В ПОГОНЕ ЗА РЕКОРДАМИ

Это история о величайшей любви, о самой великой любви на свете.

Такие слова звучат, несомненно, дерзко; быть может, даже вызывающе. Но вы уж мне поверьте: я знаю толк в этих делах. Ведь я был регистратором рекордов в издательстве Книги рекордов. Много лет я копался в грудах заявок, которые поступали от самых высоких и самых маленьких, самых быстрых и самых медлительных, самых старых и самых молодых, самых тяжелых и самых легких и, разумеется, от тех, кто оказывался где-то посредине между двумя полюсами.

Я удостоверял право называться «самым-самым».

В джунглях и пустынях, в глинобитных хижинах и роскошных особняках я смотрел, как мужчины и женщины вышагивали передо мной на ходулях, ловили ртом виноградины, играли в блошки, метали коровьи лепешки и ходили наперегонки с молочной бутылкой на голове. Все они требовали признания. Все считали себя рекордсменами и претендовали на почетное место в мировой истории. Я был уполномочен решать, кто из них действительно этого достоин.

В Нью-Йорке я зафиксировал, как Кейти Вофлер очистила яблоко, срезав с него кожуру одной длинной тонкой полоской — самой длинной в мире: сто семьдесят два фута и четыре дюйма. На Шри-Ланке я засек время, в течение которого Аруланантам Суреш Жоаким смог простоять на одной ноге ровно семьдесят шесть часов сорок минут. Наши правила фиксации рекордов отличаются особой строгостью, и на протяжении всего рекордного «стояния» я внимательно следил за тем, чтобы свободная нога господина Жоакима ни на мгновение не коснулась второй, опорной ноги и чтобы он ни на секунду не воспользовался каким-либо вспомогательным предметом для удержания равновесия. В Грузии, одной из бывших республик Советского Союза, я зафиксировал достижение Дмитрия Кинкладзе: на протяжении десяти минут он удерживал груз в сто пять фунтов тринадцать унций, привязанный к его ушам. Вновь оказавшись в Нью-Йорке, я измерил и зафиксировал рекордное расстояние, которое пролетела пробка от шампанского, выпущенная из не подогретой и никак специально не подготовленной бутылки: это расстояние составило сто семьдесят семь футов и девять дюймов.

Я сфотографировал Джона Миннока — самого тяжелого человека за всю историю медицины: при росте шесть футов один дюйм он весил более тысячи четырехсот фунтов. В Северной Каролине я собственноручно опоясал измерительной лентой талии Билла и Бена Мак-Рери — самых тяжелых в мире близнецов: восемьдесят четыре дюйма! Я подсчитал общую длину изрядно спутавшихся ногтей на руках Шридхара Чиллала: если бы эти ногти удалось сложить в одну линию, она протянулась бы на двадцать футов и два с четвертью дюйма. Я задокументировал приступ чихания, затянувшийся на девятьсот семьдесят восемь дней, и официально зафиксировал икоту, которая непрестанно мучила Чарльза Осборна на протяжении шестидесяти восьми лет. Я вычислил самое длинное слово в английском языке: им оказался медицинский термин «пневмоноультрамикроскопиксиликовулканокониоз».

Сфера моих профессиональных интересов — все выдающееся и неординарное. При этом с готовностью признаю, что сам я человек совершенно обыкновенный. По росту, весу и происхождению я вписываюсь в самую заурядную статистическую норму: пять футов девять дюймов, сто шестьдесят девять фунтов и шесть унций, родился и вырос на Среднем Западе. В моем имени — а зовусь я Джоном — нет ровным счетом ничего необычного. Вот разве что благодаря фамилии — Смит — я, сам того не зная, подобрался вплотную к одному из мировых рекордов: оказывается, это наиболее часто встречающаяся фамилия в англоговорящих странах. Только в Соединенных Штатах Америки проживают два миллиона триста восемьдесят две тысячи пятьсот Смитов. Обычно, с легкой руки матери, меня называют Джей-Джей. Используя вместо имени это прозвище, мама пыталась отделить меня от другого Джона Смита — моего отца, и от третьего Джона Смита — отца моего отца, и от четвертого Джона Смита — деда моего отца, и от всех остальных Джонов Смитов на свете.

Несмотря на мою заурядность, я все же считаю, что сумел совершить нечто значительное. Впрочем, мое достижение — такого рода, что не может попасть в Книгу рекордов. А произошло вот что: однажды мне довелось стать свидетелем невероятной попытки установить величайший рекорд в истории человечества. В результате я понял нечто такое, о чем не задумывался ни разу за все годы работы в должности регистратора. До того случая я свято верил, будто все чудеса в мире могут быть точно измерены и подсчитаны. Но я ошибался.

Работая над этой книгой, я тщательно восстановил в памяти все события, имеющие отношение к величайшему рекорду всех времен. Сделать это было нетрудно: ведь все происходило у меня на глазах, а на память я никогда не жаловался. В какой-то момент читатель, быть может, захочет найти подтверждение моим словам в Книге рекордов. Но увы: нигде, ни на одной странице вы не обнаружите ни одного упоминания, ни единой сноски, ни даже краткого примечания под «звездочкой» — ничего, что так или иначе касалось бы этой истории. Сколько бы вы ни колесили по нашей глубинке, сколько бы кукурузных полей ни окинули взглядом, вам не удастся найти ни грандиозного монумента, ни хотя бы скромного памятного знака, установленного в честь одного из величайших подвигов в истории человечества. В архивах нет документов, свидетельствующих о сем торжестве человеческого духа; ни в одном музее нет зала, посвященного этому событию, ни даже скромного стенда, ни хотя бы стойки с сувенирами, около которой любознательный путешественник мог бы задержаться на минуту и задаться вопросом: а было ли это на самом деле?

Чтобы узнать всю правду, вам придется посетить небольшой городок, расположенный в самом сердце страны. Люди там живут хорошие — любят ближних, верят в Бога и пекутся об урожае. Задержитесь ненадолго в этом городке, постарайтесь разговорить его обитателей, и вам не без гордости расскажут о человеке, который съел самолет. Да-да, вы не ослышались: именно самолет. Я прекрасно понимаю, это звучит не слишком убедительно и не особенно аппетитно. Тем не менее я предложил бы вам проехаться по шоссе, ведущему от городка на север. Поезжайте мимо ветряной мельницы, обогните два невысоких холма, и вскоре вы окажетесь на пригорке, засеянном кукурузой. Присмотритесь внимательнее: там, за фермерским домом, выкрашенным в красный цвет, рядом с амбаром, можно увидеть огромную вмятину в земле. Это углубление, в длину составляющее ровно двести тридцать один фут десять дюймов, — единственное материальное свидетельство истинности того, о чем вам поведают окрестные жители. Место это действительно необычное, но ведь и саму историю заурядной не назовешь. Поверьте в нее хоть немного — и это поможет вам, пусть отчасти, избавиться от вечного сомнения и сбросить с себя часть доспехов, которые заслоняют вас от ваших же собственных чувств. Вы с удивлением обнаружите величие там, где меньше всего ожидали его увидеть. Как знать, может быть, в этот момент вы примете самое важное решение в вашей жизни: пообещаете себе ничего не бояться и добиваться всего, что для вас действительно важно и дорого. Примером в этом деле вам станет фермер по имени Уолли Чабб, который так любил одну женщину, что решил ради нее съесть самый настоящий реактивный лайнер.

Вам нелегко будет поверить во все то, о чем рассказывается в этой книге, кое-что может идти вразрез с вашими познаниями в области физики, химии и биологии. И все же если вам удастся преодолеть собственный скептицизм, то вам непременно откроется одна простая и непреложная истина: порой мы предаемся нелепым фантазиям, гоняемся за несбыточной мечтой, тогда как подлинное счастье где-то рядом, на расстоянии вытянутой руки, нужно только уметь его распознать.

 

ГЛАВА 1

В тени старинного моста двое влюбленных припали губами друг к другу. Их руки переплелись, пальцы сцепились в замок. Казалось, они не столько обнимают, сколько поддерживают друг друга. Их поцелуй был решительным, волевым — никаких лишних эмоций. Молодой человек и девушка, напряженно застывшие на набережной и слившиеся в долгом поцелуе, могли быть кем угодно. Например, сбежавшими в обеденный перерыв из офиса коллегами по работе, не устоявшими перед искушением завести служебный роман, или же студентами, пришедшими сюда, к Сене, для того, чтобы в романтических декорациях осваивать науку любви.

Впрочем, сами декорации вызвали бы у непосвященного зрителя некоторое недоумение: место, где в поцелуе впились друг в друга молодой человек и девушка, было обнесено красной бархатной веревкой, за которой влюбленную парочку с трех сторон окружили фотографы, операторы и корреспонденты. Щелкали затворы камер, ярко сверкали вспышки. Целующиеся не обращали на них внимания, ни на миг не отрываясь друг от друга.

Площадка, где целовались эти двое, была окружена временными трибунами, возведенными в несколько ярусов. Сотни зрителей, сменяя друг друга, подбадривали целующихся громкими возгласами.

— Allez! Vive la France! — проорал с трибуны юноша студенческого вида.

— Courage! — воодушевленно воскликнула какая-то женщина.

По случаю такого события здесь, на острове Иль Сен-Луи, все столбы были увешаны рекламными плакатами. «Реми Мартен», «Эвиан», «Эр Франс», «Риглиз» — всемирно известные корпорации сочли для себя выгодным выступить спонсорами этого не слишком затратного мероприятия, разместив свою рекламу вокруг места действия. Мужчины в дорогих, изящных костюмах с удовлетворением оглядывали заполненные до отказа трибуны и целую толпу фотокорреспондентов и телеоператоров: такая высокая «явка» на спонсируемом мероприятии была им явно по душе.

За судейским столом, установленным на специальном помосте, не обращая внимания на царящие вокруг суету и шум, с достоинством восседал Джей-Джей Смит: тридцать четыре года, слегка волнистые каштановые волосы, прямой нос, едва ли не идеальный по форме овал лица (для того чтобы служить эталоном, ему не хватало лишь чуть более четких контуров). Держался Джей-Джей с подобающими его статусу солидностью и достоинством. Одет он был в темно-синий блейзер с золотой эмблемой Книги рекордов на нагрудном кармане. Дополняли наряд льняные брюки и песочного цвета кожаные ботинки. Присмотревшись повнимательнее к этому человеку, можно было бы заметить, что швы блейзера чуть потерты на плечах, догадаться о том, что порвавшаяся местами подкладка заклеена изнутри скотчем, и увидеть, что светлые льняные брюки выглажены далеко не идеально, а туфли вычищены не до зеркального блеска. Впрочем, сейчас мистеру Смиту было не до того, чтобы переживать по поводу своего не слишком шикарного гардероба. Его мысли и внимание были заняты гораздо более важным делом. Перед ним на столе лежал толстый черный блокнот, с содержимым которого он иногда сверялся, стараясь при этом как можно меньше отвлекаться от наблюдения за целующимися. Время шло, и следовало признать, что ни единого нарушения строго предписанных правил ни организаторы, ни сами претенденты на звание рекордсменов пока что не допустили.

— Месье, желаете что-нибудь выпить? — обратилась к нему молодая женщина, эффектно взмахнув густыми ресницами. На ней было тонкое летнее платье без рукавов, с большим вырезом, а на шее болталось удостоверение, свидетельствующее о принадлежности незнакомки к организационному комитету. Джей-Джей давно успел заметить, что французские организаторы, а в особенности организаторши, неизменно проявляют по отношению к нему всемерную заботу и не оставляют его без внимания. — Быть может, бокал вина?

— Non, merci, — отказался Джей-Джей. Он прекрасно знал, что его организм не отличается стойкостью к алкоголю и единственный бокал вина может сорвать все мероприятие, оставив конкурсантов и организатора без официального судьи. — Благодарю вас, мне пока ничего не нужно.

— Если что — позовите меня. Я в вашем распоряжении, — сказала женщина и тепло улыбнулась ему.

Джей-Джей проводил ее взглядом, оценивая силуэт, просвечивающий сквозь легкую ткань платья.

«Я в вашем распоряжении, — мысленно повторил он. — Вот уж действительно, лучше не скажешь». Джон Смит промокнул лоб носовым платком, глотнул прохладной минеральной воды из бутылки и обвел взглядом толпу, собравшуюся поглазеть на знаменательное событие.

Рекорды, связанные с поцелуями, явно обладали особым магнетизмом, притягивая целые орды зрителей. Буквально за год до описываемых событий тысячи людей собрались в Тель-Авиве, чтобы посмотреть, как Дрор Орпаз и Кармит Цубера пытаются побить рекорд беспрерывного поцелуя. Джей-Джей провел вместе с конкурсантами на площади Рабина все тридцать часов и сорок пять минут, а затем его вместе с новоявленными рекордсменами отвезли в больницу Икилов, где всем троим пришлось пройти восстановительные процедуры, дабы снизить тяжесть последствий переутомления и обезвоживания организма. И вот в этот весенний день здесь, в Париже, еще одна молодая пара твердо вознамерилась установить новый рекорд. Эти двое оказались самыми стойкими из шестисот участников: все остальные уже выбыли из соревнования.

На самом деле долгие поцелуи — дело довольно скучное. Кроме того, здесь от человека не требуется никаких особых навыков или способностей. Залогом успеха в таком конкурсе является скорее общая выносливость организма, чем романтические чувства или страстное влечение двух людей друг к другу. В связи с этим правила соревнования жестко регламентированы: губы целующихся не должны разъединяться ни на мгновение, претенденты должны все время стоять — и никаких перерывов на отдых или на посещение туалета. Несколько дополнительных условий ставили конкурсантов в еще более сложное положение. Джону Смиту особенно нравилось правило номер четыре, которое гласило: «На протяжении всего конкурса оба претендента должны бодрствовать». А правило номер семь, соблюдение которого не так-то легко обеспечить, создавало серьезные трудности для людей со слабой волей — или слабым мочевым пузырем. Звучало оно так: «Использование всякого рода прокладок и подгузников не допускается».

Впрочем, все эти препятствия можно было легко обойти, не нарушая регламент. И если участники-новички обычно сходили с дистанции от голода и жажды примерно через девять-десять часов, то более опытные претенденты решали проблему поступления в организм влаги и питательных веществ при помощи просунутой в рот, возле уголков губ, соломинки, по которой они всасывали протеиновый коктейль или энергетический напиток. Пересохшие губы по мере возможности смазывались гигиенической помадой.

Пожалуй, единственной непреодолимой преградой для конкурсантов могло стать нежелание целоваться так долго с кем бы то ни было. Мало кто из нормальных людей готов провести несколько часов кряду, не размыкая объятий и слившихся в поцелуе губ даже с самым близким человеком. Впрочем, Джон Смит знал одну женщину, с которой он мог бы пойти на подобное испытание. Когда-то он любил ее и, пожалуй, не отказался бы слиться с нею в поцелуе не только на несколько часов, а и на много дней. Эту женщину звали Эмили. Она была агентом по продаже туристических путевок, и познакомились они с Джоном в закусочной, куда зашли съесть по гамбургеру в обеденный перерыв. Эмили была на несколько лет старше Джона, эффектная, стройная. Его всегда поражало непостижимое свойство ее ума: мысль Эмили могла перескакивать с одной темы на другую, казалось бы, непоследовательно и нелогично, но через какое-то время всегда возвращалась к тому, о чем речь шла изначально, и Эмили высказывала неожиданно свежее и в высшей степени разумное суждение. А еще Джону нравилось, как она целуется — мягко, ласково и при этом настойчиво, словно исследуя, пытаясь познать не только его губы и язык, но и все его существо.

— Целовать тебя — все равно что целовать целую страну, — однажды сказала она, прощаясь с ним у дверей туристического агентства. — Это каждый раз загадка, открытие. Будто путешествие в новое место, где все незнакомо — и пейзажи, и люди.

Когда Джон предложил Эмили выйти за него замуж, она согласилась. Но почему-то после этого они не стали торопить события и не побежали к алтарю. День шел за днем, месяц за месяцем, а Джей-Джей все так же без устали ездил по миру, собирая и фиксируя новые рекорды. Его командировки становились все более продолжительными, его увлеченность работой крепла с каждым днем. Книга рекордов стала главной страстью его жизни. И однажды, в день очередного отъезда Джона, Эмили сообщила ему, что намерена разорвать отношения.

— Твоя жизнь проходит в поисках всего необычного и примечательного, — сказала Эмили, возвращая оторопевшему Джону бархатную коробочку с обручальным кольцом, — всего того, чего я тебе дать не могу. Я не хочу растратить жизнь на тщетные попытки соответствовать твоим высоким требованиям.

— Но я же люблю тебя! — воскликнул Джей-Джей, ошарашенно застыв над полусобранным дорожным чемоданом. — Честное слово, очень люблю, — зачем-то добавил он.

С его точки зрения, в словах Эмили о жизни, растраченной на тщетные попытки, просто не было смысла. Те четыре года, которые они с Джоном «растратили» друг на друга, не шли ни в какое сравнение с шестьюдесятью семью годами, проведенными в браке Октавио Гиленом и Адрианой Мартинес из Мехико.

Губы Эмили дрогнули, но она все же заставила себя улыбнуться.

— Ты очень много знаешь, — сказала она. — Ты знаешь, с какой скоростью забирается на пальму самый ловкий сборщик кокосовых орехов, ты помнишь, сколько весила самая большая в мире капуста брокколи, но ты ничего не смыслишь в любви, ровным счетом ничего. — С этими словами она смахнула со щеки слезу, скатившуюся из глаза цвета морской волны, и добавила: — Любовь — это самое главное, что есть в мире, самое выдающееся явление и величайшее из чувств. Мне остается только надеяться, что когда-нибудь ты ее обретешь.

Любил ли он Эмили по-настоящему? Любила ли она его? В тот день Джон улетал в Финляндию: там проходил ежегодный чемпионат по бегу с женой на закорках. В том году победителем стал Имре Амброс из Эстонии. Взвалив на себя Аннелу Охасте, он пробежал семьсот семьдесят один фут по пересеченной местности за одну минуту и четыре с половиной секунды. Наблюдая за ходом забега, Джей-Джей задумался о том, что такое истинная любовь. Он решил разобраться в природе этого явления. Дни шли за днями, а Джон Смит лишь убеждался в том, что задача ему не по силам: чем больше он думал о любви, тем больше эти мысли парализовали его волю и сознание.

— Еще три минуты, — раздался звонкий женский голос.

Джей-Джей отвлекся от воспоминаний и вернулся к реальности: огромный швейцарский хронометр, официально утвержденный для фиксации рекорда, показывал тридцать часов сорок две минуты одну секунду. Претенденты на звание мировых рекордсменов готовы были рухнуть от усталости. Они с трудом поддерживали друг друга в вертикальном положении, и, пожалуй, лишь судорога, которая свела их руки, не позволяла им разомкнуть мучительные объятия. Один из ассистентов организационного комитета протянул им бутылку минеральной воды «Эвиан» с двумя соломинками. Девушка взяла бутылку и на ощупь просунула соломинку в уголок рта. Она успела сделать, наверное, лишь один глоток, а затем непроизвольно разжала ладонь, и бутылка со звоном разбилась о булыжную мостовую парижской набережной.

Наступал критический момент: вот-вот прежний рекорд либо будет побит, либо в очередной раз устоит. Осталось всего три минуты. Если парочка продержится чуть дольше, чем рекордсмены из Израиля, то их достижение получит полноценное освещение в прессе и на телевидении, а значит, и Джей-Джей получит отсрочку исполнения приговора, который вынесло ему начальство на работе. Ему давно не везло с рекордами. Последние несколько командировок оказались безрезультатными. Месяц назад он фактически зря съездил в Германию: претенденту на рекорд в пении йодлем удалось сменить тон двадцать один раз на протяжении одной секунды. Беда заключалась в том, что официально зарегистрированный мировой рекорд составлял двадцать две смены тона за тот же промежуток времени. Незадолго до этого австралийский врач-ортопед с расстройством дыхания разочаровал Джона Смита и его начальство, когда выяснилось, что сила его громогласного храпа равняется девяноста двум децибелам, в то время как официальный рекорд составляет ровно девяносто три. Формально вины Джона Смита в этих неудачах не было, но начальство далеко не всегда следует строго формальным критериям, оценивая работу своих подчиненных.

«Если эти двое продержатся еще полторы минуты, я вернусь домой с победой и на время меня оставят в покое», — подумал Джей-Джей. Он уже представил, как будет вальяжно сидеть в офисе, разбираться в скопившихся бумагах и читать вновь поступившие заявки на установление рекордов. «Вот приведу в порядок свой архив и помогу ребятам подготовить к июню новый выпуск, — мелькнуло у него в голове. — Тогда можно будет позволить себе походить летними вечерами на стадион „Янки“ и посмотреть бейсбол, хотя бы с дешевых мест на верхних трибунах. Лето пролетит незаметно, наступит осень, а там, глядишь, и Рождество». Так и шла его жизнь. Прожитые годы мало отличались один от другого, разве что с каждым из них увеличивалось количество выпусков Книги рекордов, которые украшали специально выделенную полку. Четырнадцать выпусков, четырнадцать больших томов, четырнадцать лет.

Когда до контрольного времени оставалось всего шестьдесят секунд, появились первые тревожные признаки. Сначала целующаяся пара покачнулась, но сумела восстановить равновесие. Затем ноги юноши задрожали, а глаза закатились. Колени его подогнулись; девушка из последних сил попыталась удержать его практически на весу, не отрывая при этом своих губ от его рта. Она держала партнера за ремень, но его обмякшее тело, казалось, было готово провалиться сквозь брюки и растечься по земле. Голова молодого человека бессильно повисла, но запрокинуться ей не позволил все тот же поцелуй: губы рвавшейся к рекорду девушки впились в его обмякший рот, как присоска.

Вспотевшая и дрожащая, девушка прижалась к партнеру еще теснее, поддерживая его онемевшими губами и всем своим телом. Одним налитым кровью, дергающимся глазом она скосилась на хронометр. Десять секунд. Девушка яростно целовала почти потерявшего сознание парня. Вдруг судорога пробежала по всему ее телу, и силы окончательно покинули ее. Юноша выскользнул из ослабевших объятий и повалился на мостовую. Девушка, все так же отчаянно прижимаясь губами к его губам, последовала за ним. С перекошенным от боли и усталости лицом она продолжала целовать его — целовать что было сил.

Джей-Джей, наблюдавший за происходящим с расстояния десяти футов, с явной неохотой, но вместе с тем решительно, поднял руку и нажал на красную кнопку. На экране хронометра застыли бесстрастные цифры.

30:44:56.

Джей-Джей встал из-за стола и, превозмогая ноющую боль в животе, громко объявил:

— Рекорд не побит.

По толпе зрителей прокатился вздох разочарования.

Победа была так близка: до нее оставались всего лишь четыре секунды. Но — правила есть правила. Джону было искренне жаль измотанных претендентов, распростертых на мостовой, почти бездыханных. Ему было бы невыносимо тяжело посмотреть им в глаза. К сожалению, изменить что-либо было не в его силах. Когда речь идет о мировых рекордах, никакие поблажки не допустимы, все должно идти в строгом соответствии с правилами. Слишком велика ставка в подобных состязаниях.

— Impossible! — раздался пронзительный голос из толпы зрителей.

К лежавшему неподвижно юноше подбежали врачи из дежурившей на соревнованиях бригады скорой помощи. Кто-то из медиков приложил к лицу несчастного кислородную маску, кто-то стал щупать пульс. Девушка встала на ноги, и, на радость операторам и фотографам, стало видно, как по ее щекам ручьями текут слезы. Джей-Джей закрыл блокнот со списком правил и убрал его в изрядно потертый портфель из телячьей кожи. Лишь выйдя из-за стола, он вдруг понял, насколько сильно затекло его собственное тело: как-никак он провел тридцать один час почти в полной неподвижности, едва ли не на равных с конкурсантами. Он одернул пиджак, аккуратно выдвинул из-под стола дорожный чемодан на колесиках и, стараясь не встречаться взглядом ни с проигравшими, ни с их друзьями, попытался затеряться в толпе.

— Прошу вас, всего несколько вопросов! — раздался голос кого-то из журналистов буквально в двух шагах за его спиной.

— Извините, у меня нет времени, — попытался отговориться Джей-Джей. — Лимузин уже давно ждет меня, я боюсь опоздать на самолет.

— Когда состоится очередной конкурс на самый долгий поцелуй?

— Пожалуйста, свяжитесь с нашим организационным комитетом. Менеджеры, составляющие расписание конкурсов, будут рады ответить на ваши вопросы.

Джон Смит завернул за угол и поспешно зашагал по Сен-Луи-ан-Лиль. Чемодан на колесиках трясся и подпрыгивал на неровностях асфальта. Джон хотел как можно скорее сбежать из этого города, где его постигла очередная неудача. Ну что ты будешь делать! Любители долгих поцелуев остались без рекорда, журналисты — без сенсации. Что скажет начальство? Поражение. Очередное поражение. Пройдя несколько кварталов и убедившись в том, что за ним никто не увязался, Джей-Джей поймал такси. Никаких лимузинов издательство давно не оплачивало.

— Будьте добры, аэропорт Шарль-де-Голль, и побыстрее, — сказал он водителю. — Рейс через сорок минут.

— Да, месье. Не волнуйтесь, успеем.

С этими словами водитель нажал на газ и профессионально ловко вклинился в плотный поток автомобилей. Присмотревшись к пассажиру через зеркало заднего вида, он удивленно поднял брови и осведомился:

— Вы ведь из Книги рекордов, если не ошибаюсь? Я вчера видел вас по телевизору, когда показывали начало конкурса на самый долгий поцелуй.

Джей-Джей улыбнулся. Такое случалось с ним сплошь и рядом. Неудивительно, что представителя столь известного издания время от времени узнавали на улицах: ведь тележурналисты следовали за конкурсами Книги рекордов, можно сказать, по пятам и репортажи на эту тему пользовались большой популярностью. Следующий вопрос таксиста легко предсказуем.

— Скажите, а какая поездка на такси считается самой долгой? — поинтересовался водитель у Джона.

— Путешествие из Лондона в ЮАР, в Кейптаун, и обратно, — не задумываясь, ответил Джей-Джей. — От такого пробега даже счетчик в такси сломался. Но в конце концов все было подсчитано: двадцать одна тысяча шестьсот девяносто одна миля, общая стоимость поездки шестьдесят две тысячи девятьсот восемь долларов.

— Повезло тому таксисту. Мне бы так.

Такси продолжало стремительно маневрировать, перестраиваясь из ряда в ряд и обгоняя другие машины, неспешно катившиеся по рю де ла Пе.

— А вы, кстати, откуда? — спросил водитель.

— Из Нью-Йорка, — ответил Джей-Джей. — Из лучшего в мире города.

Водитель в ответ усмехнулся и сказал:

— А вот и неправда. Нет города лучше Парижа. Рестораны, женщины — вот она, жизнь!

— Ну да. Так все говорят. Но на мой взгляд, Нью-Йорк круче.

— Нет, месье, — уверенно возразил шофер. — В Нью-Йорке люди живут друг у друга на головах. Столько народу — как селедки в бочке.

— Ну это вы зря. У нас в Нью-Йорке очень у многих хорошие дома с большими участками. Места всем хватает.

Водитель пожал плечами, невразумительно хмыкнул в знак несогласия и включил радио, давая тем самым понять, что дискуссия окончена.

Джей-Джей закрыл глаза. Нью-Йорк или Париж? Он уже пожалел о том, что ввязался в этот спор. Ну почему, почему всегда так происходит: куда бы он ни приехал, все встречные и поперечные принимались спорить с ним о том, что лучше и что хуже, в особенности когда узнавали эмблему Книги рекордов, вышитую золотой нитью на кармане его блейзера.

Вообще-то, у него мелькнула мысль остаться в Париже на выходные. Была здесь у него одна знакомая — разведенная женщина средних лет по имени Элен, хозяйка бистро на рю де Бюси. Она отменно готовила и всегда очень вкусно кормила его, а на ночь предоставляла свое уютное общество. При этом она неизменно шептала ему на ухо, что взамен ей от него ровным счетом ничего не нужно, но, судя по выражению ее глаз, по слишком долгим прощаниям, по теплым последним объятиям, можно было догадаться, что каждое расставание дается ей нелегко.

Но сейчас Джон хотел только поскорее вернуться домой.

Он вновь вспомнил о том обвинении, которое несколько лет назад бросила ему в лицо Эмили: ты, мол, ничего не смыслишь в любви. Эти слова он воспринял не столько как упрек, сколько как вызов. Человек пунктуальный и обстоятельный, он начал методично изучать якобы столь чуждую ему область человеческих отношений. Исследования шли одновременно в нескольких направлениях. Джон перечитал множество классических книг о любви, дополнив их немалым количеством современных любовных романов. Он проштудировал Шекспира и Шелли, прочитал все, что написано о взаимодействии Марса и Венеры, чуть ли не наизусть выучил сочинения Дипака Чопры и выборочно ознакомился со статьями и научными трактатами известных антропологов, биохимиков и психологов. В круг его интересов попали многие ученые, от Фрейда до доктора Рут Вестхаймер.

Параллельно с теорией Джон осваивал любовь и на практике: он активно знакомился с женщинами, получая от этих встреч примерно поровну удовольствия и разочарования. Через какое-то время ему стало понятно, что настоящая любовь находится от него так же далеко, как и спиральная туманность М31 в созвездии Андромеды — самый далекий от Земли астрономический объект, видимый на небе невооруженным глазом. Эту туманность отделяют от нас два миллиона триста десять тысяч световых лет.

Впрочем, один очевидный и непреложный вывод из всех практических исследований любви Джей-Джей для себя сделал: вне зависимости от продолжительности случайного романа, расставание с очередной подружкой неизменно оказывается болезненным. Вот почему на сей раз он не стал звонить Элен.

Кроме того, оставшись в Париже на выходные, он рисковал быть узнанным — на улице, в кафе или, например, как сейчас, в такси. Скорее всего, ему даже пришлось бы снова встретиться с незадачливыми конкурсантами и произносить дежурные слова утешения. Джону это никогда не нравилось, и он предпочитал как можно быстрее и незаметнее покинуть место проведения конкурса, участникам которого не удалось побить очередной рекорд. Он попытался представить себе, что сейчас происходит на набережной под тем парижским мостом: скорее всего, рабочие уже почти разобрали трибуны и свернули рекламные плакаты. Вскорости за дело возьмутся специально нанятые уборщики и дворники. «Интересно, — подумал Джей-Джей, — как там тот парень?» Наверное, врачи уже привели его в чувство, но он, скорее всего, по-прежнему сидит на земле, не в силах подняться на ноги. Время от времени он посматривает на хронометр, который так и застыл на несчастливой для него комбинации цифр.

30:44:56.

Этот все еще бледный после обморока парень и его заплаканная подруга были в каких-то четырех секундах от мирового рекорда. Четыре секунды отделяли их от всемирного признания, от упоминания в одном из самых известных книжных бестселлеров на планете. Какие-то четыре секунды — и имена их были бы вписаны в историю.

За годы работы в Книге рекордов Джону пришлось утешать и успокаивать сотни, если не тысячи неудачников — всех тех, кто, заливаясь слезами или судорожно сжимая кулаки, задавал ему — вслух, шепотом или только лишь взглядом — один и тот же вопрос: «Как же так? А что если…» Помочь им Джон был не в силах. Издателям Книги рекордов не было дела до проигравших. Победитель получал все, проигравший — ничего. Второго места в этих соревнованиях предусмотрено не было. Тяжелее всего Джону далось прощание с безутешным пакистанским военным летчиком. Этот человек всеми силами добивался признания себя рекордсменом, совершившим самый долгий затяжной прыжок без парашюта. Говоря точнее, речь шла не о прыжке, а о падении с самолета. Этого летчика вытащило потоком воздуха из кабины истребителя, когда в результате декомпрессии и какой-то технической неполадки во время полета неожиданно открылся люк кабины. Произошло это на высоте тридцати трех тысяч трехсот одного фута. Бедолага рухнул в озеро и каким-то чудом остался жив. Джей-Джей приехал в Исламабад, где летчик лежал в госпитале — весь в гипсе и бинтах. В общей сложности в момент удара о воду он переломал себе тридцать семь костей. Увы, после тщательного исследования всех материалов, касающихся этого происшествия, Джей-Джей пришел к выводу, что рекордным это падение считать нельзя. Пакистанский летчик был близок к тому, чтобы превзойти другое «достижение» подобного рода, но ему не хватило каких-то тридцати футов. Рекорд же так и остался за Весной Вулович, югославской стюардессой, которая осталась в живых, упав с высоты тридцати трех тысяч трехсот тридцати футов после того, как ее самолет DC-9 по так и не выясненным причинам взорвался в небе над Чехословакией. Узнав о поражении в борьбе за признание своего рекорда, пакистанский летчик заплакал как ребенок. Он долго рыдал на плече у Джона Смита, отчего половина знаменитого темно-синего блейзера промокла насквозь.

Нет уж, ни возвращаться на место очередной неудачи, ни даже находиться где бы то ни было поблизости у Джона не было никакого желания. Слишком часто он позволял чувствам взять верх над доводами разума, слишком часто начинал переживать вместе с проигравшими, слишком часто брал на себя часть горечи их поражения. Толку от этого не было никакого. Помочь несостоявшимся рекордсменам было нельзя — ни до начала конкурса, ни во время его проведения, ни после удачного или неудачного его завершения. В обязанности Джона входило только одно — зафиксировать или же не зафиксировать новый мировой рекорд. Всякого рода сантименты только мешали в этой работе, отнимая у исполнителя душевные силы и время. Именно времени Джону обычно и не хватало: желающих побить очередной рекорд в мире всегда было в избытке.

— Месье, какой компанией вы летите? — спросил у него водитель, подъезжая к терминалу международных линий.

Джей-Джей вытащил из кармана билет. Издательство давно экономило на его командировках буквально каждый цент.

— «Доллар-джет», — ответил он водителю.

До дома оставалось еще долгих семь часов полета.

 

ГЛАВА 2

Дом, стоявший на Четвертой Восточной улице, потихоньку разваливался, кирпичик за кирпичиком. На лестничной площадке первого этажа безмятежно, раскинув в стороны руки и ноги, спал бездомный. Лицо он прикрыл от света номером журнала «Марта Стюарт Ливинг» за прошлый месяц. Джей-Джей аккуратно перешагнул через спящего и, убедившись, что лифт так и не отремонтировали, со вздохом направился к лестнице. По грязным, заплеванным ступенькам ему предстояло подняться на шестой этаж.

Нью-Йорк, лучший город в мире.

Дверь в его квартирку была слегка приоткрыта. Свет с лестничной площадки выхватывал из темноты узкий яркий прямоугольник довольно пыльного, давно не мытого паркетного пола. Джон поставил на него сумки и повесил пиджак в стенной шкаф.

— Привет, — громко сказал он.

В квартире, как всегда, царил беспорядок. В углу прихожей возвышалась самая настоящая пагода из пластиковых контейнеров, в которые ему упаковывали еду на вынос в ближайшей китайской забегаловке, носившей гордое имя «Империя Сычуань». Джон аккуратно протиснулся между этим хрупким сооружением, кухонной плитой и холодильником, занимавшими большую часть прихожей. Когда он впервые приехал в Нью-Йорк со Среднего Запада, агент по недвижимости сумел убедить его в том, что во многих квартирах на Манхэттене отдельного помещения для кухни не предусмотрено и люди хранят и готовят еду кто в прихожей, а кто в гостиной.

Стены в квартире были для простоты выкрашены белой краской, а в качестве орнаментального элемента на них тут и там с неравными промежутками были развешены фотографии в одинаковых черных рамках. Люди, запечатленные на них, были так хорошо знакомы Джону, что он воспринимал их почти как родственников. Среди прочих здесь присутствовали портреты таких рекордсменов, как, например, Генри Пеллонпяя — финн, который за пять минут убил больше комаров, чем другие участники специально организованного мирового чемпионата. Была здесь и фотография новозеландца Алана Маккея, сумевшего надуть самый большой в мире мыльный пузырь — длиной сто пять футов, — используя для этого лишь специальную палочку для выдувания и жидкость для мытья посуды. Некий Джонни Мейб из Джорджии удостоился чести попасть в эту галерею благодаря тому, что ему когда-то неведомым образом удалось раздобыть бородавку Элвиса Пресли, вследствие чего он стал официально признанным хранителем самой необычной части тела другого человека.

— Миссис Бамбл! — громко крикнул Джей-Джей. — Я вернулся!

В дальнем конце узкой гостиной, почти скрытая унылыми серыми занавесками, стояла у окна соседка Джона Смита с верхнего этажа — немолодая дама, занятая в этот момент важным делом: просунув руку за створку окна, она старательно поливала стоявшие между рамами горшки с подсолнухами. На женщине была надета зимняя куртка с меховым воротником, ее голову прикрывала старая фетровая шляпа, из-под полей которой выглядывали наушники от плеера.

— Миссис Бамбл!

Никакой реакции. Женщина продолжала как ни в чем не бывало поливать цветы. Джей-Джей осторожно прикоснулся к ее плечу, и, когда соседка обернулась, до его слуха донеслась из наушников знакомая мелодия: жестким, словно металлическим голосом Мадонна выводила «Like a Virgin».

— А, это ты! Вернулся, значит, — сказала миссис Бамбл, широко улыбаясь Джону. При этом на ее щеках, под слоем ярко-красных румян, образовались чуть морщинистые ямочки. — Я не думала, что так скоро. Как съездил?

— Париж, конечно, хорош, но не люблю я его. Кстати, я вам кое-что привез. — С этими словами он вручил соседке бутылку неплохого шардоне, купленного в магазине дьюти-фри.

— Вот спасибо. А я не знала, что ты приедешь, и решила зайти. Почту из ящика вынула, а потом — дай, думаю, приведу цветочки в порядок.

Миссис Бамбл вновь обернулась к стоящим между окнами подсолнухам. Сделанные из пластмассы, они не требовали особого ухода, но за долгое время их зеленые листья покрылись слоем липкой серой сажи, висевшей в городском воздухе. Миссис Бамбл протерла каждый листик и лепесток мягкой тряпочкой, а затем на всякий случай еще раз спрыснула цветы водой.

— Ну и как там, в Париже? С девушками встречался?

— Нет, это была деловая поездка, — строго возразил Джей-Джей. — Я был сосредоточен только на работе. Как-никак попытка побить мировой рекорд — дело серьезное.

Относительно Парижа он душой не покривил. А вот о том, что на обратном пути он познакомился с жизнерадостной стюардессой, которая успела дать ему номер своего телефона и сообщила, что в ближайшие два дня рейсов у нее не предвидится и, следовательно, она совершенно свободна, — об этом информировать соседку Джей-Джей не собирался.

— Ну вот, как всегда. Одна работа на уме, — проворчала миссис Бамбл.

Джон прекрасно знал, что пожилая соседка искренне переживает за него. Ему никак не удавалось убедить ее в том, что бесконечные короткие романы ни в коей мере не приближают его к счастью, а лишь обостряют чувство одиночества. Сколько раз это с ним уже бывало… Он успел изучить природу таких вот заранее обреченных отношений — и с психологической, и с химико-физиологической точки зрения. Он уяснил, что эта сфера человеческого общения основана на биохимических механизмах: выплеск сочетаемых феромонов, стремительная нейрохимическая реакция, вызывающая в отдельных случаях даже головокружение, и все — запускается механизм получения удовольствия. И только когда дофамин оказывается связан другими входящими в состав крови веществами, человек вновь начинает объективно оценивать реальность. Тут-то и обнаруживается, что девушка храпит во сне, или взвизгивает, или лает по-собачьи; или без конца слушает рэп, рэп, всегда только рэп. Впрочем, гораздо чаще не Джон разочаровывался в очередной подруге, а она в нем. Чем сильнее притягивала девушку золотая эмблема на его блейзере, тем больнее она переживала крушение иллюзий, когда этот соавтор Великой Книги на поверку оказывался самым обыкновенным парнем, которого даже зовут не как-нибудь, а Джон Смит.

— Хаотичные знакомства с девушками — еще не любовь, — сказал он, вымученно улыбнувшись. — Между прочим, перед вами мужчина, который заставляет женщин испытывать в высшей степени противоречивые чувства.

— Слишком уж ты серьезно все воспринимаешь. Да и думаешь только о работе. Посмотри на себя: сидишь день-деньской то с секундомером, то с рулеткой. Надо же уметь отдыхать, развлекаться… Кстати, как поживает та симпатичная датчанка, которая так замечательно вертела обруч? Она мне очень нравилась.

— Нет, это не мой тип женщины, — с демонстративно тяжелым вздохом сказал Джей-Джей и рухнул на плюшевый диван. — Она из меня все жилы вытянула.

— Ну хорошо. А как насчет той красавицы с самой длинной шеей в мире? Я уж и не помню, откуда она была.

— Из Мьянмы. Она по-английски ни слова не понимала, если вы помните.

— Подумаешь, мелочи. Ладно, дай подумать. Есть у нас в доме одна замечательная девушка. На седьмом этаже живет, квартира «Б». Работает в рекламном агентстве…

— Не буду вас обманывать и делать вид, будто у нас с ней ничего не было. Нам очень быстро стало друг с другом скучно. Невыносимо скучно.

— Ну и привередливый ты, скажу я тебе, — заявила миссис Бамбл.

Затем она перевела взгляд на окно и решила сменить тему.

— Помнишь, в каталоге было написано, что эти подсолнухи выглядят точь-в-точь как живые? Но ведь настоящие подсолнухи всегда поворачиваются вслед за солнцем.

Пожилая женщина грустно обвела взглядом оконный проем: в узкие щели между домами напротив с трудом пробивались солнечные лучи.

— Можно и живые купить, — заметил Джей-Джей.

— Завянут. Здесь не место настоящим цветам.

Миссис Бамбл вытащила из кармана куртки бутылку самого крепкого пива «Шлиц» и сделала хороший глоток.

— Почта на кровати. Да, и еще — на твоем автоответчике два сообщения.

— Спасибо, что присмотрели за квартирой, — сказал Джон.

Он зашел в спальню — крохотную квадратную каморку с кроватью и столиком из магазина «ИКЕА». Автоответчик призывно моргал индикатором входящих сообщений. «Интересно, кто бы это мог быть», — подумал Джон. В его голове родилось подозрение, что веселая стюардесса проследила за ним от аэропорта до дома. Основания делать такие предположения у него были: подобное уже случалось.

Автоответчик зашуршал и стал воспроизводить первое сообщение. Голос звучал тихо, приглушенно и словно с трудом прорывался сквозь шум помех. «Мистер Смит, здравствуйте! Это я, Митрос Пападаполус. Я могу теперь встретиться с вами. Все препятствия устранены. Я хорошо подготовился… В общем, сами увидите. Уверен, что на этот раз у меня все получится… Алло… Мистер Смит, вы меня слышите?.. Оператор, скажите, абонент по-прежнему на линии? Алло, мистер Смит? В общем, приезжайте ко мне в Фолегандрос и сами все увидите».

— Это кто? — спросила миссис Бамбл с порога спальни.

— Да так, один хороший парень, — ответил Джей-Джей. — Хочет рекорд побить, причем в очень сложной категории.

— Что он собирается сделать?

— В общем-то, ничего. Он собирается побить рекорд неподвижного стояния на одном месте.

— Тоже мне, рекорд. Стоишь себе и ничего не делаешь.

— По правде говоря, это очень нелегкое дело. Можете мне поверить. Рекорд пребывания в абсолютной неподвижности составляет восемнадцать часов пять минут и пятьдесят секунд.

— Придет же такое в голову! Зачем это нужно?

— Люди хотят попасть в историю, — привычно ответил Джон, — прикоснуться к бессмертию.

В этот момент автоответчик наконец домотал пленку до второго сообщения. В маленьком динамике послышался голос Найджела Писли — непосредственного начальника Джона Смита. «Это Писли, — не здороваясь, сообщил босс. — Зайдите ко мне в кабинет с утра в понедельник».

Все мысли о веселенькой стюардессе и вся радость от возвращения домой мгновенно испарились. Джону Смиту оставалось лишь гадать, какой новой неприятности ждать ему теперь от начальства.

— Вы опоздали.

В интонациях высокого скрипучего голоса Писли отчетливо слышался безупречный британский акцент. На заведующем редакцией был темно-синий костюм в тонюсенькую, едва заметную белую полоску, красные подтяжки поверх накрахмаленной голубой рубашки с белым воротничком и галстук с орнаментом в цветах эмблемы того университета, который когда-то имел честь дать этому выскочке образование. Геометрически точно подстриженные и аккуратно расчесанные усы, тонкие, изящные пальцы… Для того чтобы избежать практически неизбежного в Америке излишне энергичного рукопожатия, редактор давно приноровился держать руки скрещенными на груди. Он всегда подозревал, что ладонь этого Смита непременно окажется липкой и влажной.

— Это из-за смены часовых поясов. Если честно, я проспал, — признался Джей-Джей, виновато опустив голову. — Прошу прощения.

— Итак, в Париже рекорд не состоялся.

— Да, сэр. То есть нет. В смысле — рекорда нет.

Писли внимательно, с головы до ног оглядел стоявшего перед ним подчиненного, успевшего за минуту разговора пропотеть насквозь. Ну что ты будешь делать с этим убогим? Как, спрашивается, вести дела, если сотрудники, выезжающие на места, не способны зафиксировать хоть сколько-нибудь стоящий, громкий рекорд? Штаб-квартира издательства направила Писли в Америку для того, чтобы развивать бизнес, чтобы увеличить продажи книги, повысить престиж бренда. А такая серость, как Джей-Джей Смит и ему подобные, тянули команду на дно, словно привязанный на шею камень.

— Вы работаете у нас четырнадцать лет, — сообщил Писли Джей-Джею факт, им обоим прекрасно известный, и швырнул папку с личным делом Смита на огромную полированную дубовую столешницу. Движение было точно рассчитано, и, скользнув по диагонали стола, папка остановилась на дальнем углу — у самого края. — Если не ошибаюсь, с момента регистрации ступни самого большого размера вам не удалось зафиксировать ни одного рекорда…

— Прошу прощения, сэр, но, мне кажется, вы забыли еще об одном рекорде. Я имею в виду рекорд Альфреда Уэста, зафиксированный в Великобритании. Ему удалось расщепить человеческий волос на восемнадцать частей.

Писли презрительно поморщился и сказал:

— Но ведь и с момента регистрации этой ерунды прошло уже больше года. Скажите, Джон, что случилось? Давайте начистоту: что мешает вам продуктивно работать?

Этому психологическому приему редактора обучили на каком-то тренинге выходного дня по эффективному менеджменту: поставь себя на место подчиненного, влезь в его шкуру, примерь на себя даже его обувь — пусть сам ты ни за что на свете не прельстишься туфлями на резиновом ходу.

— Ничего не случилось, — заявил Джей-Джей после многозначительной паузы начальника. — А как насчет самой быстрой в мире улитки? Вы же сами посылали меня на чемпионат мира по бегу среди улиток. В том году он проводился в Англии. Неужели вы забыли старину Арчи? Позволю себе напомнить зафиксированный рекорд: дистанция в тринадцать дюймов была преодолена за две минуты двадцать секунд.

Писли совсем помрачнел:

— Смит, вы хотя бы телевизор смотрите? Есть такая программа «Самые потрясающие видеоролики мира». Так вот — рекомендую. Вчера, например, на американском авианосце одного матроса засосало в двигатель реактивного штурмовика А-6. Да-да, затянуло в воздухозаборник, еще немного — и перемолотило бы турбиной в фарш. Но парню здорово повезло: не считая сломанной ключицы, он отделался ссадинами и ушибами.

Писли наставительно погрозил Джей-Джею пальцем:

— Вот что нам нужно. Вы меня понимаете? Нам нужны яркие события, сенсации. То, что нравится публике. Дикие животные нападают на человека — хорошо. Заключенный совершает побег из тюрьмы строгого режима — отлично. Пай-девочка из образцово-показательной семьи пускается во все тяжкие — тоже сойдет… Неужели вы всерьез думаете добиться успеха в двадцать первом веке, оповещая читателей о том, на сколько сотых дюйма одна улитка обошла другую?

Писли клокотал от возмущения и сдержать свой презрительный сарказм был уже не в силах:

— Вот вы здесь давно работаете. Думаете, вам все известно о том, что происходит в редакции? Уверяю вас, нет. Позвольте пополнить вашу базу данных новой информацией для дальнейшего анализа и осмысления. Итак, головной офис компании намерен отозвать меня обратно в Лондон. Но это еще не все. Региональное представительство, в котором мы с вами имеем честь работать, не только лишится редактора и главного менеджера в моем лице: штат корреспондентов будет сокращен с трех до двух. Тогда не придется даже снимать офис: эти двое обойдутся и своими ноутбуками. Так сказать, оптимизация затрат.

— Что? Что вы сказали?

— По-моему, я выразился яснее ясного. Ваши коллеги Лампкин и Норвак в последнее время работают гораздо результативнее, чем вы. Они действительно охотятся за большими сенсациями и за настоящими рекордами, пока вы… расщепляете волоски и наблюдаете за самыми быстрыми в мире улитками.

Похоже, Писли неплохо удалось вжиться в роль своего подчиненного. Он отчетливо, почти физически ощутил испытываемое Джоном Смитом смятение. Все его былые заслуги забыты. Наработанная репутация потеряла всякую ценность. Кого интересует, что этот педант и зануда помнит наизусть все двадцать тысяч рекордов, зафиксированных в Книге, не говоря уже о днях рождения всех сотрудников компании?

— Крупные рекорды каждый день не ставятся, — произнес Джей-Джей. — И все же… Есть у меня кое-какие наметки.

Писли откинулся на спинку кресла и посмотрел на Смита поверх очков. Настал момент предъявить собеседнику последний аргумент.

— Найдите мне настоящую сенсацию, такую, чтобы все ахнули, и поскорее. Должен ли я добавлять: «В противном случае…»

— Не трудитесь. Вы выразились достаточно ясно.

Джей-Джей встал, при этом его стул неприятно скрипнул ножками по полу.

— Будут ли еще какие-нибудь указания? — поинтересовался Джон Смит.

Писли лишь лениво махнул рукой, давая понять, что собеседник свободен. Взявшись за следующую папку, он выпалил в спину Джону, который уже переступал порог кабинета:

— Давайте, Джей-Джей, беритесь за дело. Вы уж постарайтесь. И помните: мне нужна сенсация, и как можно скорее.

Эта Книга была рождена в споре.

Во время африканского сафари два джентльмена поспорили, у кого из живых существ самый длинный язык. Один утверждал, что у жирафа — восемнадцать дюймов, другой сомневался. Проверить правоту этого предположения им было негде, и путешественники пришли к выводу, что книга, полистав которую можно было бы разрешить этот и многие другие подобные споры, несомненно, стала бы мировым бестселлером. По окончании сафари джентльмены приступили к подготовке первой Книги рекордов, которая с тех пор была издана в девяноста странах на тридцати языках.

Человек, незнакомый с современным издательским бизнесом, наверное, предполагает, будто редакция Книги рекордов помещается в величественном особняке, фасад которого облицован гранитом, с широченной парадной лестницей и полированными латунными перилами, а на лестнице стоит извилистая очередь жаждущих попасть в очередное издание — всякого рода жонглеров и шпагоглотателей. В бесчисленных кабинетах этого дворца, наверное, сотни экспертов ежедневно рассматривают тысячи заявок на рекорды, поступающих из всех ста девяноста стран мира. В общем, у неискушенного читателя может возникнуть образ эдакого царства чудес. Обитатели же этого царства, умудренные многовековым опытом и увенчанные всеми мыслимыми научными званиями эксперты, день за днем беспристрастно выносят свои решения, фиксируя величайшие достижения и самые героические деяния человечества.

Увы, приподняв волшебный покров тайны, мы обнаружим, что наши ожидания абсолютно не соответствуют действительности. Американское отделение редакции и корреспондентский пункт издательства занимают часть этажа какого-то безымянного, весьма обшарпанного бизнес-центра — всего несколько кабинетов, скучных, как страховая контора, нет даже выставочных шкафов с редкими образцами. На полке над головой секретарши в гордом и унылом одиночестве покоится изрядно запылившаяся и пересохшая здоровенная головка чеснока. Некогда эта рекордсменка весила ровно два фунта и десять унций.

Джей-Джей пробрался на свое рабочее место: оно представляло собой примитивнейший письменный стол — стальная рама и фанерная столешница. Джон всячески пытался скрыть охвативший его страх. Внешне это ему почти удавалось; тем не менее он продолжал непроизвольно выбивать носком ботинка нервную дробь о проволочную мусорную корзину. «Неужели, — твердил про себя он, — неужели это действительно так? Неужели главная редакция и правда собирается сократить американский отдел до двух корреспондентов? Это кощунство! А как же я?» Джон Смит вынужден был признаться себе в том, что четырнадцать лет, проведенных в издательстве, напрочь отбили у него способность заниматься чем-либо еще. Без Книги рекордов для него не было никакой жизни.

Джей-Джей смотрел на большой плакат, висевший напротив его стола на стене кабинета. С плаката ему широко улыбалась довольная собой и жизнью Алисон Каллер — победительница турнира по твистеру с самым большим количеством игроков, одновременно участвовавших в соревновании. Рядом с чемпионкой стоял улыбающийся, полный надежд молодой человек в синем блейзере с золотой эмблемой. За спинами победительницы и представителя Книги рекордов стеной выстроились участники игры — все четыре тысячи сто шестьдесят человек. Сколько же лет прошло с тех пор? Пять? Десять? Куда исчез восторг, куда подевался азарт, стремление как можно скорее зафиксировать нечто необыкновенное, странное и завораживающее? «Нет, — понял Джей-Джей, — такие мысли до добра не доведут». Жалеть себя и искать утешения в прошлом — последнее дело. Нужно было приниматься за работу. Перед ним лежала пачка конвертов с заявками, а на углу стола, рядом с безмолвным телефоном, стояла чашка с давно остывшим кофе.

Почта, пришедшая за выходные, уже была предварительно отсортирована. Первым фильтром на пути всех поступавших заявок была Труди Доббс — двадцатитрехлетняя секретарша с пышными формами, работавшая в издательстве на полставки. Именно она единолично и представляла собой то, что скрывалось под эффектным названием «Отборочный комитет».

К обеду Джей-Джей успел предварительно оценить перспективность практически всех заявок, поданных за последние дни. В офисе сегодня он был один: Лампкин и Норвак — молодые карьеристы, наступающие ему на пятки, — уехали в командировки. «Этим-то наверняка повезет», — с завистью подумал Джей-Джей. Мерзавец Писли как пить дать втихаря им подыгрывал.

Джон наскоро просмотрел те заявки, по которым ему еще предстояло вынести свое решение. Присланы они были, как и всегда, со всего мира. Один умник из Гондураса утверждал, что может так сжать и деформировать свои собственные внутренности, что они будут как две капли воды похожи на портрет Элизабет Тейлор. В качестве подтверждения претендент приложил к описанию рентгеновский снимок своей брюшной полости. Джей-Джей добросовестно рассмотрел его на просвет, но так и не обнаружил в мутноватом изображении ничего хоть отдаленно напоминающего лицо кинозвезды. Джон уверенно поставил крестик в квадратике формуляра напротив слова «Отказать».

Следующая заявка была не менее удивительной: жаждущий прославиться канадец утверждал, что может производить ультразвук теменной частью черепа. От этого сигнала, не слышного без специального оборудования, якобы разбивались вдребезги оконные стекла в небольших помещениях. Полная чушь — решил Джей-Джей, фиксируя свой вердикт очередным крестиком в графе «Отказать».

Заявительница из Франции утверждала, будто умеет скакать галопом на коленях и локтях, перепрыгивая через препятствия высотой до шестнадцати дюймов. Ну вот, еще один вариант ползания на скорость. Подобных рекордов в Книге и без того было хоть отбавляй. Отказать.

Приславший следующую заявку пакистанец предлагал регистраторам рекордов проследить и зафиксировать, как он дойдет задом наперед от Гилгита до перевала Минтака. С одной стороны, рекордов хождения задом наперед было огромное количество, с другой — в том, чтобы обновить достижения в этой категории, Джей-Джей не видел ничего плохого. Вот только… кто из нормальных, среднестатистических читателей Книги рекордов слышал про перевал Минтака? Немного подумав, Джон взялся за ручку и в графе, оставленной в формуляре для комментария, записал свое предложение претенденту: рассмотреть возможность дойти задом наперед до Хайберского прохода, гораздо более известного широкой публике. Такое путешествие от административного центра провинции Гилгит-Балтистан до пакистано-афганской границы вполне можно было бы рассмотреть в качестве мирового рекорда в соответствующей категории.

Неожиданно порадовала Джона Смита бригада польских горняков, работавших в соляных шахтах: они предложили зафиксировать рекорд по самому длительному полету на воздушном шаре под землей. Поднявшись к своду гигантской соляной выработки на классическом воздушном шаре, подъемную силу которому придает подогретый воздух, эти польские ребята собирались пролететь от одного края пещеры до другого. По их словам, это расстояние составляло никак не меньше мили. Идея Джону понравилась. На этот раз крестик в формуляре был поставлен напротив строчки «Принято». Нужно будет внимательно рассмотреть эту заявку, связаться с претендентами и продумать, каким образом можно обеспечить точную фиксацию расстояния, которое преодолеет воздушный шар в подземелье. Вот только… вряд ли эта затея подходит под определение сенсации, которую так жаждет получить Писли.

Джентльмен из Хантсвилля, нисколько не смущаясь, сообщил, что умеет искать воду, используя вместо лозы свой половой орган. Отказать — без обсуждений. Правилами составления Книги раз и навсегда запрещалось фиксировать какие бы то ни было рекорды и достижения, в которых так или иначе фигурируют интимные места. Книга делается на века. К ней будут обращаться все новые и новые поколения читателей. Естественно, издатели учитывали это и неизменно соблюдали правила приличия и хорошего тона. Итак — никаких интимных мест, а следовательно, очередной отказ.

Со стандартными заявками было покончено, и Джей-Джей привычно взялся за следующую папку — так называемое детское досье. Дети и подростки были самыми преданными читателями Книги рекордов, и редакция не могла оставить без внимания почту, поступавшую от этой аудитории. Еженедельно на стол Джей-Джея ложилась подборка писем, приходивших в редакцию со всей страны. С первых дней еще стажерской работы ему было вменено в обязанность отвечать на эти послания. За годы работы он ответил на тысячи и тысячи писем с детскими заявками и предложениями по установлению самых невероятных рекордов. В самые унылые и неудачные дни Джон с удовольствием брался за эту часть работы и черпал в ней вдохновение. Детские каракули говорили ему о надежде, еще не закаленной столкновением с суровой действительностью. Его неизменно подкупала свойственная детям вера в то, что все в этом мире возможно.

Джон отлично помнил это ощущение — впервые оно возникло у него в возрасте десяти лет — и горечь последовавшего разочарования. Как-то раз, играя на лужайке за домом, он стал собирать попадавшиеся ему стебельки клевера с четырьмя листьями. За пару часов ему удалось собрать сто шестнадцать таких растений. Гордый собой, он прибежал к маме на кухню, и она помогла ему написать письмо в Книгу рекордов. С того дня, возвращаясь из школы, маленький Джей-Джей непременно заглядывал в почтовый ящик, дожидаясь письма с признанием его рекорда. Через какое-то время отборочный комитет действительно ответил ему: в красиво оформленном фирменном конверте лежал простой листок бумаги, на котором в нескольких строчках сухо излагалась история рекордов, зафиксированных в данной категории. Оказывается, чемпионом мира по количеству собранных четырехпластинчатых листьев клевера являлся некий заключенный из тюрьмы в Пенсильвании. За время прогулок по тюремному дворику он собрал тринадцать тысяч триста восемьдесят два «дефектных» листа. На этом письмо из редакции обрывалось — ни тебе спасибо, ни хотя бы формального пожелания успехов в дальнейших поисках и подвигах.

Маленький Джей-Джей прислонился спиной к столбику с почтовым ящиком и со всей отчетливостью понял, что ему никогда в жизни не удастся установить мировой рекорд. В конце концов, кто он такой? Один из множества Джонов Смитов, живущих в Огайо. Самый обыкновенный мальчик. Впрочем, именно это горькое осознание собственной заурядности подтолкнуло Джона к тому, чтобы принять самое важное в своей жизни решение: если уж ему не суждено стать рекордсменом, то он сделает все для того, чтобы устроиться на работу в Книгу рекордов. «Не поставлю рекорд сам, — думал он, — ну и ладно, зато я буду знать наизусть все другие рекорды. Я буду их регистрировать и публиковать в Книге».

Он открыл папку с детскими письмами и взял первую заявку. На листочке, вырванном из тетради, печатными буквами было выведено:

Уважаемая редакция! У меня очень старая корова. Наверное, самая старая в мире. А сколько лет самой старой корове, про которую вы писали? Посмотрите, пожалуйста, рисунок на обороте этого листа. Там петух. Я его нарисовал для вас.

Томми Раскин,

Фримонт, Вайоминг

Джей-Джей перевернул страницу и, покачав головой, внимательно рассмотрел рисунок петуха. Карандашом явно водила не слишком твердая рука не самого искусного рисовальщика. Затем он столь же внимательно прочел набранный на компьютере текст ответа, который продиктовал секретарше перед отъездом в Париж.

Здравствуй, Томми!

Петух у тебя получился замечательный. Сразу видно, что порода — «красный род-айланд». Он мне очень поправился.

И спасибо, что написал про свою корову. В наших архивах есть справка о том, что самая старая в мире корова прожила 48 лет и 9 месяцев. Ее звали Большая Берта. Она жила в Ирландии, в графстве Керри, и умерла 31 декабря 1993 года. Да, кстати, вот тебе на всякий случай еще один рекорд: самая тяжелая из известных нам коров весила 5000 фунтов.

Томми, желаю тебе удачи в твоих попытках установить мировой рекорд. Рано или поздно у тебя это обязательно получится. Главное — настойчиво добивайся своего.

Искренне твой, Джей-Джей Смит,

регистратор рекордов

Оставшаяся часть пачки детских писем могла бы и подождать, но Джон не устоял перед искушением полистать эти короткие заявки. Ему всегда нравились детские послания, написанные совершенно особенным языком, со своими законами и характерными ошибками. Где-то в глубине души Джон Смит всегда надеялся, что рано или поздно именно в очередном детском письме ему удастся наткнуться на феноменальный рекорд, который прославится на весь мир.

Уважаемый сэр!

Меня зовут Хэнк Колдуэлл, и я делаю фигурки из мясного фарша.

Я читал вашу Книгу и не нашел в ней рекорда по фигуркам из фарша. Бывают ли такие рекорды?

Хэнк Колдуэлл,

Хилтон, Алабама

_____

В книгу рикордов.

Я придумала новую катигорию рикордов. Мои передние зубы стоят очень шыроко. Между ними большая щель. Доктор Хониг измерил это растаяние и сказал, что там у меня треть дюйма. Я могу прасунуть между зубами бальшую рыбью косьть — не боком, а плашмя. Все думают, что у меня выбит зуб. А вот и нет. Я вам фотографию высылаю — смотрите сами.

Спасибо!

Джинни Вандивир,

Бун, Индиана

Уважаемые дамы или господа!

У меня самые жесткие волосы и самая крепкая прическа в мире. Каждый день перед школой я заливаю волосы специальным лаком и стараюсь лить его побольше. Когда друзья прикасаются к моей прическе, она даже не шевелится. Поливаю я волосы лаком и на ночь, поэтому они нисколько не мнутся и не взъерошиваются, когда я сплю. Иногда я добавляю к лаку специальный гель. От этого волосы становятся еще жестче. Вы можете включить меня и мои самые жесткие волосы в свою Книгу?

С уважением,

Бретт Квонг,

Мадера, Калифорния

Дорогая Книга рекордов!

Это снова я, Дэрил. На этот раз я хочу спросить, нельзя ли попасть в вашу Книгу за самые сонные в мире глаза. Мне все время про это говорят. И вообще — такие рекорды считаются?

Жду ответа.

Дэрил Хили,

Брэкстон, Западная Вирджиния

Уважаемые мистер и миссис регистраторы рекордов!

Моя мама кричит громче всех на свете. В тихий вечер ее слышно даже в доме у Фергюсонов. Мы с папой очень хотим, чтобы вы написали про нее в вашей Книге.

Бекки Ланцер,

Эрнандо, Флорида

У Джона было такое ощущение, словно всех этих детей он знает лично. Жалел он только об одном — о том, что не может нарушить правила и записать их всех в Книгу, на страницы которой они так мечтают попасть. Тем временем рабочий день подходил к концу. На этот раз Джей-Джею не повезло: в детских письмах он не нашел не только сенсации, но даже просто сколько-нибудь занятного факта. В папке оставались не просмотренными всего несколько коротеньких писем.

Привет!

Я хочу побить рекорд по смотрению телевизора. Мама и няня говорят, что это плохо и что это никакой не рекорд.

Помогите!

Я — Пит Персинджер,

Чатем, Северная Каролина

Уважаемый редактор!

У моего попугая самое длинное на свете имя. В нем 20 отдельных слов и всего вместе 122 буквы.

Вот оно:

Твити Валентайн Попкорн Анна Долли Чечи Сара Барби Дамплинг Пич Дэйзи Франческа Доминик Мадлен Фрути Поптарт Свитнес Беверли Джезус Кроцингер.

Подпись:

Трейси Кроцинге,

Вексфорд, Мичиган

Захлопнув папку, Джон заметил, что из нее на пол выпало одно письмо. Оно было написано на листе линованной бумаги с парой дырочек от дырокола.

Уважаемый регистратор рекордов!

Вы, может быть, мне не поверите, но я знаю человека, который потихоньку ест 747-й. Это самолет такой, «боинг», большой и горбатый.

Каждый день он съедает от него по кусочку, несмотря на то что самолет на вкус, наверное, жуткая гадость. Честное слово.

Люди думают, что он сумасшедший, но это не так. Я знаю, зачем он это делает. У него есть серьезные причины, можете мне поверить.

Я поискал в вашей Книге и не нашел в ней ничего похожего.

Тот, Который Знает,

Супериор, Небраска

Р. S. Если кто-нибудь пронюхает, что я написал это письмо, мне здорово влетит.

Р. Р. S. Какой, кстати, рекорд дальности полета воздушного змея?

На первый взгляд такую заявку следовало автоматически отвергнуть. Во-первых (в этом Джей-Джей успел накопить немалый опыт), желание юного информатора сохранить анонимность чаще всего свидетельствует о том, что его сообщение — не более чем выдумка или шутка. Да и среди взрослых попадалось немало любителей шуток и розыгрышей, так что регистраторам рекордов приходилось быть начеку. Словом, самой своей подписью «Тот, Который Знает» практически обрекал свою заявку на отказ в рассмотрении. Кроме того, издательство давно постановило не рассматривать и не фиксировать рекорды, связанные с поеданием чего бы то ни было. Окончательно это правило было утверждено в 1989 году. Причина проста и очевидна: редакция не могла себе позволить роскошь удовлетворять бесконечные судебные иски от несостоявшихся рекордсменов, которые требовали оплатить им лечение. У пожирателей хот-догов, золотых рыбок, лампочек и всего остального сплошь и рядом кусок застревал в горле. Один претендент поперхнулся куском «кадиллака», который он поклялся съесть целиком, от бампера до бампера.

И все же Джей-Джей перечитал это странное письмо. Было в нем что-то такое, что заставляло верить анонимному автору. Смит внимательно вглядывался в написанные карандашом строчки, пытаясь найти в них ответы на свои вопросы. «Я знаю человека, который ест 747-й». Звучало это нелепо, смешно и вместе с тем эффектно. Именно чего-то такого Писли и ждет от Джей-Джея. Если «Тот, Который Знает» не врет, то Лампкин и Норвак просто удавятся от зависти. До официального запрета гастрономические подвиги всегда занимали первое место в Книге по популярности у читателей. Сам Джей-Джей за годы своей работы успел зафиксировать немало достижений в этой области.

