«Седой» стоял на смотровой площадке, с интересом наблюдая за полетом птиц. Он никогда прежде не испытывал такого единения с природой. Если и существовал на земле рай, то верно то, что здесь его уголок, бережно, кем-то сохраненный, и теперь представленный на его обозрение в государственном парке ЮАР, недалеко от Сан-Сити. Тут хотелось остаться навсегда!..

Я смотрел его глазами, наблюдая за его мыслями. Общая картина происходящего давно собралась в моем сознании, но не имея возможности рассматривать ситуацию с точки зрения человеческого опыта, кое что было непонятно. Да и сейчас я увлекся другим.

Как странно видит человек себя, рассматривая свой внутренний мир, через призму своих чувств и своего ощущения в пространстве. Почти ничего не обнаруживает он, кроме вещественного, ничего не желает, кроме материального, не задумывается, о чем будут его мысли сразу после упокоения, когда никому не нужное и неживое тело его, уже начавшее гнить, останется валяться, для него не важно где, подтверждая временность всего находящегося в этом мире.

Что для души и ее Ангела это бренное тело, когда впереди Суд и Истина?…

Виктор – так звали мужчину с густой серебряной шевелюрой, вторящему сейчас в унисон моим мыслям. Они заинтересовали его, тем более что отношение к жизни у этого воина были специфическими. Просыпаясь, он не собирался прожить больше этого дня, хотя и строил планы на будущие. В его распорядке не было ни одной свободной минуты, поскольку «Седой» сам заполнял каждую, как человек, уверенный, что этот день последний.

Так же он относился к комфорту и всем материальным благам. Его квартира была совершенно пуста, а все же имеющаяся у него мебель, кроме одного удобного ортопедического кресла, для полулежащего отдыха, могла убедить своей пустотой, что здесь обиталище робота.

Он смог подчинить свои потребности не столько рациональности, сколько минимизировал действительно необходимое организму, таким образом, чтобы времени и любых затрат на поддержание его в нужном состоянии, уходило не больше требуемого.

Перепробовав множество практик еще в молодости, Виктор остановился, уже в зрелом возрасте, на православии, но ни как на учении, а поверив в главное – Господь есть! Никому не понять, как именно он умудрялся совмещать со своей работой заповеди Божии, и что творилось в его душе, в моменты явного противоречия, но он всегда был самодостаточен, спокоен и уверен в правильности совершаемого.

Наблюдая за текущим мыслительным процессом, далеко не в одном направлении, я явно прослеживал три: Татьяна – дочь «Солдата»; явное предчувствие предстоящего противоборства со старыми знакомыми; прошлая его жизнь – тот промежуток ее, где было место женщине, которую он любил, но не в состоянии уберечь и защитить, потерял.

В последнем отрезке он всегда проводил параллели с «Солдатом» и вынужден был признать, что тот, будучи в сознании, в протяжении всей своей жизни, всегда пытался противостоять обстоятельствам, хотя и часто им проигрывал. Да, он любил жизнь! Но любя жизнь, он терял душу, а вновь находя ее краешек, цеплялся, обретал и вновь терял. Наконец, все же, выбрав ее!

Оборонить дочь бывшего соратника – обязанность, продиктованная понятиями чести и совести, хотя и здесь были противопоставления. На первом месте, конечно, интересы «Белого КРЕСТА», которые он поклялся защищать до последней живой клетки своего тела, и он не изменит своего мнения и направления своих стремлений, пока остается в движении хотя бы один нейрон его мозга.

Здесь его интересовал только Верхояйцев – Шеломо, попавший под перекрестное наблюдение, и если «Седого» волновал только один ответ на один вопрос, то смежники обязательно заберут его жизнь. Ответ и та коробочка, за тайной которой он гонялся со дня ареста «Солдата», он, рано или поздно получит, а судьба дальнейшая этого человека ему была не интересна.

