«Темник», подготовив все к завтрашнему дню, направился поужинать в близлежащий, от сегодняшней его берлоги, ресторанчик. В одиночестве отдельного кабинета, одна стена которого привлекала внимание подымающимися пузырьками внутри подсвечивающихся стеклянных трубок, наполненных водой, он ушел в себя. Мягкий зеленоватый, неоновый свет отливался в каждом, хоть сколько-нибудь, способном отражать предмете. Разные по размеру, с измеряющейся формой воздушные шарики, в беге своем издавали приятные звуки.

Кальянщик принес заправленный кальян. Первые выдуваемые струйки дыма наполнили комнату приятным ароматом. Но ни того хотелось курящему, и ни тем были заполнены его думы.

Официант принес заказанное, Артем попросил не входить полчаса, и запер за вышедшим дверь. Выпив слегка подогретый коньяк и сделав две глубокие затяжки, он отвалился на спинку кожаного кресла, вытащил пистолет, с которым никогда не расставался, снял с предохранителя, дослал патрон в патронник, и уперев ствол в лоб, положил большой палец на спусковой крючок.

Осознавая опасность всего-то полушага от самоубийства, молодой человек наслаждался чувством кажущейся грани бессмертия. То выбирая часть свободного хода спуска, то отпуская, немного не доходя до рокового «провала» крючка, он смаковал трепещущие мысли, не дающие ему покоя. Смерть была привычна, правда чужая, так же как и мысли о своей кончине, мучающей жизни, не нужной и надоевшей…

Его ничего не держало здесь, в этом омерзевшем до икоты, до тошноты мире, и он отвечал тем же, для начала убедившись, что богом можно стать самому, если иметь возможность, что либо, решать. Сначала, убийство стало работой, затем нормой, теперь оно было лекарством, обезболивающим мучения. Страсть эта перешла, причем очень быстро, все границы, и даря в минуты убийства немного наслаждения, своими впечатлениями ненадолго расслабляла, скручивающееся в жгут, сознание.

Артем наслаждался подробностями, но быстро надоедавшие и приевшиеся нюансы, требовали новых, что становилось причиной настолько жуткого понимаемого в своей основе неразрешимого дисбаланса между определением себя одновременно рабом и богом, что единственным эффективным средством становился ствол пистолета у лба… Почему-то у лба!

Зажмуренные с силой веки, пробивающиеся сквозь них слезы, буквально сведенные судорогой сжатые скулы до скрипа зубов, и такие же сжатые до боли губы, до ощущения в них металлического холодного привкуса, сверху давящий в напряжении нос, изнутри язык…, воздух, с трудом вырывающийся из ноздрей, и еще, более сложно, вдыхаемый. Все это в купе с напряжением мышц шеи, опущенными с силой бровями, и потихоньку, начинающим расшатываться, из стороны в сторону, телом, постепенно сковывающимся мышечным напряжением, разгонялось сбивающимися и спотыкающимся мыслями…

Несколько бесообразных существ, то настраивали Артема на ужасное, к чему оставался маленький шажок, то начинали переговариваться или браниться друг с другом, буквально устраивая в его мозгу баталии. Он даже ощущал искры, падающие с шерсти, лязг бьющихся и скрежещущих зубов, и входящих все глубже в его плоть, когтей. Изнутри исходил, уже не просто, привкус метала, но окалины с едкостью дыма, першившего, довольно натурально, в горле и колющего глаза…

С визгом эта стая потусторонних духов зла, набрасывалась на мужчину, и лишь чудом он не спускал курок.

Совершенно обессилев, «Темник» уронил руки, железяка брякнула об пол. Тепло растеклось по сидению, голова спала на грудь, у уголка расслабившихся губ появилась тоненькая ниточка, удлиняющейся слюны. Непроизвольное сдавленное рыдание начало выбрасывать резанные и искуроченные эмоции…

Артем пытался сопротивляться, изрыгал, отдельные то логичные, то бессвязные слова, предложения, а иногда низкие гортанные звуки.