Монитор, стоявший перед Джоном Смитом, давно погас, но движение мышки по коврику оживило его, и Джей-Джей привычно ввел свой пароль. Еще несколько секунд — и он подключился к Интернету. Для начала нужно было принять простые, но вполне эффективные меры, чтобы не попасть в ловушку, которую мог припасти для него анонимный шутник. Первым фильтром на пути откровенной дезинформации была поисковая система. В конце концов, если где-то в Америке есть человек, который потихонечку, день за днем поедает «боинг», значит кто-то где-то наверняка уже об этом писал. Джон ввел ключевые слова в нескольких вариантах, но ничего путного Сеть ему так и не выдала.

Забрезжившая было надежда вновь угасала в душе Джей-Джея.

На регистратора вновь навалилось уныние, охватившее его после встречи с редактором. Мрачно хмурясь, он вновь пробежал глазами короткое письмо. «Супериор, Небраска». Джей-Джей переключился на справочник-навигатор и быстро выяснил, что на территории США имеется двадцать три города и городка под названием Супериор, не считая двух Южных Супериоров и одного Северного. Впрочем, в этой цифре не было ничего примечательного. Чемпионом по частотности среди названий американских населенных пунктов было Мидуэй. Таких на карте Америки значилось целых двести двенадцать штук. Следующую строчку в списке рекордсменов занимали двести два населенных пункта под названием Фэрвью.

Несколько щелчков мышкой, и Джон нашел на карте тот самый Супериор, который его интересовал. Городок располагался на самой границе с Канзасом. От него было ровно тысяча четыреста девяносто девять миль до Нью-Йорка и тысяча пятьсот девятнадцать — до Лос-Анджелеса: самый настоящий центр Америки. Городок гордится тем, что он «викторианская столица Небраски». Что это означает — Джон так и не понял. Дальнейшие поиски привели его на сайт городской газеты «Супериор экспресс», и Джон решил покопаться в ее архиве. Большая часть статей так или иначе касалась сельского хозяйства: цены на зерно, будущее американских фермеров и так далее. Разумеется, в газете регулярно освещалась спортивная жизнь городка — успехи и неудачи команды местной школы по американскому футболу. Публиковались в «Экспрессе» и другие новости, но о поедании кем бы то ни было в городе или его окрестностях целого самолета не нашлось ни строчки.

Чем больше Джон думал о неведомом поедателе самолета, тем более невероятной казалась ему эта история. Сомнение вызывала даже не сама идея съесть огромную металлическую штуковину. За годы работы в Книге рекордов Джей-Джей повидал всякое. Чего только люди не ели или не пытались съесть! Когда-то ему самому довелось засвидетельствовать рекорд, связанный с маниакальной тягой к поеданию чего ни попадя. В желудке женщины, которую доставили в больницу «с легким недомоганием и слабой болью в области живота», было обнаружено две тысячи пятьсот тридцать три несъедобных предмета, включая девятьсот сорок семь английских булавок.

Съесть тележку из супермаркета, перемолоть зубами набор клюшек для гольфа — самое обычное дело. Даже поедание самолета не казалось Джей-Джею чем-то сверхъестественным и запредельным. Главным препятствием на пути к реализации столь экстравагантного замысла, по мнению опытного регистратора рекордов, было отсутствие свободного доступа к реактивным крылатым машинам. Купить такую штуку даже по цене металлолома — удовольствие не из дешевых, а о том, чтобы фюзеляжи «боингов» раздавались даром на просторах великих равнин, Джон Смит никогда не слыхивал.

И тут его осенило: он вновь вернулся к архиву местной газеты и к сайтам других периодических изданий, выходивших в Небраске. На этот раз Джей-Джей сформулировал запрос иначе, и компьютер, что-то пожевав и чем-то почавкав, через несколько секунд выдал результат: одно-единственное совпадение. Джон щелкнул кнопкой мыши, и на экране появилась отсканированная копия старой газетной заметки.

Супериор, Небраска. Июль 1990 года.

Грузовой «Боинг-747» рухнул сегодня на кукурузное поле в окрестностях города.

По словам свидетелей, на момент катастрофы разразилась сильная гроза, и в самолет попала молния. Экипаж благополучно выбрался из упавшего самолета. Впоследствии летчиков видели голосующими на обочине федерального шоссе 14.

Пассажиров на борту лайнера не было. Сообщений о жертвах или пострадавших, а также о серьезных разрушениях на земле не поступало. Экипажу удалось направить падающий самолет таким образом, что он удачно спланировал и упал на землю без значительных повреждений.

По сообщению Федеральной службы гражданской авиации, самолет совершал свой последний рейс — с аэродрома базирования в Чикаго на стоянку списанных воздушных судов в Аризоне.

Собственником самолета является компания «Пи-Эл-Эф Инкорпорейтед», занимающаяся грузовыми авиаперевозками. В настоящее время в отношении этой фирмы проводится процедура банкротства, а следовательно, компания находится под защитой положений главы 11 закона «О банкротстве», в связи с чем предъявление к ней каких-либо претензий по поводу упавшего самолета представляется затруднительным.

Вот оно. Значит, неведомый информатор, скорее всего, не врет. «Боинг-747» действительно рухнул на фермерское поле с кукурузой. Учитывая, что компания — владелец самолета находилась в процессе банкротства, на то, чтобы вывезти остатки разбившегося лайнера, ни у кого не было ни денег, ни времени. Джей-Джей удовлетворенно вздохнул и откинулся на спинку стула. Что ж, предположение о том, что у кого-то на поле лежат остатки разбившегося самолета и какой-то чудак потихонечку, кусок за куском, пережевывает фюзеляж и крылья, переходит из разряда совершенно абсурдных в категорию маловероятных, но все же возможных, а следовательно — весьма и весьма интересных для читающей публики. Конечно, доказательств справедливости этих предположений у Джона Смита не было. Вся история вполне могла оказаться нелепой шуткой и плодом его собственного разыгравшегося воображения. Впрочем, окажись она правдой — и славный рекорд будет зафиксирован и обнародован, на радость читателю и начальству.

Сомнений в том, что делать дальше, у Джей-Джея уже не было. Даже если история с поеданием самолета окажется выдумкой какого-то местного школьника, он все равно найдет в тех краях что-нибудь интересное. В Небраске наверняка отыщется какой-нибудь фермер, у которого на поле вырос самый большой кукурузный початок, а если повезет, то попадется и какой-нибудь мальчишка с тринадцатью пальцами на ногах.

Джон Смит заказал себе самый дешевый билет на ближайший рейс до Омахи.

 

ГЛАВА 3

Ветер несся по бескрайним равнинам с такой скоростью, словно куда-то опаздывал.

Джей-Джей тоже очень торопился, но не позволял своему арендованному «форду-таурусу» разгоняться больше разрешенных на трассе семидесяти пяти миль в час. Дорога из Омахи заняла у него три часа: сначала напрямую по федеральному шоссе 80, затем, после Линкольна, поворот на юг на развязке 332 и выезд на шоссе 14 у городка под названием Аврора. Поднявшееся над горизонтом солнце, словно играя, вспыхивало в зеркале заднего вида. Шоссе вело, кажется, в никуда или, наоборот, куда надо — это как посмотреть.

Привыкший за последнее время относиться к регистрации рекордов без каких бы то ни было эмоций, Джей-Джей в это утро испытывал сильный подъем — как в первые годы работы в редакции. Из динамиков стереосистемы доносились звуки кантри. Незнакомая Джону группа исполняла песню «Если телефон не звонит, знай, что это я». Сам себя не узнавая, Джон Смит стал подпевать хору во всю мощь своих легких. Окна машины были опущены, и в салон врывался теплый сухой воздух. Джей-Джей любил путешествовать за рулем и знал толк в дорогах. Его отец, тоже Джон Смит, всю жизнь проработал на министерство транспорта: без малого сорок лет он наносил разметку на дорожное полотно в северо-восточной части Огайо. Ни одно из шоссе, ведущих через Четвертый округ к озеру Эри, не осталось без белых полос, нанесенных Джоном Смитом-старшим и его бригадой. Начальство всегда хвалило Джона за точность и аккуратность. Каждая линия — четыре дюйма в ширину. Каждый штрих прерывистой разметки — ровно десять футов в длину. Толщина наносимого слоя краски — ровно пятнадцать тысячных дюйма. «Сынок, — говаривал отец Джона, — вот главное, что я понял в жизни: держись прямых и узких дорог, а главное — не выезжай на встречную полосу». Отец Джей-Джея так и прожил всю жизнь, стараясь ехать по своей полосе, в крайнем правом, самом медленном ряду. Вот только осторожность не спасла его от нелепой и трагической смерти: в один прекрасный день потерявший управление автопоезд сложился пополам, развернулся на всю ширину шоссе и сбил стоявшего на обочине Джона Смита-старшего.

В память об отце Джей-Джей предложил начальству создать в Книге рекордов раздел, посвященный дорогам. Получив от руководства разрешение, он с энтузиазмом принялся измерять и описывать самые разные улицы и дороги. Он выяснил, где находится самая длинная дорога, где проходит самое плохое шоссе, какая трасса является самой высокогорной, какая лежит ниже всех по отношению к уровню моря. Не ускользнули от его внимания и самые широкие дороги, и самые крутые подъемы и спуски. Джей-Джей съездил в Италию, где занес в Книгу рекордов самую узкую улицу Виколо-делла-Вирилита, расположенную в городке Рипатрансоне: ширина ее улицы составила один фут пять дюймов. А в Англии, в Бэкапе, он обнаружил самую короткую в мире улицу — Элджин-стрит — длиной всего семнадцать футов.

Джей-Джей с уважением относился к отцовской философии и по возможности старался не сворачивать со своей полосы. Нет смысла ехать ни слишком быстро, ни слишком медленно. Вот и на этот раз он не спеша катил по узкому двухполосному шоссе, пересекавшему городок под названием Клэй-Сентер. На одном из перекрестков он заметил большой информационный щит, указывавший дорогу к Научно-исследовательскому центру мясного животноводства имени сенатора Романа Л. Хруски. Джей-Джей хорошо знал историю США. Роман Хруска, покойный сенатор от штата Небраска, «прославился», отстаивая право предложенного им весьма посредственного кандидата занять должность председателя Верховного суда. «Ну и что, что он посредственность, — заявлял в своих выступлениях сенатор Хруска, — среди судей и адвокатов вообще много скучных, заурядных, самых обыкновенных людей. Так почему же их интересы не должны быть представлены в высших инстанциях? Посредственности нужно дать шанс».

Даешь шанс посредственности!

И вот здесь, сейчас, в этой заурядной американской глухомани он как раз и рассчитывал зафиксировать рекорд из рекордов, равного которому еще не было на страницах Великой Книги. Судя по карте, лежавшей у Джей-Джея на коленях, дорога привела его в долину Республиканской реки. Впрочем, долиной это едва заметное углубление в земной поверхности можно было назвать лишь с некоторой натяжкой. Асфальтовая лента постепенно становилась все уже, с обеих сторон ее словно поджимали бескрайние поля. У Джей-Джея возникло уже знакомое ему ощущение, что его жизнь идет по замкнутому кругу. Он родился в одном из бесчисленных безликих городков, лежащих в стороне не только от крупных центров, но и от основных федеральных трасс, и, едва получив водительские права, он уехал из Огайо куда глаза глядят. Но куда бы ни заносила его судьба — в Австралию, на Занзибар, в другие экзотические страны и уголки мира, — он рано или поздно неизменно оказывался на узкой дороге, ведущей в маленький городок, где ему предстояло измерить и взвесить самую большую дыню или зафиксировать самую длинную в мире веревку для сушки белья.

Сегодня путь Джей-Джея лежал в Супериор, городок с населением две тысячи триста девяносто семь человек. Дорожный указатель на подъезде к городу был предельно лаконичен. На нем значилось: «НЕБРАСКА — ДОБРАЯ СКАЗКА». Джей-Джей медленно проехал мимо самого высокого сооружения в городе — синей водонапорной башни — и, еще снизив скорость, словно крадучись, прокатился по узким улочкам, вдоль которых выстроились выкрашенные в яркие цвета дома в викторианском стиле. Перед каждым домом зеленела заботливо политая лужайка, а у крыльца красовалась клумба с веселенькими цинниями и оранжевыми, как апельсин, лилиями. Джей-Джей обогнул деловой и торговый центр города — четыре квартала опрятных магазинчиков с изумительно чистыми витринными стеклами. Почти во всех витринах виднелись самодельные плакаты с призывами болеть за местную футбольную команду «Дикие коты». Единственным свидетельством какого-то взаимодействия этого замкнутого городского мирка с окружающим миром была вывеска «Пицца Хат» над маленьким ресторанчиком. Машин на проезжей части почти не было, на тротуарах — ни души. Яркое, уже высоко стоявшее солнце выбелило и сделало абсолютно плоским все то, что и так казалось бесцветным и двухмерным.

Джон припарковался у входа в «Херефорд-инн» — бар, расположенный в доме с красной крышей на главной городской улице. После нескольких часов, проведенных за рулем, он с удовольствием распрямил спину и потянулся. Ветер дул Джей-Джею прямо в лицо — теплый, сильный и ласковый, так не похожий на неприятные, истерично-порывистые ветры, характерные для Восточного побережья. Здесь ветер был могучей, вольной стихией. Разгоняясь над просторами Великих равнин, он преодолевал сотни миль, унося с собой по крупице жизнь городов и людей. Но сегодня он словно покровительственно приветствовал появление Джей-Джея в Супериоре.

Бар был пуст. В длинном темном помещении пахло свежими тостами и пивом. За столиком в углу листал газету полицейский в широкополой шляпе.

— Доброе утро, — поздоровалась с гостем женщина за стойкой. Невысокую, коренастую, почти квадратную, ее словно насильно втиснули в красно-белую униформу. К ее блузе была приколота карточка с именем: «Мейбл».

— Желаете что-нибудь?

— Пожалуйста, чашку кофе.

— Это само собой. Что-нибудь еще? Яичницу? Что-то из выпечки? Может быть, свежий пончик? Они у нас прямо с пылу с жару.

— Глазированные? — уточнил Джон.

— А то! — даже чуть обидевшись, отозвалась женщина. — Проездом здесь?

— Еще сам не решил. Может быть, задержусь ненадолго, — сообщил Джей-Джей, откусывая кусок свежайшего пончика в сахарной глазури.

— С вас ровно доллар за все.

— У меня к вам один вопрос будет, — как бы невзначай произнес Джей-Джей. — Вы, случайно, не знаете, тут из местных никто самолет не ест?

— Что-что, самолет? — Мейбл выразительно посмотрела в сторону полицейского, который также оторвал взгляд от газеты и еще внимательнее, чем раньше, прислушался к разговору. — Скажите на милость, ну кто в здравом уме будет есть самолет? Зачем это?

— Хороший вопрос, — согласился Джей-Джей. — Я его и сам себе задаю.

— Эй, Малёк, — не слишком почтительно обратилась Мейбл к полицейскому. — Ты, часом, не знаешь — из наших никто самолет не ест?

Полицейский поднялся из-за стола, и Джей-Джей сразу понял, почему тот получил такое прозвище: он был совсем невысокого роста, тощенький. Изрядно поношенная и в нескольких местах явно ушитая форма все равно сидела на нем мешком и топорщилась во все стороны, образуя множество складок. Вытянутое, осунувшееся лицо полисмена было почти скрыто тенью, падавшей от широких полей его слишком широкой форменной шляпы. Пистолет на ремне, который едва держался на его худющей талии, казался непропорционально большим.

— А кто, собственно говоря, спрашивает? Позвольте поинтересоваться? — произнес полицейский.

— Меня зовут Джей-Джей Смит, живу я в Нью-Йорке и работаю в Книге рекордов. А сюда приехал для того, чтобы…

По выражению лиц собеседников Джей-Джей понял, что ему удалось произвести впечатление.

— Да вы что! Из самого Нью-Йорка? — не веря своим ушам, переспросила Мейбл.

— Добро пожаловать к нам в Супериор, — официально, но тепло поприветствовал его полисмен. — Вы, как я понимаю, у нас недавно?

— Да какое там — только что приехал. — С этими словами Джей-Джей протянул полисмену свою визитную карточку.

Полицейский внимательно изучил ее, перечитав, по всей видимости, короткий текст от начала до конца несколько раз, а затем негромко произнес:

— Регистратор рекордов… Жена ни за что мне не поверит. Если честно, я бы вас к себе пригласил, причем не только из гостеприимства. Хочу вам заметить, что такого мерзкого запаха изо рта, как у моей жены, нет, наверное, ни у кого на свете. Вот вам и готовый рекорд.

Мейбл рассмеялась, а затем подхватила эту увлекательную тему:

— Если уж речь зашла о рекордах, то вам следовало бы взглянуть на моего парня, Хосса. У него наверняка самый большой в мире… хм…

Джей-Джей поспешно перебил буфетчицу:

— Если честно, у меня времени в обрез. Вот если бы вы помогли мне найти человека, который ест самолет, — тогда другое дело…

Офицер полиции подтянул форменный ремень и сказал:

— В этих краях мы найдем вам все что угодно. Сами понимаете, городок у нас маленький, все как на ладони.

— Вот и замечательно. Значит, я могу…

— А вы не торопитесь, — все так же вежливо, но строго посоветовал полицейский. — Мы здесь суетиться не привыкли. Да и для того, чтобы опросить всех в округе, потребуется время. Кстати, позвольте представиться: Буши, начальник местной полиции.

— Да зовите его просто Мальком, — вмешалась в разговор Мейбл. — Его у нас все так называют.

С силой опустив руку на плечо Джону Смиту, начальник полиции вынудил его вновь сесть за столик.

— Мейбл, принеси-ка еще кофе. А потом можешь еще пару чашечек заварить. Мы тут задержимся ненадолго.

Джей-Джей покорно опустился на стул. «Ничего не поделаешь, — подумал он, — придется соблюдать нормы местного этикета». На самом деле ему больше всего на свете хотелось сейчас выскочить из бара и, следуя указаниям полицейского, отправиться на поиски человека, который ест самолет. Ему не терпелось заняться любимым делом. Он вдруг вспомнил, как в детстве, укладывая его спать, мама читала ему любимую книжку — сборник рассказов про непослушного мальчика по имени Макс. Самое интересное всегда начиналось после того, как мама заговорщицким тоном произносила: «Ну а сейчас будет дым коромыслом». Вот и теперь Джону больше всего на свете захотелось, чтобы дым пошел коромыслом. Но увы — он понял, что придется подождать: «Ладно, посидим немного в баре, попьем кофейку с этим Мальком. Тут спешить нельзя, иначе все испортишь».

— Нам с вами много о чем поговорить нужно, — успокоительным тоном проговорил начальник полиции. — Слыхали когда-нибудь о побеге из тюрьмы в Гранд-Айленде? Заключенный сплел веревку длиной тридцать футов из нити для чистки зубов. Расходовал он эту нить не слишком быстро, чтобы не вызвать подозрений. Прошло два года, и в один прекрасный день он вылез через окно и спустился по стене при помощи этой веревки. Ну и все — поминай как звали. Чем, скажите, не мировой рекорд?

Синий пиджак с золотой вышивкой болтался на вешалке, закрепленной на поручне у заднего сиденья. Узкая, в две полосы, асфальтовая дорога уводила «форд-таурус» на север от города. Дорога шла мимо кладбища и широкой петлей огибала несколько ближайших ферм. Джей-Джей высматривал предполагаемый ориентир — старую ветряную мельницу.

Разговор за кофе с Мальком затянулся больше чем на час. Впрочем, нельзя сказать, что беседа шла ни о чем. За этот час Джей-Джей узнал обо всех симпатичных девушках в округе и о том, кто из окрестных фермеров является примерным семьянином, а кто ходит налево. Малёк поведал гостю и о своей отчаянной борьбе с недобором веса. Малёк весил ровно сто четырнадцать фунтов, а нижний предел, установленный департаментом полиции штата Небраски, равнялся ста двадцати фунтам. Тесты на физическую подготовку, включавшие и обязательное взвешивание, всякий раз доставляли щуплому, маленькому Буши головную боль. Вот и сейчас он налегал на калорийную пищу, чтобы хоть немного поправиться к очередной проверке, до которой оставались считаные недели.

После четырех больших пончиков и двух молочных коктейлей беседа, а точнее, монолог начальника местной полиции был прерван поступившим по рации вызовом. Происшествие оказалось, по местным меркам, более чем серьезным: дикая кошка укусила миссис Эстер Хошоу за ногу. Впрочем, по словам пострадавшей, напала на нее не кошка, а самая настоящая рысь. Восьмидесятидевятилетней старушке удалось отбить атаку, ткнув животное в нос острым стальным совком, с помощью которого она выпалывала из грядки одуванчики. Тем не менее героической даме требовалась медицинская помощь.

Прежде чем выскочить на улицу, Малёк наскоро набросал на салфетке схему проезда к некой ферме в окрестностях города. Чтобы попасть туда по дороге, нужно было сделать большой крюк. Зато пешком можно было срезать немалую часть пути и, пройдя через пшеничное поле Баргенов, оказаться в нужном месте через каких-нибудь десять-пятнадцать минут. Впрочем, эту короткую дорогу полицейский объяснять не стал — не хотел, чтобы приезжий заблудился.

Наконец на возвышенности прямо по курсу показалась старая ветряная мельница, изрядно потрепанная долгими годами и непогодой. Всего два крыла неспешно крутились под напором ветра — не без усилия, но вполне исправно. Следуя указаниям Малька, сразу за ручьем Джей-Джей свернул на проселочную дорогу. Вскоре, как он и ожидал, ему пришлось проехать по деревянному мостику, подняться на холм и спуститься по его противоположному склону, двигаясь по колее, проложенной через зеленеющее свежими побегами кукурузное поле. Впереди, у подножия холма, Джон увидел фермерский дом, выкрашенный в красный цвет, и внушительных размеров амбар. По мере приближения к дому можно было разглядеть все новые и новые детали. Вот стало видно крыльцо, а затем и собаку, лежащую перед входом в дом. Вот петух бодро перебежал через лужайку между домом и амбаром.

А затем Джей-Джей наконец увидел то, ради чего, собственно говоря, и приехал. Он с трудом верил своим глазам.

Настоящий «Боинг-747», прямо посреди кукурузного поля…

Джон Смит остановился и вышел из машины. Ему хотелось запомнить все, что он видел в эти секунды, в мельчайших деталях, навсегда запечатлеть в памяти, как отражается солнечный свет от киля самолета; под каким именно углом торчит хвостом вверх частично ушедший в землю фюзеляж; как эта огромная металлическая туша выступает над линией горизонта. А еще Джей-Джей хотел запомнить нахлынувшее на него чувство восторга и глубокого почтения. Ни в одной из своих бесчисленных поездок он ничего подобного не видел и не испытывал.

Оставив машину на подъезде к ферме, он подошел к ржавым металлическим воротам, на которых от руки было выведено краской грозное предупреждение: «ЧАСТНОЕ ВЛАДЕНИЕ. НАРУШИТЕЛИ БУДУТ НАКАЗАНЫ НА МЕСТЕ». Джон миновал ворота и пошел напрямую к дому. Перспектива менялась с каждым шагом, и вскоре силуэт самолета навис над скромным, словно съежившимся фермерским домом, как гора. Да, компания «Боинг» умела произвести впечатление размерами своих самолетов. На гордо поднятом на высоту нескольких этажей хвосте лайнера по-прежнему был виден символ государственной принадлежности воздушного судна — американский флаг. Огромная туша, от носового обтекателя до кончиков крыльев и хвостового оперения, сверкала на солнце. Ощущение было такое, словно эту гигантскую груду металла только что хорошенько помыли.

Джей-Джей постепенно осознавал величие сделанного им открытия. «Боинг-747» не был рядовым самолетом даже среди трансконтинентальных реактивных лайнеров. Он упоминался на страницах Книги рекордов как самый мощный самолет с самой высокой грузоподъемностью. Эта модель «боинга» в свое время произвела настоящую революцию в сфере авиаперевозок. За годы, прошедшие с начала его производства, на самолетах этого типа по всему миру было перевезено более полутора миллиардов пассажиров.

Собака давно заметила приближающегося незнакомца и внимательно следила за ним. Голос она, впрочем, подала лишь тогда, когда Джей-Джей миновал дорожку, ведущую к дому, и направился прямиком к сверкающей громаде «боинга». Рассмотрев вблизи горизонтальные и вертикальные стабилизаторы лежащего на земле самолета, он привстал на цыпочки и провел ладонью по заклепкам и алюминиевой коже фюзеляжа. Ощущения оказались приятными: тепло и гладко.

«Нет, это не мираж», — окончательно убедился Джей-Джей. Перед ним был самый настоящий «Боинг-747», лежащий посреди кукурузного поля.

Никто и никогда не стучался к нему в дверь. Зачем, если и так понятно, что этот дом никогда не запирается на замок. И какого черта, спрашивается, кто-то теперь барабанит в наружную дверь — рамку с натянутой сеткой от насекомых?

Уолли Чабб сполз с дивана и выключил телевизор. Наскоро обшарив комнату взглядом, он нашел то, что искал: оранжевый охотничий жилет вполне мог прикрыть красную пижаму — как-то неловко встречать незнакомого человека в одном белье. Уолли был здоровяк с широченными плечами и кулаками-кувалдами. Его лицо можно было одновременно назвать и вытянутым и широким — может быть, потому, что оно было просто очень большое. Подбородок Уолли зарос довольно густой щетиной цвета ржавчины. Пятерней пригладив взъерошенные, торчащие во все стороны волосы, он грузной походкой потопал к входной двери.

— Кого там еще принесло?

Стоявший на крыльце человек в синем пиджаке протянул ему руку. Для торгового агента незнакомец был слишком хорошо одет, а для пристава долгового агентства у него были слишком хорошие манеры.

— День добрый, — поздоровался незнакомец. — Хорошо у вас тут. Да и денек сегодня как подарок, а?

— Я дома сижу, никого не трогаю. Чего надо? — Уолли сморгнул, окончательно прогоняя сон.

— Вы, как я понимаю, Уолтер Чабб.

Никто и никогда не называл его Уолтером, за исключением школьных учителей, полицейских и адвокатов.

— Вы из налоговой? — спросил Уолли.

— Нет, — ответил незнакомец. — Я хотел поговорить по поводу «боинга».

— Какого еще «боинга»? — Уолли присел на корточки перед собакой и поинтересовался у нее: — Арф, ты здесь видел какой-нибудь «боинг»?

Дворняжка тявкнула и радостно лизнула хозяина в лицо.

— Я серьезно, — продолжал гнуть свое незнакомец. — Мне бы поговорить с вами об этом самолете.

— Так я и знал, — со вздохом сказал Уолли. — Вы из Федеральной авиационной службы. Правильно?

— А вот и не угадали. Я работаю в Книге рекордов и приехал сюда из Нью-Йорка, чтобы поговорить с вами. Меня зовут Джей-Джей Смит.

— И что вам от меня нужно? — все так же мрачно и недоверчиво поинтересовался Уолли.

— Правду говорят, что вы едите этот самолет?

Уолли молча продолжал смотреть через плечо гостя куда-то вдаль.

— Никто и никогда раньше не ел самолеты. То есть, может быть, кто-то и пытался, но явно не такую громадину, как «Боинг-747», — сообщил Джей-Джей. — Так что тут такое дело… На мировой рекорд вполне тянет.

— И что мне будет с этого вашего рекорда?

— Мы выдадим вам сертификат и занесем вас в Книгу рекордов.

Эти обещания прозвучали не слишком весомо. И то верно: подумаешь — красиво оформленный листок бумаги и имя, вписанное в какую-то книгу. Если этот человек и ел самолет, то всяко не для того, чтобы прославиться.

— Похоже, сэр, вы напрасно приехали в такую даль, — сказал Уолли. — Ничем не могу вам помочь.

— Подождите, но ведь…

Уже протянув руку, чтобы закрыть за собой дверь, Уолли заметил, что к дому подъехал на велосипеде его лучший друг.

— Нейт, здорово! — крикнул он.

Нейт Скуф слез с велосипеда и прислонил своего железного коня к крыльцу. На переносице у него сидели квадратные киссинджеровские очки в черной оправе, волосы были густо набриолинены и приглажены, а майка с эмблемой местной футбольной команды и джинсы «Вранглер», похоже, даже выглажены.

— Не помешаю? — поинтересовался Нейт.

— Да вот приезжий интересуется, кто тут у нас ест самолет, «боинг» то есть. Говорит, слух дошел.

— Какой идиот станет есть самолет, а тем более целый «боинг»!

— Вот и я говорю, — пожав плечами, подтвердил Уолли.

Джей-Джей протянул ему визитную карточку и сказал:

— Спасибо, что уделили мне время. Если что — я остановлюсь в мотеле в городе. Думаю, найти меня будет нетрудно.

— Спасибо вам, что заехали, — на прощание буркнул Уолли.

Джей-Джей скорым шагом направился к машине.

Человек, пожирающий «боинг». Уму непостижимо. Сам Роберт Рипли со своей знаменитой кунсткамерой «Хотите верьте, хотите нет!» удавился бы от зависти, узнай он о таком чуде. К несчастью для великого собирателя диковинок, он умер несколько десятилетий назад, и теперь величайший курьез будет зарегистрирован и обнародован не им, а Книгой рекордов.

Джон Смит был уверен, что нежелание Уолли Чабба идти на контакт без труда удастся преодолеть. В конце концов, этот спектакль регистратору рекордов приходилось разыгрывать не раз и не два. В глубинке, куда в погоне за рекордами порой забрасывала его судьба, люди всегда поначалу с недоверием относятся к чужаку, присматриваются к нему, чешут в затылке. «Ничего, — думал Джей-Джей, — подождем. Займусь пока своими делами». Обычно спустя совсем немного времени местные претенденты на право попасть в Книгу рекордов сами начинали его осаждать.

Сев в машину, Джон бросил последний взгляд в зеркало заднего вида. Практически весь сектор обзора был занят громадной серой тушей самолета, которую этот чудаковатый фермер в костюме для Хеллоуина, судя по всему, уже некоторое время поедал кусок за куском. Здоровяк в красной пижаме помахал ему с крыльца рукой.

Зачем ему есть самолет? Может быть, парень болен, страдает психическим расстройством, может быть, он — находка для доктора Оливера Сакса, хваленого британского невролога? А, да не все ли равно! По каким только причинам люди не стремятся поставить рекорды — кто-то рассчитывает на пятнадцать минут славы, кто-то надеется поживиться, кто-то хочет поразить друзей и родственников. Некоторые даже видят в этом путь к внутренней самореализации. И вообще, кто он, Джей-Джей, такой, чтобы судить этих людей? Ему, человеку скромному, всего-то и нужно, что зафиксировать рекорд, засвидетельствовать его, выбраться из очередного убогого городишки и, вернувшись в Нью-Йорк, уложить Писли на обе лопатки.

Уолли, Нейт и Арф стояли в тени под козырьком крыльца и смотрели вослед незваному гостю.

— Интересно… — задумчиво произнес Нейт, — как этот чувак про тебя пронюхал.

— Да какая разница, — отмахнулся Уолли. — Видел я эту Книгу рекордов, в библиотеке, ну взял, полистал… Эти их рекордсмены — скопище придурков, все с тараканами.

— Тогда, похоже, парень явился по адресу, — заметил Нейт, протирая трифокальные стекла своих очков краем футболки.

— Очень смешно, — огрызнулся Уолли.

— Думаешь, я пошутил?

— Лень мне с тобой препираться. Но при случае я тебе это припомню, — грозно пообещал Уолли и опустился в плетеное садовое кресло, которое под его тяжестью жалобно крякнуло. — Ну что, как там сегодня? — поинтересовался он у собеседника. — Виллу видел?

— В кафе ее с утра не было. Да и потом она нигде в городе не показывалась.

— А что люди? Говорят о ней что-нибудь? Может, какие-то новости есть или слухи?

— Да нет. Все тихо. Из новостей — только то, что опубликовано в газете.

— Ну и ладно. Не больно-то и хотелось. Это я так, по привычке спрашиваю.

— Вот и отлично, — поспешил согласиться Нейт. — Не хотелось — так не хотелось. Ну, пошли. Нужно кое-что доделать, и задача, которую ты мне поставил, будет, можно сказать, решена.

— Да ладно? Что ты придумал?

— Пойдем. Сейчас покажу.

Тяжелые деревянные двери амбара со скрипом отворились, подняв целое облако пыли. Пискнув от страха, спряталась в груде соломы мышь. Сквозь щели в крыше в амбар проникал солнечный свет, выхватывая из полумрака стоявшую посредине какую-то странную металлическую конструкцию. Эта штуковина была не меньше пятнадцати футов в высоту и чем-то напоминала огромный холодильник, облепленный снаружи проводами, коленчатыми рычагами и приводными ремнями.

— Вот, — сказал Нейт, — заехал в хозяйственный на обратном пути и заказал новый двигатель. Подумал-подумал и решил не мелочиться — пусть будет пять лошадиных сил. Тогда эта дробилка-молотилка точно свою работу сделает.

— Мотор-то дорого обошелся?

— Об этом не беспокойся. Не поверишь: Мисси сказала, что отдаст его мне бесплатно. Как-нибудь потом рассчитаемся.

— Да она по тебе еще с пятого класса сохнет, — заметил Уолли.

— С ее стороны это просто дружеская услуга, в благодарность за то, что я помогал ей делать домашние задания.

— Кому ты только не помогал с домашними заданиями…

— И вот результат: теперь я сам задаю и проверяю домашние задания.

Нейт и Уолли надели большие звукоизолирующие наушники, как у настоящих пилотов, и Уолли, нагнувшись над панелью управления странным устройством, энергично дернул пусковой шнур. Машина вздрогнула, несколько раз чихнула дымом, а затем, как живая, застонала и обреченно замолкла.

— Ты бензина туда сколько налил? — поинтересовался Нейт. — Думаешь, достаточно?

— А мне почем знать? Ты же не приделал к этой штуковине датчик уровня топлива.

— Да, это единственное упущение в моей гениальной разработке. Ладно, давай попробуй еще раз.

Уолли вновь дернул за шнур, и машина ожила.

Нейт снял с нее переднюю панель и внимательно осмотрел работающие внутри механизмы. Его руки замелькали в опасной близости от движущихся рычагов и злобных зубастых шестеренок. Орудуя гаечным ключом и здоровенной отверткой, он что-то подтянул, что-то ослабил и наконец обернулся к другу с довольной улыбкой.

— Ну что, аппарат готов, — гордо заявил Нейт. — Теперь дело за тобой.

Чтобы не перекрикивать работающий мотор, Уолли молча показал другу поднятый вверх большой палец, а затем вышел из амбара, прихватив с собой ножовку по металлу и весьма устрашающего вида ножницы. Он направился прямиком к заднему обтекателю фюзеляжа «боинга», примерился, приставил к металлическому брюху лестницу и поднялся по ней на несколько ступенек.

Уолли окинул взглядом гладкую металлическую громадину. В тот грозовой вечер десять лет назад он впервые увидел вблизи настоящий реактивный лайнер. Ему никогда не доводилось летать на самолете; более того, он и в аэропорту-то не бывал ни разу. И все же ему было чем гордиться: на данный момент Уолли успел проесть большую полосу обшивки от носового обтекателя до сорок первой секции (судя по маркировке на нервюрах и шпангоутах). Проеденная, словно гигантским грызуном, полоса тянулась от кабины пилотов к хвосту и уже пересекла линию крыльев.

Стоя на стремянке, Уолли внимательно разглядывал открывшиеся его взору части конструкции, спрятанные под обшивкой самолета. С чего бы начать сегодня? Он постучал по алюминиевой шкуре кончиками ножниц и, примерившись, начал резать. На то, чтобы отделить от фюзеляжа квадратный кусок четыре на четыре фута, у него ушло минут десять энергичной работы огромными ножницами и пилой. При этом алюминиевые опилки сыпались ему в лицо и застревали в волосах. Уолли ничего не имел против. Ему даже нравилось прикосновение этих мелких частиц теплого металла. И запах, горьковатый, едкий, ему тоже нравился.

Спустившись с лестницы, он внимательно оглядел отпиленный кусок фюзеляжа. «То, что надо», — решил он.

— Сойдет? — произнес он вслух, возвращаясь с алюминиевым листом в амбар.

— По-моему, для пробы в самый раз, — согласился Нейт.

Уолли поднялся по приставной лестнице на второй ярус амбара и при помощи веревки с блоком затащил наверх свою сегодняшнюю добычу. Все пространство огромного амбара он знал как свои пять пальцев. Еще бы, ведь в детстве он проводил здесь столько времени: лучшего места для игры в прятки, чем это полутемное помещение, и придумать нельзя.

— Что ж, попробуем.

Уолли заглянул в зев огромной машины, сверху похожей уже не на холодильник, а на огромный кухонный блендер. Затем он надел защитные очки и опустил фрагмент самолетной обшивки в жадно разинутую пасть работающего вхолостую механизма.

Тот застонал, забился в конвульсиях и неожиданно смолк. Чертова машина, какой мотор к ней ни приставь, всегда отличалась своенравием.

— Твою мать! — не сдержавшись, выругался Нейт.

Уолли пнул машину по боковой стенке и подергал застрявший в стальных зубьях кусок «боинга». Медленно, словно нехотя, механические челюсти вновь заработали, пережевывая подношение. Из выхлопной трубы, закрепленной на противоположной стороне установки, повалил густой едкий дым.

Издаваемые машиной лязг и скрежет напоминали стоны умирающего дракона или какого-нибудь другого чудовища. Этот звук вырывался из амбара, разносился над окрестными холмами, мимо ветряной мельницы, эхом прокатывался по городу. Все обитатели Супериора прекрасно знали, что это за грохот и откуда он доносится, но, по молчаливому согласию, делали вид, будто ничего не замечают.

Уолли спустился вниз по канату подъемной лебедки и теперь нетерпеливо ждал результата у подножия странного агрегата, который все продолжал надрываться. Парень то и дело поглядывал на часы и, едва дождавшись условленного времени, повернул какой-то выключатель на передней панели. Машина заглохла, и скрежет стих. Уолли снял защитные очки и наушники, открыл маленькую дверцу в нижней части механизма и извлек оттуда красное ведро.

Оно было наполнено зернистой субстанцией серебристого цвета, от которой пахло как в магазине запчастей или на автомобильной свалке. Уолли с наслаждением запустил руку в эту еще теплую массу. Металлические опилки были приятны на ощупь, а главное, на сей раз Нейту удалось настроить машину правильно: полученный полуфабрикат был идеален по консистенции — опилки оказались не слишком крупными и не слишком мелкими. В самый раз.

Уолли обернулся к Нейту и с довольной улыбкой сказал:

— Что ж, по-моему, самое время немного перекусить.

Смотреть на то, как лучший друг день за днем ест по кусочку огромный самолет, — не самое приятное и легкое дело. Иногда начинаешь думать, что твой приятель окончательно свихнулся, но потом он вдруг вновь поражает тебя ясностью мысли и глубиной суждений. Вот уже вроде бы и не псих перед тобой, а интересный человек с богатым внутренним миром.

— До шестнадцати лет Конфуций был сторожем на кукурузном поле, — любил повторять Уолли. — Я это вычитал в «Альманахе фермера». Короче, нет предела совершенству.

Несколько лет назад Уолли написал письмо в компанию «Чириос», которая считается крупнейшим производителем сухих завтраков. В своем послании он предлагал фирме сотрудничество в новой области, а именно — в создании сверхпрочного клея. Вдохновила его на эту идею ежевечерняя борьба с остатками хлопьев, съеденных за завтраком и за день присохших к стенкам миски. Порой этот недооцененный клейкий состав так крепко схватывался, что Уолли приходилось браться не за губку и моющее средство, а за молоток и стамеску. В общем, никакие разрекламированные клеи самых известных марок не шли в сравнение с этой дешевой и простой в приготовлении субстанцией. В доказательство своей правоты и практической применимости этой идеи Уолли Чабб построил для Арфа будку без единого гвоздя. Для того чтобы приготовить клей, на котором должно было держаться все сооружение, Уолли просто высыпал пачку хлопьев в большой таз с водой и хорошенько размешал получившуюся массу. Будка с тех пор служила Арфу верой и правдой, но на производителей хлопьев затея Уолли впечатления не произвела. Служба по работе с клиентами не расщедрилась даже на официальный отказ. В ответ на свое послание Уолли Чабб получил лишь конверт, в который были вложены три купона на бесплатную коробку сухих завтраков.

Нейт сидел за кухонным столом и наблюдал за тем, как Уолли готовит обед.

— Тут Роза подобрала тебе еще несколько статей, — заметил Нейт. — Читал заметку, которую я привез в прошлый раз? Ну, про то, как связаны избыток алюминия в организме и болезнь Альцгеймера?

— Чушь собачья. Никаких доказательств, одни домыслы.

— Очень уж Роза за тебя беспокоится. Я ее почти каждый день встречаю, когда иду после работы в библиотеку. Она там тоже сидит и все выискивает какие-то статьи и книжки, в которых так или иначе доказывается, что есть самолет — не самое полезное занятие. Вот вчера, например, она нашла одну занятную статейку, кажется, в «Журнале Американской медицинской ассоциации», — что-то про избыток железа и вероятность инфаркта.

— Знакомая тема. Вот только есть одна загвоздка: наш врач утверждает, что в моем организме наблюдается дефицит железа. Так что в этом отношении я за свое здоровье не переживаю. Считай, наоборот, восполняю недостающее, — невозмутимо возразил другу Уолли.

Пока хозяин дома жарил себе и гостю гамбургеры, Пейт приложил несколько новых ксерокопий к изрядной стопке медицинских статей, предупреждающих об опасностях, связанных с неумеренным потреблением металлов.

— Вот и готово, — объявил Уолли, выставляя на стол две тарелки. — Чизбургер с луком и побольше томатного соуса — тебе. Чизбургер с луком и побольше тормозной жидкости — мне.

С этими словами он взял со стола большую бутылку, наполненную какой-то серой вязкой жижей.

— Не надумал? — поинтересовался Уолли у друга. — Попробуй, может быть, тебе тоже понравится. Сбрызни гамбургер моим соусом — глядишь, и самочувствие наладится.

— Я и так неплохо себя чувствую, — заверил его Нейт.

Уолли внимательно осмотрел свой гамбургер, снял с него верхнюю часть булочки и энергично выдавил струю серой жижи прямо поверх салата и лука.

— Не переборщил? — как бы невзначай осведомился у него Нейт.

— Не-а, — заверил его Уолли. — Глаз-алмаз, да и рука не дрогнет. За столько лет я свою норму не глядя отмеривать научился.

С этими словами он взялся за гамбургер. Зубы у него от природы были крупные и крепкие. Идеальный аппарат для жевания. Проглотив первый кусок, Уолли залпом выпил почти полстакана молока со странной серой пенкой. Затем, взяв с тарелки пару кусочков картофеля фри, он окунул их в свой зернистый серый кетчуп и с аппетитом отправил себе в рот.

— Помнишь, как мама всегда говорила? — промычал Уолли с набитым ртом. — Главное — умеренность.

Он принялся энергично работать челюстями.

 

ГЛАВА 4

Несмотря на то что фасад «Викторианского отеля» увивал плющ, а в окнах виднелись кружевные занавески, не было в этой гостинице ничего викторианского, да и отелем, не покривив душой, назвать ее было трудно. Это был самый обыкновенный придорожный мотель с претензией на романтику. Джей-Джей попросил поселить его в самый большой номер и первым делом отправился в душ. Больше всего на свете ему сейчас хотелось смыть с себя дорожную пыль. «Всего несколько часов в этом городке, — подумал он, — и я уже весь в земле». Стоя под душем и изо всех сил надраивая себя, он проклинал крохотную гостиничную мочалку и миниатюрный кусочек мыла. Ну кто мог придумать такой идиотизм, и главное — для кого? Для детей не старше пяти лет? Уж точно не для взрослого человека среднего роста и веса.

Джей-Джей вышел из душа и, причесываясь перед зеркалом, стал продумывать дальнейшие шаги, которые должны были привести его к успеху. Неожиданно все здание мотеля вздрогнуло. Затем опять наступила тишина. Еще несколько секунд — и комната опять задрожала. Испугавшись в первый момент, Джей-Джей быстро успокоился: в его памяти еще сохранились воспоминания об этом проклятии придорожных мотелей. В свое время он провел в подобных заведениях немало дней и ночей и привык засыпать под грохот проносящихся в двух шагах от стены тяжелых грузовиков и под сверкание мощных фар, лучи которых легко пробивали насквозь тонкие нейлоновые занавески на гостиничных окнах.

А затем за окном послышался другой звук — столь же узнаваемый.

Цок-цок-цок.

Это было вместо фанфар, вместо крика глашатая, возвещавшего о прибытии в город Джона Смита. Впрочем, нет. Для тех, кто издавал этот звук, важно было другое: к ним приехал не какой-то Джон Смит, а — бери выше — к ним пожаловала сама Книга рекордов. Джей-Джей подошел к окну и посмотрел на улицу. На гостиничной парковке происходило именно то, что он ожидал увидеть.

Цок-цок-цок.

Дети всех возрастов — числом десятка два-три, не меньше, — собрались под его окнами и демонстрировали свое умение ходить на ходулях и прыгать на подпружиненном шесте с подставками для ног. Именно эти шесты пого, или «кузнечики», ударяясь об асфальт, производили характерный звук.

Цок… цок…

— Эй, мистер! — заметив Джона, прокричал ему веснушчатый мальчишка. — Вот, посмотрите, проверьте мой рекорд!

В любой стране, на любом континенте, куда бы ни приезжал Джон Смит в качестве регистратора рекордов, первыми узнавали о его появлении именно дети. Они же первыми выясняли, где остановился приезжий, и первыми начинали требовать к себе внимания. Очень уж им хотелось попасть в Книгу рекордов. Не имея большого опыта жизненных разочарований, они думали, что сделать это будет легко. Можно попрыгать на скакалке, можно понабивать футбольный мяч… Им казалось — немного усилий, и ты попадешь в историю.

Цок-цок-цок.

Джей-Джей не любил разрушать детские иллюзии. Слишком уж ранит порой правда жизни. Тем не менее ему приходилось расстраивать своих юных посетителей, хотя он и старался делать это так, чтобы они не совсем пали духом. Джон Смит открыл окно, и к нему тотчас же подбежал мальчишка со скобками на зубах.

— А я на «кузнечике» двести тридцать четыре раза прыгнул, — сообщил он гордо.

— Значит, тебе еще есть куда расти, — ответил ему Джей-Джей и пояснил: — Человек по имени Гай Стюарт поставил рекорд, подпрыгнув на «кузнечике» сто семьдесят семь тысяч семьсот тридцать семь раз за сутки.

Переваривая эту информацию и все еще отказываясь верить в свое поражение, мальчишки продолжали прыгать и подбрасывать в воздух мячи.

— Чтобы было понятнее, предлагаю посчитать по-другому, — обращаясь ко всей компании, сказал Джей-Джей. — Рекордсмен прыгал со скоростью семь тысяч четыреста пять прыжков в час, что составляет сто двадцать три прыжка в минуту, или по два в секунду, даже чуть чаще. И так целый день, с утра до вечера, а потом еще и всю ночь снова до утра.

Через пару секунд на гостиничной парковке стало тихо, как в пустыне.

— Можно попробовать поставить другой рекорд, — подбодрил мальчишек Джей-Джей, — придумать что-то свое.

Дети молча постояли с минуту, о чем-то пошушукались и бодрым шагом отправились куда-то всей компанией. Джей-Джей знал, куда они идут: в местную библиотеку. Так бывало всегда и везде. Сейчас они постараются найти себе другой рекорд, побить который им покажется делом нетрудным. Через некоторое время они вернутся и станут просить регистратора зафиксировать их достижения.

Воспользовавшись передышкой, Джей-Джей распаковал чемодан. Одежды он с собой взял в расчете на неделю. Учитывая характер командировки, он не прихватил ничего слишком модного или парадного, за исключением, разумеется, форменного блейзера. Надев футболку, свободные легкие брюки с накладными карманами и кроссовки, Джей-Джей положил в карман блокнот, закрыл за собой дверь номера и вышел в холл, к стойке администратора.

— Как вам понравился номер, мистер Смит? — поинтересовалась у него молодая женщина, сидевшая за стойкой. — Вам удобно? Да, забыла сказать: ваш телевизор подключен к пятидесяти двум кабельным каналам.

— Отлично, — сказал Джей-Джей.

— Я могу вам чем-нибудь помочь? — спросила женщина.

— Видите ли, миссис…

— Наттинг. Меня зовут Мэг Наттинг. Так что я могу для вас сделать?

У нее было милое, даже, можно сказать, утонченное лицо с аккуратным острым носиком, а ее тонкая шея, казалось, вот-вот подломится под тяжестью копны роскошных темных волос.

Выждав буквально секундную паузу, Джей-Джей сказал:

— Я собираю информацию о человеке, который ест «Боинг-747».

— A-а, понятно, — медленно, чуть нараспев, протянула Мэг. — С Уолли дело такое… В общем, друзей у него мало, хотя ничего плохого о нем никто не скажет. Если хотите что-то узнать про него, спросите у мистера Скуфа. Он школьный учитель, ведет математику и всякую физику-химию-биологию. А кроме него… единственный человек, который мог бы вам помочь, — это Вилла Вайетт из нашей местной газеты.

— Вилла Вайетт, — повторил Джон, записывая имя в блокнот.

Мэг Наттинг немного подумала, а затем доверительно прошептала:

— Вы особо не раздумывайте. Вам нужна Вилла.

Первый звонок раздался спустя буквально несколько минут после того, как незнакомец заглянул в «Херефорд-инн». Какой-то доброжелатель сообщил, что человек, приехавший на «форде-таурусе» с номерами Омахи, настойчиво интересуется тем самым «боингом». За первым звонком последовал второй, за ним — третий… Через некоторое время все три телефонные линии редакции уже надрывались от поступающих звонков.

Вилла Вайетт повесила трубку и откинулась на спинку стула. Рано или поздно это должно было случиться. Шила в мешке не утаишь, и со временем такая сенсационная история неизбежно должна была просочиться во внешний мир. Но, несмотря на то что в жилах Виллы, фигурально выражаясь, текла не кровь, а типографская краска, ей эта сенсация была совсем не по душе.

Она закрыла глаза и пригладила ладонями светлые, песочного цвета, волосы. Затем, словно вдруг вспомнив о чем-то, она осмотрелась, нашла на столе старую резинку и быстро убрала распущенные волосы в хвост. От пачек газет, громоздившихся на столе и на полу, пахло свежей типографской краской. Вилле всегда нравился этот запах. Ее подружки любили ароматы цветов, кто-то восторгался запахом свежей выпечки, а Вилле всегда нравилось, как пахнет в типографии. Она привычным движением забросила ноги на стол — тот самый, за которым привыкла сидеть с детства, когда еще совсем ребенком наблюдала, как отец готовит к печати очередной номер местного «Экспресса». Он сам писал все статьи, проявлял фотографии, делал макет и набор, сам управлялся с полиграфическим прессом и сам же развозил газету подписчикам.

Раз в неделю отец словно обновлял маленький мир родного городка, доставляя последние новости прямо к порогу заинтересованных жителей. «Журналистика — благородное дело», — говаривал отец Виллы. В Супериор ежедневно доставляли прессу из столицы штата и из других городов, далеко за пределами округа Накелс, но ни одно из периодических изданий не могло сравниться с «Экспрессом» в том, что касалось освещения местных новостей. «Если газета становится слишком крупной и всеохватной, — говорил отец Виллы, — она утрачивает живую связь с читателями».

Вилла посмотрела на фотографию отца, стоявшую на письменном столе: очки в тонкой оправе, квадратный волевой подбородок, темные волосы, карие глаза… Отца сфотографировали сидящим на заднем опускающемся борту старенького пикапа, загруженного пачками газет. На этом самом «форде» 1967 года Вилла и по сей день развозила газеты по городу. «Какой смысл покупать новую машину, если старая на ходу?» — неизменно повторял отец.

Несколько лет назад он решил уйти на пенсию. Это решение он принял раньше, чем большинство мужчин его возраста. Сил у него еще было предостаточно, но он решил потратить их на то, чтобы написать книгу воспоминаний, попробовать себя в живописи, а главное — на то, чтобы почаще проводить свободное время, которого ему всегда так не хватало, с Мэй, своей женой. Решение оставить работу в газете далось ему нелегко. Несомненно, если бы Вилла не пошла по его стопам, он еще долго не передал бы управление издательской фирмой «Супериор паблишинг» в другие руки. Теперь же, спокойный за судьбу своего детища, он в свое удовольствие слушал прямые репортажи с бейсбольных матчей по радио, строчил что-то в толстых тетрадях и частенько выезжал с Мэй за город погулять. Время от времени, когда вся семья собиралась за ужином, он позволял себе высказать отдельные замечания по поводу макета газеты и подачи того или иного материала. Несмотря на отцовскую критику, Вилла прекрасно знала, что в общем и целом ему нравится, как она делает газету.

По правде говоря, она и сама гордилась своим «Экспрессом». Обычно еженедельник выходил на шестнадцати полосах. Иногда и это количество страниц приходилось сокращать вдвое, если рекламных объявлений оказывалось недостаточно. Как бы то ни было, детище Вайеттов получило несколько региональных премий и наград. Вилла заглянула в ленту новостей посмотреть, что происходит в мире. Нет, конечно, у нее и в мыслях не было бросить отцовскую газету и куда-то уехать. Но все же… Как бы сложилась ее жизнь, устройся она на работу в «Омаха уорлд геральд» или в «Сент-Луис пост диспэтч». Скорее всего, рано или поздно она поехала бы за границу работать иностранным корреспондентом, получала бы высокую зарплату, ей открыли бы солидный счет на представительские расходы, она бы дорого одевалась, перепробовала бы все самые экзотические блюда и обзавелась бы блестящими поклонниками. Вилла завидовала стильным, эффектным, уверенным в себе женщинам в элегантных костюмах и с идеальными прическами, которые с экрана телевизора рассказывали о войнах и голоде. Может быть, в один прекрасный день… А может быть, и никогда.

«Отсутствие новостей вовсе не является хорошей новостью», — любил говорить отец Виллы, опровергая известный постулат. В этот день писать было совершенно не о чем. «Кузнечики» — школьная команда, которую сама Вилла тренировала по вечерам трижды в неделю, — собирались на очередные соревнования Малой лиги. Но написать еще хоть пару строк на эту тему означало бы переполнить чашу терпения читателей. «Кузнечиками» все были сыты по горло.

У фермеров была горячая пора, все разъехались по полям, засеивая огромные пространства кукурузой и соей. Представитель окружной сельскохозяйственной инспекции обнаружил на территории района несколько очагов произрастания мускусного чертополоха — одного из шести сорняков, официально признанных властями штата Небраски «опасными и подлежащими уничтожению». Что ж, и эта «новость» не сходила с первой полосы «Экспресса» на протяжении уже нескольких недель.

В городе, словно вымершем на время посевных работ, за всю неделю случился только один маленький скандал, по поводу которого, пожалуй, стоило провести журналистское расследование. Дело заключалось в том, что владельца похоронного бюро Берла Граймса избрали в управляющий совет местной больницы. Старики брюзжали, что тут налицо «конфликт интересов». Не, странно ли, что один и тот же человек одновременно руководит похоронным бюро и учреждением здравоохранения. «Хоть лечи, хоть залечи — ему все выгода», — высказал кто-то из горожан общую мысль.

Вилла потянулась к телефону. «А что, — подумала она, — пора задать Берлу пару неудобных вопросов, достать его как следует, вывести на чистую воду». Если интервью пройдет удачно и публикация получится острой — глядишь, Берл Граймс и откажется от новой должности. Это была бы настоящая журналистская победа.

Что ж, так тому и быть.

От этих кровожадных мыслей Виллу отвлек зуммер громкой связи. В динамике послышался голос секретарши Айолы, в котором звучали незнакомые игривые интонации.

— Тут к вам посетитель… Мужчина.

— Какой еще мужчина? — удивилась Вилла.

— Вроде бы в Книге рекордов работает. Говорит, что хочет познакомиться с вами. — Пару секунд помолчав, Айола шепотом добавила: — А он ничего, симпатичный такой.

— Слушай, сделай одолжение, пошли его… В общем, скажи, что я занята, — произнесла в микрофон Вилла.

Знала она этих залетных столичных гостей. Слишком хорошо знала. В их захолустный городок частенько заглядывали всякого рода торговые агенты и коммерческие представители, и все они хищно высматривали легкую добычу. Все пытались произвести впечатление россказнями про другие города и страны. Обещали доверчивым провинциалкам красивую жизнь. Однажды, давненько уже, Вилла не устояла перед чарами одного такого проходимца. Тот парень занимался продажей дорогих книг в кожаных переплетах. Он не путал Йитса с Китсом и цитировал из «Илиады» по-гречески. Он много путешествовал и красочно об этом рассказывал. В общем, ему удалось пленить сердце Виллы. Но в один прекрасный день мистер Одиссей поехал отвезти заказ, да так в Супериор и не вернулся.

Тогда Вилла была гораздо моложе: она только-только вернулась в родной город после учебы в университете Небраски. Она долго, почти два года, приходила в себя после этого удара. Но прививка от наивности пошла Вилле на пользу: она повзрослела, стала сильнее и, само собой, дала себе слово никогда больше не попадаться на удочку.

Ее размышления прервал стук в дверь. Не успела она и рта раскрыть, как на пороге появился незнакомец. Выглядел он действительно неплохо: почему-то Вилла сразу обратила внимание на его глаза, голубизну которых выгодно подчеркивала густая синева блейзера с золотой вышивкой на нагрудном кармане.

Вилла машинально убрала ноги со стола и, не поздоровавшись, безразличным голосом сообщила незваному гостю:

— Если хотите сесть, сбросьте бумаги со стула на пол.

Незнакомец аккуратно переложил кипу бумаг, сел, чуть наклонился вперед и протянул Вилле визитную карточку.

— Жарко тут у вас, — сказал он.

— Кондиционер опять сломался, — ответила Вилла.

Не вставая со стула, она нагнулась, вытащила из розетки вилку радиоприемника и включила настольный вентилятор. Струю воздуха Вилла направила прямо на гостя:

— Так, наверное, полегче будет.

— Спасибо, — сказал он, — а то я прямо весь горю.

Вилла заметила, как блестит слегка облупившийся на солнце тонкий и прямой нос посетителя. Не ускользнула от ее внимания и блестящая золотая вышивка на нагрудном кармане его блейзера. Эффектно, ничего не скажешь.

— Ну что ж, господин регистратор рекордов, — произнесла Вилла, глянув на визитную карточку. — У меня сегодня много дел. Скоро очередной номер сдавать, так что времени почти нет. Говорите сразу, какое у вас ко мне дело.

Вилла потянулась к стоявшей на столе бутылке с водой и, поймав взгляд гостя на своих руках, мысленно пожалела о том, что ее ногти измазаны типографской краской, а не приведены в порядок в маникюрном салоне, как у всех нормальных женщин города. Она непроизвольно подняла руку к затылку, сняла резинку, которой были стянуты ее волосы, и энергично тряхнула головой.

— Хорошо, дело так дело, — согласился Джон Смит. — Буду краток: мне посоветовали обратиться к вам по поводу человека, который ест самолет.

— И кто это вас на меня навел, позвольте спросить?

— Мужчины никогда не выдают своих информаторов.

— А женщины — своей информации, — последовал незамедлительный ответ.

Оба рассмеялись. Похоже, первый раунд закончился вничью. Напряжение чуть спало, но, заметив, что взгляд гостя скользнул с ее лица вниз, на платье, Вилла снова насторожилась. Джон тем временем продолжил говорить:

— Я с утра успел повидаться с Уолли Чаббом. По правде говоря, без большого толка. Уолли не горит желанием мне помочь, как, впрочем, и другие, с кем я успел познакомиться в вашем городе. Вот я и подумал: раз уж вы представляете местную прессу, то, может быть…

— Подождите, а что это будет за рекорд? В какой, собственно говоря, категории?

— Люди и самолеты, — мгновенно нашелся Джей-Джей. — У нас в книге есть специальный раздел, посвященный всему необычному, связанному с авиацией. Поедание «боинга» пойдет, я думаю, сразу после рубрики, которая у нас называется «Перетаскивание самолетов». Несколько лет назад один австралиец по имени Дейви Хаксли сумел перетащить «Боинг-747» на расстояние двести девяносто футов и шесть дюймов за минуту и двадцать семь целых семь десятых секунды.

Лицо Джона преображалось и расцветало, когда он начинал оперировать цифрами. Вилле нравился тембр его голоса — глубокий, насыщенный. «Наверное, баритон, — подумала она, — хотя черт его знает».

— Командный рекорд был установлен группой из шестидесяти человек в Лондоне. Они перетащили «Боинг-747» на расстояние триста двадцать восемь футов за пятьдесят девять целых и тринадцать сотых секунды.

— Вы полагаете, эти цифры кого-то впечатляют?

— Конечно.

— Нисколько, — заявила Вилла. — Вся эта ваша статистика — просто мышиная возня.

— Такая уж у меня работа, — сказал Джон, смущенно вертя между пальцами карандаш.

— Извините, я не хотела вас обидеть, — тут же пошла на попятный Вилла. — Просто меня лично все эти цифры не впечатляют. И вы, пожалуйста, не считайте, будто все здесь только и мечтают, чтобы вы почтили нас своим вниманием.

При этих словах гость явно погрустнел. «Напрасно я так резка с ним, — подумала Вилла. — В конце концов, этот парень с тонким носом и приятным голосом просто делает свою работу». Ничего не поделаешь, после истории с мистером Одиссеем Вилла не жаловала залетных гостей из большого мира. С ними нужно все время быть начеку. Нужно стоять на страже интересов города — ну и собственного спокойствия тоже.

— Вы только объясните мне, очень вас прошу, — подавшись вперед, снова обратился к журналистке Джей-Джей, — почему Уолли ест самолет? Зачем ему это?

— А разве я говорила, что у нас кто-то ест самолет?

— Понимаете ли, мисс… — Джей-Джей выждал паузу.

— Зовите меня просто Вилла, — предложила она; что ж, как минимум это короткое перемирие.

Джей-Джей улыбнулся, отчего на левой щеке у него появилась очаровательная ямочка, и сказал:

— Вилла, я там был и сам видел: он действительно ест самолет. Я прекрасно знаю, что происходит на одинокой ферме посреди кукурузного поля. И по-моему, это невероятная, потрясающая история.

— Я так не думаю, — твердо отрезала Вилла.

— Человек поедает «боинг», и здесь это никого не удивляет?

— Нет, у нас это никого не удивляет.

— А мне кажется, это все-таки посущественнее того, о чем я прочел сегодня в вашей газете: «В воскресенье вечером миссис Бодкин собирается заглянуть к миссис Топпин на чашку кофе».

— Сделайте одолжение, избавьте меня от лекции по азам журналистики, — холодно сказала Вилла, вставая из-за стола и всем своим видом давая понять, что разговор окончен. — Выход найдете?

Джон, пошатываясь, выбрался из офиса редакции на залитую солнцем улицу. Он немного постоял, прислонившись к стене, опасаясь, что если сделает еще хоть шаг, то непременно упадет.

Она его заворожила, эта Вилла Вайетт, блондинка с глазами цвета карамели и с длинными загорелыми ногами. Едва переступив порог ее кабинета и увидев, как она сидит закинув ноги на стол, откинувшись на спинку кресла, Джей-Джей почувствовал, что дофамин так и хлынул в его вены. Струя воздуха от вентилятора только усилила пьянящее чувство, расстреляв Джей-Джея в упор потоком феромонов, которых мощный толчок крови доставил прямиком в мозг, в гипоталамус.

Во время недолгого разговора с Виллой Джей-Джей с трудом заставлял себя придерживаться интересовавшей его темы. Нет, он, конечно, помнил, что ему нужна информация об Уолли Чаббе, но больше всего на свете ему хотелось разузнать об этой женщине. О Вилле Вайетт, единоличной хозяйке, издателе и редакторе газетенки, выходящей в каком-то богом забытом городишке штата Небраска.

Джей-Джей прекрасно понимал, что этот всплеск эмоций закончится очередным разочарованием. Тем не менее стоило ему вспомнить о женщине, бесцеремонно выпроводившей его из своего кабинета, как все сомнения относительно природы его чувства вмиг исчезали и он понимал, что бороться с этим бесполезно.

Джей-Джей вдруг отчетливо осознал, что пропал: его угораздило не просто заблудиться, а навсегда сгинуть в этом крохотном городке с несколькими улицами и единственным светофором.

Супериор, без сомнения, знавал в своей истории и лучшие дни. Судя по всему, пионеры-переселенцы действовали с размахом, прокладывая широкие улицы с пропорционально широкими тротуарами. Джей-Джей бодрым шагом двигался по Четвертой Восточной улице по направлению к центру города. Господи, как же далеко он сейчас был от Четвертой Восточной улицы Манхэттена! Воздух здесь пах землей, зерном и кукурузой. Впереди, по левую руку, за железнодорожным разъездом маячили башни-близнецы — огромные, впившиеся в небо колонны элеватора. Джей-Джей прошел мимо основательного кирпичного здания почты. Висевшая на дверях табличка гласила, что почтовое отделение после полудня закрыто.

Все это, конечно, было занятно с точки зрения столичного жителя, может быть, по-своему даже мило, но Джей-Джей никак не мог взять в толк, что делает Вилла в этом захолустье. Неужели она не понимает, что этот город — дыра, из которой нужно выбираться во что бы то ни стало. Это ведь даже не город, а так, горстка домов на перекрестке двух шоссе. Наверняка большая часть молодежи уезжает отсюда в крупные города, как это происходит во всех без исключения городках и поселках на Великих равнинах. Здесь, в глуши, остаются лишь те, кому нечего делать на новом месте, — старики да привязанные к земле фермеры. Население таких вот провинциальных городков сокращается год от года. Это как медленная смерть от удушья: с каждым вдохом жизни в тщедушном теле становится все меньше и меньше.

Перед кафе, над которым красовалась вывеска «Замори червячка», были припаркованы несколько видавших виды пикапов. Обойдя машины, Джей-Джей открыл дверь с сеткой от насекомых и вошел внутрь. Он забыл, что наступило обеденное время, и никак не ожидал, что в небольшом зале окажется столь многолюдно и жарко. Старенький вентилятор под потолком бесцельно вращал лопастями, даже не пытаясь создать подобие ветерка. Джей-Джей увидел, что один из столиков освобождается: мужчина в клетчатой рубашке и бейсболке, натянутой на уши, выложил чаевые на клеенчатую скатерть.

Джей-Джей сел за столик и попросил официантку, симпатичное личико которой навсегда, казалось, приняло профессиональное выражение смирения и услужливости, принести ему кофе.

Звонко брякнув чашкой о стол, едва не расплескав кофе, девушка привычно добавила:

— Десерты и фирменные блюда — в меню на столе.

За соседним столиком сидели пожилая женщина и мужчина средних лет. Вдруг они оба оторвались от еды, и женщина, обращаясь к парню за кассой, спросила:

— А можно воспользоваться вашей мухобойкой?

— Разумеется, — с готовностью отозвался кассир.

— Джимми, пожалуйста, сходи принеси мухобойку.

— Хорошо, мамочка, — ответил ей мужчина и неуклюже поднялся со стула.

Он прошаркал к прилавку, снял с крючка висевшую на стене мухобойку и вернулся к своему столику.

— Ну давай, Джимми, разберись с ними.

Мужчина с удовольствием шлепнул по столу мухобойкой.

— Ну как, попал?

— Да, мама, — радостно ответил мужчина.

— Молодец, сынок, умница. Что-то их в последнее время много развелось. Вроде и дверь, и окна закрыты, а куда ни посмотришь — везде мухи.

Джей-Джей вдруг почувствовал, что уже не так голоден, как ему казалось несколько минут назад.

— Эй, приезжий, — произнес кто-то совсем рядом.

Поняв, что обращаются к нему, Джей-Джей оглянулся. Сбоку и немного позади от него стоял мужчина в рабочем комбинезоне. Этот человек, судя по всему, едва сдерживался, чтобы не расхохотаться.

