Как известно земной шар имеет свойство на свой поверхности оказывать гостеприимство всем земным существам, хотя далеко не всем рад. Сами же, особенно мыслящие и обладающие речью двуполые прямоходящие млекопитающие особи Номе Sapiens, имеют весьма часто повторяющееся свойство встречаться, порой, в местах совсем не предсказуемых и не вероятных.

Павел, несмотря только на начало своей карьеры «мертвого, как живого», смог продвинуть свою ненаглядную супругу в недавно созданную международную программу по обмену студентами между медицинскими ВУЗами. Татьяна имела только один недочет – недостаточное знание иностранного языка. Это легко компенсировалось ее успехами и талантами в учебе, и решилось само собой. Ей досталась Япония – знатоков японского не нашлось совсем, и дочь «Солдата» отправилась старшей группы, во главе пяти человек на целый год в один из главных государственных госпиталей Страны восходящего солнца.

Молодым супругам повезло, к этому моменту уже хорошо были развиты международные средства связи, а потому такого, как во время служения Павла Родине в рядах спецназа ГРУ, не было.

Татьяна была глубоко верующим человеком, и конечно, ее тяготила языческая культура Востока. Без возможности привычно посещать церковь, участвовать в Священных Таинствах, принимать Святое Причастие, исповедоваться, она чувствовала себя не защищенной. Тоскуя по церковным службам, пению в хоре, добрым и полезным беседам с батюшкой, по Элеоноре Алексеевне, оставшейся, на целые двенадцать месяцев, в одиночестве, девушка не поддавалась новым искушениям, и благодарила Бога за эти испытания, выпавшей на ее долю.

Надо сказать, что одиночество не воспринималось бабушкой именно так, поскольку по ее глубокому убеждению человек один не бывает – Господь всегда рядом! Она решила, после долгих уговоров, записаться на курсы, обучающие пользовательским навыкам владения компьютером, и через месяц состоялся первый полет по безграничным пространствам интернета.

Элеонора буквально потерялась на сутки, в конце которых довела себя до состояния бессознательного, когда неожиданно наткнулась на свою фотографию, а потом и небольшое стихотворение, посвященное ей.

Это была страничка сестры её несостоявшегося покойного мужа, которая к ней очень хорошо относилась, и половина своей жизни искала с ней связь. Знакомство состоялось через два дня, и «Ляксевна» поняла, что придется учиться печатать на клавиатуре, освежать память о многих людях, странички которых, оказались, оформлены в разных сетях.

Для пожилой женщины на восьмом десятке лет, такое открытие было подобно шоку, поскольку она не привыкла к такому вниманию и такому бурному общению. Кончилось все заказами нескольких билетов в разные города, благо средства позволяли, и дальнейшим путешествием по необъятной стране. Перво-наперво, Элеонора посетила родину своих предков – речку Ербозерку, что у Константиновских шлюзов, как называлось это при Царе-батюшке, соединяющих с Петербургом ее родные Пороги…

С ней отправился в дорогу и отец Иоанн, наставлявший и радеющих о спасении её души – нашлись, какие-то дела в той епархии, и благочинный благословил его на паломничество в Кирилло-Белозерский монастырь, дав в нагрузку ряд заданий по посещению и других «русских святых замков».

За отдельную плату из Череповца двух пожилых людей доставили к местному фермеру Михаилу, который согласился помочь. Он был для этих мест, достаточно, богатым человеком и всегда помогал странникам и паломникам, тем более, что в этот раз, предполагалась работа, которую он решил поручить своему сыну Алексею.

Ферма была крепкой, постройки из могучего векового леса и местного камня, возведенные по старым чертежам. Старики, увидев такую красоту, взволновались. Вкусная настойка подогрела интерес, и беседа завязалась, начавшись с обеда, затянувшись до полуночи.