Виктору было важно узнать: по халатности курьера доставлявшего пакет, или по халатности банковских служащих пакет попал не в ту ячейку, в сущности был нужен только ее номер…

Шеломо стоял невдалеке от поручня и был поглощен битвой стервятников, происходящей над глубокой пропастью, невдалеке от смотровой площадке. Он только здесь понял, что осознанная жизнь людей – ничто, по сравнению с бессознательностью живой природы!

Рядом ждала подуставшая проститутка – работа гида, ее, конечно, устраивала больше, чем привычная, но какая-то опасность, витавшая в воздухе вокруг ее клиента, интуитивно напрягала…

Мне то были видны, несколько бесов, носившихся от Петра Даниловича к двум крепышам и обратно, иногда делая круг к «Седому». Их становилось все больше, и вскоре они заполонили почти всю смотровую площадку, заменив даже вьющихся стервятников.

Ангел Верхояйцева мучительно страдал от постоянного выбора последнего в сторону зла и тщетно старался подвигнуть его, хотя бы к одной благой мысли, возможно, оказавшейся спасительной. Агрессия бесов становилось все больше, своим визжанием они старались заглушить молитвы Хранителя, пока вдруг все разом не набросились на одного из двух молодых людей, за которыми пристально наблюдал беловолосый человек, старательно прячась в группу туристов. Он был в окружении двух Ангелов Неба и двух ангелов преисподней, и явно имел чистые помыслы и намерения.

Я почувствовал, с его стороны, даже мысль о помощи беглецу, но Хранитель внушил мне, что судьба Шеломо уже в руках Господа.

Нет, «Седой» не был святым, скорее обычным грешником, как и все, но ощущая в себе христианское сердце, давно начал задумываться, а после транслированного выступления «Солдата» на процессе, не переставал думать о своих, неожиданно открывшихся ощущениях, Чьего-то присутствия.

Предполагая нервное перенапряжение или надлом психики, он пробовал методы само распознавания и самоанализа, но не один не работал. Виктор был стабилен и нормален до безобразия, и это напрягло вдвойне. Появившуюся в нем веру, он воспринимал, скорее, как вторичное приложение к экспериментальной части интеллекта, а быв, прежде законченным материалистом и приверженцем культа психологии, имея даже ученую степень, считал удобным существование, чего-то, что заполняет пробелы необъяснимого…

С некоторых пор, этот человек, начал понимать, что его материальность – это тупиковый, для его сознания, путь. С прежним мировоззрением, и первой ступени на дороге к идеальному, нащупать не получалось. Это был очень талантливый человек, умеющий не только во всем видеть границы и понимать, как не преступить их, но и сдерживался от шага, если решал не предпринимать его.

Все случилось, когда «Седой» проверяя одного из священников, которому излил свою душу «Солдат».

Батюшка оказался настоящим, сразу согласился помогать в чем угодно и как угодно, с одним условием – во славу Божию. Оказалось, что согласие было дано не на то же самое, что работать соглядатаем (ведь священник понимал к чему клонит прихожанин). В результате взглянув на протоиерея, Виктор не выдержал его чистого, святящегося неизмеримой и жертвенной любовью, взгляда, и почувствовал желание исповедоваться.

Конечно, исповедь не была похожей на исповедь раба Божьего Алексея, но произносимое обоими, перевернуло душу опытного разведчика. Тайн не было в словах седоволосого, как и событий, как и конкретики, но сожаление, покрытое раскаянием заблудшей души вывернуло ее наизнанку.

На вопрос:

– Что же мне делать отче, долг велит одно, а совесть другое?!.. Я чувствую, что гибну, но выхода не вижу. Мне кажется, что иногда передо мною подделка, и не могу определить, где настоящее, а где нет!

– И не сможешь, не ты выбираешь – тебя Господь выбирает. Ищи и обрящешь, проси и дастся, стучи и откроется! Ведь это так просто: не знаешь, что делать – молись, Господь ведает твои нужды и подаст в самое подходящее время, конечно, если поверишь в это.

– Но что же делать с долгом…, он же есть?..