Настало облегчение. Он ждал его, как тонущий ловит глоток воздуха. Подобное случалось, в основном в одиночестве, при любой попытки завязать с героином, на самом срыве, при употреблении дозы. Стоило хотя бы на полчаса обрести спокойствие, расслабиться, перестав заниматься делами, как демоны привычно вскрывали его мозг и пробуждали там остальных.

Жалости к себе не было, он ведь снова становился богом, но словно раздвоившись, принимал то одну сторону, то другую. С сожалением глядя на лежащий совсем рядом пистолет, с одним желанием дотянуться и продолжить, мужчина усиленно обрабатывал происходящее в мозгу. Обрывистость фраз исчезла, логика и конечность вернулись и снова воплотились в противоборство двух сторон.

Совсем по иному оно выглядит, когда выключаются желания и возможности тела. Оставшиеся дух и душа человека, находясь в примерном равенстве, хотя у каждого индивидуально, прислушиваются через сознание, и к своим, и к чужим мыслям. В слабости и недомогании, ум наш становится более прозрачным и меньше искажает, благодаря чему многое видится совсем по-другому. Когда болит сильно, мы готовы ко всему и согласны многим пожертвовать, лишь бы выздороветь, но стоит только болезни отступить, как мы обо всем забываем…

Поразительно больно и страшно наблюдать за битву Ангелов и духов воплощенного зла за душу гибнущего человека. И дело ни в том, что никто из них не любит проигрывать, Светлые, знают о своей непогрешимости и вечности, и всегда уповают на милость Спасителя, делая все возможное, дабы спасти. Темные же, зная, что в любом случае погибнут, страшась кары, нависшей над ними, не желают страдать одни. Часто так бывает и с людьми. Весь их восторг может воплотиться лишь в удачливых предприятиях в погибели новых душ.

Я повис над сражением, где кажущаяся победа, передавалась сдавшейся слабостью или предпринятым усилием, то одному, то другому к противнику, раз от раза, не добираясь до финала, какие-то мгновения. Почему мне захотелось быть здесь? Этот человек замыслил очень не хорошее в отношении девушки, странно притягивающей меня. Я многое чувствовал и сопереживал ей, кажется, нет более ни одного существа в её мире, которое было бы мне так дорого. На мои переживания мой попутчик, как-то заметил, что мои эмоции отдаленно напоминают и его, правда, сравниться даже отдаленно не могут.

Зато мысли грешника были, как тяжелые ядра, выстреливаемые из его сознания. Они били без промаха, отдаваясь тяжелой отдачей в его же сердце, отгоняя своими попаданиями Хранителей и Заступников: «Мне не в чем себя укорить, иии не кому! Кто они, что бы пытаться хотя бы обратить внимание, на что-то неверное в моих поступках. Нет никого, кто бы имел права наставлять меня, в чем либо. Я – бог! Я! Я непобедим!… Каждый мой шаг верен, а каждый сопротивляющийся или не довольный – трус и ничтожество! Всех, кого я воспринял своими врагами, больше нет – не один не смог сопротивляться, ни один не избежал моего гнева. Каждого, я, как смог, наказал, а кого смог приучил еще здесь, перед самой смертью, к мучениям.

Что еще меня здесь может держать? Мое место на небе! Там пуст заслуженный мною трон, только от туда я смогу восстановить справедливость. Я буду, как и сейчас решать – кому жить, а кому нет! Каждый здесь ставший на моем пути или признанный мною ничтожным, будет пущен на кожаные ремешки! Меня ждет мой создатель, но я перерос уже и его! Я сдвину это ничтожество с его трона, не быть ему царем, только один может править!