Наконец появился сын, отец представил его как опытного проводника. Батюшка поинтересовался полным именем отечеством, оказавшимся, по вполне понятным причинам, Алексеем Михайловичем. Элеонора, всплеснув руками, запричитала:

– Господи, помилуй! Надо же, как моего батюшку Алексея Михайловича Китовчева. И ведь места то почти те же…

– Что ж удивительного…, хотя постойте, вы сказали…, Китовчева? Что-то знакомое, кто-то мне это уже говорил… – Михаил, отец Леши, точно помнил, что один то человек точно носил эту фамилию, правда она было не совсем его, то есть его предок действительно был Китовчев, сам же он, когда-то обрел от родителей фамилию Шерстобитов. Оставалось вспомнить, как звали деда…

Размышляя сам в себе, Миша, уже ставший дедушкой, хоть и молодым в свои сорок с лишнем лет, произнес несколько слов вслух, а поняв это вынужден был объяснить, кое что сокровенное, не рассказываемое никому и никогда:

– Китовчев, Китовчев, хм, а Шерстобитов тут случайно…

– Михаил, как вы сказали?

– А что я сказал?

– Вы фамилию назвали… – Не унималась Элеонора, что-то ей резануло по сердцу. Пока не понимая, что именно, она заострила внимание именно на фамилии:

– Простите, Мишенька. Мы уже с батюшкой старенькие, я могла ослышаться, как вы сказали?.. – Священник встрял, ничего не подозревая:

– А мне послышалось Шерстобитов, прямо как… – До него тоже начало доходить, и он осекся, предоставляя права разбираться «Ляксевне»:

– Мать чесна! Прости, Господи! «Ляксевна», это ж…, ну ты сама уж…, это…

– Элеонора Алексеевна, вы не ошиблись, именно так…

– Хм, Мишенька, это не очень часто встречающаяся фамилия…

– Один очень хороший человек родился в ней, а вот его дед, как раз был Китовчев Алексей Михайлович…, бабушка его, знаете ли, из этих мест.

– Вы не про Алешу, нууу… Ох, нууу…, знаете…

– Думаюююю…, мы об одном человеке говорим, он уже несколько лет, как очень болен…

– Да, да…, а как же выыы, это…, с ним то…

– Оннн, давно уже…. В общем жизнь мне подарил. Я вооот, и сынишку в честь его назвал… Так значит в те края поедем? А вы ему…

– Он…, Алешенька то… – отец моей внучки…, вот так вот Мишенька… – На глазах старушки появились слезы – вспомнилось все пережитое, и погибшая племянница, первая встреча с самим Алексеем, и внучка…

Михаил, не ожидав подобного, тряхнул головой, вскочил, забегал по комнате, потом остановившись, выпалил:

– Ё моё, так мы ж…, это – родственники! Вот!… – Дальнейшее было похоже на встречу отцом блудного сына, с дальнейшим пиром и праздником всей семьи, при котором собрались все от «мала до велика».

Михаил, узнав, что племянница Элеоноры Алексеевны, та самая женщина, которую они когда-то пытаясь вывезти, наткнулись на «Солдата», упал на колени, перед пожилой женщиной, расчувствовавшись не на шутку. Он долго говорил о том случае, пока, вдруг не осекся, заметив, что все молчат…

Узнав о ее страшной смерти (Алексей, приезжая к нему не рассказывал о подробностях тогда произошедшего, сетуя только на пропащую дочь), он расстроился в конец, принимая всю вину за случившееся на свой счет.

Благо рядом был священник, развеявший все его сомнения, но обязавший постоянно поминать усопшую, как сестру…

На утро хозяин сам повез на небольшой водоизмещающей яхточке двух пожилых людей. Он никак не мог понять, каким образом предки Алексея и сама Элеонора оказались из одной местности, хотя чему же удивляться – значит так нужно, и по-другому быть не могло!…

Суденышко неспешно шло по водной глади, недовольно фырча встроенным четырехтактным двигателем. Толстые, приглаженные волны расходились от пузатого носа, а добравшись до берега, волновали плесы и нервировали камыши. Редко сегодня в этих местах появлялся человек. Затопленные деревни, то и дело выставляли хребты крыш старых домов или спины других, более высоких построек.