— Ты насчет Джимми и его мамаши особо не парься. Они хоть и с тараканами, но смирные, мухи не обидят. — Радуясь собственному каламбуру, незнакомец рассмеялся во весь голос. — Не возражаешь, если я присяду? — Не дожидаясь ответа Джей-Джея, он отодвинул соседний стул.

— Пожалуйста, конечно садитесь.

— Меня зовут Райти Плауден, — представился незнакомец. — У меня тут ферма неподалеку, четверть квадратной мили своей земли, еще столько же арендую.

— Джей-Джей Смит.

Рукопожатие Райти было крепким до боли. Его шершавая, задубевшая ладонь на ощупь была точь-в-точь как наждачная бумага. Выглядел он лет на шестьдесят: седая борода, вокруг зеленых глаз — белые морщинки на загорелой коже. Из-под джинсового комбинезона выглядывал воротник старенькой рубашки, на ногах тяжелые ковбойские сапоги.

— Ты, надеюсь, не из этих будешь… не из вегетарианцев? — осведомился Райти. — У нас в «Замори червячка» таким особо и есть-то нечего. Здесь все, что вкусное, то, во-первых, от коровы отрезано, а во-вторых — хорошенько прожарено. Так что про диету и здоровую пищу можешь забыть.

Рядом со столиком материализовалась официантка, и Райти привычно заказал чизбургер и картошку фри.

— Вам с каким сыром? — спросила девушка. — С белым или желтым?

— Наверное, с желтым.

— Ну и мне то же самое, — решил Джей-Джей.

Дождавшись, когда официантка отойдет от столика, Райти наклонился поближе к Джей-Джею и прошептал:

— Она дома убирается и пылесосит всегда нагишом.

— Да ну? — удивленно и недоверчиво воскликнул Джей-Джей.

— Серьезно. Раздевается догола — и давай орудовать пылесосом. Ну, по крайней мере, мне так рассказывали. — Пальцы Райти клещами сомкнулись на горлышке бутылки с кетчупом. — У нас ведь здесь всяких психов и извращенцев не меньше, чем у вас в больших городах. Просто мы здесь все про всех знаем — ну и присматриваем за теми, кто с придурью, чтобы не натворили чего-нибудь.

Сказав это, Райти снова расхохотался и, неожиданно для Джей-Джея, не столько спросил, сколько уточнил:

— Ты, значит, к нам из-за самолета приехал.

— Ну да.

— И ты собираешься напечатать про это в своей Книге?

— Если смогу все проверить и подтвердить.

— С чего начинать собираешься?

— Для начала я бы хотел убедиться в том, что этот парень действительно ест свой «боинг».

Райти почесал бороду и сказал:

— Вот тут я тебе ничего определенного не скажу. Сам, своими глазами я этого не видел.

— А кто видел? Кто-нибудь может это подтвердить?

— Что-то я сомневаюсь, — задумчиво произнес Райти. — Наш Уолли — парень необщительный. У него на ферме мало кто бывает. Нет, мы, конечно, все слышим, как у него в амбаре каждый день молотилка работает. Продолжается это уже много лет — с тех пор, как самолет рухнул на его поле. Хотя кто его знает, может быть, Уолли просто тихо-мирно готовится к концу света, делает запасы на случай Армагеддона. Вот захватит ООН власть над миром — а у него все предусмотрено, попробуй возьми его.

— Вы сами верите в то, что сейчас говорите?

Райти откинулся на спинку стула и поковырялся в зубах зубочисткой.

— Ты ведь в командировке? — осведомился он. — В смысле, тебе обед оплачивают?

— Оплачивают, — подтвердил Джей-Джей, давно переставший удивляться подобной бесцеремонности.

Райти заказал себе еще один чизбургер и молочный коктейль.

— Уолли — хороший парень, — сказал он, — и, если честно, никто не знает, зачем он это делает. Наш врач думает, что это болезнь такая, как же он ее называл? Пика-что-то, пикация?.. пикацит?.. пикацизм?.. Ну, в общем, это как у детей, которые то мел едят, то землю в рот пихают. А Уолли ест самолет. Может быть, у него опухоль какая в мозгу, от этого, говорят, люди тоже чудить начинают. А вот Салли, моя жена, считает, что у Уолли проблема психологическая, так она выражается. Не то у него навязчивое отвращение, не то отторжение, не то еще что-то… — Осмотревшись по сторонам и понизив голос, Райти добавил: — Те из наших, которые в церковь ходят, говорят, будто он одержимый. Мол, в него дьявол вселился.

— Сколько людей, столько мнений, — уклончиво прокомментировал Джей-Джей. — Вы-то сами что по этому поводу думаете?

Райти опять откинулся на спинку и почесал бороду. Помолчав несколько секунд, он сказал:

— А что гадать-то? Дело ясное: у Уолли мозги от любви переклинило. Вот и все. Бывает.

— Что-то не верится, — задумчиво произнес Джей-Джей. — Неужели правда?

— Я зря говорить не стану. Это все началось, когда они еще в пятом классе, кажись, учились. Уолли по уши влюбился в одну местную девчонку, так до сих пор и сохнет по ней. Всю жизнь он пытается доказать ей свою любовь. Да он бы, наверное, дал себе руку отрубить, только бы завоевать ее сердце.

Джей-Джей спешно записывал все в блокнот. Человек поедает самолет из-за несчастной любви… Что может быть лучше для публики? С таким материалом продажи нового выпуска Книги подскочат до небес. Джей-Джей вновь обрел спокойствие и уверенность в себе. Эйфория и легкое помрачение рассудка, вызванные знакомством с Виллой, отступили на задний план.

— Вообще-то, мы давно перестали обращать внимание на Уолли, — продолжал свой рассказ Райти. — Его уже не переделаешь. Таким он вырос, таким и останется. А наше дело — жить себе да помнить, что рядом с нами есть такой странный парень.

Шмяк! За соседним столиком вновь взялись за мухобойку.

— Молодец, Джимми, умница, — похвалила сына пожилая женщина. — Вот видишь, еще одну убил.

Входная дверь распахнулась, и на пороге появилась сначала женщина в униформе медицинской сестры, а следом за ней — Вилла, легкое хлопчатобумажное платье которой солнечные лучи на миг просветили насквозь. Джей-Джею почудилось, будто он успел во всех деталях разглядеть стройный силуэт журналистки.

— А я думала, вы здесь проездом. Только притормозите в нашем городке — и сразу дальше, — обронила она, проходя мимо столика, за которым сидел Джей-Джей.

— Веди себя прилично, — по-отечески одернул ее Райти. — Человеку, может быть, у нас понравилось.

— Ну да, конечно, — отмахнулась Вилла. — Знакомьтесь: моя подруга Роза. Ну а это мистер Смит из Нью-Йорка.

У Розы были темные глаза и пухлые щеки, присыпанные щепоткой веснушек. Волосы, длинные и прямые, доставали ей до середины спины. Белая сестринская униформа была идеально выглажена, а на лацкане висел лаконично оформленный значок: желтый кружок со «смайликом».

— Рада познакомиться, — произнесла Роза.

— Очень приятно, — отозвался Джей-Джей.

Вилла взяла Розу за рукав и потянула ее за собой. Потом обернулась и бросила на прощание:

— Всего доброго, мистер Смит. И кстати, не верьте ничему из того, что будет рассказывать Райти. Ни единому слову. Если вы еще не поняли, так я вам объясню: он просто старый дурень.

Джей-Джей проводил ее взглядом. Женщины заняли столик в дальнем конце зала. Джон удивился себе: почему он не предложил им присоединиться к их с Райти обществу? В присутствии Виллы он словно оцепенел.

— Ладно, на чем я остановился? — донесся до его сознания голос Райти.

Ответа на этот вопрос у Джей-Джея не было. Он совершенно забыл, на каком месте их разговор был прерван появлением Виллы и Розы. Порывшись в своих записях, он пробормотал:

— Сейчас-сейчас… А, вот: Уолли ест самолет из-за неразделенной любви. — Отхлебнув холодного чая, Джон задумчиво произнес: — Из-за обыкновенной женщины так с ума не сходят. Наверное, она какая-то особенная. Наверное, мне стоит с ней познакомиться. Где ее можно найти?

— А чего ее искать? — хитро подмигнув Джону, сказал Райти и бросил взгляд в сторону Виллы. — Ты с ней уже познакомился.

 

ГЛАВА 5

«В таких местах все должно происходить просто и понятно», — пытался убедить себя Джей-Джей. Здесь и город маленький, и жизнь простая, даже заблудиться негде. Как двухполосная дорога. Одна полоса туда, другая обратно. Никакой свободы выбора. И при всем том Джей-Джей не знал, что делать дальше.

Он пытался сосредоточиться на «боинге», но Вилла не шла у него из головы. Он прекрасно понимал, что мысли о ней и попытки познакомиться поближе принесут ему одну головную боль. В конце концов, он приехал сюда, чтобы зафиксировать мировой рекорд, а вовсе не для того, чтобы перейти дорогу Уолли. И все же он ничего не мог с собой поделать. Он чувствовал непреодолимую тягу к этой женщине, влечение, которое формировалось помимо его желания и воли — на уровне химических реакций, происходящих в организме.

Ему хотелось узнать ее. И ему хотелось зафиксировать рекорд. В этом он был абсолютно уверен. Вот только надежды на то, что он сможет достигнуть обеих целей, у Джона Смита с каждой минутой становилось все меньше.

Он в очередной раз посмотрел в зеркало заднего вида и вновь увидел в нем все того же мальчишку на велосипеде. Этот парень следовал за ним неотступно по всему городу. Сначала он доехал за Джей-Джеем до мэрии, потом проследовал за ним к банку, затем — в торговый центр на главной площади. Держался он на вполне безопасной дистанции — футов пятьдесят или около того. Отдыхал парень, судя по всему, в те минуты, когда Джей-Джей заходил в кафе или магазины. Для того чтобы не упустить машину гостя из виду, юному велосипедисту приходилось крутить педали изо всех сил. К счастью, ездить быстро в этом городке было не принято, и к тому же мальчишка отлично знал местность: он то и дело срезал углы по каким-то проездам между домами и по зеленым лужайкам.

В первый раз Джей-Джей заметил мальчишку еще в кафе «Замори червячка». За годы бесконечных командировок он привык к тому, что в маленьких городках за ним частенько увязываются местные дети и даже подростки. Иногда такой интерес к его особе не был даже связан с Книгой рекордов. Ребята просто рады были любому поводу убить время и хоть как-то развлечься. Кроме того, у туриста — особенно если, например, подсказать ему дорогу — всегда можно выпросить какой-нибудь сувенир: ручку, значок, а если повезет, то и футболку.

Этот парнишка, впрочем, не был похож на других. Он не подходил к Джону вплотную, не пытался заговорить с ним, он просто наблюдал за приезжим. Когда Джей-Джей зашел в аптеку, мальчик остался на улице и продолжал смотреть на него сквозь витрину. Он совершенно не прятался. Его присутствие не должно было остаться тайной, но, судя по всему, мальчик не хотел мешать незнакомому человеку и предпочитал держаться на расстоянии.

Джей-Джей объехал площадь, посмотрел в зеркало и убедился в том, что загадочный преследователь не отстал от него. Джон постоял на перекрестке чуть дольше, чем было необходимо, подсознательно давая мальчишке возможность догнать себя, а затем включил сигнал правого поворота. Он проехал мимо кинотеатра, миновал библиотеку, пересек Блум-стрит и подъехал к молочному кафе. Здесь он припарковал машину и, не оглядываясь, зашел внутрь заведения.

Он заказал у прыщавой девочки-подростка, которая сидела за кассой, два молочных коктейля и выбрал себе место за пластмассовым столиком, причем так, чтобы через окно видеть ожидающего на улице мальчишку.

— Мисс, моту я вас попросить об одном одолжении? — обратился Джей-Джей к юной кассирше, которая одновременно была и официанткой. — Не могли бы вы отнести один из этих коктейлей вон тому мальчику с велосипедом?

— Да, конечно, — ответила девочка.

— Вы, случайно, не знаете, кто он такой? — поинтересовался Джей-Джей.

— Конечно знаю, — ответила ему собеседница. — Это Блейк, в школе последнее чмо.

Вторая девушка, стоявшая за прилавком, согласилась с мнением подруги:

— Пай-мальчик, любимчик учителя.

— А вы и есть тот человек из Книги рекордов? — набравшись смелости, поинтересовалась первая девушка.

— Ну да, это я.

— А вы не помните, когда и где был сделан самый большой молочный коктейль в мире?

— Ну, это просто, — с улыбкой ответил Джон Смит. — Дело было в Англии несколько лет назад. Там в один прием приготовили четыре тысячи триста тридцать три галлона молочного коктейля с клубникой.

Девочки захихикали.

— И можете мне поверить, — заверил их Джей-Джей, — он был куда менее вкусным, чем этот. — В доказательство своих слов он залпом выпил чуть ли не половину своего коктейля.

Одна из девушек, взяв второй стакан, вышла с ним на парковку и протянула его мальчишке с велосипедом.

_____

— Спасибо, мистер, — с довольной улыбкой во всю физиономию сказал Блейк.

Он прислонился к белой стене здания и стал неспешно, с расстановкой потягивать коктейль через соломинку. У него были непослушные светлые волосы, а не по размеру длинная красная футболка с эмблемой университетских команд штата Небраска доходила ему почти до колен.

— Дай-ка попробую угадать, — предложил Джей-Джей. — Ты — «Тот, Который Знает».

— Точно, — кивнув, ответил Блейк. — Я был уверен, что вы приедете, когда получите мое письмо.

— Да уж, трудно было бы удержаться от соблазна, — признался Джей-Джей. — Как твой змей поживает?

— Да все никак не доделаю.

— Площадь самого большого в мире змея пять тысяч девятьсот пятьдесят два квадратных фута, — сообщил парню Джей-Джей.

— Да, я знаю. Мой, конечно, не такой большой. Я пока тренируюсь.

— Интересно, а какой же тогда ты собираешься ставить рекорд?

— Сами увидите, — загадочно ответил Блейк.

— А сейчас не расскажешь?

— Нет, пока не могу.

Мимо них по улице протарахтел старенький трактор. Сидевший за рулем фермер поправил сбившуюся набок шляпу.

— Ладно, — сказал Джей-Джей. — Давай тогда поговорим об Уолли Чаббе. Как думаешь, кого здесь можно расспросить о нем? Может кто-то помочь подружиться с ним?

— Мой учитель по математике и физике — его лучший друг, — сообщил Блейк. — Это он, мистер Скуф, помог Уолли построить волшебный аппарат, который стоит у него в сарае.

— Что еще за волшебный аппарат?

— Машина такая, которая металл пережевывает. Она измельчает куски обшивки и других деталей самолета. Как бы иначе Уолли ел его? А так — все просто: засовывает очередной кусок самолета в свой аппарат, тот перемалывает металл в опилки, и Уолли добавляет их себе в еду.

— Значит, ты тоже знаком с этим парнем?

— Да, я помогаю ему, когда нужно урожай собирать. Он, кстати, и платит хорошо. Другие ребята не хотят у него работать: думают, что он странный. А мне он нравится.

— Когда я приехал к нему, чтобы обсудить его странное хобби, он встретил меня не слишком дружелюбно, — заметил Джей-Джей. — Как думаешь, через тебя можно будет познакомиться с ним поближе?

— Конечно, мистер. Я вам помогу. Но чур, и вы мне помогите. — Блейк допил коктейль до последней капли и даже облизал соломинку. — Я ведь вам не просто так написал.

— Ты про змея? — уточнил Джей-Джей.

— Я же сказал: скоро сами увидите.

Двусмысленная надпись по поводу «наказания на месте», которое будет применено к незваным гостям, появилась на воротах фермы Уолли Чабба не случайно. Ему действительно не нравилось, когда на его территорию заявлялись посторонние, отвлекали его от работы. Вот и сейчас ему предстояло засеять множество акров земли, а времени было в обрез: сильный и порывистый восточный ветер обещал принести с собой дождь. А тут, как назло, снова приперся этот парень из Книги рекордов. Неужели он ничего не понял? Вроде бы ясно было сказано: «Пошел вон, здесь с тобой разговаривать никто не собирается».

— Я же вам уже говорил и могу снова повторить: меня ваша книга не интересует, — проворчал фермер, усаживаясь на сиденье трактора, который казался под этаким здоровяком почти игрушечным. На Уолли был джинсовый рабочий комбинезон и бейсболка.

Парень из Книги рекордов и Блейк стояли плечом к плечу и смотрели так, словно никогда в жизни не видели фермера на стареньком двухцилиндровом тракторе. Уолли Чабб вздохнул, снял бейсболку, вытер ею лоб, затем встал с сиденья и спрыгнул на землю. Теперь он оказался буквально в нескольких футах от Джей-Джея и смотрел ему прямо в глаза — сверху вниз.

— Послушайте меня внимательно. Я не хочу ничего знать ни про какие рекорды.

— Ну пожалуйста, Уолли, — взмолился Блейк. — Это же будет так круто.

— «Круто»? С каких это пор мне стало интересно то, что «круто»? Я думал, ты меня давно знаешь. «Крутое» меня не интересует. И тебе, кстати, не советую этим увлекаться.

— Послушайте, — обратился к фермеру Джей-Джей. — Все, о чем я прошу, — это чтобы вы разрешили мне замерить и подтвердить все то, что вы и так делаете. Тогда я смогу занести эти сведения в очередное издание Книги. Мне просто нужно увидеть, как вы едите этот самолет. Ну, естественно, мне потребуется сделать несколько фотографий. И разумеется, я должен оказаться здесь, когда вы будете его доедать. Только после этого ваше достижение будет не просто занесено в Книгу, но и объявлено мировым рекордом.

— Нет, вам точно к врачу нужно — слух проверить, — со вздохом сказал Уолли. — Повторяю для глухих: мне это неинтересно! — Последние слова фермер почти прокричал. Сердито посмотрев на Блейка, он добавил: — Я вообще не понимаю, какого черта ты его сюда притащил. Признаться, я думал, ты парень сообразительный. А оказалось — дурак, как и все остальные.

— Уолли, ну не сердись, — все тем же просительным тоном произнес Блейк. — Подумай только, как это здорово: ты установишь рекорд и прославишься!

Уолли вновь залез на сиденье трактора и оттуда приказал:

— Убирайтесь с моего участка. Обоих, кстати, касается.

— Хорошо-хорошо, — поспешил согласиться Джей-Джей. — Я ухожу. — Затем, выждав небольшую паузу, он выложил свой последний козырь: — Подумайте только вот о чем: если вы станете мировым рекордсменом, это наверняка произведет впечатление на Виллу.

— Точно, — подхватил Блейк. — Все девчонки будут от тебя без ума.

Уолли почесал лоб и мрачно произнес:

— А я разве что-то говорил про Виллу? Не вздумай вмешивать ее в это дело.

— Если вы хотите произвести на нее впечатление, установите мировой рекорд, — спокойно повторил Джей-Джей.

— Я не хочу никаких рекордов.

— Да поймите вы наконец: вы не только прославитесь сами, но и сделаете Супериор известным городом. Сюда будут приезжать люди со всего мира. Вас будут показывать по телевизору, ваши фотографии появятся на обложках журналов…

— Вы не на того напали. Ни в чем таком я не нуждаюсь. Все, что мне нужно, у меня есть. — Уолли положил одну руку на руль трактора, а другой взялся за рычаг газа. — Идите лучше посмотрите, как Блейк будет запускать своего змея. А у меня и без вас забот хватает. Вовремя не посеешь — без урожая останешься…

— Погодите-ка, — перебил собеседника Джей-Джей. — Вы никогда не слыхали про Мишеля Лотито?

— Про кого?

— Про Мишеля Лотито. Это один мой знакомый. Самый известный в мире всеядный человек.

— Это в каком смысле? — заинтересовался Блейк.

— Мы называем его «месье Манжту» — это по-французски «мистер Всеядный». Он родом из деревни под Греноблем, а известен стал тем, что на протяжении тридцати пяти лет глотал металл и стекло, каждый день съедал по нескольку фунтов. Я лично засвидетельствовал поедание этим человеком восемнадцати велосипедов, пятнадцати тележек из супермаркета, семи телевизоров, шести подсвечников, двух кроватей, пары лыж, бронзового гроба, компьютера…

— Круто, — выдохнул Блейк.

— Ко мне это отношения не имеет, — заявил Уолли.

— А вот тут вы ошибаетесь, — возразил Джей-Джей. — Помимо прочего, я зафиксировал самое большое достижение Мишеля. Я даже специально приехал в Каракас, где ему отдали на съедение самолет. Это была «Сессна-150». Одномоторный двухместный самолетик.

— Ну и что? — пожал плечами Уолли.

«И то верно, — подумал Джей-Джей. — Никакая „Сессна“ не идет в сравнение с, Боингом-747“». Вслух же он продолжил убеждать собеседника:

— Когда Мишель стал обладателем мировых рекордов, женщины начали бегать за ним буквально толпами. Поверьте, у него появилось столько поклонниц, что он не знал, куда от них деваться. Благодаря рекордам он нашел себе жену, Марселлу. Так что, поверьте, если вы попадете в Книгу рекордов, тем более с таким выдающимся достижением, и у вас в жизни тоже все наладится. Вы получите все, о чем мечтали.

— Я подумаю, — смилостивился Уолли. Мысленно он уже прикидывал, что сказала бы по этому поводу Вилла. Сам он никогда не говорил с ней о самолете. Если они встречались в городе, Вилла всеми способами избегала в разговоре этой темы. В ее газете за столько лет не появилось ни строчки, ни единого слова об упавшем самолете. Что-то подсказывало Уолли, что шумиха, которая начнется из-за его мирового рекорда, не просто не понравится Вилле: она может не на шутку разозлиться. А такого Уолли позволить себе не мог.

И все-таки, наверное, этот Всеядный в чем-то прав. Наверное, игра стоит свеч. Перегнувшись через руль, фермер посмотрел Джону в глаза и сказал:

— Послушайте, если чье-то мнение меня и волнует, так это мнение Виллы. Если она решит, что этот рекорд никому не нужная ерунда, — можете сразу забыть, как меня зовут. Но если она одобрит вашу затею, тогда ладно, будет вам рекорд.

 

ГЛАВА 6

Вечерние сумерки еще не настали, а над школьным стадионом уже включили искусственное освещение. Мальчики и девочки в форме двух разных команд заняли свои позиции перед последним иннингом. Игра шла напряженно, и ее исход зависел буквально от нескольких оставшихся подач. Тем не менее зрители, собравшиеся на трибунах, не столько следили за матчем, сколько обсуждали приезд в город человека из Книги рекордов.

Вилла сидела в первом ряду вместе с запасными игроками, и ей было отлично слышно все, что говорилось на трибунах. Миссис Орвиль Клаппенфус, секретарь Исторического общества округа Накелс, была абсолютно уверена в том, что этот мировой рекорд будет первым, который установит уроженец Супериора. Дональд Квуджи, представитель Сельскохозяйственного агентства штата, высказывал свои опасения по поводу того, что Уолли наверняка нарушает какие-то правила, установленные Комитетом по продовольственному и лекарственному снабжению, и все больше склонялся к мысли о том, что рано или поздно этого чудака упекут в тюрьму.

Вилла старалась не обращать внимания на эти разговоры. В конце концов, она здесь по совершенно другому делу: ей поручена важная обязанность — записывать текущий счет в официальном протоколе игры. Участвовать в суете, которая поднялась вокруг «боинга» и Уолли, она не желала. Кроме того, Вилла была уверена в том, что попытка установить мировое достижение ни к чему хорошему не приведет. Чем попадание в Книгу рекордов могло навредить городу, Вилла сформулировать бы не смогла. Но интуитивно она чувствовала опасность. Мужчина, представлявший Книгу рекордов, был как будто неплохой человек, даже славный. Он показался ей неглупым и воспитанным. Но что будет с ее родным городом, если он вдруг окажется в центре внимания всего мира? Что будет, если у горожан забрезжит надежда, а потом мечта в одночасье рухнет? Сможет ли Супериор оправиться после такого жестокого удара?

Очередной мяч угодил между игроками, что дало возможность подающей команде попытать счастья еще раз. Зрители радостно подбадривали обе команды. Еще девчонкой Вилла играла в школьной софтбольной команде на этом же самом стадионе. Руки у нее были сильные, и ее подачи выбивали из игры многих мальчишек. Отец с удовольствием отмечал успехи дочери в репортажах о местных соревнованиях. Вилла пробовала свои силы практически во всех видах спорта, даже в недавно разработанном более мягком варианте американского футбола. Этот опыт пригодился ей, когда она стала журналисткой. Люди чувствовали, что автор репортажа понимает, о чем пишет, и страницы, посвященные спорту, всенеизменно пользовались популярностью.

Вилла посмотрела на часы. До последнего городского события, которое должно было состояться в этот день, оставалось совсем немного времени. Аукцион начинался в шесть. Вилла подозвала к себе одного из менеджеров команды — тощего мальчишку-подростка, стриженного под ежик и с серьгой в ухе.

— Вирджил, — обратилась она к нему, — сделай мне одолжение: когда матч закончится, сообщи, с каким счетом ребята сыграли последний иннинг.

— Будет сделано.

— И еще: передай Мисси, что ей нужно тренировать выдержку. Слишком уж рано она бросается навстречу мячу и потому часто промахивается.

— Все передам, — выслушав тренера, пообещал Вирджил.

Вилла подбежала к машине, завела ее и помчалась (если это слово было вообще применимо к старому, еле передвигающемуся пикапу) на другой конец города. Вскоре она подъехала к усадьбе семьи Стэк.

Поторговаться на аукционе собрались человек двести, в основном окрестные фермеры. Они молча ходили по двору усадьбы, внимательно разглядывая выставленные на продажу имущество и сельскохозяйственное оборудование. Стэки обрабатывали земли вокруг Супериора по берегам Республиканской реки на протяжении ста лет. К сожалению, в последние годы дела у них шли все хуже и хуже, а недавнее снижение цен на сельскохозяйственную продукцию и вовсе подкосило их благосостояние. В конце концов банку ничего не оставалось делать, как объявить их банкротами и пустить заложенное имущество с молотка.

За последние несколько лет Вилле много раз приходилось писать репортажи о подобных аукционах. Фермеры были вынуждены прощаться со своими тракторами и комбайнами, а политая их потом земля за бесценок доставалась крупным агропромышленным корпорациям из Чикаго и Сент-Луиса. Чаще всего эти репортажи были посвящены судьбам друзей и старых знакомых Виллы, а также их родственников. Семья за семьей сдавалась после тяжелой, изнурительной борьбы за сохранение привычного образа жизни. Неделя за неделей почти в каждом номере «Экспресса» появлялись сообщения и репортажи об аукционах, банкротствах и ликвидации ферм. Супериор, такой, каким Вилла его знала, действительно умирал.

Журналистка подошла к старому клену, под которым наскоро соорудили помост для аукциониста. Этот человек был своего рода странствующий артист, рыцарь своего дела. Он постоянно ездил из города в город и делил свое время примерно поровну между Айовой, Канзасом и Небраской. Вилла давно знала его. Говорил он скороговоркой и вообще старался завершить аукцион как можно быстрее. Ощущение было такое, будто он считал, что если уж необходимо сделать грязную работу, то покончить с ней лучше поскорее — чтобы не растягивать мучения людей, имущество которых распродается за гроши. Неподалеку от аукциониста, в тени раскидистого клена, стояли Бад и Джина Стэк. Почти не поднимая глаз, они смотрели в землю перед собой и молчали.

Продажа первого же лота вызвала гул и ропот в собравшейся толпе. Бад Стэк сжал кулаки и с трудом сдержался, чтобы не наброситься на соседа, купившего его любимый трактор за каких-то пять тысяч. Джина, не тая горя, плакала во весь голос, прикрывая лицо передником.

Вилла уже привыкла к тому, что на этих аукционах реальных покупателей бывает гораздо меньше, чем просто любопытных зрителей. Ее это всегда удивляло. Она никак не могла понять, что в этом интересного. Так обычно и образуются пробки на шоссе после какой-нибудь аварии. Машины и могли бы миновать без задержек место происшествия, но люди специально притормаживают для того, чтобы получше разглядеть, что случилось. Чужая беда всегда привлекает к себе внимание.

Вилла отошла в сторону, чтобы записать кое-что в блокноте. Вновь подняв голову, она обнаружила рядом с собой Тома Фритса, местного банкира. Он пришел на аукцион в белоснежной стетсоновской шляпе, в накрахмаленной сорочке и в сапогах из шкуры какого-то малоизвестного, но явно экзотического животного. Фритс был самым богатым человеком во всем округе, и именно по его решению было начато дело о банкротстве семьи Стэков. В детстве Том Фритс дружил с отцом Виллы; более того, они оба учились в одном классе с Бадом Стэком.

— Привет, Вилла, как дела? — Том Фритс поздоровался с журналисткой, церемонно подняв шляпу.

— Неплохо. Думаю, в любом случае лучше, чем у вас.

— Ты же прекрасно знаешь, что я этого не хотел.

— Вы мне лучше скажите, сколько еще банкротств ожидается в нашем округе в ближайшее время.

— Ты это для статьи спрашиваешь или просто так, из любопытства?

В ответ Вилла молча захлопнула блокнот и убрала ручку в карман.

— На ближайший месяц назначено рассмотрение дел по четырем банкротствам, — сухо ответил банкир. — Ей-богу, я пытался помочь этим людям, но не все в этом мире в моих силах.

Сунув руки в карманы, Том Фритс сменил тон на менее официальный и поинтересовался:

— Видела уже этого парня из Нью-Йорка? Ну, ты понимаешь, о ком я… Представителя Книги рекордов.

— А какое он имеет отношение к…

— Мы с ним сегодня поговорили по поводу Уолли и его самолета. По правде сказать, этот Джон Смит показался мне человеком весьма разумным и предприимчивым.

— Том, вы же банкир. Как вы могли попасть на его удочку? Уверяю вас: этот человек — жулик. Вскоре вы сами в этом убедитесь.

— Да ты хоть подумай хорошенько над тем, что он предлагает, — перебил Виллу Том Фритс. — У нас ведь город почти вымер. Ничего не осталось, никаких заводов, никаких производств. Где сыроваренная фабрика? Нет ее. Где завод «Идеальный цемент»? Тоже закрылся. В каждом городе есть хотя бы что-то свое, что-то особенное, интересное. В Ред-Клауде — музей Уиллы Кэсер. В Омахе — крупнейшая выставка почтовых марок. По соседству с Минденом — реконструированный поселок первых переселенцев. Кокер-Сити — и тот разжился какой-никакой достопримечательностью: у них чуть ли не самый большой в мире моток шпагата. У нас же нет ровным счетом ничего.

— Это неправда, — возразила Вилла. — За нами сто двадцать пять лет…

— Это все история, дочка, история. Нет у нас ничего, и мы должны это признать. Нам нужна помощь, нам нужно будущее. Появись у нас мировой рекордсмен в чем бы то ни было — и, считай, нас заново отметят на карте мира. Я, конечно, не стану утверждать, что мировой рекорд Уолли Чабба поможет остановить упадок фермерских хозяйств или предотвратит снижение цен на сельскохозяйственную продукцию, но тем не менее…

— Ушам своим не верю! — Против своего обыкновения, Вилла позволила себе перебить старшего по возрасту. — Неужели вы, человек более чем разумный, проглотили эту наживку вместе с крючком, леской и поплавком?

«Похоже, этот Джей-Джей Смит действительно знает свое дело», — подумала Вилла. Ему удалось убедить в своей правоте даже самого богатого и влиятельного человека в городе. Если Том Фритс на твоей стороне — считай, ты можешь сделать все, что захочешь.

— Подумай лучше о своем отце, — сказал Том. — Представь, как бы он отнесся ко всему этому. Когда он покупал газету, Супериор был растущим, перспективным городом. Через наш железнодорожный разъезд проходило пять линий. У нас были две гостиницы, а главная улица хорошела день ото дня. Да что там магазины и рестораны! Вспомни хотя бы «Экспресс», каким он был в годы твоего детства: каждый выпуск — в мой большой палец толщиной. И что осталось? Ты же за гроши распродаешь рекламную площадь и печатаешь объявления просто для того, чтобы чем-то занять страницы газеты.

Прежде чем Вилла придумала, как ответить на эти обидные слова, раздался очередной удар молотка аукциониста. Прекрасное коровье стадо, принадлежавшее Баду Стэку, перешло в собственность кого-то из окрестных фермеров, и вновь — за жалкие гроши.

— Подумай, Вилла, — повторил Том, кивнув журналистке на прощание. — По-моему, от этого мы все только выиграем.

Ночь для охоты выдалась что надо. Было тепло и сыро. В кустах стрекотали цикады, пробивавшаяся сквозь облака луна заливала мягким прозрачным светом озеро Лавуэлл.

Полностью экипированные и вооруженные, Уолли и Нейт шли по знакомой тропинке, которая вилась через береговую рощу, казавшуюся в темноте дремучим лесом.

— Отличная ночка, — сказал Нейт.

— Лучше не придумаешь, — отозвался Уолли.

Он привычным движением протянул руку к нагрудному карману разгрузочного охотничьего жилета и нащупал указательным пальцем крышку от банки майонеза «Хеллманн». За долгие годы использования с этого жестяного диска сошла почти вся краска, а кое-где он даже покрылся налетом ржавчины. Впрочем, крохотные дырочки, пробитые в крышке, равно как и перемычки между ними, оставались в целости и сохранности, а значит, старую майонезную банку с удобной крышкой не было смысла менять на что-то поновее. Эта банка была их спутницей с самого детства. Сначала, еще совсем мальчишками, они ходили на такую охоту просто для развлечения. Позднее, уже подростками, они обнаружили, что за добычу можно выручить деньги: цент за штуку или семь с половиной долларов за унцию. Полученные гроши обычно тратились на пиво — разумеется, втайне от родителей. Ну а потом, когда друзья выросли и Нейт стал учителем в школе, охота вновь стала для них приятным отдыхом, а заодно способом пополнить коллекцию наглядных школьных пособий.

Уолли всегда любил эти вечера и ночи, проведенные на берегу озера. Это были самые спокойные, самые безмятежные часы в его жизни. Впрочем, сегодня тревожные напряженные мысли не отпускали его даже в этом царстве покоя. Ну что ты будешь делать с этим чертовым рекордом? Забыть бы о нем хоть ненадолго, но не получается. За прошедший день телефон звонил, наверное, раз десять. Друзья и знакомые звонили Уолли, чтобы сказать, что надеются на него, что, по их мнению, он, видите ли, самый настоящий спаситель города. Наконец и родители Уолли смогут гордиться сыном.

Два приятеля остановились на поляне, выходящей одним краем на берег озера. Ночную тишину нарушал лишь слабый плеск воды. Уолли подошел к краю берега, ополоснул лицо и, посмотрев на наручные часы (дешевый «Таймекс», естественно), объявил:

— Я так понимаю, сейчас у нас по Фаренгейту ровно восемьдесят один градус.

— С чего ты взял?

— Я вывел свое собственное температурное уравнение, — с видом ученого, делающего доклад на конференции, заявил Уолли. — Суть дела такова: берешь сверчка, засекаешь, сколько раз он прочирикает за четырнадцать секунд, и к этому числу добавляешь сорок. Вот тебе и температура воздуха.

— На прошлой неделе, сколько я помню, ты предлагал добавлять не сорок, а двадцать.

— А я разве спорю? Это было специальное уравнение для той недели. Тогда было двадцать, теперь сорок. Тебе-то какое дело? Главное, чтобы температура совпадала с той, что градусник показывает.

Друзья рассмеялись.

— Ну что, ты сегодня ловишь или мигаешь? — спросил Нейт.

— Мне все равно. Сам решай.

— Хорошо, тогда ты мигай, а я ловить буду.

Нейт протянул другу что-то вроде сделанной из подручных материалов удочки с батарейкой, закрепленной на удилище вместо катушки с леской, и маленькой лампочкой, примотанной скотчем на самом кончике.

— Ну что, по-моему, пора, — сказал Нейт. — Чует мое сердце, они появятся с минуты на минуту.

— Я готов, — безучастным голосом произнес Уолли.

На самом деле в его голове бушевал настоящий ураган мыслей и эмоций. Готов? К чему готов? К тому, чтобы поставить какой-то дурацкий мировой рекорд? Готов к тому, чтобы всю жизнь гнаться за тенью Виллы? А готов ли он на самом деле к тому, что в один прекрасный день она ответит на его чувство взаимностью?

Вскоре друзья увидели в темноте первую светящуюся точку. Затем чуть в стороне мелькнула другая, и вот уже в ночной воздух разом поднялись сотни и сотни светлячков.

— Ну, поехали, — скомандовал Нейт.

Уолли водил удочкой из стороны в сторону и быстро-быстро нажимал на кнопку самодельного выключателя. За долгие годы охоты друзья перепробовали самые разные режимы и темп мигания и уже давно раскрыли тайный код светлячков, который, по всей видимости, обозначал у них готовность к спариванию, служил своего рода брачным сигналом, которым пользуются самцы для привлечения самок. В общем, что-то вроде «эй, детка, хочешь позабавиться?», переданное световой азбукой Морзе в кромешной тьме.

В школе Уолли учился неважно. По биологии у него была неизменная «тройка», иногда с минусом, а иногда без. Впрочем, за долгие годы про светлячков он выучил все, что ему было нужно. Итак, светлячки принадлежат к отряду жуков, а их свечение обусловлено особой ферментной (если совсем по-научному, то энзиматической) реакцией, происходящей в их организме. Помимо термина «энзиматический», Нейт любил употреблять еще одно мудреное слово: «биолюминесценция». «Ну и словечко, язык сломаешь», — дивился Уолли. Неужели нельзя как-то попроще выразить словами распространенное природное явление — свечение живых организмов? Вот и Вилла была для него своего рода светлячком во мраке жизни, таинственно мерцающим, зовущим куда-то… Все метафоры, которые использовали поэты по отношению к светлячкам, как нельзя лучше подходили к той роли, которую играла Вилла в жизни Уолли. Она действительно была для него живым — или нет, скорее, живительным — светом или маяком.

— Ну что, так и будешь стоять, как истукан, на одном месте? — чуть раздраженно спросил Нейт, садясь на траву. С этими словами он открыл майонезную банку и высыпал в нее добычу из сачка. — Вон, всего-то штук пятьдесят наловили. А мне их несколько сотен нужно. У меня завтра занятия в летней школе.

— Ну извини, — мрачно буркнул Уолли.

Нейт осветил фонариком банку с жуками. Вот они, светлячки: красная головка, черная спинка, желтое брюшко.

— Что-то ты сегодня тормозишь, — заметил он другу, выключив фонарик. — Чаще нужно мигать. Среднестатистический самец светлячка моргает три целых и три десятых раза в секунду. Чем чаще — тем у них круче считается. Доведи моргание до четырех раз в секунду, и светлячихи будут от тебя без ума. Слетятся, как бабочки на свечу. А если моргать реже чем два с половиной раза в секунду, они на тебя даже не посмотрят.

«Вот в чем корень всех моих проблем, — грустно подумал Уолли. — Всю жизнь я торможу, всю жизнь мигаю реже, чем нужно».

Еще совсем мальчишкой он как-то раз выстриг имя Виллы на пшеничном поле, на склоне холма — так, чтобы было видно издалека. И выставил себя полным идиотом, умудрившись сделать в коротком слове орфографическую ошибку. На следующий год на все сэкономленные деньги он нанял «кукурузник» Эйса Клинкера, в обычные дни занимавшегося опрыскиванием окрестных полей. К самолету прицепили здоровенный баннер с надписью «Я люблю тебя», и в нужный момент, как раз в разгар вечеринки по случаю начала учебного года, самолет пронес это полотнище над школьным двором. Увы, Вилла так и не догадалась, что это послание было адресовано ей, а сам Уолли не решился сказать ей об этом. Несколько лет спустя он от отчаяния совершил совсем уж глупый поступок: проткнув себе плечо настоящей охотничьей стрелой, он пришел в медпункт и заявил, что его подстрелил Купидон. Увы, даже этот дурацкий, но от того не менее героический подвиг не произвел на Виллу должного впечатления. Бедный Уолли просто не знал, что делать дальше.

— Давай, начали, — скомандовал Нейт. — Мигай чаще. — С этими словами он стал энергично орудовать сачком, пытаясь отловить как можно больше глупых светлячих и ревнивых светлячков, решивших выяснить, что за незнакомец появился на их поляне.

Вот так всегда: мигай чаще, не тормози.

Уолли крепко сжал руками удилище и стал как можно чаще нажимать на кнопку выключателя. С каждой вспышкой лампочки мир вокруг него становился понятнее, вопросы разрешались ответами. Уолли вдруг осознал, что ему придется-таки пойти на установление этого рекорда, чтобы приманить Виллу. Ну не сможет она не клюнуть на эту яркую вспышку. Более эффектного и в то же время внятного признания в любви Уолли придумать не мог.

Бар под названием «Дубина стоеросовая» был полон. Фермеры, судя по всему, съезжались сюда со всей округи после рабочего дня. Они приходили кто целыми компаниями, кто поодиночке, прямо в рабочей одежде, пропыленные, потные и уставшие. Лишь выпив здесь рюмку-другую и пообщавшись со знакомыми, они ехали по домам принимать душ и ужинать. Мужчины привычно садились целыми компаниями за маленькие круглые столики и пили красное пиво, закусывая его ломтями пиццы и квашеной капустой. Висевший над стойкой телевизор был настроен, естественно, на спортивный канал. Сейчас по экрану беззвучно бегали туда-сюда тренирующиеся футболисты.

Джей-Джей в одиночестве сидел за барной стойкой — ближе к дальнему ее краю. Вот она, сладкая жизнь регистратора рекордов. Он, конечно, мог заговорить с кем-то из посетителей и подсесть к одной из компаний, но у него были свои правила, которые он сформулировал за годы работы. Джей-Джей давно уяснил для себя, что излишне панибратские отношения с местными жителями, а уж тем более пьяные посиделки и последующие братания до добра не доводят. Все должно быть в меру. Знакомство и контакты — это хорошо. Полная потеря дистанции и фамильярность — плохо. В общем и целом стройная, не слишком сложная система правил Джона Смита работала исправно.

И вот — очередной захолустный городишко, очередной бар и еще один вечер, проведенный в одиночестве. С другой стороны, нельзя было не порадоваться тому, что есть еще на земле уголки, где подают вполне сносное пиво по пятьдесят центов за пинту. Кстати, это самое пиво местного производства ему подали в меру холодным, в приятно запотевшем бокале. «А что, все не так уж плохо», — промелькнуло в голове у Джей-Джея после первой пары глотков. Может быть, не так уж даже и страшно было бы жить здесь, в этой дыре на окраине Небраски.

— Еще пиво будете? — поинтересовалась у одинокого посетителя женщина за стойкой. Ее необычно вытянутое лицо покрывал густой слой макияжа, а каштановые волосы были тщательно завиты.

— Да, пожалуй, стоит повторить, — ответил Джей-Джей и на всякий случай мысленно напомнил себе о том, что, с учетом его индивидуальной реакции на алкоголь, два пива — это предел разумной для него нормы. После третьей кружки он, пожалуй, вряд ли бы вспомнил, где находится и как здесь оказался.

Положив на стойку еще один доллар, он обернулся и осмотрел помещение бара. Из соседней комнаты, где фермеры играли в лото, доносились взрывы довольного смеха, переходящего в утробный гогот.

Вдруг его взгляд зацепился за что-то странное и совершенно неожиданное в таком месте. Не может быть! Нет, так и есть: входная дверь распахнулась и на пороге появилась Вилла. К вечеру она переоделась в обтягивающие светлые джинсы и белый топ без рукавов. На ногах у нее были вполне уместные в этих краях ковбойские сапоги. Непослушные светлые волосы стояли вокруг ее головы, как какой-то мятежный, непослушный нимб. Красавицей в классическом понимании этого слова она не была. Ее нос был чуть-чуть — буквально на долю градуса — искривлен, губы чуть полноваты — впрочем, как и бедра. Но все это, вместе взятое, воспринимаемое одновременно, в единстве образа, создавало потрясающее сочетание. Сидевший на барном табурете Джей-Джей непроизвольно вздрогнул.

Мысленно он уже был готов к тому, что его в очередной раз отошьют или, в лучшем случае, не заметят, но, вопреки его ожиданиям, Вилла направилась прямо к нему.

— Мне в мотеле сказали, что вас можно найти здесь, — объяснила она Джону свое появление.

— Рад вас видеть, — выдавил из себя Джей-Джей.

«Ну почему я всегда так неуклюже веду себя с интересными женщинами», — подумал он. Надо постараться быть более галантным и предупредительным.

— Можно, я угощу вас пивом? — Ничего лучше в этот момент Джону в голову не пришло.

— Ну, если угощаете, отказываться не буду, — сказала Вилла, присаживаясь на соседний табурет. — Золотое правило: никогда не отказывайся от халявного пива. — Улыбнувшись, она чуть повернула голову и, обращаясь к женщине за стойкой, сказала: — Дейси, холодненького, пожалуйста. — Вновь обернувшись к гостю, Вилла посмотрела на него в упор и вдруг сказала: — Слушайте, я, наверное, была не права. Я имею в виду там, днем, в кабинете. Выпроводила вас совершенно по-хамски.

— Да ладно, ничего страшного.

— Ну, страшного, положим, действительно ничего. И все-таки… как бы это выразиться… Я ведь попросту не дала вам высказаться, объяснить, чего вы хотите и что предлагаете. В общем, я прошу прощения.

Она вновь села вполоборота к Джей-Джею и, поставив локти на стойку, поднесла к губам бокал с пивом. Посмотрев на ее профиль, Джей-Джей не мог не обратить внимания на ресницы Виллы: таких длинных он еще никогда не видел. «Уж не мировой ли рекорд? — привычно прикинул он. — Черт! Секундочку… Что она только что сказала?»

— Э-э… Извинения принимаются, — сообщил он собеседнице.

— Как день прошел? Нашли, что искали? — спросила Вилла.

— Не совсем. Впрочем, с Уолли мне поговорить удалось. Более того, я даже почти убедил его в том, что фиксация мирового рекорда и попадание в Книгу рекордов — дело стоящее. Он, кажется, почти согласился.

— Ушам своим не верю.

— Я бы и сам не поверил. Но вы ж понимаете, мне нет никакого смысла вам врать. Правда, Уолли поставил одно условие: он и пальцем не пошевелит, если вы этого не одобрите. Если же ваше согласие будет получено — он готов выполнить все требования, чтобы его рекорд был официально зарегистрирован. Еще раз повторю: я играю честно. Никаких крапленых тузов у меня в рукаве нет. На мой взгляд, попадание одного из жителей вашего города в Книгу рекордов станет своего рода счастливым билетом для Супериора. Такого куша ваш городок не срывал со дня своего основания.

Вилла вдруг повернулась к Джей-Джею, при этом ее колени резко, почти со звоном, сомкнулись.

— Не нужны нам ни слава ваша, ни известность, — как можно суровее произнесла она и добавила: — Мы и так неплохо живем.

«Господи, кого я пытаюсь обмануть, себя?» — промелькнуло у нее в голове. Уж кто-кто, а Вилла прекрасно понимала, что ее родной город медленно умирает. Джей-Джей тем временем продолжил разговор, не отклоняясь от интересующей его темы.

— Что именно Супериор от этого выиграет, что заработает — не мое дело. Вы лучше меня сумеете распорядиться свалившейся на вас известностью. Лично мне нужно только одно — зафиксировать мировое достижение. Как только дело будет сделано, я сразу отсюда уеду.

Джей-Джей сам удивился тому, насколько уверенно и бесстрастно звучит его голос. Неужели он действительно так думает? Неужели он действительно готов просто заполнить необходимые документы, сделать кое-какие фотографии и спокойно уехать?

— Решение принимаю не я, — сказала Вилла. — Если Уолли хочет попасть в Книгу рекордов — так тому и быть. В конце концов, это его дело. Я не могу ни одобрить, ни осудить это решение. Прошу вас только об одном: не обещайте горожанам того, чего лично вы не сможете им дать.

— Поверьте, я ничего не придумываю. Я ведь занимаюсь этим делом уже…

— Поверить вам? — перебив Джей-Джея, рассмеялась Вилла. — Верить можно только тому, кто выполнил свое обещание. И вам я поверю не раньше, чем вы выполните свое, то есть уедете из нашего города. Вот только боюсь, что для этого мне придется лично вышвырнуть вас из Супериора.

— Вышвырнуть? — с улыбкой переспросил Джей-Джей. — А что, звучит интригующе. Вот вам и еще один рекорд. У нас, кстати, пока даже нет подходящей рубрики. Швырять людей как-то не принято.

В ответ на эту шутку Вилла не то что не улыбнулась, а даже не моргнула. Нет, привычные приемы по отношению к ней явно не работали. «Надо же, вот невезение, — подумал Джей-Джей. — За один день я сумел обратить в свою веру чуть ли не весь город, за исключением того единственного человека, от которого зависит успех всего дела».

Закрыв глаза, Вилла запрокинула голову и осушила бокал, допила пиво до последней капли. Это было завораживающее зрелище: ее шея, мышцы под гладкой кожей ее открытых плеч, распущенные волосы… Энергично, с глухим стуком поставив пивной бокал на стойку, Вилла сказала:

— И учтите: я за вами присматривать буду. Если от того, что вы задумали, моему городу будет плохо — берегитесь.

Джей-Джей сжимал телефонную трубку обеими руками, как ручку управления самолетом. Он с трудом сдерживал ликование. Все в порядке. Дело сделано. Все системы работают, посадка прошла успешно. Он сам посадил свой личный «Боинг-747» на незнакомый аэродром.

— Значит, договорились, — на всякий случай повторил он, обращаясь к Уолли. — Отлично. Просто великолепно. Желаю вам хорошенько выспаться. Я подъеду к вам завтра, с самого утра — как только рассветет.

Джей-Джей поспешно положил трубку, словно опасаясь, что Уолли в последний момент передумает. Он лежал, откинувшись на рыхлые гостиничные подушки, и блаженствовал. Он ощущал себя героем-победителем, силачом, который гнет руками стальные балки, и колдуном-экстрасенсом, который гнет те же балки силой мысли. Джей-Джей оглядел помещение: самый обыкновенный номер захудалого придорожного мотеля показался ему роскошными апартаментами. Потертое кресло-качалка, стоявшее в углу, более уместное на крыльце какого-нибудь деревенского дома, представилось ему роскошным троном. Даже омерзительно-розовые обои выглядели сегодня на редкость очаровательно. Излишне мягкую и скрипучую гостиничную кровать Джей-Джей сегодня готов был назвать королевским ложем. Даже грубо написанный маслом пейзаж, висевший над телевизором и изображавший какой-то садик с огородиком, он был готов назвать шедевром мировой живописи.

Джей-Джей снова поднял телефонную трубку, сверился со своей электронной записной книжкой и набрал номер, по которому никогда прежде не звонил.

— Сэр, — произнес он, услышав в трубке голос своего начальника. — Извините за беспокойство, но я решил, что будет лучше сообщить вам кое-что незамедлительно. Есть. Ваше задание выполнено. Я нашел то, что нам нужно. Уверяю вас, это настоящая сенсация.

— Между прочим, здесь сейчас полночь, — недовольно проворчал в трубку Писли. — До утра ваша сенсация подождать не могла?

— Человек ест самолет, — доложил Джей-Джей, не размениваясь на дополнительные извинения.

— Человек ест — что?

— Говорю же: я нашел то, что нам нужно. Это просто невероятно.

— Подождите, подождите. Давайте поподробнее. Кто у вас там что-то ест?

— Человек, мужчина, ест «Боинг-747» из-за безответной любви к женщине.

На другом конце линии воцарилось молчание. Редактор явно переваривал услышанное.

— Твою мать! — В возгласе Писли смешались недоверие и восторг. — Неужели семьсот сорок седьмой?

— Именно так. Я все проверил, — радостно ответил Джей-Джей.

— Даже не знаю, что вам сказать… У нас ведь нет даже подходящей категории для такого рекорда. Да и правила, запрещающие регистрировать достижения в поедании чего бы то ни было, никто не отменял. Обжорство и чревоугодие у нас в редакции под строгим запретом.

— Да никакое это не чревоугодие. Это страсть, настоящее, большое чувство. Никогда в мире еще ничего подобного не было.

— Согласен… Если все обстоит действительно так, как вы говорите, это и вправду потянет на сенсацию.

— Дело верное, — сказал Джей-Джей. — С кем было нужно, я уже договорился. Кое-кого пришлось уламывать. — Сердце Джей-Джея бешено колотилось в груди. Дышал он часто и прерывисто. Еще бы — в последнее время ему редко удавалось порадовать начальство, а уж о том, чтобы удивить Писли, он и мечтать не мог. — Вы только представьте себе, — продолжал Джей-Джей, — этот человек проедает самолет, как шоколадный пудинг. Парень просто одержимый. Он день за днем методично делает свое дело, и остановить его совершенно невозможно.

— Судя по тому, что вы рассказываете, из всего этого можно устроить отличное шоу, — задумчиво произнес Писли. — Завтра же с утра подниму этот вопрос в разговоре с руководством издательства.

— Спасибо, сэр. Если понадоблюсь — я всегда на связи.

Он повесил трубку и облегченно вздохнул. За окном на гостиничной парковке снова цокали ходули-«кузнечики». Мальчишки явно придумали какой-то новый рекорд и теперь ждали, когда заезжий гость выйдет из мотеля или выглянет в окно, чтобы порадовать его своими достижениями. Джей-Джей не имел ничего против этих наивных попыток, а бесконечное цоканье под окном ему сегодня даже нравилось. В этот вечер оно звучало как барабанная дробь, возвещавшая о его триумфе.

Джей-Джей решил заказать ужин в номер. Креветки, любимый коктейль из морепродуктов, филе-миньон, красное вино… К черту жалкие суточные. Он сегодня заработал роскошный ужин, включая креветок — причем не какую-нибудь мелочь, а крупных, королевских.

Он подошел к столику у окна и полистал буклет для постояльцев мотеля. Похоже, на сегодня он исчерпал весь полагающийся ему лимит везения. Обслуживание в номерах предусмотрено не было. Джей-Джей набрал дежурного администратора и спросил:

— Где у вас в городе лучший ресторан?

— Да вы на часы посмотрите. Одиннадцать вечера! — изумленно ответила на том конце провода мисс Наттинг. — Все уже закрыто. Работают только круглосуточный магазин да кафетерий на бензоколонке.

— Вот и отлично. — С этими словами Джей-Джей повесил трубку.

Круглосуточный магазин на заправке тоже сойдет. Вишневая кола, большая коробка луковых колечек, на них — побольше сырного соуса и — здоровенный пакет печенья с арахисовым маслом. Идеально сбалансированная еда. Врач-диетолог повесился бы, увидев такое меню. Зато ощущение праздника будет даже полнее. Все как в детстве: праздник — это когда тебе разрешают есть то, что в другие дни не положено.

Но сначала — еще одно срочное дело. Джей-Джей снова сверился с электронной записной книжкой и нашел нужный номер. Осталось сделать всего один звонок. Всего один, но нужному человеку — старому другу, работающему в агентстве Ассошиэйтед Пресс, в отделе регистрации национальных новостей. Тот внесет сообщение в нужную базу данных — и все новостные агентства страны мгновенно получат анонс сенсационного события. Джей-Джей прекрасно сознавал, что делает: через какие-то десять-двенадцать часов Супериор превратится на время в центр мира.

Уолли сидел на крыльце и смотрел на поле, залитое лунным светом. Ростки молодой кукурузы пробивались из земли, как щетина на подбородке. Каждый стебелек отбрасывал в лунном свете тонкую косую тень. Этот частокол едва заметно колыхался на ветру, который волнами сбегал с одного холма и так же легко взлетал на другой. Уолли всегда нравилось смотреть на молодую кукурузу. Его предки месили грязь вокруг этой фермы больше ста лет. Его прапрадед построил на этом месте первую хижину, заложил дом, посадил деревья и впервые вспахал эту не знавшую плуга землю. Бог давал Чаббам все, о чем они его просили, а иногда даже больше. Однажды, когда заморозки погубили все всходы и оставили ферму без урожая, глава рода поклялся, что не будет роптать на судьбу до тех пор, пока испытания не отнимут у него близких и не заставят его усомниться в своей вере.

Уолли слегка покачивался в старом кресле-качалке на крыльце того самого дома, где он вырос и куда вернулся, когда скончались его родители. Интересно, как бы поступил на его месте прапрадедушка? Судьба ведь отняла у Уолли всех близких, а с учетом того, как шли дела у него и других фермеров, он вскоре мог остаться и без урожая, и даже без земли. Чем тогда жить? Только верой.

Арф, виляя хвостом, подошел к хозяину и положил морду ему на колени. «Ах да, — подумал Уолли. — Еще ведь осталась собака». Он даже не подбирал этого пса: просто в один прекрасный день тот сам увязался за Уолли, который возвращался из города домой на ферму. «Тебя как зовут?» — поинтересовался парень у дворняги. «Арф», — ответил пес. Уолли не стал возражать и всегда называл собаку тем именем, которое она сама для себя выбрала.

— Ну что, жрать хочешь? — ласково спросил Уолли. — Ладно, лохматый. Пойдем, кормить тебя будем.

На кухне в доме Уолли Чабба царил запущенный беспорядок. На плите стояла кастрюля с остатками вчерашнего ужина: макароны с соусом из жирных петель самолетного грузового люка. Занимавшая целый угол куча мусора, которая давно дожидалась сожжения, издавала вполне ощутимое зловоние. Щедро насыпав сухого корма в миску, Уолли залил его водой и поставил ужин перед Арфом. Покопавшись в кипе бумаг и рекламных буклетов, лежавших на кухонном столе, он достал последний номер «Экспресса» и положил его перед собой.

Стоило открыть любую страницу, как взгляд неизбежно цеплялся за подпись под какой-нибудь из статей или заметок. Вновь и вновь: Вилла Вайетт. Да, это она, его Вилла. Но почему она столько лет не обращает внимания на Уолли и на его чувства? Видит бог, он перепробовал уже все средства. Но даже с тех пор, как он начал в ее честь поедать здоровенный «боинг», она ни разу ему не позвонила — хотя бы для того, чтобы просто обменяться парой слов. Ритуал просмотра газеты повторялся в доме Уолли еженедельно, на протяжении уже многих лет. Он переворачивал страницу за страницей, смотрел на имя Виллы, напечатанное под статьями, и все надеялся, что она подаст ему какой-нибудь тайный знак, свидетельствующий о том, что она все же заметила и оценила ежедневно совершаемое им в ее честь безумие. Ничего более величественного и масштабного в качестве доказательства своей любви Уолли придумать не мог.

Конечно, это было глупо и даже походило на сумасшествие. Парню вполне хватало здравого смысла на то, чтобы осознавать некоторую странность того способа, которым он хотел продемонстрировать свои чувства любимой женщине. При этом он ни от кого не скрывал своего чудачества. Все, кто хотел, были в курсе происходящего на его ферме. Так почему же Вилла так ни разу ничего и не сказала, не написала ни строчки о посвященном ей подвиге?

Уолли влюбился в нее в тот день, когда ему исполнилось десять лет. Родители решили устроить праздник прямо в городском парке. Это было, пожалуй, самое приятное место в городе: аллея американских вязов, роща акаций, мемориал в память о Гражданской войне, небольшая эстрада для концертов под открытым небом, пара основательно построенных качелей и бассейн с отличной горкой. Уолли пригласил на день рождения весь класс — двенадцать человек. Его мама испекла пирог с шоколадным кремом и приготовила огромное количество десерта — сладкого рисового хвороста. Лимонада было припасено с избытком, а еще родители пригласили Отто Хорнбассела, циркового клоуна-пенсионера, чтобы он развлекал детей. Отто пришел в назначенное время в красном парике, в мешковатых штанах и с гроздью тонких длинных надувных шариков, которые можно было по-всякому крутить и перевязывать. Уолли, клоун и родители вчетвером накрыли складной стол для пикника и поставили его в тени большого старого дуба. Бумажные тарелки и пластиковые стаканчики заняли свои места. Сбор гостей был назначен на четыре часа.

Уолли внимательно смотрел на машины, проезжавшие мимо парка по улице Блум. Вот Дейви Бинблоссом показал ему язык из заднего окна красного отцовского универсала. Вот Мисси Крингл, сидевшая рядом с матерью в черном «бьюике»… даже не оглянулась. К половине пятого стало понятно, что самые страшные опасения Уолли сбываются.

На его день рождения не пришел никто.

Много лет спустя, когда он начал есть самолет, люди, которых он встречал в городе, неизменно спрашивали у него, не вредно ли есть металлические детали самолетного двигателя и всякие там рули и элероны. Более того, почти каждый встречный считал своим долгом выяснить, не больно ли бывает Уолли, когда он ест свой самолет. Если бы они знали, что такое настоящая боль — такая, какую он испытал в тот несостоявшийся день рождения: боль и ощущение того, что, кроме родителей, тебя никто не любит и ты никому не нужен. Это состояние Уолтер Чабб запомнил на всю жизнь. Он понимал, что не такой, как все: он был выше и крупнее своих одноклассников, всегда отличался неловкостью и неуклюжестью, громко говорил и смеялся, да к тому же учился хуже всех. Родители всегда повторяли ему одни и те же слова, звучавшие как заклинание: «не обращай внимания», «не равняйся на других» и даже цитировали ковбоя-философа Уилла Роджерса: «Хорошо быть великим, но еще лучше быть человеком».

Со временем выяснилось, что «быть человеком» нелегко. Человечность ежедневно приносила боль и страдания.

В тот день в городском парке он плакал — плакал последний раз в жизни. Он проревел навзрыд полчаса, уткнувшись маме в колени. Сквозь слезы он слышал, как отец приглушенно ругается и, один за другим, со злостью топчет клоунские воздушные шары.

Затем раздался мамин голос:

— Уолли, сынок, тут к тебе кое-кто пришел.

Уолли поднял голову и увидел остановившийся неподалеку зеленый «форд-пикап». Из него вышла маленькая девочка в синем платье с огромным бантом на спине и с таким же — в волосах. Это была она, Вилла Вайетт, десятилетняя принцесса.

— Уолли, с днем рождения, — сказала она. — Извини, что я опоздала. Папа должен был развезти читателям газеты.

С этими словами Вилла вручила имениннику подарок, интригующе завернутый в несколько слоев разноцветной бумаги. Это была книга «Чудеса света». Уолли читал и перечитывал ее до тех пор, пока она совсем не развалилась. Впрочем, и обложку, и все страницы до единой он сохранил. Эта бесценная реликвия покоилась теперь в коробке из-под обуви, которая стояла под ночным столиком рядом с кроватью Уолли.

Он достал из буфета большой пакет с мюсли, поворошил его содержимое длинным указательным пальцем, чтобы убедиться, что там не завелись жучки-долгоносики, и высыпал хорошую порцию в свою миску, почти такую же, как у собаки. Готовить ему не хотелось. Добавив в мюсли алюминиево-серого молока из холодильника, Уолли поставил миску на кухонный стол. Вместо варенья он добавил в еду немного стальных опилок, полученных после перемолки гидравлического привода стабилизатора. Помешав получившуюся массу деревянной ложкой, парень принялся за еду.

Поедая свой ужин, он то и дело ласково проводил пальцем по имени Виллы, которое значилось под статьями в газете. Ему казалось, что их имена не случайно так сильно похожи: Вилла и Уолли — в обоих по пять букв, из которых три совпадают. Сколько раз за годы учебы в школе он выцарапывал эти имена рядом на парте.

Кто знает, может быть, теперь все изменится и в городе перестанут его сторониться. Как-никак он собирается установить мировой рекорд. Вилла тоже не сможет остаться в стороне от происходящего. По крайней мере, ей придется написать об Уолли статью. Может быть, она и фотографию его напечатает на первой полосе. Может быть, она наконец осознает, как сильно он любит ее. Может быть, она и сама его полюбит…

Уолли встал из-за стола и выпустил Арфа на улицу. Он немного постоял на пороге, внимательно разглядывая сверкающую под луной тушу самолета, лежащего на его поле.

Этот самолет стал уже частью его самого. Он должен был подарить странноватому фермеру из Небраски свои крылья.

 

ГЛАВА 7

Вторжение оказалось действительно молниеносным. На то, чтобы оккупировать Супериор, у этой армии ушло не более двенадцати часов.

Малёк наблюдал, как вражеская кавалерия, волна за волной, накатывается на его родной город. Поделать он ничего не мог. На данный момент он насчитал около дюжины телевизионных фургонов и двадцать две машины с номерами других штатов. К десяти утра в Супериоре было гораздо более шумно и многолюдно, чем после полудня в день фестиваля, посвященного памяти уроженки Супериора леди Вести, когда в городок обычно съезжались сотни гостей.

На сей раз все было иначе. Приехавших издалека нежданных и незваных гостей не воспринимали в городе как своих. Мир и покой горожан оказались под угрозой. Малёк прекрасно сознавал, что его долг — во что бы то ни стало сохранить привычный порядок вещей.

Первый тревожный звонок поступил в семь утра. Эдна Нипперт посчитала своим долгом сообщить, что наткнулась в магазине «Кантри» на трех мужчин азиатской внешности. Они основательно закупались консервами и энергетическими напитками. «Офицер, что за безобразие у нас творится? Разберитесь». Естественно, Малёк не мог не откликнуться на запрос представителя гражданского общества. Впрочем, полчаса спустя на въезде в город у магазина автомобильных запчастей «Напа» были замечены другие иностранцы. Они не говорили по-английски и, используя карманный разговорник, пытались выяснить, где в этом городе находится гостиница. Кто-то из местных жителей предположил, что приезжие — итальянцы.

По служебной связи Малёк передал своему руководству закодированный доклад, состоящий из четырех цифр: 1089. Эта комбинация обозначала возникновение в городе или на проходящих через него автострадах напряженной дорожной обстановки (ничего более тревожного, как, например, чрезвычайное положение, в инструкции для такого маленького тихого городка предусмотрено не было). Разумеется, Малёк поднял по тревоге все городское полицейское управление: весь личный состав — все три офицера — отправились патрулировать непривычно многолюдные улицы и запруженное машинами шоссе. К девяти часам утра все номера в «Викторианской гостинице» были забронированы. В «Замори червячка» кончился хлеб для тостов. Последний выпуск «Экспресса» стал дефицитом: во всем городе невозможно было найти ни одного экземпляра.

Малёк не без оснований полагал, что со дня основания Супериора в 1875 году этот город никогда не привлекал к себе столько внимания — даже в тот день, когда в городском концертном зале играл на аккордеоне еще очень молодой Лоуренс Уэлк. Крупным событием в истории города стал приезд съемочной группы таблоидной новостной программы «Твердая копия». Журналисты интересовались одной историей, незадолго до того случившейся в Супериоре. Речь шла о так называемом «Деле безумного Теда Уокенфасса». Напившись в стельку, этот придурок решил убить собственную мать. Сказано — сделано: сидя в кресле, в гостиной на первом этаже дома, он дважды выстрелил картечью из помпового ружья в потолок — в то самое место, над которым стояла кровать в спальне его матери. К счастью, Тед промахнулся. Миссис Уокенфасс не нашла в себе сил подать иск против своего единственного сына. В итоге она ограничилась тем, что купила ему фургончик-трейлер и арендовала для него место на другом конце города. Телевизионщики даже взяли короткое интервью у Малька, и тот в подробностях описал к тому времени уже заделанную дыру в потолке и давно выброшенный на свалку изрешеченный картечью матрас. Как блюстителю закона, Мальку была известна лишь еще одна попытка Супериора обрести дурную славу. Дело было давно: весьма известный преступник Джесси Джеймс, которого долго разыскивали по всей стране, вместе со своим братом Фрэнком как-то заехал в Супериор, где некоторое время жила их сестра. Легенда гласила, что разыскиваемые полицией братья переночевали в городке и уехали, забыв на месте ночлега кусок золота, который тянул на добрые двадцать долларов — по тем временам солидную сумму.