– Если долг есть, а я вижу, что ты относишься к нему возвышенно и жертвенно…, что ж исполняй его, ибо и воин по долгу своему многое делает, что не укладывается в рамки Заповедей Божиих, но и им Бог велит выполнять возложенное, но делать сверх того, убегая от ненависти к милосердию. Иди и поступай так же… – Немного подумав, священник своей рукой преклонил голову, только исповедавшегося и причастившегося Христовых тайн, к кресту, висевшему у него на груди, который он аккуратно, взяв в пальцами за самый низ, подал навстречу:

– Это Спаситель! И никто другой! От Него бегут бесы, к Нему и тянись, в Нем и Истина, и все, что тебе нужно и здесь, и там, после. Долг твой, да не станет страстью, служи Отчизне, если ей служишь… Благословляю, сын мой!… – Последние три десятка лет многие, кому «Седой» ставил задачи уже простились с этим миром. Вряд ли он стал бы, что-то менять в прошлом, но поменявшись сейчас сам, понял, что от ныне многое будет в его жизни по-другому…

Смотровая площадка, то частично пустела, то наполнялась, но пятеро не покидали ее. Какая-то апатия навалилась на Верхояйцева, он перестал воспринимать любые желания, любые звуки, не контролируемые мысли заполонили его разум, но все внимание его было приковано к танцу белого и черного стервятников. Такое впечатление, что никто, кроме него этого видел.

Птицы разлетались, кружили, падали камнем, взмывали снова, и вновь сшибались, но как-то понарошку. Ему казалось, что борются они за его гибнущую душу, нахлынуло тяжелейшее отчаяние на фоне, как будто чувствующегося, приближения смерти.

Данилыч был не в состоянии пошевелить ни одним членом, словно прикованный и замороженный у самого парапета стоял он изваянием, в ожидании результата этой схватки.

Он сходил с ума, дрожал от страха, плакал, объявший ужас сотрясал все нутро. Пот катил градом, то холодным, то сразу испаряющимся. Мертвецкая белизна покрывала его кожу, вдруг сменяясь пятнами серого, будто мрамора, и бурого, словно выплеснувшейся крови.

Слезы…, он хотел слез, он желал рыдать, но глаза то застывали, упираясь в одну точку, то судорожно бегали, ища белого стервятника. Он появлялся вовремя, в момент, когда черный устремлялся на него, но не желая победы, просто отгонял, стремясь довести беглеца до удара…

В момент, когда ясная молния поразила затуманенный ум догадкой: «они не борются – делают вид, давно договорившись погубить его» – что-то произошло между двумя, следящими за ним, молодыми людьми.

Один из них, почему-то решил действовать и буквально влекомый, какой-то непреодолимой страстью, гонимый ложной необходимостью и нехорошими мыслями, готовый на крайние меры, осторожно направился в сторону Шеломо…

Я чувствовал мысли этого человека. Прежде всего, он был наркоман, только начинающий, но уже под огромной зависимостью. Таких любили использовать нечистые на руку сильные мира сего. Очень быстро они становились отработанным материалом и оказывались, сначала, в помойке человеческого материала, а затем на погосте.

Ему необходима была доза, муки становились нестерпимы. Этому способствовали два беса, разжигавшие, один желание, другой злобу, от его не исполнения. Единственным существом, создавшим препятствие к удовлетворению потребности, стал, чувствующий приближение, чего-то страшного, Петр Данилович.

Ничего не понимая, мужчина нерешительно двинулся в его сторону. Перестав быть профессионалом своего дела, он, второпях, решил столкнуть того в пропасть, и тем быстро кончить, вместо выполнения поставленной задачи – выкрасть и переправить в нужное место, находящемся в другом городе. Наркоману было известно, что вопрос с жизнью этого туриста был уже решен, а раз так, можно и сократить его путь на тот свет.

Второй был подчиненным, а потому просто выполнил приказ: не вмешиваться и страховать.

