… Больничная палата представляла собой почти камеру, с металлической дверью, снаружи с охраной, и было похоже не некоторый симбиоз больницы и тюрьмы. Это было третье место и похоже заключительное, в случае, если «Солдат», борясь за жизнь уже четвертый месяц, выкарабкается. Если же нет, то дорога его лежит прямиком на кладбище.

Специальным разрешением министра юстиции к нему пускали дочь, Элеонору Алексеевну, гражданскую жену, сестру и наблюдавшего его доктора. Сегодня был его день рождения – 42, не Бог весть какая дата, но в этих условиях показательная, в связи с чем у постели больного-заключенного собрались по особому разрешению начальника тюрьмы «Палыча», интересного и своеобразного человека, потомственного «тюремщика» и в принципе неплохого человека, взвалившего на себя обязанности, имеющие рамки, в которые нормальному мужику поместиться не просто сложно, но почти невозможно, у него же во многом получалось.

Они стояли вкруг по периметру постели, отгораживая собой от находящегося в коме, аппараты на все случаи жизни, говорили в пол голоса и скорее совсем неподходящим тоном для этого места, в котором сквозило больше радости, чем грусти или переживания за лежащего перед ними.

Двое священников по очереди читали чуть слышно какой-то текст из Евангелия, проводя таинство «Соборования», на которое опять таки получили отдельное разрешение от высокого начальства, по ходатайству, чуть ли не третьего сана в иерархии Церкви. Остальные – кто пытался участвовать, а кто полушепотом обсуждали, новости вчерашнего дня. Заключались они в следующем: продолжавшийся суд вошел в фазу вынесения вердикта присяжными заседателями, в виду невозможности присутствия Алексея, его замещали по доверенности адвокаты. Присяжные, по сей день находясь под впечатлением того единственного выступления «Солдата», не смогли его обречь на «пожизненное заключение», вынеся своим вердиктом «виновным» по всем пунктам, но «достойным снисхождения», что в конечном итоге гарантировало ему срок не выше восемнадцати лет.

Чудо, произошедшее без присутствия человека, но сотворенное все же руками людей по милости Божией и их милосердию, еще раз, по словам отца Иоанна, подтвердило, что «…что невозможно человекам, то возможно Господу…».

Татьяна стояла в голове постели и гладя волосы отца, приговаривала:

– Я же говорила, что будешь скоро как я – вот и лежишь, как ребеночек. Тебя, папочка, и кормят и водичку дают…, и ходить тебе тоже заново придется учиться, но дядя доктор говорит, что такие как ты и летать научатся, если будет ради кого. А еще батюшка сегодня сказал, что дяди и тети из суда дали тебе то, что ты просил… – нууу, они тоже хотят, чтобы ты когда-нибудь вернулся ко мне… И ты меня, между прочем, тогда назвал «дочкой», так что теперь не отвертишься, как бы бабушка не упиралась… – она тоже хорошая и тебе понравится.

Но ты не торопись выздоравливать, а набирайся сил, на новую жизнь, ты ведь теперь как младенец. Папочка, и теперь, скорее я твой родитель…, нет не так…, дядя Мартын…, такой смешной, как дядя Степа – милиционер…, он сказал, что я твой Ангел…, может быть потому, что он так и не понял, что я твоя дочь… – Рядом стояли Элеонора Алексеевна и, наблюдающий больного, врач, на удивление им оказался тот самый «Доктор» – друг Алексея, Владимир. Не станем описывать перипетии, которые пришлось пройти ему, что бы не только участвовать в одной из двух операции, но и заиметь разрешение приходить наблюдать его сюда:

– Знаете, Элеонора Алексеевна, между нами говоря, вообще непонятно, как он остался жив. Травмы, конечно, достаточно серьезные: несколько переломов, разрывы связок и сухожилий, ушибы внутренних органов, но не этот перечень страшен, а их количество, то есть по идее он должен был умереть еще там от болевого шока…, ну как это часто бывает при автомобильных авариях – всего-то дел вколоть сильное обезболивающее, но именно его-то ни у кого и нет.

