце легкость, простота. Что-то новое открылось Павлу, через этих людей, в них была надежность, открытая чистота помыслов, и непреодолимая ничем сила, которую они не показывали и, которой не кичились. Помимо них существующая, она пронизывала и охватывала все и вся, соединяя, горящей в них любовью к ближнему и ко всему Божиему.

Все кого он сейчас вокруг себя видел, светились улыбками и восторгом, радовались за них с Татьяной, при этом ничего не прося взамен, но лишь раскрывая свои души. В их окружении он чувствовал себя, каким-то недочеловеком, ущербным, больным, не правильным. Поначалу, они показались ему слабыми и скрытными, но сейчас все увиденное и прочувствованное возвысило их над ним, при том, что сами они старались унизиться и выглядеть совсем незаметными…

После, священник пригласил всех к продолжению, дабы закрепить важное событие застольной проповедью и легкими, как кадильный дым, наставлениями. За чаепитием, присутствовали и два человека, державшие венцы над головами венчающихся. Были это дьяк с попадьёй – его хороший знакомый, еще по семинарии, и сестра самого батюшки, по совместительству. Других найти не удалось, да лучше было и не придумать.

Отче, благословляя на долгую, счастливую совместную жизнь, будто оправдываясь, говорил:

– Ну, зато чисто все будет и складно! Эти уж непременно молиться до скончания века станут… – Сомнений не было ни у кого, хотя еще минута и молодые перестали замечать присутствующих…

 

Профессионализм

…Весна, не привыкшая ждать, но сама, по характеру, будучи штормом и ураганом в «одном флаконе», решила, все же, незаметно капнуть самой, к тому же никто пока не обратился ни к ней, ни на нее внимание, после этого глупого демарша, проведенного за ее спиной, в блоке новостей. Неприятное ощущение, где-то нависшей опасности, немного пугало, но по прошествии времени, притупленное, вселило надежду в чрезмерность преувеличения действительного.

С чего было начать? Что-то она накопала сама, что-то подсказали знакомые, предполагающие, что она занимается журналистским расследованием покушения на Мартына. Это было неплохой информационной крышей, впрочем, кому нужно, понимал все и так.

Что бы делать следующие шаги, журналистке необходимо было своей работе придать нужное направление, а для этого основным могли послужить правильно выверенные выводы. Помочь в этом был в состоянии только один человек, идущий сейчас, полным ходом на поправку…

Первое, о чем подумал Силуянов, придя в себя после операции, и за что ему, как отцу и мужу, было немного стыдно – не пострадала ли Весна? Это не было странным, поскольку последняя мысль, перед предполагаемой гибелью, была: «С ней, наверное, тоже самое!»

Как может показаться, при поверхностном взгляде, чувств и отношений между этими людьми совсем не было. Их связывали некоторое деловое общение и хорошее отношение к известному человеку, частично перевернувшему их мировоззрение, и скрывшемуся в небытие своего сегодняшнего бессознательного состояния.

Мартын, сделав один звонок на работу, и не застав журналистку на месте, пока большего не смог.

Девушка имела огромный опыт пробираться куда угодно, не видела препятствий и здесь, хотя сложности определенные были. Необходимо проникнуть незаметно мимо главного входа, а это только через морг, далее травматология, потом хирурги я и лишь потом можно попасть в центр реабилитации, где и находился Мартын, причем под круглосуточной охраной. Два здоровенных спецназовца, с совершенно каменными лицами, обретались мраморными столбами, рядом с ним, даже на прогулке.

Идеальным было попасть в группу студентов-практикантов медицинского ВУЗа, что стоило одного звонка знакомому ректору, который выступал заправским экспертом в некоторых ее публикациях, был влюблен, хоть и женат, и всегда был рад, не только услышать ее голос, но и действенно помочь.

В результате в голубоватом халате, в колпаке, под который пришлось спрятать длинные волосы, в толпе возбужденных молодых людей, а это было первое, ознакомительное посещение медицинского учреждения студентами, доморощенный экспериментатор вступила на первую ступень сегодняшних испытаний, о которые даже не могла представить.

Думая, что видя в своей жизни не один труп, и не одно убийство или аварию, с этим-то она справиться, Весна была почти права. Но «почти» – не значит полностью!

В список студентов она была включена среди прочих, но совсем не обратила на них внимания. А зря!..

Татьяна была фанатично предана выбранной профессии, на что обратили внимание и в университете, и на работе в госпитале. Ее любознательность и прилежность смотрелись не совсем современно, а желание «пропадать» там, где можно принести пользу, стало не понятным и бабушке. Правда все изменилось с момента, когда пожилая женщина попала в больницу, где ей пришлось задержаться на некоторое время. По стечению обстоятельств Элеонора Алексеевна проходила лечение в той же скоропомощной больнице, и именно ее собиралась посетить внучка после окончания сегодняшней практики.

Обе девушки не заметили друг друга, среди четырех десятков одинаково одетых соратников. Каждая занималась своим делом. Дочь «Солдата» хвостиком ходила за врачами, была первая в любом мероприятии, с удовольствием брала, чью-то обязанность и забрасывала вопросами, причем по существу, часто неожиданных, поскольку подобное изучалось на более старших курсах, и при этом, не выглядела выскочкой.

Морг на Весну произвел странное впечатление, и прежде всего, произошедшей переменой отношения к человеческому телу.

Сначала молодых людей подвели к металлическому столу, с лежавшим на нем трупом. «Труп, как труп» – подумалось ей, при этой мысли она обратила внимание на рваную рану, полученную явно после смерти, в районе лобка. Воображение сразу нарисовало предполагаемое, а журналистское нетерпение рвануло в атаку:

– О! А что это у него в районе лобка?… – Патологоанатом, с невозмутимым видом поднял указательный палец правой руки, вооруженной резиновой перчаткой, вверх, качнул головой, и без слов пригласил всех в соседнюю комнату. Здесь больше пахло формалином и чувствовалась, какая-то густая перенасыщенность в воздухе. Дышать стало труднее, а ванны, в которых «отмокали» чьи-то тела, почему-то не хотелось восприниматься ваннами анабиоза из фантастических рассказов.

«Наверное, бомжи» – очередная мысль была ошибочна, но стала, как раз, той самой отправной точкой перемены в мировоззрении на человеческий прах. Лектор крикнул:

– Васяняяя, давай следующего!… Куда ты задевался опять?… У нас свеженькие!… – Имея в виду студентов и намекая, на необходимость произвести впечатление, дабы начать закалку будущих эскулапов.

Вася оказался здоровенным детиной, росто-весовые показатели которого, могли показаться причиной пропадающих в моргах трупов, то есть останков от них…, кто-то так и пошутил. Васе, наверняка понравилась шутка, к тому же так шутили каждый раз, и каждый раз все кончалось с шутниками примерно одинаково.

В руках громилы очутился здоровенный пожарный багор, красный цвет которого скоро получил свое объяснение. Его крючком он открыл одну из нескольких дверец холодильников, и со словами:

– Кто потеряет сознание, станет следующим… – Вонзил крюк в область живота и резко рванул. Характерный звук рвущихся и сопротивляющихся, когда-то живых тканей, оказался не столько знаком пришедшим, сколько противен и, буквально, сногсшибающь. Тело плюхнулось на лихо подставленную каталку, и не кем не тормозимое направилось в сторону студентов. Колесики грохотали по полу, не желая тормозиться, в результате каталка, развернувшись, уперлась в первых стоящих. Труп дернулся, перекатился и вернулся в прежнее состояние.

Измененная конфигурация формы головы бросалась в глаза не сразу, но была заметна. По всей видимости, причиной смерти было сдавливание головного мозга, скажем при аварии, но давление было настолько аккуратно, что кровоизлияние произошло внутренне и отразилось только на глазах, хотя черепная коробка и лопнула. Именно их и приспичило открыть самому храбрящемуся. Совершенно красные, они стали последней каплей, двое упало, двоих стошнило, еще один повис на руках товарищей.

Не обращая на это внимание, Вася вонзил, перед самым носом, молодых людей багор, еще раз, и потащил бывшего человека вглубь комнаты. Чуть подумав, и взглянул на, еле державшихся, студентов, показал пальцем на двоих, по всей видимости, не самых зеленых, и приказным тоном сказал:

– Ну-ка, мальцы, подсобите… – Оба нехотя погрузили в ванную с формалином тело, и держа руки в перчатках вытянутыми от себя, отошли обратно, еле сдерживаясь.

Подошедший патологоанатом, имел вид наконец-то, подоенной буренки. Его волоокие глаза выражали полное блаженство. Губы, растянутые в полуулыбке распухли, будто только поцеловали раскаленную сковородку, а красные впалые щеки сверкали заходящим солнцем, как у русской красавицы после натирания клубникой.

К извергающему спиртовой перегар рту, он часто подносил сигарету без фильтра, зажатую хирургическим зажимом, затягивался, и после выдувал клуб за клубом мерзко пахнущего дыма. Его слова сливались в одну тираду, без промежутков. Понимал его только Василий, и только ему нравилась смешанная вонь, основой которой был все тот же формалин.

Весна смотрела то на кожу, то на слипшиеся волосы, то на лицо с изменившимися чертами, и на голову с поправленной геометрией, ей казалось, что чего-то не хватает. Она представила, как когда-то, наверное, еще не так давно, кто-то гладил это женское, еще молодое тело, целовал, обнимал, хотел прижиматься и прижимался… То, что она видела сейчас, вряд ли, могло вызвать другое желание, кроме отвращения.

Каждый представлял себя на месте этого трупа, пытался почувствовать прикосновение формалина, багра, скальпеля и всего остального, что забегало по коже упокоившейся, уже в другой комнате, как сказал Василий – «разделочной».

Почти все забыли, зачем здесь находятся. Лишь Татьяна, не растерявшись, попросила некоторых объяснений, чем вызвала большое уважение и предрасположенность.

…

Дальше было вскрытие с подробными объяснениями и предположениями, которые, скорее всего, подтвердятся анализами. Большого энтузиазма это не вызвало, но перемены в душе бывшей супруги «Солдата», взволновали девушку. Она смотрела на свои руки, и замечала, что была не единственной, промелькнувшая мысль, царапнула догадкой: смерть – это не просто неизбежность, это норма! Она вспомнила бывшего гражданского мужа – он ведь, вот так же мог бы лежать, принимая в себя вот этот вот багор… Ужас!

Взглянув еще раз на ряд, лежащих, в ванных с формалином, тел, продолжила: «Дааа, он много приложил усилий, чтобы этот ряд увеличился… Что же с ним будет?!». Представив его всплывающим из ванны и протягивающим к ней руки, она поперхнулась и мотнула головой. Откашлявшись и высморкавшись, сказала про себя, что этого не хочет, ведь он единственный человек, всегда поступающих, по отношению к ней, по-человечески. Желание его долгой жизни, было не поддельным, и она неожиданно пообещала самой себе, что попытается сделать все, что бы вернуться к нему, при первой же возможности…

В задумчивости журналистка перешла в другой корпус, ни на кого не обращая внимания. Подойдя к стойке дежурной сестры, поинтересовалась в никуда: «До «Реабилитации» далеко?» – и из неоткуда получила ответ: «После «Хирургии»».

В операционной ее обоняние ждал тоже сюрприз – вскрытая брюшина, содержала прободенную язву. Соляная кислота, начавшая переваривать внутренности, распространилась своим запахом на все помещение. Ей пришлось смотреть на происходящее в разрезе, что понималось плохо, поскольку казалось одной консистенцией почти одного цвета. Ее добили вынутый для промывки зашитый тонкий кишечник, как раз в тот момент, когда второй хирург, укладывая все на место, с иронией произнес:

– К-хе-хе, кажется, перепутал… – Она тихонечко сползла по стеночки и опустилась аккуратненько на подставку для какого-то предмета, назначения, которого никто не знал.

Она очнулась от едкого запаха нашатыря, ударившего в нос. Медсестра, державшая ватку, показывала на оперирующего хирурга, который, все с той же иронией произнес:

– Мадам, нууу…, вы либо подойдёте и станете оперировать, либо «отнекаетесь», и станете для медицины как гинекологическое кресло… бэээсполез-ны!… – Все смотрели на нее, и волей-неволей пришлось напрячься, подойти и сделать пару стежек, превозмогая себя…

– Ну вот, другое дело, я вами доволен… Кстати, очень аккуратно, у вас медсестринской практики, милая барышня, нет?

– Нет, я как-то…

– Досадно, твердая рука, если что, милости прошу… Хи-хи-с, только каблучки снять придется! И как это вы на них…, понимаете ли, гарцуете, и никого не цепляете?!

– Ну я еще и не то могу… – Уже придя в себя, и уходя вслед удалявшимся студентам, она подумала, а ведь, как контакт может пригодиться, имея в виду этого врача.

Через пятнадцать минут она уже шла в сопровождении этого хирурга, проводившего лично для нее экскурсию, совмещенную с лекцией, с горящими глазами и повадками вытанцовывающего глухаря в брачный период. Легко понять, что вел он ее точно в нужное место, поскольку эту поразительную девушку, ранившую его сердце, интересовали огнестрельные ранения, что, конечно, было в его вотчине…

Мартын только перевернулся, устроившись поудобнее, как вошел здоровяк из охраны, и спросил: нужны ему студенты, или послать их? Тот поживал губы и, понимая, что этого хочет спасший его врач, согласился. Знакомый голос, затронувший давно молчавшую струну, заставил повернуться, благодаря чему, его пронзила множественная боль. Он крякнул и выдавил:

– Ничесеее…, здрасььье… – Доктор представил их и неожиданно для самого себя произнес:

– Воооттт, Мартын Силыч – это наш адъюнкт, очень многообещающий хирург, пишет диссертацию, как раз по вашей «истории болезни»… – Весна вытаращенными удивленными глазами посмотрела, сначала, на говорящего, тот утвердительно кивнул головой. Затем на Мартына, тот сделал своей три движения из стороны в сторону, мол – ну ты даешь! Растешь! Пожав плечами, она многозначительно сумничала:

– Хотелось взглянуть на «клинику»…, мня, мня… – Тут умные слова закончились, но были поддержаны по-своему каждым. Мартын:

– Может «клинику»…, эээ… в другом месте, здесь она…, «клиника», не рассмотрится?

– От чего же, Мартын Силыч, очень даже рассмотрится, коллега, наверное, имела в виду картину реабилитации… – Дальнейший разговор перестал понимать уже хирург. С трудом подбирали слова и Силуянов с Весной, которая быстро водила ручкой, что-то записывая. Эти оба точно понимали, что нужно обоим, и главное, чтобы произнесенное было не понятно окружающим.

Врача позвали, он убежал, обещая вернуться через пять минут, и сам лично отвезти коллегу, куда она пожелает.

К несчастью, хотя кто знает, все разговоры в этой палате писались, и было достаточно упоминания лишь нескольких имен и двух событий…

Она вышла ошарашенная, с наконец-то, сложившейся картиной и, теперь, четко понимая, куда ввязалась. Пока новый знакомый подгонял к главному входу автомобиль, к ней подошла давно поджидавшая, уже успевшая навестить Элеонору Алексеевну, Татьяна. Она узнала Весну, как раз на последнем действии в операционной – те самые две стяжки. Встреча обрадовала и обеим показалась промыслительной…

Поездку в ресторан пришлось отложить на следующий раз, а вот навестить отца Иоанна, захотелось обоим именно сейчас. Туда же должен был подтянуться и Павел, знакомство с которым, тоже не могло быть случайным…

Как говорят святые отцы – «в каждом змеится порок». Эта ипостась человеческой глубины, обиталища души, кладезя доброго начала и злого, многое включает в себя, собирая и храня все излитое и самим человеком по отношению к другим, и выплеснутое на него, каким бы оно, это выплеснутое, не было.

Скопленные чувства, порой, доходя до избытка своего, главенствуют над интеллектом и над душевными силами. «От избытка сердца уста глаголют»… Воля наша, даже у человека сильного и целеустремленного, часто зависит от этих переизбытка и заряженное™ энергии чувств. Даже холодное сознание не в силах перебороть их, и тайные желания наши. Будь они плохи или хороши, но толкаемые, будто бы плодами мышления и свободной волей, приводят каждого к поступкам, подчас, неожиданным. Злые, вдруг творят доброе, а доселе хорошие, не заметно для себя, перестав опираться на милосердие, подпадают под влияние злых духов.

Я видел из во множестве, около каждого, из живущих, на земле. Мало кто чувствует их влияние, так же как и Божию волю. Чудеса становятся лишь приятными и своевременными случайностями, а придуманная нами удача, не видится предтечей испытания.

Часто, даже не прогнозируемое нами, неожиданно проявляясь, из какого-то небытия, очень вовремя меняет наши планы, поначалу, зля, после удивляя, Чьим-то прозорливым вмешательством, что видится нам проявлением нашего же гения. В следующий раз, мы вновь, славя себя, рассчитываем наобум или авось, мол, кривая выведет…

…

«Ослябя» направлялся в офицерское общежитие, безошибочно предполагая, что его уже ждут. На последней тренировке Татьяны, он указал встретившимся знакомым отца именно это место, дав понять, когда следует ожидать встречи.

Павел прекрасно понимал, что может больше не вернуться к своей возлюбленной. На этот случаи он написал письмо с объяснением всех возможных вариантов развития событий, с подробными инструкциями на каждое из них. Письмо вскроют в случае, если он не появится в указанное время.

На КПП он представился именем брата, документов не потребовали, но выдали ключи от комнаты, предупредив, что второе место пока не занято, но в известное время сосед обязательно появится. Комната оказалась просторной, не заставленной лишней мебелью – только необходимое, очень светлой и давно не принимавшей посетителей. Такое впечатление, что она использовалась лишь в специальных случаях, подобно этому. Подождав с полчаса, Паша решил не терять время зря и растянулся на одной из двух односпальных кроватей.

Через несколько часов его разбудил осторожный шум за дверью – кто-то пытался повернуть ключ в замочной скважине, что не получалось, поскольку она была занята.

Глубоко вдохнув, он перекрестился, чего раньше никогда не делал, и решительно отпер дверь, распахнул ее, правда, сразу сделал два внушительных шага назад, желая иметь хоть немного времени для ориентации.

Секунд тридцать никто не входил, даже показалось, что в коридоре никого нет. Неожиданно скрипнула половица, и в проеме показался… отец!

Оба Ослябина ненадолго опешили, хотя очень желали этой встречи.

– Отец?!

– Без имен и званий…, сам понимаешь! Как же я рад тебя видеть!… – правую щеку старшего теребил непривычный нервный тик. Еще недавно ему казалось, что надежда, когда-нибудь увидеть сына, навсегда потеряна. Но радость быстро сменилась некоторым отчаянием. Стечением обстоятельств, теперь он, Лев Павлович Ослябин назначен куратором своего Пашки, который находился, на данный момент, под большим сомнением в профпригодности. Выбор был, но настолько минимален, что можно сказать – его совсем не было.

За последний месяц произошли изменения, главное из которых – генерал возглавил другое управление, что было с одной стороны небольшое понижение, с другой исполнением мечты. Неожиданно сын попал под его протекторат, это тоже учли, теперь их отношения и, как родственников и, как начальника, и подчиненного стали «лакмусовой бумажкой» по проверке преданности отношения обоих к службе.

Причиной беспокойств, стало поведение «отбившегося от рук «Темника»«. Его приключения не были скрыты и прежде всего от самого же Льва Павловича – именно он вышел с предложением его ликвидации, на что получил полный карт-бланш.

– Как… – Но генерал не дал продолжить, приложив указательный палец к губам, жестом пригласил за стол, придвинув оба стула почти вплотную. Появившийся небольшой предмет, похожий на маленькую плоскую акустическую колоночку, был поставлен так, чтобы оказаться между мужчинами.

После нажатия на небольшую кнопку, предмет начал издавать неприятное шипение, сбивающее с мысли, даже раздражающее, но немного пообвыкнув, родственники продолжили диалог, слышимый только ими:

– Здравствуй, сын! Уж и не думал тебя увидеть…, да, когда говоришь, старайся прикрывать рот, точнее шевеление губ…, понимаешь?…

– Конечно, не беспокойся… Я тоже уже думал, что никогда вас с мамой не увижу! Как она, кстати?! Как пережила мою смерть?! Долго еще все это?… – Генерал помрачнел, сжал плотно губы, взгляд его стал остр, как лезвие, крылья носа раздулись. Еле сдержанный гнев проступил сквозь озабоченное выражение покрасневшего лица, и задрожал шевелением скул. Кипя от гнева, он ответил сдержанно:

– У мамы был инфаркт, правда микро, мы до сих пор говорим через раз, она винит в твоей смерти меня… Теперь будет вдвойне сложнее… Ни сказать, не убедить…Мне порой, даже кажется, что она желает мне самому смерти… Но это еще далеко не все, через что нам с тобой придется перешагнуть!

– Бедная мама, неужели совсем ничего… Ладно… – об этом потом! Обрисуй мне общую картину планов, связанных со мной. Я совсем ничего не знаю, и понять не могу, что меня может ждать… Я в очень сложной ситуации, многое нужно тебе рассказать…

– Не так… О многом придется доложить… Ты в прямом моем подчинении, и я не знаю, что с этим делать! Ты давно имел контакт с «Темником»?

– Лучше бы совсем не имел! Он спятил…, он маньяк, генерал! И я очень жалею, что не убил его, когда была возможность!… – Павел, нервно потер шею ладонью, думая, что имей он вторую такую же возможность, то вряд ли бы смог ей воспользоваться…

– Тебе придется его найти и доделать начатое. Теперь он цель, а задача его ликвидации висит на мне. Надеюсь тебе не нужно объяснять, что это такое и почему это должен сделать именно ты?… – «Ослябя» не верил своим ушам, он никак не ожидал услышать подобного. В глупой надежде, что ему это послышалось, он переспросил:

– Чего мне придется?

– Хуже всего, сын, что любая оплошность в отношениях между мною и тобой… этооо, так сказать, ннн-даааа…, мягко говоря, гонения. Так случилось, что ты либо материал для лепки тебя в определенную деталь, либо негодное исходное вещество, должное принять…, я не смогу это даже сказать!

– Я все понял! Но как так могло получиться! Я же герой, я даже при жизни…, ну при той жизни, легендой, некоторым образом, смог стать! Почему нельзя объявить, что я выжил, и так далее… – Сын, напряженный, как тетива лука, перед выстрелом с вызовом смотрел с расстояния полуметра в глаза «опустившего руки» и сгорбившегося отца. Залихвацкая седеющая челка упала на глаза, желваки заходили, легкие потребовали кислорода, кровяное давление зашкаливало вдалеке от нормы. Сделав глубокий долгий вдох, пожилой мужчина, что вдруг, так неожиданно бросилось в глаза молодому, взялся за грудки своего отпрыска, и сквозь зубы, процедил:

– Я даже собирался покончить с собой! Я пытался дать приказ на окончание операции, но это не моя вотчина…, понимаешь?! Я залез так глубоко…, я не смог и теперь. Кое что сам не понимаю. Считается, что никакой операции не было, что это дезинформация, а ты… ты человек для специальных поручение, с очень приличным списком исполненных. Я сам видел твое личное дело. Я не знаю, чем вы там с «Темником» точно занимались, но если правда то, что там напи…, то, что я там прочитал, то ты настоящая машина для убийства…, иии…, и мясник! Мальчик мой…, ладно проехали! В любом случае, сегодня перед тобой…, перед нами сейчас задача – найти и устранить Артема!… – Немного помолчав, он добавил, пока сын собирался с мыслями:

– Ты действительно «перевалял» всех этих псов?!

– Не знаю, наверное, ты читал правда. Мы даже часто не отдыхали, не поверишь, сами рвались, многое сами предлагали, ааа сейчас, даже не верится!

– Я горжусь тобой, мальчик мой! Мы вместе попробуем сделать так, чтобы планы на тебя поменялись. Я с ужасом думаю о тебе, как о «ликвидаторе», я не для этого тебя растил! Мы. Что-нибудь придумаем… Но для этого нужно, чтобы Петр стал дипломатом – ваш тандем беспроигрышный вариант! Потрудиться придется… Надеюсь, у тебя нет привязанностей или других отношений? Что у тебя с твоей девушкой… Ты должен понимать, что пока никому нет место рядом с тобой.

– Если кто-то ее тронет…, отец, я убью любого, даже тебя!…

– Понимаю… – звучит, конечно… Это проблема! Этоооо проооблема! Но такой проблемы не должно быть! Ты понимаешь?…

– Мы повенчаны, остальное не важно!

– Уф! Ну, повенчаны – это еще ничего не значит…, хотя… да, это проблема!… – Генерал обещал подумать, было видно, что в этом вопросе включился механизм жесткого подхода, который правда сразу начал разрушаться пониманием нового появившегося родственника, которому заказана дорога в их семью, благодаря родству, о котором ранее упоминалось…

Сын ушел, дав обещание разобраться с «Темником», если его помогут найти. По странному стечению обстоятельств Артема «вели» люди «Седого», и по этой теме сотрудничество планомерно и взаимополезно развивалось.

Лев Павлович возвращался вечером домой с целым планом, не дававшим ему покоя. Многое казалось невероятным, но внезапно возникшее теплое чувство к неизвестному человеку, ставшему таким дорогим для сына, поддержанное желанием вернуть расположение супруги, которую он до сих пор безгранично любил, заставило придумать некий план, позволяющий решить задачу, озвучивание которой еще недавно, вывело бы его из себя.

Отец «Осляби» был жестким человеком, другой не протянул бы и года на должностях, выпавших ему. Жесткость его проявлялась не столько в общении, сколько в подходе принятий решений, принимаемых быстро, бесповоротно, рационально, где само зерно произрастало из необходимостей общественных, минуя любые личные мотивы, свои или чужие – разницы не было.

Так было до вчерашнего дня. Увидев сына, который оказался неожиданно потерян для него, он почувствовал тяжесть неискупаемого долга. Внезапно открылась перед ним неприглядная картина последствий его жизненного пути, отразившегося на семье. Это усугубилось еще и не сбывшимися планами в отношении Павла, вину за что, он полностью возложил на себя.

Спокойствие и умиротворение, до этого царившие в его доме, распылились по необъятным просторам служебной необходимости, которая, вдруг, приобрела, по сравнению с семейным счастьем, необходимость которого он почувствовал, величину мизерную, и при этом, стойкое грандиозное отвращение. Служба перестала быть всем на фоне ситуации и положения, в котором оказался отпрыск, а происходящие, то и дело повсеместно, прецеденты, родили мысль создать еще один.

Понимая, что это риск, генерал начал обдумывать нюансы и вскоре пришел к удовлетворяющему всех выходу. Возможно, он ошибался, и предвидя это, взвесил все шансы, в результате разглядев риск только для себя самого, что успокоило и устроило.

В самом деле, если принять во внимание, якобы, отсутствие в живых младшего сына, то появление в его семье гражданской супруги, ожидающей младенца, не вызовет подозрений. Здесь не будет играть роль, что она дочь человека из «Белого КРЕСТА», тем более, что она даже не представляет, что это такое. Не мало важно, что отец ее вряд ли выйдет из состояние комы, а если и выйдет, то никогда не сможет вести полноценный образ жизни, хотя и ухаживают за ним сейчас, как за младенцем.

Если у кого-то появятся вопросы, он легко сможет объяснить ее нахождение у себя в семье – заложник «на всякий случай». Как бы то ни было, а к этому толкало его духовное начало, совесть, честь, родительские чувства, долг супруга и главы семьи. Таким образом, он, хоть как-то, возместит матери потерю сына, частично вернет ему долг, а себе самоуважение!

Правда остались еще некоторые вопросы, но привыкнув не спрашивать чужого мнения, и не интересоваться их желаниями, он посчитал, что отсутствие пока беременности – дело наживное; согласие Татьяны – вопрос времени, а его супругу это точно должно обрадовать. При том, что нахождение девушки в их доме точно обеспечит ее безопасность, которая по его данным, находится под большим вопросом. Это, кстати, устроит и ребят, присматривающих за ее отцом, а значит, скорее всего, и за ней.

Зная проницательность своей жены, он понимал, что если уж говорить то все сразу, без тайн и оговорок, а потому начинать нужно было, все таки, с сына…

Павел уже два с небольшим часа ждал у батюшки Татьяну, и начиная нервничать, предчувствовал нехорошее. Дочь «Солдата», преданная всей душой выбранному предмету изучения, не смогла сдержаться, и несмотря ни на какие запреты, поехала на первое посещение медицинского учреждения в ранге не медсестры, а будущего врача. Это имело особое значение в ее профессиональном становлении, а потому она соблюдая все, кажущиеся ей необходимыми, предосторожности, отправилась на встречу со своим будущим – госпиталь не в счет.

Результаты не заставили себя ждать, через несколько дней в университет пришло сразу два запроса на нее, как на желаемого кандидата на прохождение развернутого курса практического обучение с частичной оплатой труда.

Но это уже было после, а сегодня Павел «изъел» себя всего изнутри, проклял свою судьбу и с минуты на минуту ждал вестей, мысль о которых, сама по себе, уже пугала. Его бесило веселое настроение священника, ведущего себя, будто ничего случиться не может. Ничего и не случилось, Татьяна появилась, как обещала, да и не одна, а со старой знакомой, которую, как оказалось, знал и отче.

Напряжение, как рукой сняло, «Ослябя» просиял, как мощный маяк, указующий дорогу заблудшим кораблям. Простив все переживания и неоправданный, с его точки зрения, риск, принялся наслаждаться ее обществом.

Влюбленная в него девушка, лишь ненадолго увлеклась рассказом о некоторых профессиональных подробностях из больницы, все остальное время, думая только о нем. Она не могла скрыть своего волнения по поводу их неясного будущего, но успокаивалась на время, когда муж появлялся рядом.

Паша не мог и не имел права рассказывать о встречи с отцом, которая больше внесла неясностей, чем ответила на имеющиеся вопросы. Пообещав разобраться с Артемом, он совершенно не представлял, каким образом это можно устроиться. Даже если того найдут и сообщат, что он сможет сделать? Понятно, что речь шла об устранении, но он не убийца, хотя, как он понял, в глазах отца именно таким и предстал.