Там, где еще восемьдесят лет назад бурлила жизнь, сегодня царила густая тишина, редко разбавленная звуками природы. Нарушала спокойствие покинутых мест только жизнь самой природы, убаюкивающая редких гостей.

До Порогов хода не больше пяти часов, а разговоров хватило бы на несколько суток. Батюшка ушел в молитве в себя, его седые редкие волосы ласково потрепывал легкий ветерок. На лице старика поселилась блаженная улыбка, глаза полузакрыты, сознанием своего нахождения там же, где парил я. Тела своего он не чувствовал и был вполне счастлив – беседуя с Ангелами, наставляющими его на ближайшее будущее, обещающее быть важным и интересным. Отец Иоанн будто и не дышал. Этот мир в такие минуты переставал для него существовать, как и он для него.

Элеонора трепетала, каждой клеточкой своего тела, воспринимая благодать своей природной Родины. Все вокруг находящееся, хоть и не было знакомо, поскольку изменилось до неузнаваемости, но напоминало ей детские годы, что-то говорило о имеющейся возможности начать жизнь заново. Её потянуло к родительским корням, к этой земле, ко всему, что когда-то было важно и дорого ее предкам, здесь живущим.

Слова, высоким слогом парили в ее сознании. Красота края, звучала вопросом: «Зачем люди покидают свою Родину?». Находясь больше в прошлом, она негромко повествовала уже появившимся маленьким внукам Михаила о, когда-то, в этих местах, происходящих событиях. Многое она помнила сама, что-то из рассказов деда, больше правда слышала из уст своей матушки. Будучи человеком добрым и по натуре веселым, байки ее выходили радостные и вызывали если не смех, то улыбки. При чем, первой начинала смеяться она сама.

Мелкие речушки перетекали в протоки, ныряли в озера, которые внезапно одевались в плавни, переходящие невидимо в редкую сушу. Многочисленные болота своими грустными пейзажами создавали впечатления сказочности, что было не далеко от правды. В таких места, слова застывали в воздухе, а детки с открытыми ртами крутили головами, показывая на наиболее причудливые коряги, торчавшие из воды, присваивая им имена сказочных персонажей…

Ангел, бывший мне всегда попутчиком, настойчиво возвращавший меня всегда к Татьяне, серьезно воспринимал этот момент, настаивая на его важности и необходимости. Он, сначала взволновал, но своей энергетикой, исходящей от этих людей, захватил и увлек.

Я слушал их мысли, давно не встречал таких чистых и восторженных. Понимая, что происходит важное событие в их жизни, я постарался настроиться на ту же волну, но Ангел предупредил, что важное произойдет чуть позже – это будет редкое событие, даже для мира духов. Все пространство вокруг заполнялось Ангелами всех чинов. Никогда, за все время нахождения здесь не видел я такого! Люди, окружённые невидимым светом, охваченные его благодатью, затаив дыхание, выходили на берег…

Элеонора встав на колени и сделав поклон, коснувшись земли лбом, прочитала «Живый в помощи Вышнего», и опираясь на руку Михаила пошла в сторону видневшихся, почерневших от времени, строений. Дойдя до большого деревянного дома, в три этажа, она всплеснула руками, произнеся:

– Стоит родненький!.. – Частично упавший забор, зарос зарослями крапивы, дикой малины и кустарником. Нетронутость этого места в течении нескольких десятилетий бросалась в глаза. Заросший мхом, фундамент дома, с потрескавшимися и изъеденными, стоявшими на нем, бревнами, еще крепко держали прежнюю форму.

Крыша местами провалилась, но не обвалилась совсем, и вполне спасала строение от дождя. Добротное строение зажиточного хозяина, умевшего считать деньги и жившего с расчетом «надолго», то есть, думая о потомках, взволновало пожилую женщину.

Садовые деревья, кое-где, сохранившиеся, но одичавшие, в большинстве своем, давно заместились уже ставшими взрослыми березками, елями, широко разросшимся кустарником, название которого Элеонора никак вспомнить не могла. Но несмотря на это, в общем, самопроизвольный сад вызывал умиление.

