Татьяна, конечно, не была в восторге от необходимости временного расставания с Павлом, но в сложившейся обстановке, а кое-что пришлось ей объяснить, это был наилучший выход. К тому же о практике, которую предложили проходить в одном из госпиталей Японии, такой фанатично преданной своей профессии, как она, можно было только мечтать.

Не зная японского языка, но владея бегло английским, она отправилась в Токио в составе группы из семи человек, которую пришлось возглавить ей, поскольку этого потребовали люди из специальных структур, что накладывало еще некоторую нагрузку, и кое какие перспективы по приезду.

Через две недели девушка совершенно забыла, что находится в чужой стране. Окунувшись в небывалую технологичность и отточенность: процессов диспансеризации, диагностирования заболеваний, операций, лечения и реабилитации. Общаясь строго на латыни, языке, казалось бы, мертвом, но вдруг ожившем, самым неожиданным образом, она потихонечку учила и иероглифы.

Оказалось, что не только ей есть, чем овладевать и чему учиться. В свою очередь, и она могла, удивить своих иностранных коллег. Опыт у нее, для студента ВУЗа был, более чем предостаточным, ведь она не «вылезала» сутками из московских госпиталя и больницы, вбирая в себя, как губка, опыт пожилых медицинских сестер.

Дорогого стоила работа в обстановке военного госпиталя, где основными были не плановые операции мирного времени, а раны, увечья, травмы, всегда разные и постоянно ужасные. Рабочая атмосфера в таких госпиталях всегда отличается от гражданских учреждений, хотя бы тем, что среди проходящих лечение, было подавляющее большинство крепких и молодых людей, имеющих ранения не только тела, но и души. Глядя на их мучения и боль, слово «жаль», постепенно заменяется на «невозможно, что бы это было правдой» и «так не должно быть»!

Татьяна была верующим человеком, но в стране, где православие было экзотикой, воплотить свое желание участи я в Литургии, казалось, будет архисложным. Мы уже писали об этом, правда, не зная всех подробностей. На деле не было ничего проще!

Случилось так, что главенствующий в хирургии госпиталя врач, был наслышан о христианах, мало того ему многое самому нравилось в постулатах веры. В частности, отношение к памяти усопших, культура самодисциплины и отношения к каждому проживаемому дню, как к последнему, были ему близки. Так вот его хороший знакомый, оказался священником из православного храма, расположенного невдалеке от места работы!

Хоть это и казалось невероятным, но сомнения рассеялись в тот же вечер, когда и девушка и мужчина посетили самую настоящую православную церковь!

Священник был настоящим японцем! Проведя достаточно лет в России в японской дипмиссии, знал отлично русский, и как он рассказал, был, когда-то женат на очень красивой и необычной девушке. Дальше он говорить, пока, не стал, поскольку произошедшее в его жизни, нанесло огромную травму, хотя в тоже время, привело в церковь.

Церковный приход был небольшим, но состоял из действительно прихожан, а не «захожан», сразу убегающих, лишь поставят свечки, будто боятся возмездия здесь и сейчас. Батюшка даже организовал небольшой хор певчих, в который сразу попросилась Татьяна, конечно, если он не будет против.

Отче согласился, предварительно сказав, что если она сочтет возможным, то подождав всего час, попадет на спевку.

Стоя на солее, Татьяна буквально заливалась от слез умиления, слыша, голоса, прекрасно подобранные, даже спетые, но не имевшие большой практики русского пения. Самой ей нравился хор Валаамского мужского монастыря из-за их манеры исполнения, имеющего началом древние основы церковного пения, исходящего еще из Византии.

Скромно предложив послушать себя, она очаровала не только присутствующих, но и несколько десятков, зашедших прохожих, не в состоянии удержаться от льющегося, из ворот храма, пения, до селе никогда неслышимое, не только в этой местности, но и в этой стране.

Понадобилось около месяца, чтобы на Литургии воздух храма растворяли ангельские звуки, соединенные несколькими голосами. Батюшка даже хотел увеличить количество служб, но больше положенного не получалось, да и эта необычная русская девушка была не в состоянии уделить времени больше возможного.

Люди, приходящие посмотреть и послушать, уже не помещались в помещение храма, и по разрешению администрации, были вынесены колонки на улицу, что бы дать возможность всем желающим слышать «голоса ангелов», как начали говорить об этом местные жители.