Момент был удачным, поскольку все присутствующие с интересом наблюдали брачные игры в огромной стае пестрых пернатых, разыгравшиеся совсем в другой стороне. Данилыч уперся в пустоту, на время, оставшись в одиночестве – дама его покинула, предпочитая ожидать странного клиента в машине.

Немного задержавшись, почувствовав, какой-то подвох, ведь не может же человек больше часа смотреть на пустое небо, Артем (так звали молодого человека), сплюнув и внимательно осмотревшись, рванул в нужную сторону, но только подбежав, и уже предвкушая действо, услышал душераздирающий крик, заставивший всех оглянуться в его сторону. Какой-то мужской голос, и мы знаем, чей, выкрикнул всего одно слово «самоубийца».

Верхояйцев опал, как подкошенный, парализованный инсультом. Растерявшийся парень, споткнувшись о него, вынужденный теперь делать вид вовремя подоспевшего на помощь. Защелкали затворы фотоаппаратов, даже послышались рукоплескания, кому-то подумалось, что крепыш успел удержать суицидника, чем спас ему жизнь.

Второй молодой человек предпочел ретироваться, и наблюдал издалека. Гнев и отчаяние охватили лжеспасителя. Хотя впрыснутый адреналин на время заместил мучительную жажду. Она возвратится обязательно, а вот не выполненное задание, скорее всего, не даст возможности добраться до дозы, спрятанной в отеле…

Я наблюдал за происходящим и сравнивал спокойствие «Седого», с не сдержанным гневом Артема. Мне сразу стало понятно – последнему нравилось убивать, и он с удовольствием это иногда делал ради потехи. Гнев охватил его из-за неудачи, ведь он уже буквально представлял, как подтолкнет обреченного в пропасть, а дальше…

Он обладал свойством, данным своим сюзереном дьяволом – даже не глядя на свою умирающую жертву, он видел, более того, чувствовал муки расставания души с телом. Боязнь первой передавалась ему. Ужас, терзающий, теперь уже, не способную ни на что духовную часть, становился ему нектаром, сладчайшим напитком его страсти.

Артем кричал вместе с ней, изображал последние судороги, и отчаянные попытки схватиться за этот мир, чувствовал, как уходит жизнь и застывает в теле, сгущающаяся кровь. Последние нейроны, блуждающие в отмирающих нервных окончаниях, служили ему приятными мурашками, после почти оргазма от испытанного.

Он мог вспоминать это десятки раз, буквально в лицах проигрывая видимое и представляемое. Уже ощущая свою духовную гибель, отгонял он своего Ангела, радуясь присутствию слуг преисподней. Считая себя равным их предводителю, он даже не представляя, что всего лишь есть тень загубленной души, находящейся в рабстве нескольких бесов, управляющих им полностью.

Страшен смрад такого существа! Бесы напитали Артема всеми болезнями, и уничтожая теперь тело, дабы уничтожить еще один остаток от подобия Божьего, вредили и остальным, прибившимся к нему, и тоже поддавшимся их чарам.

Последней его жертвой был, как раз тот самый гей – случайное пересечение интересов и стезей, столкнули сначала с ним, теперь пострадать должен был заказчик. Как же часто случается так, что желаемое утаить, становится гласным, а «свой» человек, в котором уверен не только ты, но и беспрекословно авторитетная для тебя личность, вдруг оказывается причастен к силам угрожающим тебе не шутки ради, а смерти для!

Артему было почти тридцать, без полутора лет. Пройдя одну из горячих точек, он попал в страшную переделку, сорвался и перерезал с дюжину местных жителей. Суда избежать удалось, но пришлось начать работать, сначала неофициально, на одного генерала, затем на целую их бригаду, обеспечивая транзит потока оружия, затем наркотиков, затем пленных.

Когда появилась возможность, молодого человека, в виду его качеств, ввели в штат, одного из специальных подразделений, в конце-конце, сделав из него монстра, питающегося только кровью и болью.