Перекрестившись у порога, они прошли внутрь и расползлись кто куда. Старинная самобытная мебель, покрытая плесенью, пылью и остатками жизнедеятельности всевозможных насекомых и птиц, при стряхивании всего этого с ее поверхности, выглядела достойно и была весьма ремонтопригодной.

То там, то здесь раздавались возгласы удивления от находок. Конечно, покидая эти места, люди многое забирали с собой, но на все нажитое за сотни лет не хватило ни сил и возможностей. Поднявшись на третий этаж по мощной дубовой лестнице, взрослые обнаружили приятные запахи, исходящие из ведра, где детки уже, во всю играя, якобы, мочили тряпки и мыли полы.

– Запах детства… – Произнесла удивленно «Ляксевна»…

– А от куда здесь… – Это, кажется, одеколон?… – Батюшка нахмурил брови, тужась вспомнить название. Дети засмеялись и все втроем закричали:

– Там целые сундуки с коробочками этой водички…, и всякие финтифлюшки… – Присмотревшись, взрослые начали замечать, что внуки Михаила носили, кто галстук, кто шляпку, кто плед… Моложавый дед прикрикнул:

– Ах вы, пострельцы, а разрешение вы спросили?! Негодники!..

– Дед, так не у кого ж…

– И то верно, дети, а где это? Хотя я догадываюсь. Батюшка проводите меня?…

– Элеонора Алексеевна и я с вами…

– Конечно, Мишенька…, я припоминаю, там была кладовая, где прадед…, он управляющий фабрики был…, экзема у него все руки покрывала. Он даже в Париж несколько раз лечиться ездил… – еще тот франт. Помню у него целые коллекции духов, одеколонов, перчаток, галстуков, шляпок, и других мелочей, была… – Это была комнатка, заставленная сундуками и чемоданами один на другом. Все было открыто детьми. Женщина прошла, внимательно все осматривая, кивая головой и все вспоминая.

На пол, через окно падал широкий луч света. Она присела на небольшой, обитый железными полосками, морской рундучок, и уставилась на светлое пятно, на фоне которого играли и гонялись друг за другом пылинки. Глаза закрылись и в ушах на фоне детского разговора, слышимого с нижних этажей, начал пробиваться детский смех, выражающий восторг – ей вспомнился одно из празднований Святой Пасхи…

В светлой горнице на лавке стояло глиняное блюдо с пирамидой крашеных яиц, у входа стояла бадья с растертым кирпичом, которым вчера натерли все стены. Весь дом был, в каких-то ветках, издававший приятный запах. Все только вернулись из храма и накрывали на стол – он еще стоял в большой гостиной. По «Красным углам» стояли старые иконы, покрытые ручниками, горели свечи, пахло ладаном.

По дому, чуть ли, не бегали в исполнении указаний главы дома, раздававшего их с тоном, не терпящим возражений. Голос его низок и бархатист, в нем слышалась уверенность и радость. Его звали Николаем, был он одногодкой почившего последнего русского царя, чему безмерно печалился, и с чем смириться не мог, так и не приняв полностью новую власть.

Чудным образом его два раза отпускали после ареста, только немного потрепав, сначала из ЧК, потом из НКВД. Совсем в старости он любил приходить на крыльцо обкома и пел разные песенки, одна ей запомнилась. В ней были такие слова: «При царе, при Николашке ели белые олашки, а пришел обком, мы солому потолчем…». Выходившему на эти безобразия председателю, его, кстати, крестнику Федору Прокоповичу, он, на его недовольную физиономию, выплевывал: «Здорово, Федул, чо губы надул? Портки прожог? Велика ли дыра?» – на что крестник по заведенной традиции, махая рукой, отвечал: «Один ворот остался! Дайте ему, старому болтуну, стакан самогонки и соленый огурец, может образумится».

Дед ждал этого момента, можно сказать, именно ради него и приходил, в виде собирания долгов, и с ухмылкой, в усы, проговаривал: «Конечно, образумится, в аккурат до следующих выходных. Будь тебе пусто, красная капуста!»

