Эта история для меня началась очень давно, в моём детстве. Мне было лет двенадцать, когда отец взял меня в поездку по Эстонии. Я рос обычным советским мальчиком. Верил в то, что мне, как и всем советским детям, повезло родиться в самой прекрасной стране. В поездке я с интересом рассматривал деревни, через которые проходил маршрут автобуса. Мы проезжали через деревни, дома в которых были настолько ветхи, что трудно было понять, в каком году они были построены. Воспринималось это мной нормально. Да и не могло быть по-другому. Сколько я себя помнил, самая распространённая фраза была «временные трудности». Я, как и все, в это верил. Каково же было моё удивление, когда, проезжая с отцом через Ивангород, въехав в Нарву, я увидел другую страну. Нет, вокруг все по-прежнему говорили по-русски, но странно, вокруг всё было чисто, люди улыбались друг другу. Я не стал приставать к отцу с расспросами: он учил меня во всём разбираться самостоятельно. Повзрослев, мне часто приходилось слышать, причём преимущественно от тех, кто ездил в Эстонию не на экскурсию, а отовариться, что СССР освободил Прибалтику, что они по гроб нам обязаны. Глаза мне открыл старый эстонец, у которого я случайно оказался на мызе. Скажу сразу, дипломатом он не был. Его хутор находился под городом Кингисеппом. Он начал с того, что сказал: «Эта семля эстонская, и город насывается не Кингисепп, а Ямбург. Фаш Кингисепп пыл посяк и колодранец краснопусый». Я попытался ему возразить в том смысле, что мы их освободили. Он горько улыбнулся и сказал: «Не вы – СССР. Вас, евреев, как и нас, краснопусые опорванцы освободили от карошей шизни. А ещё они освободили нас от молока, масла, сметаны и саодно от страны». Не мог я вот так, сразу, принять его точку зрения. «Но живёте вы лучше, чем русские колхозники. У вас и техника лучше, и дом новый, большой». – «Текника у нас та ше, только я её переку, а том я построил сам, потому что не пропиваю фсё, как эти курраты!» «Куррат» на эстонском – «чёрт». Считается очень грубым ругательством. Что можно было ему возразить? Старик был прав. Эстонские колхозы были меньше, расположены на худших землях, но жили они лучше русских соседей. Так случилось, что в последние годы пребывания в той стране я был тесно связан с Прибалтикой. Я намеренно не хочу касаться политической обстановки той поры. Не та тема. Мы, то есть я, мой друг и начальник и его невеста, отправились на машине в Клайпеду. Путь наш лежал через Псков в Эстонию. Затем Латвия, кусочек Эстонии и Литва. До Пскова доехали без приключений. Всё как обычно: тряска, разбитая дорога. На переднем сиденье мирно похрапывал друг Боря. Ни тряска, ни ухабы не мешали ему спать, но стоило машине въехать на ровный эстонский асфальт, как он проснулся: «Что случилось?» – «Ничего, Эстония, спи». – «Вот сколько езжу по этой дороге, никак не пойму, зачем они здесь ставят плакат: мол, Эстония начинается. Что, по качеству дорог не видно?» «По тебе, друг мой Барух, плачет статья о распространении клеветнических измышлений». Борис в долгу не остался: «Гражданин начальник конвоя, зэков кормить пора». У дороги увидели заправку, рядом с ней кафе, свернули. За соседним столиком ужинали, как я понял, местные крестьяне: на столе у них стояла бутылка водки. Вот только вели они себя не по-русски. Они пили водку на четверых, при этом закуску ели, оперируя ножом и вилкой. Я возмутился: «Плохо с ними НКВД поработало! Не отучило от ножей и вилок!» Боря улыбнулся: «Толи ещё будет». Он оказался прав. В гостинице «Клайпеда», где мы остановились, администратор, узнав, что мы из Ленинграда, сказала: «Вы с дороги, устали, оставьте паспорта, я всё сама оформлю. Только скажите, с кем поселить даму». Не могу сказать, что я объездил всю страну, но ни в одной гостинице никогда не селили мужчину и женщину вместе, если они не предъявляли документа о замужестве. Нет, не подумайте: СССР не был тюрьмой для народа. Добропорядочный гражданин мог привести в номер, опять же, добропорядочную девушку, но до 23.00. Если же она оставалась в номере, то от её добропорядочности не оставалось и следа. Правда, был вариант – занести администратору. После этого она, девушка, уже не читалась падшей. Чудеса продолжались. В ресторане официант отказался от чаевых, заявив, что чаевые в счёте. Швейцар, которого я попросил принести мне пива, сказал: «Рубль – бутылка». Я попросил его принести три и дал пять рублей. Каково же было моё удивление, когда он принёс сдачу со словами «я своё взял, не надо поднимать цены». Я терялся в догадках. Им что, деньги не нужны? В тот день меня добила горничная, у которой я в час ночи по телефону, извинившись за беспокойство, попросил два стакана чая. «Не надо извиняться, это моя работа. Вам с лимоном?» Наше пребывание на этот раз было непродолжительным. Вскоре мы засобирались в обратный путь, но я должен был вернуться, так как договорился с другом Бориса о капитальном ремонте двигателя. Я, естественно, мог сделать такой ремонт дома, но мой друг и, как я уже говорил, босс заявил: «Я тебе всё оплачиваю, делай ремонт в Клайпеде». Я мог бы настоять, но, поразмыслив здраво, решил, что дополнительный отпуск мне не повредит.