Страсть не бывает одинокой, она всегда приглашает других, желающих поучаствовать на шабаше, где напитком служит сок, выжатый из гибнущей души. Избирающий и потворствующий греху, еще в состоянии сопротивляться, и старается отгонять надоедливого и лживого, часто предстающего в виде светлого Ангела, беса – борьба это постоянна, я видел это!

Эта злобная тварь приятно нашептывает, льстит, обвиняет, указывает на то, что тебе нравится, постепенно разжигает до большого желания, превращая в неудержимую страсть. Самое страшное, что его действия совсем не заметны, ведь в них нет противодействия, напротив, он, возбуждая желания, потворствует им, помогая удовлетворять все, что угодно.

Он не знает границ в соблазнении, он податлив, лишь бы ты его слышал и начал уступать сам, приноравливается к любому твоему желанию, любой потребности, любому характеру. Он совратил и сгубил уже миллионы, и ты всего лишь проходящая мимо песчинка, и возможно, в свое время разделишь с ним страдания вечные.

Я вижу это сейчас, будучи душой неприкаянной, я ощущаю, страсти и страхи, я наблюдаю за борьбой человеков, которые не в состоянии выбрать Спасителя и отказаться от сатаны, болтаясь, где-то между, думая, что смогут вовремя сделать правильный и спасительный выбор, когда выбрали уже их.

Сколько раз я наблюдал эту нерешительность, сколько раз начинал молитвы за тех, на кого обратил мое внимание Создатель, столько же раз мой Хранитель давал мне понять: «Так же и каждый из нас, пытающийся спасти и привести своего подопечного друга в райские кущи, терпит раз от раза неудачу, но никогда, в отличии от вас, не унывает, ибо верит: «что вы, рожденные в грехах, принадлежащие поначалу вашего бытия власти духа преисподней, который, обладая вами, успевает в это время разлить тайный яд своей злобы на все существо ваше».

Человек с белыми волосами приглушенным тоном разговаривал с врачом о перспективах разбитого параличом клиента страховой компании, представителем которой он являлся. Из объяснений он понял – этот, очень редкий случай, обрекает пациента на полное обездвижение до конца жизни. Ни говорить, ни двигаться, ни даже понимать происходящее он не сможет.

Предъявив доверенность от родственников Шеломо Пинхаса, проживающих в России, желающих оставить больного в здешнем санатории, «Седой», после объяснений с представителями полиции, забрал пакетик с личными вещами.

Инсульт, с какими-то осложнениями и соответствующими последствиями, приковал Петра Даниловича не только к койке, но и полностью обездвижив, сдружил его с медицинским судном, в простонародье называемой «уткой» за специфическую форму.

За заплаченные медицинскому учреждению деньги за ним ухаживали, словно собирались запускать в космос. Сознавал ли он свое состояние или нет, никто из живущих сказать не взялся бы.

Дух его ожесточенно рвался на свободу, душа же находилась в страхе, все больше ощущая холодок мытарств. Какая-то часть мозга работала, причем сознание теперь более свободно могло сообщаться с подсознанием, поскольку само собой концентрировалось на всем, что было помимо тела.

Бесы, не отходя от медленно умирающего, даже не ежесекундно, а ежемоментно, мучили его постоянно предъявляемыми ему деяниями, за которые Верхояйцев уже принимал ужасные пытки. Находящийся рядом Хранитель Данилыча, молитвенно порывался прося Бога о милосердии, но находящегося на земле миловать было поздно, а наказывать больше нечем.

Впрочем, любое недомогание человека к смирению, может быть подобное во спасение – кто знает?

Душа Верхояйцева, в этом состоянии, потребовала чужих мучений, которые могли бы заглушить свои, что и нашла еще в воспоминаниях молодости, в самом начале карьеры, покопавшись в умирающем мозге. Ему мерещился двор сгоревшая машина, погибшая женщина…, еще одна, совсем молодая, несмотря на испачканное сажей лицо и полуобгоревшие волосы, ее красота возвращала и притягивала к себе взгляд. Обретение такой, судя по всему, редкой не только красотой, но характером и нравом, для мужчины, полюбившей ее – счастье. Потеря же – трагедия, пережить, которую едва в состоянии, хоть кто-то из живущих.