На Пасху же дед, долго сиживал в домашней церковке, на деле просто отдельной комнатке с большой Богородичной иконой, вставленной в расписной киот, и с подвешенной пред ней, большой, красивой, позолоченной лампадой.

Элеонора, вспомнив это, охнула, и схватив отца Иоанна за рукав, потащила в сторону этого помещения. За ней ринулись все, и Михаил, и его супруга, и дочка с сыном, даже внуки, услышав возню, любопытства ради, побежали на верх…

Массивная дверь, почему-то не отпиралась. Самый младшенький на это сказал:

– Я там был…, только – она была открыта… Но я не виноват… – И хотел было уже заплакать, как дверь постепенно отворилась сама, пропуская изнутри яркий, очень белый свет…

Никто потом не смог вспомнить, как оказался внутри молельни, причём произошло это, как-то разом, мало того, зайдя уже, после всего вчетвером, все поняли, что поместиться всем, да еще оставляя столько места, сколько было, просто не возможно… Это не могло быть то помещение, но было именно оно, и из него они же и выходили…

Свет был настолько ярким, что ослепил и испугал. Перекрестились все разом, буквально выкрикнув «Господи помилуй!», упали на колени, но коснулись пола уже внутри церковки.

В луче появилась туман, напоминавший фигуру человека, которая, как-то быстро материализовалась. Они услышали:

– Мир вам…. Тебе, Валерия, говорю – встань и прими… – Элеонора, именно она была при крещении названа Валерией, побелевшая, как полотно, на коленях подползла, протянула руку. В ней появилось зернышко, быстро выросшее красивейшим не земным цветком, почти сразу превратившимся в золотистый порошок с красным отливом:

– Имеющий уши, да слышит: уже «близ у дверей»…, покайтесь и спасетесь! Тебе дщерь говорю: спящий да восстанет, восприняв это. Как Луна, освобождает светило от тени своей…, так чадо его да пребудет… Господь с вами. Аминь!… – Свет исчез в никуда, они стояли, вновь, перед закрытой дверью, а не внутри, но на коленях, все так же, как были перед явлением…

Я же видел следующее. Ангелы воздавали хвалу Создателю, сливаясь в одно целое. Их крылья, шелестом своим, будто морским прибоем, навевали волны теплого света, он все более отличался от главного истинно белого, к которому привыкнуть я так и не смог. Когда приблизившееся, начало ослеплять, Ангелы, встав на колени и, по моему слабому разумению, воздели руки вверх, воспев «Славу». Навстречу нам двигался воплощающийся светлый дух в золотых ризах, излучавший, кроме света, благодать и тишину. Его светящиеся, а потому без ясных очертаний волосы, обрамляли красивый лик, кажущийся то благородно старческим, то все же молодым, взгляд всепрощающий, вселяющий надежду на прощение.

Святой угодник Божий Алексий святитель и чудотворец, вступался за душу своего подопечного – были услышаны его молитвы…

Крылья Ангелов составляли ему серебристый туннель, продолжившийся вовне, в мир людей и печали. Как только он пересек границы пространств, все в том мире преобразилось, создав некую капсулу, похожую на нечто из вещественного мира. Люди, увидев его, пали на колени!

Я был поражен тем, что они смогли его увидеть. Он что-то отдал женщине, и что-то донес до всех. Я ощущал их небывалые эмоции, граничащие с ужасом и восторгом. Паника и радость охватила их обездвиженные тела, оставив обессиленными и счастливыми, после исчезновения святого. В сердцах их было благоговение, а на душах растворялась благодать…

Возвращаясь, совершенно без движений, великая душа Святого в новом теле, остановилась напротив меня и я услышал:

– Господь с тобой и милость Его бесконечна, скоро будет испытание, где все решиться – только верь и спасешься. Аминь!.. – Ангелы умиляясь, обратились в мою сторону. Никогда я не чувствовал такую положительную энергетику такой силы, я весь был пронизан светом, излучая радость. Я впитывал благодать. Наверное, на этом Солнце могло оставаться звездой триллионы лет, мне же этого хватило только, чтобы, наконец, поверить!..