Нашлись и предприимчивые господа, начавшие продавать билеты, но это быстро закончилось, хотя пожертвованных средств было собрано за это время больше, чем за все предыдущие года существования церкви.

Появились и новые традиции. Питие чая из самовара, стоящего до сего времени, как музейный экспонат, конечно, не смогло перебить по рейтингу национальную церемонию чаепития. Зато сам процесс и простота русской церемонии понравились и завлекали. При чем, чай поглощался в любых количествах, поскольку японцы научились потреблять его с варением, блинами с разной начинкой, и пирожками, которые готовил сам «Русский ангел», как прозвали Татьяну, слышавшие ее хоть раз.

Все время дочери «Солдата» было расписано по часам, даже российский консул, узнавший о перевороте, осуществленном в душах японских этой девушкой, решил не только с ней познакомиться, но и просил ее присутствовать на приемах и встречах. О ней заговорили в кулуарах дипломатических миссий, политических клубах, даже в некоторых государственных кругах.

Персоной ее заинтересовались на радио и телевидении, перед ней загорелся зеленый свет, совершенно ей не интересовавший.

Поняв, что подобная известность ей не нужна, Татьяна постаралась отмежеваться от происходящего, но необходимость ее присутствия только возрастала. Появились даже те, кто предлагал руку и сердце, на что она скромно отвечала, что душа ее принадлежит Господу, а сердце томится в ожидании предназначенного ей жениха.

Девушкой заинтересовались в Москве, конечно, это не прошло мимо генерала Ослябина, в гениальной голове которого, вспыхнул план возможного соединения его сына и блистательного «русского ангела» на почве именно дипломатической.

И вот в чем заключались его мысли. Дело в том, что брат Павла Петр, совершенно не интересовался женщинами. Конечно, генерала беспокоил вопрос продолжения рода, но он не был основным. Статус, к которому он подталкивал своего сына, обязывал его быть женатым. Пусть сейчас создано мнение о его ветрености, пусть думают, что его завербовали, но…, да даже не в этом дело!

Именно сейчас создавался прецедент, на основе которого Павел сможет, на деле будучи Петром, взять в жены, и так уже свою супругу. Пускай по документам она будет жената на старшем.

Отец прекрасно знал об удручающем падении старшего сына, волею судеб, предпочитавшего отношения с мужчинами. Как бы это не выглядело, но молодому человеку было предписано, забыть о половой жизни, что тот выполнял с пониманием и даже тягой к аскетизму…

Пока готовился план и осмыслялись все возможные варианты по помпезного бракосочетания, а готовить его приходилось загодя и в превеликой тайне, в связи с вышеописанным, Татьяна и Павел продолжали вести прежнее существование, совершенно ни о чем не подозревая. Их переговоры, хоть и достаточно скрытно ведущиеся, разумеется, не могли остаться тайной. Подслушать их представлялось проблематичным, поскольку звонки совершались не с мобильных или домашних телефонов, а с городских таксофонов на подробные же аппараты. При чем, длительность никогда не была больше пяти минут. Одни и те же пары телефонов никогда не использовались.

Всего раз в неделю слышали друг друга возлюбленные, в конце называя номер, на который нужно будет перезвонить в следующий раз, и время. Никто из них не мог предугадать решения Ослябина старшего, для которого, особенно в последний год благополучие этих двух человек перестало быть простым звуком. Он полюбил девушку всем отцовским сердцем, и в мечтах предавался мыслям о пенсии среди внуков и старческого счастья, между подрастающей порослью юных Ослябиных…

Наверное, такая слабость не допустима, но Господь давно, с самого рождения, как мы помним, хранил свое чадо, так зачем же Ему что-то менять?!..

Дочь «Солдата», а она всегда это помнила, имея при себе фотокарточку своего родителя, часто думала о нем. Ей верилось в небывалое! Каким-то чудом, она была убеждена в этом одном проценте невероятного, верила и не сворачивая шла к цели, четких очертаний которой, даже не представляла.

Когда-то она мечтала об отце, и он появился, пусть так, как сегодня, новее еще будет! Она мечтала о принце, и он появился, именно таким, каким ей представлялся. Пусть их отношения сегодня не полноценны, но все обязательно будет!