Первую бездыханную, кажется мать девушки, держал в объятиях обезумевший пожилой мужчина, не только тело его, но душа были изранены множественными ранами. Он был воин, из тех, кто проходят и огонь, и воду без особенных потерь, и лишь теряя любимую, понимают, что пред этим врагом бессильны…

Я присоединился к этим всплывающим мгновениям, переносясь вместе с вспоминающим в то время. Будучи духом, я смог воспринимать на свой счет переживания каждого из тех людей по отдельности и вместе. Если бы я был человеком, то умер бы только от сострадания…

Вот момент, когда души, еще живущих людей, раскрываются и разрываются в минуты, обрушившегося на них понимания потери невозместимой, невосполнимой и глобальной. Вместе с этим теряется, даже свет надежды, что-либо изменить в своей душе, после чего не остается ничего, что могло бы, хоть немного, успокоить или отвлечь!

Я чувствовал каждую из них, в эти моменты наиболее убитые горем и чистые сердцем, во всем обвиняли себя и не хотели жить. Их отчаяние было столь велико, что даже не видя возможность смерти, они желали ее, прося Бога забрать их жизни, теперь кажущиеся не нужными. Они желали кончину более тяжкую и страдальческую, чем испытали их возлюбленные, и тем больше страдали, когда осознавали, что потеря эта навсегда и с ней придется жить!

Молодой человек из прошлого, душа которого металась в поисках души своей возлюбленной, и не находя ее, разрывала сети границ тела, ограничивающих ее. Парню казалось, что грудная клетка вот-вот вскроется изнутри, а голова растечется на миллионы атакующих страшных мыслей, объединенных в один поток, о том, что ее больше нет.

Она лежала у него на руках, уже бездыханным телом. Вглядываясь в любимые черты лица, ему казалось, что они живут. Ум, находя все новые и новые зацепки, все невероятнее и невероятнее, в поиске, хоть какой-то надежды, воплощал их в мерцающих миражах, разжигаемых воображением. Стоило ветерку пошевелить кудри опалившихся волос, как он припадал ухом с губам и уже слыша выдыхаемое страдание, чуть ли не вскакивал, но прислушавшись снова, прибегал к другому. Желая услышать стук сердца, уже переставшего качать кровь, он все равно, он получал желаемое, но то было его сердце, теперь работающее за два…

Именно в такие моменты мы забываем о теле, и существуем только душой. Она часто, в подобных переживаниях, увлекается страстью самобичевания и саможаления. Вместо заботы о душах усопших, мы губим свои, чем делаем им еще больнее…

Вдруг, осознав в очередной раз потерю, он слизывал едкие текущие слезы с привкусом гари и буквально ревел в Небеса: «Зачем, Господи, свел Ты нас, если не оставив друг другу навечно, разлучил?!». Рядом, я видел, того самого, ныне парализованного, еще молодым и порывающимся воспользоваться моментом.

Сейчас он вопил к Богу: «За что Ты так меня, Отче?!» – продолжая наблюдать себя в прошлом, но лишь оправдывался и ссылался, на кого угодно.

Тогда Верхояйцев, даже не заметил умирающего ребенка. Чужое горе проходило стороной. Не цепляло ни тогда, ни сейчас делаемая им фальсификация показаний, усугублявшая состояние и положение всех, тогда присутствующих на месте трагедии. Судьба молодого офицера, потерявшего только что жену и теряющего сына, интересовала его, лишь, как возможность использовать этого человека в виде подставной фигуры на роль главного обвиняемого. А между тем, в его руках была та ниточка, что могла позволить будущему этого человека быть совершенно другим. Поступи он тогда по другому – получил бы сейчас второй шанс.