Пока он ждал свою вторую половинку, размышлял и по поводу сказанного генералом в отношении его перспектив в виде двойника брата. Не совсем, а точнее совсем не ясно, что это такое, как может быть воплощено и какую пользу принести? Здесь отцу виднее, ведь он занимается подобными спецоперациями всю свою жизнь…

 

Охотник, ставший дичью

Познакомившись с Весной, Ослябин, сразу почувствовал сильное напряжение, владевшее ей несколько часов подряд. Узнанное от Мартына, расставило многое на свои места, теперь постепенное понимание опасности владения этими сведениями, которые сами по себе, были лишь отрывочными данными, увеличивало знак вопроса в конце самого вопроса: «Что же делать?!».

В принципе даже в таком виде информация казалась бомбой, которую, правда не пропустит в массы ни одно издание, а ни одна служба не даст просуществовать в интернете и пяти минут.

Мартын выглядел обреченным, но не сдавшимся, он сильно корил себя за то, что втянул журналистку в эту историю, но и сам не мог предположить таких последствий. Хотя, уже приходя в себя, он начал догадываться, что покушение никак не связано с этой темой, но другой противопоставить не мог.

Положа руку на сердце, он признавался сам себе, что не совсем разобрался в переданной информации. Отчаяние заставило пойти на этот шаг, и прежде всего ради памяти его соратников и принесенных ими жертв. Почему-то, тогда он был уверен, что Весна обладает некоторым антидотом против подобных нападок, имея покровителей в разных сферах, от куда, порой, поступала и более опасная информация, которой девушка удивляла даже его.

Следствие по этому покушению, как не странно зашло в тупик – оружие, из камеры вещественных доказательств, пропало, задержанный скоропостижно скончался от передозировки наркотических препаратов, оказавшись при этом трупом, уже, как несколько лет тому назад.

Она могла всего этого избежать, отдай сразу носитель своему главному редактору, но кто же мог предположить, что интереснейшая тема, тем более в поддержку старого, очень уважаемого ей знакомого – Силуянова, пойдет именно так…

Следующая встреча отца с сыном произошла на одной из служебных квартир, специально предназначенной для подобных пересечений. Пять минут общения разгребли некоторую сумятицу в мыслях Павла. Одно предложение отца – командира, заставило задуматься, хотя решение само просилось, лежа на поверхности, но все же зависело от мнения Татьяны.

Обрадовало и то, что никого убивать не нужно, для этого есть специальные люди, он же нужен для предупреждения возможных внезапностей, которые и необходимо продумав предупредить. Но это было преждевременно, поскольку «Темник» исчез несколько дней назад, что было неудивительно, ведь за время работы на управление, возглавляемое до недавнего времени Львом Павловичем, он многому научился и создал целую сеть лежбищ.

Его неадекватность и маниакальность могли представлять некоторый интерес для нового начальника, и это прекрасно понимал Ослябин старший, а высокий профессиональный уровень «ликвидатора» переоценить и вовсе было трудно. Правда все перечеркивали отказ от подчиненности и, затянувшая тугой петлей, наркомания.

Паша получил задачу отслеживать все передвижения в двух точках, где мог появиться Артем, в случае чего необходимо было сообщить по команде. Отец предупредил: с человеком, которому необходимо будет передать эту информацию, заводить любые отношения запрещено, причину не объяснил, да она и не интересовала.

После «Темника» он должен был отбыть в учебный центр, дальше в сторону, где проходил обучение старший брат. Оказывается, взаимодействие братьев считалось на сегодняшний момент основной задачей по их подготовке. Петр заканчивал четвертый год обучения, оставался еще один, шесть месяцев из которых представляли собой практику в стране наших повышенных интересов. Оба брата обладали достаточно высокими знаниями языка, культуры и истории, а вот деловых отношений, в специальном смысле этого понятия, у них воспитано не было, родственных же не хватало…

…

Увидев Татьяну, перво-наперво, он схватил и закружил ее, крепко сжимая, потом аккуратно посадил себе на колени и очень нервничая начал объяснять ей предложение отца. Сразу стало понятно, что мысль любимой не очень понравилась, к тому же в сказанном не оказалось места, через неделю выходящей Элеоноре Алексеевне. А безопасность? Единственное место, где девушка чувствовала себя действительно в безопасности, было рядом с любимым!

Доводы о том, что Артем основной источник опасности, разбились о его надежды, что источник этот, в скором времени иссякнет. А вот посещение университета останется таким же вопросом, как и степень ограничения свободы для его любимой.

Мало того, стало понятным, что проживание в доме у родителей, каким бы большим он не был, где предполагалось жить молодой маме, а она действительно уже носила «под сердцем» ребеночка, правда всего двухнедельный плод, исключает возможность их встреч. В противном случае, мать Павла должна узнать все тайны, которые обязан был скрывать глава семьи. Да и Татьяна лгать не умеет, а значит, не сможет долго скрывать причины своих переживаний.

Другими словами, мысль оказалась не столь удачной, как представлялась сначала. Поэтому договорились принимать решения по мере возникновения в этом необходимости. Сегодня главный вопрос – как обеспечить безопасное посещение университета. Здесь, правда Паша умолчал вопрос и своей безопасности, прекрасно понимая, что бывший командир пышет злобой и на него. Но за себя-то он мог постоять, а вот она была простой добычей.

Вопрос этот решился сам собой, сразу после появления на одной из «точек», за которыми вел наблюдение молодой отец, человека, похожего на «Темника», после чего произошла встреча, многое определившая на несколько месяцев вперед для нашей влюбленной пары…

…

Молодой Ослябин звонил уже пятый или шестой раз по оставленному номеру телефона, трубку не поднимали! Гневу его не было предела, ведь зашедший в подъезд человек точно Артем! Полномочий на его устранение не было, да и не был он готов лишать жизни, даже этого человека.

Два года он носился, уничтожая любую указанную цель или представляющего опасность, а сегодня, почему-то, чувствовал себя не в состоянии поднять руку на маньяка, угрожавшего его жене. Психологический надлом, произошедший, как-то не заметно, был преодолеваем, но для этого необходима мотивация, стоявшая выше его собственного чувства самосохранения.

В очередной раз трубку на другом конце не подняли. Что-то, причинившее острую боль, проскочило внутри грудной клетки, в горле запершило. Высохшая слюна приклеила язык к небу, выступил холодный пот. Павел, предчувствуя на следующем шаге ловушку, в бешенном темпе пытался уследить за мыслью. Отматывая все происходящее за последний час, он уже дважды вспоминал о пожилой женщине, споткнувшейся у заднего колеса его машины. Тогда, все касающееся её, показалось подозрительным – он еще подумал, что это неплохой отвлекающий маневр.

Сшибающая сознания интуиция, кричала, предупреждая о необходимости, что-то предпринять – неведомое толкало в сторону помойки, стоявшей невдалеке. Но его выход из машины мог привлечь внимание. Паша чувствовал, что-то происходящее вокруг него. Миллионы голосов жужжали рядом с молоды человеком, пытающимся сконцентрироваться на чувстве самосохранения.

Нервозность достигла состояния полушока, но внезапно растворилась впрыснутым, наконец, адреналином. Включился биологический механизм освобождения кишечника, что чуть было, не кончилось, как в грудничковом возрасте – это стало толчком к принятию решения. Мужчина резко открыл бардачок, схватил небольшой сверток, другой рукой взялся за ручку, открывающую дверь…, внезапно она распахнулась сама, и какой-то человек, схватив его за рукав, с силой рванул на себя…

Оба оказались за помойкой, завязалась схватка, быстро окончившаяся, после услышанного имени – Татьяна, произнесенного с надрывом напавшим.

«Ослябя» оттолкнулся и, выхватывая ствол из кобуры, успел заметить, что уже был на мушке. Тело застыло в жутком напряжении, но еще секунда, и какое-то спокойствие овладело молодым организмом, и разумом, им управляющим. На него смотрели совершенно спокойные глаза, оторваться от которых он уже не мог.

Взгляд, явно не врага, поражал своей необычностью, как и совершенно белые волосы. Энергетическая мощь ощущалась в каждой клеточке этого человека. Паша ощутил, напротив себя то, что преодолеть не сможет никогда… Оба открыли рот, но первые буквы пароля утонули в мощной ударной волне, и последующем оглушившем звуке взрыва. Помойка бросилась на них, завалив мусором и хламом.

Снова его тянула сильная рука «Седого», помогая выбраться из под контейнера. Они пробежали несколько проулков и свернули, направившись сквозь арку в сторону автомобильной стоянки. Новый попутчик показал на дверь в конце перехода, шмыгнув в неё, они оказались в полной безопасности.

Обменявшись паролями, они, как могли, поменяли внешность и продолжили путь. Через пять минут спокойным голосом Виктор пытался объяснить начальные моменты. Его машину усердно мыли несколько ребятишек на самостийной, как они выразились, мойке. Мужчины отошли к, недалеко, стоявшей беседке, скрывшей их на всякий случай.

Пока шел разговор, оба внимательно наблюдали за дорогой, предполагая слежку – никого не было.

– Меня предупреждали не разговаривать с вами…

– Хм, кто-то предполагал нашу встречу? А автомобильчик не он же тебе подогнал?

– Возможно…

– На «возможно» даже догадок не построишь.

– Почему вы не подняли трубку сразу? Может мы уже успели бы… – «Седой» резко взглянул на своего, совсем еще молодого собеседника, ухмыльнулся, покачал головой и выдвинул контраргумент:

– Так мы и успели. Разве не так. Пора бы тебе начать думать, не мою ведь машину «подняли на воздух». Наверняка у тебя есть по этому поводу мысли… иии…. Вот еще что. Адрес этот мы проверяли – он не имеет отношения к тому, кого мы ищем. Эта очевидная ловушка, и вряд ли для тебя!.. – Ослябин моментально выстроил логическую цепочку, но поостерегся сразу выдавать ее в виде информации – слишком многое напрягало, еще большее было неизвестным. Его мучило, какое-то сомнение, что-то не давало покоя, и вдруг он понял:

– А какую Татьяну ты имел в виду… – Сразу перейдя на «ты», случайно дав понять, что одна из женщин, носящих это имя, играет для него очень большую роль, он словно забыв о других вопросах, уцепился именно за этот.

Виктор, уткнувшись взглядом в неопределенную даль, так бывает, когда нахлынувшие воспоминания, ненадолго, уносят в приятное, чем-то прошлое, хотя мало что в прошлом этого загадочного человека могло быть приятным, медленно заговорил:

– Всего знать тебе не стоит…, а вот понимать, что ты в одиночку, в слепую, не справишься и с малой частью задач поставленных перед тобой…

– И все же…

– Я имел в виду твою супругу… – Паша напрягся, в волнении подался вперед, но остановился в нерешительности. Говоривший даже не отреагировал, но продолжал:

– Даже если я тебе объясню многое, ты поймешь только частности, не увидишь общей картины…, хотя, ммм-да, какая там общая картина – её не знает никто!… Ну скажем так, я знал ее отца, правда, только мельком мы общались. Почему-то, он мне доверился и передал просьбу посмотреть за своей дочерью, тогда совсем еще крохой… – Конечно, он скрыл, что имеет и некоторый профессиональный интерес, но это было уже второстепенно. Конечно, Виктора интересовали и причина преследования девушки, и бывшая у неё коробочка, которая, как мы помним, была спрятана «Солдатом», перед самым задержанием в подарок – большого плюшевого крокодила.

Павел, услышав об отце жены, поднял брови, пожевал нижнюю губу, по крайней мере, именно так это выглядело, почесал нос, и сделав жест, который делают обычно люди высказывающие свои предположения – развернув кисть правой рук ладонью вверх, поинтересовался:

– Вы знали ее отца?

– Мы же, вроде бы уже на «ты»…

– Честно, я еще не понял, как к тебе относиться…

– Да это и не надо – ты все не о том думаешь! Твою машину, почему-то взорвали, пытаясь сделать это вместе с тобой. Супруга твоя сейчас, наверняка одна, человек, которого ты искал, жив – здоров и явно, что-то против тебя и нее предпринимает…, а ты…

– Это важно – я знаю, кто был Танин отец…

– И теперь хочешь понять кто я?

– Типа того…

– Закончу эту тему и в монастырь, если выживу, конечно. Так что можешь считать меня монахом…

– Пусть так, но это ничего не объясняет о сегодня произошедшем.

– Я же сказал – я знал его поверхностно, мы были знакомы…

– Хорошо. Ну и что сегодня произошло?

– Меня больше волнует вопрос – когда твою машину заминировали? Если такой уже дали – это одно, а если недавно…

– Сегодня!… – Виктор чуть не подавился сглатываемой слюной.

– Гххх, гххх, ты серьезно?

– Тачка кувыркнулась, через передок, больше, через левое переднее колесо. Значит, заряд рванул сзади, ближе к правому заднему – именно там сегодня бабулька копошилась…

– Угу, бабулька…, а она тебе не показалась…

– Я так и подумал, правда, предположил, что это неплохой ход для отвлечения внимания…, и минут через десять Артем появился, потом ты не брал трубку…

– Звонок этот – сигнал, а не средство общения. Артем, кстати, был в это время в другом месте, и трубку поднимать не надо было. Я, как раз, вовремя подскочил. Инн, ты уж извини, сразу понял, что тебя срисовали – ты место неплохое выбрал, но сразу видно, что выбирал в темное время суток, а днем солнце тееебя, отражаясь от витрин магазина, высветило, как на ладони. Воистину свечу зажигают, не для того, чтобы прятать под постелью или накрывать кувшином, но вставляют в подсвечник… – все тайное, когда-нибудь становиться явным…

– Это к чему?

– Так навеяло… Еще немного и мы все узнаем…, нууу хоть что-нибудь. Скажи мне, друг ситный, твои действия в такой ситуации какими должны быть? Ты чо застыл-то?.. – Ослябин рванул, явно направляясь бегом к телефону-аппарату. Через минуту он вернулся:

– Вообще ничего не понял…

– Можно подумать, до этого что-то понимал! Зри всегда в корень, остальное выбрось, как шкурку от банана – может, кто и поскользнется… – «Седой» понял по выражению лица молодого человека, что помимо всего прочего, произошло что-то еще.

– Может, поделишься, хотя ладно, я и так почти все сам знаю…

– Да тут тайны нет – одну знакомую…, она журналист, толи похитили, толи пропала она… в общем ищут ее… А Артема в другом месте нашли, адрес…

– Так чего ж ты молчишь, быстро в машину!… – Уже из рассказа по пути оказалось, что речь шла о Весне, но выяснить, что именно случилось, толком не получилось. Виктор, все обобщив, пришел к мысли: «В ее ситуации я бы сам так и сделал – подстроил похищение. Надеюсь так и есть, вот только кто ей помог?»…

Указанный адрес, оказался тем, с которого только недавно уехал сам «Седой». Здесь уже совместно работало несколько групп, правда обычный обыватель, кроме специального персонала, подчиненного местному ЖЕК, никого бы и не увидел. Казалось, «Темника» обложили со всех сторон, по всем выкладкам он действительно был в «адресе», техника показывала его спящем на полу, или… просто лежащем.

По последнему звонку, предполагалось, что он может, кого-то ждать, поэтому решили не спешить, а дождаться сообщника.

В таких операциях «Седой» никогда не светился, что посоветовал и новому попутчику. Зная подробности, за исключением фигурирующей Весны, он пессимистично настроенный в виду предполагаемой ошибки, выразил свои сомнения в успехе проводимого, поскольку, как минимум был убежден, что Артема в «адресе» нет!

Этот человек предпочитал, что-то делая, прилагать свои усилия сразу ради достижения нескольких целей. Как не странно у него это хорошо получалось.

Виктор уже имел поверхностное представление о Павле. Как мы помни, еще четверть века назад, он был «покупателем», и очень успешно подбирал кандидатуры среди курсантов и не только. Опыт на этом поприще был огромен, но в этот раз интерес был жизненно важным. Понимая, что Ослябина перетянуть не получится, он решил им пользоваться, причем не столько ради своих интересов, сколько для его же пользы.

Случилось так, что несколько, очень важных вопросов сконцентрировались вокруг него и Татьяны. Потянув за самый кончик, вытянется и все остальное.

Ему было несколько стыдно – думая о Татьяне, он сразу вспоминал о коробочке, которую зашил «Солдат» в плюшевого крокодила, перед самым арестом.

Содержимое было важным до того, как девочка инициировала отправку данных с компьютера. Сегодня последствия этого были устранены. Теперь же необходимо найти сам предмет, поскольку в его дно был вмонтирован тайничок с микродиском. Мало кто представлял себе, что на нем. Почему-то он был важен, причем настолько, что коробочка с ним примерно раз в месяц меняла своего хозяина, разумеется, среди людей надежных и преданных «КРЕСТУ». При малейшей опасности предмет подлежал уничтожению. Но Алексей тогда поступил иначе. Он часто так делал, и редко ошибался.

Виктор уже несколько раз осматривал полностью весь дом, из которого, как он был уверен диск не уходил, но так и не нашел его. Единственный человек, способный помочь, сегодня был подвержен смертельной опасности. На самом деле, «Седой» давно бы уже стал насельником, выбранного им мужского монастыря, но две эти причины мешали покинуть этот мир, а потому он дал себе слово, осуществить желаемое после устранения опасности для дочери «Солдата» и обнаружения таинственной коробочки.

Уже несколько лет эти причины держали его, как якоря в надоевшей бухте, а потому приходилось заниматься кучей других задач, которых меньше не становилось, и которые часто противоречили его сегодняшнему мировоззрению и духовному состоянию.

Никто бы не поверил, но сегодня у этого человека был и духовных отец, самоотверженно молившийся за него и бравший в своих духовных наставлениях ответственность перед Создателем, попуская действия не во славу Божию, а в погибель души, делая эту поблажку только по одной причине – раб Божий Виктор, был воин. Будучи прозорливым старцем, и это надо понимать, как дар видеть будущее, другого пути, пока, во всяком случае, он не видел, но был уверен, что придет день, когда духовное чадо окажется его келейником. Именно ему-то он и передаст свой молитвенный и бранный с духом злобы, опыт…

Причина пессимизма «Седого», была в следующем. После произошедшего разговора между Мартыном Силуяновым и Весной, содержание которого Виктору было известно, произошли некоторые события, осветившие происходящее несколько в ином свете.

Ну во-первых, из услышанного стало понятно, что имеющаяся информация у нашей замечательной журналистки, ставшая по предположению Силыча, причиной смерти нескольких его коллег, и покушения на него самого, на самом деле не могла повлечь таких серьезных последствий. На деле она не была «бомбой», поскольку о разных структурах, представляющих из себя некое подобие тайных обществ, и их действиях, говорилось в средствах массовой информации многое, еще большее ходило, в виде легенд и басенок в народе, что не нуждалось, в какой-нибудь подпитки.

Во-вторых, после встречи Весны с Татьяной, отцом Иоанном и Павлом, на ее номер телефона был сделан звонок, разумеется, отмеченный и прослушанный. Ей поступило предложение передачи фактических подтверждений существования обоих «КРЕСТОВ», как организаций, в основном, контролирующих некоторые особенности внешней политики и внутренней обстановкой в стране.

Обычно девушка не «играла ва-банк» и на подобные предложения не реагировала. В этот раз произошло исключение. Понимая, что происходящее далеко от шуток, она постаралась подключить не только главного редактора, но и еще нескольких человек.

Рассказанное поначалу испугало ее, но после профессиональное чутье подсказало, что будет сенсация, равных, которой еще не было.

Встреча должна была состояться, как раз, недалеко от оцепленной сейчас квартиры. Далее, по телефону ее ориентировали на адрес, без названия подробностей. Все мероприятие было уже подконтрольно людям генерала Ослябина, но по недосмотру группу составляли не достаточно опытные люди, что повлекло за собой только соблюдение написанного в инструкциях, что часто приводит к погрешностям непредсказуемым.

Журналистка вошла в подъезд, и по всей видимости, в квартиру. Разговора не получилось, поскольку «Темник» почувствовал присутствие контроля. Над жизнью девушки повисла, более чем, реальная угроза.

Сидя в одном нижнем белье, привязанная к стулу, совершенно беззащитная, она видела лишь один выход – пытаться продолжать хоть что-то выяснить.

Отвечая на задаваемые вопросы, Весна пыталась вставить свое, но слышимое в ответ звучало странно, а чаще просто встречными интересом:

– Не хорошая девочка, зачем ты пришла сюда, ты ведь знала, что лучше этого не делать?…

– Ну я же профессионал, я думала, что вам важно, что-то донести людям…

– Где ты видела людей?! Одни плебеи, одни рабы…, одного моего взгляда достаточно, что бы они теряли сознание… – Глаза Артема полоснули по повязке, затянувшей глаза жертвы… Пленница явно ощущала, какие-то запахи, ей казалось, что это запах крови с привкусов метала. Иногда над самым ухом скребло лезвие ножа, возимое по точилу. Неспешно. Туда – обратно. Жутко, будто следующее движение должно было прийтись по ее коже…

– Что, чувствуешь холодную сталь на своей коже?…

– Мне кажется, мы найдем общий язык, и мы сможем быть полезными друг другу…

– Плохая девочка, и мне нравится иметь таких в агонии, перед самой смертью. Сначала, тебя проникнет он (имея в виду жало клинка), а когда тебе останется не больше минуты, войду яяяя!… – Мурашки уже минуту не покидали поверхности ее тела. Дикая дрожь била весь организм. Душа из области сердца перебралась к самому темечку. Внутри, где ощущался страшный холод, били непредсказуемые судороги, сокращающихся неведомых мышц…, но не сгибаемая воля и, от куда-то взявшаяся уверенность, давали силы, хотя голос и становился все глуше, хрипя от сухости во рту:

– Я действительно плохая…

– Нееет! Не-хо-ро-шая… девочка…

– Ооочень не хорошая! Обычно я всех использую, и в этот раз думала так же будет, но ты не просто мужчина, ты…, тыыы…. Ты настоящий бог!…

– Да, ты угадала… Как ты хочешь умереть? Ты мне нравишься, и я даю тебе выбор… – Весну передернуло снова, озноб охватил каждую клеточку, страх нарастал, превращаясь в ужас, но она не сдавалась…

– Я хочу уйти с тобой, чтобы остаться навечно с тобой…

– Хм, так зачем ты здесь?

– Я хотел а тебя!..

– Ага, не зная меня…

– Я видела тебя во сне, мне все так и приснилось, потому я даже не думая согласилась на предложение…

– И притащила с собой целую армию!

– Защити меня от них! Умоляю тебя! Они преследуют меня уже несколько месяцев! Только ты сможешь это сделать!… – Уловка, хоть и простая, произвела впечатление, «Темник» застыл, затем протянул руку к промежности и провел по внутренней стороне бедер. Положил тесак на ее колени, наклонился и провел языком по ее щеке…:

– Сладкая, ты…, ты будешь вкусной и живой, но потом я тебя, все равно, убью. Я постараюсь быть подольше с тобой, коль тебе нравлюсь, а потому ты будешь умирать долго… – На этих словах зазвонил телефон. Выругавшись, он поднял трубку:

– «Темник»…

– Я хочу, чтобы ты исчез из квартиры прямо сейчас, ты мне нужен, так же как я тебе. Я найду тебя…, и не забывай – боги должны быть осторожны… – Послышавшиеся гудки, сбили его с мысли…

Немного подумав, он вспоминал, чей это голос. Так и не вспомнив, решил – нужно исчезать! Набрав первый попавшийся номер телефона, понимая, что уже прослушивается, он скороговоркой проговорил:

– Ну ты где?! Я тебя уже час жду, еще чуть и мы опоздаем, нам этого не простят… – Не дождавшись ответа, он выключил телефон, взглянул на застывшую девушку, взял нож за рукоять обратным хватом, отвел руку в сторону, другой наклонил голову жертвы иии… с силой ударил. Обмякшее тело тяжело упало, стул сломался и поцарапал, достаточно сильно, ребра с правой стороны. Ни вздоха, ни крика – одна тишина ответила его внимательному взгляду. Ему что-то показалось необычным в ее спокойном, безмятежном выражении лица. Артему подумалось: какое выражение, когда на глазах повязка, а сознание отдыхает?…

Схватив куртку, небольшой, плоский рюкзачок, вставив маленький, плоский ствол ПСМ в ременную кобуру, «Темник» открыл дверцу шкафа, отодвинул фальшстенку, и совершив обратные действия, исчез за стеной прилегающей квартиры.

Сигнал о месте нахождения разыскиваемой персоны пришел на пейджер «Седого» за сорок пять минут до встречи с Павлом. Пребыв на место раньше технарей, но позже оперов, он предположил о возможном предупреждении цели, зная, что игра только начинается. Понимая, что основные отходы для беглеца будут перекрыты к его приезду, рассчитал, уже по прибытию на место, самый невероятный, предположив выход через задний подъезд, которым Артем выйти никак не мог, располагаясь в найденной квартире, и расположился в самом неожиданном месте, по прямой, которой воспользовался бы сам при отходе..

Как только маньяк покинул свое временное пристанище через тайник, расположенный за шкафом, подоспели спецы с техникой, просветившие тепловизором помещение, и обнаружили лежащего на полу, излучающего тепло, человека. О девушке, хотя именно по ней и нашли его, почему-то не подумали, сделав вывод, что кроме майора в квартире быть никого не могло. Последний звонок, сделанный, надоумил оперативников не спешить и дождаться гостя, о котором в нем говорилось, конечно, не случайно…

В это время Виктор увидел выходящего с черного хода бывшего подчиненного генерала Ослябина, как раз направлявшегося в сторону узкого прохода, через густой кустарник – это была кратчайшая дорога к целому комплексу супермаркетов, где легко было затеряться. Расчет был верный, а силы равные. Опыт и знания против молодости и неконтролируемой дерзости, при почти равной физической подготовке.

В свои, 63 лет бывший «куратор» Алексея находился в хорошей форме и обладал невозмутимым спокойствием духа.. Внезапность принесла свои дивиденды, и менее чем через минуту, спеленатый «Темник» уже отвечал вопросы, испытывая жуткую боль от умелого воздействия на болевые точки.

Четвертый вопрос остался без ответа – «Седой» почувствовал боль в левой трапециевидной мышце, и вовремя успел отскочить, предупрежденный интуицией. Перекатившись дважды в разные стороны, он, уже выжимая свободный ход спускового крючка, выкидывал руку с пистолетом в сторону связанного, но выстрелил не прицельно, поскольку попал по огонь сразу двух человек, прикрывающих третьего, спешащего на помощь Артему.

Пуля попала «Темнику» в плечо сбоку, выйдя через ключицу по диагонали и уже потеряв убойную силу, царапнула по щеке, далее зарывшись в земле. Остальные выстрелы пришлись в сторону нападавших, и производились в процессе виртуозных движений и прыжков.

Не раздумывая, Виктор направился по адресу, где выслеживал своего бывшего командира младший Ослябин. По словам допрошенного Артема, автомобиль Павла, вот-вот должен был взлететь на воздух…

По пути, он пытался соединить ответы с имеющейся информацией, и получил следующие выводы: на устранение Татьяны команды никто не давал – это его личная инициатива, а это имело важное значение! В покушении на Силуянова никто из «КРЕСТА» участия не принимал – уверенность в этом была полная, иначе говоривший получил бы давно, какие-то установочные данные. Отношения к смерти людей из следственной бригады, когда-то возглавляемую Мартыном, имели члены, какого-то международного наркокартеля, корни которого уходят в давно ставшую второй родиной, Грецию.

Все это было уже очень интересно, хотя жаль, что не успел задать еще несколько вопросов. Несмотря на это Виктор был доволен собой, особенно тем, что не потерял навыки допроса.

Всего двадцать минут потребовалось, чтобы спасти Павла, к этому времени пытавшемуся позвонить на телефон Виктора. Мы хорошо помним, чем это закончилось, и теперь понимаем, каким образом спаситель узнал о заложенном устройстве.

Вернувшийся «Седой» на место столкновение с Артемом, теперь с «Осляби», и не мог иметь другого расположения духа, кроме пессимистического настроя, потому саркастически улыбался на поспешное рвение второго.

После проникновения спец группы в квартиру, выяснилось, что там только заложник…

Вернувшийся Павел, сам удивленный, рассказывал о состоянии, с утра пропавшей, журналистки и высказывал недоумение о том, как она туда попала. При этом, девушка осталась живой и невредимой, если не считать легкого ушиба головного мозга, огромного синяка на ягодице сбоку, куда и пришелся сильный удар ногой, и небольшой рваной ранки на ребрах от щепок разлетевшегося стула…

Артем, предупрежденный своим новым загадочным покровителем, понял, что находится в ловушке и, пожалев, что не может продолжить, хотел уже «кончить» жертву, но что-то повернувшееся в сознании, заставило присмотреться к её лицу. Какое-то необычное, выражение, что-то напомнило из давнего прошлого. Воспоминание о матери – единственного человека, которого он любил, обдало его жаром. Это и остановило, иначе он не остановился бы на двух ударах, а превратил бы женщину в «мешок с костями».

Совершенно не предполагая, что его могут ждать в кустах, где он в принципе не мог появиться, «Темник» попался в западню. Происходящее после помнил с трудом, ощущая лишь страшную боль и дикую слабость – точки воздействия, сначала причиняли дикую, нестерпимую боль, потом пропадала совсем воля к сопротивлению. Этот седой знал, что делал.

Майор, пришел в себя лежа, связанным на полу, какого-то мини-вена. Девятимиллиметровый ствол упирался в лоб, а человек в маске улыбался веками своих прозрачных, как нагретый вазелин, глаз, совершенно ничего не выражавших, кроме бездушия…

Через минуту он получил струю, какой-то приторной жидкости из баллончика в лицо, сразу перестав четко видеть, чувствовать запахи и вообще ощутил полное безразличие к происходившему.

Следующий всплеск сознания произошел в светлой небольшой комнате с ватным матрацем на полу и ванной Генуи в углу. Идеальная белизна всего, чего касался взгляд, слепила, и не оставляла никаких шансов, чтобы не понять – прежняя жизнь закончилась, а будущее, скорее всего будет в виде подопытного кролика.