Нет здесь ни одного достойного, ни одного! Здесь даже людей нет! Кто может встать со мной рядом, кому я мог бы доверить, кто может прикрыть мою спину? Никто! Да мне это и не нужно! Я – бог! Я не видел другого! Нет никого равного мне! Я смерть, и несу себя кому хочу!…»

Такие мысли мешались с иными, и по смыслу, и по содержанию. Замещая друг друга, создавая путаницу в экзальтированной мозге, сквозь который пробивалось и правдивое: «Что же я могу? Кто же мною завладел? Кто в состоянии был сделать из меня несчастнейшего из людей? Я не вижу не света, ни тьмы, кажется, я один во всем мире, но все, чтобы я не делал, не доводится до конца, именно мной! Я, как пешка в чужих нечистоплотных руках, делаю самую грязную работу, выполняю наиболее опасное, гибну, даже не понимая, что со мной происходит! Я один, и некому поддержать меня! Да что поддержать…, я даже не понимаю, что происходит со мной. Мне кажется, что каждый день, начинающийся с вопроса: «Зачем я живу?» – им же и заканчивается. Меня ничего кроме героина не интересует! Все, что мне нужно – «вмазаться» и кого-нибудь завалить! Мне уже мало смерти, мне нужно разобрать ее по частям, в муках умирающего, рассмотреть ее нюансы, мне даже кажется, что я ее создал!

Наверное, я с ума сошел! Я никого не люблю, мне никто не нужен. Я делаю, что мне говорят, даже не задумываясь, хорошо это или плохо… Но зато мне верят…, наверное верят.

А как же Паша? Он ведь товарищ, друг…, он спас, рискуя своей жизнью меня, спас……. – Дальше он раздваивался, беседовал на разные темы и на разных тонах сам с собой, пока не проваливался в небытие, просыпаясь в одиночестве пустоты и непонимания…

Неуравновешенность и постоянная борьба сил продолжаются на этом поле, и я прекрасно ощущаю, что любую тему, любую фразу, любой вопрос, можно перевернуть…, что и происходит внутри нас, чуть ли не само собой. Нам кажется, что именно мы поворачиваем свои взгляды, чтобы посмотреть на все, касающееся нас с разных сторон, пытаясь разглядеть выбранное. Да только, что мы видим, или точнее, что дают нам увидеть? Что мы способны замечать, не обладая терпением и сравнивая с собой, ставя себя выше, делая себя лучше, обнаруживая плохое в ком угодно, но не в себе, мало того, пытаемся это лечить, не имея понятия, что прежде вылечиться нужно нам самим.

Этот лукавый умудряется подвигнуть нас к рассмотрению через линзу умствования, зависти, гордыни, тщеславия. И не многое нам нужно…

В полном бессилии, Артем продолжал искать в ложном мире мыслей: «Да кто этот Паша?! Сынок генеральский, кем бы он был, если бы я его не научил? Он стал бы кусок мяса! Кто его просил спасать! Кто сказал, что он спас! Он все время хочет выделиться, лезет, куда ни попадя! Да и мужиком так и не стал – все ему жаль, все ему не правильно! Да кто он?! Кто он, что бы мне высказывать?! Яяя бог! А он даже не подмастерье!

Ничего, скоро обработаю его девочку – думал я не пойму и не замечу! Устроил себе балаган! А потом и с ним решу, только подожду чуть, и решу. Нет у меня друзей… У бога их не бывает. Нет равных богу…, некому меня понять, и нет мне равных – Я бог!!!» – с силой вскочив с кресла, он одним прыжком оказался у стола и начал нервно и жадно хватать руками с тарелки все съестное, запихивать в рот и, не жуя, проглатывать. Большие куски, сжимая в кулаке или разрывая ногтями, размельчал и, мыча от пьянящего восторга, запивал газированной водой. Воздух, с поступающей пищей, скапливался в желудке, и выходил, отрыгиваясь вместе с запахом съеденного.

Набив брюхо, даже не поняв чем, Артем упал в изнеможении на стул, уронив руки, и крупно, громко отрыгнув, сплюнул в тарелку. Промокнув о скатерть руки и вытерев о нее пистолет, он швырнул на скатерть несколько купюр, спрятал ствол, и вышел в большой зал ресторана, с довольно милым выражением лица. Что-что, а скрывать происходящее внутри себя, он умел…

Павел уже сидел в нетерпении готовый к поездке, хотя и собирать то нечего, а ехать, и вовсе, не понятно куда. Нервозность молодого человека, более чем была обоснована, и прежде всего, полной неизвестностью предстоящего, в котором на первом месте стояла судьба Татьяны, и лишь после, собственная.