Кто знает, дорогу какому злу открываем мы, ради маленькой сиюминутной выгоды, причиняя человеку, не заслуженную им боль, меняя не только его сегодняшний день, но судьбы многих в будущем. Глупо думать, что все, впоследствии, происходящее, не отзовется на нашей судьбе. Но нам даже предположить страшно, что настигшее возмездие, постигло нас именно из-за такой, когда-то совершенной, мелочи.

Слуга преисподней крикнул сегодняшней мятущейся душе Данилыча:

– Помнишь, ты подсунул бумагу этому парню, заведомо написав там ложь… Он подписал ее. Дааа! Именно той самой подписью ты заключил контракт с моим господином. Он ждет тебя!

– Но ведь не я подписывал, да иии… это была не кровь!!!

– Глупец! Неужели ты думаешь, что можешь переспорить меня?! Сатана – есть дух! С душой твоей он и говорил…, а кровь! О как глупы людишки! Отвергнутую жертвенную кровь Спасителя, смешав её с кровью людей, убитых этим юношей после, а не свою, плеснул ты на папирус… О, как я рад, что ты погиб средь миллиардов тебе подобных гордецов! Во зле родился ты, злом взращен, им же умерщвляем здесь, сейчас! Ты, во плоти гноишься ныне, но не долго…, и скоро навсегда разделишь нашу участь…, брат, погибнешь ты во пламени возмездья…, погибнешь, и воспряв, останешься на пике мук сей гибели на вечно! Вместе мы разделим этот ужас, коль сами выбрали его…

– Нет, нет, нет, я не выбирал, я вообще ничего не делал! Это ведь не я подписал, и вообще, это работа…, я работу делал!!!.. – Ужасно зрелище гибнущей и уже бесправной души, еще не совсем осознающей своё положение и будущее, точно знающей – воздание справедливое и жуткое совсем рядом. Но не это страшит больше, а бессилие, к которому, в большинстве своем, находясь в своем теле, она не привыкла.

То, что наблюдает, ощущает она, то с чем может сравнить, уже не в ее власти, здесь не возможен самообман, самооправдание, самоутверждение – здесь лишь истина, и упование на милость Того, Кто отвергнут ей прежде!..

Я витал с Ангелом над тогдашней трагедией, я пережил с каждым и за каждого, кто участвовал в ней, все их страдания, и более всех со мной был созвучен, своими муками, тот самый молодой офицер, находящийся только в самом начале своего страшного пути.

Я даже не пытался разобраться в том, что делали слуги преисподней и Ангелы. Их голоса смешались, но не слились. Не дано понять душе неприкаянной одновременности вакханалии зла в радуге милосердия и милости Создателя. Нет ни у одного существа на свете возможности разобраться в подобном.

Зла нет – люди творят его сами в безграничном океане Света. Я видел, я знаю это – даже самый большой человеконенавистник на смертном одре, в самом худшем случае, безропотно примеряет на себя маску страха, и ни чем уже не страшен сам. Испытывающие же, сам по себе, ужас от прошлого, связанного с деяниями этого человека, окружающие его люди, становятся рабами этого страха, порожденного их униженной гордыней…

Запаянное в желеобразной биологической массе, не освобожденное сознание Верхояйцева, судорожно хваталось за любую возможность, хоть как-то сориентировать себя в пространстве, но как прежде, почему-то не получалось, а для нового чего-то не хватало. Появившийся у его постели беловолосый человек, резанул, как-то неприятно, из памяти. Данилыч вспомнил мельком виденное, когда-то – в его сегодняшнем состоянии все вспоминается, проходя не столько кинолентой, сколько полным восстановлением событий.

И почему, приходящее из прошлого, не может быть чем-то приятным, с позитивными эмоциями, что дало бы, какие-то силы. Нет, всплывало только обличающее, словно месть совести, её же голосом, ставшим сейчас многократно превосходящим прежний, когда-то отверженный, шепот, такой не выгодный, обличающий, не нужный…

Тогда, несколько десятилетий назад, этот «Седой» появился в больнице внезапно, совершенно не обращая внимание на все запреты и охрану. Что-то обговорив с подозреваемым, которого он так великолепно обработал, исчез навсегда, вырвав, из стройно подбитого обвинения, все ключевые фигуры и факты.