Посмотрев на руки с отсутствующими венами, как у любого бывалого героинового наркомана, «спалившего» их за первый год нахождения на «дикой системе», он вспомнил, что должны начаться ломки, но кроме слабости и не желания, что либо делать, более ничего не чувствовал.

Кто знает, сколько он здесь находился, в памяти слегка начинало проявляться присутствие, каких-то людей, делавших ему уколы и ставивших капельницы. Еще раз взглянув на руки, Артем заметил мелкие частые надрезы, уже заживавшие. Присмотревшись, он вспомнил аналогичные отметины, остававшиеся от применения пиявок. Ненавидя этих тварей, он все же признавал пользу, принесенную ими: «Неужели меня сперли, чтобы скормить этим тварям? Что я вообще здесь делаю? Почему меня не ломает, даже тяги никакой нет! Гм, странное ощущения, как будто только родился. Зрение стало лучше…». Постепенно приходя в себя и анализируя свое физическое состояние, он пришел к мнению, что если бы хотели уничтожить или добиться, какой-то информации, то делали бы все наоборот.

Зародившаяся надежда, подняла настроение, и сразу натолкнула на замечание, что нет прежних страха и одолевавших постоянных маний. Он чувствовал себя не богом, а…, хотя и не совсем простым человеком, а вот кто он и зачем остался жить, еще предстоит выяснить…

 

Возвращение

Генерал, стоя, скрестив руки на груди, посасывал сигару, не вынимая ее изо рта. Чуть сладковатый дым, задерживался в его седеющих густых волосах. Внешность его, вполне могла бы быть прототипом супермена по крепости тела, привлекательности и правильности черт лица, за исключением цвета глаз – карие.

Он только спустился в подземелье после посещения спортивного зала и обеда. Ему показалось, что время пришло, и этого человека, находящегося, вот уже несколько месяцев под его юрисдикцией, пора выводить на следующий уровень готовности. Навыки у него были прекрасные, опыт обширен. Психологическую составляющую, опознанную психиатрией, убрать, конечно, не получится, но затормозить на время вполне.

Ему доложили состояние, и поведение подопечного, подтвердив готовность дальнейшей подготовки, первое в которой предполагалось изъятия памяти, точнее блокировка её. Было решено перевезти его в новый центр для смены личности и внешности, а после к длительной реабилитации, поэтому на время покинем Артема…

Весна, получив сильнейшую психологическую травму общими усилиями начальства, друзей и близких, была определена на восстановление в тот же институт, где наблюдался «Солдат», причем их боксы находились один над другим, на соседних этажах. Пролежав чуть больше недели, она осознала, что когда-то любимый ей человек, совсем рядом, и начала предпринимать все усилия, чтобы иметь возможность бывать у него.

Глубоко уверенная в причинно-следственных связях происходящего, женщина, разумеется, добилась своего и в сопровождении охранника и медбрата отправилась на первое посещение.

При первом взгляде на лежащего, она, никак раньше, впопыхах, в составе его родственников и знакомых, раз в год взглянула на него, а взяв за руку, всмотрелась, и постепенно отбросив все другие думы, вспоминала по порядку все их связывающее.

Врачи, понимая, что эти двое – родственники, большего она не сказала, и между ними обязательно есть связь, способная вполне подействовать эмоционально на состояние подопечного, и не ошиблись.

Весна приблизила свое лицо к его, глубоко вдохнула, конечно, запах был не тот, но дышал он сам. Глаза были закрыты, и уже давно не открывались, но в лице чувствовался тот же дух. Она не могла сказать, чувствует ли она его душу, но это мог сказать я, поскольку сразу появлялся рядом с обоими. Когда-то заинтересовавшись этим человеком, так же пристально наблюдал за происходящим вокруг него.

Раньше меня не притягивало в это тело, но сейчас чувствуя, что-то мощное, исходящее из этого рукопожатия, я заволновался. Так было только еще с одним существом из этого мира – выросшей девочкой, дочерью этого, лежащего здесь, человека.

Последнее время я находился с ней неотступно, даже ее Ангел уступал мне место, ощущая мою необходимость быть рядом. Я не задумывался о причинах, да и все равно, не смог бы их понять.

Что-то происходящее между пришедшей женщиной и лежащим, обездвиженным телом, цепляло и меня! В нем не было души, и это было не обычно, поскольку подобное разъединение влекло обычно смерть.

Я наблюдал за ее мыслями, всплывающими из памяти, и мне хотелось быть причастным к видимому и чувствуемому, когда-то ими обоими. Сильные ее переживания буквально накалили атмосферу в боксе и согрели руку больного. Она еще раз наклонилась и начала согревать своим дыханием его губы…

Внезапно я потерял ощущения себя и бессознательно начал, с чем-то сливаться. Меня затягивало в подобие воронки, помещая в объем много меньший моего естества. Стало тесно, душно, жарко, чего я давно не ощущал и очень удивился, что осознаю свое состояние, и адекватно его определяю. Что-то неприятное и тяжелое обняло меня, вселило страх, и я исступлённо предался молитве, зажатый во что-то болезненное и неудобное…

Её губы коснулись его, и ей показалось, что они отвечают. Почувствовав жар, исходящий от спокойно лежащего тела, и какую-то внезапную энергетику, Весна, сильно взволновавшись, интуитивно потянулась рукой к месту, куда спешат все возбуждённые женщины, страстно желающие любимого мужчину…

В палату ворвались несколько человек и, не обращая внимание на нее, кинулись с какими-то приборами к «Солдату», она отпрянула и ясно услышала сильный вдох и звук, напомнивший, звук из прошлого. Неожиданно все, так же необъяснимо, как и началось, закончилось…

Я пришел в себя, так и не понимая, что произошло. Ангел, обнимая меня своими огромными крыльями, сосредоточенно взывал к Создателю. Из его переживаний я понял, что на мгновение слился с этой плотью. Но как это могло быть?! Душа не может слиться не со своим телом, да и…, и тут меня наконец-то осенило – ведь я ни здесь и ни там, только по одной причине могу находиться! И причина эта – возможное возвращение в свое тело!…

Осознав это, я кинулся мыслями к происшедшему только что, пытаясь хоть, что-то понять.

Мне показалось, что я даже сжал этой женщине руку, хотя в принципе, будучи духом был не в состоянии этого сделать! Сейчас обратив внимание на нее, увидел, что она огромными глазами, полными удивления, смотрела то на свою руку, испуганно отдернутую от лежащего, то переводя взгляд на слегка оттопыренное место, чуть ниже его живота, понимая, что ни того ни другого быть не может в нынешнем состоянии Алексея!

Набежавшие люди из персонала, под впечатлением неординарности события, подхватили женщину под руки, и аккуратно сопроводили в комнату рядом.

Сидя в огромном удобном кресле, наконец, она поняла, о чем ее спрашивают, и попросила воды. Принесли успокоительное и бутылочку минералки без газа, дали прийти в себя, и поинтересовались, что именно она сделала, и что после этого почувствовала.

– До сих пор не пойму, мне это почудилось или, что-то правда было?! Это вообще нормально?

– Выыы…, вы не переживайте, в этом состоянии может быть все, что угодно… Весна, не спешите, ради Бога! Давайте все вспомним по порядку, каждое движение, каждое ощущение…

– Хорошо…, конечно, конечно… – Нахождение в плену смешанного настоящего и мистического, только случившегося, овеяло вокруг непроницаемой пеленой загадочности. Все чувства сбились в одну точку, имеющую только звук, который она услышала, или точнее, который ей показался. Она бесконечно повторяла его про себя, пока, наконец, не пришла к уверенности, что это слово «зачем». С этого и начала:

– Он сказал «зачем»…

– Что «зачем»?

– Алексей сказал, скорее даже спросил: «Зачем?».

– Вы уверены?

– Ну, мне показалось, что именно спросил…

– Не то, я имею в виду…, он точно произнес слово, или вам показался звук, похожий на слово?… – Сомнения – страшнейший враг человека. Еще минуту назад, бывшая жесткая уверенность, иногда способна превращаться в подозрительность ошибки. Включается логика, интуиция, память, но легче не становится.

Бывшая супруга, бывшего «ликвидатора» напряженно старалась воспроизвести все тогдашние переживания и чувства. Снова и снова, всплывал то звук, то слово, и все же она была убеждена – это слово, и не просто вопрос, а вопрос, обращенный только к ней! Немного успокоившись, женщина продолжила:

– Нууу…, яяя долго, достаточно долго смотрела на него…, нахлынули, какие-то давно забытые переживания, мы ведь очень близко знакомы, правдааа…, такое, знаете…, в общем знакомы! Я вспомнила, как он меня обнимал…

– Простите, а вы, извинитеее, как близко знакомы…, вы же родственники…, или были… Это может быть важно…, понимаете!

– Понятно, понимаю, конечно. Ну мы, даже не знаю, как это описать…, это вообще не описать! Это как взрыв! Нууу, мы были вместе, и хотели бы так и остаться, мы любили, очень долго…, очень долго…

– Весна, вы спали вместе, извините, здесь это важно?

– Ннн-да…, я его гражданская супруга…

– Что, простите?

– Да, я его жена – и, конечно, между нами все было!… – И уже обращаясь через стену к Алексею:

– И еще будет, я теперь от тебя не отстану, и не думай так вот отлежаться!… – Выпалив все это, она просияла, толи улыбкой, толи усмешкой, но не это важно, а то чем сменилось это выражение лица – восторгом! Врач не успел вставить еще что-то, поскольку далее следовала тирада все объясняющая:

– Я пошла…, почувствовала охватившее меня, тогда еще, много лет назад…, прямо меня охватило, знаете такое мощное чувство, которое невозможно остановить, мы ведь очень долго сдерживались…, и зачем?! Я поняла, вдруг, что для меня он, наверное, снова главный в моей жизни человек – не знаю почему так… Ну вот так! Я взяла его за руку и начала слегка поглаживать большим пальцем подушечку между большим и указательным его, а потом так слегка надавливала ноготком, нууу, там, где лучевые кости сходятся…, ну там же между большим и указательным, его руки… Я будто с ним слилась, понимаете? Как будто, мы с ним снова вместе, и по настоящему муж и жена! Мне показалось, что он захотел, что бы я его обняла… Мне показалось это… Ну короче, я же понимаю и отдаю себе отчет о его состоянии, хотя…, честно – не совсем это понимаю… Да я уже и себя-то не понимаю!

– Успокойтесь, дорогая…

– Почему-то мне захотелось подышать на его губы, нууу…, в смысле подуть, теплом…, так подуть, знаете, когда дуют, чтобы руки согреть. Почему-то, мне подумалось, что я так смогу согреть его душу – не знаю, от куда у меня его мысли! И вдруг, так неожиданно, словно током…, знаете, так прямо кольнуло…, я еще подумала – наши сердца друг напротив друга, иии…, может их стрелой пробило, ну там…. Амура! Я тут же, чуть, так голову отвела, на сантиметр и вниз посмотрела, как-то…, может периферийным зрением увидела…. Или мне показалось, знаете, когда шарик надувают, он в размерах увеличиваются, а здесь…, ну не знаю, вот было не особенно живое тело, и вдруг, как-то, раз, и оно, какую-то живую форму приняло, как-то жизнью от него прямо прянуло! Даже его грудь моей коснулась, хотя я точно не шелохнулась даже… И знаете, что-то…, как будто такая солнечная, что ли электрическая, дуга, почти не заметная, по всему телу пробежала…, губы его стали такими алыми…, и извините, просящими…, само собой все дальше. Я приблизилась и поцеловала, то есть…, я то коснулась…, то есть, хотела коснуться, но получился поцелуй! Он отвечал на него! Даже я скажу – он целовал…

– Нууу, вы скажете…

– Скажу, скажу – говорю уже! Он, поцелуй в смысле, затянулся…, и тут я поняла, что он же не может в таком состоянии это сделать! Что-то напугало…, слегка правда, я отпрянула немного…

– А вот, извините, Бога ради…, рука ваша у него лежала…

– Разве…. Но может чуть… только…

– Я не иронизирую, и вовсе не издеваюсь. Весна, поймите, это очень важно! Вы делали что-нибудь рукой…, ну я имею в виду, нууу… касались гениталий?!

– Тьфу ты! Да нет, я как-то так потянулась, иии… Нет, не дотянулась, но если честно – хотела бы! Но я заметила и обратила внимание, на…, да именно, что-то вдруг изменилось, именно с размером. Иии…, именно в этот момент, когда я уже почти коснулась, он сжал, правда, слегка так, мне руку… вот…

– Дорогая, мы вам очень признательны, я вас очень прошу, напишите, нет, лучше продиктуйте девочкам, они запишут все подробно…, и вот что, пока вы все равно у нас, будьте любезны посещайте его, ну скажем раз…

– В день!

– Хм, почему…, хотя, как будет угодно, только есть одно условие – все подробно записывайте… – Немного подумав, пожилой профессор добавил:

– Вы меня, милая барышня, удивили! Вы ведь сейчас слово в слово описали, когда-то рассказанную мне моей супругой, историю. И ведь знаете, что она еще добавила – «как будто душа вернулась!» – так и сказала!…

– А я так и добавлю! Только, кажется, опять… – вьють! А жалко!… Вот еще такое замечание – я ведь на лицо его смотрела, иии, оно такое мертвенно покинутое, чем-то было, ну словом кожа и кожа, а тут вдруг, как-то раз, и просияло, будто я в него вдохнула жизнь, знаете, даже волосики над верхней губой зашевелились! Да что там волосики – реснички выпрямились, одна к другой встали. Какой-то жаждой пышущей каждая клеточка…. Нет так не объясню, это видеть надо…

– Я знаю, обратная реакция, когда человек на твоих глазах уходит из жизни, поверьте, хоть покидающую тело душу и не видно, зато, обедненное, оставленное тело, изменяющееся очень быстро, омертвляющееся, что ли, сразу видно. Это какое-то таинство. Я, знаете ли, даже после этого иногда в церковь захожу, и уж поверьте, в душу то точно верю!..

 

Эллада

Сделав шаг назад во времени, вернемся к моменту, когда «Седой» высказал свои сомнения Павлу о присутствие «Темника» в квартире, где скоро обнаружат Весну. Ослябина это немного обидело, но, вне сомнений, опыт этого человека казался непревзойденным. Несмотря на это, молодость, все равно, потребовала пояснений.

Их не последовало по понятным причинам, а вот предположений о человеке, находящемся в «адресе» было несколько. Тогда договорились следующим образом: если там не Артем, то Павел будет сотрудничать, не в смысле завербуется, а по возможности поможет в, его же интересующих, делах в отношении своей супруги, Мартына, и всех, кто вокруг этого находится. Если же появится именно он, то Виктор все подробно рассказывает о своих не только ошибочных выводах, но и обо всем, что лежит в этой плоскости…

Через десять минут после данной команды к штурму, спецназовец на руках вынес женщину, которая оказалась пропавшей.

Обращаясь сразу после прояснения этого факта, «Седой» произнес:

– Ну, в любом случае, здесь больше плюсов! Давай-ка свалим от сюда – не люблю я внимания к своей персоне.

– Что значит больше плюсов, ты ж представляешь, как он теперь (имея в виду Артема) схорониться! Все, теперь точно не найдешь!

– Не его нужно опасаться, а его близких!

– Каких еще «близких»?

– Друг мой, твою машину заминировал не он, и внимание отвлекал твое, тоже не он, а вот ухлопать эти парни хотели, почему-то тебя!

– Точно! Но Тема тоже опасен и, наверное, больше всех остальных!

– Его мы долго не увидим, я знаю, что его похитили, и сделали это люди, планы которых рассчитываются не на день и не на два… Как бы он не навсегда пропал… Вопрос тут в другом!…

– Что-то не понятно…

– Это не важно! Надо ехать в Грецию, возможно, там могут быть ответы, которые нам помогут. Ты мне, кстати, теперь вдвойне должник!

– А я и не против, только сам понимаешь, предавать я никого не собираюсь. Я, кстати, что-то не пойму, мы вроде бы к одному ведомству принадлежим…

– Ты немного забыл, буквально самую мелочь – ты мертв! Так что тебя интересовало?

– Дааа, тут ты прав! А ты то от куда это знаешь?!

– Да так…, не важно. Честно говоря, насколько я понимаю, дело не в ведомствах и не в структурах, и вообще ни в чем, что может поддаваться логике. С каждым днем все усложняется и видоизменяется, а потому подходит время, когда не одно общество не сможет остаться прежним. Когда-то, еще при одном из царей-батюшек было создано два общества, и то, и другое имело одинаковые аббревиатуры – «КРЕСТ». Один создавался для работы внутри Империи, другой – вне. Они редко пересекаются, но всегда за одно общее дело. Есть некоторые принципы и правила.

Часто люди даже не знают, что имеют к одному из них отношение. Не бывает такого, чтобы один человек перешел в другой, так же как не допускается и возможность породниться. Этому есть причины, но мне они не известны.

– Да ну! Мистика какая-то. Иллюминаты, розенкрейцеры, масоны…

– Не стану ничего говорить, конечно, все не то. Это не частные лавочки, а вполне официальные структуры, субсидируемые государством, и поддерживающие равновесие сил, правда, не столько между кланами или государственными силовыми министерствами, сколько между временными союзами, заключаемыми между людьми из ведомств, министерств, аппаратов или просто сильных мира сего. Больше сказать тебе нечего, если углубляться, то…, ты начнешь пытаться искать следы нашей деятельности, и в любом случае ошибешься.

– Кое что ясно, по крайней мере, в таком случае, можно и мертвым побыть, раз от этого будет польза… Но хотелось бы большей ясности…

– Могу еще вот, что добавить. Только мы знаем, что лучше сегодня для страны. Скажем, кто-то может сказать…, вообще, говорят и предполагают, мол сегодняшние власти ввели страну в кризис, они виноваты в…, и так далее. Кто-то пытается представить себя оппозицией, обещая что-то, почти всегда не возможное, и точно то, что не станет делать, придя к власти. Кто-то хочет нового, кто-то старого, потому что было или будет, по их представлению, лучше. В таком вот круговороте создаются новые союзы. Иные фиктивные, ничего из себя не представляющие, иные очень мешающие, иные призваны пробовать, в угоду внешним нашим врагам, расшатать сегодняшние колоссы, на которых стоит страна, заметь не государство, а страна!

Наша обязанность – одни союзы, разрушать, другие укреплять, усилия третьих, направлять в нужные для сохранения страны, и в ней относительного спокойствия, русла. То, что ты услышал, теперь похорони в себе, и запомни – всегда может быть хуже, так вот, не допустить это хуже, и есть наша обязанность!

Оглянись вокруг, взгляни на мир, «чужая рука», чуждыми словами меняет не только границы стран и правление в них, исчезают целые культуры и народы, но более всего всегда хотели уничтожить нас. Посмотри, на какую страну нападает сразу половина мира, и никогда поодиночке, и ты все поймешь!

– Я так понимаю, что мы из разных «КРЕСТОВ», или…

– Тебе скажут, когда придёт время, а сейчас…, да…, и всегда есть люди, стремящиеся столкнуть оба – помни это…

Делить нам нечего – страна и вера одна! Выбери, с бесами ты или с Ангелами…

Через месяц, как не странно, эти люди будут искать встречи, и не где-нибудь, а в Греции, куда забросит каждого из них своя стезя и разные задачи.

На самом деле ничего не обычного, в их появлении там, не было. Виктор, убежденный, что «Темник» на долго исчез из его поля зрения, все свои усилия направил на выяснения причин уничтожения почти целой следственной группы, что предположительно, имело продолжение в попытке убить и полковника Силуянова. Уверенности в связи последнего события с предыдущим не было, но другого, пока, на ум не приходило.

«Покупатель» изучил все дела, когда либо, ведущиеся этим составом. И пришел к единственному выводу, здесь уже озвученному – гибли эти люди не из-за своего участия в деле «О попытки фальсификации смерти Верхояйцева»…

…

Почему Греция? Потому что именно здесь начали оседать бывшие коррумпированные высокопоставленные чины, организовавшие первый картель и завалившие героином пол страны. Случилось так, что группа Силуянова, расследуя несколько преступлений, сумела связать их воедино, доказав их очевидную связь. Все показания и нити расследования тянулись в Элладу и имели вполне конкретные конечные адресаты.

Здесь и началось противодействие, сначала пропали некоторые копии материалов дел, но их быстро восстановили. Ведение расследования пришлось засекретить, а доступ к нему ограничить. После этого пропал первый человек из команды Мартына. Видимо информация, которую удалось из него выкачать, оказалась недостаточной, поскольку каждый занимался своим направлением. Пропавший второй, по дороге пытался бежать и погиб.

Личная охрана, приставленная к каждому, заставила действовать картель по-другому – их просто отстреливали. Окончание работы ознаменовалось гибелью еще двоих соратников. Несмотря ни на что, дело передали по инстанции на дальнейшую разработку, где оно благополучно и растворилось. Копии остались и о них знали. Наверняка предполагалось, что именно их и передал Мартын Силыч журналистке.

Что именно в них, картелю стало известно только после оглашения Весной главному продюсеру краткой версии, которой она поделилась уже после произведенного покушения на Силуянова. Оно все равно бы состоялось, поскольку, уже будучи, на должности начальника собственной безопасности самого большого и главного региона России, Мартын уничтожил всю основную структуру этого клана в действующих рядах МВД, отдав под суд и уволив почти всех ее участников, чем нарушил все планы и поставки.

Делалось это под разными предлогами и разработками, но всегда било в нужные точки. Здесь он имел неофициальную поддержку «Черного КРЕСТА», а именно Ослябина-старшего, к чему тот впоследствии хотел подключить своего сына, но Проведению было угодно, использовать его несколько по-иному.

Возможно, причины всего происшедшего лежали, как раз в желании восстановить этот трафик, а скорее создать новый. Причины эти и привели к решению о необходимости признания Ослябина-младшего погибшим, с дальнейшим использованием, где понадобится. Те же причины лежали в смещения Ослябина-старшего со своего поста, правда, в этом была своя сермяжная правда и необходимость, ведь занял он не столько равную по весу и возможностям должность, что было не принято, при понятии повышения и продвижения по служебной лестнице, сколько ключевую и очень важную позицию.

Теперь массивы, поступающей ему информации были в разы больше, охватывали более обширные области деятельности, а главное – генерал мог принимать решения без согласования с людьми на верху, некоторые из которых, не смогли смириться с тем, что подчиненный лучше, умнее, профессиональнее их. Эти люди оказались не способны достаточно быстро ориентироваться в изменяющемся течении событий, а соответственно не могли принять и своевременно необходимых решений, порой противоречащих, тем, которые, казалось, нужно было принять день назад.

К прежде перечисленным, относилось и покушение на Мартына, и даже повышенный интерес к самому «Седому», хотя его-то найти было крайне сложно. Он узнал об этом интересе, и даже выяснил откуда он. Оказывается давнее, проведенное им устранение одного полковника, бывшего в командировке в Греции – старого его «знакомого», будто прибывшего туда, ради курирования некоторых «ореховских» и «курганских», задержало создание этого самого картеля и его основных связей.

Это теперь он понял, почему тогда получил, казавшееся не рациональным, задание.

Сейчас он ехал, с несколькими более тяжелыми задачами. Надлежало выяснить все о принадлежности, связях и возможных путях разрушения уже существующего картеля, и создать базу для создания нового подконтрольного, который должен стать монополистом на всей территории РФ. От распространения наркосодержащих средств, избавиться не получится, по крайней мере, сейчас. Создание же нового, станет форпостом уничтожения вновь появляющихся, маленьких ли, больших ли соединений наркодельцов. Поскольку дело предпочитают иметь с теми, кто всегда на плаву, то предприятие это станет кровавым и жестоким, а потому не избежать здесь «чужих рук, загребающих жар».

Обороты этого нового монстра должны превышать все мыслимые до сегодняшнего дня, охватывать большинство платежеспособных стран, и главное отводить заразу от своей, одновременно выявляя и уничтожая всех, желающих барышей с подобной торговли…

Братья же Ослябины разными путями. Петр, как официальный представитель дипломатического корпуса, прибыл на замену своего престарелого предшественника… Павел – как беженец из Грузии, сразу потерявшись среди местного населения.

Старший, еще не окончил ВУЗ, но было решено, растянув его практику, совместить ее с настоящей работой. Связка братьев еще не вработалась, но родная кровь, всегда остается родной кровинушкой. Они вместе «водили за нос» любую «наружку», и сколько угодно агентов теряли настоящего дипломата, когда появлялся двойник, легко замещавший дипчиновника, на любой промежуток времени.

В результате трех месяцев, Петр, своими усилиями, смог выполнить объем нелегальной работы, накопившейся за последние пять лет, что в принципе было не возможно и для бывалого разведчика. Усилиями же Павла, русский диплома прослыл гулякой-бабником, вертким, изворотливым и жадным до предметов старины и особенно картин, написанных художниками голландской школы и современных экспрессионистов Америки. Его считали коллекционером, идущего на всякие тяжкие, ради достижения своей цели. Другими словами – было за что зацепиться разведке других стран.

Разумеется, ему потакали, а зная о родстве с высокопоставленным генералом ФСБ, начинавшим, когда-то в КГБ, к тому же весьма не простым, имеющим вес, не только в своем ведомстве, но и в правительстве. Активные действия и попытки завербовать Павла под видом Петра, естественно окончились очень быстро удачей, причем сразу разведками двух стран. Это был весьма важный, конечно, в перспективе, канал информации, который предполагалось не только использовать, но и направлять и беречь, и даже в случае нужды, спасать.

Старший Ослябин не мог нарадоваться обоими сыновьями, поскольку успех был на лицо – на развратные фотографии, призванные дискриминировать дипломата, никто не посмотрит в серьез. На его кутежи и коммерческие сделки, достигающие уже сейчас миллионов у.е., что, конечно, же есть не очень прикрытая взятка, то же никому из российских представителей МИД не интересно. А вот, как источник дезинформации, причем сразу в двух направлениях – это весьма важный проект, причем перспективы, которого предполагалось растянуть на долгое время.

Этими мощностями сумел воспользоваться и «Седой», но это чуть позже, поскольку первая их с Пашей встреча на этой земле произошла чуть ли не по разные стороны баррикад.

Виктор, и уже давно, лет так двадцать назад, влился в элиту, когда-то бывшей первой волны эмигрантов из меняющегося Советского Союза, у руля, которого встал Горбачев. Сегодня эти люди имели большие связи и возможности, поскольку вывозили тогда и свои капиталы, уже много здесь преумноженные.

Итак, бывший куратор «Солдата» в компании, таких же, как он беженцев, давно слившихся с политической элитой страны, пребывали в только открывшемся развлекательном центре. Небольшой ВИИ зал еле вмещал два десятка человек, но этого никто не замечал, пока не появилась шумная, пестрая, говорящая на разных языках, компания, не обращавшая внимание на чьи-то недовольства.

Будто не слыша протесты метрдотеля, они ворвались в это помещение, и постарались завоевать себе небольшой пятачок. Будучи изрядно выпившими и агрессивно настроенными, молодые люди не стали выслушивать объяснения, а потребовали сатисфакции немедленно. Толпа выскочила на общий, очень вместительный балкон, и под крики мужчин и визг женщин – первые попытались, пока мирно, выяснять отношения, вторые, по привычке истерили.

На шум сбежались завсегдатаи, в основном представители бывших советских республик, давно уже верой и правдой служащих интересам принявших их стран. Разумеется, они заняли сторону своих давних знакомых, тем самым увеличив противовес не в сторону команды Павла, выступавшего в очередной раз Петром.

Завязалась потасовка, причем, как обычно на меньшинство набросилось подавляющее большинство, что просто развязало руки русским…, и понеслась душа в рай. Оба знакомца уже различили друг друга и старались не приближаться, хотя явно чувствовался взаимный интерес.

Для Ослябина равного бойца не было, и каждый удар его или толчок достигал цели. Не отставали и пришедшие с ним, оказавшиеся спортсменами ватерполистами – ребятами не ниже 180 сантиметров, очень крепкими и очень выносливыми. Перевес очень быстро перешел на другую сторону, что не могло не закончиться приездом полиции и дальнейшими разборками. Это мог быть уже перебор, не приемлемый для обоих, поэтому после услышанного звука первой сирены, и Виктор, и Паша исчезли.

Оба, измазанные в чужой крови, влетели в подоспевшую машину с дипломатическими номерами и испарились. Через две минуты езды «Седой» выкатился на повороте, через свою дверь и скрылся в кустах не замеченным. Не прошло и двух дней, как они встретились, имея уже четкое, причем, согласованное, представление о взаимовыгодных предложениях, разумеется, одобренное сверху.

Цели друг друга не интересовали, они не могли пересекаться, а вот возможности могли оказаться полезны.

Так и вышло. Виктор получил контакт из картеля – генерала, еще советских времен, в отставке, обвиненного своими соратниками в утечке информации, со всеми вытекающими последствиями в виде лишения основных доходов, оставив решение по его судьбе, пока, в подвешенном состоянии. Старик был из тех, кто привык бороться за свою судьбу и за свое вообще. Подумав, он решил перейти на сторону, устраивающих его врагов, представителем, которых вполне смог стать человек имеющих отношение к новой, только недавно начавшей своей рост, организации, подобной картелю, но в разы превышающей его по всем возможностям.

«Виниаминычу» вполне понравились и объемы, и профессиональный подход, и сама организация, о которой почти никто ничего не знал, руки, которой оказались, не только сильными, но и длинными. По его подсказкам за неделю, из поля деятельности исчезло двадцать два бывших соратника по картелю. Все они, как вы догадались, благодаря возможностям Петра, дипломатической «почтой» были доставлены в Россию в целости и сохранности.