Спустя неделю я вернулся в Клайпеду. Номер для меня был забронирован. Не успел я разобрать чемодан, как стук в дверь. «Мы пришли от Сигитаса, он просит вас на время ремонта воспользоваться его машиной, а ключи от вашей машины мы забираем». – «А доверенность, как я буду ездить?» – «Не страшно, скажете милиционеру, что вы друг Сигитаса, этого достаточно». Странно, в Прибалтике никто не называл милиционеров ментами. Наутро я решил прогуляться по городу и заодно посмотреть, как идёт ремонт двигателя. На одной из улиц моё внимание привлекла вывеска, смысл которой, несмотря на то что она была написана по-русски, я понял не сразу. На ней была надпись «Библиотека-кафе-бар». Войдя внутрь, я спросил у девушки за стойкой: «Простите, а куда я попал?» Наверное, у меня был глупый вид. Сдерживая улыбку, она мне ответила:

– Это библиотека-кафе-бар.

– Я понимаю, что выгляжу идиотом, но я не понял.

– Вы можете заказать кофе кофе с коньяком либо с ликёром взять газету, книгу, сесть за столик и почитать. Ну а если вас не устраивает ни коньяк, ни ликёр, у нас большой выбор вин – не стесняйтесь. Можете курить.

Заказав кофе с коньяком и взяв газету, я сел за столик. Со страниц газеты на меня хлынул поток перестроечной белиберды: ещё больше повысить, углУбить и ускорить перестройку. Я не заметил – наверно, это произошло машинально, – как, обхватив голову руками, стал тихо материться. Ко мне подошла барменша: «Вас что-то не устраивает?» – «Коммуняки!»– «О, если бы вы знали, сколько у вас здесь единомышленников!» Меня поражало всё в этой стране. Таксисты не назначали цен, были приветливы и не возмущались, даже если мне надо было проехать километр. Дети слесарей, перебиравших двигатель моей машины, помогали взрослым и получали за это деньги. В пивном баре подавали неразбавленное пиво. Здесь было чисто и уютно. Не было пьяных, никто не норовил ущипнуть официантку. В общем, вели себя не по-русски. Седьмого марта цветы стоили трёху, а Восьмого – два рубля! Казалось бы, нелогично: праздник, можно поднять цену. Нет. Их нам непонятная логика говорила о другом: за счёт снижения цены выиграть на количестве продаж! Их расчёт оказался верным – на улице я не встретил ни одной женщины без цветов! В последний день моего пребывания блеснул лучик надежды. Я не нашёл своих грязных рубашек, которые я складывал в ванной в углу. Вот, подумал я, воруют! Увели грязные рубашки, а ещё под европейцев рядятся! В ту же секунду как по вызову появилась горничная со словами: «Извините, я без вашего разрешения отдала рубашки в стирку». – «Что ж вы делаете?» – «Вы не волнуйтесь, качество работы очень хорошее». – «В том-то и дело! Я завтра утром возвращаюсь в Россию, увы». Мой путь лежал через Москву в Нижний Новгород. Стоило мне выехать за пределы Литвы, как я тут же почувствовал себя плохо. До самой Москвы состояние дорог позволяло предположить, что Вторая Мировая война не закончена и дорогу бомбят. В гостинице Нижнего Новгорода, где я останавливался постоянно, мне предложили номер люкс, но только с горячей водой. Чай мне пришлось собирать по частям: кипяток и заварку я получил на первом этаже, а за сахаром пришлось подниматься на третий этаж. Какой уж тут лимон…