Получаемый все сразу, все сразу и теряет, а обретающий мучительно и долго, знает цену и бережет! Она помнила, как отец говорил: «Делай, что должен и будь, что будет!»… – пусть будет, что будет…

Сегодня после службы, Татьяна, по заведенной традиции, «завела» самовар, и вместе с другими из церковной общины, накрывала на стол. С ней мужчины теряли привычки к национальным традициям, и хотели быть рядом во всем.

Бывают такие стечения обстоятельств, и мы по-разному их называем, иногда ждем, когда-то опасаемся, но всегда желаем, что-то подобного. Случилось в этот раз так, что еще до начала чаепития большая часть прихожан, всегда остававшихся для поддержания заведенной традиции, вынуждена была разъехаться по появившимся не отложным делам. Остались четверо, в их числе батюшка, Татьяна, доктор, приведший ее сюда, и пожилая японка, принявшая православие, еще в детстве, находясь с родителями на Дальнем Востоке.

Разговор зашел о части Евангелия, где говорилось о детях и о вере, а именно о том, что настоящая вера, чиста и беспричинна с мирской точки зрения, как у детей. Неожиданно друг протоиерея напомнил ему о его семье и потерянном ребенке. Тема зацепила, и мужчина, аккуратно освобождаясь от облачения, еле слышно, будто в оправдание произнес, обращаясь то ли к другу, то ли ко всем сразу:

– Конечно, друг мой, сегодняшний день многим отличается от тех, когда я был поземному счастлив. Мне казалось, что такого не бывает, что нет больше таких, как моя жена и дочка… – Немного помолчав, будто решаясь на что-то, он пристально взглянул на Татьяну и, продолжая, не отводя от нее своих необычайно проницательных и добрых глаз, начал свой рассказ:

– Вы не знаете случившегося со мной много лет назад. В конце всего, я стоял перед выбором: либо сделать себе сеппуко, вспоров живот, либо, положившись на волю Божию, принять свой позорный крест. За несколько лет до этого, я перспективный работник дипломатического корпуса, был направлен в одну из самых интереснейших, на мой взгляд, стран – Россию, тогда еще СССР. Я буквально захлебнулся от обрушившегося на меня удивительного и неожиданного мира. Всем сердцем полюбил я эту страну. Я не был разведчиком, хотя некоторые документы подписывал и обязанности выполнял. Изучая природу, природные ресурсы, этносы, культуру, особенности менталитета, я был поражен слаженности и дружественности такого количества этносов. Нигде больше подобного я не встречал, даже в литературе. И вот однажды, в очередное посещение Ленинской библиотеки, а у меня было специальное разрешение на посещение, я обратил внимание на девушку… Не то, что бы она была очень красива, именно необыкновенность красоты внутренней и обаяние привлекли к ней… Какая-то непосредственность, что ли – она была настолько естественна и притягательна, что я решил подойти и представиться. Отношения наши не стали сразу бурлящим романом, но продолжались по непрерывной возрастающей. Плодом нашей любви стала очаровательная девочка, взявшая от нас самое лучшее. Предки жены, а мы оформили брак по всем правилам, были поляками и еще от куда-то – не помню сейчас…

Много воды утекло, меня отозвали на Родину, я обещал все устроить и приехать за ними, и усиленно над этим трудился. Буквально за месяц до моей поездки за моими женщинами, меня арестовали и осудили на десять лет, подозревая в участии в путче… Мне не дали даже позвонить или написать, и все десять лет я томился ожиданием! Я знал: она ждет и верит! И я не ошибся! Она ждала, верила, искала…, иии так и умерла, еще совсем молодой… Все попытки найти дочку, были тщетны. Рассчитывать на помощь нашего МИД было смешно. Выезд в другие страны мне был закрыт, я долго не мог найти ни себя, ни средств к существованию, пока не начал писать. Да, да… Представьте себе, я до сих пор пишу, и посей день, издаюсь…

– Отец Филарет, а к вере то, как пришли? Это же, как-то необычно! Как к православию можно прийти в такой стране, как ваша, это же просто не понятно…

– Все просто и понятно, Господь дает этот дар, а не мы его находим. Что для этого нужно… – совсем немного понадобилось мне, что бы уверовать – отчаяние. Именно в это время стезя моя пересеклась с православным священником…, и это в японской то тюрьме! Он был потомком, того самого священника, который начинал строить вот этот самый храм – это еще при вашем последнем императоре Николае Втором, том самом, которому досталось в Японии от маньяка… Так вот, он предоставил в своем храме убежище, находящихся в розыске, как раз по делу того же путча в 80-х годах, участие в котором приписывалось и мне.