Еще через два месяца все коридоры поставок и связи этой организации перешли под протекторат вновь созданного международного консорциума, имеющего внешнюю вывеску с весьма благозвучным, точнее благозвучными названиями, типа «Непрофильный неофициальный фонд помощи в обеспечении мира во всем мире». Основными направлениями деятельности этих, независимых друг от друга, общественных организаций, были специально разработанная программа по выявлению мест подготовки террористов. Его мощностями сразу начали пользоваться несколько стран. В числе них появился, и сразу стал популярным, «Не политический международный фонд помощи дети – детям». Начавший только свое существование, и с тех пор, постоянно действующий конгресс «Чистая вера», объединивший в себе людей, стремящихся сохранять истинность и историчность основных вероисповеданий, исповедующих монотеизм. Основными, из которых стали, конечно, представители христианства, мусульмане, иудаизма. Но это была только верхушка айсберга, призванная, хоть и выполнять свои прямые функции, но в основе своей имеющая главную задачу – заслонять истинное, что в свою очередь тоже было ширмой, хоть и очень хорошо, и рационально функционирующей…

 

Малая Родина

Как известно земной шар имеет свойство на свой поверхности оказывать гостеприимство всем земным существам, хотя далеко не всем рад. Сами же, особенно мыслящие и обладающие речью двуполые прямоходящие млекопитающие особи Номе Sapiens, имеют весьма часто повторяющееся свойство встречаться, порой, в местах совсем не предсказуемых и не вероятных.

Павел, несмотря только на начало своей карьеры «мертвого, как живого», смог продвинуть свою ненаглядную супругу в недавно созданную международную программу по обмену студентами между медицинскими ВУЗами. Татьяна имела только один недочет – недостаточное знание иностранного языка. Это легко компенсировалось ее успехами и талантами в учебе, и решилось само собой. Ей досталась Япония – знатоков японского не нашлось совсем, и дочь «Солдата» отправилась старшей группы, во главе пяти человек на целый год в один из главных государственных госпиталей Страны восходящего солнца.

Молодым супругам повезло, к этому моменту уже хорошо были развиты международные средства связи, а потому такого, как во время служения Павла Родине в рядах спецназа ГРУ, не было.

Татьяна была глубоко верующим человеком, и конечно, ее тяготила языческая культура Востока. Без возможности привычно посещать церковь, участвовать в Священных Таинствах, принимать Святое Причастие, исповедоваться, она чувствовала себя не защищенной. Тоскуя по церковным службам, пению в хоре, добрым и полезным беседам с батюшкой, по Элеоноре Алексеевне, оставшейся, на целые двенадцать месяцев, в одиночестве, девушка не поддавалась новым искушениям, и благодарила Бога за эти испытания, выпавшей на ее долю.

Надо сказать, что одиночество не воспринималось бабушкой именно так, поскольку по ее глубокому убеждению человек один не бывает – Господь всегда рядом! Она решила, после долгих уговоров, записаться на курсы, обучающие пользовательским навыкам владения компьютером, и через месяц состоялся первый полет по безграничным пространствам интернета.

Элеонора буквально потерялась на сутки, в конце которых довела себя до состояния бессознательного, когда неожиданно наткнулась на свою фотографию, а потом и небольшое стихотворение, посвященное ей.

Это была страничка сестры её несостоявшегося покойного мужа, которая к ней очень хорошо относилась, и половина своей жизни искала с ней связь. Знакомство состоялось через два дня, и «Ляксевна» поняла, что придется учиться печатать на клавиатуре, освежать память о многих людях, странички которых, оказались, оформлены в разных сетях.

Для пожилой женщины на восьмом десятке лет, такое открытие было подобно шоку, поскольку она не привыкла к такому вниманию и такому бурному общению. Кончилось все заказами нескольких билетов в разные города, благо средства позволяли, и дальнейшим путешествием по необъятной стране. Перво-наперво, Элеонора посетила родину своих предков – речку Ербозерку, что у Константиновских шлюзов, как называлось это при Царе-батюшке, соединяющих с Петербургом ее родные Пороги…

С ней отправился в дорогу и отец Иоанн, наставлявший и радеющих о спасении её души – нашлись, какие-то дела в той епархии, и благочинный благословил его на паломничество в Кирилло-Белозерский монастырь, дав в нагрузку ряд заданий по посещению и других «русских святых замков».

За отдельную плату из Череповца двух пожилых людей доставили к местному фермеру Михаилу, который согласился помочь. Он был для этих мест, достаточно, богатым человеком и всегда помогал странникам и паломникам, тем более, что в этот раз, предполагалась работа, которую он решил поручить своему сыну Алексею.

Ферма была крепкой, постройки из могучего векового леса и местного камня, возведенные по старым чертежам. Старики, увидев такую красоту, взволновались. Вкусная настойка подогрела интерес, и беседа завязалась, начавшись с обеда, затянувшись до полуночи.

Наконец появился сын, отец представил его как опытного проводника. Батюшка поинтересовался полным именем отечеством, оказавшимся, по вполне понятным причинам, Алексеем Михайловичем. Элеонора, всплеснув руками, запричитала:

– Господи, помилуй! Надо же, как моего батюшку Алексея Михайловича Китовчева. И ведь места то почти те же…

– Что ж удивительного…, хотя постойте, вы сказали…, Китовчева? Что-то знакомое, кто-то мне это уже говорил… – Михаил, отец Леши, точно помнил, что один то человек точно носил эту фамилию, правда она было не совсем его, то есть его предок действительно был Китовчев, сам же он, когда-то обрел от родителей фамилию Шерстобитов. Оставалось вспомнить, как звали деда…

Размышляя сам в себе, Миша, уже ставший дедушкой, хоть и молодым в свои сорок с лишнем лет, произнес несколько слов вслух, а поняв это вынужден был объяснить, кое что сокровенное, не рассказываемое никому и никогда:

– Китовчев, Китовчев, хм, а Шерстобитов тут случайно…

– Михаил, как вы сказали?

– А что я сказал?

– Вы фамилию назвали… – Не унималась Элеонора, что-то ей резануло по сердцу. Пока не понимая, что именно, она заострила внимание именно на фамилии:

– Простите, Мишенька. Мы уже с батюшкой старенькие, я могла ослышаться, как вы сказали?.. – Священник встрял, ничего не подозревая:

– А мне послышалось Шерстобитов, прямо как… – До него тоже начало доходить, и он осекся, предоставляя права разбираться «Ляксевне»:

– Мать чесна! Прости, Господи! «Ляксевна», это ж…, ну ты сама уж…, это…

– Элеонора Алексеевна, вы не ошиблись, именно так…

– Хм, Мишенька, это не очень часто встречающаяся фамилия…

– Один очень хороший человек родился в ней, а вот его дед, как раз был Китовчев Алексей Михайлович…, бабушка его, знаете ли, из этих мест.

– Вы не про Алешу, нууу… Ох, нууу…, знаете…

– Думаюююю…, мы об одном человеке говорим, он уже несколько лет, как очень болен…

– Да, да…, а как же выыы, это…, с ним то…

– Оннн, давно уже…. В общем жизнь мне подарил. Я вооот, и сынишку в честь его назвал… Так значит в те края поедем? А вы ему…

– Он…, Алешенька то… – отец моей внучки…, вот так вот Мишенька… – На глазах старушки появились слезы – вспомнилось все пережитое, и погибшая племянница, первая встреча с самим Алексеем, и внучка…

Михаил, не ожидав подобного, тряхнул головой, вскочил, забегал по комнате, потом остановившись, выпалил:

– Ё моё, так мы ж…, это – родственники! Вот!… – Дальнейшее было похоже на встречу отцом блудного сына, с дальнейшим пиром и праздником всей семьи, при котором собрались все от «мала до велика».

Михаил, узнав, что племянница Элеоноры Алексеевны, та самая женщина, которую они когда-то пытаясь вывезти, наткнулись на «Солдата», упал на колени, перед пожилой женщиной, расчувствовавшись не на шутку. Он долго говорил о том случае, пока, вдруг не осекся, заметив, что все молчат…

Узнав о ее страшной смерти (Алексей, приезжая к нему не рассказывал о подробностях тогда произошедшего, сетуя только на пропащую дочь), он расстроился в конец, принимая всю вину за случившееся на свой счет.

Благо рядом был священник, развеявший все его сомнения, но обязавший постоянно поминать усопшую, как сестру…

На утро хозяин сам повез на небольшой водоизмещающей яхточке двух пожилых людей. Он никак не мог понять, каким образом предки Алексея и сама Элеонора оказались из одной местности, хотя чему же удивляться – значит так нужно, и по-другому быть не могло!…

Суденышко неспешно шло по водной глади, недовольно фырча встроенным четырехтактным двигателем. Толстые, приглаженные волны расходились от пузатого носа, а добравшись до берега, волновали плесы и нервировали камыши. Редко сегодня в этих местах появлялся человек. Затопленные деревни, то и дело выставляли хребты крыш старых домов или спины других, более высоких построек.

Там, где еще восемьдесят лет назад бурлила жизнь, сегодня царила густая тишина, редко разбавленная звуками природы. Нарушала спокойствие покинутых мест только жизнь самой природы, убаюкивающая редких гостей.

До Порогов хода не больше пяти часов, а разговоров хватило бы на несколько суток. Батюшка ушел в молитве в себя, его седые редкие волосы ласково потрепывал легкий ветерок. На лице старика поселилась блаженная улыбка, глаза полузакрыты, сознанием своего нахождения там же, где парил я. Тела своего он не чувствовал и был вполне счастлив – беседуя с Ангелами, наставляющими его на ближайшее будущее, обещающее быть важным и интересным. Отец Иоанн будто и не дышал. Этот мир в такие минуты переставал для него существовать, как и он для него.

Элеонора трепетала, каждой клеточкой своего тела, воспринимая благодать своей природной Родины. Все вокруг находящееся, хоть и не было знакомо, поскольку изменилось до неузнаваемости, но напоминало ей детские годы, что-то говорило о имеющейся возможности начать жизнь заново. Её потянуло к родительским корням, к этой земле, ко всему, что когда-то было важно и дорого ее предкам, здесь живущим.

Слова, высоким слогом парили в ее сознании. Красота края, звучала вопросом: «Зачем люди покидают свою Родину?». Находясь больше в прошлом, она негромко повествовала уже появившимся маленьким внукам Михаила о, когда-то, в этих местах, происходящих событиях. Многое она помнила сама, что-то из рассказов деда, больше правда слышала из уст своей матушки. Будучи человеком добрым и по натуре веселым, байки ее выходили радостные и вызывали если не смех, то улыбки. При чем, первой начинала смеяться она сама.

Мелкие речушки перетекали в протоки, ныряли в озера, которые внезапно одевались в плавни, переходящие невидимо в редкую сушу. Многочисленные болота своими грустными пейзажами создавали впечатления сказочности, что было не далеко от правды. В таких места, слова застывали в воздухе, а детки с открытыми ртами крутили головами, показывая на наиболее причудливые коряги, торчавшие из воды, присваивая им имена сказочных персонажей…

Ангел, бывший мне всегда попутчиком, настойчиво возвращавший меня всегда к Татьяне, серьезно воспринимал этот момент, настаивая на его важности и необходимости. Он, сначала взволновал, но своей энергетикой, исходящей от этих людей, захватил и увлек.

Я слушал их мысли, давно не встречал таких чистых и восторженных. Понимая, что происходит важное событие в их жизни, я постарался настроиться на ту же волну, но Ангел предупредил, что важное произойдет чуть позже – это будет редкое событие, даже для мира духов. Все пространство вокруг заполнялось Ангелами всех чинов. Никогда, за все время нахождения здесь не видел я такого! Люди, окружённые невидимым светом, охваченные его благодатью, затаив дыхание, выходили на берег…

Элеонора встав на колени и сделав поклон, коснувшись земли лбом, прочитала «Живый в помощи Вышнего», и опираясь на руку Михаила пошла в сторону видневшихся, почерневших от времени, строений. Дойдя до большого деревянного дома, в три этажа, она всплеснула руками, произнеся:

– Стоит родненький!.. – Частично упавший забор, зарос зарослями крапивы, дикой малины и кустарником. Нетронутость этого места в течении нескольких десятилетий бросалась в глаза. Заросший мхом, фундамент дома, с потрескавшимися и изъеденными, стоявшими на нем, бревнами, еще крепко держали прежнюю форму.

Крыша местами провалилась, но не обвалилась совсем, и вполне спасала строение от дождя. Добротное строение зажиточного хозяина, умевшего считать деньги и жившего с расчетом «надолго», то есть, думая о потомках, взволновало пожилую женщину.

Садовые деревья, кое-где, сохранившиеся, но одичавшие, в большинстве своем, давно заместились уже ставшими взрослыми березками, елями, широко разросшимся кустарником, название которого Элеонора никак вспомнить не могла. Но несмотря на это, в общем, самопроизвольный сад вызывал умиление.

Перекрестившись у порога, они прошли внутрь и расползлись кто куда. Старинная самобытная мебель, покрытая плесенью, пылью и остатками жизнедеятельности всевозможных насекомых и птиц, при стряхивании всего этого с ее поверхности, выглядела достойно и была весьма ремонтопригодной.

То там, то здесь раздавались возгласы удивления от находок. Конечно, покидая эти места, люди многое забирали с собой, но на все нажитое за сотни лет не хватило ни сил и возможностей. Поднявшись на третий этаж по мощной дубовой лестнице, взрослые обнаружили приятные запахи, исходящие из ведра, где детки уже, во всю играя, якобы, мочили тряпки и мыли полы.

– Запах детства… – Произнесла удивленно «Ляксевна»…

– А от куда здесь… – Это, кажется, одеколон?… – Батюшка нахмурил брови, тужась вспомнить название. Дети засмеялись и все втроем закричали:

– Там целые сундуки с коробочками этой водички…, и всякие финтифлюшки… – Присмотревшись, взрослые начали замечать, что внуки Михаила носили, кто галстук, кто шляпку, кто плед… Моложавый дед прикрикнул:

– Ах вы, пострельцы, а разрешение вы спросили?! Негодники!..

– Дед, так не у кого ж…

– И то верно, дети, а где это? Хотя я догадываюсь. Батюшка проводите меня?…

– Элеонора Алексеевна и я с вами…

– Конечно, Мишенька…, я припоминаю, там была кладовая, где прадед…, он управляющий фабрики был…, экзема у него все руки покрывала. Он даже в Париж несколько раз лечиться ездил… – еще тот франт. Помню у него целые коллекции духов, одеколонов, перчаток, галстуков, шляпок, и других мелочей, была… – Это была комнатка, заставленная сундуками и чемоданами один на другом. Все было открыто детьми. Женщина прошла, внимательно все осматривая, кивая головой и все вспоминая.

На пол, через окно падал широкий луч света. Она присела на небольшой, обитый железными полосками, морской рундучок, и уставилась на светлое пятно, на фоне которого играли и гонялись друг за другом пылинки. Глаза закрылись и в ушах на фоне детского разговора, слышимого с нижних этажей, начал пробиваться детский смех, выражающий восторг – ей вспомнился одно из празднований Святой Пасхи…

В светлой горнице на лавке стояло глиняное блюдо с пирамидой крашеных яиц, у входа стояла бадья с растертым кирпичом, которым вчера натерли все стены. Весь дом был, в каких-то ветках, издававший приятный запах. Все только вернулись из храма и накрывали на стол – он еще стоял в большой гостиной. По «Красным углам» стояли старые иконы, покрытые ручниками, горели свечи, пахло ладаном.

По дому, чуть ли, не бегали в исполнении указаний главы дома, раздававшего их с тоном, не терпящим возражений. Голос его низок и бархатист, в нем слышалась уверенность и радость. Его звали Николаем, был он одногодкой почившего последнего русского царя, чему безмерно печалился, и с чем смириться не мог, так и не приняв полностью новую власть.

Чудным образом его два раза отпускали после ареста, только немного потрепав, сначала из ЧК, потом из НКВД. Совсем в старости он любил приходить на крыльцо обкома и пел разные песенки, одна ей запомнилась. В ней были такие слова: «При царе, при Николашке ели белые олашки, а пришел обком, мы солому потолчем…». Выходившему на эти безобразия председателю, его, кстати, крестнику Федору Прокоповичу, он, на его недовольную физиономию, выплевывал: «Здорово, Федул, чо губы надул? Портки прожог? Велика ли дыра?» – на что крестник по заведенной традиции, махая рукой, отвечал: «Один ворот остался! Дайте ему, старому болтуну, стакан самогонки и соленый огурец, может образумится».

Дед ждал этого момента, можно сказать, именно ради него и приходил, в виде собирания долгов, и с ухмылкой, в усы, проговаривал: «Конечно, образумится, в аккурат до следующих выходных. Будь тебе пусто, красная капуста!»

На Пасху же дед, долго сиживал в домашней церковке, на деле просто отдельной комнатке с большой Богородичной иконой, вставленной в расписной киот, и с подвешенной пред ней, большой, красивой, позолоченной лампадой.

Элеонора, вспомнив это, охнула, и схватив отца Иоанна за рукав, потащила в сторону этого помещения. За ней ринулись все, и Михаил, и его супруга, и дочка с сыном, даже внуки, услышав возню, любопытства ради, побежали на верх…

Массивная дверь, почему-то не отпиралась. Самый младшенький на это сказал:

– Я там был…, только – она была открыта… Но я не виноват… – И хотел было уже заплакать, как дверь постепенно отворилась сама, пропуская изнутри яркий, очень белый свет…

Никто потом не смог вспомнить, как оказался внутри молельни, причём произошло это, как-то разом, мало того, зайдя уже, после всего вчетвером, все поняли, что поместиться всем, да еще оставляя столько места, сколько было, просто не возможно… Это не могло быть то помещение, но было именно оно, и из него они же и выходили…

Свет был настолько ярким, что ослепил и испугал. Перекрестились все разом, буквально выкрикнув «Господи помилуй!», упали на колени, но коснулись пола уже внутри церковки.

В луче появилась туман, напоминавший фигуру человека, которая, как-то быстро материализовалась. Они услышали:

– Мир вам…. Тебе, Валерия, говорю – встань и прими… – Элеонора, именно она была при крещении названа Валерией, побелевшая, как полотно, на коленях подползла, протянула руку. В ней появилось зернышко, быстро выросшее красивейшим не земным цветком, почти сразу превратившимся в золотистый порошок с красным отливом:

– Имеющий уши, да слышит: уже «близ у дверей»…, покайтесь и спасетесь! Тебе дщерь говорю: спящий да восстанет, восприняв это. Как Луна, освобождает светило от тени своей…, так чадо его да пребудет… Господь с вами. Аминь!… – Свет исчез в никуда, они стояли, вновь, перед закрытой дверью, а не внутри, но на коленях, все так же, как были перед явлением…

Я же видел следующее. Ангелы воздавали хвалу Создателю, сливаясь в одно целое. Их крылья, шелестом своим, будто морским прибоем, навевали волны теплого света, он все более отличался от главного истинно белого, к которому привыкнуть я так и не смог. Когда приблизившееся, начало ослеплять, Ангелы, встав на колени и, по моему слабому разумению, воздели руки вверх, воспев «Славу». Навстречу нам двигался воплощающийся светлый дух в золотых ризах, излучавший, кроме света, благодать и тишину. Его светящиеся, а потому без ясных очертаний волосы, обрамляли красивый лик, кажущийся то благородно старческим, то все же молодым, взгляд всепрощающий, вселяющий надежду на прощение.

Святой угодник Божий Алексий святитель и чудотворец, вступался за душу своего подопечного – были услышаны его молитвы…

Крылья Ангелов составляли ему серебристый туннель, продолжившийся вовне, в мир людей и печали. Как только он пересек границы пространств, все в том мире преобразилось, создав некую капсулу, похожую на нечто из вещественного мира. Люди, увидев его, пали на колени!

Я был поражен тем, что они смогли его увидеть. Он что-то отдал женщине, и что-то донес до всех. Я ощущал их небывалые эмоции, граничащие с ужасом и восторгом. Паника и радость охватила их обездвиженные тела, оставив обессиленными и счастливыми, после исчезновения святого. В сердцах их было благоговение, а на душах растворялась благодать…

Возвращаясь, совершенно без движений, великая душа Святого в новом теле, остановилась напротив меня и я услышал:

– Господь с тобой и милость Его бесконечна, скоро будет испытание, где все решиться – только верь и спасешься. Аминь!.. – Ангелы умиляясь, обратились в мою сторону. Никогда я не чувствовал такую положительную энергетику такой силы, я весь был пронизан светом, излучая радость. Я впитывал благодать. Наверное, на этом Солнце могло оставаться звездой триллионы лет, мне же этого хватило только, чтобы, наконец, поверить!..

Ошарашенные путешественники, озираясь вокруг, пытались найти то, что только видели – тщетно! Можно было бы подумать о галлюцинации, если бы не мешочек из необычной ткани, лежавший в руке Элеоноры. Слезы, горячие и густые, как парное молоко, не лились, но перекатывались медленно по ее, уже покрасневшим, щекам:

– Господи милостивый, за что мне милость такая?! Люди добрые, что же я…, за что это мне… Господи помилуй! Господи помилуй! Господи помилуй!… – Священник с сияющим лицом, подошел к ней и произнес:

– Слава Богу за все! И нам с тобой, «Ляксевна»… раба Божия Валерия, под закат лет, милость такая дана, ну теперь хоть знаю, когда упокоюсь…

– Что ж ты батюшка, о жизни вечной нас учишь, а сам куда-то собрался?

– Да устал я здесь, сестра…, устал…, да и мне ж, еще в детстве глас был…, не поверил я тогда, что от Спасителя то он, хотя, этим к вере и пришел. А теперь вижу, что и к спасению, даст Бог, моему… – на все воля Твоя, Господи!..

Вечерело. Разбили палатки. «Ляксевна», дети и священник изъявили желание спать в доме, остальные расположились вне. Алексей готовил ужин и беседовал с отцом – оба пытались понять, что им несет сегодняшнее событие…

Элеонора, с каждой проходящей минутой, как-то отстранялась от произошедшего с ней. Но мешочек со снадобьем, теперь висевший у нее на шее, неудобно топорщащийся на груди из под блузки, возвращал к необычному событию. Поведав об этом с опасением батюшке, она успокоилась его ответом, мол, и апостолы святые, видя самого Господа в течении трех лет, и все творимое Им, и то веру не имели крепкую, находясь до Его явления после Воскресения, в постоянных сомнениях. А уж сам апостол Петр то и вовсе трижды отрекся.

Успокоилась она только тем, что забывчивость такая – это обычное дело, попускаемое каждому в виде искушения, а значит, испытания будут, следуя следом.

Не то что бы ей овладели сомнения, совсем нет – случившееся отходило на второй план, потом на третий, и так далее. Сознание затуманивалось разной мелочью, в виде лезших в голову странных мыслей. Да, собственно говоря, не то чтобы странных, просто давно не приходящих, и совсем не нужных.

Матушка, понимая, что подобная навязчивость, именно ради забывчивости и наседает, просила, засыпая Боженьку, послать ей напоминание, причем такое, что бы ей, бестолковой без всяких размышлений понятно было…

Ей снился стол, огромный, с толстой дубовой, из единого куска, столешницей, на ней кто-то лежал, распростертый на спине. Глядя на него, почему-то казалось, что он составляет одно целое с этим предметом мебели. Она попробовала коснуться рукой. Оказалось, что столешница и человек единое целое, не склеены, или как-то скреплены, а будто прижаты и срослись.

Ножки стола были толстыми и уродливыми корневищами, зависшими над землёй и вросшие другими концами, сквозь деревянную плиту в спину человека. Стол, плотно окружали, очень неприятные на вид, почти черные деревья, не имеющие листвы. Кора их потрескавшаяся, ядовитая, изъеденная изнутри нервозностью, исходящей из них в виде струящегося полупрозрачного чернильного летучего вещества, что-то среднее между пылью и густым дымом, бывающим от горения резины.

Почему-то она чувствовала, что это не растения, но люди, их души, проросшие сквозь тело. Ни одно из них не давало ни единого ростка, способного на жизнь. Элеонора, хотела было возмутиться этому безобразному образу существования, заметив, что все, без исключения корневища питаются из несчастного, распластавшегося на столе, и ни одно не уходит, как положено, вглубь земли!

С отвращением смотрела она, как эти толстые, покрытые мелкими длинными волосками, в трещинах и прыщах, трубы, набухая и сокращаясь, проталкивают внутрь себя, вытягиваемые из, пока еще, сильного тела, жизненные соки.

Ей хотелось остановить, прекратить, оборвав, обрубив, но как только она бралась за топор или за лежавшую здесь, алебарду, то сразу забывала, что хотела делать. Сразу ей виделся окружавший её, залитый солнцем луг, умиляющий воплощенной в нем жизнью. Одним взглядом Элеонора охватывала копошащихся насекомых, зверьков, всевозможных птичек, процессы жизнедеятельности растений. Все вокруг радовалось гармоничному существованию и чьему-то покровительству.

Руки сами опускались, опасения и прежние желания замещались радужными видами, но что-то, все равно, казалось не настоящим. Потихонечку взгляд притягивался небольшим прогалом между растениями, где что-то неприятно шевелилось. Она направлялась в эту сторону, замечая, что идти неудобно, потому что нога опиралась не на ровную почву, покрытую травой, а на что-то скользкое, округлое, пульсирующее.

Не доходя немного, Лера поскальзывалась и проваливалась ногами между, чем-то, что напоминало ей огромные, переплетшиеся друг с другом, вены и артерии. Всю одежду и тело пачкала липучая жижа, на цвет бурого красного цвета, тошнотворно пахнущая. Как только голая кожа касалась этих сосудов, они моментально, будто пиявки впивались на всей площади прилегания и начинали высасывать…

Все, что хотелось иметь в этот момент в руках, появляясь, тут же выскальзывало, а присоски все больше и больше овладевали телом. В последнее мгновение она вспомнила о молитве. С каждым словом на груди ощущалось все большее жжение, и чем больше жгло, тем легче становилось, исчезали эти чуждые, противные вены и артерии, стирался луг, появлялась прежняя сцена со столом и лежащем на нем. Теперь она знала – это отец ее внучки, и сейчас наступает миг, когда нужно его освободить.

Она подходит, видя себя и все происходящее сверху. Кажется, мешать некому, но Валерия, снова, забыла, что нужно делать. На ум приходит только одна мысль, навеянная детством, и она прикладывается своими губами к его. Разумеется, это не та сказка, и это не помогает. Мало того, она не может отодрать своих губ, корневища начинают всасывать еще сильнее, и ее жизненные соки уходят, через слившиеся рты.

Последние силы теряются на мысли о неудобном положении, мол, что скажут те, кто найдут их в таком положении, но внезапно звучит молитва, читаемая сразу несколькими голосами, среди которых узнаются священник, внучка и сам «Солдат». Грудь начинает снова жечь, глядя на себя со стороны она замечает висящий на шее маленький мешочек со светящимся порошком, данным святым, в руках оказывается стакан с водой, где размешивается лекарство, но как дать выпить?!

Элеонора отрезает себе губы, откуда-то появившемся огромным ножом, и удивляясь, что не только нет крови, но и губы на месте, она, руками внучки, поит лежащего, и…

Проснувшись вся в холодном поту, «Ляксевна» счастливая, слышит голос батюшки, читающего молитовки. Он лежит на боку, одна рука, ладонью под головой, а вторая покоится на бедре и перебирает четки.

Перевернувшись на спину, женщина тихонечко вздыхает полной грудью, ощущая, что-то горячее, лежащее на груди. Это тот самый мешочек, сжав который, она обретает небывалое спокойствие и уверенность в понимании, что и как нужно делать…

Между тем, вокруг дома не дремлет живой мир, Элеонора Алексеевна начинает, прислушиваясь, ощущать его присутствие. Глаза закрываются, рисуется картина вида сверху всей усадебки. От груди исходит тепло, какое-то необычно нежное, и очень доброе. Всплывает лик святого, который раньше был ею не узнан. Становится понятным, что это святой святитель Алексий Московский чудотворец всея Руси. Как живший человек, он был современником князя Дмитрия Донскова и святого преподобного Сергия Радонежского. Чудотворец, целитель и покровитель Алексея – теперь совсем все встало на свои места…

 

Загадки Японии

Татьяна, конечно, не была в восторге от необходимости временного расставания с Павлом, но в сложившейся обстановке, а кое-что пришлось ей объяснить, это был наилучший выход. К тому же о практике, которую предложили проходить в одном из госпиталей Японии, такой фанатично преданной своей профессии, как она, можно было только мечтать.

Не зная японского языка, но владея бегло английским, она отправилась в Токио в составе группы из семи человек, которую пришлось возглавить ей, поскольку этого потребовали люди из специальных структур, что накладывало еще некоторую нагрузку, и кое какие перспективы по приезду.

Через две недели девушка совершенно забыла, что находится в чужой стране. Окунувшись в небывалую технологичность и отточенность: процессов диспансеризации, диагностирования заболеваний, операций, лечения и реабилитации. Общаясь строго на латыни, языке, казалось бы, мертвом, но вдруг ожившем, самым неожиданным образом, она потихонечку учила и иероглифы.

Оказалось, что не только ей есть, чем овладевать и чему учиться. В свою очередь, и она могла, удивить своих иностранных коллег. Опыт у нее, для студента ВУЗа был, более чем предостаточным, ведь она не «вылезала» сутками из московских госпиталя и больницы, вбирая в себя, как губка, опыт пожилых медицинских сестер.

Дорогого стоила работа в обстановке военного госпиталя, где основными были не плановые операции мирного времени, а раны, увечья, травмы, всегда разные и постоянно ужасные. Рабочая атмосфера в таких госпиталях всегда отличается от гражданских учреждений, хотя бы тем, что среди проходящих лечение, было подавляющее большинство крепких и молодых людей, имеющих ранения не только тела, но и души. Глядя на их мучения и боль, слово «жаль», постепенно заменяется на «невозможно, что бы это было правдой» и «так не должно быть»!

Татьяна была верующим человеком, но в стране, где православие было экзотикой, воплотить свое желание участи я в Литургии, казалось, будет архисложным. Мы уже писали об этом, правда, не зная всех подробностей. На деле не было ничего проще!