Ошарашенные путешественники, озираясь вокруг, пытались найти то, что только видели – тщетно! Можно было бы подумать о галлюцинации, если бы не мешочек из необычной ткани, лежавший в руке Элеоноры. Слезы, горячие и густые, как парное молоко, не лились, но перекатывались медленно по ее, уже покрасневшим, щекам:

– Господи милостивый, за что мне милость такая?! Люди добрые, что же я…, за что это мне… Господи помилуй! Господи помилуй! Господи помилуй!… – Священник с сияющим лицом, подошел к ней и произнес:

– Слава Богу за все! И нам с тобой, «Ляксевна»… раба Божия Валерия, под закат лет, милость такая дана, ну теперь хоть знаю, когда упокоюсь…

– Что ж ты батюшка, о жизни вечной нас учишь, а сам куда-то собрался?

– Да устал я здесь, сестра…, устал…, да и мне ж, еще в детстве глас был…, не поверил я тогда, что от Спасителя то он, хотя, этим к вере и пришел. А теперь вижу, что и к спасению, даст Бог, моему… – на все воля Твоя, Господи!..

Вечерело. Разбили палатки. «Ляксевна», дети и священник изъявили желание спать в доме, остальные расположились вне. Алексей готовил ужин и беседовал с отцом – оба пытались понять, что им несет сегодняшнее событие…

Элеонора, с каждой проходящей минутой, как-то отстранялась от произошедшего с ней. Но мешочек со снадобьем, теперь висевший у нее на шее, неудобно топорщащийся на груди из под блузки, возвращал к необычному событию. Поведав об этом с опасением батюшке, она успокоилась его ответом, мол, и апостолы святые, видя самого Господа в течении трех лет, и все творимое Им, и то веру не имели крепкую, находясь до Его явления после Воскресения, в постоянных сомнениях. А уж сам апостол Петр то и вовсе трижды отрекся.

Успокоилась она только тем, что забывчивость такая – это обычное дело, попускаемое каждому в виде искушения, а значит, испытания будут, следуя следом.

Не то что бы ей овладели сомнения, совсем нет – случившееся отходило на второй план, потом на третий, и так далее. Сознание затуманивалось разной мелочью, в виде лезших в голову странных мыслей. Да, собственно говоря, не то чтобы странных, просто давно не приходящих, и совсем не нужных.

Матушка, понимая, что подобная навязчивость, именно ради забывчивости и наседает, просила, засыпая Боженьку, послать ей напоминание, причем такое, что бы ей, бестолковой без всяких размышлений понятно было…

Ей снился стол, огромный, с толстой дубовой, из единого куска, столешницей, на ней кто-то лежал, распростертый на спине. Глядя на него, почему-то казалось, что он составляет одно целое с этим предметом мебели. Она попробовала коснуться рукой. Оказалось, что столешница и человек единое целое, не склеены, или как-то скреплены, а будто прижаты и срослись.

Ножки стола были толстыми и уродливыми корневищами, зависшими над землёй и вросшие другими концами, сквозь деревянную плиту в спину человека. Стол, плотно окружали, очень неприятные на вид, почти черные деревья, не имеющие листвы. Кора их потрескавшаяся, ядовитая, изъеденная изнутри нервозностью, исходящей из них в виде струящегося полупрозрачного чернильного летучего вещества, что-то среднее между пылью и густым дымом, бывающим от горения резины.

Почему-то она чувствовала, что это не растения, но люди, их души, проросшие сквозь тело. Ни одно из них не давало ни единого ростка, способного на жизнь. Элеонора, хотела было возмутиться этому безобразному образу существования, заметив, что все, без исключения корневища питаются из несчастного, распластавшегося на столе, и ни одно не уходит, как положено, вглубь земли!