Между тем, сознанием своим, «Ослябя» был еще совсем юным. Не имея богатого опыта, он возмещал его наблюдательностью, и выработавшейся привычкой ждать, хотя бывали моменты, когда он бросался в самую гущу событий, не задумываясь о последствиях. Ему нравилось, а может быть, было и необходимо иногда чувствовать себя на границе невозможного и смерти.

Вот в этом самом пограничном состоянии он и ощущал себя сейчас, сидя, как вбитый кол, на скамеечке и ждал…, ждал «Темника», но надеялся увидеть Татьяну. Ночью, не смыкая глаз, он боролся только с одним желанием – увидеть ее прямо сейчас! Хотел, мог, но сдержался!

Его мучили подозрения, причем имевшие основания. Жизнь любимой была под угрозой, и единственный человек, имевший возможность ей противостоять, был он сам. Но «связанные» руки, еще не известные условия существования, сам сегодняшний день, в котором ему прежнему не было место, и еще многое, чего он не хотел даже мысленно касаться, поскольку ответов нет и, вряд ли будут, мешали выстроить, хоть сколько-нибудь достойный план выхода из создавшейся ситуации.

Отец многое преподал ему, причем таким образом, что хватало обычно одной фразы и собственного примера. Сегодня, прибегая к его наставлениям, сын выбрал главное в своей жизни, и отталкиваясь от этого расставил приоритеты. Понимая, что может ошибаться, он проверил свои выводы и по другим знакомым «системам координат», прибегнув, даже к заповедям Божиим. Следующими были понятия о чести, и лишь после чувства.

В результате, в общем котле, оказалась непонятная каша, которую он выплеснул в свое сознание, предполагая, что ответы посыплются, сами собой, позже. Разумеется, каша осталась прежним, не годным к употреблению, продуктом, что подвигло к новому подходу, исходящему от его же положения в сегодняшнем дне. Чувства совпадали с реалиями, а он с Татьяной, связанный по рукам и ногам, проваливался в пропасть, спасения из которой не предвиделось!

Он понимал, что его любимая, переполнена мыслями о нем, уверена в его спасении, ищет его, чем уже обрекла себя на смертельный риск. Сейчас она едет домой, и каждая минута может стать последней. Зная, кто может сделать это, становилось очевидным – промаха не будет!

Он мог сбежать прямо сейчас, схватить ее в охапку…, и на этом все! Ни денег, ни возможностей, ничего, даже объяснить нечего! Обдумывая все возможные варианты, он вдруг поймал себя на мысли, что дорос до ступени эволюции, настолько высокой и редкой, что, пожалуй, далеко не каждому возможно понять те причины, которыми он сейчас руководствуется при попытке сделать выбор, хотя бы устраивающий на первом шаге…

Голос «Темника» Павел услышан раньше появления его самого. Повернувшись в эту сторону, он наблюдал, хоть и короткую, но поучительную картину, помогшую, наконец, определить основное.

Бывший командир появился на аллее, ведя под руку санитарку, ухаживавшую за Пашей, с самого начала его здесь появления. Ведя милый разговор, не жадничая на комплементы, надев на себя улыбку мартовского кота, Артем старательно, о чем-то ее расспрашивал. Сидящего на скамейке, поразил момент, резкой смены выражения лица бывшего сослуживца, на совершенно обратное неприязненное, как только она повернулась в другую сторону. Такая двуликость была чужда самому молодому человеку, и вызвала неприятную оскомину, изменив в худшую сторону, и так не важное настроение.

«Двуликость!» – подумалось ему: «Если меня не осталось прежнего, то, наверное, сейчас я тень себя же. Тееень – я не смогу измениться внутренне, если только постепенно. Конечно, у меня будет на это время, и я смогу воспитать в себе, какие-то необходимые качества, или научусь изображать их… Почему меня так зацепила эта двуликость… – какая-то мысль проскочила, и где-то, здесь же, спряталась, затаилась в ожидании… А что я жду от предстоящей жизни?