Сегодня же, казалось, весь мир двинулся в сторону Супериора, и, судя по основному направлению движения посторонних транспортных средств, главный интерес для приезжих представляла ферма Уолли Чабба. Малёк подкрепил свои силы содержимым контейнера с плотным ланчем, припасенного им в машине, и хлебнул протеинового коктейля из термоса. Во всей этой суматохе главное — не забыть поесть. Врач строго-настрого наказал начальнику полиции на протяжении каждой смены делать не менее трех перерывов, дабы съесть что-нибудь высококалорийное с большим содержанием протеина. Это было недостаточным, но необходимым условием для того, чтобы к моменту контрольного взвешивания Малёк перевесил сто двадцать фунтов: скатиться ниже этой пороговой цифры означало положить конец полицейской карьере.

В полумиле перед собой он заметил два вертолета, кружившихся над вершиной холма. Завинтив крышку термоса, Малёк выбрался из машины и стал наблюдать за вертолетами. Когда они подлетели ближе, он погрозил пилотам кулаком. Кто им, в конце концов, разрешил летать так низко? Существуют же городские нормы шумности, превышать которые никому не позволено. Жители города не поймут такого бесцеремонного вторжения в их жизнь.

Рокот вертолетных двигателей напомнил начальнику полиции Супериора об одной опасности, связанной с этими машинами. Он не на шутку заволновался, когда вспомнил, как его дважды в жизни сбивало с ног потоком воздуха от винта санитарного вертолета, который садился в Супериоре, чтобы отвезти в больницу в Линкольне внезапно заболевшего или получившего травму пациента. Это было уже серьезно. Такая опасность грозила нервным истощением и, следовательно, — похудением до нормальных для Малька ста четырнадцати фунтов.

Он взял себя в руки и, оценив ситуацию, схватился за свисток. Дул он в него что было сил. Вертолеты кружились прямо над головой, и полицейскому стоило немалых усилий удержаться на ногах под напором мощной струи воздуха. Этим искусственным ветром с него сорвало шляпу, и она, прокатившись по дороге, улетела куда-то в канаву. Малёк забрался в машину и схватился за рацию.

— Внимание всем, кто меня слышит, — произнес он в микрофон. — Я не знаю, какая кодовая команда может быть применена в подобной ситуации, поэтому передаю открытым текстом: у меня над главной улицей то летают, то зависают два вертолета. Ребята, помогите. Их нужно остановить. Остановить во что бы то ни стало.

Отдав необходимые в подобном случае распоряжения и запросив помощь, Малёк решил позаботиться о себе. Он спустился в придорожную канаву и пошел по ней в поисках унесенной ветром шляпы. Найдя ее, полицейский чуть было не прослезился: новенькая, совсем недавно из магазина, она была насквозь мокрой и грязной. Выбраться из канавы, трава по краям которой была мокрой от утренней росы, оказалось нелегко. Малёк поскользнулся и чуть было не упал. Ему стоило немалых трудов сохранить равновесие и, практически не испачкавшись — грязные сапоги не в счет, — вновь подняться на обочину дороги. Шум, исходивший от вертолетов, заглушал все остальные звуки. И, только вновь оказавшись на шоссе, Малёк увидел, что к нему на полной скорости приближается целая колонна из шести грузовиков и фургонов со спутниковыми тарелками на крышах. От неожиданности он замер на месте в опасной близости от края проезжей части.

Колонна пронеслась мимо Малька с такой скоростью, что ветер, который подняли, вспарывая густой воздух, большие грузовые машины, ударил худенькому полицейскому в лицо, отчего тот закачался, попытался наклониться вперед, но обмануть законы физики так и не смог: при таком ветре даже скромная парусность его маленького тела превысила силу сцепления подошв с землей, помноженную на массу, и начальник полиции Супериора вновь кубарем скатился туда, откуда только что вылез, — в грязную придорожную канаву.

Из окна спальни Уолли с беспокойством поглядывал на свое поле. Там, вокруг самолета, собрались уже несколько сотен людей. Журналисты, телевизионные операторы и просто любопытствующие — все они приехали сюда, чтобы посмотреть на официальный старт большого дела — попытки установить мировой рекорд по поеданию самолета. Сестры Барген быстро сориентировались и, подогнав свой фургончик поближе, явно не себе в убыток снабжали приезжих печеньем и лимонадом. В самой гуще толпы ошивался Блейк. Этот проныра тоже придумал способ нажиться на общем безумии: ему неплохо удавалось продавать зевакам листовки с якобы официальной программой мероприятия. На самом деле — Уолли был в этом совершенно уверен — Блейк самолично составил эту «программу», не имеющую никакого отношения к реальности, распечатал ее в одном экземпляре, а потом сделал пачку копий на бесплатном ксероксе в городской библиотеке.

Само собой, большую часть людей, собравшихся у его дома, Уолли не знал. Впрочем, попадались в толпе и знакомые лица. Том Фитс, например, — банкир, который ссужал Уолли деньгами; или еще — доктор Нуджин, окружной ветеринар, который появлялся в окрестностях фермы Чабба обычно в сопровождении мэра или, как минимум, окружного адвоката и судебных исполнителей. У бедняги Уолли в голове не укладывалось, что все эти люди, все сливки городского общества, собрались здесь, на его участке, нарядившись в свои лучшие, парадные костюмы.

Герой дня с беспокойством оглядел свой новый джинсовый комбинезон — темно-синий, еще хрустящий. Он был срочно заказан и только что привезен курьером экспресс-доставки — ни много ни мало из магазина «Кантри дженерал». О единственной (а потому лучшей) белой рубашке Уолли, к счастью, позаботилась Роза. Она приехала пораньше и успела расправить и хорошенько отутюжить этот не слишком необходимый фермеру предмет одежды, долго пролежавший в недрах шкафа. Роза вообще здорово помогла Уолли в это утро и, прежде чем удалиться, сообщила, что выглядит он как наследный принц, и запечатлела на его щеке дружеский поцелуй — чуть более влажный и нежный, чем обычно.

— Галстук завязать поможете? — спросил Уолли.

— Конечно, — с готовностью откликнулся Джей-Джей. — Вы, главное, не волнуйтесь. И еще запомните: если начнете нервничать, лучше молчите. Просто улыбайтесь и ешьте свой самолет. На вас обрушится град вопросов. Журналисты будут перекрикивать друг друга. Отвечать вы не обязаны. Более того, я бы сказал, что лучше этого не делать.

— Как вы думаете, Вилла приедет?

— А как же. Она уже приехала. Я видел ее среди гостей, когда пробирался к дому.

— Красивая она, правда? — мечтательно произнес Уолли.

— Конечно красивая.

— Самая красивая девушка на свете. Не хотите занести этот рекорд в свою Книгу?

— Пожалуй, нет. Слишком уж это субъективно, — спокойно, по-деловому ответил Джей-Джей. — Впрочем, по поводу субъективности восприятия красоты — все не так просто. В свое время я прочел немало книг на эту тему. Так вот, оказывается, существуют объективные, определенные самой природой законы восприятия красоты. Так, например, симметричность лица — одно из главных условий его привлекательности. Известно, что, например, мужчины с симметричным лицом правильных пропорций в среднем начинают сексуальную жизнь на четыре года раньше, чем те, у которых явно выражена лицевая асимметрия.

Уолли обеспокоенно посмотрел на себя в зеркало. Крупные, мясистые щеки с пушком, густые, словно взъерошенные брови и красновато-карие глаза цвета речной глины, как говорила мама. Ничего особо симметричного Уолли в зеркале не увидел. «Может быть, это все объясняет», — подумал он.

Джей-Джей также подошел поближе к зеркалу и посмотрел на свое отражение.

— Вот посмотрите на меня, — предложил он. — Внешность — ничего особенного. Но обратите внимание: у меня практически идеально симметричный нос. — С этими словами он провел указательным пальцем от переносицы до кончика своего носа. — Более того, он имеет абсолютно правильную форму. Ни тебе горбинок, ни впадин. Длина верхней носовой линии соответствует двум третям расстояния между глазами. Угол между плоскостью лица и наклоном носовой линии составляет ровно сорок пять градусов…

Оторвавшись от зеркала, Джей-Джей тряхнул головой и сказал:

— Прошу прощения, я, кажется, слишком увлекся. В общем, симметричность черт лица косвенно свидетельствует о малом количестве генетических мутаций в организме индивидуума. Подобное правило распространяется и на многие другие параметры. Вы сами прекрасно знаете, что мужчинам нравятся женщины, талия которых на сорок процентов уже, чем их бедра. Фигура, напоминающая по силуэту песочные часы, свидетельствует о высокой детородной способности женщины и о том, что она сможет, скорее всего, не только зачать, выносить и родить ребенка, но и вскормить его и вырастить.

Джей-Джей покровительственно положил руку на крепкое плечо Уолли.

— Вот видите, все просто, — продолжал он. — Красота основывается на физической привлекательности, а физическая привлекательность, в свою очередь, основана на способности к выживанию и продолжению рода.

Уолли чувствовал себя так, словно его огрело по голове крылом ветряной мельницы.

— Подождите, подождите, — сбивчиво забормотал он, — а как же чувство? Как же настоящая любовь?

— Любовь? — переспросил Джей-Джей. — Не хотелось бы огорчать вас, дружище, но вся любовь сводится к химическим реакциям в вашем организме: Вот вы видите симпатичную девчонку, и в вашу кровь впрыскивается особое вещество — нейромедиатор. Называется этот фермент — дофамин. Вот почему вы чувствуете возбуждение. Иногда эта реакция приводит к тому, что у человека возникает ощущение счастья и блаженства. На самом же деле это не более чем электрический импульс, исходящий из левой предлобной доли коры головного мозга.

Уолли физически почувствовал, что левая предлобная доля его головного мозга вместе со всеми остальными долями коры и подкорки закружилась, как на карусели. Единственное, что удерживало его от того, чтобы не упасть, — это полная уверенность в том, что заветный электрический импульс исходит все-таки не откуда-нибудь, а из сердца. Этот парень из Книги рекордов, несомненно, хорошо знает свое дело, но в том, что такое любовь, явно не смыслит ни черта.

Джей-Джей одернул пиджак, пригладил волосы и искоса глянул на ослепительные прожекторы и софиты. За четырнадцать лет работы в Книге он никогда не видел, чтобы на попытку установления очередного рекорда собиралось столько журналистов. На него смотрела сплошная стена телекамер с включенными красными лампочками. За этой стеной виднелся частокол спутниковых и обычных антенн.

Там, в нью-йоркском офисе, Писли, Лампкин и Норвак наверняка сидят в душной комнате для совещаний и смотрят телевизор. А в головном офисе настоящие хозяева Книги тоже, судя по всему, настроили приемники и подключились к спутниковым телеканалам, чтобы посмотреть, как пройдет презентация попытки поставить новый мировой рекорд.

— Дамы и господа, — начал свою речь Джей-Джей. — Я счастлив приветствовать вас…

В этот момент он увидел в первом ряду журналистов Виллу. Получив бедж с надписью «Пресса», она, наравне с представителями крупнейших мировых новостных агентств, газет и телевизионных каналов, смогла пробиться прямо к наспех сколоченному помосту. На ней были темные очки, и, опустив голову, она водила по земле носком туфли, словно в задумчивости, вычерчивая какие-то фигуры. «Господи, какая же она красивая», — подумал Джей-Джей.

Что бы такое сделать, чтобы произвести на нее впечатление?..

Но что это? Она явно хмурится, причем недовольство на ее лице адресовано не кому-нибудь, а именно ему. Вот она неодобрительно покачала головой, и этого оказалось достаточно, чтобы на мгновение выбить Джона Смита из колеи. Он запнулся и стал лихорадочно копаться в своих заметках с набросками к вступительной речи.

Опыт сделал свое дело, Джей-Джей справился с волнением, и его мысли достаточно быстро вернулись в привычное русло: ведь ему уже столько раз доводилось открывать презентации очередных рекордов.

— Мы собрались здесь сегодня, чтобы положить начало официальной сертификации попытки Уолли Чабба съесть «Боинг-747».

— Представляет ли этот рекорд опасность для претендента? — послышался громкий голос кого-то из журналистов.

— Все вопросы потом. Господа журналисты, для интервью и комментариев будет специально выделено время, — вежливо, но строго произнес Джей-Джей. — А теперь, не откладывая дела в долгий ящик, позвольте представить вам нашего героя. Итак, прошу любить и жаловать, мистер Уолли Чабб!

Среди людей, собравшихся на лугу за фермой, было немало тех, кого Уолли знал с детства. Вот только обычно большинство из них едва заметно кивали ему в знак приветствия при случайной встрече, а проезжая мимо на машине, не отрывали от руля даже пальца, чтобы помахать странноватому фермеру. Сегодня же все было иначе: эти люди явно стремились поучаствовать в происходящем. Каждый хотел поздороваться с Уолли и показать всем, что очень близко знаком с претендентом на рекорд. Уолли вспомнил, как когда-то отец говорил, что рано или поздно люди поймут и оценят его: «Над тобой, сынок, перестанут смеяться и поймут, что ты имеешь право быть не таким, как все».

Как же долго пришлось этого ждать!

Началось все с того вечера, когда на него прямо с неба свалился самолет. Уолли сидел на крыльце со стаканом молока в руке и созерцал потрясающей красоты световое шоу, устроенное не кем-нибудь, а самим Господом Богом. Небо потемнело, а затем его плотно заволокло пеленой грозовых туч. Молнии ежесекундно вспарывали это ватное одеяло под всеми мыслимыми и немыслимыми углами во всех направлениях. А потом пошел дождь — настоящий ливень, такой сильный, что казалось, начинается всемирный потоп. Окрестные низины тогда действительно подтопило, а самое главное — будка Арфа, любовно склеенная его хозяином, размокла и развалилась под напором стихии.

Очередная молния высветила на небосводе маленькую сверкающую черточку. Еще одна вспышка — и черточка стала крупнее и явно ближе. Что это такое: метеорит или падающая звезда, — Уолли не знал, но очень скоро ему стало понятно, что неизвестное небесное тело явно вознамерилось соединиться с землей где-то в районе его фермы.

По мере приближения странного предмета становился сильнее и шум, сопровождавший его полет. Вскоре гудящий звук перекрыл не только барабанную дробь ливня по крыше, но и раскаты грома. Арф подбежал к краю крыльца и залаял во весь голос, а затем отчаянно завыл.

Вот тогда-то Уолли его и увидел: с неба на землю падал самолет. В какой-то момент силуэт огромной птицы перекрыл едва ли не половину небосвода. Самолет соприкоснулся со вспаханным кукурузным полем под острым углом и, взрывая землю, словно огромный плуг, стремительно ринулся прямо вперед — все так же в направлении дома Уолли. Ощущение было такое, словно «боинг» выбрал себе одиноко стоящую ферму вместо ангара или терминала аэропорта. Постепенно скорость металлической туши падала, но она упрямо ползла к своей цели и остановилась у самой стены дома. От окна спальни Уолли Чабба до носового обтекателя кабины огромного самолета было теперь — в буквальном смысле слова — рукой подать.

В воздухе сильно пахло авиационным керосином и горячим металлом. Нагревшаяся при аварийной посадке алюминиевая обшивка какое-то время даже шипела под поливавшим ее дождем. Только теперь Уолли по-настоящему забеспокоился: на борту самолета наверняка были люди, а как и чем им помочь, он не знал. Неожиданно прямо у него на глазах в фюзеляже открылся аварийный люк, из которого к земле спустился ярко-оранжевый надувной эвакуационный трап. По этой горке, как дети, из кабины на лужайку перед домом Уолли съехали два человека в летных комбинезонах. Эту фантасмагорическую картину озаряли яркие вспышки молний, в свете которых движения летчиков, выбравшихся из самолета, казались дергаными и беспорядочными, как на старой кинопленке.

Летчики подошли к крыльцу дома Уолли и представились. Тот, который назвался командиром экипажа, попросил разрешения воспользоваться телефоном. Второй пилот тем временем выпил воды и стал чесать Арфа за ухом, приговаривая при этом вполголоса: «Господи, господи, ну надо же так…» Подобной бури ни летчик, ни Уолли никогда раньше не видели. Фермеру показалось, что оба пилота действуют как-то машинально и, судя по всему, еще не до конца верят, что остались в живых.

Примерно через час дождь прекратился. В воздухе по-прежнему было сыро, последние капли скатывались по крыше и водосточному желобу в бочку, подставленную под сток. Летчики вежливо попрощались с Уолли и пошли по раскисшей колее по направлению к дороге. Можно было подумать, что они просто ненадолго по-соседски завернули к фермеру в гости, переждали грозу и, чувствуя, что засиделись, заспешили домой.

— Эй, — крикнул им вслед Уолли, — вы ничего не забыли?

— Можете себе забирать, — махнув рукой, сказал старший из летчиков. — Летать эта штука все равно больше не будет. Сами видите: груда металлолома. Это же был его последний рейс. Мы перегоняли машину в Аризону, на самолетное кладбище. А вам… даже не знаю… может быть, в хозяйстве пригодится?

Сколько же раз с тех пор Уолли просыпался в своей спальне и видел в окне вместо привычного утреннего солнца застекленную кабину «боинга»? Сколько дней он привыкал к новому соседу, сколько рассматривал его огромную серую тушу? Как так получилось, что эта странная штуковина, неизвестно как оказавшаяся у него за домом, полностью завладела его мыслями? Уолли даже перестал косить траву на этом лугу, лишив хозяйство изрядного количества сена и силоса.

Как все это получилось, Уолли не знал и объяснить не мог. Но при этом он был абсолютно уверен, что та давняя гроза была послана ему свыше, что упавший рядом с его домом «боинг» — подарок небес, шанс, которым нужно воспользоваться правильно, чтобы жизнь стала лучше.

Когда Уолли в голову пришла мысль съесть этот самолет, чтобы доказать свою любовь к Вилле, он сразу решил, что это будет его сугубо личным делом. Он никогда не говорил ей о том, что затеял, хотя в глубине души надеялся и даже рассчитывал на то, что рано или поздно ей кто-нибудь об этом расскажет. И вот — свершилось: сотни людей собрались на его ферме, а тысячи, если не миллионы, увидят по телевизору, на какой подвиг и на какие испытания Уолли готов пойти ради своей любви к Вилле. Что ж, пусть весь мир об этом узнает. Пусть и она наконец поймет, как сильно он ее любит.

Он был готов. Подняв к стропилам амбара очередной кусок внутренностей самолета, он опустил металлические соты в зев самодельного измельчителя. Красная кнопка была нажата, и над полем покатился скрежет, так хорошо знакомый жителям Супериора. Впрочем, на сей раз никто не отворачивался и не делал вид, будто ничего не слышит. Более того, собравшиеся встретили чудовищный металлический лязг и грохот аплодисментами и радостными криками.

Уолли тем временем спустился с верхнего яруса амбара к входным дверям и подошел к передней панели измельчителя. Скрежет терзаемого металла разносился по всему округу Накелс, а телекамеры с мощными микрофонами транслировали эту какофонию на весь мир.

Остановив машину, Уолли приоткрыл заветную дверцу и извлек из приемного отсека ведро металлических опилок. Настало время сказать пару слов прессе.

— Мистер Чабб! Мистер Чабб! — перекрывая других, прокричал один из репортеров. — А раньше вы уже ели металл или стекло?

— Было дело, — с усмешкой ответил Уолли. — Как-то раз, когда я был совсем маленький, мама сунула мне в рот градусник, чтобы померить температуру. Ну а я возьми и проглоти его. При этом все обошлось без травм и отравлений. Как видите, я стою здесь, перед вами, живой и здоровый.

— Мистер Чабб, — позвал его с другой стороны репортер в модном темно-синем костюме. Уолли показалось, что он где-то видел этого человека. «Наверное, по телевизору», — решил он. — Сколько времени вы уже едите этот «боинг»?

— С тех пор, как он оказался у меня на заднем дворе. — Уолли по привычке ушел от прямого ответа.

Он поднял повыше ведро с серыми опилками, потряс им в воздухе, как чемпионским кубком, улыбнулся в камеры, а затем высыпал горсть алюминиевого крошева в электрический блендер, приготовленный на складном столе, специально выставленном перед амбаром. В чашу блендера он добавил несколько шариков ванильного мороженого и немного молока. Поработав с полминуты, блендер взбил из этого странного набора ингредиентов густой сероватый коктейль.

Уолли налил серую жижу в стакан и поднял его высоко над головой.

Он долго думал над тем, что нужно будет сказать собравшимся (да что там собравшимся — всему миру) в этот момент, но вдруг его взгляд остановился на Вилле, которая смотрела на него из толпы. Все приготовленные заранее слова мгновенно вылетели у героя из головы. Уолли просто широко улыбнулся и вдруг понял: начинаются новые времена. Теперь все будет хорошо.

— Уолли, минуточку, один вопрос, — послышался снова голос кого-то из журналистов. — Скажите, пожалуйста, зачем вы это делаете? Объясните, почему вы решили съесть самолет?

Этот вопрос Уолли не удостоил ответом. Ему было не до того. Слишком близко, прямо в первом ряду зрителей, стояла Вилла.

Он снова улыбнулся ей и демонстративно обвел взглядом собравшуюся толпу, давая Вилле понять, как много у него теперь друзей и поклонников. Ну а затем он привычным движением поднес стакан с алюминиево-молочной смесью к губам, сделал большой глоток и довольно рыгнул.

— Ну и как вам этот коктейль? — прокричали из толпы.

— А что, неплохо, — невозмутимо ответил Уолли. — Разве только немного металлический привкус… Не знаю, с чего бы это. Похоже на диетическую колу.

Сказав это, он в несколько глотков осушил стакан, тем самым покончив наконец с креплением сорокашестилопастной турбины, установленной в одном из двигателей «Боинга-747».

 

ГЛАВА 8

За всю свою жизнь Роза никогда не видела столько цветов сразу.

Даже в родильном отделении городской больницы никогда не бывало столько букетов. Причем те цветы, которые она видела сейчас, были куплены явно не в цветочном магазине Супериора, единственном на весь город. Это были дорогие, эффектные композиции, составленные из незнакомых Розе экзотических цветов, доставленных, скорее всего, из каких-то дальних стран или выращенных в оранжереях. Развозчики всех фирм Омахи и Линкольна, в которых можно было заказать цветы с доставкой, наверняка уже выучили наизусть расположение фермы Чабба.

Роза поправила очередной букет и, не удержавшись, ткнулась носом в охапку роз. Пахли они просто великолепно, даже в запущенной и, по правде говоря, вонючей гостиной Уолли. Роза подняла банку повыше и проверила, достаточно ли в ней воды.

Прежде чем уйти на работу, она заглянула к Уолли. Она частенько заезжала к нему перед очередным дежурством в больнице. На этот раз Роза привезла с собой домашний пирог. Эти пироги получались у нее так хорошо, что в 1986 году ее как начинающую хозяйку даже удостоили специальной премии на кулинарном конкурсе, который проводился в Линкольне, в рамках сельскохозяйственной ярмарки штата Небраска. Уолли возился на кухне, собираясь обедать. Под столом дремал Арф.

— Слышал новость про Малька? — спросила Роза.

— Что на этот раз с ним случилось? — отозвался Уолли.

— Его, беднягу, опять с дороги сдуло. Патрульная служба штата выслала ему уведомление о том, что у него отберут удостоверение и значок, если он наконец не наберет хотя бы минимально положенный для полицейского вес.

— А, понятно, — задумчиво произнес Уолли. — То-то я удивился, когда увидел, как этот заморыш уминает третий двойной гамбургер кряду.

— Да уж, нелегко Мальку приходится. Так ведь можно и переусердствовать: не успеешь вес набрать, как копыта откинешь.

Друзья весело рассмеялись. Роза тем временем развернула открытку, которая прилагалась к последнему из букетов, принесенных посыльным. В качестве отправителя была указана известная телеведущая из Нью-Йорка. В нескольких коротких строках она сообщила, что восхищается Уолли, считает его крутым парнем и хочет «познать его внутренний мир». Далее ведущая переходила к более практическим вопросам: ее интересовало, не желает ли он съездить в Нью-Йорк (все расходы, включая перелет, естественно, за счет принимающей стороны) для того, чтобы дать ей эксклюзивное интервью.

В этот момент зазвонил телефон.

— Пожалуйста, минуточку, соединяю вас с… — прозвучало на другом конце провода так быстро, что Роза даже не запомнила названное имя. Впрочем, секунду спустя она услышала женский голос, показавшийся ей странно знакомым.

— Алло, здравствуйте, — чувственно зашептали в трубку. — С кем я говорю?

— С Розой Лофгрин.

— Я звоню из Нью-Йорка. Хочу уточнить, получил ли мистер Чабб корзину с экзотическими фруктами, которую мы ему выслали.

— Получил, получил. Вот ваша корзина, рядом со мной стоит.

— Надеюсь, эти райские плоды скрасят ему вкус самолета, — со смехом и все с тем же чувственным придыханием произнесла собеседница. — Роза, вы уж поделитесь со мной секретом: как бы мне убедить Уолли приехать к нам на передачу?

Роза сделала шаг в сторону и заглянула в проем кухонной двери. Уолли увлеченно намазывал большой сэндвич смесью арахисового масла и очередного торсиона из приводов закрылков.

— Если честно, лично мне кажется, что, по крайней мере сейчас, он ни с кем не желает разговаривать, — сообщила Роза. — Не желает он никуда ехать и ничего менять в своей жизни.

— А вы его подруга… ну, девушка? Позвольте вам позавидовать…

— Нет-нет, мне завидовать нечего, — перебила Роза и добавила: — У Уолли вообще нет девушки.

«Да, к несчастью, — пронеслось у нее в голове. — У этого горе-героя действительно никого нет. А ведь нужна, нужна ему женщина — и в доме, и вообще в жизни. Причем не просто какая-нибудь женщина, а я». По правде говоря, Роза не всегда испытывала к Уолли столь теплые чувства. В школе она, как и большинство одноклассников, считала его просто тупоголовым верзилой. Но однажды так вышло, что она села рядом с ним в церкви во время воскресной службы и услышала, как этот верзила, закрыв глаза, поет «О, благодать». Слуха у Уолли никогда не было, зато был громкий, весьма немелодичный голос. Тем не менее было в его пении что-то такое, от чего на глазах у Розы выступили слезы. В следующий раз она с умилением смотрела на него, когда во время очередного пикника, устроенного по случаю сбора одноклассников, он, сидя от всех в сторонке, в одиночку умял чуть ли не целое ведро приготовленного ею картофельного салата. Ну а потом, когда в семье у Розы начались сложности и стало понятно, что брак с Дурным Бобом не складывается, именно Уолли усадил ее за столик в «Дубине стоеросовой» и вполне убедительно обосновал свое видение ситуации, заверив Розу, что ей будет легче и спокойнее жить одной, чем мучиться, оставаясь замужем за неотесанным грубияном.

Развод научил Розу многому. В основном тому, что любовь, конечно, может начаться со случайной искры, с танца на дискотеке, но вырасти во что-либо стоящее она может только на основе полного взаимопонимания и приятия странностей и особенностей характера другого человека. Чтобы полюбить кого-то по-настоящему, нужно узнать его и понять так же, как самого себя. Так, сама того не сознавая, Роза влюбилась в Уолли: она готова была понимать и принимать его таким, какой он есть, с его безответной любовью к Вилле. Давалось ей это смирение нелегко, особенно сейчас, когда весь его дом был заставлен цветами, когда каждый присланный бутон и лепесток все больше убеждали Уолли в том, что он находится на правильном пути, а вовсе не совершает величайшую ошибку в своей жизни.

— То есть как это — у него нет подруги? Но насколько я знаю… — Телеведущая на другом конце провода даже сбилась с привычной скороговорки, явно озадаченная этим противоречием.

— Я добавлю ваше имя в список заявок, — воспользовавшись паузой, сказала Роза.

При этом она действительно занесла звонившую в длинный список тех, кто жаждал встречи с Уолли. Телеведущая заняла свое место вслед за Тедом Коппелем и Джеральдо Риверой.

— А что, сегодня кто-то уже звонил? — поинтересовалась нью-йоркская дама.

— У него телефон вообще не смолкает.

— Может быть, мне просто сесть в самолет да и прилететь к вам? Я могла бы пригласить его куда-нибудь на ужин, посидели бы в тихой спокойной обстановке… — Голос женщины зазвучал еще более чувственно и игриво.

— Не думаю, что в этом есть смысл, — отрезала Роза. — Да и еду, которую подают в наших ресторанах, вы вряд ли оцените.

— Ладно, тогда передайте ему самое главное: я готова на все, лишь бы он согласился участвовать в моей передаче.

— Хорошо, я ему передам. — С этими словами Роза повесила трубку.

— Кто звонил? — поинтересовался Уолли, войдя в гостиную.

— Да так, журналистка очередная.

— А Вилла не звонила?

— Нет, — ответила Роза. — Вилла не звонила.

— Ты ее видела?

— Нет. — Роза прекрасно понимала, что отвечать на вопросы в таком «телеграфном» стиле невежливо, но ничего не могла с собой поделать.

— Эй, что-то случилось? — До Уолли стало наконец доходить, что с Розой что-то не так.

— Все в порядке. Просто устала немного. Я ведь целый день здесь у тебя проторчала, ни на секунду не присела. Каждые десять минут — звонок в дверь. То тебе цветы шлют, то шоколад, и все не просто кто попало, а самые настоящие знаменитости. А между звонками в дверь — телефон. Откуда тебе сегодня только не звонили! Подожди, дай вспомню. Бразилия, Япония, Германия… В общем, притомилась я что-то. А мне ведь еще на работу: ночное дежурство.

— Спасибо за помощь, — сказал Уолли, положив тяжелую руку на плечо Розы. — Часть цветов не хочешь забрать?

— Нет, — ответила та. — Твои цветы мне не нужны.

Роза надела форменную куртку с эмблемой скорой помощи и машинально застегнула ее под самое горло. «Бесполезно, — размышляла она. — Что бы я ни делала, как бы о нем ни заботилась, какие бы пироги ни пекла, он меня все равно не замечает. А если и замечает, то как женщину явно не воспринимает. Я для него — невидимка. И ничего тут не поделаешь».

— Ладно, пойду я. — Привстав на цыпочки, Роза привычно чмокнула Уолли в щеку. От него пахло влажной землей, а на небритом подбородке была, как всегда, колючая щетина.

С таким же успехом можно было бы поцеловать Арфа.

Приоткрыв окно в машине, Вилла медленно проехала по Третьей Восточной улице мимо здания, где находилась редакция ее газеты. У входа в офис «Экспресса» собралась целая толпа. Молодежь, которая обычно проводила время в кафетерии у заправочной станции или в забегаловке у проходной элеватора Веббера, перебазировалась на тротуары под окнами редакции, чтобы не пропустить редкое зрелище: многочисленные газетные и телевизионные репортеры пытались подкараулить у входа избранницу претендента на мировой рекорд. Все шло именно так, как предполагала Вилла: жители Супериора, наивные и простодушные, принимали проявляемое к ним внимание за чистую монету и не замечали, что приезжие журналисты просто нагло пользуются ими.

Вилла всегда гордилась своей профессией. Журналистика казалась ей благородным делом. Но сегодня ее собратья по ремеслу слетелись в маленький городок, как коршуны на добычу. Вилла прекрасно понимала, что они не остановятся ни перед чем и не уедут отсюда, пока не оставят от своей жертвы рожки да ножки. Этим людям плевать на то, что будет после их отъезда с городком и его жителями. Они просто делают свою работу. Как могут, выживают в этом жестоком мире. «Что ж, у каждого свое дело, — подумала Вилла. — Вот только помогать вам я не собираюсь».

Не доехав до квартала, в котором располагалась редакция, Вилла обогнула здание с тыльной стороны, припарковала машину и по узкому переулку подошла к тому месту между домами, откуда, оставаясь незамеченной, она могла видеть и слышать все, что происходит перед входом в ее офис. Цирковое представление было в самом разгаре. Очередной номер исполняла какая-то плохо крашенная блондинка с микрофоном в руке. Глядя в камеру, она показывала рукой в сторону таблички с логотипом «Экспресса» и говорила:

— Мы находимся в том самом месте, где работает эта загадочная женщина. О Вилле Вайетт нам известно лишь то, что она является главным редактором и владельцем этой маленькой провинциальной газеты. Она родилась в этом городе и училась на факультете журналистики в Университете Небраски.

Журналистка прервала свой монолог на полуслове и заявила:

— Этот ветер мне всю прическу испортил. Ребята, давайте я заново причешусь и попробуем снять еще дубль.

«Надо же, таинственная женщина». Что ж, теперь действительно ей не стоило попадаться людям на глаза. От этой мысли Вилле становилось смешно и больно одновременно. Но ничего не поделаешь. Журналисты всегда ищут что-то жареное. Такая у них работа. Вилла тихонько выскользнула из своего укрытия, вновь обошла здание и проникла внутрь редакции через дверь над пандусом, с которого обычно грузились в кузов пикапа пачки свежих газет.

— Вы где были? — взволнованно спросила ее Айола, вскакивая из-за письменного стола. — Вам звонили… сейчас скажу… вот, тридцать пять раз. Сразу хочу обратить ваше внимание: был звонок из «Нью-Йорк таймс». Они вроде бы поговорить с вами хотят.

— Что с завтрашним выпуском? — как ни в чем не бывало спросила у секретарши Вилла, заходя в комнату, где обычно готовился макет газеты. Вот они, все страницы завтрашнего выпуска, выложены на больших столах в ожидании ее одобрения. А вот и главный заголовок, набранный шестидесятым кеглем: «ЖИТЕЛЬ СУПЕРИОРА ИДЕТ НА МИРОВОЙ РЕКОРД: ОН ЕСТ „БОИНГ-747“». Эту новость, черт бы ее побрал, пришлось поместить на первой полосе. Поделать с этим ничего нельзя. Местная пресса в лице Виллы Вайетт и так уделила сенсации слишком мало внимания.

— Вилла, может быть, вы не поняли? — повторила секретарша. — «Нью-Йорк таймс»! Они хотят взять у вас интервью.

— Скажи Барни, пусть готовит набор, но придержит на часок вторую полосу. Что касается «Таймс», то пусть узнают мое мнение о происходящем из колонки редактора в завтрашнем выпуске.

С этими словами Вилла энергично закрыла за собой дверь в кабинет. Обычно, когда нужно было срочно что-то написать в газету и когда у нее не было ни секунды времени в запасе, она, естественно, пользовалась стареньким компьютером, стоящим у нее на столе. Когда же требовалось изложить что-то наболевшее, сказать какие-то искренние слова, она подходила к отдельному маленькому столику, на котором гордо возвышался отцовский «ундервуд» пятой модели. Вилле с детства нравилось печатать на этой машинке, которая издавала живые, по-домашнему уютные звуки: клацала при нажатии каждой клавиши и мелодично позванивала при возвращении каретки в исходное положение. Печатать на машинке было тяжелее, чем набирать текст на компьютерной клавиатуре. Нажатие тугих клавиш требовало куда больших усилий. И все же Вилле было легче излагать свои мысли при помощи старой доброй печатной машинки.

Она заправила лист бумаги в каретку, задумалась и посмотрела на висевшую на стене фотографию. На снимке была запечатлена молния, рассекающая черное грозовое небо. Собравшись с мыслями, Вилла Вайетт начала печатать редакционную статью.

Сначала — заглавными буквами — заголовок: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В СУПЕРИОР».

Затем отступ и текст статьи.

Почему Супериор — великий город? Вовсе не оттого, что здесь народился гигантский початок кукурузы; не оттого, что у кого-нибудь на ферме живет козел, приученный пить пиво; и даже не оттого, что здесь живет человек, который вознамерился съесть «боинг». Величие нашего городка в другом: вот уже больше ста лет — и в трудные, и в хорошие времена — мы живем на этой земле, обрабатываем ее, верим в Бога и стараемся, как можем, помогать друг другу. Вот почему Супериор — поистине великий город.

Каретка «ундервуда» звякнула, обозначая переход к следующему абзацу.

Давайте же постараемся не забывать о том, что действительно важно для нас — жителей нашего города. Когда весь этот балаган закончится — а рано или поздно это непременно случится, — мы должны будем вернуться к тому, что у нас есть, к тому, что делает нас такими, какие мы есть. В «Экспрессе» ни разу еще не было напечатано ни строчки о том, что Уолли Чабб ест свой «боинг». И это неспроста. В нашем городе принято уважать частную жизнь каждого из его обитателей. Поэтому к затее Уолли мы относились если не с пониманием, то с уважением. Так уж у нас заведено.

Теперь все изменилось: эта новость попала в ленты всех крупнейших мировых информационных агентств, и в результате весь огромный мир буквально обрушился на наш город. С этим ничего не поделать. В дальнейшем наша газета будет освещать эту тему и все, что с ней связано: попытку установления рекорда, приезды журналистов, успехи, ошибки и глупости. Если это интересно нашим читателям, газета, естественно, не будет молчать. Но ни при каких условиях мы не будем влезать в частную жизнь нашего соседа. Никакого психоанализа. Никаких подробностей личной жизни. Никакого копания в чужом белье. Мы будем публиковать факты и только факты.

Что ж, статья почти готова. Еще несколько строк — и можно будет запускать типографский пресс.

Итак, дорогие гости нашего города, добро пожаловать в Супериор. У нас к вам только одна просьба: узнайте и полюбите нас за то, что мы такие, какие есть, а не за то, что один из наших сограждан ест на обед.

Неопрятный мужчина в засаленном пиджаке ввалился в дверь зала для боулинга. Его жидкие черные волосы были старательно размазаны по лысеющему черепу, словно приклеены. Заезжий гость окинул цепким взглядом зал и недовольно поморщился, услышав грубоватые радостные возгласы, последовавшие за ударом тяжелого шара, сбивающего кегли.

В тот вечер в Супериоре проходил очередной этап городского чемпионата. Длинный узкий зал был битком набит горожанами и фермерами со всего округа. Крики, смех, гул катящихся по доскам шаров — все это эхом разносилось под сводами. Приезжий не без труда разглядел Уолли, который вел свою игру, как обычно, на шестой — самой плохой и неудобной — дорожке, которую едва освещала единственная неоновая трубка. Впрочем, в тот вечер менеджер зала впервые лично встретил заглянувшего поиграть Уолли и предложил ему занять дорожку получше. Уолли, естественно, остался верен себе: всю жизнь проведя на отшибе и на задворках, он и сейчас не собирался никуда переселяться, пусть даже на время игры в боулинг. На соседней, куда более ярко освещенной дорожке команда ребят из магазина автомобильных запчастей катала шары под веселые крики и взрывы хохота. Уолли, как всегда, играл в полумраке и в одиночестве.

Перешагнув через множество вытянутых в проход ног и через груды сумок с инвентарем для игры, незнакомец пробрался наконец к Уолли и протянул ему свою визитную карточку.

— Мистер Чабб?

— Можно просто Уолли, — ответил тот.

Играл он своим набором шаров фирмы «Брансвик Зоун Про» — только в этой компании пошли ему навстречу и за небольшое вознаграждение рассверлили стандартные отверстия, чтобы в них помещались толстенные пальцы заказчика. Аккуратно взяв этими пальцами, словно клещами, протянутую ему визитную карточку, Уолли прочитал имя гостя.

— Орсон Суинделл, — произнес его новый знакомый, судя по всему не уверенный в том, что Уолли владеет грамотой и сумеет прочитать короткий текст, напечатанный к тому же такими мелкими буквами. — Я представляю компанию «Проктер энд Гэмбл». Помимо всего прочего, мы выпускаем и «Пепто-Бисмол» — средство от расстройства и несварения желудка. Знаете, наверное, такие таблеточки и сироп розового цвета.

От торгового агента пахло крепкой выпивкой и безошибочно узнаваемым бальзамом после бритья «Аква Вельва».

— Уолли, для меня большая честь познакомиться с вами, — церемонно произнес Орсон Суинделл и сразу же перешел к интересовавшему его делу. — Я постараюсь не занять у вас много времени. Помните историю с семью близнецами Маккой из Айовы? В обмен на участие в рекламе компания «Памперс энд Гербер» полностью снабдила их не только подгузниками, но и пеленками, детским питанием и много чем еще. У вас же есть возможность получить не пеленки и подгузники, а нечто большее — гораздо большее. — Агент восторженно присвистнул, затем продолжил свою речь: — Я уполномочен предложить вам сто тысяч долларов за право нашей компании стать эксклюзивным спонсором вашей, скажем так, самолетопоедательной деятельности. Деньги, разумеется, вперед и наличными. — Суинделл широко расставил руки, изображая рекламный плакат. — Только представьте себе: «Немного переели „боинга“? „Пепто-Бисмол“ — и в вашем желудке приятная легкость!» — Представитель «Проктер энд Гэмбл» захихикал, явно в восторге от собственной изобретательности.

— Можно один вопрос? Так просто, из любопытства, — обратился к Суинделлу Уолли. — Почему этот «Пепто-Бисмол» — розовый?

— Хороший вопрос, — с готовностью отозвался Суинделл.

Воспользовавшись тем, что агент пустился в долгие разглагольствования о смеси красителей под номерами двадцать два и двадцать восемь, Уолли произвел в уме нехитрые арифметические вычисления. Сто тысяч долларов сейчас и наличными. Сто штук за то, что он все равно делает, причем совершенно бесплатно. Столько ему не заработать и за десять лет, даже если цены на кукурузу пойдут в гору. Черт, да столько наличных не получить, даже если перепахать всю Небраску. Четверти этой суммы хватит на то, чтобы выплатить весь повторный залог за ферму. Еще четверть уйдет на хороший комбайн и сеялку. Ну а оставшуюся половину можно будет положить в банк, и проценты с нее станут неплохой прибавкой к пенсии — когда он будет в праздности доживать свои дни. Разумеется, вместе с Виллой.

— Впрочем, лично я считаю, что было бы лучше с самого начала сделать «Пепто» бирюзовым, — со вздохом признался Суинделл. — Бирюзовый цвет как-то больше ассоциируется с мягкостью и легкостью.

Уолли обернулся к маленькому сморщенному старичку, сидевшему за ярко освещенным судейским столом. Старикашка утопал в клубах сизого табачного дыма.

— Отто, что скажешь о предложении мистера Суинделла?

Отто Хорнбасселу было девяносто шесть лет. Чем больше этот бывший клоун цирка «Карсон энд Барнс» старел, тем больше становился похож на взаправдашнего эльфа. Неспешно отхлебнув красного пива, он деликатно рыгнул и вытер губы синей банданой.

— Ничего особенного, — с важным видом изрек Отто.

Выпустив струю густого дыма от своего любимого «Кэмела» без фильтра, он бросил выразительный взгляд на выданный ему перед началом чемпионата бланк для подсчета очков. Этот листок как нельзя лучше подходил для фиксации сумм и условий всех предложений спонсорской поддержки, которые поступали в адрес Уолли.

— Ребята из «Таймс» предложили за рекламу своего нейтрализатора кислотности семьдесят пять штук, — объявил Отто. — «Маалокс» посулил сто пятьдесят, но с условием: только если рекорд будет засчитан. «Газ-Икс» еще не определился с окончательной суммой.

Дрожащий стариковский палец скользил сверху вниз по едва ли не исчерпывающему списку производителей препаратов от поноса, запоров и изжоги: «Ролейдс», «Миланта», «Экс-Лакс», «Гевискон», «Пепсид АС», «Тагамет Б», «Зантак»…

Перевернув страницу, отставной клоун ткнул ручкой в подчеркнутые красным строчки — судя по всему, наиболее выгодные предложения.

— Кое-кто, между прочим, изрядно поднял средний уровень своими нестандартными предложениями, — заметил он. — Вот, например, «Блэк энд Деккер» предлагают двести тысяч и к тому же гарантируют многократный показ роликов с участием рекордсмена по всем телевизионным каналам. — Прокашлявшись, Отто как бы невзначай добавил: — Да, вот еще «Куизинарт»… эти и вовсе двести пятьдесят обещают, но по их контракту придется слетать во Францию.

Уолли тем временем вернулся к дорожке и взялся за очередной шар. Шестнадцатифунтовая сфера казалась в его огромной ручище маленькой, как теннисный мячик. Он поднял шар и с неожиданной для такого великана легкостью и грациозностью отправил его к цели. Развернувшись спиной к дорожке, Уолли ждал результата, готовясь оценить количество сбитых кеглей на слух.

Страйк.

— Ура! — завопил Орсон Суинделл. — Страйк — отличный результат! Очки удваиваются. Я готов заплатить вам вдвое больше. Предлагаю двести тысяч. Вот это — настоящий страйк!

Уолли задумчиво улыбался. Мысленно он попробовал засеять всю свою землю наличными и спонсорскими предложениями, как кукурузой. «Впрочем, — решил он для себя, — нет смысла пачкать этой денежной грязью то, что всегда было простым, понятным и чистым». В итоге он счел благоразумным попрощаться с двумястами тысячами долларов сразу, пока не выпала возможность познакомиться с ними поближе и привыкнуть к их соседству.

— Спасибо за предложение, — сказал он, — но ваши деньги мне не нужны, как, впрочем, и ваш «Пепто-Бисмол». Мне только одного надо — любви.

Отто скомкал листок с предложениями корпоративного спонсорства и швырнул его в мусорную корзину.

— В этом он весь — наш Уолли, — гордо сказал старик и, поставив жирный крестик в последнем окошечке протокола соревнований, поспешил сообщить Чаббу: — Все, сынок, ты сегодня всех обыграл. Настоящий чемпион и рекордсмен.

В проявочной было темно. От ванночки с фиксажем исходил знакомый запах: Вилла с детства выучила название этого реактива — серноватистокислый натрий. Где-то в углу капала из крана вода. Вилла работала на ощупь. Ей всегда нравилось проявлять пленку и делать фотографии для «Экспресса». Эта комнатушка в подвале была ее личным убежищем, местом, где можно было скрыться летом от жары, а в неудачные дни в любое время года — от всего мира.

Никаких тебе телефонов, никаких сводок с полей, никто здесь тебя не достанет, не отвлечет от сокровенных мыслей. Можно спокойно заниматься делом, проявлять и печатать фотографии и, главное, думать, думать, думать… Это вам не какая-нибудь новомодная медитация, а просто сосредоточенная работа, которая всегда поможет разобраться в очередной навалившейся проблеме.

Поужинав и вымыв посуду вдвоем со своей лучшей подругой Розой, Вилла немного посидела с нею перед телевизором, поболела за участников «Своей игры», а затем вновь забралась в старенький «форд» и поехала к себе домой, но не отдыхать, а работать.

С утра, на церемонии официальной регистрации заявки Уолли на попытку установить мировой рекорд, Вилла отсняла целую пленку. После обеда она успела проявить ее, и теперь тридцать шесть негативов — тридцать шесть мгновений жизненной правды — висели на специальной сушилке, ожидая своей дальнейшей судьбы. Журналистка с удовольствием спустилась в подвал: ей не терпелось включить увеличитель и вставить в него рамку с отснятыми кадрами. Хотелось еще раз посмотреть на то, что она уже видела своими глазами, и попытаться понять, кому и зачем это может быть нужно.

Вилла привычным движением нащупала выключатель, и густой красно-оранжевый свет залил небольшую комнату. Один за другим листы фотобумаги ложились в кюветы с проявителем, водой и фиксажем.

Вдруг за дверью раздался скрип деревянных ступенек. Затем послышались шаги. Кто бы это мог быть в такое время?

— Барни? Это ты? — крикнула Вилла, предполагая, что с каким-то вопросом приехал рабочий, обслуживающий типографские прессы.

Ответа не последовало. Спустившись по лестнице, незнакомец сразу же подошел к двери кладовки, переоборудованной под проявочную, и постучал. Эти пять ударов, следующих один за другим в совершенно особом ритме, Вилла узнала бы даже во сне. На протяжении вот уже двадцати пяти лет этот стук был условным сигналом для входа в их с отцом закрытый клуб.

— Папа! — воскликнула она. — Ну ты меня напугал!

— Дверь открыть можно? Ничего не засветим?

— Нет, все уже проявлено, заходи.

— Добрый вечер, — поздоровался с дочерью Эрли Вайетт. — Так и знал, что искать тебя нужно здесь.

— Что-то случилось? — спросила Вилла.

Судя по всему, отец уже лег в кровать и, может быть, даже уснул, когда Мэй разбудила его и отправила на поиски дочери. Его волосы были слегка взъерошены, глаза казались заспанными, но пижамная куртка была старательно спрятана под ветровкой «Роялз». Впрочем, домашние тапочки выдавали его с головой.

— Мама пыталась найти тебя, а ты трубку не берешь, — сказал Эрли.

Заглянув дочери через плечо, он попытался рассмотреть фотографии, лежавшие в кювете:

— У тебя все в порядке? Что-то ты сегодня припозднилась на работе. Чует мое сердце: если уж ты взялась за проявку в такое время, значит случилось что-то важное и фотографии должны быть готовы срочно.

— Нет… Просто хотела подготовить материалы к завтрашнему дню…

— Дай-ка я посмотрю, что у тебя там получилось…

— Папа, не надо, — взмолилась Вилла и даже попыталась встать между отцом и столиком с проявителями и кюветами. Впрочем, несмотря на возраст, двигался Эрли Вайетт весьма проворно и уверенно. Прежде чем Вилла успела что-то предпринять, он уже запустил щипцы в раствор и стал вытаскивать мокрые снимки один за другим.

Привычным движением он прихватил их специальными прищепками и повесил на натянутую над столиком леску. Больше дюжины черно-белых фотографий. Эрли отступил на шаг и задумчиво посмотрел на снимки: в каждом кадре так или иначе присутствовал человек из Книги рекордов. Портреты в разных ракурсах, крупный план, снимок издалека. Джей-Джей Смит улыбается, Джей-Джей Смит серьезен, Джей-Джей хлопает Уолли по плечу, Джей-Джей одергивает блейзер…

— Хорошее у него лицо, — задумчиво сказал Эрли. — Глаза добрые. А нос-то, нос какой — прямой и тонкий.

— Я думаю поместить эту фотографию на первую полосу, — сказала Вилла, прекрасно понимая, что ее голос звучит не настолько бесстрастно, как ей бы хотелось. — Сделать ее шириной в три колонки, чтобы доходило до середины, до места сгиба. Что скажешь?

Эрли некоторое время молчал, и Вилла чувствовала, что думает отец сейчас только о ней. Этими мыслями он просвечивал ее насквозь.

— Знаешь, сколько рулонов пленки я извел, когда ухаживал за твоей мамой? — наконец произнес он. — Только и делал, что фотографировал ее. А потом у нас ты нарисовалась. Так я стал еще больше времени здесь проводить, проявляя и печатая фотографии вас обеих. Эх вы, девчонки мои…

— Папа, что за чушь! Ну при чем здесь это? — Вилла фыркнула и включила свет. — Я просто подбирала хорошую фотографию для первой страницы.

— Ну да, ну да, — поспешил согласиться Эрли.

— Я завтра печатный станок во вторую смену запущу. С рабочими уже договорилась. Придется им доплатить, но оно того стоит. Напечатаем, думаю, тысячи три экземпляров сверх обычной нормы. И наши, и приезжие все разберут.

— Хорошо, если так, — кивнув, сказал отец. — Только не перестарайся. Напечатаешь слишком много — сама знаешь, где в конце концов окажутся лишние экземпляры.

— Знаю, знаю, — рассмеялась Вилла, — будут лежать в качестве подстилки где-нибудь в птичьей клетке. — Отец и дочь весело рассмеялись, радуясь старой, хорошо известной обоим шутке.

— Ладно, пора спать, — сказал Эрли. — Спокойной ночи, дочка. — Он поцеловал ее в щеку, крепко обнял и прошептал ей на ухо: — Между прочим, можешь не прятать от меня то, что с тобой происходит. Работает она, видите ли, по ночам…

 

ГЛАВА 9

Автобусы, приехавшие из Далласа и Чикаго, высаживали туристов прямо на перекрестке Центральной и Четвертой улиц. Окрестные кварталы мгновенно оживали. Приезжих с фотоаппаратами на шеях и с картами Небраски под мышкой тотчас же осаждали уличные торговцы, жаждавшие вручить им футболки с изображением «боинга», фермы Чабба и самого будущего рекордсмена. Лучше всех продавались футболки с шаржем на Уолли: он был изображен с карикатурно широко раскрытым ртом, из которого торчал огромный гамбургер — две булочки, салат, нарезанный помидор и, вместо котлеты, самолет.

Все искали своей выгоды, кто как мог. Например, миссис Хильда Криспин, которая всю жизнь тяжким трудом зарабатывала на жизнь в своей пекарне, теперь вполне успешно, втридорога продавала туристам наскоро распечатанную и переплетенную брошюрку со своими кулинарными рецептами. Это произведение самиздата гордо называлось «Поваренной книгой реактивной авиации» и, судя по подзаголовку, претендовало на исчерпывающее описание местной кухни. Через улицу от пекарни Криспин едва не лопатой загребал деньги хозяин цветочного магазина: его заведение почти полностью переключилось на продажу втридорога бутоньерок и вручную расписанных ленточек с коротким лозунгом: «Вперед, Уолли!»

Ну а за ближайшим углом на пустой парковке Эйс Клинкер откусывал ножницами и клещами по кусочку от останков своего любимого одномоторного «кукурузника». Никто и никогда не проверял его перед вылетом на опыление очередного поля, и со временем Эйс окончательно потерял осторожность: в очередной раз он взлетел совершенно пьяным, в полете добавил еще и, заходя на посадку, перепутал шоссе с аэродромом. Впрочем, и на дороге он удержаться не смог и окончательно остановил самолет, только врезавшись в знак ограничения скорости на въезде в город. Восстановить самолет после жесткой посадки и столкновения с опорой знака представлялось делом весьма затратным, а тут подвернулся отличный случай подзаработать немного другим способом: теперь Эйс предлагал тем туристам, у которых, по его выражению, «кишка была не тонка», съесть кусочек обшивки самого настоящего самолета.

Вилле стало казаться, что вокруг нее со всех сторон работают и победно звякают кассовые аппараты. Город просто помешался на легких заработках. Разворачиваясь на парковке, журналистка включила заднюю передачу и посмотрела в зеркало заднего вида, чтобы убедиться, что позади машины никого нет. В этот момент в боковое окно пикапа кто-то постучал. От неожиданности Вилла даже вздрогнула.

Это оказался не кто иной, как Джей-Джей Смит — человек, из-за которого все это началось. Черт, этот синий блейзер явно подбирали специально под цвет его глаз.

— Привет, — сказал Джей-Джей, нависая над капотом машины. — Как поживаешь? — К этому моменту они оба как-то незаметно перешли на «ты».

— Отлично, — сухо ответила Вилла. — У меня сегодня развозка. Газеты нужно доставить подписчикам.

— Не возражаешь, если я с тобой прокачусь?

— Сомнительное развлечение. Нужно объехать по кругу весь город. На все про все час уйдет, если не больше.

— Ну и отлично, — обрадовался Джей-Джей.

Вилла попыталась придумать еще какую-нибудь отговорку, но… Этот настырный регистратор рекордов явно был полон энтузиазма. Вилла кивнула в сторону пассажирского сиденья и сказала:

— Ладно, эту пачку назад перекинь и садись.

Джей-Джей забросил пачку газет в кузов и сел в кабину рядом с Виллой. Он казался таким довольным, словно сбылась его давняя мечта — прокатиться на стареньком пикапе с редактором провинциальной газеты. Ох уж эта его легкая полуулыбка — едва заметное движение губ, и он превращался… ну просто в писаного красавца. Вдруг Вилла словно очнулась: гони от себя прочь такие мысли! Чертовы голубые глаза, все из-за них. Не забывай: этот человек — враг, он во всем виноват.

Выехав на центральную улицу, Вилла, словно извиняясь, сказала:

— «Фордик» у меня старенький, трясет в нем немилосердно. Если начнет укачивать — предупреди. Отец купил его новым, в шестьдесят седьмом году. С тех пор этот трудяга всю свою жизнь таскает газеты на своем горбу. Отец не соглашается поменять машину. Говорит, все равно все автомобили ржавеют, так какой смысл вкладывать деньги в ржавчину? Мол, ржавое ведро у нас уже есть. Вот только амортизаторы бы поменять этому ведру, а то ездить совсем невозможно стало.

После этого в кабине пикапа на некоторое время воцарилась тишина. Они молча пересекли город, проехали по мосту через Республиканскую реку и по эстакаде, проходившей над шоссе, ведущим в Канзас. Вилла перебирала в уме возможные темы для разговора и отбрасывала их одну за другой: некоторые казались ей глупыми и бессодержательными, некоторые были излишне провокационными и неминуемо бы превратили разговор в ссору. В какой-то момент она включила радио, но прием в этих местах был не слишком уверенный, и в динамиках слышалась не столько музыка, сколько помехи. Приемник пришлось выключить. Искоса поглядывая на попутчика, Вилла заметила, что тот с удовольствием смотрит по сторонам. Тогда она, на правах старожила, стала рассказывать гостю, на каком поле что растет, кто из фермеров владеет тем или иным участком земли и что за хищные птицы (а были это краснохвостые ястребы) кружат высоко в небе над окрестными холмами.

На вершине затяжного подъема Вилла съехала на обочину и остановилась.

— Мне нравится это место, — сказала она. — Оглянись, отсюда весь Супериор как на ладони виден.

Они с Джей-Джеем вылезли из машины и постояли на вершине холма. Над ними раскинулось васильковое небо, в воздухе пахло свежескошенной травой. В долине у подножия холма действительно был виден весь город, раскрашенный в новые, непривычные для Виллы цвета. На каждом фонарном столбе висела связка воздушных шаров, через улицы были перекинуты десятки рекламных растяжек, в небе над городом кружились два маленьких самолетика.

Вилла махнула рукой, показывая на западную окраину:

— Видишь вон там белый дом в викторианском стиле? Я там родилась и выросла. Не видишь? Вон то здание, с ветряной мельницей.

— Красиво здесь, — сказал Джей-Джей.

— Когда я была маленькой, отец брал меня с собой на развозку газет. Мы всегда останавливались здесь, на этом самом месте, — продолжала рассказывать Вилла. — Мы стояли, пили кока-колу и подолгу разглядывали долину. Отсюда ведь, если присмотреться, многое видно. Можно понять, кто из фермеров лучше ухаживает за землей, кто провел сев вовремя, а кто припозднился. Видно, кто покрасил дом, кто пристроил веранду или соорудил сарай… Стоя здесь, можно многое понять о том, что происходит в городе. Мне всегда нравилось ездить с отцом и узнавать наш городок и его окрестности.

Она чувствовала, что болтает слишком много, но ничего не могла с собой поделать: ей так нравилась роль экскурсовода, выпавшая в этот день на ее долю! Кроме того, рассказывая гостю о своем родном городе, она знала что делает: ей очень хотелось, чтобы он почувствовал очарование этих мест.

— Я тоже с отцом много ездил, — сказал Джей-Джей. — Там, где мы жили, в Огайо, он работал в департаменте транспорта — наносил разметку на дороги. Когда я подрос, он стал учить меня своему ремеслу. Понемногу я научился правильно смешивать краску, разогревать ее, а потом даже пробовал сам наносить ее на асфальт. Порой после хорошей работы мы останавливались и, оглядываясь назад, смотрели на то, что сделали. «Видишь, сынок, эти линии — они здесь не просто так. Они приводят в порядок жизни и судьбы людей» — так говорил отец. А потом, немного помолчав, хлопал меня по плечу или гладил по голове и добавлял: «Только не останавливайся, сынок. Никогда не останавливайся на достигнутом. Впереди всегда есть еще какая-нибудь дорога».

Вилла представила себе маленького Джей-Джея, помогающего отцу наносить разметку на бесконечные, идущие от горизонта до горизонта дороги. Она даже почувствовала что-то вроде зависти: как-никак этот парень сумел вырваться с бескрайних равнин Среднего Запада, смог обрубить корни и даже нашел себе место в большом мире. В то же время она увидела в нем родственную душу: оба они выросли в глухом захолустье, оба провели детство в отцовских пикапах, для обоих отцы стали первыми и главными учителями в жизни.

— Это твое любимое место в окрестностях города? — спросил Джей-Джей.

— Знаешь, здесь, конечно, очень здорово, — задумчиво ответила Вилла, — но больше всего я люблю бывать вон там. — Она показала рукой на излучину реки. — Видишь ту тополиную рощу? Знал бы ты, сколько летних дней я провела там, у самой воды. Там тихо, туда почти никто никогда не заходит. Лучшего места, чтобы спрятаться от мира, не сыщешь.

— Слушай, а как тебе Супериор в последние несколько дней? Тут ведь столько всего нового появилось…

Покачав головой, Вилла задумчиво ответила:

— Не знаю… Каким-то другим он стал…

— Другим в плохом смысле или в хорошем?

— Ну, так сразу не скажешь, — все так же задумчиво произнесла Вилла. — Привыкнуть надо, осмотреться.

Джей-Джей улыбнулся и заверил ее:

— Все хорошо. А главное — будет еще лучше.

Вилла провела ладонью по голове и шее и почувствовала на пальцах влагу. Тогда она тряхнула волосами, чтобы немного остудить разгоряченную кожу. Похоже, дело было не только в послеполуденной жаре и ярком солнце. Вилла вполне осознанно призналась себе в том, что ничего не может с собой поделать: мужчина, стоявший сейчас рядом, нравился ей. Нравился, и все тут. Она обернулась к нему и спросила:

— Ты, наверное, такое уже видел?

Джей-Джей пожал плечами и ответил:

— Много раз, уверяю тебя. И более того, в разных странах на нескольких континентах.

— Любишь путешествовать? — спросила Вилла.

— Да, люблю. А еще мне очень быстро становится скучно, если я слишком долго засиживаюсь на одном месте. Ну а ты где бывала?

— Ну… В Линкольне, — ответила она. — Несколько раз.

Оба рассмеялись. При этом Вилла попыталась мысленно прикинуть, как скоро Джону надоест здесь, в Супериоре. «Хотелось бы знать, — подумала она, — когда он отсюда уедет. Будет ли дожидаться, пока Уолли покончит с самолетом?»

— Знаешь, а тебя нетрудно представить себе где-нибудь в другом месте, — неожиданно сказал Джей-Джей.

Вилла чуть заметно улыбнулась и уточнила:

— Где, например?

— Ну, скажем, в каком-нибудь маленьком кафе в Санта-Маргерита-Лигуре.

— Это еще где? — удивилась она.

— В Италии. Курортный городок на побережье. Я тебя так там и вижу: сидишь на террасе за столиком, пьешь «Асти», а официанты уже передрались между собой за право обслуживать твой столик.

— «Асти» — это шампанское?

— Вроде того, — подтвердил Джей-Джей. — «Асти де Миранда». Лучшее на свете игристое вино. Это, конечно, не официальный титул и никакой не рекорд, просто оно мне больше других нравится. Какой у него аромат!.. Там тебе и абрикосы, и финики, и даже как будто шалфей. Вино легкое, светлое, в общем — райский нектар, иначе не назовешь.

Вилла отвела взгляд и сделала вид, что заинтересовалась чем-то на горизонте. «К чему все эти разговоры об Италии и игристом вине? — напряженно думала она. — Он что, хочет произвести на меня впечатление? Или, может быть, просто откровенно издевается?» Вилла машинально убрала прядь волос за ухо и невольно пожалела, что не надела сегодня платье поновее и помоднее, а главное — не настолько выгоревшее на солнце.

— Всегда хотела побывать в Италии, — призналась она.

— А ты когда-нибудь всерьез рассматривала возможность уехать из Небраски? — спросил Джей-Джей напрямик.

— По правде говоря, нет.

Карусель мыслей, образов и воспоминаний закружилась в голове у Виллы. Она ведь всегда мечтала об этом, всегда видела во сне одну и ту же картину: человек из большого мира — хотя бы вот этот Джей-Джей, например, — выдергивает ее из привычной среды обитания, отрывает от обычных дел и забот и увозит из Супериора куда глаза глядят. Куда именно ехать с таким человеком, было не так важно.

— Когда я поступила в университет, пришлось уехать отсюда и жить вдали от дома, — сказала она. — Вообще-то, мне понравилось, но слишком уж я вросла в эту почву. Никуда мне отсюда не деться. — Вилла энергично тряхнула головой и вновь поправила разметавшиеся волосы. — Господи, как же скучно, наверное, это слушать.

— Вовсе не скучно. Я просто никогда не понимал людей, которые боятся уехать из дома.

— Я не боюсь.

— Ну хорошо, положим, не боишься. Что тогда тебя удерживает от того, чтобы реализовать детские мечты? Разве ты никогда не хотела увидеть океан? Разве не мечтала о том, чтобы оказаться на смотровой площадке самого высокого небоскреба? Наконец, разве тебе не хотелось выпить шампанского на террасе итальянского или французского кафе?

«Что на это ответишь?» — подумала Вилла. А отвечать нужно — да так, чтобы он не решил, будто перед ним — самая обыкновенная тупая деревенская девчонка, которая, как кулик, только свое болото и хвалит. А еще… Ей вдруг стало интересно, с какой стати Джей-Джей так подробно расспрашивает ее. Ему действительно интересно или он просто пытается вскружить ей голову?

— Думаешь, все так просто? Как бы не так. Вот скажи, например, далеко ли можно уехать на тракторе?

— Наверное, ты удивишься, — спокойно ответил Джей-Джей, — но мировой рекорд путешествия за рулем трактора составляет четырнадцать тысяч пятьсот миль. Человек проехал от Англии до Зимбабве.

— Очень смешно, — мрачно сказала Вилла. — Ладно, поехали.

Она открыла дверцу пикапа, забралась на водительское сиденье, дождалась, пока с другой стороны сядет Джей-Джей, и завела машину. Несколько миль они проехали, не проронив ни слова. Первой нарушила молчание Вилла.

— Ты никогда по дому не скучаешь? — спросила она.

— Нет, — ответил Джон. — У меня нет дома. По крайней мере, в том смысле, который ты вкладываешь в это слово.

— А как же Нью-Йорк?

— Это скорее не дом, а перевалочная база. Ну хорошо, пусть не перевалочная, а основная. Мне туда почта приходит, там я храню сменную одежду… Вот, пожалуй, и все.

— А твоя семья где живет?

— Родители умерли, — ответил Джей-Джей, — давно уже…

— Извини.

— Если честно, могу без преувеличения сказать, что моя жизнь — это Книга. Та самая Книга рекордов, в издательстве которой я работаю. Ну а другие регистраторы рекордов и сотрудники издательства — вот, пожалуй, моя семья. По крайней мере, они мне ее заменяют.

Вилла искоса посмотрела на собеседника и вдруг обратила внимание на потертый воротник его рубашки. Похоже, об этом парне действительно никто не заботился. Ей захотелось заглянуть ему в глаза, понять его по-настоящему, но он сидел отвернувшись к окну, явно погруженный в свои мысли.

— Ты когда-нибудь пытался сам поставить рекорд? — спросила Вилла, желая вновь завладеть его вниманием.

— Нет, — ответил он, — не вижу смысла.

— Почему?

— Я рекорды регистрирую, а не ставлю. Каждому свое.

— Ну да… А почему так?

Джей-Джей высунул руку в окно и подставил раскрытую ладонь и пальцы набегающему потоку воздуха.

— Я стараюсь держаться своей полосы на дороге, которая называется «жизнь». Мне не суждено прославиться или стать великим. Мое дело — фиксировать и регистрировать величие других людей.

— Неужели тебе не хочется побить чей-то рекорд или поставить свой?

Старый пикап, громыхая изношенными деталями, подъехал к Манкато — деревушке, давно считавшейся частью Супериора. Джей-Джей упорно молчал, и Вилла терялась в догадках, не обидела ли она его своим вопросом.

— Слушай, Джей-Джей…

— Понимаешь, я не чувствую в себе тяги к рекордам, — спокойно ответил он. — Просто… ну, не такой я человек. Мне это, наверное, не нужно.

Несколько секунд Вилла обдумывала этот ответ, а затем тихо произнесла:

— Ну-ка, скажи мне, чего ты боишься?

Яйцо взмыло в воздух, описало пологую дугу, а на конечном участке траектории попало под яркий солнечный луч, отчего на мгновение засветилось изнутри, словно огромная капля расплавленного золота. Джей-Джей бросился ему навстречу, вытянул вперед и вверх руку и в следующую секунду почувствовал, как скорлупа хрустит у него в ладони. Прохладная вязкая масса вновь потекла по его запястью и предплечью.