Первый раз Верхояйцев тогда пошел на такой грубый подлог, эта ложь даже его самого пугала, но грань была перейдена, да и важно ли было, что именно произойдет с кем-то, если у него все должно быть хорошо. И ведь стало!..

Я наблюдал за этим, мне казалось важным понять, что именно происходит в этот период с самой душой. Эта была, не знавшая раскаяния, душонка, но поскольку Господь милостив, Он и здесь дает шанс. Но как душе, не имеющей подобного навыка, прибегнуть к самоосуждению, самооправданию, преступив через гнев привязчивой, гордыни и тщеславия.

Даже чувствуя гнилостный запах геенны огненной, окруженной слугами преисподней, не в состоянии она подняться над собой, уже понимая, что необходимо для спасения.

Ощущает она приближение забвения, что есть невозвратное состояния от противолежащего края пропасти, где началом мнится ей Эдем и Врата Рая. Сейчас же, находясь между тем и другим, будто притягиваемая, то к одному полюсу, то к другому, душа, переживала заново все содеянное личностью человека, неотъемлемой частью которого была всю земную жизнь, частью от вечного и бессмертного.

Как можно побороть сон человеку, не спящему несколько дней, и вдруг, неожиданно нашедшему пищу, вкусившему ее, и теперь, в тепле и спокойствии имеющему возможность полного отдыха. Никак! Наступит момент, и сон незаметно вкрадется в сознание…

Проснувшийся, через несколько часов, даже не вспомнит, как провалился в царство Морфея. Мне пришло это сравнение на ум, хотя из своего земного прошлого я не помню почти ничего, но это ясно осозналось, поскольку я бурно переживаю сейчас, наблюдая за борьбой, происходящей в несчастной душе Петра Даниловича. Она даже сейчас, находясь на грани, перейдя за которую, уже никогда не вернется, не желает спасти себя, отказавшись от страстей, испытать, которые даже не в состоянии. И, о ужас! Сейчас это еще тяжелей, нежели при жизни.

Мы, даже увидев воплоти Бога и чудеса Им творимые, способны сомневаться. Ещё немного, и душа его в смятении, перейдет в другой мир, где, уже понимая свою погибель, будет лишена возможности покаяния, молитвы за себя, надежды.

Все возможное – это сопротивляться нагнетающемуся сну забвения, надеясь на тех, кому ты дорог, на тех, кому помог, Бога ради, за кого заступился, отдал последнее, за кого пострадал, молился сам, что и есть богатства, скопленные на Небе в спасительной сокровищнице нетленной. Но если некому, то не выкупить ни за какие богатства мира спасение души своей у Того, Кому и так все это принадлежит.

Заступаться ни за раба Божьего Петра, ни тем более, Шеломо Пинхаса, было не кому, и постепенно, как вода в воронку втягивалось сознание обездвиженного Верхояйцева в темноту гущи, куда следом растворялась и душа грешная… Бесы разрывали ее на части, скатывали снова воедино, в безобразные, оцениваемые по достоинству только ими, формы. Сколько не просила она вспомнить об оказанных их господину услуг, ни слова не было услышано, ибо каждый из них был торжеством лжи и злобы собственной гордыни.

Видя все это, я был под тяжким впечатлением, ибо сам, будучи духом временным, находился здесь, буквально в шаге от такой же участи. Ангел мой освещал и грел меня своим светом, придавая не меркнущую никогда надежду. Я ощутил его любовь и уверенность, а понимая, что не один, перестал сомневаться… Именно в это время, каждый ощущает свою слабость, мыслью, о которой боится поделиться. Плохо, что очень быстро это настоящее забывается, и мы вновь ровняем себя с Богом!..