Двуликость! Вот, что…, вот в чем спасение! Пусть я тень, но кто сказал, что один человек может давать только одну тень?! В зависимости от освещения, угла падения света, яркости солнца или искусственного освещения, поверхности, на которую сама тень падает, она может быть разная. Вот оно! Найти разные условия, а еще лучше создавать их самому, и размножиться в своих отражениях. Конечно, я смогу остаться прежним, именно таким я буду принадлежать ей. С ней я и буду настоящим! Как?! Не важно как! Главное спасти ее сейчас!…»

Паша поднялся навстречу, протянув руку для приветствия, подмигнул правым глазом, одновременно кивком головы показывая в сторону удалявшейся барышни:

– А ты зря времени не теряешь! У меня ведь вчера не вышло… – Артем, ответив на приветствие, посмотрел в соответствующем направлении, повернул головой и поднял брови, давая понять «кто знает». Он явно был, чем-то озабочен и напряжен, как струна:

– Не до этого, у нас с тобой задач воз и маленькая тележка, а руки чешутся по другому делу…

– Понимаю…, слушай, «Темник», а у тебя личная то жизнь вообще существует?… – Теперь, у майора, даже не было такого понятия, тем более самой причины об этом задумываться, но прозвучало совсем другое:

– Конечно! Хотя это далеко не самое главное. Ты то, надеюсь, понимаешь, что в теперешнем нашем положении об этом не может быть и речи!…

– Да я о матери…

– Забудь, у неё муж, твой брат, когда-нибудь внуки появятся, так что гены не пропадут…

– Ну, Тем, ты даешь! При чем здесь гены?! Ладно, ко всему человек привыкает. Я вот даже не предполагал, что убивать понравится!.. – Последние слова были сказаны с определенным расчетом, который оправдался прямо сейчас.

Майор посмотрел на него с пониманием, улыбнулся, чуть заметно, правой стороной рта, прищурив одноименный глаз, и согнув руку в локтевом суставе, указательным пальцем проткнул воздух в его направлении:

– Это меня радует… И давно?..

– Что?..

– Понравилось?..

– Зацепило в первый раз – богом себя почувствовал! Потом испугался – ведь боги бессмертны, а я нет, значит…

– Ничего это не значит! Ты тоже бессмертный…

– Я это тоже понял… Я уже не могу без свиста пуль, без этой сумасшедшей канонады и речи очередей, без азарта, нее… – Обезумевшая искра пробежала сквозь зрачки «Темника», а по лицу прокатилась, будто, волна, оголяющая настоящий облик, спрятанный за обычной привычной маской. Паша с отвращением увидел проявившийся оскал с клыками, звериным, бешенным взглядом глаз – угольков, растопыренные крылья сморщенного носа, с поджавшейся к ним толстой верхней губой. Именно так он и представлял внешность настоящей натуры этого человека, но не знал, что так точно угадал!

Пульс застучал, давление подскочило, в висках забарабанило, навернулись слезы – давно не чувствовал он такого испуга! Страх охватил его, причем не за себя, а за нее, не защищенную, не о чем не подразумевающую, любящую и верящую! Интуитивно «Ослябя» схватился рукой за затылок собеседника, притянул к себе, уперев его лоб в свой, и издав подобие рыка, прохрипел, будто в экзальтации:

– Брат, мы совсем одной крови, людишкам нас не понять…, мне нужна охота!… – Совершено одурев от неожиданного поворота, впрочем, даже обрадовавшего его, Артем, ликовал, думая, что нашел родственную душу, если о душе здесь вообще уместно говорить.

В его голове настолько все перемешалось, что все сегодняшние планы в отношении Татьяны забылись, заместившись чувством, сродни братскому единению, в самом его апогее:

– Да! Теперь мы братья…, и мир рухнет… Пусть он рухнет!..

…Они ехали почти сутки, не останавливаясь надолго, пока бампер их спортивного «Понтиака» не уткнулся в морской песок «дикого» пляжа. Через полтора часа оба сидели за столом летней кухни, в только что снятом в аренду частном домике. Количество кусочков парящей баранины в тарелке каждого, обмазанные соусом ткемали, уменьшались с завидной быстротой. Овощи, наваленные не нарезанными, обмакивались в соль, откусывались и жевались со смаком и чавканьем. Лаваш, намазанный домашнего приготовления аджикой и набитый только сорванной зеленью, запивался молодым вином. Непомерно быстро набиваемые желудки, недовольно урчали и требовали, хотя бы краткой передышки.