Случилось так, что главенствующий в хирургии госпиталя врач, был наслышан о христианах, мало того ему многое самому нравилось в постулатах веры. В частности, отношение к памяти усопших, культура самодисциплины и отношения к каждому проживаемому дню, как к последнему, были ему близки. Так вот его хороший знакомый, оказался священником из православного храма, расположенного невдалеке от места работы!

Хоть это и казалось невероятным, но сомнения рассеялись в тот же вечер, когда и девушка и мужчина посетили самую настоящую православную церковь!

Священник был настоящим японцем! Проведя достаточно лет в России в японской дипмиссии, знал отлично русский, и как он рассказал, был, когда-то женат на очень красивой и необычной девушке. Дальше он говорить, пока, не стал, поскольку произошедшее в его жизни, нанесло огромную травму, хотя в тоже время, привело в церковь.

Церковный приход был небольшим, но состоял из действительно прихожан, а не «захожан», сразу убегающих, лишь поставят свечки, будто боятся возмездия здесь и сейчас. Батюшка даже организовал небольшой хор певчих, в который сразу попросилась Татьяна, конечно, если он не будет против.

Отче согласился, предварительно сказав, что если она сочтет возможным, то подождав всего час, попадет на спевку.

Стоя на солее, Татьяна буквально заливалась от слез умиления, слыша, голоса, прекрасно подобранные, даже спетые, но не имевшие большой практики русского пения. Самой ей нравился хор Валаамского мужского монастыря из-за их манеры исполнения, имеющего началом древние основы церковного пения, исходящего еще из Византии.

Скромно предложив послушать себя, она очаровала не только присутствующих, но и несколько десятков, зашедших прохожих, не в состоянии удержаться от льющегося, из ворот храма, пения, до селе никогда неслышимое, не только в этой местности, но и в этой стране.

Понадобилось около месяца, чтобы на Литургии воздух храма растворяли ангельские звуки, соединенные несколькими голосами. Батюшка даже хотел увеличить количество служб, но больше положенного не получалось, да и эта необычная русская девушка была не в состоянии уделить времени больше возможного.

Люди, приходящие посмотреть и послушать, уже не помещались в помещение храма, и по разрешению администрации, были вынесены колонки на улицу, что бы дать возможность всем желающим слышать «голоса ангелов», как начали говорить об этом местные жители.

Нашлись и предприимчивые господа, начавшие продавать билеты, но это быстро закончилось, хотя пожертвованных средств было собрано за это время больше, чем за все предыдущие года существования церкви.

Появились и новые традиции. Питие чая из самовара, стоящего до сего времени, как музейный экспонат, конечно, не смогло перебить по рейтингу национальную церемонию чаепития. Зато сам процесс и простота русской церемонии понравились и завлекали. При чем, чай поглощался в любых количествах, поскольку японцы научились потреблять его с варением, блинами с разной начинкой, и пирожками, которые готовил сам «Русский ангел», как прозвали Татьяну, слышавшие ее хоть раз.

Все время дочери «Солдата» было расписано по часам, даже российский консул, узнавший о перевороте, осуществленном в душах японских этой девушкой, решил не только с ней познакомиться, но и просил ее присутствовать на приемах и встречах. О ней заговорили в кулуарах дипломатических миссий, политических клубах, даже в некоторых государственных кругах.

Персоной ее заинтересовались на радио и телевидении, перед ней загорелся зеленый свет, совершенно ей не интересовавший.

Поняв, что подобная известность ей не нужна, Татьяна постаралась отмежеваться от происходящего, но необходимость ее присутствия только возрастала. Появились даже те, кто предлагал руку и сердце, на что она скромно отвечала, что душа ее принадлежит Господу, а сердце томится в ожидании предназначенного ей жениха.

Девушкой заинтересовались в Москве, конечно, это не прошло мимо генерала Ослябина, в гениальной голове которого, вспыхнул план возможного соединения его сына и блистательного «русского ангела» на почве именно дипломатической.

И вот в чем заключались его мысли. Дело в том, что брат Павла Петр, совершенно не интересовался женщинами. Конечно, генерала беспокоил вопрос продолжения рода, но он не был основным. Статус, к которому он подталкивал своего сына, обязывал его быть женатым. Пусть сейчас создано мнение о его ветрености, пусть думают, что его завербовали, но…, да даже не в этом дело!

Именно сейчас создавался прецедент, на основе которого Павел сможет, на деле будучи Петром, взять в жены, и так уже свою супругу. Пускай по документам она будет жената на старшем.

Отец прекрасно знал об удручающем падении старшего сына, волею судеб, предпочитавшего отношения с мужчинами. Как бы это не выглядело, но молодому человеку было предписано, забыть о половой жизни, что тот выполнял с пониманием и даже тягой к аскетизму…

Пока готовился план и осмыслялись все возможные варианты по помпезного бракосочетания, а готовить его приходилось загодя и в превеликой тайне, в связи с вышеописанным, Татьяна и Павел продолжали вести прежнее существование, совершенно ни о чем не подозревая. Их переговоры, хоть и достаточно скрытно ведущиеся, разумеется, не могли остаться тайной. Подслушать их представлялось проблематичным, поскольку звонки совершались не с мобильных или домашних телефонов, а с городских таксофонов на подробные же аппараты. При чем, длительность никогда не была больше пяти минут. Одни и те же пары телефонов никогда не использовались.

Всего раз в неделю слышали друг друга возлюбленные, в конце называя номер, на который нужно будет перезвонить в следующий раз, и время. Никто из них не мог предугадать решения Ослябина старшего, для которого, особенно в последний год благополучие этих двух человек перестало быть простым звуком. Он полюбил девушку всем отцовским сердцем, и в мечтах предавался мыслям о пенсии среди внуков и старческого счастья, между подрастающей порослью юных Ослябиных…

Наверное, такая слабость не допустима, но Господь давно, с самого рождения, как мы помним, хранил свое чадо, так зачем же Ему что-то менять?!..

Дочь «Солдата», а она всегда это помнила, имея при себе фотокарточку своего родителя, часто думала о нем. Ей верилось в небывалое! Каким-то чудом, она была убеждена в этом одном проценте невероятного, верила и не сворачивая шла к цели, четких очертаний которой, даже не представляла.

Когда-то она мечтала об отце, и он появился, пусть так, как сегодня, новее еще будет! Она мечтала о принце, и он появился, именно таким, каким ей представлялся. Пусть их отношения сегодня не полноценны, но все обязательно будет!

Получаемый все сразу, все сразу и теряет, а обретающий мучительно и долго, знает цену и бережет! Она помнила, как отец говорил: «Делай, что должен и будь, что будет!»… – пусть будет, что будет…

Сегодня после службы, Татьяна, по заведенной традиции, «завела» самовар, и вместе с другими из церковной общины, накрывала на стол. С ней мужчины теряли привычки к национальным традициям, и хотели быть рядом во всем.

Бывают такие стечения обстоятельств, и мы по-разному их называем, иногда ждем, когда-то опасаемся, но всегда желаем, что-то подобного. Случилось в этот раз так, что еще до начала чаепития большая часть прихожан, всегда остававшихся для поддержания заведенной традиции, вынуждена была разъехаться по появившимся не отложным делам. Остались четверо, в их числе батюшка, Татьяна, доктор, приведший ее сюда, и пожилая японка, принявшая православие, еще в детстве, находясь с родителями на Дальнем Востоке.

Разговор зашел о части Евангелия, где говорилось о детях и о вере, а именно о том, что настоящая вера, чиста и беспричинна с мирской точки зрения, как у детей. Неожиданно друг протоиерея напомнил ему о его семье и потерянном ребенке. Тема зацепила, и мужчина, аккуратно освобождаясь от облачения, еле слышно, будто в оправдание произнес, обращаясь то ли к другу, то ли ко всем сразу:

– Конечно, друг мой, сегодняшний день многим отличается от тех, когда я был поземному счастлив. Мне казалось, что такого не бывает, что нет больше таких, как моя жена и дочка… – Немного помолчав, будто решаясь на что-то, он пристально взглянул на Татьяну и, продолжая, не отводя от нее своих необычайно проницательных и добрых глаз, начал свой рассказ:

– Вы не знаете случившегося со мной много лет назад. В конце всего, я стоял перед выбором: либо сделать себе сеппуко, вспоров живот, либо, положившись на волю Божию, принять свой позорный крест. За несколько лет до этого, я перспективный работник дипломатического корпуса, был направлен в одну из самых интереснейших, на мой взгляд, стран – Россию, тогда еще СССР. Я буквально захлебнулся от обрушившегося на меня удивительного и неожиданного мира. Всем сердцем полюбил я эту страну. Я не был разведчиком, хотя некоторые документы подписывал и обязанности выполнял. Изучая природу, природные ресурсы, этносы, культуру, особенности менталитета, я был поражен слаженности и дружественности такого количества этносов. Нигде больше подобного я не встречал, даже в литературе. И вот однажды, в очередное посещение Ленинской библиотеки, а у меня было специальное разрешение на посещение, я обратил внимание на девушку… Не то, что бы она была очень красива, именно необыкновенность красоты внутренней и обаяние привлекли к ней… Какая-то непосредственность, что ли – она была настолько естественна и притягательна, что я решил подойти и представиться. Отношения наши не стали сразу бурлящим романом, но продолжались по непрерывной возрастающей. Плодом нашей любви стала очаровательная девочка, взявшая от нас самое лучшее. Предки жены, а мы оформили брак по всем правилам, были поляками и еще от куда-то – не помню сейчас…

Много воды утекло, меня отозвали на Родину, я обещал все устроить и приехать за ними, и усиленно над этим трудился. Буквально за месяц до моей поездки за моими женщинами, меня арестовали и осудили на десять лет, подозревая в участии в путче… Мне не дали даже позвонить или написать, и все десять лет я томился ожиданием! Я знал: она ждет и верит! И я не ошибся! Она ждала, верила, искала…, иии так и умерла, еще совсем молодой… Все попытки найти дочку, были тщетны. Рассчитывать на помощь нашего МИД было смешно. Выезд в другие страны мне был закрыт, я долго не мог найти ни себя, ни средств к существованию, пока не начал писать. Да, да… Представьте себе, я до сих пор пишу, и посей день, издаюсь…

– Отец Филарет, а к вере то, как пришли? Это же, как-то необычно! Как к православию можно прийти в такой стране, как ваша, это же просто не понятно…

– Все просто и понятно, Господь дает этот дар, а не мы его находим. Что для этого нужно… – совсем немного понадобилось мне, что бы уверовать – отчаяние. Именно в это время стезя моя пересеклась с православным священником…, и это в японской то тюрьме! Он был потомком, того самого священника, который начинал строить вот этот самый храм – это еще при вашем последнем императоре Николае Втором, том самом, которому досталось в Японии от маньяка… Так вот, он предоставил в своем храме убежище, находящихся в розыске, как раз по делу того же путча в 80-х годах, участие в котором приписывалось и мне.

Его отпустили позже, не доказав никакой вины…, и даже принесли свои извинения. Вот он то и раскрыл мне глаза, хотя особенно не на чем не настаивал, и ничего, кроме чтения молитв и редких проповедей, по моей же просьбе, не совершал. Я был поражен осознанием жертвы Бога, ради прощения тех, кого сам же и создал. Я почувствовал это на себе! Я почувствовал Его…, и успокоился. Знаете, какая это невероятно тяжелая мука, когда от вас совсем ничего не зависит!

Уходя, он подарил мне Евангелие, причем было оно…, да вот же оно…, на церковно-славянском. Поначалу я совсем ничего не понимал, даже зная хорошо русский язык. А потом, как-то само собой…, все и пришло… Он писал мне. Его письма стали единственной связью с миром. Краткие наставления, в основном в духовной жизни, оставлявшие много свободы, и о многом предлагавшие задуматься.

– И где же он сейчас?… – Вместо ответа отец Филарет, встал, и перекрестившись, предложил последовать за ним. Выйдя, мы обошли храм и оказались в небольшом дворике с тремя деревьями. Строго посередине них, стояли три, вытесанных из мрамора, креста. Самый правый, был над местом захоронения его духовного отца.

Вернувшись, они рассмотрели поданные им фотокарточки. С них смотрели, то увенчанный сединой и благообразностью старец, то супружеская чета японского офицера в форме, с достоинством восседающего в небольшом кресле, и его, скромно стоящей рядом, супруги в кимоно. Это были родители Ясуси Накомура, как звали батюшку до рукоположения.

Другие фотографии несли изображения самого священника, и наконец, взгляд Татьяны застыл на необычном снимке. Поначалу, она подумала, что это икона, поскольку женщина с очень интересной и необычной внешностью, прежде всего, своим согревающим взглядом, с покрытой головой, держала на руках ребенка, не было понятно, девочка это или мальчик. Позы, взгляды и сам свет, падающий на лица, делали их похожими на лики. Но рассмотрев, что это все же живые люди, она обратила внимание на задний фон – цветущую вишню. Это не была сакура, а обычный вишневый сад, коих было много в средней полосе России:

– Веееснаа… – Неожиданно для себя произнесла девушка, имея в виду время года, ориентируясь по цветению деревьев.

Протоиерей неожиданно вскочил, чашка, вылетев из его рук, сделала полный оборот вокруг своей оси, и опустилась на стол на донышко, потеряв при этом почти все содержимое. Кровь отошла от его лица, придав ему цвет белой рубашки, ворот которой почти сливался с кожей. Совершенно опешив от услышанного, он еле разлепил почти серые губы и дрожащим голосом спросил:

– Это вы почему сказали?… – Татьяна, не совсем понимая вопрос, и сама перепугавшись от вида полюбившегося ей человека, пытаясь прояснить ситуацию, в испуге за него, прошептала:

– Что именно, батюшка?… – Ясуси подошел вплотную, вперился жестким взглядом в расширенные глаза Татьяны, и что-то по-японски быстро, как будто зло, на повышенных тонах, затараторил. Она ошарашенная, отступала, пока была возможность, но упершись спиной в стену, быстро перекрестилась, и зажмурив глаза, крикнула:

– Господи, помилуй!.. – Это отрезвило священника. Ясно, что затмение связано с сильными переживаниями, оставившими огромную рану, никогда не заживающую. И действительно, во всем произошедшем с его семьей, он винил себя! Отступив назад, он, шевеля пересохшим и прилипающим к нёбу, языком, чуть слышно полепетал:

– Прошу вас… Весна… – Глаза его умоляли, было видно, что он «убит» послышавшимся, только что. Надежда сверкала в его взгляде, ум зацепился за произнесенное русской, и кроме ожидаемого ответа больше ничего не существовало:

– Умоляю вас, почему вы это сказали?!

– Батюшка, но ведь…, я сначала, подумала, что это икона – очень необычное лицо, и очень необычно…, а потом, поняв, что это все же фотография, обратила внимание на фон… – там вишня цветет…

– Это не сакура… Дааа, я тоже всегда вижу в них Богородицу с Младенцем…, хотя это моя жена и дочь… – ее звали, гм…, зовут Весна – так супруга захотела… – Его глаза покрыла пелена прозрачного потока – ему казалось, что он рыдает. Все его, только прорвавшиеся, сквозь смирение, гордость самурая и мужская сдержанность, рухнули в пропасть безнадежия. На самом деле, он просто остолбенел, глаза действительно покрыла пелена слезного покрова, но самих слез не было. Губы дрожали, а мозг искал выход, пока не наткнулся на привычную молитву…

Татьяна замерла, как истукан, в голове ее крутилось это слово, почему-то казавшееся ей сегодня очень важным. Странно бывает, когда близкое и знакомое прячется, будто издеваясь, не приходя на ум. Мысль, словно, одевается в герметичную упаковку и ныряет в небытие. Она, где-то рядом. Ты пытаешься ее ухватить, но она как мокрый кусок мыла, выскальзывает и отлетает в самой неподходящее место.

Какое-то чувство возможности помочь этому, далеко уже не постороннему человеку, не покидало ее.

– Весна, Весна…, не может быть, отец Филарет… – И вдруг молния, неожиданно поначалу ослепившая, но следом сразу выделившая смысл, как бы соединенный воедино. Вот оно! Ну конечно!… – Девушка подошла к священнику, взяла его руки в свои ладони и ласково произнесла, выделяя каждое слово:

– Отче, дорогой наш, я знаю одну женщину с таким именем, не думаю, что такие могут быть еще… – Эти слова прозвучали вспышкой в его мозгу, сознание не сразу восприняло их, ноги подкосились, и оба опустились на маленький диванчик.

– Как…

– Её действительно зовут Весна, ей за 30…, или чуть больше, лет; у неё немного раскосые…, очень необыкновенные и красивые глаза…, онааа успешный журналист и фотограф, как и ее отец. Кажется, он был действительно японец… Отче, неужели это вы?!… – Все происходящее для двух других участников, было словно во сне. Поразительно, что не понимая ни слова по-русски, и восприняв на эту тему только произнесенный на родном языке спич, непугавший Татьяну, японцы, обалдевшие от происходящего, не ошиблись в своих догадках, и быстро очнувшись, бросились поздравлять отца Филарета – Ясуси Накомуру…

Через несколько дней эта новость облетела не только маленький мир госпиталя и церковного прихода, но и всю литературное общество.

Первый разговор отца с дочерью, происходил при нескольких близких друзьях последнего, и показался им несколько холодным, что и понятно. При укрепившемся мнении Весны в том, что отец бросил свою семью, последствия чего были ужасающи, для тогдашней девочки, потерявшей не только жилой угол, средства к существованию, мать, но и имя, и прошлое…

Она не хотела, поначалу, возвращаться в то несчастливое время, не жила и тем счастливым промежутком его, когда в ее жизни появился «Солдат». Запечатлевая прошедшее на фотографиях, она предпочитала существовать в настоящем. Ничего из происходящего, после случившегося с Алексеем, не цепляло ее сердце, но так не было всегда. Будучи чувственной и отзывчивой, девушка многое пережила и осознала. Оказавшись не в состоянии переносить такие психологические перегрузки и сопротивляться положительным, по её мнению, событиям, день ото дня она вливалась в емкости соблазнов, вытекая из них, как не странно, совершенно не измененной.

Мы не говорим о разврате, о похотливости, о потреблении алкоголя или наркотических средств, отнюдь, этого она почти сторонилась, зная меру. Сама для себя она объясняла свое непостоянство с мужчинами, кои ухаживали за ней во множестве, бросая к ее ногам если не города и государства, то приличные состояния и все, что можно было приобрести на них, потерей стержня, большую часть которого составлял главный мужчина ее жизни, ныне пребывающий, уже несколько долгих лет, в коме.

Весна чувствовала вину, за ту самую измену, она увеличилась после полученного прощения, что болезненно унижало гордыню и требовало возмездия. Происходило это по причине отсутствия возможности ответить ему той же добротой. Она до сих пор любила его, но как-то из глубины, что не выходило дальше сердца, глушилось снаружи, и было ноющей, почти не заметной, болью.

В ее квартире-студии, куда, кстати, не ступала ни одна нога мужчины, кроме него, был небольшой уголок, оформленный его фотографиями, главная из которых распласталась на всю стену. Эта была очень старая фотография – одна из первых, сделанная ей самой в первую их совместную поездку за рубеж.

Со стены на ее смотрел молодой человек с длинными густыми волосами, спадающими на плечи. Опираясь одной рукой на край стола, он очень эффектно смотрелся со своим мускулистым голым торсом. Еле заметная улыбка, скрывала глубокое переживание, которым он был мучим, и которым не желал делиться. Взгляд, очень теплый и чистый, совсем не похожий на взгляд человека, убивающего людей по обязанности. Он был предназначен только ей, и только она могла понять и принять это, пронизывающее душу, признание из того счастливого, для них обоих, времени.

Много после он рассказал ей, что именно скрывал, и что тогда мучило его. Он никак не мог решиться впустить её в свое сердце, хотя она уже давно хозяйничала там своевольно. Не мог, или думал, что не мог…

Опасение новой потери, преследовали его все время их общения. При чем, опасения эти имели, в свое время, разные почвы. Неоднократно Алексей боролся с обладающим им, на некоторое время, чувством, требующим покончить с этой связью, но страстное желание быть счастливым, наверное, наивное, тем более для него, всегда пересиливало и заставляло, когда оставлять все по-прежнему, когда прощать, а когда превозмогать боль.

До попадания в институт, память о нем не была помехой для других отношений с мужчинами. Впрочем, романчики эти были поверхностны, и составляли часть некоторой необходимости в ее существовании. Конечно, тогда она не жила мечтой воссоединения, или ждала своего первого мужчину – совсем нет! Даже не думая об этом, эта женщина воспринимала его, как огромный фундаментный блок, тот основной, что ложится в углу основания, и является отправной точкой для всего возводимого строения. Он был далеко, глубоко, играл огромную роль и многое значил. Все это было давно, и иногда, когда хотелось начать себя жалеть, «древний змей», совративший Еву, нашептывал: «Так пусть в этом «давно» и остается!..

Она не могла бороться с навязчивой необходимостью сравнивать других мужчин, приходящих в ее жизнь, что получалось само собой, после нескольких месяцев совместной жизни. Весна знала, что как только это начиналось, можно было собирать вещи и подготавливать, ничего не подозревавшего любовника, к расставанию. Она уходила, возвращаясь в свою квартиру, где царил он…, царил, совершенно ничего для этого не предпринимая…, царил, не живя, отсутствуя, делая всю ее жизнь, просто существованием без него!..

После года такого образа жизни, Весна поняла, что бесполезно стремиться к идеалу, надо не искать, что-то необходимое или то, что хотелось бы не только взять, но и оставить, как наконец-то родное и жизненно важное, а получая, отдавать по мере сил, чтобы в конце не оставаться должной.

Расходясь с очередным, сделавшимся несчастным поклонником, она почти сразу забывала его и с головой окуналась в работу и творчество, пока не находился, кто-то способный достучаться до ее сердца, достучаться, но войти… Все вставало на круги своя, но и жаркая баня, и остужающий душ, были просто необходимы, при том, что солнце, греющее на берегу океана, было только в те времена, когда рядом был он, внимательным и теплым взглядом смотрящий на неё сейчас со стены…

Недавно она поняла – среди остатков пепла ее жизни, блистал только он. При чем, блеск этот не стушевался и по сей день. Весна разглядела это явно в то мгновение, когда поцеловала почти онемевшее тело этого человека. С этой минуты, она стала одержима этой мыслью, все делаемое ей, имело отражение в будущем, в связи только с ним…

Позвонивший же, якобы отец, представлял ту часть жизни, которой давно уже для нее не существовала. Алексей, когда-то пытался узнать, хоть что-то о судьбе этого японца, но не имея почти никаких данных, не добился ни единого результата. Да его не могло быть, поскольку в это время Ясуси Накомура находился в самой закрытой тюрьме этого государства.

 

Отец и дочь

Положив трубку телефона, она направилась на кухню, следуя плану, предполагаемому до разговора, но в шаге от арки, разделявшей, огромную студию от столовой, она встала, как вкопанная, вдруг ощутив какую-то необъяснимую пустоту своей сегодняшней жизни.

Бессильно и одиноко опустилась женщина на пол и, упершись руками в пол, громко зарыдала. Пока это казалось беспричинным, такое случалось иногда, когда все делаемое ей, вдруг приобретало окраску ненужности и обыденности. В эти минуты она переставала видеть красоту мира, теряла ощущения направления своего творчества, все сделанное, вызывало отвращение, уважение к себе пропадало, замещаясь чувством никчемности.

Сейчас она поняла почему – в ее жизни отсутствовало главное – семья! Она никому не нужна была вечером, никто не будил ее с утра, мужчины, бывшие с ней – не в счет. Она ни о ком не заботилась, не за кого не переживала, не нервничала. Теплый домашний уют, был поглощён прохладным комфортом, женщина не воплотилась в своем предназначении, и… И вдруг ее обожгла мысль: никто, кроме «Солдата» не видел в ней, по крайней мере не давал этого понять, настоящую хранительницу домашнего очага. Только он говорил с ней, как с матерью своих будущих детей, как муж с любимой женой, как человек, для которого она была воплощением всего, о чем мог мечтать мужчина, имеющий необходимость в семье.

Только сейчас, после разговора с отцом, ей стало понятно, что это именно он! Да, это ее отец! Скользнула мысль, что он напоминает, чем-то Алексея… Через минуту она поняла, что это! По голосу и интонациям, кое-каким воспоминаниям, всплывавшим только сейчас в памяти, именно на фоне этого разговора, она осознала, что пришлось преодолеть любимому в себе, чтобы принять ее таковой, и решиться на семью именно с ней.

Теперь только, ей стало ясно, какую боль причинила она ему той самой изменой, и что ему пришлось победить в себе, что бы простить, хотя, кажется, до конца он так и не смог этого сделать!

Личность, внезапно нашедшегося отца, и личность Алексея, как-то слились на некоторое время, возможно, потому что произошедшее и с одним, и со вторым, чем-то было похоже, а слившись, возбудило в ней давно спящие чувства. Это было своевременно и стало возможным, поскольку сейчас был, как раз промежуток в отношениях, и Весна была одна, конечно, не считая одного прилипчивого мажора, постоянно пользовавшегося возможностями своего отца.

Найдя в себе силы, она дошла до холодильника, вытащила початую бутылку крепленого красного вина, налила бокал. И залпом, чего никогда до этого не делала, выпила до дна! Мотнув головой, набрала номер телефона, с которого звонили из Японии, и дождавшись ответа, даже не задумываясь, что ей ответили не по-русски, произнесла сдавленным голосом:

– Пап…, дорогой папочка…, пап, я тебя очень давно ждала, ты мне очень нужен! Пап, забери меня к себе!… – На конце провода в ответ слышалось только сбивчивое дыхание, потом человек всхлипнул, будто страдал насморком, и что-то быстро затараторил на японском.

Ясуси, снова, от волнения перепутал язык, и опять поняв это, на время потерял дар речи, но быстро собравшись, очень эмоционально, повторил все на русском:

– Да, да – это я, моя девочка, я сделаю все, как ты хочешь, только очень прошу тебя – не пропадай! Я вылетаю первым же рейсом…, хотя как же… – у меня же приход, мои чада, иии…, у меня нет визы, может быть ты?… – Плакали оба, старательно скрывая это и оба же, одновременно прекратив стесняться, засмеялись. Смех сквозь слезы радости, как часто об этом пишут и говорят, и как редко это бывает на самом деле! Что сменит их? Но разве об этом думают, испытывающие счастливое возбуждение души, вкушающие сладостное тепло, растекающееся из сердца!

Тут любой сдерживающий фактор потерпел бы неудачу – слова неслись галопом, безостановочно звучали признания, постоянно высказывалось одинаковое желание скорейшей встречи и быстрейшего воссоединения. Не важно, как и где это могло произойти, сомнения в этом, почти уже, свершившемся факте, не имели и песчинки для основания, а потому после закончившихся на счетах телефонов денег, оба бросились искать самый кратчайший путь друг к другу.

Наиболее коротким оказался, через православную миссию в Японии, и через полторы недели, отец Филарет, благодаря личному приглашению Патриарха, сходил, да что сходил – сбегал, с трапа самолета, путаясь в рясе, которую специально одел, считая возможным только в таком виде появиться перед дочерью…

Наверняка это повествование давно уже закончилось бы, но в этой истории важное произойдет только, когда люди, известные нам, соберутся по одному, известному же нам адресу, и каждый займет свое место соответственно своему предназначению, думая, что делает это по своему желанию, на деле выполняя давно задуманную Волю…

Вспоминая свою жизнь, человек задумывается: «Почему я тогда поступил именно так, а не иначе?». Из имеющихся вариантов развития событий, он может предпочесть и другие, вот только не зная доподлинно, чем они могут закончиться, прибегает, все же, к избранному.

Так же и читатель, пробегая от строчки к строчке написанного, формирует, раз от раза, свои стези предполагаемого развития сюжета, иногда удивляясь, а почему автор повел своих…, пардон, теперь уже наших, героев именно такой дорогой. Вполне, может быть, задуманная тобой, дорогой читатель, и лучше и реальнее, и интереснее, но было именно так…, если, конечно вообще было…

Священник, с немного непривычной внешностью, и привлекательная, стройная женщина тихо, без единого слова, заботливо суетились около холмика, расположившегося между двумя металлическими оградками. Еще недавно, холмик этот, вряд ли был заметен, поскольку после двух десятков лет, просел, а не имея никаких опознавательных знаков, в кустарнике, заваленный мусором, и вовсе воспринимался, как пустующее место на кладбище.

Будучи еще девушкой, учащейся в средних классах, потеряв мать, Весна не знала место ее захоронения. Уверенная в кремации тела, она была удивлена, если не сказать больше, найденной отцом, могилой, что буквально шокировало ее.

Сами бы не справились, но невысокая, купленная здесь же за наличные оградка, устанавливалась бесплатно. Эти же рабочие раздобыли и песок, а смекнув, что законченный вид захоронение примет лишь с крестом у изголовья похороненной, решили за отдельную плату и этот вопрос.

Когда родственники остались одни, вполне довольные своими усилиями, батюшка с нетерпением открыл небольшой чемоданчик, достал облачение, кадило, небольшую книжечку – ее скорее, как привычку, ибо весь обряд помнил наизусть.

Запахло ладаном, послышалось приглушенное пение на церковно-славянском языке. Птицы замокли, а солнечный диск, словно зависший, зацепившись за верхушки деревьев, поигрывал своим светом и тенью от веток и стволов, падающих на землю упокоения женщины, бывшей ему супругой, а Весне матушкой.

Дочь не была верующим человеком, вообще никогда об этом серьезно не задумываясь, считая лишней потерей времени все эти молитвы и походы в здания, венчанные крестом. Ей казалось, все это какой-то игрой, организованной для людей, попавших в отчаянное положение, или напротив, находящихся в завидном пред других, и опасающихся его потерять.

Лишь раз она посещала церковь, и то по просьбе очень известного человека, пожелавшего не только венчаться, но и запечатлеть все Таинство. Тогда, происходившее, показалось слишком надуманным и помпезным, а затянутость мероприятия – излишней причиной для повышения оплаты. Хотя, она не стала скрывать, что рассматривая сделанные фотографии, ей показалось, будто они отличались от других, когда-либо напечатанных, какой-то насыщенностью и излучаемой теплотой.