Работая в Книге рекордов много лет, сам он никогда не пытался ни придумать собственный рекорд, ни побить чье-либо достижение. При этом он отлично знал, что именно требуется для фиксации очередного рекорда. Все возможности подготовить попытку в строгом соответствии с нормативами, установленными Книгой, у него были. Пожалуй, проще всего было бы побить рекорд в категории, традиционно называемой «Хождение по крылу». Речь шла о пребывании на внешней стороне фюзеляжа или на крыле поднявшегося в воздух самолета. Рекорд в этой области принадлежал Рою Каслу, который перелетел из Англии во Францию привязанным снаружи к крылу самолета. Общее время пребывания в воздухе от взлета до посадки составило три часа двадцать три минуты. Теоретически этот рекорд мог побить кто угодно. Джей-Джей полагал, что при наличии хорошего, надежного троса, некоторой смелости и достаточного количества транквилизаторов на такое достижение был бы способен и он. Потребовалось бы потерпеть всего-навсего три часа и двадцать четыре минуты.

И вот, по милости этой неугомонной женщины, он стоял посреди кукурузного поля с тремя коробками свежих яиц. По правде говоря, его любимой категорией рекордов всегда было «Бросание предметов на дальность и меткость». Если уж совсем начистоту, то именно к метанию яиц он был особенно неравнодушен. Долгое время этот рекорд бессменно оставался за финнами, затем почетная традиция перешла к американцам. Последнее достижение в этой области принадлежало Джонни Деллу, установившему рекорд в паре с Кейт Томас, что было зарегистрировано в городе Джуитт штата Техас. Джей-Джей лично его регистрировал: Джонни метнул яйцо на расстояние трехсот двадцати трех футов и двух дюймов, а Кейт поймала его голыми руками, не разбив (использование перчаток условиями проведения конкурса не допускалось). Доставив все газеты по нужным адресам, Джей-Джей с Виллой заглянули в универсам «Кирс Трифтвей», где провели, наверное, с полчаса, обсуждая аэродинамические качества яиц различных размеров. Стремясь правдоподобно изобразить строго научный подход к проблеме, они решили провести сравнительные испытания трех размерных категорий выбранных ими метательных снарядов. Кандидатура мелких яиц была отведена за явной бесперспективностью, в результате чего будущим рекордсменам осталось сделать выбор между тремя сортами куриных яиц: средними, крупными и отборными. В дополнение к самим объектам исследования были куплены сопутствующие материалы: рулон бумажных полотенец и бутылка дешевого белого вина.

Солнце уже садилось, и над нагретыми полями растеклось блаженное тепло. Джей-Джей отошел от Виллы на сто девять широких шагов — заведомо дальше, чем зафиксированная для этой категории рекордная дистанция. Таким образом он хотел показать Вилле, как это далеко: триста двадцать три фута.

— Эгей! — крикнул он ей с дальнего конца поля. — Это как сейчас от тебя до меня.

Вилла в ответ помахала ему рукой. Ее улыбку он видел даже сейчас, когда их разделяло большее расстояние, чем длина футбольного поля. Для участия в экспериментальном метании яиц Вилла разулась. Она босиком вышла на поле и в качестве разминки несколько раз потянулась, нагнулась и энергично помахала руками.

— Ну что, не передумала? Может быть, все-таки не будем маяться этой дурью? — крикнул Джей-Джей.

— Ну вот еще! — прокричала в ответ Вилла. — Хватит ныть! Давай за дело!

— Ну хорошо, — согласился он и легкой трусцой подбежал к ней поближе. — Давай для начала потренируемся на небольшом расстоянии. Постепенно будем отходить все дальше. Предлагаю начать с пятнадцати шагов. Так сказать, уровень для начинающих.

— Как скажешь, — согласилась Вилла.

Смеясь, как девчонка, она отсчитала пятнадцать шагов и обернулась к Джону. Ее платье эффектно развевалось на ветру, а улыбка приводила регистратора рекордов почти в детский восторг. Ему нравилось лицо Виллы в те минуты, когда она не обвиняла его в уничтожении Супериора и разрушении местного образа жизни. Прикинув возможные последствия тренировки, Джей-Джей снял рубашку и перекинул ее через ветку вяза, росшего на краю поля. Он заметил, что Вилла не без интереса посматривает в его сторону, и пожалел, что в последние годы совсем забросил спорт и физкультуру. «А ведь достаточно было бы поприседать, поотжиматься по утрам, — подумал он, — и моя фигура производила бы совершенно другое впечатление».

— Ты, главное, встряхни их хорошенько, — распорядился Джей-Джей, вспомнив некоторые методические приемы, которые он почерпнул у знакомых рекордсменов. — Нужно разбить желток внутри скорлупы и хорошенько взболтать его. Тогда масса будет распределена в яйце равномерно, и оно полетит точнее и дальше.

— Начинаем с отборных, — объявила Вилла, подбрасывая первое яйцо на ладони.

Первые пробные запуски прошли удачно, и уверенность претендентов в собственных силах росла на глазах. Продолжая перебрасываться яйцами, они стали потихоньку увеличивать дистанцию. Большую часть снарядов им удавалось успешно перехватить, но некоторые яйца все же разбивались у них в руках, что неизменно вызывало взрыв смеха у обоих участников эксперимента. Почувствовав кураж, они резко увеличили дистанцию, сначала до сорока, а затем и до шестидесяти футов. Яйца стали биться чаще. Какие-то пролетали мимо, а какие-то, будучи неудачно пойманными, заливали им руки и плечи липкой массой своего содержимого.

— По-моему, что-то не так, — заявила Вилла. — Ты жульничаешь. Почему так получается, что на мне желтка гораздо больше, чем на тебе?

— Да ты что! Я и сам в желтке с ног до головы, — возразил Джей-Джей.

Яйца взлетали в воздух одно за другим. Раз — и очередной снаряд угодил прямо Вилле в голову.

— Ой! — испуганно воскликнула она. — Возьми на заметку: средние бьют больнее всего. Словно в тебя угодили мячом для гольфа.

Шлеп! — и очередное яйцо, найдя брешь в обороне Джей-Джея, угодило ему прямо в грудь. Перемешанный с белком желток потек вниз по его животу.

— Вилла! — крикнул он, стряхивая с себя осколки скорлупы. — Ты бросаешь, как девчонка. Выше нужно бросать, слышишь, выше! Чем круче дуга, тем легче ловить.

Вилла молча оценивающе посмотрела на напарника, а затем, все так же молча, приняла знакомую стойку и сделала подачу по всем правилам софтбола. Джей-Джей едва понял, что произошло, когда яйцо грозно просвистело в воздухе прямо у него над ухом.

— Ого! Это нечестно!

— Честно-честно, — заверила его Вилла. — Будешь знать. Позвольте представиться: член сборной команды округа Накелс по софтболу. Сначала секция в школе, затем четыре года в основном составе, ну а затем — сборная всех звезд округа в товарищеских матчах.

Следующее яйцо она бросила ему не как спортивный снаряд или гранату, а наоборот — предельно легко и мягко, так, чтобы его было удобно ловить. «Ничего, — подумала Вилла. — Хватит ему во всем поддаваться. Пусть знает, с кем связался». Джей-Джей бросил ей обратно пойманное яйцо. Он чуть-чуть не рассчитал бросок, и Вилле пришлось отпрыгнуть в сторону, чтобы принять подачу. Получилось у нее это ловко и грациозно: ноги напряглись, а легкое платье задралось на несколько драгоценных дюймов. Джей-Джей понял, что партия проиграна: он явно уступал сопернице в физической подготовке и технике, а главное — все его внимание было сконцентрировано на ней самой. Сосредоточиться на игре не удавалось никак. Вид легко скачущей по кукурузному полю Виллы приводил Джей-Джея в восторг. У него кружилась голова, в крови бурлили пузырьки, как от шампанского. В общем, похоже, купленное вино могло бы уже не опьянить, а, наоборот, немного отрезвить его.

— Ты слушай, что я тебе говорю! — прокричала Вилла. — Когда ловишь яйцо, не встречай его ладонью, как стеной! Старайся перехватить его в момент движения руки назад. Так удар амортизируется и шансов, что яйцо не разобьется, становится больше.

— Ты лови как хочешь, а я буду ловить по-своему, — уперся Джей-Джей. — Давай, расходимся еще дальше.

Сто футов.

Липкой от яиц рукой он взял очередной снаряд и хорошенько взболтал его. Вроде бы содержимое распределилось в скорлупе равномерно. Замах — и яйцо взмыло в воздух по пологой дуге.

Вилла метнулась на перехват пущенного снаряда — ни дать ни взять стремительная золотая стрела. Желтое платье и светлые волосы сливались в подобие быстрого языка пламени. Буквально через секунду она гордо вскинула сжатый кулак и прокричала:

— Есть!

Эта бомбардировка продолжалась до тех пор, пока не разбилось последнее из купленных в супермаркете яиц. Ход эксперимента можно было отследить по трем дюжинам желтых клякс, растекшихся по земле, в обрамлении осколков скорлупы.

— Ну что, — деловито поинтересовалась Вилла, — как идут наши дела?

— Вынужден вас огорчить, — имитируя официальный тон, мрачно ответил Джей-Джей. — Рекорд не засчитан.

Они, как могли, стерли с себя следы баталии, израсходовав весь рулон бумажных полотенец и бутылку воды, которая, к счастью, нашлась в машине. Чтобы это импровизированное омовение принесло хоть какие-то результаты, пришлось помогать друг другу. Стоя вплотную к Вилле, Джей-Джей с восторгом вдыхал исходивший от нее легкий аромат соли и свежего пота. Он аккуратно стер один из желтков, неизвестно как угодивший ей в спину, под лопатку, и помог вычесать остатки скорлупы из волос. Он чувствовал исходящее от Виллы тепло, ощущал, как напрягаются и расслабляются ее мышцы, и вдруг заметил, как она вздрогнула всем телом, когда он случайно прикоснулся рукой к ее шее, придерживая прядь слипшихся от яичного белка волос.

Потом они, воспользовавшись случаем, пошли погулять по полю, чтобы посмотреть на закат, который действительно выдался в тот день просто роскошным. Под вечер на небе появились перистые облака, которые теперь были подсвечены снизу уходящим за горизонт солнцем. Эти же солнечные лучи играли на гладкой коже Виллы и зажигали озорные огоньки в ее глазах. Даже ногти на пальцах ее босых ног, казалось, не то играют этими лучами, не то сами испускают едва заметное розовое свечение.

Вилла открыла вино, расковыряв пробку маленьким перочинным ножом. Купить стаканы они забыли и теперь передавали бутылку из рук в руки, по очереди делая большие глотки прямо из горлышка.

Джей-Джей прекрасно понимал химическую основу своих приятных ощущений и легкого головокружения. Чтение книг и долгие беседы с врачами и исследователями, изучавшими такой загадочный феномен, как любовь, привели его к тому, что он без труда мог прикинуть в уме химическую формулу своего теперешнего состояния. Дело заключалось в том, что в его mesencephalon, или средний мозг, в эти секунды закачивалось избыточное количество дофамина, артеренола, норадреналина и фенэтиламина. Его организм начал усиленно производить феромоны, невидимые молекулы ароматов, десантирующихся на выбранную жертву. В мозгу Виллы происходило примерно то же самое. По крайней мере, все внешние признаки были налицо: ее кожа покрылась тонкой пленочкой пота, зрачки расширились, на щеках выступил румянец.

Джей-Джей пребывал в смятении. С одной стороны, накопленные научные знания всегда придавали ему чувство уверенности в себе и даже некоторой неуязвимости. В последнее время он стал позволять себе брюзжать по поводу таких глупостей, как влюбленность и любовь, особенно когда эти чувства представали перед ним в изрядно искаженном виде, как, например, тогда, в Париже, во время неудачной попытки побить рекорд продолжительности поцелуя. С другой стороны, то, что происходило с ним сейчас, не укладывалось в привычные рациональные рамки и не просчитывалось знакомыми уравнениями. При всех своих познаниях, при всем своем скептическом отношении к якобы высоким чувствам и романтической влюбленности, он ничего не мог с собой поделать: ему нравилось быть рядом с этой женщиной. Ему хотелось обнять и поцеловать ее, хотелось познать ее и — кто бы мог подумать? — не расставаться с нею никогда…

Но затем случилось неизбежное: в его мозговой лаборатории сработало какое-то реле, разбилась какая-то мензурка, замкнулись какие-то контакты, и он вспомнил об одном препятствии, которое грозило похоронить и едва успевшую родиться влюбленность, и то дело, ради которого он приехал в этот город.

Джей-Джей сам себе удивился, когда услышал, насколько невозмутимо звучит его голос.

— Знаешь, — сказал он, обращаясь к Вилле, — есть у меня к тебе один вопрос. Меня это, наверное, не касается, но не спросить тебя я не могу: расскажи, что у тебя с этим… ну, с Уолли Чаббом.

 

ГЛАВА 10

Малёк, сидя за рулем патрульной машины, пристроился в хвост ехавшему по улицам Супериора «фольксвагену-транспортеру». Этот микроавтобус шестьдесят восьмого года выпуска явно успел много повидать на своем веку. Впрочем, Малька сейчас интересовал не сам антиквариат на колесах, а человек, сидевший за рулем. Мужчина с длинными рыжими волосами и такого же цвета бородой, как у пророка Моисея, приехал в город ранним утром в компании двух волооких девиц, которые, как стало известно из надежных источников, не носили бюстгальтеров. Компания притормозила у продуктового магазина, хорошенько закупилась и провела весь день в своем фургончике с плотно занавешенными окнами. В общем-то, ничего противозаконного в этом не было, но бдительные граждане продолжали присматривать за подозрительной машиной.

Опасения оказались ненапрасными: в этот замечательный воскресный вечер, когда все добропорядочные граждане Супериора приступали к ужину в кругу родных и близких, заезжий бородач включил в своем фургончике громкоговорители и медленно поехал по улицам города, выкрикивая в микрофон какую-то чушь про мессию, «боинги» и наступление эры новых технологий.

Этот хиппи явно нарушал общественный порядок, и Малёк был обязан что-то предпринять, чтобы пресечь незаконные действия чужака.

Начальник полиции включил мигалку, и волосатый водитель послушно припарковался у тротуара. Малёк вышел из патрульной машины, набрал в грудь побольше воздуха и решительным шагом направился к «фольксвагену».

— Ваши права, пожалуйста, — строго потребовал он.

От мужчины, сидевшего за рулем, страшно воняло. Девушек, приютившихся на заднем сиденье, лишь с большой натяжкой можно было назвать одетыми.

— В чем дело, брат? — осведомился у полицейского хиппи. — Что-то случилось?

— Порядок нарушаете, — задумчиво произнес Малёк. — Вот, собственно говоря, это и случилось.

— Я имею право на свободу слова, — гордо заявил хиппи.

Разглядев, что за длинными патлами и окладистой бородой скрывается совсем молодое лицо, Малёк позволил себе в отношении нарушителя несколько покровительственный тон.

— Сынок, право ты, конечно, имеешь, но у нас в Супериоре нельзя просто так разъезжать по улицам с включенными громкоговорителями. Нельзя, и все тут. Это противозаконно.

— Противозаконно? — переспросил рыжий. — Какой же, интересно знать, закон я нарушил?

— А этого тебе знать не полагается. Закон здесь — я, сынок. Так что давай вылезай из машины.

Посмотреть на происходящее собралась уже небольшая толпа зевак. Хиппи послушно вылез из своего фургончика. Зрители с удивлением заохали и зашушукались, когда стало очевидно, что на мужчине нет ни брюк, ни даже чего-нибудь, что можно было бы назвать шортами. Наряд приезжего состоял из старой джинсовой рубахи и тяжелых туристских ботинок. Полуодетые девушки выбрались из машины вслед за своим спутником.

— Люди, проснитесь! Очнитесь, пока не поздно! — заголосил рыжий. — Новые технологии разрушают наше общество. Они убивают нас, поэтому наш долг — уничтожать их порождения.

Набравшись терпения, Малёк повел странную троицу к патрульной машине.

— Уолли — наш спаситель, — продолжал завывать рыжий, пока Малёк деликатно запихивал его на заднее сиденье своего автомобиля. — Он — наш мессия! Ешьте самолеты! Ешьте машины! Ешьте создания сатаны! Не позволим дьяволу сожрать нас!

Уличные фонари отбрасывали круги света на проезжую часть и тротуары. Вилла на минуту остановила пикап, чтобы высадить Джей-Джея. На него тотчас же налетела толпа журналистов. Вилла едва успела отъехать на безопасное расстояние. «Еще не хватало, — подумала она, — чтобы они и меня узнали».

Она проехала вдоль по Третьей Восточной улице, свернула направо на Центральную и неспешно подъехала к фасаду Центра имени леди Вести. Всю дорогу она придирчиво восстанавливала в памяти свой ответ на вопрос Джона: «Что у тебя с Уолли?»

— Я знаю его практически всю жизнь, — ответила она ему. — Уолли, конечно, нельзя назвать нормальным или, по крайней мере, обычным человеком. К нему нелегко привыкнуть. Он всегда был этаким переростком, к тому же — с проблемами в общении. Друзей у него, можно сказать, никогда не было. А мне он почему-то понравился. Я как-то сразу почувствовала, что у этого человека-горы доброе сердце. По-моему, относительно меня крыша у него съехала в тот день, когда ему исполнилось десять лет. Сначала я ничего не понимала, а потом решила, что рано или поздно это пройдет. Так нет же, не прошло и не проходит, — с грустной улыбкой вздохнула Вилла. — Все эти годы он восхищается мной, почти боготворит меня. Видимся мы с ним редко: иногда случайно сталкиваемся в городе. Чем дальше, тем больше я убеждаюсь в том, что его болезненная одержимость мною — хотя нет, даже не мною, а любовью ко мне — приобретает все более гротескные, я бы даже сказала, патологические формы. Но это только мое личное мнение.

— Что ж… Кажется, все понятно, — немного помолчав, проговорил Джей-Джей.

Вилла надеялась, что он действительно все понял правильно. Уолли нравился ей как человек, но представить себя его девушкой, а уж тем более связать с ним свою жизнь ей и в голову не приходило. Этот вариант она не рассматривала для себя и раньше, а уж теперь… Теперь ей больше всего на свете хотелось чокнуться бокалами с игристым «Аст…»… «Асти-не-помню-как-называется» с этим парнем, который действительно повидал весь мир.

Центр имени леди Вести по своему масштабу и великолепию полностью соответствовал отпускаемым на его существование средствам из госбюджета. Здание, когда-то построенное как гостиница, было выкуплено штатом и перепрофилировано под дом престарелых. Это богоугодное заведение было названо в честь его первой патронессы Эвелин Бродстоун — дочери одного местного фермера, которой удалось вырваться из Супериора и даже выйти замуж за лорда Вести.

Вилла прошла через большой холл мимо установленных полукругом диванов и кофейного автомата. Подошвы ее босоножек звонко цокали по терракотовой плитке, которой был выложен пол. За рабочим столом дежурной сестры Розы не оказалось. Немного подумав, Вилла отыскала подругу в дамской комнате: та умывалась и приводила себя в порядок. У нее как раз закончилось дежурство: здесь, в доме престарелых, она подрабатывала на полставки в дни, свободные от дежурств в городской больнице.

— Господи, да что с тобой такое? — изумленно воскликнула Роза, увидев Виллу. — Что с твоими волосами? Что ты с ними сделала?

— Ты не поверишь, — загадочно улыбаясь, ответила Вилла. — Ты просто не поверишь в то, что со мной только что случилось.

— Ладно, попробуем догадаться, — сказала Роза, протягивая при этом Вилле полотенце и выразительно поглядывая то на него, то на раковину. Вилле пришлось подчиниться. Она сунула голову под кран и как могла промыла слипшиеся волосы.

Немного приведя себя в порядок, подруги вернулись в гостиную и выбрали для задушевной беседы два самых уютных кожаных кресла с подставками для ног.

— Ну так вот, — объявила Вилла, — я провела почти весь день с парнем из Книги рекордов. Я покатала его по окрестностям города, а потом мы пошли на поле Райти и решили попробовать побить мировой рекорд в категории «Метание разных объектов». Это было… просто с ума сойти. Мы все перемазались, пропотели насквозь, но при этом чуть не надорвали животы от смеха.

— Подожди-подожди. Кого вы там собирались побить?

— Да не кого, а что. Рекорд по метанию. Короче, мы решили попробовать кидать друг другу куриные яйца так, чтобы те не разбились. Есть такой мировой рекорд, но мы к нему и близко не подобрались.

Вилла сама слышала, как непривычно странно звучит ее голос. Он дрожал, но явно не от страха или беспокойства, а от восторга и приятных воспоминаний о прошедшем дне.

— Ты что, издеваешься надо мной? — спросила Роза.

— Нет, честное слово, все так и было.

— И как это понимать?

— Да никак. Никак. Что ты на меня так смотришь, как на какую-нибудь…

— Видела бы ты себя, Вилла, еще бы не так смотрела. Ты выглядишь, скажем деликатно, как немного увлекшаяся, не слишком умная женщина. А если хочешь начистоту, то просто как влюбленная дура.

— Ну и пусть. Зато я уже не помню, когда я так веселилась и когда мне было так хорошо. Мы с ним чуть не полдня дурака валяли. Можешь себе представить меня, мающейся дурью, а не сидящей на работе? Я про все забыла — про все дела, про все заботы.

— Похоже, ты рискуешь снова наступить на те же грабли. В прошлый раз, когда тебе было «так хорошо», ты два года приходила в себя — все никак не могла вернуться от «хорошо» к «просто нормально».

— Да ничего ты не понимаешь. Мы действительно просто играли. Ничего больше, честное слово.

Роза недоверчиво покачала головой, а Вилла все не унималась.

— Господи, как же давно я так не веселилась, — со вздохом сказала она. — А еще дольше я не испытывала таких чувств, которые вновь вспыхнули во мне. Я уже забыла, как это бывает.

— Подожди. Ты же его совсем не знаешь.

На это Вилле возразить было нечего. Она только развела руками и вопросительно посмотрела на подругу.

— Дура ты, Вилла. Дурой была, дурой и останешься, — тихо сказала Роза. — Не обижайся, но это действительно так.

В этот момент в гостиную вошел маленький, сухонький, морщинистый старичок в синей пижаме. Взяв с журнального столика пульт от телевизора, он прошаркал в уголок для курящих, полусел-полулег в ортопедическое кресло и привычно достал из кармана пачку сигарет. Впрочем, перед тем как включить телевизор, он обернулся и поинтересовался у сидевших на другом конце комнаты Розы и Виллы:

— Надеюсь, дамы не возражают?

— Нет-нет, что вы, — заверила его Роза. — Телевизор нам нисколько не помешает.

Отто Хорнбассел нажал на нужную кнопку, и на осветившемся экране появился узнаваемый во всем мире логотип Си-эн-эн.

— Вон, смотри, — сказала Роза, обращаясь к Вилле.

Ведущая программы — женщина с коркой лака поверх волос, — мило улыбаясь, ворковала в микрофон:

— И вот наконец, к вечеру, к нам присоединяется Джей-Джей Смит — представитель Книги рекордов. Мы ведем наш репортаж в прямом эфире, и я задаю вопрос мистеру Смиту. Скажите, как лично вы оцениваете то, что происходит сейчас здесь, в этом маленьком городке, затерянном на равнинах Небраски?

— Добрый вечер, — глядя в камеру, поздоровался Джей-Джей. — То, что здесь сейчас происходит, это — реальный крутняк…

Компания подростков, стоявшая за спиной у Джона, времени даром не теряла. Ребята корчили рожи, показывали пальцами рожки и приветственно махали в камеру руками, в которых были зажаты банки с пивом. На заднем плане над головами прохожих раскачивались на ветру рекламные растяжки с изображением таблеток алка-зельцер и всемирно известные препараты для избавления от лишнего веса. В общем, трудно было не согласиться с тем, что Супериор практически мгновенно скатился до уровня съемочной площадки для очередного дурацкого реалити-шоу с кучей рекламы.

Вилла вдруг вспомнила, что говорил ей Джей-Джей буквально несколько часов назад: «Вся моя жизнь — это Книга». Она внимательно посмотрела на мужчину, несшего какую-то чушь с экрана телевизора. «Господи, какая мерзость», — мелькнуло у нее в голове. Сердце, только что бешено колотившееся в ее груди от восторга и почти от любви, вдруг сбилось с ритма и вновь застучало учащенно, но уже иначе: гнев и обида влияют на сердечную деятельность даже более сильно, чем положительные эмоции. «Вот тебе и „Асти де Миранда“, — с грустной усмешкой подумала Вилла. — Какое там игристое вино. Какое там шампанское. Твой уровень, заезжий кавалер, — это „Доктор Пеппер“…»

— Ну вот, сама видишь, — сказала Роза, — хорошо знакомый тебе тип. Жизненное кредо: приехал, поматросил, бросил, уехал. Ты посмотри на него, разве можно ему доверять? Я не спрашиваю, можно ли идти с ним в разведку. Ответь хотя бы на простой вопрос: ты бы стала покупать у этого человека подержанную машину?

Вилла вздрогнула и, словно очнувшись, сказала:

— Терпеть не могу, когда ты оказываешься абсолютно права.

Джей-Джей сидел на складном стуле рядом со своим старым приятелем — прославившимся своей всеядностью Мишелем Лотито. Этот невысокий коренастый человек с широким, почти плоским носом и шапкой непослушных жестких волос держал в одной руке сигарету «Жиган», а в другой — банку пива «Хайнекен». Француз в свое время подписал выгодный контракт с Си-эн-эн, получив в придачу к всемирной известности очень хорошие деньги. За это от него требовалось время от времени присутствовать на телепередачах, и сейчас редакторы ждали от него экспертного комментария относительно трудностей гастрономического характера, стоявших перед человеком, решившим съесть целый «боинг».

После девяти часов вечера в этих краях начинало быстро темнеть. Но на лужайке за домом Уолли стояло столько прожекторов и софитов, что здесь, под прицелом телекамер, было светло, как в яркий солнечный день. Ощущение было такое, будто насекомые слетелись сюда, на это буйство света, со всего округа Накелс. С того места, где сидел Джей-Джей, открывался неплохой панорамный вид на разбросанные по полю студийные шатры и грузовые фургоны. Маленький одномоторный самолетик, обычно опылявший фермерские поля химикатами и удобрениями, на этот раз выполнял более эффектную, хотя и менее полезную работу: летая кругами над гигантской съемочной площадкой, он таскал за собой рекламный баннер с лозунгом: «НОЖИ И РЕЖУЩИЙ ИНСТРУМЕНТ „ГИНСУ“ — РЕЖУТ ЛЮБОЙ МЕТАЛЛ, ДАЖЕ „БОИНГ-747“».

К Джей-Джею подошел аудиотехник. Парню нужно было поправить чуть сбившийся наушник, прицепленный к уху регистратора рекордов.

— Извините, — сказал он, — тут это… у вас в ухе что-то застряло.

Джей-Джей поковырялся в ушной раковине и вытащил оттуда кусочек яичной скорлупы. Поглядев на него, он улыбнулся. Чувствовал себя Джей-Джей просто великолепно. Он прекрасно понимал, что обязан этим состоянием не чему-нибудь, а электрическим сигналам, исходящим из левой предлобной доли подкорки своего головного мозга. Уж чем-чем, а нейротрансмиттерами его мозг был сегодня накачан сверх всякой меры. Поток эндорфинов, участвовавших в сложных химических реакциях, вызывал у него чувство привязанности к вполне конкретному человеку. Ему хотелось вернуться на то поле вместе с Виллой, забросать ее яйцами и, может быть, даже попытаться установить другой мировой рекорд — из тех, что по этическим и моральным соображениям не фиксировались в Книге.

— Минутная готовность, — прошептал аудиотехник. — Я дам сигнал, когда мы выйдем в эфир.

Эти слова парня из съемочной группы вернули Джона Смита к реальности. Как-никак зрители по всей стране ждали его появления на экране и были готовы слушать все, что он скажет. «Что ж, вот оно, время больших продаж. Впаривай им все, что хочешь!» Над объективом нацелившейся на него камеры загорелась красная лампочка.

— Мистер Лотито, — обратился ведущий к гостю. — У нас вопрос от зрителя из Северной Каролины. Он спрашивает: что хуже на вкус — сам самолет или еда, которую обычно подают в самолетах?

Француз понимающе улыбнулся и с самым серьезным видом произнес:

— Можете мне поверить: резиновые покрышки с шасси на вкус гораздо хуже, чем самая пригоревшая лазанья. От них омерзительно пахнет, и к тому же, чтобы проглотить пережеванные куски резины, их приходится даже не запивать, а заливать огромным количеством воды.

— А как же металлические части? — спросил ведущий.

— Знаете, по правде говоря, они абсолютно безвкусные, — заявил Лотито. — Глотаешь металл и толком не понимаешь, что съел. Другое дело — потом, когда начинается отрыжка. Тогда во рту и появляется металлический привкус. В поедании металла самое главное — затупить все острые кромки, которые образуются при нарезке крупных предметов на части. Если все сделать правильно, то нет никакого риска повредить ваши внутренние органы. Кусочки металла просто попадают в ваш организм и выходят из него, не усваиваясь. Самой большой проблемой в этом случае становится слишком быстрое появление ржавых пятен в вашем туалете.

Ведущий несколько смущенно усмехнулся и сделал вид, что все идет по плану.

— Скажите, это правда, что однажды вы съели целый комплект столовых приборов и посуды в одном ресторане в Нормандии? — поинтересовался ведущий у гостя.

— Да, было дело. Я тогда съел со стола все: тарелки, фужеры, вилки, ножи — абсолютно все.

— И что, никаких проблем у вас не возникло?

— Да что вы все время спрашиваете меня о каких-то проблемах и опасностях? Полотняная скатерть, например, в этом отношении не менее опасна, чем ножи и вилки, — заявил Лотито. — Ею, в конце концов, можно подавиться. А если не пытаться ее проглотить, то на ней можно с успехом повеситься.

— А есть что-то такое, что вы есть не будете или не сможете? — после некоторой паузы задал очередной вопрос ведущий.

— Если честно, от бананов и яиц меня просто тошнит. Ну не люблю я их, — признался зрителям Мишель Лотито.

Ведущий повернулся к следующему гостю программы, доктору Гамильтону Джи из некоего Центра контроля и изучения неинфекционных заболеваний. Худющий человек с тонкой, почти прозрачной кожей выглядел не слишком здоровым. Если честно, он больше походил на временно оживленный труп, чем на еще не умершего смертельно больного человека.

— Мишель абсолютно прав, — с умным видом заявил доктор Джи. — Металл инертен. Он проходит через пищеварительный тракт достаточно быстро и не абсорбируется пищеварительной системой в сколько-нибудь значительных количествах.

— Вы хотите сказать, что поедание металлических предметов в больших количествах абсолютно безвредно для здоровья? — словно не веря своим ушам, уточнил ведущий.

— Ну, я бы не стал говорить, что от этого нет совсем никакого вреда, но в любом случае такая «диета» гораздо меньше вредит здоровью, чем, например, курение или неумеренное употребление алкоголя. И все же я бы хотел обратиться к нашим зрителям: не стоит начинать есть железо и другие металлы без надлежащего врачебного наблюдения. При отсутствии опыта можно нанести себе серьезные увечья, устранить последствия которых будет трудной врачебной задачей.

— Это верно, — поддержал врача Мишель Лотито. — Я сам шесть пинт крови потерял после того, как неудачно доел тележку из супермаркета и закусил ее горным велосипедом.

Воспользовавшись тем, что Лотито вновь вступил в разговор, ведущий задал ему провокационный вопрос:

— А вы не боитесь, что Уолли Чабб побьет ваш мировой рекорд?

— Пусть победит сильнейший, — великодушно заявил пока еще действующий чемпион мира. В подтверждение того, что он благожелательно относится к новому претенденту, Мишель Лотито широко улыбнулся, обнажив два ряда стертых почти до основания, неровно торчащих зубов.

— Время нашего прямого включения подходит к концу, — объявил ведущий. — С последним вопросом я обращаюсь к господину Джону Смиту.

Один из операторов дал панорамный вид вскрытой туши самолета с торчащими обнаженными ребрами шпангоутов, а другая камера тем временем переключилась на Джей-Джея. Готовясь отвечать на вопрос ведущего, он мысленно прикидывал, видит ли его сейчас Вилла. Ему очень хотелось произвести на нее впечатление своим ответом.

— Скажите, пожалуйста, мистер Смит, как по-вашему, Уолли удастся завершить начатое дело? Доест он свой самолет или отступит перед лицом столь грандиозной задачи?

— У меня нет ни малейшего сомнения, — с видом знатока заявил Джей-Джей, — что у Уолли Чабба все получится. Готов заключить пари с кем угодно на что угодно: этот человек знал, на что идет, когда объявил о намерении побить мировой рекорд. Он готов довести начатое дело до победного конца.

Сначала раздался собачий лай, а затем в окно спальни ударил узкий луч мощного карманного фонарика.

— Мистер Чабб, — послышался снизу незнакомый мужской голос. — Нам бы хотелось поговорить с вами. Дело срочное.

На первом этаже в гостиной Арф по-прежнему надрывался от лая у входной двери.

Все в той же красной пижаме-комбинезоне Уолли встал с кровати и привычным движением на ощупь повернул выключатель торшера, стоящего в изголовье кровати. Выглянув в окно, он немало удивился: прямо перед его домом стоял сурового вида мужчина с квадратным подбородком, гладко и тщательно причесанными волосами, а главное — в темных очках-авиаторах безошибочно узнаваемой фирмы «Рэй-Бэн». За его спиной столь же мрачным полукругом маячили еще три силуэта в одинаковых отутюженных серых костюмах.

Темные очки в час ночи. Что, собственно говоря, за хрень? Почесав в затылке, Уолли спустился на первый этаж и, против своего обыкновения, не распахнул входную дверь, а лишь слегка приоткрыл ее.

— Мистер Чабб? Приносим свои извинения за визит в столь неурочный час. — Голос незнакомца звучал по-кладбищенски бесстрастно и глухо. В его темных очках отражалась лампочка, горевшая над входом в дом. — Ситуация складывается так, что нам не хотелось бы привлекать к себе излишнее внимание. Ничего не попишешь, действовать приходится скрытно, и лишь поэтому мы осмелились побеспокоить вас посреди ночи. Уделите нам, пожалуйста, пару минут.

— А что случилось-то?

— Вы уверены, что нам будет удобно беседовать именно здесь? — Человек в очках явно напрашивался на то, чтобы Уолли впустил его со всей компанией в дом. Луг, на котором лежал самолет, и двор фермы, гудевшие днем, как пчелиный улей, сейчас затихли. Лишь несколько дежурных лампочек горели над палатками, в которых спали уставшие журналисты.

— Что вам от меня нужно?

— Мы из компании «Боинг», — сказал незнакомец таким тоном, словно эта фраза исчерпывающе объясняла все происходящее. Помолчав, он на всякий случай добавил: — Мы пришли к вам, чтобы предложить помощь.

— Охренеть, — столь же бесстрастно прокомментировал ситуацию Уолли. — Ну ладно, входите. У меня тут, правда, не то чтобы полный порядок. Но вы не обращайте внимания. Да, чуть не забыл: чувствуйте себя как дома.

Помахав в воздухе собачьей галетой, он заманил Арфа в кладовку и вернулся на кухню. Незнакомцы по-прежнему стояли перед ним полукругом. На кухонный стол легла одинокая черная папка для документов — тонкая, с одним, максимум двумя-тремя листами бумаги.

— Мы бы хотели, чтобы вы подписали этот отказ от претензий, — сказал человек в темных очках, вынимая из папки три экземпляра какой-то заранее заготовленной расписки. — Наша компания никогда не наносит на производимые у нас самолеты предупреждающую маркировку вроде: «Поедание самолетов вредит вашему здоровью». Наша юридическая служба просит, чтобы вы подписали этот документ, признавая тем самым, что компания «Боинг» не несет ответственности за какой бы то ни было вред, нанесенный…

— Ладно, все ясно. Насчет меня можете не волноваться, — перебив собеседника, заверил его Уолли. — Я ни с кем никогда не судился и не собираюсь. Я разумный человек и сам несу ответственность за свои действия.

— Значит, как я понимаю, вы не будете возражать против того, чтобы подписать…

— Я же сказал, подпишу все, что надо. Вот только интересно, что я получу взамен.

— Техническое сопровождение и консультационное обслуживание по линии завода-изготовителя, — отчеканил незнакомец.

— Это еще что такое?

Человек в очках выложил на кухонный стол неизвестно откуда взявшийся у него в руках тубус.

— Джентльмены, которые стоят у меня за спиной, — инженеры. Они участвовали в разработке модели «семьсот сорок семь». Надеюсь, вы меня правильно поняли: эти люди сконструировали тот самый самолет, который вы сейчас едите.

Из тубуса на стол с тихим шелестом вылетела и легла веером целая пачка светокопий чертежей, помеченных одинаковым угловым штампом: «747».

— Мы действительно до глубины души потрясены тем, что вы задумали, — сказал один из инженеров, расправляя самый крупный чертеж и тщательно прижимая его по углам взятыми со стола кофейными кружками. Судя по выражению его лица и по интонации, с которой он произнес эти слова, человек говорил абсолютно искренне. Он действительно восхищался поступком Уолли. — Но, боюсь, вы еще не знаете, что вас ждет впереди, — многозначительно произнес инженер и ткнул указательным пальцем в какую-то точку на чертеже. — Вот, смотрите.

Уолли послушно склонился над чертежом. Палец инженера ткнулся в какую-то точку в хвостовой части грузового отсека, прямо по соседству с креплением киля к фюзеляжу. Так далеко Уолли свой самолет еще не проел, но постепенно подбирался все ближе и ближе. Кстати, в данный момент это место находилось совсем рядом — буквально в двух шагах, за стенкой кухни.

— Вот тут-то вас и подстерегают главные трудности, — произнес инженер и, постучав пальцем по все той же точке, добавил: — Я бы сказал, для вашего представления эта деталь — «шоу-стоппер», в одном из двух смыслов: либо «гвоздь программы», либо «полный провал». В каком именно — решайте сами.

В поле зрения склонившегося над столом Уолли появилась волевая жилистая рука, протянувшая ему большую, красивую и явно дорогую ручку.

— Подпишите отказ, — сказал человек в темных очках. — Если подпишете, мы вам поможем. Только мы знаем того человека, который выручит вас в этой ситуации. В противном случае вы останетесь один на один с этим «неустранимым препятствием», и тогда, боюсь, вам так и не удастся завершить начатое дело: съесть самолет полностью у вас не получится.

— Ну почему, почему никто об этом раньше не подумал? Почему никто не предупредил?

Джей-Джею было плохо. Он едва стоял на ногах. Столько трудов, и все может пойти насмарку, если неожиданно обнаружившаяся проблема не будет решена. Пошатываясь, он брел через луг за домом Уолли, огибая полевые телестудии, тележки с хот-догами, наскоро установленные киоски с мороженым и уже откуда-то взявшихся здесь предсказателей будущего. Над полем стоял низкий гул: журналисты и все причастные к попытке установления мирового рекорда обсуждали то самое непреодолимое препятствие, которое, как выяснилось, встало на пути Уолли.

Джон ненадолго задержался у шатра походной студии канала Эм-эс-эн-би-си. Там, стоя перед камерами с масштабной моделью «Боинга-747» в руках, приглашенный эксперт из журнала «Авиация и космические технологии» демонстрировал неискушенной публике, в чем именно заключается вставшая перед Уолли проблема.

— Да, этот человек сумел преодолеть много препятствий, — чуть нараспев бубнил эксперт в диктофон. — Он сумел разделаться с авионикой, он прогрыз себе путь через подвеску шасси и через систему фиксации грузов. Но теперь он столкнулся с совершенно несъедобным объектом. На мой взгляд, задача, стоящая перед ним, не имеет положительного решения.

Джей-Джей поморщился и с понурым видом побрел к студии, смонтированной австралийской телевещательной корпорацией, без шатра, прямо на свежем воздухе. Там шла оживленная дискуссия о том, как и на каких основаниях запустить миниатюрную камеру в желудок и кишечник Уолли, чтобы детально изучить особенности его пищеварительного тракта.

Сунув руки в карманы, Джей-Джей с грустным, но независимым видом отошел в сторону от телевизионщиков, немного постоял посреди поля и задумчиво направился в сторону останков «боинга». На этот раз он подошел не к прорехе, проеденной в носу лайнера, а к его хвостовой части. Вот он — тот самый киль с хвостовым оперением, спокойно дожидающийся своей участи — быть перемолотым в груду алюминиевых опилок. Где-то там, в основании этой величественной колонны, скрывалась проблема, о которой теперь в окрестностях фермы и в городе не говорил только ленивый. Штуковина, которая, будучи абсолютно несъедобной, могла погубить героическую попытку Уолли установить мировой рекорд…

Черный ящик.

Эта штука создавалась специально с расчетом на то, чтобы не разрушиться при самых неблагоприятных внешних воздействиях. Она способна выдержать перегрузку в 3400 g, что в значительной мере превышает нагрузки, возникающие при соударении самолета с землей на скорости четыреста миль в час. Как, спрашивается, Уолли будет есть этот монолит, если он окажется не по зубам его дробильной машине? Джей-Джей прекрасно понимал, что на протяжении ближайших нескольких дней журналисты будут муссировать эту проблему и, судя по всему, добьются того, что она на время станет проблемой номер один во всем мире.

И при всем этом только Уолли по какой-то одному ему ведомой причине чувствовал себя спокойно и уверенно. Ощущение было такое, словно проблема поедания черного ящика его ничуть не беспокоила. Более того, он даже как будто предвкушал тот миг, когда эта неуязвимая штуковина попадет к нему на стол, как какой-нибудь восхитительный десерт или заморский деликатес.

 

ГЛАВА 11

От русского разило перегаром, да и прокурен он был, казалось, насквозь. У него заплетался язык, пьяные глаза налились кровью. Джей-Джей вел с ним свою игру. Он не мог просто встать и уйти, не ответив на дурацкие и, кроме того, почти нечленораздельные вопросы про черный ящик. В конце концов, этот пьянчуга работал на ТАСС — московское новостное агентство. Эта долгое время закрытая территория была теперь новым и весьма перспективным рынком для Книги рекордов.

Беседа с русским корреспондентом проходила в импровизированном офисе Джей-Джея: понимая, какой наплыв телевизионщиков, репортеров и просто туристов ожидается в Супериоре, он вовремя подсуетился и договорился с хозяевами «Замори червячка» — ближайшего кафе к месту установления рекорда, — чтобы занять одну из комнатушек в служебных помещениях. Разговор шел ни шатко ни валко, что, в общем, вполне устраивало Джона. Неожиданно дверь в комнату распахнулась, и на пороге появилась Вилла. Она явно была чем-то сильно встревожена.

— Выручай, — сразу же обратилась она к Джей-Джею. — Кроме тебя, в этой ситуации никто помочь не сможет. Блейк такую кашу заварил… Ни с кем, кроме тебя, он говорить не хочет.

Джей-Джей толком не понял, что происходит, но почувствовал, что лучше не терять времени и не задавать лишних вопросов. Схватив со стула куртку, он бросился вслед за Виллой на улицу и запрыгнул в кабину ее пикапа.

— Он вбил себе в голову, что установит мировой рекорд со своим воздушным змеем. Кто же мог подумать… — Голос Виллы прерывался. Оказавшись один на один с Джей-Джеем, она уже не скрывала слез. — Эту чертову игрушку он целый год строил. Если бы я сразу догадалась… А он ведь только об этом и говорил…

— А ты хорошо Блейка знаешь? Он тебе кто?

— Кто-кто… Младший брат он мне, — ответила Вилла, проскакивая перекресток без положенной в этом месте остановки.

Теперь все стало на свои места. «Тот, Который Знает» — младший брат Виллы. Тогда все понятно: он решил написать в Книгу рекордов, чтобы помочь двум близким ему людям: старшей сестре и чудаковатому Уолли. Ну а приятным дополнением к этой бескорыстной благородной миссии должен был стать официально зарегистрированный его собственный мировой рекорд…

Вилла резко нажала на педаль тормоза.

— Вон там, смотри, — сказала она, показывая рукой на другую сторону улицы.

Джей-Джей присвистнул от изумления. Оказывается, они подъехали к подножию водонапорной башни, высота которой на глаз была около ста пятидесяти футов. Вокруг собралась целая толпа. На металлической платформе, смонтированной на вершине башни, примостился Блейк, не то пристегнувший, не то привязавший себя явно кустарно сделанными ремнями к здоровенному красному воздушному змею. Джей-Джей с Виллой вылезли из машины, и к ним сразу же подошел Малёк. Форменная рубашка начальника полиции пропотела насквозь. К тому же он с трудом говорил: судя по всему, Малёк сорвал голос, пытаясь с земли уговорить Блейка спуститься с башни.

— Блейк — умный мальчик, — сказал он, пытаясь успокоить не то Виллу, не то самого себя. — По крайней мере, достаточно умный, чтобы так не рисковать. Не станет он прыгать с этой башни.

— Да ты его совсем не знаешь! — воскликнула Вилла. — Если ему что-то в голову взбредет, пиши пропало. Ты же слышал, как он говорил, что сегодня идеальная погода для полета: ветер дует в нужную сторону, температура подходящая и все такое.

— А мне так кажется, что сейчас совсем не время для такой глупости, — мрачно произнес Малёк и выразительно посмотрел на восток. — Гроза надвигается. Скоро такой ветер поднимется, что на земле-то устоять трудно будет.

— У вас пожарная машина есть? — спросил Джей-Джей.

— Есть, конечно, да что толку? Лестница и до середины башни не достанет, — со вздохом сказал Малёк. — Туда лезть нужно и уговаривать его не прыгать. А не удастся уговорить — скрутим его, если надо, наденем наручники и спустим на землю.

С этими словами он кивнул одному из своих заместителей, и тот, здоровенный патрульный с бочкообразной грудной клеткой, понял слова начальника как приказ. Он подошел к лестнице из стальных скоб и поручней, приваренных к одной из опор башни.

Сверху донесся голос Блейка:

— Нет, не вздумайте! Если кто-нибудь сюда полезет, я сразу же прыгну вниз. Слышите? Я вас предупредил!

Джей-Джей смотрел вверх. Блейк действительно подошел к самому краю платформы и один за другим подтягивал ремни, крепившие не то змея у него на спине, не то его самого к змею.

— Я сейчас прыгну!

Малёк тотчас же крикнул остановившемуся на одной из ступенек полицейскому:

— Арти, лучше спускайся. Не будем торопить события. Давай подождем еще немного.

— Нет, — закричала Вилла, — он же в конце концов прыгнет! Снимите его как-нибудь оттуда.

Джей-Джей понял, что выбора у него нет. Вилла умоляюще смотрела на него, и это помогло ему отбросить последние сомнения.

— Давайте я попробую, — сказал он Мальку, дождался, пока патрульный слезет с лестницы, и, сложив руки рупором, крикнул во весь голос: — Блейк, подожди! Это я, Джей-Джей. Сейчас я к тебе поднимусь.

Не спрашивая больше никого ни о чем и стараясь не задумываться над тем, что делает, Джей-Джей полез вверх по лестнице. Очень быстро он убедился в том, что его руки не настолько сильны, как хотелось бы. Кроме того, скобы, сделанные из гнутой рифленой арматуры, буквально обдирали кожу на его ладонях. Чем выше он забирался, тем слабее доносились снизу встревоженные голоса зевак, обсуждавших его поступок. Вскоре этот гул и вовсе превратился в едва различимый шепот. Впрочем, Джей-Джей почти физически ощущал взгляд десятков пар глаз, устремленных на него снизу. В какой-то мере это придавало ему решимости: теперь он просто не мог повернуть назад, не имел права обмануть ожидания всех этих людей.

Ветер бил ему прямо в лицо, глаза под сильными порывами начали слезиться. Ступенька за ступенькой, скоба за скобой, он поднимался к Блейку. Когда до цели оставалось футов двадцать, Джей-Джей остановился, чтобы перевести дыхание. Смотреть вниз он не стал, а наоборот, задрал голову и сразу же увидел Блейка, смотревшего на него с края платформы. Такой тип мальчишек был хорошо знаком Джей-Джею по бесчисленным командировкам: десятилетний упрямый сорванец, пара зубов уже выбита, остальные — вкривь и вкось, и свойственное этому возрасту абсолютное бесстрашие.

— Мировой рекорд высоты полета воздушного змея был установлен в Германии в тысяча девятьсот девятнадцатом году, — прокричал Джей-Джей Блейку. — Тридцать одна тысяча девятьсот пятьдесят пять футов, — уточнил он. Эта отвлекающая тактика должна была помочь ему выиграть время. — Самый продолжительный полет воздушного змея зарегистрирован в Лонг-Бич, штат Вашингтон. Хочешь знать, сколько он продолжался? А я тебе скажу: сто восемьдесят часов семнадцать минут.

— Круто, — ответил сверху Блейк. — А я собираюсь установить новый рекорд. Долечу отсюда до границы Канзаса. По прямой здесь две мили. Вроде бы и недалеко, а зато — из одного штата в другой. Вон, видите, там, за рекой, уже начинается округ Джуэлл.

Джей-Джей оглянулся и увидел как на ладони весь маленький городок, возвышающийся над ним элеватор и извилистую полоску реки. Ему было совершенно ясно, что даже в лучшем случае Блейку не перелететь проходящую к элеватору железнодорожную линию. Медлить дальше было нельзя, и Джей-Джей стал вновь карабкаться вверх по лестнице.

Стальные фермы башни стонали под порывами ветра. Джону казалось, что лестница под ним ходит ходуном. Ноги ныли, ладони горели. Больше всего он боялся, что мышцы на ногах может неожиданно свести судорогой. Наконец он вскарабкался на небольшую платформу, смонтированную у подножия огромного бака для воды. По всей стене гигантского цилиндра высотой футов двадцать, не меньше, шла вполне ожидаемая надпись, выполненная красной краской и соответствующего размера шрифтом: «ДИКИЕ КОТЫ СУПЕРИОРА». Таким образом город объявлял всему миру гордое название своей бейсбольной команды. По краю платформы было установлено хлипкое на вид и к тому же проржавевшее ограждение. «Не слишком надежная защита и опора, если ветер задует по-настоящему сильно», — обеспокоенно отметил про себя Джей-Джей.

Он, мягко говоря, не любил высоту. И ему совсем не по душе была та гроза, что уже вовсю гремела над полями в окрестностях города и явно сдвигалась в сторону кварталов Супериора. Ну а больше всего ему не нравилась открывшаяся его глазам картина: балансирующий на краю платформы Блейк, упрямо не желающий расставаться с губительным при таком ветре парусом огромного воздушного змея.

— Помнится, ты говорил, что собираешься поставить рекорд, — сказал Джей-Джей, осторожно, не делая резких движений, подходя к мальчишке. — Но учти: то, что ты задумал, мы не засчитаем. Нашими правилами запрещено фиксировать рекорды, опасные для жизни.

— Что-то я не понял, — очень по-взрослому заявил ему Блейк, поправляя застежку ремней на груди. — Уолли, значит, можно есть самолет в честь моей сестры, и вы это зарегистрируете, а мне на змее летать нельзя. Не сходится что-то.

«А ведь парень прав», — мысленно признал Джей-Джей. Пока он придумывал, чем еще отвлечь и убедить несговорчивого мальчишку, на башню налетел шквалистый порыв ветра — первый предвестник надвигающегося шторма. Невидимая, но более чем ощутимая сила легко приподняла Блейка вместе со змеем и швырнула его на самый край платформы. Раздумывать было некогда: Джей-Джей прыгнул вслед за мальчишкой и схватил его за руку. Тот вцепился в него изо всех сил. От былой уверенности на лице у паренька не осталось и следа. Еще бы — его ноги уже болтались в воздухе: еще немного, и он, не удержавшись, скатился бы под ограждение и сорвался с края платформы. Весил Блейк, наверное, не больше сорока фунтов, но Джей-Джею казалось, что он пытается удержать груз весом не меньше тонны — с такой силой ветер пытался увлечь за собой воздушного змея вместе с привязанным к нему ребенком.

— Не отпускай! Держи меня! — простонал Блейк, в глазах которого теперь читался только ужас.

— Все нормально. Держись, — постарался успокоить его Джей-Джей. На самом деле ничего нормального в этой ситуации не было. Более того, Джей-Джей с ужасом почувствовал, как тонкая детская рука начинает проскальзывать в его ладони — ветер словно пытался наказать мальчишку за самонадеянность, сбросив его с башни.

— Я падаю! Падаю! — кричал Блейк. — Пожалуйста, не отпускай меня!

Джей-Джей понял, что перебороть штормовой ветер ему не удастся. Оставался только один способ спасти упрямца.

— Отстегни змея, — скомандовал Джей-Джей.

Ему казалось, что его руку вот-вот выдернет из плечевого сустава. Одной ногой он попытался зацепиться за ограждение, но все усиливавшийся ветер упорно тащил и его, и ребенка к краю площадки.

— Отстегивай! Быстро!

Блейк, извиваясь, попытался выбраться из плотно обхватывавших его ремней.

— Пряжку заело! Не расстегивается! — прокричал он.

— Попробуй еще раз, — как можно более спокойным голосом произнес Джей-Джей. — Ты, главное, не нервничай, и все получится.

Еще несколько секунд отчаянных усилий, и одна из пряжек расстегнулась. Сорвать с креплений вторую было уже гораздо легче. Плечевые лямки соскользнули с маленького тельца, и большой красный змей, сорвавшись с башни, сначала взмыл вверх, а затем стал по спирали опускаться на землю. Примерно на половине высоты водонапорной башни поток воздуха вновь подхватил его и понес куда-то в сторону.

— Руку, вторую руку давай! — прокричал Джей-Джей. — Тянись ко мне! Ползи!

Медленно-медленно Джей-Джею удалось подтащить мальчишку к себе, подальше от края платформы. Они сели на металлический настил и плотно прижались друг к другу. Блейк дрожал. Джей-Джей обнял его и взмахом руки показал в ту сторону, где в грозовом небе еще виднелся улетающий змей. Вскоре красное пятно превратилось в искорку на серебристо-сером фоне грозовых туч, а затем и вовсе скрылось из виду. Блейк вдруг обмяк всем телом и заплакал. Приглушенные ветром, снизу до них доносились ободряющие возгласы зрителей.

— Мне страшно, — признался Блейк.

— Не бойся. Самое страшное уже позади. Все будет хорошо.

Блейк помолчал, а затем, вытерев слезы, все катившиеся из глаз, спросил:

— А вы когда-нибудь чего-нибудь боялись?

Небо над городом перечеркнул зигзаг огромной, нестерпимо яркой молнии. Следом на Супериор накатился оглушительный раскат грома. Здесь, наверху, гремело еще сильнее, чем у земли. Ощущение было такое, словно этот звук вот-вот разорвет и мальчишку, и мужчину на куски, содрав мясо с костей. Джей-Джей пытался успокоить себя, вспоминая то, что учил когда-то в школе про грозы: молния представляет собой электрический разряд, энергия для которого берется из разрушения атомов водорода, и эта ядерная реакция протекает при температуре пятьдесят тысяч градусов по Фаренгейту.

— Не бывает таких людей, которые совсем ничего не боятся. Всем хотя бы иногда бывает страшно, — сказал Джон, глядя в грозовое небо. — Ладно, Блейк. Давай-ка выбираться отсюда. Нам с тобой еще долго спускаться.

В номере мотеля было тихо — если, конечно, не считать гула дождя, по-прежнему изо всех сил лупившего по окнам и крыше. Джей-Джей забрался в маленькую гостиничную ванну, чтобы как следует согреться. Несмотря на проливной ливень, гром и молнии, уже после того, как они с Блейком спустились с водонапорной башни, ему потребовалось еще полчаса, чтобы уговорить мальчишку поехать домой к старшей сестре. Джей-Джей взял со всех заинтересованных лиц обещание, что Блейка не будут ругать и наказывать — по крайней мере, прямо сейчас. Кроме того, он заверил мальчика в том, что поможет подобрать ему какое-то более безопасное занятие для установления мирового рекорда.

Спустившись с башни на землю, он буквально на несколько секунд увидел Виллу. Та не только исполнила свой профессиональный долг, отсняв всю спасательную операцию от начала до конца, но и успела наградить Джона многозначительным сердитым взглядом. После этого она села в машину и уехала по направлению к редакции. Джей-Джей не успел сказать ей ни слова. В его памяти всплыли слова, которые она произнесла во время их первой встречи в баре: «Если от того, что ты задумал, городу будет плохо — берегись».

Неужели это он во всем виноват? Может быть, она права? Может быть, его появление в самом деле не пошло на пользу Супериору? Кто знает, может быть, эта история с Блейком, закончившаяся удачно лишь по счастливой случайности, была лишь своего рода предупреждением, а на самом деле городу грозили еще большие беды и несчастья? Да, он спас мальчишку… Но Виллу, похоже, окончательно потерял.

Джей-Джей посмотрел на часы. В это время претендент на мировой рекорд обычно ужинал. Однако скрежета дробильной машины слышно не было. Судя по всему, в отлаженном процессе поедания самолета, который должен был привести к установлению нового мирового рекорда, действительно произошел серьезный сбой. Проклятый черный ящик! Все организованное Джоном Смитом мероприятие повисло на волоске. «Ну где, где же этот грохот и скрежет?» — кто бы мог подумать, что он, Джей-Джей Смит, будет с тоской и надеждой вспоминать эти омерзительные звуки.

Тишину в помещении нарушил электронный зуммер. Джей-Джей вылез из ванны, не вытираясь, прошел в комнату и, покопавшись в карманах лежавшей на кровати одежды, извлек оттуда свой пейджер. Ненавистный номер начальника он, естественно, знал наизусть. Делать нечего: Джей-Джей вздохнул и взялся за телефонную трубку.

Писли явно нервничал, говорил сбивчиво и торопливо.

— Что у вас там? Вопрос решился? — спросил главный редактор.

— Уолли даже не стал засовывать черный ящик в свою дробилку, — признался Джей-Джей. — Тут большого ума не нужно: и так ясно, что его машина все зубы обломает об этот орешек. Зато сам Уолли по-прежнему спокоен и невозмутим. Мне он по секрету сказал, что у него есть какой-то тайный план…

— Знаете, Смит, я могу вам открыть другой тайный план: даже если у вашего Уолли ничего не получится, никто из совета директоров издательства по этому поводу слишком переживать не будет. Обломаемся мы с этим рекордом, — может, оно и к лучшему. Юристы наши очень уж беспокоятся: случись что-то с Уолтером Чаббом — издательству несдобровать. Вы, американцы, чуть что, сразу в суд бежите, даже если повод пустяковый. А в таком случае, который на всю страну прогремел, нас как пить дать засудят и пустят по миру. Не сам Уолли, так его адвокаты.

— Да о чем вы говорите! Во-первых, Уолли не тот человек и судиться ни с кем не будет. А во-вторых, я вас уверяю: скорее мы все на тот свет отправимся, чем с ним что-то случится.

— В этом я, пожалуй, с вами соглашусь, — задумчиво произнес редактор. — Я, конечно, вашего Уолли только по телевизору видел, но, судя по всему, этого бугая действительно трудно чем-то пронять. Но это только одна сторона проблемы. Гораздо больше руководство издательства обеспокоено другим: у нас появились эпигоны и подражатели, причем их количество растет день ото дня. Какая-то женщина в Гане вознамерилась съесть офисное здание. В Марокко целая семья вовсю жрет какой-то мост. Только что мне сообщили, что поступила заявка из Малайзии: там один тип выбрал в качестве объекта поедания корабль. Причем не какой-нибудь рыбацкий сейнер, а настоящий океанский лайнер. К чему это все приведет, я и сам пока не понимаю, но в любом случае…

— Да что вы так переживаете? — Джей-Джей позволил себе перебить главного редактора. — Нашего Уолли журналисты уже прославили на весь мир. За его эпопеей следят миллионы людей во всех странах, на всех континентах. Ни у кого из конкурентов такой популярности уже не будет. Нельзя просто взять и прекратить рассмотрение этой заявки. Ничего более нелепого я и представить себе не могу.

— Да вы сами успокойтесь. Ваше мнение тоже будет учтено при принятии решения. Завтра утром я доложу руководству о положении дел. Посмотрим, может быть, и удастся отстоять вашего Уолли — хотя бы на время.

— Поверьте, этот рекорд принесет нам удачу. Давно у нас не было такой сенсации.

— И не говорите, — со вздохом сказал Писли. — Ладно, присматривайте там за своим героем и его «боингом», а начальство я беру на себя.

 

ГЛАВА 12

Вертолеты с логотипами телекомпаний и новостных каналов кружили в воздухе и по очереди пикировали на целую колонну машин, двигавшихся по шоссе 14. Возглавляли конвой три патрульные машины с включенными мигалками. Они обеспечивали беспрепятственный проезд красному грузовичку-пикапу. Остальную часть колонны составляли примерно в равных пропорциях автомобили журналистов и членов неофициального клуба поклонников и болельщиков Уолли Чабба. Водители этих машин то и дело мигали фарами и нажимали на клаксоны. Дети, высовываясь из окон автомобилей, махали руками и радостно кричали.

За рулем красного «доджа» сидел Уолли. Пассажирское место в кабине пикапа занял его друг Нейт. Школьный учитель держал в руках большой картонный стакан с эмблемой магазина «7-11».

— Дашь хлебнуть? — обратился к другу Уолли.

Нейт кивнул и протянул ему стакан. Фермер сделал большой глоток и скорчил недовольную гримасу:

— Смешная штука эта твоя кока-кола. Безвкусная какая-то. Не возражаешь, если я добавлю ей вкуса и энергетической ценности?

— Сделай одолжение, — с улыбкой ответил Нейт.

Уолли сунул руку под сиденье и извлек оттуда банку с металлическими опилками. Насыпав хорошую горсть молотых алюминия и стали в стакан с кока-колой, он взболтал получившийся коктейль и с довольным выражением лица залпом выпил наполовину.

— Что будешь делать, если дело не выгорит? — спросил Нейт.

— То есть как не выгорит? Должно выгореть, никуда не денется. Ребята из «Боинга» сказали, что Большой Лу — настоящий мужик и слово свое держит. Если он сказал, что решит вопрос, значит решит. Ты, главное, не торопись. Скоро сам все увидишь.

Нейт включил радиоприемник. В динамиках раздался профессионально возбужденный голос репортера.

— Для тех, кто недавно настроился на канал Кей-эф-эй-би, мы сообщаем краткое содержание нашего репортажа. Итак, пикап, принадлежащий Уолли Чаббу, движется по четырнадцатому шоссе. Машина только что миновала развязку у поселка Клэй-Сентер. Куда направляется Уолли, нам неизвестно, но мы вместе со всей Небраской и с большей частью страны следим за его перемещениями.

Услышав такие слова, Уолли и Нейт рассмеялись. Репортаж между тем продолжался.

— Чтобы получить информацию о поездке Уолли Чабба из первых рук, — сообщил диктор, — мы решили связаться с нашим корреспондентом, находящимся на месте событий. Позвольте представить, Сэмми Дэш ведет свою часть репортажа с борта вертолета канала Кей-эф-эй-би»

В эфире послышался другой голос, звучавший на фоне рокота вертолетного двигателя и радиопомех.

— Спасибо, Хэнк. Я сейчас нахожусь прямо над красным пикапом. За последние полчаса количество машин в сопровождающей Уолли колонне увеличилось. В момент отъезда мистера Чабба сопровождали всего пять или шесть автомобилей. С тех пор их количество увеличилось многократно. Отсюда с вертолета можно разглядеть черный ящик «боинга», зафиксированный в кузове пикапа…

— Кстати, для справки, — подал голос Нейт. — Черный ящик на самом деле никакой не черный. Этот журналист, наверное, страдает какой-то редкой формой дальтонизма. — Сказав это, он с недовольным видом выключил радио.

— Сдается мне, «оранжевый ящик» просто звучит не так круто, — предположил Уолли.

— Ну, с этим я, положим, согласен, но неужели он со своего вертолета не видел, что у нас в кузове лежат два ящика? Не один, а два. Во-первых, речевой регистратор из кабины пилотов и, во-вторых, регистратор параметров полета из хвостовой части лайнера.

Уолли включил указатель правого поворота.

— Ты что делаешь? — спросил Нейт.

— Остановиться хочу. Отлить надо.

— Прямо перед камерами всех телеканалов страны?

— Слушай, а я об этом как-то и не подумал. Лучше, наверное, потерпеть. А ну как Вилла увидит? Только этого мне не хватало.

Красный пикап неспешно катил по шоссе. Уолли любил эти просторы и знал каждый пригорок и каждую ложбинку в окрестностях родного города. Сегодня он просто наслаждался поездкой — радовался, как ребенок, каждой миле, оставшейся за кормой. Еще бы, сегодня его все замечали. Ему кричали слова приветствия из кабин комбайнов, работавших в поле, ему махали руками жены и дети знакомых фермеров, стоявшие на верандах и у ворот своих домов.

На подъезде к Хастингсу общее радостное настроение передалось и Уолли. Чего стоил только огромный плакат с надписью «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, УОЛЛИ!», повешенный над въездом в городок. На центральной площади на ступеньках почты выстроился местный школьный хор, который задушевно провыл «Когда ступают святые». Затем девушки из группы поддержки местной футбольной команды прошлись колесом перед машиной Уолли и исполнили лично для него танец с помпонами.

Высунув в окно машины свою мясистую руку, Уолли гордо показывал собравшейся толпе знак победы. В первый раз за всю свою жизнь он почувствовал себя так, как, наверное, постоянно живет какой-нибудь полузащитник университетской команды «Хаскерс». «Неплохо, — решил Уолли. — Вот тебе и болельщики, орущие во весь голос твое имя, вот тебе и всеобщее внимание. Так недолго всерьез уверовать, будто ты и вправду самый знаменитый человек в Небраске, всеобщий любимец».

Параллельно пикапу некоторое время бежал какой-то прыщавый подросток. Наконец он изловчился и запрыгнул на подножку.

— Уолли, привет! — радостно улыбаясь, поздоровался он. — А я свои ролики съел. У меня получилось. Возьми меня в напарники!

— Не могу, сынок. По правилам не положено. Давай в другой раз что-нибудь вместе придумаем.

Парень пожелал ему удачи и спрыгнул на землю.

— Ты только посмотри! — присвистнув, воскликнул Нейт. — Надо же, как тебя здесь встречают. Вот уж действительно звезда! Настоящий герой.

— Эх, если бы еще Вилла думала так же, — чуть погрустнев, произнес Уолли. — Если б она…

Луиджи Чинквеграна, он же Большой Лу, обычно являл собой истинный образец спокойствия. Сегодня он был не похож сам на себя. Таким взволнованным и суетливым его давно не видели. Причин для беспокойства у него хватало: вот-вот к нему должен был нагрянуть Уолли в сопровождении небольшой армии полицейских, а такие визиты Луиджи были ни к чему. Он попросту не в состоянии будет дать исчерпывающие ответы на некоторые вопросы относительно того, откуда берется весь тот металл, который затем поступает с его свалки уже в виде брикетов лома на металлургические предприятия штата. Правда заключалась в том, что Луиджи и сам зачастую не вдавался в подробности происхождения сырья для своего производства. Порой он просто передавал ключи от мастерской и пульты управления прессами безымянным клиентам, приезжавшим к нему с Восточного побережья. Те заступали на свою внеочередную смену по окончании рабочего дня. Дробилки, измельчители и прессы работали всю ночь, а Большой Лу благоразумно не задавал лишних вопросов. Зачастую после таких таинственных визитов рабочие и операторы тех самых механизмов говорили, что от машин исходит неприятный запах — не то гнили, не то падали. Впрочем, запах вскоре улетучивался, а полученные деньги оставались. Но из-за них-то у Луиджи и возникали трения с налоговой инспекцией. И все же, разве мог он отказаться от этих денег — легких, больших и к тому же переданных наличными из рук в руки?

