В то время, когда я знал Жанну Жоанно́, я еще не обмазывал благовониями своих подружек, и только теперь я иногда мысленно представляю себе, как обмазываю ее соком и разбрызгиваю в ее постели-могиле миндальное молоко с ванилью на ее останки, на ее нетронутые волосы, прежде чем насладиться ее благоуханием. На картинах, которые я видел в Базеле и в Вене во время приходских экскурсий, черепа украшали венками цветов; я же приправляю скелет мадемуазель Жоанно́, затем носом, губами и языком до изнурения тружусь, стараясь уловить сквозь карамель и благовония ее подлинное, истинное, природное благоухание.

«Ибо для Бога мы Христово благоухание, — сказал аббат Нуарэ в своей проповеди, еще раз процитировав своего любимого апостола Павла: —…Одним запах смерти, другим запах жизни, дающий жизнь». Похоже, многие из собравшихся видели в Вайанах преступников, от которых веяло смертью. И напротив, в прихожанах и в женихе — тех, от кого веяло жизнью. Я знал, что это ничего не значит и что в тот день священник говорил о добре и зле как таковом, не имея в виду собравшихся и недавние обстоятельства, о которых уже ходили слухи. Девушка умерла, и ее благоухание должно было понравиться Господу, который призвал ее к себе в пленительный и абсолютный аромат легкого небесного свода. Да погрязнем отныне в своих миазмах! Только нам дано знать, хотим ли мы продолжать распространять зловоние и жить в нем словно свиньи, или же с Божьей помощью мы достигнем царствия другого благоухания, являющегося высшим благом.

К чему мне вспоминать в это утро, спустя сорок лет, эти слова, как будто время больше не существует или же оно сжалось до жалких следов в воздухе от дыма угасших свеч, от остывшего ладана, от пота, от страха и от прощальных слов и слез?

Панихида состоялась 24 июня, почти через месяц после премьеры «Элоизы», в ту пору, когда лето окутывает пышно цветущие горные луга благоухающим нимбом, похожим на невидимый купол стойкого аромата трав, повисшего над землей и горными склонами. На кладбище у одного мальчика из хора — он должен был размахивать кадилом — закружилась голова, и он чуть не упал в могилу прямо на гроб, который опускали в нее на ремнях. «Опять этот демон!» — раздался голос в толпе, не уточнив, о каком демоне идет речь, о том, который неусыпно следит за всем, что происходит на нашей грешной земле (но от него можно защититься, настолько явны его проявления), или о другом дьяволе, более скрытном и более злокозненном, чьи дела, чары и смертоносность проявляются за километры от нас и среди нас. «Опять этот демон!» — этот крик подвел итог печального дня, когда тяжелое тело Жанны, укрытое миллионом опаленных солнцем цветочных венчиков, медленно опускалось в черную землю, в черную жижу.

Было ли мне стыдно много лет спустя слизывать сливки с моих протеже и вылизывать их до самых нервов?

Меня мучили угрызения совести. Месье Вайан был человеком действия, предприимчивым и динамичным, а я, бездеятельный, как сама лень, только и знал, что упивался своими любовницами. В ранней юности он руководил блистательной группой поэтов, учредил журнал, способствовал выходу различных книг, сражался с оккупантами в движении Сопротивления, вступил в коммунистическую партию, в которой активно работал до самой смерти святоши Сталина. Он путешествовал по Азии, объездил всю Европу и участвовал в съемках фильмов. Один вопрос неотступно преследовал меня. Как так получилось, безжалостно спрашивал я себя, что я продолжаю оставаться таким инертным, малообразованным, непродуктивным, тогда как мой учитель каждую минуту являл собой полную противоположность? Не для того ли я выбрал себе учителя, чтобы предоставить ему действовать вместо себя, благодаря странному эффекту подмены его деятельной и решительной натурой моего жалкого тела?

Я не видел в себе ни шарма, ни таланта, ни образованности, кроме того, что я знал теперь из книг своего учителя, после знакомства с которыми я так полюбил его стиль, что почти не переносил другого чтения. Напрашивалось сравнение: рядом с месье Вайаном любые книги казались мне пошлыми, тусклыми, монотонными, а уж газетные статьи — просто сумбурными.

Поэтому морально я был перед ним в долгу. Следуя его примеру, если гостья мне нравилась, я не прибегал к уверткам, а прямо заявлял, какого типа наслаждения или волнения я ждал от нашей встречи. Столь многочисленные встречи могли бы помешать моей должности уполномоченного, но, слава богу, ничего не произошло, и беспощадность месье Вайана к буржуазии, к богачам и к нуворишам придавала мне решительность в делах, которые я вел для своего патрона. Месье Зюбер был человеком честным, откровенным со своими рабочими, решительным и великодушным. Человек старой закалки, сам рабочий в душе, он считал себя «отцом» рабочих своей фабрики. Ха-ха-ха! Патернализм и компания! Но в его случае припев неверен. Зюбер был прекрасным малым, впрочем, месье Вайан уважал его, а сын Зюбера пошел по стопам отца. Итак, полностью отдаваясь службе на фабрике и вознаграждая себя справедливым отдыхом между ног моих девочек, я мог считать себя на высоте того образа, который любил.

Но одна моя ошибка чуть не вызвала бурю, и я едва не последовал за своим учителем Вайаном, находящимся в аду, по мнению жителей Грима и области, вновь взбудораженных скандалом. И это через двадцать лет! На этот раз неприятность заключалась в том, что я стал причиной скандала и спокойная жизнь, которую я вел, оказалась под угрозой.