Только не подумайте, что я на старости лет впал в маразм и начал говорить лозунгами. Вовсе нет.

Я о круговороте советского человека в природе. Призывался, скажем, юноша в армию, Родину защищать, но он вместо охраны рубежей Родины оказывается на заводе. И не просто на заводе, а там, где ни зэк, ни лимитчик работать не станут. Происходило это потому, что солдат не мог, как осуждённый уголовник, сказать: «Я здесь работать не буду, мне пайка от министра положена». Солдат, в отличие от него, зэка или лимитчика, существо подневольное: приказали – выполняй.

Примерно так, но в гораздо более щадящей форме, судьба поступила и со мной. Меня, в отличие от большинства работавших в жутчайших условиях солдат, отправили трудиться грузчиком на (выражаясь череповецким языком) деревообделочный комбинат.

Почему древесину обделывают, а не обрабатывают – нераскрытая тайна великая. Сказать, что я много и в поте лица работал, значило бы сильно погрешить против истины. В основном я отсыпался после ночных самоходов и трепался с приятной во всех отношениях крановщицей. Когда же на меня пытался наехать мой начальник, я нагло заявлял ему, что мне по сроку службы трудиться не положено. Меня не выгоняли с работы по простой причине – неизвестно кого пришлют на замену.

Так продолжалось до тех пор, пока не потребовалось отправить рабочих на уборку картофеля. И меня, как начальству хотелось думать, отправили на перевоспитание в колхоз. Но и там к ударному труду меня не приучили. Когда же с уборкой картошки без моей помощи было покончено, встал вопрос о моём трудоустройстве на комбинате. Меня, лентяя, натурально не хотели брать ни в один трудовой коллектив. Я свято верил в то, что дембель неизбежен, как крах капитализма, и что солдат спит, а служба идёт, и решил не переживать по этому поводу.

Ситуацию разрешил парторг цеха. Не зря отец мирового пролетариата утверждал, что нет преград для коммуниста. Меня отправили в служебную командировку на… мясокомбинат! Это как, оказалось, было суровое испытание. Я оказался один в женском коллективе.

В первый день они не допустили меня до работы, пока я не покушаю, как следует.

На второй принесли фотографии своих дочерей.

На третий стали зазывать в гости на предмет демонстрации своих, как они утверждали, красавиц.

Чтобы избавиться от прессинга, пришлось придумать байку о любящей жене, преданно ждущей меня дома. Ко всему прочему у меня произошёл замечательный разговор с начальником цеха, не упомянуть о котором я просто не могу. Разговор был короткий, буквально две фразы.

Начальник: «Твои друзья будут просить, чтобы ты приносил им колбасу. Я не прошу этого не делать.

Я прошу, чтобы я этого не знал». Я, довольно развязно, ему ответил: «Даже я об этом знать не буду».

Вы, наверно, меня осудите: мало того что несун, так ещё и хвастается! Это не совсем так. Прежде всего мне было стыдно трескать от пуза, когда мои друзья питались, мягко говоря, не совсем съедобной пищей. Но главное заключалось в том, что несли все и, если б я не поступал так же, меня бы элементарно сдали. Причём произошло бы это из легкообъяснимого страха перед непонятной ситуацией: в стае белая ворона.

Для примера приведу случай, происшедший с моим соседом в прошлой, гражданской, жизни.

Он в свои неполные восемнадцать устроился слесарем в автоцентр. На его глазах очкастому «ботанику» поменяли исправный глушитель на старый, но хорошо покрашенный, содрав за это бешеные деньги. Когда облапошенный частник уехал, он, сосед, стал стыдить товарищей по работе: мол, это нечестно. Те прямо ему заявили: «Или увольняйся, или будь как все, или посадим».

Наученный опытом соседа, я не стал испытывать судьбу. Время шло. Я числился на деревообрабатывающем комбинате, работая в колбасном цехе мясокомбината. Возвращаясь с работы, приносил дары колбасного производства. К этому времени появлялся Брофман, мой друг и душа любой компании, снабжённый бутылкой водки, презентованной очередной дамой, и начиналась пирушка. Но однажды, как ни странно, у нас осталась нетронутой палка сервелата, которую Миша решил вручить ротному. Завернув сервелат в газету, отправились в канцелярию ротного. Вошли. Миша протянул свёрток со словами: «Вот вам напильник, как обещал». Майор без вопросов положил «напильник» в стол и тут же выписал нам увольнительные до вечера. Не надо его осуждать: у него семья, которую надо кормить.

Чем от него отличается комбат, приказавший мне изготовить инкрустированный гербом письменный стол для штаба? Тем, что в одном случае это было для семьи, а в другом – на благо коллектива? Он мог сделать заказ, но от него потребовали бы ответной услуги. Нет, он поступил просто: похлопав меня по плечу, сказал: «Прояви солдатскую смекалку». Я проявил, не привыкать. Вручил деду-столяру баранью ногу, пообещав добавить колбасы после выполнения заказа. Бедный дед!

На радостях он обнял меня и тут же предложил обмыть сделку. Он рассказал мне, какой пир он устроит со своей старухой по этому поводу и на сколько им хватит этого мяса. Я по наивности спросил: «А что, в магазине такого нет?» Ответ был прост и безысходен: «Нет никакого». Стол я предоставил, за что был премирован первоочередным дембелем. И вот настал день, которого я ждал долгих два года. Я стою в шеренге почти свободных людей. Свободным я стану дома, сделав отметку в военкомате, а пока этого не произошло, я солдат со всеми вытекающими. К чему это уточнение? А к тому, что, пока я мысленно приближался к заветному дому, в дверях КПП появилась моя бригадирша с мясокомбината. Я в запарке забыл ей сообщить, что служба моя закончена, и она пришла узнать, по какой причине я отсутствую на работе. Несмотря на весьма прохладную погоду, я вспотел, слыша диалог комбата и бригадирши Оленьки. «Вы кто такая?» – «Я бригадир колбасного цеха, где работает ваш солдат. Вот он, в строю стоит».

Свет померк в моих глазах. Я уже видел себя в воронке комендатуры, увозящем меня на губу, оплакивая свой дембель в без пяти минут полночь тридцать первого декабря.

Но меня спас, как ни странно, тот самый стол, так понравившийся комбату: «Только в благодарность за прекрасный стол, который ты сделал, я тебя не отправлю на гауптвахту, но если через полчаса ты будешь в пределах города…» Я воспринял это как приказ и… Пуля меня вряд ли бы догнала. В мгновение ока я оказался за воротами части, в объятиях Оленьки, по совместительству моей бригадирши. Прощальная вечеринка, на которой присутствовали лучшие представители колбасного цеха и почти бывшие защитники Отечества, завершилась к вечеру следующего дня. Мы разъехались по домам, клятвенно обещая друг другу не прерывать завязавшейся дружбы. Но человек предполагает, а жизнь решает.