С чего эта история началась, трудно сказать точно. Можно начать с появления в общаге Мани. Маня была девушкой необычной. Где-то под метр восемьдесят, с плечами сорок восьмого-пятидесятого размера. Казалась, она была туго накачана воздухом, но сложена очень пропорционально. Всё на своих местах. И мышцы, как у борца. И очень при этом женственно, сплошное любование. Только вот, как бы сказать, насчёт пропорциональности. Ну, вокруг нас не было парня, пропорционального пропорциям Мани. Все такие шибздики в сравнении с Маней.

Алька при виде Мани обомлел: “Это ж какая фемина! У меня такой ещё не было! Надо!” Ой. “Алька, - говорю, - дубина стоеросовая, она же тебя разделает, как это самое. Потом мы тебя по- новой не соберём.” Никакой реакции, как будто не слова, а сотрясение воздуха. Ну и получил больничный на несколько дней. Она ему съездила по челюсти, чуть не сломала. Всю физию раздуло, жрать не мог. Альке этого мало оказалось. Он всё повторял своё: ах, какая фемина!

Можно начать с того, как на городских соревнованиях по борьбе я не занял никакого места и потому был зол на весь свет, хотя злиться надо было на себя. Маня всё это видела и относилась ко мне соответственно. И тренер при всех обозвал меня балериной.

Собственно, меня Маня не волновала, да и её полупрезрительное отношение – тоже. Мне и без этого было тошно.

Мы ходили купаться в компании с девчатами. Считалось, что если такая смешанная компания, то девчата заняты. То есть, если только они сами на кого глаз положат, а так местные ни-ни.

Так вот мы идём купаться, а Генчик отодрал от столба едва державшуюся жестянку с надписью ”Не влезай- убьёт!” и сунул её Альке: “Это тебе привет от Мани.” Мы рассмеялись, а Алька был в таком состоянии, что смеяться не мог. Заклинило парня. Это ж как же ж так же ж, у всех на виду такой отлуп! А ведь такая фемина! Да и его, Альку, по челюсти съездила. Но жестянку взял. Вытащил свой замечательный универсальный ножик и стал прорезать в ней буквы. Шли мы медленно, трепались, так что пока дошли до Бии, в жестянке была почти прорезана надпись, должен был получиться трафарет. Алька потом сам не мог объяснить, зачем он это сделал: “Ну, мальчики, оно само как-то.”

Пришли, разделись. Был июль, вода в Бии холоднющая из-за тающих ледников. Особо не поплаваешь, да и течение сильное. Макнешься – и на песок греться. Сначала просто разговаривали, а потом запели новомодную песню: “Теперь я в Бийске проживаю, в потолок себе плеваю, кушать-пить-курить у меня есть. Я говорю, как мне сказал один: кто в Бийске не жил, тот не гражданин.” Мне эта песня не нравилась из-за “плеваю”, поэтому запел потихоньку нашу старую: “Ой ты Бия, Бия –мать, Бия-матушка река.” Генчик мне подпевал, рядом сопел Алька, заканчивая изготовление трафарета. Остальные пели с девчатами.

Девчат разморило и они постепенно позасыпали. Алька закончил изготовление трафарета и не знал, что с ним теперь делать. Мы тихонько напевали одну песню за другой. Наконец, Альку осенило. Он сорвал длинную ветку и осторожно положил трафарет на живот Мане. Это было опасно, потому что Маня могла проснуться и рассвирепеть. А в свете недавнего травмирования Алькиной физиономии – неизвестно, чем это могло закончиться. Но проехало. И всё-таки, на Манином животе созревало предупреждение “Не влезай – убьёт!” А Маня девушка серьёзная. Ничем хорошим это закончиться не могло.

Мы макнулись ещё пару раз, попели песни, покурили, потрепались “за жизнь”. Надо было будить девчат да и собираться. Мы с ребятами обулись, чтобы было легче взбираться на крутой берег. Фрей дёрнул Светку за ногу: “Пора-пора!” Девчата, проснувшись, лезли в воду, визжали, само-собой. Мы даже не заметили, как подошли эти трое.