Опасения боролись в его душе с чувством гордости за имевшийся на его фабрике огромный измельчитель. На всей территории Великих равнин этой машине не было равных. В ее зев можно было забросить все что угодно и получить на выходе даже не опилки, а пыль. Эту самую пыль Луиджи умел — в переносном, конечно, смысле — пустить в глаза посетителям и потенциальным клиентам. Когда ему позвонили какие-то большие шишки с завода «Боинг» в Вичите, он понял, что его фабрику по переработке металлолома ждут большие перемены. Нужно было только правильно воспользоваться тем, что его скромным предприятием заинтересовались крупные промышленные корпорации.

К назначенному дню он подготовился как следует: всем рабочим были куплены новые костюмы и галстуки, всему персоналу приказано хорошенько отмыться, постричься-побриться и, естественно, прийти на работу в лучшем виде, то есть опрятными, трезвыми и — вовремя.

Гул круживших в небе вертолетов возвестил о скором прибытии Уолли. Большой Лу лично вышел к воротам фабрики и обратился к водителю и пассажиру красного пикапа с заранее приготовленной приветственной речью. Рабочие выстроились ровной шеренгой за его спиной. Шеи у многих успели покраснеть и даже покрыться аллергической сыпью от непривычно тесных и жестких воротничков, сдавленных галстуками.

— Ваш визит — огромная честь для нашей фабрики, — объявил Большой Лу, когда Уолли вылез из кабины. — Обещаю, мы из вашего черного ящика настоящий фарш сделаем.

— Никакой он не черный, а оранжевый, — уточнил Уолли, — и, кроме того, их у нас два.

— Давайте лучше вместе посмотрим, что вы нам привезли.

С этими словами Большой Лу дал знак своему сыну, Лу Младшему, который проворно вскочил в кузов пикапа и отцепил ремни и веревки, фиксировавшие две большие коробки, в которых лежали злосчастные черные ящики. Каждое из этих неуязвимых устройств по размеру было сопоставимо с большим тостером или микроволновой печью и весило семнадцать фунтов. Лу Младший подтащил их к краю грузовой платформы, поднял и заботливо, как малышей-близнецов, перенес туда, где стоял его отец. Все это, естественно, сопровождалось бесконечным щелканьем затворов фотоаппаратов и мельканием вспышек. Журналисты делали свое дело. Большой Лу вопросительно посмотрел на Уолли, тот кивком головы выразил свое согласие, и Лу Младший одним движением отправил оба черных ящика в приемную камеру измельчителя.

Огромная машина вздрогнула, словно поперхнувшись, заработала громче и выплюнула несколько клубов сизого дыма. Гидравлические цилиндры заскрипели и пришли в движение. От грохота и лязга у непривычных к такому шуму зрителей заложило уши. Аудиотехники непроизвольно посрывали с себя наушники, в которые подавался усиленный звук с микрофонов. Одним нажатием на кнопку Большой Лу перевел измельчитель в режим наибольшей производительности. Оранжевые ящики скрылись в недрах машины.

Большой Лу хлопнул Уолли по плечу и направился к противоположному концу этого грандиозного перемалывателя металла. В руках он держал специально припасенную для этого случая плетеную ивовую корзину. Легким привычным движением он распахнул створки отсека, в который должна была поступить пыль и труха, оставшаяся после прохождения черных ящиков по пищеварительному тракту гигантского пожирателя металлов. Большой Лу сунул руку внутрь отсека, затем заглянул туда, вынырнул обратно с чуть удивленным и виноватым видом и огляделся по сторонам. Присутствие большого количества телекамер его явно нервировало. Он неуверенно улыбнулся и вытер носовым платком взмокшее лицо.

— Минуту терпения, — сказал он, обращаясь к Уолли и журналистам. — Всего минуту.

Затем он встал на колени перед измельчителем и, наклонившись к нему поближе, незаметно перекрестил машину. Было похоже, что он заявляет последнее ходатайство перед объявлением приговора, который выносился где-то там, на небесах. Совершенно неожиданно для уже приунывшей толпы зрителей машина каким-то чудесным образом вновь заработала и стала выплевывать в заботливо подставленную корзину завившиеся изящной стружкой полоски прочнейшей закаленной нержавеющей стали.

Толпа радостно загудела. Из динамиков системы оповещения раздался узнаваемый тенор Андреа Бочелли. Большой Лу вознес полный благодарности взгляд к небесам, а затем дал сигнал бригаде рабочих. Парни в новеньких, с иголочки, пиджаках и галстуках подошли к большому красному занавесу, которым была закрыта большая часть двора фабрики. Через несколько секунд занавес отодвинулся, и глазам собравшихся предстала Мама Лу в белоснежной блузке и накрахмаленном переднике. Разумеется, за занавесом она скрывалась не одна. Ее окружали столы, заставленные кастрюлями, сковородками и огромными дымящимися котлами со спагетти, обжаренными мидиями и красным соусом.

— А теперь — скромная трапеза в честь Уолли Чабба, — торжественно объявила Мама Лу. — Mangia!

Рабочие мгновенно принесли и расставили по заранее продуманным местам столы и складные стулья. Репортеры, операторы, техники — все побросали свое оборудование и поспешили занять места в этой импровизированной столовой. Даже мрачные типы из компании «Боинг», все время старавшиеся держаться в тени огромной машины, рискнули показаться на глаза публике и вместе со всеми сели за стол.

Мама Лу лично обходила гостей и накладывала каждому огромную тарелку спагетти. Кьянти лилось рекой. Большой Лу высыпал груду пармезана на свои макароны и предложил блюдо с сыром Уолли. Тот отрицательно покачал головой и спрыснул свои спагетти свежеприготовленным соусом, большую часть которого составляли самые мелкие кусочки и опилки, оставшиеся от побежденных черных ящиков.

 

ГЛАВА 13

Итальянская траттория с красивым названием «Фарфарелло». Расположена она в порту Марина-ди-Масса. Стол заставлен закусками, тарелками с копченым тунцом и меч-рыбой. Официанты уже унесли остатки салата воньоле, тарелки из-под тальярини с мелкими креветками и соусник с острым до слез пеперончино. На десерт — местная выпечка-чамбелла на выбор. Вилла сама нашла это место по Интернету. Теперь она сидела на террасе и в такт накатывавшим на берег волнам прибоя взбалтывала в бокале «Асти де Миранда». Мужчина с добрыми голубыми глазами и тонким прямым носом сидел за столиком напротив нее. Он наклонился чуть вперед, положил руку ей на затылок и притянул к себе…

Вилла, вздрогнув, проснулась. Окружающее ее пространство было освещено жестким светом люминесцентных ламп, от которого резало в глазах. Особенно сейчас, со сна. Приемный покой больницы «Бродстоун мемориал». А в следующую секунду — вновь безотчетный страх…

Вилла вспомнила, как все произошло. Неприятности начались ближе к вечеру. Уолли вдруг упал прямо посреди своей кухни, и у него едва хватило сил, чтобы вызвать скорую помощь. Приехавшие врачи немедленно отвезли его в больницу. По симптомам Роза предположила, что Уолли настиг инсульт.

Доживет ли этот могучий человек до утра? Все эти годы он неизменно был рядом. Его присутствие всегда чувствовалось в городе. От него исходила почти физически ощущаемая волна добродушия и уверенности. Был… чувствовалось… исходила… всегда…

«Ну почему я не принимала его всерьез? — упрекала себя Вилла. — Почему вовремя не остановила всю эту глупость? Он ко мне непременно прислушался бы. Если с Уолли что-то случится, я себе этого никогда не прощу!»

Джей-Джей дремал в соседнем кресле. Неподалеку на выложенном керамической плиткой полу растянулся Нейт. За стеклянной дверью, в тамбуре, полускрытый густой завесой табачного дыма, шаркал Отто. С витрины сувенирного киоска, расположенного в холле больницы, на Виллу смотрел лиловый кролик. Из-за его плеча выглядывал оранжевый слон. Часы на стене показывали 05.55.

Через главную дверь можно было разглядеть припарковавшиеся вокруг гостиницы фургоны передвижных телестудий. Операторы сбились в несколько групп и о чем-то говорили друг с другом, попивая кофе и заедая его пончиками. В дверях, как часовой на посту, замер начальник полиции Буши: никаких посторонних в здании больницы. Это коллективное бдение у постели больного продолжалось всю ночь.

Под сводами приемного покоя послышались шаркающие шаги. В помещение вошел Берл Граймс — директор похоронного бюро и председатель управляющего совета больницы. Двигался он еще более вяло, чем обычно, сутулился сильнее, чем накануне, а самое главное — на его лице застыло какое-то безысходно мрачное выражение, не менявшееся с тех пор, как он о чем-то поговорил с лечащим врачом Уолли, сразу после того, как больного поместили в отделение реанимации.

Вилла до смерти перепугалась и едва нашла в себе силы встать с кресла. Она была уверена, что произошло самое страшное: скорее всего, Уолли больше нет.

Предвосхищая вопросы друзей и близких, Берл ровным, бесцветным голосом объявил:

— У меня есть короткое заявление для прессы.

Он вышел через парадную дверь больницы, и стоявшие на лужайке и подъездной дорожке журналисты сразу же кинулись к нему. Вилла растолкала Джей-Джея и Нейта. Вслед за Берлом они вышли на свежий воздух и тут же попали в объективы теле- и фотокамер. Свет включавшихся один за другим софитов ударил им в лицо. Заработали вспышки.

— Дамы и господа, — начал свою речь Берл. — Я уполномочен сообщить вам, что сегодня ночью…

— Он умер? — Одному из журналистов не хватило терпения, и он вслух задал интересовавший всех вопрос.

— Минуточку, — невозмутимо отозвался Берл. — Вам будет предоставлено время для вопросов.

Прокашлявшись, он начал все сначала:

— Итак, этой ночью Уолли Чабб был доставлен в больницу «Бродстоун мемориал» с синдромом синкопирующего сознания.

— Это еще что такое?

— Так медики называют обморок, — пояснил Берл.

— Это серьезно?

— Врачи сделали все необходимые анализы, и от имени руководства больницы я имею честь сообщить вам, что…

Мрачный голос похоронных дел мастера, ставшего вдруг членом руководства городской больницы, звучал не только на этой лужайке: он транслировался на весь мир…

— Уолли жив и даже практически здоров.

В это мгновение произошло нечто непредвиденное. В наступившей тишине кто-то хлопнул в ладоши, и журналисты, забыв о своем профессиональном долге, один за другим начали аплодировать, выражая радость по поводу услышанного. Вилла заметила, как Роза выскользнула из больницы через служебный вход. Ее волосы были взлохмачены, а глаза покраснели от слез.

— Что стало причиной этого обморока? — спросил один из журналистов.

— Обезвоживание организма вследствие пищевого отравления, — отчеканил Граймс. — Тяжелая работа на солнце и, судя по всему, несвежие мидии. Врачи абсолютно уверены в том, что произошедшее с Уолли накануне вечером не имеет никакой связи с поеданием самолета.

Берл продолжил отвечать на частные вопросы, касавшиеся деталей случившегося, и журналисты обступили его со всех сторон. В этот момент Роза пробралась на выделенную для прессы лужайку и подошла к Вилле. Ни слова не говоря, она взяла подругу за руку и увлекла за собой. Вилла чувствовала, что Роза вся дрожит. Уведя Виллу в уединенное место и убедившись, что рядом никого нет, Роза срывающимся голосом произнесла:

— Этот обморок случился неспроста. Это было предупреждение свыше… Уолли нужно остановить.

— Но ведь врачи вроде бы утверждают…

— Никого, кроме тебя, он не послушает, — не обращая внимания на возражение, сказала Роза. — Ты единственный человек, который может вразумить его. Пойми, он ведь себя убивает ради тебя.

Нейт откинулся на спинку металлического стула и, покачавшись на двух ножках, прислонился к стене палаты двести тридцать девять. В окно ярко светило солнце, там, за стенами, дул все тот же ветер, а резные листья росшего на больничной парковке дуба отбрасывали на одеяло ажурный орнамент теней. Уолли, вне всякого сомнения, чувствовал себя превосходно. В этом как раз и заключалась главная проблема. Никому не удавалось убедить его прекратить поедание самолета, пока с ним не случилось чего-нибудь похуже обморока.

На одеяле перед Уолли лежала газета. С первой страницы на него смотрела его собственная улыбающаяся физиономия, под которой была помещена большая статья за подписью Виллы.

Уолли в который уже раз перечитал вслух заголовок: «Житель Супериора идет на мировой рекорд: он ест „Боинг-747“».

— Ты только посмотри, как хитро она все обставила, — умилялся Уолли, беседуя с Нейтом. — Вилла — умница. Даже складывается страница удачно — так, что на виду остается только самое нужное. Думаешь, это у нее случайно получилось? Нет, старик, таких случайностей не бывает. Она всем дает понять, что я — настоящий супермен из Супериора.

Нейт молчал. Он прекрасно понимал: все уговоры и увещания будут бессмысленны. Его лучший друг был одержим иллюзией, а точнее говоря, навязчивой идеей, что рано или поздно Вилла ответит на его чувство. Правда же заключалась в том, что этому болвану никогда не удастся завоевать ее сердце, даже если он ради этого решит покончить жизнь самоубийством.

Дверь палаты приоткрылась, и из коридора вовнутрь проскользнул доктор Нуджин — городской ветеринар. Прижав палец к губам и выразительно посмотрев на закрывшуюся за ним дверь, он тихонько подошел к кровати Уолли.

Доктор Нуджин был крепкий малый с редкой особой приметой: на его лбу красовалась так до конца и не зажившая отметина от копыта лягнувшего его мула. Диплом ветеринара он получил в Канзасском государственном университете. Его специальностью был крупный рогатый скот. Пожалуй, он был единственным медицинским работником в округе, которому доверяла большая часть окрестных фермеров, включая Уолли.

— Я смотрю, цвет лица у тебя совершенно здоровый, — заметил доктор. — Надеюсь, что и чувствуешь себя ты тоже неплохо.

— Лучше, чем когда бы то ни было, — заверил его Уолли.

Нейт наклонился вперед и приглушенным голосом спросил:

— А как вы сюда пробрались? Насколько я знаю, вам запретили появляться в стенах больницы.

— Роза меня впустила, — признался ветеринар. — Я тут заходил ее собачку посмотреть… ну, в общем, мы и договорились: я подхожу к больнице, она дает мне знак, когда рядом никого не будет, а потом… просто отворачивается и смотрит в другую сторону.

Вновь обернувшись к Уолли, доктор Нуджин ущипнул его за руку и сказал:

— Если устроить соревнование по перетягиванию каната между тобой и трактором, я, пожалуй, поставлю на тебя.

— Не зря же я столько гидравлического масла выпил, — засмеялся Уолли. — Должно оно было мне на пользу пойти. По крайней мере, сил у меня не убавилось.

— Да уж, чего-чего, а силы тебе, старик, не занимать, — с уважением произнес ветеринар. — Но дело не только в физической силе и здоровье. Тебя явно кто-то хранит. Кто-то сильный, добрый и благородный.

Нейт, которого терзали муки совести, наконец не выдержал. Он встал и, подойдя к больничной койке, на которой лежал его лучший друг, сказал:

— И зачем я только помог тебе построить эту чертову машину?! Не было бы у тебя измельчителя — глядишь, ты и отказался бы от своей затеи. А вам, док, должно быть стыдно его подбадривать. Это же подстрекательство к самоубийству!

— Ну и ну, что я слышу! — воскликнул Уолли. — Нейт, ты, по-моему, перегнул палку. В конце концов, это была моя затея, я все сам придумал, и меня никто ни к чему не подталкивал. Я ем свой самолет, и мне хорошо. Я счастлив и доволен…

— Неужели ты так ничего и не понял? — почти закричал Нейт, перебивая друга. — Это бессмысленно. Никакими рекордами ты не добьешься того, чего хочешь.

— Нейт, уймись! Что это на тебя нашло? — напустился на него доктор Нуджин. — Может быть, тебе прививку от бешенства сделать?

— Правда, старина, успокойся, — произнес Уолли. — Все идет по плану. По нашему с Джей-Джеем плану.

— Какой еще план? Нет у Джей-Джея никакого плана! — все так же разгоряченно воскликнул Нейт. — Ему нужно только одно — чтобы его Книга лучше продавалась. А до тебя ему никакого дела нет.

— А мне и не нужно, чтобы до меня кому-то было дело, — огрызнулся Уолли.

Нейту хотелось задушить своего лучшего друга, этого невинного огромного младенца. Не в силах больше продолжать разговор, он встал и поспешил к двери. Ему хотелось выйти из палаты прежде, чем его губы произнесут то, что говорить не следовало. Он не успел: слова вырвались сами собой.

— Рано или поздно тебе все равно придется с этим смириться, — сказал он, стоя на пороге. — Вилла тебя никогда не полюбит.

 

ГЛАВА 14

По главной улице медленно шел гнедой пони с белой гривой. В его седле сидела маленькая девочка с косичками, торчащими из-под чепчика. День был теплый, солнечный, но не жаркий — идеальная погода для ежегодного парада по случаю Дня памяти и фестиваля в честь леди Вести.

Джей-Джей получил приглашение занять место на трибунах для почетных гостей. Эти трибуны, как обычно, установили на главной улице, на свободном незастроенном участке, напротив аптеки Менке. Джей-Джей с умилением смотрел на то, как девочка уверенно держит поводья пони и заставляет лошадку идти строго по желтой полосе разметки, прочерченной посредине улицы. Похоже, отец этой крошки уже научил ее держаться в жизни своей полосы.

Затем в его памяти вновь всплыл голос Писли, доносившийся из телефонной трубки: «У нашего регионального отделения из-за вашего рекорда начались проблемы». Настроение у Джей-Джея сразу испортилось. Разумеется, главный редактор регионального отделения умел подсластить пилюлю: дав Джону Смиту понять, что ему грозят серьезные неприятности, Писли тотчас же рассыпался в заверениях, будто сделает все возможное, чтобы начальство дало регистратору довести начатое дело до конца. Джей-Джей не слишком верил этим многословным обещаниям: такую хитрую лису, как Писли, еще поискать надо. Переживал Джей-Джей не только за себя. В конце концов, этому городу он, вольно или невольно, надавал немало обещаний. С одной стороны, в открытую он обещал только одно: «Если чудак Уолли съест свой самолет, то в вашем городе будет зарегистрирован мировой рекорд, что неизбежно привлечет к Супериору внимание прессы и публики со всего мира». Подобного рода известность Джей-Джей почитал за величайшее благо. Ему очень не хотелось, чтобы жители городка решили, что он их обманул. Да самому ощущать себя обманутым ему тоже не хотелось.

— Какой у нас в этом году парад! — все не мог нарадоваться сидевший рядом с ним Райти Плауден. Примечательной деталью праздничного гардероба Райти была соломенная шляпа, выглядевшая так, словно в один прекрасный день до нее добралась голодная коза, почти успевшая реализовать свою творческую концепцию фигурно объеденных полей до того, как люди, не способные оценить подлинного искусства, отобрали у животного художественно недожеванный головной убор.

Отвлекшись на мгновение от созерцания процессии, Райти пояснил свою мысль:

— Обычно у нас как это все проходит: несколько бортовых грузовиков, украшенных дурацкими бумажными ленточками. В кузов садятся ребята из местного школьного оркестра, их возят по городу, они играют музыку, и, собственно говоря, это всё. А сегодня — только посмотри! Я такого у нас не припомню.

К перекрестку Центральной и Четвертой улиц медленно и величественно подкатил золотистый «кадиллак-кабриолет» шестьдесят четвертого модельного года. За рулем сидел доктор Нуджин. Рядом с ним стоя приветствовал ревущую от восторга толпу зрителей не кто иной, как сам Уолли Чабб, которому в этом году была оказана честь командовать праздничным парадом. Казалось, все девушки города в едином порыве одновременно провизжали: «Привет, Уолли!» — а десятки детей замахали разноцветными флажками при появлении человека, который прославил их город.

— Повезло, ой повезло ему, — сказал Райти, кивая в сторону Уолли Чабба.

— Он это заслужил, — резонно заметил Джей-Джей.

Вслед за золотистым кабриолетом по улице промаршировала дюжина девушек, изящно жонглирующих маршальскими жезлами.

— Смотри, вон та — моя дочь, — гордо заявил Райти. — Тоже собирается когда-нибудь попасть в твою Книгу.

Тем временем с трибунами поравнялся сборный школьный оркестр, следом за которым куда как более стройно прошла небольшая колонна ветеранов Второй мировой войны. Эти старики действительно еще не растеряли порох и вполне могли дать фору молодым по части умения держать строй и идти в ногу.

По тротуару на другой стороне улицы бродил взад-вперед Отто Хорнбассел. Радуясь праздничной атмосфере, старый клоун в меру своих сил старался поддержать ее, раздавая встречным детям длинные надувные шарики, из которых тут же на их глазах скручивал фигурки разных животных.

Мучившее Джей-Джея беспокойство по поводу перспектив мирового рекорда Уолли Чабба на какое-то время отступило под натиском положительных эмоций, которые он испытывал, наблюдая, как отмечают государственный праздник в маленьком провинциальном городке в самом сердце Америки. Благостные впечатления подкреплялись и приятными вкусовыми ощущениями: Джей-Джей, забывшись, как ребенок, уплетал за обе щеки сладкий попкорн. Он вспоминал, как испытывал примерно те же чувства, когда еще ребенком наблюдал за парадом в родном Огайо. Скромное празднование казалось ему тогда сказочным по своей роскоши карнавалом. Впрочем, Джей-Джей прекрасно понимал, что подобные приступы ностальгии обычно бывают кратковременными. Сам он уже не мог представить себя живущим в маленьком городке. Ему как воздух нужен был Манхэттен, ставший для него почти родным: повышенная концентрация монооксида углерода в воздухе, глубокие каньоны, образованные отвесными обрывами уходящих ввысь небоскребов, и, само собой, энергетический эффект присутствия полутора миллиона человек, живущих буквально на головах друг у друга.

— На танцы сегодня пойдешь? — спросил его Райти.

— Какие танцы? Мне никто ничего не говорил.

— Сегодня вечером собираемся в «Лосях». Это буквально за углом, один квартал пройти. Приходи, будешь моим гостем.

— Да я, вообще-то, не танцую…

— Разве в этом дело, — отмахнулся Райти. — Приходи, и все. Весело будет. А главное… — Он сделал многозначительную паузу и, понизив голос, добавил: — Она там тоже будет. — С этими словами Райти ткнул указательным пальцем в сторону противоположного тротуара.

«Ну и ну, — подумал Джей-Джей, — как же я ее не заметил?» Там, у самого края проезжей части, вооруженная своим видавшим виды фотоаппаратом, действительно стояла Вилла. Ее празднично-рабочее одеяние состояло из шортов и футболки, а роскошные волосы были аккуратно убраны. В таком виде Вилле было удобнее выполнять работу фотокорреспондента.

У Джей-Джея екнуло сердце: он понял, что с ним случилось нечто непредвиденное. Как это произошло, оставалось для него непостижимым, но он вдруг почувствовал себя так, словно знает эту женщину уже давно и будет рядом с нею еще очень-очень долго.

_____

— Ну, что ты там копаешься? — воскликнула Вилла. — Опять из-за тебя опоздаем.

Роза заставила себя оторваться от старенькой зингеровской швейной машинки. Вокруг нее лежали груды отрезов и просто кусков ярких тканей и пачки выкроек «Баттерик».

— Не терпится с ним повидаться?

— С кем?

— Слушай, кого ты хочешь обмануть? — с усмешкой произнесла Роза. — Вот скажи, когда ты в последний раз надевала бусы? Причем не просто надевала, а перемерила все, какие у тебя есть.

— Не понимаю, о чем ты говоришь, — отмахнулась от подруги Вилла и вылила остатки вина из бутылки в свой бокал. — Хватит болтать. Давай собираться, — добавила она.

Роза вновь склонилась над машинкой, не глядя нажала на педаль, регулирующую скорость привода, и легким движением подвела неподшитый подол платья к скачущей иголке с ниткой. Эта старая швейная машинка многое повидала на своем веку: она прошлась своим зигзагом по бесконечным милям шифона и шелка, ситца и крепа, тафты и габардина. На ней шили платья и костюмы для праздников, вечеринок и танцев несколько поколений жителей графства Накелс.

Сегодня Роза вновь пустила в ход старое и проверенное оружие: тонкий шелк легко скользил по полированной стальной пластине с прорезью для иглы. Можно было бы подшить платье и вручную, но времени уже не оставалось. Вилла все время подгоняла подругу и при этом не переставала вертеться перед зеркалом. Да уж, сколько лет прошло с тех пор, когда они были вынуждены подкладывать под платье подушечки, чтобы придать груди дополнительный объем! Сколько лет их уже никто не заставлял носить подростковую ортопедическую обувь, да и платья они теперь могли покупать, шить и надевать такие, которые им самим нравились, а не те, что выбирали за них родители. Шить обе подруги умели: когда-то давно они вдвоем ходили на курсы кройки и шитья, а потом постоянно практиковались в этом искусстве. Даже в таком безэмоциональном занятии, как шитье, проявлялась разница в характерах Виллы и Розы. Вилла всегда была более импульсивной и творческой натурой. Она смело экспериментировала с покроем и цветовой гаммой, лихо, порой рискованно комбинировала разные ткани и фурнитуру, никакие каноны и правила ей были не писаны. Роза же всегда отличалась терпением, настойчивостью и способностью методично выполнять любые, самые мудреные инструкции от первого до последнего пункта. Ее платья всегда получались несколько консервативными, но сшиты были при этом идеально ровно, как на лучшей швейной фабрике.

— Сыграем в «веришь — не веришь», — ни с того ни с сего предложила Роза, подмигнув Вилле.

— Да тебе сколько лет? Что за детство? — отозвалась та.

— Ну и что? Давай сыграем, как раньше. Только чур — отвечать честно.

— Ну ладно, — сказала Вилла и, видимо, для храбрости сделала большой глоток вина.

— Скажи мне, — все так же заговорщицки улыбаясь, произнесла Роза, — как ты думаешь, что было бы лучше: заснуть рядом с Джей-Джеем или проснуться с ним?

— Да ну тебя. Что за дурацкие вопросы?

— Ладно-ладно. Считай, что я пошутила. В конце концов, это ведь только игра. К тому же я не про «переспать» спрашиваю, а про «заснуть» или «проснуться». — Роза наклонилась поближе к швейной машинке и стала внимательно разглядывать последние сделанные стежки. — А если честно, то я, наверное, все-таки жаворонок. Даже когда у нас с Бобом все совсем разладилось, мне нравилось просыпаться рядом с ним: открываешь глаза, смотришь на спящего мужа, на его обветренное лицо и думаешь: «А может быть, все не так плохо?» — Оторвавшись от шитья, Роза посмотрела в глаза Вилле. — Пока лежишь так, можно помечтать. Вроде бы и новый день впереди, вроде бы все может наладиться. Каждое такое утро было для меня как глоток надежды.

— Знаешь, а я все-таки, наверное, скорее, сова, — задумчиво произнесла Вилла. — Я человек ночной, ну или, может быть, вечерний. Вот ты представь: день закончился, какие-то дела сделаны, какие-то отложены на завтра, ты ложишься в постель с любимым мужчиной, закрываешь глаза и чувствуешь, что вы вместе. Все, что там, за стенами дома, происходит, до завтра вас не касается. Сумасшедшему миру нет до вас никакого дела. Ты чувствуешь себя в безопасности, постепенно расслабляешься и начинаешь дремать. Спокойствие, уют, ощущение надежности — вот оно, настоящее блаженство.

Подруги несколько секунд помолчали, а затем Роза усмехнулась и сказала:

— Если бы Боб почаще приходил домой не под утро, мне бы, наверное, тоже нравилось засыпать рядом с ним. Как ты говоришь — надежность и спокойствие?

— Да уж, натерпелась ты с ним. За брак с Бобом ты заслужила самую большую и настоящую любовь.

— Ты свою тоже заслужила.

С этими словами Роза откинула фиксирующую планку и выдернула готовое платье из-под цепкой лапки швейной машинки. Откусив нитку зубами, она объявила:

— Все. Готово.

Шурша нижними юбками, они нарядились в новые платья. Вилла помогла Розе накраситься, Роза помогла Вилле причесаться. Затем подруги подхватили с пола туфли на каблуках и босиком выбежали из дома на улицу. Танцы действовали на них как в юности — сопротивляться этому мощному магниту не было ни сил, ни желания.

От мотеля до «Лосей» было рукой подать. Прогулявшись по тихой, почти деревенской улочке, Джей-Джей открыл дверь клуба, и на него обрушился шквал звуков разудалого, веселого кантри и гул множества голосов. На этот раз он заметил Виллу прямо с порога. Его взгляд мгновенно зафиксировал знакомый силуэт в толпе едва ли не сотни местных жителей и гостей города, танцевавших на блестящем дощатом полу в длинном и узком помещении.

Джон не мог отвести взгляда от Виллы: на ней было светло-розовое, словно светящееся платье, оставлявшее открытыми шею и плечи. Это платье тонко перехватывало ее талию и изящно облегало бедра. Лишь огромным усилием воли Джей-Джей заставил себя посмотреть в другую сторону — пялиться на Виллу не отрываясь было бы попросту неприлично. К тому же на танцполе она была не одна: ее крутил и поддерживал за талию высокий черноволосый парень — судя по всему, с одной из ближайших к городу ферм. Джей-Джей даже вспомнил, что видел его в компании других фермеров в баре. Судя по манере двигаться, этот деревенщина пытался подражать парням из мужских стриптиз-шоу, зато мышцы у него были такие, что любой из стриптизеров умер бы от зависти. Он легко раскручивал и подхватывал Виллу, и та в ответ самозабвенно отдавалась ему в танце, а улыбка на ее лице свидетельствовала о том, что она полностью доверяет своему партнеру. Джей-Джей прекрасно понимал, что его это никоим образом не должно волновать, но ничего не мог с собой поделать: смотреть на радостную и довольную Виллу ему было и приятно, и в то же время невыносимо больно.

Он протолкался через толпу к стойке и заказал себе «асфальт» — любимый коктейль Джона Смита-старшего. Бармен и знать не знал, что это такое, но с готовностью выполнил все указания по приготовлению смеси. Нужное количество бренди было смешано с кока-колой, сбрызнуто лимоном и подано со льдом. Джей-Джей почти залпом проглотил сладкий от кока-колы напиток и заказал себе вторую порцию. Теперь можно было перевести дух и оглядеться. В зале попеременно играли два оркестра: местная группа под названием «Куриные крылышки и пивко на халяву» ограничилась вполне достойной обработкой композиции Элвиса Пресли. На смену этому коллективу вышел дуэт Чака Бауэра. Двое парней начали свою часть концерта с живенького ритмичного переложения «Вальса Теннесси».

Неожиданно рядом с Джей-Джеем возникла Мэг Наттинг — администратор из мотеля. По-свойски хлопнув его по плечу, она без лишних церемоний спросила:

— Мистер Смит, не потанцуете со мной?

— Да-да, с удовольствием, — ответил Джей-Джей и добавил: — Если, конечно, у меня получится.

Для человека, не танцевавшего вальс, наверное, со школьных времен, он неплохо справился с задачей. К тому же вести Мэг было легко: для нее этот танец явно не был чем-то забытым и старомодным. Впрочем, их тур вальса был прерван досрочно: Джона опять кто-то хлопнул по плечу.

— Ой, а можно я вас сфотографирую, — не столько спросила, сколько заявила Хильда Криспин, автор «Поваренной книги реактивной авиации», отлично продававшейся в виде приложения к «Нью-Йорк таймс». В ту же секунду яркая фотовспышка на миг ослепила Джей-Джея.

Тем временем рядом с ним успел материализоваться Малёк, которого сопровождала высокая и дородная брюнетка, раза в два крупнее своего спутника.

— Это жена моя, Дот, — представил Малёк свою супругу. — Нам бы это… автограф.

Джей-Джей не смог сдержать улыбки.

— Вы отличная пара, — заметил он.

— Я ее со школы люблю, — признался Малёк, заглядывая в глаза своей ненаглядной Дороти. — Она для меня — как прохлада в жаркий день или теплое солнышко холодной зимой.

Джей-Джей наскоро расписался на протянутой ему салфетке. Времени придумывать пожелания у него уже не осталось, потому что к нему, танцуя, приблизилась следующая пара желающих пообщаться: Райти Плауден со всей возможной грацией вел по танцполу пышно завитую блондинку.

— Неплохой вечерок выдался, — заметил Райти, притормозив рядом с Джоном. — Самое время потанцевать и повеселиться. Салли, познакомься, это тот парень, про которого я тебе рассказывал. Джон, это Салли, моя невеста.

— Почему же вы мне не сказали, что ваша Салли такая красавица? — церемонно поклонившись, спросил Джей-Джей.

— Да, навести на себя марафет она умеет, — рассмеявшись, ответил Райти. — Зато потом от этой красоты не отвяжешься. Вот я и влип: затащить ее на сеновал оказалось проще, чем вбить ей в голову, что она меня достала и что я больше не хочу с нею встречаться.

При этих словах Салли весьма ощутимо шлепнула Райти пониже спины и почти бесстрастно прокомментировала его слова:

— Вообще-то, мы сорок лет как женаты.

— Вот-вот, — подхватил Райти, — это как горячий душ: сначала обжигает, а потом, когда ты уже почти сварился, вроде бы ничего, привыкаешь.

— Ах ты старый пень, все-то тебе шуточки шутить, — воскликнула Салли и ткнула мужа локтем в бок. — Горячий душ ему, видите ли, вспомнился. Да ты хоть знаешь, где у нас дома душ расположен? Ты сколько лет назад последний раз мылся?

В этот момент оркестр вновь заиграл что-то из старых бродвейских мюзиклов, и пожилая пара, закружившись в танце, скрылась из виду.

Сорок лет в браке. «А что, неплохо», — подумал Джей-Джей. Он огляделся: по другую сторону танцевальной площадки в окружении поклонников стоял Уолли. Старый клоун Отто рассказывал собравшимся какую-то историю, от которой вся компания покатывалась со смеху. Виллы нигде не было видно. Среди танцующих мелькала лишь Роза в своем эффектном ярко-красном платье.

Неужели Вилла уже сбежала из клуба со своим стриптизером? «Тогда какого черта я вообще сюда приперся?» — вертелось в голове у Джона. В этих «Лосях» он чувствовал себя изящным благородным оленем, случайно оказавшимся в стаде сохатых. «В конце концов, с меня хватит, — подумал он. — Обязанность посещать местные светские мероприятия, можно сказать, выполнена, а значит, и делать мне здесь больше нечего».

Он заказал себе очередной «асфальт» — уже третий по счету, быстро осушил бокал и стал пробираться к выходу, ориентируясь по зеленому огоньку, указывавшему путь на улицу. Не без труда протолкавшись через толпу гостей, стоявших по периметру танцплощадки, он почти уже добрался до цели, как вдруг до его слуха донесся знакомый голос:

— Уже уходишь?

Джей-Джей ушам своим не поверил: по крайней мере, справа и слева от себя он видел лишь стоявших парами малознакомых людей — местных фермеров, пришедших на танцы со своими женами. Пришлось оглянуться. Оставалось порадоваться за свой организм: даже в состоянии изрядного, по его меркам, подпития он не выдавал желаемое за действительное и не страдал от слуховых галлюцинаций — перед ним действительно стояла Вилла.

— Ну, в общем-то, мне пора, — сбивчиво произнес он. — Дел завтра много… да и устал я что-то. Хотелось бы выспаться.

— Ну-ну, понимаю… Но что-то мне подсказывает, что никуда ты не уйдешь, пока не пригласишь меня на танец.

Ее руки лежали на его плечах, он сам едва не утыкался носом в ее роскошные волосы. Оркестр играл «Когда ты рядом со мной» — песню, которую исполняли многие хорошие певцы, включая самого Фрэнка Синатру.

Вилла танцевала лучше, чем он: это стало понятно сразу, — настолько лучше, что ей даже удавалось немного подкорректировать замысловатую траекторию движения ног своего кавалера и сгладить его неуклюжесть. «Черт, если бы еще голова так не кружилась… — подумал Джон. — Интересно, сколько бренди этот мальчишка-бармен влил в коктейль?»

— Извини, что вчера я сразу уехала, — сказала Вилла. — Ну, я имею в виду, оттуда, от водонапорной башни. Ты молодец, огромное тебе спасибо. Ты ведь, можно сказать, моему брату жизнь спас.

— А, ты об этом… Ну да. Хороший парнишка.

Вилла чуть сжала ему руку и повторила:

— Спасибо тебе.

— Да не за что, — отмахнулся Джей-Джей.

Оркестр тем временем продолжал играть…

— Ты как? — озабоченно спросила Вилла, заглянув своему кавалеру в глаза.

— Сам не знаю, — был вынужден признаться Джей-Джей.

Мысленно он пытался подыскать сколько-нибудь убедительное и вместе с тем не позорное объяснение своему состоянию. Вдруг его осенило.

— Никак не могу вспомнить, в какой категории был установлен мировой рекорд, когда в одну шеренгу в ходе танца выстроились пять тысяч девятьсот шестьдесят шесть человек. Что это был за танец — кантри или гавайская хула…

Вилла рассмеялась и сказала:

— Ну и ну. Дожили. Регистратор рекордов не помнит того, что у него от зубов должно отскакивать.

Джей-Джей не то усмехнулся, не то фыркнул — в любом случае получилось это несколько громче, чем нужно. От этого он так засмущался, что в следующую секунду наступил партнерше на ногу. Вилла, казалось, ничего не замечала. Склонив голову на плечо Джону, она тихонько подпевала музыкантам, исполнявшим бессмертный хит…

— Спасибо, — сказала Вилла, когда песня закончилась.

Зрители стали аплодировать музыкантам, и от поднявшегося шума у Джей-Джея еще сильнее закружилась голова. Он инстинктивно схватился за руку Виллы и виновато произнес:

— Мне бы это… прогуляться… Подышать свежим воздухом.

_____

Рельсы сверкали в лунном свете. Железнодорожная ветка, начинавшаяся от ворот элеватора, уходила к горизонту. Две огромные башни зернохранилища нависали над городом. Свернув за угол и обогнув квартал, в котором находился клуб, они оказались в полной тишине.

Вилла придерживала Джей-Джея за руку, и эта дополнительная точка опоры была для него отнюдь не лишней. Кроме того, ему нравилось прикосновение пальцев и ладоней Виллы, а ей… ей нравился Джей-Джей, особенно такой, как сейчас, — чуть беспомощный, окончательно сбросивший с себя налет столичного лоска. Рядом с ним ей было так хорошо и так легко… И все же — расслабляться было нельзя. «Будь начеку, — раз за разом приказывала она себе. — Сердце — оно такое… не побережешь сама — другие тоже не позаботятся. А ему, бедненькому, и так уже досталось».

Вилла остановилась, сняла туфли и пошла дальше босиком.

— Ну вот, — сказала она, — так-то лучше.

— Слушай, — набравшись вдруг смелости, обратился к ней Джон. — Ты там с одним парнем танцевала… это — твой?

Вилла покатилась со смеху:

— Ты это про Барни? Вот насмешил-то. Да я еще девчонкой за ним присматривала. Меня его родители как няньку приглашали, когда им Барни не с кем оставить было. А теперь он у меня в газете работает. На нем и набор, и типографская машина. А парня… — Она сделала паузу и решительно добавила: — Парня у меня нет.

Вилла посмотрела в лицо Джей-Джею, пытаясь угадать, какое впечатление произвели на него эти слова. Судя по всему, в первый момент ему здорово полегчало, но затем он вдруг нахмурился, и Вилла уже с испугом стала ждать очередного вопроса, откровенного и достаточно интимного.

— Как же так получилось, что ты до сих пор не вышла замуж? — выпалил Джей-Джей.

«Прямо в точку», — подумала Вилла. Лучшего вопроса было не придумать.

— Ну, знаешь! Смею тебя заверить, желающие были, — попыталась отшутиться она.

— В этом-то я не сомневаюсь. Так почему же никто из желающих не стал счастливчиком?

— Спросил бы что-нибудь полегче…

— Извини. Похоже, этот парнишка… ну, который в «Лосях» за барной стойкой распоряжается… он, наверное, мне в коктейль кварту бренди влил — не меньше.

— Да ты не переживай. Вопрос как вопрос. Мне, в общем-то, и скрывать нечего, — успокоила собеседника Вилла. — Один раз я даже помолвлена была. Суженого моего звали Читом, и был он сыном начальника городского отделения банка. Все вокруг думали, что мы просто созданы друг для друга. Даже нас обоих в этом убедили. Вот только была одна загвоздка: он хотел, чтобы я во всем походила на его маму, то есть сидела бы дома и обеспечивала мужу очаг и уют. Ну а я, как ты понимаешь, вовсе не горела желанием бросить газету и провести остаток своих дней на кухне.

— Значит, ты дала ему от ворот поворот.

— Нет, вообще-то, он сам от меня ушел, — сказала Вилла. — Но это уже дело прошлое. С тех пор много воды утекло, а о том, чтобы выйти замуж, я как-то особо и не задумывалась. Ну а теперь… старовата я уже для местных парней, да и непросто любому из них со мной, как и мне с ними.

— Ну не знаю. Ничего сложного в твоем характере я не вижу, — заявил Джей-Джей и, поняв сомнительность прозвучавшего комплимента, поспешил добавить: — Ты… ты просто замечательная!

Он потянулся к ней, но она подалась назад и, отведя его руку, сказала:

— Эй, ковбой, полегче! Держись в седле, смотри не упади.

Джей-Джей не без труда восстановил равновесие и был вынужден признаться себе в том, что, одернув его, Вилла была абсолютно права. Разведя руками, он со смехом сказал:

— Ну и дела. Что-то я себе сегодня лишнего позволяю. Знаешь, подскажи-ка ты мне лучше, как до мотеля дойти. А завтра… я обещаю вести себя более прилично.

— Здесь недалеко, — ответила Вилла. — Давай я лучше тебя провожу.

В пьяном тумане, застилавшем ему глаза, Джей-Джей с трудом узнавал уже привычные кварталы маленького городка. Машины, проносившиеся мимо в темноте, неизменно пугали его шумом и ослепительно-яркими фарами.

— Ну а у тебя как так получилось? — спросила Вилла. — Почему мы не наблюдаем даже на горизонте никакой миссис Джей-Джей Смит?

Безуспешно пытаясь подавить икоту, Джон ответил:

— А что, я тоже был помолвлен. А потом Эмили сказала, что я ничего не понимаю в любви. И знаешь, она была права.

— Если я правильно понимаю, ты не испытывал по отношению к ней совершенно необходимого для настоящей любви особого чувства.

— Какого еще особого чувства?

— Как какого? Неужели не понимаешь? Ну, это когда внутри тебя все кричит: «Вот, вот этот человек, с которым я готов провести остаток своих дней!»

— А, ты про это. Смею тебя заверить, что это чувство ничего не значит и ничего не гарантирует. Я этой проблемой занимался достаточно серьезно. Так вот, Вилла, наука утверждает, что упомянутое тобой чувство сводится к трем физико-химическим факторам…

Вилла остановила его и сильным движением развернула к себе. Некоторое время они молча смотрели друг другу в лицо, и Джон вдруг понял, что хочет на всю жизнь запомнить это лицо и этот взгляд, сохранить их в своей душе навсегда. Из состояния оцепенения его вывел голос Виллы:

— Говоришь, много этой проблемой занимался? Неужели только в теории? А как с практикой?

У Джона земля ушла из-под ног. Он судорожно пытался вспомнить, на чем Вилла его перебила и что он ей собирался рассказать.

— Значит, говоришь, это чувство определяют три фактора… — напомнила она.

— Ах да, — спохватился Джон. — Разумеется. Итак, эти факторы: симметрия, запах и звук. Для нас важно, как люди выглядят, как от них пахнет и как звучат их голоса. Вот, собственно говоря, и вся тайна любви. Особые чувства, сердечные переживания — все это лишь маска, за которой скрывается природный инстинкт продолжения рода. Нужно передать гены следующим поколениям — такова задача каждого живого организма. Ну а что касается настоящей любви, крепкой дружбы или даже совсеми… совемси…

— Совместимости, — пришла ему на помощь Вилла.

— Вот-вот, совместимости, — удовлетворенно выговорил трудное слово Джей-Джей и подытожил: — Я во всю эту чушь не верю. Ничего этого нет, а миром правят одни инстинкты.

— Но-но, я бы попросила… Себя можешь кем угодно считать, но за все человечество не расписывайся. — С этими словами Вилла обогнала спутника на несколько шагов и, развернувшись к нему лицом, сказала: — У меня мама во время войны работала медсестрой в госпитале для ветеранов. Сам знаешь, это только название такое, там в основном раненых молодых мальчишек лечили. Так вот, у нее была целая коллекция пластинок с популярными песнями тех лет. Она поочередно приносила их на работу, и раненые вместе с врачами с удовольствием слушали любимые мелодии. В один прекрасный день часть пластинок, оставленных у проигрывателя в комнате отдыха, куда-то пропала. Впрочем, мама не успела испугаться или расстроиться: виновник обнаружил себя сам. Он даже и не пытался скрываться. Из одной палаты отчетливо слышалась музыка…

Джей-Джей быстро потерял нить повествования, но его это не слишком беспокоило. Ему просто нравился звук голоса Виллы, его мелодичность и перепады тона. Эта прекрасная женщина с асимметричным лицом освещала пространство вокруг себя, рассеивая ночную тьму. «Встретился бы я сейчас с нею неожиданно, — подумал Джей-Джей, — вполне мог бы и обознаться: принять ее за спустившегося на землю ангела — пара пустяков».

— Джей-Джей, ты меня слушаешь?

— Да-да, конечно, — извиняющимся голосом произнес он.

— Мама, естественно, решила высказать свои претензии молодому ветерану, который так бесцеремонно взял без разрешения ее пластинки. Подойдя к палате, за дверью которой звучала музыка, она постучала и, не дожидаясь ответа, резко распахнула дверь. Пациент лежал на кровати и подпевал оркестру Арти Шоу. Стоило маме взглянуть в его янтарные глаза, как она тотчас же забыла, зачем пришла в палату.

Вспоминая эту историю, Вилла загадочно улыбалась.

— И что же он напевал? — поинтересовался Джей-Джей.

Взяв его за руку, Вилла ответила:

— Да так… одну старую, всем известную песню Гершвина.

— Какую именно?

В ответ Вилла тихонько запела:

— «Когда вошла любовь — с тобой…» — шепотом повторил Джей-Джей, сам не понимая, каким образом за то время, пока звучала песня в исполнении Виллы, они оказались перед дверью мотеля. От того, что творилось у него в душе, циничному знатоку биохимической природы любви стало не по себе: поющая Вилла казалась ему такой хрупкой и такой ранимой… Ему захотелось привлечь ее к себе, укрыть в объятиях от опасностей окружающего мира, а потом… Ну хорошо, а что потом? Что ему с ней делать?

— Здорово, — сказал Джей-Джей. — Ты отлично поешь. У тебя замечательный голос.

— Нет, это песня замечательная, — с улыбкой ответила Вилла. — Мои родители уже тридцать пять лет женаты, и они по-прежнему так любят друг друга, что стоило мне уехать учиться в колледж, как они обзавелись вторым ребенком. Подкинули мне, видите ли, Блейка в качестве младшего брата.

В темноте мимо них прошли мужчина и женщина. Через несколько секунд эта пара скрылась за дверью мотеля. Судя по тотчас же приоткрывшейся занавеске на окне комнаты администратора, это были Мэг Наттинг и какой-то ее ухажер. Джей-Джей понял, что их с Виллой не могли не заметить и что теперь никаких необдуманных действий допускать нельзя. Пора было прощаться. И в то же время больше всего на свете Джону хотелось, чтобы этот вечер продолжался бесконечно.

— Похоже, моя история про настоящую большую любовь тебя не слишком впечатлила.

В ответ Джей-Джей только улыбнулся.

— Приходи завтра в гости. Я предупрежу родителей, что мы заглянем на ужин. Посмотришь на людей, которые по-настоящему любят друг друга. Придешь?

— Да-да, конечно, — поспешил ответить Джей-Джей.

— Завтра вечером.

— Договорились.

— Вот и замечательно, — сказала Вилла. — Как добраться — сообразишь. Помнишь, я тебе с холма показывала белый домик в викторианском стиле, рядом с ветряной мельницей? Тут у нас все недалеко. Подходи часам к семи.

— Хорошо.

Вилла отошла на несколько шагов, оглянулась и на прощание сказала:

— Спокойной ночи. Надеюсь, завтра увидимся.

Джей-Джей еще долго стоял у крыльца мотеля, сначала провожая взглядом уходящую Виллу, затем слушая стук ее каблуков, а затем просто вглядываясь в окутавшую Супериор туманную мглу.

 

ГЛАВА 15

— Можно подумать, к нам в гости китайский император пожалует, — проворчал отец Виллы, сидя в кресле на крыльце своего дома. — Никогда не видел, чтобы ты так суетилась на кухне.

— Папа, перестань. В конце концов, что-что, а хороший ужин этот человек заслужил.

— Интересно, в честь каких его заслуг ты решила перед его приходом так расфуфыриться? — посмеиваясь, спросил отец.

— Папа, ну перестань.

— Уже и пошутить нельзя, — нарочито печально вздохнул отец, с трудом при этом сдерживаясь, чтобы не рассмеяться.

Вилла в очередной раз проверила, все ли в порядке на столе. Не зная, к чему придраться, она на всякий случай поправила цветы, стоявшие в вазе. Стол действительно был накрыт как на самые важные семейные торжества и юбилеи: полотняная узорчатая скатерть с салфетками в тон, лучший мамин сервиз и фамильное столовое серебро. Приготовить они с мамой решили свои фирменные блюда: ростбиф с подливкой, картофельное пюре, молочную кукурузу, домашние рулеты и на десерт — настоящий кремовый торт с шоколадным безе.

Вилла прошла в гостиную. По всему периметру комнаты выстроились книжные стеллажи. Даже в простенках между окнами висели полки с книгами. На полу лежали пачки газет, кофейный столик украшала груда разнокалиберных журналов. «Завести сюда незнакомого человека с закрытыми глазами, — подумала Вилла, — и он решит, что оказался в школьной или студенческой библиотеке». Что ж, пусть все остается как есть. Пусть Джей-Джей увидит, как живет их семья.

Вилла вернулась на кухню и приготовила отцу аперитив — бурбон «Дикая индейка», хорошо разбавленный ледяной водой. Положив на небольшую тарелку немного крекеров и сыра, она вынесла бокал и закуску на крыльцо.

— Веди себя хорошо, — строго сказала Вилла отцу.

— Обижаешь, — покровительственно ответил он и стал раскуривать трубку. — Из-за меня можешь не беспокоиться.

Впрочем, поводов для беспокойства у Виллы и без этого хватало. Сегодня ее волновало абсолютно все: как она выглядит, как следует себя вести с гостем, найдет ли Джей-Джей дорогу, сложится ли у них общий разговор, понравятся ли ему ее родители. Больше всего Вилле хотелось, чтобы Джон сумел понять и почувствовать ту особую царящую в их семье атмосферу, которую родители создавали день за днем на протяжении тридцати пяти лет.

Вилла вернулась в дом, прикрыв за собой входную дверь. На кухне она достала из буфета бутылку белого вина, которую несколько лет назад привезла из Канзас-Сити и поставила на верхнюю полку — дожидаться подходящего случая. Похоже, такой случай наконец наступил. Открыв бутылку и налив себе в бокал пару глотков, Вилла проверила, как там пирог в духовке, и задумалась, чем бы еще заняться. В этот момент послышался звук шагов и скрип досок: кто-то поднимался по деревянной лесенке на крыльцо. Затем до ее слуха донесся голос отца:

— Добрый вечер.

В следующую секунду — баритон Джей-Джея:

— Здравствуйте, сэр. И вам доброго вечера.

— Позвольте представиться. Меня зовут Эрли Вайетт. Большое вам спасибо за Блейка. За то, что спасли мальчугана. Считайте, мы перед вами в долгу.

— Он у вас парень отличный. Ничего, мы еще подберем для него какой-нибудь мировой рекорд — так, чтобы и побить можно было, и чтобы не слишком при этом рисковать.

Вилла быстро вымыла руки, насухо вытерла их кухонным полотенцем, провела ладонями по непослушным волосам и подошла к двери. Отец с матерью стояли на крыльце, держась за руки и радушно улыбаясь почетному гостю.

Сам Джей-Джей замер на верхней ступеньке лестницы с букетом полевых цветов (полевых, судя по всему, не только по названию, но и по происхождению: скорее всего, он набрал их где-то по дороге прямо в поле). Джей-Джей был тщательно причесан, а его туфли начищены до блеска. Он как-то смущенно выставил перед собой руку с букетом — ни дать ни взять подросток, явившийся в гости к однокласснице, с тем чтобы с согласия родителей пригласить ее на первое свидание.

Оставаться при этом спокойной и невозмутимой было абсолютно невозможно. Вилла растаяла.

В тот момент, когда прямо за обеденным столом в кармане Джей-Джея запищал служебный пейджер, перед регистратором рекордов встал серьезный вопрос. Вообще говоря, ему, конечно, следовало бы ответить на вызов. Как-никак побеседовать с ним желало начальство в лице редактора Писли. В то же время ему очень не хотелось показаться невежливым перед столь гостеприимными хозяевами.

— Это кто вас вызывает? — бесцеремонно поинтересовался Блейк. — Что-то важное случилось?

— Сынок, веди себя прилично, — одернула мальчика мать. — Кто звонит старшим, не твое дело.

— Если вам нужно позвонить, пожалуйста, телефон в гостиной, — предложил гостю Эрли.

— Нет-нет, это не срочно, — отмахнулся Джей-Джей. — Дела подождут. Слишком уж хорошо мне сейчас без начальства. О работе даже думать не хочется.

Ему здесь действительно было очень хорошо, если, конечно, не считать некоторого беспокойства, которое Джей-Джей испытывал, ощущая на себе напряженное внимание отца Виллы. Нет-нет, вел себя Эрли Вайетт предельно корректно. Одетый в свежую бело-розовую полосатую рубашку из легкой жатой ткани и простые рабочие джинсы «Докерс», он внешне представлял собой образец радушия и гостеприимства. Однако Джей-Джей чувствовал, что этот человек, порой прячущий взгляд за очками в изящной тонкой оправе и за клубами табачного дыма, пристально изучает его. Не отставал от отца и Блейк, ходивший за гостем по пятам.

Ужин начался с обсуждения передовицы Виллы в очередном номере «Экспресса»: статья была посвящена экономической ситуации в городе. По всему выходило, что суета вокруг поедания самолета пошла округу и самому городу на пользу. График налоговых поступлений упорно лез вверх, и к концу месяца городская казна, судя по всему, должна была пополниться на рекордную за много лет сумму. Эрли воспользовался случаем и, не пряча хитрые искорки в глазах, предложил по этому поводу выпить за почетного гостя, приносящего удачу.

Затем начался настоящий допрос. Как и положено, первый вопрос оказался легким — скорее, отвлекающим: «Вы впервые у нас, в Небраске?» Впрочем, очень быстро Вайетт-старший перевел игру на удобную для него половину поля — туда, где гость должен был чувствовать себя неуютно. Буквально через несколько минут после начала беседы он озадачил Джей-Джея следующей дилеммой: «На чем ездить предпочитаете — на „фордах“ или на „шевроле“?» «Вот ведь головоломка», — подумал Джон и в поисках ответа бросил умоляющий взгляд в сторону Виллы. Та именно в этот момент почему-то склонилась над столом с большой ложкой в руке, раскладывая добавку по тарелкам. Джей-Джей прекрасно понимал, что ответ на этот вроде бы невинный вопрос имеет для Эрли Вайетта немалое значение: от того, какой выбор сделает гость, его репутация зависит едва ли не в большей степени, чем от его политической позиции. Да, «форд» и «шевроле» — это тебе не республиканцы и демократы. Ошибешься — и останешься навсегда чужим. Никакие разговоры о политике уже не спасут. К счастью, в нужную секунду в памяти Джей-Джея всплыл образ Виллы, сидящей в кабине старого отцовского пикапа. Назвав в качестве наиболее приемлемой для себя марки «форд», Джон, судя по выражению лица Эрли, попал в точку. Что ж, первый натиск он отразил успешно, но впереди, судя по всему, еще немало испытаний.

Несмотря на обнаруженную общность автомобильных предпочтений, Джей-Джей не без оснований полагал, что Эрли решил заранее: ничего хорошего из романтически-дружеских отношений Виллы с заезжим гостем из Нью-Йорка не получится. Этот красавчик либо увезет с собой его обожаемую дочку, либо разобьет ей сердце.

В отличие от мужа Мэй, казалось, была искренне рада появлению в доме нового человека. Более того, она, похоже, была заранее готова порадоваться всему тому, что могло произойти в результате знакомства ее дочери с этим мужчиной. Самому Джей-Джею нравилось говорить с хозяйкой и смотреть ей в глаза. В лице ее он видел черты, роднящие мать с дочерью, и ему казалось, что он уже вполне представляет себе, как будет выглядеть Вилла со временем, когда годы начнут брать свое.

— Как вам ростбиф? — осведомилась Мэй. — Вы наелись?

— Наелся, и, уверяю вас, просто до отвала. А ваш ростбиф восхитителен, — заверил Джей-Джей мать Виллы и, понимая, чего от него ждут за праздничным семейным столом, постарался найти подходящий повод, чтобы перевести разговор на тему своей работы. — Ваше гостеприимство и кулинарные таланты напомнили мне один случай: дело было в Египте в прошлом году. Я поехал туда, чтобы зафиксировать рекорд, для которого мы открыли специальную категорию: «Самое большое блюдо в меню». Это было угощение, которое бедуины подают к свадебному столу. Даже не пытайтесь угадать, что это такое. Представьте себе: целый запеченный верблюд, фаршированный яйцами, рыбой, целой стаей кур и, судя по количеству баранины, несколькими овцами сразу.

При этих словах Блейка аж передернуло — не то от восторга, не то от отвращения.

— А вы что, тоже ели? — спросил мальчик гостя.

Джей-Джей кивнул. Эта байка была уже третьей за последние полчаса. «Что ж, с одной стороны, собеседникам мои рассказы нравятся, — подумал он, — а с другой — у меня появляется возможность выиграть время и избежать хотя бы части каверзных вопросов от Эрли». Джону хотелось понравиться этим милым людям, хотелось, чтобы они стали по-человечески доверять ему.

— Папа, — обратилась к отцу Вилла, — хочешь еще пюре?

В этот момент вновь запищал пейджер Джей-Джея. Писли настойчиво требовал внимания.

— Вас явно по какому-то важному делу вызывают, — уважительно заметил Блейк.

— Если вам нужно позвонить, пожалуйста, не стесняйтесь, — повторила свое предложение Мэй. — У нас как раз небольшой перерыв: мы с Виллой уберем со стола и подадим десерт и кофе.

— Вот, держи, — сказала Вилла, протягивая Джей-Джею трубку беспроводного телефона. — Если хочешь, можешь выйти на крыльцо. Там тебе никто мешать не будет.

Джей-Джей извинился и встал из-за стола. На улице оказалось неожиданно прохладно. На горизонте собирались мрачные грозовые тучи. Набрав номер оператора пейджера, Джон Смит попросил соединить его с последним звонившим абонентом. Писли схватил трубку после первого же гудка.

— Где вы шляетесь? Почему не отвечали так долго? — явно на повышенных тонах начал разговор редактор.

— Сэр, я ужинал, и в какой-то момент…

— Ладно, не важно, — перебил его Писли. — Я звоню вам, чтобы сказать, что ваш проект сворачивается. Вы меня поняли? Никаких рекордов, никаких самолетов.

— Господи, что вы такое говорите?

— Повторяю: рекорда не будет, — четко, почти по слогам произнес в трубку редактор. — Руководство отказалось регистрировать попытку съесть «боинг».

— Но это же невозможно! Здесь все идет полным ходом…

— Совет директоров принял окончательное решение. — В голосе Писли вдруг зазвучали язвительные нотки. — Начальство, Джон, оно, видите ли, и есть начальство. Нам приказывают — мы выполняем. Насколько мне известно, после консультаций с юристами стало понятно, что в этом проекте риски для нашего издательства непозволительно велики.

— Но ведь…

— По-моему, вы принимаете эту ситуацию слишком близко к сердцу, — заметил Писли. — Не зацикливайтесь на частных проектах, Смит. Нужно смотреть вперед и действовать на перспективу. Не получилось в одном месте — получится в другом. У меня для вас, кстати, уже подобран новый проект: не позже понедельника вы должны быть в Греции. Там полным ходом идет подготовка к другому рекорду…

— Вы же говорили, что постараетесь отстоять мой проект перед начальством, — безнадежным голосом произнес Джей-Джей.

— Это оказалось выше моих сил, — последовал ожидаемый ответ.

— Но что теперь будет со всеми этими людьми? Нельзя же просто так взять и…

— Так всегда бывает: кто-то теряет, кто-то находит, кто-то выигрывает, кто-то проигрывает, — наставительно резюмировал Писли и повесил трубку.

Джей-Джей даже не сел, а буквально рухнул на ступеньки крыльца.

Он как завороженный смотрел на надвигающиеся с запада грозовые тучи, постепенно накрывавшие, словно подминавшие под себя, бескрайнее, уходящее к горизонту поле подсолнухов. Высокие крепкие растения с огромными цветами вытянулись от земли к небу футов на десять. Разумеется, они не шли ни в какое сравнение с подсолнухом-рекордсменом, который при соответствующем уходе вырос до высоты двадцати пяти футов и пяти с половиной дюймов. Но это бескрайнее поле все равно выглядело просто роскошно: сотни тысяч цветов посылали вечерний привет заходящему солнцу, жадно впитывая его последние красноватые лучи.

Джей-Джею хотелось убежать в это поле и спрятаться там, в бескрайних глубинах зеленого океана с золотыми волнами. «Что, что мне теперь делать? Как исправить все, что я натворил?»

— Джей-Джей, вы там как? Ничего не случилось? — поинтересовалась Мэй через дверную рамку с противомоскитной сеткой. Судя по всему, она начала волноваться, увидев, что гость долгое время сидит на крыльце без движения.

— Нет-нет, все в порядке, — тотчас же отозвался Джон и поднялся на ноги. — Присел вот шнурки завязать да и засмотрелся на ваши поля и на закат. — С этими словами он вернулся в дом и вновь сел за стол.

— Что-то не так? — заметив перемену в его настроении, спросила Вилла.

— Нет-нет, все в порядке, — поспешил он заверить ее. Впрочем, что еще мог он сказать? Пообещав Вилле все, он теперь не мог дать ей ровным счетом ничего.

— Точно? — переспросила она.

— Да-да, все нормально.

— Ну ладно. — Воспользовавшись повисшей паузой, Блейк поспешил вступить в разговор взрослых. — Вы вот много где побывали. А какое место на земле вам больше всего понравилось?

— Тадж-Махал, — с готовностью ответил Джей-Джей. В мире воспоминаний и разнообразных фактов он чувствовал себя уверенно. Здесь он был не один. На его стороне играла целая армия — десятки тысяч фактов и сотни тысяч цифр. — Тут никаких сомнений быть не может. По мне, так Тадж-Махал — самое красивое место на свете.

По выражению лица Эрли было понятно, что он мысленно взвешивает и оценивает слова гостя, а заодно готовит очередную ловушку.

Не желая отсиживаться в кустах, Джей-Джей сделал ответный ход.

— А вы, сэр, что скажете? — поинтересовался он у отца Виллы. — Где вам больше всего понравилось?

— Тут и думать нечего. Мне за красотой в Индию ездить не нужно. Самое красивое место на земле, вы уж меня извините, — это поле за моей фермой. Я там много лет скотину пас, так что за свои слова отвечаю. Луг, ручей, кустики да деревца по его берегам и, конечно, небо, много-много неба. Лучшего места на свете не сыщешь.

— Папа, перестань, — взмолилась Вилла. — Ты как тот самый кулик, который только свое болото хвалит. Послушал бы лучше Джона. Как-никак он много где побывал, много чего видел.

— На этом лугу я, между прочим, твоей матери предложение сделал, — ответил дочери Эрли. — Там же мы и свадьбу сыграли. Настанет время — нас там и похоронят. — Взяв жену за руку, он добавил: — Кто бы что ни говорил, для меня это лучшее место на свете. Другого такого не сыщешь.

— Любовь — на шестьдесят пять, — загадочно улыбнувшись, сказала Мэй и поцеловала мужа в щеку.

— На шестьдесят пять, — так же загадочно повторил он, заглядывая ей в глаза.

Это был их тайный пароль. Короткая фраза словно переносила Эрли и Мэй куда-то далеко во времени и пространстве. Мир вокруг них словно исчезал, и, оставшись наедине друг с другом, они могли вновь ощутить всю полноту и свежесть чувства, которое связывало их друг с другом уже тридцать пять лет.

Откуда-то издалека до слуха Джей-Джея донеслись первые, еще глухие раскаты грома. Затем он услышал шепот Виллы:

— Будь наготове. По-моему, нам пора сматываться.

Пикап продирался сквозь сгустившуюся темноту на запад. Воздух был наэлектризован, тучи, еще недавно мягкие, словно серые перины, теперь почернели и явно грозили пролиться на землю мощным ливнем. Ни встречных, ни попутных машин не было видно, и Вилла вела пикап прямо посередине проселочной дороги. В какой-то момент в свете фар промелькнул перебежавший дорогу опоссум.

— Ну что, похоже это было на самый длинный в мире ужин? — нарушила молчание Вилла.

— Нет, рекорд не засчитан.

— Я пошутила.

— Я тоже, — ответил Джей-Джей. — На самом деле мне все очень понравилось. Я отлично отдохнул. И спасибо тебе за…

— Да ладно. Я же понимаю, что отец совсем тебя замучил. Ты уж прости его…

— А за что тут извиняться? В конце концов, родители — они все такие. Твой отец так тебя любит, что ему за это все простить можно.

— Да уж, любит он меня на все шестьдесят пять, — с улыбкой сказала Вилла.

— Слушай, а если не секрет, что это за семейная присказка? Что за любовь на шестьдесят пять?

— Эта фраза у нас давно прижилась. Дело было так: родители вечерком заглянули ко мне в комнату, когда я уже спать собиралась. Мне тогда года три или четыре было. Я лежала в кровати, а они подошли — и говорят мне: «Спокойной ночи». А я в ответ сказала, что очень их люблю, сильно-сильно люблю. Ну, отец в шутку и спросил меня: «А насколько сильно?» Я стала придумывать, как измерить свою любовь, и вспомнила самое большое число, которое тогда знала. Это и было шестьдесят пять. Дальше считать я не умела, да мне и не нужно было: казалось, что этого огромного числа хватит, чтобы пересчитать все в этом мире.

— Отличное число ты выбрала, — с легкой улыбкой одобрил Джей-Джей. — И ты была абсолютно права. Любовь на все шестьдесят пять — это самая большая любовь на свете. Ничего больше и быть не может.

Они молча ехали по ухабистой проселочной дороге. Небо, линия горизонта и окрестные поля — все погрузилось во тьму. Разобрать, где небо сливается с землей, было невозможно.

— Я тоже очень любил отца. Наверное, на те же шестьдесят пять, не меньше, — сказал вдруг Джей-Джей после паузы. — Мы тут с тобой поговорили, и я вспомнил, как мы с ним пошли на берег озера. Дело было летом, но купаться я боялся. Там действительно глубокое место было. Отец поднял меня на руки и прижал к груди. Я как сейчас помню, как щекотали детскую кожу его волосы, помню и как от него пахло. Этот запах казался мне восхитительным: смесь аромата мыла и запаха дорожной краски. Отец поднял меня и понес на руках в озеро. Эри, сама понимаешь, озеро большое, как море. Берег остался за спиной, а впереди со всех сторон до горизонта была вода. Но я знал, что отец сильный, и — не боялся. Я просто забыл о том, что боюсь глубины. Вот уж кто любил меня на все шестьдесят пять, так это отец.