Отец Филарет несколько взволнованный внешней бездуховностью своей дочери, не проявил этого никак внешне, относясь с должным пониманием. Он не стал ни в чем убеждать, или что-то доказывать, просто делал, что считал необходимым, прежде спросив разрешение.

Дочь, уставшая, но довольная результатами сегодняшнего дня, присев на мраморную скамью, вкопанную на соседней могилке, внимательно наблюдала за отцом. Ей казалось происходящее не возможным – слишком много было за последний месяц, что буквально расшатало ее душу и накалило сердце.

Закурив, она немного отвлеклась. В выдуваемом дыме, возник чей-то облик, не сложно было узнать в нем, когда-то безумно любимого ей Алексея. Их история была невероятной. Многое сегодня притупилось со временем, но никакие, даже многозначащие наслоения, не смогли погребсти под собой память об этом человеке.

Повернувшись к отцу, Весна улыбнулась. Налет грусти, лежащий на ее лице, постепенно стирался – рядом, теперь, по-настоящему, близкий и родной человек:

– Пап…

– Моя девочка?..

– Как же все вовремя… Случайность, а так кстати…

– У Бога все прозорливо… и вовремя… Извини…

– Теперь, думаю, извиняться не стоит. Действительно, все во время… Ты появился, и я стала решительнее, мне, даже кажется, что я много ответов нашла…, и обнаружила, что то, что мне дорого, хранится, где-то позади…, в прошлом…

– Прошлое часто возвращается, правда измененным… Хотя оно бы и с нашим присутствием изменилось. Так, что не жалей, если, что-то или кто-то, вернувшись, своим появлением, заставит тебя многое перестроить в себе. Это то, что делает для нас Господь сегодня. Примешь, и после поймешь, что это к лучшему. Откажешься – пожнешь печаль, либо в попытках оправдания, либо… Не отказывайся…

– Ты даже говоришь все это вовремя, как будто именно ты все это и подстроил… – шучу, папочка.

– Что тебя мучит, дочь? Я вижу, ты не спокойна. Если дело во мне, я выполню все, что ты скажешь…

– Ты ни причем. Дело в нем… Но его нет… Как бы есть, но его нет, а я бы хотела, чтобы он вернулся. Если так случится, я никому его не отдам… – Весна, уже три месяца, как покинула стены института. Пройдя там необходимую реабилитацию, после страшнейшего стресса, она забыла о его причине. Все место в сердце занял снова Алексей, с которым она проводила, почти каждый день по нескольку часов.

По выписке, ее предупредили, что через какое-то время необходимо будет пройти повторный курс. Тогда ей показалось, что это было связано, скорее, с её бывшим гражданским мужем. Она ждала, но приглашения все не было.

Звонок, прозвучавший на днях, заставил ее задуматься о них, как о семье, поскольку появились предпосылки его «возвращения». Это было невероятным, но оставалось фактом, при любых попытках опровержения. Звонивший человек, почему-то, не наблюдающий «Солдата», как врач, а какой-то военный, если это был, конечно, военный, сказал, что возможно, через несколько недель произойдет чудо.

Это был странный звонок, поскольку он добавил, что продолжительное нахождения Алексея в таком состоянии, может иметь разные последствия, не стоит ждать от него полноценности и строить планы, «держа» себя в черном уединенном теле. Он надеется, что она это понимает, и лишь вводит в курс дела, поскольку ее данные стоят в листе необходимого оповещения.

Что же, замечание было верным, к тому же, мук совести она не испытывала. К моменту его ареста, у них были немного странные отношения, испорченные ее предательством. Вспоминая историю его предыдущих семей, она лишь немного могла себе представить, насколько больно сделала. Не осознав полностью свою вину за тогда произошедшее, и громаду его мучений, она продолжала жить и сегодня, более-менее, свободной жизнью, не упраздняя своих контактов с огромным количеством мужского населения, не вычеркнув из него даже бывшего любовника. Все они были некими инструментами, которыми желали стать сами. Любовниками становились совсем другие, и нужно отдать ей должное – их были единицы, о чем мы уже говорили.

Ценя Весну и отношения с ней, «Солдат» не в состоянии был прервать их связь, и предпочел постараться поверить и простить, как бы трудно это для него не далось.

Она то же, не в состоянии была представить себя без него, хотя и наблюдала некоторую натянутость в перестроении их чувств. Они не были уже столь фееричны, как прежде, но стали, как бы глубже и более приземленнее.

Все чаще думая о нем и о своем отце, интересовавшимся второй половинкой, она перебрала все возможные варианты и не нашла не одного подходящего, кроме, как привести Ясуси к Алексею. Это вряд ли представлялось возможным, и причин здесь было масса!

Накомура не торопил, предполагая, что не стоит спешить и наседать, только обретя друг друга. Да и восточная мудрость научила: лучше подождать, чем все испортить.

Сделав необходимые дела по своим обязанностям в Патриархии, отец Филарет нуждался в общении, но не имевшем налет подчиненности или деловитости. Ему хотелось общения с настоящим русским священником или монахом, для чего ему посоветовали посетить монастыри. Случилось так, что все названные, в том или ином месте, монахи были в разъездах, а других он несколько сторонился в виду своей своеобразности и, если так можно сказать, не продвинутое™, из-за отсутствия необходимого количества клира в его стране.

Неординарность его ограниченности в путешествиях и паломничествах, хотя бы в другие города Японии, были обусловлены, наложенным на него государственным надзором, как за бывшим государственным преступником, что он принял как послушание, хотя до сих пор так и смог понять своей вины, за которую уже пробыл почти десять лет в одноместной камере.

Со временем он заставил себя об этом забыть. Священник бессознательно верил в Проведение Господне, и иного «может быть» для него не существовало, а потому смирившись с благодарностью за попущенное Богом, он переживал потерю супруги и отсутствие рядом дочери, все же, так и не справившись человеческими, присущими миру сему, переживаниями…

Сейчас, поминая усопшую любимую, и беря только на себя вину за все произошедшее тогда, он ощущал себя счастливым. Обретя и чадо, и могилу жены, хоть последнее и не очень важно для православного человека, вряд ли он мог желать большего.

Что для монаха большее? Внуки, как он понял, в ближайшее время не грозили своим появлением. Новые миры, могущие открыться в путешествиях, его мало интересовали – Бог был везде. Впрочем, это была не совсем правда, поскольку «земля обетованная» с Гробом Господним, стояли в списке его желаний в первых рядах.

Весна, думая о персоне, которая могла бы удовлетворить не хитрым запросам отца, вспомнила о священнике, отце Иоанне, который был близок к дочери Алексея, ставшей мостиком между ними. К тому же, он был духовным отцом и для Татьяны, и для её отца, и даже для Мартына Силуянова, и вообще, очень хорошим человеком.

Сегодня они должны встретиться, причем ждут этого оба. Отец Иоанн очень интересуется переменами в отношениях между Алексеем и Весной, так же, как и его состоянием, а Ясуси есть, что рассказать – с этого наверняка и начнут…

Японец прохаживался вдоль могилки, наконец-то, обретшей очертания. Весна, закрыла глаза, как-то вдруг ощутив прилив, всплывающего из памяти. Мать представлялась в разных ситуациях, сначала, как застывшие изображения, потом, кадры, начиная сливаться, воплотились в жизнь в движении. Она уже видела и то, чего не было, и то чего не могло быть.

Ей захотелось рассмотреть мать поближе, и в это самое время, когда сознание начало приближать представляемое лицо, мама словно ожив, заговорила с дочерью:

– Доченька, хотя бы постарайся, будь ему дочерью, а, тому другому, женой – ты можешь помочь им обоим, а можешь и погубить себя… – Весна застыла, причем, застыв, ощутила себя в другом мире, что напугало. Улыбка матушки – единственное, что осталось в памяти от видения, сгладила всю необыкновенность, смыв все опасения.

Она очнулась от мягкого удара в лицо, коснувшегося щеки. Почувствовала влагу – оказалось, что это вода…, Святая вода, выплеснутой отцом. В памяти еще держалась улыбка мамы. Взгляд притянул прямоугольный бугорок земли над могилой, в голове еще раз прозвучало «попробуй», и с очередным взмахом руки отца Филарета, вспыхнула радуга, охватившая всю, вновь поставленную оградку. Внутри стояли они оба, оба же и вскрикнули от неожиданности!

Батюшка посмотрел на застывшую с открытым ртом дочь, сам же, еле выйдя из оцепенения, перекрестившись, со словами «слава Богу за всё», продолжил. Боковым зрением, не отрывая взгляда от чудного сияния, он заметил, как засуетилась Весна, что-то доставая из своей, довольно объёмистой, сумки. Послышалось приятное щелканье затвора фотоаппарата и лепетание:

– Не может быть, не может быть!… – Женщина пыталась зафиксировать «на пленку», как ей представилось, чудо, а чудо, как известно – предмет личный, и появляясь, осознается каждым субъективно, даже если оно одно и тоже для всех.

Фотоаппарат зафиксировал радугу, при том, что солнце было уже в закате и прямых лучей на могилу не попадало совсем. Теперь не это было ей важным, а слова…, да что слова, видение не выходило из головы, а фраза, складывающаяся с каждым прокручиванием в памяти, почему-то по-разному, все одно означало: стань настоящей дочерью, и настоящей женой. При этом ни личность отца, ни личность мужа вопросов не вызывали. И воплощение первого было понятно, и по второму какие вопросы, когда ей ясно сказали…

 

Свет и тьма

Оба священника, по-мужски крепко, пожимая руки, не отрываясь, смотрели друг на друга. Отец Иоанн, со своим почти двухметровым ростом, казался великаном по сравнению с протоиереем Филаретом. Возраста они были одного, но это все, что было меж ними похожее.

Как мы помним, наш батюшка обладал, благодаря своим предкам монголам, тоже несколько раскосыми глазами. Разумеется, это не могло ускользнуть от внимания Ясуси, что это скорее повергло его в состояние удивления, поскольку, он никогда не видел в живую ни одного представителя расы монголоидов такой величины.

Присев на кушетку, своей S-образной формой, предполагающую удобное общение, они, некоторое время, молча, смотрели безотрывно в глаза друг другу. Стороннему наблюдателю подобная беседа показалась бы странным время препровождением, и скорее всего, не позитивной направленности.

На самом деле, их взгляды были направлены гораздо глубже внешних слизистых оболочек глазных яблок. Духовная чистота ума каждого позволила проникнуть в доброе начало и рассмотреть хранилище бесценного внутреннего мира, лучащих теплом, милосердием, скорбями и смирением. Первым нарушил молчание гость:

– Я не ожидал в таком мегаполисе суеты и сора встретить такого человека. Как же вам удается сохранить подобные плоды созидательности благодати?.. – В словах его не было лести, но только чистый интерес и желание приобрести опыт.

– Ну что вы, отче, разве можно предположить, подобное только нашими ничтожными усилиями. Я понимаю, о чем вы. Думаю, вы сильно преувеличиваете. Кроме всего прочего, я отдаю только то, что могу, не прося у Бога для себя лично ничего. Ни одной молитвы стараюсь я не произносить пустой и зря. Часто омываю их слезами, порыва…

– Но как же этого добиться, если…

– Тогда Иисусова молитва умным деланием…

– Да, да это я понимаю…, наверное, мой опыт в этом совсем ничтожен…

– Позвольте поинтересоваться, давно вы рукоположены?

– Скоро пятнадцать лет…, боль моя и несчастье в отсутствии духовного отца! Вот уже как шесть лет потеряли мы почившего в Бозе, величайшего наставника нашей обители. Разумеется, я не без исповеди, но нет той духовной близости, того понимания…

– Я могу вам посоветовать…, хотя понимая отдаленность вашей епархии, это неприемлемо. Тогда прибегну к словам святого преподобного Силуана Афонского: «Держи ум свой во аде и не отчаивайся»…

– Да, да, я читал об этом подвижнике, многое взял себе в руководство…

– Что гнетет вас, скажите мне, облегчите душу, в конце – концов, нас многое связывает и помимо церкви… – Разговор их окончился далеко за полночь, прерывался исполнениями обязанностей, возложенных на протоиерея Иоанна по службе, в которых принял участи я и Ясуси. Это настолько сблизило священников, что они договорились совершить паломничества вместе, каким бы сложным это дело не оказалось.

Русский батюшка совершенно не ожидал встретить среди иностранцев настолько, по православному, духовного человека. Он не стал задумываться, как в таком отдалении от православной культуры, ее очагов и центров, вне стен святых монастырей, их братий, паствы и всего, что помогало в свое время ему самому, мог воспитаться и проникнуться духом христианской веры, этот японец. Он просто поверил, зная, что не сам человек обретает веру, а есть она ни что иное, как дар Божий…

Бывший господин Накомура, ныне отец Филарет, совсем об этом не задумывался, он обрадовался обнаружившемуся единомышленнику и соратнику, так преданному Христу, как и он сам. Видя иногда, не чистых на руку, служителей церкви, он, тронутый таким подвижничеством, увидел в отце Иоанне не только родную душу, но и давно желаемого духовника…

Кроме всего прочего, оказалось, что протоиерей еще и духовный отец человека, спасшего в свое время его дочь, и ставшего ей мужем. История Алексея повергла Ясуси в шок. Он не затаил обиду на дочь, не раскрывшую ему эту тайну, понимая, что она посчитала это пока преждевременным. Желая принять непосредственное участие в его жизни, он порывался встретиться с ним, и был вторично поражен, услышав о сегодняшнем состоянии «Солдата».

Чувствуя свой неоплатный долг, Накомура твердо решил, предпринять все возможное от него, что бы, хоть как-то отплатить добром этому человеку. Для начала необходимо было попасть в институт, где он находился, и познакомиться с ситуацией и состоянием здоровья. Такая возможность представится через две недели, когда снова соберутся все родственники, и имеющие отношение к судьбе больного, в известном месте.

Времени, как раз, хватало. Он прибыл в Россию на месяц, а потому, после посещения останется еще неделя с небольшим, для принятия, какого либо, решения.

Отец Филарет понимая, что многого сделать не сможет, для начала изменил свое молитвенное правило, ради молитв о выздоровлении Алексея. Он дал сам себе слово, потратить все зарабатываемое своей литературной деятельности на родине, на медицинские исследования, плоды которых смогут помочь поставить Алексея на ноги…

Татьяна, через пол месяца, возвращалась на каникулы на две недели в Москву. Она еще не знала об улучшении состояния отца, но была полностью захвачена авантюрой со свадьбой, на которую они с Павлом дали согласие, и которая должна состояться в Санкт-Петербурге, через неделю. То есть к отцу она уже должна была приехать замужней женщиной.

Молодой человек долго придумывал для своей любимой разные объяснения и схемы, хоть как-то объясняющие сложность процесса заключения брака в их ситуации. И действительно, какой женщине, тем более, впервые проходящей подобное, понравится официально, якобы, быть женой не возлюбленного, а его брата, пусть, и как две капли воды на него похожего.

Если быть честным, то и сам младший Ослябин не понимал некоторых нюансов, точнее, некоторой их окраски. К примеру, став супругой его брата, она вынуждена будет выполнять не только некоторый круг обязанностей (здесь речь не о сексе, тут мы все понимаем, что настоящей спутницей жизни она будет только для Павла). Супруга дипломата обязана посещать официальные мероприятия, соблюдать обязательные меры безопасности, следить за своим поведением и контролировать себя во время нахождения вне дома, поскольку любое сказанное слово или несдержанное, пусть даже, справедливое, как впрочем, и действие, могут стать причинами не нужных, а порой и опасных скандалов. И это только видимая мизерная часть общего.

Ему очень хотелось точно представлять, как именно будет выглядеть их домашний уют и, вообще, семейная жизнь.

Вместе с этим пониманием, он не воспринимал серьезно возможную опасность, которой она может быть подвергнута. Подозрения, конечно, были, но существует система безопасности, охрана, да и не очень пока виделись причины, по которым, что-то могло произойти.

Так всегда бывает, когда все предпринимаемое на грани риска достаточно долго проходит гладко и безопасно. С Павлом постоянно велась работа по коррекции его психического состояния, самомнения, уверенности. В подобных мерах нуждается каждый, находящийся долго и безотрывно на острие смертельной опасности.

Осторожность и ее мотивация притупляются, даже у самых терпеливых и въедливых. Человек проводит и соблюдает необходимые меры безопасности, тратит на них прежние силы и те же эмоции. Заставить себя это делать не сложно, а вот напрячь мозг, чтобы он постоянно обрабатывал поступающую информацию, и делал это всегда охотно и кропотливо, ничего не упуская, проблематично, поскольку мы сами не всегда находим в этом рациональный смысл.

Как правило, внимание постепенно затуманивается, начиная с дальних подступов, которыми и являются родственники, тем боле жены. С ними появляется еще и аспект, связанный с личными, глубоко сердечными чувствами. Ревность, привязанность, сердечная апатия, надоедливость, обожание, уважение, неприязненность. Все это со временем становится гораздо сильнее, заглушаемого чувства самосохранение. При этом, свои личные характеристики и черты характера, как супруга, возносят человека на некоторую высоту, на которой побудительные мотивы могут вызвать любой экстравагантный всплеск, который, либо получится остановить, либо, пропустив, дашь возможность, кому-нибудь этим воспользоваться.

Другими словами, Павел, пока был не в состоянии полностью охватить возможные перспективы. Он всегда останавливался, в основном на приятном и желаемом, нормальном человеческом семейном счастье.

Не нужно забывать, что оба они готовились стать родителями. По маме это было заметно, хотя и давалось ей легко.

Татьяна тоже не задумывалась, над возможностью появления не праздных интересов к ним с Павлом, в связи с этим странным замужеством, у людей привыкших решать не единичные человеческие судьбы, а судьбы целых народов и государств. Ее персона попадала под такое «увеличительное стекло», которое позволит рассмотреть и то, чего она сама о себе никогда и не подразумевала. Она никогда никому не желала зла, а потому исходя из этого, предполагала, что так живут и остальные, по крайней мере те, кто её окружает и обращает на нее внимание.

Эта девушка бесповоротно верила в Проведение Господне, безоглядно подчинялась супругу, как Господу, и даже не стала спрашивать о причине необходимости стать официально по документам женой Петра Ослябина, а не Павла. Единственный вопрос, заинтересовавший её:

– А мы сможем быть вместе и воспитывать ребенка?… – Имел однозначный ответ, устроивший ее, да и его тоже:

– Конечно, все ради этого…, но будут некоторые нюансы, они тебе даже понравятся…, иии я всегда буду рядом, иногда даже незаметно…

Свадьбу сыграли не громко, но при большом количестве, достаточно специфического народа. «Утечка» о ее подробностях была доведена до дипломатических сфер (конечно, без подробностей, кто настоящий муж), что быстро слилось со слухами о ее талантах, дошедших до Европы из Японии, а потому интерес к ней был довольно большой еще до ее появление в известном обществе.

Визуально определяемая беременность вопросов не вызвала, поскольку Венчались молодые до зачатия, о чем знали почти все гости, поскольку это было объявлено официально.

Старший Ослябин находился на верху блаженства. Планы и возможности завораживали своими перспективами. Особенное место в его мечтах теперь занимал внук. Думая о нем, он переставал дышать, сердце сжималось в комок, взгляд становился мягче, им овладевало состояние, при котором он совершенно не хотел концентрировать свое внимание на страшилках своей службы. Старик чувствовал, что наступает время, когда придется стать другим, настоящим, по крайней мере, в кругу семьи…

Разумеется, генерал одновременно занимался несколькими направлениями. Одно из них совпадало, конечно, не случайно, с направлением деятельности «Седого». Поставленные перед ними цели, были наполовину достигнуты. «Генеральский картель», как он назывался в документах, носивших наивысший гриф секретности, очень сильно пострадал. Созданный взамен ему монстр, поглощал, все новые и все большие объемы, чем притянул большое число подобных, правда, настоящих организаций.

К сожалению, до сих пор не были известны первые два человека картеля. Ясно было, что они имели отношения к высокопоставленным чинам в силовых министерствах. Лев Павлович лично недавно отправлялся инкогнито в Грецию, для коррекции нескольких крупных операций, имеющих именно эту цель главной. У него были некоторые предположения в отношении главы этого «монстра», такого же мнения был и «Седой». Оба были уверены, что все щупальца спрута тянутся к генералу, недавно заместившего самого Ослябина на прежнем посту главы управления. Это был тот самый заместитель начальника федеральной службы безопасности, изъявивший желание попасть на его место.

Никто не мог объяснить, зачем тому понадобилось с важного и, буквально, ключевого «кресла» перебираться на «креслице» Льва Павловича. Теперь, для обоих причина стала очевидной – это единственное возможное место, с которого возможно было охватить и контролировать все происходящее вокруг созданного им огромного концерна.

Был он по национальности латыш – потомок того самого Лациса, даже похож внешне. Фамилия правда была Цисаев, немного изменившись с того времени. Звали его вполне по-русски – Евгений Максимилианович. Умнейший человек, совершенно лишенный предрассудков, ненавидящий слабость и глупость в своем окружении, жестокий, в глубине своих убеждений уверенный нацист, не любящий все русское. Этот служака с первого своего дня ношения погон, служил только себе и всегда умудрялся совместить это с интересами начальства, которое, вследствие своего карьерного роста, перепрыгивая, уничтожал и уничижал.

Связываться с ним опасались, поскольку личность эта была коварная, всегда пользовавшаяся поддержкой во многих министерствах и кругах. Сила воздействия на неугодных, была всегда массовой, в том смысле, что страдал не только сам человек, допустивший против него, какую-нибудь вольность или посмевший ему противостоять, но и все, кто имел к нему отношение, от родственников до друзей и сослуживцев.

В принципе, желаемого он уже достиг, став человеком богатым, властным, всесильным, но что-то заставляло его продолжать стремиться вверх, хотя большего он не хотел. Страсти, овладевшие им, им и управляли, при том, что он всегда справлялся легко и быстро с любой задачей. Сегодняшняя, ни в какую не сдвигалась с мертвой точки и созданный им «картель», чах день ото дня.

Он смог определить только одного человека в верхах, кто имел к этому прямое отношение – Ослябина – отца. Иногда видя его в коридорах зданий управления, здоровался с радушной улыбкой и крепким рукопожатием, взглядом же испепеляя не только тело, но и душу.

Евгений Максимилианович, как раз был тем человеком, подчиненные которого «спасли» Артема от преследования «Седого». «Темник» уже стал послушной машиной, совершенно лишенный личности и не имевший возможности управлять собой. Пока его мозг получал необходимое количество медицинского препарата, завладевшего им полностью, сам он подчинялся, только «слышимому» им голосу. И то, и другое вживили ему в тело, причем приемопередатчик мог работать столько же, сколько и портативная капельница – несколько часов, далее требовалась профилактика, как для человека с его сознанием, так и для техники.

Его уже пробовали в двух акциях, разумеется под контролем, и весьма удачно. Комплексом необходимых физических умений он обладал. Все остальное прививалось и тренировалось в сознании несколькими, специально разработанными для подобных подопытных, программами и играми, похожими на обычные «стрелялки», с элементом нагнетания акцента в моменты принятий решения, в виде команд. Сложность была только в подборе интонаций и тона «голоса», уже давно звучавшего в его больном сознании.

В остальное свободное время Артем, а точнее то, чем он стал, не вылезал из спортивного зала, медицинской лаборатории и тира.

Человек, лишенный личности, эмоций, переживаний, нормальных желаний, с загнанной, душой в самые дальние потемки подсознания, от куда ей уже не было выхода, на удивление ученых, существуя только телом, стремился к смерти физической, поскольку, духовная давно уже случилась.

Невероятно, но этот зомби, еще недавно, казавшийся идеальным лабораторным образцом, оставленный без медикаментов, буквально начинал разлагаться изнутри. Впрочем, необходимых средств было всегда в достатке. Находившийся в прекрасной спортивной форме, «Темник» – ах как этот позывной подходил сейчас этому существу, жил одной минутой, не имея ни мыслей, ни страстей, в секундной готовности к выполнению любой задачи…

Цисаев долго обдумывал, взвешивал и анализировал создавшуюся ситуацию в Греции. Многие его соратники по «картелю» за последние два года, покинули так или иначе, свои посты, те же, что руководили на местах, либо пропали бесследно, либо были арестованы за шесть предыдущих месяцев. Он нисколько не сомневался, что есть среди них те, кто сможет указать и на него, но был уверен, в своей непотопляемости.

Всегда собранный мыслями, знающий чего хочет и каким образом этого можно добиться, Евгений Максимилианович, сейчас не мог точно сказать, чем именно руководствуется в данный момент. Выводы, сделанные им в последние дни, ясно говорили, что оба Ослябиных, и отец, и сын Петр, совместно работают против него. Прежние методы борьбы с врагами, казались очень действенными и по сей день. Узнав о появившемся слабом месте обоих, он посмеивался над их сентиментальной глупостью.

Сидя в глубоком кресле, генерал вертел в руках фотографию, удивительной красоты, молодой женщины. Сначала, ему хотелось растереть ее в порошок, вместе с ее отпрыском, затем он тешил себя воображением его пыток, съемки которых он мог бы послать куда нужно, а еще лучше выложить в интернет, но все было не тем, что могло бы успокоить его гордыню.

Взять ее в заложники, казалось не серьёзным, его враги не из того рода – племени, чтобы идти и на уступки, а потому он сразу отбросил эту мысль. Понимая, что изменить он ничего не в состоянии, а уничтожить ни Ослябина старшего, ни среднего он не может, генерал с сожалением вспоминал о героически погибшем Павле, как об отсутствующем рычажке воздействия.

Знал бы он, что «Ослябя» жив, и что Татьяна именно его жена, планы наверняка бы поменялись, и главный удар был бы направлен в другую сторону. Сейчас же приходилось играть в ва-банк, надеясь на ошибочную реакцию Льва Павловича. В любом случае подготавливаемые акции. Рано или поздно, по его подсчетам, должны вывести из состояния равновесия старого генерала, и вот здесь уже останется только возглавить его управление, как впрочем, и созданную им структуру, призванную «заменить» прежнее его детище.

Да, именно такая конечная цель стаяла теперь в конце всей цепочки. Потеряв, созданный им «картель», он планировал сделать все, чтобы взять в свои руки вожжи управления созданного «Седым» и генералом Ослябиным.

И первое, что предполагалось сделать – это после свадьбы выкрасть Татьяну, причем так, чтобы оставить след, который приведет в западню.

Конечно, Цисаев был осведомлен о ежегодном посещении несколькими людьми одного медицинского учреждения, где, как будто специально уже сведены их стези. Место содержание Артема находилось буквально в квартале от института, оба учреждения находясь под протекторатом Федеральной Службы Безопасности, соединялись подземным ходом.

Реабилитацию после нападения маньяка, проходила, как мы помним в этом здании и Весна, часто посещавшая, находящегося там же «Солдата». По стечению обстоятельств, сюда же был переведен и Мартын Силуянов, ему предстояло последнее обследование головного мозга, с последующей коррекцией, которая должна была убрать дикие головные боли, иногда приводящие к потере сознания – результат касательного ранения головы, во время того самого покушения. Кстати, теперь мы можем раскрыть тайну личности заинтересованного в нем лица.

Читатель уже догадался, что чуть было на «тот свет» Мартына не отправил Евгений Максимилианович – именно его людям Силыч, сам того не зная, «прищемил» хвост. И полковнику еще повезло – если бы не начатая «Седым» операция по уничтожению «картеля», отвлекшая генерала от решения более мелких проблем, то семья Силуянова давно бы уже пострадала вслед за своей главой…

Подготовка к мероприятию не вызывала сомнений в успехе – трое из перечисленных должны были отправиться на тот свет: Мартын, журналистка и находящийся в коме. Татьяна исчезнет, проблем в этом не будет, благодаря подземному ходу. Петр, ошибочно предполагаемый настоящим ее женихом, вместе с отцом, бросившись по следу, попадут в расставленные сети, причем это произойдёт на территории Греции. Он позволит им жить до тех пор, пока Евгений Максимилианович не возьмет полностью контроль над новым концерном, заменившим его организацию.

В этих расчетах было сразу несколько ошибок, благодаря которым добиться конечной цели не представлялось возможным.

Переоценив главенствующую роль Ослябина старшего в организации уничтожения «картеля» и образовании новой структуры, Цисаев, совершенно не понимал ее задачи, бывшие совершенно противоположными, убранной со сцены мафии. Не понимал он, что и Татьяна имеет отношение не к Петру, а к Павлу, который жив, здоров, и гораздо больше принес ущерба, чем оба старших Ослябиных. И главное – этот новый концерн есть детище обоих «КРЕСТОВ», один из которых представлял Лев Палыч, а человек из второго, собственно, и был основным вдохновителем и зачинателем предприятия – «Седой», о котором вообще мало кто имел, хотя бы отдаленное, понятие. Кстати, в этой «командировке» Виктор имел позывной – «Пилигрим». А ведь это только основные участники этих событий…

Эти ошибки не были последствием не качественной работы или просто не умением. У Евгения Максимилиановича не было возможности черпать информацию из множества источников, обычно представлявших свои услуги, поскольку все обращения обязательно имели бы свой след и обратную реакцию, что, в свою очередь, тоже обязательно анализировалось бы… Созданный им «картель» тянул на государственную измену, а значит, приходилось быть осторожным, тем более что он остался практически один.

 

Сны

Эллада сегодня стала почти второй Родиной, когда-то бывшему «покупателю». Завербованные им молодые люди, в высших военных заведениях Советского Союза, в большинстве своем, уже добились многого в карьере и в жизни. Далеко не все были на стороне, защищаемую Виктором. Некоторые отдали свои жизни, но лишь один всегда пребывал в его памяти, несмотря на то, что сейчас, практически и не жил, находясь между землей и небом.

Почему-то, «Седой» считал, что неприкаянная душа «Солдата», освободилась от тела только на время. Иногда ему казалось, что он чувствует ее присутствие. Странным образом это совпадало со встречами с людьми, которых Алексей знал лично.