Его отпустили позже, не доказав никакой вины…, и даже принесли свои извинения. Вот он то и раскрыл мне глаза, хотя особенно не на чем не настаивал, и ничего, кроме чтения молитв и редких проповедей, по моей же просьбе, не совершал. Я был поражен осознанием жертвы Бога, ради прощения тех, кого сам же и создал. Я почувствовал это на себе! Я почувствовал Его…, и успокоился. Знаете, какая это невероятно тяжелая мука, когда от вас совсем ничего не зависит!

Уходя, он подарил мне Евангелие, причем было оно…, да вот же оно…, на церковно-славянском. Поначалу я совсем ничего не понимал, даже зная хорошо русский язык. А потом, как-то само собой…, все и пришло… Он писал мне. Его письма стали единственной связью с миром. Краткие наставления, в основном в духовной жизни, оставлявшие много свободы, и о многом предлагавшие задуматься.

– И где же он сейчас?… – Вместо ответа отец Филарет, встал, и перекрестившись, предложил последовать за ним. Выйдя, мы обошли храм и оказались в небольшом дворике с тремя деревьями. Строго посередине них, стояли три, вытесанных из мрамора, креста. Самый правый, был над местом захоронения его духовного отца.

Вернувшись, они рассмотрели поданные им фотокарточки. С них смотрели, то увенчанный сединой и благообразностью старец, то супружеская чета японского офицера в форме, с достоинством восседающего в небольшом кресле, и его, скромно стоящей рядом, супруги в кимоно. Это были родители Ясуси Накомура, как звали батюшку до рукоположения.

Другие фотографии несли изображения самого священника, и наконец, взгляд Татьяны застыл на необычном снимке. Поначалу, она подумала, что это икона, поскольку женщина с очень интересной и необычной внешностью, прежде всего, своим согревающим взглядом, с покрытой головой, держала на руках ребенка, не было понятно, девочка это или мальчик. Позы, взгляды и сам свет, падающий на лица, делали их похожими на лики. Но рассмотрев, что это все же живые люди, она обратила внимание на задний фон – цветущую вишню. Это не была сакура, а обычный вишневый сад, коих было много в средней полосе России:

– Веееснаа… – Неожиданно для себя произнесла девушка, имея в виду время года, ориентируясь по цветению деревьев.

Протоиерей неожиданно вскочил, чашка, вылетев из его рук, сделала полный оборот вокруг своей оси, и опустилась на стол на донышко, потеряв при этом почти все содержимое. Кровь отошла от его лица, придав ему цвет белой рубашки, ворот которой почти сливался с кожей. Совершенно опешив от услышанного, он еле разлепил почти серые губы и дрожащим голосом спросил:

– Это вы почему сказали?… – Татьяна, не совсем понимая вопрос, и сама перепугавшись от вида полюбившегося ей человека, пытаясь прояснить ситуацию, в испуге за него, прошептала:

– Что именно, батюшка?… – Ясуси подошел вплотную, вперился жестким взглядом в расширенные глаза Татьяны, и что-то по-японски быстро, как будто зло, на повышенных тонах, затараторил. Она ошарашенная, отступала, пока была возможность, но упершись спиной в стену, быстро перекрестилась, и зажмурив глаза, крикнула:

– Господи, помилуй!.. – Это отрезвило священника. Ясно, что затмение связано с сильными переживаниями, оставившими огромную рану, никогда не заживающую. И действительно, во всем произошедшем с его семьей, он винил себя! Отступив назад, он, шевеля пересохшим и прилипающим к нёбу, языком, чуть слышно полепетал:

– Прошу вас… Весна… – Глаза его умоляли, было видно, что он «убит» послышавшимся, только что. Надежда сверкала в его взгляде, ум зацепился за произнесенное русской, и кроме ожидаемого ответа больше ничего не существовало:

– Умоляю вас, почему вы это сказали?!