Джей-Джей замолчал, и Вилла включила старенький радиоприемник. Из динамиков, словно продолжая тему вечера, послышалась песня в исполнении Джорджа Стрейта — «Зря мы с тобой все это затеяли». Вилла прислушалась к тому, как Джей-Джей негромко подпевает. Получалось это у него довольно забавно: с одной стороны, абсолютно не в такт, а с другой — в тон Джей-Джей попадал совершенно безошибочно, вовсе не фальшивя. Вилла была очарована этим мужчиной. Он так замечательно вел себя во время семейного ужина, так терпеливо выдержал допрос со стороны отца… к немалому удивлению и Виллы, и ее матери, он оказался и вполне хозяйственным: помог убрать со стола, пока Вилла собиралась и заводила машину. А главное, судя по всему, под броней из цифр и фактов, касающихся мировых рекордов, этот парень прятал большое, доброе и ранимое сердце.

«И почему я боролась со своими чувствами? — мысленно спрашивала себя Вилла. — Почему сопротивлялась его обаянию? Чего я боюсь, что плохого может он мне сделать? Неужели я уже безнадежно состарилась и боюсь всего нового?»

— Куда мы едем? — спросил Джей-Джей.

— Я хотела показать тебе одно место. Тут недалеко — через пару минут доберемся. Скоро, судя по всему, дождь пойдет. Ой, смотри! — Последний возглас Виллы относился к яркой молнии, зигзагом прочертившей небо от горизонта до горизонта. — Хорошо сверкнула.

Пошарив рукой под пассажирским сиденьем и задев при этом ногу Джона, Вилла достала кофр с фотоаппаратом.

— Люблю фотографировать в грозу, — сказала она. — Молнии здорово получаются. Одинаковых никогда не бывает, как и снежинок. Иногда отличные снимки выходят.

Вилла свернула с дороги и заехала в поле. Там она остановилась и выключила фары. И в машине, и вокруг было темно и тихо. Вилла даже слышала дыхание своего спутника. За разговором Джей-Джей явно отвлекся от дороги и теперь пытался понять, куда его завезли.

— Где мы? — наконец спросил он, подтвердив догадку Виллы.

— На Поле Вечности. На том самом, священном месте моих родителей. — С этими словами она вышла из машины. — Пойдем, — позвала его Вилла, и Джей-Джей послушно пошел за ней по высокой траве.

Было тепло, может быть, даже душно, воздух был наэлектризован до предела.

— Смотри, — сказала Вилла. — При вспышке молнии здесь вполне можно все разглядеть.

В подтверждение ее слов очередной электрический разряд на миг осветил небо и все окружающее пространство. Следом на них обрушился раскат грома.

— Видел? — спросила Вилла. — Вон там ручей и роща у его излучины.

Начался дождь. На лица Виллы и Джона упали первые капли. Порывистый штормовой ветер словно пытался сбить их с ног. Гроза, судя по всему, собиралась разыграться не на шутку. Вилла стояла рядом с Джей-Джеем — бок о бок. Ей хотелось прикоснуться к нему, а еще больше хотелось, чтобы он сам обнял ее. Она обернулась и посмотрела ему в глаза.

— Я вот о чем хочу тебя спросить, — сказала она, сама не зная зачем. — Почему ты считаешь Тадж-Махал самым красивым местом? Ты ведь столько всего видел. Почему именно Тадж-Махал?

Джей-Джей тоже смотрел на нее. Вилла была готова отдать все на свете, чтобы узнать, считает ли он ее красивой. В конце концов, он ведь видел женщин в самых разных странах мира. С какой стати ему должна понравиться девушка из очередного маленького городка, в который забросила его работа.

— Это великолепный образец архитектуры эпохи Великих Моголов, — донесся до нее голос Джей-Джея. — Мавзолей построен на берегу реки Ямуна, и, когда подходишь к нему, кажется, что он не стоит на земле, а висит в воздухе.

— Расскажи еще что-нибудь.

— Строили его двадцать два года двадцать тысяч рабочих. Тысяча слонов привозила к месту строительства мрамор и драгоценные камни.

Очередная молния осветила поле, на котором они стояли. Фронт грозового ливня неумолимо приближался.

По коже Виллы пробежали мурашки. Ей казалось, что ее волосы встают дыбом в этом наэлектризованном воздухе. В тишине, когда стихали порывы ветра, она слышала биение собственного сердца.

— А я был знаком с одним парнем, которого в нашу Книгу занесли, потому что ни в кого другого молния так часто не попадала, — неожиданно для Виллы заявил Джей-Джей. — Звали его Рой Салливан, а работал он всю жизнь лесником в заповеднике. Впервые он угодил под удар молнии в сорок втором году. Обошлось: только ноготь сошел на большом пальце правой ноги. Второй раз молния попала в него в шестьдесят девятом. Внешне он опять отделался, можно сказать, легким испугом — сгоревшие брови не в счет. Зато от удара током такой силы у него крыша поехала. С тех пор он стал неизменно выходить на прогулку во время грозы и при этом носил высоко поднятую над головой металлическую клюшку для гольфа…

— Это ты только что придумал? — со смехом спросила Вилла.

— Нет, я серьезно. В семидесятом ему сильно обожгло руку до плеча, в семьдесят втором и семьдесят третьем у него сгорали все волосы на голове, в семьдесят шестом сильно пострадала лодыжка, а в семьдесят седьмом, после очередного разряда, у него обгорели грудь и живот.

— С ума сойти, — изумленно выдохнула Вилла.

— Да нет, с ума сойти, я бы сказал, можно от другого: самое смешное заключается в том, что старина Рой умер вовсе не от того, что в него угодила очередная молния. Он, видите ли, получил инфаркт на нервной почве и от него уже не оправился. Знакомые говорили, что он буквально «сгорел» в больнице, куда попал после того, как его, неугомонного старикашку, грубо отшила какая-то женщина.

В этот момент очередная молния вновь осветила все вокруг. Вилла успела разглядеть на лице Джона еще не знакомое ей выражение.

— Что случилось?

— Разряд происходит при превышении порога напряжения в тридцать миллионов вольт. Угодить под него шансов, конечно, не много, в среднем один на два миллиона, но в то же время… никогда не знаешь, как все обернется. В жизни ведь как бывает: вроде бы все спокойно и ты ощущаешь себя в полной безопасности, и вдруг…

И вдруг — Вилла поняла, какие чувства отражало то выражение, которое она заметила на лице своего спутника.

— Да ты, оказывается, боишься, — мягко сказала она.

Он не видел ровным счетом ничего.

Дождь бил ему в лицо, вся одежда мгновенно промокла насквозь. Он крепко держался за руку Виллы, которая, практически на ощупь, вела его за собой сквозь стену ливня. Неожиданно Джей-Джей услышал, как дождь барабанит по какой-то металлической поверхности. Ветки деревьев хлестнули его по лицу, кусты стали цепляться за ноги… Даже в неверном свете молний, сверкавших теперь одна за другой, он не мог разобраться, куда его привели. Гроза разыгралась в полную силу. Вскоре Вилла остановилась и потянула Джона за собой куда-то вверх. Он покорно подался вперед, нащупал что-то вроде металлического поручня и, неловко вскарабкавшись по короткой крутой лесенке, оказался внутри неизвестного помещения. Вода текла с него ручьем, но зато сверху больше ничего не лилось.

— Ну вот мы и дома, — сообщила ему Вилла.

— Это что, трейлер? — спросил он.

— Да, старый «Ройял-Спартанетт». Купила по случаю на автомобильном аукционе. Подожди, дай я тебе полотенце найду.

Вилла исчезла в темноте. До слуха Джей-Джея донеслось какое-то шуршание, несколько щелчков, а затем вновь зазвучал голос Виллы:

— Черт, света-то нет!

Джей-Джей вздрогнул. Его лица коснулось — и снова бесследно исчезло что-то мягкое, пушистое и теплое. Затем послышался звук зажигаемой спички, и в темноте затеплился огонек свечи. Наконец можно было оглядеться в новом месте. В небольшой комнатке пахло лавандой. Джей-Джей разглядел перед собой встроенный складной столик и откидывающуюся к стене табуретку. На столе — большое блюдо с фруктами и банка меда. С верхней крышки холодильника за Джей-Джеем внимательно следили два светящихся глаза. «Мяу!»

— Познакомься, это Молния, — сказала Вилла, вдруг возникшая рядом с ним. — Назвали так в честь срочных новостей в газете. Ты с ней поосторожней, а то ей мужчины очень нравятся.

— Хорошая кошка, хорошая…

Больше Джей-Джей ничего сказать не мог. Его речевой да и мыслительный аппараты были практически парализованы. Он слышал, как Вилла роется в шкафу, но ему до этого сейчас не было никакого дела. Он прекрасно знал, из чего самолетная фирма «Спартан Эйркрафт» из Оклахомы делала свои знаменитые трейлеры. После войны авиационный алюминий был вычеркнут из списка стратегических материалов, и компания получила возможность использовать гнутые алюминиевые листы для строительства прицепов характерной обтекаемой формы. А еще Джей-Джей прекрасно знал, что бывает с алюминиевыми предметами, когда в них попадает молния.

— Никак фонарик найти не мшу, — пожаловалась из темноты Вилла. — Ты как — в порядке?

— В полном, — машинально ответил он. Для человека, который никогда в жизни не испытывал такого ужаса, он действительно чувствовал себя сносно. — Кстати, у тебя здесь есть заземление?

— Конечно, — заверила его Вилла, — все по правилам: два штыря вбиты в землю — на дышле прицепа и в хвостовой части рамы. Так что не волнуйся, мы в безопасности. — Вилла обошла его и, подойдя к кухонному уголку, спросила: — Хочешь чаю?

У Джей-Джея кружилась голова — не только от страха, но и от наполнившего тесное пространство фургончика аромата Виллы. От нее пахло ванилью и корицей. Влага, испарявшаяся с одежды и висевшая в воздухе, усиливала этот запах, делала его более глубоким и вязким.

— Да.

Короткие, односложные ответы — вот все, что он мог сейчас из себя выдавить.

Капли дождевой воды в волосах Виллы сверкали, как драгоценные камни, в свете свечи. Насквозь промокшее платье плотно облегало тело. Чтобы насыпать кошачьего корма в миску, стоявшую на верхней крышке холодильника, ей пришлось поднять руку. При этом мокрая ткань совсем плотно обтянула ей грудь. Джей-Джей молча следил за тем, как хозяйка наливает воду в чайник и зажигает плитку.

— Свет отключили. Хорошо хоть газ есть, — сказала Вилла.

Из верхнего ящика буфета она достала две кружки и, обернувшись к гостю, спросила:

— Против ромашки ничего не имеешь? Очень успокаивает.

— Хорошо, — с трудом произнес Джей-Джей.

Вилла подошла к нему ближе. Теперь они едва не касались друг друга.

— Конура, конечно, у меня скромная, — словно извиняясь, проговорила Вилла, встряхивая мокрыми волосами, — но зато здесь уютно.

В лицо Джону полетели брызги, в нос ударил запах ее волос. Он смотрел на нее как загипнотизированный, прекрасно понимая, что настала его очередь что-нибудь сказать…

— Самый большой в мире мобильный дом принадлежит одному шейху из Абу-Даби. Пять этажей, восемь спален, восемь ванных комнат, два гаража… — Джей-Джей помолчал и вдруг воскликнул: — Господи, какой же я болван! Кроме как о своих рекордах, ни о чем другом говорить не могу.

Вилла рассмеялась, и в ее веселых глазах запрыгали озорные искорки. Сейчас или никогда. Джей-Джей потянулся к ней, их губы соприкоснулись, кружки упали на пол…

Этот поцелуй был для него как глоток воды для умирающего от жажды. Одна рука Джона легла на ее непокорные волосы, другая — на спину, и он изо всех сил прижал ее к себе. Через некоторое время они на миг отпустили друг друга, чтобы перевести дыхание.

— Пойдем, — прошептала Вилла.

Спальня располагалась в хвостовой части трейлера, и большую часть ее площади занимала кровать со множеством подушек. Лоскутное покрывало было наброшено на каким-то чудом поместившееся в эту каморку кресло-качалку. Вилла зажгла свечи, стоявшие на откидном столике под окном. Там, снаружи, по-прежнему шла гроза, гремел гром и сверкали молнии. Здесь же, внутри, плясало пламя свечи, отражавшееся от их влажных тел. Разделавшись наконец со всеми пуговицами, застежками и крючками, они разбросали одежду по всей комнате.

Мокрые, голые, они нырнули в спасительный уют и тепло постели. Они катались по ней, в шутку боролись друг с другом, жадно наслаждались соприкасанием своих тел и наконец слились воедино. В этом уютном и безопасном гнездышке, в этой спасительной норке, в этом самом надежном убежище, в которое превратился хвостовой отсек старой алюминиевой скорлупы.

Мировой рекорд был установлен: Джону Смиту не было страшно. Он забыл о том, что до смерти боится грозы и молний.

 

ГЛАВА 16

Джей-Джей проснулся на рассвете, и на него сразу же накатилась новая волна страха. Дело было не в грозе. Дождь давно закончился, небо очистилось, и теперь сквозь щели в ставнях пробивались лучи восходящего солнца. Вилла дышала легко и спокойно. Она спала рядом, положив голову Джей-Джею на грудь. Во сне ее губы чуть изогнулись в легкой улыбке.

В его голове вертелась единственная мысль: «Что я наделал?»

«Она будет ненавидеть меня всю жизнь, — думал он. — Еще немного — час, два, может быть, полдня — и об отмене регистрации рекорда станет известно всему городу. Вилла меня никогда не простит. Что же до прочих жителей Супериора — они будут иметь полное право просто выставить меня вон. Еще хорошо, если без рукоприкладства обойдется.

И кстати, куда мне потом деваться? После очередной неудачи Писли наверняка выполнит свое обещание и уволит меня из издательства. И что мне после этого, спрашивается, делать?

Зря, зря я нарушил свое золотое правило. Нельзя было уезжать вместе с Виллой куда-то в ночь, нельзя было оставаться в этом трейлере. Ох и дорого же я за это заплачу. И тем не менее…»

Тем не менее выбора у него по большому счету не было. Он, как мальчишка, влюбился в Виллу. Он хотел быть с нею, быть рядом, ласкать ее и заботиться о ней. Эта женщина наполняла его существование смыслом. Если она когда-то сможет простить его, если снова впустит его в свою жизнь, он наберется смелости и откроет ей свою тайну: под броней чужих рекордов он всячески скрывает от окружающих свою посредственность и заурядность. Практически всю свою сознательную жизнь он жил чужими мечтами. К сожалению, в последнее время это удавалось ему все хуже. В общем, откровенно говоря, Джей-Джей прекрасно понимал, что спящая с ним рядом женщина достойна лучшего — по крайней мере, более яркого и интересного — человека. Ее мужчина должен ставить свои рекорды в ее честь, а не разматывать рулетку, чтобы зафиксировать чужие достижения.

Нужно будет уехать из города по-тихому, пока никто ничего не узнал. Если удастся, нужно попробовать сбежать из этого трейлера прямо сейчас, пока она не проснулась.

Вилла ткнулась носом в его шею, положила руку ему на грудь и плотнее прижалась к нему всем телом. Ей явно снился какой-то приятный и радостный сон. В следующее мгновение она проснулась в его объятиях и подставила ему губы для поцелуя.

Вилла. Теплая, мягкая кожа, восхитительный запах, золотистые волосы.

Джей-Джей провел пальцами по ее губам и на мгновение забыл обо всех неприятностях и тревогах. Устоять перед этой женщиной не смог бы ни один мужчина на свете.

Он стал целовать ее в губы. Сначала мягко и нежно, а затем все сильнее. Потом настал черед шеи и груди. Так, покрывая поцелуями каждый дюйм ее тела, он дошел до ее коленей. Затем сильным, но ласковым движением он повернул Виллу на живот и так же, поцелуями, стал подниматься от ее ног вверх. Бедра, восхитительная ямочка чуть ниже поясницы, лопатки, плечи… Отбросив в сторону длинные золотистые волосы, он припал долгим поцелуем к основанию ее шеи. Вилла вздрогнула и стала двигаться под ним в такт его дыханию.

Энергично выгнувшись всем телом, она потребовала себе свободы, а затем, мгновенно развернувшись, подставила обе ладони к его лицу. Он целовал эти ладони долго-долго, от запястий до подушечек пальцев.

Они вновь слились друг с другом, впились один в другого и, буквально став одним целым, смели последние преграды и расстояния, быть может еще разделявшие их. На какое-то время мир снова перестал для них существовать.

Он храпел.

Храпел по-настоящему — так, что стекла дрожали.

От этого открытия ей вдруг стало невероятно хорошо и весело. Она уже окончательно проснулась и была открыта окружающему миру. Может быть, даже слишком открыта. Ох уж эти чувства. Не в первый раз в жизни они заводили ее в такую ловушку. Сама того не желая и уж никак ничего не планируя, она впустила этого практически незнакомого мужчину в свой город, в свой дом, в свою постель и теперь — в свое сердце.

Она аккуратно прикоснулась ступней к ноге Джей-Джея. Затем она взяла его за руку и стала разглядывать его длинные тонкие пальцы. За эту ночь и за это утро он успел прикоснуться ими к каждой точке на ее теле. Она и сейчас ощущала на коже эти любовные прикосновения.

Джей-Джей прокашлялся.

— Не спишь? — спросила Вилла.

В ответ он пробурчал что-то нечленораздельное.

— Господи, как хорошо, — вздохнув, произнесла она. — Как замечательно. И ты — ты такой замечательный!

Он молча сжал ее руку ладонью, а затем деловито заметил:

— Это все гормоны, Вилла, гормоны. В данном случае в тебе говорит окситоцин.

— Окси-что?

Он сел на кровати и протер глаза.

— О-кси-то-цин. Гормон такой, — повторил он и снова рухнул на подушку. — Провоцирует родовые схватки, инициирует лактацию, а в психологическом отношении привязывает женщин к собственным детям и к мужчинам, с которыми они спят. Кроме того, окситоцин стимулирует мозговые рецепторы, отвечающие за формирование определенных эмоций. В мужском организме этот гормон тоже присутствует, но в гораздо меньших количествах и, следовательно, не играет такой роли в формировании нашего эмоционального фона. А еще…

Сработало.

— Ну все, хватит, — перебила его Вилла. — Считай, что лекция прослушана. Извини, что спросила. Сама уже не рада.

Она выпустила его руку из своей и, отвернувшись, уткнулась взглядом в тикающие часы, стоящие на полочке под окном.

Не сговариваясь, они решили вести себя так, словно ничего не случилось, словно между ними ничего не было. Джей-Джей почувствовал, что Вилла снова держится настороженно. Что ж, она имела на это полное право: он уже успел обидеть ее. Глупо получилось с этой нравоучительной лекцией о гормонах.

Она выпустила кошку на улицу и приготовила завтрак: хлопья, фрукты и кофе. Джей-Джей сидел в выставленном из фургона кресле и наблюдал за тем, как Вилла накрывает завтрак на маленьком чугунном столике, который терялся в ее изрядно разросшемся саду.

Раза два он замечал, что она пристально смотрит на него.

— О чем ты думаешь? — задал он дежурный вопрос.

Отрезав себе кусок дыни, Вилла с готовностью ответила:

— Да так, ни о чем.

После этого она встала из-за стола и ушла в трейлер. Оттуда она вернулась с полной кружкой кофе для Джей-Джея. Вилла решила сменить тему разговора и на всякий случай сделать вид, что у нее по-прежнему отличное настроение.

— Знаешь, я так тебе завидую, — сказала она с преувеличенно слащавыми интонациями в голосе. — Я всегда думала, что в один прекрасный день соберусь и уеду отсюда. Буду путешествовать по всему миру… Кстати, именно поэтому я и трейлер так поставила — носом к выезду на дорогу.

— На всякий случай — в полной боевой готовности, — с пониманием отозвался Джей-Джей. — Будет повод — собираться тебе недолго.

— Ну, повода, положим, до сих пор как-то не возникало, — призналась Вилла, убирая со стола. — Впрочем, кто его знает, как все повернется в будущем…

— Да, кто его знает, — задумчиво проговорил Джей-Джей.

Он с удовольствием разглядывал пространство вокруг себя: при дневном освещении этот садик был просто очарователен. Длинные стебли томатов карабкались вверх к солнцу по заботливо подставленной проволочной сетке. Трехцветная Молния, пушистая и откормленная, в свое удовольствие каталась по грядке. Целая стая самых разных птиц, отталкивая друг друга, вилась у кормушки. Вдоль старомодной деревенской изгороди росли кусты жимолости. У калитки гордо возвышался вкопанный в землю столбик с табличкой, на которой от руки было написано: «ДВА СЧАСТЛИВЫХ АКРА».

Джей-Джей понимал, что ему нужно срочно уезжать отсюда.

Чтобы не терять времени, он помог Вилле убрать со стола и вымыть посуду, а затем чуть не запрыгнул на пассажирское сиденье «форда». По дороге Вилла слушала радио: передавали новости, посвященные сельскому хозяйству. Говорить им было не о чем, да и незачем. Пикап пересек город, проехал мимо мельницы и направился по шоссе в сторону фермы Уолли.

К Джей-Джею то и дело возвращались воспоминания о том, как глупо и грубо он оборвал ее со своими нравоучениями по поводу роли окситоцина в эмоциональной жизни человека. Ну как теперь ей объяснить, как много она для него значит, как извиниться, как загладить свою вину? Наверное, нужно сказать…

Джей-Джей по-прежнему ехал молча.

Перед самым поворотом на проселок, ведущий к ферме, он уже совсем было собрался сказать Вилле: «Давай пообедаем вместе, заодно и поговорим», — но, повернувшись к ней, увидел, что на ее лице застыло совершенно бесстрастное выражение. Приглашать куда бы то ни было девушку в таком настроении было просто бессмысленно. Затем он заметил, как у нее удивленно приподнялись брови, а в глазах появилось сначала недоумение, а затем испуг. Обернувшись в ту сторону, куда смотрела Вилла, Джей-Джей и сам обомлел: через толпу журналистов, возвышаясь на голову над самыми высокими из них, к ним шел Уолли. Он направлялся прямо к машине Виллы. Сомнений в этом не было.

Уолли Чабб был явно чертовски зол.

_____

Мачты телевизионных антенн падали одна за другой, как срубленные деревья. Рабочие снимали рекламные плакаты с шестов, а затем убирали и сами шесты. Полотнища шатров и палаток наматывали на фрагменты опор, обвязывали веревками-растяжками и куда-то уносили. Ничего не понимая, Уолли наблюдал за тем, как журналисты и представители компаний-спонсоров сворачивают свой лагерь, разбитый вокруг его фермы. В какой-то момент он вдруг увидел хорошо знакомую машину — старый зеленый пикап подъехал к его участку и остановился прямо посреди давно вытоптанного гостями поля.

За рулем «форда», как и следовало ожидать, Уолли увидел Виллу, а на пассажирском месте, к своему удивлению, разглядел Джей-Джея. Эти двое приехали к нему вместе. Здесь что-то явно было не так.

Неуклюже переваливаясь с ноги на ногу, Уолли зашагал в их сторону.

Джей-Джей открыл окно и поздоровался.

— Куда это все собрались? — спросил у него Уолли.

— В каком смысле? — переспросил Джей-Джей, делая вид, будто не понимает, о чем идет речь.

— Вокруг посмотрите! Все собирают свое барахло и сваливают отсюда.

— Понятия не имею, что случилось, — солгал Джей-Джей, вылезая из машины.

— Не увиливайте! Говорите правду: что происходит?

Джей-Джей помялся и наконец заставил себя сказать:

— Руководство нашего издательства, наверное, разослало пресс-релиз, в котором говорится, что регистрация рекорда откладывается. Не быстрое это дело. Ну а с журналистов какой спрос? Они приехали на открытие мероприятия, а потом вернутся к самому интересному моменту. Не волнуйтесь, Уолтер, все будет в порядке.

— А на это вы что скажете? — произнес журналист, выскочивший из-за спины Уолли.

В руках он держал свежий номер газеты «Омаха геральд». Едва ли не половину первой страницы занимало набранное огромными буквами сообщение:

КНИГА РЕКОРДОВ НАМЕРЕНА ОТКАЗАТЬСЯ ОТ РЕГИСТРАЦИИ ПОЕДАНИЯ «БОИНГА»

Уолли выхватил газету из рук журналиста и, нависая над Джей-Джеем, как великан над карликом, стал читать — медленно, едва ли не по слогам: «В силу обоснованных сомнений в законности происходящего, руководство Книги рекордов объявило о том, что попытка съесть „Боинг-747“ не будет рассмотрена в качестве заявки на мировой рекорд. Найджел Писли, высокопоставленный сотрудник издательства, обратился ко всем претендентам, намеревающимся поставить рекорд в категории поедания неорганических материалов, с настоятельной просьбой прекратить эти вредные для здоровья эксперименты и отказаться от своих замыслов».

Вокруг Джей-Джея и Уолли собралась целая компания репортеров.

Один молодой корреспондент помахал свежим номером «Чикаго трибьюн», чтобы привлечь к себе внимание, и задал Джей-Джею интересовавший всех вопрос:

— Когда об этом было объявлено, почему вы сразу нам ничего не сказали?

— Почему-почему… — произнес Уолли. — Да потому, что ему на нас на всех наплевать. Для него это рабочий момент. Просто очередной сорвавшийся мировой рекорд.

Вилла слушала этот разговор, стоя рядом с машиной. По ее щекам текли слезы.

Уолли подошел к ней и спросил:

— А почему ты с ним приехала? Что случилось? Почему ты плачешь?

«И вправду, — подумал Уолли, — почему она так расстроилась? Неужели ей так важен этот мировой рекорд? Или, может быть… это она из-за меня так переживает?»

Вдруг Уолли все понял. Ему стало ясно, почему плачет эта прекрасная женщина. Он обернулся к Джей-Джею, протянул к нему свою огромную лапу и схватил его за плечо. Легким, едва уловимым движением он развернул Джона Смита на сто восемьдесят градусов.

— Что ты с ней сделал? — прокричал Уолли.

Оставлять Джей-Джею время на то, чтобы тот сформулировал ответ, не входило в планы фермера-великана. Широко размахнувшись своим пудовым кулаком, он обрушил его на обидчика Виллы.

Хрустнула кость, брызнула кровь, Джей-Джей отшатнулся и рухнул навзничь на землю.

— Ну вот, — удовлетворенно проговорил Уолли, — не будет теперь у тебя идеально симметричного носа.

— Ты же еще вчера знал, что рекорд не будет засчитан, — сказала Вилла, сверля Джей-Джея уничтожающим взглядом.

Она резко дернула рычаг переключения передач, и пикап запрыгал по проселочной дороге. Даже поворот под прямым углом Вилла прошла, не снижая скорости, отчего Джей-Джея всем телом швырнуло на дверцу кабины.

Нос у него буквально горел. В месте перелома ощущалась болезненная пульсация.

— Я не был до конца уверен, — попытался оправдаться он.

Голос Джей-Джея был приглушен грудой бумажных полотенец, при помощи которых удалось приостановить бивший из его носа фонтан крови. Каждая яма и кочка на дороге, каждый попавший под колесо корень дерева отзывались острой болью у него в переносице.

— Брось, я же помню тот звонок за ужином, после которого ты стал сам не свой. Почему ты мне все не сказал?

Джей-Джей с трудом дышал от стыда и боли.

— Прости, — прошептал он, старательно взвешивая даже не каждое слово, а каждый слог. — Я очень хотел, чтобы все получилось. Я сделал все, что было в моих силах. Я отстаивал рекорд Уолли до последнего. К сожалению, решение в издательстве принимаю не я, и на этот раз оно оказалось не в мою пользу.

Помолчав с минуту, он вдруг признался:

— А теперь меня отправляют в командировку в Грецию.

— Когда?

— Ехать нужно уже сегодня.

— Ты использовал меня, — сказала Вилла.

— Нет, ты не права…

— Ты обманул меня. Не сдержал обещания, которое дал мне и всему городу.

Она не хныкала и даже не плакала, просто слезы против ее воли текли по щекам. Джей-Джей поднял руку и осторожно прикоснулся к ее плечу. Вилла вздрогнула и сбросила его руку.

— Неужели ты думаешь, что я хотел, чтобы все так получилось? — взмолился Джей-Джей. — Я и молчал вчера лишь потому, что не знал, как сказать тебе об этом. Я надеялся на чудо. Вдруг начальство передумает, и с утра…

Они выехали из города по шоссе 8. Двухполосная дорога была абсолютно пуста. Вилла резко затормозила перед небольшим зданием, выстроенным из серых шлакобетонных блоков. Табличка над входом гласила: «Ветеринарная клиника». Машина замерла на месте, и Вилла объявила:

— Все, приехали. Тебе сюда.

— Вилла, пожалуйста, пойми меня…

— Убирайся.

Она даже не посмотрела на него. Джей-Джей открыл дверцу пикапа и чуть не вывалился на землю. Он стоял на асфальте и смотрел вслед удаляющейся машине.

— Вилла! — прокричал он в отчаянии во весь голос.

Машина лишь прибавила скорость, и у Джей-Джея впервые в жизни заболело сердце. Заболело сильнее, чем сломанный нос.

Висевший на стене плакат с петухами в красках расписывал основные признаки респираторных заболеваний, свойственные домашней птице. Другой образец наглядного справочного материала содержал не менее важную для Джей-Джея информацию о пяти признаках, по которым можно безошибочно определить появление грыжи у крупного рогатого скота. Приемная ветеринара представляла собой довольно просторное помещение, стены и пол которого были выложены белой кафельной плиткой. Посреди комнаты стоял высокий стол из нержавеющей стали.

Джей-Джей сел на холодную столешницу: для этого ему пришлось подпрыгнуть, и теперь его ноги болтались в воздухе, не доставая до пола. На докторе Нуджине был по-больничному стерильный белый халат. На шее у него висел вполне обычный на вид стетоскоп.

— Если бы мы имели дело с переломом коровьего носа, — изрек доктор Нуджин, завершив первичный осмотр, — я бы, наверное, поступил вот так. — С этими словами он аккуратно положил свои здоровенные ладони на лицо Джей-Джея, прикрыв таким образом ему глаза. — Корове, наверное, было бы больно, но, выбирая из двух зол меньшее…

Резким, явно отработанным движением он изо всех сил крутанул нос пациента в сторону, одновременно вытягивая его вниз.

Джон Смит издал истошный вопль, заглушивший все звуки как в самой клинике, так и в примыкающих к ней загонах и вольерах для животных, находящихся на излечении и карантине. Судя по тому, что ни одна скотина и ухом не повела, можно было предположить, что подобные экзекуции здесь были не редки.

— Ну вот, — удовлетворенно сообщил доктор Нуджин, — будь это коровий нос, я бы сказал, что он выправлен и поставлен на место.

«Будь это коровий нос…»

Джей-Джей даже боялся подумать о том, как он будет выглядеть, когда спадет опухоль. У него были веские причины опасаться, что этот обонятельный аппарат, некогда способный уловить экзотический аромат печеного бедуинского верблюда, никогда больше не сможет функционировать должным образом. Его безупречно симметричный нос!

— Как насчет болеутоляющих? — превозмогая боль, осведомился Джей-Джей.

— Ну… — Доктор на несколько секунд задумался и как-то неуверенно стал теребить свою бороду. — Предположим, корова со сломанным носом принимала бы — разумеется, по моему предписанию — фенилбутазон. Проблема, пожалуй, заключается в одном — в дозировке. Очень уж большие таблетки делают для крупного рогатого скота.

Ветеринар заглянул в стоявший у стены шкафчик и вытащил из него здоровенную пилюлю, размером едва ли не с сардельку.

— Давайте прикинем. На первый взгляд по весу вы тянете примерно на пятую часть коровы. Если хотите вычислить более точную пропорцию, то считайте сами.

Джей-Джей понял, что с такой болью в лобной и лицевой части черепа ни о каких точных расчетах речи быть не может. Пришлось согласиться с предложенной ветеринаром приблизительной дозировкой.

— Через несколько недель все как рукой снимет, — донесся сквозь пелену боли голос доктора. — Впрочем, должен вам сообщить, что та корова, о которой шла речь выше, еще некоторое время после выздоровления вряд ли могла обоснованно претендовать на участие в конкурсах красоты.

Джей-Джей с ужасом посмотрел в зеркало. Он с трудом узнал себя. Его глаза превратились в две узкие щелки, вокруг которых расплылись огромные черно-синие круги.

— Спасибо, док, — сказал Джей-Джей гнусавым из-за вмятого в череп носа голосом.

Он слез с железного стола, зажал в руке огромную таблетку и молча пошел к выходу. По дороге из ветеринарной лечебницы в город облаять его посчитала своим долгом каждая собака. Ни одна машина не притормозила, чтобы предложить помощь или подбросить до мотеля. Наоборот, Джей-Джею казалось, что местные водители его демонстративно объезжают и лишь прибавляют скорость.

На углу Центральной и Четвертой улиц он остановился и осторожно прикоснулся к носу. Было больно, но эту боль Джей-Джей считал вполне заслуженной. Она была наказанием за те страдания и мучения, которые он причинил другим людям.

В его голове вдруг послышался голос отца: «Иди по жизни прямо, сынок. Выбери себе дорогу и с нее не сворачивай. Не прыгай из стороны в сторону. Держись своей полосы». Впервые в жизни он ослушался отцовского завета и, съехав со своей полосы, тотчас же стал виновником серьезной аварии, в которую из-за него попали сразу несколько машин. Ну как, как получилось, что, сам того не желая, он сумел безнадежно все испортить?

Простит ли он себя когда-нибудь, сможет ли искупить свою вину?

Настало время уезжать из этого захолустья, из этого забытого богом места, где небо чаще бывает серым, чем голубым, и где дуют сильные, сбивающие с ног ветры. Джей-Джей окинул взглядом так внезапно опустевшую главную улицу. Все флаги и рекламные растяжки были уже сняты, сувенирные прилавки убраны с тротуаров. На какое-то мгновение Супериор ощутил себя большим и знаменитым городом, но теперь все возвращалось обратно, к привычной, неторопливой жизни. Все было как раньше — и все же неуловимо изменилось.

 

ГЛАВА 17

Уолли проснулся еще до первых петухов. Наскоро надев комбинезон, он сразу направился к своему амбару. Он не стал тратить время на то, чтобы разглядывать вытоптанное поле вокруг фермы. По правде говоря, он был даже рад тому, что все эти павильоны и палатки наконец разобрали и что больше никто не следит за каждым его шагом. «От этих журналистов все равно одни неприятности, — подумал он. — Только пачкают все». Вспоминать о них, да и вообще оглядываться назад у Уолли не было ни времени, ни желания.

Ему предстояла серьезная работа.

Все утро он потратил на то, чтобы внимательно осмотреть, смазать и отрегулировать свой самодельный измельчитель. Кое-что пришлось подтянуть, некоторые ремни изрядно износились, и их давно следовало заменить. «Нельзя так к машине относиться, — мысленно корил себя Уолли. — Она сама хоть и железная, но и работа ей досталась, прямо скажем, нелегкая». До сих пор она ни разу его не подвела, послушно перемалывая кусок за куском фюзеляж и внутреннее оборудование «боинга». Настало время подлечить ее, привести механизм в порядок.

Покончив с регулировкой и ремонтными работами, Уолли любовно протер машину, вытряхнул все опилки и стер пыль с вентиляторов системы охлаждения. «Вот он, труд во имя любви в чистом виде, — размышлял он. — Рекорд как таковой мне никогда не был нужен. Я ведь чего хотел: показать Вилле, что ради нее я готов на все. Значит, для меня ничего не изменилось, и я буду продолжать то, что начал».

Еще мальчишкой он как-то раз съездил с отцом на футбольный матч, проходивший на стадионе «Мемориал» в Линкольне. Ему на всю жизнь запомнилась выгравированная на камне над четвертой трибуной надпись: «Не победа, а участие, не гол, а игра. Слава обретается в деяниях». Вот они, те слова, которые настраивали его на борьбу — долгую и упорную.

Рекорд — ничто, любовь — всё.

Наконец Уолли осталось только заменить свечи и фильтры — и работы по обслуживанию дробильной машины можно было считать законченными. К этому времени солнце стояло уже высоко, и в амбаре было невыносимо жарко. Арф, высунув язык, спрятался в тени и наблюдал за тем, как хозяин направляется к уцелевшей секции «боинга» — к вертикальным и горизонтальным стабилизаторам. Да, от самолета к этому времени оставался только хвостовой киль с оперением. Эта конструкция была для удобства демонтажа обнесена строительными лесами. Уолли вскарабкался на верхнюю площадку и начал отпиливать очередной кусок рулевой плоскости. Следом за рулем своей очереди дожидались двойные цилиндры гидравлических приводов. «Если бы эти журналисты меня не отвлекали, — подумал Уолли, — я бы уже доедал последние крошки. Ну ничего — все равно осталось совсем немного».

Что бы о нем ни говорили и ни думали, как бы ни пытались его осмеять или обидеть, — никто на свете не способен повторить то, что сделал он.

Свой самолет он доест — во что бы то ни стало.

_____

Джей-Джей нашел ее у реки. Вилла сидела на поросшем мхом стволе дерева, рухнувшего со склона в воду. Услышав его шаги, она оглянулась и явно не на шутку удивилась.

— Ну вот… Хотел повидаться с тобой перед отъездом.

— Как ты нашел меня? — спросила она.

— Айола тебя выдала. Но ты не сердись: мне пришлось серьезно потрудиться, чтобы ее разговорить. — С этими словами Джей-Джей попытался улыбнуться, что получилось не слишком хорошо: половина лица у него была скрыта широкой повязкой. — Страшный я сейчас, наверное. Но надеюсь, это не помешает нам поговорить.

— Нам с тобой больше не о чем говорить.

— А мне кажется, мы еще не все сказали друг другу. Подсесть к тебе можно?

Вилла пожала плечами и отвернулась. Джей-Джей сел на поваленный ствол. На Вилле были те же шорты и та же футболка, что и с утра. Туфли она оставила на берегу и теперь болтала босыми ногами в воде. Ее глаза покраснели от слез.

— Зря ты сюда пришел, — сказала она. — Если пожалеть меня — то можешь не беспокоиться: у меня все будет в порядке. Давай просто забудем все, что между нами было.

— Забыть? — переспросил он. — Боюсь, у меня не получится. Я, конечно, очень виноват перед тобой… Виноват за все, что случилось.

В первый раз за время разговора Вилла посмотрела в его сторону и сказала:

— Знаешь, похоже, что виноваты мы оба. Я тоже чего-то недосмотрела, во что-то напрасно поверила. За ошибки приходится расплачиваться. Если честно, я ведь всерьез решила, будто мы влюбились друг в друга.

Она наклонилась, подняла со дна ручья камешек и попыталась запустить его плашмя над водой: «блинчики» не получились, камень сразу же пошел ко дну. Вторая попытка тоже оказалась не слишком удачной.

— Рекорд — тридцать восемь «блинчиков», — сообщил Джей-Джей. — Установлен в Уимберли, в Техасе. Это было…

Вилла только махнула рукой. Джей-Джей понял, что лучше не продолжать разговор на эту тему.

Немного помолчав, Вилла сказала:

— Посмотрела я тут фотографии твоего Тадж-Махала. Мне покоя не давало, что ты в нем особенного нашел. Ну да, красиво, но ведь красивых мест на земле много. Потом я, кажется, поняла. Тебе нравится правильная, симметричная архитектура, единство стиля, упорядоченность пространства. Да, точно — симметрия и порядок.

— Может быть, ты права.

— Вот в этом-то и состоит разница между нами. Ты видишь мир неподвижным, а значит, воспринимаешь его поверхностно. Я же вижу не только это, а кое-что еще.

В ручей полетел очередной камешек.

— Тадж-Махал создан не тоннами мрамора, а любовью, — сказала Вилла. — Принц так любил принцессу, что после ее смерти построил для нее этот прекрасный мавзолей.

Джей-Джей повернулся так, чтобы ему удобнее было видеть Виллу, и при этом поморщился от боли. «Какая же она красивая», — подумал он. Красота этой женщины не имела никакой связи с расстоянием между глазами и соотношением обхвата талии и ширины бедер. Вилла действительно видела мир гораздо глубже, чем он. Сложись все иначе, и она смогла бы показать ему этот большой, сложный, многомерный мир, научить его чувствовать то, что умеет чувствовать она.

— Все, что ты видишь, — это статистика, цифры, то, что может быть ими измерено: длина, ширина, вес… — Слова Виллы словно эхом повторили мысли, проносившиеся в голове Джей-Джея. — Может быть, именно поэтому нам не суждено быть вместе.

Порыв ветра сорвал несколько сережек с цветущих деревьев и швырнул их в воду.

— Наверное, ты права, — заставил себя признать Джей-Джей. — Взять того же Уолли — он ведь действительно возводит памятник в твою честь. Никакой рекорд ему даром не был нужен. Внимание посторонних его только тяготило. Он хотел одного — показать тебе, как сильно он тебя любит. Я уничтожил что-то чистое и прекрасное, — медленно, с трудом подбирая слова, произнес Джей-Джей. — Я приперся к нему со своей Книгой и навязал ему эту попытку рекорда, даже толком его не выслушав. Да что там — выслушать Уолли, я и тебя-то толком не слушал. Похоже, меня угораздило разрушить что-то по-настоящему великое.

Стрекозы молниями носились над ручьем.

Когда Вилла заговорила, стало понятно, что внешнее спокойствие дается ей нелегко.

— Ты лучше иди, — произнесла она.

Джей-Джей в последний раз посмотрел на нее, чтобы запомнить ее лицо, ее глаза, ее развевающиеся на ветру волосы.

— Я никогда не забуду те прекрасные мгновения, когда мы были с тобой вместе, — сказал он.

Ему хотелось поцеловать ее, но она, словно почувствовав это, отвернулась и стала старательно искать в воде очередной плоский камешек. Всем своим видом Вилла давала понять, что этот человек для нее больше не существует. Ему хотелось плакать, нет, даже не плакать, а умереть прямо здесь, на этом самом месте.

— Прости меня, — повторил Джей-Джей.

После этого, не дожидаясь ответа, он вскарабкался вверх по отлогому берегу и пошел прочь по вившейся в поле тропинке.

_____

Она просидела на берегу реки до вечера. Это место было ее тайным убежищем и хранилищем ее самых сокровенных воспоминаний. Здесь когда-то они с отцом удили рыбу, здесь же купались и катались на надутых автомобильных камерах с друзьями и подружками. Теперь к этим воспоминаниям добавился образ Джей-Джея: вот он, с повязкой, с синяками на распухшем лице, говорит ей, что уезжает и при этом никогда ее не забудет. Как складно у него получается: уедет, забудет… Счастливо оставаться.

Вилла спустилась с поваленного ствола и зашла в воду поглубже, чтобы умыться. Чуть поодаль она увидела, как к самой поверхности всплыл карп, которого заинтересовала упавшая с дерева пушистая сережка. Умыв лицо, Вилла вытерлась футболкой с логотипом Книги рекордов, которую ей подарил Джей-Джей.

«Ладно, — подумала она, — упрекать мне себя, пожалуй, не в чем. Да, вскружил он мне голову, да, я откликнулась на его ухаживания. Но ведь надо признать, что устоять против такого парня было бы трудно». Он действительно очарователен, действительно интересно рассказывал о тех странах, где ему довелось побывать… Чего стоила только его занятная привычка при каждом затруднении в разговоре приводить данные о каком-нибудь подходящем по теме рекорде. Казалось, будто за этими цифрами и фактами он пытался скрыть свои чувства. Были у него и другие, пусть и не столь заметные, очаровательные черты. Например, когда он ел кукурузу с початка, у него смешно и умилительно двигались уши. Что-то беззащитное и милое было даже в его потрепанных воротничках. А как он смотрел на нее, как менялось его лицо, когда он произносил ее имя… Ощущение было такое, будто он не хотел, чтобы это слово слетало с его губ, не хотел расставаться с ним.

И все же… Вилла сердилась на него, даже ненавидела его за то, что он обманул ее, фактически подбил на предательство, нарушил данное слово и принес столько зла ее родному городу, поверившему его обещаниям. Нельзя было сдаваться так легко, нельзя было быть такой мягкотелой, нельзя было допускать, чтобы в ее душе по отношению к чужаку появилась нежность.

Джей-Джей был прав. Уолли строил в ее честь настоящий Тадж-Махал. Ни один мужчина из тех, которых она знала, не был на такое способен. Пожалуй, никто и никогда больше не будет готов совершить для нее пусть и безумный, но все же подвиг. Вилла вдруг поняла, что должна делать.

 

ГЛАВА 18

Облако пыли над дорогой было видно издалека. Еще до того, как машину удалось разглядеть, Уолли узнал этот пикап по надрывно усталому завыванию старенького мотора. «Давно нужно было предложить ей подрегулировать и подремонтировать „форд“, пока он совсем не развалился», — подумал Уолли. Впрочем, увидев Виллу, он привычно потерял дар речи и предложение о ремонте машины так и осталось неозвученным. Он так и застыл на месте с кружкой пива, в которое было добавлено изрядное количество алюминиевой стружки.

Вилла выбралась из машины и энергично захлопнула за собой дверцу. Ее мокрые волосы были распущены, на ней была белая блузка, простая прямая юбка и кроссовки.

— Привет, — сказала она Арфу. Тот завилял хвостом, сбежал по ступенькам крыльца и лизнул гостье руку. — Здравствуй-здравствуй, хороший песик!

— Добрый вечер, — проговорил Уолли. — Вот уж не ожидал тебя здесь снова увидеть.

— Извини. Наверное, я должна была сначала позвонить.

— Нет, я не об этом. Я всегда рад тебя видеть.

На самом деле Уолли никак не мог понять, зачем Вилла пожаловала к нему именно сегодня. При этом он все равно был счастлив, что ему предстало это нежданное и прекрасное видение.

— Что-нибудь выпьешь?

— С удовольствием, — ответила Вилла.

— Сок, пиво? Могу немного пудры от стабилизатора подсыпать.

— Немного пива было бы замечательно. И пожалуйста, без добавок.

Уолли скрылся за дверью в прохладном полумраке дома. Он не знал, что и думать. Что она здесь делает? Заметила ли она, что от «боинга» почти ничего не осталось, кроме нескольких железяк, валявшихся на заднем дворе, словно груда обглоданных костей? По пути на кухню Уолли заглянул в зеркало. Да уж, ну и видок. Волосы грязные и взъерошенные, весь подбородок усыпан крошками. Конечно, перед Виллой он хотел бы предстать в более приличном виде. В конце концов, она ведь впервые заехала к нему в гости, если, конечно, не считать тех случаев, когда она приезжала выразить ему соболезнования в связи со смертью его родителей. Он попытался пригладить ладонью волосы и заодно стряхнул крошки с подбородка. Оставалось только надеяться на то, что выглядит он вполне человекообразно, несмотря на категорически несимметричное лицо.

Он стер остатки алюминиевой крошки со дна и стенок стоявшего на столе большого стакана, налил в него пива и вернулся на крыльцо. Вилла сидела на ступеньках, прислонившись спиной к столбу, подпиравшему крышу. Она успела подтащить поближе мешок с какими-то семенами и положила на него ноги, как на подушку.

— Ну что, как у тебя дела? — спросила Вилла.

— Нормально, — ответил Уолли. — Надеюсь, урожай будет хороший. Тьфу-тьфу, только б не сглазить.

Вилла помолчала и, окинув взглядом окрестные поля, сказала:

— Хорошо у тебя тут. Тихо.

— И не говори. От всех этих журналистов было столько шума… Ни сосредоточиться ни на чем, ни поспать нормально не удавалось.

— Рад, что они разъехались?

— Конечно. Все как раньше. Я и Арф. Все как нам нравится. — Уолли сделал глоток пива и осторожно спросил: — Интересно, чего это ты вдруг решила за город выбраться?

Было заметно, что Вилла подыскивает нужные слова. Она внимательно посмотрела на хвост «боинга», выглядывавший из-за дома. Больше от самолета ничего не осталось. Все остальные части, все шпангоуты и нервюры, вся обшивка — все было съедено этим человеком, пытавшимся таким образом утолить голод своей ненасытной любви.

Наконец она решилась:

— Я бы хотела, чтобы ты перестал… перестал есть этот самолет.

Уолли в свою очередь помолчал, переваривая услышанное и обдумывая ответ.

— Вилла, но ведь я уже почти доел его. Осталось всего ничего.

— Перестань, к чему это? Никакого рекорда не будет. Нет смысла доедать эту груду металла.

— Как это нет смысла? — искренне удивился Уолли. — Мне до рекорда не было никакого дела. Ты прекрасно знаешь, зачем я это затеял, и прекрасно понимаешь, что нужно мне было лишь одно — привлечь твое внимание.

Вилла посмотрела ему прямо в глаза и сказала:

— Привлечь меня тебе удалось. Я вся внимание.

Разговор по-прежнему продолжался с большими паузами. Уолли не сразу понимал смысл сказанного, и ответные формулировки давались ему не без труда.

— Я как-то не был уверен, что ты меня вообще замечаешь, не говоря уже о моей затее.

— Разве такое не заметишь? Конечно, я была в курсе.

Вилла рассмеялась, и Уолли заржал вслед за нею — быть может, излишне громко и грубо. Порыв ветра взъерошил росший рядом с домом старый клен. Поддавшись общему веселью, Арф заливисто залаял. На мгновение на ферме Уолли Чабба установились полная гармония и взаимопонимание. Хозяину оставалось только надеяться, что это прекрасное мгновение продлится хотя бы еще немного. Ничего не нужно было никому доказывать, ни к чему не нужно было стремиться.

— Останешься поужинать? — предложил он. — Кусок ветчины у меня найдется.

— С удовольствием, — ответила Вилла.

Она села, поджав ноги, на его старом диване. Уолли нравилось глядеть на нее, нравилось, как аккуратно стоят ее кроссовки на уголке старого-престарого персидского ковра, принадлежавшего еще его дедушке и бабушке. Их старые черно-белые фотографии стояли в рамочках на низеньком прикроватном столике. Всегда серьезные и даже как будто осуждающие внука, в тот вечер старики словно улыбались.

— Ну ладно, давай рассказывай — что навело тебя на мысль попробовать съесть самолет? — спросила Вилла после ужина, когда они вдвоем убрали со стола и вымыли всю посуду.

Был поздний вечер. Она была в его доме, она приняла приглашение поужинать, она смеялась, когда он шутил, сидела на его диване. Это был самый замечательный вечер в жизни Уолли. Эти мгновения стоили всех трудов и страданий. Каждый болт, каждая нервюра и каждый шпангоут — все они были перемолоты и съедены не зря.

— Ну, это долгая история, — уклончиво ответил Уолли.

— А я никуда не спешу.

Хозяин налил две кружки кофе и принес одну Вилле. Свою кружку он поставил на столик, сделанный из среза старого дуба. Затем он робко сел на диван рядом с женщиной своей мечты.

— Началось все с Отто. Это он во всем виноват, — смущенно сказал Уолли.

— Какой Отто? Хорнбассел?

— Ну да. Ты же знаешь, он всю жизнь в цирке работал, ездил по всей стране… А когда он приезжал домой в отпуск, я повсюду ходил за ним, потому что мне нравилось с ним общаться.

Арф вспрыгнул на диван и, устроившись между собеседниками, ткнулся холодным мокрым носом в колени Виллы.

— Помнишь, как я однажды съел термометр? — спросил Уолли.

— Еще бы не помнить, — ответила Вилла.

— Ну вот, когда Отто узнал об этом, он стал рассказывать мне истории про известных во всем мире циркачей, прославившихся тем, что они поедали всякие опасные штуки.

— Например?

— Ну, был, например, один человек в Лондоне, который ел гравий и камни. Называли его мудреным именем Литофагус. Это вроде бы по-гречески «Поедатель камней». Или по-латыни, не помню. Он был известен на весь мир. Потом был другой, который научился жевать и глотать железо. Люди приносили на его выступления ключи, булавки, щипцы для сахара, болты с гайками, и он все это съедал.

— Никогда про такое не слышала.

— Я обо всем этом в одной книге прочитал. Был, например, один француз — звали его, кажется, Дюфур, — так он сделал себе имя на том, что глотал горящее масло, кипящую смолу и кислоту.

— Да ну?

— А представление его заканчивалось тем, что он поедал одну за другой свечи с подсвечниками, и зрители оставались в темноте.

— Неужели все это правда?

— Конечно. А что касается меня, то Отто предложил мне попробовать. Это он притащил мне как-то раз пару обрезков проволоки и автомобильные ключи. Я их съел, и, чтобы не упасть в грязь лицом, добавил к ним несколько гвоздей. С того самого дня я понял, кем хочу стать и чем буду заниматься, когда вырасту.

— Почему же у тебя это не получилось?

— Тоже Отто виноват, — ответил Уолли. — Я хотел сбежать из дома вместе с цирком, но Отто меня отговорил. Сказал, ничего хорошего из этого не выйдет, потому что я закончу жизнь так же, как он, — одиноким пьяницей без гроша за душой. Он сказал, что я должен остаться в родительском доме и выращивать кукурузу. Ну, в общем, как мои отец, дед и прадед.

— И что ты теперь думаешь? Правильный выбор ты сделал?

— Конечно, — без всяких сомнений ответил Уолли, глядя Вилле в глаза. — Но когда на мое поле упал самолет, я сразу понял, что он послан мне свыше. «Это Бог дает мне знак», — подумал я.

Заглянув в прекрасные глаза Виллы, он тихонько добавил:

— И по всему выходит, что я не ошибся.

Несмотря на свои габариты, несмотря на неуклюжесть и огромную силу, в общении Уолли был очень деликатен и осторожен. Они с Виллой проболтали несколько часов подряд. Уолли действительно по-настоящему любил ее. Вилла в очередной раз убедилась в том, что он хороший, добрый человек, что он вовсе не глуп и чувство юмора далеко ему не чуждо. Пока он чистил ей апельсин — огромным хозяйственным тесаком, — она внимательно следила за его руками: все в трещинах и мозолях, они привыкли делать самую разную работу. Лицо его нельзя было назвать красивым, но и глупым тоже. От Уолли исходило чувство спокойствия и уверенности в своих силах.

— Я, случайно, Джей-Джея инвалидом не сделал? — поинтересовался он у гостьи.

— Нет. Нос ты ему, конечно, хорошо расквасил, но жить он точно будет. Кстати, он сегодня уехал: начальство отправляет его в командировку куда-то далеко. Точно даже не помню, в какую страну.

— Не могу сказать, что очень расстроен его отъездом.

— Слушай, не хочу я о нем говорить, — заявила Вилла, но, сама не понимая как, вновь завела разговор о заезжем госте. Она рассказала Уолли, как тот впервые пришел к ней в редакцию. — Ты представляешь себе, я приняла его за очередного торгового агента. Думала, он приехал в наш город, чтобы продавать какую-то ерунду.

Уолли кивнул:

— Вот видишь, первое впечатление никогда не обманывает. Ты оказалась абсолютно права.

— Да, в некотором роде, но…

Она сама не заметила, как стала рассказывать Уолли, почему все так получилось, как этот чужой человек сумел найти ключ к ее сердцу.

— Ты представляешь, дело дошло до того, что мы с ним заехали на поле Райти и стали швырять друг в друга куриные яйца. Нам, видите ли, захотелось побить мировой рекорд. Ничего из этого, конечно, не вышло, только перемазались с ног до головы. И знаешь, самое странное заключается в том, что эта мысль пришла в голову не ему, а мне.

Затем Блейк решил, видите ли, слетать в Канзас на своем змее, и Джей-Джей фактически спас его. Этот сорванец говорил, что прыгнет с башни, как только к нему сунется кто-то из полицейских или других жителей города. А против Джей-Джея он ничего не имел, и тому удалось уговорить мальчишку отстегнуть змея и спуститься обратно по лестнице.

— Слава богу, хоть на что-то полезное он оказался способен, — прокомментировал Уолли.

Вилла смотрела куда-то в пространство. Перед ее глазами вновь засверкали молнии, а затем затеплился огонек свечи в крохотной спальне трейлера. «Боже мой, — подумала она, — всего сутки назад я была уверена в том, что встретила настоящую любовь…»

Уолли прокашлялся. Вилла смотрела на него и вдруг заметила, насколько напряжено его лицо. От этих разговоров о Джей-Джее ему было явно не по себе. Вилла, естественно, не хотела обидеть его, но, судя по всему, в этот вечер она была способна говорить только о своих чувствах и о несостоявшемся романе с парнем из Книги рекордов. Она потянулась к Уолли и взяла его за руку:

— Если честно, я всегда знала, что ты для меня готов на все. И я тайно гордилась тем, что даже самолет ты стал есть из-за меня. Честное слово. Это какое-то особое чувство. Может быть, так проявляется мой эгоизм, но всякий раз, когда я слышала, как работает твоя дробильная машина, мне становилось приятно: я в очередной раз убеждалась в том, что я тебе не безразлична. — В ее глазах стояли слезы. — Нельзя было позволять тебе делать это. Давно нужно было прекратить эти глупости. Вот еще придумал: «боинг» он, видите ли, есть будет.

— Но я же люблю тебя.

Вилла придвинулась к нему ближе.

— Если ты действительно любишь меня, то не валяй дурака, — твердо сказала она. — На меня это не подействует. Ты же прекрасно знаешь, что я тебя не люблю… ну, по крайней мере, не люблю так, как ты меня любишь.

— Давай сделаем вид, что ты все-таки дала мне шанс.

— Нет, Уолли, давай не будем друг друга обманывать. Даже строительство Тадж-Махала должно быть оправдано. Лучше всего — взаимной любовью.

— Какого еще Тадж-Махала? — сбитый с толку, переспросил Уолли.

— То, что ты сделал ради меня, потрясает до глубины души. Но это неправильно. Это никому не нужно. Толку от этого никому не будет. Понимаешь ты или нет?

Вилла сама не заметила, как положила ладонь на руку Уолли, и не сразу обратила внимание на то, как часто бьется на этой руке жилка.

— Прости, — сказала она.

— Да все в порядке, — ответил Уолли. — И ты меня прости. — Голос его неожиданно дрогнул.

Вилла обхватила его плечи руками и крепко обняла его. Она почувствовала всю его силу. Неожиданно тело великана вздрогнуло, и, подняв руки, он в свою очередь прижал Виллу к груди. Прижал так крепко, словно хотел никогда не отпускать ее от себя.

Шел третий час ночи. Часы на дисплее видеомагнитофона безжалостно отсчитывали минуты. Уолли неподвижно сидел на диване. После долгого разговора Вилла хотела уехать, но так устала, что вряд ли смогла бы нормально вести машину. Она задремала прямо у него в объятиях. Так они и сидели вдвоем, прижавшись друг к другу. Арф ждал под дверью. Ему уже давно пора было прогуляться, но Уолли сидел неподвижно, чтобы ни в коем случае не потревожить сон Виллы.

Сколько лет он мечтал об этом! И вот свершилось: Вилла спит у него на плече, в его доме. Сам он в эти минуты прокручивал в памяти всю свою жизнь, как реальную, так и воображаемую. Уолли пытался осмыслить все, что сказала ему сегодня Вилла, пытался разобраться в том, что он сделал неправильно.

Нет, насчет нее он не ошибся. Она оказалась именно такой, какой он и представлял ее себе с того самого дня, когда она спрыгнула с подножки отцовского пикапа, приехав к нему на день рождения в голубом бальном платье. Она никогда не обманывала его, и Уолли знал, что она его не любит. В то же время он надеялся, что если она узнает его получше, то все изменится. Он думал, что нужно только доказать силу и глубину своего чувства, чтобы искорка любви начала тлеть в ее душе. Ну а там все пошло бы само собой. День за днем Уолли доказывал бы ей свою любовь, а она все полнее бы осознавала, что он готов для нее на все.

И вот он узнал правду: сердце его возлюбленной отдано другому.

Немного подумав, Уолли решил, что Вилла, наверное, не будет против, если он прикоснется к ее волосам. Он стал аккуратно гладить ладонью ее локоны. Уолли почувствовал, что по его щекам текут слезы. Он поспешил вытереть их, чтобы упавшая горячая и соленая капля ненароком не разбудила Виллу. Ему было невыносимо грустно. Вот она — у него дома, на его диване, спит у него на плече — мечта, можно сказать, сбылась. И все же эта женщина никогда не будет принадлежать ему.

Он не плакал уже много лет — с того самого дня, когда на его день рождения, в городской парк, не пришел никто из одноклассников. В тот день Уолли исполнилось десять лет. Тогда именно появление Виллы прервало его плач, остановило слезы. Теперь круг замкнулся. Каким-то непостижимым образом именно из-за нее он заплакал вновь.

 

ГЛАВА 19

Впереди, прямо по курсу, над водами Эгейского моря возвышался остров Фолегандрос. Со времен легендарной Трои эта изъеденная ветрами и волнами скала была местом, куда изгоняли и ссылали отверженных. В лицо летели соленые брызги, над головой кружились чайки. Мрачный, не замечающий ничего вокруг, Джей-Джей стоял у борта старенького деревянного парома.

Кроме него, на палубе собралась целая толпа туристов в ярких летних нарядах. Эти люди не мешали Джей-Джею ощущать свое одиночество. Неприступный, как скала, он ни с кем не разговаривал. У него был такой вид, словно он в одиночестве подплывал к острову Тристан-да-Кунья в южной Атлантике, самому удаленному от другой суши обитаемому острову на земле.

Под руководством капитана, выкрикивавшего команды на непонятном языке, и благодаря усилиям команды паром довольно ловко причалил к старенькому короткому пирсу. Пассажиры стали спускаться на берег. От маленького уютного порта Каравостасиса до гостиницы было как минимум три мили. Машин на острове практически не было, да они бы и не проехали по узким крутым тропинкам, которые звались здесь дорогами. Джей-Джей, обливаясь потом, пошел вверх по склону. Вокруг него со смехом и веселыми криками бегали дети. Какой-то американский мальчик показал в его сторону пальцем и крикнул:

— Мама, что у дяди с носом?

— Рики, как тебе не стыдно! — воскликнула женщина. — Прошу прощения, он у меня такой невоспитанный, — сказала она, обращаясь к Джей-Джею.

— Ничего, все в порядке, — ответил он.

Синяки под его глазами играли всеми цветами средиземноморского заката. Нечего было удивляться тому, что дети разглядывают его и смеются — кто в открытую, кто у него за спиной. Кроме того, Джей-Джей прекрасно понимал, что в этом курортном местечке он выглядит излишне претенциозно в своем блейзере с золотой эмблемой. Он медленно шел вперед, мимо очаровательных белоснежных домиков с геранями на окнах и бугенвиллеями, увивающими деревянные балконы. Следуя прихотливым изгибам не то улицы, не то выдолбленной в скале тропы, Джей-Джей наконец добрался до самой старой части городка Хоры, где на главной площади находился отель «Кастро».

Этот венецианский замок, сооруженный на вершине скалы, когда-то защищал остров и прибрежные воды от пиратов, а теперь был переделан под гостиницу — лучшую на острове. Прямо в дверях Джей-Джея, как почетного гостя, встретила хозяйка гостиницы — Деспо Данасси. Постояльца уже ждал легкий обед — фирменное блюдо хозяйки, матсата — свежие спагетти с кроликом.

— Ро ро, zestee poo kanee, — сказала хозяйка гостю.

— Ну да, — догадался Джей-Джей, — я тоже согласен, что сегодня жарко.

Тем временем хозяйка провела его в лучший номер отеля. Кондиционеров здесь не было. Не оказалось в номере и телевизора. Впрочем, его отлично заменял вид из окна, находившегося на высоте девятисот восьмидесяти четырех футов над уровнем моря.

Джей-Джей смотрел из окна на раскинувшееся перед ним море и жевал спагетти с кроликом, не замечая вкуса. Поездка выдалась на редкость долгая и утомительная. Добравшись из Супериора до Омахи, он сразу же вылетел в Нью-Йорк, а затем через океан в Афины. Маленький самолетик доставил его из столицы Греции в Пирей, откуда ему предстояло добраться до этого острова на пароме. «Что ж, — подумал Джей-Джей, — неделя в рыбацкой деревушке, пожалуй, пойдет мне на пользу. Никаких новостей из внешнего мира, никаких неприятностей, никаких переживаний. Прекрасная возможность разобраться в своих чувствах и выкинуть Виллу из головы». Джей-Джей неплохо умел управлять своими эмоциями, мог заставить себя что-то запомнить или забыть, особенно если было чем заняться и на что отвлечься. Ничего лучше работы — а именно очередной попытки мирового рекорда — для этого придумать было нельзя.

Джей-Джей распаковал чемодан, тщательно вымыл лицо и переоделся. Затем он спустился в холл отеля. Деспо объяснила ему дорогу к таверне, и он пошел в указанном направлении вдоль по улочке, спускающейся со скалы к берегу моря. За ним следовала стайка местных мальчишек: они хихикали и перешептывались, держа наготове свои мячи и йо-йо.

Джей-Джей ускорил шаг, но мальчишки не отставали. Наконец, набравшись смелости, они окружили его и стали тыкать пальцами в его форменный блейзер.

— Смотри, — сказал один из них на ломаном английском. — Мировой рекорд. Йо-йо!

Что ж, дети остаются детьми в любой стране мира. Джей-Джей, превозмогая боль, улыбнулся, помахал рукой, но почему-то решил пока не расстраивать их горькой правдой. На самом деле у этих ребят не было ни малейшего шанса. Эдди Макдональд из Торонто надолго закрыл вопрос о рекордах с йо-йо, прокрутив игрушку двадцать одну тысячу шестьсот шестьдесят три раза за три часа.

Сопровождаемый многочисленной свитой, Джон Смит дошел до таверны «Николаос», где, как предполагалось, должен был быть установлен новый мировой рекорд. Это был простой деревенский ресторан, сводчатую дверь которого украшала вьющаяся виноградная лоза. Похоже, все двести жителей Хоры собрались здесь по такому случаю. Молодежь и старики — все с почтением взирали на гостя. Еще бы, ведь этот человек приехал к ним из самого Нью-Йорка! И он — не какой-нибудь турист, а самый настоящий регистратор рекордов.

Джей-Джей порадовался, обнаружив приготовленное для него в зале ресторана старое черное кресло с высокой прямой спинкой. Рядом с креслом примостился маленький столик, остальная же мебель была вынесена из зала. Большую часть помещения занимали зрители, сидевшие и стоявшие по его периметру, вдоль стен. Джей-Джей открыл на заранее заложенной странице свод правил и сел в кресло, с благодарностью приняв от хозяина заведения бутылку воды и тарелку с финиками.

На абсолютно пустой площадке в центре ресторанного зала разминался претендент на мировой рекорд: Митрос Пападаполус то делал наклоны, то приседал, то принимался прыгать. У него были темные пронзительные глаза и роскошные усы. Одет он был в обтягивающую майку «Адидас» и короткие шорты. Этот скромный по количеству потраченной на него ткани наряд практически не скрывал его мускулистое, тренированное тело. Голову претендента украшала яркая бандана, на руках были застегнуты браслеты-напульсники. При взгляде на него сразу становилось ясно, что этот человек собирается бороться до последнего.

— Вы готовы? — спросил Джей-Джей.

— Да, — ответил Митрос. — Я готов.

Регистратор кивнул молодой пышнотелой переводчице и обратился к собравшимся зрителям:

— Мировой рекорд в этой категории составляет восемнадцать часов пять минут и пятьдесят секунд. На данный момент он принадлежит Радхи Шьяму Праджапати из Индии.

Затем он обернулся к Митросу и поднял на вытянутой руке хронометр.

— Kalee epeeteekheea, — произнес Джей-Джей два слова, которые знал по-гречески. — Желаю удачи. Итак, на старт, внимание…

Митрос сделал глубокий вдох, а затем, подобравшись, встал по стойке смирно — ноги вместе, руки прижаты к бокам, голова поднята, взгляд прямо перед собой.

— …марш!

Джей-Джей решительно нажал на кнопку хронометра. Митрос Пападаполус застыл как вкопанный. Он стоял абсолютно неподвижно.