Возбуждение от не привычных перемен последних суток, причем в приятную и лучшую сторону для Артема, и в непонятную и худшую для Павла, только нарастало и требовало продолжения. «Темник» видевший теперь в сослуживце соратника по духу, совершенно по иному взглянул и на ту самую барышню, о которой было подумал, как о зазнобе своего друга. Но вдруг вырвавшиеся слова о схожести тяги к убийствам себе подобных, богоподобии и так далее, поддержанные таким же, как и у него самого, взглядом, многое изменили в отношении к бывшему подчиненному, а значит и ко всему окружающему:

– Пашок, я позавчера было подумал о твоей некоторой некомпетентности…, ага…, но после твоих слов…, да что слов! Как ты это сказал! Я бы пил, я бы жрал ее – кровь! Вначале, ты даже выводил меня из себя, своей этой, недовольной мордой с признаками неприязни – уши отрезанные ему, видите ли, не нравятся!.. И когда тебя отморозило?.. – Он был встревожен вчерашним признанием, а иногда появляющиеся сомнения, злили. Будучи на грани срыва, майор, успокаивался, вспоминая остервенелое выражение глаз собеседника в момент боя. Больше всего тому нравилось, и он стремился к этому, нарушая все правила его ведения, подчиняя себе чувство самосохранения, и теперь этому было объяснение – ему нравилось убивать, но не издалека, а именно руками!

Паша, понимая, что отступать поздно и не разумно, пытался играть дальше. Надеясь убедить в имеющейся у него мании, он делал это осторожно, прежде выговариваемого, стараясь ввести себя в то состояние «берсерка», которое действительно иногда овладевало им.

Еще воюя, уже после окончания кровопролития, отходя, он пугался, что творил, и прежде всего без контрольному своего состоянию, прекрасно понимая, что лишь случай или чудо не допускали пули до его тела, а их близость он уже почувствовал. Правда, ранения он получил когда, выносил майора из ущелья, уходя от погони.

Как бы повел себя Паша, знай, что у Артема тогда была элементарная передозировка героином? Кто знает! «Темник», понимая, что жить им осталось ровно до следующей атаки, вколол себе дозу чрезмерную и «отъехал». Думая, что командир контужен, «Ослябя» выхватил его, что называется из под ножа, отбивался, чем мог, и чем попадалось под руку…

Сейчас, будто бы, мечтательно глядя в небо Ослябин, наслаждаясь, протянул:

– Неее знаааю…, это само собой вылезает…, но запах крови меня возбуждает! Знаешь Тем, я даже во сне слышу и физически ощущаю разрывающуюся и разрезываемую чужую плоть, слышу, как ломаются кости, лопаются сухожилия, трескаются хрящи! Никогда не думал, что буду с наслаждением вспоминать моменты ломающегося в руке кадыка, выбиваемого глаза, ломающейся челюсти. Я не в состоянии себя удержать, когда предчувствую возможность рукопашной. Ты даже сам не раз мне за это высказывал!… – От этих слов его мутило, он знал, что Артем, чуть ли не оргазм испытывает от подобного, а зная его сущность, переносил все произнесенное на Татьяну. Он с трудом сдерживаясь, еле выносил это общество, но другого выхода, пока, не видел.

Казалось, что вот-вот, и он сам переломает кадык этому маньяку! Но если он угадал с темой, попав в цель, то любимая спасена. Интуиция редко его обманывала, а сейчас надо было выиграть не так много, а главное хоть что-то узнать:

– Когда возможность этого пропала, мне становилось все хуже и хуже. Не знаю, что это, да и знать не хочу! Я много читал о воинах прошлого, и часто натыкался на одиночек, живших по-настоящему только в бою… – Сейчас все прочитанное ему очень пригодилось, а созданный, когда-то в мечтательном юношестве, психологический образ не только удачно воплощался, но и совпадал с настоящим «Темником», хотя не столько с настоящим, сколько существующем в сознании душевно больного, которому тот поклонялся и маниакально старался соответствовать.