– Батюшка, но ведь…, я сначала, подумала, что это икона – очень необычное лицо, и очень необычно…, а потом, поняв, что это все же фотография, обратила внимание на фон… – там вишня цветет…

– Это не сакура… Дааа, я тоже всегда вижу в них Богородицу с Младенцем…, хотя это моя жена и дочь… – ее звали, гм…, зовут Весна – так супруга захотела… – Его глаза покрыла пелена прозрачного потока – ему казалось, что он рыдает. Все его, только прорвавшиеся, сквозь смирение, гордость самурая и мужская сдержанность, рухнули в пропасть безнадежия. На самом деле, он просто остолбенел, глаза действительно покрыла пелена слезного покрова, но самих слез не было. Губы дрожали, а мозг искал выход, пока не наткнулся на привычную молитву…

Татьяна замерла, как истукан, в голове ее крутилось это слово, почему-то казавшееся ей сегодня очень важным. Странно бывает, когда близкое и знакомое прячется, будто издеваясь, не приходя на ум. Мысль, словно, одевается в герметичную упаковку и ныряет в небытие. Она, где-то рядом. Ты пытаешься ее ухватить, но она как мокрый кусок мыла, выскальзывает и отлетает в самой неподходящее место.

Какое-то чувство возможности помочь этому, далеко уже не постороннему человеку, не покидало ее.

– Весна, Весна…, не может быть, отец Филарет… – И вдруг молния, неожиданно поначалу ослепившая, но следом сразу выделившая смысл, как бы соединенный воедино. Вот оно! Ну конечно!… – Девушка подошла к священнику, взяла его руки в свои ладони и ласково произнесла, выделяя каждое слово:

– Отче, дорогой наш, я знаю одну женщину с таким именем, не думаю, что такие могут быть еще… – Эти слова прозвучали вспышкой в его мозгу, сознание не сразу восприняло их, ноги подкосились, и оба опустились на маленький диванчик.

– Как…

– Её действительно зовут Весна, ей за 30…, или чуть больше, лет; у неё немного раскосые…, очень необыкновенные и красивые глаза…, онааа успешный журналист и фотограф, как и ее отец. Кажется, он был действительно японец… Отче, неужели это вы?!… – Все происходящее для двух других участников, было словно во сне. Поразительно, что не понимая ни слова по-русски, и восприняв на эту тему только произнесенный на родном языке спич, непугавший Татьяну, японцы, обалдевшие от происходящего, не ошиблись в своих догадках, и быстро очнувшись, бросились поздравлять отца Филарета – Ясуси Накомуру…

Через несколько дней эта новость облетела не только маленький мир госпиталя и церковного прихода, но и всю литературное общество.

Первый разговор отца с дочерью, происходил при нескольких близких друзьях последнего, и показался им несколько холодным, что и понятно. При укрепившемся мнении Весны в том, что отец бросил свою семью, последствия чего были ужасающи, для тогдашней девочки, потерявшей не только жилой угол, средства к существованию, мать, но и имя, и прошлое…

Она не хотела, поначалу, возвращаться в то несчастливое время, не жила и тем счастливым промежутком его, когда в ее жизни появился «Солдат». Запечатлевая прошедшее на фотографиях, она предпочитала существовать в настоящем. Ничего из происходящего, после случившегося с Алексеем, не цепляло ее сердце, но так не было всегда. Будучи чувственной и отзывчивой, девушка многое пережила и осознала. Оказавшись не в состоянии переносить такие психологические перегрузки и сопротивляться положительным, по её мнению, событиям, день ото дня она вливалась в емкости соблазнов, вытекая из них, как не странно, совершенно не измененной.

Мы не говорим о разврате, о похотливости, о потреблении алкоголя или наркотических средств, отнюдь, этого она почти сторонилась, зная меру. Сама для себя она объясняла свое непостоянство с мужчинами, кои ухаживали за ней во множестве, бросая к ее ногам если не города и государства, то приличные состояния и все, что можно было приобрести на них, потерей стержня, большую часть которого составлял главный мужчина ее жизни, ныне пребывающий, уже несколько долгих лет, в коме.