Последнее время, участились, какие-то видения. Это были запомнившиеся отрывки снов. Они повторялись в воображении и касались одного и того же. Он, как бы со стороны наблюдал, будто чужими глазами, за происходящими сценами общения разных людей. Некоторых он не знал, но во сне, почему-то, отдавал себе отчет кто они, и с этим знанием просыпался.

Поначалу, он пытался отогнать навязчивость происходящего, считая, что это игры его собственного разума. Но духовный отец, принимая исповедь, восприняв все серьезно, попросил подробностей. Священник настоял поразмыслить, чьим бы этот взгляд мог оказаться, хотя бы, исходя из списка участвующих в беседах или заинтересованности в информации, поставляемой таким образом. Другими словами отче настоятельно уверял не отбрасывать именно эти сны в сторону, хотя в принципе, к другим был всегда равнодушен.

Протоиерей Иоанн, не стал говорить своему духовному чаду, что и сам последнее время подвержен некоторым подобным же видениям. Кое-что, из рассказанного пересекалось с виденным им самим. Имея чуткое сердце, и будучи прозорливым человеком, батюшка ощутил опасность, нависшую над другими его чадами: Валерией – Элеонорой, Татьяной, Павлом и Мартыном. Настороженность и серьезность, заставили его совершить внеплановую поездку, сразу по возвращению из паломничества по монастырям с Элеонорой Алексеевной, к своему духовному отцу, бывшему затворником в одном из самых древних монастырей Руси.

Волнение оказалось не праздным, старец подтвердил опасения, и духовным видением предупредил, что все кончится, когда неприкаянная душа страдальца вернется в тело:

– То и будет ему вторым началом… – После чего, пожевав седой ус, добавил с хитринкой:

– Смотри, сын мой, за «Пыльцой Ангела», она или спасет или погубит… – Отец Иоанн, в удивлении поднял брови. Он сразу понял, о чем речь – тот порошочек в мешочке, что Элеонора получила, при видении. Но от куда же это стало известно?

Секундное замешательство прошло, в чувствах он припал к, почти прозрачной руке, духовного отца и произнеся:

– Ну конечно же!.. Слава Богу… – Оба, без дальнейших слов, отдались происходившему в душах.

Подняв с колен только что исповедавшегося, старец усадил его рядом на скамью, служившую ему всем, что можно представить. Другой мебели, кроме иконостаса и не было. Наставление продолжилось следующим:

– От этого…, оживет он или нет, зависят многие судьбы и в прошлом, и в настоящем, и в будущем… – Не задумываясь, как чья-то судьба может зависеть в прошлом от настоящего или от будущего, протоирей кивнул, и получив благословение, через два часа уже ехал в поезде обратно в Москву.

Элеонора Алексеевна закончила свое путешествие несколько раньше, но уже с нетерпением ждала возвращение батюшки.

На полпути, в момент, когда появилась связь, он получил сразу два сообщения, чему не удивился.

Первое было от Элеоноры Алексеевны, второе от ее внучки. Не договариваясь, они одновременно послали почти одинаковый текст, получив и одинаковый ответа – «Жду вас к вечеру на чаек 22.00. Спаси Господи!»

В ожидании батюшка совсем не чувствовал усталости, время пролетело одним порывом ветра, и все, что он помнил – непрестанное делание им молитвы от самого выхода от старца, до своей келейки…

Женщины появились ко времени. Самовар принесли за пять минут до их прихода, как раз, минута в минуту, когда священник закончил читать свое правило. Кланяясь, и после, благословляя обоих вошедших, он, после целования, мягко произнес:

– Что сестры, умаялись…, или сны беспокоят?… – Сказанное, будто молнией, прибило обеих к полу – по поводу снов он попал в самую точку!

Мы все полны мистицизма, мы сами загадки и настолько индивидуальны своими тайнами, даже от самих себя, что таким же воспринимаем весь окружающий мир. Каждый из нас по-своему видит его, и пытается изменить под себя. Когда это не получается, мы начинаем верить, что, все же, кое-что вышло.

Мир же, оттолкнув все наши усилия, будто смеясь, одним мазком может ввести нас в состояние, о котором мы будем вспоминать всю оставшуюся жизнь, если сможем, конечно, из него благополучно выйти.

Что мы думаем о сновидениях? Как реагируем на них? Что они для нас? У всех по-разному, причем, в разные промежутки нашей жизни, разнится и отношение. Да что говорить, если не верящий в них, все свое существование человек, вдруг начинает утверждать, что ему всегда снятся вещие сны. Они бывают разные. Об этом существуют целые учения. Многие зарабатывают на их пояснении большие деньги, умудряясь убеждать не глупых людей в том, к чему они потом станут бессознательно стремиться.

Наиболее ценная мудрость: «Ночь прошла и сон за плечи!»

Но бывает их навязчивость и, действительная предвещательность, очень даже возможного, притягивает и не дает спокойно о них забыть. Что делать, если сны нескольких человек, касаются одного события, но остаётся непонятным – предупреждают они о хорошем и долгожданном, или о нежелательном и страшном?

В нашем случае, все видели, что-то свое, где пересекалось реальное с невозможным…

Батюшка смотрел на своих чад без вызова, скорее уставшим взором, выглядя человеком, слышавшим уже миллион раз то, о чем ему хотели поведать. Это была всегдашняя его привычка, помогавшая осадить человека, желавшего рассказать о произошедшем с ним чуде или явлении ему Самого Господа.

Обе осеклись, но вспомнив важность снов, по старшинству начали:

– Ты у нас, батюшка, прозорливец…

– Да обычен я, не наговаривай. Все от Бога, что есть…

– Пусть. И все же. Что не говори, а страшно даже стало. Видела…, урода, как будто демон, сидит на подоконнике и наматывает веревку на руку…, а я, как будто его мысли понимаю. Сидит и считает: «10… 20… 30…» – души им загубленные. Нууу, думаю, на этом остановится, третий этаж – куда ж больше, и так уже длинная…

– Почему третий?.. – Отче напрягся…

– Помилуй, так в больнице этой, где отец Танин…, он как раз на третьем…

– Больница? Опять больница… Ну…

– Он все считает и считает. Вдруг остановился и как закричит: «Еще пятерых не хватает!» – то есть, пяти душ, для сплетения достаточной длины веревки, чтобы ему окаянному, попасть, куда он хочет. Присмотрелась, а он уже отматывает от рулона туалетной бумаги. Отмотает и отдерет, отмотает и отдерет, а на каждом этом кусочке, чья-то душа. Оторвал, бросил…, и с бумажки душа взлетает, будто, что жил – то зря. Я стараюсь рассмотреть, да не вижу – одеваю очки за очками, а разглядеть не могу! А он все пять, да пять! Вдруг, вижу в палате то не одни мы, а как всегда несколько нас. Только в этот раз все под балахонами одинаковыми – ни лиц, ничего не видно. Отдерет он, выбросит, и один балахон, и тот, кто под ним, вслед за бумажкой… фьють! Я уже и молиться стала, всех в здравии помянула. Не знаю, батюшка, как пятерых отсчитал, так брык, и с подоконника вниз…

– И кто ж остался?

– Да проснулась я, только и поняла, что цифру пять! Не верю я в сны, драгоценный ты мой, да только неспроста этот!

– Неспроста, неспроста, Ляксевна, как пить дать, неспроста… Бди непрестанно, раз так. Чувствую, тьма собирается. Святынька с тобой?

– Со мною, отче, со мной…

– Знаешь же, что каждое благое дело, а тем более, начавшееся с того, что мы с тобой видели на твоей родине, противодействие иметь будет. И раз был сам чудотворец Алексей…, жди и самого дьявола!

– Свят, Свят, Свят!

– А то ты его, перепугалась, что ль? Как хулиганить или грешить…, в молодости, в молодости… – Поправился отче и продолжил:

– Все мы ему, в свое время…, свечки ставили…, кто чем. Кто в картишки перебрасывался, кто водочкой, а кто и похлеще! Все, даааа…, всеее. Спаси, Господи!… – Элеонора Алексеевна сняла мешочек с шеи и протянула священнику. Тот с благоговением принял, поцеловал, и почесав в бороде, задумчиво, как бы сам у себя, поинтересовался:

– Может разделить? Наверняка и одной пылинки хватит… – Подумав. Сам себе и ответил:

– Мня, мня…, отец мой сказал, что это и оружием может стать, и лекарством, и проводником…, только вот тому, кому надо достаться должно. Для них-то там… – Поднял указательный палец вверх, имея в виду Царствие Божие:

– … это поди, как кислород в воздухе, а у нас…, дааа… Вот, что сделаем. Разделим на пять частей – тебе, Ляксевна, тебе, Татьяна, и каждому священнику по части… Мня, мня… А сколько нас будет – отец Филарет, отец Андрей, если сподобиться, и я многогрешный… Так то оно так, только, чувствую, за эти две недели, что остались, многое еще произойти может… – Покопавшись еще в бороде, отец Иоанн, наткнулся взглядом, на совсем понурую Татьяну, о которой совсем и забыл. «А ведь может быть, это её, со чадом то, больше всех и касается» – подумалось ему. Он взяв ее за руку, усадил на сундук рядышком и спросил, гладя по голове:

– Ну, матушка, а у тебя что?… – Капля за каплей начали вывалиться из огромных глаз, падая в подставленную, батюшкой ладонь, большие слезинки. Он показал на них, образовавших маленькую лужицу, и сказал, чтобы успокоить:

– Смешаю с елеем и добавлю в Господскую лампадку – ни одна зря не пропадет. И сама помни – о каждой Господь знает. Ну, дочь моя, в чем печаль?…

– Прости, батюшка… Видела я себя глазами маленькой себя же… мне кажется это было, ну тогда в первый раз, помните, когда еще дядя Мартын пришел и сказал, что дяди и тети подарили моему отцу второй шанс. Мне тогда совсем…, толи девятый, то ли десятый год шел…

– Как не помнить – помню! Ты тогда…, мы еще соборовали твоего батюшку, а ты все время его голову буйную в руках продержала… Ннн-дааа…

– Угу…, вот это и видела…, или чувствовала поначалу. Вроде бы держу его голову, а он тогда еще, как младенец, будто спит. И снилось ровно тоже самое. Стою я, держу, а мне все тяжелее и тяжелее, уже и выскакивает. Знаю, выскочит – разобьется. Кричу о помощи, но ни один не двинулся, как будто вымерли все…, а потом, как начали драться. Бьют друг друга, рубят на куски, кровь везде, отрубленные руки, ноги, головы, и конца края нет! Вижу, то один пытается подойти, то другой, но ни у одного, ни у второго не получается… Вдруг, появляется такой страшный, почти с черным лицом. Рожа совсем звериная, вся в язвах и трещинах, глаза, потухшие, но все видят и смеются ледяной злобой. По шее погладил, мол, тебя в самом конце… Погладил и протягивает мне голову… – Тут она заплакала еще пуще! Выпив несколько глотков чая, взахлеб продолжила:

– Мне и так тяжело, а тут еще это. Думаю: «Дайка выброшу, отец важнее!». Да забыла, в какой руке принесенная голова, глянула, а в одной руке голова папы, в другой Пашеньки моего… – одни головы, и обе просят, даже требуют, чтобы именно его голову выбросила. Хотела помощи или, хотя бы совета попросить, а вокруг сплошная стена огня! И вдруг отец повернулся, как-то так…, то есть голова его к Паше, и что-то шепнула ему на ухо. Тот согласился. Папа мне говорит: «Ты, дочка, пригни ухо своё к моим губам…». Только я к нему подалась, как муж мой откусывает себе язык и плюет в огонь… Все пропадает… В руках только голова отца, а губы шепчут: «Либо я, либо он…, но выбирать мне! Я тебя счастья лишил, я его и верну…, помолись о душе моей……. и вот…

– Еще?… Еще кого-нибудь видела?…

– Нет, отче, а должна была?

– Не в этом дело…

– Хотя…, может показалось – священник… он прыснул на лицо этому бесу, иии… дальше не запомнила… Еще, кто-то с белой головой…, или волосами…

– Белые волосы…, чем дальше, тем больше серой пахнет. Молитва нас только спасет…

…

Человек с белыми волосами, сидел, облокотившись локтями о барную стойку. Солнце палило нещадно. Пляж отеля был заполнен. Пиво закончилось. Вместо обычного, принесли безалкогольное, поэтому бармен, поливая своего помощника словесными помоями, отправился сам.

Две бирмарки, лежащие на столе, одна красного, другая черного цвета, рекламирующие разные сорта пива, привлекали, поочередно, его внимание. Подымая перед глазами красную, он произносил: «Или так?…» – поднимая вторую, спрашивал, сам себя: «Или так?». Он не столько был озабочен выбором, поскольку давно принял решение ехать в Москву, сколько пытался представить концовку этой поездки. Как он не просчитывал, а все заканчивалось бойней. Вот только где она произойдет. Осталось «поставить последнюю банку», как он говорил, имея в виду, те самые банки, что ставят при простуде на спину.

Последнее действие оставалось предпринять, чтобы поставить точку в этом долгом и трудном деле – разобраться с Цисаевым. Как это будет – для него уже не важно. Главное скорее! По его данным, тот что-то затевает, но что, пока не известно.

Два дня назад нарочный доставил пакет, где на нескольких десятках страницах, полностью заполненных текстом, было всего несколько слов, предназначенных ему: «отец и сын проявлены. Цели определены – возмездие у больного». Виктор стразу понял, что речь идет об Ослябиных, но какой из сыновей попал под прицел? В них-то ничего страшного – они присягу давали, и умереть сумеют, а вот…

Связывая один с другим факты, выстраивая из них логические цепочки, и соединяя их воедино, он понял, кто еще подпадает под удар. Не став спорить с собой, Виктор спрашивал и сам же отвечал: «Почему именно в институте у «Солдата»? – Там соберутся люди, которых ты знаешь. Но их проще убрать по одному. Да и не все нужны! Ослябиных там не будет. В чем причина? – Вопрос не правильный, но и на него есть ответ! Это главное!… Старшего, так просто, не ликвидировать. Так и в институте он не появится. Ослябин сам, скорее, устранит «Солдата» за «Гриню», чем поддержит его, да и не его уровень. Так… Петр будет здесь в Греции… Ага, люди картеля не знают, что Паша жив! Первое – играть на этом можно и нужно. Значит, сделать вид, что Петр здесь, Павла же отправить скрытно, если он, конечно, собрался ехать. Далее. Почему у «Солдата»? Может заложники? Вряд ли, Цисаев прекрасно знает, что в России на это никто не клюнет. А Татьяна? Конечно! Но никто не знает, что Паша жив, и он её настоящий муж. Не складывается… Хотя Таня, все равно карта сильная, как месть… – этот может – гнида конченная! Вот!… Мартын! Теперь понятно, кто «мочил» его следственную группу. Конечно, он же работал по этому ведомству, по указанию двух министров, и хорошо подчистил цисаевских уродцев. А что если эти Ослябины… Если им подбросят, кажущийся верным путь спасения Татьяны, а ведь она уже на сносях! Они вполне могут броситься спасать Таню. А если она родит, то это будут уже два заложника! Прямо в точку! Ребенок…, новорожденный! Кто перед этим устоит. Все равно цель не ясна. Ему и один-то «КРЕСТ» не осилить – никому не осилить! А тут два…, а кто сказал, что он знает, кто замешен в уничтожении его картеля? Не может быть! Так, как он сейчас, можно играть, предполагая, что за этим стоят только частные лица. Неужели он думает, что убрав Ослябина, сможет возглавить наш «концерн». Если бы этим занимался один Ослябин – может быть. Значит, обо мне ничего не знает. А когда знал то кто? Вывод. Исходя из ошибочного информирования, он устроит резню… Стоять! А кто «резать» то будет? Ликвидаторы у него, конечно, имеются, но не тот уровень… «Темник»! Но где он? Что с ним? Этот маньяк может натворить, что угодно… Что он с ним самим сделал? Я слышал, что один эксперимент удался…, ненадолго, правда… Эти зомбики долго не живут, почему-то начинают разлагаться изнутри, чернея снаружи, но пока разлагаются – два года максимум, полностью управляемы. Голос…, голос, им управляемый, точно нам не подобрать…»

Основное было понятно, причем «Седой» поверил в безошибочность своих выводов. Подобрав вопросы, оставшиеся без ответов, он понял, что не получит их, и решил действовать по обстановке.

Завтра предстояла встреча с Павлом, больше никого в курс дела вводить было нельзя.

Стоит ли удивляться быстроте анализа? Вспомните о снах, которые видел Виктор.

После исповеди, он не мог отделаться от мысли, что все снившееся, он видел глазами «Солдата». Но как это могло быть?! Все происходило сейчас, когда Алексей лежит в коме, и живым то считаться не может. Душа его где-то… – тут он осекался и постарался больше об этом не думать.

Неприкаянная душа может, наверное, видеть и понимать чужие размышления, но ретранслировать? Да и вообще, он не мог думать такими мистическими категориями, хотя других не оставалось!..

Из мира духов хорошо видится красота мира «тварного», но все затмевает непонимание, неразумность и ограниченность самих людей. Им никто не мешает пользоваться имеющимися возможностями, теми же, что пользуюсь, сейчас, я. Пусть я дух, но ведь и человек, тот же дух, только облеченный в тело. Хотя разница, конечно, есть! Идеальным было тело, вместившее в себя Божескую сущность Господа. Оно было способно на все, что умеют здесь. Только совершенно чистый может воспользоваться идеальным.

По человеческим меркам, это можно сравнить с двумя машинами. Попробуйте представить, чем закончатся гонки, если в сломанный автомобиль посадить, впервые севшего за руль – это аналогия поврежденной сущности человека. А профессионалы ному гонщику предоставить, созданный спорт кар по образу и подобию его мыслей, и мечтаний – это, пусть и очень отдаленная, но все же аналогия того тела, которое создал Господь изначально для Адама.

Почти каждый человек, нарочно или намеренно, может внушить, что-то другому. Сегодня внушают, довольно успешно и массово. Никто над этим не задумывается, и двигаясь стадами в указанные загоны, постепенно превращаются в животных. Это самая большая насмешка над трудом и мыслью Создателя, но и на это тоже воля Его, возможно, чтобы выбрать тех, кто способен этому сопротивляться. Зачем? Этого даже Ангелы не знают.

Что ж странного или необычного в том, что я смог во сне внушить Виктору, видимое мною. Это не составляет труда. Если читаешь мысли, можешь их и диктовать. Необходимо полное доверие, какая-нибудь духовная связь и своевременность. От куда взялось и то, и другое – не имею понятия, а о своевременности, уже догадался любой из вас…

Что подвигло меня, что-то внушать человеку, с убеждением, будто он воспримет послание, как должное предупреждение? Наверное, свое личное переживание и чувство приближающегося важного момента. Возможно, скоро произойдет то, что окончит мое подвешенное существование здесь.

Я сделал это с одобрения Ангела, не нашедшего ничего в этом зазорного, ведь и сами они, наши Хранители, часто пытаются донести до нас нечто важное, направляют, наставляют, защищают…

 

В предвкушении и ожидании

После прохождения реабилитации в институте, Весна возвратилась не только своими мыслями, но и душой, к Алексею. Не прошло и нескольких дней, как в виртуальном мире интернет сетей исчезли ее личные странички. Осталась только одна, необходимая по работе.

Сделав выбор, женщина, успокоилась и, как-то спонтанно стала стремиться к самодостаточности. Количество имеющихся прежде внешних раздражителей постепенно дошло до минимума. Благодаря уменьшившемуся количеству контактов, большинство из которых, было не нужно, появилась масса неожиданного свободного времени. Чтение успокаивало и отвлекало, работа позволяла воплощать творческое начало. Чем меньше суеты, тем меньше и последствий от нее.

Жизнь начала приобретать иные вкус и смысл, как будто, возвратившиеся из первых дней, проведенных с «Солдатом», сразу после того вечера, когда они, все же, разделили ложе.

Давно ей не было так хорошо, но всегда имеется, что-то, что нарушает покой, не давая насладиться, и что повышает его цену.

Случилось так, что пару недель назад, она познакомилась, по рабочим моментам, с военным корреспондентом. Интересный внешне и не обычный поведением, молодой человек, как-то ненавязчиво, очень понимающе, без претензий, поначалу, на отношения, привязался к ней, предложив дружбу.

Не желая обидеть, в надежде, что все, само собой, сойдет на «нет», она не придала этому значение. Парень, не был похож на журналиста, кроме протекции больше ничего не имел, но умел удивительно вовремя всегда подворачиваться, оказывая маленькие и часто ненужные услуги.

Не сразу стало заметно, что он сумел пролезть в ее окружение, и начал появляться в тех же местах, что и Весна.

Занятая отцом и текущими делами, она не сразу разглядела, что парень стремится стать незаменимым, пытаясь занять часть ее жизненного пространства. Её задело, что он постоянно старался, что-то организовать, и почему-то, последнюю неделю, упоминал то самое число, когда она должна была появиться с Ясуси у Алексея.

Вообще вокруг этого события, что-то начинало назревать. Обеспокоившись, она посетила Мартына в том же институте, но кроме него больше никуда не успела, и как раз из-за этого самого парня, названивавшего ей на телефон два часа подряд.

Мартын Силыч казался напряженным, что списалось на головные боли, ставшие, впрочем, терпимыми, благодаря лечению. Силуянов, высказался, что чувствуя что-то, не может связать нервозное состояние именно с этим днем. Скорее, это обычная депрессия из-за понимания, что прежним он не станет.

Ранения давали о себе знать, как и последствия от принимаемых медикаментов. Не ясным было и будущее. Скорее всего, он уйдет на пенсию. Достаток и комфорт, себе и семье, уже обеспечены, но не этим, и не для этого он жил. Бездействие, отстраненность от прежних событий, не нужность в нем, как в профессионале, отсутствие дружного, сплоченного коллектива, да и просто сытая, спокойная, пустая жизнь, вот что страшило его, более всего остального!…

Выходя из института, Весна, поймала себя на мысли, что не одна. Почувствовав, чье-то неприятное присутствие, она решила не подавать вида, но узнать в чем дело. Пройдя в сквер и сделав вид, что ждет человека, прогуливалась, болтая по телефону. В действительности же она попросила подъехать знакомых фотографов и переснимать всех в радиусе ста метров от нее.

Уже вечером, разговаривая с папой, перебирая в компьютере файлы присланных фотографий, она с удивлением обнаружила несколько, на которых был запечатлен ее новый знакомый. Он наблюдал, а точнее следил за ней. Ребятам, делавшим эти съемки, показалось, что он ждал момента предполагаемой встречи, чтобы снять его на камеру. Изображая туриста, он вынюхивал почти полтора часа, в то время, как ни одной достопримечательности в этом месте не было.

На завтра ее ждало событие неожиданное и неприятное. По выходу из дома, к ней подошли двое и попросили присесть в, рядом стоявшую, машину. Конечно, помня лихие года, она отказалась, предложив пройти в кафе напротив. Мужчины, показав удостоверения, какого-то управления ФСБ, попытались настоять на своем и применить силу.

Вовремя подоспел отец, выходящий следом, но задержавшийся.

Не высокий и пожилой, к тому же облаченный в рясу священника, он смог выиграть только несколько минут. Все окончилось бы неизвестно чем, если бы он не уделял ежедневно, часть своего времени, любимому единоборству. Конечно, ему тяжело было противостоять двум, весьма неплохо подготовленным парням, но неожиданность – первое из оружий, которым учит пользоваться некогда любимое им «Искусство войны» Сунь-Дзы…

Машину Весны догнали уже у пресс центра. Где она спокойно вышла в круг, встречающих ее сослуживцев. Благодаря этим обстоятельствам, разговор с сотрудниками известного ведомства начался в кабинете главного редактора, хотя и продолжился на «Лубянке».

Как и положено, вопросам не было конца, ответы на большинство, из которых не были важны, а суть свелась к необходимости выделения человека для ее личной безопасности. В кабинет вошел целый старший лейтенант, оказавшийся, тем самым навязчивым парнем. Отказаться не получилось, причем ее предупредили, что он, в связи с повышенной опасностью, будет находиться везде, куда бы она не отправилась. Исключение составлял только дом.

Всем, кроме нее, это показалось хорошим признаком, поскольку события последнего года, действительно сгущали тучи. В конце концов, осталась в подвешенном состоянии и история с, переданными Силуяновым, документами, да и маньяк, что чуть было ее не убил, гулял на свободе!

Тогда, еще в кабинете, Весна хотела поинтересоваться о встрече, которая должна была состояться уже через неделю, но почему-то сдержалась… И вот удивление – о ней сказал сам генерал, чуть не поставив на ней акцент, предупредив, что этот самый маньяк, скорее всего воспользуется моментами периодически повторяющимися ежегодно.

Спорить было бесполезно, и она сдалась.

Отец, ждавший в храме неподалеку, был обеспокоен сам, поскольку принимал это все на свой счет. Он был уверен, что тяжесть обвинения в участие в попытке переворота на Родине, как бывшего государственного преступника, ложится и на дочь в ее стране.

Переубедить его было не возможно, мало того, он очень удивился, что его не арестовали за противодействие такой могущественной структуре, которая не умеет прощать. Накомура успокоился только после разговора по телефону с секретарем Патриарха, убедившего его объяснением, что в этой стране гостей Его Святейшества не принято придавать гонениям, даже, если в своей стране они, когда-то считались государственными преступниками.

Не совсем зная, что предпринимать, Весна, с одной стороны, понимая серьезность опасений, высказанных в кабинете, а с другой, чувствуя, какой-то подвох, решила «спустить все на тормозах», предупредив, через отца и батюшку Иоанна, Татьяну. Это и было единственно нужным действием.

Информация, дошедшая до Павла, уже по телефону, поскольку он был еще в Греции, внесла полную ясность в недописанную «Седым» картину, им предполагаемого. Как мы понимаем, генералом, говорящим с Весной, оказался, никто иной, как Евгений Максимилианович. Его карточный домик надежды сложился, по его мнению, в могучую крепость, и ждал своего часа…

Молодой человек, приставленный Цисаевым к Весне, усиленно делавший вид очень близкого, ей человека, надоел за первые два дня. Он лез везде, куда его не просили, пытался зайти даже домой, хотя, кажется, у подобных ведомств в этом проблем никаких не было. Относясь к нему, как к необходимой неизбежности, она на третий день перестала замечать его совсем…

…

А что же «Седой» и Павел? Как мы помним, только эти два человека смогли докопаться до сути готовящегося в институте. Стараниями Виктора стала понятна цель и методы ее достижения, но не подробности. Любая утечка, практически гарантировала неприятности, причем неожиданные и неизвестные. Вдвоем тяжело противостоять целой организации, тем более, с такими возможностями. Не понятно было, от куда и когда именно ждать удара. Предположительно ударными силами будет охранник Весны, если сможет пройти за ней внутрь, в чем не было сомнения. Возможно, он станет, только прикрытием для другого. «Темник» не выходил из головы обоих. Паша надеялся, что ненависть Артема к нему настолько сильна, что первым он постарается убить его, если будет понимать, что делает.

Иное мнение было у напарника – кого прикажут, того и попытается убить первым.

Кроме всего прочего, могла осложнить ситуацию, какая-то готовящаяся родственниками «Солдата» церковная служба, как предполагали оба – Соборование. Под бородой и одеянием можно спрятать не только кого угодно, но и что потребуется. Проблему представляла возможность создания только одного «рубежа обороны» – по периметру реанимационного бокса, хорошо, хоть просторного.

Никто из них не знал точного расположения подвалов и чердаков – только то, что рассказала мужу Татьяна, и смог достать окольным путями, «Седой», в виде чертежей, уже не раз перестраиваемого здания. Хорошо, хоть окно выходило в лес, и было не досягаемо для снайперов.

В день рождение Алексея, как раз, в Афинах проводилось крупное международное мероприятие, где присутствие Петра было необходимо. Супруга могла отсутствовать, но это уже не важно. Главное, что Петра-Павла, как единицу, никто ждать не будет в Москве, так же как и Виктора. Охрану дипломата же придется увеличить вдвое, хотя и было понятно, что его персона, скорее всего, станет разменной картой, а значит, он нужен будет живой.

До этого дня необходимо было узнать в лицо всех врачей, вообще, медперсонал и представителей охраны. Последние не были гарантом защиты, и напротив, могли стать агентами, помогающими Цисаеву, причем сами об этом и не подозревая, уверенные, что помогают государству. Раздобыли фотографии генерала, Артема, даже охранника, приставленного к Весне. Но что это, когда не ясно было, кого ждать и сколько их будет.

Оставалось несколько дней, и Павел отбыл в столицу. Он встретится с отцом и попросит подстраховать. При этом он не сможет объяснить ни сути дела, ни подробностей. Даже адрес назвать не имеет права. Это было тоже рискованно, ведь случись непоправимое с сыном Ослябина, и Татьяной, носившей под сердцем внука, его действия могут попасть в заранее расставленные ловушки. Но еще больший риск – рассказать о готовящемся.

Два дня уйдут на подготовку спецтехники и экипировки. Ночь на изучение здания, в чем примет участие и «Седой».

Виктор понимал, что все принятые меры могут оказаться ничем, по сравнению с подготовленным генералом. Элементарно все можно будет заминировать, доставив готовое устройство за минуту до взрыва. Кто знает, планы могли поменяться. Несколько раз он порывался предупредить их, но Евгения Максимилиановича «достать» за такой короткий промежуток времени было не реально.

Упростило бы дело, найди они место содержание «Темника». Он был уверен, генерал сделает главную ставку на него, хотя, возможно именно здесь и крылась ошибка. Скорее всего, это будет последняя акция, в которой он примет участие. Вряд ли в его программу заложат отход и самооборону. Тело его разложится часа за три до состояния, при котором ни один криминалистический эксперт не снимет ни одного отпечатка, даже рисунок ушной раковины, из-за опухолей, изменится до неузнаваемости.

