Друг моего детства, всегда спокойный, тихий мальчик, белокурый и голубоглазый, всегда вызывал умиление у наших училок. Витю даже не ругали за его проделки. Ни у кого не хватало духу повысить голос на такого хорошего мальчика. Витя же рос обычным сорванцом. В чём ему не было равных, так это в умении стрелять из рогатки. Однажды, забравшись на дерево, росшее напротив окон кабинета директора школы, он выстрелил из рогатки по окну кабинета, да так ловко, что вместе с двойным стеклом пробил хрустальную вазу, стоявшую на подоконнике! Его никто не выдал. Думаю, потому, что за него горой встали девочки, кумиром которых он был не только за внешность, но и за то, что умел очень хорошо рисовать. Он не ломался, напротив, с удовольствием рисовал им всевозможные картинки в альбом. За это они прощали ему даже картавость, находя в этом даже изыск! Много лет спустя его картавость сыграла с ним злую шутку. Витя в поисках работы позвонил по телефону:

– «Здравствуйте, вам нужен дизайнег?» – «Нет, спасибо, не нужен». Он не унимался: «Я дизайнег, моя фамилия Могозов». Но им, как я понимаю, не нужен был еврей с русской фамилией. Зачем? Если уж брать еврея на работу, так нормального, с соответствующей фамилией.

Он сильно переживал. Вечером того же дня, придя ко мне с бутылкой, он после первой рюмки обхватил голову руками и сказал выстраданное:

«Почему они такие? Какая им газница – гусский или евгей? К тому же я гусский!»

«Нет, Витёк, во всяком случае, по телефону ты вылитый евгей, я бы сказал, сионист. Но ты не расстраивайся, в дегустационном зале как раз требуется дизайнер, только ты не звони, сходи, а то опять пролетишь. Представляешь, какой авторитет у тебя будет среди пацанов!» Работу он получил. Я, как, впрочем, и все его друзья, Витю там часто навещал. В дегустационном зале можно было с небольшой переплатой купить вино и коньяк заводского разлива, а не бурду, продаваемую в магазине. К тому времени он уже оканчивал четвёртый курс Мухинского училища. Поступил он в училище поздновато, и к четвёртому курсу ему уже было двадцать пять лет.

Это существенное отступление, значение которого вы поймёте чуть позже. Виктор получил повестку в армию.

Почему так поздно? Сие – тайна. Ситуация осложнялась тем, что ему для получения диплома нужно было иметь отсрочку. Ему её дали. Но всё в жизни кончается, особенно хорошее. Военкомат о нём не забыл. Служить он не хотел. Сложилась на первый взгляд безвыходная ситуация.

Куда идти в таком случае? Правильно, к друзьям. И вот, сидя у меня на кухне на своём излюбленном месте, он изливал мне душу:

– Пойми, я пацифист!

– Ты, Витяня, не пацифист, ты пофигист, такие как ты в армии нужны. Твой замполит, наверно, все глаза проглядел, тебя ожидая. Кто, кроме тебя, будет укреплять, неуклонно повышать морально-патриотический дух? Короче, будешь лозунги писать, отличников боевой и политической подготовки рисовать.

– Что же делать?

– Бежать за следующим пузырём, а я пока соседа позову.

Сосед сразу понял поставленную перед ним задачу:

– Ты по-прежнему гоняешь на «Яве»? Завтра возьми на работу в баночке грамм сто студня и, позвонив мне, разогрей его.

– А зачем студень?

– Я его тебе на куртку вылью вроде рвоты – будет очень художественно! И стоить будет всего-то литр коньяка.

Операция по спасению моего друга от службы прошла великолепно. Нет, бесспорно, в моём соседе умер режиссёр массовых зрелищ! Назавтра Витя позвонил, как и договаривались, и стал с нетерпением ждать развития событий. Свою часть плана он выполнил, вызвал «скорую» – звонок, если потребуется, зафиксирован. Вот и «скорая». Из машины деловито выходит сосед.

Всё серьёзно, он в белом халате. Снимает с Витька защитную каску, трёт её о стенку и возвращает владельцу. Теперь очередь куртки, её тоже необходимо привести в надлежащий вид. Куртку он трёт об асфальт и возвращает. Застегнув куртку, выливает на неё студень. Витёк принимает вид бомжа в каске! Осмотрев своё произведение, Вован – так звали соседа – остаётся доволен своей работой. Но, как истинному художнику, ему не хватает последнего мазка: «Надо бы тебе кирпичом по морде повозить, ну да ладно, сойдёт. Сейчас я тебе сделаю укол, он не вредный, но у тебя повысится давление. Это для приёмного покоя. Не бойся, давление скоро придёт в норму, поехали».

Витю помещают в «скорую», и под сиреной с мигалкой она срывается с места. Выписали Виктора через две недели с диагнозом «сотрясение мозга второй степени».

Он получил отсрочку от призыва ещё на год, что и требовалось. Прошёл год, он в который уже раз получает повестку. Ему предстоит пройти медкомиссию. Он её, естественно, проходит. Решение комиссии – годен к строевой службе во внутренних войсках. Мой друг с радостью, немного переигрывая, говорит: «Служба в рядах Советской армии – почётная обязанность, исполнить которую я мечтал с детства!» Своим высказыванием он располагает к себе медкомиссию, его документы передаются с правого угла стола к центру. Вот они уже в руках полковника – председателя комиссии. Вот он, улыбаясь, берёт их в руки со словами: «Ну что, сынок, послужим?» Последнее слово застревает у него в глотке, багровея, он кричит: «Служить, мерзавец, мечтаешь? А про то, что тебе двадцать семь с половиной и ты уже непризывной, забыл? Вон отсюда!» Витя, как был в трусах и майке, левой рукой отдаёт честь и через правое плечо разворачивается, говоря при этом: «До свидания!».

Полковник кричит ему вслед: «К пустой голове руку не прикладывают!»

Кого он имел в виду, упоминая пустую голову?