Весна чувствовала вину, за ту самую измену, она увеличилась после полученного прощения, что болезненно унижало гордыню и требовало возмездия. Происходило это по причине отсутствия возможности ответить ему той же добротой. Она до сих пор любила его, но как-то из глубины, что не выходило дальше сердца, глушилось снаружи, и было ноющей, почти не заметной, болью.

В ее квартире-студии, куда, кстати, не ступала ни одна нога мужчины, кроме него, был небольшой уголок, оформленный его фотографиями, главная из которых распласталась на всю стену. Эта была очень старая фотография – одна из первых, сделанная ей самой в первую их совместную поездку за рубеж.

Со стены на ее смотрел молодой человек с длинными густыми волосами, спадающими на плечи. Опираясь одной рукой на край стола, он очень эффектно смотрелся со своим мускулистым голым торсом. Еле заметная улыбка, скрывала глубокое переживание, которым он был мучим, и которым не желал делиться. Взгляд, очень теплый и чистый, совсем не похожий на взгляд человека, убивающего людей по обязанности. Он был предназначен только ей, и только она могла понять и принять это, пронизывающее душу, признание из того счастливого, для них обоих, времени.

Много после он рассказал ей, что именно скрывал, и что тогда мучило его. Он никак не мог решиться впустить её в свое сердце, хотя она уже давно хозяйничала там своевольно. Не мог, или думал, что не мог…

Опасение новой потери, преследовали его все время их общения. При чем, опасения эти имели, в свое время, разные почвы. Неоднократно Алексей боролся с обладающим им, на некоторое время, чувством, требующим покончить с этой связью, но страстное желание быть счастливым, наверное, наивное, тем более для него, всегда пересиливало и заставляло, когда оставлять все по-прежнему, когда прощать, а когда превозмогать боль.

До попадания в институт, память о нем не была помехой для других отношений с мужчинами. Впрочем, романчики эти были поверхностны, и составляли часть некоторой необходимости в ее существовании. Конечно, тогда она не жила мечтой воссоединения, или ждала своего первого мужчину – совсем нет! Даже не думая об этом, эта женщина воспринимала его, как огромный фундаментный блок, тот основной, что ложится в углу основания, и является отправной точкой для всего возводимого строения. Он был далеко, глубоко, играл огромную роль и многое значил. Все это было давно, и иногда, когда хотелось начать себя жалеть, «древний змей», совративший Еву, нашептывал: «Так пусть в этом «давно» и остается!..

Она не могла бороться с навязчивой необходимостью сравнивать других мужчин, приходящих в ее жизнь, что получалось само собой, после нескольких месяцев совместной жизни. Весна знала, что как только это начиналось, можно было собирать вещи и подготавливать, ничего не подозревавшего любовника, к расставанию. Она уходила, возвращаясь в свою квартиру, где царил он…, царил, совершенно ничего для этого не предпринимая…, царил, не живя, отсутствуя, делая всю ее жизнь, просто существованием без него!..

После года такого образа жизни, Весна поняла, что бесполезно стремиться к идеалу, надо не искать, что-то необходимое или то, что хотелось бы не только взять, но и оставить, как наконец-то родное и жизненно важное, а получая, отдавать по мере сил, чтобы в конце не оставаться должной.

Расходясь с очередным, сделавшимся несчастным поклонником, она почти сразу забывала его и с головой окуналась в работу и творчество, пока не находился, кто-то способный достучаться до ее сердца, достучаться, но войти… Все вставало на круги своя, но и жаркая баня, и остужающий душ, были просто необходимы, при том, что солнце, греющее на берегу океана, было только в те времена, когда рядом был он, внимательным и теплым взглядом смотрящий на неё сейчас со стены…

Недавно она поняла – среди остатков пепла ее жизни, блистал только он. При чем, блеск этот не стушевался и по сей день. Весна разглядела это явно в то мгновение, когда поцеловала почти онемевшее тело этого человека. С этой минуты, она стала одержима этой мыслью, все делаемое ей, имело отражение в будущем, в связи только с ним…

Позвонивший же, якобы отец, представлял ту часть жизни, которой давно уже для нее не существовала. Алексей, когда-то пытался узнать, хоть что-то о судьбе этого японца, но не имея почти никаких данных, не добился ни единого результата. Да его не могло быть, поскольку в это время Ясуси Накомура находился в самой закрытой тюрьме этого государства.