С отвращением смотрела она, как эти толстые, покрытые мелкими длинными волосками, в трещинах и прыщах, трубы, набухая и сокращаясь, проталкивают внутрь себя, вытягиваемые из, пока еще, сильного тела, жизненные соки.

Ей хотелось остановить, прекратить, оборвав, обрубив, но как только она бралась за топор или за лежавшую здесь, алебарду, то сразу забывала, что хотела делать. Сразу ей виделся окружавший её, залитый солнцем луг, умиляющий воплощенной в нем жизнью. Одним взглядом Элеонора охватывала копошащихся насекомых, зверьков, всевозможных птичек, процессы жизнедеятельности растений. Все вокруг радовалось гармоничному существованию и чьему-то покровительству.

Руки сами опускались, опасения и прежние желания замещались радужными видами, но что-то, все равно, казалось не настоящим. Потихонечку взгляд притягивался небольшим прогалом между растениями, где что-то неприятно шевелилось. Она направлялась в эту сторону, замечая, что идти неудобно, потому что нога опиралась не на ровную почву, покрытую травой, а на что-то скользкое, округлое, пульсирующее.

Не доходя немного, Лера поскальзывалась и проваливалась ногами между, чем-то, что напоминало ей огромные, переплетшиеся друг с другом, вены и артерии. Всю одежду и тело пачкала липучая жижа, на цвет бурого красного цвета, тошнотворно пахнущая. Как только голая кожа касалась этих сосудов, они моментально, будто пиявки впивались на всей площади прилегания и начинали высасывать…

Все, что хотелось иметь в этот момент в руках, появляясь, тут же выскальзывало, а присоски все больше и больше овладевали телом. В последнее мгновение она вспомнила о молитве. С каждым словом на груди ощущалось все большее жжение, и чем больше жгло, тем легче становилось, исчезали эти чуждые, противные вены и артерии, стирался луг, появлялась прежняя сцена со столом и лежащем на нем. Теперь она знала – это отец ее внучки, и сейчас наступает миг, когда нужно его освободить.

Она подходит, видя себя и все происходящее сверху. Кажется, мешать некому, но Валерия, снова, забыла, что нужно делать. На ум приходит только одна мысль, навеянная детством, и она прикладывается своими губами к его. Разумеется, это не та сказка, и это не помогает. Мало того, она не может отодрать своих губ, корневища начинают всасывать еще сильнее, и ее жизненные соки уходят, через слившиеся рты.

Последние силы теряются на мысли о неудобном положении, мол, что скажут те, кто найдут их в таком положении, но внезапно звучит молитва, читаемая сразу несколькими голосами, среди которых узнаются священник, внучка и сам «Солдат». Грудь начинает снова жечь, глядя на себя со стороны она замечает висящий на шее маленький мешочек со светящимся порошком, данным святым, в руках оказывается стакан с водой, где размешивается лекарство, но как дать выпить?!

Элеонора отрезает себе губы, откуда-то появившемся огромным ножом, и удивляясь, что не только нет крови, но и губы на месте, она, руками внучки, поит лежащего, и…

Проснувшись вся в холодном поту, «Ляксевна» счастливая, слышит голос батюшки, читающего молитовки. Он лежит на боку, одна рука, ладонью под головой, а вторая покоится на бедре и перебирает четки.

Перевернувшись на спину, женщина тихонечко вздыхает полной грудью, ощущая, что-то горячее, лежащее на груди. Это тот самый мешочек, сжав который, она обретает небывалое спокойствие и уверенность в понимании, что и как нужно делать…

Между тем, вокруг дома не дремлет живой мир, Элеонора Алексеевна начинает, прислушиваясь, ощущать его присутствие. Глаза закрываются, рисуется картина вида сверху всей усадебки. От груди исходит тепло, какое-то необычно нежное, и очень доброе. Всплывает лик святого, который раньше был ею не узнан. Становится понятным, что это святой святитель Алексий Московский чудотворец всея Руси. Как живший человек, он был современником князя Дмитрия Донскова и святого преподобного Сергия Радонежского. Чудотворец, целитель и покровитель Алексея – теперь совсем все встало на свои места…