Вертя в руке нож, Артем, с воодушевлении слушавший и удивляющийся насколько они оба совпадают, без всякого расчета с хрипотцой уставшего, но добившегося желаемого, человека, добавил:

– Эээтооо точно, остальные слабаки… И ты прав – еще из мифов и легенд древних народов понятно, вся история слагается из имен величайших бойцов, либо при жизни ставших богами, либо признанными такими после смерти. Их имена, повторяемые по сей день – вот, что продляет, до сих пор их, жизнь! Мы будем жить вечно! Но для этого нужно убивать, ты готов?…

– Кого и когда? Только учти, я не намерен разбрасываться по мелочам и это не должно быть легко и безопасно!…

– Гм…

– И еще, мне многое не понятно: оружие, деньги, необходимая техника, информация – все это будем добывать сами? И я не желаю никому подчиняться – Я бог!..

– Все будет…, ага, но подчиняться придется, мы хоть и боги, но есть и выше нас…

…

Медсестра, выходившая раненного Павла, обнаружила на своем столе бумажный конверт. Развернув, нашла в нем несколько набросков, в том числе и себя, письмо с благодарностью, в несколько строк, заканчивающееся просьбой передать рисунки той самой медсестре, которая на них изображена…

…

Татьяна, вытирая очередную нескончаемую слезу, все спрашивала себя: почему Господь снова распорядился так, не позволив им хотя бы поговорить. Она держалась целый день, пока не вернулась домой, в старую, уютную квартиру, в старом большом доме на проспекте Буденного, оставшуюся от отца – там он родился и вырос.

Элеонора Алексеевна готовила блины и ощущала, какую-то тяжесть переживаний, охвативших внучку. Та, прядя с работы, непонятно зачем ей нужной, ведь денег хватало и даже оставалось, в грустной задумчивости, обняла, поцеловала бабушку и заперлась в ванной. Не желая мешать, старушка занялась блинами, зная, как её девочка любит полакомиться, обмакивая их в сгущенное молоко или заворачивая в них красную рыбку.

Татьяна, сидела на полу ванной комнаты, разложив вокруг себя наброски. Она заметила, что состояние схваченное художником было у нее лишь дважды: в день встречи с отцом, в самые первые ее мгновения, когда она поняла, что он не только есть, но и пришел, неся ей в подарок огромного крокодила; и когда она провожала Павла, думая, что он вернется через пол года…

Эти наброски мог сделать только он! Передавая, девочка из корпуса рядом, ничего не объяснила, а она впопыхах даже не взглянула, собираясь домой. Только перед самым выходом, собирая рассыпавшиеся по полу листы, неаккуратно задетые и скинутые со стола, девушка, словно пронзенная молнией, поняла, что на них, и кто нанес ее изображение.

По одежде, прическе и отсутствию макияжа было понятно, что в основном рисовали по памяти, хотя несколько были и сегодняшними. Все стало очевидно, кроме одного – почему они не встретились?!

Если возлюбленный не подошел, а он по-прежнему ее любил, значит, тому была причина! Воображение быстро рисовало одно хуже другого, и все они отталкивались от официально признания его погибшим, даже «Звезду героя» матери вручали посмертно! Это не возможно! Но ее радовало, что она в своих предположениях не обманулась. Он жив, и судя по всему – здоров, а значит, она счастлива!

У медсестры она спрашивать ничего не стала, и старательно делала вид, будто эти рисунки ее не интересуют. Тетушка так и не узнала причину задумчивости, хотя какая бабушка, даже такая подслеповатая, не заметит заплаканных глаз. Она будет молиться, и у ее девочки все будет хорошо!

На этом Татьянины усилия не закончились, девушка постаралась узнать, поступал ли Павел Львович Ослябин в госпиталь для прохождения лечения. Поняв, что такого не было и в помине, это многое ей объяснило. Конечно, он находился здесь под другим именем. Она решила добраться и до этой информации, ни на что особенно не надеясь…