Я хочу сказать, что он держался какими-то резервами…, ну не знаю…, возможно что-то сверхъестественное. Представить себе не могу, как можно держать весь этот вес на сломанных конечностях, да еще так чтобы не коснуться своим телом дочери – что-то невразумительное, не понимаю, а я ведь, между прочем, профессиональный атлет. И знаете, нет травм головы, а потому и ушиба головного мозга…, но вот этот вот самый мозг, почему-то взял и отключился! Так бывает из-за…, ну назовем это перенагрузкой, да еще такой, которую ему приходилось испытывать в течении десятков лет, ну а последние то дни вообще ужасные… Зато вот Татьяна, спасенная им – может ради этого и жил… жил, жил…, да и будет жить!.. – Что было ей ответить? Она уже относилась к этому, странно очаровавшему ее человеку, как к сыну, но эти противоречия прошлого и настоящего…

Эта достойная женщина несла, для нее, неподъемный груз, совсем не понимая, как это ей удается, подняв и схватив эту ношу в день гибели своей племянницы, продолжая делать это до сих пор, чувствуя ответственность не столько перед людьми, сколько перед Самим Богом.

Кому-то это покажется не сложно, но каждому Господь посылает по силам его, и каждый по слабости и глупости своей, всегда ощущает их нехватку, потому и увлекаемся мы страстями, управляемся, зачастую, греховными помыслами или надуманным смыслом, кажущимся здравым.

Все сложности, возникшие в связи с переездом, оформлением документов, новой легендой, да и совсем новой жизнью, дались нелегко, но чудно появляющиеся на пути пожилой женщины и маленькой белокурой девочки, люди не могли остаться в стороне и помогали кто чем может – молитвы Элеоноры Алексеевны никогда не оставались безответными, а вера оскудевающей.

Многим помог батюшка – отец Иоанн. Он искренне полюбил всем сердцем этих пришлых людей, воспринимая тетушку Татьяны сестрой, а её саму внучкой. В конце концов все уладилось и казалось ничто, кроме взросления девочки, не в состоянии нарушить образовавшейся самодостаточной идиллии, обосновавшейся в почти игрушечном домике у реки.

К сожалению ли, к счастью ли, но так не бывает навсегда. «У Господа все промыслительно» – так любил говаривать батюшка, а коль так, то оставалось только смириться и радоваться появившейся возможности счастья еще одного человека.

Со слов «Ляксевны», когда-то сказанных другому священнику за очередным чаепитием, с появлением Алексея, ей показалось, что мир рухнул, но постепенно страхи прошли и она обнаружила, что напротив, мир этот прежде ущемленный и будто спрятанный, теперь встал на ноги, высвободив голову и дал внучке то, о чем она оказывается мечтала – отца!

Счастьем засияло ангельское личико ребенка, и конечно, часть этого света падала, согревая и бабушку. Видя чудные перемены обожаемого чада, старушка взялась было каяться за свои прежние мысли, повлекшие столько переживаний нашедшего их отца: «Не по-людски, и батюшка здесь прав, не по-людски как-то с этим отцовством, да и девочка уже все понимает, что-то делать надо, но как? Врать ведь не умею, а наговорила уже Татьяне столько… – время покажет!» – а пока она слезно присоединилась к молитвам, искренне веря в выздоровление Алексея. Правда ей было не совсем понятно, что значит «срок не может быть больше 18 лет» – дело ведь не в том, что больше или меньше, а в том, что это же почти два десятилетия!

Она никак не могла понять зачем так много? Понятно: 5, 8, 10, ну 15 от силы, а большее ведь человека никак не исправят, но зверя из любого сделают точно. Да и как лишние 5 или 10 лет смогут удовлетворить родственников тех, кого он убил или погасить иски, там ведь поди и не заработаешь ничего! Но это взгляд человека, душа которого многое испытала, переборола и простила. Человека, переставшего осуждать и молившегося за «враги своя».