Скрыться, в планах этого нападения, суждено только одному. Мысли его сошлись на том, что и охранника Весны ждет та же участь, что бы создалось впечатления выполненного долга, ценой собственной жизни. Ведь не может же он пропасть, когда она должна быть убита. Хотя…

Ему было ясно, что, кроме «телохранителя», Артема, и кого-то, неожиданно затесавшегося в персонал, должен быть еще один. Конечно, это может показаться слишком, для нескольких мужчин и трех женщин. Но если представить, что «Темник» – останется поверженным маньяком, пусть и просто, кем-то опознанным… Здесь его посетила мысль, что Весну могут оставить, как свидетеля, которая сможет его опознать. Кому, как ни ей?! Ах, мысли – мысли, если бы они еще совпадали с реальностью. На этом он остановился, определив себе задачу, не доверяя никому,»сканировать» послезавтра любого представителя персонала института.

Еще один вопрос, интересовавший его – как каждый их этих парней собирается входить?..

 

День рождения

Обычно бывает один день рождения, и празднуется он раз году. Бывает и два, когда человек избегает гибели невероятным образом, и пораженный этим, воспринимает этот день важнее настоящего своего появления в этот мир. Кто-то празднует день Ангела, а кто-то действительно, вернувшись после смерти, всё время этого дня, в течении оставшейся жизнь, проводит в церкви в благодарственной молитве…

Это, если мне не изменяет память, была одиннадцатая годовщина нахождения «Солдата» в состоянии, мягко говоря, не пассивном, буквально, граничащим с оживанием. Врачи, в своем мнении были почти единодушны. Мало кто верил в возрождение человека, проведшего столько времени в коме. Так было десять лет и девять месяцев, пока рядом с ним не появилась женщина, и не поняла, что он ей нужен, как и прежде.

С тех пор с ним начали происходить изменения, постепенно приведшие, как выразилось одно светило, в состояние обычного, но очень глубокого сна. В этой ситуации решили применить активную терапию, в виде массажей, физиотерапевтического воздействия, и даже пригласили доктора из Китая, способного воздействовать на точки акупунктуры, посредством иглоукалывания.

Конечно, дело было не в бесценности этого человека, как субъекта, представляющего общественную ценность. Скорее наоборот. Преступник, осужденный на длительный срок, имеющий на сегодняшний день долг перед обществом. Хотя личность, сама по себе и представляла некоторый интерес, и, прежде всего, своей невероятной судьбой.

Но кто сказал, что она закончилась?! Бывает так, что Господь дает второй шанс, и если Он так поступает, то, наверное, имеет для этого веские основания…

…

Читатель помнит об имеющемся противостоянии. Обе стороны смогли приготовиться, и каждая к своему предполагаемому развитию событий.

Конечно, Виктор не смог узнать о существующем подземном ходе – им пользовались крайне редко сегодня. «Темник» был к этому времени совсем не тем Артемом, и вообще, человеческого в нем осталось чуть. С каждым днем его, все труднее и труднее, становилось поддерживать в «рабочем» состоянии. Функционировать это существо могло в день не дольше трех часов. Правда, за это время он многое мог успеть сделать. Лишенный чувств, эмоций, способности рассуждать, а значит понимать и сопротивляться, он мог действовать лишь напрямик, выполняя установку наикратчайшим путем…

Все гости собирались обычно к полудню. Но сегодня Татьяна просила прийти к 14. оо., выполнив просьбу своего мужа. «Седой» надеялся, что это может сильно помочь, сбив планы Цисаева.

Артем и проводник ждали уже два часа, а это значит, что у монстра осталось, максимум, столько же.

Вадим – «телохранитель» Весны, беспрепятственно прошел с ней и остался около двери в палату. Именно он был направляющим звеном «Темника», то есть «голосом». Еще один человек находился среди обслуживающего персонала. О том, кто это, не знал никто из подчиненных Евгения Максимилиановича, и тому была веская причина…

Все, кажущиеся, недочеты, на деле были призваны скрыть информацию, были продуманы до мелочей. Каждый «ликвидатор» имел свою последовательность включения в ситуацию, и, соответственно, свои цели и задачи.

Как догадался читатель, уйти должен был только проводник, по возможности с заложницей. В случае его смерти, Артем, должен был устранить и эту помеху…

Наши же друзья успели обследовать досконально все здание института, проштудировать почти весь персонал. Установили они и специальные детекторы на предмет обнаружения составляющих химических компонентов взрывчатых веществ, реагирующие на плотность, содержащуюся не менее чем в ю граммах.

Несколько портативных видеокамер, управляемых с маленького пульта, дающих кодированное сигнал на видео приемники, встроенные в специальные очки, с фокусировкой видеоизображения на внутреннюю сторону прозрачной линзы левого глаза, давали представления о движении на этаже и около палаты снаружи здания. Последнее на случай, если попытаются проникнуть в бокс с улицы.

В самом помещении палаты, и коридоре, ведущем к нему, Павел установил дистанционно инициируемые свето-шумовые гранаты. Одна из них, удачно оказалась расположенной напротив Вадима, в двух метрах прикрепленная в большой горшок с Монстерой, что может позволить его «выключить» на минуту, как минимум.

Большего с технической стороны придумать было не возможно.

Виктор успел «завербовать» одного врача с этого этажа, и рискнул за час до назначенного времени, переговорить с другом Мартына Силыча, когда-то бывшего заместителя начальника ОМСН, того самого Пашу Крышникова, находившегося, по сей день, в прекрасной спортивной форме. Его одели в костюм медперсонала, голубого цвета, в котором он и сопровождал Силуянова до палаты Алексея.

Ослябин не мог светиться, поскольку люди генерала отслеживали «его» в Афинах, поэтому заняв место в палате напротив, следил за видео камерами, сообщая о всех передвижениях Виктору. До двери, интересующего нас бокса, было пару шагов, поэтому он не сомневался, что успеет. В палату через стену, ребята посадили доктора с инструкциями моментально сообщать о любых передвижениях, даже знакомых ему сотрудников, что дублировалось и камерами…

Как мы помним, некоторые из пришедших, после увиденных снов, имели основание для переживаний. Татьяна и Элеонора Алексеевна должны были осуществить и еще одно действо. Обе они и двое батюшек уже развели пыльцу в Святой воде и держали флакончики наготове. Ни у кого их нервозное состояние не вызвало подозрений – спокойным здесь был только Алексей, заметно прибавивший во внешнем виде в сторону «оживания».

«Седой» занял место лифтера, предварительно перекрыв выход с лестничного пролета, просто заперев его на висячий замок изнутри. Таким образом, он смог контролировать любое передвижение по вертикали.

Пришедшие заняли места по периметру кровати, разбившись кучками, и наблюдали за начавшимся Таинством Соборования…

Я, тоже видел все происходящее. Каждый, из здесь присутствующих, стал мне почти родственником. Я знал мысли каждого, к кому-то был ближе, кому-то роднее, если так можно сказать.

Если люди эти чувствовали витающую напряженность в воздухе, то я ощущал её своим духом – буквально видел.

Давненько я не встречал такое количество ангелов ада. Пока они выглядели «сдержанными» – не прибыли основные.

Люди, люди, думающие о себе, как о сильных мира, видели бы вы свои души и происходящее в них, в моменты ожидания страшного. Все, что осталось от первых людей – это возможность выглядеть внешне невозмутимо и перебарывать себя, но ради чего и чем!

Нервозность, царящая в палате, придавала всему происходящему мощный эмоциональный окрас. Постепенно создалось впечатление, что все делаемое, делается в последний раз в жизни, а потом…

Переодевшись в медбрата, «проводник» нашел каталку для неходячих больных, усадил в нее, уже начинающего темнеть, Артема, который, попав в здание института, напрягся, и что-то, очень внимательно, изучал внутри себя. Он почувствовал – «голос» близко.

В лифт помог им заехать пожилой лифтер, с совсем белыми волосами. С болезненным видом, он с трудом передвигался, был хром на одну ногу и постоянно откашливался. Могло показаться, что он почти не видит, даже нося очки с очень толстыми стеклами, через которые его зрачки виделись почти прозрачными.

Следом зашел, очень худой и, через чур, подвижный курьер из службы доставки «донорских внутренних органов». В руке он держал термос, под мышкой стопку бумаг, прикрепленных к дощечке, что было явно ему неудобно. Другая была свободна, и одета в резиновую перчатку. На лице у этого, как-то, не естественно ведущего себя человека, обреталась противовирусная маска. Зайдя, он поздоровался. Ему ответили кивком.

Лифтер поинтересовался:

– Первая или вторая «Хирургия»?

– Третий… Этаж, я имею в виду…

И дополнил:

– Сначала оформить надо…

– Понятно…

Это был «прокол». Виктор знал, как проходит доставка, и был убежден – на третьем этому парню делать точно нечего. О чем и дал знать Паше…

«Седой», изо всех сил пытался рассмотреть сидящего в каталке, но этого не получалось. Время для появления «ликвидаторов» Цисаева, было самое подходящее. Они? Всех троих он видел впервые…

У медбрата, везущего каталку, была обувь, скорее путешественника, а не эскулапа. В такой неудобно и жарко передвигаться в помещении – заходя в лифт, он задел палас и металлическую пластину, из тех, что накладывают на соединение листов линолеума. «Не местный» – уличил лифтер.

Подошло время принятия решения. Он приготовил стреляющий электрошокер, думая использовать его, сразу по выходу троицы. Дальше прикрываясь дверьми лифта, уже орудовать, чем удобнее.

Пол лифта сравнялся с полом третьего этажа, «больной» в каталке, как-то резко, шевельнулся, будто при судороге, и застыл. Везущий его, сказал: «Ага, сейчас»…Двери начали открываться, все трое повернулись к старику спиной… Но только, собирались начать движение, как Артем, выгнулся, будто получил электрический разряд, прошедший сквозь все его тело. После вскочил, и совершенно прямым, пролетев в, только образовавшуюся щель, исчез, с силой откинув в сторону Виктора каталку. Его проводник крикнув кому-то в коридор:

– Рано! «Голос», рано!… – Хотел двинуться за ним, но получил порцию гигантского электрического разряда, проходящего от устройства по тонким проводам к иглам, впившимся в шею. Нажав на «электрошокере» кнопку «постоянно», и бросив его рядом с бьющимся в конвульсиях, лифтер кинулся вслед, что-то говоря, прижимая ларингофон ладонью к горлу.

Пока он был занят каталкой и «проводником», коридор опустел. В скрытом наушнике Пашин голос говорил:

– Я в палату. Охранник и еще один, на «товьсь» у двери. Плюс один в соседней палате с холодильником… Наш доктор молчит… Я пошел!… – Одновременно с последними словами, разогнавшись всей своей массой, «Ослябя» вынес дверь своей палаты, поскольку она оказалась припертой снаружи. Предварительно, за секунду до этого, он инициировал свето-шумовую гранату, надеясь, что она оглушит и ослепит обоих мужчин. Она подействовала, но уже было поздно – цели сознанию «Темника» уже были поставлены.

Мало того, в момент срабатывания, дверь в палату Алексея открывалась, поскольку выходила медсестра, принесшая нагретый чайник с кипятком. Яркая вспышка, и прозвучавший грохот, ослепили и оглушили всех находящихся внутри и снаружи. Под это попал и Виктор, бывший на подходе к соседней, через стену палате. Он пострадал меньше всех, не считая Павла. Это позволило ему, худо-бедно, продолжить движение.

Артем наобум, в слепую, ворвался в палату с гостями, споткнулся, ничего не видя о стул, уронил ширму, падая, зацепил вешалку и грохнулся на пол. Не имея возможности ориентироваться, он застыл, под упавшей на него ширмой и одеждой, бывшей на вешалке.

Испуг, помноженный на ожидания, чего-то нехорошего, ввел, кого в состояние шока, кого истерики, кого растерянности.

Продолжал прежнее, только Ясуси, он размахивал кадилом, и читал наизусть, какой-то отрывок, и Татьяна, державшая за голову отца в своими руками, совершенно уйдя в себя.

Павел Крышников, нащупал Мартына, сгреб его под себя, и на ощупь искал по полу какой-нибудь предмет для использования в виде орудия обороны. Все остальные приходили в себя, кто лежа, кто сидя, окликая по именам присутствующих.

Ослябин, врываясь в бокс, увидел, стоящую Татьяну. Ему показалось, что позади ее головы, что-то лучит ярким светом. Стояла она одна, в изголовье кровати отца. Глаза ее были широко открыты, и не моргая, смотрели в сторону мужа, но они явно ничего не видели – граната разорвалась точно против ее, ослепив и оглушив на время. По стечению обстоятельств, девушка смотрела, через проем открытой двери почти на цветок.

Губы ее шевелились, лицо бледное, сосредоточенное, лоб покрылся испариной, волосы её, ожившие, как от легкого ветра, дорисовывали картину мистическую, страшную.

В палате происходило что-то необъяснимое. При закрытом окне, «гулял» сквозняк, поднимающий не только листки бумаги и трепещущий занавесками, но все и всем, что могло двигаться. Шатались стойки капельниц, раскачивались трубочки, свешивающиеся с них. Провода и шнуры электроприборов сжимались, скручивались, стягивались, как будто под воздействием очень больших перепадов температур.

Дисплеи меняли показатели с моментальной периодичностью, колыхался, даже воздух…

Откинутая «Ослябей» дверь, сорванная с петель, упала точно на «телохранителя» Весны. Подумав, что оба «ликвидатора» внутри, «Ослябя» рванулся в палату, но начал натыкаться на встающих с пола.

В это время послышались крики из-за стены. Это «Седой», ворвавшись, уложил сокрушающим ударом «курьера», после чего был атакован сразу всеми больными. Он отбивался от них, не совсем понимая, что происходит. Схватив пластиковый ящик-термос, вскрыл его. Посыпались стеклянные бутылки, звеня, рассыпаясь и разбиваясь. Он почувствовал запах спирта, а точнее водки.

Виктор, воспользовавшись, после этого всеобщим замешательством, сорвал куртку с, так и не пришедшего в себя, курьера и обнаружил больничную пижаму под ней.

Оказывается парень бегал за водкой, нарядившись, в где-то найденную форму, благодаря чему и произошла эта ошибка.

Одумавшись и сообразив, что четвертый должен быть внутри палаты, где уже разворачивалось действие, поскольку слух и зрения начали возвращаться к людям, он огромными прыжками направился туда. И как раз вовремя.

Павел, еще не добравшись до супруги, получил несколько пуль в спину. Стрелявший был «батюшка», которого все признали за отца Андрея, ехавшего из Кимр. Сам отче, без сознания, раздетый лежал в куче грязного белья, под лестничным пролетом первого этажа, и еще дышал.

После выстрелов, заглушенных прибором для бесшумной стрельбы, разлетелась лежащая ширма, из под которой появился человек со страшным темным лицом и горящими, как раздуваемые угли, глазами. Он начал стрелять короткими очередями, двигаясь в сторону Татьяны, пока, имея цель, взять ее в заложники. Девушка, до сих пор, так и не пошевелилась. Она была, как будто не здесь, и все происходящее ее совсем не касалось.

Оборвав Таинство Соборования, воплотившееся в людях зло моментально образовало воронку темных сил. Все происходящее дальше, было, как в замедленных съемках. Свет в помещении потускнел.

На подбегавшего Виктора, набросился Вадим, отбросив неожиданно дверь в его сторону. Завязалась борьба.

Ослябин, не обращая внимание на ранения, повернувшись, прикрывая собой Татьяну, вынимая пистолет, ринулся на стрелявшего. Тот двигался, как паук, отталкиваясь ногами от любых предметов, казалось бы, даже не подходящих для этого.

Одна пуля, выпущенная Пашей из пистолета, все же задела лже-священника. Тот поскользнулся, падая, нажал на спусковой курок и ранил «Темника» в колено. Перекатившись по полу к стоящему столу, пытаясь воспользоваться им, как щитом, «поп» повернулся спиной к Артему, не видя от него опасности, но почувствовал затылком ствол пистолет-пулемёта. Зомбированный, восприняв его за противника, будучи им ранен, и не задумываясь, спустил курок…, ударивший по бойку, и пробивший, в свою очередь, капсюль патрона.

Три пули разорвали затылочную кость. Одна пройдя насквозь, вынесла правый глаз, вторая застряла в челюсти, третья вышла, через раскрытый в крике рот. Расколовшаяся нижняя челюсть, скребанула прорвавшей кожу костью по полу, и толкаемая по инерции, падающим, обмякшим, телом, почти сразу напитала кровью, падающее белое полотенце.

При взгляде на умершего сразу человека, что-то казалось лишним. Это была, отклеенная от подбородка, борода, съехавшая со своего бывшего места, и теперь закрывавшая нос, по-прежнему, крепко держась у верха скул… Постепенно и она краснела…

Мы бы никогда не узнали, кто это был. Пожалуй, из всех пришедших убивать, он был самым могущественным и талантливым, добившимся всего, что может хотеть человек. Он был злобен и мстителен. Самое большое удовольствие – месть собственноручно. При возможности он поступал так всегда. Если бы его теперь хоронили, то вряд ли с оказанием воинских почестей. Ни как в звании генерала, и ни в каком другом. Цисаев уничтожил не только себя, погубив свою душу, но и память, которая, несмотря ни на что, могла остаться доброй…

Даже после смерти, Евгений Максимилианович, еще умудрится сделать пакость, вряд ли радуясь этому своей, взметнувшейся от праха, уже чувствующей вечную гибель, душой.

К этому моменту начал ориентироваться и Крышников. Быстро определив место исходящей опасности, прыгнул в сторону «Темника», приземляясь, и чувствуя необходимость, сделать еще один толчок, он оперся, на что-то только упавшее и мощно разогнул толчковую ногу. Подошва ботинка, сначала, найдя твердую опору, начала движение, но почти сразу, под обувью твердое провалилось, и нога ушла в пустоту. Он умудрился наступить на голову, с только изуродованной челюстью, и сплющив её, поскользнулся на крови и мозге. Дальше опоры тоже не оказалось. Перевернувшись в воздухе, спецназовец брякнулся рядом, влипнув, во что-то теплое и вязкое…

Еще не зафиксировав телом пол, Паша, сгруппировавшись, начал перекатываться и сделал это вовремя. Короткая очередь, выпущенная Артемом с трех метров, полоснула по месту приземления.

Отстреляв магазин, «Темник», прежде, чем поменять его, сорвал с пояса гранату наступательного действия, вырвал кольцо с усиками и бросил оставшееся в дальний от себя угол, сам пригнулся за стол, которым хотел воспользоваться, переодетый в попа, убийца.

Как раз в этот момент, начал подыматься на ноги, еще плохо соображающий, отец Иоанн. Граната упала точно за него. Взрывная волна отбросила батюшку грудью на этот перевернутый стол, причем так, что они встретились с Артемом лицом к лицу. Священник, что-то закричал на церковно-славянском, и весь дымящийся сзади от проникших осколков, вскочил, будто ничего и не было, выхватил пузырек, спрятанный в рукаве, и, сорвав крышку, выплеснул все содержимое, направляя его в глаза демону, после чего упал без памяти, и застыл.

С ним ничего не случилось – спасло толстое и плотное облачение, ряса и, всегда носимая им, власяница.

Попавшая жидкость, образовала на лице «Темника» страшные ожоги, безостановочно прожигающие тело дальше. Он сразу перестал видеть, но этого, в общей кутерьме, никто не заметил.

Не чувствуя боли, в слепую, он перезарядил магазин, дослал патрон в патронник, и по памяти направил оружие. Если, кто-нибудь взглянул бы на него, то возможно, потерял сознание от увиденного. Выплеснутое в лицо, очень быстро разъедало биоорганику. За секунды растворялись не только челюсти, кожа, кости, но даже зубы. Еще минута и от головы останется только затылочная кость, падающая на коже с волосами, на спину.

Сколько можно успеть сделать за шестьдесят секунд?! У него было три цели: Силуянов, «Солдат» и, теперь, Татьяна. Все три он должен был уничтожить по порядку, и никак иначе. Его ствол изрыгнул первое пламя в сторону места, где по памяти лежал Мартын. Силыч за минуту до этого смог, с помощью, вовремя подоспевшего Крышникова, поменять свое убежище. Тот и сам еле передвигался, поскольку при падении сломал ногу, и даже не мог встать. Вытащив друга, ОМСНовец, заметив в метре от себя пистолет, выроненный тёзкой, попытался до него дотянуться.

За несколько секунд до этого, появился «проводник», еле добравшийся из лифта. Сил он был почти лишен, но направить оружие и выстрелить смог.

Первая его увидела Элеонора Алексеевна, не совсем понимая, что происходит, она впала в истерику, поскольку звуки перестрелки вернули ее в день гибели Милены. Перед ней мелькали картины тех событий, и охватили тогдашние воспоминания.

Автоматически бабушка хотела схватить, как тогда, еще в грудном состоянии, Татьяну и унести ее. Она судорожно искала младенца, пока, неожиданно не вернулась в настоящее.

Увиденное подействовало настолько отрезвляюще, что пожилая женщина, желая всей душой защитить внучку, схватила штатив, упавшей капельницы, и увидев появившегося в проеме двери вооруженного человека, целящегося в сторону Татьяны, метнула в него железяку с невероятной для себя силой.

В последний момент, стрелок, заметив опасность, перевел оружие на «Ляксевну» и успел выстрелить в момент, когда она уже запустила снаряд. Но, если он попал ей в плечо, то ножка стойки, угодила в горло и сломала хрящ кадыка. Произошло это на выдохе, а потому воздуха в легких почти не осталось. Кусок расслоившегося хряща перегородил трахею и молодой человек начал задыхаться…

Думая, что первый уничтожен, восприняв громкие судороги и хрипы «проводника», оставшегося без воздуха, за конвульсии Силуянова, Артем двинулся в сторону, где предполагал нахождения второй цели…

Я витал рядом, душа кричала! Я как будто обрел плоть и чувствовал каждую рану, не зависимо от того, в чье тело входила пуля. Я понимал, что что-то могу предпринять, но кроме молитвы ничего не был в состоянии придумать. Видя человека с белыми волосами, и ощущая все им переживаемое, я прочувствовал ее небывалую жертвенность. При этом он убил человека, того, который последнее время постоянно был с женщиной, которую звали Весной.

Странные люди! Как же много в них намешано. Он, желая спасти всех, лишил жизни создание Божие. Пытаясь спасти священника, которого вот-вот, должно было разорвать на куски, он бросился к нему, и не успев, получил, причем единственный из всех, два осколочных ранения. Один осколок попал в шею, перебив артерию, второй в сердце. Он «отходил» с мыслью, что не смог сделать ничего хорошо: не добрался до монастыря и не стал монахом; не спас тех, кто в нем сейчас нуждался и погубил свою душу. Наверное, я увижу ее в ближайшее время, проносимую Ангелами Выше. Его Хранитель был рядом с умирающим. В ногах еще двое. Лики их сияли, будто этого раба Божиего ждало Царствие Небесное…

Весна – эта раздираемая противоречиями женщина, решившая, наконец, жертвуя собой, связать свою жизнь с человеком, так и не ставшим ей мужем, сейчас видя, что демон направляется в его сторону, бросилась, заслонив собой бездушное тело, обняла…, и почти сразу несколько пуль взрезали ее спину. При этом я почувствовал боль, какую не чувствовал здесь еще ни разу…

Вспыхнуло, какое-то окно, в нем замелькали быстро кадры, сначала, казавшиеся совсем сторонними, но после – это было очень быстро, я вспомнил, что это была моя возлюбленная, её звали Весна, и когда-то я спас ее!

Дух мой заметался! Разрываясь, я не знал, что предпринять, ибо все чувства и вся память вернулись ко мне. Моментально осознав, кто они, и что с ними происходит, только по одной причине, виной которой был я…, я взалкал, обращаясь к Создателю: «Как я могу все это исправить?!» – Господь не оставляет ни одного вопроса без ответа, рано или поздно он будет. И я услышал: «Искупление…».

Я рванулся к ним, демон уже направил оружие точно в голову… «О, Господи! Это же моя дочь! Она под последнее слово, уже сказанное священником, вливала, что-то мне в рот…. И я понял – еще мгновения и я очнусь в том мире. Но зачем он мне без них?!»

Первая капля коснулась раскрытых губ, и меня притянуло к этому телу…

Оно вздохнуло…

«Темник» выжимал свободный ход спускового крючка…

Вторая, третья…, кажется, я сглотнул…, и почувствовал тяжесть чего-то. Меня затягивало, и тут я вспомнил, как дорог, веселящимся сейчас бесам…

Я вспомнил, как когда-то привлек их внимание только одной мыслью. И чуть не погиб. Это было не зря – у Бога все прозорливо!

Почти уже втянутым в тело, я заметил, как провалился спусковой крючок и пуля уже выходила по стволу, разгоняясь в сторону… – я не могу это позволить! Я крикнул: «Я – бог!», принеся себя в жертву…

 

Жертва

…Я крикнул: «Я – бог!». Последствием такой же мысли, стало низвержение самого прекрасного из ангелов на землю. Меня же схватили миллионы когтистых вонючих лап, и разрывая, на столько же кусочков, поволокли… Почему-то, происходило это не так быстро, и я, покидая, не до конца еще обретенное свое, тело, удаляясь в ад, и видел, как все воинствующие духи, злобы покинули это место, ради меня…

Рука «Темника» без поддержки дрогнула, пули прошли мимо. Сразу после он упал. Мозг, начав быстро разъедаться, растворился за несколько секунд, а через пять минут не осталось бы и тела…

Дочь осталась жива! Поцеловав меня, почти ожившего, но все же отошедшего в мир иной, она, наконец, услышала голос зовущего ее мужа. Он уже терял сознание. Конечно, она поспешила к нему. Силы Павла были на исходе. Татьяна посмотрела на флакон, и что-то шепча, влила остатки в его пересохшие, искаженные болью, уста.

Над ними стоял, плачущий отец Филарет… Замерев над своими чадами, он взирал наверх и непрестанно крестился.

Они спасены, и это сделал Господь. Да светится Имя Твое, Отче!… С этой мыслью я пропал навсегда для мира…

 

Эпилог

Сегодня был мой день рождения – 42 года, не Бог весть, какая дата, но в этих условиях показательная. По специальному разрешению министра юстиции ко мне пустили дочь, Элеонору Алексеевну, гражданскую жену – Весну, сестру, священников и, наблюдавшего меня, доктора. Силуянов сподобился сам.

Двое священников, по очереди, читали, чуть слышно, какой-то текст из Евангелия, служа таинство Соборования.

…Бесчувственное мое тело лежало в спокойствии и неподвижности. Все эти телесные травмы – ничто, по сравнению с муками от душевных ран. Разум отдыхал, мозг восстанавливал связи в мудреной жизни нейронов. Еще недавно моя душа витала над телом в безвременном неприкаянном мучении…

Сквозь пелену, мне виделись, словно во сне, двенадцать ангелов, окружавших меня. Явно выделялся только один из их ликов, похожий на лицо моей дочери. Этот Ангел был ближе всех и именно его слова немного улавливались. Они были о моем будущем, точнее, о нашем будущем, которое обязательно, теперь, состоится, в виде очередного, наверное, самого сложного испытания.

Руки этого Ангела, держали мою голову, от них исходило нечто приятное, облегчающее, к чему тянулось все, что я сиюминутно чувствовал, опознавая себя, как прежнее «я», давно потерянное и забытое…

Чем-то помазали, крест-накрест, лоб и еще что-то на лице, потом шею и руки…, может и еще, но большего я не чувствовал…

Руки, продолжающие гладить мои волосы, словно, качающие мою колыбель, где возрождалась моя обновленная душа. В них чувствовалась сила, уверенность, знание, в них чувствовалось бесконечно большее, чем когда-то обладал я сам, может потому, что они принадлежали Тому, Кто создал меня; Кто был и останется Всем;к Кому я сейчас стремился, но Кто меня к Себе же и не пускал, предваряя в новую жизнь, дарованную в виде второго шанса… И легко, кажется не будет…

Неожиданно предстал мой Ангел, бывший мне, еще недавно, попутчиком в мире духов. Его голос не спутаешь ни с чьим. Никогда, ни к кому не чувствовал того, что ощущал сейчас к нему. Не было никого ближе и надежнее. Я слышал его мысль: «Теперь искупление, друг мой. Помни, зачем и как ты вернулся. Господь с тобой… Всегда! Аминь!» – грудь обожгло, я почувствовал сильный и мощный удар, прямо в ее середине. Затем второй, третий…, десятый и вспомнил, что так бьётся сердце.

Я вздохнул полными легкими и услышал испуганное: «Папа!» – это был голос моей девочки. Она совсем еще ребенок…

Я открыл глаза, совсем чуть-чуть, и почувствовал на своих щеках её слезы. Мне кажется, чистотой, одной из них, она омыла меня всего. Я помню, кто я – я не стою и одной слезы ребенка! Но ни так думает она…

Мне было трудно говорить, я, наверное, совсем и не мог этого делать. Но я попытался… Весна и Татьяна резко наклонили свои головы, слегка стукнувшись лбами. Сквозь их слезы светились улыбки:

– Я очень вас люблю… – Наконец, все поняли, что я пришел, в себя, и начали приближаться. Только Элеонора Алексеевна и отец Андрей по старости своей не слышали, стоя спиной. Разговор, между ними, шел о выборе, между пансионом для девочек под протекторатом Патриарха и престижным лицеем. Их позвали. Когда они приблизились, я глазами показал, что бы оба наклонились:

– Пансион Патриарха… – Батюшка перекрестился, и вытаращив от удивления глаза, произнес:

– Чудны дела твои, Господи! И как это? Ну раз так… – Он задумался, что-то вспоминая, и, наконец, с радостью, по секрету, прошептал на самое ухо:

– Привет вам передавал из Кирилло-Белозерского монастыря, знакомец ваш, с совсем белыми волосами. Он принял постриг и просил передать, что будет беспрестанно за вас молиться…

Убедившись, что я понимаю речь, меня поздравили с конечным приговором. Услышав это, и радуясь в душе, (я то знаю, почему так произошло), мне подумалось: «Странные люди, но очень хорошие…» – и еще немного поразмыслив: «Хм…, конечный срок…, а сколько же осталось?»…