Ну, двое - просто парни нашего возраста и размера. Зато третий – мамочки! – такой шкаф метра под два. Тогда Шварценеггера не было, а так этот парень, как молодой Арнольд. Только ростом повыше. Как раз Маня вышла из воды и они уперлись друг в друга глазами. Алька, видя такое, просто озверел. Он сразу понял, что - всё, труба! Собственно, ему и так ничего не светило, но терпеть такое Алька не мог. Он подскочил к парню, встал в боксёрскую стойку: “А ну вали отсюда!” Парни захихикали: “Ты глянь, Вася, буксир какой! Сделай буксиру!” Для Васиных размеров Алька был смешон, килограмм сорок разницы, только Алька этого не видел. Фемину уводили, вот что. Да и меня это разозлило. Не то, чтобы меня Маня волновала, но по правилам надо было парня прогнать.

Я тоже подскочил к парню с предложением валить. Маня презрительно так: “Ты-то ещё куда, балерина!” Парень повёл рукой, мол, убирайся. Не знаю, что со мной случилось, мозги совсем отшибло, что ли. Только я пригнулся под эту руку, захватил её, завёл себе на плечо – и шарахнул парня об землю броском через плечо. Парень крепко врезался головой и плечом. Я сразу вскочил и встал в стойку, выставив руки перед собой.

В здравом уме ни за что, никогда не рискнул бы. Во мне было тогда шестьдесят пять килограмм, а в парне, наверно, не менее ста. Да и мышцы у него – и у меня. Нет. Нема дурных. Я же говорю, что мозги отшибло. Даже трясло всего.

Парень взвыл: “Я тебя!”- и протянул руку ко мне. Я ударил его носком туфли под колено, он слегка поджал ногу, а я ещё раз его броском через плечо. Разница в росте была большой, потому он опять сильно ударился. Только я на этот раз нажал предплечьем ему на горло, руку его положил на колено и нажал: “Дёрнешься – руку сломаю!” Какое там сломаю, такое бревно. Не знаю, насколько он поверил. Я откатился вперёд и вскочил. “Вали, - говорю, и сявок забери.”

Алька, в общем, боксёром был неплохим, занимался ещё в школе. И потому сразу пошёл в атаку, положив парней, назвавших его буксиром, несколькими ударами.

Конечно, мой противник мог меня просто порвать, не знаю, почему не сделал этого. Просто повернулся и пошёл. Побитые парни за ним.

Маня пошла в атаку: “Ты, ты! Кто ты такой? Кто тебя просил? Вон на городских надо было, а не здесь! Чего ты лезешь, когда тебя не просят? Есть в городе кто, под кого ты не лёг?” А меня всё трясло. В прения пускаться не собирался, Маня всё равно в мужских правилах не секёт. И потом, там, откуда она приехала, правила могут быть другими. Своё дело я сделал, ну и идите вы все, в гости к бениной маме.

Когда мы поднялись на берег, оказалось, что Светки нет, пропала, исчезла, смылась. Оказалось, она побежала за этим Васей, объяснять ему, что это два-три московских и ленинградских дурака, психи. А Маня нормальная девушка и ждёт его, Васю, завтра там-то во столько-то.

Утром у Мани на животе проявилось трафаретное предупреждение. Теперь же оно когда исчезнет! Что было! Она ворвалась к нам с вопросами: какая зараза это сделала? Какая сволочь хочет получить по морде? Она считала нас нормальными мужиками, а мы оказались последними скотами.

Юрка сказал что-то вроде: “Маня, если он придёт, то сразу на живот смотреть не будет. А если увидит и испугается, то грош ему цена. Так что не писай в тридцать три струи, а жди, придёт или нет.” Маня плюнула и ушла, пообещав оторвать голову, когда узнает, кто этот гад.

Вася, конечно, пришёл и началась у них с Маней всякая любовь с картинками.

Да, Вася Остапчик оказался чудесным парнем. Мы с ним дружили, пока нас жизнь не развела.