Конечно, Алексей убийца! Что в этом случае делать – такой грех ужасен, смертелен для души, и такое деяние совсем не укладывалось у нее в голове. Но женщина ловила себя на мысли, что иногда желала тем людям, убившим ее племянницу, страшных мучений и даже, кажется почувствовала облегчение, когда узнала, что всех их этот человек нашел и наказал… – их постигла кара, но еще большая им предстоит там…

Но проходило время и она вновь читала молитовки за их души… В минуты такой слабости слезы обжигали почти прозрачные, цвета светлого воска от постоянного поста, щеки, и причина сегодня им была – переживание, что сделано это руками именно Алексея… Не человеку решать, кому жить, а кому умирать, ни ему и наказывать, лишая жизни!

Решившийся на такой поступок, сам решая свою учесть, выбирает стать ли слугой дьявола, поменяв человеческое обличие на шкуру своего сюзерена, или стараться стряхнуть её, надетую насильно или по стечению обстоятельств, стараясь вновь стать чадом Божиим. Если останется под ней человеческое, доброе, кающееся, то милость Господа непременно выльется в дар…, и не закопай человек его – спасется!

О том и молила, о том и каялась…

… Бесчувственное тело лежало в спокойствии и неподвижности. Все эти телесные травмы – ничто по сравнению с муками от душевных ран. Разум отдыхал, мозг восстанавливал связи в мудреной жизни нейронов, и лишь неуспокоенная душа витала над телом в бездействии и в безызвестном неприкаянном мучении.

Возвращаясь в свою физическую оболочку, чтобы, как минимум, не отвыкнуть от нее, она немного ощущала происходящие изменения, и сильно сопереживала чувствам приходящих людей, беспокоящихся о том, кому она в этом земном пути принадлежала. Сейчас она особенно волновалась и пыталась хоть чуть оживить мозг, чтобы обратить внимание и оставить в памяти этот момент, дюжина людей присутствовала на таинстве, желая его выздоровления.

На долю секунды сознание и вправду вернулось, но лишь то, которое видит через закрытые веки, как бы в «тонком сне», и скорее ощущает энергетику, нежели биологическую составляющую.

Ему виделись, словно во сне, двенадцать ангелов, явно виделся только один из их ликов и это было лицо его дочери. Этот Ангел был ближе всех и именно его слова немного улавливались. Они были о его будущем, точнее – о их будущем, которое состоится, после очередного, наверное, самого сложного испытания…

Руки Ангела зачем то держали его голову и от них исходило нечто приятное, облегчающее, к чему тянулось все, что он сиюминутно чувствовал, опознавая как себя, как то прежнее «Я», давно потерянное и забытое. Этим вновь осознаваемым «Я», кажется была только душа, рвавшаяся куда-то в выси, от куда исходил странный Свет, но не явный и открытый, а проходящий словно через легкую пелену облаков. Вместе с этим светом слышалось дивное, еле уловимое пение, больше похожее на какие-то вибрации именно тех тонов, что не бывают на земле, но так желанны… Теперь туда тянуло и его.

Такова была одна единственная мысль, разгонявшая в вакууме его… его, или то, чем он сейчас был… Но как бы далеко и быстро он не отлетал, везде чувствовал прикосновение рук этого Ангела, именно оно и задерживало, и именно оно, словно напоминало о преждевременности возникшего желания…

Руки гладившие его волосы, словно руки качающие его колыбель, где возрождалась его обновленная душа. В них чувствовалась сила, уверенность, знание, в них чувствовалось бесконечно большее, чем когда либо обладал он сам, может потому, что они принадлежали Тому, Кто создал его, Кто был Всем, к Кому он сейчас стремился, но Кто его к Себе же и не пускал, предваряя его в новую жизнь, дарованную в виде второго шанса…

И легко кажется не будет…

Продолжение когда-нибудь последует…