На сей раз Малёк был готов встретить нашествие во всеоружии. За последнее время он, может быть, и похудел на несколько драгоценных фунтов, но сбрасывать его со счетов было нельзя. Набравшись опыта, он теперь представлял собой серьезное препятствие для всех чужаков. Начальник полиции Супериора прекрасно понимал, что лишь только новость об Уолли пройдет по каналам информационных агентств, десант журналистов снова высадится в его городе при поддержке колонн передвижных телевизионных студий. «Вот ведь шакалы, — подумал в сердцах Малёк. — Как только рекорд отменили, их из города как ветром сдуло. Но теперь они, почуяв кровь, смерть и добычу, готовы вернуться, как стая грифов».

Не в силах противостоять нашествию по всему периметру города, Малёк решил организовать оборону во временной цитадели — в местной больнице. Он забаррикадировал центральный вход и перекрыл въезд на больничную парковку. Его люди остались оборонять двери западного крыла и отдельный подъезд отделения реанимации. Своими собственными руками начальник полиции выставил из здания больницы проникшего туда шпиона — репортера из Сент-Луиса, переодетого и загримированного под пациента из дома престарелых, расположенного в том же здании.

Уолли доверял только доктору Нуджину, и Малёк принял решение вызвать ветеринара и пустить его в больницу. Теперь они вместе стояли у кровати Уолли и с ужасом смотрели на нагромождение каких-то трубок и мерцающие мониторы, провода от которых были подключены к телу их друга. Даже ветви старого дуба, росшего у самой стены, казалось, тянулись к окну, словно желая помочь гиганту, лежащему без сознания.

Доктор Нуджин покачал головой и сказал:

— Он ведь ни на что не жаловался. Никаких предпосылок, никаких симптомов. Ума не приложу, как такое могло приключиться.

Помолчав, он смахнул набежавшую слезу и мрачно произнес:

— Когда животное оказывается в таком состоянии — все просто и понятно: сразу ясно, что делать.

Утренняя пресс-конференция прошла так же мрачно и безрадостно. Под прицелом целой батареи телекамер Берл Граймс с похоронным выражением на лице обратился к зрителям всей страны. Он объявил, что Уолли находится без сознания и его организм балансирует на грани жизни и смерти. Что именно послужило причиной такого состояния — неизвестно: Уолли никогда не жаловался на здоровье. Оставалось надеяться, что вызванные из Омахи специалисты разберутся в ситуации и сделают все возможное.

— Вы не думаете, что это опять пищевое отравление? — спросил один из журналистов.

— Хорошо бы, если б это оказалось так, — печально ответил Берл. — К сожалению, на сей раз дело гораздо серьезнее. Положение критическое. Мне остается только предложить всем помолиться за Уолли. Сейчас он, как никогда, нуждается в помощи свыше.

К полудню по всему городу появились серебристые ленточки. Они свисали с ветвей деревьев, трепетали на антеннах, их прикалывали к лацканам и воротничкам все добропорядочные жители Супериора. Ближе к вечеру такие ленточки появились во дворах и на антеннах машин по всей Небраске. Люди молились о здоровье Уолли.

В палате номер двести тридцать девять было тихо. Лишь время от времени попискивал осциллограф, отображавший работу сердца пациента.

Роза сидела на краешке кровати Уолли. Под потолком палаты висела огромная гирлянда из связанных между собой воздушных шаров. Повсюду стояли букеты цветов, одеяло больного и почти весь пол палаты были усыпаны лепестками. Все как в прошлый раз, с одной лишь разницей: эти цветы не подбадривали претендента на мировой рекорд и не взывали к успеху, а больше напоминали украшения для гроба и свежевырытой могилы.

Роза сделала необходимые отметки в карточке и повесила бланк на крючок в изножье кровати. Уолли, этот спящий великан, выглядел умиротворенным. Роза аккуратно отбросила прядь волос с его лба и провела пальцем по шраму на плече, оставшемуся от «стрелы Купидона»: эту рану еще совсем юный Уолли нанес себе сам, чтобы доказать Вилле свою любовь. Роза взяла друга за руку, о чем мечтала уже долгие годы. Это была рука человека, умеющего трудиться, человека сильного и доброго. Роза долго разглядывала мозоли, коротко стриженные, потрескавшиеся ногти, складки и трещинки на коже, которые за многие годы физической работы сложились в замысловатый узор.

Наклонившись к одеялу, Роза аккуратно поцеловала ладонь Уолли. Затем она придвинулась еще ближе к нему и втянула носом воздух. Этот запах кружил ей голову. Мыло, земля, человеческая плоть. Еще никогда она не была так близко к своему возлюбленному. В то же время никогда раньше они не были так далеко друг от друга.

Она вытерла слезы и поправила одеяло. Это все, что она могла сделать для того, чтобы Уолли было удобнее.

— Держись, Уолли, держись, — прошептала Роза. — Ты должен жить, хотя бы… хотя бы ради меня.

В порыве чувств она наклонилась к нему и поцеловала его в шершавую щеку.

— Не оставляй меня, прошу тебя, — шептала она. — Выздоравливай. Ты очень мне нужен.

Она услышала в коридоре шаги и встала с кровати. Дверь резко распахнулась, и в палату вошла врач — женщина лет пятидесяти с короткой стрижкой и в очках в сиреневой оправе. Следом за нею появились и ее ассистенты — бригада врачей из Омахи.

— Каковы последние данные? — строго спросила женщина-врач.

— Все жизненно важные показатели стабильны, — ответила Роза. — Состояние тяжелое. Пациент без сознания. Зрачки на свет реагируют.

Врачи стали разглядывать на свет рентгеновские снимки и зашуршали распечатками кардиограмм. Один из специалистов взялся прослушивать Уолли — его сердечные тоны и легкие, другой оттянул его веки, а затем стал сгибать лежащему без сознания пациенту руки и ноги, проверяя его рефлексы. Еще один из ассистентов буквально впился взглядом в результаты анализов крови больного.

— Никаких свидетельств отравления цветными металлами, — заявил один из врачей. — Печень функционирует нормально; по крайней мере, печеночная энцефалопатия исключается. — Пожав плечами, он несколько менее уверенным тоном добавил: — И вообще, ничего более странного я в своей практике не наблюдал.

— Никакого медицинского объяснения состоянию, в котором пребывает больной, я не нахожу, — заявила женщина-врач. — Почему с ним это произошло, одному Богу известно. — Обернувшись к Розе, она не то попросила, не то скомандовала: — Вызовите меня, если в его состоянии появятся хоть какие-нибудь изменения.

С этими словами вся бригада покинула палату.

«Глупость какая, — подумала Роза. — От этих приезжих врачей никакого толку. Они понятия не имеют, что происходит с Уолли». В этот момент, словно подтверждая ее мысли, в очередной раз пискнул монитор сердечной деятельности. Роза посмотрела на возлюбленного и шепотом повторила слова врача: «Одному Богу известно».

И все же она знала, что произошло с Уолли. Именно она дежурила в больнице в тот момент, когда в службу спасения поступил этот вызов. Она поехала в машине скорой помощи на ферму. Там она обнаружила Виллу, которая рыдала над Уолли, неподвижно лежащим на полу в ванной.

Потом, уже в палате реанимации, она поддерживала голову Уолли, а он трясся всем телом, плакал и говорил, что Вилла его не любит и что она просила его перестать есть самолет.

Он проплакал всю ночь напролет…

Джей-Джей, этот безжалостный и циничный воришка, сумел похитить сердце Виллы. Вместо того чтобы оценить это сокровище по достоинству и вознаградить ее за щедрость, он просто взял и уехал. Он обидел ее, заставил страдать и мучиться. Разбитый нос и синяки по всему лицу были несоразмерно малым наказанием по сравнению с тем, что он натворил. Он должен был получить свое сполна. В конце концов, что этот Джей-Джей сделал, чтобы заслужить такое счастье, как любовь Виллы? Ну, поперебрасывался с нею яйцами, ну, влез на водонапорную башню и уговорил ее брата спуститься вниз… Все это не идет ни в какое сравнение с тем, на что был готов Уолли, чтобы доказать ей свою любовь. В горячечном бреду он бормотал, что теперь ему будет легче — ведь теперь в его жизнь вошла Вилла. Вошла как реальный человек, не как призрак. Вот только на том месте, где раньше была мечта, мечта о любви, теперь зияла огромная черная дыра, которая заставляла дрожать мелкой дрожью его сильное тело, и, не выдержав ужаса перед этой бездной, он на миг закрыл глаза, словно желая уснуть, ненадолго отвлечься от своих мучений, но организм не выдержал такой психологической нагрузки, и Уолли впал в кому.

Он лежал без сознания уже несколько дней…

Роза получше укрыла его и поправила одеяло под обросшим щетиной и заострившимся подбородком.

— Спокойной ночи, мой прекрасный принц, — прошептала она. С этими словами Роза отошла к двери палаты и выключила за собой свет.

Уже в темноте она бросила последний взгляд на лежащего неподвижно простодушного великана. Причина комы была очевидна, но от этого ни ему, ни Розе не было легче. Его иммунитет против всех возможных болезней и напастей был побежден. Его безграничная любовь к Вилле больше не защищала его от опасностей окружающего мира. Все неблагоприятные последствия поедания огромного самолета обрушились на него, как стена, как лавина из алюминия и стали.

Прошло уже шестнадцать часов, а Митрос Пападаполус сохранял неподвижность. Какая-нибудь коринфская колонна по сравнению с ним показалась бы непоседливой. Претендент держался молодцом. За прошедшие часы он даже не вспотел. С каждой минутой становилось все более очевидно, что за свой мировой рекорд он готов бороться до победного конца.

Его односельчанам тем временем становилось все скучнее и скучнее. Они не привыкли так подолгу сидеть почти неподвижно. Несмотря на возражения хозяина ресторана, который очень рассчитывал на то, что в его заведении будет установлен мировой рекорд, собравшиеся предложили местным музыкантам не сидеть без дела, и те не стали отказываться. Зазвучала музыка, под которую какой-то сильный, мускулистый человек станцевал что-то вроде старинного боевого танца и, приблизившись к столику Джей-Джея, встал на колени, впился в столешницу зубами и поднял ее в воздух.

Джей-Джей успел поймать на лету книгу со сводом правил и свою регистрационную тетрадь. Танцор тем временем опустил стол на пол, поприветствовал гостя и эффектным танцевальным шагом удалился в противоположный угол зала. Там он с удовольствием продемонстрировал землякам, как можно держать бокал с вином на макушке, не расплескав ни капли. Несмотря на всю эту суматоху, на ритмичную музыку и на веселье окружающих, Митрос Пападаполус сохранял полную неподвижность и невозмутимость. Он стоял спокойный, как Давид Микеланджело, глядя куда-то вдаль перед собой.

Очаровательная девушка, пышную грудь которой прикрывал накинутый на плечи оранжевый платок, даже не подошла, а подплыла к Джей-Джею с большой рюмкой узо — местной анисовой водки. Джей-Джей жестом дал ей понять, что не примет это угощение, и девушка спросила:

— Почему вы не пьете?

— Я работаю, — ответил Джей-Джей.

— Хватит работать. Давай пить, — потребовала она и буквально плюхнулась к нему на колени.

Джей-Джей осторожно отодвинул ее и сказал:

— Efharisto. Спасибо, но я занят.

Девушка недовольно надула губки, передернула плечами и скрылась в веселой толпе зрителей.

Джей-Джей посмотрел на хронометр: до установления нового рекорда оставалось меньше двух часов. Он вновь перевел взгляд на Митроса. Тот по-прежнему стоял неподвижно. Он казался столпом спокойствия посреди бушующего моря танцующих односельчан, и было очевидно, что ни веселая мелодия, ни зажигательный ритм не способны заставить его пошевелиться.

Джей-Джей тоже жаждал спокойствия. Он заглянул в неподвижные, обладающие каким-то гипнотическим свойством глаза Митроса и, сам того не заметив, вскоре оказался мыслями далеко от затерянного в Эгейском море Фолегандроса. Сначала он перенесся в свою нью-йоркскую квартиру, где пожилая соседка старательно поливала стоявшие между окнами пластмассовые подсолнухи. Затем его внимание переключилось с этого жалкого и унылого подобия настоящей жизни на момент ее подлинного буйства и торжества: он вновь сидел на крыльце загородного дома и смотрел на раскинувшееся под бездонным небом бескрайнее поле подсолнухов-великанов — все как на подбор десять футов ростом; эти гиганты, как один, по команде поворачивали свои цветки вслед за уходящим солнцем.

Вилла, Вилла, Вилла… Это имя, словно пуля, проносилось у него в мозгу, рикошетом отражаясь от каждого воспоминания, заполняя эхом любую пустоту. Откуда-то издалека донесся почти забытый голос Эмили: «Ничего-то ты в любви не понимаешь и, видно, не поймешь никогда». В небе вновь засверкали молнии, и Джей-Джей вдруг застыл, словно пораженный одной из них. В один миг ему все стало ясно: он сумел рассмотреть и оценить всю свою жизнь целиком. Он объездил весь мир в поисках чего-то значимого и важного, и вот наконец ему повезло. Но увы, поскольку то, что он нашел, невозможно было исчислить или проверить на соответствие правилам, он отказался признать уникальность и величие своей находки.

И вот он сидит неподвижно, как изваяние, наблюдая за тем, как другой человек пытается войти в историю путем полного ничегонеделания. Что Джей-Джей регистрирует на сей раз? Неподвижность, инерцию. Абсолютное ничто получает свидетельство о регистрации в Книге рекордов. Вот в какой тупик завели его бесконечные разъезды, поиски и охота за чем-то новым и необычном. Настало время признаться себе в главном: настоящий рекордсмен по пребыванию в полной неподвижности — вовсе не тот индус и не этот грек, а совсем другой человек, тот самый, который внешне, казалось бы, и дня не сидел на месте.

Джей-Джей вздрогнул и словно вышел из транса. На него обрушилась лавина звуков: гитары и лютни выводили какую-то веселую мелодию, слышались аплодисменты, топот множества ног и радостные голоса… Время от времени раздавался звон бьющейся посуды. Митрос по-прежнему глядел в одну точку. Джей-Джей покачал головой и понял, что выбора у него нет.

Он встал со своего места за маленьким столиком, громко захлопнул книгу правил, энергично швырнул на пол прикрепленный к специальной дощечке бланк протокола, за которым последовал и разлетевшийся вдребезги хронометр. Джей-Джей, словно из старой кожи, вылез из потертого синего блейзера и радостно помахал им над головой. Пробравшись через толпу танцующих, он подошел к Митросу, посмотрел ему в черные глаза и сказал:

— Ты уж меня извини. Сегодня ничего не получится.

С этими словами он молча, даже не попрощавшись с гостеприимными хозяевами, не вышел, а буквально вылетел на улицу.

 

ГЛАВА 20

Вилла сидела на задней скамье в здании Единой методистской церкви и молилась.

Никогда в жизни она еще ни о чем не просила Бога с такой страстью и даже яростью, как сейчас. Бог был просто обязан помочь Уолли выздороветь. Слишком уж этот парень хороший, чтобы умереть сейчас. Слишком добрый, слишком честный, слишком благородный. Вилла проклинала себя за то, что не принимала всерьез его чувства. Этот человек, достойный того, чтобы стать героем легенд и сказаний, обратил к ней свою великую любовь, а она не уделяла ему ни малейшего внимания. «Сколько же он из-за меня натерпелся», — терзаемая муками совести, думала Вилла. Она умоляла Бога помочь Уолли и просила прощения за свою черствость и глупость.

Никогда еще Супериор не был настолько един в своем душевном порыве. Всех волновало только одно — состояние Уолли. Даже во время наводнения тысяча девятьсот тридцать пятого года, когда затопило чуть ли не весь город, подобного не наблюдалось. По крайней мере, старики уверяли, что такого чувства сплоченности они не испытывали. Вот уже три дня город был погружен в тишину, которую нарушали лишь передаваемые шепотом слухи и новости. Люди ходили на работу, а все остальное время проводили дома. В пятницу вечером в барах было пусто и тихо. Никаких танцев, никакого лото в «Дубине», никакого бинго в центре для престарелых.

Лишь на третью ночь измученная Вилла от усталости ненадолго провалилась в сон. Впрочем, вскоре она вскочила с кровати, испытывая к себе презрение и отвращение за эту слабость. Ей казалось, что она все делает не так — медленно одевается, бестолково приводит себя в порядок, бесконечно долго собирается. Старенький «форд», словно почувствовав, что хозяйке сейчас не до его капризов, завелся с полоборота и насколько мог ровно затарахтел мотором. Вилла включила приемник и услышала голос Райти Плаудена: станция «Кантри-104» пригласила его в студию в качестве специального гостя. Последние новости из больницы были безрадостными: состояние Уолли по-прежнему оставалось критическим и, более того, судя по всему, ухудшалось. В три часа ночи к нему в палату впустили Нейта Скуфа и Отто Хорнбассела. Фактически друзья пришли попрощаться с ним. Наготове был и священник. «Из такой глубокой комы никто еще не возвращался, — звучал из динамиков мрачный голос Райти. — Давайте же посвятим наши мысли Уолли, давайте помолимся за него — не важно, в церкви, дома, на работе или где-то еще».

Вилла выключила радио и сбавила скорость. Движение вокруг больницы было напряженным. Машины со всего штата стояли сплошной колонной вдоль обочины, а о том, чтобы пробраться на парковку, нечего было и думать. Букеты цветов и открытки с пожеланиями Уолли выздоровления сплошным ковром устилали лестницу, ведущую к главному входу.

Вокруг красного кирпичного здания церкви, находившегося на углу Пятой и Канзасской улиц, тоже было не протолкнуться. В толпе прихожан, стоявших у двери храма, Вилла заметила и своих родителей. Они помахали ей рукой, и она пробралась к ним поближе. Вскоре Вайетты все вместе вошли в здание, свет в которое проникал через разноцветные стекла узких окон, расположенных в нишах, и большой витражной розетки над алтарем. Здесь было прохладно, уютно и, несмотря на многолюдность, спокойно.

После пения псалмов и короткой проповеди все прихожане стали молиться. Несмотря на то что в помещении царила полная тишина, Вилле казалось, что она слышит мольбы, которые возносят к небесам ее сограждане. Рядом безмолвно шевелила губами ее мать. Чей-то негромкий кашель разнесся под сводами церкви, как раскат грома. Плач младенца неожиданно сильно резанул слух.

И вдруг благоговейная тишина, царившая в храме, была нарушена резким, безошибочно узнаваемым звуком. Сначала едва уловимый, он звучал все сильнее, и через несколько секунд этот знакомый, когда-то казавшийся невыносимым скрежет привычно наполнил собой воздух Супериора. Прихожане перестали молиться и удивленно переглядывались. Вилла от волнения схватила мать за руку и крепко сжала ее ладонь. Никто не мог поверить в происходящее.

Этот звук нельзя было спутать ни с каким другим: за долгое время жители города научились безошибочно узнавать скрежет и грохот, исходившие от дробильной машины Уолли Чабба. Вот и на этот раз самодельный аппарат, перемалывавший части огромного «боинга», зазвучал в полную силу. Но как? Как это было возможно? Уолли сейчас на ферме нет, он лежит в больнице, в глубокой коме. И все же… громогласный звук разносился над городом, как радостный марш.

Годами жители Супериора делали вид, будто не замечают его. Сегодня же прихожане церкви повскакивали со своих мест и бросились к выходу. Первой выскочила на улицу Вилла. Она увидела, как из домов выбегают люди, переглядываются с соседями и, не сговариваясь, бегут туда, откуда доносятся лязг и скрежет. Обгоняя остальных, Вилла тоже кинулась в сторону фермы Уолли Чабба.

Всей толпой они пробежали по дороге, ведущей к шоссе, уходящему из города на север, миновали водяную мельницу и срезали угол прямо через поле Баргенов. Плечом к плечу, взявшись за руки, жители Супериора приближались к тому самому лугу, где когда-то совершил вынужденную посадку старый «Боинг-747».

Там их взору предстало нечто невообразимое: у входа в амбар Уолли, рядом с огромной машиной, стоял человек со сплошным синяком вместо лица. В одной руке он держал здоровенные ножницы по металлу, а в другой — кусок самолетной обшивки. Вид у него был решительный и целеустремленный. Было ясно, что этот человек доведет начатое дело до конца во что бы то ни стало. Ошибки быть не могло: чужак, нежданно-негаданно приехавший в город и так же стремительно уехавший из него, вернулся, чтобы перемолоть остатки самолета в измельчительной машине Уолли Чабба.

Еще недавно ему и в голову прийти не могло, что он станет есть измельченный листовой алюминий. Кто угодно, но только не он. Вдруг, к его собственному изумлению, он увидел мир иначе, и все самое невероятное показалось ему более чем реальным и возможным.

Джей-Джей съездил в Грецию — и вернулся обратно другим человеком. Там, на далеком острове в Эгейском море, он вдруг понял, куда и зачем ему нужно стремиться. Ему вдруг стало ясно, чего именно он хочет от этой жизни. Оставалось только надеяться на то, что его простят и разрешат остаться там, в этом заповедном месте, где живут такие чистые, добрые и благородные люди.

Обратная дорога в Супериор напомнила Джей-Джею еще один мировой рекорд: самое большое расстояние, преодоленное ползком без остановки. Под «передвижением ползком» правила подразумевали такой способ передвижения, при котором хотя бы одно колено претендента постоянно находится в контакте с земной поверхностью. Рекорд, поставленный в тысяча девятьсот девяносто втором году шотландцами Питером Маккинли и Джоном Марри, составлял тридцать одну с половиной милю. Джей-Джей чувствовал себя так, словно он преодолел ползком — на локтях и коленях — все восемь тысяч миль, отделявших его от цели поездки — от этого маленького городка на границе Небраски и Канзаса.

Увидев толпу, собравшуюся на кукурузном поле перед амбаром, Джей-Джей подождал еще немного, а затем, решившись, нажал на красную кнопку и остановил мощные жернова, перемалывавшие авиационный алюминий в серые опилки. Измельчитель дернулся раз-другой и затих. Джей-Джей выдержал паузу, потом прокашлялся и сказал:

— Я знаю, что причинил этому городу много зла. Я понимаю, что очень подвел вас. И прошу за это прощения.

Он вновь и вновь обводил взглядом собравшуюся перед амбаром толпу. Виллы нигде не было видно. Неужели она не пришла? Неужели уехала из Супериора? Уж кому-кому, а ей он хотел объяснить все подробнее, чем остальным. Именно у нее он должен был лично просить прощения.

Слова приходили к нему сами собой.

— Я никогда по-настоящему не понимал истинный смысл этой затеи Уолли Чабба. Лишь сейчас я осознал все величие его подвига. Он сделал это ради большой, чистой и бескорыстной любви. Я же воспользовался его светлыми помыслами, чтобы выполнить свою рутинную работу.

Джей-Джей заметил в толпе Нейта Скуфа. Школьный учитель стоял, сложив руки на груди, и внимательно слушал его покаянную речь.

— Мне остается только надеяться, что вы примете мои извинения, — продолжал Джей-Джей. — Простите меня за то, что я натворил.

Ответом ему было молчание. Лишь кто-то из горожан негромко, почти шепотом, перекинулся парой фраз с соседями. Похоже было, что слова раскаяния не произвели должного впечатления на жителей Супериора. Что ж, оставалось последнее средство: только таким способом можно было доказать этим людям искренность своих слов и серьезность намерений.

Из приемного отсека дробильного аппарата Джей-Джей вытащил красное ведро, отсыпал из него часть серых опилок в стеклянную банку, долил в нее воды и размешал образовавшуюся смесь в кашу, воспользовавшись для этого большой деревянной ложкой Уолли.

— За здоровье Уолли Чабба, — провозгласил Джей-Джей и впервые вкусил частицу «боинга». Омерзительная серая масса царапала ему горло, но он упорно продолжал жевать и глотать эту кашу, ложка за ложкой. Он чувствовал, что на него смотрит весь город. Впрочем, ему уже не было дела до того, что про него думают все эти люди. С «боингом» он покончит сам — доест его до последнего кусочка, до последней заклепки, чего бы ему это ни стоило.

Он сделает это в честь Уолли. Он сделает это ради самого себя.

Затем он увидел, как из толпы зрителей вышел Нейт и направился к дверям амбара. Джей-Джей замер с ложкой в руке, не зная, чего ожидать от лучшего друга Уолли. Что тот может сказать и уж тем более сделать, оставалось только гадать. Лицо учителя химии, физики и биологии было непроницаемо. Нейт подошел к Джей-Джею вплотную, постоял секунду-другую неподвижно, а затем сделал последний шаг и обнял его. Это было настоящее дружеское крепкое объятие.

— Добро пожаловать домой, — сказал Нейт.

С этими словами он проворно вскарабкался по приставной лестнице к хвостовому килю самолета, отодрал свисавший, не до конца отрезанный от основания фрагмент рулевой плоскости и, спрыгнув на землю, вернулся к измельчителю. Как пользоваться машиной, он знал, наверное, не хуже самого Уолли. Перекинув один из тумблеров в нужное положение, он тем самым перевел механизм в режим наибольшей производительности и решительно засунул кусок алюминия в ненасытную глотку аппарата. «Надо же, — подумал Нейт, — и недели не прошло, а я уже успел соскучиться по этому кошмарному скрежету». Машина застонала, задергалась и вскоре выплюнула в приемный отсек очередное ведро серых опилок.

Действуя все той же деревянной ложкой, Нейт перемешал металлическую крошку с содержимым консервной банки с надписью «спагетти в томате». Этот «деликатес» он нашел на кухне в доме Уолли. Положив себе полную миску получившегося месива, Нейт взялся за дело. Он прекрасно знал об опасностях, связанных с накоплением в организме чрезмерного количества соединений цветных металлов. Как-никак он сам приносил Уолли копии статей из медицинских журналов, которые теперь стопками лежали в опустевшем фермерском доме на полу по всей кухне. Сегодня Нейту не было дела ни до медицинских предупреждений, ни до заботы о своем здоровье. Если любовь столько времени защищала Уолли от всех опасностей, то Нейту преодолеть их поможет дружба.

От дома к амбару люди выстроились в очередь за своей порцией алюминиевых и стальных опилок. Каждый посчитал своим долгом съесть хотя бы кусочек самолета. Каждому хотелось хоть чем-то помочь тому человеку, которого все знали с детства. Одним из первых за «боинг» взялся Малёк. Начальник полиции урвал себе изрядный кусок вертикального стабилизатора — фунтов шесть, по его прикидкам, не меньше. Перемолов рваный лист алюминия в машине, он смешал опилки с содержимым двух банок зеленого горошка и съел все до последнего зернышка. Набив желудок металлом до отказа, он не без труда добрался до своей машины. Что ж, видимо, этот «боинг» был послан свыше не только Уолли, но и худенькому офицеру полиции: именно на этот день после обеда у него было назначено очередное контрольное взвешивание, по результатам которого его могли либо уволить, либо оставить на службе.

Слух о том, что происходит на ферме Уолли, мигом распространился по всему городу. К амбару стали съезжаться пикапы, в кабинах которых целые семьи привозили с собой кастрюли с остатками воскресного обеда. Очередь вилась по всему лугу, тянулась до самой мельницы и, огибая ее, поднималась на ближайший холм и спускалась с него. Один за другим гордые жители Супериора занимали очередь, чтобы принять участие в спонтанно организованном пикнике для всех желающих. Главным блюдом на этой загородной вечеринке, разумеется, был объявлен реактивный лайнер.

Автор нашумевшей «Кулинарной книги реактивной авиации», миссис Криспин, заняла подобающее ей место у подножия огромного измельчителя. Для желающих она составляла коктейли собственного изобретения на основе собственноручно ею приготовленных консервов и варений. Клубника, персики, сливы — все подавалось с неизменным «фирменным» наполнителем — серыми металлическими опилками.

Мэг Наттинг, получив в свое распоряжение большую миску со смесью варенья и опилок, недовольно поморщилась:

— Ну вот, а я думала, с вишневым будет, — сказала она и мрачно принялась уминать за обе щеки персиковоалюминиевое пюре.

Ее примеру последовал Отто Хорнбассел, которого сограждане пропустили без очереди. Старик появился на лужайке перед фермой Уолли в пижаме, халате и домашних тапочках.

— Будем надеяться, что подобные кулинарные изыски не провоцируют ускоренное развитие болезни Альцгеймера, — хитро подмигнув, проговорил старик. Затем, пожав руку Джей-Джею, он уже серьезно сказал: — А ты мне сразу понравился. Никакой ты не столичный хлюпик, а настоящий мужик.

Следом за старым клоуном Джей-Джея похлопал по плечу и Райти.

— Ну и хитер же ты, — сказал он с улыбкой. — Мы уже почти было поверили, что ты — слизняк, который может только пакостить и убегать от ответственности. Уехал, ни с кем не попрощавшись. И вдруг, откуда ни возьмись, наш Джей-Джей уже снова в городе и при деле. Молодец, сынок, — подытожил он.

Мрачная, вечно недовольная официантка из «Замори червячка» широко улыбалась — едва ли не в первый раз за всю свою сознательную жизнь. Даже циничные журналисты, позабыв на время о служебных обязанностях, присоединились к общей очереди и трапезе.

Приложилось к «боингу» и старшее поколение семьи Вайетт. Эрли и Мэй взяли себе по миске опилок с картофельным пюре. Блейк попытался схитрить: перемазав физиономию смесью картошки и алюминия, он высыпал большую часть полагавшегося ему серого крошева в карман. Перед собой он оправдывал эту слабость тем, что якобы собирался хранить эту реликвию всю жизнь. Джей-Джей заметил обман и, погрозив пальцем, сказал брату Виллы:

— Смотри, сегодня у нас все по-честному. Давай не сачкуй.

Пикник продолжался весь день дотемна. Старики и молодые, мужья и жены, братья и сестры вместе доедали последние куски «Боинга-747». Сообщение об этом передали все информационные агентства, репортажи с места события вели все телевизионные каналы, и об этом празднике в Супериоре узнали люди не только по всей стране, но и по всему миру.

Даже находясь в коме, Уолли услышал знакомый скрежет.

Этот звук проник сквозь пелену беспамятства к сознанию Уолли. Скрежет и грохот измельчителя сделали то, что не удавалось врачам. Больной очнулся, открыл глаза и ужаснулся тому, что увидел: на поле перед его фермой топталась, наверное, тысяча человек одновременно. От измельчителя, изнемогавшего от нагрузки, шел черный дым. Уолли вспомнил, что обещал Вилле перестать есть самолет… Он даже поклялся ей, что покончит с этим навсегда, но… Возникшая перед его глазами картина становилась все более четкой. Он отвлекся от знакомого пейзажа и обвел взглядом окружающее пространство. Ощущение было такое, словно Уолли каким-то чудом перенесли в сказочный лес из цветов и воздушных шариков. Мало-помалу до него стало доходить, что свою ферму он видит не вживую, а на экране большого телевизора, подвешенного над больничной кроватью. Дверь распахнулась, и в комнату ворвалась Роза.

— Ну слава богу! — воскликнула она. — Ты наконец очнулся!

— Какого черта? Что здесь, собственно, происходит? — поинтересовался Уолли.

— Да ты же без сознания целую неделю был. Впал в кому, и никто не мог ничего поделать. Все уже решили, что ты никогда не очнешься.

Уолли удивленно протер глаза и провел ладонями по лицу:

— Я, в общем-то, про свою ферму спрашивал. Что там творится?

Роза подошла к кровати и взглянула на экран телевизора:

— А, ты об этом… Просто жители города решили довести до конца то, что ты начал. Мы решили доказать тебе и друг другу, что нам не наплевать на тех, кого мы знаем с детства, что мы любим тебя и все вместе желаем тебе выздоровления.

Почесав подбородок, Уолли сказал:

— По правде говоря, даже не верится. А я, значит, лежу, сплю себе спокойно и вдруг слышу знакомый скрежет. Ощущение было такое, словно машина зовет меня.

Он пощелкал пультом от телевизора, переключая каналы один за другим. Почти все новостные программы вставили в свои выпуски сюжет, посвященный тому, что происходило на его ферме. Некоторые даже сдвинули или вообще отменили другие передачи, чтобы показать репортаж из Супериора. На Си-эн-эн вездесущий Мишель Лотито сетовал, что ему, в отличие от некоторых, ни разу никто не помог что-либо доесть.

Затем Уолли увидел Виллу: она стояла в длинной очереди последней. Все остальные уже получили свой кусок самолета, и от «боинга» остались только крохи — навигационные огни да стробоскопы. Вилла взяла эти детали, положила их в измельчитель и нажала на кнопку. Получившуюся пригоршню мелких опилок она смешала с клубничным вареньем и — с улыбкой на лице — прожевала и проглотила.

От «Боинга-747» ничего не осталось. Он был съеден подчистую.

Толпа, собравшаяся у фермы, взорвалась аплодисментами. Уолли взмахнул своей здоровенной ладонью и стер слезу, сбегавшую у него по щеке. Затем, выключив у телевизора звук, он повернулся к Розе, которая была сегодня особенно очаровательна. Ей очень шла серебристая ленточка в волосах. Роза смотрела на Уолли, не отводя взгляд ни на секунду.

— По-моему, я выставил себя перед всем миром первоклассным идиотом, — заявил Уолли. — Я столько времени ел самолет ради женщины, которая меня не любит. Сколько людей на свете могут похвастаться тем, что совершили глупость такого масштаба?

— Знаешь, если считать глупостью любовь к человеку, который тебя не любит, то таких людей в этой комнате двое. Да, Уолли, ты не одинок.

— Подожди. Что-то я не понял, — смущенно произнес Уолли. — Что ты имеешь в виду?

— Подумай хорошенько. Вспомни, кто тебе носки в комод складывает, кто холодильник моет, кто за Арфом присматривает.

Уолли вдруг вспомнил все волшебным образом вымытые кастрюли и сковородки, все непонятно как оказавшиеся выглаженными рубашки, все разобранные и приведенные в порядок шкафы и буфеты и в особенности все долгие прогулки и разговоры на протяжении многих-многих лет.

— Остается только надеяться, что я хотя бы благодарил тебя за заботу, — все более смущаясь, произнес Уолли. — Ты действительно всегда мне очень помогала. Без тебя я уже бы совсем себя запустил и мне стыдно было бы показаться на людях. Но, если честно, я никогда даже не задумывался…

— Да ладно, что уж там вспоминать былое, — с деланым безразличием сказала Роза и, деловито взбив одну из подушек, подсунула ее под голову Уолли. — Что толку напрашиваться на нежности, когда все вокруг, да и мы сами, уверены в том, что мы просто друзья.

Уолли впервые увидел Розу в ином свете. Он смотрел на нее и не узнавал. Как же он мог не замечать эти прекрасные темные волосы, как мог не обращать внимания на то, как изящно сидит на ней сестринский халат… И эта очаровательная женщина столько лет заботилась о нем, не требуя ничего взамен. Он любил другую, а Роза всегда была рядом, всегда поддерживала его и оставалась в тени. Уолли вдруг понял, что совсем не знает ее.

— Надо же, не успел очнуться — и уже второй раз себя полным дураком чувствую, — сказал он, виновато улыбаясь. — Я давно должен был это заметить — может быть, много лет назад. Но что-то мне все время мешало — наверное, «боинг», который оказался между нами. — Уолли ласково положил свою огромную ладонь на ее руку. — Прости меня, Роза.

— Да ладно тебе, все нормально, — отозвалась та и вдруг добавила: — К тому же и «боинга» больше нет.

Уолли понимающе подмигнул ей и поинтересовался:

— А когда у тебя заканчивается смена?

— Прямо сейчас.

— Знаешь, что я ради тебя съем? Я тут недавно присмотрел один тепловоз на железнодорожной свалке в Хастингсе…

Роза в ответ улыбнулась и сказала:

— Ну уж нет, на сей раз, пожалуйста, обойдемся без спешки. Тебе еще надо подлечиться и набраться сил, прежде чем я разрешу тебе съесть что-нибудь основательное в мою честь.

Уолли захихикал и в приступе притворного испуга даже спрятал голову под одеяло.

— Роза, пожалуйста, не бросай меня, — донесся оттуда его приглушенный голос.

— С чего это ты взял, что я вдруг тебя брошу? — удивленно спросила Роза.

Подсев к Уолли поближе, она откинула с его лица одеяло, положила руку ему на лоб и спросила:

— Ты, кстати, как себя чувствуешь?

— Бывало и получше, — признался он, — но надежда греет и исцеляет меня изнутри.

— Надежда — это хорошо. Меня она всегда грела, придавала сил.

Уолли внимательно посмотрел на капельницу, прикрепленную к катетеру, введенному в его вену, и задумчиво сказал:

— Что-то я проголодался. Слушай, Роза, а когда меня выпустят отсюда, можно, я приглашу тебя поужинать? Ну, сходим куда-нибудь вместе…

— Ну конечно же можно, Уолли, — со смехом ответила Роза, — только с одним условием: я в еде привередливая и не ем ничего жирного и ничего железного.

— Ну что ж, придется ограничиться чем-нибудь более диетическим.

А затем произошло то, чего не ожидали ни Роза, ни Уолли. Он схватил ее за руку и прежде, чем она успела что-либо возразить, притянул ее к себе и крепко поцеловал.

 

ГЛАВА 21

Берл Граймс вскарабкался на здоровенный ящик из-под канистр с машинным маслом, который специально вытащили для него на середину поля. Было жарко, но председатель управляющего совета городской больницы появился перед публикой во всем черном с ног до головы. Увидев этот мрачный силуэт, от которого за версту веяло могильным холодом, Вилла чуть не упала в обморок.

— У меня для вас важное сообщение, — объявил Берл в полный голос.

Вокруг импровизированной трибуны сразу же собралась толпа. Люди замолчали, и вокруг фермы Уолли воцарилась полная тишина. Дождавшись, пока все репортеры достанут свои фотоаппараты, а операторы включат и наведут на резкость телекамеры, черный человек начал свою речь.

— От имени управляющего совета нашей больницы я имею честь сообщить всем собравшимся радостную новость: Уолли вышел из комы. Сейчас он находится в палате и смотрит по телевизору прямое включение с этого самого поля. Повторяю для тех, кто плохо слышал или, быть может, не понял: наш Уолли опять с нами.

Для того чтобы понять смысл сказанного, обитателям Супериора понадобилась, наверное, секунда. По истечении этого мгновения полной тишины толпа, собравшаяся на поле за фермой Чабба, словно взорвалась: люди кричали, свистели, смеялись, топали ногами, обнимались и просто прыгали на одном месте, не зная, как еще выразить свое ликование. От неожиданности Вилла расплакалась, попыталась было унять слезы, но вскоре махнула рукой на это дело. «Спасибо Тебе, Господи, спасибо, что откликнулся на наши молитвы», — мысленно молилась она. Вилла крепко обняла родителей, а когда вновь повернулась к остальным горожанам, вдруг оказалась лицом к лицу с Джоном Смитом.

— Привет, — сказал он.

— Привет, — спокойно ответила Вилла.

Выражение ее лица и боль, застывшая в ее глазах, совершенно сбили Джей-Джея с толку. Всю дорогу из Греции до Супериора он готовил если не речь, то, по крайней мере, какие-то емкие и выразительные фразы по поводу глубины и остроты своих чувств. Увидев же Виллу, он понял, что все эти заготовки никуда не годятся. Он судорожно копался в памяти, пытаясь выудить из нее что-либо подходящее к такому случаю. Ему очень не хотелось пугать Виллу слишком громкими и многозначительными заявлениями, не хотелось смущать и беспокоить ее попусту, если она в глубине души не отвечает ему взаимностью. Кроме того, Джей-Джей не знал, какими словами можно загладить все зло, которое он причинил Вилле и ее землякам.

— Хорошо, что Уолли очнулся, — сказала она.

— Да, это замечательно, — поспешил согласиться Джей-Джей.

— Как твой нос? Судя по внешнему виду, вы с ним идете на поправку.

Джей-Джей в ответ улыбнулся и вдруг, не задумываясь, выпалил то, что вертелось в этот момент у него в голове:

— Я скучал по тебе.

Главное было начать. Эти простые слова, сказанные в порыве откровенности, потянули за собой другие.

— Все это время я думал только о тебе, — сказал он. — Не забывал о тебе ни на минуту. В общем… я… я люблю тебя… на все шестьдесят пять.

Губы Виллы изогнулись в кривой усмешке, она сунула руки в карманы джинсов и, глядя ему в глаза, заявила:

— Ну да, это в тебе окситоцин говорит. Или, быть может, какой-то другой гормон.

Есть. Снайперский выстрел. Прямо в яблочко. Прямо в лобную долю мозга.

— Что ж, я, наверное, заслужил эти слова.

— А я уже и не надеялась, что мне когда-нибудь пригодится эта цитата.

— Знаешь, на сей раз во мне говорит не только окситоцин. Более того, его голос сейчас почти не слышен. Я бы хотел… В общем, я просто не знаю, как выразить в словах то, что хотел бы сказать тебе.

— Можешь и не пытаться, — сухо возразила Вилла. — Бесполезно.

— Ну пожалуйста, — взмолился Джей-Джей. — Давай просто прогуляемся. Я попытаюсь тебе все объяснить. Надолго я тебя не задержу. Всего несколько минут.

Он готов был рыдать от отчаяния.

На поле опускалась ночь. От реки стал подниматься туман, в траве засверкали светлячки.

— Ладно, прогуляемся — но и только, — сжалилась Вилла.

Они с Джоном направились к глубокой вмятине в земле — последнему свидетельству падения «боинга» на этом поле.

— Понимаешь… Дело в том, что я когда-то решил, будто смог просчитать любовь как химическое и физическое явление. Мне казалось, я смог вывести ее формулу, — принялся объяснять Джей-Джей. — Мой не слишком удачный опыт в этой сфере, все шрамы и ожоги на моем сердце навели меня на мысль, что такого чувства не существует. Я вбил себе в голову, что любовь — лишь следствие перекачки нейротрансмиттеров из одной части мозга в другую, ну и, быть может, проявление каких-то древних, я бы даже сказал, примитивных инстинктов.

Время от времени искоса, с опаской поглядывая на Виллу, Джей-Джей все больше убеждался в том, что более красивой женщины он никогда в жизни не видел. Если она будет с ним, то весь мир окажется у его ног. Без нее ему ничего не будет нужно.

— И вот теперь я узнал, что такое настоящая любовь. Я наконец сам испытал это чувство, — продолжал он.

— Перестань. О чем ты говоришь? Ну как я, спрашивается, могу любить человека, которому не доверяю?

И опять — в самое яблочко.

Ему хотелось рассказать ей о Митросе Пападаполусе и снизошедшем на него, регистратора, озарении, когда он наблюдал за попыткой грека установить рекорд ничегонеделания. Ему хотелось рассказать ей обо всех открытиях, которые он совершил здесь, в ее родном городе, и потом, когда ему пришлось уехать отсюда. Как же долго он шел к простой мысли: любить — это вовсе не значит найти человека, который по всем пунктам совпадает с твоим списком требований и пожеланий. Любовь — это не бесконечное ожидание воплощенной судьбы, которая въедет вдруг в город на белом коне и устроит тебе романтическое похищение. Любовь — это не гонка за сиюминутным успехом, не широкие жесты, не бессмысленное самопожертвование. И уж само собой, любовь — это не следствие воздействия феромонов и не результат созерцания симметричного лица и пропорционального тела.

Он вновь чувствовал себя безнадежно глупым, косноязычным и черствым. Больше всего на свете ему хотелось достучаться до сердца Виллы, докричаться до нее… Но как, как это сделать?

Они остановились на краю вмятины в поверхности поля. Ночной ветер шелестел листьями в кронах деревьев, росших вокруг фермы. Джей-Джей вдруг понял, что никогда и нигде не чувствовал себя дома. Пожалуй, с самого детства. И вот теперь ему захотелось остаться здесь, рядом с этой женщиной, навсегда.

Он совсем уже было собрался сказать Вилле самые важные слова, как вдруг голос Блейка сбил его с мысли:

— Джей-Джей! — кричал младший брат Виллы. — Ты где? Тебе звонят! Какой-то человек со странным акцентом. Говорит, дело срочное. Пойдем скорее!

— Черт, — не сдержавшись, выругался Джей-Джей.

Меньше всего на свете ему сейчас хотелось говорить с человеком, у которого странный акцент.

Джей-Джей мысленно приготовился к порке. Да, он действительно покинул место регистрации очередного достижения, и именно из-за него Митросу Пападаполусу не удалось официально установить мировой рекорд. Джей-Джей действительно оскорбил Книгу, нарушив все писаные и неписаные правила. Теперь Найджел Писли, несомненно, звонит для того, чтобы поиздеваться над ним в свое удовольствие — так, как это умеют делать британцы: садистски, с изуверской жестокостью и вместе с тем внешне корректно и бесстрастно.

На крыльце дома Уолли Джей-Джею протянули телефонную трубку.

— Какого хрена, что вы себе позволяете? — Против ожидания, голос Писли и его слова были чужды напускного спокойствия. Даже наоборот: казалось, начальник вот-вот сорвется на визг от негодования. — Я же сказал, никакого рекорда у вас там не будет! Посмотрите, что вы наделали! Это же катастрофа. Весь мир из-за вас снова смотрит…

— Но, сэр… — виновато произнес Джей-Джей.

«Сэр»? Это был, может быть, не инстинкт, это уж точно наработанный годами рефлекс — кланяться перед начальством и с готовностью принимать любые приказания и понукания. Неожиданно Джей-Джей почувствовал, как на его плечо легла чья-то рука. Оглянувшись, он увидел у себя за спиной Виллу.

— Я пойду, — проговорила она. — У тебя работа, да и мне есть чем заняться: по такому поводу неплохо бы и специальный выпуск газеты издать.

— Нет! — воскликнул Джей-Джей. — Я прошу! Я все объясню…

— Что? Что вы мне объясните? — кричал в трубку Писли. — Какое оправдание вы себе придумали?

Джей-Джей вышел из дома с трубкой в руках. Стоя на крыльце, он посмотрел на Виллу, а затем обвел взглядом всех собравшихся на лужайке жителей Супериора. На мгновение его глаза задержались на Блейке. Этот мальчишка, так мечтавший установить мировой рекорд, чем-то похож был на самого Джей-Джея. Примерно в этом возрасте он решил для себя, что Книга рекордов станет для него судьбой и делом всей жизни. Четырнадцать лет, четырнадцать ежегодных изданий. От Австралии до Занзибара — поездки по всему миру, одна за другой, за несколько секунд промелькнули перед глазами Джей-Джея. Бесконечные прыжки, ходули, скакалки, домино… Нужные слова пришли сами собой. Джей-Джей произнес их, почти не задумываясь:

— Я увольняюсь.

На другом конце провода воцарилось молчание.

— Нам не нужен ваш мировой рекорд, — заявил Джей-Джей в трубку. А затем, вспомнив слова Виллы, которые она произнесла во время их встречи в баре, он добавил: — Не нужны нам ни слава ваша, ни известность. Мы и так неплохо живем.

— Чушь какая-то! — Писли явно не верил своим ушам. — Что вы мелете? Вы не можете вот так просто взять и уволиться. У нас на носу следующее издание, и вы должны…

Джей-Джей выпустил телефон из рук. Трубка проскакала по ступенькам и приземлилась на траве перед крыльцом. Джей-Джей протянул руку Вилле, и она приняла ее. Он чувствовал себя легко и свободно: казалось, еще мгновение — и он сможет взлететь. Вот так, взявшись за руки, бок о бок, они с Виллой пересекли лужайку перед домом Уолли и направились в сторону города.

Ближе к рассвету мир и покой вновь воцарились в долине Республиканской реки. Все стихло, и лишь писклявый, искаженный телефоном голос редактора еще долго доносился из лежавшей в траве трубки. Но, кроме ночного ветра, его никто не слушал.

Они сидели на поваленном дереве и болтали босыми ногами в воде. Взошла луна. Сбивчивые мысли роем вились в голове у Виллы. Ей даже захотелось искупаться в реке, окунуться в эту прохладную воду, чтобы чуточку успокоиться и чуть более здраво обдумать то, что ее волновало.

Слишком уж много вопросов возникало у нее в связи с последними событиями. Зачем Джей-Джей вернулся в Супериор с другого конца света? Неужели действительно для того, чтобы закончить дело, начатое Уолли? Или же ему было нужно что-то другое? Он ведь, черт возьми, прямо у нее на глазах уволился с работы, а это поступок, который дорогого стоит. И вот теперь он не отходит от нее ни на шаг и довольно неуклюже говорит о любви — да что там, не просто ведь говорит, а фактически признается, что любит ее. Что случилось с этим человеком там, в Греции? Неужели он и в самом деле настолько изменился? Или просто выпил слишком много узо? Во всем этом Вилле нужно было разобраться.

— Ну ладно, — задумчиво произнесла она. — Ты лучше мне вот что скажи: смог бы ты съесть самолет ради человека, которого любишь?

— Ну, знаешь… — отозвался Джей-Джей. — Спроси что-нибудь полегче. — Затем он наклонился поближе к Вилле и доверительным тоном сказал: — Конечно, я готов съесть ради тебя все что угодно, даже самолет. Знать бы только, что ты любишь меня.

Вилла не понимала этого человека, не могла раскусить его, сомневалась, можно ли ему верить.

Ветер волнами набегал на ивы, росшие по берегам речки, и те шуршали листьями в ответ. В голове у Виллы зазвучала старая, с детства любимая песня Арти Шоу:

— Это просто безумие, — сказала она после долгой паузы. — Я про нас с тобой. Мы ведь… мы ведь даже толком не знаем друг друга.

— В этом-то все и дело, — поспешил согласиться Джей-Джей. — Полное безумие и абсолютная бессмыслица. Давай ты еще и приговор вынесешь: ничего хорошего, мол, из этого не выйдет.

— Почему ты с такой уверенностью говоришь о своих чувствах? Откуда ты знаешь, что это и есть настоящая любовь?

— Знаю, и все, — заявил Джей-Джей. — Сначала я собирал о любви все фактические сведения, пытался вывести ее формулу, а в итоге понял, что это просто чувство — то чувство, которое…

Она слушала его голос и ощущала, что вновь проникается доверием к этому человеку.

— Я бы хотела понять, что случилось с тобой тогда — утром в моем трейлере, — осторожно, словно извиняясь, произнесла Вилла. — Почему ты вдруг стал словно чужим? Почему оттолкнул меня?

— Знаешь… я просто испугался.

— Испугался меня?

— Нет. Себя.

Джей-Джей долго смотрел на свое темное отражение в воде, а затем, вновь подняв взгляд на Виллу, сказал:

— Понимаешь, я тогда вдруг подумал: ну кто я такой? Просто Джон Смит, которых даже в одном Огайо пруд пруди. Разве могу я — образец серости и заурядности — быть достоин такой женщины, как ты?

Вилла протянула руку, прикоснулась к рукаву его потертой и изрядно помятой рубашки и вдруг взъерошила Джону и без того не слишком тщательно расчесанные волосы:

— Нравишься ты мне, Джон Смит из Огайо.

— Ты мне тоже нравишься, Вилла Вайетт из Небраски, — отозвался он.

Что ж, эти полупризнания показались им обоим неплохой отправной точкой для того, чтобы попробовать начать все заново. Впрочем, нельзя было сказать, что начинать придется с нуля. В их общем багаже была и шутливая попытка установить рекорд в бросании яиц, и прогулка под дождем в сопровождении грома и молнии, и прекрасная ночь в тесном уютном трейлере. Может быть, настало время открыться друг другу?

Ночь была тихой и спокойной. Даже ветер перестал шуршать в ивовых зарослях. Кваканье лягушек, время от времени раздававшееся то с одного, то с другого берега, не нарушало, а, даже наоборот, подчеркивало тишину.

Вилла запрокинула голову и посмотрела в ночное небо.

— Ну как, есть у меня надежда? — произнес в тишине Джей-Джей. — Есть ли шанс, что ты когда-нибудь вновь впустишь меня в свое сердце?

Вилла погрузилась в воспоминания. Заезжий торговец с пачками книг… сын банкира — невероятный богач по меркам этого города… и вот теперь — парень в синем блейзере с золотой вышивкой.

— Знаешь, я ведь тоже боюсь. Боюсь опять ошибиться, боюсь снова пережить боль и разочарование, — призналась она.

— Дай мне еще один шанс. Вот скажи, где бы ты сейчас была, если бы твоя мама когда-то не дала твоему отцу второй шанс?

Он спрыгнул с поваленного дерева и встал перед Виллой по колено в воде. Его глаза были такими голубыми, и даже нос, казалось, вновь обрел былую правильную форму. Колени Виллы касались его груди. Она физически ощущала, как его тянет к ней. Джей-Джей вскинул руки, готовый в следующее мгновение заключить ее в объятия. Вилла поняла, что не сможет устоять против этой волны тепла и любви.

— Давай устроим себе еще один замечательный день. Пусть все будет так, как мы захотим, — предложил Джей-Джей. — А если получится, то пусть и следующий день станет таким же.

Внутри у Виллы все горело. Нейротрансмиттеры и гормоны с трудом справлялись с навалившейся на них работой. Она поняла, что испытывает к этому человеку то самое чувство, которое нельзя спутать ни с каким другим. Знакомая мелодия продолжала звучать у нее в голове.

Джей-Джей потянулся к Вилле, и их губы соприкоснулись. От этого мягкого, ласкового, вроде бы даже успокаивающего поцелуя в сердцах у обоих вспыхнул самый настоящий пожар. Джей-Джей целовал лицо Виллы, ее шею и плечи, обвивал ее тело руками. Неожиданно он едва слышно прошептал те слова, которые сломили ее последнее сопротивление.

— С тобой в мою жизнь вошла любовь, — процитировал он старую песню, которая так нравилась Вилле.

— Да, — прошептала она в ответ, — а в мою — с тобой.

 

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Наступает вечер. Солнце садится за горизонт, за бескрайними полями. Вилла вот-вот должна вернуться с работы после очередного сумасшедшего дня в редакции. Я издалека услышу тарахтение мотора ее старенького «форда». Я уже давно научился отличать ее машину от других по этому звуку, несмотря на то что таких старых колымаг в этих краях полным-полно.

Я теперь живу, можно сказать, неизвестно где, на краю мира. В то же самое время это место я могу смело назвать центром Вселенной. Все зависит от того, под каким углом посмотреть на карту. Это теперь мой дом. Я считаю себя счастливым человеком: ведь мне повезло после стольких путешествий по всему миру найти наконец уголок, где я стал своим, одним из местных жителей, а не заезжим чужаком.

Я пишу эти строки, сидя в своем кабинете-сарайчике, на скорую руку сооруженном в нескольких ярдах от старенького алюминиевого трейлера. Косые лучи заходящего солнца подсвечивают фотографии на стене передо мной. Из всех этих снимков три мне дороги больше других. На первой фотографии запечатлен мой друг Митрос Пападаполус. После того как я сбежал с Фолегандроса, он простоял неподвижно еще почти двое суток. Мировой рекорд был установлен и, к счастью, даже зафиксирован. Митрос заручился местом в Книге рекордов и в мировой истории и проявил снисхождение к моей слабости: когда ему рассказали о том, что со мной произошло, он все понял, простил меня и даже прислал в подарок — в знак примирения и понимания — бутылку хорошей узо.

Теперь я перевожу взгляд на следующую фотографию. На ней мы с Виллой стоим на фоне Тадж-Махала. Нас сфотографировали как раз в тот момент, когда я делал ей предложение. Если присмотреться повнимательнее, то на заднем плане на снимке можно разглядеть кое-кого из моих старых друзей. Вон, в левом углу, один из них замер на одной ноге, а другой машет фотографу рукой, колыхая при этом в воздухе завитками самых длинных в мире ногтей.

Ну а третья фотография была сделана на поле около одной из местных ферм. Здесь в объектив попали тысяча сто четыре человека, стоящих в очереди к красному амбару. На заднем плане видно вытянутое углубление в земле — двести тридцать один фут десять дюймов в длину, — один в один совпадающее по размерам с габаритами фюзеляжа «Боинга-747». Собравшиеся люди — друзья и соседи хозяина фермы — пришли сюда, чтобы всем вместе довершить начатое им дело. Да-да, они решили доесть остатки реактивного лайнера. На это у них ушло восемь часов и сорок одна минута. Прямую трансляцию с места событий вели десятки телеканалов, общая аудитория которых в тот день составила больше миллиарда человек. При этом я могу вполне авторитетно заявить, что официально ни один мировой рекорд установлен не был.

Официально ни один мировой рекорд установлен не был…

Но это лишь официально. На самом же деле в то лето в маленьком тихом Супериоре было побито и установлено множество рекордов — таких, какие нельзя обсчитать, обмерить и зафиксировать; таких, о которых не пишут в книгах или газетах и не рассказывают по телевизору. Например, один из жителей города помог другому, своему лучшему другу, построить потрясающую машину, при помощи которой тот смог измельчить и съесть самолет. Медсестра из этого города не отходила от постели впавшего в кому старого друга и возлюбленного. Мальчишка, желавший старшей сестре счастья, сумел сделать так, что перед нею открылся весь мир.

Поначалу я не видел ничего величественного и прекрасного в этих поступках. Их подлинная значимость открылась для меня лишь со временем. В этом, наверное, и была, и есть самая главная трудность: научиться видеть великое в малом, в том, что находится прямо под боком. Нужно по достоинству ценить поступки людей, живущих с нами рядом. Нужно уметь распознать свое счастье, учиться ценить его и беречь.

Всю эту трудную науку в совершенстве освоили Уолли и Роза, которые не расстаются с того самого дня, когда он вышел из комы и увидел ее возле своей больничной кровати. Они теперь живут на знаменитой ферме, оба счастливы и довольны собой и друг другом. Уолли теперь одержим новым проектом: он решил сконструировать массажную ванну для крупного рогатого скота — что-то вроде джакузи. По его мнению, вымытая, расслабленная и прошедшая сеанс гидромассажа корова будет чувствовать себя превосходно, а значит — обладать крепким здоровьем, а значит — приносить больше выгоды своему хозяину. Вместе с Нейтом Скуфом они уже вовсю строят в амбаре Уолли опытный образец такой ванны.

А теперь я предлагаю вернуться к тому дерзкому заявлению, которое я сделал в самом начале этой книги: «Это история о величайшей любви, о самой великой любви на свете». Вы, конечно, можете возразить, что любовь Ромео и Джульетты ничуть не уступает той, которая описана на предыдущих страницах. Можно вспомнить и Антония с Клеопатрой, и другие всемирно известные пары, а можно и привести пример из собственной жизни. Именно этим правом я и воспользовался. Лично я абсолютно уверен, что любой из нас, даже самый обыкновенный парень по имени Джон Смит, может считать себя чемпионом мира в самом важном для человека чувстве — в любви. Главное — найти свою любовь, разглядеть ее, не упустить и сохранить на долгие годы это светлое, чистое чувство.

У меня перед глазами на стене висит приколотый булавкой листок бумаги. На нем записаны строки одного японского стихотворения, которое я, конечно же, помню наизусть:

Дорога, по которой я шел раньше, привела меня сюда, в Супериор. Отсюда же я начал свой новый путь. Я нашел себе новое дело — завел собственную Книгу рекордов. Это не совсем то, о чем вы подумали: само собой, у меня нет ни возможности, ни желания переиграть Писли на его поле. Мне до него и до его Книги нет никакого дела.

Свои хроники я назвал Книгой чудес. На ее страницах я рассказываю о подвигах и героических деяниях, которые обычно остаются незамеченными. Эти невероятные поступки не попадают в выпуски новостей, о них не пишут в газетах, а в тех местах, где они происходят, не ставят памятных знаков. Я знаю одну пожилую женщину из Нью-Йорка, которая по полному праву удостоилась упоминания в Книге чудес. Каждый день она поливает из лейки пластмассовые подсолнухи, стоящие на подоконнике в квартире соседа. Кому-то это покажется странным, кому-то безумным, но я уверен, что понял истинный смысл этого ритуала: моей пожилой соседке не наплевать на окружающих, и она как может заботится о них.

Я стал искать такие истории. Меня интересуют все те маленькие чудеса, которые происходят рядом с нами каждый день. Если вы пришлете мне заявки на включение своего личного опыта или истории из жизни ваших близких в мою Книгу, я буду только рад. Чтобы не быть голословным, я заявляю о том, что мною создан отборочный комитет — вы понимаете, о чем речь, — и я гарантирую претендентам своевременный и вежливый ответ на все письма.

Может быть, кто-то построил для вас свой Тадж-Махал. Может быть, кто-то ест в вашу честь свой самолет. Может быть, подвиг, совершенный ради вас, не такой уж экстравагантный, но оттого не менее значимый и трогательный. Может быть, каждый вечер, проезжая мимо вашего дома, один и тот же человек неизменно нажимает на клаксон, чтобы поприветствовать вас. На первый взгляд это может показаться сущим пустяком, но — прислушайтесь к этому приветственному гудку, присмотритесь к этому человеку.

А сейчас — что это там такое? Да-да, вы угадали: входная дверь открывается и до вашего слуха доносится звук шагов человека, спешащего вам навстречу.

 

ПРИМЕЧАНИЕ АВТОРА

Я очень обязан Марку Янгу, бывшему председателю совета директоров издательства «Гиннесс Медиа Инкорпорейтед», а также его сотрудникам из Стэмфорда в штате Коннектикут. Предоставленная ими информация, ценные указания и моральная поддержка очень помогли мне в работе над этой книгой. Само собой разумеется, я премного признателен лондонскому издательству Книги рекордов Гиннесса. Описания многих достижений в самых разных областях, которые я привожу на этих страницах, были взяты из потрясающе интересной книги, издаваемой этой компанией, и из ее базы данных. Сочиняя детские письма для второй главы, я черпал вдохновение в подлинных заявках, присланных детьми в Книгу рекордов в разные годы. Все орфографические и грамматические ошибки в данном случае целиком и полностью лежат на моей совести.

Я также выражаю свою признательность тем людям, которые не только смогли установить свои собственные мировые рекорды, но и поделились со мной своим жизненным опытом. В первую очередь это относится к Мишелю Лотито из Франции, «самому всеядному человеку на земле» (с 1966 года им было съедено более девяти тонн металлических предметов), и Ашрите Фурману из Нью-Йорка, мировому рекордсмену по побитию мировых рекордов (им было превышено более шестидесяти мировых достижений, и счет этим победам еще не окончен). Я никогда не забуду, как мы с ним встретились. В те октябрьские выходные Ашрита решил побить очередной рекорд: удерживая пальцами вытянутых вперед рук десятифунтовый кирпич, не отпуская его ни на секунду и не меняя хват, он за тридцать часов пятьдесят две минуты прошел без остановки больше восьмидесяти пяти миль по далеко не идеальной беговой дорожке университетского стадиона в районе Ямайка в Квинсе (Нью-Йорк). Таким образом Ашрите Фурману удалось побить рекорд по несению кирпича на вытянутых руках, при этом предыдущее достижение было превышено как по длительности удержания кирпича, так и по дальности пройденного расстояния.

Особо я хотел бы упомянуть жителей города Супериора в штате Небраска. Они оказали мне большую честь, присвоив мне звание почетного гражданина этого прекрасного города. За дружбу, жизненную мудрость и за уроки фермерского труда я отдельно благодарю Сэнди и Лефти Ботуэллов, а также Бет и Чака Фаулеров. Джойс, Сэм и Скотт Бэрды великодушно открыли для меня двери своего дома, как, впрочем, и многие другие горожане. Марджори Смит благословила этот роман, внимательно изучив его своим зорким редакторским оком. Я всегда чувствовал себя как дома, заглядывая по утрам в кафетерий на автозаправке у въезда в город, и с удовольствием обедал в шумной компании посетителей кафе при мотеле «Херефорд-инн». Огромное спасибо неугомонному Расселу Томасу и его бригаде, работающей на элеваторе в канзасском Веббере. С местными традициями Супериора, с неписаными правилами и историей города меня в любое время дня и ночи с удовольствием знакомил Билл Бловельт, редактор и издатель газеты «Экспресс». Никогда не отказывала мне в помощи и его супруга Рита. Хочу передать большой привет и слова благодарности Лью и Памеле Хантер — за литературное наставничество и массу веселья.

Информацию о технических характеристиках широкофюзеляжного реактивного лайнера я черпал в книге Гая Норриса и Марка Вагнера «Боинг-747, разработка и развитие конструкции с 1969 года». Консультировался я и с Гленном Фарли, специалистом по гражданской авиации, работающим на «КИНГ-ТВ» в Сиэтле, а также с Дэном Геллертом, бывшим пилотом «Боинга-747».

Для того чтобы немного разобраться в химической природе взаимного притяжения между людьми, я воспользовался множеством источников, среди которых хотелось бы выделить следующие работы: «Сексуальность мозга» Саймона Левея, «Секс в мозговой деятельности» Деборы Блюм, «Наука любви. Понимание любви и ее воздействия на разум и тело» Энтони Уолша и «Наука любви» Клодии Гленн Доулинг. Все перечисленные статьи были опубликованы в приложении к журналу «Лайф».

За дополнительной информацией о Мишеле Лотито, или «месье Манжту», я обратился к статье Роберта Чалмера «Догадайтесь, кто с нами сегодня обедает», опубликованной в лондонской газете «Обсервер». Что же касается поедателей камней и железа, прославившихся в разные годы, то классической работой о них является книга Рики Джея «Ученые свиньи и огнеупорные женщины».

 

БЛАГОДАРНОСТЬ АВТОРА

Тем, что мой «Боинг-747» все-таки отправился в полет, я обязан многим людям. Архивы Книги рекордов хранят имена тех, без кого этот роман не вышел бы в свет. В их числе…

Крисси Колвин — мой неизменный источник вдохновения с самого начала работы над книгой (разумеется, вместе с Норманом и Присциллой Колвин). Дебора Голдберг, указавшая мне дорогу в Супериор. Робин Джонас, подаривший мне «шестьдесят пять» и прочие бессчетные чудеса (вместе с ним — и Вирджиния Джонас). Кристин Мэннион и X. П. Голдфилд, которые пустили меня поработать в их доме на берегу моря. Мои верные друзья и читатели: Джули Бергман, Барри Эдельштейн, Тиффани Эриксен, Артур Друкер, Ричард Хаасс, Алан Леви, Сюзан Меркандетти, Джеффри Розен, Гэри Росс, Дов Сейдман, Дилан Селлерс, Стюарт Сендер, Эллисон Томас и Элизабет Габер Стефен.

Я благодарю Тома Брокау и Дэвида Досса, а также моих коллег из «Эн-би-си ньюс» за то, что они снисходительно относились к моим вопросам об урожайности различных сельскохозяйственных культур в то время, когда в мире бушуют войны, а в стране чуть не разразился импичмент. Неоценимую помощь и поддержку на начальном этапе работы над книгой мне оказали моя коллега по писательскому ремеслу Гвин Льюри и сотрудники издательства «Бел-Эйр энд Джанкшн Энтертейнмент». Не могу обойти вниманием и поддержку, оказанную мне другой коллегой, Максин Паэтро: ее остроумные комментарии и тактичные замечания, касающиеся моего сочинения, неизменно оказывались очень уместны. Профессиональный психолог и писатель Харриет Брейкер также поддерживала меня в этой работе. Огромное спасибо Филлис Леви за убедительное доказательство мудрости подлинной романтики. Я благодарен Майклу Джендлеру и его ассистентам за упорное отстаивание моих юридических интересов. Спасибо всезнающему Ирвину Эпплбому и неудержимой Бет де Газман, которые воодушевляли меня во всем, что касалось публикации и редактирования рукописи. Спасибо Дженнифер Шервуд за заботу и любовь. Спасибо Джонни Эвансу, отличному агенту и прекрасному другу, который сперва со смехом пролистал эту книгу, а затем, как по мановению волшебной палочки, воплотил в реальность мои мечты о ее публикации.

Ну и наконец, я благодарю своих близких — Элизабет, Джеффри, Ричарда и Уильяма Рэндолл — за все самое важное в жизни, и, разумеется, Дороти Шервуд — за ее безжалостную редакторскую правку и прекрасное чувство языка.

 

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.